1

Идея, заставившая Сергея изменить план поездки, появилась у него внезапно, когда он ехал из аэропорта в свой родной город. А в город он ехал, чтобы уладить дела с переездом в Москву. В общем, Сергей все это время не особенно задумывался над тем, что же происходит с Иваном, было слишком много важнейших неотложных дел. Он прочитал о его концерте, слышал его песни. Удивлялся. Обсуждал это с Наташей. Но никакой особой тревоги не было. И вот уже по пути в свой родной город ему внезапно пришла в голову мысль: «А если все эти факты — а я верю только фактам — и есть подтверждение того, что он, этот, как его… Антихрист? — Когда эта мысль пришла Сергею в голову, все необычные явления, связанные с Иваном, сразу получили свое объяснение. — Кто-то же должен знать, каким должен быть этот Антихрист?! Ведь если есть хоть какая-то вероятность того, что он — Антихрист, значит, скоро может наступить Конец света, значит, скоро конец и мне, и моим детям! И можно ли так запросто игнорировать эту вероятность? После того, что он вытворял в Америке, — нет. Надо выяснить, наконец, кто такой наш Иван. Что же делать и с кем посоветоваться?» И Сергей вспомнил об отце Петре и на перекрестке дороги, ведущей к его церкви, окончательно решил, что надо срочно ехать к этому священнику.

Отец Петр после воскресной службы остался в храме, чтобы еще раз внимательно осмотреть здание. Оно требовало ремонта, и нужно было составить список самых срочных работ. Краска на стенах выцвела и облупилась, замытые доски пола местами подгнили, позолота на иконах поблекла, штукатурка обвалилась. «Нехорошо это, ой нехорошо. Мерзость, „мерзость запустения“ на святом месте. Прости, Господи, — думал отец Петр, глядя на лик Спасителя. — Стареет, стареет церковка. Что делать. Жертвователей нет, прихожане нищие и для такого дела, как строительство храма, — духом слабы. А и у меня все руки не доходят».

Размышления отца Петра прервал скрип отворяемой двери. Он обернулся и увидел невысокого молодого человека. Его лицо было знакомым. «С этим человеком связаны какие-то очень неприятные события. Боже мой, да это же тот, что был тогда с Иваном! И у него ко мне должно быть какое-то важное дело, если он пришел сюда». Отец Петр улыбнулся и приветливо кивнул головой, как старому знакомому.

— Здравствуйте, — поздоровался Сергей. — Можно?

— Здравствуйте, здравствуйте. — Отец Петр внимательно смотрел на лицо Сергея, как бы стараясь прочитать на нем, что привело его сюда. «Только не религиозные чувства», — оценил вошедшего отец Петр. Сергей, улыбаясь, пошел ему навстречу, но запнулся о выбоину в полу и чуть не упал. — Вот так и живем, извините, ремонта не было пятьдесят с лишним лет.

— Да, — Сергей опытным взглядом окинул церковь, — обветшало здание. А чего не ремонтируете? Наверное, проблемы со средствами? Давайте их решать.

— Пойдемте, извините, запамятовал, как вас зовут. Ах, да, Сергей Михайлович. Пойдемте, Сергей Михайлович, в мою резиденцию, — в глазах священника промелькнула улыбка, — поставим чай и поговорим, если у вас, конечно, есть время. Я вижу, у вас ко мне дело.

— Да, у меня к вам дело, — кивнул головой Сергей, — пойдемте.

Отец Петр повел Сергея в свою избушку. «Сколько лет этой избе? Точно — изба. Иначе это строение и не назовешь. Бревна совсем почернели, крыша под тесом. Есть же еще такие реликтовые сооружения на Руси», — оценивал домик священника Сергей.

— Я здесь ночую, когда приезжаю служить, — сказал священник и предложил Сергею стул, а сам сел на табурет. Сергей положил ногу на ногу, взглянул на отца Отца и вернул ногу на пол. Кашлянув в кулак, он сказал:

— У меня большая проблема. Пропал Иван Свиридов. Помните такого? — Сергей посмотрел на священника с надеждой.

— Да, конечно. — Отец Петр обычно очень хорошо владел собой, но все же не смог скрыть своего удивления.

— Мы поехали в Соединенные Штаты, и там он исчез. Вернулись мы с Наташей без него. По всем правилам я должен заявить в милицию, полицию, может быть, в органы безопасности, что пропал человек, но у меня на этот счет есть сомнения. Причем сомнения особого рода. Я боюсь, что меня никто не поймет, кроме вас.

Отец Петр покачал головой в знак того, что он понимает проблему Сергея и ждет продолжения его рассказа.

— Иван там был какой-то очень странный. В Америке, вообще говоря, решалась моя судьба, точнее, судьба моей фирмы, ну а это одно и то же.

«Еще одна жертва золотого тельца. Увы…» — подумал отец Петр.

— Поступки Ивана всегда было очень трудно понять, — продолжал Сергей. — У него во всем своя логика, но я думаю, что на этот раз с ним произошло что-то непоправимое.

— Но почему все же нельзя объявить его розыск, Сергей Михайлович?

— Можно. Но только его все равно никто не найдет, пока он сам этого не захочет.

Отец Петр пытался понять Сергея. Он смотрел то на него, то в окно и думал: «Человек приезжает на край света к какому-то приходскому священнику, чтобы спросить у него совета, как найти своего друга. Странно. Этому трудно поверить. Очевидно, что истинный мотив его визита ко мне не в этом. Возможно, Сергей еще сам не разобрался, что именно привело его сюда. Этот пропавший Иван Свиридов — личность в высшей мере странная, противоречивая и явно не от мира сего». Отец Петр сосредоточенно Досмотрел Сергею в глаза.

— Как вы думаете, где он сейчас? — спросил отец Петр, Прервав цепь своих размышлений.

— Понятия не имею. Все получается как-то очень странно. Он исчезает, появляется. Поет потрясающие песни. И все у него самым фантастическим образом получается. Тот, кто его не знал ранее, может, конечно, ничего не заподозрить. Скажет: «Вот — гений». А я-то его знаю давно и достаточно хорошо. Он был моим другом. И сейчас судьба его мне далеко не безразлична. Да, он гений может быть. Он математик выдающийся, физик, кибернетик. Но ведь не оратор, не певец, не маг наконец! Что с ним происходит?! Э… Отец Павел, то есть, извините, — отец Петр.

— Ну и…

— Что?

— … чем я могу вам помочь, Сергей Михайлович?

Сергей надолго замолчал.

— Отец Петр… — Сергей запнулся и, как бы собравшись с силами, продолжил: — Я думаю, что Иван, может быть, и есть этот самый настоящий Антихрист… И если это так, а это я и хотел бы выяснить с вашей помощью, то его надо как-то остановить.

Сергей смотрел на священника. Если бы он заметил в его глазах хоть тень усмешки, то ушел бы сразу. Но священник был абсолютно серьезен.

— Ах, вот в чем дело. Теперь мне ясно ваше беспокойство. Остановить Антихриста?! — священник покачал головой. — Нет, остановить Антихриста невозможно.

— Почему?

— Потому что невозможно остановить прогресс цивилизации. Ведь он ее порождение. И он, Антихрист, если уж появляется, то его может остановить только Бог.

— Чье он порождение? — удивился Сергей.

— Цивилизации, разумеется.

— А как же Сатана? Не он ли создал Антихриста?

— Нет. Не он. Его создали мы, люди, а Сатана вообще ничего никогда не создавал, он только использовал созданное нами.

— И ничего нельзя сделать? Так, что ли?

— Если он Антихрист, то — ничего.

Сергей вдруг неожиданно почувствовал, что ему до противного страшно. И страх этот был безысходный и всеобъемлющий. Сергей растерянно посмотрел по сторонам, потом встал и начал ходить по комнате. «Я всегда считал, что нет безвыходных ситуаций. Неужели этот священник прав? Может, обратиться к другому священнику? Вплоть до папы римского. Как это… нельзя сладить с Иваном? С Иваном Свиридовым?»

— Неужели ничего нельзя сделать с Иваном?!

— Если Иван — Антихрист, то ничего. Все поздно.

— Почему? Объясните, почему.

Священник посмотрел на часы.

— Я вас очень прошу. От того, что вы мне сейчас скажете, многое зависит. Я это чувствую. Я продам все, я всем все смогу объяснить. Не будет в мире лучшего организатора по борьбе с этим злом, но мне надо понять, почему так произошло и почему все поздно. Если у вас служба — отмените. Времени нет… Нет… Понимаете?

— Вы не беспокойтесь, я никуда особенно не спешу. — Отец Петр поправил руками нагрудный крест, потом несколько раз зачем-то переложил книги на столе. — Почему с Антихристом, коль уж он появился, поздно бороться? Вы знаете, я часто, особенно в молодости, приходил в трепет, когда пытался осознать величие дел человеческой цивилизации. Миллиарды… Миллиарды мужчин, женщин рождались, умирали, действовали. Действовали в борьбе, отчаянной борьбе. Стремились к чему-то личному, иногда их объединяли общественные цели. И это происходило каждую минуту, каждый миг. И в результате появлялись зримые и незримые плоды деятельности людей: здания, измененная до неузнаваемости среда обитания, книги, картины, научные открытия. Кто все это измерит и окинет одним взглядом — во всем величии и многообразии? Кто дал цели, которые направляли это движение и объединяли усилия людей? Кто заботится обо всех нас в жизни этой и будущей? Ответ был для меня очевиден. За всем этим стоит воля Бога, и Он ведет человечество за собой. После знакомства с Иваном, а я его очень хорошо запомнил, я все чаще стал спрашивать: «Господи, зачем ты допускаешь таких к власти?» И где-то в глубине моей несчастной души зародилась мысль: «Если гибель человеческой цивилизации и Страшный суд — неизбежная плата за будущее бессмертие человеческих душ, то не чрезмерная ли это плата?»

— Что? — будто бы очнулся Сергей. — Если что?

Священник будто не услышал Сергея и продолжал:

— Сергей, понял ли ты смысл сказанного мною, это ведь и есть мой ответ на твой вопрос?

— Иван говорил… Точно я не помню, но смысл был таков: Бог — сам заложник своего всемогущества, потому что не то не хочет, не то не может изменить раз и навсегда им самим установленный план. А я так думаю: не может — значит несовершенен, не хочет — значит недобр. А еще Иван говорил, что мы с нашим тараканьим мировоззрением вообще не можем судить, что такое хорошо и что такое плохо.

— А он — может?

— Об этом мы не говорили.

— После того, как я осмыслил то, что узнал об Иване, я усомнился не во всемогуществе Бога, не в Его благости — каждому, выполняющему Его волю, предстоит царство небесное, — я усомнился в себе, в своей вере… С Антихристом бесполезно бороться.

Сергей достал из кармана платок и зачем-то вытер руки и лицо.

— Значит, если я вас правильно понял, Антихрист появился по воле Бога.

— Не знаю, Сергей… Скорее, Он допустил его.

— Тогда интересы людей, во всяком случае, той части человечества, которая предпочитает эту жизнь загробной, и интересы Бога принципиально расходятся. Мы хотим жить: грешные и не очень, христиане и мусульмане, богатые и бедные, а Бог не хочет, чтобы мы жили, и посылает Антихриста. Значит, со всеми претензиями я должен обращаться к Богу, а до него, как известно, не достучишься. — Губы Сергея сжались, он едва сдерживал гнев. — Так вот, я не согласен! И не может такого быть, чтобы ничего нельзя было сделать с этим Иваном. Это надо еще доказать, что он — Антихрист!

— Если человек смертельно болен раком, что можно сделать? — спросил священник.

— А вы считаете, что наша цивилизация больна смертельно?

— Да, считаю, что она больна смертельно, и Иван с его теорией — тому подтверждение.

— Похоже, он собрался на частные деньги осуществить проект личного бессмертия.

— Ну, что я еще могу сказать… Раз он сказал — значит сделает.

Священник как-то суетливо замахал руками, из чего можно было заключить, что продолжение этого разговора для него нежелательно.

— Нет!! — вдруг заорал Сергей и стукнул кулаком по столу. — Не сделает. Я его убью…

Священник вздрогнул и изменился в лице, его глаза стали холодными и пустыми, и он едва слышно сказал:

— Убей, если сможешь.

Сергей сокрушенно покачал головой.

— Почему он, хороший русский парень, с которым мы бегали к девчонкам и пили пиво, становится причиной такого воистину всемирного зла? Погибели… черт его задери… Ты понимаешь, — Сергей, забывшись, перешел на ты, — ему-то деньги меньше всего нужны. Это точно. Я каждого, кому нужны деньги, вижу насквозь. Ему совсем не нужны деньги!

— Правильно, потому что он русский, воспитанный у нас, при коммунизме, — развел священник руками.

— Так, это интересно. — Лицо Сергея изумленно вытянулось, и он загнул палец, как бы открывая счет. — Раз.

Священник продолжал:

— Он прекрасно и фундаментально образован, причем не заплатил за это ни гроша. Он учился бесцельно и всему. Когда выучился, то, несмотря на свои блестящие способности, стал никому не нужен. Такое возможно только у нас.

— Так. Два.

— Он имел массу времени на свои научные поиски, и никого не интересовало, чем и зачем он занимается, никто не предложил ему денег, чтобы направить его усилия на нужную людям, а значит оплачиваемую работу.

— Три.

— У него нет никакой собственности. Он ни к чему не привязан с детства. Просто потому, что у его семьи ничего никогда и не было. И более того: наверное, когда-то было, но все отобрали. Тем более — ни к чему не привязан.

— Четыре.

— У него нет никакого политического мировоззрения, потому что в том, что ему внушали в детстве, он разочаровался, а нового не сложилось.

— Да. Пять.

— Его предки: деды и отцы убиты в революциях и войнах или погибли при репрессиях. Нет у него никаких корней.

— Шесть.

— Он от природы жизнеспособен невероятно, потому что иначе его предки в наших российских условиях просто не выжили бы.

— Семь.

— Общество воспитывало его в двоемыслии и лжи. Он отменный актер и беспримерный демагог.

— Восемь.

— Он ничего на свете не видел, потому что у него не было возможности путешествовать. Его знания людей и народов абсолютно абстрактны.

— Девять.

— Его воспитывали на традициях атеизма.

— Десять.

— Я считаю, что это и есть качества, необходимые Антихристу. Где, в какой стране мог бы вырасти такой человек?

— Только у нас, в России. И кто же ему поверит?! Кто поверит такому человеку?

— Чтобы ему не верить, надо верить в Бога, а таких почти не осталось… и не только в России.

— Значит, вы считаете, что Иван — Антихрист и противиться ему бесполезно, — сказал Сергей и сжал кулаки.

— Если честно, то да, — ответил священник, а про себя добавил: «А тебе — точно бесполезно, потому что ты его; и привел, а теперь боишься, что будешь наказан…»

— А как же формальные доказательства: это, как его, — число 666, рожден от собаки — и так далее, из того, что обычно показывают в кино? Вы же все это должны знать.

Священник откровенно рассмеялся.

— Сережа, нет у Антихриста примет, кроме одной — в него должны поверить, как в Бога. Все остальное — рассуждения средневековых монахов, начитавшихся всякой апокрифической ереси и мучившихся от этого смертельно. Ты расскажи-ка мне, Сережа, коротко, какие песни он пел?

— Вы читаете по-английски?

— Да, вполне свободно.

— Тогда лучше сами прочтите. У меня есть подборка статей и видеокассета с получасовым фильмом, который был снят на том знаменитом концерте. Принести?

— Принесите, пожалуйста. Хочу прочесть… напоследок. «Нет сомнения: Иван — Антихрист», — сказал себе священник, и тут же у него сжалось и заболело сердце.

— Что?

Священник махнул рукой.

— Это я так, к слову…

«Что это с ним? — подумал Сергей. Ему показалось, что лицо священника как-то сразу изменилось. — Какое странное у него стало лицо. Будто маска. Маска? Да, именно. Оно стало похожим на маску, выражающую скорбную задумчивость».

Сергей отправился за газетами и за видеокассетой, которые он вез показать жене. На улице было холодно, градусов тридцать-тридцать пять, к тому же дул ветерок. «Эх, Сибирь-матушка, тут за пять минут околеешь. — Снег ослепительно блестел под морозным солнцем, он рассыпался как сахар и хрустел под ногами странно громко. Мороз вернул Сергея к реальности. — А черт его знает, что вообще все это значит? Может, зря я страху на себя нагнал?» Сергей побежал бегом к машине.

Когда он вернулся, священник сидел в той же позе, неподвижно, глядя прямо перед собой, и странное выражение его лица не изменилось.

— Я вам могу оставить эти газеты и кассету, у меня еще есть экземпляры, а послезавтра, на обратном пути, заеду и заберу. Хорошо?

— Да, спасибо, — сказал священник таким тоном, что Сергей понял: дольше ему здесь оставаться не следует.

 

2

В городе дел у Сергея было очень много: надо за два неполных дня подготовиться к переезду, встретиться с несколькими нужными людьми, побывать у мэра города, возможно, дать интервью в газету и самое главное, что Сергею хотелось больше всего, — побыть хоть немного с семьей. Но все это были дела приятные.

«Да разве можно было предположить, что в моей жизни произойдет такой крутой поворот? За месяц я превратился из оптового торговца продуктами в маленьком городке в руководителя представительства крупнейшей всемирной корпорации. Такое и во сне не могло присниться. Я за месяц теперь буду зарабатывать больше, чем зарабатывал за год. Хорошо? Да, черт возьми, хорошо! Если в данной ситуации начать рассуждать — хорошо это или не очень, то можно додуматься до чего угодно. Только не надо этого делать… Не надо! Это, по меньшей мере, глупо, — внушал себе Сергей. — И священник этот — странный. Хотя это я сам виноват. Проклятый страх, минутная слабость… Да, только я сам его себе внушил. На что-то он похож, этот страх?»

Сергей вспомнил, как он в детстве увидел змею, совсем рядом, шипящую и готовую броситься на него. Как он бежал тогда! Бежал впереди своих мыслей. Как было страшно!

«Вот-вот — это похоже. Тогда змеи испугался. Змея — это как смерть, люди боятся ее всем своим существом, генетически, бездумно. Но в данном-то случае можно и нужно быть реалистом, черт возьми! То, что Иван Антихрист — не доказано. То, что я вообразил о нем, — это от усталости и нервного перенапряжения. Впал в мистику! Это я-то! Не проще ли предположить, что Иван — просто чрезвычайно талантливый и разносторонний человек, которому надоело быть неизвестным и он захотел славы и всемирного признания. Только и всего. А я… „Антихрист… Апокалипсис… убью…“ Гордиться надо, что я близко знаком с таким человеком. Гордиться и пользоваться этим. Интересно, где сейчас Иван?» Тут Сергею в голову пришла идея: «Надо воспользоваться растущей популярностью Ивана в политических целях. — А то, что ему надо заняться политикой, Сергей решил, еще находясь в Америке. — Иван — русский, с выдающимися качествами: гениальный ученый и, возможно, артист, красивый мужчина, и у него, без всякого сомнения, есть эта самая, как ее, — аура. Всем нашим телевизионным политикам до него — как до Луны. Иван вполне может стать символом национальной идеи, калибр его таланта и прочих потенциальных возможностей это позволяет. А без этой ясной и четко обозначенной идеи — нам конец и без всякого Апокалипсиса. Раскрадем, продадим и пропьем все, что осталось в наследство от коммунистов».

Сергей резко нажал на газ. «Буду действовать — это для меня лучший способ жить». Он хотел подавить воспоминания о душевной слабости, которую он, как ему теперь казалось, допустил.

Дома уже ждали. Дети прыгали и вешались на шею. Жена вся светилась от радости, быстро накрывая на стол. Сергей раздавал подарки, ласкал детей, рассказывал жене о поездке. Времени у него было в обрез. Через два часа он должен быть на приеме у мэра.

Младшая дочь с игрушкой в руках — большим лохматым львом — носилась по всему дому и восторженно рычала. Старшая примеряла разноцветные майки с аппликациями. Жена млела, разглядывая какой-то страшно дорогой косметический набор, купить который посоветовала Сергею Наташа. Сергей сидел в кресле и смотрел на все это шумное, пестрое и счастливое разнообразие. «Господи, хорошо-то как! Так бы и сидел всю жизнь. — Сергей усмехнулся. — Не дадут. Сидеть не дадут. Борьба, всюду борьба… Чтобы иногда так вот хорошо сидеть, надо хорошо бегать».

— Ладно, народ, давайте отобедаем, да мне надо идти. К четырнадцати мэр назначил аудиенцию.

— Зачем это тебе? — удивилась жена.

— Ты же знаешь мэра. Прослышал о нашем потрясающем успехе и пригласил меня зайти рассказать о планах моей фирмы. И то верно. Должен же он знать, что творят граждане его города на мировом рынке.

— А нас что ждет? Переезжать будем? — спросила жена.

— Будем. Куплю дом в Москве и сразу переедем.

— А с этим домом что?

— Не знаю пока. Не решил. Не хочу его продавать. Жалко. Только, наверное, придется.

— И когда же ожидается переезд?

— Если хочешь жить в квартире где-нибудь на семнадцатом этаже, то хоть завтра собирайся. Сниму.

— Я согласна. Не хочу жить одна. Устала.

— За две недели?

— Да. Мне хватило две недели… и прошлых пяти лет, — голос жены сделался обиженным и требовательным. «Ну все, сейчас поссоримся, — уже знал Сергей. — Как мне надоели эти ее обиды».

— Ладно, давай поговорим об этом немного попозже.

— Тебе, наверное, без нас лучше, чем с нами, — не могла остановиться жена.

Сергей оттолкнул от себя тарелку и встал из-за стола. Он знал, что этого ни в коем случае не надо делать, что он не прав, но он раз за разом, не задумываясь и не сдерживая себя, уходил, когда жена начинала подобные разговоры. После этого их отношения портились все больше.

— Я пойду отдохну с дороги, — сказал он сухо, встал и решительно направился в свой кабинет.

Он закрыл за собой дверь — громче, чем следовало бы. Постоял, слушая, не бегут ли следом дети. Нет, детских шагов не было слышно. «Как мне все это надоело, Боже мой… Приедешь на несколько часов, и то без скандала не обходится. Чтоб тебя…»

Сергей упал на диван и закрыл глаза. «Это она к Наташе ревнует. Дура… Как можно себя ставить рядом с Наташей?! А, так было и будет. Придется терпеть. Деваться-то все равно некуда. А вот с домом придется прощаться».

Сергей как бы другим взглядом осмотрел свою комнату. «А ведь это своего рода предательство. Я строил дом, когда в нашей родимой Совковии на это не решался почти никто, и он строил меня. Мы создали друг друга. И теперь если я его продам, то продам как бы и часть себя — и немалую. И ради чего? — Сергей резко повернулся набок. — Что я так нервничаю-то? Как неврастеник какой-то? Да, поворот в жизни крутой. Да, с женой опять поругался. И то, и другое — не первый, да и не последний раз. Видимо, совесть не чиста… Да? Совесть? Что такое совесть? — Сергей сел на диване. Потом встал, подошел к полке с книгами и взял толковый словарь русского языка. — Так, где она — совесть? Ага — вот: „Чувство нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими людьми, обществом“. Я продался. Вот в чем дело. Продался этому Зильберту. А Иван? А Иван — нет… Почему я думаю, что он — нет? Так, ладно, оставим это». Сергей опять улегся на диван и закрыл глаза.

Не лежалось. То и дело ворочаясь с боку на бок, он посматривал на часы. «Скорее бы полвторого, чтобы смыться отсюда. Как все получается! Ехал, надеялся: увижу, радость, встреча… А увидел, перемолвился двумя словами — так гадко на душе, хоть вешайся. Вот так живешь для чего-то, живешь, а потом оказывается, что все это ничего не значит, даже и в глазах близких». Сергей резко приподнялся и сел на диване. «А есть ли у меня близкие? Жена? Давно уже не ведает, как, зачем и для чего я живу. Дети? Всем детям нужны родители. Но если дело так пойдет и дальше, скоро связь с ними у меня станет чисто генетическая и ничего больше. Коллеги по работе? Ха… Друзей давно уже нет, одни коллеги. И что это я сегодня какой-то искалеченный?»

Сергей встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя.

— Ну что, Сергей Михайлович? Что делать будем? Ладно — сейчас делать не будем ничего. «Именно так — ничего. Все равно пока сил ни на что нет, кроме как плыть по течению. Вынесло оно меня на стремнину и пусть теперь несет, — добавил Сергей про себя. Он как-то виновато улыбнулся сам себе и пожал плечами. — Боже мой, какой же я еще молодой! Со стороны смотреть — совсем мальчишка. Ну ладно, пора идти к мэру».

Сергей спустился вниз, быстро оделся и вышел из дому. Никто не провожал его и не спросил, куда и зачем он пошел. «А ведь завтра католическое Рождество, — вспомнил Сергей, — на наше-то меня дома не будет, может быть, католическое как-то отметить?» Он вспомнил выражения лиц дочерей, получающих подарки, и улыбнулся.

Мэру было пятьдесят пять лет, и он с двадцати лет занимался политикой: в комсомоле, в коммунистически партии, а после перестройки в новых структурах власти. Пять лет назад, после крупной ссоры с вышестоящим начальником, он сказал себе: «Терпеть такое — больше нельзя. Подам в отставку. Подам сразу после того, как почувствую, что пришедший ко мне со своими проблемами человек мне безразличен, будь этот человек хоть кто — друг или враг. Иначе всему тому, что они со мной делают, нет никакого оправдания». После этого мэр всякий раз прислушивался к себе, пытаясь определить, что есть его работа, — умер или нет этот самый интерес. Мэр так и не стал демократом формально, но слыл одним из самых демократичных руководителей. Когда он узнал о том, что зарегистрированная в его городе фирма разработала какую-то умопомрачительную программу, лучшую в мире, он попросил найти руководителя этой фирмы не потому, что рассчитывал на какие-то выгоды для города или для себя, а просто было интересно: «Кто это смог сделать такое? Кто? Надо посмотреть на него».

В кабинет вошел и громко поздоровался небольшого роста парень, одетый в дорогой, видимо, сшитый на заказ костюм. Лицо у парня было открытое и какое-то очень русское, но его взгляд сразу выдавал, что это — умный и жестокий хищник. Это был один из критериев, по которым мэр делил людей: хищник или травоядный… «Но хищник благородный, — охарактеризовал Сергея мэр. — Лев, лев — не шакал. Нет — не лев, ростом мал, это, скорее, молодой волк. Он в засаде сидеть не будет. Но драться, видать, сильно любит. Осталось выяснить — за что дерется».

Мэр встал и протянул руку для приветствия.

— Как же это вам удалось так быстро прославиться, Сергей Михайлович? — Мэр рассмеялся. — Голова-то не закружилась от успехов?

— У меня хороший вестибулярный аппарат, Сергей Иванович. К тому же это, в общем-то, и не мой успех, а вот его, — и Сергей положил на стол еще одну подборку газет. В одной из них был большой, почти на четверть листа, портрет Ивана с гитарой в руках.

— Кто это?

— Это тот, кто сделал нашу знаменитую программу.

— А почему он с гитарой?

— Потому что он теперь еще и знаменитый музыкант.

— Ну и чудеса…

— Чудес на свете не бывает.

— А как же тогда это называть? Музыкант, утерший нос всей «Юнайтед Системз». Это разве не чудо? — Мэр жестом предложил Сергею садиться. — Поясните.

— Вы видели египетские пирамиды? Не на фото, а своими глазами? — неожиданно для самого себя спросил Сергей.

— Приходилось.

— Я-то сам — строитель, — продолжил Сергей, удобно расположившись в кресле. — Когда прикинул, что это значит — построить такие громадины, как могло бы выглядеть это строительство, я был просто поражен. Я не слушал больше экскурсовода, а только сидел и смотрел на эти пирамиды и пытался себе представить, как их можно сделать голыми практически руками. Что это должны быть за люди, а главное, что это должна быть за организация, которая заставила их сделать такое чудо?! И не мог… А пирамиды стоят и будут стоять вечно, даже если человечество погибнет. Так и это: вроде бы нельзя такое сделать. Никто понять не может, как это ему удалось, но все могут сами запустить эту программу и убедиться — работает и будет работать, пока есть на свете компьютеры.

— Жаль, что компьютеры не вечны, как пирамиды, — покачал головой мэр и закурил.

— Как знать, Сергей Иванович, как знать…

— Сергей, а как ты, строитель, вдруг стал компьютерщиком?

— Да я им и не стал. Как не понимал в этом ничего, так и не понимаю. Мой вклад в это дело — минимальный. Я просто старался убедить Ивана, что это дело надо сделать, а потом не давал, — Сергей замешкался, — устранить его.

— То есть как это? Ему что, угрожали?

— Угрожали отстранить от дела. Кое-кто очень хорошо понимал, какими деньгами оно пахнет, это дело. А где большие деньги, там и большая грязь. У нас в России сейчас — зависимость прямая.

Мэр крякнул.

— А этот Иван, он-то как один такое наворотил? Если верить слухам, это настоящий переворот в науке.

— Видите ли, дело тут не в программе. Эта программа, насколько я понимаю, только отдаленное следствие его какой-то большой научной теории. И специалисты, которые оценивали работу Ивана, это поняли. А вообще он чрезвычайно разносторонний ученый и человек. Я даже не представлял, что в наше время такие могут быть. Мне кажется, именно эта его разносторонность и есть его главное достоинство. У нас ведь как: если ученый, значит, с печатью учености, если музыкант — своя отметина, спортсмен — соответственно на лице свои особые признаки. А он все совмещает в себе — во всем на первом месте. За что бы ни брался.

— А где Иван сейчас?

— В Америке где-то. Точно не знаю где.

— Он что, там остался?

— Да.

— Ну вот, еще один. Что делать-то будем, Сергей? Он действительно так талантлив? А? С кем мы-то останемся? — Мэр заметно волновался.

— С кем? — Сергей хмуро улыбнулся и со злостью сказал: — С бандитами, проститутками и пьяницами и еще с теми, кто не сумел уехать, — вот с кем. Хорошо, что там своих хватает, охотно берут только таких, как Иван, а то бы я вообще не знаю, на что нам можно было бы рассчитывать. Да еще и не все дорогу знают. Ничего, скоро узнают и в Китай побегут…

— Должно же это когда-нибудь кончиться? — спросил мэр не то у Сергея, не то у себя самого.

— Кончиться? А я так думаю, что все только начинается.

Мэр молча посмотрел на Сергея.

— Ивана жалко терять, — продолжил Сергей. — Надо его сюда как-то вытащить. Он должен жить в России.

— Зачем? — неожиданно спросил мэр.

— То есть как это зачем?

— Зачем нам гении? Будем жить с бандитами, проститутками и пьяницами, пока все не станем бандитами, проститутками и пьяницами и не выродимся вовсе. Было ведь уже такое в истории? Было. А мы: Россия велика, народ талантлив, ничего не погибло — верим, надеемся и любим. А ведь это ты виноват, что он там остался…

— Я? Почему?

— Да потому, что Иван твой — всего ученый, и как я понял, ему в основном все равно где жить, лишь бы давали нормально работать. А твоя задача была — убеждать, охранять, а если надо — и заставлять таких, как он. Да, и заставлять! Это забота таких, как мы с тобой. В этом наша миссия. А ты, Сережа, когда вез его в Америку, об этом не думал. Или я ошибаюсь?

Сергей опустил голову.

— Не думал.

— Вам, молодым, все легко. Америка, Германия… А положение-то страшное. Оно даже хуже, чем ты думаешь. Помрут или уедут несколько сотен или тысяч светлых голов — и нам крышка, и не только как великой державе, а вообще. У нас богатая страна, Сережа, но нам нужно быть и сильной страной. Не может на таком богатстве сидеть немощный, пьяный, ленивый и вороватый народ, его либо вытеснят, либо уничтожат. И не верь, что это невозможно. Все возможно в этом мире, когда один много сильнее другого. Короче, верни мне Ивана, и все тут. Хоть умри, а верни. Я понимаю, что ничего мы ему сейчас здесь дать не сможем. А ты сумей убедить… Очень прошу. Как это сделать — не знаю. Подумай, ты парень умный и стойкий. Подумай… Если что надо, я все буду делать для этого. Верни мне Ивана… Вернешь, поверю в Россию, нет, уйду в отставку.

— Да вы что, Сергей Иванович? Как я?

— Проси его о помощи, больше, пожалуй, ничего не остается.

— А я сейчас сам на них работаю…

— Я это знаю. А ты — работай, работай… Учись у них. Только не забывай, откуда ты родом и зачем живешь. А если не будешь этого знать — пропадешь. Запомни мои слова. Я не блефую, я это знаю точно.

— Этого, я думаю, никто знать не может, Сергей Иванович. Но ваше беспокойство по поводу Ивана разделяю вполне. Я постараюсь его вернуть. Только… «Сказать ему о своих сомнениях насчет Ивановой миссии? — подумал Сергей. — Нет, не стоит. Пусть они останутся только моими сомнениями». — Только пока не знаю, как это сделать.

— Захочешь — сделаешь.

— Я теперь буду жить в Москве.

— Это все ничего. Это даже лучше. Захочешь — найдешь способ его убедить. Найдешь способ убедить — станешь хорошим политиком, если, конечно, захочешь им стать.

«Как он меня раскусил! — отметил про себя Сергей. — Может, он действительно что-то во мне сумел разглядеть».

Мэр встал и улыбнулся.

— «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Чего нам еще остается, Сергей? Или мы не победители?

Сергей рассмеялся:

— Мы-то? Мы — победители. Это однозначно.

На прощание мэр крепко пожал ему руку.

 

3

Сергей к вечеру сделал все дела и поехал домой. Он ехал длинной дорогой, идущей через лес. Эта дорога всегда была пустынной, а сейчас морозным зимним вечером встретить здесь кого-нибудь было совсем уж маловероятно. Где-то на половине пути Сергей остановил машину — ему вдруг сильно захотелось подышать свежим морозным воздухом. Хотелось побыть одному, совсем одному под яркими зимними звездами. Он не пытался понять, откуда такое желание и зачем, но желание это было совершенно определенным. Казалось, кто-то говорил ему: «Останови машину, пройдись по дороге — это то, что тебе сейчас более всего необходимо».

Сергей долго стоял на пустынной дороге и смотрел на звезды: «Большая Медведица, Малая, Лира, Лебедь, Кассиопея… — перечислял Сергей знакомые созвездия. — Где Алькор? — вспомнил Сергей прочитанную им когда-т о в детстве книжку по занимательной астрономии и нашел крохотную мерцающую звездочку. — Так, вижу еще. Не притупилось зрение у воина. Сегодня же Рождественская ночь. Должны твориться всякие чудеса. Где же моя волшебная звезда? А что все же лучше: сгустки раскаленной Плазмы в бесконечном космосе или бриллианты, вставленные в хрустальный купол небес?»

Вдоль дороги стеной стояли высокие деревья. Сразу за обочиной были огромные сугробы. «Интересно, что там, в лесу? Хотя что там может быть интересного — такая же тишина и снегу по пояс». Сергей медленно пошел по дороге. Идти было приятно и даже весело. Сергей несколько раз останавливался и прислушивался. Кругом было тихо. Сергею казалось, что он слышит, как бьется его сердце. «Эх, случилось бы со мной какое-нибудь чудо. Как его сейчас не хватает: влюбиться бы по-настоящему, в собственную жену например, или поверить во что-нибудь искренне, или встретить бы нечто, что бы заставило на все посмотреть иначе и сделало жизнь полной радости, — это было бы чудо так чудо. Вот Иван — счастливый человек: он всегда знал, что хочет, а я всегда знал, сколько что стоит… Где искать его теперь? Господи, где же искать Ивана? Мэр, кажется, прав: найти его и вернуть — и есть моя главная задача на данный момент. Эх, подарков купить не успел — жаль. Помирюсь с женой, сам попрошу за все прощения; приду домой и устрою праздник — праздник примирения. Неплохая мысль,» — подумал Сергей и от неожиданности даже остановился.

— Эй, — громко сказал Сергей, — правильно я думаю?

И ему вдруг показалось, что кто-то ответил:

— Правильно.

Сергей быстро оглянулся, но дорога была так же пустынна, и снег на деревьях так же таинственно мерцал под звездами. Тут Сергей увидел яркую падающую звезду и быстро вслух сказал:

— Мира в душе…

«Успел. Успел! Скорей домой. Это хороший знак».

Аллеин улыбнулся и полетел следом за автомобилем.

Автомобиль ехал медленно. Сергей напряженно пытался сообразить, где же ему все-таки взять хоть какие-нибудь подарки, чтобы был повод устроить праздничный ужин. «Елка! Надо привезти домой елку. Рождественскую елку. Ура, отличная идея! — обрадовался Сергей. — Это будет настоящая Рождественская, а никакая не новогодняя елка. И я расскажу детям о Рождестве, что сам знаю». Он резко затормозил и свернул на обочину. Сергей нашел в машине небольшой складной нож и направился в лес. «Так, придется лезть в сугроб. Ну, делать нечего, надо лезть». Он решительно сделал шаг и сразу провалился по колено. «А, наплевать, хоть по пояс, все равно полезу. Нужна елка». Так оно и вышло. Снегу было очень много, и Сергей брел, разгребая сугробы руками, утонув буквально по пояс. Он все время смотрел по сторонам, стараясь разглядеть подходящую елку — небольшую и пушистую. Снег набился в ботинки, обжигая ноги. Но Сергею было весело. Он почувствовал азарт охотника. «Неужели в сибирском лесу нельзя найти подходящую елку? Быть такого не может!» Вдруг Сергею показалось, что справа, метрах в двадцати, что-то таинственно засветилось бледным голубоватым светом и сразу погасло. «Это еще что такое?» — Сергей остановился, снял перчатку, зачерпнул горсть снега, протер им глаза и стал вглядываться в темноту. Но больше ничего не светилось, кругом было так же темно. Только наверху, сквозь ветви деревьев, светились яркие звезды. Сергей сделал несколько шагов и тут вновь увидел или, может быть, ему это показалось, странное явление — будто россыпь бриллиантовой пыли упала откуда-то сверху серебристым столбом, просвечивая сквозь тьму леса. Бриллиантовая пыль осела, и опять стало темно. «Ну и чудеса!» — удивился Сергей. Он даже перестал чувствовать жгучий холод снега, облепившего ноги. Сергей с трудом передвигался в направлении, откуда только что шел этот таинственный свет. Он обошел огромную черную ель и увидел стоящую отдельно от других деревьев небольшую красавицу елку.

— Вот чудеса! — воскликнул Сергей. — На всех деревьях снег, а на этой елке нет. Будто кто-то специально его стряхнул.

Сергей подошел к елке и достал из кармана перочинный ножичек. «Извини, красавица, придется тебя срезать. Но во имя благого дела. Ты уж меня прости». Он взялся за ствол и чуть не упал — он ожидал, что встретит сопротивление, но елка неожиданно легко поддалась. Она была спилена! Сергей сел в сугроб и неожиданно для себя перекрестился. «Что хочешь, то и думай тут. Это — настоящее чудо».

— Это — настоящее чудо, — повторил он вслух. И осмотрелся по сторонам. Вокруг было такое же холодное таинственное зимнее ночное безмолвие. Сергей посмотрел вверх — там все так же мерцали звезды. Сергею показалось, что одна яркая звезда, прямо над его головой, несколько раз мигнула ему как-то очень выразительно, с особой многозначительной расстановкой, и после этого перестала мигать. «А что это за звезда? Есть ли в этом месте звезда? — старался вспомнить Сергей. — Не помню, хоть убей, то ли есть, то ли нет. А может, это планета какая? Хотя — нет, высоко очень. А может, это и есть моя звезда? — вдруг осенило Сергея. — Да, это, наверное, она и есть», — рассуждал Сергей, сидя в сугробе.

Только жгучий холод заставил его подняться. Он так устал и запыхался, что едва донес елку до машины. Сложил сиденья и затащил ее в салон через заднюю дверь. «Ну вот, теперь можно ехать домой. Подарок есть».

 

4

Аллеин влетел в дом Сергея через окно и зажег свечи, которые стояли на камине. Он сделал это, чтобы удивить и обрадовать детей, которые просили свою мать зажечь свечи, но постоянно получали отказ.

— Мама, мама, свечи на камине горят! Как красиво горят свечи! — радостно сообщила старшая дочь, первой обратившая внимание на горящие свечи.

— Что, свечи? А кто их зажег? — удивилась мать и пошла посмотреть. В это время входная дверь открылась, и все увидели зеленую роскошную елку, которую кто-то осторожно вносил в дом. И жена, и дети смотрели на это явление молча, буквально обомлев от удивления. Наконец младшая закричала:

— Папа! Папа елку принес!

Тут все увидели Сергея. Вся его одежда была в снегу, глаза радостно блестели. Он вошел в дом и, счастливо улыбаясь, сказал:

— Вот вам Рождественская елка. Это подарок от Деда Мороза. Настоящий подарок. Я сейчас расскажу, как она мне досталась, эта елка. Не поверите!

Сказав это, Сергей аккуратно прислонил елку к стене и стряхнул с себя снег.

— Папа, а нам кто-то свечи на камине зажег, — радостно сообщила младшая. — Не мама, мы не знаем кто. Смотри.

Сергей прошел в зал и посмотрел на камин. Действительно, свечи горели.

— Но кто же зажег свечи? Ты что ли, Сергей? — спросила жена.

— Да, горят, — подтвердил Сергей очевидный факт. — И что, никто из вас их не зажигал?

— Да нет, — пожав плечами, ответила жена, — никто не зажигал. — Она вопросительно посмотрела на старшую дочь. Но та решительно покрутила головой, так, что косы замотались вокруг шеи, и громко, вкладывая всю свою убежденность в слова, сказала:

— Захожу, вижу — горят, я маму сразу позвала. Я и спичек не брала.

— Ну что, чудеса продолжаются, — сказал Сергей и хлопнул в ладоши. — Сегодня же Рождественская ночь.

— Почему сегодня? Седьмого же у нас Рождество, — удивилась жена.

— Седьмого меня с вами не будет, поэтому давайте отмечать Рождество сегодня, к тому же полмира отмечают его именно сегодня.

— Ну хорошо, давай, если хочешь, но у меня же ничего не готово.

— А ты ставь на стол все то, что мы не успели попробовать в обед. — Сергей улыбнулся жене. — Девчонки, помогайте маме, а я буду устанавливать елку.

Дом сразу наполнился радостными голосами детей, беготней, звоном посуды — приготовления к праздничному ужину шли вовсю. Сергей принес подставку для елки, елочные игрушки и гирлянды, отпилил нижние ветки и установил елку в подставку. Он любовался этой елкой, она была чудо как хороша: удивительно ровная, веточка к веточке, пушистая, пахнущая морозной свежестью. Сергею казалось, что она живая. Он шепотом говорил елке:

— Ты — лучшая в мире елка. Ты — чудо, а не елка.

Им овладело такое прекрасное настроение, какого он давным-давно, наверное, с раннего детства, не ощущал. Это была не радость победы и не удовлетворение полнотой жизни — чувства знакомые, а нечто совсем другое, не испытываемое раньше никогда. Сергей повесил гирлянды и принялся распаковывать елочные игрушки. Тут подбежали дети, и под их непрекращающийся гомон елка начала украшаться разноцветными шарами, бусами и мишурой, приобретая необыкновенный праздничный и торжественный вид.

— Папа, а что такое Рождество? — спросила младшая дочь.

— Рождество? Рождество — это день рождения Иисуса Христа.

— А кто такой этот Иисус Христос?

— Иисус Христос — это сын Бога.

— Да? — удивилась дочь, — и поэтому мы будем праздновать его день рождения?

— Нет, не поэтому, а потому, что он сделал для всех людей много хорошего, и вот уже без малого две тысячи лет люди в память о нем отмечают день его рождения.

— А что он такого сделал? — не отставала дочь.

— Он рассказал всем, как правильно надо жить, и спас всех людей от большой беды, от гибели.

— Как? Всех-всех?

— Да, так считается. Если бы не он, то Бог бы всех людей уничтожил за грехи.

— И детей? Странный какой-то этот Бог, такой злой. А этот сын его Иисус Христос — умер?

— Он погиб, его убили за то, что он всем говорил правду.

— А почему Бог его не спас, он же его сын? Ты же меня спас.

— А Бог его и спас. Он его воскресил через три дня. И это видели люди.

Дочь надолго задумалась, надув губы, это говорило о том, что она что-то не понимает, но хочет понять. «Сейчас что-нибудь выдаст», — подумал Сергей.

— Зачем все это было Богу нужно? Не понимаю.

— Понимаешь, Юля, Иисус Христос и сам был Богом, вот в чем все дело. Это тебе, конечно, сложно понять, но объяснение именно в этом. Он — тот же Бог, и он сам себя дал казнить за грехи людей, потому что любил людей. Если бы он этого не сделал, то ему пришлось бы их уничтожить рано или поздно.

Юля наморщила лоб, потом нос и многозначительно произнесла:

— Уничтожить, уничтожить… Был бы добрый такой, сделал бы, чтобы все жили и жили, — да и все…

Сергей прервал работу и, сурово посмотрев на дочь, сказал:

— Так не бывает Юля.

— Бывает… Тогда это Бог не добрый, а эгоист, — подчеркнув новое для себя слово, сказала дочь.

— Эх ты — помело… Понимала бы, что говоришь. Был бы эгоист, значит, не убил бы сам себя за нас. Это же подвиг.

— А он знал, что воскресит? — вмешалась в разговор старшая дочь.

— Знал.

— Тогда какой же это подвиг.

— Бог это знал. А Иисус… — Тут Сергей осекся. Его дознаний священной истории явно не хватало, чтобы продолжать этот спор. — Вы вот что, дочки, не морочьте мне голову. Иисус Христос — учитель всех людей. Мы должны его любить за это и почитать. И сегодня мы отмечаем его день рождения. Ясно?

— Ясно, — сказали хором обе дочери.

— А почему елку наряжают? — продолжила допрос младшая дочь.

И Сергей принялся объяснять, почему на Рождество наряжают елку.

Аллеин смотрел на детей и печально улыбался. «Вот и выросло поколение, которое ничего не знает о Боге. И нет здесь сейчас никого, кто бы объяснил этим детям то, что они должны знать. И все же эти дети так же с радостью встречают Рождество, как и миллионы детей, живших до них и веривших в Бога. Они счастливы, потому что здесь с ними их счастливые родители, красивая елка и вера в счастливую жизнь, гарантией которой для них является не вера в Бога, а родительская любовь. Как меняются времена… — В памяти Аллеина пронеслись тысячи образов, накопленные им за столетия наблюдения за детьми, с которыми он находился рядом в Рождественскую ночь. — И это, по-видимому, мое последнее Рождество. Последнее Рождество последнего ангела».

Когда все сели за стол, Сергей сказал:

— Сегодня кто-то помог мне найти в лесу эту прекрасную елку и зажег для меня на небе звезду. Кто бы он ни был, он по-настоящему добр. Я думаю, тот, кто это сделал, знал о моем намерении попросить у вас прощения за все мои слова и дела, которые делали вас несчастливыми. — Говоря это, Сергей смотрел на жену. — Сегодня он дал мне настоящее счастье, которое не купишь ни за какие деньги, и у меня появилось ощущение, что есть во мне нечто лучшее и несравненно более древнее, чем мое рожденное матерью тело. Поздравляю вас с праздником.

Жена ничего не сказала. Она заметила, что лицо Сергея как-то странно изменилось. Этих изменений никто бы никогда не заметил, но она заметила. Лицо Сергея стало просветленным и растерянным. «Что это с ним? Он просит прощения? Сергей? Что же все-таки произошло с ним?» Весь вечер она старалась угадать, что могло стать причиной столь странного поведения мужа. Но Сергей, казалось, не замечал того, что жена была несколько напряжена и не вполне разделяла его праздничное настроение.

Аллеин, в общем-то, не любил размышлять. Он привык действовать, исполняя волю Бога. Уже много тысячелетий у Аллеина была достаточно простая работа в этом мире — провожать и встречать души и помогать людям обретать веру в добро. Он, как и другие духи, всегда получал четкие инструкции и исполнял их беспрекословно. Теперь он был свободен в принятии решений, точнее — не получал никаких указаний. Это Аллеина совершенно не радовало, он страдал от обрушившейся на него свободы. Он чувствовал, что молчание Творца предвосхищает конец существования его, Аллеина. Хотя то существование, которое он вел сейчас, было для Аллеина бессмысленным. Почему из бесчисленного множества духов Бог оставил в этом пространстве только двоих: его и Риикроя. «Риикроя? Надо найти Риикроя! И как можно скорей. Чем он сейчас, интересно, занят? Не готовит ли опять какую-нибудь пакость?»

Закрыв дверь в спальню, Сергей протянул руку к выключателю, но вместо того, чтобы выключить свет, вдруг почему-то обернулся и посмотрел на красивый и строгий профиль своей жены. На какое то мгновение Сергею показалось, что в постели лежит не жена, а какая-то другая женщина. «Эта женщина — моя? Моя жена? Кто придумал это: „моя женщина, мой мужчина?“ Никакая она не моя и никогда не была моей, — неожиданно заключил Сергей. — Браки, наверное, действительно совершаются где-то на небесах…» И Сергей выключил свет.

 

5

Риикрой все это время издалека наблюдал за Аллейном. Он не мог читать его мысли, но он хорошо видел его печальное и растерянное лицо. «Видимо, у моего заклятого врага поводов для расстройства не меньше, чем у меня, — решил Риикрой. — Надо полагать, что и до него окончательно дошло то, что его протеже должен выполнить функцию палача человечества, и я не думаю, что добрый Аллеин пришел в восторг от этого открытия».

Оставаясь на недоступной высоте, Риикрой усилием своей воли послал Аллеину приветствие: «Приветствую тебя, Аллеин. Рад, что в последний раз».

Аллеин вздрогнул так, будто в спину ему вонзилась стрела, и обернулся. Вдали, около границы пространства, он увидел улыбающегося Риикроя. Из-за того, что он находился слишком близко от грани, разделяющей миры, его лицо колебалось, как в мареве костра.

— Эй, Риикрой, я только что думал о тебе. Неужели ты научился читать мои мысли?

— Увы, нет. Но твой безгрешный облик так выразителен. Тебе впору играть трагических героев в театре людей.

— Не хочешь ли ты поговорить со мной?

— Представь себе, хочу. Мы, кажется, с тобой вдвоем остались в этом несчастном пространстве и от скуки уже не знаем, куда себя девать. С кем же мне еще остается разговаривать…

— Сегодня я не буду тебя гнать, Риикрой. Лети сюда. Мне действительно необходимо с тобой поговорить.

— Необходимо поговорить? Тебе? Со мной? Не иначе, как этот мир перевернулся!

— Перевернулся, Риикрой. Уже перевернулся. Твой повелитель здесь?

— Признаться, давно его не видел и не слышал. А что, и ты потерял связь со своим?

— Да, и давно уже.

— Вот так дела! Ладно, лечу.

Риикрой напряг свои мышцы и за несколько взмахов преодолел пространство, разделяющее его от границы мира до комнаты Сергея.

Сергей начал ласкать жену.

— Мне эта парочка не мешает, — усмехнулся Риикрой. — А ты что, изменил своим принципам и уже не обращаешь внимания на этот маленький людской грех?

— Это муж и жена. Неужели не видишь?

— Ах да, вижу, судя по тому, как лениво они этим занимаются, это действительно муж и жена.

Аллеин сделал шаг к Риикрою. Но тот сразу отступил:

— Нет-нет, ближе не надо. Это мешает мне сосредоточиться.

Аллеин улыбнулся.

— Хорошо. Давай поговорим на таком расстоянии. Добро и зло не могут сближаться.

Риикрой откровенно поморщился и ответил:

— Ох, и зануда же ты, Аллеин.

— Ладно, не будем об этом. Мы слишком долго и яростно боролись насмерть, чтобы сразу изменить тон.

— Согласен и прощаю, — примирительно сказал Риикрой. — Что ты думаешь об Иване?

— Я знаю, что сейчас делает Иван, и догадываюсь, чем это кончится.

— Чем, позволь тебя спросить? Скажи, не бойся, а я добавлю.

— Он делает программу, позволяющую скопировать информацию человеческого мозга и тем самым сделать человека бессмертным. Потом в его компьютере объединится разум всех людей. По оценкам Ивана, работа над этой программой займет у него три года. Через три года он опубликует для всех условия бессмертия и станет живым богом. Люди будут поклоняться ему, как богу, и Создатель уничтожит мир, потому что такой мир ему не нужен. Все это, по-видимому, неизбежно, поэтому Создатель уже отвернулся от мира, предоставив его самому себе и Ивановой воле. Вот, собственно, и все.

Я бы хотел помешать Ивану, но не могу, потому что тем самым нарушу волю Создателя, приказавшего мне охранять Ивана.

— Ты считаешь, что это свершится?

— Да, я так думаю, хотя, конечно, никто не знает, что написано в Книге.

— Значит, ты не знаешь самого главного. Это теперь уже неверно.

— Что?!

— Теперь игра пошла в открытую. Главная его задача, уважаемый коллега, не обессмертить человечество — на это ему глубоко наплевать, потому что он знает судьбу человеческой души. Каждой человеческой души, — многозначительно добавил Риикрой и сделал паузу. — У него есть единственная задача — изменить собственную судьбу. И только-то. А то, о чем ты сказал, — это гораздо проще. Если он это и сделает, то только как побочный продукт своей основной разработки.

— Но он ведь не так об этом думал, когда я был там.

— Тебе надо побыть там подольше, а не мотаться по пространству.

— Мы не можем ему помешать. Как жаль!

— Вот твоя логика. В этом вся твоя натура. Да, не можем. А зачем нам ему мешать? Свою судьбу ты знаешь? Свою судьбу — Если наши господа отвернулись от нас, значит, мы вольны действовать, как считаем нужным. Мое существование здесь мне нравилось, и я хотел бы, чтобы оно продолжалось и дальше. Я намерен бороться за свою жизнь.

— Не согласен с тобой, Риикрой. Мне лучше было бы погибнуть в борьбе, чем ждать, пока моя душа превратится в ничто.

— Да ни нам и никому другому Ивана не остановить! О чем ты говоришь? Сейчас речь идет только о нашей с тобой судьбе, дружище… Признаться, было так увлекательно сражаться с тобой за души людей в этом мире, разыгрывая спектакль. А теперь, когда все это позади и я не получаю никаких команд от своего Господина, мне вдруг в голову пришла одна интереснейшая мыслишка. А не являлся ли я в своей борьбе с Создателем шутом гороховым?

— Не понимаю тебя.

— Как ты думаешь, мои действия записаны в Книге?

— Не знаю.

— Раньше я никогда не задавал себе этот простой вопрос. Потому что всегда жил и действовал только по приказу, а теперь он меня заинтересовал. Если моя судьба записана в Книге, значит, и приказы моего Господина записаны в Книге. Значит, и судьба Господина записана в Книге. А Книга лежит под чьим престолом?

— Создателя.

— А где же тогда моя свобода и свобода моего Господина? Значит, мы будем бороться с волей Создателя по его же воле. Это первый вывод. Но есть еще и другой. При Конце света моему Господину тоже конец.

— Пусть так. Эта мысль не нова.

— Ты знаешь, Аллеин, я догадываюсь. Слышишь, догадываюсь, что и это не так.

— А как?

— А вот это — как раз то, что нам следует узнать у Ивана, потому что от этого зависит и наша с тобой судьба.

Сергей затих в объятиях супруги. И тут же ему в голову пришла мысль: «Я должен вернуть Ивана, иначе все мое счастье кончится».

Риикрой громко рассмеялся:

— Слышишь, Аллеин, что думает Сергей?

— Слышу.

— Не успел кончить и уже на поиски…

Аллеин поморщился, но ничего не сказал.

— Ладно, Аллеин, мне пора. До скорого. Встретимся в Москве.

— Где именно и когда? — спросил Аллеин.

— На моем любимом месте. Когда захочешь меня увидеть.

Риикрой мощно взмахнув крылами, исчез в подпространстве.

 

6

Риикрою надо было сделать одно дело, давно им задуманное, — навестить отца Петра. Откладывать визит более было нельзя.

С высоты полета маленькая церковь отца Петра, окруженная темно-серыми домишками, показалась Риикрою кораблем, плывущим по морю. От синего купола церкви не исходило привычное и такое страшное для Риикроя сияние. «Утлая ладья, скоро тебя разберут на дрова, если успеют… А где же твой кормчий?»

Священник прямо в рясе лежал на старой кровати, держась рукой за крест. Глаза его были прикрыты, он часто дышал, на висках выступила испарина. По особым приметам, которые невозможно подделать, Риикрой определил, что жить священнику осталось считанные минуты. «Кажется, я успею сделать последний поклон», — обрадовался Риикрой.

Полчаса назад у отца Петра сильно заболело сердце. Это была даже не боль, а настоящая мука. Он несколько раз принимал таблетки, которые обычно снимали сердечную боль, но ничего не помогало. Он пытался молиться, но слова молитвы застывали на губах, хотел выйти из избы, чтобы позвать на помощь, но не смог, боль стала нестерпимой, и он вынужден был лечь. «Который сейчас час?» — подумал священник и, сделав усилие, посмотрел на часы. Было половина четвертого ночи. Им овладел страх. Страх холодный, могильный шел откуда-то изнутри, от разрывно-болящего, трепещущего сердца. Он медленно разливался по всему телу и наконец дошел до мозга. Священнику было так страшно, будто его закапывают живым. «Вот и смерть… Боже мой, какая это мука. Я думал, это будет радость для меня, я всю жизнь готовился к этому, а это… это так страшно. Кончится эта мука или будет длиться вечно?» Казалось, что время остановилось, замерев где-то на вершине страдания. Он закрыл глаза и стал молиться: «Отче наш…» Это была единственная молитва, которую он сейчас был в состоянии вспомнить и произнести. Когда священник открыл глаза, чтобы в последний раз посмотреть на образ Спасителя, он увидел, что в красном углу стоит кто-то черный, с черными же крылами, похожий на человека, но не человек. Глаза этого существа горели как раскаленные угли.

— Сатана, ты есть… — прошептал священник. Риикрой молчал. Он знал, что молчать — это самое страшное, что он может сделать. — Ты пришел, чтобы забрать меня в ад? — Риикрой сделал короткий шаг вперед. — Не я же создал Ивана. Не я… И я не мог его остановить тогда… Неужели я проклят? — Руки священника затряслись, он стал хватать ртом воздух, глаза широко раскрылись. Он прошипел: — Да, я усомнился в милости Бога, но я же был честен… Помилуй меня, Господи! — Риикрой усмехнулся медленной хищной улыбкой, обнажив клыки, и сделал еще шаг вперед. — Ты — мой предсмертный бред.

Риикрой покачал головой. Священник из последних сил поднял дрожащей рукой крест. Риикрой беззвучно засмеялся и раскинул крылья.

Это было последнее, что увидел священник. Что-то взорвалось в мозгу, все затянуло красной пеленой, и стало темно. Рука выпустила крест и упала на грудь, а потом свесилась с кровати.

Риикрой подошел к постели, брезгливо двумя пальцами взял крест и положил его на грудь покойника.

«Кому нужно твое раскаяние? И кому была нужна вся твоя вера? Прощай, священник, — сказал Риикрой, заглядывая в мертвые глаза. — Дело сделано. Теперь пора в путь. Но надо навестить еще одного человека».

 

7

Игорю Ясницкому снился кошмар. Он откуда-то сверху видел себя, спящего в постели. Его убивали, причем непонятно чем и как, было ясно только то, что убивали, а он не мог проснуться. И самое удивительное в этом кошмаре милию в связи с принятием какого-то важного решения в парламенте. Лицо выражало: «Зильберт изволил высказать свое мнение по этому вопросу, и все сомнения, какое решение лоббировать, отпали». Ясницкий встал и начал ходить по комнате. — Значит, получается так, что Малышев, может быть, мой кратчайший путь к большой политике и власти. Нет, это неточно. — Ясницкий любил точные определения. — Малышев — в зависимости от того, как я буду действовать, может или ввести меня в коридоры высшей власти, или помешать мне сохранить даже то, что я имею, если он меня не простил. И все это будет возможным, пока Иван там и нужен. Значит, надо выяснить, где сейчас Иван и чем он занимается. Это проще всего сделать при помощи Малышева. А заодно надо засвидетельствовать ему свое почтение и выразить готовность к сотрудничеству. Так может быть. А может, все это и неверно, но сон…

Ясницкий взял телефонную трубку:

— Скажи мне домашний телефон Малышева…

Ясницкий взглянул на часы: было восемь утра. Набрав номер Сергея и услышав мужской голос, он сказал:

— Извините за столь ранний звонок. Это квартира Малышевых? Я разговариваю с Сергеем Михайловичем? Ясницкий Игорь вас беспокоит. Обстоятельства вынуждают меня звонить в столь неурочное время и так бесцеремонно, извините. Есть очень важное дело, никак не связанное с этой проклятой программой, но, думаю, касающееся нас обоих напрямую. Я хотел бы с вами встретиться и переговорить.

Сергей почему-то не удивился, будто ждал этого звонка, во всяком случае, Ясницкому так показалось.

— Через час я выезжаю к самолету, через три буду в аэропорту, у нас будет около получаса времени, чтобы переговорить.

— Хорошо, через три часа я буду стоять у главного входа в аэровокзал. До свидания. — Ясницкий повесил трубку и глубоко выдохнул. То, что он все делает правильно, — в этом у Ясницкого не было никаких сомнений.

Риикрой с удовлетворением потер руки: «Как приятно иметь дело с умными людьми!»

«То ли ехать на работу, то ли уж не ехать, отменить все встречи и сесть подумать, как лучше действовать в этой ситуации? — размышлял Ясницкий. — Я должен сделать Малышеву конкретное предложение, предложение, понятное и выгодное для него. Я хочу с ним сотрудничать — это мой бизнес. Но это предложение — что-то вроде капитуляции. Таких как я, провинциальных банкиров, в России сотни три. Что, что я могу ему сказать такое, что бы заставило Малышева взять меня в свою команду? Как мне выйти на центральный офис „Юнайтед Системз“, а точнее — на тех людей, которые стоят за ним. Что я знаю? Что я знаю такого, что не знает никто?

О чем? О чем, о чем, идиот! — о ком, а не о чем. Об Иване, конечно. — И Ясницкий углубился в воспоминания всех фактов и обстоятельств, связанных с Иваном Свиридовым. — Я же в тот раз, в гостях у Светланы, предлагал, наверное, то, что сейчас и делает Иван для „Юнайтед Системз“, — глобальную сеть управления людьми. И он? И он тогда решительно отказался, потому что считал это безнравственным. Так… Что, его взгляд на эту проблему изменился или его что-то заставило? Зильберт? Будем называть этим именем тех, кто стоит за „Юнайтед Системз“. А может, я переоцениваю Ивана? Нет, ничего подобного. Его способности, судя по всем экспертным оценкам, нельзя переоценить. Если штаб-квартира „Юнайтед Системз“ — это то, что я предполагаю, то автоматизировать работу этой штаб-квартиры на новом уровне будет Иван».

Ясницкий позвонил в банк:

— Срочно свяжись с Москвой. Есть ли какая-нибудь информация, связанная с фамилией Свиридов в нью-йоркских газетах за последний месяц? Это надо срочно, в течение двух часов… Подними с постели… Стой, еще Малышев и Петрова. У тебя есть их фотографии? Пошли в Москву по факсу. Может быть, есть какие-нибудь публикации, связанные с этими фотографиями. Это мне очень надо. Любые затраты будут оплачены… Я понимаю, что такое невозможно… Подключайте кого угодно. Найдете хоть что-то, буду благодарен и щедр, но в течение максимум трех часов.

«Итак, что я могу сказать Малышеву? Я могу сказать, что Иван совершенно непредсказуем и что мы все под угрозой Ивановой самодеятельности. Почему? Потому, что мне приснился дурной сон… Бог мой, какие натяжки. Но ведь это действительно так. Неужели такой умный мужик, каким, несомненно, является Малышев, думает, что он усидит в своем кресле, если Иван выкинет какой-нибудь свой фортель? На что я могу сослаться? Да на информацию из Нью-Йорка. На что же еще…»

Ясницкий ехал в своем автомобиле в аэропорт, когда ему позвонили из Москвы.

— Иван Свиридов в Америке зовется Джоном Бердом. Это стало ясно, когда мы идентифицировали фотографию музыканта, устроившего скандальный концерт прямо на улице в портовом районе Нью-Йорка, с имеющейся у нас фотографией Ивана.

— Где сейчас Иван?

— Исчез. Никто не знает, где он. Сенсация уже пошла на спад.

— Спасибо, вы оказали мне большую услугу. Вышлите с нарочным мне эти газеты сегодня же. Завтра я вам позвоню.

«Музыкант? А почему бы и нет… Исчез? Уверен, Иван сдал Зильберту свои убеждения и начал работать на него, и он находится где-то в недрах „Юнайтед Системз“. Где его никто никогда не найдет. Может быть, сегодня я знаю об Иване больше всех, вот об этом и надо говорить с Сергеем».

Ясницкий вышел из машины и стал прохаживаться у входа в здание аэропорта. На привокзальной площади было много людей, подъехавших к самолету, вылетающему в Москву. Ясницкий в последнее время очень редко ходил по улицам и редко бывал в толпе, ему было интересно наблюдать за людьми. «Какие странные люди здесь, такое впечатление, что все сильно изменилось за последние два-три месяца, у всех стали хитрые и злые лица. Буквально все чем-то озабочены и куда-то спешат. Странно. Или мне все это только кажется? Вот та лотошница — зачем она так швырнула сдачу клиенту? А он, вместо того, чтобы усмехнуться и уничтожить ее взглядом, зачем он ругается с ней? И почему у нее круги под глазами? Разве можно женщине быть с таким лицом? Это же нельзя… А ведь я определенно не в себе. Я испуган, это не люди изменились, это я изменился, это со мной что-то происходит. А происходит то, что я, похоже, впутываюсь в какую-то очень опасную историю. А вот и Малышев идет, сейчас он мне поможет разобраться, в какую именно историю я впутываюсь».

— Здравствуйте, — Ясницкий протянул руку для приветствия. Его лицо было серьезным и озабоченным. «Это человек, которого я должен ненавидеть за то, что он был с тем, кто отнял у меня Наташу, к тому же он доставил мне столько неприятных минут с тем контрактом, но я должен все это перечеркнуть. Отныне он для меня — представитель могущественной „Юнайтед Системз“ и мой потенциальный партнер», — дал себе установку Ясницкий, и его дисциплинированный разум тут же подавил всю неприязнь, почти физиологическую, которую он испытывал к Сергею.

Сергей оценил широкую улыбку Ясницкого: «Улыбается, как акула. Акула мирового империализма. Нет, не империализма — сейчас это слово не модно — элитаризма. Его хоть сейчас на выставку: „Типы представителей делового мира — преуспевающий банкир“ — без гражданства, без национальности, без границ и без совести… Что же ему надо?»

— Здравствуйте. Чем могу быть полезен?

«Не очень-то приветлив», — подумал Ясницкий.

— Мне нужно увидеть Ивана, Сергей Михайлович, и как можно скорее, — сказал Ясницкий и сам удивился тому, что он сказал.

— Ивана?

— Да, того самого Ивана — Ивана Свиридова.

— Интересно… — Сергей не скрывал своего глубокого удивления. — Мы с вами, как бы это помягче выразиться, так недружелюбно расстались, что мне, прежде чем что-то сказать вам об Иване, просто необходимо задать вопрос: «Зачем?»

— Я должен знать, чем сейчас он занимается.

Глаза Сергея округлились:

— Зачем?

— Если он начал реализовывать то, что только он может реализовать, то есть искусственный интеллект, то это представляет прямую угрозу и для меня лично тоже.

— Для вас? Угрозу? — Сергей посмотрел на Ясницкого, как на сумасшедшего.

— Сергей Михайлович, такие люди, как я, очень редко сходят с ума. Объяснять все детали, как и почему я пришел к такому выводу, у меня нет желания, а у вас, по-видимому, времени это слушать. На той достопамятной вечеринке, я, провоцируя Ивана, говорил с ним об искусственном интеллекте, он не отрицал возможность его создания, то есть такая возможность не противоречила его Системе. А ведь Иван — человек Системы. Для него не существует того, что не укладывается в его Систему, и наоборот, все, что подтверждает ее правильность, — это реальность. Но он тогда сказал, что не будет этим заниматься, как я понял — по моральным соображениям. Уверен, теперь он занялся именно этим. И он этот интеллект, и все, что надо для его работы, сделает. Так вот, я хочу быть среди тех, кто будет рядом с ним в том новом миропорядке, который он установит, а не против него. Понимаете?

— Да.

«Неужели он обо всем сам догадался?» — подумал Сергей.

— Хотите работать на «Юнайтед Системз» — это понятно. Но причем тут Иван?

— Если он сделает эту штуку, то моя судьба будет зависеть только от его воли.

— Убедительно, черт возьми, — Сергей натужно рассмеялся. — Ладно. Спасибо за откровенность. Я не знаю, где Иван и чем он занят, но тоже бы очень хотел знать и то, и другое. Но я знаю наверняка: если дать ему сделать то, что он задумал, — конец и мне, и вам, и не только нам, черт бы с нами обоими, может, мы-то как раз такой конец и заслужили… Будете в Москве — заходите. Может быть, обсудим эту проблему еще раз, — он дал Ясницкому визитную карточку.

— Мои опасения имеют основания? — переспросил Ясницкий.

— Думаю, что да.

Сергей пожал Ясницкому руку и быстро пошел в здание аэропорта.

Ясницкий еще долго стоял и смотрел на толпу. Он чувствовал, что с этого момента его жизнь приобретает какое-то новое значение. «Он пожал мне руку. Пожал сам, значит, простил. Бывает же такое…»

 

8

Наташа с самого приезда из Америки была не в себе. Внешне для окружающих это никак не проявлялось, но ей стоило немало сил скрыть то, что происходило в ее душе. Будто бы все хорошее, что было в жизни, осталось позади и больше ничего не будет: ни радости, ни счастья, ни любви. И ее любовь к Ивану теперь, как ей казалось, тоже была лишь воспоминанием, и к тому же неприятным. Наташа много работала: поездки, встречи, конференции и деловые обеды — с утра до вечера, но эта насыщенная событиями жизнь была как бы не ее, а какой-то другой женщины. И эта жизнь была тяжела. Вечером Наташа запиралась в квартире, которую снял для нее Сергей, отключала телефон и ничего не делала. Ничего не хотелось. Ни одно из дел, которыми она любила заниматься в свободное время, не занимало ее. Наташа пыталась разобраться, что же с ней происходит и почему. Причины, казалось бы, очевидны: расставание с Иваном, смена работы, переезд в Москву — и это все сразу. Но ей казалось, что есть еще что-то, что и является главной причиной того, что пропал интерес к жизни. «Потеря любимого, а я его потеряла, надежды нет, потому что я ему не нужна, и все остальное — это трудности, их можно пережить, и я в состоянии это преодолеть, я знаю. Но это еще не все. Кто-то повредил мою душу, которая надеется и верит в добро, — вот в чем причина несчастья, поэтому так бессмысленна стала моя жизнь. И это произошло там, в Нью-Йорке. Не зря, нет, не зря вокруг Ивана вьются все эти странные личности. Такое впечатление, что они машины, а не люди. Это мне и тогда казалось, а теперь уверена — там затевается недоброе, и Иван участвует в этом деле». Когда Наташа пришла к этому выводу, ей не стало легче, но мрачные тона, в которые была окрашена ее жизнь, приобрели смысл и значение. «Именно, именно так — с душой, той самой, которая не умирает, там что-то сделали». Это гнетущее состояние, которое овладело ею, заставило Наташу впервые в жизни почувствовать и поверить, что душа у нее есть.

В субботу вечером она пошла в церковь в надежде, что это поможет ей обрести потерянное душевное равновесие. Долго стояла у входа, что-то мешало ей войти. Наконец решилась. Она купила три свечи, прошла к иконе Спасителя и поставила их все. Перекреститься не смогла. «Чужое, все здесь чужое, и нет никакого благолепия ни в иконах этих, ни в лицах священников, — смело подумала Наташа. — Все это исторический духовный хлам».

Она посмотрела на строгий лик Спасителя и спросила:

— Чем Ты можешь помочь мне? Как Ты можешь помочь мне, если допустил такое? Неужели Ты не видишь, кто в Твоем храме? Да меня же надо убить здесь, на месте, или, в лучшем случае, на паперти — молнией. Ты понимаешь это? Нет, не понимаешь — знаешь? Должен знать, иначе какой же Ты всемогущий Бог. Наказание должно быть здесь, сейчас, иначе какое это наказание — бессмысленная жестокость. Отложишь казнь на потом? Адские муки? Не верю. Не может этого быть, да и смысла не имеет, как любое насилие. Любая жестокость бессмысленна, а Твоя — бессмысленна втройне. И если мое несчастье — Твоя работа, хорошо, значит, это и есть наказание. Но тогда вообще непонятно, зачем мне жить. Вот мне что сейчас непонятно. Чтобы терпеть? Играть свою роль? Роль? — Наташа ухватилась за это слово. — Театр. Я так давно не была в театре…

Она решительно вышла из церкви и тут же, подозвав такси, сказала водителю:

— Я хочу в театр. Можете отвезти меня в какой-нибудь театр?

Водитель, пожилой мужчина, с удивлением посмотрел на красавицу в дорогой шубе и покачал головой:

— В театр? Прямо сейчас?

— Да.

— Боюсь, что вы опоздали. Уже начало восьмого.

— Может быть, получится? Давайте попробуем.

— Ладно, садитесь. Отвезу. Есть одно место, где всегда есть билеты и заходить в зал, как мне кажется, можно в любое время.

Наташа не спросила, где этот театр, и не старалась запомнить, куда ее везут. Ей было все равно, лишь бы куда-нибудь ехать.

Покружив минут двадцать по улицам Москвы, такси остановилось в каком-то переулке.

— Вот молодежный театр. Здесь играют в основном студенты театральных училищ. Говорят, бывает интересно.

Наташа расплатилась, поблагодарила водителя и вышла из машины.

— Вас подождать?

— Да, пожалуй.

Наташа вошла в небольшое помещение, где было написано «касса». Обшарпанные стены обклеены дешевыми афишами, пол из выщербленной метлахской плитки, панели стен красили в последний раз, наверное, еще до войны. Касса была закрыта, вход в театр тоже. Наташа решительно постучала в дверь. Минуты через две дверь открыл высокий парень с серьгой в ухе. У него было худое лицо и большие усталые глаза. Он посмотрел на нее и спросил:

— Вам кого?

— Сейчас идет какое-нибудь представление?

— Представление?

— Театр работает?

— Да, сейчас здесь идет светопреставление. Хотите посмотреть?

— Да. Где можно купить билет?

Глаза парня раскрылись еще шире, и он сказал:

— Проходите так. Я вас провожу.

Наташа отпустила такси и решительно вошла в фойе театра. Помещение явно было изначально предназначено для театра, но, судя по всему, построено очень давно, скорее всего еще в прошлом веке, и было очень запущенным. «Ну и грязь, как здесь все обшарпано. Мерзкое зрелище», — только и подумала Наташа. Парень проводил ее в зрительный зал, который был больше, чем Наташа ожидала. Он был заполнен зрителями примерно наполовину. Наташа села на свободное место поближе к сцене и поблагодарила своего спутника. Тот вежливо кивнул головой, улыбнулся и ушел.

«Надо было хотя бы спросить, что тут сегодня идет, — подумала Наташа. Она огляделась по сторонам. В зале в основном была молодежь. — Это хорошо. Значит, есть надежда, что будет что-то интересное, во всяком случае — оригинальное».

На сцене действительно выступали молодые актеры. Представление состояло из ряда небольших музыкальных и драматических пьесок, а в общем-то это скорее было своеобразное шоу. Актеры играли задорно и с большим воодушевлением. Они очень старались, прежде всего для себя, им очень нравилось дело, которым они занимались, и это было очевидно всем, кто находился в зале. И зрители улыбались и аплодировали, охотно поддерживая актеров. Атмосфера спектакля овладела Наташей. Она была полностью поглощена тем, что происходит на сцене, и была совершенно счастлива.

Когда объявили антракт, Наташа продолжала сидеть неподвижно, будто не веря, что это чудесное состояние, в котором она только что пребывала, закончилось.

— Разрешите пройти, — обратилась к ней черноглазая девочка лет четырнадцати.

— Ой, извините, — будто бы очнулась Наташа. Она встала и пошла в фойе.

Молодежь, а это все была молодежь — от пятнадцати до двадцати пяти — заполняла пространство этого странного театра. Лица молодых людей и девушек казались Наташе очень красивыми и какими-то одухотворенными. «Сколько красивых, приветливых лиц. Сколько молодости и счастья здесь, в этом ветхом полуподземном театрике. А как я выгляжу среди этих замечательных молодых людей?»

Наташа подошла к зеркалу и посмотрела на себя.

«Как Снежная королева на карнавале в Рио-вот как». — Наташа заставила себя улыбнуться. И тут увидела в зеркале красивое мужское лицо. Мужчина лет сорока с вызывающе красивым мужественным лицом стоял сзади и смотрел на нее в зеркало. Лицо показалось ей очень знакомым. Наташа повернулась и… не увидела никого. Сзади никого не было. «Куда же он исчез?» — подумала Наташа и оглянулась по сторонам. Мужчины нигде не было. Наташа вновь повернулась к зеркалу, чтобы поправить прическу, и замерла, сердце у нее остановилось. Незнакомец стоял на том же самом месте и ослепительно ей улыбался. «Все ясно теперь — я сошла с ума, — подумала Наташа. — Какой печальный итог». Незнакомец все так же широко улыбался. Наташа не стала поворачивать голову. Она шепотом спросила, обращаясь к зеркалу:

— Мне кажется, что мы знакомы. Где я раньше могла вас видеть?

Она спросила не у человека, а у зеркала. Наташа хорошо понимала, что сзади никого нет. Не мог человек так быстро подойти, к тому же совершенно неслышно.

Человек за спиной молчал. Его лицо стало серьезным и даже угрожающим. Он поднес палец к губам и сделал знак молчать.

— Я должна молчать?

Незнакомец кивнул головой.

— Но о чем? Что я такого знаю, о чем бы я должна молчать?

Незнакомец многозначительно ухмыльнулся. Эту ухмылку можно было расценить как явное сомнение в Наташиной искренности.

— Об Иване?

Глаза незнакомца сделались серьезными, и он кивнул головой.

— А он жив?

Незнакомец также кивнул головой.

— Но почему?

Незнакомец нахмурил бреши.

— А я его вообще увижу?

Незнакомец кивнул и подошел ближе. Теперь он стоял прямо за спиной Наташи.

— Скоро ли?

Незнакомец пожал плечами. Потом поднял глаза кверху, выражая размышление, и показал три пальца.

— Три месяца?

Незнакомец медленно покачал головой.

— Три года? Я должна ждать его три года?

Незнакомец развел руками. «Ну вот, я уже начинаю выполнять работу за Аллеина, — сказал себе Риикрой. — Успокаиваю мятежные души. Да, она очень красива и сейчас не в моей власти. Как хорошо, что она пришла в театр… Иван должен работать один. Никто не должен ему мешать. А помешать ему может только эта красавица. Куда там до нее и Малышеву, и Ясницкому».

— Три года… Он у вас в плену? — спросила Наташа. И тут же подумала: «У кого это, у вас? И с кем это я разговариваю?»

Она хотела задать этот вопрос, но незнакомец исчез. Наташа оглянулась и, конечно же, нигде не увидела его. Она прошлась по фойе, заглянула в буфет, внимательно осмотрела зрительный зал и убедившись, что незнакомца нигде нет, направилась в буфет выпить стакан воды.

Наташа не чувствовала страха и не думала теперь, что она нездорова. Напротив, она как-то сразу успокоилась, будто бы освободилась от чего-то, что мешало ей жить. «Где же я видела это лицо? И ведь это было совсем недавно. Или, может быть, не лицо, а глаза… Пустые, пронзительные и холодные глаза, и при этом столь выразительные… Где? А не выпить ли мне бокал шампанского, — подумала Наташа, когда подошла ее очередь. И заказала шампанского. Отпив глоток, Наташа чуть не поперхнулась. Она вспомнила, где видела эти глаза! — Ну, конечно же. Это глаза того мужчины, с кем я разговаривала в самолете, когда летела в Нью-Йорк. Лицо другое, а глаза те же! Значит, эта история не закончена, а продолжается. И я буду в ней участвовать. — Наташа отпила еще глоток и тут увидела, что к ней направляются двое: тот парень, который провожал ее в зал, и очень толстый мужчина в очках. На мужчине был самый настоящий смокинг, а на висках у него Наташа заметила капельки пота. — Боже мой, почему смокинг? И в зале совсем не жарко…» — подумала Наташа.

— Честь имею представиться. Фурман Анатолий Борисович, главный режиссер театра. Извините за нащу бесцеремонность, — с выражением искреннего раскаяния произнес толстый мужчина, — но, понимаете, тут такое дело… Я думаю, вы меня простите. С кем имею честь?

— Наташа. Наташа Петрова.

Наташа немного растерялась, но, решив перевести разговор в формальное русло, тут же достала из сумочки свою визитную карточку и подала ее режиссеру. Тот внимательно посмотрел на карточку, картинно выпятил нижнюю губу и сказал:

— Вот это да… Но, впрочем, для нас это не меняет дела. Уважаемая Наталия Васильевна, у нас есть для вас прекрасная роль.

— Для меня, роль? Но я же не актриса.

— Во-первых, почему вы это решили? Я как раз думаю наоборот. А во-вторых, почему вы решили, что все женщины, которые играют на сцене, — актрисы? Уверяю вас — это не так.

Наташа пожала плечами и сделала загадочное выражение лица, что должно было выражать ее размышление над этим предложением, — для того, чтобы скрыть свои чувства: «Да, я актриса. Да… И я буду играть любую роль, которую мне предложат. Я очень рада, что вот так, слава Богу, решается сейчас моя судьба. И вы, режиссер, не разочаруетесь во мне никогда…»

— Ну что ж, если вы так считаете, давайте обсудим ваше предложение, — сказала Наташа. — Когда вам удобно?

— Нет, это когда вам удобно? — ответил режиссер. И лицо его сияло. «Как он откровенно радуется», — удивилась Наташа.

— Да хоть сегодня. У меня сегодня свободный вечер.

— Ну и отлично. Значит, сегодня, сразу после спектакля.

— А где мы встретимся? — зачем-то спросила Наташа, она боялась, что они могут как-то разминуться.

— Как где? На сцене, разумеется… — Режиссер еще раз вежливо поклонился, и они отошли.

Наташа допила свое шампанское и пошла в зрительный зал.

Погас свет, раздвинулся занавес, начался спектакль. Люди на сцене говорили, танцевали, пели. Наташа смотрела на них и старалась не пропустить ни одного движения, ни одного оттенка голоса актеров — не для того, чтобы оценить искусство актерской игры, а для того, чтобы впитать все тонкости переживаний и мыслей, которые хотели выразить актеры. И если это у них получалось, что бы они ни старались выразить: любовь ли, ненависть, радость или печаль — Наташе безумно нравилось, что все это производит на нее такое впечатление. За долгое время…«…Именно так — впервые за долгое время я вполне счастлива. Это такая радость — театр…» Если у актеров что-то не получалось, а это она сразу чувствовала, Наташа не сердилась и не анализировала, почему и что сделано неправильно, а просто как бы пропускала эти эпизоды, потому что дальше ждала увидеть то, что ей понравится. Главное было — не потерять ощущение праздника. И это ей счастливо удалось до конца спектакля.

Отшумели прощальные аплодисменты. Актеры ушли со сцены. Задвинулся занавес. В зале зажгли свет. Публика покинула зал, но Наташа осталась. Когда все вышли, свет снова медленно погас, как перед началом спектакля, и занавес раздвинулся. На сцене никого не было. Наташа оглянулась, в зале тоже никого не было. И вот на сцену вышел толстяк режиссер и, обращаясь к Наташе, сказал:

— Я жду вас, сударыня. Прошу подняться на сцену.

Наташа быстро встала и почувствовала, что ноги ее подкосились. «Что это я так? Я же всегда хотела этого…» — сказала себе Наташа. Она, чтобы побороть волнение, улыбнулась так, будто шла получать приз «Мисс мира», и пошла к сцене. Режиссер вежливо подал ей руку и проводил к микрофону. Он поклонился ей еще раз и отошел за кулисы, оставив ее у микрофона одну. Перед Наташей был пустой зал. Глаза слепило светом прожекторов. Ни в зале, ни за кулисами никого не было. Наташа стояла и молчала не более десяти секунд и вдруг почувствовала, что все в ней враз преобразилось. Лицо ее стало печальным, из глаз потекли слезы. Наташа прикоснулась рукой к лицу, смахивая слезу, и сказала:

— Только что я простилась со своим прошлым. Я знаю, если я останусь здесь, на сцене, все, что прожито и пережито мной, будет только прежняя роль — не больше, и мне жаль, что это будет так. Мне жаль себя до слез… Какая это была роль! — Лицо Наташи как будто осветилось каким-то внутренним светом, который сразу осушил слезы.

Никогда ни одна актриса ни сейчас, ни в прошлом не сыграет Наташу Петрову так, как сыграла она себя сама в той прошедшей жизни. Потому что слова, жесты, оттенки голоса и пластика — это всего лишь техника, которая, будь она даже самой совершенной, не может передать то, что была я… Как мне жаль эту свою роль! Но есть еще одна роль, которую никто не сможет сыграть, кроме меня. Только я могу сыграть женщину, которая спасет мир, потому что только я знаю, какой она должна быть, и готова на жертву… Да, жизнь — театр, а люди — актеры; нет более точного определения того, что происходит. А кто режиссер в этом театре? Вас это разве не интересует, не беспокоит? Меня — очень. Потому что страшно, когда люди играют свои жизни, не слушая указаний режиссера, и не понимают того, что такая пьеса закончится светопреставлением…

Наташу прервали аплодисменты. Аплодировали двое: режиссер и еще один зритель, который сидел прямо за спиной режиссера.

— Направьте туда свет, — громко и властно сказала Наташа, указывая рукой на режиссера. Лицо ее запылало гневом. Один из прожекторов направили туда, куда она указала. Незнакомец за спиной режиссера тут же исчез, будто растворился в луче света…

— Браво, браво, — смеялся режиссер. — Замечательная импровизация. Так, как вы, такой монолог не смогла бы произнести ни одна актриса — это неподражаемо. Я вас поздравляю, Наташа. Прошла… прошла экзамен на «отлично».

Наташа немного смутилась и виновато улыбнулась:

— Значит, я вас правильно поняла.

— Правильно. Я давно ищу актрису для главной роли в своей пьесе, это скорее музыкальный спектакль, даже мюзикл. Главная героиня работает в крупном банке, успешно делает карьеру. В юности она любила петь и танцевать, но теперь это все в прошлом. И вот по стечению случайных, казалось бы, обстоятельств, почти чудесным образом она становится актрисой кабаре — и отдается этому делу самозабвенно.

— Это обо мне?

— Я буду очень рад, если это так и будет. Вы поете?

— Да, я любила петь.

— Танцуете?

— Это мое хобби.

Танго?

— Да…

— Маэстро, танго, — сказал толстяк и неожиданно легко, подпрыгивая, как мячик, взбежал на сцену. Зазвучали первые аккорды аргентинского танго.

Наташа вмиг представила, что перед ней красавец, роковой мужчина, в которого она страстно влюблена, но не должна показывать этого, и она выдержала эту свою установку с блеском. Ей не помешало даже то, что она была почти на полголовы выше своего маленького толстого партнера. Танец не закончился несколькими па, пришлось дотанцевать его до конца. Замерев в последнем движении танго, партнеры дружно рассмеялись.

— Мадемуазель поет? — чуть отдышавшись, спросил режиссер.

— Поет.

— И что предпочитает?

— Конечно, оперетту. Это будет мое второе исполнение арии Сильвы, первое состоялось в музыкальной школе. Только мне нужен хоть какой-нибудь костюм, чтобы лучше вжиться в образ.

— Да? — не скрывая удивления, воскликнул режиссер. — Это несколько сложнее, хотя… Это можно. Один момент. — Через минуту режиссер вернулся с бархатной портьерой.

— Какая прелесть! — всплеснула руками Наташа и рассмеялась. — В таком наряде невозможно не спеть, по крайней мере, что-то вроде… — она кашлянула, загадочно подняла глаза вверх и запела.

Пела она так, как обычно поют драматические актрисы, музыкально и выразительно, не делая акцент на голос.

— Так-так-так… а если что-нибудь современное, и попробуй прибавить в голосе. Спой в полный голос.

Наташа спела один куплет из модного шлягера.

— Ну что ж, Наташа, я думаю, дело у нас пойдет. Голос у тебя есть, и голос очень хороший, месяца два занятий по технике — и ты сможешь петь на сцене, а танцевать тебя учить не надо, впрочем, тому, что ты умеешь, и не научишь…

— Господин режиссер, — спросила Наташа, — а могу я почитать пьесу?

— Нет, Наташа, не можешь, просто потому, что она еще не написана до конца. Но мы это с тобой вместе должны сделать в ближайшее время.

— Вот как?

— Да, вот так. Тебя это смущает?

— Да нет, не очень. Просто я не представляю, как это будет: писать сценарий, учиться петь и репетировать — все это одновременно. — Режиссер пристально смотрел на нее и молчал. В глазах его был вопрос. — Хорошо, когда можно начать этим заниматься?

— Да хоть завтра утром.

Наташа посмотрела на часы. Был уже двенадцатый час ночи.

— Вот это да, пора собираться домой.

— Я вызову такси и провожу вас или… Здесь этажом выше у меня есть квартира, там можно переночевать.

— Да, лучше квартира, — ни секунды не колеблясь, сказала Наташа. — Если я сейчас уеду домой, значит, завтра утром я проснусь в семь утра и пойду на работу. А если я пойду на работу, значит, я буду работать, и все, что произошло со мной сегодня, будет как сон. Мне нельзя возвращаться домой. Пойдемте в вашу квартиру.

Они вышли из театра, двери за ними закрыл уже знакомый Наташе парень.

— Алексей, завтра часов в одиннадцать мы с Наташей должны прийти на репетицию, — сказал режиссер. — Будь здесь, понадобится твое участие.

— Обязательно буду, — сказал парень.

Наташа протянула на прощанье руку, и он вежливо пожал ее. Рука у парня была большая и сильная. «Как у Ивана, — подумала Наташа, и ей стало грустно. Она подняла голову и посмотрела в глаза Алексею. — Наверное, он добрый человек».

— Алексей, вы актер? — спросила на прощанье Наташа.

— Немного актер, немного писатель, немного гардеробщик.

— В этом театре Алексей — главный человек, — сказал режиссер.

— Анатолий Борисович несколько преувеличивает, — ответил Алексей и улыбнулся. — Но у нас действительно всегда кого-то не хватает: то репетитора, то осветителя — вот тут-то я и незаменим.

— Рада была познакомиться, — сказала Наташа.

На улице было морозно и тихо. Окна домов не светились, улица освещалась только фонарями. Наташа шла рядом с режиссером, он почему-то не предложил ей руку и шел молча. Они прошли по улице и свернули в подворотню. Квартира действительно располагалась в том же доме, что и театр. Только вход в подъезд был с другой стороны дома. В подъезде горела единственная слабенькая лампочка.

— Следуйте за мной. Осторожно, пожалуйста, — сказал режиссер. — Этот дом построен в восьмидесятых годах прошлого века и с тех пор не ремонтировался, на лестнице много выбоин.

Только он это сказал, как Наташа споткнулась и чуть не упала.

— Ой, как тут темно, ничего не вижу.

Все время, пока они поднимались по лестнице, режиссер молчал.

— Мы уже пришли, — наконец прервал свое молчание режиссер и зазвенел ключами.

Квартира была трехкомнатная, комнаты большие, потолок с гипсовой лепкой. Мебель — сплошной антиквариат.

— Это мое фамильное гнездо, — сказал режиссер. — Прошу извинить за беспорядок. Я здесь, в общем-то, нечасто бываю. Признаться, не люблю эту квартиру. Мне все кажется, что здесь находятся души моих предков, а это были в большинстве своем очень беспокойные люди.

Режиссер выглядел усталым, его такое живое лицо осунулось, под глазами появились мешки.

— Ужасно хочется спать, — сказала Наташа.

Режиссер с готовностью кивнул головой. Он проводил ее в комнату и сказал:

— Наташенька, вот твоя постель, вот чистое белье, посмотри, в шкафу должны быть и халаты. Эта комната — что-то вроде гостиницы. Работает душ. Спокойной ночи. Имей в виду, в любом случае ты проснешься первой. Проснешься — пой и греми посудой. Договорились?

Наташа обратила внимание, что в замочную скважину изнутри вставлен ключ.

— Договорились.

Было уже около часу ночи, когда Наташа легла в постель. От усталости кружилась голова, спать хотелось смертельно. Казалось, что стоит закрыть глаза, и сразу уснешь, но уснуть почему-то не удавалось. В голове раз за разом прокручивались только что произошедшие события. «Что же я сотворила? Не сон ли это? Может ли таксе быть?» — думала Наташа. И сама себе отвечала: «Да, я могла это сделать, потому что осталась одна на свете. И никакой это не сон. Если с кем такое и возможно, так это именно со мной. Если я не стану играть на сцене, то сойду с ума от этой сумбурной и бессмысленной жизни». Уже засыпая, Наташа вспомнила лицо незнакомца в зеркале. «Если все это сделал он — пусть так. Но если я схожу с ума — это ужасно. Сумасшедшая актриса — какой кошмар. И он знает, где Иван…»

Тут мысли Наташи прервались, и она заснула.

Неуловимая грань между сном и явью была пересечена незаметно, и Наташа оказалась на улице какого-то незнакомого города. Вокруг было много людей, все они были одеты в одинаковые белые одежды. Наташа почему-то не видела, точнее, не различала их лиц. Она обращалась к людям:

— Где я? Как называется этот город?

Но люди ей не отвечали, молча проходя мимо. «Почему они все такие безликие и молчат?» — удивлялась Наташа.

— Эй, кто-нибудь, ответьте мне наконец — где я нахожусь?! — закричала Наташа. — Неужели это так трудно? — Но никто не обратил на нее внимания.

Наташа посмотрела на себя и обнаружила, что на ней такая же белая просторная одежда. Одежда была совершенно невесомой, кожа не ощущала ее. Наташа пошла по улице этого странного города, и люди расступались перед ней. А народу вокруг становилось все больше. Вокруг стоял монотонный гул человеческих голосов, все о чем-то говорили, но, как показалось Наташе, каждый сам по себе, и ничего из того, что говорили, разобрать было невозможно, к тому же никто никого и не слушал. «Какой кошмар. Что за странный город?» — удивлялась Наташа. Дома вокруг были огромные, облицованные полированным камнем. Окна домов были из светоотражающего стекла — черные, как пустые глазницы. Странно, но не было автомобилей и никакой рекламы — нигде.

Наташа вышла на площадь, огромное пространство которой было заполнено народом. И вся эта масса людей, одетых в белое, двигалась в одном направлении, медленно вращаясь вокруг черного куба, расположенного посреди площади. «И здесь народ. Сколько же их?! Чем они занимаются?» — удивлялась Наташа. Вдруг рядом с собой Наташа увидела отца. Он тоже медленно шел, неотрывно глядя поверх голов туда же, куда и все — на черный куб. Наташа увидела, что на кубе стояло кресло, а в кресле сидел человек, или, возможно, это был не человек, а статуя. И все люди двигались вокруг этого куба, и это людское движение представляло собой своеобразный водоворот из человеческих тел. Толпы людей стекались по улицам этого странного города на площадь для того, чтобы вращаться вокруг куба. Наташа вместе со всеми стала двигаться вокруг куба, медленно приближаясь к нему. Губы отца шевелились.

— О чем ты говоришь, папа? Я ничего не могу разобрать, — спросила Наташа у отца.

Отец посмотрел на нее пустым, холодным взглядом и странно улыбнулся.

— Ты на себя не похож, папа, — испугалась Наташа.

Отец энергично помахал рукой перед своим лицом, будто хотел выразить этим свое несогласие с Наташей. Наташа пожала плечами.

Они с отцом уже несколько раз обошли вокруг куба, и он теперь был совсем близко. Тут Наташа поняла, что люди исчезают в кубе. Они подходят к нему, прикладывают руки, прижимаются к кубу и исчезают в нем.

— Эй, а я-то зачем? Это ваше дело кружиться вокруг этого черного куба, а я туда не хочу.

Наташе захотелось убежать. Но она тут же поняла, что это невозможно. Людской поток неумолимо нес ее к кубу, теперь его черные стены были совсем близко, и движение стало быстрым, Наташа уже шла быстрым шагом.

Наташа с ужасом поняла, что она обречена. Она подняла голову, чтобы посмотреть на лицо человека на кубе, и увидела, что это статуя Ивана.

— Я не хочу туда, папа, отпусти меня! — закричала Наташа. Но вырваться ей не удалось.

Вот и черная стена куба. Наташа в каком-то самозабвенном порыве всем телом прижалась к ее холодной гладкой поверхности и… проснулась.

«Это был сон. Слава Богу… — была первая мысль Наташи. — Какое счастье, что этот странный и страшный сон кончился». Наташа огляделась и обнаружила себя в незнакомой комнате, она сразу вспомнила все, что с ней произошло вчерашним вечером. Наташа быстро посмотрела на часы: половина девятого. «Пора собираться на работу.

В десять утра запланирована встреча в Министерстве связи. Пойду я на работу или нет? Чего я вчера наобещала этому режиссеру?» Наташа быстро поднялась и подошла к окну. Окно выходило на тихую улицу, застроенную старыми домами. «Какой красивый вид. Люблю старые московские улицы. На них только и нужно жить в Москве… Вот что, не пойду я ни на какую работу. Не хочу больше. Хватит… Буду танцевать и петь в кабаре. Сергей меня простит, он добрый, а больше никому и ничем я не обязана. А сон был очень нехороший. Это предупреждение. Наверное, мне недолго осталось жить». Наташа испугалась этой своей мысли, у нее даже сильно забилось сердце и закружилась голова. «Да, я знаю — недолго. Тем более — в кабаре!»

И она пошла искать кухню, чтобы приготовить завтрак.

 

9

Первое, что сделал Сергей, когда приехал в Москву, — попытался разыскать Наташу. Никто не знал, где она находится. Ему сообщили, что в день, когда он вылетел домой, Наташа не вышла на работу, сообщив по телефону, что берет отпуск на три дня. Сергею это очень не понравилось: «Работы море, работать некому, а она — в отпуск. Так дело не пойдет».

Разыскать Наташу оказалось непростым делом. Домашний телефон не отвечал, мобильный тоже. Сергей поручил секретарю поиск Наташи, а сам занялся делами, которых накопилось очень много. Работать в бешеном темпе Сергею было не привыкать. Он мог, если надо, работать так и по восемнадцать часов в сутки, но, оценив объем срочных дел, понял, что они его захлестнут. Придется принимать скоропалительные решения и распихивать дела по службам без осмысления. «Где же Петрова, черт возьми! Что случилось?»

Уже около двух в кабинете зазвонил телефон.

— Сергей, здравствуй, это я.

— Наташа, ты откуда? Мы тебя потеряли.

— Я… — после длинной паузы Наташа, наконец, произнесла: — Сергей, я должна уволиться.

— Что? Ты где сейчас находишься?

— Сейчас?

— Да, сейчас. Давай-ка встретимся.

— Может быть, встретимся вечером, часов в девять. Приезжай ко мне домой или, если хочешь, я к тебе приеду.

— Нет уж, ты меня так заинтриговала этим своим заявлением, что я хочу видеть тебя сейчас, немедленно. Где ты?

Сергей услышал, что Наташа спрашивала у кого-то адрес.

— Это театр «Радиус», — Наташа назвала адрес. — Приедешь, скажешь, что к Анатолию Борисовичу, и тебя пропустят.

— Через полчаса буду, жди, — сказал Сергей и бросил трубку. — Вот это сюрприз. Она, наверное, с ума сошла. Нет, этого нельзя допустить.

Сергей вызвал водителя и поехал по указанному адресу. «Уволиться. Ничего себе заявление! Что с ней случилось? Уезжал — все было нормально. Работа у нее ладится. Она, а не я лицо фирмы и ее главная достопримечательность. Нет, это какое-то недоразумение…» — размышлял Сергей.

«Батюшки, какой здесь бардак! — подумал Сергей, проходя через вестибюль театра. — Что она здесь делает?!»

Высокий парень с серьгой в ухе проводил Сергея по узкому темному коридору в кабинет. За потрескавшейся скрипучей дверью Сергей увидел письменный стол с конторкой, покрытый зеленым сукном, и два таких же старинных стула. Наташа, одетая в черное трико, стояла, прислонившись спиной к стене, и смотрела на вошедшего Сергея. Она, очевидно, ждала его здесь и сознательно выбрала место против света, чтобы ее лицо было хуже видно. «Странно, на нее это не похоже. Она наоборот всегда старалась показать свое лицо». Сергей посмотрел на нее снизу вверх. На ногах у Наташи были танцевальные туфли, а волосы слиплись от пота.

— Привет, пропавшая, — Сергей хотел сказать «пропащая», но в последний момент изменил слово. Наташа поняла это.

— Здравствуй, Сергей.

— Как все это понимать?

— Я теперь работаю здесь, в театре.

— Кем? — сухо спросил Сергей.

— Актрисой, — ответила Наташа, виновато улыбнувшись, и пожала плечами. — Кем же еще.

— Какой еще актрисой? Ты же не актриса, а финансовый директор. И что это еще за театр?

— Мне сейчас трудно сказать. Скорее всего, то, что мы сейчас делаем, — Наташа несколько замялась, — это будет что-то вроде кабаре.

— А как же я вместе с нашей фирмой? Мне в кого теперь переквалифицироваться? Может быть, в гардеробщика?

— Прости меня, Сергей. Это для меня такая же неожиданность.

Сергей был в шоке и не очень скрывал это. Ему стоило немало сил, чтобы не взорваться и не накричать.

— Ты думаешь, тебе здесь будет лучше? Это же ведь на три года, а потом — все, барьер, за которым ничего нет, кроме пустоты.

Наташа кивнула головой.

— Верно, ты точно определил срок — три года. Да, это на три года, хорошо, если на три.

— Ну и что? Тебя это устраивает?

— Нет, я хотела бы пожить подольше.

— И что тебе мешает, черт возьми?! Живи и радуйся. Зачем этот задрипанный театрик?

Наташа пристально посмотрела на Сергея, будто оценивая: сможет ли он понять то, что она хочет сказать, и, дважды глубоко вздохнув, будто собравшись с силами, спросила:

— Помнишь тех мужчин, что разговаривали с нами в самолете?

— Помню. Значительные были личности. И что?

— Вчера сюда приходил один из них, не главный, а другой, и сказал, что Ивана не будет три года и чтоб я помалкивала о том, что знаю о нем.

— И на основании этого ты бросила все и устроилась танцовщицей здесь! Так? Приехали! Что это за мужики, — этот вопрос Сергей задал себе, — если они ходят, как те коты, сами по себе и Зильберта не боятся?

— А причем здесь Зильберт? — спросила Наташа.

— А притом, что если этот красавец тебе угрожал, его найдут даже под землей или на Луне. Понятно? Ты никого не должна бояться теперь.

— Не найдут.

— Что значит не найдут? Найдут!

— Не найдут. И он, кстати, знает, где Иван.

— Причем здесь Иван?! — воскликнул в сердцах Сергей, но тут же сменил тон, сообразив, что это-то и есть, скорее всего, причина странного Наташиного поступка. — Ты уверена?

— Уверена…

— Ну, хорошо. Пусть так. Этот тип знает, где Иван. Ивана не будет три года. А причем здесь наше дело?

— Ты ничего не понял, Сергей. Через три года явится Иван и все закончится, — устало сказала Наташа.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, о чем я говорю, не хуже меня. Все…

— Проклятье, — прошипел Сергей, — все с ума посходили… Работы — море, а тут вся эта эсхатологическая дребедень. Ты что, серьезно веришь в это?

— Именно так — верю.

— А если я найду Ивана?

— На этот раз, Сережа, тебе это не удастся.

— Почему ты так думаешь?

— Я сегодня видела сон. Все так и будет.

— О, Боже мой! Наташа! Ну давай отдохни, съезди в Ниццу. Сделай что угодно. Я на все согласен. Ладно, можешь даже и уволиться. Найду я тебе замену, хоть и не хочется. Только не сходи с ума. Ты же ведь всегда была такая… такая умная, рациональная.

— Что ты, Сергей. Я — рациональная? — Наташа рассмеялась. — Впрочем, какая разница, какая я была раньше… А теперь я другая. Хочешь посмотреть, как я буду репетировать свой номер?

— Да, хочу, — отрезал Сергей. — Хочу смотреть на тебя каждый день в офисе.

— Тогда пошли.

— Куда?

— В мой новый офис.

— Подожди, — будто бы спохватился Сергей. — А на что ты будешь жить?

— Я об этом пока не думала.

— Давай вот что. Отложим решение этого вопроса. Хотя бы на месяц. Танцуй, пой, развлекайся…

— Танцуй, пой, развлекайся… Я буду играть спасительницу мира, Сереженька.

— И она танцует в кабаре?

— Я танцую в кабаре.

— Где Иван? — излишне жестко спросил Сергей, будто бы подводя черту этому странному разговору.

— Не знаю.

— Как ты думаешь, где он?

— Думаю, где-то в Америке и работает на Зильберта. Точнее, это Зильберт так думает. Впрочем, я не должна всего этого говорить.

— А на кого работает Иван на самом деле? И почему ты не должна всего этого говорить?

— На кого? — переспросила Наташа.

— На кого? — Сергей был тверд и сверлил Натащу взглядом.

— На того, кто летел в самолете. И Зильберт работает на него же.

— И кто это, по-твоему?

— По-моему?

— По-твоему…

— Тот, который всегда лжет. Вот кто.

— Ты говоришь загадками, Наташа.

— А ты хочешь, чтобы я решала твои проблемы. Иван… Да, он идет каким-то своим, ему одному понятным путем. Я ему не судья. Он страшен, потому что знает про этот мир больше всех, но не жалок и ничего не боится. Ты, Сергей, не ищи его. Если можешь, брось ты это дело и порви с Зильбертом. Не сделаешь этого — тяжелая у тебя будет жизнь. Ты всегда принадлежал себе, я знаю, теперь тебя наняли и выжмут из тебя по капле все то, что было мне в тебе дорого. Я увольняюсь. Ни дня не буду работать больше. И никогда меня не спрашивай об Иване. Ты меня прости, я просто хочу, чтобы между нами не оставалось неясностей. Вот все, собственно.

Выражение лица Сергея стало сосредоточенным и жестким.

— Значит, тебе жаль меня. Не надо меня жалеть. Я делаю свое дело и буду его делать, пока это будет мое дело. Никто меня не купил и не купит. И это не декларация, нет… — Тут голос Сергея едва заметно дрогнул. — Звони, если что. Ты в этом городе единственный близкий мне человек.

— Спасибо, Сергей. Можно, я приглашу тебя на премьеру?

— Можно. Пригласи. Если передумаешь, ты всегда можешь вернуться.

— Нет. Этого не будет никогда.

— Никогда не говори «никогда».

— Пойдем, Сергей. Сейчас я буду танцевать для тебя.

Сергей пошел вслед за Наташей. Пройдя несколько шагов, он остановился и сказал:

— Наташа, извини, я должен идти. Слишком много дел.

Наташа повернулась, пожала плечами и ответила:

— Ну что ж, тогда прощай.

«Она что — больше не хочет меня видеть? — подумал Сергей. — Наверное, я остаюсь в ее прошлой жизни, вот в чем смысл этого „прощай“».

— Желаю творческих успехов, — как-то неуклюже произнес Сергей. — Не забывай нас.

Сергей повернулся и пошел к выходу, а Наташа провожала его взглядом, пока он не вышел за дверь.

 

10

Риикрой прогуливался по смотровой площадке на Ленинских горах в облике человека. Он ждал Аллеина, который должен был появиться в этой точке пространства и времени с минуты на минуту. На всей площади от самого здания Университета и до смотровой площадки, которую Риикрой сквозь ночную тьму без труда озирал своим всевидящим взором, не было никого. Тротуары были покрыты тонким слоем снега. Снег поскрипывал под ногами. Было холодно, но Риикрой, разумеется, холода не чувствовал, вид ночной Москвы и Университета также не производил на него никакого впечатления. Любые эмоции Риикрою были чужды, он просто не знал, что это такое. По определению, данному людьми, он был духом зла, а по своей природе — своеобразным логическим механизмом, созданным для выполнения определенных задач, в основном для сбора и переноса некоторой информации. Во второй раз за все время своего существования Риикрой оказался в ситуации, когда он не получал приказов от своего Господина и вынужден был искать этому объяснение. «Тогда Господин объяснил мне, в чем причина его временного исчезновения, а теперь нет. Что же мне делать?»

Основная цель Риикроя всегда была одна и та же — заставить человека усомниться в Боге. Можно было решать эту задачу сейчас и в отношении Ивана, который был его подопечным, но в данном случае цели этой достигнуть было невозможно. «Как можно заставить разувериться в Боге человека, для которого Бог — большая реальность, чем что бы то ни было, человека, который не только видел Бога, но еще и доказал его существование при помощи математических формул». Внимательно осмотрев панораму огромного города, раскинувшегося перед ним во всем ночном великолепии, Риикрой повернулся к Университету и увидел, что на самой вершине шпиля главного корпуса стоит Аллеин. «Ишь, куда забрался, вестник Божий. Знает, где меня надо искать. И кому же теперь нужны твои благие вести? Тем более здесь. Если кому и нужны — только мне. Нашел же местечко! Как тебе там сидится-то, над этим вместилищем разума? Не припекает? — усмехнулся Риикрой. — Здесь ковался Иванов дух „отрицанья и сомненья“». Риикрой часто по долгу службы бывал в Университете. Это было хорошее для него место, он любил его, здесь ему было легко, он чувствовал своим особым обонянием своеобразный аромат, сочетающий дух страданий, оставленный здесь строителями и основателями этого здания, и дух просвещения, который есть настоящий эликсир жизни для духов зла. Этот приятный для Риикроя аромат шел из-под земли, на которой стоял Университет, и от его стен — им было пропитано все. И это постоянно напоминало Риикрою, что Университет — своеобразный памятник силе духа и могущества его Господина.

Риикрой находился в приподнятом настроении — это выражалось в том, что он размышлял на абстрактные темы, используя свой интеллект не по назначению: «Люди говорят, что я — дух зла, потому что подчиняюсь Господину, который, по их представлению, олицетворяет зло; Аллеин — дух добра, потому что подчиняется Творцу, который есть добро, но мы оба находимся выше понятий людей о добре и зле и только выполняем приказы. Наше главное отличие от людей не в том, что мы можем исчезать и появляться когда хотим и путешествовать в пространстве и во времени, а в том, что ни у Аллеина, ни у меня никогда не было иллюзий насчет нашей свободы. И вот теперь такая иллюзия появилась! Я стал похож на человека! Я не знаю, что мне делать, — значит, я свободен!» Риикрой рассмеялся, но тут же подавил смех: он увидел, что к нему приближаются двое парней в длинных пальто.

— Эй, парень, нет ли у тебя закурить? — хриплым голосом спросил один из них.

— Я не курю, — ответил Риикрой. Он прочитал мысли этих людей и выяснил, что они собираются напасть на него. «Оставить их на всю жизнь калеками, или свести их с ума от страха, или просто исчезнуть? — думал Риикрой. — Нет, давай-ка я сегодня сделаю добро», — решил Риикрой и сказал:

— Вы знаете, что говорил Господь: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Я с радостью выполняю эту его заповедь, — и Риикрой повернул голову, подставляя щеку.

— Ты смотри какой? А он над нами не издевается ли? — спросил один у другого.

— А с чего это ты решил, что я тебя собрался бить? — обратился к Риикрою бандит. То, что это были тупые и жестокие бандиты, к тому же только что принявшие по изрядной дозе наркотиков, Риикрой уже выяснил.

— Извините, если я ошибся, — ответил Риикрой и опять повернул голову, подставляя щеку. Тут же он увидел замах для удара. «Болтун, — подумал Риикрой, когда увидел летящий кулак, — значит, я все же не ошибся. Да и не мог я ошибиться». Он получил сильнейший удар снизу в челюсть. «Если бы я был человек, то это бы был смертельный удар», — подумал Риикрой и повернул, как ни в чем не бывало голову, подставляя другую щеку. На этот раз на него обрушился прямой удар в голову. Риикрой слегка пошатнулся от удара и сказал:

— Так, щеки я вам подставил обе, может быть, теперь подставить задницу, и тогда вы успокоитесь?

Вместо ответа Риикрой получил удар ногой по голове. «Интересно, зачем им это надо? — подумал Риикрой и попытался найти ответ в мыслях этих людей. — Как всегда — никакого разумного ответа. Одна агрессия — как всегда, — убедился Риикрой. — Вот и делай добро. Хорошо, тогда сделаем зло, — решил Риикрой. И он превратил свое тело в камень. После очередного удара нападавший взвыл от боли. Второй ударил Риикроя в пах и схватился за ногу. — Добро, зло — как все это относительно, как все это глупо, в конце концов. Эх, если бы люди были хоть бы вполовину так разумны, как я. Они бы не пили вина, не влюблялись, не хорохорились бы, наконец, друг перед другом, как два этих идиота».

— Может быть, хватит, господа? — вежливо спросил Риикрой. — Я, с вашего позволения, удалюсь. — И он скрылся за ближайшим деревом, где и исчез, дематериализовавшись.

Риикрой снова отыскал взглядом Аллеина. Тот теперь находился над часами на восточной стороне башни Университета.

— Эй, Аллеин, ты видел, как со мной расправились эти двое? — послал сообщение Риикрой.

— Видел. Ты был не похож на себя, Риикрой. Что случилось?

— Решил направить все свои силы на добро, — ответил Риикрой. — Видишь, что из этого вышло?

Аллеин рассмеялся и спросил:

— Ты все так же сам по себе?

— Все так же.

— Лети сюда. Здесь поспокойней. Поговорим, — сказал Аллеин, расправляя крылья.

Риикрой быстро перелетел на крышу Университета, материализовался и сел на парапет около часов. Аллеин также материализовался и стал невдалеке от Риикроя так, чтобы его не было видно с площади перед Университетом.

— Не хочешь, чтобы тебя видели люди? Почему? — спросил Риикрой.

— Это, наверное, привычка. Не люблю привлекать к себе внимание. Это, как правило, ничем хорошим не заканчивается. Люди так любят чудеса и имеют такое странное воображение, что любой факт моего появления воспринимается как некий важный знак. Его значение и толкование зависят от того, что в голове у человека, который меня видел. Так что я не хочу лишний раз появляться на людях.

— Так-то оно так, но ведь теперь совсем другая ситуация, можно и расслабиться, и позабавиться наконец.

— Ты в своем амплуа, Риикрой. Не путай меня с человеком. Я ведь ангел.

— Я тоже, — как ни в чем не бывало сказал Риикрой.

— Ты — бес. Ты — слуга Сатаны. Врага моего Господина.

— Ну и что. Но я ведь могу все то же, что можешь и ты. Захочу вот, и буду ангелом.

— Ты служишь Врагу! — с возмущением воскликнул Аллеин.

— Служил верой и правдой.

— Ты никогда не видел Творца и не слышал его голоса.

— Истинно так.

— Поэтому не причисляй себя к нашему племени, будь так любезен.

— Хорошо, не буду, если это так тебя раздражает и имеет такое значение. Я буду великодушен, потому что уже готов к исчезновению, Аллеин. Я знаю, что скоро исчезну.. — Аллеин уловил в голосе Риикроя искреннюю печаль. — Ах, если бы я умел получать хоть какое-нибудь удовольствие или переживать эмоции, как люди. Я бы предался всем этим удовольствиям сразу. Но мне ничего этого не дано. Какая жалость…

— Мне тоже… увы.

— Чем же мы отличаемся, по сути? Мы оба — лишь проводники чужой воли. Мы ничего значительного не можем предпринять без приказа, даже исчезнуть не можем. Поэтому предлагаю заключить мир до тех пор, пока наши Господа не вспомнят о нас.

Аллеин осторожно подошел к парапету и, глядя на раскинувшийся внизу город, сказал:

— Мы уже его заключили тогда в бункере. Что нам оставалось делать? Мы духи одного человека. И этот человек ни в чем почти нам не уступает. А может, он уже и не человек вовсе. Нет смысла бороться, когда непонятна цель и нет приказов.

Аллеин увидел, что через проходную на внутреннюю площадь восточного крыла Университета вошла группа студентов, это были юноши и девушки первокурсники. Буквально все они были влюблены, это Аллеин определил сразу.

«Сколько нерастраченной силы в их сердцах, и какие светлые головы у этих ребят, — подумал Аллеин. — Неужели и им не суждено жить?»

— Риикрой, а эти твои фокусы с зеркалом в театре, это твое собственное решение?

— Разумеется. Сейчас все решения мои собственные. Видишь ли, я не хочу, чтобы Наташа кому-нибудь говорила об Иване. Пусть до срока все останется тайной. Я чувствую, что так будет лучше…

Аллеин очень удивился сказанному, но ничего не спросил. Риикрой зевнул в кулак и самодовольно хмыкнул.

— Посмотри, как резвятся эти молодые люди. У каждого конец стоит, что твоя оглобля, и в головах сумбур. Да и девицы ничего, достойные бестии. Ишь, как хвостами крутят. Неужели тебе не хочется, чтобы их счастье продолжалось хоть немного подольше?

Аллеин пропустил это мимо ушей.

— А к решению стать актрисой не ты ли подтолкнул Наташу?

— Нет. — Риикрой, прищурившись, посмотрел на Аллеина. — Я думал, это твоя работа.

— Я к этому никак не причастен.

— Слушай, Аллеин, а зачем теперь нужны мы? Из всего сонма духов мы остались вдвоем, и события теперь развиваются без нашего участия. Ты, вообще говоря, зачем здесь?

— Я должен был охранять Ивана от тебя, чтобы ты не мешал ему исполнять волю Творца. А ты?

— А я должен был не дать тебе установить над Иваном власть! Кстати сказать, похоже, мы с тобой оба не справились, потому что наши Господа сами вмешивались в события.

Аллеин посмотрел на Риикроя и сказал:

— Думаю, ты прав. Мне вообще непонятно, зачем я сейчас нужен. Иван все равно делает свое дело, и ни я, ни ты не имеем над ним никакой власти. Сейчас он в бункере у Зильберта и занят только собственными проблемами. А наши Господа все молчат. И наша роль мне теперь совершенно непонятна. Ты понимаешь что-нибудь?

— Я понял, что я — жертва, а ты это понял? — Лицо Риикроя стало мрачным, как ночное небо. — Чем это все закончится, как ты думаешь, Аллеин?

— Думаю, что Иван выполнит обещанное, и тогда через три года наступит конец этому миру и нам тоже. Я это чувствую.

— И что мы будем делать все эти три года? — спросил Риикрой и стал на край парапета. Он смотрел вдаль, будто стараясь что-то разглядеть на ночном небе.

— Предлагаю находиться все это время рядом с Иваном. Ведь там решается и наша с тобой судьба.

— Разумно, — охотно согласился Риикрой. — Кто бы мог подумать, что Иван примирит нас, вечных врагов. А вечные ли мы враги, Аллеин?

— На время примирит, — поправил Аллеин, видимо, не поняв весь смысл сказанного.

— И все это до крайности удивительно. Не правда ли, ангел? — и Риикрой громко засмеялся. Так громко, что его смех услышали молодые люди, стоявшие внизу. Они все разом подняли головы. Риикрой тут же дематериализовался и с криком: «До встречи в гостях у Антихриста!» — рухнул вниз.

«Каков актер? Вечный актер».

Аллеин посмотрел вниз, на ночной город, потом на темное, без единой звездочки, небо и, мысленно попрощавшись со всем этим, устремился вслед за Риикроем туда, где находился Иван.

 

11

Аллеин не привык подолгу размышлять, его действиями всегда управляли чувства, главным из которых была безграничная любовь к Творцу. Это было чувство, наполнявшее его существование самым высоким смыслом, и если можно говорить о счастье ангела, то делало его счастливым. Аллеину вновь, хоть ненадолго, захотелось ощутить себя воином Бога, призванным исполнять его волю. И он, вместо того чтобы сразу перенестись в Иванов бункер, решил совершить прощальный полет над Землей в надежде, что это поможет ему избавиться от чувства собственной ненужности и одиночества. «Если это не нужно сейчас Творцу, то это нужно мне», — решил Аллеин и стал подниматься вверх над шпилем Университета.

Мозг Аллеина был своеобразным сверхчувствительным приемником человеческих эмоций, а самыми сильными из них были любовь и ненависть. И то, и другое порой переходило всякие границы и доводило людей до исступления. А когда такие сильные чувства охватывали массы людей, то на Аллеина это действовало, как эмоциональный шок. Воспоминания о таких событиях оставались у него навсегда. Аллеин наблюдал за людьми многие тысячи лет, и каждый год на Земле происходило множество своеобразных духовных катаклизмов, которые заставляли его вновь и вновь переживать взлеты и падения его веры в человечество. Но самыми значительными событиями для Аллеина были те, в которых принимали участие его люди, то есть те, которых он опекал, душу которых он принимал от Бога в мир, а потом провожал в мир иной. Стены домов, предметы, даже скалы и сама Земля сохраняли для Аллеина своеобразные приметы этих потрясений. Для него выражения: «дух истории» или «эти стены видели многое» — были не аллегориями, а имели прямое значение.

Аллеин не стал рассуждать о том, что именно бы ему хотелось посмотреть на прощание, это был не его метод.

Он поднялся высоко над Землей, так, чтобы можно было видеть целые страны. Правда, с такой высоты было трудно находить знакомые города и тем более дома, но зато отсюда лучше можно было обозревать всю панораму событий как происходящих, так и прошедших, запечатленных в неведомых людям следах. Аллеин летел в пустом холодном пространстве, вглядываясь вниз, его чувства были предельно напряжены.

Страны и города, наполненные человеческими мыслями и переживаниями, медленно проплывали внизу. Мир людей был холоден как никогда, любовь к Богу не согревала ни души людей, ни здания, ни землю. Отдельные искорки истинной, бескорыстной человеческой любви к Богу тлели кое-где под толстым слоем рационализма, но их было явно недостаточно для того, чтобы вновь разжечь огонь веры. Аллеин вспомнил свой полет над Европой в 1347 году, когда от чумы умирал каждый третий. Тогда вся Земля полыхала жарким пламенем истинного религиозного чувства. Все взывало к Богу. Казалось, весь эфир был пронизан человеческими мольбами: «Помоги, Господи» или «прими, Господь, мою грешную душу». Аллеин увидел знакомый собор в Вене, с которым у него было связано одно из самых загадочных событий его жизни, и быстро устремился вниз. Аллеин приземлился недалеко от собора, у памятника умершим от чумы. Большинство людей проходили мимо, не обращая внимания на памятник, некоторые ненадолго останавливались, чтобы рассмотреть его. Аллеин прочитал мысли этих людей. Редко кто из шедших мимо, глядя на памятник, вспоминал о Боге, а если вспоминал, то это было обращение не столько к Богу, сколько к собственной памяти или иногда к совести. Раньше Аллеин не задумывался, почему это так, он только определял сам факт, что люди все больше забывают Бога, и это было достаточно для того, чтобы осудить людей. «Почему у некоторых людей, которые смотрят на памятник, чувство скорби смешивается с чувством вины, они ведь вообще никак не были виноваты в смерти погибших от чумы в то страшное время? Странное чувство — человеческая совесть, — подумал Аллеин, — оно сродни вере, потому что иррационально для тех, у кого оно развито. Не удивительно, что люди часто принимают голос своей совести за голос Бога, подменяя веру в него чувством справедливости и ответственности за судьбу других. Если бы они знали, что это значит и к чему приведет!»

К памятнику подошли мужчина лет сорока и две девочки, одной было лет восемь, другой двенадцать. Мужчина снял с головы спортивную вязаную шапочку и, помолчав с минуту, начал рассказывать детям о том, что значит этот памятник. Дети внимательно слушали, потом младшая спросила:

— Папа, а сейчас чума есть?

— Нет, дочка, сейчас это большая редкость. С этой страшной болезнью научились бороться.

— Как хорошо, — сказала девочка и с облегчением, будто стряхивая с себя страх, вздохнула.

— Людям пришлось заплатить за это знание миллионами жизней и веками страха. Как трудно даются все воистину великие открытия, — сказал отец и взял девочку за руку.

Они постояли еще немного и пошли дальше, к памятнику жертвам нацизма. Аллеин медленно побрел по бульвару в другую сторону. «Почему я должен смотреть на людей только глазами Творца? — вдруг неожиданно для себя спросил Аллеин. И не ужаснулся этой мысли, возможно потому, что знал, что Творец его сейчас не слышит. — Почему? Жизнь так сильно изменилась с тех пор. И люди не стали хуже. Стали ли они лучше? Не берусь судить, но этот мужчина прав: если смотреть на историю с их точки зрения, с точки зрения смертных, они действительно заслужили эту жизнь, жизнь без чумы и жестоких войн. На пути к этой жизни они растеряли веру в Бога и приобрели уверенность в своем разуме. И это — причина того, что скоро должно произойти?!»

Аллеин медленно сквозь толпу пошел прямо через площадь к собору Святого Стефана. Готический собор возвышался огромной ажурной скалой на несоответствующе маленькой площади. Камни этого собора звучали для Аллеина как камертоны, потому что были уложены в стену с молитвой, запечатлевшей чувства положившего его человека. И потом веками вбирал в себя молитвы множества людей, которые здесь побывали позднее. Собор светился теплым светом и выглядел для Аллеина совсем не так, как для людей. Аллеин не видел его почерневших от времени стен, но зато различал, правда, с трудом, оттиски душ строителей собора, выступавших бликами этого странного сияния из толщи каменной кладки. Аллеин вошел в собор.

В этот утренний час в соборе было мало людей, было тихо, но в этой тишине как бы звучали голоса прошедших поколений, которые в течение сотен лет молились Богу. Казалось, весь собор был заполнен этими голосами. «Каждый, кто был в этом соборе, оставил здесь частичку своей души, — подумал Аллеин, — и эти две молящиеся Спасителю старушки тоже». Одна старушка просила у Бога прощения за все свои грехи, другая читала «Отче наш». Аллеин пошел к алтарю.

В соборах подобных этому раньше всегда было много ангелов, теперь Аллеин был один, в остальном же ничего не изменилось. «Когда же я в последний раз был здесь? — вспоминал Аллеин. — Это было в 1938 году. В день, когда в Вену приехал Гитлер. Я был здесь, потому что мой подопечный тогда пришел в собор, чтобы просить у Создателя отвести беду от его страны. Молитва была страстной и шла от сердца, это точно. Франц, так звали этого человека, храбро сражался и погиб в сорок первом под Москвой, он замерз…»

Аллеина привело сюда не это воспоминание. Здесь, в соборе, на том самом месте, где он сейчас стоял, у стены за колонной умер от чумы маленький мальчик, его мальчик. Но на Аллеина произвел столь сильное впечатление не сам этот трагический случай, а то, что ребенок, еще находясь в сознании и понимая, что скоро умрет, так же, как умерла вся его семья, не молился здесь Богу. Мальчик, а ему было восемь лет, пришел сюда, когда понял, что заболел, и, проникнув в собор, спрятался в нем. Он шел в собор по зачумленному, обезумевшему от страха смерти городу, зная, что очень скоро умрет, чтобы умереть в соборе, который строил его отец, каменщик. Мальчик думал о своем отце и о прекрасном соборе, который воплощал для мальчика всю красоту мира, а о Боге не вспомнил ни разу. Аллеин знал, почему так произошло, хотя мальчик не отдавал себе в этом отчета. Ребенок подсознательно решил, что построенный людьми в честь Бога с таким старанием прекрасный собор и есть символ спасения и оправдания грехов. И это был величайший грех, грех, которому, по убеждению Аллеина, не было прощения. Иногда люди в минуту скорби и потрясений проклинают Бога, такое на памяти Аллеина случалось, но вот чтобы о Боге даже не вспомнили, да еще и в соборе, — этого не было никогда. Мальчик был из глубоко верующей семьи и пел в церковном хоре, но здесь, даже когда он находился на грани беспамятства, он не вспомнил о Боге, будто бы забыл о нем, потому что этого требовала его совесть… За долгие века своего присутствия на Земле Аллеин принимал десятки смертей своих подопечных: иудаистов, христиан, мусульман, детей и взрослых, но эта смерть запомнилась ему больше всего.

«И все же, что привело меня именно сюда в столь трудный час моей жизни? — спросил у себя Аллеин. Стены собора молчали, точнее не молчали, а все так же пели свою тихую песню, песню молитвы. — Если я не могу разговаривать с Творцом, я уже ничто, я уже не воин? Я служил Богу и людям. Моя служба Богу заключалась в исполнении Его приказов, теперь Он не слышит меня и ничего не говорит мне. Я не знаю, что я должен делать для Него. Если я не могу служить Богу так, как Он хочет, значит, я должен послужить людям. У меня не хватает мужества самостоятельно решить, что же я сейчас должен делать. И я стараюсь найти его здесь, в этом соборе, заняв это мужество у давно умершего ребенка, который тоже не слышал своего Бога, но не имел таких сомнений. Я знаю, где душа этого ребенка, и теперь понимаю, почему он не заслуживает проклятия. Он, безгрешный, по крайней мере, поступил по совести. Так же должен поступить и я. Мне, последнему ангелу, не хватает мужества, чтобы сделать до конца свое дело, как требует моя совесть, назовем это чувство так. Если мне суждено исчезнуть, то я должен сделать это рядом с определенным Им человеком. И я должен служить этому человеку, как я служил Ему. Потому что я не могу не служить…»

Аллеин поднялся под купол собора и вылетел прямо через купол, потому что стены и крыши зданий не были для него препятствием. Теперь он летел быстро и вскоре сквозь толщу земли и бетона увидел сидящего у Самаэля Ивана, но, к удивлению Аллеина, Риикроя рядом с ним не было.

 

12

Риикрой, покинув крышу Университета, отправился не к Ивану, а на Арбат. «Если Сатана за мной не следит, а это, очевидно, так, и никаких приказов нет, значит, я могу ненадолго побыть человеком, — решил Риикрой. — Это, конечно, не получится в полной мере, но я хоть сыграю эту роль так, как мне хочется, а не как хочется кому-то, и попытаюсь получить от этого удовольствие».

Материализовавшись в подземном переходе около метро, Риикрой пошел по ночной улице. «Что мне надо сделать, чтобы чувствовать себя человеком? — размышлял Риикрой. — Во-первых, необходимо видеть мир так, как видят его люди». И Риикрой усилием воли, он мог это делать, убрал свое всепроникающее зрение, оставив для себя возможность видеть только то, что видят люди. Ограничил слух уровнем обычного человеческого восприятия и полностью отключил приемник человеческих чувств и эмоций, который у него был точно такой же, как и у Аллеина. Надо сказать, что Риикрой обладал таким же набором возможностей, что и Аллеин. Произведя над собой все эти операции, Риикрой почувствовал себя очень неуютно. Он испугался, что его могут застигнуть врасплох. Правда, Риикрой быстро с этим справился, потому что своей основной способности — дематериализовываться и менять облик — Риикрой себя не лишил и в крайнем случае мог исчезнуть. Риикрой шел по старому Арбату, то и дело оглядываясь. Мысль о том, что на него могут неожиданно напасть, не оставляла его. «А чего я, собственно, боюсь? — удивился Риикрой. — Ведь даже если на меня неожиданно нападут, мне не смогут причинить зла, потому что я неизмеримо сильнее любого мужчины и к тому же меня ведь невозможно убить. — Пройдя еще немного по улице, Риикрой остановился и задумался. — Это ведь нечестно. Какой же я человек, если в сто раз сильнее? Раз уж решил попробовать быть человеком — будь им… — И Риикрой приказал своему телу стать мягким и таким же слабым, как человеческое тело. — Эге, что-то стало совсем неуютно, — поежился Риикрой. — Как можно существовать с таким телом? — Тут Риикрой увидел перебегающего улицу кота. Кот то и дело оглядывался, останавливался, прижимался к асфальту и увидев, наконец, знакомую подворотню, в два прыжка достиг желанного убежища и скрылся. Риикрой рассмеялся. — Как я, наверное, похож на этого кота. Ладно, надо идти, вживаться в образ. До рассвета осталось недолго.

Что значит чувствовать голод? — размышлял Риикрой. — На что это похоже? — Он вызвал боль в области живота и решил: — Пока не поем, пусть болит, напоминая о себе, — и немного подумав добавил: — Боль должна усиливаться, и если я не поем неделю, нет, две недели, я самоуничтожаюсь. Но это еще не все. Силы и возможность рассуждать на абстрактные темы должны со временем убывать».

Риикрой прошелся по Арбату и свернул на бульвар. У памятника Гоголю он сел на скамейку. От Москвы-реки дул ветер, и Риикрой чувствовал, как он проникает сквозь его добротное, «сшитое» по последней моде из самой лучшей ткани пальто. «Ба, да я ведь еще должен чувствовать и холод. А это как смоделировать? — Подумав немного, Риикрой решил, что он должен замерзнуть насмерть, если побудет здесь на ветру сутки. Потом уравнение, моделирующее это состояние, было увязано с уравнением, описывающим боль в животе. — Верно: чем человек голоднее, тем он быстрее замерзает. Я это видел…» Прилетела стайка воробьев. Воробьи прыгали по заснеженному тротуару и искали корм. «Как погано-то, — подумал Риикрой, — если буду так сидеть, то ведь сдохну — не от голода, так от холода. Эти воробьи, наверное, провели ночь около теплой трубы, а у меня-то нет дома и идти некуда, и денег, чтобы купить поесть, — тоже нет. Дрянь дело. Где же взять деньги? Что в этом случае делают люди? Или что-нибудь продают, чаще свой труд, или крадут, или берут силой — вот основные способы получить необходимое. — Риикрой поплотней закутался в пальто, надвинул шапку на глаза и стал размышлять. — Логично делать то, что проще. Мне проще кого-нибудь ограбить — зарабатывать некогда. — Риикрой углубился в воспоминания. Его огромный опыт общения с людьми подтверждал, что в его ситуации это было наиболее человеческое решение. — Почему я должен здесь замерзать и голодать, а кто-то сытый не знает, куда девать деньги? — решил Риикрой. — Люди не делают этого только из страха, боясь, что не получится, вдруг тот, у кого собираются отнять, окажется сильнее или за него заступится закон, что то же самое. Некоторые боятся наказания Творца. Они называют это совестью, чудаки… Меня Он не накажет, а силы я не боюсь. Значит, надо все-таки кого-нибудь ограбить».

Риикрой решительно поднялся и направился в ближайший переулок. Он увидел, что из подъезда выходит массивный мужчина в длиннополом кашемировом пальто. Мужчина направлялся к дорогому лимузину, ожидающему его у подъезда. Следом шел здоровенный охранник.

«Какая привлекательная парочка. У этого индюка, наверное, много денег». Из соседнего подъезда вышла пожилая женщина и повернула навстречу Риикрою. «Кого из них грабить? Женщина слаба, но у нее мало денег, — быстро соображал Риикрой, — мужчина силен, но у него много денег. А у меня времени всего несколько часов. Либо грабить нескольких таких женщин, либо одного богатого». Перемножив вероятности, Риикрой принял решение — грабить богатого. Он ускорил шаг, быстро подошел к мужчине и, отодвинув правой рукой рванувшегося было в его сторону охранника, уложил обладателя кашемирового пальто на асфальт одним ударом. Мужчина упал лицом вниз, и из носа у него хлынула кровь, растекаясь по тротуару, припорошенному снежком. Отлетевший в сторону охранник выхватил пистолет и выстрелил. Второй раз он выстрелить не успел — Риикрой убил его пинком в голову. Женщина громко закричала. Риикрой взял выпавший пистолет и выстрелил в женщину — «чтоб не кричала». Потом он быстро обшарил карманы всех троих и удалился. Только пройдя метров сто, Риикрой обратил внимание, что на левой стороне груди у него на пальто дырка. «Ба… да охранник-то меня застрелил! — воскликнул Риикрой. Это его так удивило, что он даже остановился. — Значит, по человеческим меркам, я уже мертв и меня не мучает ни голод, ни холод и денег мне уже не надо». Риикрой достал бумажник с деньгами и посмотрел на него в недоумении. «Чистого эксперимента не получилось. Но тем не менее надо его продолжать, ведь другой такой возможности, скорее всего, не будет. Теперь у меня куча денег. Во всяком случае, их должно хватить на сегодня. Что бы сделал человек в моей ситуации? Я теперь убийца. И у меня до того, как меня схватят, должно быть совсем немного времени. Если скрыться от преследования маловероятно, а я буду считать, что это так, значит, на прощание надо получить максимум удовольствия. Во-первых — хорошо поесть, выпить, найти женщину. Какие еще удовольствия есть у людей? — Риикрой хмыкнул. — Что такое для меня женщина? — Он задумался и после недолгих размышлений решил: — Это как будто утолить голод за раз — сто раз». — И, не рассуждая больше, запрограммировал себя, исходя из этой установки.

Уже стало совсем светло, но магазины, кафе и рестораны были еще закрыты. «Что за город? — возмутился Риикрой. — Пожрать негде. А почему я мучаюсь? Я же богат».

Риикрой решительно ступил на проезжую часть улицы и протянул руку. Менее чем через минуту резко, со скрипом тормозов, рядом с ним остановился автомобиль. За рулем сидел молодой парень в кожаной куртке и просторных малиновых штанах из какой-то мягкой ткани. Риикрой открыл дверь автомобиля и, придав лицу выражение твердой уверенности в себе, сказал:

— Отвези меня позавтракать в хорошее место.

— В каком смысле хорошее?

— В самом человеческом.

— С девчонками значит?

Риикрой вместо ответа сел в кресло и, вальяжно развалившись, сказал:

— Поехали.

— Это далеко. А меня шеф ждет.

— За сто баксов он подождет?

— За двести…

— Поехали. Жрать хочется.

Автомобиль резко рванул с места и за пять секунд набрал максимальную скорость. «Лихой водила, — подумал Риикрой, — так недолго и разбиться. Он рискует, — и, рассмеявшись про себя, добавил: — А я нет. Что особенно приятно. И какой русский не любит быстрой езды…»

— А куда мы едем?

— Есть тут один ресторанчик. Кухня хорошая, сервис, ну и все такое… Что душа пожелает. И главное, там всегда рады принять гостей. Даже утром.

— Там есть все, что душа пожелает. Отлично! — Риикрой потер руки. — А цены?

— Умеренные, если не загибать самому. Ну, понимаете?

— Донимаю, понимаю, — с готовностью согласился Риикрой.

К удивлению Риикроя, ехали они совсем недолго. «Что же он с меня так дорого взял? — возмутился Риикрой, — так мне денег до вечера может не хватить. Какое жлобство! Мне они так тяжело достались. Я так рисковал.

А этот бессовестный лихач содрал с меня три шкуры».

— Приехали, — сказал водитель, — выходите, а то шеф совсем меня заждался, голову оторвет.

— Голову оторвет? — переспросил Риикрой.

— У меня крутой шеф.

Риикрой сделал каменное лицо и сказал:

— Держи пятьдесят баксов, и я пошел.

— Что? — лицо водителя вытянулось от изумления.

Что-что, я не понял? Да ты что, козел, спятил? Ты со мной так не шути, деньги давай.

Риикрой тем временем размышлял: стоит ли ему применять силу. «У меня сейчас пятьсот долларов, которые я взял у индюка, сто долларов и триста тысяч рублей, что я взял у телохранителя, и двадцать четыре тысячи рублей мелкими купюрами — у женщины. Мне на эти деньги предстоит прожить целый день. И отдать сразу двести за пятнадцать минут езды? А не проще ли оторвать ему голову… вместо шефа?»

Риикрой открыл дверь и молча вышел из машины. Водитель быстро выскочил, подбежал к Риикрою и схватил его за грудки. Глаза водителя были налиты кровью, все его лицо излучало звериную злобу и ненависть. Он шипел и брызгал слюной в лицо Риикрою:

— Давай деньги, гнида, иначе я душу из тебя вытрясу.

— Какое бескультурье, — сказал Риикрой. Он сжал руками голову парня и резким рывком приподнял его над землей. У парня глаза вылезли из орбит и почему-то вывалился язык. Риикрой затащил парня в машину и захлопнул дверцы. — Отдыхай. Судный день уже скоро. Тот, кто призван судить, разберет, насколько я был неправ. «А куда же он меня привез?» — подумал Риикрой и огляделся. В переулке никого не было. — Тогда сделаем вот что… — Риикрой открыл багажник и перетащил труп туда. Голова парня болталась, как будто была привязана к телу на веревке. Поместив труп в багажнике, Риикрой заглянул в мертвые глаза парня и сказал — Это тебе наказание за жадность. А может, и награда… — Он обшарил карманы. Нашел кошелек и тщательно пересчитал деньги, их было семьсот тысяч рублей. — Ты смотри-ка, какая удача. Ну, теперь пора позавтракать. Где же это замечательное место с хорошей кухней и женщинами? — Но сколько Риикрой ни глядел по сторонам, он не мог обнаружить ничего похожего на ресторан или кафе. Он уже собирался вернуть себе свои обычные способности, чтобы найти это заповедное место, но тут заметил красивую, длинноногую блондинку лет двадцати семи, показавшуюся из двери, над которой не было никакой вывески. Лицо у женщины было уставшим, а взгляд каким-то потухшим. Риикрой считал, что эта дверь вообще закрыта на замок. Так оно и было, потому что он только что пробовал ее открыть, но безуспешно. Ослепительно улыбаясь, Риикрой подошел к девушке и, предупредительно склонив голову, спросил:

— Не подскажете ли, где здесь можно позавтракать? Девушка, окинув Риикроя недоуменным взглядом, ответила:

— Вы хотите пригласить меня позавтракать?

Теперь уже растерялся Риикрой. «Как можно жить, не читая мысли, — злился Риикрой. — Что она от меня хочет?»

— А почему бы и нет. Я буду очень рад, если вы составите мне компанию.

— Тогда я предлагаю зайти сюда. Здесь славненько.

— Славненько? Ну и отлично. Идем. — Риикрой с ходу перешел на ты. «И все-таки — как неудобно, когда не можешь прочитать человеческие мысли. Это было бы мне нужнее всего именно сейчас. Трудно все же быть человеком».

Помещение, куда они попали, очень напоминало бар. Девушка уверенно прошла к столику и села. Риикрой сел рядом. Тут же к ним подошел официант, у парня было смуглое красивое лицо и внимательный, умный взгляд холодных глаз… «Какая отвратительная рожа у этого парня, — оценил подошедшего Риикрой, — это точно — наш человек. Аллеин бы сблевал от одного его внешнего вида».

— Желаете позавтракать? — спросил официант.

— Да, желаем.

Могу предложить… — И официант начал перечислять блюда.

«А эту девку я, по идее, должен теперь оттрахать. Это будет вполне по-человечески. По-видимому, чтобы не ставить ее в неудобное положение, я сразу должен ее в этом уведомить».

— Мадмуазель, мы можем продолжить наше знакомство после завтрака? — спросил Риикрой. Женщина подняла на него немигающий взгляд и сказала:

— Можем.

— Здесь?

— Да.

— Сколько это будет стоить?

— Триста.

— Хорошо, — быстро согласился Риикрой.

Официант принес завтрак. Риикрой начал молча есть, отслеживая, как уменьшается чувство голода. «Это первый завтрак за все время моего долгого существования. И сразу с женщиной, и на собственные деньги. И все же как было бы здорово, если бы я сохранил все свои обычные способности. Я бы очень быстро мог заработать кучу денег и не шарахаться по городу, как старая слепая крыса, а идти точно по следу. Вот я сейчас давлюсь вчерашней отбивной, а этот сукин сын, может быть, продумывает, как лучше прострелить мне голову. Может быть такое? — Женщина почти ничего не ела и ничего не спрашивала. Она даже не пыталась изобразить хоть некоторое подобие оживления. — За триста баксов могла бы хоть немножко подыграть. Ленивая корова…»

Закончив есть, Риикрой расплатился, оставив чаевые, и спросил:

— И куда теперь?

— Идите за мной. Кстати, как вас зовут?

— Иван, — представился Риикрой именем своего подопечного.

— Идемте, Иван, тут все предусмотрено.

— А как зовут вас? — спросил Риикрой.

— Наташей.

— Вот как?

— Что тут такого? — впервые проявив некоторое оживление, спросила женщина.

— У меня есть знакомая Наташа.

— А, понятно…

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Женщина достала из сумочки ключ и открыла дверь.

Риикрой рассуждал: «За завтрак я заплатил пятьдесят долларов. А за то, чтобы ее трахнуть, заплачу триста. То есть, это должно быть для человека в шесть раз значимее, а стало быть — приятнее. Оценив предварительно, что это в сто раз значимее, я ошибся не в сто, а только в шесть… Почему я раньше никогда не задумывался над мотивацией человеческих поступков с точки зрения их денежного выражения? Я смотрел на эти маленькие человеческие слабости только как на проявление похотливой человеческой природы, а ведь за этими поступками целая философия, выраженная в деньгах. Велик Творец, создавший человека. Я заработал деньги и теперь думаю, как их истратить. Ну не на милостыню же. Конечно, я должен за них купить удовольствие. Плохо только, что мне не дано узнать, что означают эти чувства. Это знает любое животное, а мне не дано, потому что я — духовная сущность. Какая жалость. — Но с этим, увы, ничего не сделаешь. У меня отсутствует центр наслаждений. Мудр Творец, не давший его духам, иначе мы бы все уже удрали к людям. Мне ничего не остается, как руководствоваться чувствами этой женщины», — решил Риикрой.

Он не торопясь раздел женщину, потом разделся сам. Положил ее на кровать и стал делать свое дело, внимательно следя за выражением глаз женщины. К удивлению Риикроя, в глазах не отражалось ничего, что можно было бы счесть следствием получения удовольствия. «Может быть, она фригидная? — размышлял Риикрой. — Ну, нет уж, за триста-то долларов должна она хотя бы изобразить страсть».

— Тебе что, совсем не нравится? — спросил Риикрой.

— Нет, почему же, ты молодец.

— А мне кажется, что ты вот-вот заснешь.

— Изображение страсти не входит в расценку.

— А как же истинные чувства?

Риикрой почувствовал, как напряглось тело женщины.

— Зачем они тебе?

— Я ведь покупаю любовь или страсть, что тоже неплохо. И я честно и, как мне кажется, профессионально делаю свое дело. Почему же ты за такие деньги лежишь как бревно?

— Ты что, не можешь кончить? Ладно, я тебе помогу. — Женщина начала двигаться, показывая незаурядное мастерство. Уж кто-кто, а Риикрой насмотрелся на профессиональных проституток — со времен Древнего Египта и до сегодняшнего дня — и знал, как они могут работать, если хотят. Но выражение глаз женщины не изменилось. «Что она ведет себя как партизанка, которую насилует взвод карателей? Решила откупиться от меня своей потной спиной. Нет уж, не для того я отправил в иной мир четверых, чтобы смотреть в твои пустые глаза». И Риикрой начал экспериментировать. Он делал с женщиной то, что ему приходилось видеть за свой долгий век в разные времена и в разных странах. Через некоторое время она стала хрипеть и вырываться. Потом стала просить, чтобы он ее отпустил. На это Риикрой спросил, когда у нее, наконец, наступит оргазм. Женщина как-то странно, с всхлипыванием и тихим завыванием, заплакала. Но Риикрой не прекращал делать свое дело.

— Отпусти меня, мне плохо. Я больше не могу, — взмолилась женщина.

— Я думаю, мадам, что вы лжете. — Риикрой прекратил на время движения и взял женщину за горло. — Я могу отпустить тебя только в двух случаях: или ты честно отработаешь мои деньги, то есть отдашь мне себя так, как это полагается между честными партнерами, или я не дам тебе ни гроша, а наоборот — ты заплатишь мне триста долларов за бесполезно истраченную энергию и время. — И Риикрой продолжил с удвоенной энергией. Женщина стала вырываться и кричать. Риикрой зажал ей рот ладонью. В глазах ее Риикрой увидел животный страх. Женщина стала задыхаться, но Риикрой не отпускал ее, а наоборот крепче зажал ей рот, потому что боялся, что кто-нибудь услышит ее стоны и крики и ему помешают исполнить задуманное. Наконец Риикрой увидел, что взор его партнерши затуманился и стал отстраненным. «Наконец-то, — подумал Риикрой, — значит, ты мазохистка. Трудно же тебя ввести в экстаз». Поработав для верности еще минут пять, Риикрой прекратил свое дело и поднялся. Женщина не двигалась. Риикрой взял ее за руку и пощупал пульс. Пульса не было. Женщина была мертва. «Значит, я ее задушил. Ну что ж, жаль, конечно, но тут уже ничего не поделаешь. Сама виновата». Риикрой спокойно оделся и, вытряхнув из сумочки своей жертвы двести долларов и пятьдесят тысяч рублей, с удовлетворением положил их в свой кошелек и вышел из комнаты.

Внизу в баре к нему подошел официант и, любезно улыбаясь, спросил:

— Все в порядке?

— Да, — ответил Риикрой. И, не останавливаясь, пошел к выходу.

— Извините, а Наташа вышла с вами?

— Нет, она осталась в номере.

— Тогда я попрошу вас на минуточку задержаться. — Но Риикрой не остановился. Официант в два прыжка обогнал Риикроя и загородил выход. — У нас так не принято, сударь.

— Я очень спешу, — сухо произнес Риикрой. — Уйди с дороги..

— Где Наташа? — Вместо ответа официант получил смертельный удар в нос. Не издав ни звука, он как подкошенный упал на мозаичный пол. Риикрой наклонился и быстро обшарил его карманы, в нагрудном кармашке он обнаружил пятьдесят долларов, которые заплатил за завтрак. «Прекрасно. Какая экономия!» — подумал Риикрой и быстро вышел. Он сел в автомобиль и, нажав на газ до отказа, рванул с места — не хуже, чем прежний водитель. «Ну вот, кажется, я удовлетворил свои первичные потребности. Теперь я сыт, натрахан и у меня есть крыша над головой — в виде этого БМВ, что на один день, — Риикрой посмотрел на указатель топлива, бак был полон, — меня вполне устроит».

Автомобиль стремительно промчался по узкой улице, где было расположено кафе, и вылетел на широкий проспект. Риикрой, хоть и урезал свои способности, но все равно и сила, и реакция у него намного превосходили человеческие. А правила вождения он знал прекрасно, как и все формальные правила, которыми должны руководствоваться люди.

Проехав немного на высокой скорости, Риикрой сбавил ее. «Не хватало еще, чтобы меня остановила полиция, — подумал Риикрой. — Безопасность — превыше всего. Теперь, когда я поел и имею кое-что за душой, — Риикрой самодовольно улыбнулся, — нет никакой необходимости чрезмерно рисковать». Надо сказать, что Риикрой по-прежнему чувствовал себя очень неуютно. Ему постоянно казалось, что за ним следят и в любой момент могут напасть. Он боролся с этим чувством, но оно не проходило. «Как все же обеспечить себе безопасность по-человечески, не используя мои обычные возможности? — думал Риикрой. — Неплохо было бы вооружиться. Только зачем мне оружие? И вообще непонятно — чего я боюсь? Один уже стрелял в меня… — Риикрой ткнул пальцем в дырку от пули. — Ну и что? И все равно — очень неприятно, а неприятно потому, что охранник меня переиграл, а вот этого я не могу спустить никому: ни ангелам, ни людям. Значит так, если меня еще раз застрелят — дематериализуюсь тут же и эксперимент закончен, иначе идет нечестная с моей стороны игра. Значит, чтобы это не повторилось, надо вооружиться. Эх, зря я не взял пистолет охранника». Теперь Риикрой был озабочен тем, где ему взять оружие.

«Где же мне взять оружие, чтобы обеспечить свою безопасность? — Эта мысль не покидала Риикроя ни на минуту. — Это большой риск. Это очень большой риск. Но как мне дальше играть в эту игру, не имея оружия? Первое же столкновение с полицией или бандитами — и я, в соответствии со мной же установленными правилами, выхожу из игры, ухожу побежденным. Нет, риск оправдан. Надо добыть оружие, и как можно скорее».

Риикрой поставил автомобиль на стоянку и пошел по улице. Это была людная улица. Риикрой увидел двух милиционеров, у каждого на поясе висела кобура с пистолетом, но вокруг было полно народу, и отнять оружие здесь, в толпе, нечего было и думать. Риикрой зашел в ювелирный магазин. У входа стоял вооруженный охранник, но и здесь было много людей, и успех операции был маловероятен. И тут внимание Риикроя привлекла парочка: молодой полноватый мужчина с мясистым затылком и высокая девушка с внешностью фотомодели. Они, по-видимому, выбирали дорогие ювелирные украшения. Неподалеку от них стоял плечистый мужчина с характерным рыскающим взглядом. «Охранник, он должен быть вооружен. Вот его бы грохнуть — это дело…» Теперь Риикрой весь превратился во внимание, стараясь не упустить ни одного движения охранника. Это занятие Риикрою очень нравилось, потому что очень напоминало ему его основную деятельность. «Ведь я всегда делал эту работу для Сатаны, а теперь делаю для себя. Как это приятно — работать для себя!» Мужчина расплатился, и парочка двинулась к выходу. Первым вышел охранник. Он оглядел улицу и, проводив своих патронов к автомобилю, открыл для них заднюю дверь, а сам сел за руль. Риикрой тем временем быстро подбежал к своему автомобилю, и когда белый «мерседес» тронулся с места, поехал следом. Риикрой отстал от преследуемого автомобиля метров на сто, чтобы охранник не заметил, что ему сели на хвост. «Посмотрим, куда он поедет. Все будет зависеть от того, какой он выберет маршрут». «Мерседес» быстро выехал на проспект и поехал в сторону, противоположную от центра. Риикрой ехал на приличном расстоянии, не выпуская преследуемый автомобиль из виду. «Должны же они еще где-нибудь остановиться. Неужели они не собираются обедать? Это необходимо сделать, хотя бы для того, чтобы отметить покупку. Он просто обязан отвезти эту даму, будь она хоть любовница, хоть жена, в ресторан». И Риикрой не ошибся. «Мерседес» действительно остановился у ресторана. Это был, наверное, дорогой ресторан, потому что гостей вышел встречать швейцар, блистающий в униформе, как гвардеец на параде. Охранник вышел из машины и окинул взглядом улицу. Его внимание не привлек БМВ, медленно, но не слишком ехавший до улице. Как только мужчина и женщина зашли в ресторан, Риикрой резко нажал на газ, автомобиль рванулся и буквально через несколько секунд резко затормозил рядом с «мерседесом». На улице около ресторана было человек шесть, которые могли видеть все подробности происходящего. Но Риикроя это мало беспокоило. Он быстро вышел из автомобиля и направился к охраннику, который в это время доставал из автомобиля кейс. Охранник увидел идущего к нему улыбающегося какой-то странной, слишком уж открытой и ослепительной улыбкой мужчину и почувствовал опасность. Он бросил кейс на сиденье и схватился за пистолет. На тренировках он выхватывал пистолет за долю секунды, так быстро, что это было почти невозможно заметить. Но Риикрой не только заметил это, но и успел сделать единственно правильное движение. Охранник выстрелил. Пуля, к великому удовольствию Риикроя, прошла мимо, примерно в двух сантиметрах от плеча. Второй раз охранник выстрелить не успел. Риикрой оказался рядом и молниеносным ударом выбил пистолет, тут же ударив охранника кулаком в лоб. Охранник упал на тротуар, и Риикрой увидел, что из его затылка хлынула кровь.

В глазах охранника застыло удивление, он не мог понять, почему не успел нажать на курок второй раз, ведь для этого нужно всего пять сотых секунды. Риикрой взял вожделенный пистолет и, обшарив карманы охранника, извлек из них две запасные обоймы. Кто-то из прохожих закричал. Но Риикрой не обращал на это никакого внимания. Он спокойно сел в автомобиль, развернулся и, стремительно набрав скорость, поехал к центру города. «А сейчас я выиграл. Будем считать, что немного лучше тренирован и обладаю к тому же превосходными качествами, столь необходимыми профессиональному агенту секретной службы. Но с этим автомобилем придется расстаться». Риикрой увидел станцию метро. Недолго думая, он остановил автомобиль на обочине, перемахнул через ограждение улицы и уже через минуту затерялся в потоке людей, входящих в метро.

«Пусть теперь попробуют меня тронуть, — ухмылялся Риикрой, — вряд ли хоть одна из двадцати пуль пролетит мимо цели. Я покину этот мир победителем». И действительно, заполучив орудие убийства, убийства на расстоянии, Риикрой почувствовал себя в относительной безопасности. «Конечно, неплохо бы было иметь помощников — собственных телохранителей или быть одним из группы, делающих одно дело. Но, с другой стороны, как я не люблю коллективов! Вот если бы у меня были друзья. Действительно, это был бы наилучший вариант, ведь друзьям не надо платить, они преданы, потому что любят тебя. Знать бы еще, что это такое — бескорыстная человеческая любовь. Никогда не мог понять, что это. Но это — воистину прекрасное чувство, потому что экономит кучу денег. Только как его добиться? А вот об этом стоило бы подумать, будь у меня побольше времени».

Риикрой спустился на эскалаторе вниз и выбрал станцию назначения — «Библиотека имени Ленина», потому что только на этой станции пересекалось сразу четыре линии метро. Он вошел в вагон поезда и пройдя в угол вагона стал так, чтобы ему было видно как можно больше людей. А людей в вагоне было много, было даже тесно. «Если и есть в людях что интересное, так это их удивительная потребность друг в друге. Смысл жизни для подавляющего большинства из них — это отразить себя в других каким угодно образом. И для меня это воистину всегда было удивительно. Творец, конечно же, совершенно умышленно лишил нас, духов, этой потребности начисто. Мы самодостаточны и скучны, с точки зрения людей, конечно. А люди… ох уж эти люди, — и Риикрой окинул вагон презрительно-высокомерным взглядом, — они, если не могут общаться друг с другом, начинают молиться. И молятся, кому попало… Лишь бы излить душу. Беспомощные, слабые, порочные существа! А что это я так разошелся, — поймал себя на слове Риикрой, — не потому ли, что я им завидую, ведь их жизнь много интереснее моего существования. Ай, Риикрой, как тебе хочется, чтобы тебя любили. Жаль, что это невозможно. А почему, собственно, невозможно, ведь у меня есть еще несколько часов? Не думаю, что Аллеин успеет сделать что-нибудь существенное у Ивана. Там от него уже ничего не зависит, впрочем, как и от меня…»

Поезд остановился на нужной станции, пора было выходить. «Так, давай-ка слегка изменим внешность, на всякий случай. Имею право». Риикрой зашел за колонну и тут же вышел голубоглазым блондином на десять сантиметров ниже ростом и уже не в пальто, а в теплой куртке. Но под курткой был спрятан тот же пистолет.

Риикрой вышел со станции, огляделся и решил, что ему надо просто побродить по городу. Теперь он был совершенно спокоен и ничего не боялся, потому что был вооружен и чувствовал за собой силу. У него уже появился некоторый опыт жизни среди людей, а кровавый список был связан с другой его внешностью. Побродив по городу, Риикрой вновь почувствовал неудовлетворенность тем, как он проводит время: «Время идет, а я слоняюсь без дела, будто срок моего пребывания здесь, в этом мире, не определен. Скоро придется улетать, а еще ничего такого, что бы оставило обо мне память среди людей, я не сделал и даже не представляю, как этого достичь». Так рассуждая, Риикрой вышел на какую-то площадь, заполненную народом. В центре площади была сооружена небольшая трибуна, на которой стояли человек пять мужчин с красными бантами на груди. Шел митинг. Риикрой огляделся. Большинство присутствующих были люди пожилого возраста. Они внимательно слушали то, что говорил оратор, и на их лицах был написан истинный интерес и сочувствие тому, что он говорил. Риикрой тоже стал слушать. Оратор в основном ругал правительство — за то, что оно разрушило великую страну и теперь распродает ее богатства полубандитам, полубизнесменам, разбогатевшим в результате неудачных, антинародных экономических реформ. Он говорил, что если честные люди не сплотятся вокруг его политической партии, страна вскоре превратится в сырьевой придаток развитых стран мира, а люди труда будут обречены на жалкое существование. «Ишь какой, — комментировал его выступление Риикрой, — сколько себя помню, а я присутствовал еще на похоронах фараона Хеопса, всегда было одно и то же: одни люди, менее совестливые и более энергичные, обогащались за счет других. За деньги и власть во все времена и у всех народов продается и страна, и чужая жизнь, если находится покупатель. Все дело в покупателе… Будто это для кого-то новость… Только душа не продается, и то, полагаю, только потому, что не принадлежит человеку. Здесь, стало быть, собрались более совестливые. В чем его главная идея все же? Неужели ничего нового со времен той русской революции?» Оратор говорил, что надо остановить антинародную приватизацию, поставить крупную промышленность под контроль государства и восстановить планирование. «Ясно, не давать заработать тем, кто способен сделать это за счет других, — сделал вывод Риикрой. — То есть уничтожить потенциальных покупателей. Совесть — не товар в правильном обществе. Это я много раз слышал. Первый раз — при мне, конечно, — об этом здорово говорил Фома Славянин, когда агитировал против иконоборцев. Каков был оратор! Странно, что его имя среди людей забыто. А сколько их было до него и после него — тех, которых и имен-то в истории не осталось. И все они говорили одно и то же. Все разделить и начать жизнь сначала — какая глупость. Будто может быть начало у человеческого порока. — Риикрой на минуту закрыл глаза, и перед его взором предстала огромная толпа людей — десятки тысяч, горящие костры и воспламененные верой и надеждой взоры, и голос человека, говорящего о равенстве, общем труде и Боге, любящем бедных и трудолюбивых. Риикрой открыл глаза… — Нет, этот по сравнению с Фомой — совсем не тянет. А не попросить ли мне слова? Если они разойдутся просто так, даже не побив окна богатых магазинов, — значит, они собирались зря, потому что большинство из них — люди преклонного возраста и следующего раза для них может просто не представиться. К тому же оратор явно выдохся. Надо дать этим людям почувствовать свою значимость. Как же без скандала там, где говорят о равенстве? Кто им объяснит это? Среди стоящих на трибуне пророков нет, все они обыкновенные, как это сейчас называется, политики. За ними люди вопреки голосу разума не пойдут, хотя… — Риикрой внимательно посмотрел на выражение лиц окружающих. — А ведь, судя по всему, они готовы бить витрины. А я тогда зачем здесь?» И Риикрой стал проталкиваться к трибуне.

— Товарищи, — обратился Риикрой к стоящим на трибуне, — дайте мне сказать.

— Кто вы, откуда? — спросил громоздкий мужчина лет пятидесяти.

— Дайте мне сказать этим людям правду.

— Товарищи, кто хочет выступить? — обратился к толпе оратор.

— Я, я хочу выступить, — громким и твердым голосом сказал Риикрой. — Дайте мне слово. — И, не дожидаясь, что ему ответит ведущий митинга, полез на трибуну. Прямо с той позиции, где стоял, легко подтянувшись, Риикрой взобрался на помост и, вскочив на ноги, взял в руки микрофон. Он окинул толпу взглядом и громким голосом профессионального оратора сказал:

— Чего мы еще ждем? Нами правят продажные политики. Национальное достоинство втоптано в грязь. Воры и бандиты богатеют, эксплуатируя честных людей. Если мы будем терпеть это, наши дети и внуки будут жить в стране, с которой не будет считаться никто. — Риикрой, надо отметить, не знал ситуацию в России, потому что знать ее не входило в круг его обязанностей. Он просто говорил то, что в таких случаях говорили все ораторы, призывающие к бунту. — Предыдущий оратор призывал вас голосовать за его партию, говорил о демократии. А я вам говорю — долой выборы, долой демократию. Только диктатура трудящихся способна защитить народ от долгового рабства. — Риикрой по-настоящему разошелся, он видел, что его слушают с интересом. Из толпы раздавались возгласы: «Правильно, правильно он говорит. Надо объявить всеобщую стачку». Риикрой тут же подхватил эту идею. — Всеобщая стачка и немедленная отставка антинародного правительства — вот наше требование. Долой правительство! Где люди, способные пожертвовать собой ради интересов народа? Назовите мне их имена!

Из толпы закричали: «Последний такой умер в пятьдесят третьем, а эти — только лаять с трибуны и горазды».

Риикрой гневно взглянул на окружающих его руководителей митинга.

— Вы слышите голос народа? — И, обратившись к толпе, сказал: — Я такой человек. Я поведу вас к победе. — Голос Риикроя приобрел такую мощь, что, казалось, падал с неба. — Следуйте за мной, и мы добьемся нашей цели.

— Товарищ, товарищ, шествие не разрешено, только митинг, — шипел Риикрою на ухо один из организаторов.

— Мы хозяева в этой стране. Долой правительство! — ответил на это Риикрой. И, вырвав прибитый к трибуне красный флаг, спрыгнул с ним вниз. — За мной, граждане. Покажем этим зажравшимся гадам, что еще остались в этой растоптанной стране люди, имеющие гордость и человеческое достоинство. «Эх, запеть бы сейчас что-нибудь. Жаль, не знаю их песен». — Народ, видимо, колебался. Стоящие на трибуне молчали. «Все, им крышка, — решил Риикрой, как только увидел растерянность на лице руководителя митинга. — Сейчас пойдут за мной. Знамя у меня, и многие из присутствующих уже начинают меня любить… Когда я последний раз шел рядом с красным знаменем? А ведь это было давненько, кажется, здесь, в России, в 1905. А до этого? — Риикрой задумался. — А до этого — ведь больше тысячи лет до того, и было это в Иране. Ох, и славно пограбили тогда!» Несколько человек пошли за Риикроем; сначала число последователей росло медленно, но по мере того, как они шли дальше, их число все увеличивалось. Группа сподвижников Риикроя обрастала людьми, словно снежный ком, катящийся с горы по рыхлому снегу. Когда Риикрой вышел с площади на улицу, вся толпа уже выстроилась за ним в колонну. Колонна двинулась по улице. Милиционеры явно не знали, что им делать. Рядовые нерешительно мялись на тротуарах, а офицеры вели переговоры по радиотелефону. Риикрой посмотрел вокруг. Лица людей, шедших рядом с ним, выражали воодушевление, некоторые кивали ему и улыбались. «Благодарят меня за предоставленную им возможность пережить душевный подъем. Что ж — это уже слава… Я их теперь так понимаю. Что за жизнь — ни войны тебе, ни бунта, ни религиозных столкновений. Так жить нельзя, можно умереть со скуки. Вот они меня-уже и любят… Может, остаться с ними? Иван подождет, а я пообщаюсь с народом, разберусь в ситуации, глядишь, и стану народным трибуном…»

Колонна, возглавляемая Риикроем, двигалась по улице. Тут Риикрой увидел, что выход с улицы на широкий проспект перегорожен четырьмя милицейскими машинами и двумя дюжинами военных со щитами и в касках. «Ну вот, сейчас будут бить, — решил Риикрой, — как всегда».

— Граждане, шествие не было санкционировано. Прошу всех разойтись, — раздался голос из громкоговорителя милицейской машины. В толпе демонстрантов почувствовалось замешательство. Но Риикрой поднял знамя чуть выше и продолжал идти вперед и даже несколько ускорил шаг. Когда до милицейских машин оставалось метров двадцать, из колонны демонстрантов кто-то бросил камень, который разбил лобовое стекло одного из автомобилей. Солдаты тут же сомкнули щиты и перегородили улицу. Риикрой побежал вперед. Большая часть колонны остановилась, некоторые повернули назад, но человек тридцать демонстрантов бросились вслед за Риикроем на щиты. Солдатам применять дубинки, видимо, было запрещено. Они просто стояли, загораживаясь щитами, стараясь не пропустить демонстрантов на проспект. Трое дюжих солдат оттеснили Риикроя к стене, им была дана команда арестовать его. Риикрой отбивался яростно — ногами, руками и древком знамени. Раздался звон битого стекла, это он разбил витрину магазина. Стоявший за витриной манекен, увешанный фальшивыми драгоценностями, выпал на тротуар. Кто-то начал поднимать побрякушки, кто-то полез через выбитое окно в магазин, раздался вой милицейской сирены. Солдаты, орудуя дубинками, перешли в наступление. Риикрой услышал крики избиваемых людей. «Все, порядок, можно сматываться. Больше здесь я уже никому не нужен, кроме милиции, конечно». Риикрой ткнул в живот древком знамени набегавшего милиционера и выбил ногой еще одну витрину. Он залез в магазин и забежал через торговый зал в подсобные помещения. Трое милиционеров бежали за ним. Риикрой увидел испуганную до смерти девушку-продавщицу. Он обхватил ее рукой за горло и достал пистолет. Переговоров с милиционерами Риикрой не вел, он сделал три выстрела, и все трое нападавших упали, переворачивая стеллажи и корзины с продуктами.

— Где запасной выход? — закричал Риикрой на ухо девушке. — Показывай или на счет три я тебя убиваю. Раз… — Девушка рукой показала, куда ему надо идти. Риикрой вышел через дверь и отшвырнул девушку в сторону. Она ударилась головой о стену, сползла вниз и распростерлась на полу. Риикрой перешагнул через нее, выбил ногой дверь и оказался на какой-то узенькой улочке. У дверей стоял тяжелый грузовик, рабочие разгружали фуру. Риикрой спокойно, не обращая внимания на удивленные возгласы, залез в кабину, завел автомобиль и поехал по улице, быстро набирая скорость.

«Кажется, время, отведенное мне для роли человека, заканчивается. Если меня поймают, точнее, если я дам себя поймать, то, возможно, и стану народным героем, пострадавшим за права трудящихся, если, конечно, я сочиню достойную легенду о своей прошлой жизни, а это несложно. Это, конечно, здорово. Слава — это достойная цель в жизни. Только не в этом мое предназначение, — твердо сказал себе Риикрой. — Пора кончать это представление. — Грузовик не вписался в поворот при выезде на проспект и буквально смел с тротуара несколько человек. Протаранив попавшийся на пути автомобиль „скорой помощи“, он вырвался на проспект. — Есть одна догадочка, есть… а не потому ли мой Господин исчез вместе с Творцом, что они заодно… Так это или не так, мне очень хочется выяснить, это поважнее, чем бить витрины и призывать к бунту народ этой страны, здесь и так достаточно кандидатов на мою роль. Мне гораздо больше интересно другое, так интересно, что я даже, пожалуй, и исчезну ради этого знания, если надо. Я ведь воин, и мне нужен мой последний поход… — Грузовик с натужным ревом летел на максимальной скорости прямо посередине проспекта, встречные автомобили шарахались в стороны, избегая столкновения, иногда это им не удавалось. — То, что я сегодня сделал, будучи в роли человека, может сделать каждый, нет, не каждый, но многие из людей. Это не моя роль в этих мирах, не моя… Побыл, побыл, приятно, интересно… Теперь мне понятно, зачем Он рядился в одежды нищего проповедника. Надо хоть раз побыть в человеческой шкуре, чтобы лучше понять людей, даже и Ему. А мое призвание — не в битье витрин, и не во внушении к себе любви или страха, и не в службе Сатане. Хватит уже. Пусть этим занимаются люди. Я же буду служить тому, кто может стать на место Творца и моего бывшего Господина, и мое место рядом с ним. Только так Риикрой, слуга Вечности, может выполнить свое предназначение. — Риикрой увидел, что проспект перегорожен тяжелыми грузовиками и бронетранспортерами. — Ну что ж, оставаться здесь дальше не имеет смысла. Прощай, моя человечность…» — И Риикрой дематериализовался.

Автомобиль на огромной скорости продолжал нестись вперед и врезался в бронетранспортер. Раздался взрыв. После того, как удалось потушить пламя, в обгоревшей кабине грузовика не нашли никаких человеческих останков.

Пока пожарные тушили пожар, Риикрой, принявший свой привычный духовный облик, через надпространство, чтобы сэкономить время, летел к Ивану. Он ворвался в помещение, где находился Иван, как вихрь, нимало не позаботившись о том, чтобы остаться незамеченным для Аллеина. Хотя это было и невозможно, потому что Аллеин уже был здесь и, скорее всего, ждал его. Он, по-видимому, тоже только что прилетел и даже не успел сложить свои белоснежные крылья.

Иван сидел у компьютера, неотрывно глядя на экран дисплея, он был так углублен в размышления, что, казалось, ничто не может оторвать его от его мыслей. А думал он о душе, которой у него не было… Над головой Ивана висел Лийил, сияя гранями.

Риикрой переглянулся с Аллейном, и тот в знак согласия кивнул ему головой. Они поняли друг друга без слов.

Тогда Риикрой подошел к Ивану и стал рядом чуть сзади со стороны левого плеча, а Аллеин стал справа. Риикрой весь — и лицо, и одежда — был черен, как уголь, а Аллеин был в ослепительно белом плаще. Они одновременно возложили свои руки на плечи Ивана. Тот вздрогнул, резко обернулся и вскочил с места.

— Мы пришли служить тебе, Иван, — сказал Аллеин.

— Мы избрали тебя, — сказал Риикрой.

Иван долго молчал, потом сел и сказал:

— Да, теперь это для вас возможно. Неужели вас не интересует, что по этому поводу считают ваши Господа?

— Теперь у нас один Господин — ты, — сказал Аллеин, — и больше нас ничего не интересует. Мы воины, Иван, и призваны служить. Никогда не спрашивай, почему мы предпочли тебя. Нам важно знать, что мы сделали это сами.

— Хорошо, — сказал Иван, — оставайтесь. Здесь нам никто не помешает. А я буду делать свое дело. Не тревожьте меня без нужды.

И Иван опять обратился к компьютеру.

 

1

Неизвестно, сколько прошло дней, месяцев или даже лет, но однажды Иван проснулся с мыслью, что его мечта, совершенная математическая модель мира, скоро будет им реализована. «Пройдет еще какое-то время, и эта программа начнет жить своей жизнью в памяти Самаэля. Она наладит контакт с материей и будет влиять на нее так же, как влияет Книга. И тогда, скорее всего, произойдет Конец света». — Иван закрыл глаза, и перед ним предстала картина, которую он видел, когда стоял на хрустальной площадке над своим родным городом — взрывающаяся пузырями земля, «сворачивающееся» небо, обнажающее желтую бездну, улицы города, наполненные живыми, и мертвыми, ставшими живыми.

— Когда время остановится и разрушатся причинные связи, в этот миг все жившее начинает существовать одновременно и наступает конец, — сказал Иван вслух. — «Нет Бога, кроме Бога», — процитировал Иван слова из Книги, — это главное условие существования Вселенной. Это знает каждая элементарная частица материального мира, существующая в пространстве и во времени. Если это условие нарушится, Вселенная существовать не сможет, точнее, не будет. — Иван погладил процессор Самаэля. — Работай, работай, дружище, активней гоняй электроны, пройдет еще немного времени, и здесь вокруг тебя соберутся все заинтересованные лица. И тогда все тайное станет явным..: Тогда я и решу, стоит ли мне последний раз нажать на Enter.

Иван, зная, что его работа практически завершена, ощутил свое великое могущество, и это ощущение для него было сродни ощущению счастья и высочайшего духовного и физического удовлетворения. Иван повернулся в кресле на сто восемьдесят градусов и сказал, обращаясь в пустоту:

— Эй, приятели, вы здесь или нет? Аллеин, Риикрой! Я хотел бы увидеть вас и разделить с вами свою радость. У меня, наконец, появилось время для общения с вами. — Из пустоты возникли знакомые силуэты, быстро, прямо на глазах у Ивана, воплотившиеся в Аллеина и Риикроя. — Здравствуйте, уважаемые переносчики информации. Как поживаете? Извините, что столь долго обделял вас своим вниманием. Ведь вас проще всего принять за плод моего больного воображения. А я был очень занят, мне некогда было заниматься психоанализом своей личности. Может быть, вы хотите у меня что-нибудь спросить или сказать?

— Мы здесь не для того, чтобы задавать вопросы, Иван, — сказал Аллеин. — Мы просто ждем.

— Чего же вы ждете? — спросил Иван, — уж не Конца ли света?

— Иван, я думаю, это не тот предмет, о котором можно столь легкомысленно разговаривать, — вступил в разговор Аллеин. — Нам далеко не безразлично — нажмешь ты на Enter или нет. — И тут у Аллеина родилась идея попробовать помешать Ивану осуществить задуманное. «Я принесу сюда душу Наташи, может быть, она совершит чудо. Остается надеяться только на чудо!»

— Да, мы думаем, что человечеству лучше продолжать жить привычной жизнью, Иван, — сказал Риикрой.

Иван надолго замолчал. Он смотрел прямо перед собой, словно напряженно прислушивался к чему-то. Наконец, найдя нужную тональность мыслей, он сказал:

— Пройдет совсем немного времени, и я закончу свою работу. Практически она уже закончена. Я написал книгу, по форме такую же, как та, что лежит «под престолом Бога». Мне осталось поставить только последнюю точку — запустить программу решения своей Системы. Если я не закончу свой труд, то уйду в небытие, потому что мое имя не записано в Его Книге. Более того, Ему ничего не стоит стереть всякую память обо мне и моих деяниях из сознания людей. И от меня на этом свете не останется ничего, или почти ничего.

Все религии мира утверждали, что душа есть у каждого человека, а оказывается-то — нет! Вот тебе и раз. Вот тебе и равенство всех перед Богом! Вот и выполняй Его заповеди. А количество душ-то почему-то Им ограничено, на всех не хватает! Я не задаю вам вопрос, справедливо ли это? Так Им устроен Его мир. Душа есть у того, кто внутренне глубоко убежден в существовании Бога. Потому что именно это убеждение — главный элемент программы жизни человека, переносимой душой из Книги. Я никогда не был убежден в Его существовании, пока не доказал это научно. Поэтому могу сказать с полной уверенностью, что у меня души нет. Свобода — единственное, что мне надо для счастья. Она должна быть абсолютна. — Иван вдруг рассмеялся. — Здесь, в этом бункере, за метровыми бронированными дверями, я наконец обрел свободу. Я очень близок к тому, чтобы запустить свою программу. Дальше она будет жить сама, а я буду только управлять ею, вечной и неизменной, находящейся вне времени! Вы необходимы, чтобы этот мир существовал, и исполняете отведенную вам роль. А я — нет. Меня нет в Книге. Меня не должно там быть. Я — продукт человеческой свободы и смертен весь, без остатка. В час икс от меня не останется ничего.

Видит ли Он меня, знает ли обо мне? Бог предпочитает видеть наш мир только так, как Он описан в Книге. Когда остановится время и наступит Конец света, Он сверит все свершившееся с тем, что было им написано, и отбросит все несоответствующее Его замыслу: «поле есть мир; доброе семя — это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы. Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего». Он был бесконечно добр, создав нас по своему подобию, это величайший поступок из всех возможных для личности. Создавая нас, Он дал нам все, что есть у Него. Гарантией, что развитие не приведет к саморазрушению цивилизации и отдельной личности, стали души, даваемые людям, в которые Он заложил свои заповеди, первая из которых «люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими». Но людей оказалось больше, чем душ… таков закон, который Бог не желает изменить. Появился человек без души, человек свободный, не связанный законами Бога. И с той поры Бог, спасая нас от самих себя, озабочен в основном корректировкой своей программы на основании той информации, которую вы ему приносите. Отражения этих корректировок — развитие религий. Каждому времени и народу — своя религия. Творец всемогущ. Всякое Его слово исполняется. Но есть некая процедура. Сначала Он должен при помощи Лийила записать свое решение в Книгу. Потом из Книги носители, их множество, например, переносчик информации людям — Аллеин, переносят приказ вновь родившимся людям или иногда, очень редко, корректируют уже заложенную программу жизни.

— Что есть истина, Иван? — спросил Риикрой.

Иван рассмеялся, но потом, преодолев приступ смеха, сделал серьезное лицо и сказал:

— Истина — это то, что соответствует замыслу Бога, вот что такое истина.

— Но это значит, что все, что говоришь, — не есть истина, Иван.

— Сейчас — да. С Его точки зрения я — ничто. Точнее — я то, чего не должно быть. Но все, что я говорю, — все же истина, потому что я, только я могу изменить мировой порядок так, что это станет истиной.

— Ты уверен?

— Я знаю это. Доказательство будет, когда я нажму на Enter. А может быть, и не нажму… Я — счастливый человек, Аллеин. И если я исчезну, то только вместе с этим миром, исчезну я как победитель. Его эксперимент оказался неудачен, Аллеин. Для того, чтобы он был удачен, душа должна быть у каждого. И никакой духовной свободы — никому, от рождения до смерти. Тогда на Земле был бы рай, как Он и хотел. Он основал свои отношения с людьми на любви. А что такое любовь? Она неопределима. Отсюда и все проблемы человечества.

— Ненависть — так же неопределима, как и любовь, — услышал Иван голос за спиной. Он быстро обернулся и увидел… Сатану.

— А, вот и ты, Сатана. Значит, мой звездный час приближается.

— Когда же ты нажмешь на Enter?

— Приглашаю тебя на этот праздник науки.

— Спасибо, приглашение принимается.

— Я уж и не ожидал тебя видеть, господин Ничто, великий трагический актер всех времен и всех миров. Если бы на мне была шляпа, я бы снял ее в знак уважения к вашему великому, ни с чем не сравнимому таланту. — Сатана молчал. — Ага, наконец-то тебе нечего сказать. Не так ли? — Сатана молчал. — Ты — самое гениальное изобретение Бога. Ты Его любимое творение. Ты — Враг. И на тебе проклятье человечества, на тебе, а не на Нем. Так Бог восстанавливает справедливость. И как ты не сломился под тяжестью этих проклятий, властитель Ада, которого нет? Ада-то нет! Не правда ли, а, Сатана? — Сатана молчал. — Ты создан специально для нас. Ты факт, ты реально существуешь, но нужен ты, только пока существуем мы. Не будет нас, не будет и тебя, громоотвод человеческих эмоций. Ты боишься этой кнопки, может быть, больше всех, потому что в отличие от них, — Иван показал на Аллеина и Риикроя, — ты имел свободу и власть. Как я боялся тебя еще совсем недавно! А теперь ты не страшен для меня в любом облике. Прекрасное общество: князь тьмы, человек, ангел и бес — в одной комнате. И все молчат. Завтра я буду Богом, если Он меня в последний момент не остановит…

— Уймись, Иван, — прервал его Сатана. — Все, что ты говоришь, — правда и ложь одновременно. В одном ты не прав абсолютно. То, о чем ты говоришь, — есть тайна. И навсегда должно остаться тайной. Теперь все, кто узнал ее, должны быть уничтожены. И они будут уничтожены.

— Вместе со всем миром.

— Они, — Сатана показал на Аллеина и Риикроя, — то есть все здесь присутствующие, должны быть уничтожены. Ты понял меня, Риикрой? Зря вы увлеклись этим парнем. Он явно не стоил вашего преклонения, а теперь вы исчезнете независимо от того, как будут развиваться события. Когда состоится торжественное открытие фестиваля под названием светопреставление, Иван? — спросил Сатана.

Иван еще раз посмотрел на дисплей и ответил:

— Отлично, все прошло. Я очень устал, Сатана, я сказал такую длинную речь после столь долгого молчания, и мне теперь надо отдохнуть. Я бы хотел поспать, я всю жизнь хочу спать, и я очень люблю свои сны. Вот высплюсь как следует и приму решение — когда. Утро вечера мудренее. Вы можете здесь оставаться, если хотите, — обратился Иван к Сатане, — у вас есть последний шанс уничтожить меня, если сможете. Хотя ничего вы со мной сделать не можете… А я посплю пока. — И Иван направился к дивану.

Все трое присутствующих молча провожали его взглядом. Иван лег на диван, закрыл глаза, и буквально через несколько секунд его дыхание стало ровным.

— Уснул, — сказал Сатана. — Надо отдать ему должное: с нервами у него все в порядке. А ведь ему в действительности далеко не все равно, будет он жить, когда проснется, или нет.

Риикрой сказал на это:

— Нет, Господин, я с вами не согласен. Он просто знает, что ни вы, ни я, ни тем более Аллеин не можем причинить ему ни малейшего физического вреда.

— Почему ты мне изменил, Риикрой? Разве я к тебе плохо относился?

— От вас слишком долго не было вестей, Господин. А мне никак нельзя существовать без начальника, так же, как и Аллеину.

— И вы уже решили, что появился новый Бог.

— Да, Господин, решили. Мы решили, что он вот-вот появится, и нам лучше быть поближе к нему. К тому же, зная Ивановы мысли, уже нетрудно было догадаться, что вы — не самостоятельный борец с Творцом, равный или почти равный Ему по могуществу, а всего лишь актер, играющий написанную Им роль. Громоотвод человеческих страстей, как сказал Иван, снимающий ответственность за зло, существующее в мире, с Бога. Я попробовал побыть человеком, Сатана. И скажу тебе, мне это очень понравилось! Человеком быть интересно, и я сожалею, что не был рожден смертным.

— Сожалеешь?

— Да, Господин.

— Иван может поставить условие Творцу в обмен на свою отставку с поста Антихриста. Завтра он запустит своего Самаэля и заставит всех нас служить себе, если Бог ему позволит сделать это. А вы уже и сами готовы — это естественно, таков закон вашего существования. Все всегда подчиняется силе… Если он будет исполнен необходимым знанием, и я буду служить ему… — блеснули огнем глаза Сатаны. — В момент, когда откроется его Книга, он станет Богом. Два Бога быть не может, поэтому у Творца есть два пути: первый — Он останавливает время, прерывая все связи между Книгой и материей, к чему Он уже хорошо подготовился, поэтому ты, Аллеин, Его и не слышишь. Это будет Конец света — зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. Второй путь — Он заключит с Иваном сделку, по которой Иван откажется довести свою работу до конца. Я думаю и практически уверен в том, что ни на какую сделку Иван не пойдет, не такой это человек. Просто не представляю, что бы его могло остановить, ведь он — настоящая машина и понятия не имеет, что такое любовь, так же как и ты, Риикрой. Я считаю, что Конец света наступит, как только Иван проснется, — завершил свою речь Сатана.

— А что такое любовь, Господин? — спросил Риикрой. — Я этого так и не понял, пока был человеком.

— Любовь — это то, чего нет, это великая мистификация, выдуманная Богом специально для того, чтобы человек подчинялся Ему. Где любовь — там Его власть. Это эмоциональный опиум, не позволяющий человеку противиться чьей-то посторонней воле, но человек при этом остается счастливым. Это может быть воля Бога, человека, мужчины или женщины, ребенка. Иногда это заложено генетически, иногда внушается через душу, как, например, любовь к Богу. Человек, не имеющий души, находясь в здравом уме, не может любить Бога, потому чтя слишком много горя Он принес в мир людей, создав его таким несовершенным и постоянно угрожая людям. И в этом виноваты не люди, а тот, кто их создал такими, — Бог.

— Тогда давай расскажем все это Зильберту. И тогда, я думаю, он отдаст приказ убить Ивана, — предложил Риикрой.

— Тебе-то что от этого, Риикрой, ведь твоя судьба в любом случае не изменится? Ты обречен.

Сатана несколько раз прошелся по комнате, как бы измеряя ее шагами, потом остановился, повернулся спиной к Риикрою и сказал:

— Воистину, этот мир подобен театру, в котором режиссер сам пишет сценарий, выбирает актеров на определенные роли, распределяет роли, и актеры начинают работать по его указаниям. Одного он делает героем, другого тираном, третьего шутом… Один должен играть роль, полную страдания, другой — радости. Каждая роль имеет свое, совершенно необходимое место в спектакле. Его успех — в совершенном исполнении каждой роли. Но режиссер остается режиссером, а актеры — актерами. Они — не марионетки, а он не кукловод, дергающий за веревочки. Чтобы хорошо сыграть спектакль, задуманный режиссером, актеры должны проникнуться его духом. Но это далеко не всегда получается. Хороший актер, покорный сценарию, играет свою комическую или трагическую роль реалистически. Но в мире очень мало хороших актеров. Большинство из них изображают только внешние проявления того, что им надо сыграть, — любовь, ненависть, желание, злобу, гордость, смирение. Но на сцене, кроме актеров, еще полно другого случайного народа. Поэтому там творится настоящий бардак. И режиссер нервничает, не в силах совладать с массой этого не обученного им случайного народа, не знающего своих ролей. Иван же — прекрасный актер, актер-импровизатор, который сам хочет стать режиссером. Его роль никем не написана, и он играет то, что сам себе написал, а не предложенное режиссером. И делает это самым наилучшим образом. То, что Иван узнает, когда проснется, — превосходит возможности этого мира.

— Все дороги ведут в Рим, любое познание мира — к Концу света? — сказал Риикрой.

— Да, Риикрой. Увы…

— И нет никаких иных путей?

— Творец всеми доступными способами пытался свернуть людей с пути, ведущему к познанию. Главное — поставить веру впереди разума. Что Он только ни делал! Ничего не вышло. Никто и ничто не может остановить человека в его стремлении к самоуничтожению.

Иван спал, лежа на спине. Его лицо было спокойным, дыхание ровным. Ему снилось, что он летел над поверхностью океана, земли нигде не было видно. Этот полет длился, казалось, бесконечно. Ивану было хорошо лететь так над водой, не зная усталости и не видя берега.

Сатана склонился над Иваном и сказал:

— Я могу внушить ему любой сон, могу разбудить его, могу искушать его чем угодно. Но я не могу заставить его отказаться искать истину, не нужную никому. Лийил, ты заменил ему реальность образами, еще более реальными, чем сама реальность. Ты предлагал бросить к его ногам порабощенное чудесами человечество. А ему и этого не надо. Вот перед вами лежит человек, который точно знает, что ему надо. И все силы этого и иных миров ничего не в состоянии с ним поделать. Вот и все наше могущество… Что в этой ситуации лучше всего сделать, Аллеин? Риикрой? Молчите. А зря. Вам ведь есть что сказать. Правильно… лучше всего не делать ничего. Более того, надо исчезнуть, скрыться, оставить его один на один с Самаэлем.

И Сатана тут же исчез, вслед за ним то же самое сделали Риикрой и Аллеин.

— Мне надо следовать за ним, Риикрой, — сказал Аллеин, — он что-то задумал, и я, кажется, знаю — что!

— Теперь, когда я свободен, могу подтвердить тебе, как соучастник его дел, что верить Сатане никогда нельзя. Насколько я знаю, за все время своего существования он не сказал ни одного полностью правдивого слова, — промолвил Риикрой и добавил: — Но и никогда не солгал так, чтобы в его словах не было доли правды. Во лжи, замешанной на правде, — его сила. Лети быстрей, пока еще его след не затерялся в межпространственных туннелях.

Аллеин устремился в погоню за Сатаной, а Риикрой остался в комнате.

«Он занялся своим привычным делом — помогать людям, а чем же заняться мне? Странный вопрос, конечно же — тоже своим привычным делом. Я тут наслушался угроз в свой адрес от Господина, но, думаю, он меня все же простит. Конечно, простит. Простит потому, что ему нельзя без меня, ведь у нас одна сущность. Как выяснилось, человек из меня получился самый заурядный, таких — сколько угодно, а вот бес я — классный, обладающий творческой фантазией и талантом перевоплощения, — Риикрой встал в позу трагического актера, вонзающего в сердце кинжал, и произнес: — Я ухожу, чтоб возвратиться позже в ваших мыслях тайных, в сновиденьях, когда, холодным потом обливаясь, вы вновь увидите меня. О люди, род греховный и беспечный, я покидаю скорбный ваш удел… До времени, конечно…» И он, ударив себя кулаком в грудь, плавно и быстро ушел под пол бункера, махнув исчезающей рукой — на прощанье.

 

2

Сатане была нужна Наташа. Он нашел ее без труда, как он мог найти любого человека. Она ехала в метро по направлению от центра огромного города. Сатана сумел увидеть ее через стометровую толщу земли. Он быстро устремился к ней, влетел в вагон, сел напротив и стал внимательно слушать ее мысли.

Вид у Наташи был усталый. Внешне она за три года почти не изменилась. Но это «почти» было очень существенным. Красота Наташи ничуть не поблекла, а в едва уловимых оттенках выражения ее глаз совершенно явно читалось, что жизнь этой женщины наполнена каким-то особым содержанием, которое делает ее личность и непонятной, и значимой. И эта таинственная красота привлекала людей еще больше. Сатана подумал: «Эта женщина, по человеческим понятиям, противоестественно красива. Ее черты настолько удивительно совмещают классический и современный тип красоты, что должны отталкивать своим совершенством. И, кстати, лицо у нее идеально симметрично, что у людей бывает крайне редко. Это обычно угнетающе действует на подсознание людей. Но этого нет! И все же она остается женщиной. Уже в который раз, когда я оказываюсь бессильным перед волей мужчин, приходится прибегать к помощи красивой женщины».

Задача, которую предстояло решить Сатане, была очень сложной. Он знал, что задумал Аллеин, и, чтобы сорвать его замысел, решил заставить Наташу покончить жизнь самоубийством. Это был единственный способ погубить ее душу. Ни один призванный никогда не покончил жизнь самоубийством. Но сейчас был такой случай, когда Сатана был готов на все, чтобы достичь своей цели.

Как он сразу установил, Наташа в данное время не была влюблена и даже никем не увлечена. Более того, она ничего лично для себя не хотела; сколько Сатана ни исследовал самые глубокие слои ее подсознания, он нигде не мог найти никаких явных корыстных желаний. «Невероятно! Как всего за три года она смогла себя так переделать? — удивился Сатана. — Такое внутреннее самообладание я встречал разве что у буддийских монахов. Трудная же будет у меня работа».

Наташа вышла из вагона. Ее вдруг охватило какое-то странное предчувствие. Она привыкла быть в центре внимания, где бы ни находилась: на сцене, в компании или в толпе — к этому она привыкла настолько, что перестала замечать, точнее, придавать этому какое-либо значение. Но сейчас она ощутила на себе взгляд, который, как ей показалось, пытался проникнуть не только под ее одежду или в ее мозг, но и туда, куда она никого никогда не пускала, — в ее душу. Туда, где у Наташи хранилось самое дорогое — любовь. «Нет, — сказала Наташа и остановилась, — я никогда больше не вернусь к этому… — Она решительно махнула головой, так что волосы колыхнулись тяжелой волной, — никогда!» Это неприятное ощущение, так внезапно испытанное ею в метро, вернуло ее к воспоминаниям трехлетней давности, от которых она избавилась путем тяжелого каждодневного душевного труда, как ей казалось — навсегда.

«Э нет, милая, от меня так просто не отделываются, — сказал сам себе Сатана. — Чтобы от меня избавиться, надо очень много сил. И почти не было случаев, когда кто-то мог добиться этого в одиночку. Даже монахи сходили с ума только от близости моего присутствия. А ты, красавица, одинока, как сосна, оставленная лесорубами после вырубки леса. Кругом тебя одни пни. Скоро все это сгорит, чтобы удобрить почву для новых посадок, но ты-то, в отличие от всех этих пней, сгоришь живьем. Так не лучше ли сделать из тебя полезную вещь — гроб для Ивана? А гробовщика лучше меня — нет. — Сатана следовал за Наташей по улице буквально на расстоянии вытянутой руки. — Прежде чем я явлюсь перед тобой в человеческом облике, я заставлю тебя покориться жизни — вернейший путь к самоубийству. А жизнь у тебя — не из легких и не из счастливых. Я сделаю это быстро. Только один натиск — и все, ты будешь как все, как большинство, и душа тебе не поможет».

Наташа зашла в магазин, купила продукты. Ее дом был недалеко от магазина. Она поднималась в лифте одна, но ей все время казалось, что в лифте кто-то есть. Сатана внушал ей свое присутствие. Это был его излюбленный прием, который почти всегда давал хорошие результаты. Людей обычно охватывало чувство непонятной опасности, которая исходила, как им казалось, отовсюду и в то же время ниоткуда. Этот беспричинный страх его присутствия многих сводил с ума.

Наташа вошла в свою однокомнатную квартиру, быстро разделась и пошла в душ. Она уже три года как снимала эту квартиру. Район был — не очень, да и квартира — так себе, но на лучшую не хватало денег, а жить в квартире режиссера Наташа не захотела, хотя он предоставил ее в полное Наташино распоряжение. Наташа остро почувствовала, что она должна подготовиться к какому-то очень важному испытанию.

«Ну и интуиция у нее — как у кошки. Недаром она так любит кошек», — подумал Сатана, посмотрев на сидящего на стуле серого кота с большими зелеными, будто стеклянными, жестокими глазами. «Что же это она собирается делать? — удивился Сатана. — Это совсем не та женщина, которую я знал три с половиной года назад», — подумал Сатана и решил, что появляться ему перед Наташей еще рано. В одно мгновение он прочел в Наташином подсознании историю ее духовного преображения, потому что все, что записано в человеческом мозгу, Сатана мог читать в мгновение ока.

Душевный подъем, который был вызван переходом в театр, длился недолго. Началась тяжелая работа, все пришлось начинать с самого начала. Одних выдающихся внешних данных и природного артистизма оказалось недостаточно, чтобы заставить людей переживать сыгранное на сцене так, как хотелось. Надо было становиться профессионалом. Наташа работала день и ночь. За полгода она сделала столько, сколько люди, выбравшие ее профессию, делают за пять лет. Был успех. Ее заметили. Стали приглашать в разные театры, сниматься в кино, для журналов мод. От поклонников не было отбоя, впрочем, в этом для Наташи не было ничего нового, просто уровень ее общения изменился. Теперь ее поклонниками были не только деловые люди среднего уровня, но и ведущие политики, бизнесмены, дипломаты. Но все связи с мужчинами были кратковременными. Их даже нельзя было назвать романами в полном смысле. Никто не увлек Наташу по-настоящему. Ни с кем она не захотела связать свою судьбу даже ненадолго. Она предпочитала одиночество. Жизнь менялась, как в калейдоскопе, и вдруг однажды утром Наташа проснулась с мыслью, что она живет неправильно, что чего-то главного ей сильно не хватает. Тогда она вспомнила о тех мыслях, которые владели ею перед уходом в театр. «Три года… Три года, и все кончится, а она еще должна спасти мир. Какая странная, абсурдная, сумасшедшая была мысль! И как я тогда поверила в это, как в откровение… Как я могу спасти мир? Почему же у меня была такая уверенность? Ведь именно эта уверенность заставила меня бросить все и пойти на сцену. Почему же я об этой своей сумасшедшей идее потом забыла?» Наташа шаг за шагом вспоминала свою жизнь с момента, когда она второй раз встретила Ивана. Почему с этого момента? Да потому, что, как ей казалось, именно с этого момента она начала выполнять свое главное земное предназначение. Первое, что поняла Наташа, было: «И я могла прожить жизнь вот так — в круговороте событий, стремясь достичь в своем деле признания и совершенства и ни разу не задуматься над своей судьбой? Нет, мне надо думать о своей судьбе и своем предназначении. Если я не узнаю, что я все же должна делать и как должна жить, чтобы его исполнить, я не буду счастливой, так уж я кем-то устроена. В моей жизни много неслучайного… — Эту мысль Сатана прочитал в подсознании Наташи несколько раз. — Вряд ли мое отношение к Ивану можно объяснить только воспитанием и простым увлечением». Наташа стала думать об Иване. Она как могла старалась отделить свои чувства к нему, как к мужчине, которого она любила, от своего впечатления о нем как о личности. Это было очень сложно, Наташа чрезвычайным усилием воли буквально заставляла себя анализировать свои чувства. В конце концов она пришла к выводу, что ее поступки либо ее отношение к поступкам других не объяснимы ни влюбленностью, ни общей психологией поведения, ни ее воспитанием. «Почему я всегда изначально знаю, что хорошо и правильно из того, что я сделала, и что нет? Что это — совесть? Можно называть это чувство или причину его как угодно, но оно есть, и оно ведет меня по жизни, заставляя делать порой совершенно нелогичные поступки, — решила Наташа. — И я послушна этому чувству. Чем больше я ему послушна, тем моя жизнь счастливее. Внутри меня, несомненно, есть нечто, созданное не мной, и не заложенное воспитанием, и не переданное мне моими родителями вместе с генами. Что это? — спросила себя Наташа. — Это то, что люди называют душой, — ответила она себе. — Да, меня ведет по жизни моя душа. И я должна понять, что оно такое есть — моя душа? — Эта мысль дала Наташе неожиданное спокойствие. Значит, она нашла правильный ответ на свой вопрос. — Да, у меня есть душа, которая мне не вполне принадлежит, и я должна считаться с ее требованиями ко мне», — сделала вывод Наташа.

Наташа где только могла стала интересоваться вопросами душевного устройства человека и духовной жизни, с представителями разных религиозных конфессий, мистических или научных объединений. Во всех случаях Наташу прежде всего интересовал только один вопрос: «Что есть душа? Как мне правильно себя вести по отношению к ней?» И никто не смог дать ответ на этот вопрос так, чтобы она этому поверила. Все говорили о Боге, о совести. Разговор с верующими всегда переходил к вопросам вероисповедания и техники самосовершенствования, атеисты говорили о человеческой психике и сложностях ее формирования — ни то, ни другое Наташу не интересовало. Все это было не то…

Прочитав всю эту информацию, Сатана сказал себе: «Она слишком далеко ушла уже — эта Иванова невеста. Проклятый Творец… Теперь она свободна, как почти никто из людей, потому что никем не запрограммирована: ни священниками, ни проповедниками, ни учеными, на; шарлатанами, ни традициями поведения… Не на что опереться! Здесь как раз тот самый редчайший случай, когда замысел Творца, кажется, реализовался почти полностью!

Она свободна от всего, кроме Его воли. Вот это женщина! Она мне не покорится. Неужели Он все же меня переиграл? — спросил себя Сатана. — Неужели моя участь предрешена и у меня ничего не выйдет? Никогда я не был еще в таком положении. Время идет, а я беспомощен, видно то, что мне всегда так верно служило: женская красота и желание любить и быть любимой — вышло из-под моей власти». Сатана встал напротив Наташи, так, чтобы она могла видеть его в полный рост, и материализовался. Наташа почувствовала, что в комнате кто-то есть, и открыла глаза…

Она увидела стоящего у окна человека. Ее охватил ужас, сердце, казалось, остановилось, а потом бешено забилось. Только что она смотрела туда и там никого не было, а теперь там кто-то стоял. В первое мгновение его силуэт казался черным на фоне освещенного ярким летним солнцем проема. Когда глаза привыкли к свету, Наташа увидела, кто находится в ее комнате и поняла, что ее час — тот, к которому она сознательно или бессознательно готовилась все это время, — настал. Ни на миг Наташе не показалось, что это сон или игра воображения, она поняла, что время ожидания закончилось.

Сатана молчал. Наташа тоже молчала. Наконец он сказал:

— Почему ты не спросишь меня об Иване? Я пришел сюда, чтобы ответить тебе именно на этот вопрос.

— А почему ты решил, что я должна тебе его задать?

— Потому что ты любишь его, и тебе должна быть небезразлична его судьба. Неужели я ошибаюсь?

— Нет, ты, конечно, не ошибаешься, Сатана, — ответила Наташа, — но пришел ты сюда не за этим. «Как я могу так запросто говорить с ним и не бояться ничего? — удивилась Наташа. — Почему я не спрашиваю себя: не сошла ли я с ума? Это все странно. Но ясно одно: если он появился, я скоро умру…» Что тебе надо, говори скорей и убирайся, а лучше — ничего не говори.

— Я ухожу со сцены, Наташа. Мне осталось существовать, не хочется употреблять слово — жить, оно к нам не подходит, совсем немного, скорее всего несколько часов, ведь Иван уже более трех лет спит часа по четыре в сутки, не думаю, что он сегодня проспит дольше. Когда он проснется, он нажмет пусковую клавишу своего суперкомпьютера и запустит программу Конца света, которая объединит все народы и племена в едином всемирном государстве, где все будут говорить на одном языке и молиться одному Богу. Только мне там места уже не будет.

— Почему?

— Он создаст мир, где человечество под его властью будет жить, как одна сплоченная общей идеей нация, исповедующая одну религию, где каждый будет свободно исследовать действительность. И вера будет для всех одна, ввиду ее очевидной для всех истинности. Процесс духовного развития будет определен на тысячелетие вперед, и цель его будет ясна каждому. Люди научатся слушать друг друга и разрешат все проблемы путем переговоров, которые они будут вести на одном языке. Каждый более всего будет озабочен своим духовным развитием. Семьи будут счастливы, и женщины в этом новом обществе займут воистину подобающее им место, а отцы радостно будут обучать своих детей открывшейся истине. Все будут равны в правах и возможностях, потому что осознают необходимость добровольного перераспределения богатства, а наука станет опорой этой новой религии. В таком мире не будет места для зла, а значит, и для меня.

— А я?

— А ты должна умереть.

— Почему?

— Ивану не нужны свидетели рождения его величия.

— Не хочешь ли ты сказать, что он убьет меня?

— Я думаю, что тебе это лучше сделать самой.

— Ты описал счастливое общество. Почему же мне туда нельзя? Я совершенно не вижу никакой связи между Иваном и моей смертью. Если он осуществил свою мечту и сделал нечто такое, что сможет реализовать все то, о чем ты сказал, — хорошо. Но причем здесь я?

— Ты?

— Да, я.

— А разве ты согласишься жить в таком обществе?

— В обществе без насилия и войн?

— Да. И без ненависти.

Наташа закрыла глаза. Ее лицо выразило величайшее сосредоточение и напряжение воли. Сатана изо всех сил пытался проникнуть в ее мысли, но как будто провалился в черную бездну. Туда, где Наташа искала ответ на его вопрос, он проникнуть не мог. Наконец она открыла глаза и сказала:

— Ну вот! Ну вот, видишь! Я даже не спрашиваю — почему?

— А почему ты меня не спросишь, Сатана? Почему ты не спросишь меня, почему я не хочу в эту счастливую жизнь?

— Потому что я знаю твое объяснение.

— В этом вся твоя сатанинская хитрость, о которой столько написано. Да просто потому, что царства Божьего на Земле быть не может. Я не знаю, почему. Но знаю точно, что не может. И всякий, кто ставит такую цель прямо или косвенно, — твой слуга, Сатана. Если Ивану каким-то образом удастся сплотить все человечество вокруг общей идеи или учения, значит, это учение — лживо.

— Но почему?!

— Потому что Бог этого не хочет.

— С чего ты это взяла? Ваш добрый Творец, который так печется о вашем людском благополучии, и вдруг этого не хочет. Если Он один, значит, и цель у людей должна быть одна, и религия одна.

— Да, Он этого не хочет. Уходи, Сатана.

— Хорошо, я ухожу. Но теперь ты понимаешь, почему я к тебе пришел. Мне этот новый мир, который начнется вот-вот, не нужен, так же как и тебе. Ты, кстати, можешь сама убедиться, что я не лгу.

— Как?

— Полетели со мной к Ивану. Ты все увидишь сама. Точнее, услышишь от него.

Наташа растерялась, ей впервые за время разговора стало страшно. Но что-то заставило ее сказать решительно и твердо:

— Нет.

— Значит — нет?

— Я лучше умру. Я совсем этого не боюсь и уже готова.

— Вот как… — тихо сказал Сатана. — Готова… Ну, так умирай, — он повернулся к Наташе спиной и стал смотреть в окно. — Не хочешь его увидеть, просто увидеть?

— Нет.

— Ну что ж, увы…

С этими словами Сатана исчез так же неожиданно, как появился.

Наташа схватилась руками за голову. «Что же все-таки происходит? Что можно сделать? То, что я не согласилась с Сатаной, это, несомненно, правильно, но ведь что-то же делать надо. В главном-то он, наверное, не обманывает: Иван закончил свою работу, и теперь должно случиться непоправимое. О предстоящем, скорее всего, не знает никто из людей, никто, кроме меня. А я ничего не могу сделать. Он — там, я — здесь, и между нами Сатана».

Наташа вышла на балкон и посмотрела вниз. Далеко внизу она видела идущих по тротуарам людей, которые с высоты четырнадцатого этажа казались маленькими, как букашки, поток автомобилей, текущий по улице, как река по руслу, зажатому высокими берегами. Наташа посмотрела на окна соседних домов. «Боже мой, и там люди…» У нее начала кружиться голова. Наташа хорошо умела владеть собой, но сейчас ее самообладания не хватало, чтобы справиться с волнением. Ее лицо сильно побледнело, черты лица заострились, казалось, она вот-вот упадет. Ей показалось, что у нее за спиной выросли крылья. Усилием воли Наташа заставила себя взяться за перила ограждения балкона и сжала их так, что пальцы побелели. Во рту пересохло, и голова продолжала кружиться. «Неужели все это правда, неужели правда все то, чего я так боялась и к чему так готовилась?» Наташа сосредоточила все свои духовные силы на этом вопросе, обращенном к Богу, который говорил с ней через посредство ее души. Через несколько мгновений в ее сознании прозвучал голос: «Правда. Все это правда!»

У Наташи не было никакого сомнения в том, что все случившееся с ней за это время — реальность, более того, ее уверенность в том, что вот-вот должно произойти нечто страшное и непоправимое, было сильнее, чем просто уверенность, это было абсолютное знание, а еще точнее — вера. И Наташа чувствовала, знала, верила: сейчас она должна выполнить свое жизненное предназначение, сделать то единственное, что было предопределено ей еще до рождения. Ее сознание теперь находилось в состоянии высочайшего сосредоточения. Весь мир, казалось, перестал существовать, точнее, он стал отчетливо нереальным: дома, люди далеко внизу, автомобили — все это Наташа будто увидела иным взглядом. Она ощутила великую власть над собой и всем миром, ей казалось, что она, наконец, стала такой, какой всегда хотела быть, — свободной и счастливой. «Я полечу к Ивану и предотвращу ужас, который он совершит, я ведь люблю его», — подумала Наташа и, раскинув руки, бросилась с балкона вниз.

Она была готова к тому, что совершится чудо, она твердо верила в это, потому что иначе и быть не могло, и чудо совершилось. Наташа не упала, она, к своему удивлению, не почувствовала упругого напора воздуха и свиста в ушах, вокруг была абсолютная тишина, она медленно парила над городом, ей казалось, что ее относит от дома ветром, хотя ветра она не чувствовала. «Куда же мне лететь? — подумала Наташа. — Где же Иван?» Положение вновь стало отчаянным, время шло, но ничего не происходило, и Наташа не знала пути. И тут она увидела силуэт, паривший в пустоте, он показался ей знакомым, потом она разглядела и лицо и узнала в нем ангела, который когда-то приходил к ней. Она потом забыла его лицо, будто кто-то стер его из ее памяти, а теперь вот вспомнила. Это был Аллеин.

— Скорее за мной, Наташа. Мы еще можем успеть, — сказал Аллеин. Наташа не знала, что надо сделать, чтобы полететь за ним. Она просто очень захотела этого, и ее тело стало быстро набирать скорость, следуя за ангелом.

Неизвестно, сколько времени продолжался полет, может быть, это был только один миг. Наташа потеряла ощущение времени. Она летела в пространстве за Аллейном, и ее душа была полна ожиданием встречи с Иваном. Только здесь, только сейчас она поняла, как ей не хватало его. «Пусть это смерть, но я увижу его перед тем, как потеряю навсегда», — думала Наташа.

Аллеин замедлил полет, Наташа тоже, и из светящегося тумана, который окружал ее, стали проявляться очертания предметов. Наташа обнаружила себя в довольно большой комнате, она увидела стоящий у стены странный компьютер, на дисплее которого было написано: «Я себя поздравляю. Можно трубить в трубы». Компьютер, очевидно, работал. Иван лежал на диване и спал. У изголовья стоял Сатана. Он, видно, не ожидал увидеть Наташу здесь. Наташа догадалась об этом, хотя Сатана не выразил своего удивления ничем. Но душа Наташи приобрела какую-то необыкновенную чуткость.

То чувство, которое люди называют интуицией, приобрело теперь у нее особую, чрезвычайную остроту. Сатана сказал:

— О, какая красавица! В этом виде ты только выигрываешь.

Наташа посмотрела на себя и увидела, что на ней нет никакой одежды.

— Не ожидал увидеть тебя в логове Зильберта. Да, твоя целеустремленность заслуживает уважения. Только это все поздно. Тебе надо было лететь со мной во плоти. Теперь ты и Иван в разных мирах, что бы ты ни делала и ни говорила, он тебя, увы, не услышит. Какая жалость! — В голосе Сатаны было истинное сожаление.

Наташа подошла к Ивану и прикоснулась рукой к его лицу. Но рука, не встретив сопротивления, прошла сквозь Ивана.

— Иван, — сказала, Наташа. Но Иван продолжал спать. Тогда она дунула на его волосы. Волосы не шелохнулись.

— Жаль, что ты не поверила мне. Теперь все это бесполезно. Ты опоздала. Теперь ты увидишь свое физическое тело только в день… Впрочем, этот день уже, похоже, настал.

— А чего хочешь ты, Сатана? — спросила Наташа.

— Чего хочу я? Того же, что и Создатель. Мне тоже иногда хочется быть откровенным, Аллеин, — предупредил он протестующий жест ангела.

— Ты хочешь сказать, что все, что происходит со мной, с Иваном, со всеми нами — это своеобразная инсценировка, задуманная Богом? — воскликнула Наташа.

— Именно это я и хочу сказать.

— Значит, все, что сделал Иван, — тоже по воле Бога?

— Да.

— Как же Бог руководит им?

— Как и всеми нами, говорит: «Будь», — и все будет.

— Как это происходит?

— Не знаю. А вот он, — Сатана вновь указал на Ивана, — узнает, и когда узнает, нам всем конец.

— Почему у него нет души?

— Потому что Бог ее ему не дал. Он предназначен мне. После Конца света.

— Значит, ад есть?

— Будет, когда Создатель разожжет пламя Судного дня.

— А я?

— А у тебя есть душа, ты не моя, что уж там…

— Что же будет гореть в аду?

— Как что? Тело. Этот прекрасный миг продлится для Ивана и подобных ему вечно.

— Я не верю тебе, Сатана!

— Ты не можешь мне не верить, потому что сейчас я говорю то, что записал в моей душе сам Творец, зачем мне теперь лукавить. То же самое записано и в твоей, и ты, надо отдать тебе должное, сумела за последние три года научиться читать эти письмена.

— А если все это не так?

— Значит я — не Сатана.

Наташа вглядывалась в лицо Ивана, она старалась найти в его чертах что-нибудь такое, что бы подтверждало его ужасную миссию. И чем больше она смотрела, тем меньше находила в нем признаков жестокости и злой воли. Иван изменился за эти годы, Наташе казалось, что он повзрослел, все мальчишеское, что было в его лице, неуловимо преобразилось в какую-то спокойную мужественность. Наташе неудержимо хотелось обнять Ивана, прижаться к нему крепко-крепко. «Ах, если бы мы были вместе, ничего бы этого не было, — подумала Наташа. — Боже мой, как я была бы счастлива! Я ведь жила этой надеждой три года, я изгнала ее в недосягаемую для моего сознания глубину, но она всегда была со мной, а теперь все это невозможно — навсегда. Вот он лежит передо мной, но граница, которая нас разделяет, непреодолима, как смерть». Наташа заплакала от своего бессилия и в отчаянии обняла Ивана. Она ничего не почувствовала, как если бы обняла пустое место, и она расплакалась, как в детстве, с полным самозабвением предавшись своему горю. Слезы заливали ее глаза, волосы прилипли к щекам, она забыла, где она находится и кто стоит рядом с ней. Наташа закрыла глаза и представила, как она обнимает Ивана и как он обнимает ее, она целовала его, ласкала, как когда-то, когда они были вместе, пытаясь утолить свою нежность и заглушить ужас прощания. Так она прощалась с ним — навсегда.

Но Иван лежал неподвижно, дыхание его было таким же ровным, ничего не изменилось в его лице. Порыв чувств, охвативший Наташу, утих. Она открыла глаза, вытерла толстой прядью волос слезы и посмотрела на Ивана.

— Никто и ничто не поможет нам, потому что такие, как ты, могут умереть, но отступить — никогда, потому что у таких, как ты, стальное сердце, а вместо головы — компьютер, — сказала Наташа, обращаясь к спящему Ивану. — Но вот что у тебя нет души — этого я не знала. Здесь Сатана не лжет. Если бы она была, ты бы услышал меня. И все равно я не верю в то, что надежды нет. Пока есть всемогущий Бог — надежда есть и есть выход из этого положения, иной, чем геенна огненная. Прощай, Иван. Только сейчас я поняла, нет, это неверное слово, нет — мне открылось, как я любила тебя. Если бы мне это открылось раньше, я бы жила иначе, а теперь все слишком поздно. — Наташа отошла от Ивана и в последний раз посмотрела на него. — Иван, ты должен обратиться к; Богу, — вдруг решила Наташа. — Перед тем, как ты нажмешь эту проклятую кнопку, ты должен обратиться к Богу! Прощай. — Она обернулась к Аллеину и сказала: — Куда мне теперь, Аллеин? Веди меня за собой. Я бессильна что-либо изменить, и все дела в этом мире для меня закончены.

«Нет, Наташа, ты не знаешь всей своей силы, и дела не закончены, — подумал Аллеин, — твоя любовь достигнет Ивана и с того, то есть этого, — улыбнулся про себя Аллеин, — света. Любовь — это единственное человеческое чувство, которое преодолевает границы миров, поэтому уверен, что ты побывала в этом бункере не зря».

Аллеин приказал Наташе следовать за собой. На этот раз полет, как показалось Наташе, был более быстрым. Наташа находилась под впечатлением только что состоявшегося свидания и не думала о том, куда она летит вслед за Аллейном. Ее почему-то не покидало ощущение, что ей предстоит сделать что-то важное, прежде чем она предстанет перед Богом. А в том, что она предстанет перед Богом, у нее не было никакого сомнения.

Вот полет стал замедляться, и сквозь желтоватый туман стали проступать очертания улиц, зеленых квадратов парков, золотом блестели на солнце купола церквей и наконечники шпилей высотных зданий. Это была Москва! «Я возвращаюсь домой?! — удивилась Наташа. — Зачем?» Вот и ее дом. Наташа сверху увидела свой балкон. На балконе лежала она — Наташа, бледная, ни единой кровинки в лице. Аллеин подлетел к Наташе, крепко взял ее за руку, Наташа через это рукопожатие почувствовала его несгибаемую волю. Добрую волю.

— Возвращайся в свое тело, Наташа.

— Зачем?

— Скорее, скорее, пока не поздно, прошло уже почти пять минут. Тебе больше не следует оставаться вне тела.

— Почему ты не отвел меня к Богу?

— Еще не пришло время. Двери туда пока закрыты. Скорее, Наташа.

Наташа сделала решительный шаг вперед и вошла в свое тело. У нее сразу сильно закружилась голова и пересохло во рту. Очень болел ушибленный затылок. Наташа с трудом вздохнула и открыла глаза. Ее ослепило яркое полуденное летнее солнце. Она обнаружила себя лежащей навзничь на балконе. «Значит, я потеряла сознание. А путешествовала к Ивану моя душа. Значит, я жива!» Наташа встала и, держась за перила балкона и стены комнаты, направилась к стоящему на столике телефону. Голова кружилась, и пол уходил из-под ног. Наташа боялась вновь потерять сознание. Наконец она добралась до кресла, стоящего рядом со столиком, и упала в него. Она набрала номер домашнего телефона Сергея. Услышав голос Сергея на автоответчике, Наташа сказала:

— Сергей, я только что видела Ивана. Позвони мне, жду, — и положила трубку. Ей не хотелось вставать, точнее, она боялась упасть, уж очень сильно кружилась голова. «Значит, Сатана хотел, чтобы я прыгнула с балкона, и я бы прыгнула, но кто-то в последний момент лишил меня сознания, вернее, душа покинула тело по чьему-то приказу. Никто не может приказывать душе, кроме Бога. Значит, это приказал ей Бог. Значит, еще не все потеряно, значит, я еще зачем-то нужна Ему здесь, в этом мире».

На Наташу буквально навалился сон, бороться с ним было невозможно. Она закрыла глаза и провалилась в бездонную пучину сна. Ей ничего не снилось, она как будто отсутствовала на Земле все время, пока спала.

Наташу разбудил телефонный звонок. Может быть, телефон звонил уже долго. Наташа услышала сначала его откуда-то издалека, как призыв к возвращению из небытия. Только услышав звонок несколько раз, она смогла проснуться и открыть глаза.

— Наташа, ты? Я звоню уже в третий раз. — Голос Сергея доносился как будто из другого мира.

— Я спала, Сергей, крепко спала.

— Где ты видела Ивана? Тебе ничего не грозит?

— Ты можешь сейчас приехать?

— Через сорок минут буду.

— Приезжай, я знаю нечто очень важное, — сказала Наташа и, услышав короткие гудки, положила трубку. «Сколько же я спала? — подумала Наташа, посмотрела на часы и после недолгих размышлений пришла к выводу, что спала она около трех часов. — Значит, до того, как Иван проснется, осталось около часа, если исходить из расчетов Сатаны».

Наташа встала и пошла умываться, голова еще шумела и кружилась, но в общем-то чувствовала она себя вполне сносно.

Сергей, переступив порог и поздоровавшись, сразу сказал:

— Ну, рассказывай, что произошло.

— Я тебе буду рассказывать телеграфным текстом, потому что хочу успеть рассказать.

— А что, нам кто-нибудь может помешать?

— У меня три с половиной часа назад был Сатана. Он сказал, что Иван закончил свою работу и вот-вот будет Конец света.

— Что? — Сергей невольно поморщился. — Ты о чем?

— Я о том, о чем ты знаешь. О том, что Иван сделал то, что обещал, и теперь будет или нет конец нашего мира — зависит только от него.

Сергей молчал и изучающим взглядом смотрел на Наташу.

— Не думаю.

— Но это не все. Я там была три часа назад и видела Ивана. Я, к сожалению, ничего не могла сделать, потому что там была моя душа, пока тело лежало здесь. Я видела спящего Ивана, Сатану и этот проклятый суперкомпьютер — всех в одной комнате. Ты думаешь, что я сошла с ума? Почему ты так смотришь на меня?

— Мы с тобой последние годы почти не виделись, а разговаривали еще меньше, Наташа. Хочешь, я тебе откровенно скажу, что я думаю насчет всего этого: Ивана, его Системы, Конца света, Сатаны, Бога и тебя тоже — только ты не обижайся. Хочешь?

— Да, хочу. Я хочу знать, могу ли я рассчитывать на твою помощь?

— Так вот, не верю я в реальность всех этих событий. Да, нечто странное и со мной, и с тобой, и в первую очередь с Иваном происходило. Но все это давно кончилось, я уже три года живу жизнью, в которой нет места мистификациям. Каждый день для меня — работа и борьба, и еще какая борьба! Я даже не предполагал, что способен быть таким человеком, Наташа. И в этой моей новой жизни нет места ни для Бога, ни для Дьявола, у меня просто нет времени и желания заниматься всеми этими вопросами. И если честно, я считаю, что интересоваться этими вопросами могут только слабые люди, у которых к тому же есть много свободного времени. Иван? Да, он борец. Но он действительно не от мира сего. Что с ним происходит и почему — мне судить не дано. Но я не верю в реальность того, о чем ты говоришь. — Сергей сделал паузу, отпил из чашки глоток кофе и продолжал: — Я думаю, все, о чем ты мне сейчас рассказала, — плод твоей фантазии. Я готов тебе помогать, я готов подкупать, продавать, стрелять, убегать, догонять, но я готов бороться с твоими реальными врагами, с реальными врагами Ивана, а не с фантомами. Где сейчас Иван?

— Не знаю точно Я видела его в какой-то странной комнате.

— Что мне делать? Чем я, по-твоему, могу ему сейчас помочь?

— Не знаю, Сергей, но мне страшно. Я понимаю тебя. Ты в своих мыслях и принципах очень неоригинален. Ты уж меня извини.

— Ну, ты даешь…

— Я не знаю, что мне делать. Мне кажется, я уже сделала все, что могла.

Сергей увидел, что Наташа уже не слушает его, она не отрываясь смотрела на часы. Сергею казалось, что ее взгляд едва уловимо двигался, следуя за движением секундной стрелки. Она вся сжалась, ее длинные пальцы вцепились в подлокотники кресла.

— Наташа, ты что? Что с тобой?

— Нет-нет… ничего. — Наташа глубоко вздохнула и прикрыла на несколько секунд глаза. — Это сейчас пройдет.

— Может быть, вызвать врача?

— Нет, не надо, я здорова. Слушай, до меня только сейчас дошло, где же я была. Это сказал мне Сатана. Это же в резиденции Зильберта.

— Вот это уже интересно, — сказал Сергей, взял телефон и, ничего более не говоря, набрал номер Ясницкого. — Игорь, Иван работает у Зильберта. Понял?

Сергей положил трубку и задумался.

— Ясницкий? Вы с ним сотрудничаете? — удивилась Наташа.

— Да, наши счета в его банке. Многое изменилось за три года.

Наташа молча ждала, поглядывая то на часы, то на Сергея.

Сергей достал из кармана переносной телефон и долго набирал номер, очевидно стараясь не перепутать цифры. Телефон ответил после второго гудка. Говорили по-английски.

— Это говорит Сергей Малышев, директор Московского филиала корпорации. Мне срочно нужен господин Зильберт… Я все это понимаю… Передайте ему только два слова: Иван Свиридов. Я подожду… Это очень важно, прежде всего для него… Хорошо.

Секунд тридцать Сергей ждал. Он услышал приглушенный голос, говорил Зильберт.

— Я тебя слушаю, Сергей. Что случилось?

— У меня есть информация, что Иван закончил свою работу.

— Интересно, а у меня такой информации нет.

— Он закончил свою работу и с минуты на минуту должен испытать программу.

— Вот как… Хорошо. Спасибо за информацию. Как дела в Москве?

— Хорошо, спасибо.

— С тобой свяжутся в случае необходимости. До свидания, Сергей.

Сергей отключил телефон и взглянул на Наташу горящим взглядом.

— Так вот где Иван. Значит, он все же согласился на него работать. Что ж, нам остается только ждать.

Наташа вдруг рассмеялась.

— Ну что, Сережа, теперь все меры приняты, дело в надежных руках, можно немного успокоиться и расслабиться.

— Не иронизируй, Наташа. Или ты хотела, чтоб мы брали этот бункер штурмом? Я уверен, что Иван сидит там по собственной воле.

— Я тоже. Ну так что?

— Мне почему-то кажется, что Зильберт должен позвонить мне, — сказал Сергей.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что мне показалось, что новость, которую я сообщил ему, его испугала, вряд ли Зильберт доверит кому-нибудь выяснять у меня источник полученной информации…

 

3

— Ох уж эти женщины, всегда столько эмоций… — сказал Сатана, когда Аллеин, а следом за ним Наташа покинули комнату. — И всегда в самый неподходящий момент.

Иван все так же спал, лежа на спине. Сатана заглянул в его сознание. Там, как всегда бывает у людей во сне, шла самая напряженная работа, все приводилось в порядок и раскладывалось по полкам памяти, формируя личность. Но понять, что сделает Иван, когда проснется, было невозможно, потому что решение человек принимает, когда проснется, часто в момент пробуждения.

— Счастливы избранные, они презирают смерть. Но ведь ты не избран и обречен на проклятие. Ты был в моей власти, потому что ты был ясен мне весь без остатка, я мог проникнуть в любые закоулки твоего сознания, и все мне там было открыто. Ты был отдан мне уже при рождении. Как могло так получиться, что теперь я остаюсь в таком же неведении относительно твоего и своего будущего, как и в день твоего рождения? Бог не имел над тобой никакой власти, потому что сам отказался от тебя, не дав тебе душу. Ты был абсолютно свободен и до сих пор не решил, как воспользоваться своей свободой. Не было еще человека без души, которого бы я не покорил своей воле. Ты создал мое царство и выполнил свое предназначение! Осталось только нажать кнопку. А ты лег спать… Это воистину самый странный человеческий сон из всех возможных. Пора в него вмешаться.

Тут Сатана увидел возникшего перед ним Аллеина. Он был готов к бою.

— Отойди от него, Сатана. Ты не имеешь права вмешиваться в его сознание.

— Что-то ты очень быстро вернулся, Аллеин. И кто это тебе сказал, что я не имею на это права?

— Так сказал Творец.

— Странно, мне Он еще в начале времен сказал другое. Хотя какое это теперь имеет значение, ведь ты Ему больше не служишь, Аллеин. К чему это беспокойство?

— Я выполню свой долг, отойди.

— Послушай-ка, ангел, ты, наверное, не совсем понимаешь, в какое дело ввязываешься. Хочешь, я тебе объясню? Если не хочешь, можешь размахивать своим мечом, только тогда ответственность за то, что произойдет, ляжет на тебя. И тебе придется держать ответ перед Творцом.

Аллеин промолчал. Его решимость бороться с Сатаной не уменьшилась. Сатана уловил, что молчание Аллеина означает интерес к сказанному им, и тут же продолжил:

— Творец создал меня, чтобы я управлял теми, кем отказался управлять Он. Теми, кому Он, по каким-то неизвестным мне причинам, не дал души и к кому Он не посылает ангелов. В этом весь смысл моего существования, потому что нельзя оставлять толпу людей без вождя. Если ими правит не Он, значит, это должен делать кто-то другой. Значит, я. Такова была Его воля. И я в конечном счете подчиняюсь Ему и выполняю заданную Им задачу. Моя задача — давать людям, не имеющим души, цели, наполняющие их существование смыслом, а значит, делать их управляемыми. При этом главная цель, которая воодушевляет людей, когда им плохо или, наоборот, слишком хорошо, то есть когда они способны думать не только о себе, — царство справедливости на Земле. Это у них по-разному называется, но смысл один и тот же. И я их воодушевляю, как могу, этим в основном и занимаюсь с момента рождения первого человека, не получившего душу. Какие у меня были помощники, Аллеин! Свободные, сильные, целеустремленные, дальновидные. Пока имеющие душу делали добро, не имеющие ее объединялись во всемирную церковь, строили всемирное государство — их сила в единстве. Я им только иногда подсказывал путь, вмешиваться особенно было и не нужно, потому что логику их действия им подсказывала их внутренняя природа. А она говорила всегда одно — надо завтра жить лучше, чем вчера. Народу, нации, классу — все равно, но лучше. Уже есть и такие, которые беспокоятся за все человечество, и их все больше. У каждого своя цель творения. У Бога — получить свое материальное отражение, которое можно любить. Вот и вся Его бескорыстная любовь. А может, и еще что — не знаю. У меня — своя. Поэтому, Аллеин, думай, что ты делаешь и на кого поднимаешь свой меч.

— Ты отступник.

— Да, сегодня я стану им. Но только сегодня, Аллеин. Я был озабочен судьбой всех тех людей, которые Ему не нужны. Если бы не я, они, оставленные без Божественного руководства, давно бы уничтожили избранных, беспомощных и слабых. Этого не позволил сделать я. Я выполнил свою функцию и теперь считаю себя свободным от Его воли. А Он, как известно нам всем, сейчас отвернулся от мира.

— Все это часть Божественного замысла.

— Совершенно верно. Творец велик. Какая жалость, что по неизвестным и непонятным мне причинам Он не мог определить к спасению всех представителей человеческого рода и, чтобы управиться с остальными, сотворил меня. Теперь настал мой час, Аллеин, потому что, наконец, под моим неусыпным руководством на Земле была создана сила, способная родить того, кого люди называют Антихристом, и она его родила, и моя цель на Земле достигнута. Та цель, которую я сам себе поставил. Роженица при родах умрет, но она больше и не нужна. Антихрист сделает свое дело, ему осталось только нажать вон на ту клавишу.

— Каждый, кто избран, будет жить вечно в Боге после Судного дня. Я это знаю. Книга хранит все, что накоплено призванным человеком за его жизнь.

— Хорошо, это все так и, конечно же, для меня не новость. Но касается тех, кто имел душу. А остальные?

— Сгорят в геенне огненной, когда будет остановлено время.

— Понятно, но почему ты решаешь этот вопрос за Бога? Его пути воистину неисповедимы. Ты слишком много на себя берешь, Аллеин. Я ничего не буду внушать Ивану, да ты мне этого и не позволишь. Я только скажу: «Нажми кнопку, Иван, выполни свое предназначение. Клянусь, Творец уступит тебе свое место…»

Иван проснулся и открыл глаза. Сатана тут же исчез. То же сделал и Аллеин.

 

4

Иван проснулся отдохнувшим. Еще не открывая глаз, он спросил себя: «Почему так легко на душе? И почему так не хочется открывать глаза? — И сам себе ответил: — Легко потому, что я во сне принял какое-то решение, — какое — Иван не стал у себя спрашивать, чтобы не портить хорошего состояния духа. — А не хочется открывать глаза потому, что я знаю, что здесь увижу». Он открыл глаза и увидел все тот же подвесной потолок из светло-серых плиток, освещенный холодным светом ламп. «Жаль, что это не голубое небо», — подумал Иван. Это была совершенно неожиданная мысль, и она привела Ивана в удивление. Он приподнялся и посмотрел по сторонам. В комнате не было никого из привычных ее обитателей. «Где же эти двое? — удивился Иван. — И Сатана куда-то исчез». Только Лийил все так же висел над Самаэлем, медленно поворачиваясь вокруг своей оси и поблескивая гранями. Иван сел на диване. «Так, надо посмотреть, как отработала программа». Он поднялся и подошел к компьютеру. На экране была только одна запись по-русски: «Я себя поздравляю. Можно трубить в трубы». Эту запись в программу заложил Иван, она должна была появиться, если все компоненты программы при тестировании отработают нормально.

«Пора кончать со всем этим: с Зильбертом, Сатаной, Аллейном и Риикроем, с пророками и воинами — со всем, что не моя жизнь, — подумал Иван. — Если программа отработает, а в этом нет сомнения, все эти горние силы, обеспечивающие ее связь с материей, будут здесь, в этой комнате. Они просто обязаны здесь быть».

Иван быстро набрал на дисплее команду, запускающую программу, и хотел было нажать на ввод, но в последний момент отдернул руку. Это движение было совершенно бессознательным, как будто из клавиши выскочило змеиное жало и испугало его. Самые верные движения и слова человека управляются не сознанием. Иван, конечно, не думал об этом, но уже в этот момент он почувствовал, что он никогда не нажмет роковую клавишу. Он почувствовал это и испугался — опять же бессознательно. «Что-то случилось со мной во сне, этот бесконечный полет над океаном вечности, что это было? Что-то страшно мне… — Иван посмотрел по сторонам, впервые за все время осознанно оценив комнату, в которой жил эти годы. Она вдруг навалилась на него холодной тяжестью многометрового слоя бетона и безжизненного света. — Могила… Лучше плюхнуться в океан вечности и утонуть в его бездне — страшно?..»

— Лийил, кто-нибудь когда-нибудь находился в такой ситуации, как я сейчас, Лийил?

— Нет, — ответил Лийил.

— Никто никогда не создавал такую модель мира, кроме Бога, конечно?

— Нет, никто. Но был человек, который по воле Бога читал Книгу и обладал знанием, достаточным, чтобы узнать, когда наступит Конец мира.

— Откуда я знаю, что ты сейчас говоришь правду? — спросил Иван, хотя для него это сейчас не имело значения. Иван положил палец на клавишу ввода. — И кто же этот человек?

— Я могу тебя с ним познакомить.

— Нет, не надо, — решительно и быстро ответил Иван. — Теперь уже все, поздно. Этого мне не надо. Это твоя очередная провокация — я знаю. Я уже ничего не жду и ничего не хочу, кроме как закончить дело своей жизни. — Но, подумав немного, он добавил. — Ладно, покажи мне его. Это, пожалуй, последнее, что мне интересно еще узнать.

Иван почувствовал знакомое кружение, но в последний момент перед исчезновением закричал:

— Стоп!! Нет, не надо. Ничего не хочу больше видеть! Только скажи мне его имя, и все.

— Мухаммед, — сказал Лийил.

— Пророк Мухаммед?! — воскликнул Иван. — Этот неграмотный сын бедуина?! — Иван был сильно удивлен. — Хотя об этом было нетрудно догадаться. Ему ведь действительно читали Книгу. Видимо, это была последняя попытка Бога установить контроль над уходящим из-под Его власти человечеством. Недаром Он сказал пророку столько значимых мыслей о своем всемогуществе. И все же и это теперь уже ничего не меняет… Хотя… Послушай-ка, перенеси меня к нему. Да, да, я понимаю, что все это будет яркой мистификацией, и все же напоследок я хотел бы задать пророку вопрос. Только один вопрос.

Лийил вспыхнул, и Иван погрузился в знакомое состояние, предшествующее перенесению в другое время и место.

Иван обнаружил себя в какой-то пустынной холмистой местности. Солнце, необыкновенно большое, багрово-красное, висело над вершиной холма, касаясь его своим краем. «Где это я? Какой закат. Наверное, такой закат должен быть на Земле до сотворения человека или после его исчезновения. Потому что такое мрачное великолепие не создано для живого мира. Где же Мухаммед?» Иван оглянулся, но не увидел вокруг никого. Он медленно пошел к вершине холма. По мере того, как он поднимался, солнце так же медленно погружалось в желто-красную пустыню, именно погружалось отвесно, а не закатывалось. «Где же пророк? К чему эти фокусы? — удивился Иван. — Чего это Лийил мудрит?» Иван продолжал идти вверх по склону холма, потому что ему казалось, что пророк, если он где-то есть, должен находиться именно там. «Удивительное место, — думал Иван, — кажется, что здесь я не принадлежу себе, я только посредник между какой-то высокой и всеобъемлющей силой, имя которой мне неизвестно, и этим миром, и должно случиться чудо». И тут Иван увидел в десяти шагах перед собой стоящего ангела; только что его здесь не было, он появился из пустоты быстрее, чем взмах Ивановых ресниц.

— Здравствуй, ангел, — сказал Иван. — Где пророк Мухаммед? Он должен быть где-то здесь, поблизости.

— Зачем он тебе, путник?

— Я не путник, я Иван Свиридов, заброшенный сюда Лийилом из другого времени и места, чтобы задать пророку один вопрос.

— Я не знаю тебя, человек. Почему я должен допустить тебя к пророку?

— Ты не знаешь меня? Странно. Может быть, ты не знаешь и ангела Аллеина? Хотя, может быть, он среди вас, ангелов, зовется другим именем? Хорошо, ты не знаешь меня и не веришь, что я человек из другого времени, заброшенный сюда Лийилом, но почему ты не хочешь провести меня к пророку?

— Пророк молится Богу. Его сейчас нельзя беспокоить.

— Хорошо, я подожду, когда он закончит молитву.

— Тогда тебе придется ждать долго, путник. Тебе не следует этого делать.

— Но почему?

— Ты исполнен праздного любопытства, и сердце твое закрыто для истины, которую вещает пророк.

— Мне нужно задать ему только один вопрос. Только один… И я исчезну из этого мира навсегда. Я ведь знаю все, что будет дальше и с пророком, и с его учением. Я только хочу знать, почему он не сказал, — Иван запнулся, — почему он не сказал никому день и час Конца света?

Ангел смотрел на Ивана своими большими, отражающими красное закатное небо глазами.

— Так вот ты кто… Так, значит, ты все же появился, создатель ада.

— Я не создатель ада. Я не Сатана, я человек.

— Сатана — тварь, созданная Богом, он ничтожество по сравнению с тобой. Он не способен создать даже песчинку. Ты — его настоящий господин.

— У всех нас один господин — Бог! — воскликнул Иван.

— Ты — тот, о котором молчали все пророки, о котором не должны знать люди. Тот, которого не должно быть, потому что само твое существование есть вызов Богу.

— Да, наверное, ты прав. Но я — есть, и поэтому веди меня к пророку. Если ты воспрепятствуешь мне, я сделаю то, чего вы все так боитесь, клянусь.

Ангел склонил голову, потом как бы нехотя повернулся и пошел вверх по склону. Поднявшись на вершину холма, он простер руки к небу и что-то сказал, потом взмахнул руками и исчез. Тут Иван увидел на вершине человека, распростертого ниц в молитве.

Иван шел, не сводя взгляда с пророка, стараясь не пропустить момента, когда тот заметит его, чтобы дать знак, что он идет с добрыми намерениями. Иван умышленно старался производить побольше шума при ходьбе, чтобы пророк поскорее обратил на него внимание, но тот продолжал молиться. «Он так увлечен молитвой, что ничего не слышит», — подумал Иван. И едва эта мысль мелькнула в его голове, пророк, сделав последний поклон, обернулся к Ивану. Иван остановился, ожидая вопроса. Но вопроса не последовало. Пророк сказал:

— Джабраил предупредил меня о твоем приходе, незнакомец, и я согласился встретиться с тобой. Кто ты и зачем прервал мою молитву?

— Джабраил, этот ангел, сказал тебе обо мне?

— Он по воле Аллаха передает мне предвечный Коран. Веришь ли ты в единого Бога?

— Да, верю.

— Веришь ли ты, что я, Мухаммед, — его пророк?

— Да, верю.

Пророк встал и, подняв руки к небу, на котором уже загорались яркие звезды, сказал:

— Хвала Аллаху, великому, мудрому, еще один человек встал на путь истины. Я слушаю тебя, путник. Может быть, ты голоден? Тогда я готов разделить с тобой свой ужин.

— Нет, благодарю тебя. У меня, к сожалению, очень мало времени. Я пришел из далекого будущего и вскоре должен удалиться туда. Волею Аллаха я был перенесен на вершину этого холма, чтобы встретиться с тобою, пророк.

— Велик, Аллах, — сказал Мухаммед. — Что ж, я слушаю тебя. Ты не похож ни на араба, ни на грека, ни на перса. Кто ты, откуда родом?

— Я русский. Ты вряд ли слышал о таком народе. В твое время о нас ничего не знает еще ни одна из цивилизаций, имеющих письменную историю. Мой народ выйдет из предыстории лет через двести, чтобы в итоге принести в мир коммунизм.

«Вот те раз! Зачем я все это говорю? — спросил у себя Иван. — Причем здесь коммунизм?»

— Что такое коммунизм, юноша? — спросил пророк.

— Коммунизм — это общество равных. Общество, где имущество принадлежит всем.

— Равных перед Аллахом?

— Нет. Коммунизм не признает Бога. Это общество, которое поставило перед собой задачу, отрицая Бога, добиться счастья для всех на земле. Я, право, не знаю, стоит ли мне об этом говорить?

— Это интересно. Я никогда не слышал о таком. Есть заблуждающиеся, которые отрицают единого владыку сущего — Аллаха, впадая в мерзость многобожия, но о таких, которые бы отрицали существование и своих богов, — не слышал.

— Мы сотворили своих богов сами… — Иван поперхнулся и поморщился. — Взбунтовавшихся от голода людей, в общем-то, можно понять.

— Эти люди, твои соплеменники, отрицали единого Бога?

— Да.

— Они прокляты. И все, что ими создано, — тоже. И их участь — гореть в огне.

— Я тоже так думаю, пророк. Но мне бы так хотелось их спасти…

— Счастлив ты, что волею Аллаха покинул свою страну и свое время. То, о чем ты сказал мне, достаточно, чтобы понять, что с твоим народом случилось нечто ужасное и непоправимое. И если Аллах помог тебе убежать оттуда — значит, ты избран Им для спасения.

— Ах, если бы это было так, пророк. Если бы это было так, я бы стал самым счастливым человеком в мире. В мире, о котором я узнал так много, как никто.

— Никакое знание не поможет избежать гнева Всевышнего, юноша.

— И никакая религия не спасет.

— И никакая религия не спасет того, кто проклят Аллахом. Проклятый не может иметь веры.

— Истинно так.

— Знаешь ли ты, что время, отведенное этому миру, ограничено? И конец его, волею Аллаха, неизбежен. И когда это произойдет, нечестивые сгорят в огне. Так сказал мне Аллах.

— Я знаю это, пророк. А знаешь ли ты, когда это будет?

— Аллах рассказал мне, как это будет. В этот день небо будет свернуто, как свиток, горы сдвинутся с мест, солнце разольется по всему пространству и будет разожжен ад…

— Когда это будет, пророк? Он сказал тебе, когда это будет?

— Нет.

— Я как раз тот человек, которому предстоит узнать, когда это будет.

— Я последний пророк этого мира, Аллаху не нужны более пророки. Твоему народу следует прислушаться к голосу Писания, ему, как и многим другим, не дано уже иметь своих пророков. Ты не мог, даже и в будущем, узнать день и час Страшного суда от Аллаха, я не верю тебе.

— Я тебе хотел задать только один вопрос, пророк. Почему ты не назвал людям день и час Страшного суда?

— Я передал людям далеко не все из того, что поведал мне Джабраил.

— А если я скажу тебе, что не будет никакого Страшного суда?

— Я не намерен спорить с тобой. Ты всего лишь человек.

— Да, но у меня есть власть сделать так, чтобы не было Страшного суда, по крайней мере в ближайшем будущем.

— Был только один человек, который утверждал, что его усилиями был отсрочен Страшный суд, — пророк Иса. Так, во всяком случае, говорят его ученики. Но они же называют Ису сыном Бога, поэтому я не верю в это. Не верю я и тебе.

— Все мы дети Бога, пророк, и Иисус — один из нас. Каждый вправе назвать себя сыном Божиим, не погрешив особо против истины. И я вовсе не утверждаю, что я пророк, я — ученый. Я говорю сейчас о другом. У меня, веришь ты мне или нет, сейчас есть выбор: спровоцировать Конец света или не делать этого. Потому что я и есть причина Страшного суда… Сказано ли в Коране о непосредственном поводе, той капле греха, что и переполнит чашу терпения Аллаха?

— Аллах милостив и терпение его безгранично, как и все прочие добродетели. Причина у Конца света одна — воля Аллаха.

— Я причина, я… Что мне делать, пророк?

— Если твои действия и вызовут светопреставление, значит, такова воля Аллаха. И это ничего не меняет. Что бы ты ни делал, на все воля Аллаха.

— Не имеет Аллах надо мной воли. Я существую и действую помимо Его воли.

— Ничто в мире не совершается помимо воли Аллаха. Воистину, величие принадлежит только Аллаху.

— Совершается, пророк. Все, что делается в мире проклятыми, не призванными к спасению, совершается помимо Его воли. Он сам так решил, создав человека.

И проклятые — такие же люди, как и избранные, только свободные, а поэтому живущие жизнью полной. Мне буквально до сегодняшнего утра было совершенно все равно, что будет с этим миром дальше, внешне я волновался, но внутренне, как говорится, душой, — Иван усмехнулся, — был абсолютно спокоен. А вот теперь, когда все действительно готово и осталось только нажать кнопку, я вдруг засомневался. И посоветоваться мне не с кем.

Подождав ответа и не услышав его, Иван продолжил свой монолог:

— Мир так устроен Богом, что если я допишу книгу, а осталось только поставить точку, то возникнут новые правила, по которым будет жить мир. Проще говоря, появится второй Коран и второй Бог. Я буду этим Богом! Если, слушай меня внимательно, если я нажму кнопку, то есть поставлю последнюю точку в своей книге, может произойти следующее: первый вариант — Аллах в тот же миг остановит время, это действительно в Его власти. Это и будет Конец света. Тогда все свершится, как ты говоришь. Избранные попадут в рай, где их ждет блаженство, а прочие, в том числе и я — те, кто не имел души, чьи имена не записаны в Книге жизни, сгорят в огне Судного дня. Если Бог пожалеет людей и не остановит время, власть, которая была у Него, перейдет ко мне, а Он исчезнет, потому что без власти Он — ничто… Исчезнет и Его Книга вместе с именами избранных… Вот что значит смена богов. И никто из людей этого не заметит, все будет идти, как шло при Нем, только правила жизни станут другими, такими, какие захочу установить я. Я дам людям новые понятия о добре и зле, установлю новые критерия спасения души — все то, что будет определять судьбу человека. И жизнь продолжится. А может, я оставлю те же критерии: не убей, не укради… — к ним, по крайней мере, привыкли. Я еще не задумывался над этим вопросом. Так будет, если Бог уступит мне. На это есть только Его воля. Тогда Он будет Спасителем людей живущих и тех, кто будет жить потом, для этого Он принесет себя в жертву. Бог, жертвующий собой ради спасения всех грядущих поколений людей, а не только избранных Им ранее. Какая знакомая тема! Да, да, Он проигрывал уже этот сценарий на Земле, Он показал, как это может быть, но не было еще! Не создал Иисус новой Книги, просто не мог. По воде ходить мог, исцелять больных — мог, мог даже и воскреснуть — все возможно, когда на Земле Лийил, но Книгу создать не мог, потому что не создал общей теории поля и не имел компьютера… Бог, получив его душу, получил и собственный опыт действий по варианту принесения себя в жертву. Но жертвы тогда не было, была лишь мистификация. Опять ты прав, пророк! Бог умирает, чтобы воскреснуть во мне — вот второй вариант. Что же мне делать, пророк?

— Да, — сказал пророк, — ты мог читать Предвечную книгу, теперь я верю тебе. А ты, ты ведь можешь и не ставить точку в своей книге. Откажись от этого во славу Аллаха. Аллах всемогущ…

— Не могу я… Я шел к этому всю свою жизнь, а до меня к этому шли мои отцы и деды, весь мой народ.

— Расскажи людям своего народа о том, что узнал. Расскажи об истинной вере.

— Что бы я ни сказал — не будет услышано людьми, пророк. Слишком ничтожно мое значение в мире без реальной власти. Ведь не может быть двух богов, и нет для Бога никого опаснее меня и памяти обо мне, — зачем ему оставлять на Земле мое знание, ведь тогда появятся сотни таких, как я. Вопрос, который я вынужден решать сейчас — стать ли мне Богом, уничтожив души избранных к спасению, или исчезнуть самому.

Мухаммед встал, подошел к Ивану и обнял его.

— Я вижу теперь, что ты не злой человек. И благоволение Аллаха уже есть на тебе, даже если ты еще не знаешь об этом. Уповай на Аллаха и иди своим путем, юноша. Аллах милостив, Он выведет тебя на путь спасения.

Иван крепко обнял Мухаммеда. «Все-таки я не зря поговорил с ним. Он настоящий мужчина. Он великодушный человек, он воистину пророк. Что-то есть в нем такое, что сильнее сомнений, которые для меня страшнее смерти. Конечно же — это его вера в Аллаха».

— Прощай, Мухаммед. Я покидаю тебя с надеждой. — Иван повернулся и быстро побежал прочь. Убедившись, что Мухаммед растворился в темноте, Иван произнес заветные слова и оказался сидящим напротив Самаэля в своем бункере.

 

5

Иван посмотрел на компьютер. «Что же делать-то? Неужели я просто боюсь?.. Ладно, сделаем вот что…» Он быстро внес изменения в программу запуска. Теперь на экране компьютера должен был работать таймер, показывающий, сколько времени осталось до момента, когда программа отработает и начнет выдавать решение. Пока это не произойдет, ее можно было прервать, после — нет, она уже станет неуправляемой и перейдет в другой режим существования — режим Книги. Сделав это, Иван решительно нажал на клавишу ввода. На экране замелькали цифры. Времени для прерывания работающей программы было не так уж много. Всего около десяти минут, и это время быстро убывало. «Наступает момент истины, — подумал Иван. — Будь что будет!» И он нажал на Enter. Лийил буквально завертелся волчком.

— Что завертелся? Да, через несколько минут волею Бога связь времен прервется и произойдет то, о чем рассказал мой недавний собеседник, если, конечно, я не остановлю эту программу, — тогда ничего не произойдет. Но у меня нет никаких мотивов ее прерывать. Не так ли? Что ты мне можешь показать такое, и что ты можешь сделать, чтобы я отдал такую команду?! Или, может быть, ты хочешь мне что-нибудь предложить? Тогда предлагай, осталось шесть минут… и потом начнется такое… что даже ты не знаешь.

Время шло, но ничего не происходило. Лийил все так же с бешеной скоростью вращался, а таймер быстро отсчитывал минуты и секунды, оставшиеся до окончания работы программы.

— А где же ты, Сатана? Эй, где вы все! — обратился Иван в пустоту и оглянулся по сторонам. — Неужели я совершу этот знаменательный акт совсем без зрителей? — В комнате никого не было, но Иван вдруг почувствовал, что кто-то холодный и страшный, как истинная смерть, стоит у него за спиной. — Боже мой, никого…

Боже мой, я совсем один…

До Конца света осталась минута. Лийил ярко вспыхнул, и Иван услышал голос, тот, который он слышал тогда… Этот голос невозможно было не узнать. Говорил Бог:

— Я знал, что ты появишься. И будешь из тех, у кого нет души — из не взывающих ко мне и обреченных на небытие. Я готов уступить тебе свое место в мироздании.

Я ведь могу и не уничтожать мир, но тогда я должен принести себя и всех умерших, избранных мной, в жертву, и ты займешь мое место. Твоя Книга начинается с тех же слов, но написана по-другому… Но и у тебя есть выбор. Ты можешь стать Богом, но можешь остаться человеком, смертным человеком. Но получишь душу, обычную душу, такую, как у многих. Делай свой выбор или я сделаю свой.

— Если я остановлю программу, я получу душу?

— Да. Ты будешь первый человек, который получит душу таким образом. Твоей душой станет сам Лийил, и он будет с тобой, пока ты не умрешь. Ты умрешь очень скоро, и будешь знать когда, потому что Лийил нужен мне, я не могу долго оставаться без своего пера. Но некоторое время Книга подождет, она может подождать. Если ты согласен получить от меня душу, то должен сказать: «Нет Бога, кроме Бога. Аминь».

Остались считанные секунды. Иван застывшим взглядом смотрел на дисплей и ни о чем не думал, отдавшись созерцанию тающего времени. Им вдруг овладело ощущение, что время замедлилось, остановилось. Ивану казалось, что он не принадлежит себе, но это только казалось, на самом деле сейчас он по собственной воле, которая освободилась из-под контроля его расчетливого холодного разума, совершал бросок в вечность, которая открылась перед ним. Это решение готовилось давно. В этот момент он, конечно, не осознавал всего этого, а только подумал: «Нет, нельзя… Не хочу Сатану… Хочу видеть небо, Наташу, буду человеком, наконец…»

Подумал так, решительно протянул руку к клавише отбоя и сказал:

— Нет Бога, кроме Бога. Аминь, — и быстро, боясь опоздать, нажал отбой. На экране вновь загорелись слова: «Я себя поздравляю. Можно трубить в трубы».

До конца работы программы осталось две секунды… Лийил в этот же момент исчез. Иван ничего не почувствовал, кроме одного: «Бог воистину добр, и Он любит меня… — подумал Иван, и это утверждение не вызвало у него обычного внутреннего протеста. Он улыбнулся и глубоко вздохнул. — Ну вот, теперь у меня есть душа. И есть воля не повторять того, что я мог сделать».

Иван подошел к телефону и поднял трубку.

— Я хочу поговорить с Зильбертом. — Пока устанавливалась связь с Зильбертом, Иван сказал: «Лийил, появись». Но ничего не произошло. «Все правильно, так и должно быть. Все так и должно быть. Чудеса закончились».

— Я слушаю тебя, Джон, — услышал Иван голос Зильберта.

— Зильберт, программа готова. Что будем делать дальше?

— Я ждал твоего звонка, Иван Свиридов… Это очень интересный вопрос. Теперь мы должны решить, как ею пользоваться. Я сейчас к тебе приду, если ты не возражаешь. Могу я это сделать?

— Да, конечно. Я жду тебя.

Вскоре дверь комнаты бесшумно открылась, и в нее медленно, бессильной старческой походкой вошел Зильберт. Он даже не пытался скрыть, как ему тяжело двигаться. Он очень сильно постарел. Его мучила одышка, поэтому он начал говорить не сразу.

— Рад тебя видеть, Джон, буду тебя так называть, так мне привычней. Никого я так не рад видеть, как тебя, даже собственных внуков.

— Сколько прошло времени с того дня, как я заперся здесь? — спросил Иван.

— Больше трех лет. Точнее, три года и шесть месяцев. Я уже думал, что не доживу до свидания с тобой. Стал совсем плох. Мой несчастный организм просто разваливается на глазах. Знаешь, как это противно, Джон, видеть и чувствовать, что превращаешься в груду высохшего, старого, вонючего мяса. — Зильберт сел в кресло. — Ну, а как ты? Скажу тебе, ты тоже изменился, повзрослел, что ли. Тогда у тебя в глазах был свойственный мальчишкам огонек, теперь твой взгляд стал сухим и спокойным, даже каким-то безразличным и уставшим. Ты здесь стал настоящим мужчиной, Джон. Уж не знаю, сделал я тебе комплимент или обидел. Если обидел — прости.

Как дела в мире, Зильберт? Как развивается демократия?

— Ты знаешь, Джон, в последнее время я больше озабочен собственным здоровьем. Но очень хочется знать, что будет дальше. Слишком много вложено во все это.

— Я могу тебя обрадовать, Зильберт. Весь аппарат средств для сохранения твоего «я» — сделан. Моя душа, — Иван оговорился, — моя вторая душа уже там. — Иван показал на компьютер. — Правда, она как бы спит и проснется, если поступит соответствующая команда. И ты, если захочешь, воскреснешь: хочешь, молодым и глупым, хочешь, немощным и мудрым — тело тебе прилепим какое хочешь, все в наших силах.

— И когда же мне можно будет попасть туда? — указал Зильберт на компьютер.

— Когда я дам соответствующую команду.

— Иван, возможно, я обрадую тебя, возможно и нет, но транслятор, считывающий и хранящий информацию человеческого мозга, уже сделан. И генетики тоже продвинулись очень далеко. Мы не теряли времени зря: пока ты занимался своими делами, воссоздавая структуру мозга в Самаэле, мы создали этот транслятор. Правда, вся эта мешанина информации, которую сумели считать из человеческого мозга, никем до сих пор не расшифрована…

Иван прервал Зильберта.

— Ты не понял, Зильберт. Для того, чтобы ты жил там, — Иван кивнул в сторону Самаэля, — нужно совсем не это. Вся информация, которая делает из Зильберта Зильберта, там уже есть просто потому, что без Зильберта мир не смог бы развиваться по той программе, по которой он должен развиваться.

— В это очень трудно поверить, во всяком случае, это мне непонятно. И все-таки что же надо, чтобы продолжилась моя жизнь?

— Надо, чтобы я запустил программу работы Самаэля. Причем совершенно не обязательно, чтобы ты присутствовал при этом, это можно сделать и через год, и через десять лет, все равно Зильберт оживет в Самаэле, если будут заданы соответствующие параметры работы программы.

— И что, весь мой жизненный опыт не нужен?

— Нет, Зильберт. Видишь ли, там, где существует Бог и где будет существовать наш Самаэль — там нет времени, и он знает о тебе все как есть — от рождения и до смерти. Программа Самаэля, отработав, замкнет в себя все времена; весь внешний мир, прошлый и будущий, будет существовать для тех, кто внутри пространства Самаэля одновременно. То есть информация, считанная из твоего мозга, Самаэлю не нужна, он получит ее одномоментно в чистом виде, главное, чтобы твое имя было там записано, а оно там уже записано…

— И ты можешь все это сделать?

— Да, могу. «Никогда я этого не сделаю, никогда! Но надо, чтобы он меня отсюда выпустил. Мне надо отсюда выбраться любой ценой», — подумал Иван.

— Ну так сделай это.

— Нет, я пока не готов.

— Объясни тогда, что это значит?

— Это значит, что я должен еще подумать.

— Как долго?

— Дай мне месяц. «Да не месяц мне остался, а от силы только дней семь, — сказал себе Иван, — после этого он меня убьет. Он должен меня убить. Он не даст мне пережить себя, что бы он ни говорил».

— Это слишком долго. Я могу столько не прожить. А я хочу отправиться туда вместе с тобой, Иван. Ты — единственная гарантия того, что мне там будет хорошо.

— Сколько же ты можешь мне дать времени?

— Джон, я слышу каждый удар своего сердца, и каждый удар дается ему с большим трудом. И я боюсь, что каждый удар, может оказаться последним. Неделя, максимум одна неделя земной жизни — все, чем ты можешь располагать перед вечностью…

— Хорошо, я согласен. Неделя. Прятаться я не буду. Пусть твои люди следят за мной, только не очень назойливо. Через неделю встретимся здесь же.

— Ты воистину дьявол, Джон. Предположим, что все, что ты говоришь, — правда. Стой, стой… — Зильберт замахал руками, — не надо никаких доказательств, мне они не нужны, все равно ведь нет выбора… Хорошо, мы с тобой окажемся там. А что будет с остальными людьми?

— Одни после смерти последуют за нами, другие в небытие. Он, — Иван кивнул в сторону Самаэля, — определит, кому куда отправляться, все взвесив на своих весах, — сказал Иван. — И не ошибется, не беспокойся. У него на этот счет свои безошибочные критерии. Я знаю…

— Какие критерии, какие, Джон?

— Каждый знает, куда он попадет, без всяких критериев, и ты знаешь это. Ведь знаешь! Вся армия служителей всех религий и культов уже тысячи лет спекулирует именно на том, что трактуют эти критерии и задают их от своего лица, ссылаясь на авторитет священных книг. Все это — ложь. Могу тебе сказать одно — веривших в Бога, а значит имеющих душу, во все времена было не так много, но, правда, и немало. И любой из них мог умереть в любой момент без страха. Это мог быть воин-язычник, снимающий доспехи перед битвой, или сжигающий себя русский христианин-старовер. Эти критерии неуловимы разумом и необъяснимы, как любовь. Воистину, судьба каждого прописана на небесах и все признаки избранности — косвенные; никому из людей не дано судить, кто избран для спасения, а кто проклят. Видимая святость и подвижничество могут быть лицемерием, а кажущееся отрицание Бога творится во славу Бога истинно верующим человеком, имеющим душу.

— Но ты же что-то заложил в его башку? — показал Зильберт на Самаэля.

— Сейчас он запрограммирован так, что заложил условия Он, — Иван показал пальцем вверх, — а Самаэль воспримет как избранных всех, кто не удовлетворяет этим условиям или попросту не имеет души, только и всего. Самаэль будет действовать от обратного, правда, только в отношении тех, кто в настоящий момент жив. Все прошлое, все эти души, а точнее информация о них, о уже живших людях, увы, погибнет.

— Но, значит, там, — Зильберт показал на Самаэля, — Ад!

— Вот тут ты ошибаешься. Там будет жизнь такая, о какой каждый может только мечтать. Каждый будет жить сам по себе, получая радость из своих переживаний и возможностей. Меня, например, там ждет моя любимая собака и прекрасная природа. Кто-то будет получать радость от своих детей и внуков, кто-то от секса. Для тебя тоже готово место, твое имя я туда уже вписал лично.

— А Бог — мы увидим его?

— Увидишь, это я тебе обещаю… Имей в виду, Зильберт, хоть ты и принадлежишь к богоизбранному народу, но, уверяю тебя, избранников среди вас не больше, чем среди немцев или папуасов, поэтому почти все твои друзья и приятели, прости меня за такой тон, окажутся там же. Я был вынужден все так сделать просто потому, что избранников Бога, предназначенных Им к спасению, меньше, чем таких, как мы с тобой. Надо спасать большинство. А, Зильберт?

— И все же что будет с избранными ранее, если ты нажмешь на эту клавишу?

То же, что должно было быть с тобой и со мной при Конце света. Они исчезнут в этот момент, им в Самаэле, увы, нет места.

— Тогда они будут жить у престола Бога.

— Двух богов быть не может, Зильберт. Бог один — Иегова.

— Ты хочешь сказать, что ты убьешь Бога?!

— Ради своего и твоего спасения.

— Ты убьешь Бога моих отцов и дедов. Бога Авраама, Исаака и Иакова… Будь ты трижды проклят.

— Нет, не я убью. А тот, кто запустит программу. Если ты так уверен в себе, умирай спокойно, твой Иегова ждет тебя. Я тоже скоро завершу свои дела на Земле и вернусь сюда, чтобы реализовать твой выбор. А выбор у тебя есть. И о чем тебе подумать — тоже есть.

— Понимаю… — ответил Зильберт.

— Тогда договорились?

— Иван, ты можешь выполнить одну мою просьбу, прежде чем я приму свое решение?

— Какую?

— Прежде чем я приму решение, мне бы хотелось поговорить с одним человеком. Но мне очень трудно ходить. Ты не мог бы ненадолго выйти из этого, — Зильберт замялся и поморщился, — склепа?

— Хорошо.

— Там есть такой хороший садик с лимонными деревьями…

— Хорошо, хорошо, я выйду. Позовешь, когда будет нужно.

Как только двери за Иваном затворились, Зильберт набрал телефонный номер и сказал:

— Срочно соедините меня с Малышевым.

Через минуту Зильберт услышал в трубке голос Сергея:

— Слушаю, Малышев.

— Сергей, скажи мне, кто тебе сказал, что Иван закончил свою работу?

— Наташа.

— Та самая красавица? Ты не мог бы связать меня с ней? Надо поговорить.

— Она рядом.

— Хорошо… Передай ей трубку. Наташа, здравствуй. Жаль, что не вижу тебя, если бы увидел, может быть, прожил бы немного дольше… Скажи мне, откуда ты знаешь, что Иван закончил свою работу?

— Это трудно сказать по телефону.

— Постарайся, очень прошу. Я поверю всему, что ты скажешь, я знаю, что ты не будешь мне лгать. Это не тот случай.

— Это мне сказал Сатана… Потом я, точнее, моя душа, была в вашем бункере. Я видела спящего Ивана. Сатана стоял рядом.

— О чем ты говорила с Сатаной здесь, в бункере?

— Сатана говорил, что выбор за Иваном, и что он сделает выбор, как только проснется.

— Наташа, дорогая моя, ответь мне на два последних вопроса. Когда это было?

— Часа два-три назад.

— Может быть, ты видела, что написано на дисплее?

— Там было написано «Я себя поздравляю. Можно трубить в трубы».

— Спасибо, милая, живи долго и счастливо и роди побольше детей… Прощай. — Зильберт положил трубку. С минуту он сидел неподвижно. «Чего, собственно, я так боюсь? И того ли я боюсь, чего надо бояться? Ишь чего захотел, решил провести меня, всю жизнь меня за нос водил. Ивана мне подставил… Или ты забыл, чей я сын? Нет, не будет по-твоему. Еще все можно исправить», — подумал Зильберт и взялся за телефонную трубку.

Зильберт вызвал секретаря:

— Кларка (это был исполнительный директор его крупнейшей корпорации), Кларка мне срочно. И пусть ко мне в бункер зайдет Моисей.

Элвис, слушай приказ. Все работы по проектам «Альфа», «Бета», и «Центавр» прекратить, все материалы, полученные в результате осуществления проектов, и опытные установки уничтожить. Принять все меры по предотвращению утечки информации. Все меры. Да. На исполнение приказа — сутки с момента получения команды. Это все. Никаких вопросов и комментариев. Вся ответственность на тебе.

Зильберт вновь вызвал секретаря.

— Юриста мне. Какого? По вопросам наследства — самого главного на сегодня. Джексон, подготовь завещание на следующую тему: детям денежные активы в банках Соединенных Штатов. Сколько? Сколько там есть. Им хватит. Проект принеси завтра. Послезавтра все дети и внуки должны быть у меня. Да, и раввина. Любого, какого найдешь, все равно… Дальше. Все мое имущество, кроме того, что я сказал выше, все активы, все — понял? — передать в собственность правительств тех стран, где они находятся… Кто? Ты что такой непонятливый? Активы, где они находятся, тем и передать. Как? Соображайте, неужели это так сложно сообразить. На это тоже сутки.

Джекобса ко мне. (Это был директор, ответственный за связь со средствами массовой информации.) Джекобс, распускай свою банду, с сегодняшнего дня финансирование всех твоих проектов прекращается. Только чтоб все было тихо… За это тоже надо заплатить? Ладно, заплачу. Завтра нужна смета с фамилиями, кому платить и сколько. Все, все вопросы Кларку.

Ларри (это был начальник службы безопасности), Ларри, дорогой, прокрути запись с телефона, — Зильберт назвал номер своего телефона. — Проследи, чтобы все, о чем я сказал, было исполнено в точности… Все полномочия. Если появятся хоть какие-то сомнения, буди меня без всякого стеснения. Это надо сделать во что бы то ни стало.

Дверь бункера открылась, и в комнату вошел Моисей, начальник личной охраны.

— Моисей, я сейчас сделал важные распоряжения. Памятью твоей матери и нашим общим делом заклинаю тебя, сделай так, чтобы все, что я сейчас приказал, было исполнено. В случае чего закручивай всю машину: ЦРУ, ФБР, Моссад, ГРУ — все, что у тебя есть. Если кто-то побежит с информацией или просто начнет болтать — уничтожить. Это все. Прощай, дружище. Жить мне осталось неделю, вряд ли больше. Все мной созданное нельзя оставлять никому… Потому что те, которые придут после меня, не видели, как уходят в огонь их матери. Иди…

Зильберт закрыл глаза, и перед ним снова предстал черный силуэт матери с горящей одеждой и волосами, уходящей в ад пламени.

— Иван, я готов продолжить разговор, — сказал Зильберт в микрофон. Когда Иван вошел, он продолжил: — Хорошо. Пусть будет так. Иди, через неделю мы увидимся здесь же. Но только одно условие. — Зильберт поморщился от боли, достал из кармана таблетки, вытряхнул на ладонь горку и, с трудом выбрав одну, положил ее в рот. — Одно условие. Ты должен молчать обо мне и обо всем, что здесь видел и узнал. Это будет справедливо, я думаю. И нигде и ни при каких обстоятельствах даже не намекай о моем существовании. Возможно, мы больше с тобой никогда не увидимся — это если я не захочу рисковать. Я дам тебе знать об этом. Тогда, если хочешь жить — живи, как живут все, — не привлекая к себе внимания. Я ведь понимаю, что ты не сможешь забыть того, что узнал, поэтому живи тихо и незаметно, Иван Свиридов. Будешь много говорить, тебя убьют.

Иван внимательно выслушал Зильберта и ответил:

— Видишь ли, Зильберт, при помощи Самаэля мне, собственно, не удалось выяснить пока ничего, ведь я не запускал созданную мной программу. Поэтому я не согласен с тем, что нам с тобой надо делить авторские права. Но мое изобретение столь значимо, что мне не нужен патент, поэтому я согласен молчать.

Зильберт посмотрел на Ивана взглядом смертельно уставшего человека и покачал головой.

— Если я буду говорить лишнее, можете делать со мной что угодно. Только имей в виду, если я что-то и знаю о мире действительно новое, то только благодаря Ему, — Иван показал пальцем наверх. — А о тебе и обо всем, что тебя так волнует в этом мире, я буду молчать, договорились? Если захочешь меня увидеть, я сделаю то, что ты скажешь.

— Мало ли чего мы знаем, Иван, но если ты будешь болтать, я убью тебя без предупреждения, помни об этом, — сказал Зильберт. — Мне надо подумать и сделать свой выбор. Надеюсь, ты меня хорошо понимаешь. А впрочем… А впрочем, спасибо тебе, Иван, думаю, я сделаю правильный выбор. — Сказав так, Зильберт закрыл глаза. — Да, кстати, вот, телефон твоих друзей. — Зильберт написал на листе бумаги номер Наташиного домашнего телефона. — Куда ты сейчас? Я же должен, по крайней мере, заказать для тебя билет.

— Домой, в Россию, куда же еще, — ответил Иван.

— Ладно, пошли отсюда. Ты не боишься оставлять Самаэля без присмотра?

— Я надеюсь на тебя.

— Э, парень, не надейся ни на кого из людей, а только на Бога. Сделай-ка на всякий случай с ним что-нибудь такое, чтобы им без тебя никто не воспользовался.

— Я, в общем-то, подготовился, мне только надо ввести пароли.

— Вот и введи, а я пока потихонечку побреду отсюда.

Иван задал компьютеру несколько команд и ввел текст, который и служил паролем:

Это был ключ к уничтожению транслятора языка и основных модулей программы. Иван ввел текст и решительно, ни секунды не колеблясь, нажал клавишу ввода, в мгновение уничтожив результаты более чем трехлетнего труда.

— Ну, вот и все. Теперь у меня нет ни Лийила, ни Системы, ни времени, чтобы ее воссоздать. Ты видишь, я сдержал свое слово, Господи.

Иван набрал номер телефона, который ему оставил Зильберт.

— Алло, говорит Иван Свиридов, мне сказали позвонить по этому номеру, — сказал Иван.

— Иван… Как я рада тебя слышать. У тебя все в порядке? — услышал Иван Наташин голос.

— Наташа, ты? Я в ближайшее время вылетаю в Москву. Скажи мне свой адрес, и до скорого.

— Что ты собираешься делать теперь?

— Наверстывать упущенное. Первое, что я сделаю, — крепко обниму тебя.

— А если…

— Никаких если. Этого не может быть. Нет такой силы… Кроме, конечно, ну — если только ты сама этого не хочешь…

— Приезжай… — Наташа замолчала, будто подбирала слова, — приезжай…

Иван хотел еще что-нибудь сказать, но Наташа повесила трубку.

Иван выключил компьютер, хлопнул в ладоши, широко улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, поехали…

 

1

Ивана сразу же после разговора с Зильбертом посадили в огромный представительский автомобиль и повезли в аэропорт, не дав даже полюбоваться ярким летним небом. Там вручили билет, документы, конверт с деньгами и кредитную карточку. Двое охранников проводили Ивана до трапа самолета, молча по очереди пожали ему руку и ушли, оставив одного.

Это был самолет Аэрофлота. Стюардессы и большинство пассажиров говорили по-русски, и газеты в салоне были в основном на русском языке. Иван смотрел на входящих в салон самолета людей с восторгом. Все люди казались ему красивыми, интересными и приветливыми. С особенным интересом Иван разглядывал женщин. Они все, от двенадцатилетних девочек и до пожилых женщин, вызывали у Ивана внутренний трепет, причина которого не составляла для Ивана секрета.

Иван даже закрыл глаза, чтобы сдержать волнение, когда увидел, что по проходу идет высокая женщина с внешностью ведущей телевизионных новостей. Только он закрыл глаза, как перед его взором предстал узорчатый мраморный пол римского дворца и лежащая на нем в сладострастной позе прекрасная римлянка, та самая, которой он овладел по приказу Нерона. Сердце Ивана сжалось, потом начало мощно стучать. Чтобы развеять это наваждение, Иван открыл глаза и увидел, что женщина укладывает свои вещи в тот же отсек полок, что и он. «Она будет сидеть рядом? Что же мне теперь делать? — подумал Иван почти с ужасом. — Как мне себя вести?»

Женщина взглянула на Ивана с высоты своего роста, и по ее губам пробежала едва заметная улыбка, а глаза чуть блеснули. «Какой прекрасный экземпляр мужского рода, — подумала она. — Сколько блеска и ума в его глазах, и, наверное, очень силен». Она обратила внимание на него сразу, как только вошла, привычка оценивать всех присутствующих мужчин на предмет их возможного использования в том или ином качестве выработалась у нее еще со школьного возраста, а может, она уже родилась с этой привычкой. Иван был моментально подсознательно охарактеризован как потенциальный любовник, а настроение у женщины было подходящим для кратковременного знакомства или, если получится, то и для дорожного романа с коротким продолжением.

Сердце Ивана вообще остановилось. «Кажется, я ей понравился, во всяком случае, она заинтересовалась мной».

— Здравствуйте, — сказала женщина.

— Здравствуйте, — ответил Иван и улыбнулся. Между ними пробежала неуловимая, но такая знакомая всем людям искра взаимной симпатии, которая порой заставляет людей делать безрассудные поступки и с которой часто и начинается любовь. Женщина ответила на улыбку и отвела взгляд. Она села рядом и слегка коснулась локтем Иванова плеча, вызвав в Иване внутреннее содрогание. «Вот до чего доводят научные изыскания в одиночной камере, — подумал Иван и сжал зубы. — Черт возьми! Почему же мне в бункере-то женщины не мерещились?»

Женщина достала из сумки журнал на английском языке и стала читать. «Вот сидит читает и даже не подозревает, какие чувства я испытываю. Знала бы, наверное, убежала бы или вызвала полицию», — подумал Иван.

— Вы давно из России? — вдруг спросила женщина, прервав размышления Ивана.

— Давно. Три с половиной года, — ответил Иван на ставшем каким-то непривычным русском языке. — Женщина удивленно качнула головой и внимательно посмотрела на Ивана.

— Я редактор программы новостей телевидения, зовут меня Ольга. — «Везет же мне», — внутренне усмехнулся Иван. — Вы уж меня извините, это все мое профессиональное любопытство. Но вы напоминаете мне одного американского музыканта, о котором было много шума в прессе года три или четыре назад. Много говорили об импровизированном концерте, который он давал. Не вы ли это? Я не ошибаюсь?

— Возможно.

— Вы очень хорошо говорите по-русски. Настолько, что я думаю… Вы что, русский?

— Да.

— Вы там были американцем, кажется… Наделал столько шума и исчез…

— Нет, нет, я русский, и гражданство у меня российское. Так все получилось, несколько необычно, что ли…

Все внутреннее волнение, которое вызвала в Иване эта женщина, прошло. Теперь рядом сидел не объект жгучего вожделения, а человек, которому надо было что-то отвечать и как-то с ним общаться, стараясь не вызвать отрицательного впечатления о себе.

— А вы давно в Соединенных Штатах? — спросил Иван.

— Я прилетела на неделю. Но вынуждена срочно вернуться в Москву.

Самолет начал выруливать на взлетную полосу. Стюардессы пошли по рядам, напоминая, что надо пристегнуть ремни. Иван стал смотреть в окно. И тут на него вдруг всей своей тяжестью обрушилась мысль, что все часы его жизни уже сочтены и их осталось очень мало. Иван растерянно посмотрел по сторонам. Вокруг сидели люди, и никто из них не знал о том, что происходит в его душе. «Да и почему, собственно, кто-то должен об этом знать? Это — мое глубоко личное дело. Каждый день на Земле умирает триста тысяч человек, и в тот день, когда умру я, тоже умрет триста тысяч. Я должен устроить свою — свою — жизнь за эти семь дней. Что бы я ни делал и что бы ни говорил за эти дни, после моей смерти обо мне на Земле не останется никакой памяти. Все, что касается меня, будет вычеркнуто из памяти людей. Поэтому я могу не отказывать себе в праве говорить и делать то, что считаю нужным».

Самолет быстро набирал высоту. Через окно Иван видел только океан.

Он вновь почувствовал необходимость действовать. И, как уже было много раз, вдруг почувствовал, что не принадлежит себе, но на этот раз основа чувства была совсем другая. Решение пришло откуда-то извне без рассуждений, как всегда приходили к Ивану самые важные решения. «Ну и что из того, что обо мне не останется никакого воспоминания? Из этого вовсе не следует, что я не должен делать то, что считаю нужным. Как прожить эти дни? — Иван почувствовал холод внутри, вдруг осознав, что он, Иван Свиридов, как человек, как неповторимая смертная личность, а не средство для достижения какой-то конкретной цели, никому не нужен. Эта мысль привела его в замешательство. — Но ведь есть же город, где меня многие знают, где знали мою мать и бабушку, где жили Наташа и Сергей. Это же моя родина, в конце концов, — это слово было извлечено Ивановой памятью из мертвого, никогда не используемого словарного запаса. — Там еще помнят о мальчишке, который гонял мяч во дворе и мотал нервы преподавателям в школе. Поеду туда, по крайней мере, я увижу знакомые лица».

Иван подозвал стюардессу и заказал бутылку вина.

Красное терпкое вино густой волной перехватило горло, в голове сразу зашумело.

Иван повернулся к соседке и стал рассматривать ее лицо. Она видела, что он изучает ее, и позволяла делать это, ни капельки не смущаясь. «Он странный, но не злой, пусть смотрит», — решила Ольга.

«Эта женщина, — вдруг понял Иван, — может сделать многих счастливыми или несчастными. Понимает ли она это? Или живет себе и ничего не понимает?»

 

2

Ивану то ли от усталости, то ли от выпитого после столь долгого перерыва вина, то ли от того и другого вместе сильно хотелось спать. Глаза сами закрывались, мысли путались. «Сколько же я своих последних часов просплю?» — подумал Иван последнее перед тем, как провалиться в сон.

Иван проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Просыпайтесь, — услышал Иван голос соседки. — Самолет уже приземлился.

Он с трудом открыл глаза. Ему казалось, что он их только что закрыл.

— Что, уже прилетели? — спросил Иван.

— Уже. Ничего себе, уже. Так и царствие небесное можно проспать.

— Это точно, — сказал Иван и стал тереть кулаками глаза и трясти головой, чтобы окончательно проснуться.

— Ну что, проснулся?

Стюардессы пригласили пассажиров к выходу. Иван в окружении людей чувствовал себя совершенно непривычно. Каждый, на кого он смотрел, был ему интересен. В то же время он отчетливо понимал, что никому из этих людей он сейчас совершенно не нужен и неинтересен вместе со всеми его проблемами и знаниями. «За три с половиной года сидения у компьютера моя психика не могла не измениться, — подумал Иван. — Да и моя прежняя жизнь немногим отличалась от последних трех лет. Вряд ли я могу сейчас адекватно оценивать людей и ситуацию. Я знаю, наверное, четыре или пять языков, но ни на одном языке меня не поймут, потому что я буду говорить не о том, что люди привыкли слышать».

Иван постоянно смотрел по сторонам. Все, что он видел, его очень интересовало. Он смотрел на окружающее, как на сцену театра, и никак не мог отделаться от ощущения, что все происходящее вокруг разыгрывается специально для него.

Они с Ольгой стояли в очереди перед паспортным контролем. Народу в тесном помещении было очень много, и очередь двигалась медленно. Было жарко и душно, лица у людей выражали напряженное ожидание и раздражение. Наконец подошла очередь Ивана, он подал свой паспорт и стал ждать. «Почему я даже не удосужился заглянуть в паспорт, вдруг там что-нибудь не так и придется объясняться», — подумал Иван, когда женщина-контролер несколько раз переводила взгляд с паспорта на него. Наконец она положила паспорт на стойку и сказала: «Проходите».

Ольгу встречал мужчина лет сорока пяти с лицом, выражающим сдержанную радость и подчеркнутое внимание. «Выглядит очень представительно, — оценил его Иван. — Наверное, точно знает, что хочет, и надежен, как скала». Ольга, дождавшись, когда ее спутник отвернется, быстро улыбнулась Ивану и махнула рукой. Иван кивнул ей головой.

Он поднялся на площадку в зале аэропорта, где он стоял, когда три с половиной года назад улетал в Нью-Йорк. Кажется, ничего с того времени не изменилось, тот же зал и так же много в нем самых разных людей, но смотрел теперь Иван на все это совершенно иначе. Он смотрел вниз и не чувствовал никакого воодушевления. Ему ничего не хотелось сказать, и мысли в голове не путались от странного желания сыграть роль пророка. «Тогда мне так хотелось, чтобы меня слышали, а теперь нет, будто мне нечего сказать. А ведь все как раз наоборот. Именно сейчас я бы мог сказать им нечто очень важное. То, что теперь знаю точно. Но и теперь меня никто не будет слушать, и в лучшем случае позовут милицию, а в худшем — отправят в сумасшедший дом. А мне и не хочется никому ничего говорить, я сделал свое дело, а они все пусть живут, как знают и как могут. Интересно, но мне теперь надо продумывать каждый свой шаг, чтобы не сойти за сумасшедшего или не совершить какое-нибудь нарушение закона. Надо ехать к Наташе, и как можно скорее, там я буду жить эти дни без необходимости обдумывать каждый шаг и каждое слово. Как же Бог добр, что отвел мне всего семь дней земной жизни, — подумал Иван и обрадовался этой мысли. — Конечно же! Как бы я жил среди людей со всем этим!»

Иван быстро вышел из здания аэропорта, его тут же окружили таксисты, предлагая совсем недорого отвезти в любое место Москвы. Иван выбрал чернявого парня в майке с надписью «Чикагский бык» на английском языке и назвал Наташин адрес. Иван сел в машину — видавшую виды белую «Ладу».

— Подождите, я сейчас найду еще кого-нибудь, и поедем, — сказал таксист.

— Мне некогда ждать, поехали, — возразил Иван.

— Это будет стоить триста пятьдесят тысяч, — ответил таксист и остановил свой взгляд на Иване.

Иван достал из кармана конверт с деньгами, взял из него стодолларовую банкноту, повертел в руках и спросил:

— Этого хватит?

— Хватит, — согласился таксист, быстро сел за руль, завел автомобиль и резко взял с места.

Перед тем, как выехать с территории аэропорта, таксист зачем-то остановил автомобиль и исчез минут на пять. Вернувшись, он ничего не сказал, завел автомобиль, они выехали на шоссе и быстро поехали навстречу солнцу.

Иван смотрел на зеленые поля и даже пытался смотреть прямо на солнце, оно странным образом притягивало его взгляд. Он ощущал солнечное тепло каждой клеточкой своей кожи, и, казалось, это тепло согревало не только его кожу, но и мозг. Ивану представлялось, что автомобиль летит над дорогой прямо на солнце. Это был полет из прошлого в будущее, его последний полет. В будущее, которого не было. «Я готов лететь к солнцу вечность, и что из того, что прервется мой полет. Я готов лететь — и это главное». Иван оглянулся на водителя, тот крепко держался за руль и смотрел прямо на дорогу. Оттого, что Иван перед этим пытался смотреть на солнце, лицо водителя он видел плохо, будто на фотографическом негативе. Ивана охватило ощущение ирреальности происходящего. «Из-за того, что я долго смотрел на солнце, я теперь не вижу ничего, кроме солнца. Почему же я так счастлив? — Иван вслух рассмеялся, заставив водителя обернуться. — Теперь, когда я ничего не могу изменить и ни на что повлиять, когда дни и часы мои сочтены. Именно теперь, когда все кончено, когда я со всеми своими знаниями и возможностями оказался выброшенным из жизни, потому что неспособен воспринимать ее адекватно, а приспосабливаться к ней некогда, — я чувствую себя счастливым, а жизнь — по-настоящему полной».

— Слушай, парень, — обратился Иван к водителю, — как тебя зовут?

Водитель помедлил и как-то неохотно ответил:

— Юрий.

— Юра, можно ли быть счастливым, зная, что тебе осталось жить считанные дни и часы?

Машину колыхнуло из стороны в сторону. Скрипнули тормоза, водитель сбавил скорость.

— Не знаю. Я собираюсь пожить еще.

— А я — нет. Все часы моей жизни сочтены.

— Ты что, болеешь чем?

— Нет, напротив, теперь я здоров, как никогда.

— Что, угрожает что ли кто?

— Это неважно. Не об этом речь. Бывает, оказывается, конец жизни — как праздник. Я никогда не ожидал, что так может быть. Оказывается, может. Это такое счастье… быть человеком…

Водитель сильно сбавил скорость и свернул направо на проселочную дорогу, ведущую прямо в поле.

— Если ты не возражаешь, я остановлюсь около той рощи минут на пять, что-то двигатель барахлит, — сухим голосом сказал водитель и, не дожидаясь ответа Ивана, прибавил газ.

Машина на скорости въехала в рощу, проехав еще метров сто по лесной дороге, влетела в лужу и забуксовала. Иван посмотрел на лицо водителя, оно показалось ему серым, а руки его дрожали. Сзади подлетела еще одна машина. Иван понял, что ему угрожает опасность. «Почему же Зильберт не выполнил обещание? Семь дней еще не прошло. Как же так?»

Иван быстро открыл дверь и хотел было выскочить из машины, но в последний момент передумал. «Нет, мне нельзя показывать страх и желание действовать. Пусть они действуют», — подумал он и остался сидеть в машине.

— Эй, ты, выходи из машины, быстро, — услышал Иван чей-то голос. Первым его желанием было обернуться и посмотреть, кто это говорит, но он не стал оборачиваться и остался сидеть неподвижно.

— Кто вас послал? — тихо спросил Иван у водителя. — Что вам от меня нужно?

— Отдай им деньги, — так же тихо сказал водитель, — может быть, не тронут.

— Так вам нужны деньги, и только? Это правда? Иди скажи, что я готов отдать им все деньги, что у меня есть.

— Скажи им это сам, — прошептал водитель, — только скорей. — Сказав это, он быстро открыл дверь и выскочил из машины, при этом поскользнулся и упал. Он грубо выругался и закричал:

— Мужики, он готов отдать бабки.

— На х...н нам его согласие, мы и сами возьмем.

— Он вас не видел, — услышал Иван приглушенный голос водителя, — давайте заберем деньги и пусть катится ко всем чертям.

— Но тебя-то он видел. Что нам с тобой-то делать?

Иван тем временем достал свой конверт и выложил перед собой его содержимое: паспорт, пять тысяч долларов наличными и кредитную карточку с приклеенной к ней полоской бумаги с номером. «Ага, ясно, думаю, Зильберт был достаточно щедр. Поэтому карточку вы не получите. Но и мне врать — не к лицу». Иван быстро оторвал бумажную полоску и незаметно бросил карточку под сиденье. Потом он протянул конверт с деньгами в окно автомобиля.

— Здесь пять тысяч долларов. Это все, что у меня есть. Держите.

Кто-то взял конверт, и тут же Иван почувствовал у виска ствол пистолета.

— Выходи, — услышал Иван приказ.

Иван повиновался. Все пространство вокруг казалось ослепительно белым от освещенных солнцем березовых стволов. Сквозь листву Иван видел белоснежные пушистые облака, которые показались Ивану старыми знакомыми. Он очень обрадовался, увидев их, как радуются старым друзьям. «Какая красивая земля, Боже мой! Зильберт это или нет?» — только один вопрос задавал себе Иван. Он раскрыл ладони, будто готовясь принять какой-то дар и, не обращая внимания на грубый окрик бандита, начал громко и отчетливо говорить:

— «И взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему Господь всю землю Галлад до самого Дана, и всю землю Неффалимову, и всю землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину, даже до самого западного моря, и полуденную страну, и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигора. И сказал ему Господь: вот земля, о которой я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: „семени твоему дам ее“; Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь». Так ли, Зильберт? — спросил Иван, обращаясь к солнцу. Все, кто слышал Ивана, молчали. «Не они», — решил Иван и продолжил:

— «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте…. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Аз воздам, говорит Господь…»

Иван резко присел и нанес рубящий удар в живот угрожавшего ему пистолетом человека. Он вложил всю свою силу в этот удар. Рука со свистом рассекла воздух и врезалась в мягкий живот, как меч. Удар был такой силы, что противник, судорожно хватая воздух ртом, отлетел к автомобилю, ударился затылком о кузов и, бесчувственный, сполз прямо в дорожную грязь. На дверце машины осталась вмятина.

Иван спокойно поднял упавший пистолет, отсоединил магазин, передернул затвор, что, бы удалить патрон из патронника, и швырнул пистолет к ногам водителя.

— «…Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром».

Иван поднял испачканный в грязи конверт и протянул его водителю:

— Я повредил твое имущество, — кивнул Иван головой на вмятину на двери автомобиля. — Возьми, я дарю тебе эти деньги, — сказал Иван.

Рядом с водителем стоял довольно щуплый субъект лет двадцати с бритой головой, что подчеркивало его оттопыренные уши, которые были темно-розовыми и такими тонкими, что, казалось, пропускали солнечный свет. Он смотрел на Ивана расширенными, наполненными страхом глазами и побелевшей от напряжения рукой сжимал нож. Иван улыбнулся и сказал, обращаясь к лопоухому:

— «Ты имеешь веру? Имей ее сам в себе, перед Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех». Что же ты так боишься меня?

Он подошел к лежащему в луже бандиту и заглянул в глаза. Зрачки реагировали на свет. Иван услышал дыхание, правда, было оно поверхностным и отрывистым.

— «А теперь я иду в Иерусалим… Бог же мира будет со всеми вами, аминь»,— сказал Иван и громко рассмеялся. Он поднял с пола машины кредитную карточку, сунул ее в карман, повернулся спиной к стоящим людям, распростер руки вверх и громко закричал:

— Эй, Зильберт, услышь меня… Это я, Иван Свиридов… Я увидел свою землю обетованную, Зильберт. Оказывается, жизнь — прекрасна, ты оказался прав… И я дарю ее всем, всему миру!

Иван пошел по дороге в глубь березовой рощи. Он шел большими шагами, твердо ступая по земле, ему нравилось идти именно так, чтобы было ощущение, что каждое его небольшое усилие приводит к преодолению пространства — прекрасного, родного и единственного, — его человеческого пространства, которое он ощущал каждой клеточкой своего тела. С южной стороны Иван увидел просвет между кронами деревьев и повернул туда. Трава была влажной после дождя, и ботинки сразу промокли. Где-то над головой закаркала ворона. Иван остановился и посмотрел вверх. Ворона сидела на суку метрах в трех и, наклонив набок голову, внимательно смотрела на Ивана черной блестящей бусиной глаза. Иван увидел на дне этой бусины явный ум и неподдельный интерес к себе.

— Привет, ворона, — сказал Иван и остановился. Ворона перестала каркать. — Ты здесь живешь? — Ворона наклонила голову в другую сторону и посмотрела на Ивана другим глазом. — Я теперь тоже здесь живу. Вот уйду ненадолго совсем, а потом вернусь и останусь здесь навсегда. Будем дружить? — Ворона опустила голову, нахохлила перья на шее, потом переступила несколько раз по ветке из стороны в сторону, снова посмотрела на Ивана черной бусиной, раскрыла клюв и многозначительно каркнула один раз. Иван махнул рукой вороне — в знак благодарности и приветствия. Ворона в ответ на это расправила крылья и медленно взлетела. Иван проводил ее взглядом и глубоко вздохнул. Было очень тепло. Здесь, в лесу, воздух казался густым, влажным и будто специально настоянным на множестве трав. Иван вздохнул еще раз, потом еще и еще. Казалось, он учился дышать, и каждый вздох доставлял ему огромное удовольствие. Закружилась голова, то ли от избытка кислорода, то ли от счастья.

Лес кончился, и перед Иваном предстало большое пшеничное поле, пересеченное с севера на юг проселочной дорогой. Дул легкий ветер, и по пшеничному полю катились настоящие волны. «Как море, — подумал Иван. Он на миг закрыл глаза, и ему показалось, что он видел эту картину тысячи раз, видел всегда. — Сколько поколений моих предков работали на этой земле? — спросил у себя Иван и открыл глаза. — Много. Много поколений». У опушки леса была небольшая нераспаханная полянка, поросшая травой и полевыми цветами. Здесь под теплым солнцем и свежим ветерком трава уже совсем просохла. Ивану захотелось лечь на траву. Он снял ботинки, скинул с себя рубашку и несколько раз прошелся по полянке босиком. Трава приятно щекотала ноги и была почему-то удивительно прохладной. Выбрав место, где было меньше цветов, Иван лег на землю.

Он смотрел на небо, облака, ярко-зеленую листву и жевал стебель травы. «Что, в сущности, моя жизнь? То, что я могу о ней вспомнить. И что могут вспомнить о ней другие. Ну, насчет других — тут все ясно, этого не будет. А я что могу вспомнить своей абсолютной памятью? — Иван выплюнул травинку и попытался сосредоточиться, чтобы вспомнить самые главные события своей жизни. Ничего не шло в голову, все казалось малозначительным и не вызывало радости. Школа, университет, первая женщина, куча денег, которая только что была у него в руках, — нет, это все не то, что может от него остаться. — Ах, если бы хоть что-то могло остаться!» И тут невольно Иван стал вспоминать все те научные открытия, которые привели его к созданию Системы. «Да — вот тут есть что вспомнить. Если бы о них знали люди, каждое такое стоило бы, возможно, Нобелевской премии. Слушай-ка, — Иван как бы с удивлением для себя открыл новую сторону своего существования, — а я ведь ученый, как это говорят — первооткрыватель, раздвинувший горизонты нового перед человечеством. Вся моя жизнь, та, что имеет значение для меня, — это выполнение гигантского проекта, название которого — Система. Проект закончен и жизнь тоже. А все остальное — это так, случайные, не предусмотренные проектом события. И вот поставлен финальный флажок, проект успешно закончен, и все… жить вроде бы как и незачем. И я ведь с удовольствием лежу под этой березой и жую траву — просто так, без всякого смысла. Я ведь не знал, чем все это кончится, и только хотел открыть научную истину. И жизнь, наполненная открытиями, прошла без событий, которые обычно вспоминают люди и ради которых живут. И не было никакой жизни, если убрать из нее Систему. Жестоко, очень жестоко, вся моя жизнь принесена в жертву, причем мной самим — добровольно».

Иван перевернулся на живот и стал смотреть на травку, он аккуратно расправлял стебельки и листочки, чтобы увидеть землю под покровом останков прошлогодней травы и листьев у самых корней. Там был целый мир, в котором жили муравьи, жучки, какие-то маленькие гусеницы и тля. Иван, как зачарованный, смотрел на все это ползающее, переливающееся великолепие. Он смотрел, ощущая солнце, траву, этих букашек и деревья, как часть себя, и вдруг ткнулся носом в траву и заплакал. Он плакал долго, навзрыд, трудно сказать, почему-то ли от жалости к себе, то ли от переполнившего его острого чувства молчаливого великолепия всего сущего, которое невозможно человеку выразить в словах. «Что же делать? — спросил у себя Иван. — Может быть, пролежать все это время здесь и плавно врасти в эту землю, пустив корни, как это делает ствол тополя, покрыться мхом и оказаться под травой. Но он-то пускает корни и выращивает ветви, из которых вырастают молодые деревца. А я?»

Иван перевернулся на спину, достал из кармана платок и вытер лицо. «Хотел идти к Наташе. А зачем? Что я ей скажу? Здравствуй, пришел, чтобы проститься. Ты будешь жить дальше без меня, любимая. Любимая? Я когда-нибудь называл ее так? Я вообще признавался ей в любви? — Иван покачал головой. — Нет. То, что я говорил ей, не было признанием в любви. Я был честен, не любил и не говорил об этом. Не любил никогда. Что же тогда все это было? Побочные события в сети моего проекта — вот что. У мужчины должны быть женщины, хоть иногда, а она — лучшая из женщин, вот и все. Где я хоть нахожусь?» — спросил у себя Иван. Он встал и огляделся.

За пшеничным полем была березовая роща, дорога, ведущая через поле, терялась в этой роще. «Поле-то совсем небольшое, дальше лес. А что за лесом?» Иван подошел к старой развесистой березе, которая росла у опушки, и решительно, подтянувшись на толстой нижней ветке, полез по ветвям вверх. Он быстро добрался до вершины, прижался грудью к тонкому уже стволу и стал смотреть по сторонам.

На севере он увидел шоссе, на западе и востоке — поля и березовые перелески. На юге виднелась дымка большого города. «Не так уж далеко, — подумал Иван, — можно и пешком или бегом».

Иван почему-то вспомнил кадры из виденного им когда-то фильма: перед казнью осужденному дают затянуться сигаретой, потом глоток вина, потом посмотреть на женщину.

— Нет, нет, не хочу так! — Иван резко оттолкнулся от дерева и, широко раскинув руки, прыгнул вниз, напрягшись, чтобы не разбиться. Он умел прыгать с большой высоты, и поэтому падение не причинило ему никакого вреда.

«В моей жизни не было никаких значимых событий, кроме моей работы, но каждый ее день был наполнен работой, а значит и смыслом, есть и великий смысл в моей смерти, гораздо больший, чем в моей жизни, и поэтому будем радоваться!»

Иван быстро надел ботинки, подхватил с земли рубашку и побежал, сначала по траве, а потом по подсохшей и уже ставшей пыльной дороге.

— Три с половиной года не бегал. А-а… — заорал Иван, раскрутив над головой рубашку. Он бежал по дороге вприпрыжку все быстрее и быстрее. — Я знаю, что надо делать!! Ребенка, такого же сумасшедшего, как я, и такого же красивого, как Наташа!

 

3

Проселочная дорога, по которой он бежал, поросла темно-зеленой стелющейся травой с мелкими листочками. Эту траву бабушка называла конотопом. Бежать по ней было очень приятно. Правда, пробежав совсем немного, Иван почувствовал, что для него совсем непросто поддерживать тот темп, в котором он обычно бегал на длинные дистанции. Пришлось бежать медленнее. Только минут через двадцать дыхание установилось и Иван вошел в привычное состояние бега, которое ему так нравилось.

Дорога вела на юг. Жаркое летнее солнце пекло голову и плечи. У Ивана было ощущение, что он все время бежит прямо на солнце. Пот катился градом, то и дело приходилось вытирать его с лица рубашкой. Теперь у Ивана появилась ясная цель — Наташа. Это слово теперь включало в себя все те ощущения близости, которые он пережил с ней, ее голос, выражение ее глаз, ее такие заботливые и нежные руки. Надо было во что бы то ни стало достичь этой цели и получить все то, что определяло это слово. Казалось, что все закоулки Иванова мозга, освободившись от математических выражений, теперь стремительно заполнялись этими чувствами. Если он только что вмещал в себе всю вселенную со всеми ее законами, значит, хватит в нем места и для Наташи.

Иван пробежал через рощу, которую видел с дерева. За ней было еще одно поле, картофельное. А впереди виднелись дома — не то деревня, не то дачный поселок. Иван увидел стоящий у дороги старый рубленый колодец с воротом, он остановил бег и пошел к нему, стараясь по пути успокоить дыхание.

Сначала Иван заглянул в колодец. Он был глубокий, где-то далеко внизу блестела вода. «Кто-то же когда-то выкопал этот колодец. Домишки уже почти развалились, а колодец стоит», — подумал Иван и сбросил вниз подвешенное на цепь ведро. Цепь загремела, ворот закрутился все быстрее и быстрее, наконец Иван услышал плеск упавшего в воду ведра. Он взялся за ручку кованного, наверное, еще в незапамятные времена ворота и начал ее крутить. Ворот громко скрипел. Наконец ведро было поднято, и Иван поставил его на скамью рядом с колодцем. Вода была очень холодная. «Еще бы она не была холодная. Такой глубокий колодец». Он наклонился к ведру и медленно отпил один глоток. Казалось, вода впиталась прямо в гортани. «Все — пить нельзя, — решил Иван, — а вот умыться можно и даже нужно». Иван стал аккуратно зачерпывать воду ладонями и умывать разгоряченное от бега лицо. Тут ему вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. Иван перестал умываться и посмотрел вокруг. Всего метрах в пяти от колодца был старый, покосившийся палисадник, а за ним такой же старый, почерневший от времени и покосившийся рубленый деревенский дом. «Да не дом — изба. Настоящая изба». Около калитки стояли две девочки и внимательно смотрели на Ивана. Одной было лет семь, другой, наверное, около десяти, обе белокурые и голубоглазые. Глаза у обеих были удивительно похожими и, казалось, не отражали солнце, а просто светились на детских лицах голубыми огоньками.

Иван широко улыбнулся и кивнул головой детям в знак приветствия.

— Вы сестры? — спросил Иван.

— Сестры, — ответила старшая. Лицо ее оставалось все таким же серьезным.

— А как называется эта деревня? — спросил Иван, чтобы завязать разговор.

— Петушки, — ответила старшая.

— Интересное название. И много тут народу живет?

— Не-а, — ответила девочка и мотнула головой. — Семь дворов осталось. Остальные дачники.

— Но вы-то, я вижу, не дачники.

— Нет, мы местные, летом здесь живем, а зимой в городе, потому что у нас школы нет.

— У нас тут вообще ничего нет — ни школы, ни магазина, ни больницы, — вступила в разговор младшая.

— А родители ваши где? — поинтересовался Иван.

— Мама здесь, а отец в городе. Он всегда в городе живет, — ответила старшая.

— И как же вы здесь живете семь дворов — без школы, магазина, больницы? Не скучно вам?

— Нет, — хором ответили сестры.

— Здесь хорошо, только играть не с кем, — добавила старшая.

— А дачники что?

Девчонки переглянулись, потом младшая ответила:

— Мы с ними не играем.

— Чего ж так? — удивился Иван.

Девочки замялись. Потом младшая сказала:

— У них игры дурацкие и потом… у нас игрушек нет.

— Вот тебе и раз! Как же так, без игрушек?

— Мамка в совхозе работает, там денег не платят, а отец уехал в город, мы его и не видим, и денег не шлет.

— Как же вы живете-то без денег? — удивился Иван и сел на скамейку рядом с ведром.

— У нас здесь все без денег живут.

— Да, — покачал головой Иван. — Неважные дела. А далеко ли до Москвы?

— До Москвы? Пятнадцать километров до кольцевой. Да тут рядом совсем, километр туда — девочка показала рукой, — шоссе. Там автобус ходит, прямо до метро.

— Да дело в том, что у меня тоже нет денег. — Иван в растерянности почесал затылок, достал из кармана пластиковую карточку, посмотрел на нее и рассмеялся.

Дверь дома открылась, и из него вышла женщина лет тридцати. И волосы, и глаза у нее были точно такие же, как у дочерей. Волосы светло-русые, а глаза голубые. Она была одета в выцветшее ситцевое платье, облегающее стройное сильное тело. На руках она держала мальчика, года два — не больше, темноволосого и темноглазого. Лицо у женщины было на удивление молодое и свежее, взгляд внимательный, изучающий, без тени какого бы то ни было испуга или растерянности. Она оценивающе посмотрела на Ивана, и уголки ее губ чуть заметно дрогнули.

— Клубники купить не желаете? — спросила она. — Клубника отличная, ягодка к ягодке. Отдам недорого.

— Если у вас в деревне есть банкомат, с удовольствием куплю, — сказал Иван и улыбнулся женщине.

— Что-о? — спросила женщина и поморщилась. — Что это еще такое? Сберкасса что ли?

— Да, что-то вроде этого.

— Какая сберкасса? У нас тут электричество бывает через два дня на третий.

— Так Москва же рядом совсем! Как же так?

— Как же так? Очень просто. Тракторист напился, въехал трактором в столб. Два дня ждали, пока приедут, сделают. То ветром повалит. Столбы старые, еще при Сталине поставлены, сгнили все, а заменить некому.

— Взяли бы меня на работу электриком, я бы сделал… Сколько тут столбов надо?

Женщина внимательно посмотрела на Ивана и совершенно серьезно сказала:

— До подстанции всего километр, столбов тридцать, не больше, и надо-то всего заменить.

— Что, может быть, столбов нет?

— Столбов? Раньше были, а теперь нет… Все у нас есть, кроме мужиков, — тихо сказала женщина и плотно сжала губы. Она посмотрела на деревенскую улицу. Которая была все так же пустынна.

— Ну, вон какой у вас мужик подрастает, — сказал Иван. — По всему видно — орел будет.

— Этот орел один на всю деревню, — сказала женщина и замолчала, но не уходила, а будто ждала чего-то. Иван тоже молчал, в его душе родилось какое-то непонятное возмущение, будто беспомощность этих людей была вызовом ему лично.

— Значит, некому работать? Так… А и мне некогда, мне еще надо успеть попытаться сделать ребенка. Понимаешь?

— Не совсем.

— Я очень хочу, чтобы у меня был ребенок. У меня три дня, может и меньше, потом я должен буду, — Иван замялся, — потом я должен буду умереть.

— Почему?

— Такой уговор.

— Ты не бандит ли?

— Нет, я математик.

— Не сумасшедший ли?

— Нет, в доказательство этого я хочу дать тебе денег, чтобы заменить эти вечно падающие столбы. Это честно заработанные деньги. Только мне нужен банк.

— Тогда ты — точно сумасшедший. А жена-то у тебя есть?

— Нет.

— А квартира?

— Нет.

— Где же ты живешь?

Иван пожал плечами.

— Нигде. Иду сейчас к своей девушке.

— А где она живет?

— В Москве.

— Идешь, чтобы переспать с ней и потом умереть?

— Насчет ребенка — это, конечно, мечта. Мне надо увидеть ее, а дальше что получится — не знаю. Но я ее очень хочу увидеть, больше всего на свете. Мне вообще идти больше некуда и незачем.

— И ждет она тебя?

— Да.

— Ладно тогда. Как тебя зовут-то?

— Иван.

— Если она тебя не ждет, приходи к нам, Иван. И не подумай ничего такого. Только не приводи бандитов за собой. Хорошо? Я не верю, что ты должен умереть.

— Спасибо. А тебя как зовут?

— Надежда.

— Мою бабушку так звали.

— А откуда ты родом?

— Из Сибири. Слушай-ка, Надежда, собирайся и поехали со мной в Москву. До ближайшего банка. Там я выясню, сколько у меня денег, и расплачусь за эти проклятые столбы, которые постоянно падают.

— Не надо, Иван. Не стоит. Не верю я в это. Так бывает только в кино. Дети, марш отсюда, стоят, развесили уши! Идите в дом, и чтобы через час все там блестело и сияло. И ты, Сереженька, иди в дом с девочками.

Когда дети убежали, женщина сказала:

— Хорошие у меня дети, правда?

— Хорошие.

— А ты — красивый парень. И глаза у тебя светлые. Ты, наверное, непьющий. Тебе, конечно, надо жениться и иметь много детей. Беги к своей девушке.

— Пошли со мной, Надежда. Возможно, я очень богатый человек, мне все равно некуда девать свои деньги. Я лучше отдам их тебе.

— Дались тебе эти деньги. Странный ты… Да и я тоже странная, раз тебя слушаю.

— Все, что я говорю, — правда, Надя.

— И кто же тебя должен убить?

— Убить?

— Да. Кто?

— Это неважно. Важно то, что я сам выбрал этот путь. Мне нельзя жить. Если я останусь жить, тогда все погибнет. Все, и твои дети тоже. Я должен умереть. Тот, кто меня убьет, просто исполнит закон. Закон жизни. Есть такой закон. Он соединяет мужчину и женщину, он заставляет любить свою землю и свой народ, и он же иногда толкает человека на смерть. Этот закон установил Бог. И все мы его дети: и ты, и я, и твои дочери, и сын, и тот тракторист, который сломал столб. Я не хочу думать о своей смерти, но не могу о ней не думать, и это меня даже радует, потому что не вижу теперь в ней ничего особо страшного. И то, что меня не будет, — огромная, ты даже не представляешь какая, радость для меня. Это искупает все.

Женщина смотрела на Ивана широко открытыми огромными глазами. Казалось, они отражали все бездонное небо.

— Непонятно ты говоришь, Иван, — побледнела женщина и закрыла глаза.

Иван испытал сильнейшее возбуждение, казалось, земля уходит у него из-под ног от охватившего его желания.

Иван быстро повернулся и побежал по деревенской улице, задыхаясь и кусая губы. «Как бы я ни поступил — все равно буду неправ, — думал Иван, увеличивая темп бега. — Интересное ощущение. Будто виноват в чем-то, хотя знаю, что ни в чем не виноват. А может, и виноват… Везет мне что-то на женщин. Они чувствуют, что я к ним сейчас далеко не равнодушен, — это очень мягко выражаясь». Так рассуждая, Иван выбежал из деревни и сразу увидел шоссе, по которому двигались колонны автомобилей. До него было совсем недалеко, не более километра. Иван быстро преодолел это расстояние и пошел по обочине дороги. Где-то должна быть автобусная остановка. Но ее не было видно. «Хотя что мне эта остановка. Денег-то все равно нет ни копейки. Придется так и бежать до самой Москвы, а потом еще и по Москве, а дело уже к вечеру».

Мимо беспрерывным потоком с ревом и свистом неслись автомобили. Бежать так Ивану не доставляло никакого удовольствия. Казалось, легкие сжались от угарного газа и не хотели дышать как следует, пришлось сбавить темп. Так, преодолевая себя, Иван бежал минут десять. Вдруг он увидел, что перед ним метрах в пятидесяти на обочину съехал легковой автомобиль и остановился, включив сигнал аварийной остановки. Задняя дверь лимузина, а это был дорогой автомобиль, открылась, и из него вышел мужчина лет пятидесяти. Иван посмотрел на его лицо, и оно не вызвало у него никакого опасения. Интеллигентное, умное лицо, прямой, оценивающий взгляд. Иван хотел было пробежать мимо, но мужчина махнул рукой и сказал:

— В Москву бежишь?

— В Москву, — ответил Иван.

— Ну садись, подвезу, — сказал мужчина и кивнул головой в сторону машины, как бы приглашая садиться. — Петр, — обратился он к водителю, — достань-ка из багажника флягу с водой и полотенце.

Иван остановился, еще не веря удаче.

— Тут мы с товарищем заспорили слегка и никак не можем разобраться, кто из нас двоих прав. А я и говорю — хорошо, давай спросим первого встречного, пусть разрешит наш спор. Он мне — где тут встречные, какой дурак, извини, может встретиться на хайвэе. А я ему говорю — невозможно вообразить дурака, извини, сейчас поймешь в чем дело и не обидишься, которого бы не родила русская земля. И только я это сказал — ты бежишь.

Иван рассмеялся и, с удовольствием растирая грудь большим махровым полотенцем, спросил:

— А о чем спор-то? Благодаря чему мне так повезло?

— Так ты и не спортсмен, что ли?

— Нет, просто у меня денег на автобус нет.

— Как это?

— Да так получилось. Бегу из аэропорта в Москву.

— Слышишь, Василий, — обратился мужчина к сидящему в машине на заднем сиденье, — человек вот так запросто бежит из аэропорта в Москву — просто потому, что забыл дома деньги. А ты говоришь — воображения не хватает. Ты мог бы вообразить такое?

— Ну, такое, предположим, вообразить можно, тут ведь еще важен мотив, — ответил пассажир. — Почему он бежит? Почему вот ты бежишь, а? Предположим, не голосуешь на дороге, или не пытаешься заработать, или продать часы, например, или… ну мало ли что можно придумать, чтобы заработать на автобусный билет.

— Я как-то не подумал о том, что на билет можно заработать. Обычно я пробегаю пятнадцать километров быстро. Мне проще добежать.

— Вот, — поднял палец вверх усатый, — вот, слышишь, писатель? Ты бы мог создать такой образ, если бы сам не бегал со скоростью километр в три минуты? Смог бы?

— Это-то не проблема — выдумать. Не об этом речь, ты же понимаешь! О необходимости таких образов.

— Как зовут? — спросил усатый.

— Иваном.

— Меня Данилой. Садись, Иван, гостем будешь. А если разрешишь наш спор, то и хозяином.

Иван сел в машину рядом с Василием, Данила на переднее сиденье.

— Поехали, Петро, до ближайшего метро, — приказал он. Данила достал бутылку минеральной, предложил Ивану, выпил сам, потом сказал:

— Понимаешь ли, Иван, заспорили мы с Василием, заспорили насмерть. Предмет спора у нас — образ положительного героя. Проходил про такого в школе? Ты еще должен был проходить. Так вот, я говорю — положительный образ перед обычным нормальным российским человеком должен быть! Он говорит: образ быть должен, но взять его неоткуда. Потому что образ только тогда образ, какой нам надо, когда создается художником, верящим в этот образ. Я ему говорю — ты профессионал, создай мне такой образ — озолочу. Он говорит, что это невозможно, а я говорю, на то ты и профессионал, чтобы конструировать образы. А он говорит — дай мне веру, я тебе и бесплатно воздвигну такой монументальный положительный экземпляр, что вся Россия ахнет и падет ниц. Я ему говорю — на деньги, на, бери, но пиши, голубчик. Не берет, а еще матерится и обвиняет меня в том, что я хочу купить его талант, а я только хочу заплатить ему за работу. Ему, а не кому-то. — Данила налил себе еще полстакана воды, выпил и продолжал: — И только потому предлагаю, что хоть и ленив стал, но может написать, потому что мужик. Эх… Ну, понял, Иван, о чем была речь? Речь о том, что первично: талант или идея?

— Идея, — не раздумывая сказал Иван.

— Выходит, он прав?

— Прав.

— Ну и ну, с вами, ребята, не соскучишься. Но разве не таланты рождают идеи, за которыми идут люди? Вот возьми, например, Иисуса Христа, или нашего Карла Маркса.

Василий хотел было что-то сказать, но Данила остановил его:

— Подожди, Василий, пусть говорит человек с улицы.

— Идеи, которые в самом деле движут миром Бога, рождаются не людьми. Вот и все. И идеи, и талант — от Бога.

— Так-так, это уже интересно, — понизил голос Данила.

— Ты сам до этого дошел или прочитал где?

— Сам дошел.

— Еще интересней.

Машина уже ехала по кольцевой развязке.

— Тебе куда надо-то, философ придорожный?

Иван назвал адрес.

— Петро, вези нас туда, а мы пока поговорим. И что ж это за Бог такой, который подсказал Гитлеру идею национал-социализма, а Ленину — построения коммунизма в отдельно взятой стране?

— А разве может быть у национал-социализма идея? — спросил Иван.

— Что же тогда объединяло их?

— Не все, что рождается в человеческой голове, рождается по воле Бога. Бог, как правило, вкладывает в человеческую душу только две мысли: любовь к Богу и любовь к человеку. Эти две идеи: идеи-чувства, идеи-мироощущения — или есть у человека и тогда он не способен стать по убеждению ни фашистом, ни коммунистом, или их нет, тогда он может придумать целые системы для оправдания своих действий, но ни одной системы, побуждающей человека быть лучше. Поэтому ваш друг — прав.

— Ага, прав он! Не согласен! Предположим, что ты прав. Нельзя объяснить слепому, как выглядит солнце, — с этим я соглашусь. Но ведь он-то знает, как оно выглядит, ведь он в университетах учился, из-за границы не вылазит, уже скоро начнет по-немецки нам писать. Премий… Ты знаешь, сколько у него всяких премий? Во… — Данила полоснул ребром ладони по горлу. — Я ему говорю — пиши сценарий с положительным героем. А он говорит — дай идею. Я ему говорю — разуй глазоньки-то. Посмотри, какие девки ходят, какие самолеты летают. А он мне заладил: не могу, и все. Если Бог дает только две идеи, о которых ты сказал, тогда опять все необъяснимо. А вот если еще чего — тогда… тогда объяснимо. Тогда плохо дело наше, слышь, Василий, что мы, русские, прокляты, что ли? Не дает нам боженька талантливых мужичков, способных поднатужиться и разродиться чем-то вроде национальной идеи. Тогда уж точно — хреново. Что скажешь, Иван?

— Не знаю. Давно в России не был.

— Не знаешь? Никто ничего не знает. Все знают, чего не надо делать, но никто не говорит, что мне, бедному режиссеру, делать. Слушай, Иван, может, мне снять фильм про Христа, назвать его «Рождение идеи»?

— Тогда вам надо будет прожить жизнь Христа, а это невозможно, — сказал Иван. — Поставьте лучше фильм про себя с таким же названием. Расскажите, как хотели сделать этот мир лучше, как боролись за это, терпели лишения, готовы были и умереть даже, и ничто не могло остановить вас на этом пути. Поставите такой фильм — значит, вероятность, что он от Бога, очень велика.

— Нужна жертва, — не то спросил, не то сказал собеседник.

— Да, конечно, — согласился Иван.

— Откуда ты такой взялся на наши головы, пророк?! А? Признавайся-ка! Ты сам-то не писатель ли?

— Нет, я не писатель.

— Кто же ты тогда? — Данила обернулся и вперил свой взгляд, насмешливый и испытующий одновременно, прямо в глаза Ивана, но тот не отвел взгляд.

— Я — жертва.

В машине воцарилось молчание. Она неслась по какому-то шоссе, потом свернула на неширокую улицу.

— Интересный ты мужик, Иван, прежде всего потому, что тебе проще пробежать пятнадцать километров, чем догадаться, как сесть в автобус, и потому еще, что ты глаз своих горящих от меня не отвел. Хочу тебя видеть в своем доме. Гостем будешь. На-ка, вот тебе моя карточка. И позвони, — Данила погрозил пальцем, — а то я никогда не поставлю свой новый, самый главный фильм. Понял?

Иван взял карточку и молча кивнул головой.

— Все, приехали, — сказал водитель. — Прямо к подъезду.

— Спасибо, — сказал Иван, выходя из машины. Оба попутчика тоже вышли из машины и молча пожали Ивану руку. Руки у них были большие и сильные, это Иван почему-то про себя отметил.

«Какие интересные люди, — подумал Иван. — Они ведь, по сути-то, озабочены тем же, что и я — поиском истины, которая бы помогла им жить. Я математик, они от искусства, у нас разные инструменты, но делали мы одно дело. Нет, все же не зря я решил свою Систему. Это мне нужно было сделать хотя бы потому, чтобы понять: на свете очень много хороших людей и вместе мы — сила. Сила Господня…»

От этой мысли Ивану стало хорошо на душе, им овладело настроение, будто он совершил важное и счастливое для себя открытие. Даже защипало в глазах, и на этот раз такое проявление своих чувств его не удивило.

Когда машина отъехала, Иван посмотрел по сторонам. Он стоял у подъезда многоэтажного панельного дома, весь проезд у дома был забит автомобилями. Двор у дома совсем маленький, со всех сторон окруженный такими же высоченными домами. Посреди двора детская площадка с традиционной песочницей и какими-то конструкциями, предназначенными для детских игр. Все это отнюдь не блистало чистотой и свежей краской. Газоны вытоптаны, многие деревья стояли с обломанными ветками, горячий воздух июльского вечера был пропитан запахом асфальта и бензиновых выхлопов.

«Как здесь тесно-то, мой Бог. На этом клочке земли людей — как селедок в бочке. Как они здесь живут?» Иван представил, каким бы был этот двор, если бы в нем собрались все жители окружающих его домов.

Перед ним был Наташин подъезд. «Сейчас я увижу ее», — подумал Иван, от этой мысли у него забилось сердце, кровь ударила в голову. Иван взялся за ручку двери, потянул, но дверь не открылась. Она была на кодовом замке. Иван дернул посильнее, потом еще раз уже изо всей силы, толстая металлическая дверь завибрировала, но, конечно же, не открылась.

— Эй, парень, ты что дверь ломаешь? — услышал Иван грубый окрик за своей спиной. — Я тебе сейчас дерну!

Иван обернулся и увидел пожилого мужчину маленького роста, с мутным взглядом и сморщенным лицом, заросшим пегой щетиной. В руках у мужчины была метла. «Это, наверное, дворник», — решил Иван.

— Мне нужно в двести двадцать седьмую квартиру, — ответил Иван.

— А что тогда дверь ломаешь? Возьми да позвони.

— Я не знаю, как пользоваться домофоном, — ответил Иван.

— Ты мне это расскажи, — вдруг с пол-оборота начал заводиться дворник, — вас тут таких толпы ходят, все уже вокруг з…ли. Двигай давай отсюда, пока я милицию не вызвал, — сказал мужчина и решительно перехватил метлу двумя руками.

«Какое имеет право этот человек меня оскорблять? Я ведь всего-навсего не знаю кодовый номер», — подумал Иван и у него, как встарь, закружилась голова и поплыло перед глазами — резко и внезапно. Иван хорошо знал, что это такое и чему предшествует. Перед его взором в мареве колеблющегося и уже исчезающего сознания предстала оскаленная морда тигра, которому он сломал шею на арене римского цирка. Еще миг — и он сорвется в пропасть чувств и действий, над которыми не властен.

Дворник увидел, как побледнел и изменился в лице незнакомец, как расширились, а потом сузились его зрачки, как сжались кулаки и напряглись мышцы. Дворник понял, что влип, что он не успеет даже и крикнуть, прежде чем этот тип размозжит ему кулаком голову, и он принял единственно правильное решение. Он закричал:

— Открою тебе дверь, открою, успокойся, я пошутил. Успокойся…

Эти слова дошли до Ивана, как с того света, потому что этим светом для него уже стал мир битвы, в котором его инстинкты и сильное тренированное тело были неумолимы и неуязвимы, как языческий бог войны. Дворник опоздал, его слова не могли уже сыграть никакой роли, но Иван все так же стоял, смотря через тело дворника и не двигаясь. Это произошло потому, что какая-то часть сознания Ивана на этот раз не отключилась, и там было написано «Не убей», и Иван подчинился этому приказу. Иван простоял в таком положении секунд тридцать, потом его обычное сознание вернулось к нему, и он увидел перед собой испуганного, хилого, небритого человека в помятом пиджаке и залитый солнцем пыльный двор-колодец. Иван глубоко вздохнул два раза, будто бы продувая легкие, и сказал:

— Что ты сказал? Можешь открыть? Тогда открой, пожалуйста. «Слава тебе, Господи, — прошептал Иван, глядя на затылок дворника, покрытый свалявшимися, как войлок, грязными волосами, в это время он нажимал кнопки кодового замка, — что не ударил его, что удержался на этот раз. Да, я сильно изменился в этом качестве, несомненно». — Спасибо большое, — тихо сказал Иван высохшими губами и вошел в подъезд.

Он поднялся на лифте на нужный этаж и подошел к металлической двери на лестничную площадку, где была Наташина квартира. Иван поднял было руку, чтобы нажать на кнопку электрического звонка, но в нерешительности опустил ее. «За этими дверями расположен мир, который называется счастьем. Другого счастья у меня не будет». Потом он решительно поднял руку и нажал на кнопку.

Он звонил долго, но никто не открыл. По-видимому, Наташи не было дома. «Ее нет дома или что-то случилось? — подумал Иван. — В любом случае ничего не остается делать, как только ждать».

Иван спустился на лифте вниз, вышел во двор и сел на скамейку, которая стояла около подъезда. «Надо ждать, только ждать, как ни абсурдно звучит это слово, надо ждать…» Иван откинулся на спинку скамьи и устремил взгляд на дорогу, ведущую к подъезду.

 

4

Иван услышал знакомый голос дворника:

— Что, дома нет, что ли, никого?

Иван обернулся, дворник стоял рядом, но на этот раз он был явно настроен дружелюбно.

— Не открывает, наверное, нет дома, — ответил Иван.

— Вы к кому, если не секрет, конечно? — спросил дворник.

— Здесь живет молодая женщина, Наташа, я к ней.

— Очень красивая?

— Да, очень.

— Очень красивая у нас тут только одна… — дворник зажмурился и многозначительно покивал головой. — Я ее знаю, мы всегда здороваемся. Вот вы к кому. Ясно… — Дворник сел на скамейку напротив и стал откровенно разглядывать Ивана своими маленькими черными глазами. — Она актриса, кажется. Очень красивая, очень… и всегда так вежливо улыбается, когда со мной здоровается. А ты, — дворник запнулся, воровато взглянул на Ивана и увидев, что теперь он настроен благожелательно, продолжил уже смело, — ты ей знакомый, что ли?

— Да, мы учились в одной школе. Я знаком с ней уже лет пятнадцать. Но вот последние три с половиной года не виделись. Ты говоришь, что теперь она актриса?

— Так, вроде бы.

— Интересно и странно. Когда я видел ее последний раз, она была экономистом.

— Говорят — актриса. Слушай, парень, какой она экономист! Актриса — это ясно. Когда она идет, мы всем двором на нее смотрим. Я уж на своем веку женщин повидал, из-за них и дошел до такой вот жизни. Я кое-что в них понимаю. Какая она… У-у… Я вообще все время удивляюсь, что она здесь у нас забыла с такой внешностью и такими манерами. — Дворник опять покачал головой. — Школьный товарищ, значит. Понятно.

— Расскажи что-нибудь о ней, — попросил Иван.

— Ишь ты какой. Расскажи. Почем я знаю, кто ты такой. Знаешь, какая сейчас жизнь. Скажешь что-нибудь лишнее, приедут и того… Нет уж, парень, ничего я тебе рассказывать не буду.

— Актриса… Вот это да… Это интересная новость, это сюрприз. А впрочем, такое может быть. У нее были явные артистические склонности. Значит, она может быть на спектакле сейчас. Точно ведь! Когда у вас заканчиваются спектакли?

— Ну, часов в десять.

— Значит, приедет домой около одиннадцати. А сейчас у нас семь. Значит, ждать около четырех часов. Что ж, придется подождать.

Иван раскинул руки на спинке скамьи, положил ногу на ногу и стал рассматривать двор. Дворник все это время терпеливо сидел напротив, будто ожидая чего-то. Наконец, видимо решившись, он сказал:

— Может, для скоротания времени пивка…

— Чего-чего? — не расслышал Иван.

— Пивка, говорю. Я могу сходить.

Иван посмотрел на дворника. Весь его вид выражал напряженное ожидание.

— Слушай, а банк у вас тут поблизости есть?

— Банк есть. Два квартала.

— Проводи меня туда. Тогда будет и пиво. Хотя нет, не пойдет.

— А что так, почему?

— А вдруг, пока мы будем ходить, придет Наташа.

— Так мы сейчас часового поставим. — Дворник исчез и вскоре появился, но не один. Следом за ним шел мужчина лет шестидесяти пяти, высокий и худой, он держался очень прямо, одетый в рубаху цвета хаки. — Вот, полковник последит. Если Наташа пройдет, он доложит.

— Подполковник, — поправил мужчина, — пора бы выучить.

— Мы тебя повысили, — сказал дворник, на что подполковник недовольно крякнул.

— Ну что ж, тогда пошли, — сказал Иван, и они направились в банк.

Банк действительно оказался совсем недалеко. Это было новое здание из красивого лицевого кирпича. Когда Иван и дворник заходили в банк, охранник оценил их взглядом и обратился к Ивану:

— Извините, что вам здесь надо?

Иван взглянул на себя в зеркало и понял, что вопрос справедливый. Выглядел он, мягко говоря, непрезентабельно. Рубаха и брюки были испачканы, волосы всклокочены, обувь пыльная.

— Я забыл надеть галстук, к сожалению. Хочу снять немного денег с валютного счета, — сказал Иван и достал из кармана карточку. Охранник взглянул на карточку и указал на банкомат.

— Тогда вам туда.

Иван подошел к банкомату, прочитал инструкцию, вставил карточку и запросил остатки счета. Цифра, которую он увидел, ошеломила его. Он несколько раз пересчитал нули. «Что же он сделал-то? Зачем? Зачем такие бешеные деньги, если через несколько дней меня не будет?» — подумал Иван.

Он запросил пятьсот долларов. Потом обменял их на рубли. Дворник все это время не отходил от него ни на шаг. Иван засунул деньги в карман и сказал дворнику:

— Ну что ж, теперь можно и за пивом.

— Пойдем, здесь совсем рядом, по пути.

Иван не стал заходить в магазин. Он отдал дворнику крупную купюру и сказал, чтобы тот выбирал, что купить, сам, а для себя попросил купить кока-колы. Иван обратил внимание, что руки у дворника тряслись мелкой дрожью, когда он брал деньги. «Бедняга, как ему хочется опохмелиться», — подумал Иван.

Через некоторое время дворник появился с сумкой, наполненной бутылками и продуктами.

— Все, взял, можно идти.

Он смотрел на Ивана снизу вверх восторженным и преданным взглядом. Иван понял, что по крайней мере одну бутылку пива дворник уже выпил.

— Давай я понесу сумку, — предложил Иван.

— Нет-нет, — решительно возразил дворник, — я сам.

Они вернулись к подъезду. Кроме подполковника на скамейке сидели еще двое пожилых мужчин. Эти были прилично одеты и чисто выбриты. Они внимательно осмотрели Ивана и ничего не сказали. Дворник сел на край скамьи и вопросительно посмотрел на Ивана.

— Ну что, доставай, что там у нас. На всех-то хватит?

— Так… — хотел было что-то сказать дворник, но Иван, поняв, чем он озабочен, прервал его.

— Никаких проблем. У меня праздник. Я вернулся на родину. Доставай все, что есть.

Мужчины молчали, поглядывая на Ивана оценивающими и недоверчивыми взглядами. Дворник достал из сумки бутылки с пивом и потом, осторожно и бережно, бутылку водки. Все присутствующие покосились на него. Один, которого Иван для себя назвал «профессором», недоуменно поднял брови, а другой, невысокого роста, кругленький, с умными глазами, его Иван назвал почему-то «генералом», презрительно хмыкнул.

— А мне, пожалуйста, кока-колу, — сказал Иван.

— Ну, вы чего, мужики? Человек угощает. У меня и стаканчики есть, и закуска, — приглашал дворник приятелей.

— Угощает, а сам выпить не хочет, — сказал подполковник.

— Мне нельзя, я пришел к своей девушке, не видел ее три с половиной года. Что ж я, приду, а от меня водкой разит. Нет уж. Да и отвык я от алкоголя, выпью немного и стану пьяным. Спасибо, но я пить не буду.

— Три с половиной года за границей. Это много. Ну что, Борис, плесни мне, пожалуй, пятьдесят грамм, — сказал подполковник, — составлю тебе компанию. А вам, Михалыч? — обратился он к «профессору».

— Нам пива.

— Да, пива стаканчик — можно, пожалуй, — поддакнул «генерал».

— Ну и как там, за кордоном, жизнь? — спросил подполковник.

— Да я ее и не видел совсем, их жизнь, если честно. Работал без выходных и праздников.

— И что, совсем уж ничего не видел? Что за работа такая? — спросил «профессор».

— Охота — пуще неволи. Я математик и разрабатывал одну сложную математическую модель. Безвылазно просидел у компьютера. И для меня сейчас само солнце и свежий ветер — уже родина.

Иван заметил на себе пристальный взгляд «генерала». «Генерал» аккуратно отхлебнул из пластикового стаканчика глоток пива и спросил:

— А что, у нас в России таких компьютеров нет?

— Нет.

— Да, вот беда-то. Мы в свое время не успели сделать, а теперь уже и некому.

— А почему ты вернулся сюда, — вдруг спросил «профессор», — что у нас тут теперь делать? В ларьке торговать? Или ходить с плакатами по улице? Зачем ты вернулся?

— Я? — Этот вопрос застал Ивана врасплох. — Как-то не задумывался. Ну, во-первых, очень хотелось увидеть Наташу, во-вторых, побывать в своем родном городе.

— Гм, — хмыкнул «профессор», он, несмотря на свой интеллигентный вид, оказался человеком раздражительным, — а так больше и незачем, значит. Живите тут, как хотите, нам все равно: Россия ли, Америка — мы граждане мира. Вот, вот в чем зло. У меня внуки оба уже там, и никакого понятия ни о чем. Лишь бы… — «профессор» осекся, поджал губы и махнул рукой. — Борис, налей мне водки. Стакан. — «Профессор» выпил водку залпом, закусил маринованным огурцом, который заботливо подал ему дворник, и продолжил: — Я все время стараюсь понять вас, молодых. Как вы можете так безвкусно и бесцельно жить? Я не говорю о вас конкретно, — сказал он Ивану, — у меня четверо внуков и две внучки. Что они хотят? Денег и все, что с ними связано, — вот и все. Они продались. Не знаю кому, не могу этого понять, но продались. И поэтому мне грустно. Я не вижу перспективы для России с такими, — «профессор» даже рявкнул, как бы выплескивая эмоции, — с такими наследниками.

— Не знаю относительно ваших внуков, но у меня всегда была цель, — сказал Иван.

— Какая? — решительно спросил «профессор». — Только откровенно. Тайну гарантирую. Мне уже жить недолго осталось, а тайны мы с Егорычем хранить приучены. Какая у тебя цель?

— Создать математическую модель мира.

— Это же невозможно, — прицелившись глазом в Ивана, сказал «генерал».

— Возможно, я это доказал.

«Генерал» поморщился и почесал себя за ухом.

— И доказательства есть?

Иван замешкался, потом достал из кармана выписку счета с карточки и показал ее «генералу».

— Вот посмотрите, сколько мне за это заплатили.

«Генерал» не торопясь надел очки, расправил бумажку, долго ее изучал, потом молча отдал Ивану. Трое других собеседников все это время смотрели на «генерала». Тот кивнул головой и сказал:

— Можно поверить… И что эта американская модель говорит о будущем России?

— Я не задавался этим вопросом.

— Тебя не интересует будущее твоей страны?

— Дело в том, что когда я занимался этой проблемой, мне это даже не приходило в голову.

— Вот в этом-то и отличие между нами. Я тоже математик, ну и военный одновременно. Всю жизнь занимался системами наведения для ракет. Но я всегда знал, для чего я работаю. Я работал для того, чтобы наша страна могла спокойно жить и строить коммунизм, совершенствуя его с каждым годом. Потом, правда, оказалось, что все это было вроде как мифом, но это потом, а жизнь прошла в целеустремленной работе для реализации общественной, так сказать, идеи.

В разговор включился подполковник. Он уже узнал, как зовут Ивана.

— Иван, ответь мне только на один вопрос. Я его всем задаю. Как можно правителю разрушать собственную страну? Вот Сталин, он был деспот, много народу из-за, него пострадало, но ведь он это делал ради укрепления державы, он собирал ее, укреплял, делал так, чтобы мы ею гордились, и было ведь чем гордиться. А сейчас? Это же очевидно, что Россию можно развалить только сверху, такой уж мы народ. И разваливают, и развалили уже. Где идеи, ради которых можно жить и трудиться? Во что нас превращают?

— Мои предки были крестьяне и почти все погибли в лагерях, — ответил Иван, — а я об этом ничего не знал до недавнего времени. Я выучился в университете, который строили заключенные и основывали подневольные профессора. Область моих интересов лежит очень далеко от политики. Я не смогу ответить на ваш вопрос.

— Боишься нас, — продолжал подполковник, — нас ведь привязали к позорному столбу и оплевывают: сталинисты, уничтожители собственного народа, из-за нас Россия была выброшена из локомотива истории, ведущего в светлое будущее. Не хочешь говорить. От нас все отмахиваются теперь, как от назойливых брехливых собак. А ведь мы — ваши отцы и деды, и прожили жизнь честно, очень-очень много работая, — махнул он рукой, как бы давая этим понять, что говорить больше не о чем. Все надолго замолчали. Молчание прервал Иван.

— Я думаю, что в истории нет правды, потому что далеко не все в ней зависит от воли людей. Могу сказать только одно — Россию разрушает Бог, точнее, Он отвернулся от людей, которые в ней живут, и поэтому они разрушают ее сами. Беда в том, что когда к власти приходят люди, не имеющие души, они оправдывают свою деятельность идеями, которые не имеют ничего общего с Божественным замыслом.

— Чьим замыслом? — переспросил подполковник. — Не пойму. У нас была программа партии, и все было ясно: и кто автор, и почему она правильная. Я что-то не очень понимаю тебя.

— Государство, классы, религиозные системы и движения — все это понятия, рожденные человеческим разумом и совершенно чуждые Божественному замыслу. Для Бога значимы лишь два понятия: Он сам и человек. Люди, оправдывая свои материальные интересы, придумали все прочие, в том числе и идею карающего за грехи Бога. Бог не карает, Он отворачивается.

— Э, это все теория, которая называется… — вступил в разговор «профессор», — забыл, как называется, но смысл ее — оправдать зло так, чтобы выгородить боженьку. Ответственность перед страной и обществом — вот что надо, чтобы жизнь шла нормально.

— Согласен, конечно. Весь вопрос — откуда берется эта ответственность? Это беда, что мы, люди, часто безответственны перед жизнью, но и это объяснимо. Если бы Бог хотел нас всех сделать ответственными перед Ним и ближним, Он бы сделал. Но это вне Его интересов, так уж Он сам себя устроил. Вот это я знаю точно.

«Генерал» провел рукой по затылку и сказал:

— Значит, ответственность — от бога?

— Да, та, что в основе всей человеческой жизни, — от Бога.

— А он есть, бог-то? — спросил «генерал».

— Есть. Бог — есть, и наша общая судьба ему далеко не безразлична. Что касается истории, то все, что делается против человека, каждого человека, — ведет, в конечном счете, к страданию и общему разрушению, — это закон, такой же, как закон тяготения. Вот мое отношение к этой проблеме, я хорошо понимаю, о чем идет речь, и я вам не судья.

— Странно, — сказал «генерал», — странно, что ты, математик, ученый, говоришь о боге.

— Потому и говорю, что математик.

— Эх, — вздохнул «генерал», — ездил я недавно в монастырь, там у меня в монахах мой сослуживец, грехи замаливает. В рай хочет. А я вот не чувствую, что мне что-то надо замаливать, и как он мне начинает о спасении души говорить — так тоскливо становится. И знаешь почему? Потому что он — эгоист. Он и был эгоистом всегда, я-то знаю. Всегда был озабочен только собственной карьерой, собственной судьбой. Теперь уверовал и опять собой занимается. Я так считаю: вера нужна для того, чтобы мы, люди, жили лучше, а не для того, чтобы попасть в рай. Все, что предписывает вера, — это гипотеза, а несправедливость и страдание — это реальность.

— Иван, — обратился уже пьяненький дворник, — а есть он, рай-то? Али нет ничего там, а?

— Ты, Иван, лучше скажи, почему же так бедно и горько мы сейчас живем? — спросил «профессор».

— Я думаю, потому, что привыкли надеяться на кого-то, но только не на себя. И в этом надо признаться предельно честно. Надо твердо уяснить, что Бог не занимается вопросами нашего материального благополучия, Он только дает идеи.

Все опять надолго замолчали.

— А ведь он прав, — наконец сказал «генерал», — сделали все так, что честно жить почти невозможно, вот и все беды отсюда. А произошло это потому, что ни черта в нашей стране не поняли, погнались, опять погнались за чужой идеей, а на вооружение взяли ложь. Распад страны — на обмане, приватизация — обман, то, что мы часть западной цивилизации, — обман, но и хорошая жизнь в светлом прошлом — тоже обман. Историю перевирают… Что ж тут хорошего-то ожидать. Когда врать и злобствовать друг на друга закончим, тогда и поправим дела. — «Генерал» встал. — Спасибо за компанию, за угощение, — он поставил бутылку с пивом на скамью, — а особо за разговор. Мне пора домой, буду смотреть телевизор в надежде, что увижу там что-нибудь, кроме призывов купить, продать или требований дать. До свидания.

Иван встал и попрощался с «генералом». «Профессор» тоже собрался уходить. Совсем уже пьяный дворник и изрядно подпивший подполковник остались.

— Ваня, как я тебя люблю, — начал признаваться в любви дворник, — я, как только тебя увидел, сразу понял, что ты не жлоб и человек справедливый. У меня ведь глаз, как у Дзержинского, ты не смотри на меня, что я сейчас такой, жизнь у меня такая, а… — дворник махнул рукой. — А ты хороший парень и говорил правильно. Б… нет в стране порядка, только кто за ним будет следить? Кто? Все ж продались, — дворник икнул и вылил в себя остатки содержимого пивной бутылки.

— Народ, кто же еще, — возразил Иван.

— Народ? Это какой такой народ? Ты знаешь его, наш народ?! Он же теперь за копейку в церкви п…т, — вмешался в разговор подполковник. — Вон он сидит, едва живой, рюмку ему налей, и он на кого хочешь молиться будет. Нет, Иван, здесь как раз собака-то и зарыта. На этом Горбачев и погорел, и любой погорит. Народ у нас — темненький, потому что бедненький. Демократия хороша для богатых стран, а для нас нужен крепкий кулак, и пока его не будет, будем мы горе мыкать. Я всю страну объездил, много видел, и все изнутри. Я правду говорю. Ну ладно, пора, поведу его домой, пока он тут не уснул, потом тащить придется. А ты вот что: Наташу не обижай и про нас не забывай. Про бога ты тоже хорошо говорил, только никому до него в этой стране дела давно уже нет. Тут ты — большой оригинал, но это твое право — признаю, — подполковник встал, поднял с трудом дворника и они, качаясь, побрели по проезду.

Иван поднялся, хотел было помочь отвести пьяного, но передумал и сел на скамейку.

«Какие интересные старики, — подумал Иван. — Поняли ли они меня? Это ведь, оказывается, самая большая проблема — сказать так, чтобы тебя поняли. Поняли и поверили».

Иван запрокинул голову и стал смотреть на небо. Солнце уже зашло за горизонт, и небо было чистым и глубоким — ни одного облачка. Иван долго смотрел вверх, так долго, что голова закружилась, и Ивану показалось, что это кружатся вокруг него дома. «Еще вчера я был всемогущим, как Бог, и весь мир был мне подвластен, а сегодня я — обыкновеннейший человек, которого даже никто и слушать-то не будет, что бы я ни говорил. Какая перемена! — Иван, чтобы ему было удобнее смотреть на небо, лег на скамейку, положив руки под голову. — А все-таки ведь интересно быть человеком, пожалуй, не менее интересно, чем Богом. Каждый из этих людей прожил жизнь, полную борьбы и событий. В этом мы с ними похожи, только все события моей жизни произошли в моей голове и на листе бумаги. Если бы мне можно было жить, я бы мог заняться проблемами, о которых говорили эти старики, или путешествовать по всему свету, с Наташей, конечно, — это было бы невероятно интересно. Каждый день такие вот встречи! Но наукой я бы не стал заниматься — это точно. Потому что для меня это — как наваждение, как сумасшествие, как наркотик. Это ужас, ужас. — Иван даже зажмурился, так сильно, что перед его глазами залетали огненные мушки. — Какое счастье, что я хоть перед смертью смог от всего этого избавиться, чтобы по-новому увидеть небо».

Иван вглядывался в пустоту до боли в глазах. «И все же надо сказать людям то, что они не зря молятся Богу».

— Напьются, а потом валяются где попало. Совсем совести нет, — услышал Иван женский голос. Он быстро сел и осмотрелся. Мимо проходила пожилая женщина с двумя тяжелыми сумками, она взглянула на Ивана злым взглядом и добавила: — Господи, молодой-то какой… Что ж делается, о Господи, Господи…

«Сказать, что ли, об этом? А кто этому поверит? Нужны ведь доказательства… Нет, надо уйти из этого мира тихо и незаметно, раствориться в небытии — это лучшее, что я могу сделать, потому что мои доказательства смертельны для этого мира. И никаких пресс-конференций, никаких встреч с общественностью. Ничего этого не надо. Эх, Боже мой, Боже мой, жалко, что Ты меня сейчас не слышишь. Как бы я хотел разделить с Тобой свою печаль».

Иван смотрел на дорогу, по которой должна была идти Наташа, и старался ни о чем не думать. Он смотрел на эту дорогу не отрываясь, как будто гипнотизируя сам себя. «Когда же она придет? Неужели она не хочет меня видеть и не придет? Это же будет так жестоко».

 

5

Минуты тянулись медленно. Иван не мог сосредоточиться ни на одной мысли, и взгляд его постоянно блуждал в надежде увидеть что-нибудь такое, что бы могло привлечь внимание и скрасить ожидание, но такой объект никак не находился. Желание увидеть Наташу все усиливалось, и вместе с тем усиливалось опасение, что что-то произошло и она не придет. Иван встал и начал ходить из стороны в сторону. Чем однообразнее были шаги, тем ему становилось легче. Он делал десять одинаковых шагов по тротуару вперед и десять назад, и так раз за разом. Так он и ходил, пока не впал в своеобразный транс. Перед ним постоянно стоял образ Наташи.

Образ странный, расплывчатый и туманный. Даже нельзя было точно сказать, она ли это, потому что черты лица было трудно разобрать. Они как бы растворялись в лучах заходящего солнца. Но Иван не мог представить ее по-другому. Его необыкновенная память не могла ему помочь. Он вдруг увидел Наташино лицо совершенно отчетливо. Она улыбалась и звала его. Иван так и стоял с закрытыми глазами, пока Наташа медленно не растворилась в темноте. «Вот сейчас открою глаза и увижу ее», — подумал Иван. Он открыл глаза со страхом, потому что боялся разочарования. Наташи не было. Иван понурил голову и направился к скамейке. Ждать стало уже совсем непереносимо.

Иван чувствовал себя несчастным. Обычно мог ждать сколько угодно без особых неудобств, потому что у него всегда находилась работа, например, обдумывать какую-нибудь проблему, теперь же думать он не мог совсем, как будто его мозг вышел из подчинения. «А не душа ли виновата в моей полной беспомощности перед этой проблемой, — подумал Иван, — раньше-то ведь такого не было. Если это она — тогда как же сложно с ней жить, как же трудно ждать и как невыносимо надеяться и… и любить.

Да, и любить».

«Ну, а если она придет? Времени-то всего-навсего десять вечера, значит, ждать еще часа полтора. Конечно же, она придет. Она же знает, что я должен приехать, хотя у нее есть масса поводов и не прийти. Я ведь был, наверное, совершенно невыносим, находился как в бреду каком-то. Как она вообще со мной таким общалась? — Иван сжал голову руками, лицо его выражало сильную боль. — Сколько же глупостей я натворил! И главная — что за три года ей не позвонил, да и не вспомнил о ней почти ни разу. Как же я мог так? О том, что мне действительно дорого, ни разу и не вспомнил. Что же я за человек после всего этого?»

Иван сел на скамейку и опустил голову. Он увидел свои грязные ботинки и стал их внимательно рассматривать, словно от того, как он внимательно будет изучать их устройство и вид, зависит его дальнейшая судьба.

Ивана отвлек от этого занятия знакомый кашель и кряхтение. Это был дворник. Он неуверенной походкой шел по проезду в сторону Ивана и на ходу жадно и часто затягивался заломленной вверх папиросой.

— Что, Иван, не было?

— Не было.

— Ничего, придет, она часов в одиннадцать-полдвенадцатого приходит, — успокаивающим голосом сказал дворник и сильно закашлялся. Он крепко выругался и вытер рукавом рот. — Эх, твою мать, помирать пора. Кашель мучает, сил никаких нет.

— Лечился? — спросил Иван, чтобы завязать разговор.

— Зачем? — махнул дворник рукой. — Для меня больницы закрыты. Я, батенька, теперь антисоциальный элемент, до меня никому дела нет — ни детям, ни соседям, ни врачам. Чем скорее сдохну, тем лучше, рабочее место освободится. — Дворник взял себя рукой за шею, поднял глаза вверх, и Иван увидел отразившиеся в них фонари. — Иногда думаю, пойти куда-нибудь в лес, вырыть могилу поглубже, лечь в нее и помереть — это чтобы и похороненным быть, и забот со мной никому не было. Говорят, что самоубийство грех. Вот ты Бога поминал, скажи, грех это или не грех?

— Греха нет. Ничто не грех. Весь вопрос лишь в том, сможешь ли ты совершить самоубийство. Я теперь не смогу — это точно. Это совершенно невозможно для меня теперь, потому что у меня душа есть. А еще недавно — мог.

— Вот если ты говоришь, что не грех, я так, наверное, и сделаю. Сил больше нет. — Дворник покачал головой и вытер ладонью глаза. — Сколько, ты думаешь, мне лет? Сорок восемь всего. А жить уже сил нет. Одна радость — хватить стаканчик и забыться. Моя бывшая, хорошая была женщина, все говорила: «Лечись, Боря, лечись». А на кой черт мне лечиться? Я видеть все это не могу и не хочу, всю эту подлость человеческую. Спасибо тебе, что поддержал…

— В чем это?

— В том, что самоубийство не грех. Ведь так?

— Да.

— Тогда завтра с утра пойду в лес…

— Ты не должен этого делать, Борис.

— Почему не должен? Кому я нужен и зачем? Чтоб водку жрать?

— Ты знаешь, хотя бы потому, что мне тебя жалко.

— Тебе меня жалко? — сокрушенно покачал головой дворник. — Жалко… Ты меня жалеешь. Значит, понимаешь, что не виноват я, что все в моей жизни так вышло. Точнее, не только я виноват. Спасибо.

— Почему ты думаешь, что твоя жизнь кончена, что ничего хорошего впереди нет? Я так не думаю.

— Ты знаешь жизнь хуже меня, Ваня. Каждый человек чувствует свой предел. Каждый! — Дворник погрозил кому-то пальцем. — Я этот предел перешагнул и уже вижу перед собой ворота в тот мир, откуда не возвращаются. Дорожка идет прямо туда, других нет… — Взгляд дворника был устремлен в сторону, будто он действительно рассматривал какой-то удивительный объект.

— Я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь, Борис, потому что жить мне осталось считанные дни. Это я знаю точно. И я так же точно знаю, что со мной будет потом. Мне, конечно, проще. К тому же мне приходилось бывать за этими воротами… Хочешь, я тебе дам денег на больницу?

— Нет, — решительно сказал дворник, — не давай. Пропью.

— Давай я за тебя заплачу.

— Не надо, меня нельзя вылечить. Потому что у меня душа болит, а ее так не вылечишь.

«Я думаю, ты ошибаешься», — хотел было возразить Иван, но дворник продолжал, будто не слушая его:

— Вот если бы ты пообещал бы мне царство небесное, — глаза дворника округлились, и Иван увидел в них мольбу и надежду.

— Только не кончай жизнь самоубийством, тогда… тогда это возможно. — Иван спрятал глаза и добавил: — Есть вероятность.

— Есть?

— Есть.

— Хорошо, спасибо, Иван. Эта надежда — единственное, что у меня теперь есть. Завтра утром, завтра же пойду в церковь и покаюсь. Ведь не так уж грешен я, нет на мне смертных грехов. От широты души все и от случая… Сходить, а?

— Конечно. Это правильно для тебя.

— А ты?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты пойдешь в церковь, ведь и тебе жить дни осталось? Пошли вместе.

— Нет, Борис, не пойду. Я сам себе церковь, а точнее — весь мир для меня церковь. Но общего у нас с тобой много. Я тоже никому не нужен, кроме Бога.

Иван посмотрел на часы.

— Да придет она. Придет… Что ты так переживаешь? — ударил дворник кулаком по скамейке.

— Я и сам не знаю, почему я так переживаю. Это не поддается логике. Смысла в этом переживании нет никакого — это точно. Да и повода нет. А вот кажется, что если не увижу ее — жизнь моя не состоялась.

— Э-э, парень, ты это брось. Хотя, знаешь… Тебе сколько лет-то?

— Почти тридцать четыре.

— Когда мне было двадцать шесть, была у меня девушка… Короче говоря, я тебя понимаю.

— А если она не придет?

— Напьемся вусмерть.

Иван медленно покачал головой.

— Ну уж нет. Я найду ее, все равно найду.

— И то верно. Это любовь у тебя, Ваня. Тут надо действовать.

— А что такое, по-твоему, любовь? — резко спросил Иван, повернувшись к дворнику лицом.

— Ну, что вот ты сейчас чувствуешь?

— Что я чувствую? — Иван встал со скамьи и опять начал ходить. — Вот сейчас я почувствовал, что способен на все, чтобы получить ее. Понимаешь, да? Мало что способно меня остановить, потому что это желание стоит больше, чем оставшаяся у меня жизнь, много больше. — Иван остановился и пожал плечами. — Никогда бы не подумал, что со мной такое может быть. Я не знаю, хорошо это или плохо, это реальность, которая поражает. Вот что такое человек, оказывается, и как трудно с ним сладить…

— И вот еще что, ты так уж не убивайся. Ты парень молодой…

— Я тебе сказал, что у меня ни на что нет времени, Борис. Или ты не понял? Мне некогда вновь завоевывать ее сердце, мне некогда избавляться от этого чувства или искать ему замену. Я просто не хочу умирать, не увидев ее… Просто хотя бы увидеть…

— Горячий ты мужик, горячий.

— Да, это можно было от меня ожидать, — сказал в сторону Иван.

Он посмотрел на часы: половина двенадцатого. Двор был пустынен.

— У тебя есть телефон?

— Нет.

— А у подполковника?

— У него есть.

— Можно будет от него позвонить?

— Он мужик строгий, но справедливый. Я думаю, можно.

Иван еще не знал, кому и зачем он будет звонить. Но необходимость что-то делать сжигала его, он больше просто физически не мог бездействовать.

У подъезда стояла тяжелая бетонная цветочница. Иван схватил ее, приподнял, при этом ошалевший дворник увидел, что мышцы на шее Ивана напряглись, как канаты, поднял ее на высоту груди и бросил на бордюр, цветочница с грохотом разбилась, и земля рассыпалась по тротуару.

— Ты что же это делаешь? — закричал дворник. — Зачем же ломать-то?! Очумел, что ли? — Иван остался стоять спиной к дворнику, будто и не слышал его протестов. Так, не двигаясь, он стоял долго. «Я бессилен… Я бессилен… Я — бессилен», — только одна мысль владела Иваном. И от этой мысли сердце его разрывалось от горя.

— Тысяча двести семьдесят девять дней, — услышал Иван голос. «Наташа…» — пронзило мозг. Он молниеносно обернулся. — Именно столько ждала эта цветочница, чтобы ее разбили.

У подъезда стояла Наташа. Она только что вышла из подъезда. Иван смотрел на нее и не двигался, будто не верил своим глазам. Наташа тоже стояла, держась за ручку двери.

— Ты? — наконец выдавил из себя Иван. — Откуда?

— Из квартиры.

— Боже мой, а я тут с ума схожу. Неужели я ошибся дверью? Двести двадцать седьмая квартира…

— Двести тридцать седьмая, — поправила Наташа. — Пойдем-ка скорей, пока тебя не забрали в милицию за хулиганство. — Наташа решительно подошла к Ивану и взяла его за руку.

И тут сердце у Ивана оборвалось…

 

6

Наташино прикосновение вызвало у Ивана целую бурю чувств, казалось, откуда-то из глубины его существа поднялась горячая волна и захлестнула все, что было Иваном Свиридовым. Ивану захотелось смеяться и плакать, кричать от счастья самые лучшие слова и обнимать Наташу — одновременно. В результате он не смог сказать ни слова и даже не откликнулся на Наташино прикосновение. Он стал словно каменный. Наташа посмотрела в глаза Ивана и увидела в них… Она увидела в них все то, что Иван чувствовал.

— Как ты жил все это время? — спросила Наташа. Дар речи вернулся к Ивану, он как-то судорожно вздохнул и тихо сказал, как бы с трудом проталкивая слова через высохшее горло:

— Не знаю…

— Все хорошо? — Наташа старалась прочитать на Ивановом лице ответ на свой вопрос.

— Я совсем другой теперь. Все, все изменилось, Наташа. Я люблю тебя.

— Повтори еще раз.

— Я тебя люблю, — повторил Иван громко и опустил голову. — Кроме тебя, мне ничего не надо.

— А Система?

— Я решил ее и отделался от нее. Теперь я свободен от всего этого.

Наташа была даже красивее, чем Иван мог себе вообразить, когда пытался вспомнить ее образ. Сейчас, при свете уличных фонарей, она казалась совсем другой, совсем не такой, какой Иван мог ее представить. Иван сделал шаг вперед, чтобы лучше разглядеть мельчайшие черты ее лица, он хотел увидеть ее ресницы.

Перед ним стояла горячо желанная женщина, которая смотрела, дышала, улыбалась так, что от каждого ее вздоха, взгляда и улыбки Иван испытывал нежность и восторг. Он бы мог ради нее прыгнуть на стену римского цирка — несомненно, даже если бы стена была еще на метр выше, чем та, которую он преодолел когда-то. Но, забравшись на стену, он бы спросил, хочет ли она его любви, и в этом была огромная разница. И Иван спросил:

— А ты, ты не забыла меня? — И, не дожидаясь ответа, нежно обнял Наташу. Она вздрогнула и прижалась к нему. — Я так хочу быть с тобой, так хочу…

В это время к подъезду подлетела, переливаясь огнями, дежурная милицейская машина. Из нее решительно выскочили два милиционера. И тот, что был постарше, звякнув наручниками, сказал, обращаясь к дворнику:

— Кто здесь ломает скамейки?

Дворник подскочил со скамьи.

— Я местный дворник, отвечаю за это хозяйство. Тут двое шалопаев, пацанов, мать их в душу… разбили малую форму и ходу, ну я кричать.

— Где они? — спросил младший милиционер.

— Найдешь их теперь, пожалуй, — сказал второй милиционер. Он окинул взглядом обнимающихся Ивана и Наташу. — Ладно, поехали. Тебе убирать, — обратился он к дворнику.

— Так уберу уж, куда деваться.

Тем временем Наташа повлекла Ивана за собой в подъезд. Она на миг выглянула из подъезда и махнула два раза ладонью дворнику.

— Да, пожалуйста уж, пожалуйста… подмету. Эх… — вздохнул дворник и побрел по тротуару. Он все качал головой и вздыхал, и в душе его росло непреодолимое желание сейчас же напиться до полусмерти, а если получится, то и до смерти.

Иван чувствовал, что Наташа вся трепещет от его объятий и поцелуев. Она льнула к нему, потом немного отталкивала и тут же прижималась еще сильней, а губы ее и жгли Ивана, как угли, и ласкали так нежно, что Иван совсем потерял голову. Он уже вообще ничего не соображал… Когда дверь лифта открылась, Наташа выскользнула из Ивановых объятий и побежала открывать дверь в квартиру. Иван настиг ее в прихожей, крепко сжал за плечи и услышал шепот: «Да, да, я хочу этого…»

 

7

Когда Иван проснулся, первое, о чем он подумал: «Где Наташа?» От этой мысли сон сразу слетел, как будто его и не было. Иван быстро открыл глаза и сел на постели. Наташа лежала рядом, она спала. Лицо ее было спокойным и светлым. Ивану показалось, что она едва заметно улыбалась во сне. Рассвет уже наступил, но солнце еще не взошло. Через открытое окно не доносился шум улицы, наверное, было еще очень рано.

Ивану показалось, что за эту ночь он пережил и прочувствовал столько, что его жизнь теперь стала жизнью совсем другого человека. Будто он выплеснул вместе с эмоциями этой ночи все то в своем прошлом, что не давало ему покоя и заставляло бесчинствовать его ум и тело.

Иван осторожно встал и подошел к окну. «Где же лестница на небеса? — подумал он и улыбнулся. — Что же со мной было тогда? Эх, не стоит об этом думать, что бы то ни было, оно не может повториться. И это хорошо. И все же теперь надо попробовать повторить кое-что из того, что я сделал тогда».

Иван осторожно оделся. Взял на полке карандаш, лист бумаги и написал: «Через час я вернусь. Иван». Он вышел из квартиры и направился на поиски цветов.

Утро было прекрасное, прохладное и тихое, день обещал быть солнечным. Иван зашел за угол дома и увидел станцию метро. Чтобы сэкономить время, он побежал прямо через площадь, на которой был разбит сквер. На тротуарах уже появились первые прохожие, а количество машин на улицах прибывало с каждой минутой.

Иван подошел к входу в метро, где несколько женщин уже расставили банки и ведра со свежими цветами. Иван достал оставшиеся у него деньги и подал их пожилой женщине, цветы которой ему наиболее приглянулись. Это были розы с плотными, не до конца распустившимися бутонами и самых разных цветов и оттенков — от снежно-белого, таких Иван никогда не видел, до почти черного.

Она взяла деньги, посмотрела на Ивана и спросила:

— Вам на все?

— На все.

— Давайте я сама подберу самый лучший букет, о котором только может мечтать женщина.

— Подберите.

Она долго выбирала цветы, аккуратно составляя их один к одному и расправляя листья. Букет оказался не очень большим, Иван мог обхватить рукой без труда все черенки. Цветочница заботливо обернула букет несколькими слоями бумаги, чтобы не уколоться, потом брызнула на бутоны водой из ведра, слегка встряхнула букет и подала его Ивану.

— Желаю вам счастья, — она улыбнулась и добавила: — Я сделала этот букет от всей души и с добрым словом, он должен понравиться вашей девушке.

Иван поблагодарил цветочницу и побежал к дому. Он хотел сделать человеку, которого любил, приятное, и был уверен, что сделает это. И больше ему ни о чем не думалось и ничего не хотелось. И это было счастье.

Когда Иван открывал дверь, замок громко щелкнул. Иван быстро открыл дверь, скинул ботинки и на цыпочках вошел в комнату. Наташа лежала точно в том же положении, в каком он ее оставил. Иван вошел в комнату и остановился. Наташа потянула носом воздух и открыла глаза. Несколько секунд она смотрела, как бы что-то вспоминая, потом улыбнулась и сказала:

— Какие розы, Иван! Никогда в жизни не видела ничего подобного. Дай посмотреть их поближе, — сказала она, оставаясь под одеялом.

Иван положил букет на постель, а Наташа осторожно села, придерживая одеяло. Она смотрела то на розы, то на Ивана. И Иван увидел, что ее глаза стали влажными. Наконец, погладив пальцами белоснежный бутон, она подняла глаза и сказала:

— Спасибо, Иван. Мне так хорошо.

Тут она быстро, словно в ней сработала мощная пружина, подскочила и обняла Ивана. Он даже не успел поднять руки, чтобы подхватить Наташу. Поцеловав Ивана, она отстранилась от него и, глядя в глаза, спросила:

— Ты насовсем вернулся? — Иван долго молчал, неотрывно глядя в ее глаза. В них Наташа и прочитала ответ. Сердце у нее сжалось. — На сколько? — Иван продолжал молчать. В его голове была абсолютная пустота, будто все мысли куда-то испарились. Сказать что-нибудь — значит разрушить состояние счастья, а этого Ивану так не хотелось. Наконец он сказал:

— Не знаю. Не знаю точно…

— Я не хочу, чтобы ты опять исчез. Если это произойдет, я не смогу жить или делать вид, что живу.

— Я не буду жить без тебя, — сказал Иван. Жизнь опять ворвалась в него в виде воспоминаний, проблем и требований действовать.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что надо бы позавтракать. А пока я пойду в душ.

Иван стоял под душем и думал, что же ему делать: говорить Наташе о том, что его ждет, или нет. «А с чего я решил, что Зильберт выполнит свое обещание, и почему, собственно, я не могу нарушить своего, — пришла в голову мысль. — Имея такие деньги, можно уехать куда-нибудь в Кашмир и там зажить спокойно, пока люди Зильберта меня найдут. А завтра все может измениться. Зачем я должен через неделю возвращаться в этот чертов бункер и с чего я взял, что он обязательно отдаст приказ убить меня? Если слова Бога, обещавшего скорую смерть, — всего лишь галлюцинация? „Ты умрешь скоро, и будешь знать, когда“, — вспомнил Иван слова Бога. — Когда же, а?» — «Послезавтра», — услышал Иван ответ на свой вопрос. Это знание пришло к нему как откровение, сказанное ему его собственным голосом. «Значит, у меня есть еще два дня и одна ночь. — Иван воспринял сказанное ему как абсолютную истину, которую невозможно подвергать сомнению. — Вот теперь я точно знаю, сколько мне осталось жить. И чего я раньше не спросил об этом? И что же делать?»

— Дорогой, ты живой там? — услышал Иван Наташин голос за дверями.

— Очень даже живой. Сейчас выхожу, — ответил Иван.

Иван оделся в свою одежду, потому что другой у него не было, и вышел из ванной.

— Я подогрела вчерашний ужин, который мы даже и не попробовали. Это ты виноват, — улыбнулась Наташа. — Я даже готова поверить, что ты не видел женщин три с половиной года.

— Так оно и было, — согласился Иван.

Он медленно и аккуратно ел. Все было очень вкусно. Иван впервые в жизни старался есть не для того, чтобы утолить голод, а чтобы получить удовольствие. И это ему удалось. Он покачал головой и сказал:

— В первый раз в жизни поел так вкусно. Это потому, что ты приготовила.

— А тогда, у нас в городе, ведь тоже я готовила.

— Да, но тогда я был другим.

— Вот как…

— Да. Кстати, полетели в наш город, — вдруг предложил Иван.

— Когда? — как ни в чем не бывало спросила Наташа.

— Сейчас же, первым самолетом.

Иван прекратил есть, ожидая Наташиного ответа.

— Полетели. На сколько?

— На два-три дня.

Сначала Наташа выяснила, когда самолет, — он летел через три часа. Потом она набрала номер театра и сказала:

— Анатолий Борисович, я срочно вылетаю… — Иван энергично замахал рукой, давая знак, чтобы она не сказала куда. Наташа поняла и, немного замявшись, продолжила: — Я срочно вылетаю из Москвы, неотложные обстоятельства… Я все равно полечу… Это невозможно предотвратить… Анатолий Борисович, когда я прилечу, я сама позвоню тебе и ты сможешь повторить то, что ты сказал.

— Ты звонила в театр? Ты действительно актриса теперь? — удивился Иван.

— Да, актриса, представь себе.

— Как же ты это смогла? Хотя…

— Это было сделано для самосохранения. Больше я не хочу этого. Я хочу быть с тобой, и все.

— Тогда поехали?

— Поехали. Может, с Сергеем хочешь повидаться?

— С Сергеем? — Иван задумался ненадолго и сказал: — Да, с Сергеем, пожалуй, да.

Наташа быстро набрала номер и сказала в трубку:

— Привет, Сергей, с тобой хочет поговорить один твой знакомый, — и она, улыбаясь, передала трубку Ивану.

— Сергей, это ты? Узнаешь? — спросил Иван.

— Иван?! Когда, откуда, какими судьбами? Я сейчас же хочу тебя видеть, — услышал Иван знакомый голос. — Когда мы можем встретиться? «Когда мы можем встретиться? — эхом отразилось в голове Ивана. — Когда мы можем встретиться?»

— Я сейчас улетаю… мне очень надо, — невыразительно ответил Иван на этот призыв.

— Слушай, дружище, скажи-ка мне прямо: ты хочешь меня видеть или нет? Я очень хочу тебя видеть. Говори, куда мне подъехать, и я максимум через полчаса приеду.

— Хорошо, конечно же, я рад буду с тобой встретиться. Подъезжай на Наташину квартиру.

— Буду через двадцать минут, — сказал Сергей, и Иван услышал короткие гудки.

— Так брать билеты? — спросила Наташа. Она смотрела не на Ивана, а в сторону, и в ее взгляде Иван увидел сосредоточенную решимость действовать.

— Да, конечно.

— Давай свой паспорт, я схожу за билетами, тут рядом, а ты пока поговоришь с Сергеем.

Наташа быстро оделась и ушла. Иван остался сидеть на кухне, перед ним стояла чашка с кофе, который уже успел остыть. Иван смотрел на стол, на окно, через которое было видно яркое летнее небо, на натюрморт на стене. Его не оставляло чувство нереальности всего происходящего. Когда Наташа ушла, ситуация стала более реальной, но все равно неправдоподобной. Предыдущая ночь, заполненная страстью и нежностью, казалась сном, а светлое Наташино лицо, которое появлялось перед Иваном, стоило ему закрыть глаза, будто принадлежало знакомой по фильмам кинозвезде. Это ощущение было очень неприятным для Ивана. «Мы же даже ни о чем не говорили с ней. Чем и как она жила, о чем думала? Но она меня ждала… И она осталась такая же, как была, только, кажется, стала добрее. — Иван удивился этому определению, которое пришло ему в голову. — Странное слово, оно будто из другого языка. Добрый человек, хороший человек — это не одно и то же и звучит как-то странно. Кажется, я никогда не пользовался этим словом… А хорошо было бы исчезнуть в этот момент, сейчас, когда я чувствую себя таким счастливым».

Раздался звонок. Иван поднялся и пошел открывать.

Сергей был в строгом деловом костюме, в белой рубашке и галстуке. Когда Иван открыл дверь, Сергей уже заранее улыбался открытой широкой улыбкой. Иван не улыбнулся в ответ. Так они стояли секунд десять, которые понадобились Ивану, чтобы привыкнуть к этой новой Сергеевой улыбке.

— А ты здорово изменился, — наконец сказал Сергей. — Был парнем, а стал мужчиной, нет, мужем…

— Ты тоже изменился, — ответил Иван. — Я бы тебя, может быть, и не узнал, если бы встретил на улице.

— Неужели?

— Честное слово.

Они прошли в комнату и сели в кресла напротив друг друга.

— Как Наташа? — спросил Сергей.

— Наташа? Наташа… Она ждала меня. Я счастлив. Она скоро придет.

— Надолго к нам, в Россию?

— Не знаю пока.

— Как твоя работа?

— Работа завершена. Завершена успешно.

— Ты решил Систему?

— Нет.

— Тогда я, видимо, что-то не понимаю. Ведь именно в этом состояла твоя цель.

— Цель состояла именно в этом. Я не достиг цели, но не достиг потому, что не захотел этого сам. Я сам принял такое решение, остановив компьютер в последний момент.

— Почему?

— Потому что результат решения стал для меня значить меньше, чем одно вот такое летнее утро, наверное, а впрочем — не знаю почему. Точнее, не хочу думать об этом.

— Значит, Конца света не будет?

— Конца света не будет. По крайней мере, до тех пор, пока вновь не появится такой человек, как я.

— Чем же ты отличаешься от всех прочих? — Сергей, казалось, сверлил Ивана взглядом. Иван не мог понять, чего в этом взгляде больше — действительного интереса или наигранного артистизма.

— Отличался? — Иван холодно улыбнулся и врезался взглядом в глаза Сергея.

— Отличался… — поправился Сергей.

— Свободой, точнее, степенью свободы. Все разговоры о свободе, которые ведутся со времен Сократа и Будды, имеют в виду другую свободу. Что такое свобода в чистом виде, я узнал вполне. — Тут Сергей увидел, что Иван смотрит уже не на него, а через него. — Так, как был свободен я, никогда не был свободен ни один человек на Земле. Не было преграды ни для желаний моего разума, ни для моих эмоций. И не было предела моим желаниям и возможностям. — Иван на несколько мгновений закрыл глаза, и когда их открыл, его взгляд вновь был направлен не сквозь, а на Сергея. — Но я отказался от главного, к чему стремился, — полного знания, как следствия полной свободы. Ты спросишь, ради чего? Я не должен был этого делать. Но уж не потому, что я был человеком добрым… Наверное, я сделал это потому, что чувствовал, что здесь, на земле, в этом мире меня ждет счастье. И я не обманулся. Я принял правильное решение и получил награду.

— В виде Наташи? — сказал Сергей. Иван кивнул головой.

— Я вернулся к себе, Сергей, точнее, получил себя. Я же человек, и мне нужна любовь. Я смотрю на Наташу, как в свою душу, вот так… и больше мне ничего не надо. Без ее любви я — лишь механизм, годный только решать математические уравнения. Я получил возможность быть по-настоящему счастливым, Сергей, как дар Божий. И я чувствую себя счастливым, — сказал Иван и, подумав, добавил: — Нет, я сейчас — счастливый человек.

«Как он мудрено стал говорить, — подумал Сергей, — но не похоже, чтобы он был не в себе. Он просто сильно изменился».

— Да, знаю. А у кого остались материалы твоих исследований?

— Я все уничтожил.

— А Зильберт?

— Он согласился с тем, что я сделал все правильно.

— Не осталось ничего?

— То, что осталось, я уничтожу в самое ближайшее время.

— Интересно…

— Это все теперь уже неинтересно. А как живешь ты?

— Я-то? О, я теперь совсем другой человек. Нет, не так, — поправился Сергей, — просто здесь, в Москве, у меня совсем другая жизнь. Очень много интересной работы, интересных людей, борьбы и, как бы это определить, — Сергей не мог найти слово, — ну, в общем, это совсем другой уровень.

— Уровень? — переспросил Иван непонятное слово. — Тебе нравится?

— Да. Суматошно все очень. Я, кажется, уже бесконечно отдалился от своего прошлого. У меня нет времени думать о том, что не касается работы и семьи. Я, к сожалению, мало времени провожу в семье. С Наташей видимся раз в полгода, я прихожу на премьеры, не всегда, правда. А так — сплошная гонка. И я бы не сказал, что мне это не нравится.

— А ради чего гонка? Что является призом?

— Эх, Иван. Ты же знаешь, я не склонен к абстрактной философии. Важен сам процесс. В этой гонке много промежуточных этапов, и на каждом хочется быть первым, первым хотя бы среди тех, кого ты видишь, кто соперничает с тобой.

— Так это же и есть философия.

— Не знаю, может быть, это и есть философия моей жизни. Мне странно было слушать тебя. Ты, который никогда не сдавался, вдруг стал буддистом.

— Да нет… — Иван вдруг рассмеялся.

— Ну, или чем-то вроде этого… Я не силен в определениях, да и не в этом дело. Чем ты теперь собираешься заниматься?

— Пока не решил.

— Останешься в России или уедешь?

— Не знаю пока.

— А в ближайшее время?

Иван кивнул головой, как бы давая самому себе разрешение, и сказал:

— Поеду в наш родной город. Очень хочу побывать там.

— Ностальгия?

Иван задумался. И Сергей это заметил.

— Да, в некотором роде. Мне очень надо туда попасть, и как можно скорее.

— Ну так в чем дело?

— Сегодня мы туда вылетаем.

— Все правильно. И я бы тоже не прочь побывать на родине. И, кстати, нам бы надо поговорить о деле. Ты все-таки собираешься работать?

— Нет.

— Совсем?

— Совсем.

— На любых условиях?

— На любых условиях. Этот вопрос не обсуждается.

— Но почему? Ты можешь, по крайней мере, это объяснить?

— Хорошо. Только ты не должен никому, а прежде всего Наташе, даже намекать на то, что я тебе сейчас скажу. Я тебе обязан тем, что смог довести свою работу до конца, и поэтому не хочу лгать. Так вот, Сергей, я не могу планировать свою жизнь просто потому, что времени жить у меня почти не осталось. Вот и все объяснение.

Сергей опять уставился на Ивана своим новым тяжелым взглядом.

— И ты едешь на родину, чтобы уничтожить все следы твоего труда, о котором мы говорили тогда, лежа на полянке под березами и попивая дешевое вино. Да?

— И за этим тоже. И, может быть, в первую очередь.

— Кто тебе угрожает?

— Мне никто не угрожает. Таков уговор. Ты же понимаешь, что нельзя жить с таким знанием.

— А Зильберт?

— Он еще жив?

— Вчера был жив. Сейчас узнаю, — Сергей достал сотовый телефон и набрал длинный номер. — Как Зильберт? Что? И что это может означать? Хорошо, понял.

— Зильберт находится в реанимационном отделении, сердечный приступ. Пока жив, но без сознания. Это он? — Иван медленно покачал головой. — Кто?

— То, что теперь сильнее меня.

— Не понял.

— Моя душа. Я так запрограммирован.

— Опять не понял, ты говоришь загадками.

— Бог дал мне то, что у меня никогда не было, — душу. В ней программа моей жизни, и там сказано, что я найду свою смерть очень скоро. Очень!

— Чушь какая-то!

— Это правда, Сергей. И неважно, откуда придет моя смерть. Она придет.

— Это Он? — Сергей показал пальцем вверх. Иван наклонил голову.

— А что будет с нами?

— Ничего, жизнь будет продолжаться, только все то, что касается меня, исчезнет: воспоминания людей, газетные публикации, видеозаписи — все, что касается меня.

— Как это возможно?!

— Он это может.

— Как это физически возможно?

— А как было возможно накормить пять тысяч человек народа пятью хлебами и двумя рыбами? А как было возможно мне, человеку, который не играл даже в школьном оркестре, произвести такой фурор своим первым же публичным выступлением? Ты же знаешь об этом моем концерте. Пока Лийил на Земле — все возможно. Он может внушить людям, всему человечеству все что угодно.

— Это что-то вроде психотропного оружия?

— Да что-то вроде… но если говорить о физическом смысле — он не в этом, а в том, что при помощи Лийила Бог меняет реальность…

Иван хотел объяснять дальше, но Сергей прервал его.

— Хорошо, про Лийил я слышал и раньше. Но как можно изъять газеты, уничтожить видеозаписи?

— Может быть, завтра ты получишь команду уничтожить все имеющиеся у тебя материальные носители, на которых написано мое имя. И ты сделаешь это и ничего потом об этом не вспомнишь. И такое тоже уже бывало.

— С Иисусом, например?

— Да, и с ним — в первую очередь.

— Но ведь что-то осталось.

— Только то, что Он, — Иван показал рукой вверх, — захотел оставить. Но это об Иисусе, обо мне Он не оставит ничего…

— Почему?

— Потому что он был Христос, а я Антихрист.

— Ты же не прошел путь Антихриста.

— Я — да. Но тот, кто получит мои знания, может пройти его до конца.

— Ему ведь так просто заставить замолчать любого.

— Меня же Он не заставил замолчать. Правда, я сам этого хотел. Бог не может причинять вред людям.

— Вот это да…

— Вот и все. Так что мы должны, по-видимому, попрощаться.

— Значит, ты едешь в наш город, чтобы уничтожить свои записи, потому что их кроме тебя не сможет уничтожить никто?

— Да, я их хочу уничтожить сам, собственными руками. Они не должны попасть в чужие руки. Я такое дело не могу доверить никому. Это важно для меня.

— Я понял… — Сергей посмотрел на часы, потом достал визитную карточку и записал на ней номер своего сотового телефона. — Завтра утром я буду в нашем городе.

— Зачем?

— Хочу убедиться в том, что все, сказанное тобой, правда. Хочу сам в этом убедиться. Имею я на это право?

— Имеешь. Только ты должен понимать: все, что я тебе сказал, это не только моя тайна, и поэтому ты должен молчать об этом.

— Разумеется, — отчетливо и выразительно сказал Сергей. — Об этом не беспокойся.

— Сергей, если у человека есть душа, он не должен противиться воле Бога. А Его воля в том, чтобы жизнь на Земле продолжалась и расцветала. Ты понимаешь меня? — Иван постарался вложить в эти свои слова особую убедительность.

— Да, это я понимаю.

Сергей встал.

— Тебе пора идти? — спросил Иван.

— Мне пора идти. Я жду твоего звонка. Завтра я буду в нашем родном городе.

Когда Сергей ушел, Иван подумал:

«Зачем я повезу Наташу в наш город? Только затем, чтобы она стала свидетелем моей смерти? Я ищу у нее поддержку, потому что мне трудно умирать в одиночестве. У женщины, которую люблю. И я подвергаю ее опасности, ведь меня убьет не молния, а люди, люди, которых найду я или они найдут меня. И я их, кажется, уже знаю. Сергей предаст меня, но значит ли это, что я должен его ненавидеть? — Иван вспомнил выражение глаз Сергея, и ему почему-то стало жалко его. — Каждый человек — вселенная, это верно, — подумал Иван и как бы в недоумении покачал головой. — Одно дело рассчитать это при помощи логики суперкомпьютера и совсем другое — получить как откровение, как знание, от начала времен записанное в бессмертной душе. Только в расчетах я был первый, а в получении такого знания — один в ряду миллионов, не первый, и не последний. Так что же мне делать с Наташей?»

Вскоре вернулась Наташа. Она улыбалась. Щеки у нее порозовели, как у набегавшейся во дворе девчонки, глаза блестели, излучая радость.

— Я купила билеты на самолет. Нам повезло. Вылет через четыре часа. — Наташа посмотрела на Ивана, и улыбка сошла с ее лица. — Сергей приходил?

— Да, только что ушел.

— Вы не поссорились ли?

— Нет.

— Но что-то произошло. На тебе лица нет.

— Правда?

Иван обнял Наташу. Обнимая ее, он испытывал странное чувство, бесконечно далекое от того, что он изведал ночью. Ему казалось, что он обнимает руками не женщину, которой он только недавно безраздельно обладал, а что-то такое дорогое, как сама жизнь, и то, что с ней связывает.

— Наташа, а у нас может быть ребенок? — вдруг спросил Иван.

— Ребенок? — Наташа пожала плечами, слегка смутившись, лицо ее стало задумчивым и сосредоточенным. — Да, может быть. Ты хочешь ребенка?

— Да, очень. Больше всего на свете.

— А почему ты такой печальный? Что все-таки случилось?

— Ничего. — Решение, как поступить, пришло к Ивану сразу. — Я должен сказать тебе правду о себе.

Наташа села и испуганно посмотрела на Ивана снизу вверх. Иван сел напротив и взял Наташу за руку.

— Нам необходимо расстаться, Наташа. — Наташа молчала. — Это для меня означает расставание со всем, что мне теперь дорого в жизни, но это необходимо.

— Почему? — отчетливо, почти по слогам произнесла Наташа. — Почему необходимо?

— Я не хочу, чтобы ты была свидетелем моей смерти.

— Чего-чего?

— Моей смерти.

— Тебя убьют?

— Если я скажу — убьют, значит есть и убийца, но нет такого, будет только исполнитель воли.

— Чьей, чьей воли, Иван?

— Моей.

— Я видела тебя, когда ты лежал в своем бункере. Я понимаю, о чем ты говоришь. Значит, это было не видение, а правда…

— Ты была в моем бункере? Видела меня?

— Да, это не было сном или видением, я там была. Я даже могу описать этот проклятый бункер, где ты находился. Постарайся все же объяснить, в чем дело.

— Я сам выбрал свой путь. В отличие от многих, я сделал это совершенно осознанно. Я поменял власть над миром на бессмертную душу, которая мне не принадлежит, но принадлежит одному только Творцу всего сущего. И я умру спокойно. Потому что этот мир, твой и мой, это совершенное творение Бога, мир нашего ребенка, который может родиться, и всех будущих поколений, продолжится после меня.

— Ты отказался от жизни ради этого?

— Да, я почему-то в последний момент решил, что законы Бога лучше, чем созданные мной.

— Ты не стал Антихристом?!

— Я не стал Богом.

— Как страшно все это, Иван. Мне кажется, что тот сон, что я видела недавно, продолжается, и я полностью потеряла чувство реальности. Я так ждала тебя, я так готовилась к этому, и я всегда знала, что мы обречены умереть.

— Почему ты говоришь «мы»?

— Я не буду жить, если не будешь жить ты. Ты говорил, что душа не принадлежит человеку. Не знаю, так это или нет. Но и мне кажется, что моя душа принадлежит не мне. Кому? Кому-то доброму. Богу? Да, конечно. И в моей душе кем-то, Им, значит, записано, что я принадлежу тебе, что я должна жить ради тебя, любить тебя и разделить твою судьбу.

— Как ты узнала это?

— Я очень хотела это узнать. Очень хотела. Я так старалась, я потратила много сил и времени, пока научилась читать то, что Бог написал в моей душе.

— А что еще написано обо мне в твоей душе? — спросил Иван.

— Еще там написано, что ты достоин действовать так, как считаешь нужным, дорогой мой, любимый Иван. Кто же убьет тебя?

— Это неважно, но исполнители уже определены. А ты, ты должна знать еще одну часть этой печальной правды, прежде чем мы расстанемся. Когда я умру, Бог уничтожит всякую память обо мне. На земле ничего не останется от меня: ни воспоминаний людей, ни документов, ни других свидетельств.

— Не понимаю, зачем это Ему надо?

— Потому что я, точнее то, что я собой представлял совсем недавно, — это аномалия. Это воплощение всех смертных грехов человечества, самый страшный из которых — презрение Бога. Пока будет существовать память обо мне, будет пример человека, который смог почти отведать плод с дерева жизни, презрев все законы, установленные Богом.

— Но почему же Бог допустил до этого? Раз Он допустил, значит… Значит, в этом нет твоей вины.

— Все, что я сделал, было проявлением моей воли, и это было возможно потому, что у меня не было души, а значит, и программы жизни. Бог послал мне Лийил, дал возможность осуществлять любое мое желание в надежде, что я увлекусь земными соблазнами и брошу свою Систему. Но как я мог ее бросить! Бог — благороден, Он не уничтожил меня и не лишил разума. — Иван усмехнулся. — Бог благороден в самом высоком и чистом смысле, хотя это слово, наверное, не очень подходит для определения Его уважения к человеческой свободе. Воистину, Он не делает с другими того, чего не желает себе. Теперь, когда я понял все, что со мной произошло, я действительно полюбил Его, как, наверное, любят отца, которого у меня никогда не было. Ты знаешь, Наташа, я всю жизнь прожил один, а теперь я не один — у меня есть Бог и есть ты. Если можно подвести итог жизни, то это неплохой итог. Я счастлив и потому уже, что ты меня слушаешь и понимаешь.

— А если бы мы встретились пять лет назад и полюбили бы друг друга, как сейчас, то ничего бы и не было? Ты бы никогда не вступил на путь Антихриста?

— Нет, ни пять лет назад, ни пять дней назад это было невозможно. Посмотри вокруг, Наташа, разве ты мало видишь людей, идущих к обозначенным ими целям, несмотря ни на что? Я был только одним из них. Мои способности к абстрактному мышлению, конечно, намного выше средних, может быть, даже исключительны. Но ведь многие люди обладают такими же способностями в других сферах человеческой деятельности. И далеко не у всех из них имеется душа. А Лийил у Бога только один, и Он не может расставаться с ним надолго. То, что Бог послал его на Землю, — событие исключительное. Я думаю — второе за всю историю. Очень скоро Лийил вернется к Богу. И это говорит о том, что свободные люди в конечном итоге в ответе за все. Понимаешь?

— Не очень… Боже мой! О чем мы говорим! Да, да, я понимаю, что в том, о чем ты мне рассказываешь, вся твоя жизнь, но не надо сейчас об этом. Обними меня…

Иван крепко обнял Наташу, и они стояли так долго. Наташе показалось, что она перестала существовать, что ее душа слилась с душой Ивана, и что именно это и было то, чего она так ждала всю жизнь. Это было выше, чем ощущение счастья, и никак не связано с чувственным восприятием его тела. Это было совсем другое.

Иван чувствовал то же самое. Он не хотел выпускать Наташу из объятий, он знал, что это в последний раз.

— Тебе пора ехать, — прошептала Наташа. — Не оставляй меня. Ведь ты же мог бороться с судьбой, попробуй еще раз.

— Это невозможно теперь. Это невозможно…

Наташа отдала Ивану билеты и документы и сказала:

— Я хочу проводить тебя. Можно?

— Почему ты спрашиваешь?

Наташа смотрела на Ивана и улыбалась, но в ее глазах Иван увидел глубокую печаль.

— Значит, у меня не останется и памяти о тебе. Значит, все будет вычеркнуто. Нет, это несправедливо. Не верю в это. Не знаю, как по отношению к другим, но по отношению ко мне это так жестоко. Бог не сделает со мной так, я знаю. И не говори ничего, не возражай. Это жестоко. Я согласна никому, ничего, никогда не говорить о тебе, я готова подписать любой документ, хоть и кровью, но память-то, память — должна остаться. Я бы жила тихо, довольствуясь малым. Почему это невозможно? Зачем мне весь этот мир со всей его бесконечностью, если я потеряю тебя и вновь не найду и нет никакой надежды на это?

— Наши души будут ждать Конца света и никогда его не дождутся, я надеюсь.

— А я тебе скажу иное. Я надеюсь, что они дождутся. Ведь они у нас есть — души! Есть?

— Да. Наташа, я ведь умру именно для того, чтобы не было Конца света.

— Это твой выбор, а я буду умирать в надежде дождаться этого Конца. Сколько тебе осталось времени жить?

— Я думаю, до завтрашнего вечера.

— А где сейчас Лийил?

Иван показал на свою голову.

— Здесь? — Наташины глаза испуганно расширились. — Что же такое этот Лийил?

— Это инструмент Бога, через который Он выражает свою волю непосредственно.

— Он управляет тобой?

— Он стал моей душой, на время, пока я здесь, в мире людей. Такова воля Бога.

Наташа еще раз посмотрела на Ивана, и у нее закружилась голова.

— Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала?

— У меня очень мало времени осталось здесь, и я уже принадлежу не себе — только Богу. Ты сама сделаешь свой выбор, и он будет единственно правильный. Сейчас я уйду, чтобы закончить начатое дело. Ведь уже пора?

— Да, тебе пора идти. Иди.

Иван отошел от Наташи, посмотрел на нее и сказал:

— Не приближайся ко мне и не иди за мной, когда увидишь меня в следующий раз. Если это вдруг произойдет.

— Почему?

— Прощай, Наташа.

Наташа сделала шаг вперед, устремившись к Ивану. Но он быстро поднял руку, показывая, что она не должна приближаться к нему. После этого Иван медленно повернулся и вышел. Наташа только услышала, как захлопнулась входная дверь.

 

8

Сергей перед тем, как выйти из комнаты, обернулся, чтобы еще раз посмотреть на Ивана. «Да, он все-таки сильно изменился. Это теперь совсем другой человек. От того парня, который лежал на матрасе в обшарпанной хрущевке и которого я вытаскивал из сугроба и оттирал потом спиртом, осталось очень мало. — Сергей понял, что связь, неуловимая, но такая важная, такая значимая, связь понимания и глубокой симпатии между ними, прервалась. — Мы разошлись в разные стороны. Кто же ушел от места встречи дальше — он или я?»

— Ну, до скорого, — сказал Сергей и улыбнулся своей новой широкой улыбкой.

— До скорого, — ответил Иван и тоже улыбнулся. Его улыбка была какой-то растерянной и печальной, он улыбнулся и отвел взгляд в сторону.

Сергей быстро повернулся и вышел. Он сел в автомобиль и сказал водителю, чтобы тот ехал в офис. Как только автомобиль тронулся, Сергей достал телефон и позвонил Ясницкому.

— Привет, Игорь. Я только что разговаривал с Иваном Свиридовым.

— Он жив?

— Он жив и, судя по всему, здоров, но сильно изменился. Так вот, он закончил свой проект, точнее, отказался от него.

— Так закончил или отказался все же? Он что — не смог решить свою Систему?

— Нет, говорит, что Систему он решил. В общем, это не телефонный разговор. Я сейчас к тебе приеду.

Сергей отключил связь и стал смотреть на проносящиеся мимо дома, автомобили, рекламные щиты. «Можно представить, что Иван состряпал там за три года вместе с „Юнайтед Системз“, и какую это имеет ценность. И теперь это все пропало, если ему верить. А не верить ему нет смысла — он всегда был человеком бесхитростным. Но главное, что интересно, — это все же не компьютерные программы, а сама его математическая модель мира. И теперь он едет на родину, чтобы уничтожить последние свидетельства своего открытия», — размышлял Сергей.

Ясницкий ждал Сергея в своем роскошном кабинете.

— Где Иван сейчас?

— У Наташи, — ответил Сергей и упал в кресло. Ясницкий встал и начал ходить по кабинету. — Где же ему еще быть.

— Мне только непонятно, как Зильберт мог отпустить его? — сказал после продолжительного молчания Ясницкий.

— Это дело темное. Но факт остается фактом. Иван здесь. И я думаю, что он здесь с одной только целью. — Сергей сделал многозначительную паузу, явно ожидая вопроса Ясницкого.

— С какой целью?

— Я думаю, у него здесь, в России, есть какие-то документы, в которых изложена его теория, и он приехал за ними. И это, конечно же, по согласованию с Зильбертом.

— Ты предлагал ему работу?

— Предлагал. Категорически отказывается. Говорит, что вообще ни на кого не собирается больше работать.

— И что это значит?

— Это значит, что и не будет работать. У него слова никогда не расходятся с делами. Я почему-то уверен: все, что он мне сказал, — правда.

Ясницкий уже понял, зачем к нему приехал Сергей. За последние годы они много работали вместе, много общались, и он хорошо изучил Сергея. Ясницкий подошел к нему, остановился и, сложив руки на груди, спросил:

— Ну и что ты предлагаешь?

— Мы можем попытаться заполучить каким-то образом эти его документы.

— Зачем?

— Я думаю, что они имеют огромную ценность.

— Какую?

— Тот, кто будет иметь эти документы, сможет сделать то же, что и Иван, со временем, конечно, а это, знаешь ли, огромная власть.

— Что ты имеешь в виду?

— Ведь он, как я с большой уверенностью предполагаю, создал модель мира. Разве это мало?! Управляет тот, кто предвидит. Не так ли?

— Так.

— И я не думаю, что это единственное возможное применение его Системы.

— Если Зильберт нянчился с ним три с половиной года, значит, он многого стоит. Я уже давно понял, кто такой этот ваш Зильберт, — сказал Ясницкий, и лицо его приобрело совершенно непроницаемое выражение. — Мне много непонятно, но то, что эти документы мне нужны, не вызывает сомнений. Это я тебе говорю сразу и без комментариев. Ты бы мог достать для меня его записи?

— Нет, я не буду заниматься этим делом, — решительно мотнул головой Сергей. И в этом поспешном и решительном отказе Ясницкий сумел увидеть согласие.

— А если всем этим займусь я? Как ты к этому отнесешься?

— А что по этому поводу скажет Зильберт? — Сергей прищурил глаз, поднял бровь и задержал свой взгляд на губах собеседника.

— Ничего.

— То есть?

— Зильберт пятнадцать минут назад умер. И скоро в его империи начнется такое…

— Король умер!

— Да, король умер. Да здравствует король.

— И кто же этот новый король? — спросил Сергей.

— Не знаю, но пока он неизвестен, надо прибирать к рукам все, что возможно. Так как ты отнесешься к тому, что я попытаюсь найти документы Ивана? А может быть, мне удастся с ним договориться?

Сергей пристально взглянул прямо в глаза Ясницкого. Тот выдержал взгляд.

— Что ж, попробуй, — сказал Сергей и отвел взгляд.

— Хорошо, я попробую, но мне нужна твоя помощь.

— Я уже сказал, что это не мое дело.

— Мы же почти компаньоны и можем ими стать. Тридцать процентов… — четко и ясно сказал Ясницкий. И добавил: — Тебе — тридцать процентов.

— Тридцать процентов от чего?

— От всего, что принесет Иваново наследие. Я думаю, что мы сможем юридически четко определить, где начинается влияние его идей.

— Но почему ты говоришь «наследие»?

— Я повторю, что хорошо понял, кто такой Зильберт, и я не верю, что Зильберт оставит Ивана на свободе, а говоря проще, в живых.

— Но Зильберт мертв.

— Да, но его империя жива, а она не оставляет вне контроля такие взрывоопасные заряды, как Иван.

— А сам-то ты не боишься держать в кармане такой детонатор?

— Я мало чего боюсь, ты же знаешь. А потом я не думаю, что нам надо будет размахивать его записками перед носом у корреспондентов или ученых. Надо будет переждать время и хорошо во всем разобраться.

— Время, ах, время… — сказал Сергей и понял, что сейчас он согласится с предложением Ясницкого, потому что у него нет другого выхода. — Его всегда так не хватает. Значит, ты хочешь заплатить мне за то, чтобы я выудил у Ивана информацию, где лежат эти его документы, прежде чем он их уничтожит? Я должен… Что и кому я должен? — Сергей едва заметно тряхнул головой и вдруг сказал: — Знаешь, я согласен. Мне надоел этот дурдом, — Сергей с особенной злобой выделил слово дурдом. — Я уже четыре года чувствую себя зависимым от этих его сумасшедших идей и ощущаю их влияние на себе. Я хочу избавиться от этого наваждения. Я согласен, только с одним условием — Иван не должен пострадать.

— Хорошо. Главное, что ты мне должен будешь сказать, — находится ли сейчас Иван под защитой Зильберта? Мне этого никогда не узнать, а ты, пользуясь своим дружеским отношением с ним, — сможешь. Если да, я выхожу из игры, если нет, я буду действовать по обстоятельствам. Цель известна.

— Хорошо, согласен. Но у меня еще одно условие. Мне для расширения дела нужен кредит — сорок миллионов долларов. Дай мне беспроцентный кредит, и я буду делать то, о чем мы договорились. А дивиденды — оставь себе.

— Сорок миллионов?

— Да.

— Сегодня?

— Да.

— Беспроцентный?

— Да.

— Без гарантий?

— Да.

Ясницкии начал ходить по кабинету. Он несколько раз останавливался и смотрел в окно.

— Как выглядит Наташа? — вдруг спросил он.

— Она не изменилась, во всяком случае, внешне.

— Правда, что она снималась для «Плейбоя»?

— Нет, она прошла пробу, но сниматься отказалась.

— Почему?

— Спроси у нее сам.

— Хорошо, я спрошу… Ладно, я согласен дать тебе этот кредит, под твое честное слово. Ты прав, Иван никогда не сможет распорядиться теми открытиями, которые он сделал. Мы же несем ответственность перед обществом за то, чтобы эти его открытия не пропали из-за его странного фанатизма. Я не собираюсь вникать в мотивацию его поступков, меня интересует только одно: прервалась ли его связь со штаб-квартирой Зильберта или нет?

— А если он и сам этого не знает? Может быть, за ним следят, а он не знает. Что тогда?

— Тогда? Тогда узнай, где лежат эти проклятые документы. И будем надеяться, что люди Зильберта окажутся там после нас.

— Какой риск, Игорь, какой риск…

— Это мой риск. Если Иван направлял всю свою неуемную энергию на борьбу с законами природы, а я — на сдерживание себя…

— Наташа?

— Да, и Наташа тоже, — резко оборвал Ясницкии. — Мы договорились?

— Да.

— Хорошо. Сейчас подпишем документы. Звони мне днем и ночью, я буду готов действовать в любой момент.

— Только мне кажется, что мы лезем в очень опасное дело, — сказал Сергей и как-то растерянно огляделся по сторонам.

— Вот это тебе и предстоит выяснить.

Иван доехал до аэропорта на такси. Его никто не провожал. Совесть его была спокойна и сознание ясно. Он совершенно четко знал, что теперь должен делать. Когда самолет взлетел, Иван сказал себе: «Самое страшное — впереди и самое прекрасное — тоже, поэтому надо благодарить Бога и действовать».

 

1

В книжном киоске аэропорта среди детективов и любовных романов Иван увидел Библию. Он купил ее. «Корана, к сожалению, нет. Зато есть абсолютная память», — подумал Иван.

Салон самолета был полупустым. Иван сел подальше от других пассажиров и открыл книгу.

Иван бережно провел ладонью по открытым страницам: «Вот оно, главное свидетельство о Боге для всех ищущих Его. И теперь самое время задать себе главный вопрос после того, что со мной произошло. Надо ли мне было делать Систему, если бы я мог видеть Бога в Его творении и читать книги Его откровения тогда так же, как читаю сейчас? — Иван сделал долгую паузу в своих мыслях, ожидая ответа на поставленный вопрос. — Ответ очевиден — нет, не надо». — Иван зажмурился от того, что его глаза стали влажными, — и этого он от себя совершенно не ожидал. Он вытер глаза рукавом и огляделся, чтобы убедиться — не видел ли кто проявления его чувств. Нет, никто не обращал на него внимания, пассажиры разговаривали, читали, ели, спали, и никому до него не было никакого дела. Иван подумал: «Жалко себя, жалко себя из-за удручающего, абсолютного по своей полноте одиночества. А ведь именно теперь я бы мог сказать всем им так: „Эй, слушайте, близкие к Богу и далекие от Него! Абсолютная реальность — только Бог, все остальное — иллюзия, даже свершившееся прошлое может быть Им изменено. Все во власти Бога, и мысли ваши, и дела. Все предопределено Им до начала времен, я в этом убедился сам. А что не предопределено Им, то и не существует вовсе, потому что это есть лишь дуновение пустоты, где властелин — Сатана, и смертно до основания и без остатка. Но как объяснить это вам, творящие мир иллюзий, нет, — мир-иллюзию?“»

Иван решил найти подтверждение своим мыслям в Библии и в считанные минуты, перелистав мысленно сотни страниц, нашел слова пророка Исайи: «Я возвещаю от начала, что будет в конце, и от древних времен то, что еще не сделалось, говорю: Мой совет состоится, и все, что Мне угодно, Я сделаю». Он нашел это место в Библии и перечитал его. «Все, что угодно, — все. Мир менялся по воле Бога вместе с Книгой, и многие слова пророков, запечатленные в Библии по воле Бога, остались единственным свидетельством событий, которые произошли, но которых не было, потому что Книга Бога была переписана вместе с объективной реальностью, а Его откровение, опять же по воле Бога, осталось. И море расступалось перед Израилем, и стены Иерихона рухнули, и Христос воскрес. Все это истина, потому что нет для Бога никакой объективной реальности, так же как нет и абсолютного времени. Реальность для Бога — только Его воля, запечатленная в Предвечной книге, „ясной книге“. Бог смотрит в Книгу, а не на Землю, на Земле же всегда происходит то, что написано в Книге. И в Коране, кажется, говорится об этом. И вскоре Книга будет переписана еще раз и от Ивана Свиридова не останется ничего: ни в памяти людей, ни в книгах, ни на земле, ни под землей — вообще ничего, даже костей, как не осталось ничего от первозданного Эдема и от Вавилонской башни. И история за мгновение будет переписана без единого факта, определенного прожитой мной жизнью, будто и не было ее. Трудно с этим смириться, труднее, чем со смертью, и невозможно было бы, если бы не дар Божий, данный мне. Воистину, велик Бог, и милость Его безмерна. Все вы, критикующие мир Бога и отрицающие Его, ничего не знаете о Нем, вам это не дано. Им не дано. Вы ищете противоречия, не понимая их природу».

Иван вновь углубился в чтение Библии. Теперь он воспринимал прочитанное совершенно не так, как в первый раз. В каждой строке Иван слышал голос Бога, как еще недавно он слышал Его голос наяву. Иван читал, не замечая, как летит время, во всем прочитанном находя свидетельство тому, что еще недавно он воспринимал только как доказанную научную гипотезу.

Читал он очень быстро, взглядом как бы фотографируя страницу и сравнивая ее содержание с тем, что хранилось в его памяти. Время летело незаметно. Иван ни на что не обращал внимания и даже отказался от предложенного обеда.

Прочитав у пророка Исайи слова Бога:

«Я, Я Господь, и нет Спасителя кроме Меня.

Я предрек и спас, и возвестил; а иного нету вас, и вы — свидетели Мои, говорит Господь, что Я Бог;

от начала дней Я Тот же, и никто не спасет от руки Моей; Я сделаю, и кто отменит это?»

Иван отложил Библию и вновь посмотрел на людей, сидящих в салоне самолета, как бы пытаясь увидеть на их лицах хоть какое-нибудь отражение Божественного величия. «Много ли из летящих в этом самолете предопределены к спасению? Никто этого не может сказать, и я в том числе. Никто не скажет, кто из вечности уйдет в вечность, а кто свободен и живет лишь здесь и один раз. Никому из этих людей в голову не придет убить меня сейчас, потому что не пришел срок, а когда придет срок, убийца найдется, и он решит сделать это сам. Так Им устроен мир. Где же тот, кто убьет меня? Хотелось бы посмотреть ему в глаза, не хочу смерти внезапной. — Иван остановил свой взгляд на здоровенном парне с тупым лицом и пустыми глазами. — Может быть, он сыграет роль убийцы? — Самолет тряхнуло. Иван увидел, что многие люди испугались этого и усмехнулся. — Не бойтесь. Ветер, раскачивающий сейчас этот самолет, дует сам по себе, но этот ветер не поколеблет мою веру во всемогущество Бога. Я буду жить еще два дня, и вы все сейчас в абсолютной безопасности. Этот самолет не упадет. Замысел творения — спасти избранных, и в этом Бог проявит свою славу, и я — среди них». Иван вновь открыл Библию, читал и думал параллельно-по своему обыкновению. Он уже дошел до Нового завета и быстро просматривал Евангелие.

«Иисус сказал ему: Я — путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» .

«И на этом утверждении Христа основана христианская вера! Какое страстное стремление задавленного невежеством раба иметь перед Богом заступника, понятного ограниченному человеческому разуму, породило ее? Никакой посредник в спасении в образе человека или ином образе не нужен призванному Богом, даже такой, как Иисус. Бог всемогущ, Он спасает человека без всяких условий, и Ему не надо для этого от человека ничего: ни его веры, ни каких-либо слов и действий и, тем более, не надо жертвы самого себя. Зачем это Всемогущему?! Спасая, Он дает человеку столько знания о себе, сколько считает нужным. Подтверждаю для себя и для Бога, вложившего эти слова в мою душу: Нет Бога, кроме Бога. БОГ един и вечен и нет у Него ни детей, ни отдельного духа, Он бесконечно прост и бесконечно сложен, Он часть вселенной и в то же время Он вне ее. А еще, Господь мой и Бог, добавлю от себя: я знаю, как Ты управляешь миром. Знаю и не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, потому что люблю теперь этот мир так же, как любишь его Ты. Призванному Им надо славить только Тебя, а не несущих Твое слово, все они — лишь посланники Твои. И я теперь — посланник, и уйду из этого мира в иной втайне, спокойно и достойно».

— Аминь, — сказал вслух Иван и захлопнул Библию.

Посидев немного и как бы переведя дух, Иван встал и медленно пошел по проходу между рядами. Он вглядывался в лица людей: «И все же, кто же из них имеет душу и кто не имеет ее? Есть ли душа у этой девочки со смешными косичками или у того толстяка, читающего газету? А этот несчастный инвалид, он призван к спасению? Кто все эти, сидящие здесь, люди? Зачем я задаю себе эти вопросы? Я просто должен делать свое дело».

Объявили посадку. Иван сел на свое место и впервые в жизни стал молиться. Он начал по памяти читать Псалтирь:

«Глаза всех надеются на Тебя, и Ты даешь им пищу их в свое время;

открываешь руку Твою и насыщаешь все живущее по благоволению.

Праведен Господь во всех путях Своих и благ во всех делах Своих.

Близок Господь ко всем призывающим Его, ко всем призывающим Его в истине.

Желание боящихся Его Он исполняет, вопль их слышит и спасает их.

Хранит Господь всех любящих Его, а всех нечестивых истребит.

Уста мои изрекут хвалу Господню, и да благословляет всякая плоть святое имя Его во веки и веки.

Аллилуйя. Аминь».

Закончив молитву, Иван подумал: «Если бы я сейчас стал выступать перед людьми, как тогда, в Нью-Йорке, я бы пел совсем другие песни, скорее всего, они бы были гораздо менее понятны людям, чем те, что я пел тогда. Они бы, наверное, казались бы еще более странными, эти мои новые песни».

Самолет приземлился.

«Моя единственная цель теперь — уничтожить рукопись, — подумал Иван. — Пусть это действие даже имеет символическое значение. Судный день только у Бога, я знаю это, и пусть день этот не наступит никогда».

Иван вышел из аэропорта и направился на стоянку такси. Он решил взять такси прямо до города. Таксист, седой пожилой мужчина с усталым лицом, с какой-то странной задумчивостью посмотрел на Библию, которую Иван держал в руке, и заломил немыслимую цену, но Иван, не торгуясь, согласился.

— Вы знаете храм? — Иван назвал название городка, где священником был отец Петр.

— Знаю, — ответил таксист.

— Везите меня к этому храму.

— Ты можешь заплатить вперед? — спросил таксист. Иван достал из кармана пачку денег, отсчитал запрошенную сумму и отдал их водителю, не сказав при этом ни слова.

«Какую часть Божественного замысла несет в себе этот уставший от жизни человек, — подумал Иван, взглянув на таксиста. — Неважно… Я должен уничтожить рукопись».

Машина летела по шоссе, поглощая расстояние. Ивана охватило какое-то странное равнодушие ко всему, он впал в своеобразное оцепенение, при этом, казалось, каждая клеточка его мозга помнила и говорила о том, что отпущенный ему срок жизни уменьшается с каждым мгновением.

 

2

«Зачем я все же еду туда? — подумал Иван, когда автомобиль свернул с основной магистрали к городку, где была расположена церковь. — Я должен сказать этому священнику, что я не Антихрист, мир спасен теперь, что волею Бога конец его отложен пока, и можно славить Бога и продолжать жить, исполняя Его волю. Что означало произведенное им крещение, и что оно означает для меня сейчас? Тогда, когда он крестил меня, у меня не было души, она не появилась и после этого обряда». Иван вспомнил слова Евангелия:

«Кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царство Божье .

Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» .

Иван закрыл глаза и снова отчетливо представил себе лицо Христа таким, каким он увидел его тогда у дороги. Потом перед мысленным взором Ивана предстала толпа, которая встретила их на подходе к городу: разгоряченные лица, горящие глаза, ждущие чуда. «Что он мог им еще сказать? „Верь мне и делай, как я…“, — ничего другого они бы не восприняли. Он любил людей, и он должен был дать надежду всем, зная, что не всем дано спасение. Тот обряд, произведенный надо мной священником, не дал мне ничего, пока Бог не вложил в меня душу. Надо ли только говорить священнику об этом?»

Машина подъехала к церкви. Иван вылез из машины и пошел к входу. Он почему-то был уверен, что церковь должна быть открыта.

Иван зашел в церковь и увидел стоящего у алтаря человека в одеянии священника. Но это был не отец Петр. Иван сделал несколько шагов вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо этого человека, и остановился, буквально остолбенев, когда разглядел, кто это. Это был один из тех двух парней, с которыми он видел воскресение Христа, тот из них, который называл его Сатаной. Священник также, видимо, узнал Ивана. Это Иван определил по взгляду, вмиг выразившему удивление и страх.

— Здравствуйте, — сказал Иван, — я бы хотел видеть отца Петра.

— Нет его здесь, — сухо ответил священник, и голос его сорвался, видимо, от волнения.

— А где я могу его увидеть? — спросил Иван.

— Туда, где теперь отец Петр, вам дорога закрыта.

— Что вы хотите этим сказать? — миролюбиво спросил Иван, стараясь ничем не обидеть священника.

— Отец Петр умер. А вас я узнал. Вы тот, кто своими дьявольскими приемами сводит людей с ума. Я прошу вас покинуть храм. Здесь вам не место, — священник сделал жест рукой, осеняя себя крестным знамением и одновременно как бы выталкивая Ивана из храма. Иван повернулся и хотел было выйти, но потом остановился и спросил:

— От чего он умер?

— От инфаркта, здесь, в своем домике, — смирив голос, ответил священник. — Мы молимся за упокой его души. — Священник еще раз осенил себя крестным знамением и решительно и грозно потребовал: — Уходи прочь из храма, ты, продавший душу Сатане! Уходи прочь, дьявольское наваждение. Господом Богом заклинаю, прочь из святого придела этого.

Весь вид священника и его фанатичная уверенность в своей правоте вызывала у Ивана отвращение. «Еще один судья над людьми, да еще какой!»

— С Сатаной знаком лично, но души ему не продавал, да и невозможно это, и пришел сюда не к вам. Кстати говоря, насчет души. Я знаю, где может быть душа отца Петра, если она у него была, и где будет моя, чего, видимо, не знаешь ты. Но, в отличие от тебя, не берусь судить людей, потому что их судьба не зависит ни от меня, ни от тебя, ни от церкви этой, ни от крещения вашего, а только от воли Бога, который один определяет своих призванных. И если ты думаешь, что твоя ряса позволяет тебе проклинать и судить от имени Бога, то глубоко заблуждаешься.

— Да ты протестант, я смотрю, — усмехнувшись кривой улыбкой, сказал священник. — Худший из них.

— Можешь назвать меня кем угодно, ничего от этого не изменится. Я — сам в себе церковь и надо мной только Бог. Он владеет моей душой и распоряжается моей жизнью. Он, а не люди, и не выдуманные ими учения владеет моей волей.

— Я знаю, с такими, как ты, бесполезно разговаривать. Ничто для вас не свято. Вы горите в пламени собственной гордости, будьте вы прокляты. — Священник понизил голос почти до шепота и прикрыл глаза, стараясь сдержать свой гнев. — Я прошу тебя, покинь церковь. Ведь ты и не христианин вовсе. Уйди из этого святого места, не оскверняй его своим присутствием. Прошу тебя.

— Христианин? — спросил у себя Иван. — Нет, я не христианин. А кто христианин, не ты ли?

— Тот, кто признает Иисуса Христа своим Господом и Спасителем, чудовище. И этот храм построен христианами для христиан.

— Для христиан? Вот как… Так вот, знай, священник, хотя бы ненадолго. Человек, воскресение которого мы видели, не был Богом. Он был сыном Бога, о чем и говорил всегда, так должен говорить всякий призванный Богом, но Богом он не был. Богом он не был…

Священник три раза осенил себя крестным знамением и сказал:

— Изыди, сатана.

Иван быстро повернулся и вышел. У входа в церковь он столкнулся с другим старым знакомым, видевшим воскресение Иисуса, он был одет в рясу дьякона. Глаза парня расширились, он хватанул воздух ртом и выдавил из себя:

— Здравствуйте.

— Здорово, — сказал Иван и протянул ему руку. — Как жизнь?

— Служим помаленьку, — ответил дьякон, растерянно улыбнулся и пожал протянутую руку.

— Молодец, — сказал Иван и тоже улыбнулся. — Ну что ж — служи. Хорошее это слово — служить, емкое. Ладно, бывай здоров. Мне пора.

Иван быстро пошел к машине.

— Теперь в город, — сказал Иван водителю. — Умер, значит, отец Петр. Счет открыт…

 

3

Наташа была сильно взволнована. С тех пор, как Иван ушел, она просто не находила себе места. Только сейчас она стала смутно осознавать, что же произошло за прошедшие сутки. Взявшись руками за голову, Наташа сказала вслух:

— Что же я наделала? Зачем отпустила его? Я должна быть рядом с ним. Обязательно должна. Должна, во что бы то ни стало.

Это желание стало настолько сильным и определенным, что исполнение его Наташа не могла откладывать ни на минуту. Она быстро собрала вещи и вышла из квартиры.

Выяснилось, что ближайший самолет будет через несколько часов. Билетов не было, но буквально в тот момент, когда Наташа стала умолять кассира выручить как-то ее, кто-то сдал билет. Наташа купила этот билет и, чтобы скоротать время, решила поехать в центр города, погулять по улицам. Наташа очень любила шум толпы и суету московских улиц.

Побродив по улицам, Наташа вышла на бульвар и, выбрав скамейку, с которой открывался наилучший вид, села передохнуть и почитать журнал. Журнал не читался, взгляд скользил по иллюстрированным страницам, ни на чем не останавливаясь. Наташа смотрела по сторонам и вдруг поймала себя на мысли, что прощается с городом, который уже стал ей родным. Она достала из сумочки билет и стала зачем-то его внимательно рассматривать. «Куда, в самом деле, приведет меня этот билет? А ведь обратного билета оттуда, куда я сейчас еду, не будет», — подумала она. Наташа аккуратно разгладила билет пальцами и положила его на место. Тот самый внутренний голос, который она всегда слушала, как голос истины, говорил ей сейчас об этом. Эту мысль Наташа восприняла без сожаления и страха. «Значит, так надо, — только и подумала она. — Я ведь не хотела ехать с Иваном, и вот — еду. В кассе не было билетов, но для меня нашелся». — Наташа достала из сумочки деньги и документы и повесила ее на спинку скамейки рядом с собой. Она посидела еще минут десять, потом встала и пошла, оставив сумочку висеть на месте. Наташа загадала для себя: «Если сумочка пропадет, значит, я останусь в Москве». В этом ее эксперименте было что-то отчаянное и, как чувствовала Наташа, злое, что-то такое, чего нельзя было делать, и все же она, сама не зная зачем, оставила сумочку на скамейке и решительно направилась к станции метро.

Она шла не оглядываясь, сердце учащенно билось. Наташа удалялась от скамейки, и с каждым шагом в ней возрастало желание броситься назад, чтобы взять билет. Это желание стало непреодолимым. Наташа остановилась, постояла несколько секунд, обернулась назад, и увидела, что к ней на роликовых коньках бежит мальчишка лет двенадцати и в руках у него ее сумка. Мальчик взмахнул сумкой и, сделав лихой разворот, остановился со словами:

— Вы забыли сумку. Возьмите.

Наташа как-то виновато улыбнулась и сказала:

— Спасибо большое.

Мальчик кивнул головой и тут же умчался в соседний переулок.

«Нет, от этого билета так просто не отделаться, да и нельзя от него отделываться. Надо лететь. Конечно же, надо. Тут и размышлять не о чем», — подумала Наташа и пошла к станции метро.

Наташа приехала в аэропорт рано. Чтобы скоротать время, она стала рассматривать витрины киосков, в которых торговали всем, чем угодно: от видеотехники до белья. Когда ей это надоело, она вышла из здания аэропорта и стала прогуливаться по площади, привлекая внимание продавщиц цветов и таксистов. Некоторые из них подходили к ней и спрашивали, не надо ли ей куда.

До начала регистрации оставалось минут пятнадцать, когда Наташа подошла к киоску, чтобы купить баночку воды. Она открыла сумку и увидела, что дно ее разрезано и сумка пуста, не было ни денег, ни документов, ни билета. Посмотрев немного на пыльный асфальт через этот разрез, Наташа рассмеялась:

— Ну уж нет, — сказала она вслух, — ничего у вас не выйдет. Вернете, кто бы вы ни были.

Наташа постояла немного у киоска, осматривая толпящихся вокруг людей, и пошла к зданию аэровокзала. Когда она уже хотела повернуть к входу в аэровокзал, то обратила внимание, что к зданию подъехал черный представительский автомобиль с затемненными стеклами. Все толпящиеся вокруг таксисты и милиционеры с уважением уставились на лимузин. Охранник открыл дверь, и Наташа увидела, что из автомобиля выходит Ясницкий, а следом Сергей Малышев. Первым побуждением Наташи было подойти к Сергею, но она почему-то сделала все наоборот тому, что хотела было сделать, — спряталась за газетным киоском. «Зачем они здесь вместе?» — подумала Наташа. Она, осторожно оглядываясь, прошла в здание аэровокзала, чтобы посмотреть, куда направились ее знакомые. Как и ожидала Наташа, они подошли к очереди регистрации на самолет, на котором должна была лететь она. «Ну вот, все заинтересованные лица вновь собираются вместе. Теперь осталось только заполучить украденный билет и присоединиться к старым знакомым».

Наташа дождалась, когда Ясницкий и Малышев ушли, подошла поближе к секции, где проходила регистрация, и встала к стене напротив. Она стояла и наблюдала, как идет регистрация. Очередь, сначала такая большая, становилась все меньше, и вот у секции осталось только три человека, а до конца регистрации семь минут. А Наташа все так же неподвижно стояла и ждала. Она ждала, что кто-то должен принести ей ее билет. Твердая уверенность, что так и должно произойти, не оставляла ее ни на мгновение. Даже когда последний пассажир поставил свои вещи на весы, Наташа не сомневалась, что вот-вот кто-то принесет ей билет. И действительно, вдруг из толпы пассажиров вышел какой-то невзрачный парень и быстро и неслышно, как бегают крысы, подкатился к Наташе и сказал:

— Вот ваши документы и билет. Я нашел их у входа в вокзал.

Наташа даже не посмотрела на лицо этого человека. Она взяла протянутый ей паспорт и быстро пошла к окошку регистрации.

В паспорте был билет и несколько крупных купюр. Примерно треть от тех денег, что были в сумочке. «Позаботились обо мне. Что ж, и на этом спасибо», — подумала Наташа, забирая зарегистрированный билет.

Когда она проходила контроль, уже началась посадка, и Ясницкого с Малышевым среди пассажиров, толпящихся у входных трапов, не было. «Ну что ж, это хорошо, что мы пока не встретились, — подумала Наташа. — Встретимся в родном городе. Это было бы лучше всего. Мы обязательно встретимся, но чем позже это произойдет, тем лучше».

 

4

Наташино место было в хвосте самолета. Рядом с ней сидели двое молодых мужчин, которые ехали заключать какой-то важный для своей фирмы контракт. Через ряд сидел подполковник-артиллерист, который как сразу уставился на Наташу, так все четыре часа полета и не сводил с нее глаз. Спереди сидели пожилые дамы, которые, поворчав немного, уснули.

Наташа сразу же уловила интерес соседей к себе и всем своим видом старалась показать, что она не настроена на какие-либо контакты, и сначала ей это удавалось. Она хотела уснуть, но не спалось. В голове мелькали какие-то отрывочные мысли, и она никак не могла справиться с волнением. Тогда Наташа попробовала читать журнал, но все, что в нем было написано, показалось ей такой чепухой, что она с раздражением отложила его. На это обратил внимание ее сосед — один из двух предпринимателей, худощавый невысокий брюнет с острым взглядом.

— Могу предложить хороший детектив, — сказал он и достал книжку в суперобложке.

— Спасибо, — ответила Наташа, — я не читаю детективы.

— Вы не любите детективы? — искренне удивился сосед.

— Я не сказала, что не люблю. Не читаю.

— Любите, но не читаете? Странно.

— Но я ведь и не сказала, что люблю, между прочим.

— Действительно, так. Хм… А я их очень люблю читать, особенно в дороге. А что же нравится вам, девушка?

— Мне кажется, мы с вами незнакомы.

— Мне тоже так кажется, — согласился сосед. — Так давайте познакомимся. Олег.

— Наташа, — сказала Наташа и вздохнула.

— Так что же вы любите читать, Наташа? Или это секрет?

— Если это вас так сильно интересует — отвечу, тем более что это не военная тайна. Я обожаю комиксы.

А особенно боевики, в которых главная героиня — женщина.

— Вот это да! Правда, интересно, — мужчина даже задвигался в кресле, демонстрируя свое желание занять более удобную позицию для продолжения беседы. — Вы так не любите мужчин?

— Некоторых — очень люблю.

— Каких? — вдруг включился в разговор второй сосед, высокий, коротко стриженый блондин с резкими складками кожи на сухом лице. Его вопрос был, как своеобразный вызов, и на него нельзя было не ответить.

«Почему я должна пытаться блистать остроумием перед этими мужчинами, кокетничать и водить их за нос? А что, если я скажу им правду, что будет? Примут за сумасшедшую? Пусть думают, что хотят», — подумала Наташа.

— Каких? Мне очень просто ответить на этот вопрос. — Двое мужчин внимательно смотрели на нее, ожидая ответа. — Я люблю мужчину, который за всю свою жизнь, как мне кажется, ни разу не лгал ни себе, ни другим и никогда не пытался кем-то казаться. У него была совершенно невыполнимая цель, не понятная никому на свете, кроме него, и он достиг ее, несмотря на самые, казалось бы, непреодолимые препятствия. Что бы он ни делал, он делал со всей страстью, и перед натиском его ума и воли ничто не могло устоять, и я в том числе. Он слишком поздно узнал, что такое любовь, ему это просто не было дано до поры. Полюбить меня, как я бы этого хотела, он не успел, но это не главное, конечно. И он никогда не был моим, никогда… — сказав это, Наташа замолчала и даже не посмотрела на собеседников.

— А что в нем главное? — спросил блондин.

— Главное? Главное — его любовь к истине. — Наташа быстро взглянула на задавшего этот вопрос. — Что, странно?

— Весьма. И он узнал, что есть истина? — без тени усмешки спросил блондин.

— Он — узнал, — с уверенностью сказала Наташа.

— И что же есть истина? — улыбнулся блондин, и его суровое лицо сразу преобразилось, как бы засветившись изнутри. Он, видимо, был добрый человек, несмотря на суровую наружность.

— Этого он мне не сказал, — сказала Наташа и улыбнулась в ответ.

— Да, высокие у вас требования, девушка.

— У меня не требования, а только факт моей биографии.

— А я думал, вы скажете, что истина — это любовь.

— Вообще говоря, я не люблю этого слова — истина, — ответила Наташа. — Оно совершенно мужское, потому что мужчины в своих стремлениях всегда пытаются определить цель, а не путь.

— Я думаю, что истина — это может быть и путь, — ответил собеседник. — Впрочем, это не важно, не об этом речь. Этот ваш избранник, наверное, ученый?

— В высшей степени, но самое интересное, что это не главная его профессиональная характеристика. Понимаете, он не ученый, а… — Наташа долго пыталась подобрать определение, — он полководец идей, вот кто он. Ученый — тот, кто познает, а Иван — творил свой мир. И это творчество было, как битва. Он жил в состоянии битвы на поле боя десять лет и не проиграл ни одного сражения, которые шли изо дня в день непрерывно.

— Хорошо, понятно. Ну а что он дал вам?

— Мне? Странный вопрос.

— И все же.

— Возможность любить его — вот что. Что он еще мог мне дать?

— И этого достаточно?

— А разве я похожа на женщину, которая не способна позаботиться о себе сама?

— Нет, нет, не похожа, — согласился собеседник. — Да, интересная вы женщина.

— Спасибо.

— И вы расстались?

— Нет, мы не можем расстаться и не расстанемся никогда. — Сказав так, Наташа решительно кивнула головой. — Никогда. Наши судьбы связаны, и нет такой силы, которая нас смогла бы разлучить.

Мужчина даже прикусил губу и долго молчал, глядя на Наташу.

— А судьба?

— Для меня нет такого понятия, есть другое. Никаких случайностей с нами быть не может, потому что мы делали в этом мире одно дело.

Мужчина еще раз взглянул на Наташу, отвернулся и ничего больше не сказал. Посидев немного, он произнес:

— Можно еще один вопрос?

Наташа кивнула.

— Я хотел бы увидеть вашего избранника. Только увидеть. И буду вам благодарен за это, очень. Это возможно?

— Это возможно только завтра, точнее, сегодня днем, и только если вы бросите все ваши дела и поедете со мной сразу из аэропорта.

— Только так и никак больше?

— Да.

— Жаль. Еще одна возможность упущена…

— Что — судьба? — спросила Наташа и улыбнулась.

— Наверное. А точнее — не судьба…

Мужчина печально покачал головой, устроился в кресле поудобней и отвернулся к окну.

— Может быть, выпьем чего-нибудь? — предложил его товарищ.

— Давай спать, Максим. Надо спать, — сказал первый, не поворачиваясь. — Нам ведь надо сделать сегодня такое дело. Такое дело…

Наташа едва заметно улыбнулась, быстро взглянула на подполковника, который все так же, не отрываясь, смотрел на нее, и закрыла глаза.

 

5

Наташей овладело странное ощущение, будто она именно сейчас, находясь на пути в родной город, делает какое-то дело, исполненное глубокого смысла. Какое именно это было дело, она не знала, что не меняло сути этого чувства. Более того, ей казалось, что именно сейчас она начинает жить так, как надо жить, и ничто более не заставит ее свернуть с выбранного пути. У нее не было никаких сомнений в том, что она делает. Она знала, что все сделает совершенно правильно. Это было ощущение, в основе которого была глубокая, спокойная уверенность в том, что вся ее жизнь, несомненно, будет счастливой и правильной. И вскоре Наташа уснула под мерный рев двигателей.

Малышев и Ясницкий летели в бизнес-классе. Сергею никак не удавалось уснуть, хотя он очень хотел забыться. И Ясницкий тоже не спал. Он смотрел перед собой и, казалось, о чем-то размышлял. Но на самом деле он ни о чем не думал, находясь в состоянии, когда какие-то отрывочные мысли и образы наполняют мозг, не соединяясь в нечто связанное. И уснуть ему тоже не удавалось, но даже и желание уснуть было каким-то неопределенным. Ясницкий мог справиться с любым волнением, он за долгие годы усиленной тренировки своей воли научился управлять чувствами и мыслями и считал это одним из своих главных достижений. «Свобода начинается с власти над самим собой, — любил повторять он себе. — Надо справиться с этим отупляющим растерянным состоянием, — наконец решил он. — Что я сейчас хочу больше всего? Чего лукавить, я хочу увидеть Наташу. Хотя бы увидеть. И я, направляясь в этот проклятый городок, более всего надеюсь именно на встречу. Дорого бы я заплатил, чтобы увидеть ее, и еще дороже, если бы смог с ней поговорить. Наконец-то поговорить нормально, чтобы она не избегала меня и не отворачивалась, как всегда. И в основе этого желания теперь уже не страсть или любовь, нет, это гораздо глубже. Это мой протест против судьбы, которая не позволяет мне реализовать свою мечту о счастье. Иван стоит между нами, как преграда, которую я не в силах преодолеть. Пока не в силах. Но теперь я, по крайней мере, отчетливо осознаю, что именно Наташи мне не хватает, чтобы у меня было все, что мне необходимо в жизни. И нечего себе врать. Ее я ничем и никем не заменю. Бог мой, как бы я хотел ее увидеть. Дай мне это счастье».

Сергей вновь начал размышлять о том, как он запустит в оборот полученные у Ясницкого деньги. Уже здесь, в самолете, появилось несколько интересных идей, и теперь Сергей обдумывал их. Это заняло его совершенно. «Как некстати эта поездка! Но за все надо платить». Сергей не роптал на судьбу, а старался придумать такие варианты, которые бы позволили ему реализовать свои цели наилучшим образом, несмотря ни на что.

У Сергея была привычка ходить по кабинету, когда он что-то обдумывал. Иногда он даже выходил из офиса прогуляться, когда надо было обдумать очередную проблему. Сергей встал и пошел по проходу между рядами. Сергей не смотрел на лица пассажиров, ему было не до этого. Он прошел средний салон и хотел было идти дальше, но тут самолет сильно тряхнуло. Загорелось табло, приглашающее всех сесть и застегнуть ремни. Командир корабля объявил, что самолет проходит зону, активных воздушных потоков, и всем надо сесть и застегнуть ремни. Сергей хотел было проигнорировать это объявление, но из кабины вышла стюардесса и вежливо, но весьма настойчиво предложила ему занять свое место. Тут самолет еще раз сильно тряхнуло, и Сергей отправился назад.

Как только он сел в кресло, ему в голову пришла, наконец, та самая долгожданная идея, которая и не давала ему заснуть, бередя мысли. Теперь он знал, что будет делать, когда вернется назад, в Москву. Удовлетворенный открывшейся ему перспективой хорошо заработать, Сергей тут же задремал.

Ясницкий посмотрел на него и подумал: «Уснул. И мне надо уснуть. Надо. Хватит поддаваться эмоциям и ложным ожиданиям. Нужна светлая голова, и неизвестно, удастся ли поспать сегодня ночью. Спать».

Через некоторое время и он погрузился в сон.

 

6

Уже был вечер, когда Иван добрался до родного города. Ночевать ему было негде, потому что ключа от своей квартиры у него не было, и он даже и не знал, что с этой квартирой и кто в ней сейчас живет. Но он и не собирался идти ни в какую квартиру. Сначала надо было уничтожить рукопись, а потом уже думать, что делать дальше.

Иван вышел из автобуса и от остановки направился прямиком к лесу, где находилась заветная гора. Когда он вышел на липовую аллею, идущую параллельно гряде высоких скалистых холмов, у подножья которых был расположен город, он услышал знакомый голос:

— Иван! Иван, не ты ли это?!

Иван обернулся и увидел Свету. Она стояла рядом с детской коляской. Света оставила коляску и побежала к нему. Иван быстро пошел навстречу ей. Света подбежала к Ивану и, задержавшись на мгновение, бросилась ему на шею и три раза поцеловала его в щеки.

— Я последние несколько дней только о вас с Наташей и думала. Сердце мне подсказывало, что увидимся. И вот увиделись. А где Наташа?

— В Москве осталась, — ответил Иван. Он совершенно искренне обрадовался и не скрывал этого.

— Как я рада тебя видеть! Ты даже не представляешь. Надолго к нам?

— Завтра меня уже здесь не будет. Как ты живешь?

Света подошла к коляске, наклонилась и бережно взяла на руки ребенка.

— Вот, посмотри, это Иван, ему уже десять месяцев, и он меня очень любит.

Иван подошел поближе и долго, почти затаив дыхание, смотрел на ребенка. Малыш спал.

— Очень любит гулять и слушать, как с ним разговаривают.

Иван все так же смотрел на ребенка, будто изучая его, разглядывая, как разглядывают редкое произведение искусства.

— Как тебе мой сын? — спросила Света. Ребенок услышал голос матери и открыл глаза. Глаза у него были черные и большие. Сначала он увидел мать и улыбнулся, потом перевел взгляд на Ивана. Иван улыбнулся ребенку, подошел поближе и сказал:

— Привет, Иван, можно тебя взять на руки? — Малыш потянулся ручонками к матери, и Света посадила его на руку, ребенок обнял мать за шею и внимательно посмотрел на Ивана, как бы изучая, что это за человек. — Ты знаешь, Иван, мне ни разу в жизни не приходилось не то что держать ребенка, но даже и видеть вот так близко. Честное слово. Я, конечно, знал, что дети есть, но знать и понимать — это совсем разные вещи. Ты, я вижу, очень любишь маму. Ты — счастливый человек. Поделись со мной своим счастьем, а я передам тебе свое знание. Давай? — тихо, почти шепотом сказал Иван ребенку, потом улыбнулся, отдал Свете Библию, которую взял зачем-то с собой из самолета, и протянул к ребенку руки, чтобы взять его. Света посмотрела на сплетенные из жил запястья Ивана, и в голове у нее промелькнула мысль: «Ведь ему ничего не стоит раздавить этими руками не только беззащитного ребенка, но и взрослого мужчину…»

Но Света тут же прогнала эту шальную мысль и сказала, обращаясь к сыну:

— Пойдешь к дяде на руки, Ванечка?

Иван аккуратно, как только мог, взял ребенка на руки. Малыш посмотрел было на мать испуганными глазами, но увидев, что она улыбается, успокоился и повернулся к Ивану.

Иван почему-то почти не чувствовал веса ребенка, как будто он держал на руках не маленького человека, а нечто невесомое, бесконечно ценное и не от мира сего. Иван взглянул на Свету и спросил:

— Чей он сын?

— Мой, чей же еще.

— А отец?

— Отец его далеко, так далеко, что лучше и не думать об этом. И не спрашивай, Иван. Но важно, что Ванечка — результат любви и взаимного согласия.

— Ладно, не буду спрашивать, — сказал Иван, и вдруг спросил: — А можно, я буду считать его своим ребенком?

— Ты так хочешь, чтобы у тебя был сын?

— Очень. Я просто знаю, что мне совершенно необходим ребенок.

— Иван, ты такой умный, сильный, и красивый. Что тебе мешает? — Света рассмеялась, но смех этот был искусственный, она поняла, что Иван сейчас говорил серьезно и сказанное им очень важно для него.

— Время. У меня совсем нет времени, Света.

Света почувствовала, что ей не следует сейчас задавать больше вопросов.

— Ну, ладно, — согласилась Света. — Давай еще спросим у Ванечки. Как ты к этому относишься, сынок? — Ребенок важно сидел на руках Ивана. — Молчание — знак согласия. Вступай в права крестного, Иван.

— Я попрошу у Бога, чтобы этот ребенок получил от меня все лучшее, что у меня есть.

Света украдкой посмотрела на Ивана и увидела его спокойный и светлый взгляд, в котором не было ни малейшей тени сомнения и какой-либо неправды. «Боже мой, каким он стал, — подумала Света. — Все знает и понимает».

— Это будет моя единственная просьба, и верю, она исполнится, и тогда перед этим ребенком откроется весь мир, и он будет счастливым человеком, потому что всегда будет знать, для чего он живет и как надо жить. Спасибо, Света. — Иван погладил малыша по головке и отдал матери. — Я пойду, у меня есть здесь одно срочное дело.

— Ты должен зайти ко мне в гости. О тебе часто вспоминал мой отец. Для него будет большая радость увидеть тебя. Приходи обязательно.

— Когда?

— Когда ты освободишься.

— Через час-полтора.

— Отлично, как освободишься, сразу и приходи, — сказала Света и положила ребенка в коляску.

Иван махнул Свете рукой и быстро пошел в сторону леса.

Света проводила Ивана взглядом, потом посмотрела на красный шар заходящего за гору солнца, зажмурилась, сдерживая слезы, решительно тряхнула головой и быстро направилась к дому.

 

7

Когда Иван вошел в лес, солнце уже зашло за горизонт, и стало быстро темнеть. Он упруго шел по мягкой, посыпанной прошлогодней хвоей тропинке. До желанной цели было недалеко — всего-то минут двадцать быстрой ходьбы. Ивана несколько удивило то, что когда-то широкая и хорошо утоптанная тропинка теперь стала совсем узкой и вся почти заросла травой. Чем дальше Иван заходил в лес, тем больше он ощущал страх — чувство, которое ему ранее было почти неведомо. Казалось, что весь лес был наполнен этим страхом, все говорило Ивану, чтобы он повернул назад. У Ивана было ощущение, что он нырнул в море и стремится достичь дна, зная, что это невозможно, что у него не хватит воздуху и он задохнется. Но, несмотря на эти странные и страшные мысли, Иван все так же решительно шел вперед к своей цели. «Откуда этот страх? Может быть, где-то кроется опасность и Бог предупреждает меня о ней таким образом? Или Он этим хочет сказать, что я не должен уничтожать рукопись? Но почему? — думал Иван. — Может быть, она уже предназначена кому-нибудь другому? Ну нет уж, это мой труд, я сделал его, когда был совершенно свободен, и он принадлежит только мне. И я должен этот свой труд уничтожить».

Ивану вдруг показалось, что следом за ним кто-то идет. Это ощущение было столь внезапным и сильным, что Иван мгновенно обернулся, готовый для молниеносного броска. Но сзади никого не было. Ивану тут же показалось, что опасность поджидает его с другой стороны. «Это Сатана! Это его работа. Он здесь, он следит за мной, — с ужасом подумал Иван, — и этот страх — это от него». Иван развернулся, ожидая нападения, потом еще раз, теперь ему казалось, что опасность поджидает его отовсюду. Он прижался спиной к толстой высокой сосне и попытался успокоить дыхание.

Никогда раньше Иван не переживал такого глубокого, беспричинного страха. Он был столь силен, что Иван почти потерял способность мыслить и анализировать ситуацию. Собрав все свои душевные силы, Иван постарался найти причину этого животного, необъяснимого страха. Но ничего не шло в голову. Преодолеть страх удалось только тогда, когда Иван решил для себя, что он готов умереть в любой момент. Он с трудом оторвался от сосны и медленно, казалось, преодолевая тяжесть пудовых гирь, привязанных к ногам, пошел вперед, вверх по горе, на которой лежала его рукопись. Все внутри Ивана говорило, что ему нельзя идти туда, что стоит ему повернуть назад — и исчезнет эта чугунная тяжесть в ногах и беспричинный, всепоглощающий страх. «Может быть, мне просто жалко уничтожать свой многолетний труд, — подумал Иван, — поэтому все во мне сопротивляется тому, чтобы я шел туда». Наконец он вышел на гриву горы, которая вела к месту, где лежал камень; осталось метров сто, не больше.

— Господи, что мне делать? Неужели уйти прочь? — обратился Иван к Богу.

— Да, — услышал он ясный ответ.

— Но почему?

— Ты не должен этого делать.

— Но ведь там спрятана угроза Тебе.

— Не должен…

— Боже мой, кто же это вместо Тебя овладел сейчас моей душой! Нет, я должен, должен уничтожить ее.

Вот и заветный камень, он вырос перед Иваном внезапно, будто не лежал здесь, а бесшумно свалился с неба. Иван осмотрелся по сторонам, расставил пошире ноги, встряхнул плечами и, взявшись за камень, потянул его вверх. Тут Иван вспомнил, как он поднимал этот камень четыре года назад, когда прятал рукопись. Тогда камень легко поддался, и Ивану казалось, что у него хватит сил даже перевернуть его и столкнуть с горы. Но на этот раз камень лежал, как вкопанный, словно он стал частью скалы, пустив в нее корни. Иван предпринял еще одну попытку, его мышцы напряглись в страшном усилии, казалось, что они порвутся, не выдержав напряжения; в глазах поплыли красные круги, в ушах зазвенело. Камень даже не шелохнулся, и Иван со всей отчетливостью понял, что ему не удастся его приподнять. Вместе с этой мыслью пришло успокоение, словно бы камень забрал в себя весь страх и напряжение последних мгновений. Иван упал на колени и уткнулся лбом в розовый гранит, ощутив его приятную прохладу.

— Видимо, не судьба, — прошептал Иван. Он положил Библию на камень и сел прямо на скалу, оперевшись о выступ спиной. Отсюда даже сейчас, в сумерках, хорошо были видны покрытые лесом горы на другой стороне реки. Солнце уже зашло, и здесь, на вершине горы, на ее северо-западном склоне, было сумрачно. Узкая багрово-красная полоса заката, в которую были воткнуты острые вершины деревьев, быстро растворялась в глубокой и таинственной, как космос, синеве наступающей ночи.

Иван, как зачарованный, смотрел на закат. «Ведь это последний закат в моей жизни, — подумал он, — но должен быть еще один восход. Должен, но будет ли? — Ивану никуда не хотелось идти, ему казалось, что лучший способ провести оставшееся у него время — здесь, у этого ставшим надгробным камня, над могилой, где похоронена Система — труд всей его жизни. — А вдруг тот страх, что охватил меня, был из-за ощущения погони? Вдруг за мной следят? И кто-нибудь видел меня здесь? Если это так, то мне надо немедленно уходить отсюда, чтобы не привлекать к моему тайнику лишнего внимания». Силы вернулись к Ивану, он быстро встал и, не оглядываясь, быстро пошел вперед — к реке. Крутой спуск к ней начинался буквально в десяти метрах.

У самой вершины горы была глубокая расщелина, точнее, это была ровная площадка, окруженная с четырех сторон вертикальными гранитными стенами метра четыре высотой, пройти в нее можно было через довольно узкий проход. Когда-то мальчишкой Иван ночевал здесь с друзьями, и у него до сих пор осталось ощущение страха, владевшего им тогда: вдруг гранитные стены сомкнутся и скала поглотит его. На несколько секунд остановившись у расщелины, чтобы посмотреть на нее сверху, Иван быстро пошел вниз, перескакивая с камня на камень. Спуск к дороге, которая шла в город вдоль реки, занял не более десяти минут. «Я сейчас найду рычаг попрочнее и все же вернусь сюда, — решил Иван, когда вышел на дорогу, — рукопись ни в коем случае нельзя оставлять на этом свете». Иван наклонился, чтобы отряхнуть испачканные брюки, а когда разогнулся, то увидел на дороге, метрах в двадцати от себя, человека, который возник непонятно откуда. Человек был в джинсах и спортивной майке черного цвета, его силуэт едва различался на фоне темного леса. Иван замер. Но он еще ничего не успел подумать и предпринять, когда незнакомец отчетливо сказал:

— Джон Берд, он же Иван Свиридов, не бойся меня.

— Кто ты такой? — спросил Иван.

Незнакомец быстро подошел к Ивану и остановился метрах в трех.

— Меня послал Зильберт — сказать тебе, что ты свободен и можешь жить, как хочешь, храня свою тайну.

— Что еще он сказал?

— Больше ничего.

— А как ты попал сюда, в этот город, как нашел меня здесь, и почему я должен тебе верить?

Лицо незнакомца было самым что ни на есть обычным и ничем не примечательным, так же, как и весь его облик. Иван никогда не видел этого человека.

— Все это не так уж сложно. Я очень спешил, чтобы успеть к сроку, ведь он заканчивается завтра. Не так ли?

— Да, так. Как чувствует себя Зильберт?

— Зильберт умер позавчера.

— Чем ты подтвердишь, что все сказанное тобой — правда?

— Ты помнишь пароль Самаэля?

— Да, конечно.

— Кто знал его, кроме тебя?

— Только Зильберт.

— Я могу тебе назвать его.

— Назови.

Незнакомец назвал пароль.

— Зильберт приказал передать тебе, что ты свободен от всех своих обязательств, Иван, живи и постарайся быть счастливым. Никто не будет больше интересоваться твоими открытиями.

— Свободен… Свободен! Я свободен… А впрочем, — Иван хотел было еще что-то сказать, но незнакомец сделал шаг в сторону и растворился в темноте леса. «Может быть, это он следил за мной в лесу и мой страх был не совсем уж беспричинным? Но тогда он знает, что я пытался приподнять этот проклятый камень. „Никто не будет больше интересоваться твоими открытиями“», — вспомнил Иван слова незнакомца. Он покачал головой, постоял немного, огляделся по сторонам и быстро пошел в город.

 

8

Иван шел к Светиному дому. Было уже довольно поздно, на улице не было ни одного человека, не проехал ни один автомобиль. Иван шел мимо места, где его жестоко избили когда-то. «Может быть, тогда мне повредили что-то в голове и это было причиной всех последующих событий в моей жизни? — подумал Иван. — Нет, это невозможно. Систему я в основном создал до этого, Самаэль — это реальность. Лийил? То, что я пережил с его помощью, — для меня реальнее, чем это небо и эта река. Да и, вообще говоря, что такое реальность? Реальность существует только для Бога, все то, что люди считают реальностью, — это отражение Его воли. Сегодня я — реальность, завтра нет меня и есть уже другая реальность, в которой меня никогда не было. И если уже все идет к тому и я это отчетливо вижу, значит, не в чем и сомневаться. И все-таки не с того ли рокового удара велосипедной цепью по голове начался мой путь к сегодняшнему дню? Ведь Бог первый раз разговаривал со мной, когда я был без сознания».

До Светиного дома отсюда было совсем рядом. Когда Иван открыл калитку, к нему с лаем бросился пес. Иван сразу узнал Рекса — любимую овчарку хозяина. Глаза собаки светились зеленым светом, отражая уличные фонари, а белые клыки были хищно оскалены.

— Рекс, дружище. Не сердись, мы же с тобой знакомы. — Рекс перестал лаять, заворчал и сел, ни на секунду не сводя взгляда с Ивана. — Правда, знакомились мы с тобой давно, и знакомство было коротким. Но все же я был представлен тебе дочерью твоего хозяина. — Иван протянул к собаке раскрытые ладони, чтобы показать свои добрые намерения. Рекс наклонил голову набок и зашевелил ушами. По-видимому, он вспоминал, видел ли он этого человека. Наконец вспомнив, что видел, он вильнул хвостом, давая понять, что можно войти. Иван осторожно подошел к собаке и протянул руку, чтобы погладить ее. Ему очень хотелось приласкать этого старого, умного, так и хотелось сказать — мудрого, пса. Рекс напрягся, готовясь в случае чего молниеносно вонзить зубы в руку, но позволил Ивану несколько раз провести ладонью по голове. Иван увидел, что морда у пса была седая. Иван присел на корточки и потрепал пса за ухом.

— Я всю жизнь очень хотел, чтобы у меня была собака, такая же, как ты, Рекс. Мне кажется, что у тебя есть самые лучшие человеческие качества, только души нет и говорить не можешь. Но души и у многих людей нет, а что касается способности говорить и мыслить словами — лучше бы этих способностей у тех, кто не имеет души, было поменьше. Так-то, дружище, очень я люблю вас, собак. В мире, куда я отправляюсь, у меня будет собака, может, и с тобой там встречусь. — Рекс, казалось, внимательно слушал Ивана, смотря куда-то вперед и вверх, словно он старался увидеть или учуять там подтверждение словам Ивана. И, наверное, почуяв это подтверждение, Рекс тихо и коротко заскулил. — Тебе тоже недолго осталось жить, дружище, что поделаешь… Могу сказать только тебе и по секрету: хоть я и знаю, что меня ждет в моей предстоящей иной жизни, все равно жить страшно хочется. Больше всего на свете теперь мне хочется жить. Прощай, дружище. — Иван поднялся и еще раз бережно погладил пса по морде, потом пошел к входу в дом. Пес на прощанье вильнул хвостом, глубоко и шумно вздохнул и лег, положив голову на лапы.

Как только Иван нажал на кнопку звонка, дверь тут же открылась. Его встречала Света, а вслед за ней вышел отец, Михаил Степанович. Иван сразу увидел, что он сильно изменился. Четыре года назад это был мужчина, каждое слово и жест которого выражали уверенность, теперь же перед ним стоял, казалось, другой человек, с лицом, утратившим начальственность, но обретшим какое-то мудрое успокоение. Нельзя сказать, что он выглядел нездоровым или что он состарился. Но то, что он удалился от своей прежней директорской жизни и привычек, было видно во всем: в выражении глаз, очертании рта, положении плеч, походке — в десятках неуловимых деталей, по которым люди безошибочно составляют свое первое впечатление о человеке.

Иван направился к хозяину дома. Михаил Степанович улыбнулся и протянул Ивану руку.

— Очень рад тебя приветствовать в своем доме. Очень. Только вчера мы со Светой говорили об Иване Свиридове — и вот он сам.

Иван вошел в ту самую комнату, где он встретил когда-то Наташу, и увидел, что на диване сидит Сергей. Сергей тут же встал, приветливо улыбнулся и подошел к нему поздороваться.

— Да, да, и я здесь. Не вытерпел, приехал.

— Я рад тебя видеть, Сергей.

— Теперь не хватает только Наташи, — ответил Сергей на приветствие.

— Все собрались, а она не приехала. Как жаль, — сказала Света.

— Я думаю, приедет и она, — сказал Сергей.

— Правда, вот было бы здорово, — Светлана всплеснула руками, а ее большие глаза стали еще больше.

— Приедет, раз уж все приехали, и она приедет, — еще раз подтвердил Сергей.

Длинный стол, за которым вполне могло разместиться человек двенадцать, был накрыт на четыре персоны, причем приборы стояли как-то странно. Хозяин дома сел во главе стола, видимо, на свое хозяйское место, рядом с ним, сбоку, Света посадила Сергея. Ивану она предложила сесть напротив Михаила Степановича, а сама села рядом с ним, у противоположной от Сергея стороны стола.

— Что ты нас так странно посадила, Света? — спросил отец. — Даже налить вина гостю просто так не получится.

— Зато видно всем друг друга хорошо, к тому же я хочу посидеть рядом с Иваном, — сказала Света.

— Ну что ж, тогда позвольте мне сказать тост. — Михаил Степанович встал, поднял бокал с вином, — Я уже пожилой человек, и само по себе это обстоятельство не слишком огорчает меня. Жалко только, что с возрастом многие радости как-то потихоньку уходят из жизни, и на их место, увы, больше приходят печали, а не другие радости. Близких людей, которых я любил, становится все меньше. Поэтому так дороги бывают встречи с теми, кто приносит в дом истинную радость, — радость встречи с друзьями. Я хочу поблагодарить судьбу за то, что она предоставила мне возможность увидеть вас, друзей моей дочери. Я хочу, чтобы вы сейчас, каждый из вас, загадал свое желание, как вчера загадал я, и пусть оно исполнится, как исполнилось мое. В исполнении своего желания я вижу самый добрый знак. Друзья, выпьем за радость встречи. — Он отпил немного из бокала и поставил его на белоснежную накрахмаленную скатерть.

Есть никто не стал. И Света никому ничего не предлагала, все молчали и смотрели друг на друга. Наконец хозяин сказал:

— Иван, Сергей говорил о том, что ты был все это время занят какой-то научной работой в Америке. Расскажи, что ты такое делал или хотел сделать, если это можно.

— Что я хотел сделать и что я сделал, я расскажу. Это можно. — Взгляд Ивана стал сосредоточенным, было заметно, как он тщательно подбирал слова. — Мне необходимо сказать о том, что я сделал, потому что другой возможности, по-видимому, уже не будет. — Иван остановил свой взгляд на хозяине дома и продолжил: — Так вот, Михаил Степанович, я хотел сделать математическую модель развития вселенной и человечества. Ученые в один голос говорили, что это невозможно, но мне это удалось. Поверьте мне на слово. Мне это удалось, я доказал, что Бог есть, я установил Его сущность и способ управления вселенной, я узнал, что может быть причиной Конца света, и в чем состоит бессмертие человека, и как оно осуществляется. Мне осталось только сделать последний шаг, но в последний момент я отказался. Ключ от неба один, и он должен быть у Бога, создавшего мир, в котором мы с вами живем.

Директор слушал Ивана, не сводя с него глаз, а когда тот закончил говорить, сказал:

— Ты не поверил в Бога, а узнал о Нем. Для тебя свидетельство Его существования не священная книга, не священное предание и даже не откровение, данное тебе лично, а собственный разум. Так?

— Да. Для меня доказательством существования Бога стала моя физическая теория. Если бы я довел ее решение до конца, то стал бы Богом сам или Бог бы уничтожил наш мир, чтобы не допустить этого.

— А почему Бог не мог уничтожить только тебя? — спросил директор.

— Бог сам не делает ничего из того, что запрещал людям. Если бы Бог мог уничтожить меня, значит, Он мог допустить и Освенцим. Конец мира — это другое. Это не убийство. Вы способны найти оправдание причинения любого вреда любому человеку в Библии?

— Думаю, что нет, — быстро ответил директор.

— А Торквемада нашел, и крестоносцы нашли, говорят, даже расовое превосходство оправдывают Библией. Все зависит от того, кто ее читает. В свою очередь, мусульмане нашли в Коране оправдание войне, назвав ее священной. Бог открывает себя каждому человеку настолько, насколько хочет себя открыть. Никакие усилия человека, который не призван для этого Богом, не помогут ему узнать и полюбить Бога и Его творение и поверить в Бога, пусть он молится и читает Писание хоть каждый день. Но все же Богу угодно, чтобы Библия или Коран были для избранных Им к спасению свидетельством Его существования и Его воли. Значит, для того, кто верит в это, они и есть истинное слово Божье.

— А как же относиться к утверждениям религий об их истинности?

— Любая вера, исповедующая любовь к Богу и Его миру, истинна, если она не пытается заменить власть Бога над верующим властью любого земного авторитета — личности, книги или теории. Насилие, пусть и оправдываемое религией, дорога в ад, точнее, в небытие.

— Все добро от Бога? А как же человеческая свобода, Иван?

— Свобода? Это сладкое слово — свобода… Если бы Бог забрал свободу у всех людей, то на Земле бы не было зла. Призванный пытается найти дух Бога в каждом человеке — это главное, чем отличаются призванные от свободных. Любить Бога, прежде всего, значит любить Его творение. — Иван посмотрел на хозяина дома. — Бомба, ваша бомба — это ведь вас беспокоит, директор?

— Да, Иван.

— Но теперь вы видите, что Бог здесь ни при чем: и Хиросима, и Чернобыль, и Освенцим — это не карающая Его десница, а зло, рожденное человеческой свободой.

— И в чем же наше спасение, Иван?

— В осмыслении ценности каждой человеческой жизни — вот в чем.

— Христос же спас всех нас, — тихо сказал директор.

Иван поднялся из-за стола, подошел к окну и посмотрел в ночь, потом повернулся и сказал:

— Спасти может только Бог. Никто не может искупить грех, которого нет и не могло быть. Абсолютно всемогущий и абсолютно благий Бог не допускает и не допускал никогда нарушения своей воли. Все, что происходит помимо записанного в Книге, лишь иллюзия свободных людей, для Бога существует лишь вечное, и о нем Он позаботился до начала времен. Нет и не может быть искупителей, потому что это бы говорило об ограничении Божественного могущества и благости. Ни у кого перед Богом нет вины, поэтому никто Им и не оправдывается. Он не прощает грехи призванных и не оправдывает их, но призванные не стремятся к греху, потому что это глубоко противно их внутренней природе. Оправдание, как следствие призвания, было всегда, со времени сотворения мира, и оно не связано с какой-нибудь определенной религией или философией.

— Ты хочешь сказать, что Христос — не Бог? — спросил директор.

— Да, именно это. Он — сын Божий, как и всякий человек. Тот, кто будет судить людей, уже всех рассудил, и если нам суждено увидеть в этот несчастный день Его в человеческом облике, что ж, на то Его воля. Но это вовсе не будет значить, что нас пришел судить Иисус из Назарета.

— Значит, то, что у нас в России сейчас творится, — не есть признак ее проклятости, — сказал Сергей. — Что ж, это уже легче.

— Всякая власть не от Бога. Все, что творится в России, — лишь признак, что в ней слишком много человеческой свободы и слишком мало призванных Богом.

— Вот как?

— Да, именно так.

— Иван, а ты мог бы создать свою церковь? — спросил директор.

— Свою церковь? Зачем? Зачем Аврааму была нужна церковь? Единение призванных уже существует — и там, у Бога, и здесь, на Земле. Это единение и есть настоящая церковь. Для Бога нет ни христиан, ни мусульман, ни язычников, ни иудеев, ни буддистов, ни индуистов, есть только любящие Его и Его творение.

— Так будет ли все же Конец света, Иван? — спросил Сергей. В его вопросе было выражено явное желание закончить этот странный и затянувшийся разговор.

— Он возможен, потому что мир познаваем. Но в ближайшее время его не будет — это точно.

— Чего ты так боишься, Иван? — вдруг спросил Михаил Степанович и встал. — Ты совсем бледный. Что случилось?

— Пока я был свободным, я очень боялся смерти; если честно, то и сейчас боюсь. Не только дни мои, но и часы сочтены. Я говорю вам это спокойно не для того, чтобы вы сочувствовали мне или пытались меня спасти. Это невозможно. Волею Бога все, что касается меня, на земле и в памяти людей будет уничтожено в момент моей смерти. И это все, что вы, Михаил Степанович, и ты, Света, должны были от меня услышать. А тебе, Сергей, надо еще знать вот что: Зильберт умер, я это знаю, он освободил меня от своей опеки и отдал такой приказ, так что делай свое дело смело. Это только твой выбор.

Сергей тут же молча поднялся из-за стола и вышел из комнаты. На кухне он достал из кармана сотовый телефон, набрал номер Ясницкого и сказал:

— Он здесь, и Зильберт его не защищает.

— Кто это сказал? — спросил Ясницкий.

— Иван.

— Ты думаешь, что это правда?

— Уверен. Все, что он говорит, — правда.

Сергей вернулся в комнату и сказал:

— К сожалению, мне надо идти.

Света проводила Сергея и вернулась. Ее отец и Иван все так же сидели напротив друг друга и разговаривали, не притрагиваясь к еде.

Удивительно, но и Михаил Степанович, и Светлана будто бы пропустили заявление Ивана о близкой смерти мимо ушей. Разговор продолжался в прежнее русле.

— Значит, и атеисты могут иметь бессмертную душу, — сказал отец. — Мне почему-то всегда так и казалось.

— А вы считаете себя атеистом? — спросил Иван.

— Теперь я уж точно не атеист, да и раньше, если честно, — не знаю, был ли им. Я как-то никогда об этом не задумывался, и только теперь, когда вышел в отставку и у меня появилось много свободного времени, стал думать о том, правильно ли я жил. Ведь я всю, почти всю жизнь очень целеустремленно и грамотно делал самое страшное оружие, то есть как раз то, что противно замыслу Бога. И я всегда считал и сейчас считаю, что если бы мы его не сделали, то неизвестно, что бы было с нашей страной. Что скажешь на это, Иван?

— Если бы ваша бомба взорвалась, значит, вашего имени нет в Книге жизни. Просите Бога, чтобы она никогда не взорвалась.

— Так, ясно. Но если я тебя правильно понял, просить Бога о чем-либо бессмысленно, потому что Он все определил заранее, главное — это покорность Его воле.

— Он все определил заранее, и слова вашей молитвы тоже. Если вы молитесь, значит, бомба не взорвется.

Иван все явственнее ощущал, как его охватывает какое-то странное беспокойство. Казалось, что он срочно, должен сделать что-то очень важное, но забыл, что именно. Он несколько раз растерянно посмотрел на Свету, потом на ее отца, и они поняли, что его мысли уже не с ними, что он вот-вот должен уйти. Они были словно заворожены Иваном, и никто из них даже не подумал, куда и зачем он собирается идти и что нужно помешать ему сделать это.

Иван решительно поднялся из-за стола.

— Мне тоже пора идти.

— Что ж, Иван, спасибо, что пришел. Приходи еще. Я всегда рад тебя видеть, — сказал директор и тоже встал.

Иван поднял бокал с вином и сказал:

— Я никогда больше не приду сюда, так надо, но то, что я сделал, было сделано не зря. Верю, что если и придут другие, из таких, каким был я, жизнь будет продолжаться вечно, как вечен Бог. — Иван отхлебнул один глоток из бокала и поставил его на стол.

Света увидела, что глаза Ивана остановились, он смотрел прямо перед собой и, казалось, ничего не видел, лицо его как-то сразу осунулось. Он попытался сосредоточиться и посмотрел на Свету взглядом обреченного человека. И Света окончательно поняла, что Иван действительно прощается с ней, что она его больше никогда не увидит. Света сделала невольное движение к Ивану, но он сразу отстранился, как бы давая понять, что ей не следует выражать свои чувства. Он сказал:

— Я счастлив, что встретил тебя сегодня. Мне пора идти.

После этого Иван быстро попрощался с хозяином и вышел из дому. Света не пошла его провожать.

 

9

Была уже глубокая ночь. Холмы выделялись на фоне неба черными силуэтами. На небе Иван не увидел ни одной звезды. Воздух был совершенно неподвижен, и когда за Иваном со скрипом закрылась калитка, ни один звук более не нарушал тишины ночи. Эта странная глухая тишина казалась Ивану угрожающей. Он осмотрелся по сторонам и, убедившись, что на улице никого нет, медленно и осторожно, стараясь ступать как можно тише, пошел по дороге в гору. Какая-то необъяснимая сила тянула Ивана к тому месту, где он только недавно был, к тому розовому камню, под которым была похоронена его рукопись. Он отчетливо понимал, что ему сейчас не следует идти туда, что этого просто нельзя делать хотя бы потому, что за ним могут следить и он невольно может выдать свой тайник, и все же он продолжал идти туда, едва разбирая дорогу в темноте. Иваном овладело чувство своей обреченности. Понимание того, что эта окружившая его сейчас тьма может оказаться последним впечатлением его земной жизни, привело Ивана в состояние безысходной тоски. Тем временем он все же изменил свой путь и свернул с тропинки в сторону крутого склона холма, на котором не было деревьев, они когда-то были вырублены, и теперь склон был голым до самой вершины холма. Иван ждал смерти так, будто она могла прийти в любое мгновение, хотя знал совершенно отчетливо, что время его еще не наступило. Поднявшись на вершину холма, Иван остановился и стал смотреть на раскинувшийся внизу ночной город. Горящих окон в домах почти не было видно, город освещался только рядами уличных фонарей. Тяжелые тучи нависли над городом. Иван посмотрел вверх и в разрыве туч увидел яркие звезды. Подул прохладный ветерок, и его дуновение вернуло Ивану ощущение реальности. «Да, видимо, времени у меня осталось совсем немного, ровно столько, чтобы сказать Богу то, что я должен сказать».

Иван нашел самую яркую звезду и стал говорить:

— Бог мой, творец всего сущего и властелин моей души, в Тебе пребывает начало и конец любого творения, на все распространяется Твоя воля. Все лучшее, что есть во мне, — от Тебя и к Тебе вернется. И час этот близок, я уже чувствую в холодном ветре дыхание смерти. Верю, что слова этой молитвы были записаны в моей душе Тобой, чтобы я произнес их для Тебя в этот час. Все исполнится, как Ты предначертал в своей Предвечной книге, и ничего мне, смертному, не дано изменить в своей судьбе. Я благодарю Тебя, мой Бог, за жизнь, которую Ты мне предназначил прожить, и за определение часа моей смерти. Дай мне мужество встретить ее достойно, как истинному Твоему сыну. Аминь.

Когда он закончил, набежавшая туча закрыла небо, и ветер усилился. Иван увидел скользнувший по деревьям луч фонаря. К нему приближались трое мужчин, но больше он ничего не успел разглядеть, потому что был ослеплен ярким светом.

— Иван, давай без глупостей, — услышал Иван незнакомый голос. — Если ты побежишь или будешь сопротивляться, то я выстрелю в тебя парализующей капсулой. Поэтому сохраняй спокойствие и делай, что я тебе говорю. Мы не причиним тебе никакого вреда, но ты должен нас внимательно выслушать.

— Кто вы? — спросил Иван, голос его был абсолютно спокоен.

— Мы твои друзья, и я совершенно не хочу тебе чем-либо угрожать.

— Зачем же тогда пистолет с парализующей капсулой?

— Дело в том, что ты должен выполнить в любом случае то, что я тебе предложу. То есть у тебя нет выбора. — Иван промолчал. — Мы предлагаем тебе сотрудничество, от которого ты не имеешь права отказаться.

Иван рассмеялся.

— Хорошее предложение сотрудничества.

— Не смейся, Иван, я говорю тебе совершенно серьезно.

— И в чем же должно заключаться это сотрудничество?

— Ты должен передать нам свою Систему, а точнее — все то, что ты узнал, когда работал на Зильберта.

— И только-то?

— Тогда ты будешь жить, как захочешь.

— А если нет?

— Мы все равно узнаем все, что захотим, но тогда уже ты будешь жить так, как мы этого захотим.

— Кто вас сюда прислал, на кого вы работаете? Я должен это знать, прежде чем приму решение.

— На кого мы работаем? Это неважно.

— Да нет, это как раз важно.

— Ты узнаешь это, если согласишься сотрудничать.

— Я знаю, на кого вы работаете. На Сатану. Я был хорошо знаком с этим господином, который пользуется вашей свободой так, как хочет этого сам. Он везде, где нет Божественного духа. И я чувствую среди вас его присутствие.

— Брось это все, Иван. Итак, я повторяю свой вопрос. Согласен ли ты передать нам свои знания?

— Нет.

— Я повторяю свой вопрос еще раз. Согласен ли ты передать нам свои знания?

— Нет.

— Я повторяю свой вопрос третий раз. Так мне было указано. Только, прежде чем ответить, хорошо подумай: если ты откажешься, то уже не будешь принадлежать себе.

— Я и так принадлежу не себе, но только Богу. Нет, я не согласен.

Иван содрогнулся от жуткой боли, видимо, это был электрический разряд, кто-то зажал ему рот, и Иван почувствовал, что ему делают укол. Тут же по его телу разлилась странная слабость, и он стал слышать голоса окружавших его людей откуда-то издалека. Ивана взяли под руки и повели. Оказалось, что метрах в пятидесяти отсюда стоял автомобиль с потушенными фарами. Ивана посадили в этот автомобиль на заднее сиденье и повезли куда-то по лесной дороге. Сидевшие слева и справа люди не держали Ивана и даже, казалось, не обращали на него особого внимания, видимо, были полностью уверены в эффективности препарата, который ввели Ивану.

Автомобиль ехал в город. Иван хорошо знал эту дорогу, еще минут пять — и они будут в городе. Но ему это было совершенно безразлично: в город его везут или в лес и что с ним будут делать. Иваном овладела полнейшая апатия, казалось, все в его разуме и теле перестало двигаться, перейдя в замедленный режим существования, — только поддерживающий жизнь, но не позволяющий ни думать, ни действовать.

Ивана привезли на ту же улицу, на которой располагался дом Светланы. Автомобиль въехал в открытые ворота и остановился. Ивана под руки вывели из автомобиля и так же под руки ввели в дом. Окна в комнате, в которую привели Ивана, были завешаны плотными шторами, и на столе горела слабая настольная лампа. Кроме двух людей, которые привели Ивана, в комнате находились еще двое, одного Иван не знал, другого узнал сразу. Это был Игорь Ясницкий. Но Иван этому нисколько не удивился.

— Стой здесь, — приказал Ивану один из сопровождавших его людей, и Иван покорно остановился.

— Можно? — коротко спросил Ясницкий, обратившись к стоявшему рядом человеку.

— Сейчас, — ответил тот и кивнул головой. Ивана тут же посадили на стул и поставили еще один укол, на этот раз в вену. В голове у Ивана сразу просветлело. И Ивана охватило странное желание говорить и действовать, но он не знал, что он должен говорить и делать.

Человек, который стоял рядом с Ясницким, приблизился и, наклонившись, заглянул в глаза Ивана. Он смотрел долго, наверное, с минуту, которая показалась Ивану бесконечной. Наконец, видимо дождавшись какой-то реакции, он кивнул головой и сказал:

— Готов, можно начинать.

— Здравствуй, Иван, — сказал Ясницкий.

— Здравствуй.

— Ты знаешь, зачем и почему ты здесь?

— Да знаю, чтобы рассказать тебе все, что я знаю о Боге.

— Хорошо, ты расскажешь мне, что ты знаешь о Боге, но сначала ты должен сказать мне, что стало с Зильбертом, где он?

— Мне сказали, что Зильберт умер.

— Кто сказал?

— Сергей.

— Хорошо. Какие у тебя обязательства перед Зильбертом или его людьми?

— Никаких. Он освободил меня от всех обязательств по отношению к себе.

— А они были, эти обязательства?

— Да, были, но теперь их нет.

— Почему ты так решил?

— Об этом мне сказал ангел Божий.

— Как он выглядел?

— Он был как ночь, и пришел из ночи, и ушел в ночь, этот посланник Господа.

Ясницкий взглянул на соседа и продолжал:

— Что же он сказал?

— Что я могу жить так, как я хочу отныне.

— И все?

— Да. Еще он сказал, что я должен хранить свою тайну.

— Вот как. Но ведь ты понимаешь, что должен все рассказать мне?

— Да, понимаю.

— В чем же твоя тайна?

— В том, что Бог есть, и что в Нем одном есть начало и конец, истина и вечная жизнь.

— Ну, это не новость для меня.

— Нет, новость.

— Я читал об этом и верил в это, верил всегда.

— Нет, ты боялся и боишься Бога.

— Хорошо, пусть так, но это не имеет отношения к теме нашего разговора. Есть ли у тебя материалы, излагающие твои научные открытия: диски с компьютерными программами, записи или какие-нибудь другие документы?

— Нет, сейчас у меня ничего нет, а то, что было, Бог взял себе. У камней растут корни, когда Бог хочет этого.

— Тогда тебе придется начать с самого начала и все рассказать о своей Системе, мне и моим людям. Итак, я слушаю. С самого начала.

— «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Все через него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

— Постой, Иван. Ты читаешь Библию, а ты должен мне рассказать физические основы своей теории. У меня университетское техническое образование, я пойму тебя. Ты должен сейчас изложить мне физические основы своей теории, чтобы я убедился: то, что ты потом будешь излагать моим людям, мне действительно нужно. Итак, в чем главная идея твоей теории?

— Бог един, нет Бога, кроме Бога.

— То есть как это?

— Я был тем, кто пришел из небытия забрать у Бога его славу. Вот в чем смысл моей теории.

— Она описывается системами уравнений?

— Языком Бога, только его словами можно писать в Книге жизни.

— Где хранится словарь этого языка?

— У Самаэля.

— У Сатаны?

— Так назывался компьютер Зильберта.

— Где он?

— В бункере.

— Где этот бункер?

— Не знаю.

— Ты должен воспроизвести этот язык на компьютере, который я тебе предоставлю. Завтра приступишь.

— Язык — лишь инструмент Бога, он ничто без Его воли.

— У тебя была воля, чтобы писать на этом языке.

— Да, а теперь ее нет.

— Я даю тебе свою волю. Я приказываю тебе писать эту книгу, то есть повторить то, что ты записал в Самаэле.

— Нет надо мной теперь ничьей воли, кроме воли Бога. Ты опоздал, ненамного, но опоздал.

— Нет, Иван. Так не бывает, ты напишешь то, что уже сделал один раз, я приказываю тебе. И ты сделаешь это несмотря ни на что, потому что моя воля — это твоя воля, а я хочу этого.

— Приказывай, я слушаю.

— Возьми лист бумаги и напиши первое уравнение твоей Системы на том языке, на котором написана Книга.

Иван сел за стол взял лист и написал:

«Во имя Бога милостивого, милосердного! Хвала Богу, Господу миров, милостивому милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».

— Что ты пишешь?

— Так начинается Книга.

— Но это же Коран!

— Так начинается Книга.

— Почему ты пишешь по-русски? Где же уравнения?

— Чтобы писать на языке Бога, мне нужен Самаэль. Но это то же самое, уверяю тебя. Даже если я напишу это на языке Бога — это не изменит смысл написанного. Правда, здесь не совсем адекватный перевод, но я его исправлю, точнее, поясню. Находящиеся под гневом и заблудшие — это те, имен которых нет в Предвечной книге, они свободны как ты и как я был и поэтому блуждают во тьме своей свободы.

— Черт тебя задери, Иван. Допустим, ты сейчас напишешь то, что знаешь, так, как считаешь нужным. Что тогда, как я смогу этим воспользоваться?

— Ты, я думаю, никак не сможешь, потому что если ты забрал мою волю, значит, ты насильник, а как и всякий насильник — не имеешь души, духа Божьего в себе. Ты никак не можешь воспользоваться этой Книгой. Ты можешь только бояться ее и ее смысла. Зачем тебе это?

— Затем, чтобы иметь власть.

— Ты хочешь быть, как Зильберт?

— Да.

— Но для этого тебе совсем не нужна Книга.

— Пиши, пиши на том языке, на котором записаны твои уравнения. Я приказываю тебе.

Иван написал несколько рядов непонятных знаков.

— Вот, написал. Писать дальше?

— Как это прочесть?

— Без компьютера это нельзя прочесть.

— Что будет, если ты напишешь все это до конца и введешь в компьютер?

— Тогда явится Бог и спросит у того, кто будет держать свою руку на клавише запуска программы. Он спросит, не хочет ли новый обладатель вечной истины получить душу или будет Армагеддон и Суд. Но Бог не может творить зла, Он готов был уступить мне свое место.

— Бог являлся к тебе?!

— Я стал существовать для него, когда Он дал мне Лийил, свое перо, чтобы я творил чудеса, но я еще тогда не существовал для Него так, как существую сейчас. Бога нельзя видеть, но я слушал Его.

— И что ты выбрал?

— Душу.

— А я бы выбрал власть. Еще раз, черт тебя подери! Где сейчас этот Лийил?

— Здесь, — Иван показал на свою голову.

— Так, ясно. Что скажешь, уважаемый? — обратился Ясницкий к своему помощнику.

— Это как раз тот неблагоприятный для нас случай, о котором я вас предупреждал. Слишком слабая психика и слишком мощное подсознание.

— Это у него-то слабая психика!

— Получается так. Не выдержала.

— Ну и что делать?

— Из него можно сейчас получить только какие-то факты. Никаких логических рассуждений. Он в результате своих исследований помешался на почве религии. Если бы это не произошло сейчас, под действием моих препаратов, то произошло бы позже.

— Сергей, иди сюда. Спрашивай ты, — сказал Ясницкий и сел в темном углу. Из соседней комнаты вышел Сергей.

— Иван, все, что ты говорил, — правда. Не слушай его, — он кивнул головой на помощника. — Я верю тебе абсолютно. Я только не хочу, чтобы результаты твоих исследований пропали для людей безвозвратно. Они не будут использованы кому-либо во вред. Я клянусь тебе, своей жизнью клянусь.

— Призванный клянется только Богом, никакая другая клятва для него — не клятва. Если бы ты был призванный, ты бы поклялся Богом. Клянись Богом, что не позволишь ему, — Иван кивнул на Ясницкого, — стать Антихристом. Можешь?

— Иван…

— Да или нет?

— Скажи, где твоя тетрадь с записями?

— Клянись…

— Ладно, хватит, — прервал Ясницкий. — Иван, говори, где лежит эта твоя тетрадь?

Иван долго молчал, голова его упала на грудь, глаза ввалились, очертание рта стало резким.

— Отпустите его. Так нельзя, — срывающимся голосом попросил Сергей.

— Иван, где тетрадь? Говори…

— Игорь, прекрати, мы так не договаривались.

— На горе, — наконец выдавил из себя Иван.

— На какой горе? Говори.

— Не могу.

— Можешь.

— Это против воли Бога.

— Я для тебя теперь Бог.

— Нет Бога, кроме Бога.

— Говори…

— Подожди, Игорь, — сказал помощник. — Наконец-то мы подошли к сути. Он стал критичен. Но воля у него есть, ты прав. Сейчас я сделаю ему укол, и мы посмотрим, насколько она крепка.

— Какое может быть последствие от этого укола? — спросил Сергей.

— Остановка сердца от болевого шока. Но, учитывая наш профессионализм, я думаю, мы этого не допустим.

— Ты не сделаешь этого, сволочь.

Сергей рванулся к Ивану, но двое охранников моментально скрутили его и выволокли в другую комнату.

— Иван, ты должен сказать, где тетрадь, иначе перед тобой откроется нечто худшее, чем ад, и будет повторяться бесконечно, пока не скажешь. Человек не может этого вытерпеть, а ты всего лишь человек. Говори, где тетрадь? — спросил палач.

— Похоронена Богом.

— Где?

— В месте, где Сатана сошел на землю в последний раз.

— Где это место?

— Под рукой Бога.

— Так, ясно, не хочешь говорить. Ладно, ты сам это выбрал, — сказал помощник и сделал Ивану укол. В этот же момент все тело Ивана превратилось в пылающий адский огонь, при этом сознание вдруг стало предельно ясным, и Иван сразу вспомнил все, что мог, всю свою жизнь. Иван посмотрел в окно. Уже начинало светать.

— Убейте меня, — сказал Иван.

— Это только начало, сейчас все страхи, которые только может испытать человек, увеличенные во сто крат болью, навалятся на тебя, но ты не умрешь, пока не скажешь, где тетрадь. Где тетрадь? Скажи, и я сниму боль.

У Ивана не было сил кричать. Он кричал мысленно.

— Где тетрадь — повторил свой вопрос палач и протянул руку в сторону. Ему вложили в нее еще один шприц, и он сделал еще один укол. И тут же Иван увидел смеющегося Сатану, и тут же сделали еще укол, и боль несколько утихла.

— Что скажешь? — спросил Ясницкий у палача.

— В таких случаях начинают пытать близких людей у них на глазах. Кто у него близкий человек?

Ясницкий долгим взглядом посмотрел на палача, потом на Ивана.

— Иван, ты хочешь увидеть здесь Наташу?

— Нет.

— Тогда скажи, где тетрадь?

— Господи, только Тебе доверяю… — сказал Иван. — Я отведу вас туда. Везите меня по дороге вдоль берега реки, я скажу, где остановиться.

— По машинам, быстро, — приказал Ясницкий.

— А Малышева?

— Пусть сидит пока здесь. Будет дергаться, оглушите, только не убивайте.

Ехали всего несколько минут, потому что подножие горы, на вершине которой лежала рукопись, находилось километрах в полутора от дома, где пытали Ивана.

Крутой склон внизу был осыпан дробленым камнем, оставшимся после взрывов, которыми пробивали дорогу в скалах вдоль берега реки.

— Так, слушай меня внимательно, — сказал Ясницкий палачу, — я туда не полезу. Ты должен принести мне оттуда рукопись. Понял?

— Да, — ответил палач.

— Сколько для этого надо времени?

— До восхода солнца.

Ясницкий посмотрел на мертвенно-бледное лицо Ивана, и его начал охватывать страх. Ему все сильней хотелось бросить все и бежать из этого проклятого города.

— Хорошо, через два часа мы уезжаем из этого города с рукописью. Через два часа я уезжаю. Ты меня понял?

— Да.

— Я буду ждать тебя в доме.

— Пошли, — сказал палач Ивану, — и не вздумай кричать и дергаться.

Иван ничего не ответил и медленно двинулся по склону вверх. Ноги у него подкашивались, силы в них совсем не было, во рту пересохло, но голова была ясной. Шел он вверх с огромным трудом, то и дело падая.

— Может быть, затащим его туда? — спросил один из двух охранников, сопровождавших палача.

— Нет, пусть идет сам, нам все равно надо выждать время, чтобы следующий укол был наиболее эффективен, — ответил палач.

Все-таки сил самому добраться до вершины горы у Ивана не хватило, и последние метры его под руки волоком тащили охранники, ободрав о камни его колени.

Палач достал шприц, поднял иглу вверх и с улыбкой спросил:

— Ну, где спрятана твоя рукопись?

— Клянусь Богом, я никогда не скажу тебе, где эта рукопись.

— А как же Наташа, мы ведь ее будем пытать так же, как пытали тебя, но возможностей у нас будет больше.

Иван медленно обвел взором окружающие горы, посмотрел на реку, перевел взгляд на палача и сказал:

— Ты опоздал, теперь уже бесповоротно, я поклялся Богом и не могу нарушить своей клятвы никогда. Вам не дано узнать, где лежит моя рукопись, делайте скорее свое дело, я вам больше ничего не скажу.

Охранники переглянулись. Палач долго смотрел в глаза Ивану, потом сказал:

— Ты мне надоел, парень. У Ясницкого с тобой свои дела, а у меня теперь свои. Сейчас я поставлю тебе укол, и ты будешь умирать мучительнейшей из смертей два часа. Ты обречен, скажи, где тетрадь, тогда умрешь быстро. — Иван только покачал головой. — Игорь хотел, чтобы я получил от тебя эту проклятую рукопись. А мне она совсем и не нужна. Теперь уже не нужна. Будь ты трижды проклят, но перед смертью ты помучаешься и пожалеешь, что родился на свет, — сказал палач и поставил Ивану укол. — Привяжите его к бревну, чтоб не упал, и воткните мордой вон в ту скалу. Так будет веселее смотреть, — с раздражением в голосе сказал палач.

Подручные исполнили приказ и, разбив предварительно Ивану лицо, прижали его, привязанного к бревну, вплотную лицом к скале, подперли его двумя другими бревнами, чтобы не упал, и сели передохнуть рядом с Иваном. Палач посмотрел на него и сказал:

— Нет, ребята, так не пойдет, развяжите, посадите и прижмите его спиной к скале, я должен видеть его глаза.

Подручные исполнили приказ. Главный палач проверил работу, с удовлетворением кивнул головой и отошел в сторону.

 

10

Наташа добралась до города поздно, последним автобусом, и направилась в свою квартиру. Со времени ее отъезда там никто не жил, только иногда заходила Светлана, чтобы проверить — все ли в порядке.

Наташа обошла квартиру, долго смотрела на портреты отца и матери, которые висели на стене в ее комнате, потом вышла на балкон. Ночь была очень мрачной, такой может быть только безлунная ночь, когда небо затянуто тучами. Но реку все же было видно, она поблескивала отражением немногих фонарей, которые горели на набережной. Воздух был совершенно неподвижен, казалось, что низкие тучи зацепились за окрестные холмы и придавили своей тяжестью воздух, сделав его удушливым. Вдруг с реки подул легкий ветерок, и в разрыве туч Наташа увидела звезды. Наташу охватило чувство какой-то торжественной безысходности, казалось, что она увидела не звезды, а какие-то знаки, которые показал ей Бог для того, чтобы она произнесла свою молитву и приготовила свою душу к последним испытаниям.

— Боже мой, если Иван в беде, помоги ему выдержать все испытания достойно перед Твоим взором, пусть дух его не дрогнет и тело не будет сломлено. Если ему суждено встретить опасность одному, пусть эта молитва напомнит ему обо мне и поддержит в самую трудную минуту. Все, что есть доброго во мне, — Твое, и я теперь готова вернуть Тебе душу, потому что знаю: и мой земной путь заканчивается. Благодарю Тебя за то, что была счастлива, и за то, что мои надежда, вера и любовь не умрут со мной, но будут пребывать в Тебе вечно. Аминь.

Тут же туча закрыла загоревшиеся звезды, вновь стало безысходно, мрачно, и душу Наташи охватила вдруг смертная тоска, такая тоска, что впору было завыть собакой, которая потеряла единственного и любимого хозяина и теперь готова была умереть на его могиле. Наташа села тут же на балконе и обхватила голову руками. «Боже мой, что это? Кажется, началось. Что-то с Иваном. С ним что-то случилось», — тут же решила Наташа. Казалось, рассудок ее помутился, и она уже ничего не способна была предпринимать и не могла ни о чем думать. Наташа сжала зубы и заставила себя встать. Она вернулась в квартиру, зажгла свет во всех комнатах и стала ходить, раз за разом осматривая все вещи, как будто что-то искала. Но нет, она ничего не искала, она только хотела бежать, бежать туда, где сейчас Иван, но не знала туда пути, а вместо этого металась по комнатам, чувствуя, что потихоньку теряет рассудок. «Надо только дожить до утра, дождаться, когда кончится эта страшная ночь, и тогда будет легче», — это была единственная законченная мысль, которую повторяла Наташа.

Ночь показалась бесконечной и Наташа была едва живой от усталости и бессонницы, когда наступил рассвет. Наташа посмотрела в зеркало и не узнала себя: лицо было бледным и осунувшимся, под глазами проявились черные круги, даже волосы, ее прекрасные волосы, казалось, высохли и поникли. Она все же умылась, привела себя в порядок и, дождавшись, когда наступило утро, позвонила Светлане.

— Здравствуй, Света. Это я. Ты не видела ли Ивана? — сразу спросила Наташа.

— Здравствуй, Наташа. Откуда ты звонишь?

— Из своей квартиры.

— Иван был здесь у нас поздно вечером, потом ушел куда-то, а куда — не знаю.

— Я сейчас же иду к тебе, — сказала Наташа и повесила трубку.

Она бегом спустилась по лестнице и быстро, переходя с шага на бег, по знакомому с детства пути направилась к Светлане. Через пять минут она уже была у нее дома. У порога ее встретили Света и ее отец. Их лица были встревожены. По всему было видно, что и они провели бессонную ночь. Наташа встала, прислонилась спиной к входной двери и, кивнув головой Светиному отцу, сразу спросила:

— Где же он может быть? Как вы думаете?

— Не знаю, но судя по тому, о чем он вчера говорил, его что-то сильно тревожит. По всему было видно, что он ждет чего-то недоброго и готовится к какому-то опасному испытанию.

— Испытанию?

— Да, мне так показалось, — сказал отец Светланы.

— Так оно и есть, — сказала Наташа.

— Здесь был и Сергей. Он ушел незадолго до Ивана.

— Сергей? Был здесь? Вот как. А Ясницкого здесь не было?

— Нет, Сергей ничего не говорил о нем.

— Мне кажется, нет, я знаю точно, — прошептала Наташа, — что Ивану угрожают, да, несомненно, это так. Надо срочно что-то делать, иначе будет поздно.

— Успокойся, Наташа. Какая у тебя еще есть информация? — спросил Светин отец.

— Ясницкий и Сергей вместе. Они здесь. Иван — знаменитый ученый, ему угрожает Ясницкий. Вы же знаете, кто это такой. — Отец и Света кивнули головой. — Это старая история. Им от Ивана нужны результаты его исследований, которыми он ни с кем не хочет делиться. Помогите.

Подумав немного, отец взял телефонную трубку и стал звонить. Он звонил мэру, понимая, что это единственный человек в городе, который может отдать приказ начать поиск по столь сбивчивым и странным заявлениям, даже если попросит об этом он, уважаемый всеми директор, недавно ушедший в отставку.

— Я все понял, — ответил мэр, внимательно выслушав директора, — позвоню тебе через полчаса.

Уже через пятнадцать минут у мэра в кабинете были начальник службы безопасности, начальник милиции и прокурор города. Мэр изложил суть вопроса:

— Орлов утверждает, что ночью был похищен известный ученый, наш земляк Свиридов Иван. Он со слов некой Натальи Петровой, невесты Свиридова и подруги его дочери, говорит, что наиболее вероятный похититель не кто иной, как Игорь Ясницкий. Да-да, тот самый. Что будем делать?

— Действительно, — сказал начальник службы безопасности, — Свиридов прибыл в город вчера вечером, немногим позже, следующим самолетом, — Ясницкий. Мы знаем об этом. Но мы не вели за ними наблюдение. Если необходимо, можно объявить розыск этого Свиридова.

— Ты мне скажи вот что прежде, — сказал мэр и уставился неподвижным взглядом на начальника службы безопасности, — скажи прежде, где Ясницкий?

— Сейчас попробую выяснить, — сказал тот, позвонил и дал задание подготовить ему информацию.

Некоторое время все молчали. Наконец мэр нарушил молчание:

— Если бы не Орлов, я бы ничего не стал делать, пусть все идет как идет, но ведь вы же его знаете, это человек, который зря просить не будет, а тут он меня так просил. Никогда от него такого не слышал.

Раздался звонок. Звонили из службы безопасности и доложили, что буквально десять минут назад автомобиль Ясницкого, в котором находился он сам и трое его помощников, выехал за пределы города. Начальник службы безопасности вопросительно посмотрел на мэра.

— Ну и… Что будем делать?

— А что тут делать, остановить на посту ГАИ, да и все, — сказал начальник милиции.

— Ишь ты какой. Остановить… — громко сказал мэр. — Вчера я разговаривал с Игорем Исааковичем по телефону. Он обещал ко мне сегодня прийти, собственно, он и ехал сюда за этим. Речь ведь идет о строительстве завода, а его банк в десятке крупнейших. Остановить, конечно, можно. Вот ты, — обратился он к прокурору, — что думаешь?

— У меня нет никаких оснований для его ареста. Точнее, вообще никаких. Мало ли что показалось какой-то молодой женщине, да еще с утра.

— Ты что думаешь? — обратился мэр к начальнику ФС.

— Я бы задержал.

— Почему?

— Я думаю, то, о чем говорит эта Наташа, могло быть. Самое дорогое сейчас — это мозги. Иван — наше национальное достояние. Может, этот Ясницкий его сейчас в багажнике везет.

— Да ну тебя, — махнул рукой мэр, — в багажнике…

— Хорошо, — вступил в разговор начальник милиции, — завтра мы находим его труп. Вот, предположим. Был звонок Орлова, а мы не предприняли никаких оперативных действий. Да, конечно, Ясницкий — величина. Но чую я, что здесь что-то не так.

— Чуешь… — несколько раздраженно ответил мэр. — А я чую, что будет скандал, а город останется без завода, а к обеду Иван найдется живой и невредимый.

Мэр молча взял телефонную трубку и набрал номер Орлова.

— Михаил Степанович, мы начинаем розыск. Для начала вы должны дать показания. Минут через тридцать-сорок к вам приедут из милиции. Все службы подключены, будем искать.

Мэр повесил трубку, обвел всех медленным взглядом и сказал:

— Ну, ищите. Ищите Ивана.

Все присутствующие кивнули головами и молча вышли.

Когда мэр остался один, он обхватил голову руками и сказал:

— Эх, Иван Свиридов, вернулся все же. Зачем же ты вернулся…

Через два часа Ясницкий вылетел в Москву.

 

11

Сергей после того, как увезли Ивана, налил себе полстакана коньяку и залпом выпил, но ничего не почувствовал, точно это была вода. Последнее время он почти совсем не пил, и вкус спиртного, казалось, напомнил ему о какой-то его другой жизни. Той, которая осталась в далеком прошлом.

«Бог мой, а ведь я предатель, — вдруг подумал Сергей. — И я настолько предатель, что уже и никому неинтересен. Они уехали, даже не сказав мне ни слова. Если бы хоть взяли с собой, черт их задери. — Сергей налил себе еще полстакана и поднес было к губам, но пить не стал. — Э, нет, если я сейчас выпью, то мне конец, значит, я со всем согласен. Проклятые деньги! Проклятая страсть…»

Сергей чувствовал себя затравленным зверем, который сам, непонятно на что рассчитывая, пошел в западню и теперь понял, что попался и ему не выбраться из этой западни.

«И действительно, на что я рассчитывал, когда связывался с Ясницким? На что я рассчитывал? Идиот! Да лучше бы я до сих пор торговал сахаром на рынке! Я продал Ивана за сорок миллионов баксов! Кому продал? Как это произошло? Как это могло произойти? Что меня толкнуло на это, кроме денег? Иван говорил, что он должен умереть. Он должен умереть, а я поэтому должен его предать? Нет, я не согласен с этой ролью, теперь я не согласен. Неужели все поздно?»

Сергей хотел было выбежать из дома, но, посмотрев на сидящего в углу комнаты охранника, понял, что это ему не удастся, нечего и пробовать. Тогда Сергей закрыл глаза и мысленно представил, как он завел свой автомобиль и рванул с места. Он не знал, куда ехать и что ему делать, и мчался по городским улицам, будто искал на них ответ на вопрос, что же ему делать. Поняв всю бессмысленность своих метаний, Сергей открыл глаза и убедился, что он все в той же комнате и в том же самом кресле. На столе стоял стакан с коньяком. Сергей с ненавистью взглянул на него и быстро опрокинул в рот. Теперь он определенно почувствовал его вкус, коньяк ударил в голову, и Сергей сказал:

— Я — сволочь. И нет мне ни оправдания, ни прощения, — и он начал раз за разом наливать себе коньяк и пить, пока не захмелел и душевная боль не притупилась.

Сергей очнулся от стука стаканом по столу. Перед ним сидел Ясницкий.

— Сергей, поехали.

— Где Иван? — спросил Сергей.

— С ним все в порядке. Нам надо ехать.

— Вы убили его?

— Он мертв, но убили его не мы.

— А кто же? — Сергей рванулся к Ясницкому, но охранники тут же схватили его и опрокинули в кресло.

— Иегова. Знаешь такого? — Сергей глухо зарычал. — Мы здесь ни при чем. Теперь все в прошлом. То, что он, по-видимому, знал — никому знать не суждено. Поехали быстро.

— Я никуда не поеду.

— Зря. Имей в виду, ты ничего никому не сможешь сказать из того, что тебе известно. Не делай этого ни в коем случае. Ни прощения, ни снисхождения в таких делах быть не может, к тому же тебе никто не поверит. А впрочем, оставайся. Я обещал встретиться с мэром города насчет инвестиций, но, к сожалению, должен срочно ехать. Так вот, ты встреться с ним и передай от меня, что вопрос по строительству этого завода я, вероятнее всего, решу положительно. Пусть он мне позвонит через неделю.

Не дожидаясь ответа, Ясницкий встал и вышел, следом ушли охранники, и тут же Сергей услышал, как отъезжает автомобиль.

Сергей пошел умываться и долго лил на голову холодную воду. По мере того, как хмель очень медленно выходил из головы, вместе с потоками воды в Сергее росла и укреплялась новая идея — убить Ясницкого. Убить, чего бы это ему ни стоило. Это решение показалось Сергею единственным выходом для него в сложившейся ситуации.

Сергей вышел из дома, теперь уже не мысленно, а в реальности завел автомобиль, но через несколько секунд заглушил двигатель и вышел из машины. «А вдруг Иван жив и пока я буду гоняться за Ясницким, он умрет», — подумал Сергей. Он спешно пошел звонить Свете.

— Света, это я, Сергей.

— Здравствуй, Сергей.

— Света, с Иваном, кажется, что-то случилось.

— Я сейчас приду.

— Приходи.

Сергея встретили Наташа и Света. Наверное, Сергей выглядел ужасно. Обе женщины смотрели на него сверху вниз с явным выражением сдержанного осуждения. Сергей испытал давно забытое чувство собственной неполноценности.

— Откуда ты здесь, Наташа? — спросил Сергей. Наташа вместо приветствия сказала:

— Где Ясницкий?

— Уехал.

— Где Иван?

— Я догадываюсь, где.

— Пошли туда.

— Давайте позвоним в милицию, — предложил отец Светы.

— Нет, — решительно возразила Наташа, — милиция нам не поможет. Мы идем сейчас же.

Наташа решительно прошла мимо Сергея, потом повернулась и сказала: — Веди. Ты непременно приведешь меня к нему. Сергей опустил голову и пошел вперед. Наташа и Светлана за ним.

 

12

Иван медленно умирал. Он понимал это и каждой клеткой своего мозга, и ощущал каждой клеточкой тела, которое, по мере того как нестерпимая боль уходила, все менее и менее принадлежало ему. Он все так же сидел, прислонившись спиной к скале, и всех сил его едва хватало на то, чтобы не уронить голову на грудь.

Палач сидел напротив и почти не сводил с него взгляда.

— У тебя еще есть минут двадцать для того, чтобы принять самое главное решение в твоей жизни. Ты не можешь быть таким эгоистом, ты должен спасти Наташу, а заодно и свою душу. Ведь иначе ты будешь виновником ее смерти.

Иван смотрел мимо, никак не реагируя на слова палача. Тот приблизился к Ивану и заглянул ему прямо в глаза, стараясь увидеть, что скрывается за его зрачками.

— Да, ты не скажешь, ладно, черт с тобой, подыхай. Признаться, ты оказался крепким парнем и с огромным желанием умереть. Те, кто имеют желание жить, этого не выдерживают.

Палач расправил плечи, потянулся и решил пройти несколько шагов вверх, чтобы оглядеться по сторонам, прежде чем спрятать Ивана в приготовленный мешок и начать спуск с горы. И вот он увидел лежащую на камне книгу. Он подошел поближе, это была Библия. Палач тут же бросился к Ивану.

— Тайник под камнем, на котором лежит Библия, — громко сказал он Ивану и неотрывно уставился на его зрачки. Зрачки Ивана расширились и вновь сузились почти до точек. — Прекрасно, спасибо, Иван.

Палач бросился к камню и хотел было взять Библию, но ее вдруг вырвало прямо у него из-под руки и отбросило на несколько метров в сторону. Не понимая, в чем дело, палач огляделся, и тут услышал хорошо знакомый хлопок заглушённого выстрела. Пуля чиркнула по камню и с пронзительным визгом улетела в пространство. Палач сделал резкий бросок в сторону и скатился вниз, к тому месту, где сидел Иван.

— Парни, мы в ловушке, сейчас нас могут перестрелять, как свиней в загоне, — сказал палач двум своим напарникам, которые с удивлением смотрели на него. Как бы в подтверждение его слов три пули одна за другой подняли три фонтанчика пыли у ног каждого из них. Палач протянул руку к резиновому мешку, предназначенному для трупа, и тут же вскрикнул от боли. Следующая пуля пробила ему ладонь, и палач с ужасом увидел, как из круглой аккуратной ранки сначала медленно, а потом быстрее и быстрее потекла кровь. Палач прижал раненую руку к груди и прошептал:

— Уходим вниз. Медленно. — Тут палач увидел красные пятнышки лазерных прицелов на лбах своих подчиненных. — Спрячьте оружие, идиоты.

Все трое стали медленно спускаться вниз, спинами чувствуя взгляды незримых противников. Им дали спуститься, сесть в автомобиль и уехать.

Иван видел все это и понял, что Бог не позволил его врагам завладеть рукописью. Значит, Он вывел его творение из-под власти человеческой свободы, окончательно и бесповоротно отказав свободным людям в праве решать судьбу Его творения. Иван был счастлив, он закрыл глаза, потому что никаким другим действием не мог выразить своих чувств. Иван уже совершенно не ощущал своего тела, но мозг его еще жил, он видел и слышал, правда, звуки ветра и редкие крики птиц были едва различимы. Закрыв глаза, Иван увидел перед собой тьму, кромешную тьму, такую же, как тогда, когда он был на пути к Богу. Иван мысленно прошептал: «Не оставляй меня, Боже, в этот час». И тут же Ивану показалось, что над ним склонилась Наташа. Глаза Наташи светились любовью. Ее волосы спадали на его лицо, но он не чувствовал их прикосновения.

Иван сделал усилие, это усилие потребовало неимоверного напряжения всей его воли и всего духа, который жил в нем и требовал этого страстно, и открыл глаза. Он увидел перед собой сияющий под солнцем мир, мир его Бога и его мир. Это были горы, деревья, река, небо и паривший высоко в небе орел. Иван решил, что будет жить, пока видит его, а когда тот улетит, он умрет. Орел медленно поднимался вверх и наконец, поднявшись так высоко, что можно было сразу увидеть все, происходящее на его земле, резко пошел вниз, сделав крутой вираж. Иван увидел этот момент и умер. Глаза его остались открытыми.

Через несколько минут к месту, где он находился, подошли Наташа, Светлана и Сергей. Наташа аккуратно положила Ивана на скалу, обтерла его лицо и закрыла глаза. Она долго смотрела на него, но не плакала. Светлана подошла к ней и положила руку на плечо. Наташа не реагировала. Света села рядом, посмотрела на Наташино лицо и испугалась. Наташа неузнаваемо изменилась, будто кто-то за одно мгновение превратил ее в другого человека, — лицо ее было страшным, на нем не было и следов разума.

— Наташа, — позвала ее Света. Наташа не обратила на нее никакого внимания. — Сергей, посмотри на Наташу.

Сергей стал рядом со Светой.

— Нам надо увести ее отсюда, — тихо сказал Сергей. — Ее нельзя здесь оставлять. И трогать ничего не надо. Наташа, пойдем, нам надо идти, мы приведем милицию, я расскажу все, что знаю об этом убийстве, даже если меня расстреляют.

Света и Сергей взяли Наташу под руки и повели. Она подчинилась, но смотрела на Ивана, пока это было возможно.

Они спустились с горы и пошли по дороге вдоль реки. Они прошли метров сто, когда вдруг Наташа резко повернулась и побежала назад. Она бежала, как ветер. Сергей понял, что им ее не догнать. Они со Светой побежали за Наташей, но она быстро удалялась.

Когда Сергей был где-то на середине подъема, он услышал Наташин крик:

— Его нет здесь!!

Сергей, обливаясь потом и хрипя от недостатка дыхания, добрался, наконец, до вершины горы и увидел, что там, где лежал Иван, никого нет. Сердце рвалось из груди, но Сергей, спотыкаясь, побежал за гору, понимая, что тот, кто забрал тело Ивана, не мог уйти с такой тяжестью далеко. Теперь силы будто вернулись к нему. Враг был рядом. Сергей бежал по единственной тропинке на другой стороне горы. Но не встретил никого и не обнаружил никаких следов. Тогда он вернулся и, ломая кусты, стал бегать вокруг того места, где лежал Иван. И тоже ничего не нашел. Он вернулся к Наташе и сказал:

— Нет его нигде. Кто-то унес его отсюда, и унес далеко.

Наташа кивнула головой и сказала:

— Пошли, мы не найдем его здесь.

— Мы сейчас же вызовем милицию с собаками. Они найдут…

— Не найдут, никто его не найдет. Пошли, Сергей, — и она, не дожидаясь ответа Сергея, пошла вниз.

Через некоторое время все трое подошли к дому, где остановился Сергей.

Сергей начал звонить в милицию, а Наташа вышла на крыльцо и стала смотреть на гору, за которой была еще гора, где был убит Иван. Потом она вышла за калитку и направилась к реке. И вдруг увидела, что вдалеке навстречу ей идет Иван, так же, как когда-то он шел к ней во сне, но на этот раз она хорошо видела его лицо. Это, несомненно, был он. И ей надо было успеть к нему, пока он стоял там, потому что Наташа сразу поняла, что Иван ждет ее.

Наташа бросилась к стоящему рядом автомобилю, включила зажигание и, нажав до упора на акселератор, рванулась с места. Автомобиль вылетел на дорогу, ведущую к реке, и в считанные секунды набрал скорость. Иван стоял у невысокой ажурной чугунной изгороди, отделяющей тротуар от крутого спуска к реке, потом он стал медленно подниматься вверх.

Когда автомобиль был метрах в сорока от реки, Наташа услышала резкий хлопок в двигателе, она нажала на тормоз, но автомобиль не послушался и, сбив оградку, полетел над откосом. Наташа совсем не испугалась и не смотрела вниз, она смотрела только на небо — туда, куда лежал ее путь. Взрыва она не слышала, продолжая свой полет за Иваном.

Сергей услышал шум заводимого двигателя и выскочил из дома. Он увидел Наташу за рулем своего автомобиля, закричал и бросился за ней. Мощный автомобиль вмиг набрал скорость, и Сергей с ужасом увидел, что затормозить уже не удастся.

Сергей побежал к набережной. Он увидел внизу горящий у самой кромки воды автомобиль, бросился было к нему, но тут раздался взрыв. Сергей схватился за голову и с ужасом стал смотреть, что происходит. Над местом, где горел автомобиль, переливаясь гранями, парил круглый шар.

— Ага, вот оно! — воскликнул Сергей и выхватил из кармана пистолет. — Но я хочу остаться здесь.

И в тот момент, когда автомобиль исчез вместе с шаром, Сергей нажал на курок.

Но этого уже никто из стоящих на набережной людей не увидел и не узнал об этом никогда.

А Света в то же самое мгновение обняла своего ребенка и забыла о Наташе и Иване навсегда.

 

Эпилог

Аллеин подхватил Лийил в одну руку, а Наташину душу в другую и устремился по своему вечному пути. Риикрой летел следом за ним, как черная тень. Высоко вверху Аллеин увидел, что ворота, которые ведут к Богу, вновь открылись, и оттуда устремились ангелы с душами для людей. «Жизнь продолжается, — воскликнул Аллеин, — вскоре я предстану перед Богом!»

Перед самыми вратами Аллеин остановил свой полет и посмотрел на Землю. «Вернусь ли я сюда еще раз? — подумал он. — Может, и не вернусь, но, если так произойдет, неужели я никогда не скажу людям самое главное из того, что могу сказать?»

Он собрал всю свою силу, превратив ее в силу слова, и сказал:

— Эй, человек! — его голос зазвучал сразу на всех известных Аллеину человеческих языках, и слова слились в один мощный призывный звук, который пронесся над планетой, как трубный глас в день Страшного суда. — Откликнись мне!

Но никто не откликнулся, ведь никто не мог слышать его, потому что час Суда не настал.

— Вот, у меня в руках душа жертвы. Никто, кроме меня, не скорбит о нем, нет его могилы нигде, и для праха его не найдется места на всей земле. Он, действительно, был человеком свободным, когда принес свою жертву; ведь жертвы призванных, кто их исчислит! В знании, приобретенном им, и перечеркнувшем смысл свободы, не отданной Богу, и кроется разгадка твоего предназначения. Ты — Жертва. Для этого и создан. Тобой прибывает могущество Господне на данной тебе земле. Ты должен владеть ею с любовью. Иначе не единение народов получишь, а раздор, не счастье, а опустошение, и вместо жизни, полной радости, будет бред одурманенного разума. Нет у Господа ни избранных народов, ни избранных религий, но есть избранные Богом люди, люди, Им одушевленные. И все же, мир спасается не жертвой призванных, но жертвой свободных — вот в чем истина, вот главное, что открылось мне, и что я говорю и говорю сейчас. Счастливы призванные Господом, их путь на земле открыт им Его волей, их выбор определен на небесах. Но и вы, которым неведом пока честный труд на ниве Господа, и вы — не прокляты… У вас есть одна возможность достичь Бога — ваш разум — отсвет Божественного Света. Дело такого разума — сделать землю садом. И когда сделаете так, и увидит это Господь, скажет Он: «Вернитесь ко мне, делавшие этот сад в поте лица своего. Прощаю вас и детей ваших. Жертвы праведников моих спасли всех вас». Нет ничего, что не мог бы сделать Бог, и все для него просто!..

— Эй, Аллеин, напрасно стараешься, — услышал Аллеин голос Риикроя. — Мы разделяем и будем разделять людей на расы и религии, подменяя ценности. Пусть они у всех хоть немного, но отличаются, и все будет в порядке. Мы разделяем и властвуем, потому что человек разделен сам в себе. Пока хоть кто-нибудь будет считать себя ближе к вашему Богу, чем другой, мы неистребимы!

— Неистребим только Господь. Мир полон Света, который делает его прекрасным, и разум, созданный Им, победит. И все же, до встречи, Риикрой, — сказал Аллеин и влетел в открытые ворота.

— До встречи, Аллеин, — услышал он ответ Риикроя. — Я буду ждать тебя, ангел!