Если не злить суд

Сидели с Поповым в учительской, пили, как и полагается, чай. Мы с Прилепиным, Андреем Архангельским и Мариной Степновой уже провели свои открытые уроки и собирались уезжать. У Попова традиция — каждый год, в октябре, приезжает кто-нибудь неместный и проводит урок. И вот мы обсуждали, кто будет в следующем году. Все уже были — тот был, этот был, вон тот тоже был.

— Лимонов только остался, Александр Евгеньевич! — говорит Прилепин, и понятно, что это шутка такая. Лимонов приедет, а в лицее уже ФСБ сидит и ждет. И никаких школьников. Посмеялись, но сошлись на том, что, почему бы и нет, в самом деле — если тот был, этот был, и только Лимонова еще не было. Почему бы и нет.

Это было в октябре, и даже года ждать не пришлось — завтра, в пятницу, по ходатайству следователей из СК Тракторозаводский суд должен отстранить директора челябинского физико-математического лицея № 31 Попова от работы. Открытого урока с Лимоновым это, конечно, не отменяет, напротив — теперь даже легче представить, что в захваченную школу Следственный комитет привезет на открытый урок своего нового друга — да почему бы и нет? Так что урок с Лимоновым, может быть, даже и будет. А больше не будет ничего.

И даже не потому, что уголовное дело и Следственный комитет, Бог с ними. Просто — не бывает так, чтобы до школьного забора была современная Российская Федерация, и после забора тоже современная Российская Федерация, а внутри — что-то другое, хороший физико-математический лицей, например. Так не бывает. Неумолимый закон природы состоит в том, что Следственный комитет в самом широком смысле этого слова должен быть ровным слоем размазан по всей территории Российской Федерации. Никаких исключений.

Разгром челябинского лицея должен стоять через запятую с разрушением Дома Болконского на Воздвиженке и прочими понятными и привычными нам новостями, по поводу которых я давно уже придерживаюсь версии, что нет в этих разгромах, реконструкциях и прочем никакого рационального умысла, и даже никакого материального интереса типа «посадим директора и будем сдавать лицей в аренду». Ничего такого нет, я уверен. Есть — просто желание сделать так, чтобы здесь не было ничего хорошего. Зачем — черт его знает. Может, для того, чтобы не было жалко уезжать со своими миллиардами, когда придет время. Может, просто из вредности. Может, все они там сатанисты какие-нибудь, и условный Люцифер им велит — надо, мол, убрать Попова из лицея. Не знаю. Просто завтра Тракторозаводский суд отстранит Попова от работы.

Учителя хотели выйти к суду с плакатом (цитирую по их письму) «Россияне! Простите нас за самое лучшее образование в стране! В следующем году исправимся!» — но адвокат отговорил, потому что не надо злить суд.

Потому что если не злить российский суд, он, как известно, всегда примет справедливое решение.

 

Право на мемуары

С месяц назад, оказавшись, после некоторого перерыва, где-то между станциями метро «Театральная» и «Лубянка», я обнаружил, как там все изменилось — полностью пешеходный Кузнецкий мост, пешеходная Рождественка, новая плитка, какие-то кадки с деревьями, столики кафе и радостные веселые улыбающиеся люди, точно такие же, как в любой другой европейской столице. Не узнать, в общем, красавицу-Москву.

И, оставаясь где-то в душе членом Координационного совета оппозиции, я мысленно записал в протокол, что вот эти перемены — может быть, единственное осязаемое и зримое последствие всплеска протестной активности полтора года назад. Раньше бы это никому и в голову не пришло, а после Болотной власть, обнаружившая в Москве какое-то серьезное количество граждан с возросшими потребностями, рассудила, видимо, так — свободных выборов вы, конечно, не получите, но, так уж и быть, вот вам немножечко перемен, понаслаждайтесь пока ими. Назначение знаменитого Капкова министром по делам креативного класса — я уверен, и оно тоже стало следствием Болотной. Если вдруг когда-нибудь люди в Москве снова всерьез выйдут на улицу, и если Кремлю опять удастся их обмануть — в этом случае пешеходным сделают что-нибудь еще, Большую Никитскую какую-нибудь. Это работает.

Что работает еще? Да чего далеко ходить — накануне по телевизору показывали новую передачу Аркадия Мамонтова, теперь про геев, и в этой передаче он даже обозначает их словом «пидарас» — я передачу не смотрел, но почти дословно знаю все ее содержание из многочисленных пересказов в фейсбуке. Тот же самый принцип, что и со статьями Скойбеды, инициативами министра Мединского и прочими, того же порядка вещами. Разумеется, и это — тоже следствие Болотной, новый стиль пропаганды с победившим гопническим дискурсом в стиле ЖЖ середины нулевых. Тогда это было в комментах, теперь это в телевизоре и в самых популярных газетах.

И в этом, конечно, неприятно сознаваться, но воцарение гопничества в гуманитарной сфере произошло ровно по той же причине, по которой Кузнецкий мост стал пешеходным, а хипстер стал лучшим другом московской мэрии. Власть признала и удовлетворила некоторые потребности той части общества, которая заявила о себе в конце 2011 года.

И если с потребностью в «общественных пространствах» и «городской среде» все ясно, то потребность государственных медиа в хамстве, видимо, нуждается в каких-то пояснениях. Да, разумеется, Мамонтов нужен именно для того, чтобы Болотная смотрела его, картинно хватаясь за сердце, делилась бы впечатлениями в социальных сетях, а потом, довольная собой, ложилась бы спать, засыпая с этим сладким чувством — как все-таки ужасно жить в этой стремительно фашизирующейся атмосфере, как ужасно быть гонимым меньшинством, которое шельмуют с телеэкранов, и которое вот-вот будет растоптано безжалостной государственной машиной. Сквозь сон зрителю Мамонтова даже покажется, что хлопнула дверь подъезда — не «черный» ли это «ворон»? — но зритель Мамонтова все равно засыпает, потому что пронзительный статус в фейсбуке уже написан, а завтра рано вставать на работу — может быть, в РИА «Новости», или в «Гоголь-центр», или просто в какой-нибудь безымянный офис, богатеющий на коррупционных государственных подрядах. Все при деле и всем хорошо. Завтра в «Комсомолке» что-нибудь опять напишет Скойбеда, и можно будет опять — вечером, между работой и сном, попереживать по поводу стремительно сгущающихся над страной туч.

Создание класса игрушечных диссидентов — абсолютно плюшевых, абсолютно безобидных, но при этом свято уверенных, что это именно они противостоят жестокому путинскому государству — это, может быть, самый циничный и самый остроумный ход Кремля за последние полтора года. Пропагандистские телепередачи, колонки в «Известиях» и «Комсомолке», скандальные заявления самых одиозных депутатов — все это, очевидно, направлено только на одно — вот именно на создание уютного мира иллюзий, в котором предлагается жить всем, кто нуждается в переменах. Такой виртуальный лагерь потешных антиглобалистов, наподобие того, какой устраивали когда-то Илья Пономарев с Валентиной Матвиенко. Когда путинские времена пройдут, нас ждет волна очаровательных мемуаров (что-то типа книги «Подстрочник») о том, как тяжело жилось, когда по телевизору показывали Аркадия Мамонтова.

На самом деле, право на такие мемуары пока заслужили очень немногие — сидящие в тюрьмах или ожидающие тюрьмы. Те, о ком Мамонтов, кстати, передач не снимает. Но что-то подсказывает, что они-то как раз никаких мемуаров и не напишут. Почему-то.

 

Резвилась и жирела

Читаю газету «Социалистическая индустрия» за май 1988 года, художественный очерк о переименовании города Брежнева обратно в Набережные Челны. «Бригада монтажников с помощью тросов и лебедок стащила с пьедестала метровые буквищи, сваренные из вечного, нержавеющего металла. Работяги торопливо погрузили хлам в кузов самосвала, напоследок подымили табаком и уехали, даже не оглянувшись на опустевший пьедестал».

Дальше автор, видимо, за неимением подходящего таксиста (в наше время авторы таких очерков дискутируют обычно с таксистами) разговаривает со своим собственным фотографом, и фотограф, мудрый человек, говорит — «А упало, Б пропало» — «Хитрая и мудрая народная загадка почему-то все не выходила из головы, — делится далее автор очерка. — Есть тут извечный вопрос: что, в самом деле, осталось там, на трубе?»

Спустя двадцать пять лет метафора, очевидно, уже нуждается в пояснении — автор «Социалистической индустрии» намекает, что брежневские буквы уже исчезли, а брежневский дух в бывшем городе Брежневе пока остался и нуждается в выкорчевывании. Вот еще одна красивая цитата: «Из своей поездки я привез несколько фотопленок, запечатлевших спрятанные от посторонних глаз особняки, виллы, дачи, где резвилась и жирела, развратничала и развращала других, делала карьеру, вершила прочие дела так называемая привилегированная прослойка местного масштаба. Когда мы попали туда, поразила воображение не рокфеллеровская роскошь увиденного. Запомнились более всего люди, до недавнего времени услужавшие (так в тексте. — О.К.) кругу избранных. Поразила печать добровольной рабской преданности бывшим хозяевам, запечатленная на иных лицах».

Времена тогда были голодные, но оптимистические, очерк о бывшем городе Брежневе заканчивался, конечно, хэппи-эндом — собственно, это видно и по прошедшему времени глаголов «резвилась», «жирела» и «развратничала». Плохих парней из номенклатуры выгнали, хорошие пришли, перестройка необратима, ура.

Спустя двадцать пять лет я читаю интервью нынешнего мэра моего родного города Калиниграда, которое он дал лояльной ему газете. Вот прямая ссылка на этот текст; как-то особенно зубоскалить по его поводу мне совершенно не хочется, интервью взято моим первым в жизни главным редактором, и я меньше всего хочу, чтобы на меня кто-нибудь обижался; в данном случае это было бы, как говорится, кармически плохо.

Но просто оцените саму конструкцию — «в гостях у семьи мэра Калининграда в Каннах», и дальше просто, как само собой, подробный рассказ о том, как семье мэра живется на Лазурном берегу. Как-то по умолчанию подразумевается, что этот сюжет не вызовет никакого политического скандала и никакого возмущения в подведомственном мэру городе. «Да, мы такие, и что?» Карикатурный, анекдотический сюжет, так вообще не бывает — сочетание должности (мэр, начальник города, всякое там ЖКХ, общественный транспорт, отопительный сезон, ямочный ремонт и какие еще бывают ассоциации со словом «мэр») и места (Лазурный берег — малиновый пиджак на теле Европы, «а я иду такая вся в Дольче Габбана»). Скандал, зашквар, провал на любых выборах, конец политической карьеры — но не в нашей реальности, потому что в нашей-то все нормально. «В гостях у семьи мэра Калининграда в Каннах», на этой картинке всё так.

И чего я боюсь — что на этой картинке и в самом деле все так. Если что-то никому не кажется возмутительным, значит, оно возмутительным и не является, просто — вот такая новая норма. Наверное, за тринадцать лет что-то важное сломалось в сознании русского общества, и есть подозрение, что эта поломка необратима. Просто вопрос: что должно произойти, чтобы русские вдруг поняли, что семья мэра в Каннах — это скандал? Есть версия, что ничего произойти уже не может; я склонен придерживаться этой версии.

И, наверное, поэтому я и начал сегодня с очерка о бывшем городе Брежневе в газете «Социалистическая индустрия» двадцатипятилетней давности. Хочется сейчас завернуться в эту «Социалистическую индустрию» и улететь в ней в 1988 год. Тогда было хорошо, а больше хорошо никогда не будет. Ни-ко-гда.

 

88 процентов

Говорят, нарышкинская Госдума снова приняла скандальный закон, легализующий то ли людоедство, то ли что-то еще в этом роде. Все, конечно, взволнованы — как же так, что же теперь будет, что все это значит?

Правильные ответы: никак, ничего не будет, ничего не значит. Может быть, единственное огорчительное, что есть в новостях из Госдумы — это количество хороших, в общем, людей, готовых всерьез спорить с тем, что они там еще наштамповали.

Послушайте. Эти же или примерно эти же люди еще три года назад говорили нам про модернизацию и про Сколково. Они же или примерно они же говорили о национальных проектах, об удвоении ВВП и Бог знает, о чем еще, о чем и мы, и они много лет как благополучно забыли. Время от времени меняются лица. Вчера был Железняк, сегодня Мизулина, завтра будет эта ставропольская телеведущая с огромными губами, имени которой мы пока не запомнили, но скоро обязательно запомним и станем горячо доказывать друг другу, что она неправа. Как будто люди, которые говорят по написанному кем-то за них, могут быть правы или неправы.

Мы сосуществуем с этими людьми много лет, мы должны были уже выучить, что слова этих людей ничего не значат, и что эти люди говорят ровно то, что велит им администрация президента. Недавно я написал, что легко представляю, как сын депутата Мизулиной станет депутатом и легализует в России гей-браки. Меня поправил кто-то из читателей — мол, не сын, а сама Мизулина и легализует. Да, так точнее — именно сама, ей даже проще, она ведь уже депутат.

То же самое, между прочим, относится и к социологическим опросам. Как раз Мизулина называет цифру — 88 процентов россиян, оказывается, поддерживают очередной архаизаторский закон. И все, конечно, ахают — 88 процентов, как это ужасно, Германия тридцатых, ужасный народ и так далее. Стоит, я полагаю, поискать опросы 2007 или 2009 года и посмотреть, каков был процент одобряющих модернизацию или приоритетные национальные проекты — можно предположить, что на вопросы прошлых лет положительно отвечали буквально те же люди, которые сегодня одобряют антигейский закон, и которые завтра (вот уж в чем невозможно сомневаться) так же единодушно поддержат легализацию гей-браков. Можно даже сказать, что чем выше процент граждан, не глядя поддерживающих любую инициативу властей, тем спокойнее общество примет любую революцию; сильное пассивное большинство — самая надежная гарантия будущих перемен. Именно эти вечно лояльные люди скажут свое веское «да» любому, кто придет на смену Путину. Это 88 процентов надежды. Чем больше в стране людей, которые всегда и по любому поводу говорят «да», тем меньше нужно людей на площади.

Главное, на чем сегодня держится власть со всеми своими людоедскими законами и скандальными инициативами — это как раз та пионерская готовность оппонентов реагировать на каждый пункт галлюциногенной повестки Кремля, готовность становиться массовкой для передачи «Вести недели» и искренне расстраиваться, что им не повезло с народом.

А с народом как раз повезло. 88 процентов — это очень, очень много!

 

Закон Паука-Джигурды

Прошлой осенью, перед химкинскими выборами, твиттер одной моей знакомой ветеранши прокремлевских молодежных движений превратился вдруг в вестник химкинских дел — ну, бывает так, когда человек вдруг начинает писать о магазине «Утконос», и ты понимаешь, что ему за это платят. И моя знакомая тоже вдруг стала назойливо писать о Химках, в основном о том, как отвратительна оппозиционерка Чирикова, которая тогда выдвигалась в мэры этого города, и как выигрышно смотрится на фоне Чириковой крепкий хозяйственник Шахов, кремлевский кандидат.

Однажды кто-то в том же твиттере спросил меня про эту знакомую — где, мол, она сейчас работает, — и я, не задумываясь, ответил, что известно где — у Шахова на химкинских выборах, и когда она писала мне в ответ, что нет, не работает она у Шахова, я ей, конечно, не верил, и думал, что она меня бессовестно обманывает.

На самом деле ошибся я. В штабе Шахова она не работала. Работала она в штабе Паука, трэш-музыканта Троицкого, которого, в свою очередь, наняли кремлевские технологи, чтобы он, изображая кандидата в мэры Химок, создавал у обывателя ощущение, что все, кто идет тягаться на тех выборах с Шаховым, такие же трэш-деятели, как Паук. И когда я сегодня читаю в новостях, что Паук собирается теперь на выборы мэра Москвы, я думаю о той своей знакомой — вот и еще раз она поработает на выборах, не умрет, стало быть, от голода, хорошо.

Где-то около Паука в российской общественной иерархии стоит артист Джигурда, про которого сегодня тоже пишут в новостях — Джигурда, видите ли, поддержал активиста Максима Каца в борьбе против реконструкции Ленинского проспекта. «Расширять Ленинский проспект — то же самое, что расширять вагину», — говорит Джигурда, и слова Джигурды расползаются по социальным сетям, потому что в социальных сетях любят слово «вагина». Московского пиарщика, придумавшего скрестить Джигурду с Кацем, я тоже знаю лично, и тоже, в общем, рад за него — напишет потом в резюме, что сумел остановить общественную кампанию против реконструкции Ленинского, и его возьмут за это на какую-нибудь серьезную работу.

Но есть при этом маленькая хитрость. Ленинский проспект будет реконструирован не потому, что в кампанию против его реконструкции вмешался Джигурда, а потому, что у департамента, ответственного за реконструкцию, сегодня больше аппаратных возможностей и денег, чем у департамента, который против и которому лоялен Кац. Шахов избрался мэром Химок не потому, что в выборах участвовал Паук, а потому, что Шахову и до выборов подчинялось в Химках буквально все, в том числе и избирательные комиссии. Думаю, единственный бесспорный результат участия Паука в выборах и Джигурды — в дискуссии о Ленинском состоит в том, что, судя по всему, Паук и Джигурда заработали на этом какие-то деньги, ну и мои знакомые, которые в этом участвовали, тоже заработали. Никакого другого результата нет, и быть не может.

Потому что пиар в России — это не тот пиар, о котором написано в переведенных с английского учебниках, и даже не тот, который воспевал когда-то писатель Пелевин. Пиар в России — это сентиментальная формальность, просто так положено, что надо на него тратиться. Мы убьем одного кандидата, подкупим второго, арестуем третьего и еще наймем Джигурду и выиграем выборы — вау, мы крутые пиарщики. Рамзан Кадыров, судя по его инстаграму, тратит на свой пиар какие-то ощутимые деньги — как будто без этого инстаграма и без пресс-туров из Москвы ему бы угрожало поражение на выборах или, не дай Аллах, падение рейтинга.

И когда кто-нибудь сядет писать учебник по пиару для российских специалистов, пусть он, можно даже без ссылки на меня, впишет в этот учебник главный закон русского пиара, который должен звучать примерно так: пиар в России — как правило, дорогостоящее и всегда бессмысленное приложение или к административному ресурсу, или к вбросам на выборах, или к полицейскому террору, или еще к чему-нибудь из этого ряда. Возможность повлиять на что угодно с помощью воздействия на общественное мнение в России не доказана и вряд ли существует.

Обещаю, если такой учебник будет написан, купить его на собственные деньги и взять у автора автограф.

 

Разбитые витрины

Кусок асфальта влетает в сверкающее стекло, дребезги, грохот, воет сигнализация, нарядный манекен препотешно заваливается кверху ногами. Началось! Наверное, надо позвонить в полицию, но полиция не приедет — посмотрите, полицейский на углу любуется разбитыми витринами, ему это нравится, он доволен.

Кто обычно бьет витрины? Хулиганы всякие. Либо просто гопники, либо хулиганы идеологизированные, анархисты всякие, экстремисты и все такое прочее. Мы к этому так привыкли, что сейчас даже не замечаем — эти витрины разбивает сам Путин. Впрочем, это его витрины, и он, конечно, волен делать с ними что хочет.

Те, кого принято называть системными либералами, были любимой витриной путинского Кремля. За сверкающей стеклянной поверхностью, в полумраке, бутырские врачи добивали Магнитского, академик Кадыров кормил питомцев своего домашнего зоопарка странным мясом, какого не бывает в магазинах, нашист Колючий ласкал свою верную арматуру, генерал Маркин, покусывая карандаш, сочинял очередной издевательский пресс-релиз — но то в полумраке, а на виду все выглядело даже симпатично. Урбанисты и медиааналитики, модернизаторы и теоретики экономики, умеренные политические комментаторы и ироничные пользователи социальных сетей. Сидели за стеклом, наслаждались жизнью, а тут раз — стекло разбивается.

Бегство Сергея Гуриева — своего рода жемчужина среди разбитых витрин. Колумнист «Форбса» пишет о случившемся, что «ни процесс Pussy Riot, ни «болотное дело», ни сиротский закон, ни закон об «иностранных агентах», ни разгром Левада-центра, ни отказ от амнистии предпринимателей не оставляли ощущения конца», и это выглядит довольно издевательски; чтобы считать невозвращение экономиста из отпуска большей трагедией, чем тюрьму для двух десятков ни в чем не виноватых людей, нужно быть, мягко говоря, эстетом, но и такого эстета понять можно — его мир рушится вместе с разбиваемыми витринами.

И пусть рушится, конечно. Пусть сверкающие стекла разбиваются и дальше. Пусть вслед за ветераном «открытого правительства» Гуриевым уедет весь совет по правам человека при президенте, благодаря которому Кремль не первый год поддерживает иллюзию обратной связи с гражданским обществом. Пусть зазвучит веселый шансон на волне «Эха Москвы». Пусть московский департамент культуры отдадут «Уралвагонзаводу», и чтоб в парке Горького обязательно устроили танковый полигон. Пусть фонд «Федерация» станет монопольным благотворителем, чтобы кроме него никаких фондов. Список можно продолжать, главное — пусть Гуриев будет не последней потерей «приличной» части системного истеблишмента.

Если уж сами они добровольно к лету 2013 года не решились послать к черту путинский Кремль — что ж, пускай Кремль шлет их к черту сам. Интонационно разница, конечно, есть, но на выходе то же самое — конец противоестественному альянсу «приличных людей» и путинского Кремля. Кто уйдет последний, тот выключит за собой свет, и когда Путин останется наедине с профессором Бурматовым — посмотрим, каково ему будет.

Плохая новость, правда, состоит в том, что такого не будет, конечно, никогда. Запас «приличных людей» в России неиссякаем, и еще долго, даже когда сто колумнистов отпишутся об очередной точке невозврата, обязательно кто-нибудь будет выходить и говорить, что надо быть реалистами, что малые дела — тоже дела, а у власти есть как плохие, так и хорошие черты. А если вдруг каким-нибудь чудом запас приличных людей закончится — за границей всегда есть настоятели Кентерберийских соборов, готовые в трудную минуту поработать приличными людьми в России.

И когда дефицит системных либералов станет критическим, обязательно найдется какой-нибудь Ларри Кинг — тем более что он уже нашелся.

 

Мне нравится СК, а не наоборот

Когда на суде по «Кировлесу» обвинение садится в лужу, когда губернатор Белых, даром что свидетель обвинения, доказывает, что Навальный ни в чем не виноват, а директора лесхозов ведут себя в лучшем случае как чеховские злоумышленники — я, конечно, радуюсь, но прекрасно при этом понимаю, что никакой связи между ходом процесса и будущим приговором в действительности нет, и воспринимать неудачи прокуроров как знак неизбежного оправдания, конечно, наивно. Такие приговоры пишутся не в судах, и если вятский лес сам, шелестя кронами, придет в суд и скажет, что Навальный должен быть оправдан — даже в этом случае судья, конечно, не впишет мнение леса в протокол и останется при своем. Спорить о приговоре можно только в том смысле, посадят ли Навального или же все-таки дадут парализующий условный срок, чтобы не митинговал, не выдвигался и вообще ничего не делал, иначе тюрьма.

Тюрьма для Навального — я даже знаю его доброжелателей, которым кажется, что для политического лидера нет ничего плохого в том, чтобы посидеть. Это добавляет популярности, придает политического веса, вон Мандела сидел, и что с ним потом стало. Ну, понятный набор аргументов. Понятный и глупый, конечно, потому что Мандела сидел в Южной Африке, а там вообще все не как у нас. В России сидел Варлам Шаламов, и уж его-то судьбы я Навальному не желаю, не надо ему сидеть, тюрьма — это плохо.

Как бы оптимистически ни выглядел сейчас вятский процесс — кажется, Навальному желают тюрьмы. Желает Путин, желает Бастрыкин, и, может быть даже, желают и какие-нибудь соратники, которым сегодня грустно и скучно в его тени. Паровоз Навального мчится в сторону мордовских (в лучшем случае мордовских) колоний, но ему, повторю, туда не надо, и это тот случай, когда у политического лидера есть моральное право пойти на сделку с тем режимом, которому он противостоит. Маркин, кстати, намекал в «Известиях», что такая сделка возможна.

И давайте я сейчас выступлю посредником между Навальным и начальством Маркина и предложу, очевидно, оптимальную сделку. Давайте так: вы не сажаете, а еще лучше — оправдываете Навального, а он за это идет вам навстречу и делает вам настоящий подарок.

Пускай таким подарком станет роспуск Координационного совета оппозиции. Власть же, судя по ее поведению, много думает о Координационном совете. Власть мочит его в своих пропагандистских органах, власть посадила Гаскарова с формулировкой «избрался в Координационный совет», власть затравила Адагамова — стала бы она вообще о нем думать, если бы не Координационный совет. Наконец, сейчас власть забрала из Координационного совета своего Каца — и, наверное, впереди у власти еще много идей по поводу того, как побороть Координационный совет.

Так давайте отдадим ей его весь в обмен на закрытие кировского дела. Пусть нам скажут по телевизору, что Координационный совет потерпел окончательное поражение и что его больше нет, пусть нашисты выведут в топ твиттера какой-нибудь радостный хэштег, пусть Максим Соколов напишет колонку, в которой проведет параллель между роспуском Координационного совета и какой-нибудь ситуацией из античных комедий, пусть Песков скажет, что, мол, видите какая у нас оппозиция — у нее даже Координационного совета нет, пусть в парке Горького пройдет флэшмоб «Мне нравится СК, а не наоборот». Власть, согласись: такая сделка для тебя была бы крайне выгодна. Тебе ведь так не нравился этот Координационный совет, ты так с ним боролась, что в какой-то момент он стал похож на человека-невидимку, видного только благодаря костюму, тобою же, власть, на него надетому. Черт, чем больше я говорю об этой сделке, тем больше она самому мне нравится.