РАССКАЗ О ДРУГЕ
Я всегда волнуюсь, когда пишу о своем друге Наумете Кошекбаеве. Писать о друге трудно. Вот он сидит рядом со мной, человек крылатой души, простой, скромный, с темными, подернутыми грустью глазами. О многом говорят эти глаза, и конечно же, они не простят мне фальшивой ноты.
Мы с Науметом в гостях у моей сестры Рахили. Наши глаза прикованы к пустующему стулу. Мы с Науметом без слов понимаем друг друга — это место Исмагула, старшего брата Наумета. Как будто это было вчера. Вот он сидит с нами за этим столом, наш Исмагул, смуглый, широкоплечий с черно-огненными глазами. Я слышу его спокойный, ровный голос:
— Вы еще соколята, — говорил он, обращаясь к нам, — а я вот уже двадцать лет работаю учителем. Работу свою люблю, дети меня любят. Вот приду вечером домой, возьму домбру, — тонкие, удивительно тонкие пальцы Исмагула ласкают отполированное дерево, и… мелодия кюя, широкая, как степь, вольная, как ветер, рвется из под струн, захлестывает сердце и льется, льется.
Когда это было? Вчера? Сегодня? Двадцать лет назад… Война. Наумет с тоской и ненавистью смотрит на пустующий стул. Молчание было прервано появлением рослого, широкоплечего юноши с загорелым лицом и жгучими глазами. Наумет взволнованно обнял гостя и поцеловал его. Затем смущенно обратился ко мне:
— Это — Бахит, сын Исмагула. Когда Исмагул уезжал на фронт, он был совсем младенцем. А сейчас вон какой богатырь. Студент второго курса института физкультуры.
Бахит сел на пустующий стул. Сердце мое нервно забилось. Вылитый отец. Мы сидели молча, погруженные в свои думы, но все они, словно вороны, слетались к одному…
Наумет Кошекбаев.
Война…
Первым неторопливо заговорил Наумет.
— Я вот все думаю, сколько лет уже пролетело, а прошлое всегда с нами… словно все это случилось вчера. Столько событий осталось навсегда в памяти. Вот ты часто просил меня рассказать о моей партизанской жизни. Попробую… Ты ничего пока не записывай, а если когда-нибудь надумаешь, то опиши все как было.
— Да ты не волнуйся, — успокоил я его, — я ведь и сам прошел по дорогам войны. Нам всем дорога правда.
— Видишь ли, тут есть еще одна трудность. — Наумет тяжело вздохнул. — Как-то неприятно рассказывать о себе. Я хоть лично и незнаком с Баурджаном Момышулы, но знаю его поговорку: «Не говори, что это сделал герой, а скажи, что это сделал народ». Эти слова очень метко характеризуют героику партизан. Партизан… как только услышу это знакомое слово, так словно что-то шевельнется в сердце. Снова вижу боевой строй, светлые лица товарищей. Мужчины, старики, женщины, подростки, люди всех возрастов и национальностей, мы собрались в один кулак. Всех нас объединяла вера в победу и ненависть к врагу.
Накануне войны наш артполк находился в шестидесяти километрах от Варшавы, под городом Замбров. Помню ночь 21 июня 1941 года. Я стоял на артполигоне у орудия. Ко мне подошел старший лейтенант Анисимов, с которым мы были в приятельских отношениях, и вместо приветствия протянул видавший виды пластмассовый портсигар. Воспользовавшись минутами отдыха, мы закурили. Я не отрываясь смотрел на далекий, дымчатый горизонт. Там, за горами, лесами, озерами, за тысячи километров отсюда — мой Казахстан. Интересно, как там?
Мои раздумья прервал удивленный возглас Анисимова.
— Ночь-то какая! Смотри, звезда падает. А ребята спят. В такие ночи только и мечтать. Грустишь, наверное, о своих степях. А я вот свое село вспомнил. Бывало, ночью сидишь у реки, кругом тишина. Иногда только лягушка заквакает или летучая мышь пролетит. А луна из-за камыша, как лебедь, выплывает, белая… покатится серебряным блюдцем. Красота…
Где-то вдалеке ударили зенитки. Ничего не подозревая, мы решили, что это проводится обычная учебная артподготовка. Но что это? Взвилась сирена. Тревога. Мы бросились к площади. Через двадцать минут мы уже были в пути. Алая полоса рассвета. Гул зениток не ослабевал. С восходом солнца прибыли в часть.
Самолеты со свастикой резали бледное небо, сбрасывали бомбы и снова взмывали вверх. Дрогнул воздух, застонала земля.
— К орудиям!
Так неожиданно на рассвете июньского дня началась война. К вечеру мы дошли до Витебска и с ходу вступили в бой. На следующий день одиннадцать раз меняли огневые позиции. С нами бок о бок сражались жители города. Каждый из нас молча делал свое дело.
С боями, медленно, пядь за пядью, мы отступали в глубь страны. Силы были неравны. К станции Лиазко подошли вконец измотанные, усталые и оказались в железном кольце врага. Наступило время испытаний. Молчаливые, суровые лица людей говорили об одном — что бы ни случилось, не сдадимся. В сердце каждого солдата крепло чувство ненависти к врагу, чувство мести.
Мы с Анисимовым возглавили небольшой отряд и несколько раз бросались на прорыв кольца, но безуспешно. И мало-помалу начали откатываться назад. Снаряды были на исходе. Враг все ближе и ближе. Что делать?
Было ясно, что с оставшейся горсточкой людей броситься сквозь плотное кольцо фашистов невозможно. А в тылу у нас дремучий белорусский лес. Великаны деревья шумят на ветру и как бы шепчут: «Идите к нам, мы вас укроем». Выбирать не приходится. Один за другим бежим в чащобу. Рядом со мной, чуть прихрамывая, осторожно ступает Мантибай Кыпшакбаев, совсем еще зеленый парень из Кзыл-Орды. Идти все труднее. Ноги вязнут, утопают в трясине. Лишь сейчас мы почувствовали, что такое нечеловеческая усталость. Шли долго. Глаза смыкались на ходу. Помню огромный, ветвистый дуб. Мы прислонились к нему и не заметили, как свинцовая тяжесть сна придавила нас к земле.
* * *
…Море. Бронза заката. Волны с белыми гривами, волны Каспия, нежное лицо матери. Мать шьет красное атласное одеяло.
— Вот шью тебе, чтоб не мерз ночами, — ласково, смотря на меня, говорит она.
— А я и правда мерзну, — в тон ей отвечаю я.
Наш разговор прерывает суровый голос отца: «Сын мой, твой предок Байболат — это вечная слава степей. Он был железным батыром Исатая Тайманова. Исколотый стрелами, изрубленный мечом, он не покинул вождя и дрался до конца. Твой дед Карбопе тоже был настоящим воином. Я в гражданскую бился с белогвардейцами, потом — с бандой. А тебе не стыдно быть неженкой, греться под теплым одеялом. Запомни, только идущий оставляет следы, только тот знает цену жизни, кто видел смерть. У тебя одна смерть и тысяча жизней. Помни, если задремлешь, можешь все проспать. Не спи, не спи!..»
Я приоткрыл веки. Вокруг великаны-деревья. Голос отца растворился в молчании леса. Рядом, чему-то по-детски улыбаясь, спит Мантибай. Гул канонады. Над головой зловещий рокот моторов. Этот рокот властно напомнил мне, что идет война.
Глубокой ночью мы подошли к избе старого лесника Николы. Здесь я встретился с Василием Шупахиным. В этом бородаче трудно было узнать вчерашнего стройного, всегда подтянутого инженера. Изменился и Федя Гринберг. Обычно шустрый, расторопный весельчак, он выплыл передо мной медлительно и важно.
— Э… э… земляк… ты с какого света вернулся? — радостно обнял он меня. — Ну, теперь тикай фашисты, казахстанцы на коне… — Федя был из Чимкента.
Подошли ребята. Посовещались.
И тут же зародился маленький партизанский отряд. Командиром отряда стал Шупахин, я его заместителем. Разослали во все стороны разведчиков, выработали план действий. У нас была подвода и конь Погрузили на подводу оружие и боеприпасы и направились в чащу леса. Разбили лагерь и в тот же вечер совершили вылазку. Ночь выдалась звездная. Проверили автоматные диски, наладили пулемет и вдесятером залегли у шоссе. Ждали недолго. Тишину нарушил гул моторов.
— Грузовик, — сразу определил бывший шофер огненно-рыжий Мишка и притушил папиросу.
— Два грузовика… — быстро поправился он.
Ждем. Вороненая сталь автоматов, бледные лица товарищей.
Почему так медленно ползет грузовик?
Первый… второй… гитлеровцы рядами… как гвозди, Все ближе, ближе.
— Огонь!
На врага обрушилась лавина свинца.
Всполохи гранат, убийственная методичность пулемета. Фашисты прыгают с кузова и — под автоматный ливень. Через десять минут все было кончено. В горячке боя не заметили, как смолк наш пулемет, как, зло закусив губу, откинулся навзничь пулеметчик Максим. Сквозь его ковбойку просочились две алые струйки крови.
— Зацепила, — криво улыбаясь, прохрипел он. Положив на носилки тяжелораненого товарища, мы тронулись в обратный путь. Все мы одеты очень легко. Ночная осенняя стужа пронизывает до костей, в воздухе густеет белая пелена тумана.
— Надо было у фрицев шинели позаимствовать, — сказал Шупахин.
— Вот, черт, не догадались, — сокрушался я.
Добрались до землянки, разожгли чугунок, стали сушить одежду. Всю ночь стонал, метался раненый Максим. Но мы ничем не могли ему помочь. К утру нашего товарища не стало. Мы похоронили его у двух берез. Над свежей могилой дали клятву отомстить. Салюта не было. Берегли патроны. Днем в землянке подвели итоги своего боевого крещения в тылу врага. Воочию мы убедились, что и малыми силами можно нанести врагу сокрушительный удар. Теперь неплохо бы установить связь с местными жителями, подобрать в отряд новых надежных людей и добыть для них оружие.
Темная ночь. Тихо в белорусском лесу. Крепко спят уставшие партизаны. И только в нашей землянке свет фонаря. Мы с Васей Шупахиным ждем вестей от разведчиков и изучаем карту этой местности. На нарах, в углу, беспокойно заворочался Миша и приподнял русую голову.
— Ты почему не спишь?
— Сон странный приснился.
— Снятся черноглазые дивчины, ночи ясные, звездные, да?
— Да нет, товарищ командир. Максимов приснился. Если бы среди нас был врач или даже медсестра, он бы не погиб. Крови он много потерял, оттого и умер.
— Да, это верно, — с минуту мы помолчали.
— Что ты предлагаешь?
— Отправьте меня в город Понизово. Ведь не все врачи отступили в тыл, найду кого-нибудь и привезу с собой.
Шупахин задумался.
— А ты как думаешь? — обратился он ко мне.
— Ты и медикаменты достанешь? — спросил я Михаила.
— Найти бы врача, а медикаменты он сам достанет. Ну. как, отпустим? — Шупахин подошел к Михаилу и положил руку на его плечо. — Ты знаешь, каждый боец у нас на счету. Будь осторожен. Если кроме доктора встретишь надежных людей, веди к нам.
— Есть! — просиял Миша и стал собираться. Проверил диски, автомат, переоделся в штатское и низко, по-крестьянски надвинул кепку.
— Разрешите идти?
— Когда думаешь вернуться?
— Завтра ночью.
— Ну, ни пуха тебе ни пера, — обнял на прощанье Мишу Шупахин. Миша бросил мне дружеский взгляд и исчез в ночи. Но я не мог так просто проститься с ним. Нагнал его у опушки леса.
— Миша… — он оглянулся. Он стоял передо мной такой юный, немного растерянный… казалось, он думает, что его решили вернуть назад.
Я подошел к нему и крепко по-мужски поцеловал в еще ни разу не бритые щеки. На глазах у Миши блеснули слезы.
— Ну вот, — прошептал он, — хотел с вами попрощаться, да вот… — он беспомощно развел руками. Потом вынул из нагрудного кармана аккуратно завернутые документы. — Здесь адрес моей мамы, и если… — он замолчал, — напишите…
— Напишу… Обязательно напишу, как только вернешься с задания. Пусть мама знает, какой у нее орел. Ну, до встречи…
Вернувшись в землянку, я встретил там сходившего в разведку старого Николу. Рядом с ним сидели два местных парня. Вид у всех троих был очень усталый.
— Ладно, ребята. Вы пока ложитесь на наши места, отдохните. Потом еще поговорим, — промолвил Шупахин. Утомленные парни не заставили себя упрашивать и, не раздеваясь, повалились на нары. Шупахин жестом пригласил меня к столу.
— В Понизове вражеская пехота. Сегодня ночью они выступят в направлении Моленко. Видишь, вот шоссе из Понизова, — провел он пальцем по карте. — Мы разделимся на две группы. Ты дойдешь вот до этой речки и расставишь людей по левой обочине дороги. Установите два пулемета. Ну, а мы заляжем у развилки. Когда они начнут отступать под вашим огнем, мы ударим им в тыл. Только пусть ребята почаще меняют места. Подробности на месте. Задача ясна?
— Так точно, — в ответ улыбнулся я. Мы проверили оружие и тронулись в путь. В лагере остался только старый Никола. Он должен дожидаться разведчика и привести его в условленное место.
Ночь была ясная, безветренная. Путь освещали звезды. Вот места засады. Я быстро расставил людей и приказал приготовиться.
Наше внимание приковано к узкой развилке на шоссе. С этой стороны должны появиться гитлеровцы.
Ждем. Ребята уже обстрелянные и внешне спокойны.
Тихо… Слышно, как под чьей-то ногой хрустнула ветка. Враг не заставил себя ждать. Вскоре на шоссе показались мотоциклисты. Подъехав к развилке, они на минуту остановили машины, прислушались и покатили дальше. Вот они проехали группу Шупахина.
— Пропустить! — шепотом передал я по цепи.
Мотоциклы пронеслись мимо. Через некоторое время послышался тяжелый топот идущих по шоссе гитлеровских солдат.
Затаив дыхание, ждем. В то время белорусские леса были сравнительно спокойны для фашистов. О партизанах здесь знали только понаслышке. Уверенные в безопасности гитлеровцы идут беззаботно, насвистывая веселые песенки. Враг все ближе, ближе… вот уже голова колонны на уровне наших пулеметов.
— Огонь!
Ударили пулеметы. Автоматы, наливаясь местью, полосуют ряды солдат. Фашисты в панике. Мечутся по шоссе, валятся один за другим под безжалостными очередями. Все шоссе завалено трупами. Оставшиеся в живых бросаются назад и нарываются на жестокий встречный огонь шупахинцев. Ни один из фашистов не ушел живым.
После боя мы подсчитали трофеи, оружие, подводы с продуктами и боеприпасами. Потерь с нашей стороны нет, лишь Федя Гринберг ранен в левую руку. У всех боевое приподнятое настроение. И только Шупахин чем-то озабочен. Собрав нас в строй, он обратился с речью:
— Товарищи! Спасибо вам! Мы одержали большую победу, уничтожили почти батальон фашистов. Враг нам этого не простит. Необходимо покинуть лагерь и уйти в глубь леса.
Сборы были короткими. Следуя за проводником Николаем, отлично разбирающимся в местности, мы углубились в вековые лесные дебри. Шли долго. Подошли к большой бревенчатой избушке.
— Здесь и остановимся, — сказал Шупахин. — Располагайтесь, товарищи.
— Товарищ командир, да тут и нары, как будто для нас строили, — сверкнул белозубой улыбкой техник Володя.
Высокие стены. Просторно.
В сенях чьей-то заботливой рукой сложены нарубленные дрова. Как-то не верится, что все это наяву. Вот уже сколько дней мы не ели горячей пищи, а тут настоящая русская печь. Стоит ли говорить о радости партизан? Уставшие ребята располагаются на нарах. Оружие ставят рядом — у изголовий.
Обсуждаем план действий на завтра.
— Вы очень устали, вам надо отдохнуть. А я соберу хворосту, приготовлю чего горячего, — хозяйственным тоном говорит дед Никола.
Мы с Шупахиным переглядываемся.
— Как ты изменился! — удивился Шупахин, будто впервые рассматривая меня. — Тебе надо выспаться.
— Ты бы лучше на себя посмотрел, — улыбнулся я. — Жаль, что зеркала нет, а то бы я тебе показал, на кого ты похож. Бородач-ягнятник.
— Да, Шупахин сильно осунулся за эти дни, оброс бородой, от бессоницы ввалились глаза.
— Вася, тебе нужно отдохнуть.
— Эх, Наумет, сейчас не до отдыха.
Мы еще не использовали, как надо, тактику партизанской войны. Как нужны нам сейчас люди…
Раздались глухие далекие взрывы… Мы выскочили из избы и вскинули бинокли.
С десяток фашистских бомбардировщиков кружили над лесом. Бомбят бывшую стоянку нашего лагеря. Великаны-деревья вспыхивают как солома. Искры снопом. Ветер разносит клочья пламени. Повезло нам…
— Не жалеют свои бомбочки, — усмехнулся Шупахин. — Теперь-то ты понял, что нельзя отдыхать? Где мы сейчас были бы со своим отдыхом, — страшно подумать.
— Это ты верно.
Короткий условный свист дяди Николы.
Мы поспешили в свою избушку. Около нее стояло несколько человек.
— Миша?!
— Вернулся!
— Так точно, товарищ командир. Еле нашел вас, спасибо деду Николе. А вот наши новые товарищи. Знакомьтесь: врач Мария Григорьевна, два Вани: Ваня большой и Ваня маленький. Отбились птенчики от своей части.
Партизаны смеются: ничего себе птенчики, когда Миша им еле-еле по грудь.
— Хорошо, хорошо! Не смущайтесь, располагайтесь, как у себя дома, товарищи, — радовался гостям Шупахин.
— Идите ужинать, — пригласил их к столу дед Никола.
— Партизанский суп из фашистских круп, — подмигнул ему Ваня большой.
Все смеются.
За столом Миша рассказывает о встрече со знаменитой партизанкой — Лизой Чайкиной. Мы много слышали об этой девушке и были приятно ошеломлены, когда Миша сообщил, что Лиза завтра будет у нас.
— Придет договариваться насчет совместной операции, — сказал он.
Ваня большой и Ваня маленький пока сидели скромно, но по их смеющимся глазам можно было догадаться, что это веселые ребята, шутники и заводилы.
— Что это вы сотворили с нашим Мишей, — спросил я, — он совсем изменился.
— Ничего, просто побрили, — ответил Ваня маленький.
Мы посмотрели на Мишу. И как это сразу не заметили? Где же его золотистый пушок!
— Да! Интересная новость, — оглядел Миша нас торжествующе. — Вчера ночью на шоссе пятьсот неизвестных патриотов уничтожили полк вооруженных до зубов гитлеровцев.
— Может неизвестных патриотов было не пятьсот, а тридцать семь, а гитлеровцев — не полк, а батальон, — улыбнулся Шупахин.
— Так это, может, вы устроили засаду? — спросил Миша.
— А ты как думаешь?
Миша оглядел знакомые, будничные лица товарищей.
В руках у них ложки, все молча уткнулись в свои миски и как будто ничего не слышат. Неужели они? Нет, не может быть… их слишком мало. Миша, опасаясь подвоха, слабо выдавил:
— Что-то не верится…
— Плохой из тебя провидец, засаду устроили все-таки мы, — сказал Шупахин.
— Вот здорово! — изумился Миша.
— Это только цветочки, ягодки будут впереди, — пообещал Шупахин.
…Так прошел еще один день нашей партизанской жизни. Он был прожит не зря.
На другой день погода выдалась ненастная. Небо в свинцовых тучах. Опавшие листья взлетают желтыми стаями и кружат, кружат на ветру. Лес безмолвствует.
До рези в глазах всматриваемся вперед.
— Идут, — указал рукой Миша на приближающиеся в тумане силуэты людей.
Чайкинцы или враги? — думаем мы.
Вот уже можно различить отдельные лица.
— Стоп! — сказал я и вскинул автомат. Они остановились. От группы отделился худощавый, стройный подросток в маскхалате.
— Где ты стоишь? Выходи! — прозвенел мелодичный голос.
— Кто вы?
— Я Лиза Чайкина, ищу отряд Шупахина.
Так состоялась наша встреча с Лизой. Она познакомилась со всеми партизанами, для каждого она находила хорошие, простые слова. Дошла очередь и до меня.
— Ты казах? — спросила она.
А — Да, — ответил я.
— Откуда родом?
— Из Гурьевской области.
— А, потомок Исатая и Махамбета.
Я удивился: откуда она их знает?
Лиза продолжала.
— Мне нравится ваша поэзия, особенно Абай. Я получила большое удовольствие, когда прочла его книжку стихов.
Мы разместились в просторной избе.
— Положение следующее, — начала Лиза. — Взбешенные потерей батальона фашисты в селе Макаренко сгоняют людей для увоза в Германию. Необходимо сегодня же ночью их освободить, иначе будет поздно. Я уже послала в село разведчика. Поскольку нас мало, мы обратились к вам за помощью. Что скажете вы? — Лиза вопросительно посмотрела на меня и Шупахина.
— Моя группа выступит хоть сейчас, — промолвил я.
Шупахин одобрительно кивнул головой.
— Действуй.
Я отобрал семнадцать человек и ночью, вместе с партизанами Лизы Чайкиной вышел на задание.
По дороге меня догнал запыхавшийся Миша.
— Земляк, — еле переводя дух, обратился он ко мне. — Отдай свои и мои документы.
Только сейчас я вспомнил, что до сих пор не вернул ему документы.
Теперь пришла очередь Миши провожать меня на задание. Попрощавшись с ним, я нагнал свою группу.
Ночь такая темная, что и в двух шагах ни зги не видно. Отряд идет по извилистой узкой тропинке. Мороз. Изо рта при каждом выдохе клубится сизая струйка пара. Возле большого трухлявого пня Лиза остановилась и заухала филином. Из темноты вынырнули четыре человека. Разведчики. Получив сведения, Лиза разбила нас на четыре группы и объяснила задачу.
Первая группа во главе с ней уничтожит крупный вражеский пост, охраняющий арестованных. Моей группе поднять в воздух фашистский штаб, третьей поджечь немецкий склад с боеприпасами и медикаментами, четвертой залечь у обочины дороги со станковыми пулеметами и встретить гитлеровцев свинцовым дождем, если побегут назад.
Все ясно. Мы молча разделились. Каждую группу вел один из четырех разведчиков. Мы вошли в село слева.
Немецкий штаб находился в самом центре села в здании бывшей школы. К школе мы подобрались садами и огородами. У входа взад-вперед печатают шаг часовые.
— Двое, — прошептал Ваня большой. — Разрешите.
Я молча пожал ему руку. Ваня кивнул своему напарнику, и оба исчезли в темноте. Сработали чисто. Часовые не успели промолвить ни звука. В одно мгновение мы очутились у парадного.
— Иванов, Грачкин… — ждать у дверей. Остальные за мной.
В окна полетели гранаты.
Быстро ворвались в комнату. Офицеры не успели даже оказать сопротивление. Я навел пистолет на бледного как полотно полковника.
— Руки вверх!
Кто-то прыгнул на меня сзади и сильно ударил по голове. Очнулся на улице в медвежьих объятьях Вани большого.
— Да, — улыбался он. — Здорово он вас рукояткой.
— Кто?
— Офицер. Да теперь его нет, пришлось его кокнуть за ваше здоровье.
Я огляделся кругом.
Окраина села была охвачена ярким пламенем. Начал собирать людей. Все были на месте, кроме Михаила.
— Миша! — крикнул я.
— Иди сюда, — раздался его голос. Гляжу, он просовывает в окно маленький железный сейф. Подбежал к нему.
— Что это?
— Сувенир от немецкого штаба! Помоги мне.
Качнувшись под тяжестью сейфа, Миша направился к лесу.
Собрав группу и захватив пленного полковника, мы пошли на соединение с чайкинцами. Там все обстояло как надо. Группа Лизы освободила заключенных и выдавала им продукты из немецкого продовольственного склада. Освобожденные жители деревни обнимались и плакали. Мы попрощались с ними и стали уходить в лес. Позади как факелы пылали вражеские казармы, машины, склады. На рассвете мы все выстроились на поляне. А перед строем на невысоком холмике стояла Лиза Чайкина.
— Большое спасибо казахстанцам, оказавшим нам боевую помощь.
Никогда не забыть мне этих ее слов. Стояла она подтянутая, простоволосая, хорошая русская девушка. Такой я ее запомнил на всю жизнь.
Наумет замолчал. В комнате стало тихо. В раскрытое окно доносился шум машин да звонкие голоса мальчишек.
Перевел К. Ахметов.