В камеру вошли дежурный офицер, за ним адвокат и начальник тюрьмы подполковник Чамов.
— Я пришел, чтобы сказать вам, Сосновский… — подавив волнение, начал адвокат. Говорил он тихо и медленно, словно взвешивая каждое слово. Так ведет себя человек, который давно знает нечто страшное и сейчас, по своей служебной обязанности, должен сообщить прискорбное известие осужденному. Поэтому адвокат говорил о случившемся как о чем-то неожиданном для него самого, пытаясь смягчить хотя бы этим удар. — Я пришел сказать вам, Сосновский… — повторил он, — что Верховный суд… оставил приговор в силе…
Сосновский, с тревогой смотревший на адвоката, сразу сник, закачался, будто пьяный. Изможденное лицо его стало белым как бумага. Он вскинул руки, словно защищаясь от чего-то. Глаза его округлились. Он тихо вскрикнул.
— Советую вам подписать прошение о помиловании. Президиум Верховного Совета может заменить высшую меру, — сказал адвокат, расстегивая портфель.
Сосновский, казалось, не слышал его. И вдруг закричал на всю камеру:
— Это вы, вы, вы во всем виноваты! Разве вы защищали мою жизнь?! Что для вас моя жизнь, кому она нужна!..
Адвокат перепугался — таким страшным казался этот исхудавший человек с безумно горящими глазами — и невольно попятился к двери.
— Сосновский! Перестаньте кричать! — потребовал начальник тюрьмы.
В камеру быстро вошел коренастый надзиратель.
Но художник ни на кого не бросился, а так же неожиданно, как и вспыхнул, погас и тяжело опустился на койку. На мертвенно-бледном лбу выступили крупные капли пота. Он тихо заплакал.
— «Помилование»… Помилования просит тот, кто виноват… А я не виновен. Я не убивал…
— Вашу невиновность не удалось доказать, — сказал адвокат. — Сейчас речь идет о спасении жизни…
— Я не убивал, — перестав плакать, упрямо повторил Сосновский.
— По закону вы еще можете обратиться в Президиум Верховного Совета с ходатайством о помиловании. Подумайте, пока не поздно. Я завтра снова приду.
— Кто меня помилует! — снова вскрикнул Сосновский. — Бездушные вы люди, вы сами убийцы, сами, сами, а я не виновен!.. И не приходите! Ни завтра, ни послезавтра, никогда! Вон отсюда! Оставьте меня! Вон! Вон!..
Он вскочил и, размахивая руками, двинулся на адвоката, словно желая вытолкнуть его из камеры.
Надзиратель, глянув на начальника тюрьмы, слегка оттолкнул Сосновского.
— Оставим до утра… Ему надо успокоиться, — сказал подполковник Чамов.
Все четверо вышли из камеры.
Надзиратель задвинул железный засов, а дежурный офицер, звякнув связкой ключей, запер дверь висячим замком.
Начальник тюрьмы и адвокат в сопровождении дежурного офицера пошли по длинному узкому коридору. Адвокат достал носовой платок и вытер им пот со лба.
— Товарищ капитан, — начальник тюрьмы, полуобернувшись, обратился к дежурному офицеру. — Оставайтесь здесь. Наблюдайте за ним внимательно.
— Слушаюсь!
Уже во дворе, прощаясь с начальником тюрьмы, адвокат сказал:
— Вы правы, товарищ Чамов. За ним нужен глаз да глаз. — И, разведя руки в стороны, добавил, словно извиняясь: — Художник! Живет одними чувствами…