1

#img_2.jpeg

…Длинной улице, казалось, не будет конца. Левую руку Андрея оттягивали чемодан и шинель. Если бы взять тяжелую шинель в правую, было бы легче. Однако молодой офицер на это не решался, потому что на каждом шагу встречались военные и то и дело приходилось подносить руку к фуражке…

Прифронтовой город жил напряженной жизнью. По дорогам, что перекрещивались здесь, ехали доверху груженные автомашины, появлялись время от времени мощные тягачи с пушками, и тогда в окнах ближайших домов мелко звенели стекла, заклеенные полосками бумаги. По узенькому тротуару и по мостовой торопливо и озабоченно шагали военные. Чаще всего здесь можно было увидеть скромную одежду фронтовика: гимнастерку, выгоревшую под солнцем, заскорузлую и побелевшую от соленого пота, такие же выгоревшие, когда-то зеленые погоны, запыленные сапоги. И только иногда среди блеклых пилоток мелькала синяя — остаток парадной формы авиатора — да встречались черные кубанки кавалеристов.

Военные спешили по этой магистрали через город, от одного контрольно-пропускного пункта к другому. Вместе со всеми шел и лейтенант Андрей Земляченко.

По краям узеньких тротуаров стояли могучие каштаны и платаны. Широкие кроны их бросали на землю кружевные тени. И все равно на тротуарах от асфальта веяло жаром, как из печи.

Чемодан, в котором было нехитрое имущество лейтенанта, становился все тяжелее, будто свинцом наливалась рука. Ныли израненные ноги. Горячий воздух сушил губы.

Можно было бы, конечно, остановиться, передохнуть. Но лейтенант торопился в часть. К тому же ему казалось, что стоит поставить чемодан, как встречные с удивлением посмотрят на молодого офицера, неспособного донести свой груз легко и свободно, как вот, например, солдат, что идет впереди с вещевым мешком за спиной. Мог бы и он, конечно, взять в дорогу такой мешок, но не хотелось расставаться с чемоданом, чем-то напоминавшим далекую, уже полузабытую мирную жизнь.

Земляченко мобилизовали в армию в конце сорок первого года, когда война начала приобретать затяжной характер и фронт требовал людей, хорошо обученных военному делу. Поэтому Андрея направили не на передовую, а в глубокий тыл, в училище связи. Двухгодичный курс обучения там был значительно сокращен, и осенью сорок второго года малиновый квадратик украсил петлицы молодого офицера. Из тихого тылового городка Земляченко попал в задымленную волжскую твердыню. А уже оттуда ранней весной сорок третьего года двинулся на запад.

Почти год берегла его скупая солдатская доля. Под Славянском вражеская мина разбила радиостанцию, на которой работал Андрей, и посекла его ноги. Он оказался в госпитале. Белые простыни и пижама надолго заменили ему жесткую солдатскую постель и военный мундир.

«Будете служить в противовоздушной обороне, — сказал подполковник-кадровик, вручая Андрею после выздоровления новое назначение. Заметив, что офицер собирается возражать, подполковник добавил: — И там не зря солдатский хлеб едят. А о «царице полей» вам придется забыть…»

Противовоздушная оборона! На железнодорожных станциях Андрей часто слышал заливистую трескотню зениток, что, казалось, вовсе не мешало немецким самолетам сбрасывать бомбы. Во время ночных тревог он с волнением наблюдал за поисками прожекторов и трассами светящихся пуль. На фронте он подсмеивался над зенитчиками, видя, как их снаряды взрываются позади вражеских самолетов…

— Товарищ офицер!

Андрей не сразу понял, что обращаются к нему, и продолжал идти.

— Товарищ лейтенант! Я вам говорю!

Земляченко остановился. Повернувшись, он увидел плечистого капитана лет под сорок. Солнце ярко отражалось на кустарно изготовленных, крупных звездочках на его погонах. Фуражка с высоко поднятой тульей подчеркивала низкий рост офицера. Из-под нахмуренных бровей на Андрея смотрели суровые серые глаза.

— Почему нарушаете уставной порядок? Не приветствуете!

— Не заметил, — ответил лейтенант первое, что обычно говорится в таких случаях, и покраснел.

Эти слова рассердили старшего по званию офицера.

— Чем же вы так увлеклись, лейтенант? А? Безобразие! — Из-за того, что капитан был ниже Андрея, казалось, что он смотрит исподлобья. — Куда так спешите? А?

«И чего это он после каждого слова акает? Прицепился, будто на строевом смотре!» — тоскливо подумал Земляченко, вытянувшись в струнку.

— Из госпиталя к месту назначения, товарищ капитан.

— Советую быть повнимательней. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан! Есть быть внимательней! Разрешите идти? — подняв правую руку к фуражке, отчеканил Андрей.

— Идите! — смягчился капитан.

Этот неприятный эпизод, как ни странно, словно подбодрил Земляченко. Отойдя в сторонку, он поставил чемодан на землю, положил на него шинель и потер занемевшую руку…

По широкой улице с песней шло подразделение. Разгоряченные лица солдат, запыленные сапоги, одежда. Видно было, что воины немало верст прошли за этот день. Но песня звучала слаженно, бодро.

Андрей аккуратно свернул шинель и пошел дальше. На его худощавом лице сильнее обозначились скулы, взгляд с нетерпением искал на домах название улицы.

— Скажите, далеко ли улица Ленина? — остановил он какую-то женщину.

— Через два квартала. — Женщина ласково взглянула на усталого офицера. — За углом повернете влево и спросите. Табличек еще нет, после немцев не успели навесить.

Андрей зашагал веселее: долгий путь от КПП к части заканчивался.

Дом, который искал молодой офицер, стоял недалеко от центральной магистрали города. Окна его, несмотря на жару, были закрыты, на первом этаже виднелись металлические решетки.

Земляченко подошел к калитке и толкнул ее.

— Вам кого? — спросил дневальный, выглянув из будки.

Андрей поставил на землю чемодан, расстегнул карман гимнастерки и вынул предписание отдела кадров. Солдат, взглянув на документ, крутнул ручку телефона, который стоял в будке на небольшой полочке.

— Сейчас придет дежурный!

Двор, в котором оказался Земляченко, был прямоугольным. Незамощенный, чисто подметенный, обсаженный акациями и липами (под ними кое-где стояли скамейки), он чем-то напоминал Андрею госпиталь.

В глубине двора, за грузовыми машинами, лейтенант заметил автомашину с радиостанцией, накрытую камуфляжной сетью, и обрадовался, точно давнишнему другу.

Вокруг — тишина, ни единого человека, кроме дневального.

— Почему это у вас так тихо? — поинтересовался офицер. — Как в госпитале.

— Обед только что закончился, — ответил солдат. — Отдыхают.

— Отдыхают?! — брови Андрея поднялись вверх.

В этот момент из-за будки вышел невысокий, коренастый лейтенант с аккуратно пришпиленной на левом рукаве красной повязкой.

После короткого объяснения с Андреем лейтенант придирчиво проверил его документы и сказал:

— Вещи можете оставить здесь. А сами придете… — Он отвернул рукав гимнастерки и посмотрел на часы. — Придете через час — полтора. Погуляйте пока.

— Гулять?!

— По распорядку сейчас отдых… Да и командира на территории нет.

— Ну и ну, — только и мог сказать Андрей.

Он поставил чемодан у будки, положил на него шинель и, машинально козырнув, вышел на улицу.

Прогуливаясь, он повернул в переулок, который заметно спускался под гору и вел к реке.

…Скоро закончились большие строения. По обочине мостовой потянулись одноэтажные домики, отделенные один от другого садиками и остатками заборов. Домики стояли на высоких фундаментах, будто поднимались на цыпочки, высматривая выгнанных немцами хозяев. Когда-то все они сияли белыми стенами, но за войну облиняли, потускнели. Уцелевшие окна были накрест заклеены полосками газетной бумаги. Иногда встречались окна с фанерой вместо стекол или просто заткнутые тряпками. Подъезды к домикам изрыли гусеницы тяжелых тягачей. Вдоль улицы белели ободранные стволы деревьев, торчали посеченные снарядами сучья.

Еще не позабыв неприятной встречи с капитаном, Андрей настороженно оглядывался, но здесь в отличие от центра было тихо, безлюдно, и он постепенно успокоился, углубился в свои мысли.

Земляченко привык к напряженной, тревожной жизни действующей армии. На фронте не было определенного часа подъема и отбоя, ночь переходила в день, день — в ночь. На передовой человек всегда собран, всегда готов к действию. И поэтому спокойствие во дворе новой части так поразило Андрея. Тишиной и миром веяло там из каждого уголка, тишиной и миром веяло от слов солдата и дежурного офицера…

Андрею вспомнилась шутка, услышанная в госпитале. Однажды заговорили о службе воздушного наблюдения, оповещения и связи, которая в армейских документах сокращенно именовалась службой ВНОС. «Война нас обходит стороной», — расшифровал шутя сосед по палате…

Раздумывая над этим, лейтенант вышел на берег. В солнечных лучах золотом горел песок, зеленым малахитом отсвечивали выступавшие из воды замшелые камни. С ровной поверхности реки словно отскакивали тысячи серебристых иголочек. Андрей прищурился: глаза болели от этого мигания солнечных блесток. От солнца негде было спрятаться. Высоко в небе застыло несколько белых тучек, тоже насквозь пронизанных лучами. А где-то около них, то скрываясь за ними, то вырываясь на голубой простор, пели свою монотонную песню два самолета.

«Барражируют, — удовлетворенно подумал Андрей. — Выходит, не все отдыхают после обеда».

Гул моторов затих, самолеты пошли за реку, синевшую перед Андреем. От нее веяло прохладой.

Лейтенант сбежал вниз, под крутой берег. В этом месте река образовала заводь.

Земляченко лег на песок и сквозь одежду почувствовал, какой он горячий. Тогда Андрей быстро разделся и бросился в воду… Собственное тело показалось ему легким, почти невесомым.

Дежурные самолеты пробивались все выше и выше в головокружительный голубой простор. Они изменили курс, прошли над Андреем и полетели куда-то за город.

Выйдя из воды, лейтенант сел на берегу, обхватил руками колени и засмотрелся на реку. Спокойно, без единой складочки, струится вода. Время от времени, когда на солнце надвигалась тучка, река темнела, однако через минуту-другую поверхность ее снова сверкала серебром. И яркое пляжное солнце, и тихая вода, и безлюдье, и эта неожиданная передышка на пороге новой службы навеяли на него какую-то тревогу. Что ждет его в этой странной части, что прячется за этим непонятным покоем среди водоворота войны?

Лейтенант оделся. Неожиданно из-за кручи долетел чей-то отчаянный вскрик.

«Кто-то тонет», — мелькнула мысль.

Хватаясь за бурьян, Андрей стал карабкаться на кручу. Комки глины осыпались под сапогами, больно колол руки чертополох. Но вот лейтенант выбрался на гору. Вдоль берега — ни души. Спокойно плывет под кручей река, справа дремлет в солнечном сиянии город…

Он кинулся на противоположную сторону выступа, откуда раздался вскрик. Навстречу ему из-под кручи вышли две девушки в военной форме. Вот так дело!

Девушки тоже увидели его, перекинулись несколькими словами, быстро застегнули воротники на гимнастерках и направились к дороге, у которой остановился лейтенант.

Приблизившись к офицеру, они, как по команде, подбросили руки к пилоткам:

— Разрешите пройти, товарищ лейтенант!

Андрей козырнул в ответ.

— Это вы кричали так… будто тонули?.. — недовольно спросил он.

— Да мы… пришли постирать… вот с Зиной… Собирали белье и, понимаете, уронили в воду сорочку…

Лейтенанту отвечала высокая белокурая девушка, смело играя зеленоватыми глазами. Резко очерченный подбородок ее выразительно оттенялся на фоне тонкой, темной от загара шеи; под воротничком, куда не проникало солнце, белела нежная полоска.

У второй, стройной девушки с ефрейторской нашивкой на погонах, из-под пилотки выбивались черные кудри; у нее было красивое лицо с мягкими чертами. Поприветствовав офицера, эта худенькая девушка в старенькой гимнастерке и юбке и больших кирзовых сапогах не сводила с него глаз. В ее левой руке был сверток мокрого белья.

Лейтенанта Земляченко поразили глаза девушки — прозрачные, глубокие. Он смотрел на нее со странным чувством внезапного замешательства.

«Черт возьми, какая необыкновенная девушка!». Он не мог оторвать от нее взгляд.

— Извините нас, товарищ лейтенант.

Земляченко словно сбросил с себя оцепенение. Сердито сказал:

— В уставе нет таких слов: «Извините», «Будьте добры». До сих пор вас этому не научили!

Андрей круто повернулся и пошел напрямик к городу. Он шел быстро, будто его подгонял смущенный и одновременно любопытный взгляд красивого кудрявого ефрейтора. Дежурный встретил Земляченко приветливо.

— Выкупался? Правильно, — сразу перешел он на «ты», как это бывает у людей одного воинского званиям — А теперь, земляк, надо сходить тебе к Манюне.

— К какой «Манюне»?

— Ах да… ты ведь не знаешь! Без Манюни у нас не проживешь… Вон ее дзот. — Дежурный показал на маленький флигель в конце двора. — Это батальонный парикмахер… Потом разыщешь меня, и пойдем докладываться начальству.

Андрей провел ладонью по одной, по другой щеке и направился к флигельку.

Дверь в «парикмахерский дзот» была прикрыта. Земляченко потянул ручку на себя, но дверь не поддавалась. Постучал. Никто не отзывался. Постучал сильней.

— Кто там? Что еще нужно?! — откликнулся женский голос.

Лейтенант молча постучал в третий раз.

— Чего б это я барабанила! — послышалось из «дзота». Дверь резко отворилась. На пороге появилась девушка в гимнастерке, зеленой юбке и туфлях. На ее погоны свободно спадали черные буйные волосы. Из-под невысокого лба, обрамленного кудряшками, выглядывали черные, как уголь глаза; их затеняли длинные ресницы. Небольшой приподнятый носик придавал лицу девушки какую-то привлекательность.

Увидев перед собой незнакомого офицера, Мария приветливо улыбнулась.

— Еще перерыв… — начала было она. Ее перебил высокий худощавый солдат с засученными рукавами и фартуком поверх одежды, который подошел вслед за лейтенантом.

— У тебя, Мария, всегда перерыв…

— А вас, товарищ Сумовик, это меньше всего касается, — отрубила девушка. — И вообще, не торчи ты мне здесь под дверью… Надоел!.. Можете зайти… — снова улыбнулась она лейтенанту и пропустила его вперед.

Комнатку парикмахерской перегораживала белая выглаженная простыня, закрывавшая от чужого глаза узенькую кровать. Неподалеку от дверей у стены прислонился столик; на нем громоздилось зеркало и лежал нехитрый инструмент: машинка для стрижки, ножницы, расчески. Перед столиком высоко поднималось самодельное подголовье парикмахерского кресла.

— Садитесь, прошу вас, — защебетала Мария, надевая халат.

— У вас как в настоящей парикмахерской, — удивился Андрей.

— Тоже мне еще! Когда я работала в салоне, вот то была парикмахерская! На стенах трюмо, против каждого кресла умывальник с горячей и холодной водой. А набор одеколонов! Какие душе угодно, от «Красной Москвы» до «Магнолии»! А здесь… — Она недовольно поджала губу. — Вы подождите, я сбегаю за горячей водой…

Через несколько минут девушка вернулась с чайником.

— Быстро!

— Стараемся! — Она ловко набросила простыню на Земляченко, аккуратно заткнула уголки за воротник гимнастерки. — Что сделаем? — Провела легонько рукою по его волосам. — Полечку, бокс, полубокс, ежик?.

— Просто подкоротите и побрейте.

В ловких пальцах девушки быстро зацокали ножницы.

— Вы к нам насовсем или в командировку?

— Насовсем.

— Новенький, значит. У начальства были?

— Нет… Первый визит к вам…

— Правильно, — похвалила девушка. — Хозяин у нас строгий, не любит, когда к нему заходят не в ажуре. А на какую должность?

Лейтенант молча пожал плечами.

— Наверное, на рацию, — с убежденностью сказала Мария.

Андрей только хмыкнул. Он не хотел начинать свою службу в новой части с замечания солдату за неуместные расспросы.

Тем временем Мария, ловко орудуя помазком, намыливала ему подбородок.

— Не удивляйтесь. Солдатские последние известия, — шаловливо подмигнула она.

Не успел Андрей оглянуться, как был подстрижен и побрит.

— Ну, вы настоящий мастер!

— Конечно мастер… Но сегодня работаю последний день. Вам повезло…

— Почему?

— Перехожу на батальонный, пост. Надоело! Кому война, а мне морока одна, — пошутила девушка. — Не было войны — стригла, война — снова стригу. Противно… Ну вот и все с вами… Жалко, нет «Шипра», — вздохнула она, — а то хоть в загс.

— Как-нибудь обойдемся.

— Без чего? — лукаво спросила Мария.

— Без того и без другого.

— А девчата у нас тут — во! — Она подняла большой палец руки в знак того, что ей недостает слов для оценки девушек. — Вот пусть закончится война…

— Ну, это когда закончится… — строго перебил ее лейтенант, давая понять, что такой разговор с ним неуместен.

Он поблагодарил девушку и вышел. На дворе возле радиостанции работали в комбинезонах солдаты. Из раскрытого кузова время от времени долетал тонкий визг, а за ним густой, равномерный шум умформеров.

«Испытывают передатчик!» — догадался Земляченко.

Дежурный офицер внимательно оглядел лейтенанта:

— Добрый казак! Теперь можно и к начальству. Пошли.

Они шли по длинному коридору, который тянулся через весь дом.

— У нас порядок — будь здоров! Командир требует дисциплину от всех, не глядя ни на звание, ни на должность.

— У вас и девчата… служат? — спросил Андрей.

— Уже рассмотрел?

— Парикмахер рассказала…

— А-а. Эта может… и рассказать и присказать. Девушек у нас — будь здоров! Когда хлопцев в пехоту забрали, на их место прибыли девушки. Они теперь везде: и в управлении, и на постах. Народ обстрелянный. Некоторые лучше хлопцев воюют. А есть, конечно… — И он махнул рукой. — Ну, поживешь — сам увидишь…

Перед дверью, обитой дерматином, остановились. Дежурный снова оглядел Земляченко с ног до головы, потом привычным движением расправил под широким ремнем гимнастерку и косточками согнутых пальцев тихо постучал по планке дверей.

— Войдите! — послышалось из комнаты.

— Разрешите, товарищ капитан? — громко спросил лейтенант, открыв дверь, но не переступая порога.

— Заходите!

— Я не один, со мной новый офицер.

— Заходите оба.

Из-за спины дежурного Земляченко не успел разглядеть командира части, но, услышав его слова, выпрямился, поправил на голове фуражку и шагнул вперед.

Из больших окон, расположенных против дверей, прямо в глаза ударило солнце. Андрей прищурился и почти вслепую сделал два шага. Затем, подняв руку, звонким от волнения голосом проговорил:

— Товарищ капитан! Лейтенант Земляченко, представляюсь по случаю назначения на должность начальника радиостанции.

Из-за солнца он плохо видел человека, который поднялся, слушая его рапорт.

— А мы с вами уже знакомы, лейтенант! — услышал Андрей тихий, спокойный голос. И он узнал того невысокого офицера, который сегодня отчитал его на улице за невнимательность…

 

2

— А мы с вами уже знакомы, — повторил капитан Моховцев.

Андрей еще больше вытянулся.

— Правда, знакомство наше состоялось при таких обстоятельствах, что лучше б не встречаться. А?

Воротник начинает душить Андрея, однако он не может, не смеет пошевельнуться, а тут еще это чертово солнце не дает раскрыть как следует глаза.

— У вас, лейтенант, все-таки есть совесть, — усмехнулся Моховцев. — Даже глаза отводите. Стыдно? А?

Андрей делает шаг в сторону. Наконец! Солнечные лучи падают мимо, и он хорошо видит командира.

За большим письменным столом, наверное оставленным гражданским учреждением, стоит осанистый человек. Сейчас на нем нет форменной фуражки с поднятой тульей, и розово поблескивает чисто выбритая загорелая голова. Из-под светлых выгоревших бровей — строгий, умный взгляд.

— Мне можно идти? — спрашивает дежурный.

— Идите, лейтенант Грищук, а мы здесь побеседуем.

Капитан опустился на свой стул. В открытое окно заглянул любопытный воробей. Он перелетел с акации на подоконник и повернул головку, точно приготовился послушать беседу между капитаном и молодым офицером.

— Откуда прибыли?

— Из госпиталя, товарищ капитан!

— С санитарками воевали?

— В госпитале лечат раны, товарищ капитан.

Моховцев поднимает плечи, отчего его погоны становятся почти торчком.

— Службу знаете?

Манера капитана разговаривать неприятна Андрею. К тому же командир или позабыл, или нарочно не предлагает сесть.

— Свою знаю, товарищ капитан.

— Как это «свою»?

— Радио.

— А проводную связь?

— Меньше. Все внимание уделял основной специальности, товарищ капитан.

— И телефон надо знать. У нас пока главная связь — проводная… Ясно?

— Так точно, товарищ капитан.

— А службу ВНОС совсем не знаете?

Андрей начинает припоминать, что он знает о службе ВНОС, и ему становится неловко.

— Та-а-к, — протянул капитан и, не отрывая от Андрея внимательного взгляда, короткими пальцами выстучал по столу какую-то дробь. — Что же с вами делать, лейтенант? Ведь придется, как и всем офицерам, дежурить на батальонном посту! А? — Он звонко ударил по столу. — Ладно, побудете здесь, возле радиостанции, подучитесь, привыкнете, а там посмотрим…

Лицо Земляченко мрачнеет: «Чего ж смотреть, когда в предписании отдела кадров написано — на должность начальника радиостанции…»

Моховцев почувствовал настроение офицера.

— Чем-то недовольны? А?

— Я солдат, товарищ капитан.

— Верно. Значит, так и сделаем, пока что назначаю помощником начальника радиостанции. Будете ходить в оперативную комнату присматриваться, изучите пособия по службе ВНОС и силуэты самолетов. Да так, чтобы спросонок мог ответить. Лично проэкзаменую. Ясно? А?

— Так точно. Разрешите идти?

— Выполняйте!

Земляченко козырнул, повернулся и, чеканя шаг, вышел из кабинета…

— Ну, как дела? — спросил Грищук, когда Земляченко снова нашел его. — А? — Он так похоже скопировал командира, что Андрей, несмотря на испорченное настроение, улыбнулся и спросил:

— Товарищ дежурный, разрешите сесть?

— Садись, садись. Хозяин, наверно, все время на ногах держал?

Земляченко утвердительно кивнул.

— Правильно! Вашего брата новичка сразу надо ставить на свое место! Как же он решил с тобой?

— На радиостанцию.

— Начальником?..

— Пока что помощником.

— Это чтобы ты нос не задирал. Там сейчас техник парадом командует… А откуда хозяин тебя знает?

Земляченко только рукой махнул.

— Обожди меня. Вернусь, покормлю, покажу казарму.

— Хорошо.

Несколько минут Андрей блуждал по двору, потом нашел скамеечку под акацией и сел. С наслаждением вдохнул пьянящий запах поздних цветов. «Как на курорте», — подумал он.

За высоким домом, в котором располагался штаб, садилось солнце, по двору стлались длинные тени.

Андрей задумался и не услышал, как к нему подошел лейтенант Грищук:

— Пошли, дружище, оформляться.

В большой комнате офицерского общежития было пусто. Двумя рядами стояли кровати, из-под которых виднелись вещевые мешки. Грищук указал на свободный топчан под стеной, и Андрей подсунул под него свой чемодан. В небольшой столовой, куда они пошли после этого, Андрей увидел двух офицеров, сидевших за столиком в углу. Это были начпрод Белоусов и врач батальона. На пороге кухни стоял пожилой старшина.

— Здравия желаю всем вместе и каждому в отдельности! — поздоровался Грищук. — Это наш новый товарищ, — отрекомендовал он Андрея, — лейтенант Земляченко. Прошу любить и жаловать двойной порцией, — обратился он к старшине.

— Ну, с кем еще тебя познакомить? — спросил Грищук, когда Андрей пообедал. — Может, к девушкам в казарму заглянем?

— А удобно?

— Хозяин тебя уже предупредил?

— О чем?

— Нет еще?.. Понимаешь, наш капитан — командир требовательный, строгий и, если хочешь, справедливый. Только вот беда — за девчат очень боится. Даже обидно делается. Понимаешь?

— Нет.

— Как клушка возле цыплят ходит, чтоб коршун не сцапал. Ясно? А? — Грищук приблизил к Андрею свое круглое, с диковатыми глазами лицо.

— Какой коршун?

— Когда начальство давало в батальон девушек, то предупредило, что командир отвечает за каждую головой, если с ней чепе случится… Ведь война войной, а жизнь жизнью.

Новые товарищи вышли из столовой.

Во дворе Андрей увидел, двух девушек, которые, согнувшись, тянули большой аккумулятор.

— Смотри, как напрягаются, бедняги, — пожалел их Андрей. — Нелегко, видно, им служить.

— Кому как… Одно дело служить здесь, другое — на наблюдательном посту, за десятки километров от ротного поста, за сотни от батальонного, у самой передовой. Там живут четыре, реже пять бойцов-девушек. Там тяжелее. Это не то что пехота, — с усмешкой промолвил он, — когда ты в коллективе воюешь… Тут — стоишь на посту, наблюдаешь, и сам ты себе и солдат, и офицер, и генерал… Будь здоров — служба!

Андрею до сих пор было неудобно обращаться на «ты» к своему новому знакомому, хотя тот это сделал сразу. А теперь, задетый за живое, он отбросил условности.

— А ты пробовал?

— А как же! Я начинал с солдата… Кстати, тоже в пехоте побывал.

Грищук немного помолчал, потом добавил:

— На посту каждый стоит… так сказать, наедине с совестью, со своим долгом… Где-то высоко в ночном небе проходит самолет. Наблюдатель не видит его, а по легчайшему шуму, похожему на шепоток ветерка, должен угадать: свой летит или чужой… Не проворонить и не ошибиться.

— Ну, это, пожалуй, легче, чем в атаку идти!..

— А попробуй на слух определить, каким он идет курсом, то есть на какой объект выходит, — это тоже легко? Даже в ясный день за десять — пятнадцать километров не так просто распознать тип самолета, его высоту, когда весь он как маково зернышко…

Андрей ничего не ответил. Приходилось и ему видеть самолеты — и свои, и вражеские, но он не очень задумывался, чем один отличается от другого. Конечно, если это свой, то хорошо, а если чужой, то…

— Каждый самолет имеет определенную скорость, «потолок», свои возможности маневрирования… — говорил Грищук.

— Это все можно изучить, повнимательней присматриваться…

— Пока будешь присматриваться, самолет уже вон куда уйдет. А тебе нужно немедленно известить зенитчиков, аэродром истребителей. Ведь зенитчикам тоже требуется время, чтоб подготовиться к встрече с врагом, истребителям — подняться в воздух, набрать высоту.

— Возле самой передовой, конечно, потруднее. А здесь…

— Посты везде, и у передовой и тут, каждую секунду настороже. Вот стоит наблюдатель одну смену, две, три, десять, а вражеских самолетов нет. Служит месяц — два, год — и ни единого пролета над его постом… Как здесь не ослабнуть воле, как не отвести глаз от надоевшего неба, как не взглянуть на землю, не заслушаться при восходе солнца птичьим гомоном в недалекой роще, как не замечтаться? Ведь девичьи души все-таки!.. И в это самое мгновение где-то за тучами крадется вражеский самолет, один-единственный за всю твою службу. И за твоей спиной он спокойно сбрасывает смертоносный груз на город, на станцию. Потому что ты его проворонил, и товарищ твой на соседнем посту тоже проворонил… Мужество, дорогой друг, есть не только у пехоты, что идет в штыковую атаку. Есть оно и у наших девушек, которые каждый день терпеливо выполняют свои обязанности. Недаром замполит Смоляров называет их стражами воздушного океана… Однако это уже философия, а тебя интересуют люди. Пойдем в мой взвод и…

Грищук не закончил фразы. В окне штабного здания появился капитан Моховцев, махнул дежурному рукой.

— Подожди минутку! — бросил Андрею Грищук и побежал к штабу.

Когда Грищук возвращался, во дворе появилась, словно выросла из земли, коренастая полная девушка с лихо заломленной на кудрях пилоткой. С трудом натянутая на ее могучие плечи солдатская гимнастерка, казалось, вот-вот лопнет по швам. Девушка козырнула и что-то сказала лейтенанту. На ее широком мясистом лице отражалось и смущение, и отчаянная решимость. В левой руке она сжимала какой-то белый комок.

Грищук остановился. Одним взглядом Андрей сразу охватил плотную фигуру девушки, увидел ее по-мужски крупные загорелые руки. «Ну, это уже почти солдат, — с удовлетворением подумал он. — Такая, пожалуй, и за мужика справится».

Не ожидая, пока Грищук освободится, Андрей не спеша направился к нему.

— Чего тебе, Максименко? — добродушно спрашивал тем временем у девушки Грищук.

— Да вот, товарищ лейтенант! — Девушка лихорадочно развернула белый комок, который сжимала в руке, и изумленный Земляченко даже издали разглядел, что это женский лифчик.

— Ну?! — нахмурился Грищук.

— Что же мне делать, товарищ лейтенант?! — громко говорила Максименко. — Лучше бы совсем не давали! Зачем мне этот детский размер? На нос?! Я обращалась к старшине, — обиженно продолжала она. — А он только и знает: других нет, один размер получил. Как-нибудь приладишь. А как я прилажу?!

Максименко сделала невольное движение, словно хотела примерить развернутый лифчик к своей высокой груди и подтвердить этим, что права она, а не старшина, но вовремя спохватилась и опустила руки.

— Так что же ты от меня хочешь, Максименко?! — почесал затылок Грищук. — А я тебе где возьму?

— Разрешите обратиться на склад, к старшему лейтенанту. Может, и найдется там хоть один для меня. Старшина не разрешает, еще и ругается!

— Ладно, обращайтесь.

— Есть обратиться! Разрешите идти?

Девушка откозыряла и четко повернулась кругом.

— Максименко!

Она снова повернулась лицом к офицеру.

— Максименко! — Грищук уже заметил, как по губам подошедшего к ним Андрея скользнула ироническая улыбка. — Вот что запомните раз и навсегда: ко мне по таким вопросам не обращаться. Для этого существует старшина! — сердито сказал он.

— Есть не обращаться по этим вопросам! — Девушка только сейчас заметила Земляченко и смутилась, поняв, что ее взволнованный разговор с командиром взвода слышал и этот посторонний офицер.

— Идите.

— Слыхал? Вот, друже, какие дела приходится иногда решать. Хай им грець! — проворчал Грищук, когда девушка отошла. Похоже, что ему было неловко перед новичком. — А впрочем, и это нужное дело… — тут же добавил он. — Снабженцы наши действуют по стандарту. Взяли на корпусном складе один размер, по количеству личного состава, раздали бойцам. А дальше хочешь носи, хочешь смотри…. Придется замполиту Смолярову доложить. Его хозяйственнички, будь здоров, боятся! Так-то, друже, — вдруг засмеялся он, и Земляченко понял, что Грищук не может долго сердиться и что к нему уже вернулось добродушное настроение…

В коридоре дома, куда вошли офицеры, было полутемно, хотя дневальная уже зажгла висевший на стене фонарь.

— Ты комсомолец?

— Комсомолец.

— Познакомлю сейчас с комсоргом.

Земляченко молчал. Думал о своем. Вспомнилось приключение на речке. Жалко, что забыл глянуть на эмблемы девушек. Может, они из какого-нибудь госпиталя? Или регулировщицы? У въезда в город он видел девушку с карабином за плечами и маленькими флажками в руках. Она ловко взмахивала ими, указывая путь автомашинам, и успевала одновременно отдавать честь офицерам, которые проезжали мимо нее… А может, из прачечного отряда? Нет, что-то не похоже. Загорелые лица, выправка — не похоже! А что, если они вносовки?.. «Вот еще, — рассердился на себя Земляченко, — буду девушками голову забивать!»

В конце длинного коридора открылась дверь. Узкий прямоугольник света лег через порог. Дневальная с повязкой на рукаве осторожно, чтоб не пылить, выметала сор.

— Так, так, аккуратнее подметайте, иначе быть беде! — весело воскликнул Грищук. — Ясно?

Дневальная вытянулась в струнку, а когда Грищук махнул рукой — подметайте, мол, дальше, — опять взяла в руки веник.

— Какая же беда, товарищ лейтенант?

— Суженый лысым будет.

— Вот почему не повезло Манюне, — тихо засмеялась девушка. — Видать, плохо прибирает в своей парикмахерской.

— Да и у вас не все в порядке, если глядя на ночь подметаете, — ответил Грищук и скороговоркой произнес: — «Ой, чыя цэ хата незаметена? Ой, чыя цэ дивчина незаплетена?»

— Проходите, товарищ лейтенант, пока я не обмела вас.

— Горенько мое! — с притворным испугом сказал Грищук и широким шагом ступил через порог.

— Здравствуйте, товарищи солдаты!

Андрей, который вошел в казарму вслед за Грищуком, нерешительно остановился возле порога.

Большая комната, где жили солдаты взвода управления, чем-то отличалась от обычной казармы. Андрей не мог сразу сообразить, чем именно.

Возможно, такое впечатление создавали постели: одеяла сложены вчетверо и не закрывают полностью простыней; концы простыней завернуты так, что кажется, будто это белые пододеяльники; на некоторых кроватях кроме больших набитых сеном солдатских подушек улеглись маленькие вышитые подушечки. Над кроватями висят нарисованные жирным карандашом портреты Зои Космодемьянской, Лизы Чайкиной, Людмилы Павличенко, Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко… А возможно, не свойственный солдатской казарме уют придает покрытый скатеркой стол, за которым сидят несколько девушек, занятых далеко не военными делами.

— Как жизнь молодая? — спросил Грищук. — А где комсомольское начальство?

— Дежурит.

— Привел пополнение, — он указал на Андрея. — Новый офицер нашей части лейтенант Земляченко.

Со всех сторон на Андрея смотрели глаза; в вечернем освещении комнаты все они были одинаковы — темные глубокие глаза незнакомых девушек в солдатской форме.

— Здравствуйте, товарищи! — негромко сказал Земляченко.

— Здравия желаем, товарищ лейтенант! — прозвучало в ответ.

— Садитесь! Занимайтесь своим делом, — разрешил Грищук.

— Проходите, товарищ лейтенант, — пригласила одна из девушек, придвинув Земляченко табурет.

Андрей обошел табурет и сел на длинную скамейку, стоявшую вдоль стола.

На какое-то время стало тихо. Девушки с откровенным любопытством рассматривали нового офицера. Хоронясь от их взглядов, Земляченко наклонил голову и смотрел не на солдат, а на работу, которой они занимались. Одна из девушек обвязывала кружевом платочек, в ее руках снова замелькал костяной крючок, а белый клубочек раз за разом подпрыгивал, когда вязальщица подтягивала к себе нитку. Рядом девушка с ефрейторскими нашивками на погонах делила лист белой бумаги на клетки, готовясь перерисовать с газеты, которая лежала перед ней, портрет Героя Советского Союза.

Сидя на краю кровати, девушка в большой, свисавшей с плеч гимнастерке штопала носок, напялив его на солдатскую алюминиевую кружку. Нитки ложились одна возле другой туго, как струны. Русые кудряшки спадали ей на глаза, и она, откидывая их, встряхивала головой. Перед той, что пригласила Андрея сесть, лежала раскрытая книга. Появление офицеров перебило ее чтение, и она то бросала взгляд на начальство, то опять тянулась глазами к страницам книги.

И только одна девушка у тумбочки, над которой низко свисал фонарь, чистила разобранную винтовку.

«Ну и солдаты!» — горько подумал Андрей, наблюдая, как искусно штопает носок его соседка. Чтобы как-нибудь начать разговор, он протянул руку к книге:

— Что читаете?

— Да так, одна повесть, — сдержанно ответила девушка.

Андрей бросил взгляд на твердую обложку. На ней виднелся полустертый цветной рисунок: размахивая саблями, французы в красных мундирах и высоких медвежьих шапках наполеоновской гвардии окружили стройного русского гусара. Он сидит верхом на лошади и лихо рубится с врагами. Выведенное полукругом название книги стерлось. Титульную и первые страницы «зачитали». Андрей знал, что на семнадцатой или тридцать третьей странице внизу можно найти название произведения. Перелистал страницы с потертыми серыми уголками и прочел: «Смелая жизнь».

— Интересная?

— Очень! — откликнулось несколько голосов.

— О чем?

— О войне. О Надежде Дуровой.

Надежда Дурова! Где-то он слышал эту фамилию. Но где? Многозначительно протянул:

— А-а…

— Читали?

— Старое издание. Наверное, и в библиотеке не найдешь. Нравится?

— Тут о девушке одной, которая пошла с французами воевать. Это когда Наполеон на Россию напал.

— Переоделась мужчиной, — добавила художница, оторвавшись от черчения. — Потому что женщин тогда в армию не брали.

— И никто не знал, что корнет Александров — это Надежда Дурова… Интересная жизнь у нее была! — проговорила после паузы собеседница Андрея, взяв из его рук книгу.

— А что хорошего? — вмешалась Мария Горицвет, которая, закончив работу в парикмахерской, пришла в казарму. — Счастья так и не видела, только и всего что слава.

— Как же вы понимаете счастье? — с удивлением спросил Земляченко.

— Обыкновенно. Сколько бывает, что человек всего себя отдает работе, а сам остается без личного счастья. Да что далеко ходить!..

Андрей поймал себя на том, что насмешливо посматривает на Грищука: «Вот тебе и терпеливое мужество!»

— Замуж потянуло! — не растерялся Грищук. — Тогда, Мария, надо было не в армию проситься, а дома сидеть.

— Там ей было не очень весело, — не поднимая головы, кольнула Марию художница. — Старые да малые остались.

— Ну кто пришел сюда за личным счастьем, тот дверью ошибся, — подсмеивался Грищук. — Впрочем, кто ищет, тот найдет. Только действуйте побыстрей, а то закончится война, и хлопцы по домам разбегутся…

— Очень нужны нам хлопцы! Что мы, любовь крутить сюда приехали, товарищ лейтенант? — раздался чей-то строгий голос из глубины казармы. — Не дождутся того ваши хлопцы!..

В полутьме Земляченко не смог разглядеть лица говорившей.

До сих пор он завидовал своему спутнику, который так непринужденно разговаривал с девушками в солдатской форме. Грищук ему понравился, и Земляченко уже собирался рассказать о приключении на речке. Однако сейчас он рассердился на лейтенанта, сведшего интересный разговор к пошловатой шутке.

Тем временем дневальная, взглянув на часы, скомандовала:

— Готовиться к смене!

Девушка, которая штопала носок, сделала последний стежок, вытянула кружку и воткнула иголку в отворот пилотки. Одновременно поднялась художница. Свернув рисунок, она положила его в тумбочку. Начали готовиться к смене и солдаты, сидевшие поодаль на своих кроватях. Собирались они не торопливо, но и не медленно — как люди, которые делают привычное дело. Туже затягивали ремни, расправляли складки на гимнастерках. Взяв с полки возле столика дневальной щетку, по очереди обмахивали в коридоре свои кирзовые сапожки.

— Разрешите, товарищ лейтенант…

— Действуйте, — кивнул Грищук.

— Смена, становись! — подала команду дневальная.

Солдаты без лишней суетни встали в строй.

— Старшая смены, проверить подготовку!

Художница с ефрейторскими нашивками на погонах вышла из строя, круто повернулась и начала внимательно осматривать подруг.

Андрей залюбовался девичьими лицами. Они стали суровыми, с них слетело выражение домашности, женственности. «Как на боевое задание», — подумал Андрей, и легкая усмешка скользнула по его губам. Старшая смены, наверно, заметила это, потому что, повернувшись к Грищуку, подчеркнуто громко отрапортовала:

— Товарищ лейтенант, смена готова к выполнению боевого задания!

— Все в порядке? — справился Грищук у ефрейтора.

— Так точно, товарищ лейтенант! Разрешите вести строй?

— Ведите!

— Налево!.. Шагом марш! — резким голосом командовала художница.

Дежурная смена телефонисток и радисток двинулась в оперативную комнату батальонного поста.

В казарме стало тихо. Здесь остались только офицеры, Горицвет и дневальная.

— Значит, замуж охота, Мария? — лениво спросил Грищук.

— Замуж — не напасть, кабы замужем не пропасть, — лукаво отозвалась та.

— Что верно, то верно, — согласился Грищук.

Отойдя, к пирамиде с оружием, он взял карабин, вытянул затвор и стал заглядывать против фонаря в сверкающий ствол, давая этим понять, что с шутками покончено.

Земляченко тем временем рассматривал портреты и плакаты на стенах.

Через минуту Грищук поставил винтовку в пирамиду.

— Время и мне сменяться… Погуляй тут, друже. Освобожусь — пойдем на радиостанцию, — и он вышел из комнаты.

В коридоре послышался глухой шум. Он приближался, нарастал и вскоре превратился в мерный топот солдатского строя.

— С занятия возвращаются, — ответила дневальная на немой вопрос Андрея. Тот кивнул головой и отошел в угол, заинтересовавшись плакатом «Подвиг Гастелло».

Дверь резко открылась, пропуская девушек. Переглянувшись с дневальной, которая кивнула на офицера, девушка, что привела строй, скомандовала: «Смирно!» — и, приблизившись к Земляченко, отрапортовала:

— Товарищ лейтенант! Отделение возвратилось с занятий. За командира ефрейтор Чайка.

Андрей, услышав чистый, звонкий девичий голос, повернулся и принял стойку «смирно». Сердце его застучало сильнее. Перед ним стояла та самая девушка, которую он видел сегодня возле речки.

 

3

Лежа на твердом топчане, Земляченко не мог уснуть. Первый день в новой части, богатый впечатлениями, утомил его. Еще час или два назад, возможно, он и уснул бы. А сейчас в голову лезла всякая всячина.

В офицерской комнате было полутемно, в открытое окно светил золотой полумесяц. «Ниченька мисячна, зоряна, ясная, видно — хоч голки сбирай», — подумалось Андрею; послышался мотив песни, будто кто запел ее рядом, вспомнилась передовая. Там солдаты на все корки ругают «ноченьку ясную». Гитлеровцы сейчас наверстывают, их бомбардировщики коршунами вьются над землей, враг пытается контратаковать… «Видно — хоч голки сбирай…» А потом не иголки, а раненых полезут подбирать санитары.

Андрей услышал возле себя храп. Слева от него, накрывшись с головой, спал тот самый офицер, с которым Андрей познакомился в столовой, — начпрод части Белоусов.

Лейтенант протянул руку к его кровати и легонько дернул за одеяло. Не помогло. Пришлось подняться и поправить соседу подушку. Белоусов спросонок что-то пробормотал и повернулся на бок.

Земляченко посмотрел на кровать справа от себя. Там, разметавшись, спал Грищук.

«Страж неба! — с иронией подумал Андрей. — Еще и про мужество болтают. Мужество и терпение! Посидели бы в гнилом окопе или позябли на Миусе в камышах, по грудь в воде, под роем пуль, среди всплывающих разбухших трупов! А то окопались в этой тиши в начищенных сапожках и беленьких подворотничках. Придумали себе красивые слова, чтобы хоть как-нибудь оправдаться перед собственной совестью… Терпение — это еще понятно… Надо-таки терпение, чтоб выдержать среди этого девчачьего войска…»

Он вздохнул и опять умостился на топчане. Сон не шел.

Лег на бок, попробовал, как в детстве, зажмурив глаза, считать от единицы до десяти… Цифры сменяли одна другую, но сон не приходил. Андрей начал считать до сотни. Цифры вспыхивали и гасли в усталом мозгу. Наконец Земляченко лег на спину, раскрыл глаза. На серебристой стене отражались черные мохнатые тени ветвей, рисовались причудливые картины.

По какой-то ассоциации ему вспомнились встречи с ефрейтором Чайкой.

Вначале это была незнакомая девушка в солдатской гимнастерке, молча стоявшая со свертком в руке, пока подруга разговаривала с офицером. В отличие от подруги она чувствовала себя неловко, даже пряталась за ее спиной. Затем выглянула и поразила Андрея своим глубоким, задумчивым взглядом… И вот — стройный, подтянутый ефрейтор, который докладывает ему в казарме, оказывается той же самой девушкой. Зина…

В военном училище Андрей не задумывался над тем, как сложится в будущем его личная жизнь. Черные тучи клубились над Родиной, над всем любимым и дорогим ему. Не об этом думалось и на переднем крае. Только в госпитале, когда участливые, нежные руки санитарки поправляли подушку, или весенними вечерами, когда свободные от дежурства девушки пели в госпитальном саду, что-то тревожно-обидное заползало в его душу…

И вот встреча с Зиной. Что это: случайность — просто вихрь войны кинул их в одно место — или, может, что-то большее?..

Да нет! Кто ищет сейчас личного счастья?!

А ведь славная девушка. Такая нежная стыдливость в каждом ее жесте, такой чистый взгляд! Интересно, какого цвета у нее глаза — серые или синие? Наверно, синие. А может, просто светлые, чуть голубые?..

Андрей никак не мог вспомнить, какие же у нее глаза? Он поднялся. Где уж тут спать! Осторожно, чтобы не наткнуться на кровать, подошел к окну.

С улицы веяло свежестью. Воздух, казалось, был густым и сладким — это душистая липа в жаркой истоме смешивала свой аромат с запахом отцветающей акации.

Андрей выглянул в окно. Прохладная струя воздуха ударила ему в лицо. Над головой простерлось звездное небо. Но вот вдруг изменился знакомый рисунок созвездий, мигнули и погасли в глубине неба две новые звездочки — это шли патрульные истребители.

…Небо. То таинственно-молчаливое, то грозное, нависало оно над Андреем на переднем крае. Высоко журавлиным клином проплывали во вражеский тыл бомбардировщики; над позициями на бреющем полете мчались штурмовики. А на земле, изрытой ходами сообщений, окопами, блиндажами, тоже ни на минуту не замирала жизнь. В широких котлованах, прикрытые маскировочными сетками, стояли дальнобойные орудия, сквозь щели амбразур выглядывали стволы пулеметов, на тарельчатых плитах притаились минометы. С винтовками и автоматами караулили в окопах стрелки. И незаметно для постороннего глаза тянулись всюду линии связи, сидели солдаты у телефонов и раций.

На переднем крае Андрей вспоминал о небе только тогда, когда начинался воздушный налет или открывала огонь артиллерия немцев. Он зарывался в землю и каждым нервом чувствовал небо, с которого летела смерть. А в минуты затишья или когда он сам шел в наступление, совсем забывал о бескрайнем океане, что нависал над ним. Земляченко был солдатом земли… А вот теперь должен стеречь небо… Удивительно! И нужно было ему попасть под минометный обстрел, после которого очутился в госпитале, а потом в этой части! Возле калитки маячил часовой — девушка или парень, Андрей не мог издали разглядеть. Подумалось: может, это как раз Чайка стоит? Ну, если ему все время станет мерещиться эта девушка, хороша будет служба!

Ответ на вопрос, который целый день его беспокоил, внезапно выкристаллизовался. Нет, здесь ему не служить! Постоянные угрызения совести, мысль, что он притаился во втором эшелоне, и ко всему это странное беспокойство: только увидел девушку — и уже она тревожит его, манят ее глаза, безразлично, какие они — светлые или темные… Напишет завтра рапорт. Командование части должно его поддержать: ведь он не знает этой самой службы ВНОС! Пусть отправят на фронт!

Фронт. Почему-то сейчас вспомнилось не то время, когда он уже притерпелся к окопной жизни, а первые дни, когда его трясло в болотистом окопе — от мокрой земли, липкой одежды и от неодолимого страха.

И все же он решил написать рапорт: пусть куда угодно откомандируют, только бы не здесь, не в этих странных войсках…

Андрей успокоился, вернулся на свой топчан и с наслаждением растянулся на нем. Он еще раз вспомнил о Грищуке, но теперь уже без огорчения и обиды, а как о чем-то совершенно комическом и даже улыбнулся в темноте. Поудобнее умостившись головой на подушке, он почувствовал, как погружается в глубокую, мягкую бездну. Через несколько минут он крепко спал…