– Братец, ты когда-нибудь такое видел?
– Нет. Никогда, – признался Арсений. – Смотри, как быстро солнце заходит. На грейпфрут похоже, а в Варанаси было похоже на апельсин.
– Солнце похоже на солнце, а все остальное на рекламу крема от загара. Ладно, давай выпьем.
– Эх, Кашкет, Кашкет – ты материалист и скептик!
Мы отхлебнули по глотку рома из бутылки.
– Господи! До чего приятный напиток! Мне осточертел виски «McDowell’s» и твой джин. Я не материалист, а загрубевший романтик и фаталист. И, вообще, нельзя клеймить друга такими вульгарными клише, я же не называю тебя мнительным нытиком.
– Я не нытик, – обиделся Арсений и, подумав, добавил, – и я не мнительный!
– Да черт с тобой! – ответил я. – Давай за твой грейпфрут!
Опускаясь к горизонту, солнце становится розовым, ветер шелестит листьями пальм, шумит океан, выбрасывая на песок мелких крабов, которые сразу спешат обратно.
Когда солнечный диск скрылся в океане, Арсений беспомощно растянулся на песке, а я, завидев рыбаков у лодок, отправился к ним.
Трудно было себе представить, что шестьдесят два часа восемнадцать минут назад мы прыгнули в вагон, добрались до Пуны, а потом бились головой о потолок рейсового автобуса, и мыкались по Панаджи, изнывая от жары. И все то прекрасное и заманчивое, что нас сейчас окружало, не могло влить ни сил, ни эмоций. Мы безумно устали и словно впали в подобие анабиоза.
Просыпаемся в полном беспамятстве относительно вчерашнего вечера, за исключением заката – это последнее, что помним – красное солнце, падающее в океан. Я где-то оставил свои шлепанцы, Арсений вернулся в одной сандалии, утеряна сумка с ромом, сигаретами, фризби и, главное, ключами от мопедов, на которых прокатились всего один раз. На кой черт он взял их с собой?
Напрягаю память… Дошел до лодок…. их было много… Возле одной остановился… рядом никого не было… я решил дождаться рыбаков в лодке, перелез через борт и… мгновенно уснул. Было холодно, и я накрылся сетями, в которых запутался, чуть не оторвав мизинец на ноге – точно, вот он, красный и опухший! Почему никто не взял сумку?
Грейпфрут
Бежим к берегу – ни сумки, ни бутылки рома, зато неподалеку валяются мои шлепанцы, в роще нашли сандалию Арсения.
Опечаленные, мы побрели в сторону дома и наткнулись на рыбаков, которые молча протянули нам знакомую сумку со всем содержимым. Радость чередуется восхищением перед добродетельностью местных рыбаков. Арсений несколько меняет свое скептическое отношение к туземцам.
* * *
Океан, пляж, завтрак из папайи и бананов – хорошее утро.
В целях экономии решили готовить сами. Я был не совсем согласен с тезисом Арсения: «С едой можно не париться, раз есть бананы и алкоголь!», и выпросил у Мануэля – хозяина бунгало, горелку. Мануэль – худосочный туземец с кривыми ногами, не говорит по-английски, ходит в дранной майке-алкашке, гоняет у нас под окнами стаю мелких черных свиней, варит feni и сам его пьет.
На примусе, как известно, можно приготовить все, что угодно, оставалось дело за посудой. Алюминиевые кастрюли, ложки и тарелки продают на килограммы. Купили два килограмма посуды.
На рынке, где продают всякую морскую живность, обложенную льдом, мы купили мидий. На вопрос «почем мидии?», старушка индуска ткнула кривым пальцем в кучку, прошепелявив: «двадцать рупий», и отвлеклась на другого покупателя. Тут я схитрил, быстро вынув еще штук десять мидий из стоящего рядом таза, доложил их в кучку, сказав: «Берем!». Старушка, не взглянув на выросшую пирамидку, ловко сложила ее в кулек. Правда, дома обнаружилось, что содержимого всех ракушек хватило всего на две столовые ложки.
Мануэль не соврал и все-таки притащил керосинку. Увидев это замасленное и черное от копоти устройство с ручным насосом для нагнетания керосина, уж очень простое для применения, я растерялся и сказал Арсению:
– Я это поджигать не буду – боюсь, спалим бунгало, если не всю рощу с Арамболем.
– Я буду. Все просто! – бодро сказал Арсений. – С тебя готовка рагу!
Когда я зашел внутрь бунгало, то услышал сначала, как Арсений чиркает зажигалкой и дергает ручку нагнетателя, а потом что-то похожее на хлопок и громкое, протяжное матерное слово. Я выбежал.
Горелка, вместе с кастрюлей и мидиями, полыхала как вечный огонь в Александровском саду, а крыша веранды, выложенная пальмовыми листьями, чернела и готова была вспыхнуть.
– Туши, идиот! – крикнул я.
– Сам идиот! – крикнул Арсений, но все-таки схватился за бутылку с водой…Я хотел остановить его, но было поздно – Арсений плеснул водой на горелку, и пламя мгновенно увеличилось до размеров пизанской башни, обдав меня жаркой волной и шипящими брызгами. Арсений выкрикнул что-то нечленораздельное, взвизгнул и схватился за свои шорты, которые сушились на веревке, но тут, слава Шиве! прибежал Мануэль и еще полдеревни.
После ужина, состоявшего в основном из горелых мидий, уселись за шахматы, попивая фени. Окончив партию, Арсений невозмутимо прилип к матрасу и принялся то ли за книгу, то ли за дневник, а я отправился на пляж ловить крабов.
Со стороны, должно быть, я выглядел полным придурком. Поначалу я носился за мелкими крабиками, высвечивая линию прибоя лучом фонаря. Главное – не выпустить краба из пучка света. Бегают они очень быстро и ловко. За час я поймал всего восемь штук. Потом принялся за норы в песке – там крабы оказались крупнее, примерно с кулак. Надо признать, что закапываются они также ловко, как и бегают. К трем часам ночи в сумке копошилось двенадцать штук беспозвоночных, четверо из которых были приличных для позднего ужина размеров, но как только я разжег костер и открыл сумку, все они ринулись наутек, и большей части удалось скрыться, остальных я безжалостно съел.
* * *
Сейчас около двенадцати ночи. Кашкет, изрядно глотнув местного feni, который нам любезно впарил Мануэль, отправился на пляж проситься к рыбакам в лодку – видимо, он еще не оставил идею отправиться с ними в море.
Спать не хочется, и я валяюсь на матраце посреди нашей хибары, наблюдая за ночной жизнью насекомых. Жук, напоминающий большого таракана, благополучно миновав мой матрац, зарылся в кучку песка в углу; крупный ночной мотылек приклеился к синей стене возле лампочки. Комары и мошки были отравлены зеленой спиралью, купленной еще в Варанаси, а теперь курящейся на полу.
Заверещал сверчок, прерываемый мелодией «Cake».
Особенных событий не произошло, если не считать проблемы с керосиновым примусом, когда мы чуть не спалили дом, и того что, возвращаясь с рынка, я, по-моему, задавил кота…
Утром сидя в кафешке на пляже, попивая невкусный lassi и докуривая косяк, наблюдали за двумя престарелыми пе́тусами. Один был в красных стрингах, другой, сухой как Iggi Pop, с выцветшей татушкой на плече! Они, как дети, бегали по песку и играли в пляжный теннис. Тот, что в стрингах, после каждого удачного удара хлопал ракеткой по попе, а Iggi повиливал ею в разные стороны.
Допив lassi, отправились к пресному озеру за горой. Озеро! Слишком громко сказано – оно оказалось небольшим заливчиком, похожим на те, что остаются после схода большой воды или отлива. Там уже барахталось кверху попой несколько нудистов, и нам пришлось покинуть сей райский оазис и вернуться домой.
Последнее время мы озадачены поиском нового жилья и попыткой сбыть наши мопеды в обмен на более новые и дешевые – звучит утопически, но мы не теряем надежды!
Вернулся Кашкет, рассказал, что рыбаков опять не нашел, зато встретил каких-то нариков с бутылкой воды, блуждавших по пальмовой роще в поисках party. Взял мою красную сумку, перебросил через плечо и снова ушел, сказал: «Гулять».
От деревянного стола падает забавная тень на синюю стену, ломаясь при переходе на пол. Тишина! Покой!
Между верхушками пальм таращатся звезды. Все вокруг, кажется, уже дрыхнут, однако мне спать не хочется. Пожалуй, я так могу еще сто страниц исписать всякой ерундой, вот меня прервал муравей, заползающий под страницу – извлекаю мерзавца – ать!
Выходил покурить, вернулся – на подушке сидит сколопендра, одновременно смахивающая на муравья и гигантского таракана, величиной чуть больше спичечного коробка. Воевал с ней минут десять, сначала думал взять в плен, но в итоге казнил, причем на прощанье она издала такой пронзительный писк, из-за чего все это запахло убийством. Еще эта дрянь долго не хотела погибать, пришлось давить изо всех сил пластиковой бутылкой! Теперь будет мне снится.
Надо заканчивать эти ночные посиделки, гасить свет, а то набьется сюда всякой нечисти – выкуривай их потом всю ночь!
У Кашкета, правда, свое оружие – уговорил бутылку feni перед сном, а потом хоть тараканьи бега у него на лице устраивай – все равно не проснется.
Продолжаю сидеть на веранде. В темноте трещат сверчки, из дома плывут звуки «Blur», прошел какой-то мужик с фонарем, запах керосина все еще напоминает о сегодняшней аварии, под скамейкой клан муравьев дожирает трупик убитой мною твари, скоро от нее и следа не останется. Еще один пострадавший – летающий таракан – с третьей попытки был прихлопнут моим кожаным шлепанцем.
За картонными коробками, из под пива «Bello-Goa», раздаются слепые тычки – чую, предстоит очередная схватка. Что-то затрещало в кустах – не пойму, что?! За коробками явно затаился кто-то покрупней казненной сколопендры, звуки довольно громкие. Мимо веранды, похрюкивая, проходит свинья. Неоновый фонарь освещает снизу часть пальмовой кроны, макушка ее утопает в темноте ночного неба. Все вокруг тихо за исключением местной фауны. Звуков стало больше и, кажется, настало время перебираться внутрь бунгало, где, наверняка, придется опять лишить жизни какую-нибудь букашку.
Эх, а спать все не хочется! Черт, это Кашкет, похоже, заразил меня своей трезвой нетрезвостью, а сам учесал куда-то.
Эге! Залаяли собаки – кто-то идет. Пустота! Курить охота, а сигарет нет.
Напряжение растет! Хочется уж написать: «Вот и Кашкет», а этого оболтуса все нет! Где, интересно, он шляется темной ночью в прибрежной индийской деревушке?
Лодки
Резко перестала летать всякая ночная тварь!
Пойду, поищу сигарету… выкурю, пожалуй, одну «беломорину» из пачки, припасенной для дела! Мммм-дааа, «Беломорканал, Петербург 105» гласит отрадная надпись на мундштуке! А что? – не хуже местного курева, надо заметить!
Да где ж он шляется?!
Кстати, тут, напротив нас, живет дед – забавный персонаж, я вам скажу. Дымит гашиш без остановки. Я с утра еще и глаз не продрал, выхожу на веранду чистить зубы, а он уже во всеоружии – с косяком и газетой сидит у себя на веранде в красном пластиковом кресле. Так и проводит целый день, ни с кем не разговаривает, правда, никто у него ничего и не спрашивает. Он только наклоняет голову в знак приветствия, когда с ним здороваешься. Был тут у него один дружбан – молодой израильтянин. Они одно время вместе так сидели, да вчера он съехал. Внешне дед смахивает на Сократа, на вид ему можно дать лет семьдесят с копейками.
Вот мимо проехал на мотоцикле незнакомый белый в оранжевой майке. Дверной косяк снова облеплен парой экземпляров местной нечисти, «беломор» потух, «Blur» играет, спать неохота, Кашкета все нет.
Тишина.
Пожалуй, глотну остатки feni… Самогонный вкус и запах заставляют поморщиться… бе…
На коробке из под пива «Bello-Goa» изображены девушка-островитянка в цветастой юбке и усатый мужик с гитарой в руках, похожий на господина Леонсио из древнего сериала «Рабыня Изаура». Позади них океан с оранжевым солнцем, два черных силуэта пальм и край одноэтажного домика с торчащей скалой. Довольно правдоподобный штамп, иллюстрирующий местный колорит.
Здорово, я вам скажу, сидеть теплой ночью, попивая местный алкоголь, под доносящийся шум океана, в шортах и майке, уложив загорелые ноги на перила веранды, – чувствуешь себя плантатором, и уж точно матерым путешественником. Сознание рисует долгие дни такой жизни, и это наполняет все внутри беспечностью и спокойствием.
Сейчас я совершенно не могу представить себя в Москве, в городской обстановке. Далекими кажутся даже те дни в Дели и Варанаси. Но, несмотря на все преимущества местной жизни, я уже скучаю по этому удивительному месту – Бенаресу!
Заиграл Bob, стало еще тише и блаженней. «Comin-in, comin-in-comin-in from the cold… la la la…» Еще одна папироса напросилась на кремирование.
«5 рупий скидка», – написано на семилитровой бутылке питьевой воды.
«Pimper's paradise… la la la…»
Bob the best!!! Нахлынули воспоминания о деревне. Наверное, потому, что так прекрасно мне бывает только там. Вообще, я бы легко променял все это на родной покосившийся дом в заброшенной костромской деревушке. Конечно, здесь все ощущения другие, нежели в деревне, но, в общем, истоки их те же! Интересно будет махнуть в деревню после Индии – такой контраст и вместе с тем нечто общее! Наверное, некоторые вещи в деревне, на которые я прежде смотрел вскользь, будут чувствоваться сильнее после Индии.
Интересно, какой канал TV сейчас смотрит Митяй?!
Утро
Индия!!!
Замечательная страна!!! Она действительно способна изменить взгляд на мир, кем бы ты ни был. Забавно, но здесь ощущаешь себя далеко в истории.
Кашкет, должно быть, и вправду уплыл в ночь с рыбаками, – вернется без креветок – уши надеру!
Ого, крысы! Штуки три пробежали по балке под потолком и скрылись в стропилах крыши.
Зеваю – хороший знак, может, пора!? Посижу еще чуток. Стрекотание сверчка слилось с отдаленным звуком мопеда, истошно залаяли собаки, – должно быть, Кашкет!
Глупые твари – брешут понапрасну!
«Tu tu tu… could you be lo-o-ved… na na na..».
Ну все, last belomor и спать.
* * *
В четыре утра я добрался до бунгало и рухнул спать. Напротив, попахивая жженым керосином, похрапывал Арсений.
Вечером следующего дня он не стал связываться с новой горелкой и мучиться бессонницей, а, глотнув feni, вместе со мной отправился на «Crab Hunting», вооружившись фонарем и фризби – дабы метким броском накрывать самых шустрых из крабов. Арсений соорудил некое подобие остроги, привязав нож к палке. Ловля началась успешно, правда, оружие Арсений использовал не совсем по назначению, он просто бегал по пляжу с фонарем и долбил каждого замеченного краба тупым концом палки, превратив острогу в дубинку. От удара крабы смирнели и затихали, но чаще разлетались на составляющие – лапки, клешни, панцирь. Когда Арсений увлекался, бешено колотя по песку своей дубинкой, мне приходилось убегать или отпрыгивать от него.
* * *
Не знаю, во сколько встал мой друг, я проснулся позже него, но когда я добрался до пляжа, Арсений уже принял на себя изрядную дозу ультрафиолета и стал розово-красным.
Устроившись в тени от лодки, достали шахматы и принялись лениво переставлять фигуры. Рядом никого не было, только изредка подходили тощие мальчуганы с охапкой всяких тряпок на голове, но мы тут же их отшивали.
– Посмотри, Кашкет! – шепнул Арсений. – Ишь, искусительница!
Мимо, вдоль кромки прибоя, пробегала миловидная девушка в одних лишь стрингах.
– М-да, сволочь! – сказал я. – Видит же, люди, изнуренные половым воздержанием! Ведь специально бегает тут, каналья!
– Думаешь? – спросил Арсений. – А откуда ей знать про наше половое воздержание?
– А ты оглядись! Вокруг нас что, гарем? И кто б, отдыхая с девками, стал бы играть в шахматы, лежа в драных шортах, с таким унылым видом, как у тебя. Мы даже на педиков не похожи…
– Да, наверное, так – согласился Арсений. – Никогда не понимал женщин! а ты?
– Я во всем все понимаю, – убедительно ответил я, – более или менее…
Арсений задумался, провожая жадным взглядом бегунью, я невольно присоединился к этому зрелищу.
– Кашкет, как думаешь, а чего они хотят?
– В смысле?
– В смысле, вообще, чего женщины хотят? Вот она, например? – спросил Арсений, кивнув в сторону удаляющихся стрингов.
– Не могу сказать, ибо женщины сами того не ведают…
– Ну, нет! Знают. Есть же меркантильные сучки всякие. Полным полно. Они уж знают, чего хотят! – возмутился Арсений.
– Если так, дружище, то меркантильная сучка, фифа московская – это не женщина, а образ жизни и глубокое заблуждение. Род заболевания, типа клептомании! – сказал я… – В общем-то, нормальная женщина хочет только семью, детей, спокойствия, еще красивую свадьбу, зависть родственников и подруг, любовь до гроба и смерть с суженым в один день. Ну, иногда, мечтает о паре любовников-поклонников. И крепких тылов – в смысле денег, конечно.
– Да ладно, так банально? Не верю! – запротестовал Арсений.
– Так! Только так никогда не получается.
– Почему?
– Потому что правда жизни!
– Слушай, а наши подруги нас дождутся? – вдруг спросил Арсений.
– Меня точно никто не ждет, – не задумываясь, ответил я. – Вокруг женщин пустого места не бывает. Думаю, тебя тоже никто не ждет.
– Черт, настроение испортил! – сказал Арсений, – Кашкет, ну вот почему эти нежные создания, о которых мы все время думаем, оказываются такими вероломными?
Я перевернулся на спину, закрыл глаза и начал разглагольствовать:
– Насчет «нежных», братец, у меня сильные сомнения, а по поводу вероломства – это, наверное, что-то вроде врожденной привычки.
– Это что, опять правда жизни? Предательская действительность или капризы природы?!
– И то, и другое. Ну вот, если например женщина ошибается, и мужчина также ошибается, и говорит, что дважды два пять, то женщина ошибется по-другому, и скажет, что дважды два не пять, ни шесть, а блин на постном масле… Одним словом, выходит либо гадость, либо радость, но всегда нечаянно и всегда некстати. В любом случае, понять, а тем более объяснить их поступки мы никак не сможем.
Арсений громко вздохнул.
– Да, с этим точно не поспоришь! Ну, вот чего я понять не могу, так это, к примеру: живет с тобой подруга; говорит тебе каждый день, что любит, а в один прекрасный момент – раз, и нет ее! Они что, совсем ничего близко к сердцу не принимают, или врут так ловко? У них, что, совсем ничего святого не осталось, кроме своих меркантильных интересов? Просто диву даешься, насколько эти девки бывают меркантильны: они ж с одинаковой увлеченностью говорят про любовь и трещат про шмотки!!!
Я повернулся к Арсению и заулыбался:
– М-да, животрепещущий вопрос задел, судя по всему. Чего далеко ходить – и с тобой подруга жила, да ушла…
Арсений не стал дальше слушать и перебил:
– Слушай, мне кажется есть женщины, относящиеся к людям, как к вещам каким-то, не хотел бы на такую нарваться.
– Ну, не только женщины такие бывают. К тому же у тебя восемь из десяти шансов на такую глаз положить, а там пошло-поехало, не успел оглянуться – опять один; с депрессией, апатией и желанием смыться подальше. Однако и это проходит.
– Что, желание смыться подальше?
– Нет, депрессия проходит!
– Да все проходит! Жизнь, блин, проходит, нам уж скоро тридцатник, а мы все в иллюзиях и мечтах! Вот у них все совсем иначе, сидит сейчас какая-нибудь фифа в Москве да рот не закрывает. А послушать только, о чем она толкует; про шмотки, про деньги, про свои крашенные ногти, про свой телефон, про всякую чепуху, про себя. Живет, ничего кроме себя не видит, да еще с претензией на любовь! А какой-нибудь прекрасный юноша в нее влюблен и ночей не спит, чтоб потом с ним сыграли злую шутку! А мужики всё верят в сказки – я верю.
– Эге, Арсений! Молодец – верь. Я б тоже верить хотел, вот только не получается. Проблема в том, что мне и с женщиной хорошо, и без нее, то есть, другими словами и так плохо, и сяк плохо. Как всякая дилемма в жизни – ничего путного не придумаешь. А если так дальше рассуждать, то выйдет, что и все мужики, по определению – «козлы», а бабы – «суки». Значит, надо искать исключения, потому что я, например, себя за «козла» точно не держу.
– А какой козел держит?!!!
– Идиот! Чтоб тебе самая меркантильная фифа в душу запала. Чтоб ты с ней каждый четверг в Миксе «кислую» щелкал!
– Ща подеремся!!!
– Во! Вишь, че бабы с мужиками творят!
– Смотри, она опять бежит! Загорелые…части…..тела….Нельзя так издеваться!
– Мне папа говорил: «Никогда не бегай за троллейбусами и за женщинами – все равно не догонишь», а мама, что «жизнь одна, а женщин много». Пусть бежит!
Вечером, сидя на веранде нашего бунгало и допивая остатки фени, Арсений признался:
– У меня сейчас такой период, много о них думаю.
– А когда у тебя такого периода не было?
– Когда я не лежу, блин, в драных портках под пальмой с тремя месяцами одиночества в запасе.
– Действительно, еще три месяца, я даже не сообразил сразу. Черт, еще три месяца? Неправдоподобно звучит… что делать будем?
– Есть два варианта, – с готовностью ответил Арсений, – запереться в ванной наедине с собой или найти свободную женщину, способную понять комбинацию слов «взаимовыгодные условия»!
– Рукоблудство – позор! Есть третий вариант – воздержание! Звучит уныло, конечно, но как найти «понимающую» и готовую на «взаимовыгодные условия», я тоже не представляю. У тебя же нет словаря иврита в кармане или Энфилда с хромированным рулем у фазенды?
– Что-то ты не оставил им большого выбора, может, и на Pulsar клюнут? Разговорник мне не нужен: Sex – international language. И вообще, гораздо приятней не знать, о чем они говорят!
– Ага, только надо не слушать, а самому лапшу на уши вешать! Или ты на языке жестов будешь свои потребности изъяснять. Таким методом на тебя только упитанная нимфоманка клюнет, и то после очередного фалафеля!
– Че ты пристал к израильтянам!? Ну фалафели, ну с картошкой – люди-то хорошие, веселые. Потом, зачем объяснять такие жесты – все и так ясно: мужчину тянет к женщине, и наоборот, – Арсений пригубил вонючий feni и продолжил, – чувствуешь, здесь все пропитано запахом любви, он разноситься на многие километры вокруг, им пропитаны листья этих пальм и шторы этих окон!!!
– Ты хоть себя слышал? Запах!? Шторы!? Фалафели!? Знаешь, как Миша Ухов в деревне говорит: «….А что баба? Захотел бабу – иду дрова колоть!», вот иди и помоги Мануэлю кучу говна возле бунгало разгрести! Хоть польза будет!
– Ты бросай эти восточные штучки, Мише Ухову скоро на пенсию, а без дров в деревне замерзнешь!
– Не хочешь Мануэлю помогать, так и скажи!
– Не можешь ничего придумать – так не философствуй! И, вообще, почему весь наш разговор опять перерос в разбирательства?!
– Потому что твое половое воздержание, Арсений, переросло в агрессию! А придумать можно все, что угодно, хоть «продажную любовь», только с твоей мнительностью подобная затея приведет к неизбежным последствиям, а именно, к поискам КВД!
– Только подумать! Арсений теперь в центре внимания! Ты, дружище, видимо, все спокойно переживаешь или, может, я чего-то не знаю?
– Чего ж ты можешь не знать, когда мы друг другу сутки напролет глаза мозолим – удивительно, что я тебя еще не удушил! А переживать мне нечего – я молод, чертовски привлекателен и, в принципе, есть возможность заманить женщину на костерок с бананами и ромом!
– Ты, Кашкет, чертовски самонадеян! В нашей ситуации – это плюс!
– Возможно, черт побери! Только в нашей ситуации, со всеми плюсами и минусами, остается два варианта, либо фалафели, либо … позор!
– Антисемит и рукоблуд!
– Мстительный извращенец!
– Какой же я извращенец?! Клевета! Я просто злобный романтик!
– Злобный извращенец, а потом уже романтик: «…Запах любви в шторах окон!». А за окнами Мануэль и его свиньи!
– Ты начисто лишен воображения и романтики, если решил, что я имел в виду наши шторы…
– Ты начисто лишен практического понимания смысла жизни, если решил, что, болтая со мной о подобных материях, за углом появится та красотка с пляжа и кинется тебе в объятия!
* * *
Сегодня понедельник, и по нашим, принятым с недавнего времени распорядкам, это означает разгрузочный день, то есть питаемся исключительно фруктами. Во-первых, это позволяет экономить, во-вторых, по словам Арсения, укрепляет здоровье, в-третьих, это хоть как-то позволяет ориентироваться во времени. Поэтому, когда я целый день вместо нормальной еды ем фрукты – это значит, что сегодня начало новой недели и, придется ехать на рынок за бананами и папайей, которую в совершенно диких количествах истребляет мой друг.
Наконец-то что-то стало на свои места: мы решили остаться там, куда изначально вселились, в принципе тут неплохо, пальмовая роща подходит к самой веранде, пляж в двухстах метрах и большое бунгало с черепичной крышей и просторной верандой. И наконец-то съездили в Чапору, где наш друг, Шульц, подмутил нам пару модных, абсолютно новых мопеда «Honda Аctiva». Заценили русский ресторан «Баба Яга» – обычная индийская клоака, только на стенах висит несколько плакатов совковых времен, связка бубликов, а повариха сказала мне: «А ну-ка, подвинься, дорогой!», когда я встал в дверях, a пара русских, местных друзей Шульца, оба чем-то обглюченные, лакомились сырниками.
По пути в Чапору, на арамбольской автобусной остановке видели мертвого индуса, он лежал, прислонившись к стене в неестественной позе. Вокруг шла обычная жизнь, кто-то покупал бананы, кто-то смеялся, кто-то пил утренний чай; мертвеца никто не замечал, как будто его там и не было.
Вечером нам рассказали, что накануне был какой-то местный праздник и этот индус напился – сердце бедняги не выдержало обратной дороги по жаре, и он упал замертво, не дождавшись автобуса.
За нашей дверью несколько туземцев под командованием кривоногого Мануэля строят спроектированный нами тент из бамбука. Работа кипит – то и дело слышны суетливые команды Мануэля рабочим.
Этот сухой черный туземец, уроженец здешних мест, небольшого роста с короткими курчавыми, наполовину седыми волосами, неизменно в своей потертой до дыр грязной майке-алкашке, в засаленных шортах, по-английски все-таки говорит. Но вместо «I» употребляет «My», что в русском эквиваленте означало бы не «Я», а «Моя». Еще он знает три-четыре выражения, наиболее употребляемое из которых «My happy».
На днях мы ему сказали, что неплохо бы убрать кучу мусора перед нашей верандой, в которой нежатся свиньи. И, вообще, расчистить чуть-чуть территорию. Потом было бы кстати установить тут тент из бамбука, поставить стулья, столики и развесить гамаки, и тогда все смогут проводить здесь райское время в часы сиесты. А главное, будет красиво, и туристы потянутся сюда рекой, и бунгало можно будет сдавать дороже.
Последнее его убедило окончательно. Мануэль загорелся этой идеей, и вот уже три дня здесь бурлит работа. Мы уже жалеем, что рассказали ему все это, так как куча не была убрана, а просто переехала на три метра дальше, а туземцы воздвигают какое-то аляповатое сооружение из пальмовых бревен, грозящее развалиться прежде, чем закроет нам остатки вида на пальмовую рощу.
Monsoon
Сегодня, как я уже говорил, начался разгрузочный день. Но, поразмыслив и как следует проголодавшись, передумали. И в данный момент я разделываю курицу, еще пятнадцать минут назад топтавшую песок двора. За ней Арсению пришлось съездить на небольшую куриную ферму. Вернувшись, с восторженном видом он сказал мне: «Дружище, какой это кайф нестись на мотике по петляющей дорожке, обсаженной пальмами! За океаном рдеет закат, в ушах играет музыка. Мимо проносятся пустынные пляжи, сверкает океан в лучах заходящего солнца, покрытый синей дымкой у самого горизонта, в лицо бьет теплый воздух и лучи вечернего солнца, очки делают все четким и контрастным. Можно позволить себе даже чуток порокерить!». «Ты что, покурил перед выездом?». «Ага». «В общем, это ничего не меняет».
До позднего вечера мы пировали на пляже. Лежали на песке возле костра и, слушая шум океана, смотрели на непривычное звездное небо – созвездие Кассиопеи буквой «W» здесь перевернуто как-то вбок и вкривь, так что надо еще его отыскать, а само небо кажется намного ближе.
* * *
Незаметно подкрался канун католического рождества. Поэтому нам пришлось съездить на Flea Market, для меня это подвиг – я ненавижу рынки. Но надо было облагораживать грязное бунгало Мануэля, раз уж мы решили провести в нем еще больше месяца.
Fleа Market – самое не подходящее место для покупок, на котором отовариваются все туристы, в том числе и отечественные, отчего он имеет некоторое сходство с «Черкизовским». Огромное пространство возле берега, неподалеку от Анджуны, уставлено палатками, и подъезжая к этому рынку, кажется, что едешь вдоль лагеря албанских беженцев.
Между рядами с сувенирами, тряпками, одеждой и прочим толкаются туристы и такое же количество свободных торгашей, которые подбегают и принимаются стучать в таблы непосредственно рядом с вашими ушами, покрикивая: «Cheap, my friend! Verrrrry cheap!» То же самое проделывают продавцы дудочек и прочих музыкальных псевдоинструментов. Помимо этого ходят какие-то мужики – показывают на уши, потом хватаются за одно ухо, засовывают в него палочку, а, высунув, демонстрируют неимоверное количество ушной серы, потом требуют деньги… Иногда они гордо показывают документ, похожий на водительские права, на котором обозначено, что это не просто какой-нибудь Абу из Мапусы, а профессиональный, лицензированный «Доставатель ушной серы». Высматривая товары, приходится все время материться на продавцов тамтамов и мальчишек, которые то и дело норовят протереть резиновые шлепанцы черным гуталином.
С неимоверным усилием воли я таскался по пространствам рынка, периодически вздрагивая от таких фраз: «Мань, глянь! Глянь, какие шортенции, а? Возьмем, а Мань?», на что Маня, упитанная хохлушка лет под сорок, кричала: «Ах, шорты! Ты ребенку плавки смотри, дурак!».
Все отечественные туристы мужского пола ходят по «маркету» с неизменной бутылкой пива. Индийцев, по привычке, называют «чурками» или «неграми». Еще они привнесли сюда обычай из Турции одевать несколько маек или шорт на себя, расплачиваясь только за один экземпляр. Их привозят тоннами на автобусах, выгружают, а через пару часов загружают обратно, поэтому они перекрикиваются между рядами, обнаружив что-нибудь «экзотическое», и всегда очень суетливо бегают. И все же мы купили два гамака и три тряпки, чтобы задрапировать стены бунгало.
Мы спешно отправились в Чапору, где встретились с Шульцем. Он жил неподалеку на задворках обычного лысого бетонного поселка с черепичными крышами. В доме было три комнаты, стеклянный стол, которым гордился Шульц, и телевизор с кучей кабельных каналов. Я немедленно залип у телека, бесконечно терзая пульт. Пришел Нияз и засел за рисование афиш на мятом ватмане для оформления утреннего меню «Бабы Яги». Арсений пытался выяснить, что с тусами в рождественскую ночь. Шульц рассказал, что готовятся несколько party, но никакой организованной тусовки не предвидится. Все будут просто ездить с одного party на другое в поисках наркотиков, а потом будут «угорать». Нас такая перспектива не обрадовала, и мы двинули назад в тихий Арамболь, уже зная, что ни на какие party «угорать» не поедем.
В Арамболе, сидя за прекрасным ужином и наблюдая, как солнце падало в рубиновый стакан с портвейном, мы повстречали Аркашу из Челябинска, с которым случайно познакомились месяца два назад на Бигали Тола в Варанаси.
Это был долговязый парень лет тридцати, в образе которого просматривался отпечаток сильного влияния кришнаитов. Он второй раз в Индии, а в первый, как выяснилось, действительно мотался с сектантами по ашрамам. Но, как выражался он сам, «сейчас слез». Больше Аркаша кришнаитом себя не считал, однако часто экспериментировал с галлюциногенами. Поэтому я не удивился, когда вместо полноценного ответа услышал невнятное бурчание. Спустя несколько минут он нас признал и присоединился к трапезе.
Аркадий был крайне удивлен, узнав, что сегодня рождество, по его расчетам оно должно было быть через пару дней. Просидев в ресторанчике до темноты, отправились к нему. Прикончив остатки нашего непальского гаша, отведали его травы и выпили по стаканчику рома.
Потом решили пойти в недавно отстроенный русский бар под названием «Butterfly». Когда мы вышли за стены жилища, Арсений понял, что чертовски нетрезв и, ориентируясь лишь на мелькающие впереди пятки Аркадия, кое-как добрел до этого места.
«Butterfly» – огромный шатер из парусины, внутри от потолка спускались полосы полупрозрачной ткани, прижатые к песку бамбуковыми палками. Несколько таких полос, образовывали комнатки-купе, где лежали полосатые матрасы, забавно мерцая в флюоресцентном свете. Играл «chillout music».
Отправились за Аркадием в одно из таких купе, где сидело уже пять человек – три парня и две девушки. Девицы осведомились у Аркадия, кто мы такие и что – типа «нерусских нам здесь не надо», но, признав соотечественников, сказали: «Ласково просимо», отправив, тем не менее, в другую комнатку. Нам это не понравилось. В Индии, где все счастливы и доброжелательны, где каждый новый человек тебе друг и брат, где белые люди по-приятельски здороваются с тобой на улице, такой прием могут оказать только русские. Эти, однако, оказались белорусами. Просидев перед пустым столом в пустом клубе с добрых полчаса, нас известили, что тут и вход платный, и что, мол, с каждого по двести рупий, тогда и бар на халяву. Алкоголь в бар еще не завезли, а кухню еще не построили – что можно было взять в баре бесплатно кроме минералки, для меня осталось загадкой!
«Мы, пожалуй, пойдем», – сказал Арсений, и тогда нам предложили остаться за сто рупий. Оставив Аркашу заложником в белорусском плену, мы послали всю эту жадную, негостеприимную компашку и отправились на пляж.
Тут было намного приятней – шум океана, темнота, ни души вокруг, на горизонте линией огней светятся рыбацкие кораблики, справа вдали мерцают огоньки центра Арамболя, небо усыпано звездами.
Закат
Мы шатались по пляжу, пока наконец, не набрели на какое-то одинокое бамбуковое кафе, тускло освещенное голой лампочкой – еще одна жалкая попытка туземцев организовать свой бизнес, разумеется, нелегальный. Арсения прибило поесть и, взглянув на цены, он решил все же попробовать, что же такое этот «Russian salad», заказав еще чапати с сыром и чесноком. Я довольствовался ромом и рассчитывал на кусочничество. Не прошло и двух часов, как ему принесли то и другое. Салат представлял собой возвышающуюся на дне тарелки кучку рубленой капусты с кусочком морковки, прикрытой четвертинками очищенного грязными пальцами вареного яйца.
Проходя мимо перетяжки, призванной рекламировать «Butterfly», я презрительно поморщился, дав себе слово больше там не появляться. В этот момент у Арсения начались приступы змеефобии, ему стало казаться, что весь пляж просто кишит змеями. Он принялся высоко поднимать ноги и шуметь, дабы отпугнуть мнимую нечисть подальше. Выглядело это забавно, его, вдобавок ко всем движениям, еще и штормило. Таким образом, Арсений домаршеровал до бунгало и умудрился взгромоздиться на мопед. Спустя пятнадцать минут мы сидели в непальской кафешке, ожидая chowmin с морепродуктами, и cheese naan, в толщине и качестве которого я был уверен.
Отправив все вышеперечисленное в желудок, я почувствовал себя на пике обжорства. Погрузив распухшие, как шар, животы на скутеры, вернулись домой, где перед сном поклялись друг другу, что больше никогда не будем есть в ресторанах в таком количестве.
* * *
Не помню, что было утром, но, наверное, как всегда Арсений ходил купаться и дымил гашиш, грел опухшее пузо и, подозреваю, даже бегал вдоль пляжа, чтобы от него избавиться, а я тем временем досматривал сны, убивая кого-то в страшных сражениях. Сны у меня всегда отдают криминалом. Вернувшись с пляжа, Арсений сообщил, что у него похмельный синдром.
Ближе к полудню на своих кривых и тонких ногах приковылял Мануэль. Он еще с самого нашего приезда обещал свинину, от которой, конечно, я не мог отказаться. Шли дни, но мяса не было, а на все вопросы относительно оного Мануэль, качая головой, как болванчик из табакерки, отвечал одним словом – «тумороу».
Абу
На этот раз Мануэль принес добрые вести – свинья заколота! Но для получения заветного килограмма нам надо ему помочь – съездить к знакомому, прихватив еще и его друга, Абу. Пока на языке жестов и двух английских слов «My» и «Go» Мануэль пытался нам это объяснить, я заметил бегущего к нам индуса с круглым животиком, в очках и семейках, вооруженного кривыми страшными ножами. Это и был Абу. Он так ловко поместился позади Арсения на мопеде, что порой мой друг был вынужден оглядываться, дабы удостовериться, не слетел ли Абу на одном из поворотов; но когда замечал отблеск засаленной линзы в несуразной оправе, успокаивался…
За моей спиной сидит Мануэль, одной рукой он держится за мое плечо, а в другой у него ножи разной длины и формы, больше похожие на орудия пытки. Он дышит перегаром от фени мне в шею и все время болтает. В зеркале заднего вида я наблюдаю страшную картину – явление красно-черной богини Кали. Красный Арсений в темных очках, с шевелюрой Сида Вишеса, с торчащими коленками, за ними торчат две темные коленки Абу, из шеи Арсения выросла плешиватая голова, черная как уголь, и в очках на «-12», с кривыми редкими зубами. На руле две руки, а из подмышек торчит еще пара со страшными изогнутыми лезвиями.
По дороге Арсений чуть не угодил под грузовик, Абу примолк, в отличие от Мануэля, который всю дорогу кричал, размахивая ножами за моей головой. Дорога спускается вниз к заливу, Мануэль взмахивает в миллиметре от моего уха своим тесаком и указывает на белый глинобитный домик.
У дома, под прибрежными пальмами, стояло человек пять полуголых туземцев, некоторые были одеты в майки-алкашки и обладали округлыми животиками. Они расположились вокруг кучи горящей соломы. Когда куча прогорела, под ней очутилась черная от копоти, довольно крупная свинка – «опаливали щетину», пояснил Кашкет.
Мануэль и Абу принялись соскребать со свиньи копоть, обнажая белую кожу. Тут мы искренне посетовали на то, что не прихватили с собой фотоаппарат.
Вот уже несколько туземцев держат ее за ноги вверх тормашками, а Мануэль вспарывает живот. Еще мгновение, – и Абу перевязывает ниткой желчный пузырь…
В этот момент нас любезно приглаcил в дом хозяин, тоже давний приятель Мануэля, похожий на Абу, да и на всех индусов вместе взятых. Поднявшись по каменным ступенькам и миновав веранду, мы очутились в довольно просторном холле. Около стены, выкрашенной в желтый цвет, стоял стол, накрытый клеенкой. Повсюду висели клетки с неугомонно чирикающими птичками. Из окон был виден залив, на столе стояла бутылка из-под знакомого виски «McDowels», замызганная до такой степени, что о марке напитка можно было догадаться только по характерной фигурной форме стекла. Внутри был feni. Нам было предложено, и мы не отказались. Закусили маринованным манго, один в один – соленый огурец. Затем всюду за нами по пятам следовал хозяин, неся два стула, бутылку и закуску. Вспомнив о скончавшемся бедолаге на остановке, я решил не злоупотреблять в такую жару, зато Кашкет старался за двоих.
На улице вся честная компания занималась вытаскиванием внутренностей. Под трупик были заботливо подложены переплетенные крест на крест сухие пальмовые листья. Вспоротую свинью подняли за передние лапы и как бы поставили на задние, при этом внутренности вывалились, и кровь хлынула рекой. Зрелище потрясающее – яркая, тропическая зелень, контрастно падающий свет, огромная, яркая лужа блестящей на солнце крови.
Опустошив тушку, перетащили ее ближе к дому и уложили на чистый пальмовый лист, потом Мануэль с Абу уселись на деревянные бруски и принялись рубить тушу в клочья. За этим действом с жадностью наблюдали хромая собачка и два плешивых кота, то и дело сующие свои усатые мордочки под руки и тут же получая по ним ножом. Непонятно, как вообще эти животные оставались живыми! Раз, сунувшись в кучку мяса, кот получил от Абу такой удар ножом по рыльцу, что я был уверен – животное вот-вот развалится надвое, как в кровавом боевике, что его голова съедет с шеи от бритвенного пореза. Но нет – ничего такого не случилось, и спустя пять минут неугомонное животное уже пыталось прорвать тылы со стороны Мануэля.
Мануэль рубил с плеча! Кости, хрящи и жилы летели во все стороны! Отрубив хвост и ловко раскромсав его на четыре кусочка, Мануэль так же ловко упрятал их себе за щеку и проглотил в момент ока, успев предложить нам. Кашкет было задумался, но здравый смысл победил.
Всего за каких-нибудь десять минут свинья была превращена в двадцать одну кучку готового продукта. Все части животного пошли в дело, выброшены были только четыре копыта, которые тут же стали предметом баталии между котами и собакой – победила последняя!
Лапы, череп, кости, ребра, глаза, челюсти – все было мелко порублено и аккуратно распределено между кучками. Я взглянул на одну из кучек – там лежал кусок, являющий собой белую десну с небом и единственным клыком, уцелевшим после молотилки. Мне стало интересно, для чего он вообще здесь нужен – в пищу его не употребить, на полку не поставить.
Началась дележка, и все вокруг оживились, даже животные прекратили свои набеги и, усевшись в стороне, терпеливо выжидали. Мануэль, тыча в кучки поочередно то грязным пальцем, то морщинистой пяткой, считал их количество. После первого подсчета было произведено еще пять, чтобы каждый из присутствующих был доволен. После этого принесли старые весы, больше похожие на музейный экспонат периода инквизиции. На правую тарелку положили килограммовую гирю, а на левую Мануэль шлепал по кучке, уравновешивая ее добавлением очередного позвонка или еще какого-нибудь несъедобного куска скелета животного.
Когда наконец все было подсчитано и проверено – не досчитались пятачка, обоих ушей и хвоста. Хвост съел Мануэль, в чем не замедлил признаться, уши списали на Абу, который при начале судебных разбирательств незаметно ретировался к заливу якобы помыть руки. Пятачок был съеден зубастым индусом, сыном хозяина.
В заключение все мясо разложили по пакетам и всей гурьбой ринулись в дом обмывать добычу.
Закат на заливе
* * *
Последний день уходящего года. Его начало мало чем отличается от остальных, скорее всего, и конец будет похож на другие.
На пляж сегодня опять выбросило несколько морских змей и рыбу-шар, метрах в пятидесяти от этого террариума, на песке валялся Арсений. Мы позавтракали, и я принялся за набоковский «Подвиг». Арсений взялся было за сборник Борхеса, но мгновенно уснул.
Новый год встретили сидя в океане с бутылкой рома, а на песке пылал новогодний костер из пальмовых листьев и обломков от рыбацких хижин.
Утром первого, с похмелья, мы решили выбираться из Индии на корабле – доехать до Бомбея, а там устроиться хоть помощником кока на любое судно.
Вечером встретились с нашим приятелем Юрой и его подругой Аней, которая работала на юге Гоа – внешне она походила на мерзкую, некультурную толстуху, а на деле оказалась доброй русской девушкой. Юрик развеял все наши планы относительно морского пути на Родину – дорого, долго и не получится. Аня, в свою очередь, предложила нам ехать через Пакистан и Афганистан на автобусах. И уже через пятнадцать минут Кашкет уговорил меня согласиться с предложением Анны. Я, конечно, считал эту затею безумством, но я также думал и насчет Индии, а вышло совсем не так, как я себе это представлял, кроме того – это еще одно путешествие, и это замечательно. И вряд ли я когда-нибудь специально соберусь колесить по Афганистану…
Ночь – индийская, южная ночь – вязкая, густая, липкая, наполненная звуками и шорохами. Во всех углах скреблись крысы, завывали кошки, стрекотали сотни кузнечиков, ползали пауки, тараканы, раздавались шлепающие звуки сколопендр, храп Кашкета – все это мешало мне заснуть. Я лежал на спине с фонарем в руке и думал…
В голову лезли эшелоны мыслей, то ли от выпитого рома, то ли от количества впечатлений. Я представлял наш переход через пакистанскую границу, схватки с талибами, наезд нашего автобуса на мину, обвал на горной дороге! Смертельная опасность подстерегала меня повсюду. Мысли о смерти решительно прогнали сон. Вскоре все слилось в один большой кошмар, и мне казалось, что я уже никогда не засну. Никогда я так не ждал рассвета. Наконец я все же заснул и проснулся довольно свежим, принял душ, приготовил омлет, и теперь сижу, покуривая bidi.
Ну, друг, Кашкет, что ты там строчишь строчку за строчкой? Все уже написано, и мы лишь создаем жалкую пародию, блеклые подобия ярких мыслей и ярких людей. Давай-ка лучше выпьем рома и перемоем кому-нибудь косточки.
* * *
Устроив солнцу продолжительную фото-сессию, я стал спускаться с горы к нашим мопедам. Ночь наступила почти мгновенно, сразу после того, как розовая полоска над горизонтом побледнела и исчезла. Арсений потерялся, и я прождал его около скутеров почти час. Вынырнув из кустов, он растерянно огляделся по сторонам и сообщил, что потерял ключ от своего мопеда. Я оставил его у скутеров и пошел на поиски ключа один. Но было темно, не помогала даже луна, я вернулся ни с чем. Замаскировав скутер, поехали домой, где немедленно выпили рому за успешные утренние поиски.
На запах рома к веранде подошел Мануэль, он был вдрызг пьян. Изъясняясь тремя словами, повторяя свое неизменное «my happy», он упоминал какие-то деньги, отмахивался и, называя нас своими сыновьями, стал дергать Арсения за щеку и нежно пожимать его ступню вместо руки. Его дочь смущенно стояла рядом, не зная, что делать, и только хихикала, когда Мануэль в очередной раз пытался выразить свою любовь к нам.
Проснувшись, сразу двинулись в сторону горы. Спешить нужно было по одной простой причине: на этом холме пасли коров, а, учитывая соблазнительный зеленый цвет шнура, на котором висел ключ, скудную растительность и полную всеядность местных коров, шанс того, что они сожрут ключ прежде, чем мы его обнаружим, был крайне велик. Задача казалась легкой. Кашкет все время приводил пример из фильма «В августе 44-го» и говорил: «Ну раз они там огурец в лесу отыскали, то кислотный ключ на лысой горе мы уж точно найдем».
В течение трех часов лазили по всему склону горы, сверяясь с вчерашними фотографиями местности и определяя по ним, когда шнура, торчащего из моих штанин, не стало видно на фотках, но все было напрасно – вокруг ходили молчаливые коровы и поедали траву – опоздали! Ждать, когда ключ выпадет из коровы естественным путем, не имело смысла – их насчитывалось более двадцати голов, и осматривать каждую оставленную ими лепешку казалось малопривлекательным и утомительным занятием. Поэтому я отправился в Чапору, чтобы сделать копию.
За изготовление нового ключа я отдал двести рупий, а это почти три акульих стейка! Ладно, черт с ними…
* * *
Очередные посиделки на веранде нашего бунгало за бутылкой рома и косячком закончились бурными фантазиями относительно ближайшего будущего. Решив кардинально поменять нашу эпикурейскую действительность, мы задумали отправиться на мопедах до Гокарны, а там «видно будет».
В дорогу взяли только необходимые вещи – а именно: спальники, два гамака, пару маек, по книжке, дневники, шахматы и фризби.
Доехали до Чапоры, где в «Бабе Яге» застали наглухо укуренного Нияза. Перед ним лежал опустошенный чиллам и стакан сока, который он дал нам продегустировать, сказав, что это новый способ приготовления шейков с добавлением какао. Oт Мапусы отправились по шоссе в сторону юга. Дорога отличная. Проехав часа полтора, остановились в кафешке, я посмотрел карту – оказалось, что отмахали больше половины Гоа. В запасе было полно времени, и мы заскочили к Юре с Аней на Мобор, чтобы встретить с ними православное Рождество.
В интернет-кафе наткнулись на Ибрагима, молодого кашмирца, хорошего малого, который питал страсть к Анне.
Ибрагим рассказал, что первого числа Юра и Аня ехали от нас из Арамболя и разбились на мопеде. И что Юра содрал порядочный кусок мяса с ноги, и что спустя три дня у него начался абсцесс, и теперь он в больнице на какой-то перевязке. А Анна пошла заканчивать свои дела в офис. Ибрагим предложил нам подождать ее в своей ювелирной лавке, за шахматами и холодным пивом.
Мобор, я вам скажу – это полный кал. По дороге к пляжу стоит комплекс бетонных коттеджей, какие можно увидеть и в Турции, и в Египте – с вымощенными дорожками и всем прочим – эдакий санаторий. Посреди него – бассейн с парой мальчуганов в очках и шапочках!!! По дорожкам в сторону пляжа прохаживаются тетки в нелепых белоснежных шлепанцах и соломенных шляпах или пузатые мужики со своими отпрысками. Повсюду стоят шезлонги и лежаки, там тоже валяются толстопузы. Там где кукольный пансионат заканчивается и начинается песок, расстелены ковровые дорожки к кафе.
Искупались прямо в шортах и сели попить пивка. Рядом сели еще трое – полная женщина лет тридцати пяти, в красной чуть ли не шерстяной юбке, и такой же майке, обтягивающих тело, как оболочка от сосисок; и ее дети: одному толстячку в убогих шортах было лет тринадцать, он мусолил леденец, другому – бледному и прыщавому было около двадцати. Оба в одинаковых бейсболках и майках. В меню они не смогли разобраться, и бармену пришлось тащить им дощечку, где русскими буквами величиной с чайник было написано «ЛОБСТЕР».
У всех троих были мобилки, хотя уверен, они не выходили из своего оазиса более чем на два метра. Но все равно, они предупреждали друг друга о каждом последующем шаге. Покончив с лобстером, мамаша позвонила по мобилке и сказала кому-то: «Мы идем плавать». Cделав пять шагов из кафе в сторону моря, она стянула свою красную обертку и с треском повалилась на топчан. Младший толстячок, семенившей за ней по пятам, снял майку, но так и остался стоять возле нее, бросая мечтательные взгляды на океан в ожидании разрешения своей родительницы. Тем временем старший толстячок говорил кому-то в трубу, что он, мол, «с мамой на Гоа в кафе лобстеров кушает».
Надышавшись атмосферой тухлого курорта, мы поспешили свалить.
* * *
На границе с Карнатакой нас не остановили и, соответственно, ничего не проверили. На скутерах вообще редко останавливают, мы даже паспорта с собой не брали.
В три часа дня поняли, что проехали поворот на Гокарну, но разворачиваться и ехать обратно сил уже не было.
Останавливаемся прямо на шоссе рядом с невысокой группой грязных построек: бар, wine shop, столовка. Первым делом мы посетили «бар», который располагался прямо в винной лавке. Чудеснейшее место – темное, крохотное помещение с грязно-зелеными стенами, три столика прилеплены к одной из них, неработающий вентилятор и липкий запах местного алкоголя. Если смотреть на выход, в открытую дверь, то ничего кроме квадрата яркого света не видно, словно выход в мир иной. Взяли пару бутылок пива – очень крепкое и невкусное, однако пить его было приятно – оно было холодным.
Сидеть тут надо было до заката, потому что жара и солнце нас окончательно утомили. Мы были покрыты черным налетом копоти, которую успели собрать по дороге, казалось, что голова от солнца и жары сейчас лопнет, как раздутый шарик. Вся оголенная кожа на теле и лице стала бордовой и набухла от раздражения. Сгореть я уже был не в состоянии – только пух…
Check Post
Проехав около пятнадцати километров назад, увидели нужный поворот, еще несколько километров, – и перед нами полуостров, на котором раскинулась Гокарна. Путь преградил шлагбаум. Нас останавливает полицейский и просит паспорта, которые остались в Арамболе под грязной циновкой. Меня и Арсения провожают в будку при шлагбауме, усаживают за стол и выдают анкеты, расспрашивают, что везем, цель поездки, откуда и т. д. В анкете я наобум ставлю номер паспорта, год своего рождения, везу: спальник, фотоаппарат, фризби. Отпускают с миром.
Остановились в чай-шопе на пляже вблизи рыбацкой деревушки. Спали в гамаках за доллар в неделю. Неподалеку, среди густой тропической зелени, отделенный от моря грядой пальм и огородами, где на грядках растет какая-то трава, напоминающая чай, стоит маленький домик. Тут обитает целая коммуна русских ребят – семь человек живут в этом месте уже несколько лет – совершенно адекватные созерцатели местной жизни. Они сразу дали нам понять, что не очень-то довольны вторжением «чужих» в свой уединенный оазис.
Чай-шоп являл собой бамбуковый тент с тряпичными стенами и каменными скамейками, сооруженный прямо на песке. Обслуживают его пара индусов.
Вечером взяли бутылку рома, сели у самой воды, воткнули свечки в песок и наслаждались полнолунием.
К нам подошел лысый фрик. Разговорились, покурили и выяснилось, что c лысым, Лёхой, мы давно знакомы и часто тусовались вместе у общих друзей. Леха все время приговаривал «ача», что на хинди значит – хорошо или ладно. А я думал о том, что весьма забавно встретить московского знакомого на пустынном пляже у одинокого чай-шопа за девять тысяч километров от дома!
* * *
Начался сезон паломничества. В Гокарну заезжают автобусы и колонны джипов, набитых пилигримами. Все одеты в черное, в такую жару это кажется издевательством. В городе я насчитал всего три основные улицы – все остальное пародия – переулки и тупики. На их перекрестке, образующем нечто вроде площади, стоит огромная телега, одни деревянные колеса почти в человеческий рост. Телега вся покрыта изображениями, украшена цветами, флажками и лентами, разноцветными тряпками и лоскутами. В праздник ее поджигают, катят по улице к океану и сбрасывают туда фигуру божества.
Огороды Гокарны
В один из вечеров я зашел в Net и увидел в своем ящике пару писем. В первом говорилось о том, что наша английская подруга Клем сейчас в Каниякумари и едет со своей подругой в нашу сторону через всю Кералу. Во втором Дубс сообщал, что он с Надей, Щербой и Катей думает навестить нас, и что они приезжают всего на четыре дня. Каково же было наше удивление и негодование! Удивление – быстрому решению и скорому свиданию с друзьями, негодование – их привезут в самое отстойное место в Южном Гоа – в Мобор, и что их развели, как дураков. Я отыскал Кашкета, чтобы позвонить Дубсу. Как только он снял трубку, мы выбранили его за то, что он не спросил нашего совета. Выслушав все, Дубс сказал, что он снова станет отцом, и попросил заехать на обратном пути – посмотреть обстановочку.
* * *
Последние дни гуляли по окрестностям и переписывались с Клем, которая была где-то на подъезде к Карнатаке и хотела с нами встретиться. Проходя как-то раз в сторону пляжа мимо кафе, я услышал оклик из темноты помещения. В следующую минуту мы уже радостно обнимались с Клемкой. Еще одна забавная встреча!
Засели в кафешке, ели какую-то вегетарианскую еду, болтали. Решили ехать вместе в Арамболь завтра же. Если только все наши общие пожитки поместятся на скутер. Для этого отправились на Кудли, где Клем ожидала ее подруга, Эльза.
Эльза оказалась симпатичной и веселой француженкой, живущей в Лондоне. Взяли их рюкзаки, бросили последний взгляд на живописный Кудли и тронулись в обратный путь. Проехав границу штатов, останавливаемся, чтобы выпить по бутылочке холодного пива.
В поисках поворота на Палолем, я притормаживаю у обочины, позади раздается скрип и грохот, оборачиваюсь и вижу, как катится «Хонда», за ней Арсений и Эльза. Мопед укатился на середину проезжей части шоссе, Арсений растянулся на обочине, рядом по-пластунски лежит Эльза. Подбегаем с Клем к пострадавшим, прохожие индусы кидаются к мопеду, отволакивая его на обочину дороги. Усаживаем Эльзу и Арсения на парапет. У Эльзы поцарапана рука, ссадина на коленке; Арсений пострадал больше – на большом пальце ноги содралась кожа, которую он тут же оторвал, на голени глубокая царапина, ушиб и ссадина на коленке, из затылка хлещет кровь, но все несерьезно. Я их бинтую, Клем бегает за водой и разводит марганцовку. Индусы очень участливы, стараются всячески помочь, прикуривают мне сигареты, откуда-то достают ключ на «14» и быстро прилаживают отвалившееся от мопеда зеркало. Мопед только процарапал крыло и боковину. До поворота на Палолем не доехали двести метров. По дороге на пляж нам попадается больница, и мы запускаем туда Эльзу и Арсения.
Продавец тростникового сока
Судя по табличке на двери кабинета, перед которым усадили увечных, их будет обслуживать некто Dr. Mahrаnt. Я и Клем ждем на улице, в то время как несчастным промывают раны, бинтуют. Арсению всаживают прививку от столбняка. Последним наставлением доктора Махранта и его девяти медсестер, которые всем скопом принимали участие в процедурах, становится запрет на купание и перевязка каждый день. За медицинскую помощь взяли восемьсот рупий.
Палолем оказался действительно красивым пляжем с длинной пальмовой грядой, уходящей в море слева, и островом справа.
* * *
После долгого пути с несколькими остановками – то пожрать, то на перевязку, мы открыли железную калитку веранды нашего бунгало…
Вечером пировали у непальцев, после чего изрядно надрались «Олд Монка», лежа при свечах в нашей комнате, болтали и слушали Клемкин Ska. Где-то рядом в роще на полную катушку играл транс. Вдруг за дверью во дворе стали раздаваться неистовые звуки, как будто кого-то заперли в соседнем гестхаусе, и кто-то, что есть мочи, дергает дверь в попытке выбраться наружу. Вначале никто не обращал на это внимания, но когда к этому звуку добавился звон разбитого стекла, мы с девчонками выбрались наружу посмотреть, что происходит. Оказалось, что вечно дымящий и мирный дед сошел с ума – он хлопал дверью и кричал из темноты своего номера: «Boom, boom, boom!». Потом дед выбежал на веранду, разбил о парапет бутылку и шепеляво проорал: «I want the music stopped!», после чего скрылся обратно.
Молодая миловидная индуска опасливо выглядывала из двери соседнего номера. Транс не стал тише. Тут снова вышел дед с фонарем в одной руке и с «розочкой» от бутылки в другой и резво зашагал в вечернее марево в сторону звуков музыки, но не перейдя речку-вонючку, резко свернул в противоположную сторону к жилому дому, повторяя на ходу, что-то вроде: «I have been here for five years, and never seen such a mess».
Догнав безумца, развернули его в сторону дома. Дед был в полном непотребе, отвечал невпопад, не называл своего имени и бормотал какой-то бред, но настроен был весьма серьезно.
Вернулись в бунгало. «Олд Монк», ганджа, отличное настроение и нежелание спать навели на мысль пойти на это party и потанцевать, но тут я снова заметил деда при своем оружии, решительно идущего в сторону пальмовой рощи. Вместе с Кашкетом двинулись за ним, предвкушая забавное зрелище! И мы его не пропустили, попав в самый эпицентр.
Музыка, по нашему нетрезвому мнению, исходила из клуба «Баттерфляй», но мы ошибались, это было какое-то другое party в пальмовой роще рядом с пляжем. Фигура деда была уже близко, но тут мимо нас стали проходить группы индусов, казалось, они шли домой. Один из них что-то спросил у старика, на что тот стал орать: «Boom, boom, boom» при этом он трясся, согнув руки в локтях и сжав кулаки. «Stop the music!» были его последние слова, поскольку он тут же получил в торец и, отлетев, упал в кусты. Теперь перед индусами остался один Кашкет, а я бросился к старцу и стал его поднимать, пока Кашкет пытался сдержать индусов.
Со стороны пляжа подошел какой-то тип в белой майке с длинными дредами, я поднял деда и увидел, что толпа темнокожих окружила Кашкета, и черный локоть держит его за шею сзади. Толпа сомкнулась, и послышались глухие удары, в темноте ночи мелькнули светлые шорты Кашкета, из чего я понял, что его, наконец, повалили, чувак с дредами тоже было кинулся к деду, но его поглотила надвигающая темная масса, и глухие удары умножились.
Майка, как и шорты, рухнула на землю. Подняв деда, я заметил подкаченного индуса, метившего мне в лицо. Однако он не перешел к действию, спросив что-то типа: «You want too?». Я вежливо отказался и оттащил деда на безопасное расстояние, тут появилась белая майка с дредами, оказавшаяся побитым испанцем. Я передал ему пациента и двинулся на помощь к Кашкету.
За эти несколько метров до места битвы я представил, как меня отметелят по забинтованным болячкам, и будет наверняка больно. Алкоголь, правда, подогревал вскипавшую ярость, и я решил, что озверею, схвачу какой-нибудь бамбук, и начну колотить им всех подряд, а там будь, что будет! Но тут из кустов мне навстречу вылетел Кашкет с окровавленным носом и опухшим глазом.
Он рассказал, что его там отколошматили почем зря и, когда он наконец был отпущен, то воззвал к тому, кто прицельно подбил ему глаз – мол, выходи один на один. Из толпы с готовностью выскочил какой-то индус и тотчас был сражен Кашкетом. Тут индусы повторили экзекуцию, и Кашкет был бит вторично. Получив напоследок пинок, он и выкатился навстречу мне, решив больше не возвращаться.
Мы взяли деда под руки и оттащили обратно в номер, после чего я проводил испанца с фонариком, ошеломленного и помятого, в соседний гестхаус. По дороге испанец сказал мне, что всего лишь хотел послушать музыку.
Вернувшись к нам, я застал продолжение застолья, героем которого теперь был Кашкет. Дальше было, как в геройском кино. Кашкет в роли Брюса Виллиса держался за ребро и хрустел шеей, все подливали ему рому в двойных дозах, я хлопал его по плечу и благодарил за то, что он не посрамил Отечество. Ну и кончилось все также, когда под конец герою достается вся слава, победа и женщины. Кашкет мял Эльзу, дышал перегаром, потом курил и сотрясал хлипкие стены бунгало оглушительным храпом. А утром я без удивления нашел его с Эльзой в одной постели.
Утром пришла делегация с прошением не идти в полицию. Потом было продолжение Кашкетовской славы, все было как вечером, за исключением рома – на столе стояли запотевшие бутылочки «Kings beer».
* * *
Как только стемнело, мы разожгли костер на пляже и часа четыре жарили шашлыки и пели песни, курили, смотрели на звездное небо. Вдруг из темноты, чуть ли не из волн, вышел какой-то мудрец – лысый загорелый старик с белой бородой, огромной серьгой в ухе, весь в белых парусиновых одеждах и такой же белоснежной чалме. Мудрец присел к костру, просушил рубашку и ушел. Он оказался танцором диско.
Спустя какое-то время, также внезапно появился немец – худощавый, скуластый хиппи, как назвала его Клем. Он сидел и крутил косяк, и постоянно смеялся заразительным смехом. Между делом немец сказал, что недолюбливает англичан, чем сразу разонравился Клем. Кашкет назвал его фашистом, и, докрутив косяк, немец исчез. Тут Кашкет с косым взглядом объявил, что идет спать и забрал Эльзу с собой, а мы с Клем еще долго вели философские беседы о жизни. И только когда свечи догорели, костер дотлел, косяк потух, пошли спать.
Клем читает на веранде, местные бабки стирают белье, эмануэлевская свинка лежит в тени, Кашкет спит, Эльза уехала, я слушаю Ska, курю и пью чай с ромашкой.
На прощание Клем закатила ужин, а на утро, поменяв наши скутеры на мотоциклы марки «Honda CBZ», мы отправились встречать наших друзей.
* * *
«Право сказать, я не охотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издале по походке, покрою платья, а главное, по выражению их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением настороженности и робости… Человек внезапно весь настораживался, глаз беспокойно бегал… «Батюшки мои! Не соврал ли я, не смеются ли надо мною», – казалось, говорил этот уторопленный взгляд. Проходило мгновение – и снова восстанавливалось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоумением».Тургенев. «Ася».
Встречать рейс «Москва – Гоа» – зрелище крайне забавное и в то же время… пугающее…
Выходят какие-то престарелые мужички с зализанными на лысину редкими волосами, в серых костюмах и каким-то значком в петлице, похожие на депутатов из дотационного региона; за ними следуют ожиревшие, рыхлые мадамы за пятьдесят, в кожаных юбках и обтягивающих блузках; далее выползают тощие, общелканные кислотники; молодые девки в топиках и джинсах; быки в спортивных костюмах; рядом с ними встречаются (в таких же костюмах) старушки, только без золотой цепи, но в таких же кроссовках. Вот, сквозь толпу видно Надю, которая тут же начинает махать нам обеими руками; Дубса, Щербу и Катю.
Увидев свои номера в отеле «Old Anchor», Надя и Федя принялись возмущаться, оперируя сравнениями с Турцией, Египтом и каким-то пансионатом в Тверской области. И только Дубс был всем доволен. Особенное удовольствие ему доставляло местное пиво «Kingfisher» и «Kingfisher Premium» («Kings» в меньшей степени). Пил он его бутылка за бутылкой и оправдывал свой аппетит местным благоприятным климатом и прочими особенностями Гоа.
Весь остальной день был посвящен креветкам и пиву. В перерывах обсуждались московские новости, от которых мне становилось тошно. Периодически я вздрагивал от звонка сотового телефона.
Так пролетели три дня. Утром и вечером объедались лобстерами и другими вкусностями, ни в чем себе не отказывая. Первый раз, когда все сели на пляже в кафешке и попили пивка с лобстером на полторы тысячи рупий, мы были шокированы, ну, а потом привыкли и больше не удивлялись. Правда, прощальный обед на шест тысяч в самом пафосном отеле самого пафосного места нас удивил, но очень обрадовал Щербу, который все время повторял, что тратить здесь не на что.
Свозили ребят в Гокарну на такси, Кашкет ехал сзади на мотике и, на обратном пути в темноте попух от холода и ветра, так как приходилось поспевать за такси, а водитель гнал как сумасшедший.
В Гокарне ходили пешком на Кудли и провели там целый день, а затем на лодке отправились назад. Сидя на дне этой посудины, Щерба все время кричал: «Не будь я Билли Бонсом!». Вышли на пляж, где Надя шарахалась от могилок в песке, а Дубс, приласкав одноглазого пса, хотел их сфотографировать. Затем, накупив кучу всяких сувениров, мы отправились в обратный путь, и по дороге мне приходилось прятаться в багажнике, чтобы менты не обнаружили шестого человека в машине. Кашкета тормознули из-за отсутствия документов на мотик, и пришлось дать бакшиш в сто рупий. Затем опять пиво, лобстеры, «Олд Монк», прогулки по пляжу. Так настал день отъезда – аэропорт, слезы, обещание писать и тысяча рупий в подарок.
Катя осталась – она молча разорвала обратный билет, спросила, сколько денег ей нужно, чтобы пробыть с нами еще месяц и убежала в телефонную будку звонить родителям. Катю посадили на такси до Чапоры, а сами отправились следом на байках. Там нас уже ждал Нияз, который разбился на мотоцикле и теперь был похож на прокаженного. Мы сидели в «Бабе Яге», пили lassi и прощались с Гоа.