Старший инспектор Центророзыска Козуб медленно поднимался по старой мраморной лестнице в свою двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Сегодня был у него день сравнительно легкий, и он возвратился домой пораньше, намереваясь хоть мало-мальски навести у себя порядок.
Каменный дом, в котором он жил, принадлежал когда-то богатому коммерсанту, занимавшему первые два этажа под магазин и жилье, а третий и четвертый сдавая квартирантам. Теперь же этажи коммерсанта, которого сдуло ветром революции, были разделены перегородками на небольшие квартирки для «подвальников», на третьем и четвертом кое-где остались старые жильцы, а в освободившиеся квартиры по ордерам коммунхоза въехали новые.
Инспектор Козуб не очень-то присматривался к своим соседям. Увлеченный работой, днюя и ночуя в милиции, он редко бывал дома. А если и встречался с кем-нибудь на лестнице, равнодушно проходил мимо. Сосед же, в свою очередь, чтобы не мозолить глаза, прижимался к стене, уступая дорогу. Иной раз именно это и привлекало внимание инспектора милиции, и Козуб краем глаза все равно замечал и оценивал такого перепуганного обывателя, считая, что он-то уж наверняка чем-то провинился перед пролетарским законом и советской властью.
Ловя на себе взгляды из-за неплотно прикрытых дверей, из окон, он и сердился и вместе с тем испытывал некое удовлетворение, потому что это было как бы признанием его превосходства над растревоженным человеческим муравейником. Гулко выстукивая самодельными подковками сапог, инспектор Козуб рос в собственных глазах, с удовлетворением ощущая, что теперь все, даже старорежимная лестница, служит опорой новому хозяину.
Проходя мимо квартиры, расположенной как раз под его комнатами, Козуб услышал громкие голоса. Не зная, кто там живет, он тем не менее подумал, что пора устроить облаву и очистить дом от подозрительных элементов.
Едва войдя в свою квартиру, он услышал какой-то грохот от падения тяжелого предмета в квартире над ним. Беспардонность верхнего обывателя, выражавшая неуважение к нему, инспектору, возмутила Козуба.
Он поднялся наверх и постучал. Дверь тут же отворилась, словно его ждали. Не успел и рта раскрыть, как хорошенькая, немного подкрашенная молодая женщина с длинными, почти до самых плеч золотыми серьгами, радостно воскликнула:
— О-о-о! Оч-чень приятно! Пожалуйста, милости прошу! Вы, кажется, мой сосед?
Она грациозно коснулась меховой оторочки на рукаве его тулупчика и игриво увлекла за собой.
«Посмотрим, что за люди», — подумал Козуб, входя.
— А я уж решила, что вы нелюдим, — щебетала тем временем соседка, не давая гостю и слова вымолвить. — Вижу иногда, как возвращаетесь домой — и все один, всегда один.
Глазам Козуба предстала картина Лукуллова, по тем временам, пира: хлеб, селедка, мясо, несколько бутылок.
Что могло хоть в какой-то степени примирить инспектора с этим роскошеством недобитой буржуазии? Разве только то, что еда лежала не на фарфоре, а на каких-то бумажках, обрывках театральных афиш, хлеб красовался прямо на голом столе и что ели руками.
— Жрецы искусства и представители свободной мировой культуры! — отрекомендовала присутствующих соседка.
Перед инспектором сидели и стояли какие-то молодые и не очень молодые мужчины и женщины, хмурые, худые, с бледными лицами и голодными глазами. Кое-кто из «жрецов» перестал есть и нагло уставился на Козуба. Увидев на его ремне наган, все притихли.
— А это, — кивнула женщина на инспектора, — мой сосед, можно сказать, герой нашего времени. Гроза бандитов и рыцарь нового мира. — Она сделала многозначительную паузу.
Воспользовавшись этим, Козуб возразил, что никакой он не рыцарь и не герой, а просто-напросто инспектор милиции Иван Козуб.
Из-за стола поднялся длинноволосый юноша в очках и, вытягивая руки вперед, прогнусавил:
О, загнанный мой конь,
Покрытый шерстью брат мой!
— Я пришел узнать, что у вас здесь за шум, — сказал Козуб, обращаясь к хозяйке. — Прошу ваших гостей вести себя спокойнее.
— Ну что вы! Это все — культурные люди: артисты, поэты, художники. Я рада, что своим шумом они привлекли вас сюда, — обаятельно улыбнулась хозяйка. — Меня зовут Терезия. Мы вас не отпустим. Очень прошу, оставайтесь!
— И верно, чего нам не хватало, так это милиции! — выкрикнул из угла какой-то юнец.
Козуб на всякий случай зафиксировал в памяти остроносое лицо нахала.
— О темпора, о морес! — пробасил пожилой человек, одетый в клоунский балахон, по всей вероятности позаимствованный из циркового реквизита, театральным жестом поднимая указательный палец. — Растолкуйте мне, гомо новус, — Терезия назвала вас рыцарем, — по какому праву вчера в подъезде ваши коллеги и продотрядовцы конфисковали у трудящихся артистов муку и крупу, которые мы купили во время гастролей для собственного пропитания? У кого забрали? Позор! Мы кто — контра? Мы — мастера искусства, сливки интеллигенции, без которой никакое цивилизованное общество существовать не может. У меня голова идет кругом от таких порядков. — Он снова сделал патетический жест. — Смотрю и боюсь: сам начинаю думать, что нормальная закупка необходимых человеку вещей или продуктов — преступление! С ума сойти можно! Скажите же, о гомо новус, не можете ли вы своей властью возвратить бедным артистам незаконно экспроприированное?
Козуб терпеливо выслушал этот монолог. Он с удовольствием проверил бы сейчас документы у этих «сливок интеллигенции», но приказом начальника главмилиции действовать в одиночку запрещалось. Да и не хотелось нарушать покой соседки, которую он, прожив в этом доме почти полгода, увидел впервые и которая поразила его своей красотой.
— Оставьте, Юпитер, — сказала оратору хозяйка. — Дайте человеку отдохнуть.
Она настойчиво пыталась усадить гостя на свободный стул, но Козуб еще не решил, как вести себя дальше.
Пожилой артист сел и перестал обращать внимание на инспектора.
Козуб почувствовал, что вся эта непонятная богемная компания для него неподходяща. Это унижало его в собственных глазах и вызывало острую враждебность к гостям соседки Терезии, и особенно к насмешливым патлатым юнцам и к их бледным экзальтированным девицам.
В углу, в ободранном до пружин мягком кресле, сидел с подчеркнуто равнодушным видом очень худой юноша. Черные нечесаные волосы его падали на плечи. Он держал в руках инкрустированную перламутром гитару и, небрежно пощипывая струны, напевал нечто очень тоскливое и неразборчивое, напоминающее псалом. «Жизнь человека так крайне мгновенна…» — инспектору удалось понять только эти слова.
Вся эта обстановка напомнила Козубу дела разоблаченных подпольных организаций — эсеровских и петлюровских, связанных с вражеской эмиграцией и иностранными разведками, готовивших восстание против Советской власти. Некоторые из подсудимых тоже называли себя «сливками интеллигенции», кричали о своих революционных заслугах, но под тяжестью улик сознавались в своих неблаговидных деяниях.
Козуб решил воспользоваться приглашением миловидной соседки, как ему казалось, именно для того, чтобы присмотреться к ее гостям. Он сел.
«В жизни все временно…» — пел юноша.
Кто-то передал хозяйке две рюмки, и одну из них она протянула Козубу.
— Нет, нет, спасибо. Я не пью, — сказал инспектор.
— На службе. Но сейчас, у меня в гостях…
— Я всегда на службе.
— Ах, революция! Кровавая красавица! Она забирает себе всех самых лучших мужчин, ничего не оставляя нам, обычным женщинам. Я начинаю ревновать вас к ней, — хозяйка чокнулась с Козубом. — Во имя нашего знакомства и, смею надеяться, будущей дружбы отступите сегодня от ваших правил!
Терезия открыто посмотрела гостю в глаза и так приблизилась к нему, что он ощутил на себе ее теплое дыхание. Козуб для приличия пригубил свою рюмку.
«Слышен звон бубенцов издалека, — запел чистый женский голос, и гитарист, позабыв псалмы, начал аккомпанировать певице. — Это тройки знакомый разбег…»
«Нет, это все-таки артисты, а не заговорщики», — решил Козуб. Ему даже стало смешно, что он мог подумать такое о голодных артистах, которые не оставляют своего искусства и в это трудное время. От этой мысли гости Терезии стали ему даже симпатичны. А после второй рюмки он уже начал им подпевать.
В тот вечер инспектор Козуб потерял голову и с тех пор зачастил к обольстительной соседке, пока однажды ночью не застукали его там сотрудники Чека. Как выяснилось, первое впечатление не обмануло Козуба: прелестная Терезия прятала в ящиках с театральным реквизитом эсеровские листовки, призывавшие к антисоветскому мятежу.
Козуба арестовали вместе с нею. Но на следующий же день выпустили, переведя на домашний арест. А на третий день его вызвал в наркомат внутренних дел один из руководящих работников. Для совершенно неожиданного и, как выяснилось позже, сугубо конфиденциального разговора.