Эдуард

Это были самые длинные полторы недели в жизни Эда.

Сразу же после посадки его «седло» окружили гвардейцы герцога. Сомкнули ощетинившийся блестящими на солнце лезвиями алебард строй и замерли – ни туда ни сюда. Эд тоже не двигался с места, не имея ни малейшего представления, что ему делать. Открыл бронеколпак, затем закрыл, вновь открыл – стража на его манипуляции никак не реагировала. Вокруг били набатом пожарные колокола, раздавались крики, суетились возле «седел» рыцари и оруженосцы, из-за стены трибуны тянуло едким дымом, а здесь, внутри кольца бело-синих плащей, время словно остановилось.

Наконец, по прошествии получаса, а может быть, и более того, на посадочную площадку явился сэр Донован. Камзол его был в пятнах черной копоти, в голенище высокого сапога зияла рваная дыра с оплавленными краями, левая перчатка отсутствовала. Пройдя сквозь расступившийся перед ним строй гвардейцев, распорядитель остановился, не доходя до «седла» пары метров, и оттуда предложил Эду выйти из машины. Речь его была у чтива, но голос звучал неровно, выдавая охватившую бородача растерянность.

Отчасти даже обрадованный наметившейся определенностью, Эд выбрался из «седла» и проследовал за сэром Донованом через лагерь. Стража держалась вокруг, образовав плотное каре. При виде сей грозной процессии немногочисленные зеваки, включая и знатных рыцарей, торопились убраться с ее пути подобру-поздорову.

Конечным пунктом их недолгого путешествия оказалось приземистое каменное здание, одиноко стоящее у дороги, ведущей, как понял юноша, в ближайший город. Эда ввели в комнату без окон, из мебели в ней были лишь грубый стол и три массивных деревянных стула. Стража осталась за дверью, Эд, сэр Донован и появившийся откуда-то щупленький писец расселись за столом, и состоялся допрос – первый из пары дюжин, которым еще предстояло пройти в ближайшие десять дней – но тогда, понятно, юноша еще не мог об этом знать.

Сэр Донован задавал вопросы вежливо, не торопил с ответом, давая Эду собраться с мыслями, и вообще всячески демонстрировал попавшему в переделку рыцарю свое расположение. В свою очередь, стремясь поскорее разрешить возникшее недоразумение (как охарактеризовал ситуацию бородач) юноша отвечал охотно и правдиво. А интересовало распорядителя буквально все: детство Эда, учеба в школе, юность и работа на ферме, но особенно, конечно, последние события, начиная с посвящения и недолгого пребывания в замке барона Карского. Единственное, о чем Эд предпочел умолчать, – роль во всем происшедшем Алексы. Да и если рассудить, какая там, собственно, роль-то? Никакой особой роли – так зачем же впутывать в нехорошую историю бедную девушку? Сэра Донована, впрочем, фигура спутницы Эда и не занимала: в какой-то момент юноша таки имел неосторожность упомянуть ее имя, распорядитель на какой-то миг подобрался, но выяснив, что речь идет об оруженосце, тут же потерял к девушке всякий интерес.

– Благодарю вас, сэр Эдуард, – проговорил бородач, исчерпав наконец свои вопросы. – Сожалею, но не могу позволить вам пока вернуться в лагерь: обеспечить там вашу безопасность будет для нас затруднительно.

– Мою безопасность? – удивился юноша.

– Граф Штерн был весьма популярен как в кругах рыцарей, так и среди простонародья. Не ровен час, вспыхнут беспорядки – найдутся охотники рассчитаться с вами за его смерть.

– Но я же ни в чем не виноват! – воскликнул Эд.

– Верю, – кивнул сэр Донован, – но они-то все об этом пока не знают! Так что переночуете здесь, если что – стены тут крепкие и охрана надежная.

– Хорошо, вам виднее, сэр, – не стал спорить юноша.

В комнате, в которую по приказу бородача препроводил его стражник, окон также не имелось – свет шел от лампы над дверью, отсутствовали и стулья со столом, зато имелся низкий деревянный топчан. Сидеть на нем было неудобно, лежать жестко, и Эд принялся, словно маятник, прохаживаться из угла в угол. Наскучив этим занятием через какое-то время, попробовал толкнуть дверь, но та оказалась заперта. Не то чтобы он сильно удивился этому обстоятельству – скорее, тому, что не слышал, как закрывался засов, – но отчетливое сознание того, что он здесь не просто гость, пришло только теперь.

Через несколько часов – следить за ходом времени в этом каменном мешке было непросто – стражник принес еду – краюху хлеба и кувшин разбавленного едва ли не до состояния пустой воды эля. Эд попросился выйти в туалет, но вместо этого ему был продемонстрирован почти сливающийся с полом деревянный лючок в дальнем, самом темном углу камеры, прикрывающий узкую дыру. Вот глядя на этот импровизированный санузел и скромную снедь, выданную на ужин, юноша окончательно и ощутил себя узником.

Единственным утешением служило то, что у него не отобрали кортик – то ли из уважения к его рыцарскому статусу, то ли справедливо рассудив, что против алебард стражи это все равно не оружие, разве что самому заколоться. Но какими бы соображениями ни руководствовались его тюремщики, Эд такому решению был только рад.

Наутро вновь заявился сэр Донован со своими вопросами. Сегодня распорядитель выглядел уже куда спокойнее, держался жестче, хотя и не переходя той грани, за которой его поведение уже выглядело бы оскорбительным, но временами на ней балансируя. Детские годы Эда его более не занимали, зато живо интересовали барон Андрей, сэр Роджер и сэр Кретьен. Юноша рассказал, что знал. Называл бородач и иные громкие имена: герцога Руга, герцога Альтера, маркиза Иссили, графини де Тэрако, барона Савосского и многие, многие другие, но здесь Эд был уже бессилен что-то пояснить. Сэр Донован, впрочем, не настаивал.

Вечером вновь состоялся допрос, какие-то вопросы повторялись, какие-то появились новые – таких, впрочем, было не слишком много. В конце же, уже уходя, сэр Донован внезапно остановился в дверях, сунул руку за пазуху и извлек оттуда бумажный конверт.

– От вашего оруженосца, – сообщил бородач, протягивая его Эду. – Прочтите при мне.

Если во время чтения сэр Донован следил за выражением лица Эда, то едва ли смог расшифровать на нем что-либо, кроме первоначальной радости, сменявшейся с каждой секундой все нарастающим недоумением. Стихи? К чему? Менее уместное послание составить – это еще постараться на до было бы! Разве что две последние строчки – «Крепись!.. Алекса» – имели смысл. Но все остальное?!

Вопреки ожиданию Эда, сэр Донован не стал забирать письмо назад, и уже готовясь ко сну, лежа на топчане, юноша перечитал его еще несколько раз. Не могла же Алекса написать все это просто так, наверняка она хотела что-то ему передать – что-то, не предназначенное для чужих глаз и ушей. Но что?

Едва померкнет отсвет дня…

Да, уже вечер. Намек?

Голоса, полет, один за всех…

Не может ли это означать?..

Всю ночь Эд не сомкнул глаз, ожидая… Сам не зная чего. Голосов, полета, штурма… Ничего необычного, впрочем, так и не произошло, а утром, как по расписанию, явился сэр Донован и возобновились допросы. Про письмо, впрочем, бородач не спрашивал. Зато настойчиво интересовался, болел ли Эд карской лихорадкой и бывал ли в Королевском уделе. Именно так, в смысловой связке одного с другим. Юноша терпеливо отвечал, что лихорадкой, разумеется, болел – в раннем детстве и подробностей не помнит, но, как рассказывал дядя, в легкой форме, как и все местные. В Королевском уделе бывать не довелось, хотя посетить Столицу мечтает.

– Что ж, не все мечты сбываются, – угрюмо бросил сэр Донован.

После скудной трапезы – есть ему давали раз в день, перед сном – Эд вновь бился над письмом, силясь проникнуть сквозь нелепые строчки в его потаенный смысл. Ну ясно же, что речь тут должна идти о побеге! Может быть, как раз этой ночью спасение придет? Или, может, это он, Эд, должен сделать что-то для этого? Но что? Ладонь эфес найдет… Кортик – вот он, но что с него толку? Штандарт взметнется… Нет у него никакого штандарта, сделать его не из чего и взметнуть некуда! Голоса… Подать голос? Когда? И как? Уже не зная, что думать, Эд попробовал петь вслух – чем не голоса? Сперва негромко, а затем, осмелев, во весь голос. Помощь, однако, не пришла. Зато явился заспанный стражник, заявивший, что если сэр рыцарь немедленно не заткнется, то он, со всем подобающим почтением, насадит его голову на алебарду и скажет начальству, что так все и было. Юноша обругал наглеца, вспомнив самые изысканные выражения родной карской фермы, чем, похоже, произвел на гвардейца определенное впечатление, но продолжить свои вокальные упражнения не рискнул.

День сменялся днем – их череду было удобно отслеживать по визитам сэра Донована, – и Эд даже стал понемногу привыкать к своему новому положению. Мысли о побеге, то ли готовящемся Алексой, то ли бывшем всего лишь плодом его собственной фантазии, постепенно отступили на второй план, и место их заняли другие: как вообще вышло, что все случилось так, как оно случилось? И чем больше он погружался в воспоминания, тем больше там обнаруживалось разного рода намеков и странностей. И нередко напрямую связанных с его верным оруженосцем. Что, к примеру, имела в виду Алекса, когда заявила, что Эду следует ее опасаться? Просто неудачная шутка? А это ее странное предостережение, чтобы он был осторожен на ристалище? Или сама поездка в музей: очень уж вовремя образовался тот грозовой фронт, помешавший им вернуться в лагерь. Что, прогноз погоды заранее нельзя было посмотреть? А ведь именно той ночью его искал в лагере барон Андрей. А странное происшествие с «седлом» сэра Дмитрия? А с его собственным «седлом»?!

С другой стороны, взломать печать Алекса, конечно же, никак бы не смогла. Да и возможности такой не имела – они все время были вместе. Насчет «седла» сэра Дмитрия и вовсе нелепо ее в чем-то подозревать, к тому же техники герцога не обнаружили ничего подозрительного. Странные слова на постоялом дворе? Обычный девчоночий нервяк, к тому же на фоне пары кружек эля. Да и, если вдуматься, опасалась она не за графа Штерна, а за него, Эда! Может, правда предчувствовала что-то, говорят, такое бывает. Сэр Тристан вон тоже что-то говорил про свою интуицию. И не ошибся, кстати: поединок действительно завершился совсем не так, как все ожидали. Другое дело, что заработать на этом Северному Ветру вряд ли удалось…

В общем, как бы там ни было, ясно, что не Алекса виновата в его нынешнем печальном положении. Не Алекса. Ну а что уж там послужило причиной гибели блистательного графа – несчастный случай или коварный заговор – это пусть теперь сэр Донован разбирается, ему за это герцог жалование платит. А мы поможем, чем можем. Вот только можем мы, увы, мало…

* * *

– Сэр Эдуард, – если бы старик-судья не повернул седую голову в его сторону, Эд, пожалуй, ни за что бы не разобрал адресованных ему слов, по крайней мере, о смысле предыдущих реплик Его Сиятельства, обращенных в зал или к сэру Доновану, выступающему своего рода докладчиком, юноше до сих пор приходилось лишь догадываться. – Вы по-прежнему не признаете за собой вину в убийстве сэра Станислава, графа Штерна? Прошу отвечать «да» или «нет».

– Нет, Ваше Сиятельство, не признаю, – еще накануне бородач-распорядитель предостерег его от любых попыток растечься мысью по древу в случаях, когда судье требуется четкий и однозначный ответ. Впрочем, тут и так добавить было нечего.

– И у вас по-прежнему нет внятного объяснения, как и почему вы произвели боевой выстрел вместо турнирного?

– Нет, Ваше Сиятельство.

– Вы были ранее лично знакомы с покойным графом?

– Нет, Ваше Сиятельство.

– У вас были основания испытывать неприязнь к покойному графу?

– Нет, Ваше Сиятельство.

– Известен ли вам кто-либо, желающий зла покойному графу?

– Нет, Ваше Сиятельство.

– Благодарю вас, сэр Эдуард, – кивнул судья, отворачиваясь, и речь его вновь обернулась для Эда невнятным монотонным бормотанием.

Уже зная по опыту, что прислушиваться бесполезно, юноша перевел взгляд на притулившуюся во втором ряду Алексу, но в этот момент сидящая рядом с оруженосцем высокая, очень красивая женщина в рыцарском одеянии внезапно поднялась на ноги и заслонила девушку от его глаз.

Судя по последовавшим словам женщины, это была та самая графиня де Тэрако, про которую Эда спрашивал на одном из первых допросов дотошный сэр Донован. Теперь стало ясно, почему: школа Инструктора сэра Роджера, оказывается, располагалась в ее владениях. Графиня, впрочем, утверждала, что ни сном ни духом не ведала об Эде. Неудивительно: юноша также видел ее впервые в жизни.

Графиня, как и положено в ее высоком ранге, говорила не долго и скоро вновь заняла свое место рядом с Алексой. Эд тут же предпринял очередную попытку встретиться взглядом с девушкой, но та сейчас, не отрываясь, смотрела на судью, вслушиваясь в его разговор с сэром Донованом. Бородач как раз упомянул сэра Роджера, а затем барона Андрея. Последний, как выяснилось, уже покинул Флору.

Весть об этом принесла Эду немалое облегчение: даже в нынешнем, и без того отчаянном положении, один лишь намек на имя грозного барона Карского наводил на него иррациональный, почти мистический страх. Был, впрочем, еще один человек, мысль о котором была способна ввергнуть юношу в не меньшую паник у. И именно этот человек сейчас поднялся со скамьи в заднем ряду.

Пока Большая Берта, а это была именно она, говорила что-то о разбойниках, возобновивших разорительные налеты на Кар, юноша еще кое-как смог взять себя в руки, успокоиться и перевести дух, но затем суровая воительница повела речь о нем, Эде, и голос ее налился такой неприкрытой ненавистью, что он теперь просто физически ощущал каждое слово как бьющий в упор выстрел.

Выносить это было много выше его подорванных тюремным заключением сил, и, чтобы хоть как-то заглушить в голове хриплый бас Берты, юноша стал повторять про себя первое, что пришло ему в голову. Пришло же – и неудивительно – десятки раз читанное за последние дни письмо Алексы.

– …Ваша Светлость, я воин, а не крючкотвор. Мне говорили, что по закону сэр Эдуард по истечении трех или пяти – не помню уж, сколько там положено – часов был вправе идти на все четыре стороны вместе с «седлом». Если это и правда – дурацкий закон!..

Продолжим.

– …Барон Савосский Кровавый – а это именно он стоит за атаками на Кар – отъявленный бандит, но отнюдь не психопат, он никогда ничего не делает просто так…

Как там дальше-то? «Айда вперед…» Нет. «Айда в атаку…» Нет… Драконье пламя! Вылетело из головы! Ладно, начнем с начала. «Едва померкнет отсвет дня…»

– …барон получил письмо, в котором говорилось, что Эдуард Скотт, сбежавший из Кар с бывшим «седлом» сэра Роланда, выступает на турнире под именем сэра Эдуарда Драконья Кровь и номером двенадцать тридцать девять…

Эд закрыл глаза, возводя между собой и Бертой еще один, последний редут. Помогло: вместо великанши-рыцаря перед его взором теперь стояла Алекса. В вытянутой вперед руке она держала все то же письмо, строчки его, однако, стремительно расплывались, и через считанные секунды четко видны были лишь их первые слова: «едва…», «сойдет…», «лихой…», «из…»… Но вот и они начали таять в тумане, сохранив лишь начальные буквы: «е», «с», «л», «и»… «Если»?! Мозг Эда словно током ударило. Его мысленный взгляд скользнул вниз по листку письма: «е… с… л… и… я… у… ш… л… а…». Ниже были не видны уже и первые буквы строк. Как на зло, не помнил он их и наизусть. Потому, наверное, и не были видны…

Эд распахнул глаза: Большая Берта уже вернулась на свою скамью на галерке, а вот место Алексы пустовало: понурив голову, девушка брела между рядами к выходу из зала. Зрители, впрочем, смотрели не на нее: взгляды большинства, словно сотни ржавых булавок, нанизывали на себя подсудимого.

«Если я ушла…» Алекса и ушла! И что теперь?

– Сэр Эдуард, вы отказываетесь от последнего слова?

Эд резко повернулся на голос: судья, как и все прочие в зале, нетерпеливо буравил его своими маленькими черными глазами из-под густых седых бровей.

– Что? Нет, Ваше Сиятельство, одну минуту… – юноша принялся судорожно рыться в карманах. Куда же задевалось это письмо, сожги его Дракон?! Он совершенно точно брал его сегодня с собой…

– Сэр Эдуард, вы заставляете суд ждать! – нахмурился маркиз.

Ах да, вот же оно! Бумажный листок никак не желал разворачиваться в трясущихся пальцах…

– Итак, раз подсудимый отказался от последнего слова…

– Нет! – истошно выкрикнул Эд, сбегая взглядом вниз по тексту стихотворения. – Нет! – вскинул он, наконец, голову. – Ваше Сиятельство, я… Я прошу поединка!