С Кашиным мы перестали общаться, когда он начал писать для националистического сайта «Спутник и погром»; не то чтобы я считал национализм неприемлемым, просто мне казалось, что люди с четко обозначенными идеологическими воззрениями, партийные люди – это не те, с кем интересно. Но тут вдруг захотелось с ним поговорить, созвонились и встретились в китайском ресторане возле его дома, там был стеклянный пол, под которым плавали рыбы, и если поставить на пол стакан, то рыба подплывала к нему, смотрела, интересно было рыбе.

Я сказал, что собираюсь уезжать, постарался объяснить про Петра, но получилось путано, так бывает, когда какие-то вещи начинаешь проговаривать вслух, и только после этого понимаешь, что они звучат какой-то невероятной пошлостью, и пришлось еще сказать, что ни против Петра ничего не имею, и против новых памятников вообще, но вот как-то неприятно, что можно проснуться однажды в своем городе и увидеть, что над городом вырос вдруг Петр, которого никто не звал.

– Понимаешь? – спросил я Кашина и почему-то испуганно заглянул в его глаза.

Кашин отпил из своего стакана, топнул ногой по подплывшей к нам под стол рыбе.

– Понимаю, но погоди – ты говорил, что тебе нравилось, когда старый мэр открывал велодорожки? А в чем разница между велодорожками и Петром? Только в том, что Петр тебе не нравится, а велодорожки нравятся? Но этого мало. Про велодорожки тебя тоже никто не спрашивал, просто строили их, и все, и ты не был против только потому, что это совпадало с твоими вкусами. Но они ведь не переставали от этого быть волюнтаристской инициативой мэра, да?

Я об этом вообще не думал, но пришлось согласиться – да, конечно, волюнтаристская инициатива. Кашин продолжал:

– Ничего не изменится, пока вы не поймете, что разницы между старым и новым мэром нет никакой, и вообще это самое интересное искушение, которому вас, – хорошо, нас, – можно подвергнуть в мирное время – если власть делает что-то, что вам или нам нравится. Становится ли она от этого хорошей?

Я хотел что-то сказать, он меня остановил.

– Слушай дальше. Мэр – это еще слишком весело, ходил чувак с банкой меда, веселый, добрый. Давай другой пример – вот чекисты. Помнишь же фотографии из Осетии, когда они из школы детей на руках выносили – героизм, подвиг, правда же? Правда. И вот как уложить в голове, что этот подвиг, и другие их реальные подвиги – это просто эксцессы, нетипичные эпизоды из практики ведомства, основанного Дзержинским и существующим до сих пор в неизменном виде? Я сам не понимаю, как с этим быть. Вот я вижу чекиста с ребенком на руках, он его спас, он молодец – но разве это дает нам с тобой основание примириться с чекизмом вообще? Я думаю, не дает.

Выпили еще; я вдруг понял, что мы впервые с ним именно выпиваем, и алкоголь, конечно, меняет людей – я ведь не думал, что он именно такой. Я, оказывается, вообще ни о чем не думал.

– Вот ты уезжаешь, – говорил Кашин. – Да правильно, наверное, что уезжаешь, и не в Петре дело, а просто тут делать нечего – нет, вот правда, вот что можно такое придумать, чтобы заниматься этим здесь, и чтобы было не зря. Разве что дноуглубительные работы в Беломоро-балтийском канале, – посмотрел на меня над стаканом, явно ждал, что я улыбнусь, но ждал зря. – Понимаешь, что у нас не так прежде всего – время остановилось. Или даже не время, пространство – ты в детстве кубик Рубика умел собирать?

Я честно ответил, что не умел.

– Отлично, тогда поймешь. Вот ты крутишь кубик, крутишь, все постоянно меняется, а ничего при этом не складывается, и хоть весь день крути, ничего не получится. Я тут недавно понял, что после девяносто первого года нам подсунули кубик. Попробуй поменять местами, ну не знаю, февральскую и октябрьскую революцию, или мировые войны, первую и вторую – не выйдет. А у нас эти двадцать три года что угодно можно переставлять местами, и все останется по-прежнему. Нет, ну серьезно – вот мы о мэрах говорили, и что, разве не мог первый любить грузинского скульптора, а второй угорать по велодорожкам? Мог, конечно. Или войны в Чечне и в Донбассе – если бы после Олимпиады взяли не Грозный, а Крым – это фантастика или нет? Вообще не фантастика. Или если бы у нас сначала был рыжий реформатор и только потом безумный санитарный врач – можно себе такое представить? Да легко. Я сколько раз писал по самым разным поводам, что пройдена точка невозврата – но я и сам себе боюсь сказать, что не бывает таких точек невозврата, через которые можно было бы провести прямую линию – а у нас все именно так. Так что ты уезжай, а потом возвращайся, если хочешь, а потом опять уезжай, это вообще не имеет значения, мы все равно будем крутить кубик, пока не сдохнем.

Я видел, как он напивается, но, кажется, напивался и я. Спросил его:

– Делать-то что?

Он снова топнул по рыбе под столом.

– А что ты в детстве с кубиком делал? Крутишь, крутишь, надоело, и тогда берешь отвертку, засовываешь в щель, да? Только аккуратно, чтобы не сломать. Потянул, и кубик рассыпался, и теперь ты его собираешь уже в прямом смысле, из кусочков. Главное, чтоб не оставалось лишних деталей, и теперь все в порядке, красная сторона вся красная, белая вся белая, можно бежать к папе и кричать – папа, папа, я молодец, я собрал кубик.

Надеюсь, Кашин не заметил, как я покраснел.