Тусоваться красиво

«Поехали на Русь» — такое приглашение к путешествию не нуждается в расшифровках. Автомобиль или электричка, или даже ночной поезд, сколько-то часов от Москвы (обязательно от Москвы, «на Русь» — московский термин; не скажешь ведь в Смоленске, что надо ехать на Русь — в Смоленске ты и так уже там, а в Москве нет), и берег реки, деревянные дома с наличниками; заброшенные или отреставрированные так, что лучше бы оставались заброшенными, церкви; старинные торговые ряды на центральной площади с памятником Ленину, вещевой рынок за торговыми рядами, какие-то местные с глазами «цвета парного мяса», общепит с солянкой и «мясом по-французски». При всей иронии, с которой это все воспринимается, путешествие будет крайне приятным. Русь — это Русь, на Руси хорошо.

Когда-то в очередную поездку «на Русь» я остановился у найденной через интернет женщины, сдающей комнаты в своем доме в глухом (нет железной дороги и федеральной трассы) городке в костромских лесах. Было девятое мая, женщина заранее предупредила, что с утра заселяться нельзя, потому что она будет на митинге по случаю Дня Победы, и, ожидая ее, я бродил среди того, к чему я и приехал — наличники, церкви, торговые ряды, — а потом женщина пришла, открыла дом. Я уже успел услышать от местных, что это самая богатая в городе женщина, у которой сдача комнат — только одна из отраслей большого процветающего бизнеса. Две остальные отрасли я увидел в доме: чучела животных и искусственные цветы для кладбища. По всему дому, по всем комнатам — чучела и цветы, чучела и цветы. «Мама, я в аду».

Жить среди чучел и цветов я не захотел, извинился, вызвал такси (вот с чем на Руси нет проблем, так это с такси), уехал в Кострому. Испорченной поездку я не счел, чучела и цветы стали тоже элементом развлекательной программы того моего путешествия. На днях, встретив в социальной сети незнакомого парня из того города, я спросил его, как поживает та женщина (имени ее я не запомнил) с чучелами и цветами — хорошо поживает, и слава Богу.

Собственно, поездки «на Русь» ценны в том числе и привычным отсутствием инфраструктуры, более того — там, где инфраструктура по какой-то причине возникла, бывать как раз неприятно. Вместо честных столовых с котлетами вырастают трактиры с названиями типа «Берендеево царство», в которых кормят черт знает чем по московским ценам в препошлейших интерьерах. Столица такой Руси — конечно, город Плес, которому не повезло оказаться любимым волжским курортом российской номенклатуры нулевых, поэтому там уже не Русь, а туристическая индустрия, личинка Сочи. Один из парадоксов современной России — чем богаче город, тем неприятнее в нем находиться, потому что вместо наличников в нем — торговые моллы из быстровозводимых конструкций, трагические небоскребы поверх купеческой застройки и обязательная отвратительная пешеходная улица с обязательными же статуями городских типов XIX века, завезенными, очевидно, напрямик из Гуаньчжоу.

И, конечно, попадая в любой европейский райцентр или даже село, чистенькое и предельно дружелюбное к тебе, случайно через него проезжающему, ты, если ты хоть раз ездил «на Русь», видишь в нем Козельск, или Чухлому, или Муром, или Торжок, или Плес, каким он должен быть в идеале и каким он, скорее всего, и будет лет через триста. И я тоже именно так реагировал на заграничные райцентры, пока — как раз в Плесе, — меня не посетило такое буквально озарение. До этого можно было додуматься и раньше, но вот, видимо, мне нужна была подсказка в виде плесских разговоров о «даче Медведева» и о Дворковиче, который вон в том ресторане однажды обедал.

Внутренний туризм в России незаметно для нас (для нас — в смысле для таких простых парней, как мы с вами) достиг абсолютного совершенства, которое никогда не будет побито ни Лазурным берегом, ни швейцарскими Альпами, ни вообще чем бы то ни было на карте мира. Внутренний туризм в России волшебен, надо только, как в книгах про Гарри Поттера, найти ту платформу номер девять и три четверти, которая ведет в настоящий, а не тот, который для лохов, внутренний российский туризм.

Настоящий турист прилетает в Плес на вертолете, и его встречает губернатор, и специальный рыбак в звании не ниже майора угощает его невероятным волжским копченым лещом, а сувенирных дел мастер — заслуженный художник Российской Федерации — вручает ему не пошлый магнитик на холодильник, а изящнейшие малахитовые щит и меч. Потом турист потягивает свой коктейль, сидя на оцепленном ФСО берегу Волги, и любуется закатом. Такого уикенда у него не будет ни в Монте-Карло, ни на Ибице, ни в Венеции — вообще нигде. Набережную Круазетт ФСО не оцепит, на Монблан с вертолета не высадишься. Так какая страна лучше с туристической точки зрения?

Стоит, наверное, уточнить, что я сейчас совершенно не намекаю на каких-то конкретных первых лиц — такой туризм доступен не единицам, а как минимум тысячам. Такой туризм доступен любому генералу, и любому министру, и любому замминистра, и любому губернатору, и любому вице-губернатору, и еще много, много, много кому. У них есть Волга, у них есть Байкал, у них есть Алтай, есть Камчатка, есть заповедники, национальные парки, заказники и Бог знает что еще. Разоблачаемые ныне депутаты и чиновники с квартирами в Майами — это люди из прошлого, люди из фильмов Эйрамджана. Государственная российская буржуазия поняла уже, что на Западе своей она не будет никогда, и борьба с зарубежными активами вполне может оказаться не очередной пустословной кампанией, а реальным новым курсом — замок в деревне Акулинино становится престижнее замка в Австрии.

А если кому-то важен намек именно на первых лиц, то тут даже и без намека — всё показывают по телевизору. Создаваемое заново «Русское географическое общество» производит сейчас впечатление турагентства для одного-единственного туриста. Времена президентов, мечтавших «тусоваться красиво» на Западе, прошли — они просто поняли, что их никто никогда не пустит тусоваться красиво туда. Значит, придется красиво тусоваться здесь. Такой же патриотизм поневоле, как и все изоляционистские инициативы последнего времени, начиная с «закона Димы Яковлева».

Просто для одних этот вынужденный патриотизм оборачивается ныряниями в Финский залив, а чем он оборачивается для других, не стоит и говорить, чтобы лишний раз не расстраиваться. У каждого свой туризм, если совсем грубо.

 

Каракалпакская мечта

Я думаю, половина привлекательности этого сюжета для меня состоит из названия местности. Каракалпакстан — с первого раза правильно и не произнесешь (но по-старому проще — Каракалпакия). Не знаю, как сейчас это происходит у школьников, но у моего поколения есть какой-то набор ответов на неожиданные вопросы — кажется, это называлось «эрудиция», и вот Каракалпакстан, если не заглядывать в Википедию, это что? Дальняя провинция и без того далекого Узбекистана, земля на берегу Аральского моря, которое теперь высохло, и ржавые корабли торчат теперь из ядовитой пустыни. Непонятно где находится, непонятно кто живет, и непонятно зачем все это. «Дорогая, не хотела бы ты провести отпуск в Каракалпакстане?» — просто представьте, как это звучит.

О том, что сейчас нынешней Республике Каракалпакстан исполнилось двадцать лет, я узнал из Ленты. ру, которая опубликовала специальный юбилейный фоторепортаж, ожидаемо впечатляющий, то есть все, что помнит средний постсоветский человек — высохшее море, ржавые суда, мертвая рыбная промышленность, несчастные деклассированные люди. Ка-ра-кал-пак-стан. По ролям хорошо произносить. И среди последних кадров — фотография неожиданно монументального музейного здания, и подпись, что вот, в Нукусе (это столица республики) в местном музее искусств находится вторая в мире по величине и значимости коллекция живописи русского авангарда. Как само собой разумеющееся написано — ну в самом деле, а что такого. Каракалпакстан как Каракалпакстан. Для специалистов, насколько понимаю, это так и есть, буквально — «Ну да, а что вас смущает? — поэтому специалистов, если они читают этот текст, я прошу немедленно прекратить, почитайте лучше что-нибудь умное. А всем остальных хочу честно рассказать, что я ничего об этом не знал, сначала не поверил (мало ли, редактор «Ленты» ошибся), потом погуглил, придумывая при этом версии — эвакуация? Ссылка для немейнстримового искусства типа как сто первый километр для живых людей? Оказалось — нет, директор музея Савицкий (музей и называется — музей имени Савицкого), начиная всего лишь с 1966 года, то есть никакая не эвакуация, честно собирал по стране не нужные больше никому футуристические портреты и супрематические композиции, и еще что там через запятую с этими вещами должно стоять. Собирал, собрал, умер в 1984 году.

После него директором стала уже местная женщина Мариника Бабаназарова — судя по ее интервью, женщина, абсолютно преданная и музею, и памяти Савицкого; уже при ней о музее стало известно за пределами Каракалпакстана и Москвы, какие-то иностранцы дали денег на монументальное здание, которое я видел на фотографии, Альберт Гор приезжал в Нукус и провел в музее весь день, есть какое-то количество англоязычных фильмов об этой коллекции, есть сайт у самого музея — сайт не очень выдающийся по нашим меркам, но репродукции там висят, на них можно посмотреть и составить впечатление, наверняка очень сильное. И я не знаю, как это правильно сформулировать, чтобы прозвучало не слишком экзальтированно и глупо, но я попробую — да, понятно, что именно Каракалпакстан приютил это искусство в те времена, когда здесь оно было никому не нужно и сгнило бы в запасниках провинциальных и московских музеев; да, понятно, что каракалпаки тоже люди и тоже имеют право на прекрасное; да, понятно, что фантастический музей посреди далекой пустыни — это само по себе произведение искусства.

Доберись до Нукуса, походи по высохшему аральскому дну, обменяй свои рубли на манаты и только после этого смотри на эти картины. Это все понятно. Но мой внутренний националист, вежливо, конечно, кивая этим аргументам, тихо, но уверенно говорит: Простите, но это русское искусство, и место ему в России. И дальше говорит: Представьте, что Большой театр вдруг взяли и увезли в Каракалпакстан. Или Ясную Поляну. Или что там у нас еще есть, Третьяковку. Хочешь посмотреть на «Явление Христа народу», езжай в Каракалпакстан. Вы уверены, что это нормально? — спрашивает меня мой внутренний националист. И я неуверенно, запинаясь, чувствуя подвох, отвечаю ему, что нет, конечно, это не вполне нормально, и было бы, конечно, здорово что-нибудь придумать. Купить, что ли, или выменять. Может, в Москве хранится какая-нибудь невероятная каракалпакская святыня, на которую они бы согласились поменять эти картины? Может, в счет узбекского долга? Может, социальная ответственность — покупали же некоторые россияне и яйца Фаберже, и старые советские мультфильмы, и «Тихий Дон» Бондарчука — в принципе же это возможно? Немцы нам Янтарную комнату вон сделали новую, может, Каракалпакстану тоже что-нибудь такое надо — ну не знаю, воды для их моря в обмен на картины? Или вот у узбекского президента есть дочка, которой важно, чтобы ее уважали в Европе и России — может, ее к этому как-то привлечь? Есть же какие-то варианты. Должны быть наверняка. Покажите эту ссылку Мединскому, пусть посмотрит на картины — у них есть родина, и им нужно на нее вернуться из Каракалпакстана.

 

Перевал Дятлова. Миф родился

Возможно, говорить об этом пока рано, но за последний год история группы Дятлова из локального культового сюжета (на форумах — сотни страниц обсуждений, а выйди на улицу и спроси у прохожего — никто не в курсе) превратилась в почти общенациональный миф. Выйдет в прокат фильм, и «почти» отвалится, миф станет общенациональным.

Как один из энтузиастов распространения этого мифа, я давно смирился с тем, что мой и многих других людей публичный интерес к гибели группы Дятлова воспринимается как вирусное рекламное сопровождение либо фильма, либо очередной книги, либо даже «Битвы экстрасенсов». Это, конечно, не так; более того, насколько я знаю, даже аккаунты членов группы Дятлова в Twitter, Instagram и Foursquare ведут (вели; 2 февраля туристы погибли, и вместе с ними погибли аккаунты) люди, никак не связанные с продвижением какого бы то ни было коммерческого продукта. Это просто «некоммерческие» поклонники дятловской истории, которых за последний год стало несравнимо больше, чем было до сих пор. Даже чуткая к народным потребностям «Комсомольская правда» снимает про дятловцев какое-то свое кино.

Собственно, самое феноменальное в этом сюжете — не сама гибель туристов при всем уважении к их памяти, а тот массовый интерес, который сопровождает посмертную судьбу членов группы. Этот интерес невозможно объяснить никакими манипуляциями и интригами, и у того, кто брезгливо ворчит, что, конечно, все дело в лавине и нечего тут рассуждать (а таких комментаторов за этот год появилось тоже очень много во главе с писателем Акуниным, и это тоже признак настоящего массового мифа — он был бы неполноценным, если бы не было скептиков), — у такого комментатора просто нет сердца.

Как сторонник версии Алексея Ракитина («контролируемая поставка», радиоактивные свитера и двое чекистов, внедренных в группу), я вместе с тем прекрасно понимаю, что версия Ракитина кажется такой убедительной не потому, что Ракитину удалось собрать какие-то неопровержимые доказательства и аргументы, а прежде всего по той причине, что он, во-первых, просто хорошо пишет, во-вторых — не поленился изложить свою версию в виде полноценного почти художественного произведения, очевидно, лучшего из всего, что было на эту тему написано. Популярность версии Ракитина — это, безусловно, его писательский, а не исследовательский успех, который тем внушительнее, чем ущербнее наша комиксовая культура. Не графические романы, конечно, но весь этот пласт, который в начале нулевых безуспешно пытались сделать модным редакторы Ad Marginem, запускавшие свою серию «Атлантида». Переиздания советских шпионских романов десять лет назад провалились на книжном рынке, но это так и осталось частным неуспехом конкретных издателей. Потому что исторически эта идея в любом случае безальтернативна, русскому масскульту все равно больше неоткуда черпать вдохновение, кроме как из послевоенных криминальных сюжетов, в которых проницательному чекисту противостоят шпион, диверсант и цеховик. У нас же все успешные телесериалы — об этом, от «Ликвидации» до «Черных волков» и «Мосгаза»; даже «В круге первом» Глеба Панфилова пять лет назад рекламировался именно как шпионская драма: «Певцов сдал агента».

Популярность дятловской истории на нынешнем ее витке обусловлена именно этим, уже почти консенсусным представлением о советской добрежневской реальности, которое сложилось в России нулевых-десятых: за черно-белыми фотографиями и турпоходами в честь очередного съезда партии скрывается какой-то совсем другой мир. То, о чем не писали в газетах, но о чем у всех есть более-менее четкое представление, составленное из городских легенд и рассказов ветеранов. Зоино стояние в Самаре, Янтарная комната в Калининграде, авария химкомбината «Маяк» под Челябинском, ограбление армянского Госбанка братьями-акробатами и много еще чего. Буду рад ошибиться и узнать, что на эту тему существуют какие-нибудь серьезные работы, и жаль, если их так никто и не написал; далекая от политики и от самиздата с западными голосами советская альтернатива медиа, которую даже не очень корректно называть слухами — нет, это просто была альтернативная система изустных СМИ, благодаря которой достоянием общественности становилось едва ли не все, что заслуживало внимания, почти по-нью-йорк-таймсовски: «All the News That’s Fit to Print».

Полтора личных воспоминания — о новочеркасском восстании я знал задолго до первой газетной публикации, ему посвященной, всего лишь потому, что в Новочеркасске спустя несколько лет после событий проходил срочную службу мой отец. А в девяносто каком-то году, прочитав где-то сенсационный очерк о крушении «Александра Суворова» (как раз с посылом — «об этом не писали в газетах»), я потерпел фиаско, попытавшись пересказать его одноклассникам на перемене. Оказалось, у моего соседа по парте бабушка из Ульяновска, и всю историю главного речного кораблекрушения времен позднего СССР он знал в гораздо более увлекательных подробностях, чем автор прочитанной мною статьи.

Из этого набора сюжетов можно было бы сложить альтернативную историю СССР; что-то подобное, кажется, получилось у некоторых постсоветских стран — в Прибалтике в учебниках истории пишут о самосожжениях студентов, закопанных на хуторах пулеметах и политической подоплеке баскетбольных побед «Жальгириса». В России до этого как-то никому не было дела, но альтернативная история сложилась сама собой, проникнув в масскульт. А следующий, более высокий уровень культуры комикса — это, конечно, «Твин Пикс», и какой еще сюжет мог бы стать русским «Твин Пиксом», как не история группы Дятлова? Загадочная смерть, нераскрытое уголовное дело, десятки фотографий, сделанных за какие-то часы до катастрофы, неестественно большой по советским меркам объем документов, свидетельств, слухов — вот это действительно лавина. И, чтобы обрушить ее, достаточно одного интернет-камешка.

Пока преждевременно об этом говорить, но история группы Дятлова обязана превратиться в общенациональный миф. Мы — свидетели этого превращения, а кто может — давайте становиться соучастниками. России очень не хватает общенационального мифа, и даже если никто не предпримет в этом направлении каких-то специальных усилий — миф все равно сложится.

 

Случай в Сталинграде

30 октября 1961 года XXII съезд КПСС постановил, что «серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее», и через сутки тайно ночью Сталин был похоронен у Кремлевской стены. Но, учитывая вклад Сталина в победу советского народа в Великой Отечественной войне, было также принято решение шесть раз в году, в дни важных военных годовщин, выкапывать его из могилы, на несколько часов выставлять в Мавзолее, а затем закапывать обратно. И сторонниками, и противниками Сталина мера была воспринята с пониманием — она укладывалась в установку «не очернять, но и не обелять» и свидетельствовала об ответственном отношении партийного руководства к проблемам преодоления культа личности не в ущерб интересам партии и Советского государства. Однако очень скоро стало ясно, что новая традиция несет в себе некоторые изъяны.

Москвичи и гости столицы были недовольны тем, что шесть раз в год Красная площадь закрывается для процедуры эксгумации. Фасад Мавзолея от частой смены надписи «Ленин» на «Ленин-Сталин» и обратно быстро ветшал. Само тело Сталина, несмотря на качественное бальзамирование, от регулярного перемещения из-под земли и обратно начало портиться, и специалистам из института академика Збарского стоило каждый раз все большего труда сохранять его в пригодном для демонстрации виде. Члены Политбюро шутили между собой: «Пора бы, наконец, закопать Сталина», — но дальше разговоров дело не шло, никто не решался взять на себя ответственность за окончательное решение.

Регулярное выкапывание и закапывание Сталина стало, очевидно, самой странной советской традицией. Шесть раз в год у Мавзолея выстраивалась очередь интуристов, желающих сфотографировать исторический момент.

«Это зрелище насколько отвратительное, настолько и захватывающее», — писал о выкопанном Сталине московский корреспондент The New York Times.

На таком фоне всерьез обсуждать историческую роль Сталина в какой-то момент стало просто неприлично. Парижское издание новой книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» с фотографией тела Сталина на обложке провалилось в продаже. Председатель КНР Мао Цзэдун назвал Сталина «бумажным тигром» и заявил, что не допустит, чтобы после смерти с его телом делали что-то похожее. В 1984 году советская цензура положила на полку фильм грузинского кинорежиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние», в котором в аллегорической форме высмеивалась традиция регулярной эксгумации. Через несколько лет, в разгар перестройки, накануне очередного Дня Победы тело Сталина исчезло из Мавзолея, в газетах писали, что его продали какому-то зарубежному коллекционеру дельцы из кооператива «АНТ», но ни в СССР, ни в мире это уже ни на кого не произвело впечатления — Сталин к тому времени для всех превратился в несчастного покойника, которого по странной прихоти властей шесть раз в год таскают из могилы туда-сюда. В 2007 году во время телевизионного конкурса «Имя Россия» Сталин занял восемнадцатое место, уступив даже композитору Скрябину. Фильм Квентина Тарантино «Kremlin Gremlin» с Куртом Расселом в роли Сталина, вышедший в 2013 году, российские прокатные организации отказались закупать из-за низкого интереса россиян к сталинской теме.

Может быть, это слишком циничное сравнение, но карнавальное переименование Волгограда в Сталинград, как предполагается, шесть раз в году — вероятно, это самая действенная десталинизаторская мера из всех, какие только были начиная с ХХ съезда КПСС в 1956 году. До сих пор и защитники, и ниспровергатели Сталина вели себя максимально серьезно, и даже локальный спор о наименовании бывшего Царицына казался неразрешимым — это был вопрос не топонимики, но веры. Теперь о вере говорить даже неловко. Шесть раз в год, строго по календарю, Сталина будут выкапывать, а потом закапывать, превращая исторический спор в отвратительную, но захватывающую игру наподобие тех, в которые когда-то играли юные толкиенисты с картонными мечами.

Сталин уничтожен одним решением Волгоградской городской думы. Что такое Сталинград? Да ничего интересного, такая идиотская волгоградская игра.

Конечно, я могу быть неправ, и на самом деле сталинский реванш на 1,66 % в одном отдельно взятом городе — это начало тотального сталинского реванша, который рано или поздно затопчет сапогами — кстати, а что он затопчет? Наши Ленинские проспекты, Советские площади, улицы Дзержинского, Кирова, Куйбышева и незнаменитых губернских палачей, именами которых в сотнях городов тоже названы улицы, площади, городские сады и дома культуры. Чему угрожает сталинский реванш — ГУЛАГу, переименованному во ФСИН, или МГБ, переименованному в ФСБ? Населяющие Россию советские люди, воспитанные Сталиным, обученные Сталиным, запуганные им или наоборот, окрыленные, — черт возьми, зачем этим людям бояться сталинского реванша, если Сталин от них никуда и не уходил, и название города, как надпись три года назад под потолком станции метро (тоже ведь все говорили о реванше), — не более чем косметическая ерунда, от которой никак не зависит тот сталинский мир, в котором современная Россия живет, сколько себя помнит.

 

Просто вспомните

Сразу столько важных событий — Урлашов и Собянин с подписями для Навального, и суд по Болотному делу (Кривова забыли привезти!), и ускорившийся вятский суд, и Академия наук, и изгнание из Кремля всесильного путинского охранника Золотова — новости валятся одна за другой, только успевай зажмуриваться.

Поэтому давайте о самом главном. О девяносто третьем годе, опять.

Первая полоса «Известий» с фотографией большого митинга. Заголовок — «Агрессивное меньшинство пытается пересмотреть итоги народного волеизъявления», чуть ниже — «ОМОН принял удар на себя», восторженный рассказ о подвигах полицейских. Кто-то сразу же комментирует — Арам Ашотович в своем репертуаре». Комментарий смешной, даже если комментатор шутит. Это не Арам Ашотович, это Игорь Несторович, давно уже покойный. Двадцать лет этой первой полосе, ага. Ничего не изменилось. Карусельщик, майор из Гулага, знай гоняет по кругу коня.

Хотя, если скажешь, что за двадцать лет не изменилось ничего, то тебе, конечно, возразят. Тебе скажут, что по-другому тогда было нельзя, что тогда в Кремле сидел не ужасный Путин, а прекрасный Ельцин, а противостояли ему, наоборот, не прекрасный Геннадий Гудков, а ужасные Макашов и Баркашов, и если бы они прорвались к власти, то страшно представить, что тогда случилось бы.

(Кстати, а что случилось бы? Наверное, Макашов и Баркашов напали бы на Чечню, или, черт их знает, взорвали бы в Москве пару жилых домов — да?).

«Я видел, я помню, я жил тогда в Москве, я был у Останкино, я был у Белого дома, я помню», — людей, готовых исполнить этот речитатив, достаточно, чтобы, по крайней мере, посвятить им этот текст. Им, которые сегодня недовольны Путиным, арестом Урлашова, Болотным делом, Академией наук, но не готовы сказать себе, что ошиблись двадцать лет назад, и что если ты однажды готов согласиться с растаптыванием конституции во имя чего-нибудь важного, то спустя двадцать лет не удивляйся, что, допустим, мэра одного большого города «за шкирку выволакивают из машины» и арестовывают непонятно за что. Урлашов — не дебютант, его волокут тропой Ильи Константинова и Олега Румянцева. Протоптанная тропа на самом деле.

Но я даже не об этом. Бог с вами, не видите причинно-следственной связи между 1993-м и 2013-м годом — ваше право. Давайте лучше вот так.

Вы же все равно мне сейчас скажете, что Макашов и Баркашов, что красно-коричневые, и что Ельцин с Грачевым спасли тогда страну. Но прошло двадцать лет, впечатления уже стерты, вы ведь не все уже помните точно, правда же? Давайте, чтобы более аргументированно рассказывать мне про Макашова и Баркашова, вы прочитаете, ну не знаю, твиттер Маргариты Симоньян за декабрь 2011 года, или Сергея Минаева, или Владимира Соловьева.

Там ведь все то же самое, те же аргументы — как будто полтора года назад Сурков достал из кремлевского сейфа методичку 1993 года. Те же фашисты, те же красно-коричневые, те же радикалы, которые, если не дай Бог придут к власти, немедленно нас с вами повесят. Обратите внимание на слово «Тесак» — Баркашов сейчас уже на пенсии, и вместо него теперь Тесак, нашистский образцово-показательный националист, которого рекламируют в «Лайфньюсе» и засовывают во все интернет-голосования, чтобы все думали, что оппозиция — это Тесак. Более того, если бы сейчас в России не было интернета, если бы единственным источником информации для вас был бы телевизор, то вы бы действительно, как двадцать лет назад, поверили, что оппозиция — это Тесак, и Паук, и Джигурда.

Да, вы жили тогда в Москве и видели эту озверевшую разбушевавшуюся оголтелую толпу — может быть, своими глазами, может быть, по телевизору, может быть, вообще в пересказе — неважно. Важно, что у вас есть представление о той толпе, которую раздавил танками Ельцин, и что вам не нравится эта толпа, и вы не готовы считать ее родственницей той толпе, которая выходит теперь на Болотную площадь (точнее, уже не выходит, и не факт, что выйдет когда-нибудь еще, но это вообще другой разговор).

То настроение — «ой, они вышли на улицу, приходится выбирать маршруты объезда», — оно ведь тоже никуда за эти двадцать лет не делось. О тех людях, которые сейчас сидят, в произвольном порядке арестованные за всю Болотную, еще год назад даже оппозиционеры говорили, что это агрессивные провокаторы, которые били полицейских, и которым место в тюрьме. Вы, конечно, знаете, что это несправедливо — но почему же вы повторяете тот же тезис применительно к предшественникам Болотной из 1993 года? Кстати, бывало ли у вас в жизни такое, что вас везли по московским улицам в автозаке? Наверняка бывало, прошлой весной все катались. Задумывались ли вы, как это выглядит со стороны — вот едет по улице автозак, останавливается на светофорах, и обыватели в своих машинах толкаются с ним на перекрестке и думают — вот, мол, менты повезли кого-то, наверняка негодяя какого-нибудь. Или даже ничего не думают, не обращают на ваш автозак внимания. Для вас это, может быть, главное событие всей жизни, а для соседа по пробке вообще не событие — он вас, может быть, и не замечает.

И вот подумайте — может быть, двадцать лет назад вы тоже чего-то не замечали? То есть ходили по тем же улицам, смотрели даже куда-то, думали о чем, но не заметили, не обратили внимания, не учли. Демократия, которую так хочется защитить сегодня от Путина, умирала двадцать лет назад на московском асфальте, а вы прошли мимо и не заметили.

Закройте глаза. Попробуйте вспомнить. Смелей. Вас даже никто уже не просит каяться — просто вспомните. Это важно, очень.

 

Если не Путин, то кто

Фейсбук пропищал: «Сегодня день рождения у вашего друга Николая Травкина». Сколько лет — не написано, но сколько ему может быть — шестьдесят с чем-то, как им всем. Шестьдесят пять, может быть, или шестьдесят шесть. Биография, если не сверяться с Википедией, типична. В 1991 году — суперзвезда новой политики, в 93-м — уже с трудом, но прошел в Госдуму, потом не прошел, потом ненадолго непонятная должность в правительстве, потом, это, кажется, уже 1999 год, появился в «Яблоке», а потом исчез совсем, чтобы уже в наше время, когда все вообще по-другому, появиться из ниоткуда в твиттере и фейсбуке. Ставит мне лайки, пишет реплаи, я сначала удивлялся — ну ничего себе, жив еще, но это только сначала, теперь не удивляюсь, теперь просто — вот, у меня в соцсетях есть Травкин. И еще Илья Константинов, и еще Станкевич, и еще какие-то люди из тех времен, и про всех одна и та же история. Двадцать лет назад был суперзвезда, пятнадцать лет назад исчез, сейчас — хитрый и мудрый мужичок за шестьдесят, который ставит мне лайки или пишет что-то саркастическое. Примерно так описывается реальность, связанная с этими людьми, а сейчас будет фантазия, но отнеситесь к ней внимательнее.

Наверное, каждый хотя бы раз фантазировал по этому поводу — вот, наступает в России политическое завтра, меняется власть, куда-нибудь девается Путин. Никто ни к чему, конечно, не оказывается готов, много лет жили так, будто эта власть навсегда, и, видимо, так и есть — навсегда, даже без Путина. Весь политический класс состоит из единороссов, а кроме них — ну как, есть новое поколение активистов, коллективная Изабель Магкоева, коллективно говорящая какие-то коллективные глупости и, очевидно, не способная всерьез составить конкуренцию сложившейся номенклатуре. Год, два, любые выборы, любое учредительное собрание, любой земский собор — мы снова видим вечного депутата Исаева, который, такое ощущение, будет всегда, и даже не потому, что он такой выдающийся политик, а просто потому, что российская политика сегодня — кадровая пустыня, и чтобы вырастить новое политическое поколение, потребуется лет двадцать, которых ни у кого нет и никогда не будет. Мрачная история, согласитесь.

Но мы ведь фантазируем, не забывайте. И можем нафантазировать, что хотим, поэтому внимание. Лет через двадцать, когда им будет в среднем за восемьдесят, это будет уже невозможно, но пока ведь им в среднем за шестьдесят. Первый постсоветский политический класс, первый свободно избранный российский парламент (союзный Съезд не в счет — и потому, что союзный, и потому, что там еще были списки, если кто помнит — «красная сотня»), несколько сотен политиков того поколения, которое еще не знало ни политтехнологий, ни подкупа, ни вбросов, ни звонков из администрации президента, которой тогда, между прочим, тоже еще не было. Съезд народных депутатов 1990 года созыва. Обычный, как везде в восточной Европе, первый свободный парламент, обычные советские люди, которые должны были стать новой национальной политической элитой, и стали бы, если бы не номенклатурный реванш Ельцина, растоптавший их, заменивший капээсэсовскими черномырдиными и сосковцами, а через двадцать лет заведший страну в окончательный тупик.

Русские Гавелы и русские Валенсы, выбранные историей и народом (я действительно не знаю, что здесь первично) и запертые на двадцать лет в своих квартирках в Крылатском, чтобы только сейчас ожить в социальных сетях. Травкин сегодня гораздо меньшая звезда, чем Яшин, но это ведь ничего не значит. У Травкина есть тот мандат 1990 года, а у Яшина его нет — может, завоюет когда-нибудь, но это будет потом. А сейчас есть вот тот двадцатилетней давности парламент, я начну перечислять имена и наверняка кого-то забуду, а кого-то впишу зря — может, умер уже, а мы не заметили; постараюсь быть осторожным с именами, просто, чтобы было понятно — это ведь не только уже трижды упомянутый Травкин, или Константинов, или Олег Румянцев, или Аксючиц. Это и Борис Немцов, и Минтимер Шаймиев, и Аман Тулеев, и Иван Полозков, и даже ведущие «Взгляда» — и работающий у Прохорова Любимов, и пропавший неизвестно куда Мукусев. Если каким-то фантастическим образом собрать их сегодня вместе, то окажется, что это совсем не заповедник ветеранов позапрошлых времен, а полноценный земский собор, представляющий даже современную Россию куда более репрезентативно, чем и нынешняя Государственная дума, и все предыдущие.

Более того, я не знаю, что скажет заседающий в Конституционном суде до сих пор Валерий Зорькин, но если бы он руководствовался только законом (мы просто читали его «антиоранжевые» выступления последних лет, и звучат они, прямо скажем, жутковато), он бы признал, что тот Съезд — это вообще-то последний легитимный высший орган государственной власти в Российской Федерации. Все, что было потом, даже если не иметь в виду чуровщину и даже если предположить невозможное, что все выборы после 1993 года были чисты и прозрачны — даже с поправкой на это нельзя отрицать, что в основе всех выборов последних двадцати лет лежит очень сомнительный и с моральной, и с правовой точки зрения ельцинский указ номер 1400. Можно, конечно, избрать еще одну никого не представляющую Государственную думу, а потом еще одну, и так до бесконечности. Но при живом законном парламенте это все-таки не единственный возможный путь. Ситуацию можно еще раз сравнить с какой-нибудь восточноевропейской страной после падения коммунистического режима, когда в страну возвращаются из эмиграции или из тюрем люди, лишенные возможности участвовать в политике на протяжении десятилетий. Почему-то всегда считалось, что такого политического резерва у России нет, но он вообще-то есть. И, отдавая себе отчет в том, насколько странно это звучит сегодня, я все-таки предлагаю всем, кто думает о завтрашней России, как говорится, переспать с этой идеей — вдруг она не настолько фантастична, как может показаться на первый взгляд? Знаю людей, которые в своих политических фантазиях всерьез рассуждают о возможности вернуть династию Романовых, но династии давно никакой нет, а наше учредительное собрание, наш земский собор — он жив и, возможно, до сих пор ждет своего часа. Подумайте серьезно.

 

О чем думает судья Морщакова

Тамару Морщакову, заслуженного юриста, многолетнего судью Конституционного суда, одного из авторов действующей российской Конституции — таскают теперь по допросам в рамках «дела экспертов» (звучит как «дело врачей»). Как какую-нибудь Марию Баронову, вызывают в Следственный комитет, и Тамара Георгиевна стучится в затонированное окошко бюро пропусков в Техническом переулке, встречает в этом окошке враждебный взгляд комитетовской женщины, потом поднимается в лифте, долго отвечает на вопросы следователя, потом приписывает внизу протокола — «с моих слов записано верно», еще ниже расписывается. Отмечает пропуск, уходит домой.

Интересно, вот хотя бы в часы этой унизительной процедуры допроса — она, Тамара Георгиевна Морщакова, вспоминает ли о том, что с ней и с Россией было двадцать лет назад? Садится в машину и, отъезжая от высотки Следственного комитета, думает: «Черт, вот зря мы тогда их не остановили, зря поддержали Указ № 1400, зря подписались под суперпрезидентской моделью государственного устройства, ох, зря». Понятно, что и без ее поддержки Ельцин все равно бы расстрелял Белый дом, протащил бы свою Конституцию, назначил бы преемника, и все было бы точно так же, как теперь. Но если бы она, лично она, Морщакова, не была соавтором вот этого государственного устройства, легко позволяющего устраивать «дела экспертов» и много всякого, еще более неприятного, тогда ей можно было бы с чистым сердцем посочувствовать, а так… А так получается популярный в свое время литературный сюжет, «Правая кисть» Солженицына или «Курсистка» Смелякова: старый большевик был когда-то беспощаден к врагам, не знал ни компромиссов, ни страха, ни упрека, а потом сам оказался в лагерях, и вот он уже теперь разбитый и униженный пенсионер, «беспомощными пальцами пытался вытянуть из бумажника свою единственную справку и никак не мог».

Одна из парадоксальнейших особенностей позднепутинского времени — массовое устройство Володиных и Сечиных прошлого на правозащитных и смежных должностях. Министр печати, своими приказами запрещавший газеты («День», «Правда» и «Советская Россия» — по тем временам это как у нас сейчас «Новая газета»), министр социальной защиты в самом социально неблагополучном 1992 году, префект центра Москвы времен первых рейдерских войн и много кто еще — все они в конце нулевых стали хранителями гражданского общества и прав человека. Людей, несущих персональную ответственность за сложившийся в России двадцать лет назад и существующий до сих пор политический режим, можно обнаружить по обе стороны кремлевской стены: кто-то работает «хорошим парнем» около власти, кто-то, напротив, давно стал критиком Кремля, но и тех, и других объединяет одно — абсолютное отсутствие сомнений и рефлексий по поводу того, что они делали двадцать лет назад. Когда кремлевский замполит времен предвыборной кампании 1996 года выступает с обличениями против нынешних политических порядков — задумывается ли он, что эти порядки придуманы и созданы в том числе и им?

Очень удобно реагировать на происходящие сейчас политические ужесточения, репрессивные меры, наглость власти и прочее, как будто бы они начались вдруг, из ниоткуда, вопреки всей предыдущей практике. Это действительно удобно, но куда деть 1993 и 1996 годы? «Мы не могли иначе, ведь тогда бы пришли Макашов и Баркашов, и всем бы было плохо», — этот аргумент с годами звучит все более стыдно. Сегодняшними людоедскими законами, нечестными выборами, коррупцией, государственной гомофобией и прочими радостями мы обязаны именно тем, кто двадцать лет назад строил «макашовоустойчивую» власть и построил — никому не подконтрольную, не сменяемую, без обратной связи, без совести. Меньше всего хочется сейчас охотиться на ведьм, но стоит наконец понять, что режим, при котором живет Россия сегодня, — ельцинский, а Владимир Путин — не более чем частное проявление этого ельцинского режима. Интересно, понимает ли это Тамара Морщакова, когда ждет своей очереди на допрос в Следственном комитете.