Ваенга не виновата

Только не говорите, что вы не слышали песню «Курю»:

«Взятая за основу» — это откуда вообще, из какого перестроечного детства, из каких съездов народных депутатов? Говорят, в хорошей песне должна быть одна, только одна строчка, которая будет цеплять, и вот это была она. «Тишина, взятая за основу», — еще никто, кажется, не знал имени исполнительницы, а песню ставили и в «Маяке», и в «Мастерской», и в «Солянке». Ну да, как трэш, но ведь ставили же. Летом 2009 года Москва впервые плясала под Ваенгу, это документальный факт.

Сейчас, три года спустя, на «Русском радио» в ротации новая песня Ваенги — «Где была»: «Упала на землю девка, упало солнце на землю». Если слушать вполуха, то, когда вступает духовая секция, даже вздрогнешь — почему Брегович на «Русском радио»? Но это не Брегович, это Ваенга. Возможно, лучшая сегодня русская певица.

Я тестировал этот тезис (про лучшую певицу) на 35-тысячной аудитории своего твиттера, и никто, конечно, со мной не согласился. Может быть, я рассуждаю старомодно, но на утверждение «Ваенга — лучшая певица» убедительнее всего прозвучал бы ответ «Нет, лучшая не Ваенга, а (и дальше имя)». Так вот, таких ответов было очень немного. Назывались какие-то совсем запредельные имена — Инна Желанная, Хелависа, Ольга Арефьева. Чаще всего люди отвечали, что лучшая — это Земфира, и здесь оставалось только вздохнуть в связи с непобедимостью стереотипов: ведь последний альбом Земфиры, как известно, вышел в 2007 году, и сенсацией он не стал; могу ошибиться, но к Земфире ее поклонники относятся сегодня как к воспоминанию о 1999 годе, когда она действительно была лучшей, но это все-таки было 13 лет назад, а сейчас — ну покажите мне Земфиру, что ли.

Чудовище не перестанет быть чудовищем, даже если на это никто не обращает внимания. Ваенга — чудовище.

Полагаю, впрочем, что этот спор не имеет вообще никакого значения. Я скажу «Ваенга», мне скажут «Земфира» — слово против слова. К тому же Ваенга ведь теперь не только и не столько исполнительница песни «Курю», сколько та самая певица, которая написала про Pussy Riot знаменитое «А ВЫ ЗНАЕТЕ ПОЧЕМУ ЭТИ КОЗЫ НЕ ПОШЛИ В МИЧЕТЬ ИЛИ В СИНАГОГУ? ОСОБЕННО В МИЧЕТЬ???????». Она вообще много чего по этому поводу наговорила. В интервью «Известиям» уже не было ни капслока, ни грамматических ошибок, зато было «Но вы на их рожи посмотрите! Они же сидят бравируют, считают себя крутыми героями. Но на такую крутость вам на зоне там покажут быстренько наши православные девки. Ох, не завидую!»

«Вам на зоне там покажут» — это, с какой стороны ни посмотри, какая-то запредельная мерзость. Три девушки в клетке и сытая, богатая, сверхпопулярная и к тому же беременная поп-звезда, с блевотным восторгом обещающая им расправу от уголовниц. Понятно, что все об этом забудут уже завтра, и вообще — поклонники Ваенги сами про Pussy Riot примерно в тех же выражениях думают, а поклонникам Pussy Riot на Ваенгу наплевать. Но это ведь ничего не меняет, чудовище не перестанет быть чудовищем, даже если на это никто не обращает внимания. Ваенга — чудовище.

А в той самой гостевой книге на ее сайте, с которой все и началось, кипит какая-то даже симпатичная жизнь. Вот, почти подряд, поклонники пишут:

«Елена, как Вы думаете, можно ли в 39 лет научиться ездить на горных лыжах…. Или всё… поезд ушел…?»

«Дорогая Елена Владимировна! Если Вам не сложно, ответьте, пожалуйста. Как Вы относитесь к моей землячке, Фаине Георгиевне Раневской?»

«Елена Владимировна, скажите, пожалуйста, чем вы лечите кашель? А то у меня буквально за три дня трахеит в бронхит превратился…»

«Леночка, а у меня к ВАМ, просьба, очень необычная. Обращаюсь к ВАМ, как гениальному композитору и талантливому поэту — написать песню про собаку таксу. Если удастся где-то понаблюдать за таксами, уверена, у ВАС сразу появится желание переложить эти эмоции на стихи и музыку.»

Вообще-то это привет из нормального общества. Живут себе какие-то хорошие, добрые люди, наблюдают за таксами, лечат кашель и учатся ездить на горных лыжах. Слушают Ваенгу. И нет никакого ада, и всем хорошо.

Советская присказка про разведку, в которую надо ходить с хорошими людьми, а с плохими не надо, — в ней есть что-то неправильное, античеловеческое: предполагается, что экстремальные ситуации нужны, чтобы выяснить, хороший человек или плохой. «Парня в горы тяни, рискни». Ну, потянул, ну, выяснил, что он на самом деле плохой, и кому легче стало? Жили бы себе и жили. Нет ведь ничего удивительного в том, что, попадая в какой-нибудь ад, будь то лагерь, армия или блокадный Ленинград, человек теряет человеческие черты, превращается иногда в скота. Я не уверен, что человек виноват в том, что в скотских условиях он превращается в скота. Когда в жизни нет ада, ад в человеке дремлет и может продремать всю жизнь.

Я, может быть, сейчас ужасную вещь скажу, но Ваенга не стала бы чудовищем, если бы не было этого дела Pussy Riot, если бы не было вообще этого года со всеми его особенностями, если бы ненависть не стала ключевым внутриполитическим фактором и, кажется, даже источником легитимности. Общественно-политическую ситуацию сегодня в России вполне можно считать экстремальной. Ваенга не виновата, что в экстремальной ситуации она стала чудовищем.

 

Ноль на ноль

24 сентября 2011 года, суббота. В Лужниках продолжается XII съезд «Единой России». Делегатам раздали предвыборные списки партии, которые им предстоит утвердить, и журналисты уже видели, что вместо имени, занимающего первую строчку в партийном списке, стоит прочерк — интрига сохраняется до последних мгновений. На трибуну выходит Дмитрий Медведев.

«Хочу прямо сказать, что договоренность о том, что делать, чем заниматься в будущем, между нами давно достигнута, уже несколько лет назад. Однако, когда мы смотрим за этой дискуссией со стороны, я хочу сказать — и я, и Владимир Владимирович Путин, мы считаем, что это далеко не главное, кто и чем будет заниматься и кто на каких местах будет сидеть. Гораздо важнее другое: как мы все с вами работаем, каких результатов мы добиваемся и как к этому относятся граждане нашей страны, как наши люди реагируют на предложения по будущему развитию нашего государства, насколько они нас поддерживают, а степень поддержки определяется в любом демократическом обществе на выборах».

Дальше Медведев напоминает, что самыми успешными для «Единой России» оказались выборы 2007 года, когда во главе партийного списка в Госдуму шел Владимир Путин. «Мы должны повторить этот успех», — заявляет Медведев под аплодисменты зала.

Потом выступает Владимир Путин. «Только что Дмитрий Анатольевич Медведев обратился ко мне и к съезду с предложением возглавить список “Единой России”, — говорит он. — Это, безусловно, ответственное и очень серьезное предложение. Я принимаю его».

Снова аплодисменты. Путин молчит, потом продолжает:

«Наконец, я предлагаю определиться с еще одним очень важным вопросом, который, конечно, волнует партию, всех наших людей, которые следят за политикой, я имею в виду — определиться с кандидатурой на должность президента страны. Считаю, что было бы правильно, чтобы съезд поддержал кандидатуру Дмитрия Анатольевича на должность президента страны».

Делегаты снова аплодируют — может быть, конечно, с чуть меньшим энтузиазмом, чем, если бы Путин предложил вместо Медведева себя, но тут-то уже кого интересует мнение этого съезда. Вечером политологи, скорее по привычке, чем по какой-то другой причине, комментируют ситуацию в тандеме, выдвигают свои версии по поводу будущего премьерства — Путин ведь не сказал, что он останется председателем правительства. Может быть, он уйдет?

О поддержке кандидатуры Медведева пишет в своем блоге лидер партии «Правое дело» Михаил Прохоров. За две недели до съезда «Единой России» съезд «Правого дела» включил, кроме Прохорова, в федеральную тройку партии певицу Аллу Пугачеву и главу фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана, и теперь социологические службы фиксируют резкий рост рейтингов этой партии, на которую, как считается, может опереться Медведев во время своего второго срока.

Возможно, Прохоров даже станет премьером. Противостояние «Правого дела» и «Единой России» остается главной интригой парламентских выборов, по итогам которых главной сенсацией становится третье место КПРФ. На первом месте с 52 % голосов «Единая Россия», на втором — 22 % — «Правое дело», у коммунистов 17 %, у ЛДПР — 7,2 %. «Справедливая Россия», как и ожидалось, в Госдуму не попадает. Ройзмана, впрочем, через полгода лишат мандата за несовместимую со статусом депутата предпринимательскую деятельность.

5 декабря на Чистых прудах проходит митинг протеста против нарушений на выборах, организованный движением «Солидарность». В митинге принимает участие более пятисот москвичей. После митинга Илья Яшин предлагает собравшимся организованно пройти по Мясницкой в сторону здания ЦИК. У Лубянской площади участников несанкционированного шествия задерживают, Яшин и Алексей Навальный получают по 15 суток ареста. Больше никаких проявлений уличной протестной активности в эти дни нет. 10 декабря на Болотной площади проходит митинг-концерт прокремлевских молодежных движений под лозунгом «Чистая победа», посвященный победе «Единой России».

4 марта на президентских выборах побеждает Дмитрий Медведев — у него 64 % голосов. Вопреки прогнозам политологов, обращавших внимание на новые признаки раскола тандема, председателем правительства в мае снова становится Владимир Путин.

Что было дальше? Да, в общем, все так же, как и на самом деле. В сентябре Путин полетит с журавлями, а Медведеву подарят пятый iPhone. Pussy Riot все равно споют в храме и все равно сядут на два года. Таисии Осиповой дадут десять лет, а Платону Лебедеву откажут в УДО. Может быть, конечно, на саммит АТЭС все-таки приедет Барак Обама и что-нибудь скажет о перезагрузке. У проекта «Гражданин Поэт» начнется второй сезон, Михаил Ефремов будет читать новые стихи Дмитрия Быкова о тандеме. Единственное, чего не будет — это митингов, оккупай-абаев, белых ленточек и прочего, зато будут новые слухи о расколе тандема, скорой отставке Путина и политической модернизации, на которую время от времени будет намекать президент Медведев. Но ведь это — слухи о расколе тандема вместо белых ленточек — вполне равноценная замена, ноль на ноль.

 

Русопятая колонна

У одного моего знакомого случилось несчастье: жену и двух ее подруг посадили в тюрьму. Посадили по чудовищному, заведомо сфабрикованному политическому обвинению, но, каким бы обвинение ни было, адвокат нужен всегда, и тут уже сыграло роль важное обстоятельство: они — что мой знакомый, что его жена, что подруги, — левые радикальные художники. Они чужды всяких суетных мелкобуржуазных вещей (чтобы было понятно: с тем знакомым мы недавно встречались по одному делу, и я ждал его в кафе, в котором у меня до встречи с ним была еще одна встреча, от той встречи осталась недопитая моим предыдущим собеседником чашка чая, и когда мой левый радикальный знакомый ко мне пришел, он взял ту чужую недопитую чашку и стал из нее допивать, а я смотрел на него и думал: «Хорошо, что я не левый, а то бы меня на его месте стошнило»), и поэтому адвокатов себе они нанимать за деньги не стали — это было бы не по-левацки и не по-радикальному. Но какая бывает альтернатива деньгам? Немедленно обнаружились три бескорыстных адвоката, точнее активистов с адвокатскими лицензиями, которые сначала просто слили дело, а потом еще начали жульничать по всем сопутствующим вопросам. Мой знакомый уже не раз пожалел, что не нанял нормальных юристов, но тут уже поздно жалеть, потому что, каким бы ты ни был левым, выбор у тебя очень простой: либо нормальные юристы, либо жулье, которое сначала все сольет, а потом тебя еще и виноватым выставит.

Это действительно закон, и каким бы ты антиглобалистом ни был, смирись: либо ты субсидируешь транснациональный капитал, покупая чудовищный с твоей точки зрения «Биг Мак», либо игнорируешь транснациональные корпорации и травишься независимой шаурмой из собачатины. Либо ты пьешь понятную водку из понятного магазина, и на тебе наваривается отвратительный водочный магнат, либо ты пьешь что-то паленое из метанола и тихо умираешь. Выбор именно такой: не абстрактное «что-то хорошее» против ужасного «что есть», а, как ни грустно, «что-то запредельно отвратительное» против, да, ужасного, но все же не смертельного.

Этот закон игнорируют совсем не только леваки, вроде анархистов и антиглобалистов. Вот, например, сексуальное воспитание — для многих православных советских людей нет ничего более чудовищного. Но ведь они просто не понимают, что альтернатива школьным урокам с надеванием презерватива на фаллоимитатор не духовное целомудрие, а какое-нибудь изнасилование за гаражами, и никуда от этого не деться. Это закон сохранения всего на свете — назовем его так.

Я думаю, что мой образованный, культурный и относящий себя к интеллигенции читатель, если таковой вообще существует, дойдя до этого абзаца, уже не раз согласно покивал мне головой — и когда я рассказывал про адвокатов, и когда я приводил примеры с шаурмой и метанолом, и когда я напоминал о сексуальном воспитании. Мне было бы очень приятно, если бы такой читатель действительно существовал, потому что сейчас я нарочно хочу его спугнуть. Мне кажется, это будет очень просто — спугнуть такого читателя. Надо только произнести одно слово.

Это слово — «русский».

И это вообще удивительный феномен. Даже у тех, кто давно понял, что выбор между идеалом и тем, что есть, всегда нужно делать в пользу того, что есть, даже у них почему-то стекленеют глаза, когда они слышат это слово. Человек может быть в восторге от Грузии или от Прибалтики, где национализм составляет всю национальную идею. Человек может сам ворчать по поводу уродливых бюджетных отношений между федеральным центром и республиками Северного Кавказа или по поводу миграционной политики российских властей по отношению к странам Средней Азии. Но стоит ему услышать слово «русский», как взгляд стекленеет, а голос начинает произносить какую-то адскую абракадабру, постыдную даже для воспетого классической литературой Органчика: про страну, победившую фашизм, про многонациональный российский народ, про этнические группы крови (это вообще коронный аргумент: «Я по крови получуваш — Россия что, не для меня?» — для тебя, для тебя, дорогой, срезал, срезал) и про прочую того же порядка бессмыслицу. Практически для всех сколько-нибудь заметных лидеров общественного мнения национальный вопрос табуирован и неприличен. Тема, на которую просто нельзя говорить, — потому что нельзя. Я знал человека, который боялся обсуждать лозунг «Хватит кормить Кавказ!», потому что это может оскорбить нашего общего знакомого, писателя с грузинской фамилией. Я все хочу спросить того писателя — действительно ли его как-то оскорбляет дискуссия о том, справедлива ли ситуация, когда один региональный начальник на вопрос о деньгах, на которые он существует (это не фигура речи, я сам это слышал, когда тот региональный начальник вышел к журналистам у входа в его практически фамильную мечеть, отделанную дорогим мрамором и кристаллами Swarovski), отвечает, что эти деньги дает ему Аллах. А другому моему знакомому кажется фашистским название журнала «Русская жизнь», и это тоже не шутка.

Тема табуирована, но закон сохранения всего на свете работает и в этом случае. Если на вопрос не отвечают те, кто имеет на это право, их место займут те, кто такого права не имеет. Не нашедшие себя в мейнстриме политики и журналисты. Околополитические жулики. Не очень квалифицированные политтехнологи. В конкурентной борьбе между Дмитрием Быковым и Александром Поткиным у Поткина нет шансов. Но Быков отказывается от разговора на «русскую» тему, и Поткин выигрывает матч по неявке соперника. Принцип тот же, что и во всех остальных случаях, когда между идеалом и тем, что есть, делается выбор в пользу того, что есть. И на очередной «русский марш» снова выходит зигующая школота во главе с политиками, которых не избрали в Координационный совет. А те, которых избрали, расшаривают в соцсетях фоточки зигующих, «обсуждая, насколько прекрасен наш круг». За последние сто лет Россия получила несколько очень убедительных примеров безответственности элит. И каждый «русский марш» становится еще одним таким же примером.

 

Преемник с двумя армиями

Осенью 2004 года, вскоре после Беслана, я ездил в Подмосковье на похороны погибших в Беслане сотрудников МЧС. На аэродроме встречали гробы, там же был траурный митинг, потом процессия ехала на кладбище. Стандартный похоронный репортаж, никаких сенсаций.

Перед началом траурного митинга было что-то вроде парада. Гробы поставили перед строем личного состава эмчеэсовской базы — длинный строй, бойцы с автоматами в красно-белых тельняшках под камуфляжем, странная форма, как будто армия несуществующей латиноамериканской страны. Вдоль строя, из конца в конец идет министр в кожаной куртке поверх синего форменного комбинезона. Идет медленно, ни на кого не смотрит, а строй сопровождает его глазами. Тысяча лиц, и на каждом — абсолютно влюбленный и искренний восторг. Он медленно идет, а они на него влюбленно смотрят. Завораживающее зрелище.

Я записал тогда в блокнот: «частная армия». Собственные авиабазы с авиацией, не только транспортной, но и боевой. Собственная фельдъегерская служба. Какое-то невероятное количество генералов и в абсолютном (больше, чем в армии!), и в относительном (генералов больше, чем рядовых!) исчислении. Какие-то собственные гербы, собственный геральдический девиз «Мужество, честь, слава» — попробуй, угадай, что это девиз спасателей. И абсолютный культ министра, который для них, конечно, не просто министр, а вообще все, альфа и омега. Самое странное постсоветское государственное учреждение. Вот если просто представить себе, что завтра президент, причем даже не абстрактный президент, а вполне конкретный Путин, начальник вертикали, всесильный и, как считается, всем внушающий страх, — если просто представить себе, что он завтра подпишет указ о ликвидации МЧС? Десятки тысяч вооруженных граждан, у которых весь смысл жизни состоит в личной преданности Сергею Кужугетовичу и только ему, — да они сами любого Путина упразднят, если он вдруг решит покуситься на их «Мужество, честь, славу».

Говорят, с мая этого года министром МЧС работает некий Пучков, но именно что говорят; известно, что человек по фамилии Пучков действительно существует и действительно числится в МЧС министром, но известно также, что и у Сергея Шойгу остался в здании МЧС в Театральном проезде тот же рабочий кабинет, который он занимал до мая, и в этот кабинет он регулярно приезжает зачем-то. Может быть, принимает в нем Пучкова, который тоже так и остался в своем бывшем заместительском кабинете и по-прежнему относится к Шойгу как к своему прямому начальнику.

Когда весной Шойгу стал подмосковным губернатором, все почему-то восприняли это так, что вот был человек министром, а потом его перевели в губернаторы. Возможно, было бы более правильно сказать, что этой весной к министерству по чрезвычайным ситуациям присоединили Московскую область. То есть до мая у Шойгу было только МЧС, а после мая — МЧС и Подмосковье в придачу.

А теперь еще и министерство обороны; губернатором вместо Шойгу будет даже не его эмчеэсовский заместитель, а сын эмчеэсовского заместителя. Я однажды брал у Андрея Воробьева интервью, и на вопрос о самых важных в его жизни людях он ответил: мама, отец и друг отца Сергей Кужугетович. Сейчас почему-то принято говорить, что Шойгу проруководил Подмосковьем всего полгода — ну да, пока полгода, но он ведь никуда из Подмосковья не делся, просто будет править теперь областью под псевдонимом «Андрей Воробьев».

За Сергея Шойгу как за «будущего президента России» в МЧС поднимали тосты еще при президенте Ельцине. Сейчас по этому поводу если и можно спорить, то только о способе прихода к власти: либо Путин назначит его преемником, либо Шойгу назначит себя сам. Прогнозировать военный переворот в России было дурным тоном еще в конце восьмидесятых, но все же: никогда еще в постсоветской России во главе вооруженных сил не становилась самостоятельная политическая фигура, ничем не обязанная действующему президенту и имеющая в своем распоряжении дополнительную, не связанную с министерством обороны силовую структуру.

Когда этой весной министерства экономического блока и аппарат правительства хоронили идею Сергея Шойгу о создании корпорации развития Сибири и Дальнего Востока, которую он сам и хотел возглавить, источники в Кремле и Белом доме говорили, что Путину не понравилось, что Шойгу, если бы проект был реализован, стал бы хозяином всей Восточной Сибири. Теперь источники почему-то ничего такого про Шойгу не говорят, и это странно — идея с восточносибирской корпорацией Путина испугала, а идея с подконтрольной Шойгу армией уже почему-то не пугает. Видимо, за полгода что-то изменилось.

 

Игра в бутылочку

Была такая идея: нас обвиняют в том, что мы слили протест? — отлично, давайте превратим повод для упреков в предмет для гордости. Призовем москвичей в назначенный час выйти на набережные с бутылочками воды и одновременно вылить эту воду в Москву-реку. Пусть все видят, что мы хоть и слили протест, но зато нас много. Тысяч сто. Или пятьдесят. Или пять. Или одна.

Идею не то чтобы отвергли, но и не поддержали — думаем дальше, время еще есть. Слово «креатив» произносится без иронии. Надо что-нибудь придумать, чтобы все увидели, что мы были на Болотной площади и придем еще.

Классическое тестовое задание для соискателей дизайнерской должности — нарисовать панель с кнопочками для лифта. Кто-то расставит кнопочки зигзагом, кто-то спиралью, кто-то еще как-нибудь хитро — таких надо отсеивать сразу. Разговаривать будут с теми, кто расставит кнопки как в нормальном лифте, двумя или больше, в зависимости от этажности, рядами: первый этаж, второй и так далее. Где-нибудь внизу или ладно, сбоку, кнопка вызова диспетчера и кнопки открывания-закрывания дверей. Все просто, миллиарды людей во всем мире знают, как должен выглядеть лифт, и переучивать этих людей не входит в задание для дизайнера.

Креативные акции протеста — это что-то из времен стабильности, когда и верхи могут, и низы хотят, и никому ничего менять на самом деле не нужно.

Креативные акции протеста — это что-то из времен стабильности, когда и верхи могут, и низы хотят, и никому ничего менять на самом деле не нужно. Где-то между путинскими первыми двумя сроками я много ходил по таким акциям. Всегда — человек десять участников и столько же журналистов, остальное варьируется. Девушка, завернутая в карту Москвы, изображает Москву, на нее наклеивают бумажки с новыми названиями улиц: улица Ахмата Кадырова (собственно, против нее и протестовали), улица Аслана Масхадова, улица Шамиля Басаева. Девушка стоит в этой карте, соратники вдевятером наклеивают названия улиц. Пресса фотографирует. Если завтра в газете останется какое-нибудь совсем безнадежное пустое место, дадим фото с подписью. Если места не будет, не дадим.

Или: у депутатского дома на улице Улофа Пальме активист в костюме Синьора Помидора гоняется за активистом в костюме Чиполлино, символизируя зажравшихся депутатов, которым нет дела до нужд простых людей. Если завтра в газете будет место, — ну и так далее.

Или: возле администрации президента на Старой площади стоит на лыжах активист в маске Путина. Девять соратников скандируют: «Путин, лыжи, Магадан» (кажется, это оттуда и пошло). Больше всего хотят, чтобы появилась ФСО и всех повязала, но вместо ФСО появляется прокремлевский активист и лениво бросает в активистов помидоры. Пройдет восемь лет, я встречу того активиста с, очевидно, все-таки новыми, не теми, которые были тогда, помидорами: этой весной, у памятника Абаю он опять будет бросать помидоры в тех же людей, в которых не попал тогда на Старой площади.

Когда люди хотят выйти на площадь, они выходят на площадь. Когда люди не хотят выходить на площадь, тем, для кого по какой-то причине это важно, приходится заниматься «креативом». Говорят, что годовщину прошлогоднего массового протеста обязательно надо отметить массовой акцией — как будто годовщина это праздник, как будто хотя бы одно из требований прошлогодней Болотной площади было выполнено или хотя бы не забыто. Как будто есть какие-то еще итоги этого года, кроме приговора Лузянину и очереди следующих за ним приговоров по двум — «Болотному» и «Анатомии протеста» — уголовным делам.

«Колонка о том, что нет больше никакой надежды» — популярный в 2012 году жанр, обросший и фирменными штампами, и фирменными интонациями. Очевидно, все колонки такого рода уже написаны, и новых писать не надо, тем более что надежда на какие-то политические перемены, конечно, есть. Система за год заметно разболталась, Путин какой-то странный стал, Сердюкова сняли, да много всего происходит; в каком-то смысле перемены не просто неизбежны, а уже начались, и вряд ли кто-то знает, к чему это все приведет. И это ведь действительно может привести даже к чему-то хорошему, только вот граждане, готовящиеся отметить креативной или просто массовой акцией годовщину прошлогодних митингов, к этому совершенно точно не будут иметь никакого отношения. Никто, кстати, не виноват, просто так получилось.

 

Забытый президент

Конечно-конечно, все дело было в выборах и в Чурове. То есть, видимо, все предыдущие выборы были честными, а эти вдруг оказались нечестными, и российское общество по этому поводу неожиданно возмутилось. Вбросы, карусели, открепительные талоны, 99 % на Кавказе и 146 % в телевизоре — это было впервые в нашей истории, и люди, не знавшие до тех пор, что государство обманывает их на выборах, вышли на улицы.

Самое неприятное, что рано или поздно что-нибудь такое и напишут в учебниках истории. «Вовочка — к доске, расскажи, почему люди в 2011 году вышли на Болотную», — «Потому что выборы, Марь Иванна». Вовочка получит пятерку, а про 2011 год так никто в итоге и не поймет.

Говорят, сейчас специалисты меняют имидж президенту Путину: он больше не будет изображать мачо, а будет изображать мудрого патриарха. Если это так, то идея правильная: время от времени имидж нужно менять, это нормально. Зато премьер-министру Медведеву по какой-то причине имидж не поменяли — забыли, не подумали. Подозреваю, что именно поэтому так неприятно смотреть и слушать то, что он говорит сейчас. У него уже все по-другому, а никаких новых слов, новых жестов, новых гримас для него не изобрели, донашивает устаревшее — оставшееся от тех трех с половиной лет. Старые слова в новом шрифте — мы читаем их или слушаем, если по телевизору, и они раздражают, потому что напоминают нам о нас самих, о том, какими были мы до сентября прошлого года.

Каждый такой флешбэк — неприятное и обидное воспоминание о 2010, или 2009, или 2008 годе, когда очень хотелось верить, что никакие личные обязательства Медведева перед Путиным не смогут оказаться сильнее естественных законов истории. Анна Иоанновна рвет «Кондиции». Александр I обещает, что все будет, как при бабушке. Верный ленинец Сталин расстреливает ленинскую гвардию, а верный сталинец Хрущев проводит ХХ съезд. Ну, и опыт Горбачева, разумеется: знаю людей, которые вспоминали, что даже не в апреле, а в марте 1985 года, прямо на похоронах Черненко, когда Горбачев назвал высшей ценностью человеческую жизнь, поняли, что он обязательно всю эту систему развалит к чертовой матери. А один мой, ныне покойный, знакомый говорил, что понял все про Горбачева еще осенью 1984 года, когда тот во время визита в Лондон не поехал возлагать венок к могиле Маркса.

Конечно, это все были позднейшие аберрации — и про похороны Черненко, и про могилу Маркса. Когда все уже свершилось, легко подверстать любое воспоминание, действительное или выдуманное, под то, что случилось на самом деле. Стал бы Горбачев новым Брежневым, никто бы ничего такого про него не вспоминал.

Но в том-то и секрет, что никаким новым Брежневым Горбачев не стал бы, даже если бы захотел. Потому что история, потому что естественный ход событий, который сильнее любого человеческого фактора. Один мой умный товарищ вывел тогда симпатичную теорию постсоветской эволюции: вот был африканский царек Ельцин, его сменил латиноамериканский вождь Путин, а Медведев — это уже что-то восточноевропейское, как минимум румынское, и прогресс в этом смысле был очевиден. Мы умные, мы знали и про Анну Иоанновну с «Кондициями», и про Горбачева с могилой Маркса. Поэтому мы и про Медведева все, конечно, заранее знали.

Вообще слово «мы», конечно, плохое, лучше говорить за себя — в своем интервью Зыгарю, Пивоварову и прочим Медведев сказал, что я, то есть Олег Кашин, «довольно энергично критиковал президента и правительство». Это неправда. Я понимаю, что тут нечем особенно гордиться, но президента Медведева я не критиковал никогда. Зато много писал вот обо всем об этом; ну, не о «сигналах», конечно, как Юргенс с Гонтмахером — два главных провозвестника медведевской модернизации, а о неизбежности раскола тандема, о том, что Медведев с Путиным из разных поколений, и что Путин рос во дворе в пятидесятые, а Медведев — в профессорской семье при Брежневе, и носил такую же синюю школьную форму, что и я, и мама давала ему с собой в школу яблоко, ну и так далее — этот набор видимых отличий известен всем наизусть. Когда в октябре 2010 года я ходил на встречу Медведева с рок-музыкантами, он говорил, что, в отличие от известно кого, он знает, кто такой Шевчук, — и вообще-то это те же самые слова, которые он произнес и сейчас, после этого интервью, только вместо Шевчука теперь — «весь лимит опозданий». А остальное все до деталей так же — тогда тоже эти слова произносились не для цитирования, а потом тоже совершенно случайно ролик про Шевчука появился на YouTube, только вместо Russia Today его случайно выложило РИА «Новости».

Рукописи и кэш «Яндекса» не горят, поэтому я выглядел бы совсем глупо, если бы стал сейчас скрывать, что три-четыре года назад я был нормальным промедведевским автором, который натурально надеялся на то, что завтра или, в крайнем случае, послезавтра наш новый президент начнет свою перестройку, которая приведет нас сначала из Латинской Америки в Румынию, а потом, чем черт не шутит, во что-нибудь еще более симпатичное. Я в это действительно верил.

Не могу сказать, что я был в этом смысле одинок. 2010 год — я не помню в нем каких-то особенно ярко выраженных революционеров из тех, кого встречу потом на Болотной. Навальный — знаменитый миноритарий госкорпораций, пишет в ЖЖ посты про воровство и уезжает учиться в Америку. Собчак вообще ведет «Дом-2». Телеканал «Дождь», в том году как раз и запустившийся, чередует свои новостные выпуски с оптимистическими сюжетами про «Сколково». Самый радикальный политический протест того года направлен всего лишь против мэра Химок Владимира Стрельченко — если это не «теория малых дел», то что же тогда считать малыми делами?

К весне 2011 года ожидание перестройки уже выглядело пошловато. По поводу очередной пресс-конференции Медведева ходят слухи, что на ней он объявит о своем втором сроке, а, может быть, не только о нем. Он не объявляет, и журналист Владимир Федорин пишет о Медведеве невероятно по тем временам жестокий текст, озаглавленный «Пустое место». Пройдет четыре месяца, и случится 24 сентября — действительно главный политический день 2011 года. Скапливавшиеся по миллиграмму на протяжении трех с половиной лет ожидания по поводу Медведева официально превратились в труху. Люди вышли на улицы после выборов Госдумы только потому, что эти выборы оказались ближайшим по времени к 24 сентября формально важным политическим событием. Не было бы выборов, случилось бы что-нибудь другое. Болотная была предопределена именно 24 сентября и именно в том виде, в каком мы ее знаем, — когда мирные обыватели, в страшном сне не представляющие себе, что такое автозак, и совершенно не готовые прорывать омоновские цепи, собираются на самой бессмысленной площади центра Москвы и не решаются даже сказать вслух, что дело совсем не в выборах.

 

Саечка за испуг

Про композитора Никиту Богословского было много таких историй. Приходит, например, в Союз композиторов СССР телеграмма от французского композитора Фрэнсиса Лея: «Поздравляю Микаэла Таривердиева с успехом моей музыки в фильме «Семнадцать мгновений весны». Международный скандал, все в панике, Таривердиеву плохо с сердцем — а это на самом деле никакой не Фрэнсис Лей, это очередной розыгрыш Никиты Богословского.

Постсоветские журналисты любили брать у Никиты Богословского интервью о его розыгрышах, и девяностолетний композитор с удовольствием рассказывал и про телеграмму от Фрэнсиса Лея, и про писателя Губарева, которому записанный заранее на магнитофонную пленку коррумпированный Богословским диктор Левитан сначала дал Сталинскую премию, а потом уточнил, что «Губареву за пьесу «Павлик Морозов» — ни х..». Или про композитора Сигизмунда Каца, который выступал во втором отделении, а в первом выступал представившийся Кацем Богословский, и, когда на сцену вышел настоящий Кац, публика освистала самозванца.

Существовали также апокрифические истории о розыгрышах, которых либо на самом деле не было, либо Богословский не имел к ним отношения. Например, про Сергея Михалкова, которому заказали гимн для Московской патриархии, и поэт, поторговавшись, согласился, или про Михаила Ульянова, к которому обратились рабочие-судостроители, решившие назвать его именем сначала океанский сухогруз, потом, когда с сухогрузом не получилось, речной трамвайчик, а потом ассенизаторскую баржу. Эти истории Никита Богословский также пересказывал в своих многочисленных интервью, всякий раз отмечая, что к ним он отношения не имел.

Трудно сказать, как относились к шуткам Богословского современники, но в позднейших авторских пересказах все эти розыгрыши производили впечатление неимоверной пошлятины. Черт его знает, может быть, все или почти все разыгранные Богословским люди на самом деле понимали, что их разыгрывают, но, не желая обидеть заслуженного композитора, делали вид, что верят в подлинность телеграммы Фрэнсиса Лея. Если бы Богословский дожил до наших дней (а умер он восемь лет назад), про розыгрыш с включением главного редактора «Комсомольской правды» Владимира Сунгоркина в «список Магнитского» можно было бы подумать, что это опять Никита Богословский чудит. Почерк тот же, только вместо телеграммы Фрэнсиса Лея факс из посольства США, а реакция жертвы — как будто из плохого ситкома. «То есть я, по сути… Я, знаете, кто получается? Как Гагарин, первый космонавт», — разговору Владимира Сунгоркина с ведущей «Эха Москвы» Татьяной Фельгенгауэр не хватало только закадрового смеха. В те же минуты на сайте возглавляемой Сунгоркиным газеты вышла ныне уже, к сожалению, стертая (сохранился только скриншот) подробная аналитическая статья, в которой было сказано, что «дело даже не в том, что в ближайшее время Сунгоркин не собирался лететь в Америку (честно говоря, он недавно оттуда только вернулся)», а в том, что аннулирование визы — это «парадокс от империи законности, демократии и справедливости».

Пройдет несколько минут, и выяснится, что вице-консул Алета Ковенски, именем которой было подписано письмо Сунгоркину, работает на самом деле в Ашхабаде, а еще через час появится официальный комментарий посольства США о том, что визу Сунгоркина никто не аннулировал. На сайте «Комсомолки» появится новая статья уже про розыгрыш, и история формально закончится.

Но чего точно не могли учесть ни авторы розыгрыша, ни кто-нибудь еще, — это того, что главной жертвой злой шутки стал даже не Сунгоркин, а совсем посторонний человек — главный редактор Russia Today Маргарита Симоньян. Судя по всему, получив «факс из посольства», Сунгоркин позвонил ей первой — как главному в кремлевских СМИ специалисту по американским делам. Симоньян сообщила о ЧП в своем твиттере с комментарием «Нет слов», но слова нашлись быстро. «Ясно же, что главреду Комсомолки отказали в визе США не потому, что он пытал Магнитского, а потому, что США не нравится, что они там пишут», и еще через несколько минут — «В общем, браво. Свобода как она есть. Учитесь, товарищи». К послу США Майклу Макфолу Маргарита Симоньян обратилась с персональным вопросом: «Как отказ главреду КП в визе США по закону Магнитского, к гибели которого он не причастен, стыкуется с принципом свободы слова?» Отсканированный факс из посольства также опубликовала Симоньян с припиской «Ерничаем дальше?». А когда выяснилось, что все-таки да, ерничаем, в твиттере главного редактора Russia Today появилось опровержение: «Про Штаты в данном конкретном случае беру слова обратно. Впрочем, повод еще будет». Это самое очаровательное во всей истории с факсом — двое главных редакторов поверили не фальшивому факсу, а своей собственной пропаганде. Так много говорили о «парадоксах империи законности, демократии и справедливости», что сами в них поверили.

Вообще стоит признать, что без Маргариты Симоньян розыгрыш получился бы совсем не таким ярким. Если бы героем этого сюжета был только один Сунгоркин, над ним даже смеяться особенно не хотелось бы — растерянный пожилой мужчина, повторяющий, что Магнитского он не знал, а в Америке хотел посмотреть Йеллоустоунский национальный парк. Но Симоньян довела розыгрыш с факсом до состояния шедевра — когда человек, персонально символизирующий самодовольство и непробиваемость пропагандистского сословия путинской России, вдруг демонстрирует очевидный испуг, трудно остаться к этому равнодушным. Собственно, именно испуг Симоньян обеспечил основной эффект авторам факса, и это естественно. Соавтором любого розыгрыша выступает его жертва: без ее страхов и тайных желаний никакого розыгрыша просто не получится. Если бы советские композиторы не воровали у западных композиторов музыку, испугала бы их телеграмма от Фрэнсиса Лея?

В своих интервью Маргарита Симоньян любит сравнивать вверенный ей телеканал с вооруженными силами, которые в мирное время тоже могут показаться обывателю бесполезными, зато, когда начнется война, без них не обойтись. Развивая эту метафору, можно сказать, что и сама Маргарита Симоньян в мирное время может показаться бесполезной, зато без нее не обойтись в дни жестоких розыгрышей: без ее перепуганных твиттов мы могли бы только догадываться, до какой степени современная российская номенклатура боится лишиться возможности въезжать в США.