Мужчину одного оставлять нельзя, потому что у него очень быстро обязательно кто-нибудь заводится; он прекрасно понимал, что употреблять этот глагол в таком значении – это его самого не красит, но Маша у него именно завелась, и именно тогда, когда его оставили одного, то есть когда он с его невестой, болтаясь на той грани, за которой уже будет можно друг друга только возненавидеть, остановились на самом краю и, обменявшись положенными в таких ситуациях «дело не в тебе, дело во мне» и «мы просто стали слишком нервные», решили, как тоже часто бывает, «какое-то время пожить отдельно, чтобы спокойно разобраться в себе».

Вообще это повод какого-нибудь трактата о быте русской молодежи начала XXI века – о людях, которые едут из глубин России в московскую неустроенность, работают черт знает где и черт знает кем, спят по утрам и по вечерам в набитом метро, снимают квартиры сначала с какими-нибудь в лучшем случае друзьями, а чаще просто с полузнакомыми такими же пассажирами набитого утреннего метро, а потом, когда уже есть хоть какие-то деньги, и без друзей; три суммы – хозяину за первый и последний месяц, и третья сумма агенту. В объявлениях пишут «мебель сборная», и квартиры похожи одна на другую, но не мебелью, и не обоями, и не посудой (которую, я подозреваю, продают в специальных закрытых магазинах – «Посуда для квартир, которые будут сдаваться»), а тем, что в этих квартирах всегда образовывается такое одинаковое счастье, когда оба старательно делают вид, что они обычные люди из романтических комедий, на которые они ходят по выходным в кинотеатры при торговых центрах, и что существует будущее, да и настоящее, в общем, тоже ничего, и можно даже ходить за овощами в соседнюю лавочку, и вас будут спрашивать «Вам как обычно?», хотя вас тут не было вчера и не будет завтра, да и сегодня трудно сказать, есть ли вы на самом деле. Счастье съемных квартир, счастье приезжих, у которых еще не факт, что что-то получится в жизни – такое кино показывают не в кинотеатрах, а по телевизору, оно малобюджетное, и если снимают сцену из какой-нибудь старинной жизни, то оператор старается водить камеру так, чтобы в кадр не залезала пластмассовая розетка, и чтобы не было видно линолеумного пола. Завтра что-то пойдет не так – у тебя, у нее, и сказать «дело не в тебе, дело во мне» – это просто политкорректный перевод на нестрашный человеческий язык такого довольно страшного открытия, что это счастье, в общем, и не вполне счастье, и что не надо в нем оставаться.

Машу он звал в гости, то есть это так и называлось – «в гости», он звонил ей, она приходила, оба понимали, что это значит, но каждый раз надо было соблюсти ритуал – сначала на кухне, чай и что-нибудь обсудить, как будто этот разговор и есть цель, ради которой она ходит к нему в гости, потом в комнату – посмотреть какой-нибудь фильм, а дальше «ну куда ты пойдешь, уже ведь поздно», и утром проводить ее до метро; когда провожал первый раз, сказал ей фразу, которой ужасно гордился – «Как здорово иметь с тобой общие секреты», то есть вроде ничего стыдного не сказал, но звучит гораздо изящнее, чем то, что эти слова значат на самом деле, а именно – «Ты только не болтай никому, что спишь со мной, потому что я же не расстался с невестой, мы просто разъехались, а так-то все по-прежнему, и с тобой я ей цинично и лицемерно изменяю, и не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал».

Кто она была – кажется, пиарщица; вообще слово «пиарщица» в те годы было таким обозначением для молодой женщины, которая вроде бы где-то работает, но вне работы с ней интереснее, и это «интереснее» ни к чему не обязывает. В старой литературе вместо «пиарщица» было «модистка», или «кельнерша» – ну вот что-то такое, наверное. Через полгода, когда он будет в командировке, Маша с невестой, конечно, встретятся, и Маша скажет невесте про него, что «он теперь мой», и он отнесется к этому как к достаточному поводу смертельно на нее обидеться и перестать ее звать в гости, а с невестой они потом поженятся и проживут еще сколько-то лет до уже настоящего взрослого развода.

В трактате о неустроенной русской молодежи из съемных московских квартир надо будет, конечно, написать в виде примечания, что о неустроенности можно забывать, когда едешь в командировку в регионы. Расстояния стирают многие оттенки, и когда, заполняя советскую анкету в гостинице, ты пишешь о себе в графе «город» – Москва, то это делает тебя москвичом на все дни командировки, причем, наверное, таким москвичом, каким ты представлял себе их еще до переезда в Москву. Его вершиной такой игры в москвича был тот случай в Ставрополе, когда, не найдя в кошельке ста рублей на чаевые для симпатичной официантки, он оставил свою визитку специального корреспондента уважаемого делового журнала, и ушел, чрезвычайно довольный собой. Официантка позвонила через месяц, он, конечно, уже давно вернулся в Москву, но когда пришло лето, она ехала в отпуск в Турцию и действительно остановилась у него ночевать – сначала по дороге туда, а потом по дороге обратно, нескоро, месяца через три, потому что отпуск затянулся, она подралась на дискотеке, и ее посадили в турецкую тюрьму, и мама ждала ее дома, но она сказала маме, что задержится в Москве, потому что там ее ждет парень, то есть Кашин. Его ужасно трогало, что с утра она по-армейски заправляет за ними постель, больше почему-то никто так не делал, но, сажая ее в ставропольский автобус (по России люди больше ездят на автобусах, чем летают), он подумал, что ее парнем, конечно, быть здорово, только больше он с ней встречаться не будет, потому что потом придется знакомиться с мамой, а он, наверное, к этому не готов.

И вот, наверное, по какой-то такой негероической причине он, хоть и поцеловал тогда Свету в волосы, но сам бы ей не позвонил, хотя она все это время была на виду, и он о ней не забывал – она сначала уехала к себе домой в свой город, потом на ютубе появились смешные ролики с Триумфальной про глупую нашистку, и Света стала знаменитостью (в политических статьях часто встречалось что-нибудь вроде «риторика президента ориентирована на нашистку Свету» или «этого только нашистка Света не поймет, остальным все ясно»), и нашисты тоже это учли, он видел на их сайте фоторепортаж о новом приезде Светы в Москву – ее водили по магазинам, наряжали, знакомили с какими-то звездами и, наверное, она стала бы каким-то важным человеком в нашистской иерархии, но после того провала на Триумфальной у нашистов явно были не очень хорошие времена, писали, что движение больше не финансируется, и что на Селигере ближайшим летом они не соберутся.

И когда Света ему позвонила через два, что ли, месяца, он удивился и тому, что она ему вообще звонит, и тому, что встречаться с ним она приехала на собственном «фокусе» и по каким-то другим трудноуловимым признакам производила совершенно новое впечатление. Света была теперь похожа на преуспевающего человека, то есть да, понятно, что это только «фокус» и какая-то присущая ему одежда, и заодно выражение лица, но люди ведь не сразу делаются миллионерами, они ведь когда-то начинают преуспевать, и если в этом начальном преуспевании нет истерики и надрыва, то как-то сразу делается понятно, что «фокус» через год станет «ауди», а банковская карточка станет золотой.

Света была теперь урбанистом, потом он регулярно будет читать о ней в «Вилладже» и в «Афише», и знаменитый Вукан Вучик скажет о ней, что именно потому, что она приехала из маленького города, ей лучше любого профессора понятно, что такое комфортная городская среда, а в сочетании со Светиной непосредственностью это дает максимальный синергетический эффект – Вучик Кашину всегда казался довольно сомнительным иностранным гастролером того советского типа, который здесь собирает овации, а на родине никому особенно не нужен, но если он хвалит Свету, значит, она стала большим человеком.

Со Светой у него как-то сразу сложились такие правила игры, что можно, конечно, поехать и к нему, но обычно они ночевали где-нибудь в средней дальности Подмосковье, в гостиницах для дальнобойщиков – Кашину это казалось такой нуаровой романтикой, а Свете, видимо, просто нравилось быть за рулем. О нашистах он ее старался не спрашивать, потому что это было бы злоупотреблением, нехорошо так поступать, вот он и не поступал, и ему потребовалось довольно много времени, чтобы, ничего специально не выведывая, только по обрывкам Светиных то жалоб на жизнь, то наоборот, каких-то победительных рассказов о жизни урбанистов, обнаружить, что с нашистами все не так просто, как могло показаться. То есть их, конечно, распустили, и они никогда больше не выйдут на площадь бить в барабаны, но при этом люди с Селигера не просто не остались не у дел – нет, только сейчас они по-настоящему и расцвели.

Света – урбанистка, это понятно, но все ее друзья и подруги, с которыми она барабанила и которые потом в том фоторепортаже водили ее по Москве – они теперь все тоже урбанисты, или создатели модных стартапов, или молодые бизнесмены из тех, которые делятся секретами своего успеха в деловых журналах, а еще какие-то модельеры, или продюсеры, или, между прочим, оппозиционные активисты, или, тоже модное выражение, гражданские журналисты, или даже правозащитники – вот просто берешь список и смотришь, кто теперь где, и никто не пропал. По телевизору говорят о грантах, которые получает с Запада наша пятая колонна, но ведь и пятая колонна состоит из нашистов, то есть и Америка, и Европа и кто угодно действительно шлют в Россию какие-то деньги на «демократию и развитие гражданского общества», но все заявки на получение таких денег пишутся нашистами и приходят к нашистам. Если человека не устраивают порядки в его микрорайоне, или в городе, или в стране, и он хочет найти себе единомышленников, чтобы заниматься или общественной работой, или даже политикой любой степени радикализма – он начнет искать, к кому обратиться, и гарантированно найдет нашистов, потому что их много, и они везде. Кашин однажды не выдержал и, пытаясь пошутить, спросил Свету, не участвует ли она в тайных ритуалах поклонения президенту – на Селигере это была такая вечная пугающая картинка, когда висит среди огромный его портрет, и перед ним выстраиваются тысячи тинейджеров, и хором приносят клятву вечной верности.

Шутку Света не поняла и стала серьезно рассказывать, что президенту они не поклоняются, да и не поклонялись никогда, потому что понимают, что ему-то на них на всех наплевать, что есть они, что нет их, а вот кому не наплевать – так это предводителю нашистов Васе. Васе они, и Света тоже, обязаны в жизни всем (дословно – «только он умеет превращать деревенских уебищ в столичных принцесс», и он одернул Свету – не ругайся матом, не надо), поэтому слово Васи для них всегда будет законом, и самое важное, что у них есть в жизни и теперь, когда нет Селигера – это возможность позвонить Васе в любое время дня и ночи, и он поможет хоть советом, хоть силой, хоть деньгами.