Глава двадцать шестая

Она пришла в себя от криков птицы-чудовища и встревоженных человеческих голосов. Пол скрипел и покачивался. Значит, это повозка, холодная и сырая.

— Это из-за ее крови, — прокричал знакомый голос. — Хищники чуют ее кровь. Вымой ее, накрой чем-нибудь, мне плевать как, просто сделай так, чтобы они заткнулись…

Птичьи и человеческие крики все звенели в воздухе, над ней кто-то завозился. На лицо вылилась вода, заставив закашляться, кто-то вытер ей нос, и от ослепительно-острой боли все вокруг завертелось. Ее разум провалился обратно в темноту. «Ханна? Ханна, ты…»

Она снова очнулась, по-прежнему ища Ханну, будто ее разум застыл в полукрике, ожидая, когда к ней вернется сознание. «Ты здесь, Ханна? Ты здесь?»

Ответа не было, и ей не удалось дотянуться мысленно до девочки.

Она отлежала руку, выгнутая шея едва поворачивалась, лицо пульсировало, и — холод, везде царил опустошающий холод.

В повозке были люди. Она поскреблась в их сознания в поисках кого-нибудь доброго, кто мог бы дать ей одеяло. Шестеро мужчин, глупых и затуманенных, один из них — тот самый лучник, что имел привычку убивать своих товарищей. И с ними мальчишка, красноглазый, бледный мальчишка-туманщик с запертым разумом и голосом, от которого болело в мозгу. Ведь Арчер отправился их искать! «Арчер? Арчер? Ты здесь?»

Пол наклонился, стало совсем мокро и холодно, и она поняла, что лежит в луже воды, которая движется вместе с полом. Единственным звуком в ушах был плеск воды. А под повозкой она почувствовала множество огромных созданий.

Рыбы.

Это не повозка — это лодка.

«Меня украли, — подумала она с удивлением, — и увозят на лодке. Не может быть. Мне нужно обратно во дворец, следить за леди Маргдой. Там война. Бриган. Я нужна Бригану! Нужно срочно выбираться с этой лодки!»

Ближайший к ней мужчина что-то прохрипел. Он продолжал работать веслом, но был изможден и жаловался на волдыри на ладонях.

— Ты не устал, — монотонно проговорил мальчик. — И руки не болят. Грести весело. — Голос его звучал скучно и совершенно неубедительно, но Файер почувствовала у гребцов прилив энтузиазма. Скрежещущий звук, в котором она узнала теперь скрип весел в уключинах, ускорился.

Он очень силен, а она слаба. Нужно украсть у него этих затуманенных, но получится ли? Она ведь совсем застыла от боли, холода и смятения.

Рыбы. Нужно заставить этих огромных рыбин, что толпятся под ней, всплыть на поверхность и опрокинуть лодку.

Рыбины принялись биться о дно. Гребцы с криками повалились на пол, побросав весла. Еще один мощный удар, звуки падения и ругательства, а потом кошмарный голос мальчишки.

— Джод, — сказал он. — Выстрели в нее еще раз. Она очнулась, и это ее рук дело.

Бедро обожгло что-то острое. «Ну и хорошо», — подумала она, соскальзывая во тьму. Какая польза в том, чтобы утопить их, если так она утонет сама.

Очнувшись, Файер схватилась за сознание ближайшего к мальчишке гребца, проткнула туманное облако и овладела его разумом. Заставила его встать, бросить весло и ударить мальчишку в лицо.

Его кошмарный крик словно когтями проскрежетал по мозгу.

— Стреляй, Джод, — прохрипел он. — Нет, в нее. Стреляй в чудовищное отродье.

«Ну, конечно, — подумала она, чувствуя, как кожу пронзает дротик. — Нужно завладеть лучником. Я совсем не соображаю. Они опаивают меня дурманом, чтобы я не могла думать».

Она провалилась в забытье под дрожащие от боли и ярости всхлипы мальчишки.

На этот раз ей казалось, что ее кто-то мучительно выдирает из темноты. Тело вопило от боли, голода, тошноты. «Уже долго, — подумала Файер. — Они травят меня уже очень долго. Слишком долго».

Ее пытались кормить чем-то вроде мясного пирога, растертого до состояния каши. Она подавилась.

— Двигается, — сказал мальчишка. — Стреляй.

На этот раз Файер схватилась за лучника, проткнула туман, попыталась заставить его прицелиться в мальчишку, а не в нее. Послышались звуки борьбы, а потом детский крик:

— Я ваш защитник, дурак! Я о вас забочусь! Это в нее ты должен стрелять!

Укол в руку.

Тьма.

Она вскрикнула. Ее тряс мальчишка. Открыв глаза, Файер обнаружила, что он склонился над ней, занеся руку будто для удара. Они уже пристали к берегу, и она лежала на камне. Было холодно, и солнце светило слишком ярко.

— Просыпайся, — рычал он, прожигая ее взглядом разноцветных глаз — такой маленький, но полный злобы. — Просыпайся, вставай и иди. А если вздумаешь мешать мне или моим людям, клянусь, я так тебя изобью, что никогда болеть не перестанет. Не верьте ей, — внезапно и резко бросил он своим спутникам. — Вы доверяете только мне. И делаете, что я скажу.

Нос и скулы мальчишки казались одним сплошным синяком. Файер подтянула колени к груди и лягнула его в лицо. Когда он закричал, схватилась за сознания окружающих и постаралась встать, но была слишком слаба и измотана и шаталась, словно стояла на чужих ногах. Глухим от слез голосом он выкрикнул несколько приказов, и один из его людей скрутил Файер, заломил ей руки за спину и схватил за горло.

Кровь и слезы перемешались на лице мальчишки. Он с размаху ударил ее ладонью по носу, и, вынырнув из потока сокрушительной боли, она обнаружила, что плачет.

— Перестань, — прошептал он. — Перестань сопротивляться. Ты будешь есть, будешь идти, будешь делать, что я говорю, и каждый раз, как кто-то из моих людей обратится против меня, каждый раз, меня клюнет птица, каждый раз, когда белка как-нибудь не так перейдет мне дорогу, я буду делать тебе больно. Поняла?

«Не выйдет, — яростно послала она ему мысль, задыхаясь. — Твои слова на меня не действуют».

Сплюнув кровь на снег, он угрюмо поглядел на нее, а потом снова отвернулся к тропе.

— Значит, я найду другие способы.

На самом деле, ей не хотелось, чтобы тело болело еще сильнее, чем сейчас. И чтобы ее снова усыпляли, тоже не хотелось, хотя сон обещал умиротворяющую темноту, в то время как бодрствование — жизнь в теле, вырезанном и выточенном из цельного куска боли.

Чтобы выбраться, необходимо контролировать свой разум. Поэтому она стала делать то, что мальчишка говорил.

Они шли по крутым каменистым склонам, то и дело минуя водопады и ручьи, и Файер подумала, что, вероятно, та вода с большими рыбинами была Крылатой рекой. Скорее всего, они шли на веслах на запад, а теперь забирались на север, прочь от реки, куда-то в район Больших гор.

Впервые самостоятельно сидя за едой, она понюхала краешек своих безнадежно испорченных пурпурных юбок и взяла его в рот. На вкус он был не особо чистым, но и не соленым. Это подкрепило ее теорию. Вода, в которой она так долго провалялась, была речной, а не морской.

Уже через несколько минут, опорожняя несчастный измученный желудок после попытки поесть пирога, она вдруг поняла, насколько смешны ее попытки научного анализа. Конечно, ее везут к северу от реки, на запад Больших гор. Чтобы понять это, не обязательно проводить тест на соленость. Ее, скорее всего, везут к Каттеру, а она прекрасно знала, где живет кансрелов поставщик чудовищ.

Мысли о Каттере заставили ее вспомнить Малыша, и она пожалела, что его нет рядом, а потом, в ту же самую секунду, обрадовалась этому. Хорошо, что она одна, что поблизости от этого мальчишки нет никого из тех, кто ей дорог.

Ей выдали крепкие ботинки, ткань, чтобы укрыть волосы, и роскошную шубу из белого кроличьего меха. Эта красивая вещь очень странно смотрелась в сочетании с ней самой и с ее платьем, покрытыми грязью, и казалась самым неподходящим нарядом для долгого похода. По вечерам, когда они устраивались на ночлег, один из ее спутников, Саммит, у которого были нежные руки, добрый голос и круглые пустые глаза, осматривал ее нос и говорил, что и в каком количестве следует есть. Через пару дней ей удалось удержать пищу в желудке, что очень помогло вернуть ясность ума. Из того, как мальчишка разговаривал с Саммитом, она поняла, что тот — целитель. А еще — что ее разбудили только потому, что Саммит сказал: ей опасно и дальше находиться в отупляющем опьянении.

Значит, им требуется, чтобы она была жива и относительно здорова. Что кажется вполне естественным, раз она — чудовище, а они — контрабандисты.

Файер начала проводить эксперименты.

Вошла в разум одного из мужчин — для начала, Саммита — проткнула туман и принялась наблюдать за тем, как его собственные мысли льются обратно в голову. Совсем скоро мальчишка снова напомнил своим марионеткам, что ей нельзя доверять, что он их единственный друг и защитник. От его слов, произнесенных голосом, который Саммиту, кажется, не причинял такой боли, как ей, туман снова просочился, а потом заструился, клубясь, в разум целителя.

Поначалу ей показалось странным, что сила мальчишки — в словах и в голосе, а не в разуме. Но чем дольше она размышляла, тем больше приходила к выводу, что это не так уж удивительно. Она ведь тоже может околдовывать телом. А некоторых людей — одним только лицом или лицом в сочетании со словами, сказанными определенным тоном — тоном притворных обещаний. Или волосами. Все это — составляющие ее силы. Возможно, и с ним похожая история.

А еще его сила была заразна. Если мальчишка с кем-нибудь разговаривал, а тот передавал его слова Саммиту, то туман через этого кого-то переползал к Саммиту. Это объясняло, каким образом лучнику удалось заразить ее стражей.

Мальчишка всегда следил, чтобы между напоминаниями о том, что Файер — враг, а он — друг, проходило не больше нескольких минут. Это натолкнуло Файер на мысль о том, что он не способен, как она, заглянуть в их разум и проверить, не потерял ли он контроль. Это стало ее следующим экспериментом. Она снова завладела целителем, сдула туман и сделала так, чтобы он осознал, что мальчишка им манипулирует. Заставила разозлиться на него, задуматься о мести, немедленной и жестокой.

И мальчишка, кажется, не заметил. Даже взгляда на него не бросил, а через несколько минут повторил свою мантру, стерев гнев Саммита и снова ввергнув того в туман и забывчивость.

Мальчишка не умел читать мысли. Он виртуозно управлял людьми, но делал это вслепую.

Так что теперь Файер получила полную свободу делать с его людьми все что угодно втайне от него. К тому же можно было не беспокоиться, что они станут сопротивляться — туман, которым их пичкал мальчишка, прекрасно очистил головы мужчин от их собственных желаний, которые могли бы оказаться у нее на пути.

По ночам он велел опаивать ее каким-нибудь мягким снотворным, чтобы она не подняла восстание, пока он спит. Файер согласилась и на это. Но только убедилась, что контролирует маленький уголок саммитова сознания, так что каждый раз, как целитель тянулся к сонному зелью, которым лучник обмазывал дротики, он доставал вместо него обеззараживающий бальзам.

Коротая зимние ночи под голыми белыми деревьями, пока остальные спали или стояли на часах, Файер притворялась спящей и составляла план. Из разговоров ее спутников и из нескольких незаметных, удачных вопросов она поняла, что Ханну отпустили живой и здоровой, что сама она провалялась без сознания почти две недели, пока лодка с трудом продвигалась на запад, против течения реки. Что они не планировали такого утомительного путешествия — в Столицу приехали на лошадях и собирались вернуться на них же, проехав на запад по равнине к северу от реки; но, когда бежали из дворца с Файер на плече, за ними вдогонку бросилась ее охрана и погнала к реке, прочь от лошадей. Они наткнулись на лодку, пришвартованную под одним из городских мостов, и в отчаянии украли ее. Двое их сообщников погибли.

Двигаться почти ползком по черным скалам и белому снегу им было так же мучительно, как и ей. Но вовсе непереносимо становилось, стоило лишь ей подумать о том, что где-то Столица и война и в стольких делах нужна ее помощь. Тем не менее, они уже почти добрались до земель Каттера, и Файер решила, что лучше позволить отвести себя к нему. Будет проще сбежать, если украсть у него коня. А еще, быть может, удастся отыскать Арчера и уговорить вернуться вместе с ней.

Ей вспомнился другой искусный лучник, Джод. Лицо его осунулось, а кожа посерела, но под покровом болезни скрывался человек с крепкой фигурой и красивыми чертами лица. Его глубокий голос и выражение глаз лишали Файер покоя. Он напоминал ей Арчера.

Однажды ночью, когда Саммит стоял на часах, она заставила его принести ей крошечный флакон зелья, которым ее так долго опаивали, и дротик. Флакон она спрятала за корсаж платья, а дротик с тех пор носила в рукаве.

Каттер построил свое крошечное королевство прямо посреди пустыни. Земли его были настолько каменисты, что казалось, будто дом стоит на груде валунов. Само здание выглядело диковинно, потому что было построено частично из гигантских бревен, частично — из камней и густо покрыто мхом. Ярко-зеленый дом с мерцающими глазами-окнами, ресницами-сосульками, широко раскрытым ртом-дверью и мягкой шерстью был похож на чудовище, кое-как примостившееся на усеянном камнями холме.

Прилегающие земли ограждала каменная стена, высокая, длинная и неожиданно аккуратная. По владениям были установлены загоны и клетки, в которых за решетками друг на друга рычали яркие пятна чудовищ, хищных птиц, медведей и леопардов. При всей странности это зрелище было знакомо Файер, и воспоминания, хлынув потоком, подступили слишком близко.

Она почти ожидала, что мальчишка попытается засунуть ее в какую-нибудь из клеток. Еще одно чудовище на продажу на черный рынок, еще один улов.

Файер не особенно волновало, какие планы по поводу нее строил Каттер. Каттер — ничто, досадная мелочь, мошка, и она быстро избавит его от заблуждения, что его планы имеют хоть какое-то значение. Она выберется из этого места и вернется домой.

Ее не стали запирать в клетке, а привели в дом. Налили горячую ванну в комнате на верхнем этаже, где ревущий огонь в очаге пересиливал дующие из окна сквозняки. Стены этой небольшой спальни были увешаны гобеленами, которые ее просто ошеломили, хоть она и скрыла, как приятно удивлена. На них были вытканы изумрудные поля, цветы и лазурное небо, все очень красивое и реалистичное. Она подумала о том, чтобы отказаться принимать ванную, почувствовав, что цель в том, чтобы сделать ее покрасивее, но стоя посреди полей и цветов, ей вдруг отчаянно захотелось быть чистой.

Все вышли. Она вынула флакон с зельем и дротик и отлепила от кожи грязное платье. Перетерпела болезненное ощущение обжигающе-горячей воды и наконец расслабилась, закрыла глаза и отдалась блаженному ощущению того, как мыло очищает кожу и волосы от пота, засохшей крови и речной грязи. Каждые несколько минут за стеной слышались крики мальчишки, который сообщал караулящим ее у двери и, с той же регулярностью, часовым на камнях у нее под окном, что чудовищу нельзя доверять и помогать сбежать. Что он знает, что лучше. Что им нужно всегда следовать его совету. «Должно быть, это действует на нервы, — подумала Файер, — когда ты способен манипулировать сознанием, но не умеешь читать мысли». Его крики были излишни — она не пыталась вторгаться в чей-то разум. Пока что.

Она мысленно прошлась по зданию и окружающим землям — уже не в первый раз с тех пор, как почувствовала это место. Узнала Каттера — он вместе с мальчишкой и несколькими слугами был внизу. В голове у него было так же туманно, как у остальных, но самодовольства и лживости не убавилось ни на грамм — что бы ни делали с людьми слова мальчишки, натуру человека они не меняли.

Раскрывшись до предела, она насчитала в доме и вокруг около тридцати человек, в том числе нескольких женщин. У всех в головах царил бардак. Арчера не было.

Она заставила себя потянуться мыслью сильнее. «Арчер? Арчер!»

Ответа не последовало.

И она бы радовалась тому, что его здесь нет, и надеялась бы, что он пришел в себя и отказался от своей героической экспедиции, если бы не одно неприятное ощущение. Ей бы хотелось быть чуть трусливее и забыть о нем. Но пара затуманенных на этих землях показались ей знакомыми. Она подумала, что эти люди могли недавно служить во дворце Нэша, и самым простым объяснением их присутствия было то, что они оказались в конвое Арчера. За чем следовал вопрос: что случилось, кто теперь охраняет Арчера и где он сам.

Горячая ванна по-прежнему была абсолютным наслаждением, но Файер встала и вылезла из нее, вдруг ощутив прилив желания поскорее выбраться из этого места. Она досуха вытерлась и оделась в легкое платье с длинными рукавами, которое ей оставили. Оно было настолько похоже на ночную рубашку, что было неприятно в нем выходить, вдобавок у нее забрали башмаки и шубу и не дали ничего накрыть волосы. Она подошла к стоящему в углу шкафу и долго копалась во всевозможных вещах, пока не нашла носки, добротные мужские сапоги детского размера, тяжелый мужской халат, в котором буквально утонула, и коричневый шерстяной шарф, которым получилось сносно укрыть волосы. Немного мрачно она понадеялась, что выглядит она так же странно, как чувствует себя. Чтобы захватить пустоголовых марионеток мальчишки, красота не нужна, и у нее не было настроения радовать Каттера, изображая чудовище с томным взглядом, готовое отдаться первому же из его отвратительных клиентов.

Она пробежалась разумом по сотням живых существ на этих землях, заметила хищных чудовищ, лошадей и охотничьих собак, даже странное собрание грызунов, пойманных неизвестно зачем. Лошади ее успокоили. Ни одной такой же отзывчивой, как Малыш, среди них не оказалось, но некоторые для ее целей вполне подойдут.

Файер пропитала кончик дротика сонным зельем и спрятала флакон обратно в платье, а дротик зажала в руке так, чтобы его скрывал длинный, тяжелый рукав.

И глубоко вздохнув для храбрости, спустилась вниз.

Гостиная Каттера оказалась такой же небольшой и теплой, как и спальня наверху, с такими же гобеленами на стенах, изображающими цветочные луга и возвышающиеся над морем утесы. Ковер здесь тоже был очень пестрый, и Файер подумалось, что хоть частично вся эта красота соткана из шерсти чудовищ. Книжные шкафы ломились от книг, на каминной полке стояли золотые часы… Файер почему-то вдруг стало любопытно, какую часть этих богатств составляют краденые вещи.

Сам Каттер сидел посреди комнаты, явно считая себя в этом доме хозяином. Настоящий же хозяин — маленький и откровенно скучающий — стоял в окружении вытканных цветов, прислонившись к стене, и хлопал разными глазами. Рядом с Каттером стоял лучник, Джод. У каждого выхода из комнаты тоже поставили по стражнику.

Торговец едва заметил наряд Файер. Наглый взгляд его был прикован к ее лицу, а губы растянуты в ликующей, собственнической ухмылке. В общем, вид у него был такой же, как всегда, за исключением несколько отсутствующего выражения лица — похоже, побочный эффект тумана.

— Нелегкой задачей было выкрасть тебя, красотка, особенно после того, как ты поселилась в королевском дворце, — проговорил он хорошо знакомым ей самодовольным тоном. — Потребовалось немало времени и разведчиков. Не говоря уже о том, что пришлось убивать своих же людей; которые умудрились попасться в лесу тебе и твоим воинам. У нас, кажется, самые тупые шпионы во всем королевстве. Короче, сплошные хлопоты. Но оно того стоило, скажи, парнишка? Только посмотри на нее.

— Она прекрасна, — монотонно произнес мальчик. — Не нужно ее продавать. Лучше оставить у нас.

Лоб Каттера прорезали недоуменные складки.

— На рынке поговаривают, что лорд Мидогг готов отдать за нее целое состояние. Вообще-то уже несколько покупателей проявили немалый интерес. Но наверное, лучше оставить ее у нас, — его лицо просветлело. — Мы могли бы разводить чудовищ! За ее детенышей дадут немалую цену.

— Что мы с ней сделаем, можно решить потом.

— Точно, — согласился Каттер. — Можно решить потом.

— Если бы только она хорошо себя вела, — продолжал мальчишка, — тогда нам бы не пришлось ее наказывать и она бы поняла, что мы хотим быть ей друзьями. Может, ей бы здесь понравилось. Кстати говоря, мне хочется, чтобы она была поразговорчивей. Джод, прицелься. Если я прикажу, выстрели ей куда-нибудь, чтобы было больно, но не опасно. Стреляй в колено. Возможно, это и к лучшему, если она будет хромать.

Тут уже в ход пошли не дротики. Джод снял со спины длинный лук, вытянул из колчана белую стрелу и с легкостью натянул тетиву, на которую у большинства людей не хватило бы сил. Поднял стрелу и спокойно, расслабленно замер в ожидании. Файер стало слегка нехорошо, но не потому, что она знала: стрела такого размера из такого лука с такого расстояния раздробит ей колено в крошки. А потому что Джод управлялся с луком, будто с частью собственного тела, естественно и грациозно — слишком похоже на Арчера.

Она заговорила, чтобы успокоить мальчишку, и еще потому, что появились вопросы, на которые ей хотелось знать ответ.

— Прошлой весной в клетках моего отца был застрелен запертый там человек, — обратилась она к Джоду. — Это был необычайно трудный выстрел. Стрелял ты?

Было видно, что Джод не понимает, о чем она говорит. Он покачал головой, морщась, будто пытался вспомнить все, что когда-либо делал в жизни, и никак не мог продвинуться дальше вчерашнего дня.

— Он самый, — ласково ответил мальчишка. — Если нужно стрелять, мы всегда посылаем Джода. Такой талант нельзя тратить попусту. Особенно в сочетании с такой восхитительной податливостью, — добавил он, постукивая пальцем по голове, — если ты понимаешь, о чем я. Джод — одна из моих самых удачных находок.

— И где же ты его нашел? — спросила Файер, стараясь, чтобы ее голос звучал так же заинтересованно.

Этот вопрос, похоже, привел мальчишку в неожиданно бурный восторг. Он улыбнулся очень довольной и очень неприятной улыбкой.

— Забавно, что ты спрашиваешь. Всего несколько недель назад у нас был гость, тоже этим интересовался. Кто знал, когда мы нашли себе лучника, что он окутан такой завесой тайны? Я был бы рад удовлетворить твое любопытство, но, кажется, память у Джода уже не та. Мы понятия не имеем, чем он занимался, сколько там, двадцать один год назад?

Пока он говорил, Файер, не в силах удержаться, сделала шаг в его сторону, крепко стискивая дротик в руке.

— Где Арчер?

Мальчишка ухмыльнулся, все больше и больше наслаждаясь разговором.

— Арчер нас покинул. Не оценил здешнее общество. Вернулся на север, в свое поместье.

Он совсем не умел лгать — слишком привык, что ему все верят.

— Где он? — повторила Файер, и в голосе ее теперь зазвенела паника. Мальчишка улыбнулся шире.

— Оставил тут парочку своих воинов, — сказал он. — Это было очень любезно с его стороны. Они нам кое-что рассказали о твоей жизни при дворе, о твоих слабостях. Ну, там, щеночки. Беззащитные дети.

В эту секунду почти одновременно произошло несколько вещей. Файер бросилась к мальчишке. Тот замахал Джоду с криком: «Стреляй!» Файер пробилась сквозь туман в джодовой голове, заставила его резко взмахнуть луком и выпустить стрелу в потолок.

— Стреляй в нее, но не убивай! — заорал мальчишка и бросился в сторону, пытаясь увернуться от Файер, но она накинулась на него и, дотянувшись, на лету царапнула руку дротиком. Он отпрыгнул от нее, размахивая кулаками и по-прежнему крича; и вдруг его лицо потеряло всякое выражение. Покачнувшись, он рухнул на пол.

Не успел мальчишка коснуться пола, как Файер уже овладела разумами всех в комнате. Наклонившись, вынула у него из-за пояса нож, прошла к Каттеру и поднесла сияющее лезвие к его горлу. «Где Арчер?» — подумала она, потому что говорить было немыслимо.

Каттер тупо и завороженно уставился на нее.

— Не оценил здешнее общество. Вернулся на север, в свое поместье.

«Нет, — подумала Файер, едва удержавшись, чтобы не ударить его в гневе. — Думай. Ты знаешь. Где.»

Каттер прервал ее, недоуменно щурясь, словно не мог вспомнить, кто она такая и с чего вдруг он с ней разговаривает.

— Арчер у лошадей.

Развернувшись, Файер покинула комнату и вышла из дома. Скользнула мимо людей с пустыми лицами, которые следили за ней взглядом. Каттер ошибается, твердила она, настраивая себя на отрицание. Арчер не у лошадей. Каттер ошибается.

И конечно, так и было, ибо на камнях за конюшней она нашла не Арчера, а лишь его тело.

 

Глава двадцать седьмая

Все, что было дальше, оказалось окутано дымкой боли и оцепенения.

Это все из-за ее чудовищности. Она не могла смотреть на тело и делать вид, что смотрит на Арчера. Она знала, чувствовала, что огней арчерова сердца и разума уже нет. Тело, кошмарное, почти неузнаваемое, лежало на камнях, издеваясь над ней, издеваясь над Арчером своей пустотой.

И все же это не удержало ее от того, чтобы упасть на колени и снова и снова гладить холодную руку, часто дыша, не совсем понимая, что она делает. Она взяла эту руку в свою, стискивая ее, а по лицу текли слезы недоумения.

Вид стрелы, торчащей из живота мертвого человека, начал возвращать ее слишком близко к действительности. Стрелять человеку в живот — очень жестоко, такая рана убивает медленно и мучительно. Этому когда-то научил ее Арчер. Научил никогда не целиться в живот.

Она встала и отвернулась от этих мыслей, побрела прочь, но они, кажется, тащились по двору следом за ней. Между конюшней и домом был зажжен большой костер. В какой-то момент она обнаружила, что стоит перед ним, уставившись в огонь, борясь со своим разумом, который как будто настаивал, чтобы она хорошенько осознала, как умер Арчер — медленно, в муках. Совсем один.

По крайней мере, ее последние слова, обращенные к нему, были словами любви. Но она сожалела, что не сказала, как сильно любила его. За сколькое была ему благодарна, сколько добра он сделал. Не сказала и сотой доли того, что следовало бы.

Файер потянулась к костру и взяла ветку.

Она не осознавала толком, что носит горящие ветки к покрытому мхом дому Каттера. Что приказала его людям помогать, что бродит туда-сюда от костра к дому, от дома к костру. Из горящего здания выбегали обезумевшие люди. Возможно, она видела среди них Каттера, возможно — Джода, она не знала, и ей было наплевать; она велела им не вмешиваться. Когда дом скрылся за вздымающимися в небо клубами черного дыма, она перестала носить туда горящие ветви и огляделась в поисках других зданий, которые можно было бы сжечь.

Ей хватило разума на то, чтобы выпустить собак и грызунов перед тем, как поджечь их клетки. На скалах возле клеток с хищными чудовищами она нашла тела двух спутников Арчера. Взяла у одного лук и перестреляла чудовищ. Потом сожгла тела воинов.

К тому времени, как она добралась до конюшни, лошади уже совсем перепутались от дыма, ревущего пламени, криков и рушащихся зданий. Но когда она вошла, все затихли — даже самые обезумевшие, даже те, кто ее не видел, — и покинули стойла, когда она объяснила им, что так надо. Уже без лошадей, но по-прежнему полная древесины и сена, конюшня заполыхала, словно гигантское огненное чудовище.

Проковыляв по всей территории, она вернулась к телу Арчера. Смотрела, выкашливая легкие, как к нему подбирается пламя. И даже уже не видя его в огне, все продолжала смотреть. Когда дым сгустился настолько, что она стала задыхаться, а горло запылало, Файер отвернулась от зажженного ею огня и ушла.

Она шла, не зная, куда идет, не думая ни о ком и ни о чем. Холодало, местность вокруг была суровая и безлесная. По дороге ей встретилась одна из лошадей, серая в яблоках. Лошадь подошла к ней.

«Седла нет, — тупо подумала Файер, когда та встала рядом, выдыхая пар и переступая копытами по снегу. — И стремян нет. Трудно залезть».

Лошадь неуклюже подогнула передние ноги. Файер подобрала платье и халат до колен и взобралась на конскую спину. Опасно покачиваясь, пока лошадь вставала, она обнаружила, что без седла на лошади скользко, но тепло. И лучше, чем идти пешком. Можно запустить руки в гриву и прислониться телом и лицом к живой шее, впасть в бесчувственный ступор, и пусть лошадь решает, куда идти.

Халат не годился в качестве зимней одежды, и перчаток у нее не было. Волосы под шарфом по-прежнему были мокрые. Когда в темноте они вышли на странно горячий и сухой пятачок камня, по краям которого струились потоки растаявшего снега, а из трещин в земле поднимался дым, Файер не стала задавать вопросов. Лишь соскользнула с конской спины и нашла теплое ровное место. «Спи, — сказала она лошади. — Пора спать».

Лошадь улеглась, примостившись спиной рядом с ней. «Тепло, — подумала Файер. — Эту ночь мы переживем».

Это была самая ужасная ночь в ее жизни — многочасовое блуждание между сном и явью. Один за другим сны о живом Арчере обрывались воспоминанием о том, что он мертв.

Наконец настал день.

С вялым возмущением Файер поняла, что ее тело и тело лошади требуют еды. Непонятно было, что с этим делать. Она села и уставилась на свои руки.

Совершенно неспособная ни удивляться, ни чувствовать, она даже не испугалась, когда через несколько мгновений из трещины в земле появились дети — трое, еще более светлокожие, чем пиккийцы, черноволосые фигурки, размытые по краям от сияния поднимающегося солнца. Они несли чашу с водой, мешок и небольшой сверток из тряпицы. Один из них поднес мешок лошади, бросил рядом и развернул. Лошадь, которая было отпрянула с испуганным ржанием, теперь осторожно приблизилась. Опустила нос в мешок и принялась жевать.

Двое других принесли сверток и чашу Файер и без единого слова оставили перед ней, глядя широко распахнувшимися янтарными глазами. «Как рыбы, — подумала Файер. — Странные, бесцветные и пучеглазые, словно на океанском дне».

В свертке оказались хлеб, сыр и соленое мясо. От запаха еды едва не стошнило. Хорошо бы эти глазастые дети ушли, чтобы можно было в одиночку сразиться с завтраком.

Повернувшись, они исчезли в том же разломе, из которого появились.

Файер отломила кусок хлеба и заставила себя его съесть. Когда желудок вроде бы согласился принять его, она зачерпнула руками воды и отпила несколько глотков. Вода была теплой. Она посмотрела на лошадь, которая поедала с хрустом корм в мешке, мягко тычась носом в уголки. Позади животного из трещины поднимался дым, отсвечивая в утреннем солнце желтизной. Дым? Или пар? Это место странно пахло, как будто древесным дымом, но и чем-то еще. Она положила руку на теплый камень, на котором сидела, и поняла, что под ним есть люди. Ее пол был для кого-то потолком.

Она только-только ощутила приглушенные зачатки любопытства, но тут ее желудок решил, что все-таки не хочет хлеба.

Закончив завтрак и допив остаток воды, лошадь подошла туда, где, сжавшись в комок, лежала Файер. Лошадь потыкалась в нее носом и присела. Файер, распутавшись, будто черепаха, выдирающаяся из панциря, взобралась к ней на спину.

Видимо, лошадь наугад шла через снега на юго-запад. Брела через ручьи, хрустевшие льдом, и пересекала широкие расселины в скале, от которых Файер становилось не по себе — она не видела их дна.

Ранним утром она ощутила, что за спиной кто-то приближается верхом. Поначалу она не обратила внимания. Но потом узнала ощущение этого человека, и он против воли приковал ее внимание. Это был мальчишка.

Он тоже ехал без седла, довольно неловко, и пинал свою несчастную лошадь, пока она не подвезла его на расстояние крика.

— Куда ты едешь? — сердито проорал он. — И чем ты думаешь — разбросала свои мысли и чувства по всем скалам? Это не владения Каттера. Тут есть чудовища и дикие, злые люди. Ты дождешься, что тебя убьют.

Файер не слышала его, потому что при виде его разных глаз вдруг скатилась с лошади и ринулась к нему с ножом в руке, хотя до этого момента не осознавала, что нож у нее вообще есть.

Его лошадь выбрала этот самый миг, чтобы сбросить мальчика со спины в сторону Файер. Он кулем упал на землю, поднялся на ноги и побежал прочь от нее. Последовала неуклюжая погоня через трещины в земле, а потом безобразная потасовка, которую она не выдержала, потому что слишком быстро выдохлась. Нож выскользнул из пальцев и провалился в широкую щель в земле. Мальчишка оттолкнул ее и поднялся на ноги, давясь словами.

— Ты обезумела, — сказал он, коснувшись рукой пореза на шее и неверяще разглядывая перепачканные кровью пальцы. — Возьми себя в руки! Я не за тем гнался за тобой всю дорогу, чтобы драться. Я пытаюсь тебя спасти!

— Твоя ложь меня не обманет! — хрипло крикнула она, превозмогая боль в горле от дыма и обезвоживания. — Ты убил Арчера.

— Арчера убил Джод.

— Джод — твое орудие!

— Ой, ну перестань, — сказал он, нетерпеливо повышая голос. — Только ты и можешь это понять. Арчер был слишком силен разумом. У тебя тут прямо все королевство такое, правда; детей с пеленок учат закрывать разум от чудовищ?

— Ты не чудовище.

— Разницы никакой. Ты отлично знаешь, как много людей мне пришлось убить.

— Нет, — сказала она. — Не знаю. Я не такая, как ты.

— Может, и не такая, но ты все же понимаешь. Твой отец был таким, как я.

Файер уставилась на мальчишку, на его чумазое лицо, колтун грязных волос, рваную, окровавленную одежду, которая была ему велика, будто он снял ее с одной из своих жертв, найдя на землях Каттера не обгоревшее тело. Его разум бился о ее, мерцая своей чуждостью, дразня непостижимостью.

Кем бы он ни был, он не был чудовищем. Но разницы никакой. Так вот, значит, зачем она убила Кансрела — чтобы вот такое создание могло подняться к власти на его место?

— Что ты такое? — прошептала она.

Он улыбнулся. Даже на грязном лице улыбка его была обезоруживающей, довольная улыбка маленького мальчика, который горд собой.

— Я из тех, кого называют Одаренными, — сказал он. — Раньше меня звали Иммикер. Сейчас я — Лек. Я пришел из королевства, о котором ты не слыхала. Там нет чудовищ, зато есть люди с разноцветными глазами, у которых есть всевозможные способности, любые, какие можешь вообразить, — прясть, танцевать, сражаться на мечах, и всякие способности разума тоже. И нет ни одного Одаренного, кто был бы так же могущественен, как я.

— Твоя ложь меня не обманет, — машинально сказала Файер, ощупывая пространство вокруг себя в поисках лошади, и та подошла, позволив ей на себя опереться.

— Я не придумываю, — сказал он. — Такое королевство есть. На самом деле, целых семь королевств, и ни одно чудовище там не докучает людям. Что, конечно, значит, что мало кого из них научили укреплять свой разум так, как здесь, в Деллах. Деллийцы куда сильнее разумом, это раздражает.

— Если деллийцы тебя раздражают, — прошептала она, — возвращайся, откуда пришел.

Улыбаясь, он пожал плечами:

— Я не знаю, как вернуться. Туда ведут туннели, но я не смог их найти. И даже если бы нашел, я не хочу. Здесь столько возможностей, столько открытий в медицине, и в технике, и в искусстве. И столько прекрасного — чудовища, растения — ты хоть понимаешь, какие необычные здесь растения, какие чудесные снадобья? Мое место здесь, в Деллах. И вообще, — сказал он с ноткой презрения в голосе, — не воображай, что мне довольно руководить пошлым торгашеством Каттера тут, на задворках королевства. Мне нужна Столица с ее стеклянными крышами, больницами и прекрасными мостами, которые светятся ночи напролет. Мне нужен король, кто бы им ни оказался, когда завершится война.

— Ты работаешь на Мидогга? На чьей ты стороне?

Он небрежно повел рукой.

— Мне все равно, кто победит. Зачем вмешиваться, когда они оказывают мне любезность, изничтожая друг друга? Но ты, неужели ты не видишь, какое место я отвел тебе в своих планах? Знай, это была моя идея — украсть тебя. Я следил за всеми шпионами и руководил похищением и не позволил бы Каттеру продать тебя или разводить чудовищ. Я хочу быть твоим партнером, а не хозяином.

Как устала Файер ото всех, от каждого в этом мире, кто хотел ее использовать.

— Не использовать тебя, а сотрудничать, чтобы управлять королем, — сказал мальчик, и она вздрогнула от смятения, не ожидав, что он умеет читать мысли. — И я не лезу в твои мысли, — нетерпеливо сказал он. — Я тебе уже говорил, ты испускаешь вовне каждую мысль и чувство. Соберись. Вернись со мной. Ты уничтожила все мои ковры и гобелены, но я тебя прощаю. Один угол дома еще сохранился. Я расскажу тебе о своих планах, а ты можешь рассказать мне все о себе. Для начала — кто порезал тебе шею. Это был твой отец?

— Ты ненормальный, — прошептала Файер.

— Я прогоню своих людей, — продолжал он, — обещаю. Каттер и Джод уже и так мертвы — я их убил. Будем только мы вдвоем. Больше никакой вражды. Будем друзьями.

От осознания, что Арчер погиб, защищая ее от этого глупого, сумасшедшего недоразумения, невыносимо разрывалось сердце. Файер закрыла глаза и прижалась лицом к крепкой ноге лошади.

— Где эти семь королевств? — тихо спросила она.

— Не знаю. Я провалился в гору и оказался здесь.

— А это в порядке вещей в тех королевствах, откуда ты вывалился, чтобы женщина объединялась с противоестественной силой, которая убила ее друга? Или это только ты со своим микроскопическим сердцем мог такое предположить?

Он не ответил. Открыв глаза, она обнаружила, что его улыбка осторожно превратилась в нечто неприятное, по форме напоминавшее улыбку, но по ощущениям иное.

— В этом мире нет ничего противоестественного, — сказал он. — Противоестественное — это то, чего не может случиться в природе. Я случился. Я естественный, и то, чего я хочу, тоже естественно. Власть твоего разума и твоя красота, даже когда ты две недели валялась на дне лодки, покрытая грязью, с фиолетово-зеленым лицом — твоя неестественная красота естественна. Природа ужасает. К тому же, — продолжил он, сияя странной улыбкой, — как мне видится, наши сердца не так уж различны по размеру. Я убил своего отца. Ты убила своего. Это ты сделала от полноты сердца?

Файер смутилась: это был жестокий вопрос, и один из ответов на него — «да», но это полная бессмыслица. Она слишком одурела и ослабла для логического мышления. Надо защищаться нелогичностью, нелогично подумала она. Нелогичность всегда была присуща Арчеру, хоть он никогда этого и не замечал.

Арчер.

Она учила Арчера укреплять разум. И именно из-за его сильного разума, который она в нем воспитала, его и убили.

Но и он тоже учил ее. Учил пускать стрелу так быстро и точно, как она сама никогда в жизни не научилась бы.

Файер, вскочив, потянулась к колчану и луку на спине, о которых вдруг вспомнила, упустив из виду, что окружающие тут же чувствуют все ее намерения. Лек схватился за свой лук и оказался быстрее — его стрела нацелилась ей в колени прежде, чем она успела наложить свою на тетиву. Файер приготовилась к вспышке боли.

И тут стоящая рядом с ней лошадь взвилась. С визгом и ржанием кинулась на мальчишку и ударила копытами в лицо. Он закричал, повалился на землю и выронил лук, зажимая глаз обеими руками. Всхлипывая, попытался убраться подальше, но лошадь ринулась за ним. Ничего не видя, с залитыми кровью глазами, он споткнулся и растянулся во весь рост. Завороженно замерши, Файер смотрела, как он соскользнул по замерзшей луже через край трещины в земле, провалился в нее и исчез.

Файер доковыляла до трещины. Встала на колени и заглянула внутрь. Дна не было видно; мальчика — тоже.

Его поглотила гора.

Было очень холодно. Если бы только мальчишка погиб в огне и не последовал за ней… а так он разбудил ее, и теперь она начала воспринимать такие вещи, как холод. И слабость, и голод, и мысли о том, что это значит — потеряться где-то на западе Больших гор.

Она расправилась с остатками еды, которую ей дали дети, не слишком надеясь, что желудок их примет. Попила воды из полузамерзшего ручья, стараясь не думать о ночи, которой сменится этот день, потому что у нее не было кремня, а она ни разу в жизни не зажигала огня без него. Да она ни разу в жизни не зажигала огня нигде, кроме как в очаге. Всегда ее баловали и нежили.

Трясясь от холода, она развязала шарф и снова завязала так, чтобы он покрывал не только волосы, до сих пор слегка влажные, но и лицо и шею. Она убила хищное чудовище раньше, чем оно убило ее — пурпурная птица с криком ринулась на нее с высоты небес; нести с собой мясо было бесполезно, потому что запах крови только привлек бы других чудовищ.

Тут она вспомнила. Торжество проходило во второй половине января. Сколько точно времени прошло, она не знала, но большая часть февраля уже определенно прошла. Скоро должно было начаться кровотечение.

Файер своей новопробужденной логикой, прямой и бесчувственной, поняла, что скоро отчего-нибудь да умрет. Она поразмыслила об этом, сидя на лошади. Мысль была приятной. Она давала оправдание, разрешала сдаться. «Извини, Бриган, — подумала она. — Извини, Малыш. Я пыталась».

Но тут ее вернуло к реальности воспоминание, внезапное и отчетливое. Люди. Она смогла бы выжить, если бы ей помогли люди, и за ее спиной были люди, там, где из скал поднимается дым. И там было тепло.

Ее лошадь по-прежнему целеустремленно пробиралась на юго-запад. Ведомая не чем иным, как банальным чувством долга — не умереть, если это не обязательно, — Файер развернула ее.

Когда они пустились в обратный путь, начал падать снег.

Все тело болело от стука зубов, от дрожи в мышцах и суставах. Она прокручивала в мыслях музыку, все самые сложные композиции, которые когда-то учила, заставляя себя вспоминать запутанные места сложных пассажей. Она не знала, зачем это делает. Какая-то часть ее разума чувствовала, что это необходимо, и не давала ей остановиться, хотя тело и остаток сознания умоляли, чтобы их оставили в покое.

Когда на нее сквозь падающий снег с криком ринулась золотистая птица, она провозилась с луком и не смогла как следует наложить стрелу. Птицу убила лошадь, хотя Файер не поняла, как ей это удалось. Пока все происходило, она, соскользнув со вздыбленной спины, лежала кучкой на снегу.

Через некоторое время она опять съехала с конской спины, не понимая почему. Она предположила, что опять из-за какого-то хищного чудовища, и приготовилась терпеливо ждать, но лошадь почти сразу же стала толкать ее носом, что показалось Файер очень несправедливым. Лошадь сердито фыркнула ей в лицо и продолжала пихать, пока, побежденная, Файер не втащила себя, дрожа, на подставленную спину, и только тут поняла, почему упала. Руки не слушались. Она не могла держаться за гриву.

«Я умираю, — подумала она без интереса. — И ладно. Раз так, можно умереть и на спине этой чудесной лошади в яблоках».

Когда Файер упала в следующий раз, у нее не хватило сил осознать, что она лежит на теплом камне.

Она была в сознании. Слышала голоса, резкие, настойчивые и встревоженные, но не могла встать, когда ее попросили. Услышала свое имя и уловила, что они знают, кто она такая. Почувствовала, как кто-то поднял ее и понес под землю, а потом женщины раздели ее и разделись сами, и завернулись вместе с ней во множество одеял.

Она никогда в жизни так не замерзала. Дрожала так, что ей казалось, она сейчас разобьется. Пыталась пить теплую сладкую жидкость, которую поднесли ей к лицу, но у нее сложилось впечатление, что большую часть она разбрызгала на своих товарок по одеялам.

Прошла вечность из оханий и дрожи, и вдруг Файер заметила, что больше ее так не колотит. В объятиях двух пар рук, между тел двух женщин случилось чудо: на нее сошел милосердный сон.

 

Глава двадцать восьмая

По пробуждении ее ожидало лицо Музы и ощущение, что по рукам бьют отбойными молотками.

— Миледи, — серьезно сказала Муза, — в жизни не испытывала такого облегчения. Как вы себя чувствуете?

— Руки болят, — хрипло каркнула она.

— Да, вы их обморозили, миледи. Но не беспокойтесь. Здешние жители их отогрели и забинтовали и хорошо о вас позаботились.

Память вернулась к Файер, заполнив окружающее пространство. Она отвернулась от Музы.

— Мы искали вас с той минуты, как вас схватили, миледи, — продолжила Муза. — Мы потеряли время, пойдя по ложному следу, ведь принцесса Ханна не видела, кто на нее напал, на людях, которых мы убили, не было опознавательных знаков, а вашу бабушку и стражей зеленого дома опоили прежде, чем они успели понять, что происходит. Мы понятия не имели, где искать, миледи, а король с принцем и принцессой были уверены, что это дело рук леди Маргды, но командир через посланников сообщил, что не думает так, и только когда один из стражников смог смутно припомнить, что поблизости шнырял мальчишка с красным глазом, мы начали подозревать, что на самом деле произошло. До Каттера мы добрались вчера. Вы себе не представляете, как мы испугались, миледи, обнаружив, сгоревший дотла дом и неизвестно чьи обуглившиеся тела.

— Я зажгла огонь для Арчера. Он мертв, — глухо ответила Файер.

Муза была поражена. Файер это почувствовала и тут же поняла, что Муза сочувствует Миле, а не беспечному лорду, отцу ее ребенка. Для Музы это была просто еще одна смерть, смерть человека, который был известен ей лишь дурными выходками.

Файер оттолкнула чувства Музы.

— Мы пошлем весть о лорде Арчере в Половодный форт, командующему, миледи, — наконец сказала Муза. — Все будут так рады узнать, что с вами все хорошо. Рассказать вам, как идут дела у командующего на войне?

— Нет, — ответила Файер.

Рядом с ней появилась женщина с миской супа и мягко сказала:

— Леди надо поесть.

Муза встала со стула, чтобы женщина могла сесть. Она была пожилая, со светлым морщинистым лицом и глубокими желто-карими глазами. Выражение ее лица немного менялось в мерцающем свете огня, горящего посреди каменного пола; дым от него поднимался к потолку и выходил наружу сквозь трещину наверху. Файер узнала ощущения от нее. Эта бабушка была одной из тех, кто спас ей жизнь, поделившись жаром собственного тела.

Женщина покормила Файер супом с ложки, тихо бормоча и ловя капельки, стекавшие по подбородку. Файер согласилась принять эту доброту и этот суп, потому что они исходили от женщины, которая не хотела говорить о войне, никогда не видела Арчера и могла принять ее скорбь легко, без сложных рассуждений.

Настало кровотечение, и путешествие пришлось отложить. Она спала, старалась не думать и очень мало говорила. Наблюдала, как живут люди в темноте этих подземных пещер, нищие, едва выживающие зимой, но обогретые кострами и тем, что они называли очагом земли, который здесь был совсем близко к поверхности и согревал их полы и стены. Они объясняли устройство очага стражникам и поили Файер лечебными снадобьями.

— Как только вам будет можно, — говорила Муза, — мы перевезем вас к военным целителям в Половодный форт, миледи. На юге война идет неплохо. Когда мы последний раз видели командующего, он был полон надежд и страшно целеустремлен. Принцесса Клара и принц Гаран с ним. На севере война тоже полным Ходом. Король Нэш поехал туда после празднества, а Третье, Четвертое и большинство вспомогательных войск вместе с королевой Роэн и лордом Брокером встретили его там. Леди Маргда сбежала из дворца на следующий же день после празднества, миледи. Был пожар и сражения в коридорах, и в суматохе ей удалось удрать. Предположительно, она попыталась добраться до Мраморного плато, но королевское войско уже перекрыло дороги.

Файер закрыла глаза, стараясь перенести тяжесть всех этих бессмысленных, ужасных новостей. Она не хотела ехать в Половодный форт, но понимала, что нельзя оставаться здесь дальше и быть обузой для этих гостеприимных людей. А еще подумала, что военные целители могли бы взглянуть на ее ладони. Она сама их еще не видела, но они явно распухли, бесполезно висели и болели под бинтами так, как будто сама боль росла на концах рук вместо кистей.

Она старалась не думать, что будет, если целители скажут ей, что руки не спасти.

Было еще кое-что, о чем она старалась не думать, хотя обычно ей это не удавалось — воспоминание о событии, произошедшем — неужели месяцы назад? — перед планированием празднества, перед тем даже, как Арчер нашел вино Мидогга в погребе капитана Харта. Файер допрашивала пленных весь день напролет, бесконечно, а Арчер иногда наблюдал. И один из пленников, с особенно злым языком, рассказывал о высоком лучнике с безупречным прицелом, насильнике, которого держали в темницах Накса лет двадцать назад. О Джоде. И Файер обрадовалась, потому что наконец-то узнала имя и нрав своего затуманенного лучника.

В тот день она не подумала о том, что около двадцати лет назад Накс лично выбрал из своих темниц самого жестокого из заключенных и послал его на север изнасиловать жену Брокера. Единственным добрым последствием всего этого было рождение Арчера.

Допрос закончился тем, что Арчер ударил пленника по лицу. В тот день Файер решила, что все дело в его грязном языке.

И возможно, так и было. Файер теперь никогда не узнает, в какой момент Арчер начал подозревать, кем был Джод. Арчер не раскрыл ей свои мысли и страхи. Ведь Файер только что разбила его сердце.

Когда настал день отъезда, ее стражники — теперь девятнадцать человек, потому что Милы с ними не было, — завернули ее во множество одеял и аккуратно примотали ладони к телу, чтобы они были в тепле. Ее посадили к Нилу в седло, а когда Нил залез следом и уселся сзади, нетуго привязали к нему. Ехали медленно, а Нил был сильным и внимательным, но все равно было страшно полностью довериться чужому чувству равновесия.

А потом, со временем, движение стало убаюкивать. Файер откинулась на Нила, сняла с себя всякую ответственность и уснула.

Серая в яблоках лошадь, разлученная с Файер и наткнувшаяся на людей из скал, на стражей и девятнадцать боевых коней, повела себя как совершенно дикая. Она цокала тут и там по скалам вокруг теплого камня, пока Файер приходила в себя, и удирала, стоило кому-нибудь появиться, не давала надеть на себя уздечку, отвести в стойло под землей и вообще приблизиться. Но она не хотела и оставаться, когда увидела, что Файер увозят. Стоило отряду двинуться на восток, как лошадь осторожно последовала за ним, держась все время на безопасном расстоянии.

Сражения южного фронта велись на суше и в пещерах между землями Гентиана, Половодным фортом и Крылатой рекой. Командующий мог выигрывать или проигрывать сражение, но сам форт всегда оставался под королевским контролем. Стоящий на высоком утесе и окруженный стенами почти до самых крыш, он служил и штабом, и больницей.

Клара выбежала к ним, как только они прошли в ворота. Она стояла у лошади Нила, пока стражники отвязывали Файер, спускали ее на землю и разворачивали одеяла. Клара плакала, и когда она обняла Файер и поцеловала ее в лицо, стараясь не прикоснуться к поврежденным рукам, Файер безвольно приникла к ней. Если бы только она могла обнять эту женщину, которая горевала об Арчере и носила под сердцем его ребенка. Если бы только она могла влиться в нее.

— Ох, Файер, — наконец сказала Клара, — мы с ума сходили от волнения. Бриган сегодня уезжает на северный фронт. Для него будет таким облегчением увидеть тебя живую перед отъездом.

— Нет, — сказала Файер, внезапно отпрянув от Клары, и удивилась собственному чувству. — Клара, я не хочу его видеть. Скажи, что я желаю ему удачи, но я не хочу его видеть.

— Эээ, — озадаченно протянула Клара. — Что ж. Ты уверена? Потому что я не знаю, как его останавливать, когда он вернется из туннелей и узнает, что ты тут.

Туннели. Файер почувствовала, как в груди нарастает паника.

— Мои руки, — сказала она, переключая внимание на более самодостаточную боль. — У кого-нибудь из целителей есть минутка ими заняться?

Пальцы ее правой руки, розоватые, распухшие, были покрыты волдырями и похожи на кусок сырой курицы. Файер устало разглядывала их, борясь с тошнотой, пока не почувствовала, что целительница обрадовалась их виду.

— Обещать рановато, — сказала она, — но у нас есть повод надеяться.

Она очень, очень нежно намазала руку Файер мазью, не туго забинтовала ее и размотала другую руку, напевая.

Два последних пальца на левой руке Файер были черными и выглядели мертвыми от кончиков до конца второй фаланги.

Уже не напевая, целительница спросила, правда ли, что она слышала, будто Файер была отличной скрипачкой.

— Ну, — сказала женщина, — все, что мы сейчас можем сделать, это смотреть и ждать.

Она дала Файер таблетку и микстуру, нанесла мазь и забинтовала руку.

— Сидите здесь, — сказала она и выскочила из маленькой темной комнаты, где в очаге горел дымный огонь, а окна были закрыты ставнями, чтобы сохранять тепло.

Файер смутно припомнила, что было время, когда ей лучше удавалось игнорировать вещи, на которые бесполезно было тратить нервы. Когда-то она была хозяйкой положения, а не сидела, унылая и несчастная, на диагностических столах, пока ее стражники в полном составе стояли вокруг, глядя на нее с сочувственной тоской.

И тут она почувствовала приближение Бригана, огромную движущуюся волну эмоций: озабоченность, облегчение, уверенность — все слишком сильное, Файер не могла вынести такой напор. Она начала задыхаться, тонуть. Когда он вошел в комнату, она соскользнула со стола и убежала в угол.

«Нет, — послала она ему мысль. — Я не хочу, чтобы ты был здесь. Нет».

— Файер, — сказал он. — Что случилось? Пожалуйста, скажи.

«Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, Бриган, я тебя умоляю».

— Оставьте нас, — тихо сказал Бриган страже.

«Нет! Они мне нужны!»

— Останьтесь, — сказал Бриган тем же тоном, и стража, к этому моменту уже выработавшая устойчивость к удивлению, развернувшись, втянулась обратно в комнату.

«Файер, — подумал Бриган. — Я сделал что-то, что прогневило тебя?»

«Нет. Да, да, сделал, — подумала она в метаниях. — Тебе никогда не нравился Арчер. Тебе наплевать, что он погиб».

«Это неправда, — подумал он с твердой убежденностью. — Я по-своему уважал Арчера, и, кроме того, это неважно, потому что ты его любишь, а я люблю тебя, и твоя скорбь приносит скорбь мне. В смерти Арчера нет ничего, кроме печали».

«Вот поэтому ты и должен уйти, — подумала она. — Во всем этом нет ничего, кроме печали».

У двери послышался шум и грубый голос:

— Командующий, мы готовы.

— Иду, — бросил Бриган через плечо. — Ждите меня снаружи.

Человек ушел.

«Уходи, — подумала Файер. — Не заставляй их ждать».

«Я не оставлю тебя вот так», — подумал он.

«Я не буду на тебя смотреть, — подумала она, неуклюже прижимая к стене свои забинтованные ладони. — Я не хочу видеть твои новые боевые шрамы».

Он подошел к ней в угол все с тем же упрямым и спокойным ощущением. Прикоснулся рукой к ее правому плечу и склонил лицо к ее левому уху. Щетина у него была жесткой, а лицо холодным, и все ощущение от него было таким болезненно знакомым, и внезапно она приникла к нему, неуклюже обхватив его левую руку, скованную доспехами и кожей, и обернув ее вокруг себя.

— Это у тебя новые шрамы, — сказал он очень тихо, чтобы только она могла слышать.

— Не уходи, — сказала она. — Пожалуйста, не уходи.

— Я отчаянно хочу остаться. Но ты знаешь, что я должен.

— Я не хочу тебя любить, если ты умрешь, — заплакала она, зарываясь лицом в его руку. — Я не люблю тебя.

— Файер, — сказал он. — Сделай кое-что для меня. Пошли мне весточку на северный фронт, чтобы я знал, как ты тут.

— Я не люблю тебя.

— Значит, не пошлешь?

— Нет, — сказала она растерянно. — Да. Пошлю. Но…

— Файер, — перебил он мягко, начиная выпутываться из ее объятий. — Чувствуй, что чувствуешь. Я…

Еще один голос, резкий от нетерпения, перебил от двери:

— Командир! Лошади запряжены.

Бриган обернулся к человеку и выругался с таким ожесточением, какого Файер никогда раньше не слышала. Человек в смятении удрал.

— Я люблю тебя, — очень спокойно сказал Бриган ей в спину. — Надеюсь, в грядущие дни для тебя будет утешением знать это. Все, о чем я прошу тебя, — постарайся есть, Файер, и спать, как бы ты себя ни чувствовала. Ешь и спи. И пришли мне весточку, чтобы я знал, как ты. Скажи мне, если нужно прислать тебе что-нибудь или кого-нибудь.

«Береги себя. Береги себя», — послала она ему мысль, когда он вышел из здания и вместе со своими воинами с грохотом проскакал в ворота.

Какое глупое и пустое напутствие для кого угодно и где угодно.

 

Глава двадцать девятая

Файер решила, что человеку без рук в Половодном форте делать нечего. Клара была занята военачальниками Бригана и непрерывным потоком гонцов, Гаран же вообще редко показывался, а когда появлялся, то хмурился в своей обычной манере. Файер избегала их так же, как избегала лазарета, где бесконечными рядами лежали и мучились раненые воины.

Ей было запрещено выходить за пределы укрепления, и она проводила время в двух местах: в спальне, где с ней жили Клара, Муза и Марго, — там она притворялась спящей каждый раз, стоило Кларе войти, потому что та задавала слишком много вопросов об Арчере, — и на тщательно охраняемой крыше форта, где она стояла в теплом плаще с капюшоном, хорошенько спрятав руки под мышками, и общалась с серой пятнистой лошадью.

Кобыла — а Файер теперь достаточно оправилась, чтобы понимать, что это кобыла, — жила на скалах к северу. Она отбилась от отряда Файер, когда он подходил к форту, и, несмотря на увещевания конюха, не соглашалась пойти на конюшни с другими лошадьми. Файер не позволила усмирять кобылу снадобьями и сама отказалась заманивать ее в заточение. Конюх воздевал руки к небу от досады. Кобыла, очевидно, оказалась очень ценной, но он был по уши в заботах о раненых лошадях, слетевших подковах и порванной боевой упряжи, и у него не было времени на строптивицу.

Так что она жила на свободе в скалах, ела то, что ей оставляли или, если не оставляли, находила сама, и приходила повидать Файер каждый раз, когда та звала ее. Ее чувства были странными и дикими, а сознание потрясало своей цельностью; Файер могла коснуться его и повлиять на него, но так и не могла до конца его понять. Место этой лошади было в скалах, в одиночестве, на свободе, и она могла при необходимости проявить норов.

И все же от нее исходила и любовь, странным образом привязывающая. Лошадь совершенно не собиралась оставлять Файер.

Они проводили время на виду друг у друга, их чувства соприкасались с помощью силы Файер. Лошадь была прекрасна — мягкие серые пятнышки и круги на шкуре, грива и хвост — длинные и густые, спутанные, темно-серые, как сланец. Глаза у нее были голубые.

Файер хотелось бы, чтобы ей разрешили выйти из форта. Она хотела бы уйти к лошади, на скалы, залезть ей на спину и унестись туда, куда лошадь сама пожелает скакать.

Однажды утром, когда она лежала, свернувшись калачиком, под одеялами, заставляя себя игнорировать жжение в руках и притворяясь спящей, в спальню промаршировал Гаран. Он встал над ней и сообщил без предисловий:

— Вставай, Файер, ты нам нужна.

Сказано это было беззлобно, но и на просьбу не походило. Файер моргнула, поднимая на него взгляд.

— У меня руки не двигаются.

— То, что нам от тебя нужно, не требует рук.

Файер закрыла глаза:

— Вы хотите, чтобы я кого-то допросила. Извини, Гаран. Я недостаточно хорошо себя чувствую.

— Ты бы лучше себя чувствовала, если бы встала и прекратила хандрить, — прямо сказал Гаран. — В любом случае ты нам нужна не для допросов.

Файер разозлилась:

— Ты не впустил Арчера в свое сердце. Тебе наплевать, что случилось.

Гаран отвечал запальчиво:

— Ты не можешь заглянуть в мое сердце, или не говорила бы таких глупостей. Я не выйду из комнаты, пока ты не встанешь. Тут рукой подать до фронта, а у меня достаточно забот и без того, чтобы смотреть, как ты чахнешь, словно самовлюбленный подросток. Ты хочешь, чтобы я однажды послал письмо Бригану, Нэшу и Брокеру с сообщением, что ты умерла ни от чего? Мне дурно становится из-за тебя, Файер, и, пожалуйста, если ты не встанешь ради себя, то встань хотя бы ради меня. Я умирать не тороплюсь.

Файер села на постели примерно в середине этой впечатляющей речи и теперь, открыв глаза, увидела. Кожа Гарана блестела от пота. Он тяжело дышал и казался еще более исхудавшим, если это возможно. На лице его застыла боль. Файер потянулась к нему, встревожившись, и жестом предложила сесть. Когда он опустился на кровать, она пригладила его волосы своей забинтованной в кулек рукой и помогла ему успокоить дыхание.

— Ты похудела, — наконец сказал он, недовольно глядя на нее. — И у тебя в глазах это жуткое пустое выражение, от которого мне хочется схватить тебя и потрясти.

Файер снова провела рукой по его волосам и тщательно подобрала слова, найдя такие, от которых не хотелось бы плакать.

— Я не то чтобы хандрила, — сказала она. — Я не ощущаю связи с собой, Гаран.

— Твоя сила не убыла, — сказал он. — Я ее чувствую. Ты сразу меня успокоила.

Она задумалась, возможно ли это — обладать такой силой и одновременно быть разбитой внутри на кусочки и дрожать, все время дрожать.

Снова оглядела его. Вид у него был совсем неважный. Слишком уж много он держал на своих плечах.

— Так для чего я вам нужна?

— Могу я просить тебя облегчить боль тех, кто умирает здесь, в форте?

Лечили в форте в огромном помещении на первом этаже, которое в мирное время было обиталищем пятисот воин. В окнах не было стекол, поэтому ставни держали закрытыми, чтобы сохранить тепло, исходящее от каминов вдоль стен и от костра в середине, дым от которого неровно поднимался к открытому дымоходу в потолке, ведшему через все этажи на крышу и в небо.

Помещение было полутемное, воины стонали и вскрикивали, все пропахло кровью, дымом и чем-то приторным, что заставило Файер остановиться на пороге. Слишком похоже на один из ее кошмаров. Она просто не могла этого сделать.

Но потом она увидела человека, лежащего на спине на одной из кроватей. Нос и уши у него были такими же черными, как ее пальцы, и на груди лежала единственная рука, второй не было вовсе — только культя, завернутая в марлю. Он сжимал зубы и дрожал в лихорадке, и Файер двинулась к нему, не в силах бороться с состраданием.

От одного только взгляда на нее его паника, казалось, утихла. Файер села на край кровати и посмотрела ему в глаза, чувствуя, что он изнурен, но боль и страх не дают ему отдохнуть. Она убрала чувство боли, успокоила страх. Помогла ему заснуть.

Вот так Файер и стала постоянным обитателем целительской; ей даже лучше, чем снадобьям, удавалось унять боль, а целительская вечно была полна самых разных видов боли. Иногда хватало просто посидеть с воином, чтобы успокоить его, а иногда, например, если из кого-то вынимали стрелу или оперировали без обезболивания, требовалось большее. В некоторые дни ее сознание было в нескольких местах одновременно, успокаивая самую сильную боль, пока сама она перемещалась по рядам пациентов, распустив волосы и выискивая взглядом глаза лежащих на кроватях мужчин и женщин, которым становилось не так страшно от одного того, что они ее увидели.

Ей было удивительно, как легко разговаривать с умирающими или с теми, кто уже не выздоровеет, или с теми, кто потерял друзей и боялся за свои семьи. Раньше она думала, что больше боли в ней уже не может поместиться. Но теперь вспомнила, как однажды сказала Арчеру, что любовь нельзя измерять, и поняла, что то же самое касается боли. Боль может подниматься ввысь, а потом, когда уже вроде бы достигнет предела, разливаться вширь и вытекать через край, прикасаться к другим людям и смешиваться с их болью. И расти, но каким-то образом становиться не такой гнетущей. Она думала, что заточена в темницу вдали от обычных человеческих жизней, полных чувств; но не замечала, как много людей сидит в этой темнице вместе с ней.

Она наконец-то стала впускать туда Клару. Рассказала Кларе то, чего требовала кларина скорбь: как все случилось.

— Он умер один, — тихо сказала она Кларе.

— И, — добавила Клара так же тихо, — умер, думая, что подвел тебя. Ведь к тому времени он должен был знать об их замысле выкрасть тебя, как ты думаешь?

— Он точно по крайней мере подозревал, — сказала Файер, осознавая, когда история развернулась в словах между ними, сколько всего она не знала. Попытки заполнить пробелы одновременно причиняли боль и успокаивали ее, как мазь, которую целители втирали в ее больные руки. Она никогда не узнает, что он чувствовал, когда его застрелил собственный отец. Могло бы случиться все иначе, если бы она была внимательнее, яростнее добивалась, чтобы он остался? Если бы годы назад она не позволила ему полюбить ее так сильно; если бы Арчер, какова ни была сила его духа и глубина привязанности, хоть раз сумел полностью победить власть ее чудовищной красоты?

— Еще, наверное, мы никогда не узнаем, что за человек на самом деле был Джод, — сказала Клара, когда Файер тихо поделилась всеми этими мыслями. — Конечно, мы знаем, что он был преступником, — продолжила она здраво, — и жестоким подонком, он заслужил смерть, даже если он был дедом моего ребенка. — Она фыркнула и бросила в сторону: — Ну и дедушки у этого малыша. Но я хочу сказать, мы никогда не узнаем, убил бы Джод своего сына, если бы не был одержим этим жутким мальчишкой, которого ты сбросила в ущелье, и правильно сделала. Надеюсь, он сдох в ужасной агонии, напоровшись на острую скалу.

С Кларой Файер в эти дни было неожиданно хорошо. Беременность сделала ее еще красивее, чем когда-либо. Пятый месяц, волосы стали гуще и шелковистей, кожа светилась; ее обычную целеустремленность теперь подпитывала свежая жизненная сила. Она была настолько живой, что Файер иногда было больно стоять рядом. Но в то же время Клара злилась на то, на что надо, и была отчаянно честной. А еще — носила под сердцем ребенка Арчера.

— Лорд Брокер — тоже дедушка твоего ребенка, — мягко сказала Файер. — И есть еще две бабушки, которых нечего стыдиться.

— Да в любом случае, — сказала Клара, — если судить себя по родителям и дедам, то и самим впору бросаться на острые скалы.

«Да, — мрачно подумала Файер про себя. — Это недалеко от истины».

Оставаясь одна, она неизбежно начинала думать о доме, вспоминать. Выходя на крышу навестить кобылицу, она отбивалась от мыслей о Малыше, который был далеко, в Столице, и скорее всего недоумевал, почему она его оставила и вернется ли когда-нибудь.

По ночам, когда Файер боролась со сном, Кансрел и Арчер сменялись в ее кошмарах. Кансрел с разорванной глоткой внезапно превращался в Арчера, и тот смотрел на нее злобно, как всегда смотрел Кансрел. Или иногда она заманивала Арчера, а не Кансрела, на смерть, или заманивала их вместе, или Кансрел убивал Арчера или насиловал его мать, а Арчер находил и убивал его. Что бы ни случалось, кто бы из мертвых ни умирал снова в ее снах, она просыпалась с тем же чувством безжалостной скорби.

С северного фронта пришли известия, что Бриган посылает Нэша в Половодный форт. Брокер и Роэн последуют за ним.

Гаран был возмущен.

— Я еще понимаю прислать сюда Нэша вместо себя, — сказал он. — Но зачем отделываться от всех стратегов? Следом он пришлет сюда Третье и Четвертое и пойдет на войско Мидогга в одиночку.

— Должно быть, там становится опасно для всех, кто не может сражаться, — сказала Клара.

— Если там опасно, пускай так и скажет.

— Так он уже сказал, Гаран. Что, по-твоему, он имеет в виду, когда говорит, что даже в лагере редко можно поспать? Или ты думаешь, воины Мидогга занимают наших допоздна застольями и танцами? Ты последний отчет читал? Пару дней назад воин из Третьего напал на собственный отряд и убил троих сослуживцев, прежде чем его самого прикончили. Мидогг пообещал его семье целое состояние, если он сменит сторону.

Работая в целительской, Файер не могла оставаться в неведении относительно происходящего в битвах и на войне. И понимала, что несмотря на искореженные тела, которые медики каждый день приносили из туннелей, несмотря на трудности с поставками продовольствия южным лагерям и доставкой раненых в госпиталь, с починкой оружия и доспехов, несмотря на еженощные костры, на которых сжигали мертвых, на юге война, по общему мнению, шла хорошо. Здесь, в Половодном форте, война состояла из стычек верховых или пеших, засад в пещерах, быстрых набегов и отступлений. Воины Гентиана, которыми командовали мидогговы пиккийские военачальники, были плохо организованы. Воины Бригана, напротив, были прекрасно вымуштрованы и знали свои обязанности в любой ситуации, даже в хаосе туннелей. Бриган, уезжая, предсказал, что пройдет всего несколько недель и случится какой-нибудь значительный прорыв.

Но на северном фронте война шла на плоской равнине к северу от города, где хитрость и стратегия мало что давали. Местность и видимость обеспечивали сражение с полной выкладкой до самой темноты. Почти каждая битва заканчивалась отступлением королевской стороны. Воины у Мидогга были просто звери, и Мидогг с Маргдой были с ними; к тому же снег и лед не облегчали жизнь лошадям. Слишком часто воины сражались пешими, и тогда становилось заметно, что королевское войско сильно уступает в количестве. Очень медленно, но Мидогг продвигался к городу.

И конечно, именно туда поехал Бриган, потому что Бриган всегда был там, где дела идут хуже всего. Наверное, ему нужно было там быть, чтобы произносить вдохновляющие речи и вести отряды в наступление, ну или что там командиры делают на войне. Ей противно было, что он так хорош в чем-то настолько печальном и бессмысленном. Если бы только он, ну, или кто-нибудь еще догадался бросить меч на землю и сказать: «Хватит! Это глупый способ решать, кому править!» И ей все больше казалось, пока кровати в целительской заполнялись и пустели и снова заполнялись, что из-за этих сражений мало что останется тому, кто будет править. Королевство уже развалилось на куски, и теперь война дробила их на еще более мелкие.

Кансрелу это понравилось бы. Бессмысленное разрушение было ему по вкусу. Мальчишке, наверное, тоже понравилось бы.

Арчер придержал бы свое мнение — от нее, по крайней мере, зная, как она все это презирает. И что бы он ни думал, он бы все равно храбро сражался за Деллы.

Как сражаются Бриган и Нэш.

Когда передовая стража Нэша въехала в ворота, Файер, стыдясь самой себя, спотыкаясь и совершенно не в силах сдержаться, сбежала на крышу.

«Красавица-лошадь, — с мольбой воззвала она к своей подруге. — Красавица-лошадь, я не могу этого вынести. Я выдержу Арчера и Кансрела, если надо, но не это. Пускай он уедет. Почему все мои друзья — воины?»

Через некоторое время, когда Нэш поднялся на крышу в поисках ее, она не преклонила колен вместе со своими стражниками и часовыми на крыше. Она осталась стоять к Нэшу спиной, не отводя взгляд от лошади, ссутулившись, будто защищаясь от его присутствия.

— Леди Файер, — сказал он.

«Ваше величество. Со всем уважением я молю вас, уйдите».

— Конечно, миледи, если вы так хотите, — сказал он мягко. — Но сперва я обещал передать вам около сотни посланий с северного фронта и из города — от моей матери, вашей бабушки, Ханны, Брокера и Милы, это только для начала.

Файер представила себе послание Брокера: «Я виню тебя в смерти моего сына». Послание Тесс: «Ты по глупости испортила свои прекрасные руки, так ведь, миледи, внучка?» Послание от Ханны: «Ты бросила меня здесь одну».

«Хорошо, — послала она мысль Нэшу. — Передавайте мне послания, если так нужно».

— Ну, — немного растерянно начал Нэш, — они посылают свою любовь, конечно. И свою горькую скорбь по Арчеру, и облегчение, что вы живы. И Ханна особо просила передать, что Пятныш выздоравливает. Миледи… — король прервался. — Файер, — поправился он. — Почему ты согласна разговаривать с моей сестрой и братьями, но не со мной?

Она огрызнулась: «Если Бриган сказал, что мы разговаривали, он лицемерил».

Нэш помолчал.

— Он так не говорил. Видимо, я его неправильно понял. Но ты ведь говорила с Кларой и Гараном.

«Клара и Гаран не воины. Они не умрут», — подумала она для него, но, подумав, тут же поняла, что это не причина. Ведь Гаран может умереть от болезни, а Клара — родами. Тесс — от старости, Брокер и Роэн — если на них нападут во время путешествия, а Ханна может упасть с лошади.

— Файер…

«Пожалуйста, Нэш, пожалуйста. Не заставляй меня думать о причинах, просто оставь в покое. Прошу!»

Это его обидело. Он повернулся, чтобы уйти, но потом остановился и обернулся снова.

— Еще кое-что. Твоя лошадь на конюшне.

Файер в недоумении бросила взгляд на скалы, где серая лошадь топтала копытами снег. Она послала свое замешательство Нэшу.

— Разве ты не говорила Бригану, чтобы он прислал твою лошадь? — спросил он.

Файер повернулась кругом на месте и впервые взглянула прямо на него. Статный и бравый, на губе — новый тоненький шрам, плащ скрывает кольчугу и кожаные доспехи.

— Ты ведь не про Малыша говоришь? — спросила она.

— А, точно, — ответил он, — Малыш. В общем, Бриган подумал, что он тебе нужен. Он внизу.

Файер бросилась бежать.

Она так много плакала с тех пор, как нашла тело Арчера, плакала из-за ничтожнейшей мелочи, и всегда слезы беззвучно катились по ее лицу. Но, увидев, как Малыш, спокойный, тихий, с его вечно лезущей в глаза челкой, прижался к перекладине стойла, чтобы дотянуться до нее, Файер заплакала совсем по-другому. Казалось, она вот-вот задохнется от силы рыданий, скрутивших ее, или что-то внутри нее разорвется.

Муза, встревожившись, вошла в стойло следом за ней и гладила по спине, пока она прижималась к шее Малыша, пытаясь отдышаться. Нил подавал платки. Толку не было. Она никак не могла перестать плакать.

«Это моя вина, — снова и снова повторяла она Малышу. — Ох, Малыш, это все я виновата. Я должна была умереть, а не Арчер. Арчер не должен был умирать».

Через очень долгое время Файер доплакалась до того, что поняла: это не ее вина. И тогда поплакала еще немного — просто от горя, потому что Арчера больше нет.

Она проснулась, не от кошмара, и, проснувшись, ощутила, что укутана в теплое одеяло и лежит, прижавшись к теплой, мерно дышащей спине Малыша.

За дверцей стойла кто-то тихо разговаривал с Музой и другими стражниками. Этим кем-то был король.

Паника уже прошла, ее место заняла странная, умиротворенная пустота. Файер приподнялась и провела рукой по прекрасному округлому боку коня и по тем местам, где шерсть росла неровно из-за шрамов, оставленных хищными птицами. Сознание Малыша дремало, сено у его морды шевелилось от дыхания. В свете факелов конь казался темной глыбой. Он был совершенен.

Она коснулась сознания Нэша. Тот подошел к двери стойла и оперся на нее, глядя на Файер. Нерешительность и любовь явно читались и на его лице, и в чувствах.

— Ты улыбаешься, — сказал он.

Естественно, ответом на это были слезы. Разозлившись на себя, Файер попыталась их остановить, но они все равно просочились.

— Прости, — сказала она.

Он вошел в стойло и присел на корточки между головой и грудью Малыша. Погладил шею Малыша, рассматривая Файер.

— Я так понимаю, ты в последнее время немало плачешь, — сказал он.

— Да, — призналась она.

— Наверное, устала от этого.

— Да.

— А как руки? Очень болят?

В этом тихом допросе было что-то успокаивающее.

— Не так сильно, как раньше.

Нэш серьезно кивнул и продолжил гладить шею Малыша. Одет он был все так же, только теперь держал шлем под рукой. Почти все ее друзья старше нее; даже Бриган, самый младший из братьев, старше на пять лет. Но едва ли это разница в возрасте заставляла ее чувствовать себя младенцем среди взрослых.

— Почему ты все еще здесь? — спросила она. — Разве ты не должен уже вдохновлять людей на подвиги в какой-нибудь пещере?

— Должен, — сказал он, слегка поддерживая ее ироничный тон. — И я как раз пришел сюда за лошадью, чтобы ехать в лагерь. Но вместо этого разговариваю с тобой.

Файер провела рукой по длинному тонкому шраму на спине Малыша. Она подумала о своей недавно появившейся склонности легче находить общий язык с лошадьми и умирающими незнакомцами, чем с людьми, которых она думала, что любит.

— Неразумно любить людей, которые должны умереть, — сказала она.

Нэш подумал об этом мгновение, гладя Малыша по шее с королевской неспешностью, как будто от этого осторожного, плавного движения зависела судьба Делл.

— У меня на это есть два ответа, — сказал он в конце концов. — Первый: все умрут. Второй: любовь глупа. Она не имеет никакого отношения к разумности. Ты любишь того, кого любишь. Я вот вопреки всякой разумности любил своего отца, — он пристально посмотрел на нее. — А ты своего любила?

— Да, — прошептала она.

Он погладил Малыша по носу.

— Я люблю тебя, хоть и знаю, что ты никогда меня не примешь. И люблю своего брата, даже больше, чем думал до того, как появилась ты. Ты не можешь выбирать, кого любить, леди Файер. И не можешь знать, на что это чувство способно тебя сподвигнуть.

Внезапно Файер ясно увидела связь. От удивления она чуть отклонилась назад и внимательно изучила его лицо сквозь мягкую игру света и тени. И увидела его по-новому, как никогда не видела раньше.

— Ты пришел ко мне учиться ограждать разум, — сказала она, — и прекратил просить выйти за тебя замуж, это было в одно время. Ты сделал это из любви к брату.

— Ну, — сказал он, немного смущенно глядя в пол, — еще я пару раз ему врезал, но это не так важно.

— Ты умеешь любить, — просто сказала она, потому что ей показалось, что это правда. — А я — не очень. Я как зверь с иголками, отталкиваю всех, кого люблю.

Он пожал плечами.

— Я не против, можешь отталкивать, если это значит, что ты меня любишь, сестренка.

 

Глава тридцатая

Она начала мысленно сочинять письмо Бригану. Получилось как-то не очень. Дорогой Бриган, мне кажется, тебе не следует делать то, что ты делаешь. Дорогой Бриган, от меня словно ветром относит людей, а саму раздирает на части.

Отек с рук уже спал, и никакие новые места не почернели. Целители сказали, что, скорее всего, через некоторое время нужно будет удалить с левой руки два мертвых пальца.

— У вас столько снадобий, — сказала Муза одному из целителей, — неужели ей ничем не помочь?

— Нет таких снадобий, чтобы возвращать мертвое к жизни, — сухо ответил тот. — Леди Файер сейчас лучше всего снова начать постоянно пользоваться руками. Она скоро поймет, что и без десяти пальцев можно отлично справляться.

Все теперь было не так, как раньше. Но какое же это облегчение, когда можно самостоятельно резать еду, застегивать пуговицы, завязывать волосы, и она все это делала, хоть движения поначалу и были неуклюжими и детскими, а живые пальцы горели, и она ощущала жалость в чувствах друзей, смотрящих на нее. Жалость только добавляла ей упорства. Она напрашивалась помочь в ручной работе в целительской комнате — бинтовать раны, кормить воинов, которые не могли есть сами. Те никогда не возражали, если она проливала похлебку на их одежду.

Сделавшись половчее, Файер начала даже помогать в самых простых делах при операциях: держать лампы, подавать хирургам инструменты. Она обнаружила, что спокойно переносит вид крови, инфекций и человеческих внутренностей — хотя человеческие внутренности были несколько противнее внутренностей жуков-чудовищ. Некоторые из воинов были ей знакомы со времен трехнедельного путешествия с Первым. Возможно, раньше кто-то из них был ее врагом, но теперь, когда они были на войне, испытывали боль и такую потребность в утешении, это ощущение ушло.

Однажды принесли воина со стрелой в бедре, которого она помнила очень хорошо. Это был человек, который как-то одолжил ей свою скрипку — огромный, мощный, похожий на благородное дерево. При виде его Файер заулыбалась. Время от времени они тихо беседовали, пока она облегчала боль в его заживающей ране. Он ничего не говорил о ее мертвых пальцах, но лицо его при взгляде на них ясно показывало глубину его сочувствия.

Когда приехал Брокер, он взял ее руки, прижался к ним лицом и плакал в них.

С Брокером приехала не только Роэн, но и Мила, потому что Брокер попросил ее быть его помощником, и Мила согласилась. Брокер и Роэн — старые друзья, не видавшие друг друга со времен короля Накса, — теперь были практически неразлучны, и Мила часто была с ними.

Нэша Файер видела лишь изредка, когда он приходил в форт за информацией или обговорить стратегию с Гараном, Кларой, Брокером и Роэн. Улыбка у него была тусклая, а сам он — перепачкан в грязи и изнурен.

— Я верю, что король Нэш вернется, — спокойно говорила Мила Файер каждый раз, как он снова уходил в пещеры. Даже притом, что Файер знала, что уверения Милы не основывались ни на какой логике, они ее утешали.

Мила изменилась. Тихая, уверенная, она напряженно работала с Брокером.

— Я узнала, что есть лекарство, которым можно прервать беременность, едва она проявится, — легко сказала она Файер однажды. — Мне уже поздно, конечно. Вы знали, миледи?

Файер была потрясена.

— Конечно, нет, иначе я бы сказала тебе и нашла его для тебя.

— Мне сказала Клара, — ответила Мила. — Королевские целители достигают впечатляющих высот, но, наверное, нужно вырасти в определенных районах Столицы, чтобы иметь хоть шанс узнать, на что они способны. Я разозлилась, когда услышала, — добавила она. — Я была в ярости. Но что толку теперь об этом думать. Я такая же, как все, так ведь, миледи? Все мы идем не теми путями, которые выбрали бы для себя. Я иногда устаю от собственных жалоб.

— Этот мальчишка… — произнес Брокер позднее в тот же день. Он сидел подле Файер на крыше, куда позволил себя отнести, потому что хотел посмотреть на серую пятнистую лошадь. Он покачал головой и проворчал: — Ох уж этот мальчишка… Надо думать, у меня будут внуки, о которых я никогда не узнаю. И вот он умудрился погибнуть, так что вместо того, чтобы злиться из-за Милы и принцессы Клары, я утешаюсь.

Они наблюдали за танцем, который разворачивался на площадке перед ними: две лошади обходили друг друга, и одна из них, простая бурая, время от времени вытягивала морду в попытке поцеловать ускользающий серый круп другой. Файер пыталась подружить двух лошадей, потому что кобылице, если она и правда собиралась повсюду следовать за Файер, неплохо было бы иметь еще несколько душ, которым можно доверять. Сегодня она перестала пытаться отпугнуть Малыша, вставая на дыбы и брыкаясь. Это уже было достижение.

— Это речная лошадь, — сказал Брокер.

— Какая?

— Речная. Я видел пару серых в яблоках лошадей вроде нее и раньше; они родом из устья Крылатой реки. Не думаю, что их много продают, хотя они очень хорошие — они ужасно дорогие, потому что их трудно поймать и еще труднее объездить. К тому же не такие общительные, как другие лошади.

Файер вспомнила, что Бриган однажды с благоговением говорил о речных лошадях. И что кобылица упрямо несла ее на юго-запад от земель Каттера, пока Файер ее не развернула. Она пыталась отправиться домой — взять Файер с собой туда, где начиналась река. Теперь она оказалась здесь, хоть и не хотела приходить, но все же решила остаться.

«Дорогой Бриган, — подумала Файер. — Люди хотят невозможного, неуместного. Лошади — тоже».

— Командующий ее уже видел? — спросил Брокер, словно бы довольный собственным вопросом.

Очевидно, он был в курсе отношения Бригана к лошадям.

— Мне все равно, сколько она стоит, — тихо сказала Файер. — И я не стану помогать ему ее объездить.

— Ты несправедлива, — мягко укорил ее Брокер. — Мальчик славится своей добротой к лошадям. Он не объезжает животных, которые не тянутся к нему сами.

— Да ему любая лошадь рада, — сказала Файер и замолчала, потому что это звучало глупо и сентиментально, и вообще, она сболтнула лишнего.

В следующую секунду Брокер заговорил таким странным, смущенным тоном, что она растерялась:

— Я совершил несколько страшных ошибок, и у меня кружится голова, когда я пытаюсь осознать все, что из-за них произошло. Я не был тем, кем должен был быть, ни для кого. Возможно, — сказал он, глядя на свои колени, — я справедливо наказан. Ох, дитя, твои пальцы разбивают мне сердце. Ты сможешь обучиться зажимать струны правой рукой?

Файер взяла его за руку и сжала так крепко, как только могла, но не ответила. Она думала о том, чтобы играть наоборот, но это было словно учиться с нуля. Восемнадцатилетние пальцы учатся порхать по струнам вовсе не так быстро, как пятилетние, и, кроме того, трудно держать смычок рукой, на которой помимо большого пальца еще только два.

Ее пациент-скрипач предложил другое решение. Что, если она, как обычно, держала бы скрипку в левой руке, а смычок в правой, но переделала музыку под два пальца? Однажды ночью, в темноте, чтобы стража не могла видеть, она попробовала понарошку взять скрипку и попереставлять два пальца по воображаемым струнам. Тогда ей показалось, что это неуклюжее, бесполезное и угнетающее дело. Но после вопроса Брокера она подумала, не попробовать ли снова.

Неделю спустя Файер поняла остальную часть сказанного Брокером.

Она допоздна задержалась в целительской, спасая жизнь человека. Это ей удавалось очень редко: все решалось силой воли воинов на волоске от смерти, причем некоторые из них были в агонии от боли, а другие вовсе без сознания. В тот момент, когда они сдавались, она могла придать им мужества, если они сами того хотели. Могла помочь им держаться за свои исчезающие самости. Получалось не всегда. Человек, которому не удалось остановить кровь, не мог бы выжить, как бы яростно он ни боролся за жизнь. Но иногда того, что она давала, оказывалось достаточно.

Конечно, она выбивалась из сил.

Вот и сегодня она страшно проголодалась и направилась за едой в штабы, где Гаран, Клара, Брокер и Роэн проводили дни в тревожном ожидании вестей и в спорах. Только в тот день они не спорили, и когда она вошла в сопровождении стражей, то почувствовала необычную легкость. Нэш был там, он сидел рядом с Милой и болтал с ней, и Файер уже давно не видела на его лице настолько искренней улыбки. Гаран и Клара мирно ели, а Брокер и Роэн сидели вместе за столом, рисуя линии на топографической карте, кажется, подземелий королевства. Роэн пробормотала что-то, от чего Брокер хохотнул.

— Что такое? — спросила Файер. — Что случилось?

Роэн оторвалась от карты и указала на супницу с тушеным мясом на столе.

— А, Файер. Садись. Поешь, и мы тебе расскажем, почему война не безнадежна. А ты, Муза? Нил? Голодные? Нэш, — сказала она, критически обращаясь к сыну, — иди возьми еще мяса для Милы.

Нэш поднялся со стула.

— Похоже, тут все собираются есть мясо, кроме меня.

— Я видела, как ты съел три миски, — строго сказала Роэн, и Файер тяжело рухнула на стул, потому что от веселых поддразниваний, витающих в воздухе, ее охватило облегчение, но она не была уверена, безопасно ли его чувствовать.

А потом Роэн объяснила, что двое их разведчиков на южном фронте совершили одно за другим два радостных открытия. Во-первых, они нашли ту часть лабиринта, по которой враг получал поставки продовольствия, а во-вторых, обнаружили пещеры к востоку от боевых действий, где враг держал большую часть своих лошадей. Захват продовольственного канала и пещер удался всего с двух хорошо спланированных атак королевских сил. И теперь остаются считанные дни до тех пор, когда люди Гентиана останутся без еды и без лошадей для отступления, так что у них не будет других вариантов кроме как сдаться, позволив большей части Первого и Второго отправиться на север, чтобы оказать подкрепление войскам Бригана.

По крайней мере, улыбающиеся лица в кабинете полагали, что так будет. И Файер была вынуждена признать, что такой расклад казался вероятным, если только армия Гентиана не перехватит в ответ поставки королевского войска и если только на севере в Третьем и Четвертом остался хоть кто-нибудь, кому Первое и Второе могли бы прийти на подмогу.

— Это он сделал, — шепнула Роэн Брокеру. — Бриган нанес на карту эти туннели и до отъезда вместе с разведчиками просчитал, где вероятнее всего пролегают пути снабжения и где держат лошадей. И угадал.

— Конечно, угадал, — сказал Брокер. — Он давно превзошел меня.

Что-то в его голосе заставило Файер остановиться, не донеся ложку до рта, и пристально всмотреться в Брокера, снова прокручивая в голове его слова. Что было странно в его тоне, так это гордость. Конечно, Брокер всегда с гордостью говорил о юном командующем, который так изумительно пошел по его стопам. Но сегодня его голос звучал почти покровительственно.

Он поднял на нее глаза, чтобы понять, почему она так смотрит. Взгляд этих глаз, бледных и ясных, поймал ее и застыл.

Файер впервые поняла, что такое сделал Брокер двадцать с лишним лет назад, что так прогневило Накса.

Когда она вскочила из-за стола, за спиной донесся голос Брокера, усталый и странно подавленный:

— Подожди, Файер. Файер, милая, давай поговорим.

Не слушая его, она выскочила за дверь.

На крышу к ней пришла Роэн.

— Файер, — сказала она. — Мы бы хотели поговорить с тобой, и лорду Брокеру было бы гораздо проще, если бы ты спустилась.

Файер согласилась, потому что у нее были вопросы, а еще ей хотелось высказать пару гневных мыслей. Скрестив руки, она обернулась к Музе и заглянула в ее карие глаза.

— Муза, можешь жаловаться командующему сколько хочешь, но я настаиваю на том, чтобы поговорить с королевой и лордом Брокером наедине. Понимаешь?

Муза неловко кашлянула:

— Мы будем сторожить за дверью, миледи.

Внизу, в покоях Брокера, за закрытой и запертой дверью, Файер встала к стене и уставилась не на Брокера, а на огромные колеса его кресла. Время от времени она бросала взгляд на его лицо, а потом на Роэн, потому что не могла сдержаться. Казалось, в последнее время так слишком часто случается, что она смотрит кому-нибудь в лицо и видит там кого-то еще и понимает кусочки прошлого, которых не понимала раньше.

Черные волосы Роэн с единственной седой прядью были туго затянуты на затылке, а губы тревожно сжаты. Она встала рядом с Брокером, мягко положив руку на его плечо. Даже зная то, что она знала теперь, Файер изумилась непривычности этого жеста.

— Я никогда не видела вас вместе до войны, — сказала она.

— Да, — сказал Брокер. — На твоей памяти я не путешествовал, дитя. Мы с королевой не виделись с тех пор, как…

Роэн тихо закончила за него:

— С тех пор как Накс натравил на тебя тех тварей в моем зеленом доме, я полагаю.

Файер резко взглянула на нее.

— Вы это видели?

Роэн мрачно кивнула.

— Меня заставили смотреть. Я думаю, он надеялся, что у меня будет выкидыш вместо внебрачного ребенка.

Накс был бесчеловечен, и Файер почувствовала всю силу этого кошмара, но все же не могла смирить свой гнев.

— Ваш сын — Арчер, — сказала она Брокеру, задыхаясь от возмущения.

— Конечно, Арчер — мой сын, — убежденно сказал Брокер. — Он всегда был моим сыном.

— Он вообще знал, что у него есть брат? Ему бы пошло на пользу иметь такого серьезного брата, как Бриган. А Бриган, он знает? Я не стану от него скрывать.

— Бриган знает, дитя мое, — сказал Брокер, — но Арчер, к моему сожалению, так и не узнал. Когда Арчер погиб, я понял, что Бриган должен знать. Мы сказали ему всего несколько недель назад, когда он прибыл на северный фронт.

— И что он? Бриган мог бы называть отцом вас, Брокер, а не бешеного короля, который его ненавидел за то, что он был умнее и сильнее, чем его собственный сын. Он мог бы вырасти на севере, вдалеке от Накса и Кансрела и никогда бы не стал… — Она замолчала и отвернулась, стараясь успокоить дрожащий голос. — Бриган должен был стать северным лордом, с домом, землями и полной конюшней лошадей. А не принцем.

— Но Бриганделл в любом случае принц, — тихо сказала Роэн. — Он мой сын. И Накс был единственным, кто мог лишить его наследства и отослать прочь, а он бы так никогда не сделал. Никогда бы публично не признал себя рогоносцем.

— И в итоге из-за гордыни Накса, — отчаянно сказала Файер, — Бриган получил роль спасителя королевства. Так нечестно. Нечестно! — воскликнула она, зная, что это детский довод, но ей было все равно, потому что детскость не делала его менее правдивым.

— Файер, — вздохнула Роэн. — Ты, как и все мы, видишь, что Бриган нужен королевству именно тем, кто он есть, как нужна ему ты и все мы, справедливо это или нет.

В голосе Роэн звучала ужасная скорбь. Файер посмотрела ей в лицо, пытаясь вообразить, как она выглядела двадцать с лишним лет назад. Умная и способная на многое, и вдруг замужем за королем, который оказался марионеткой безумного кукловода. Роэн видела, как ее брак — и ее королевство — распадается в прах.

Тогда взгляд Файер переместился на Брокера. Тот безрадостно его выдержал.

— Брокер, отец мой, — сказала она. — Вы так нехорошо поступили со своей женой.

— Ты бы хотела, чтобы этого не произошло, — вставила Роэн, — и Арчер и Бриган никогда не родились?

— Это нечестный довод!

— Но обманули не тебя, Файер, — сказала Роэн. — Почему же тебе так больно?

— Разве мы бы сейчас воевали, если бы из-за вас двоих Накс не уничтожил своего командующего? Разве не все мы обмануты?

— Ты полагаешь, — сказала Роэн с растущим раздражением, — что королевство тогда ожидал бы мир?

И Файер поняла, сквозь боль и дрожь, почему ее это так мучает. Дело не в войне, не в Арчере и не в Бригане. Не в наказании, которого не предвидели преступники. Дело в жене Брокера, Элисс; всего лишь в том, что Брокер сделал с Элисс. Файер думала, что у нее было два отца, которые полностью противоположны друг другу. Но, даже понимая, что ее злой отец был способен на доброту, она никогда раньше не допускала мысли, что ее добрый отец может быть способен на жестокость и бесчестие.

Внезапно она поняла, как бесполезно судить о вещах вот так, в черно-белом цвете. Простых людей в этом мире не бывает.

— Я устала узнавать правду, — сказала она.

— Файер, — сказал Брокер хриплым от стыда голосом, какого она никогда не слышала раньше. — Я не сомневаюсь в твоем праве на гнев.

Она посмотрела Брокеру в глаза, так похожие на глаза Бригана.

— Кажется, я больше не гневаюсь, — сказала она тихо, убирая волосы от лица. — Бриган отослал вас, потому что разозлился?

— Он разозлился. Но нет, отослал он нас не поэтому.

— Там было слишком опасно, — сказала Роэн, — для пожилой женщины, мужчины в коляске и беременной помощницы.

Опасно. А он остался там совсем один, на войне, свыкаться с правдой о своем отце и истинном положении вещей, и ему даже не с кем поговорить. А она оттолкнула его словами нелюбви, лживыми словами. Взамен он послал ей Малыша, каким-то образом поняв, что тот ей нужен.

Файер охватил всеобъемлющий стыд.

Видимо, если уж ей суждено любить человека, который всегда там, где ее нет, бедным выздоравливающим пальцам пора привыкать держать ручку. Это она и написала ему первым делом в письме, которое отправила тем же вечером.

 

Глава тридцать первая

Весеннее таяние началось рано. В тот день, когда Первое и Второе, покинув Половодный форт, отправились на север, снег уже съежился, превратившись в неровные, обледеневшие бугры, и повсюду слышался звук текущей воды. Река ревела.

Войско Гентиана, стоящее у Половодного форта под предводительством одного из пиккийских военачальников Мидогга, теперь уже запачкавшихся и не таких белокожих, так и не сдалось. Оголодав и потеряв всех лошадей, они проделали нечто куда более отчаянное и глупое: попытались сбежать пешком. Нэшу было нелегко отдавать нужную команду, но ему пришлось, ведь, позволь он им уйти, они нашли бы путь к Мидоггу и его войску на Мраморном плато. Это была настоящая бойня. К тому времени, как они сложили оружие, их осталось лишь несколько сотен, а ведь несколько месяцев назад у противника было пятнадцать тысяч воинов.

Нэш отстал, чтобы организовать переправку пленных и раненых обратно в Половодный форт. Файер помогала целителям Гентиана. Их нужда в ней была нескончаема. Она стояла на коленях в сверкающей воде, что стекала по скалам в пасть вечно голодной реки, и держала воина за руку, пока он умирал.

Файер, ее стражники, несколько целителей, оружейники и другие слуги — а еще, в отдалении, серая в яблоках лошадь — двинулись на север вслед за Первым и Вторым.

Они миновали Столицу почти вплотную, так близко, что видели реку, вздувшуюся почти вровень с мостами. Файер изо всех сил потянулась к Ханне и Тесс, но, хоть и могла даже разглядеть черные башенки дворца, поднимающиеся над неразличимыми зданиями, мысленно коснуться их не смогла. Они были слишком далеко.

Вскоре после этого они приблизились к обширному северному лагерю, который раскинулся пугающе близко к городу. Зрелище было безрадостным: на пустынном склоне толпились старые отсыревшие палатки, некоторые из них расположились посреди недавно образовавшихся ручьев. Между палаток молча бродили изможденные воины Третьего и Четвертого. При появлении Первого и Второго их лица медленно и неуверенно осветились, как будто они не сразу решились поверить в миражом возникшее из ниоткуда верховое подкрепление, которое поднимало такие брызги, будто выплыло из озера. Следом лагерь охватило тихое, усталое ликование. Друзья и чужаки обнимали друг друга. Кое-кто из Третьего и Четвертого прятал невольные, скупые слезы.

Файер попросила воина из Третьего проводить ее в полевой госпиталь и взялась за дело.

Целительские на северном фронте были размещены на юге, позади лагеря, в наскоро сколоченных деревянных бараках, полом которым служил плоский камень Мраморного плато. А значит, пол сейчас был скользким от сочащейся воды, а в некоторых местах — от крови.

Она быстро поняла, что ее обязанности здесь будут не тяжелее и вообще не слишком отличны от тех, к каким она привыкла. Распустив волосы, она двинулась по рядам пациентов, останавливаясь у тех, кому требовалось больше, чем просто ее присутствие. В целительских, словно свежим ветерком, повеяло надеждой и облегчением, так же как в лагере с прибытием подкрепления, только здесь все это было ее деянием, и только ее. Как странно было осознавать это. Как странно быть в силах заставлять людей чувствовать нечто, чего она сама не чувствует; а потом улавливать отблески этих чувств в их общем сознании и самой начинать чувствовать.

Через бойницу в стене она увидела, как через лагерь к помещениям больницы несется знакомая лошадь с всадником. Бриган натянул вожжи у ног Нэша и скатился с седла. Два брата обхватили друг друга и крепко сжали в объятиях.

Вскорости Бриган ступил в целительские и прислонился к дверному косяку, через комнату молча глядя на Файер. Сын Брокера с ласковыми серыми глазами.

Она отбросила все попытки соблюсти приличия и бросилась к нему.

Через некоторое время какой-то нахальный парень с ближней койки сказал вслух, что он не склонен верить толкам, будто дама-чудовище собирается выйти замуж за короля.

— И с чего бы ты так подумал? — спросил другой, лежащий через койку от первого.

Файер и Бриган не разжали рук, но Файер рассмеялась.

— Ты похудел, — сказала она ему между поцелуями. — И цвет лица у тебя плохой. Ты нездоров.

— Это просто грязь, — сказал он, сцеловывая слезы с ее щек.

— Не шути. Я чувствую, что ты приболел.

— Это лишь усталость, — сказал он. — О, Файер, я рад, что ты здесь, но не уверен, что тебе следовало приезжать. Это не крепость. Они нападают, когда хотят.

— Что ж, раз нападают, то я обязана была приехать. Я могу принести слишком много пользы, чтобы отсиживаться.

Он обнял ее крепче.

— Сегодня вечером, когда закончишь, ты найдешь меня?

«Найду».

Снаружи позвали командующего. Бриган вздохнул.

— Приходи прямо в штаб, — сухо сказал он, — даже если под дверью будет очередь. Мы никогда не увидимся, если будешь ждать момента, когда я никому не понадоблюсь.

Потом Бриган вышел на зов, и она услышала, как он восклицает с возрастающим, удивлением:

— Скалы, Нэш! Что это там, неужели речная кобыла? Ты ее видишь? Тебе приходилось хоть раз в жизни видеть такую красавицу?

Королевское войско на северном фронте теперь увеличилось почти вдвое. Было решено наутро провести мощное наступление против Мидогга. Все понимали, что эта битва определит дальнейший ход войны. Тем вечером в лагере установилась тревожная тишина.

Файер, оторвавшись от работы в целительских, шла между палаток сквозь липкие обрывки тумана, поднимавшегося от воды; стража держалась поблизости. Воины были неразговорчивы; их глаза, расширенные и уставшие, следили за ней, куда бы она ни шла.

— Нет, — сказала она, когда стражники попытались преградить дорогу человеку, потянувшемуся к ней. — Он не желает мне зла. Никто здесь не желает мне зла, — оглядевшись, с уверенностью добавила она.

Они лишь хотели немного приободриться перед битвой. И возможно, она была способна подарить им спокойствие.

К тому времени, как она набрела на Нэша, который одиноко сидел в кресле перед палатками командования, было уже совсем темно. В небе одна за другой загорались звезды, но он спрятал лицо в ладонях и не мог видеть звезд. Подойдя, Файер встала рядом с ним. Положив здоровую руку на спинку его кресла, чтобы удержать равновесие, она подняла лицо к вселенной.

Он услышал ее у себя за спиной — или почувствовал. Как-то рассеянно потянулся к ее левой руке и уставился на нее, очерчивая взглядом границу живой кожи у основания мертвых пальцев.

— Ты прославилась среди воинов, — сказал он. — Не только среди раненых, твоя слава разошлась по всему войску. Ты знала? Они говорят, что твоя красота настолько могущественна, а разум такой теплый, волевой и сильный, что ты можешь возвращать людей с того света.

— Многие умерли, — тихо ответила Файер. — Я пыталась их удержать, но они ускользнули.

Нэш, вздохнув, отпустил ее руку и снова поднял лицо к звездам.

— Знаешь, мы ведь выиграем эту войну, — сказал он. — Теперь, когда наши войска объединились. Но миру все равно, кто выиграет. Он продолжит вертеться, неважно, сколько людей завтра погибнет. Неважно, погибнем ли мы с тобой.

После небольшой паузы он продолжил:

— Я почти хочу, чтобы он прекратил, если нам нельзя будет вертеться вместе с ним.

Когда Файер и ее стражники покинули целительские и снова направились к палаткам командования, большинство воинов в лагере уже спали. Она вошла под полог штаба Бригана и обнаружила его стоящим у стола, заваленного диаграммами. Вокруг него пятеро мужчин и три женщины спорили о лучниках и стрелах и розе ветров на Мраморном плато, а он в задумчивости потирал голову.

Если поначалу военачальники Бригана и не заметили ее скромного появления, то постепенно им все-таки пришлось, потому что палатка хоть и была большая, но все же не такая гигантская, чтобы семеро новопришедших могли спрятаться по углам. Спор заглох и сменился любопытными взглядами.

— Капитаны, — сказал Бриган с явной усталостью. — Пусть это будет единственный раз, когда я буду вынужден напоминать вам о манерах.

Восемь пар глаз резко повернулись обратно к столу.

— Леди Файер, — сказал Бриган вслух и послал ей вопрос: «Как ты?»

«Очень устала».

«Достаточно, чтобы заснуть?»

«Думаю, да».

«Я еще не закончил. Возможно, тебе лучше поспать, пока можешь».

«Нет, я подожду тебя».

«Можешь поспать здесь».

«Ты меня разбудишь, когда закончишь?»

«Да».

«Обещаешь?»

«Да».

Файер помедлила. «Едва ли есть шанс, что мне удастся пробраться к тебе в спальню так, чтобы никто не пялился?»

На лице Бригана промелькнула улыбка.

— Капитаны, — сказал он, переключая внимание обратно на своих штабных, которые изо всех сил всматривались в диаграммы на столе, пытаясь побороть подозрения, что командир и чудовище каким-то странным образом переговариваются без слов. — Окажите любезность, выйдите на три минуты.

Для начала Бриган отпустил большую часть стражников Файер. Потом провел Музу, Марго и Файер за занавеску, которая вела в его спальную палатку, и зажег жаровни, чтобы они не замерзли.

Она проснулась от света свечи и ощущения Бригана рядом. Муза и Марго ушли. Повернувшись под одеялами, Файер увидела, что он сидит на сундуке и смотрит на нее. Отсвет свечи смягчал его черты, такие простые и родные. От ощущения, что он жив, на глаза против воли навернулись слезы.

— Ты меня звал? — прошептала она, вспомнив, что разбудило ее.

— Да.

— Ты ляжешь?

— Файер, — сказал он. — Ты простишь меня, если я скажу, что твоя красота меня утешает?

Она приподнялась на локте, изумленно глядя на него.

— А ты простишь меня, если я скажу, что черпаю свою силу из твоей?

— Ты всегда можешь пользоваться моей силой. Но это ты сильная, Файер. Я сейчас не чувствую себя сильным.

— Мне кажется, — сказала она, — иногда мы не чувствуем себя такими, какие мы есть. Но другие чувствуют. Я вот чувствую твою силу.

И тут она увидела, что у него на щеках слезы.

Файер спала в его рубашке и своих собственных теплых носках. Выбравшись из постели, она на цыпочках перебежала по сырому полу, с голыми ногами и в мокрых носках залезла к нему на колени. Холодный и дрожащий, он прильнул к ней, обняв.

— Мне так жаль, Файер. Так жаль Арчера.

Она почувствовала, что за этим стоит нечто большее. Что ему было жаль весь мир, сколько муки, скорби и усталости он нес в себе.

— Бриган, — прошептала она. — Это все не твоя вина. Понимаешь меня? Не твоя вина.

Крепко обнимая, Файер притянула его к мягкости своего тела, чтобы он нашел в ней утешение своим слезам, и снова и снова повторяла шепотом, поцелуями и мыслями: «Не твоя вина. Это не твоя вина. Я люблю тебя. Я люблю тебя, Бриган».

Через некоторое время, казалось, он выплакался. Держа ее в оцепенелых объятиях, постепенно он стал замечать ее поцелуи и отвечать на них. Боль сменилась огнем, который чувствовала и Файер, и Бриган согласился, чтобы она отвела его в постель.

Проснувшись, Файер часто заморгала от яркого света факела. Его держал человек, в котором она узнала одного из оруженосцев Бригана. Тот заворочался у нее за спиной.

— Смотреть на меня, Андер, — проворчал он голосом, явно свидетельствующим, что он проснулся и ожидает, что ему будут повиноваться.

— Простите, сэр, — сказал человек. — У меня тут письмо, сэр.

— От кого?

— От лорда Мидогга. Гонец сказал, что срочное.

— Который час?

— Полпятого.

— Разбуди короля и первых четырех капитанов, приведи их в штаб и ждите меня там. Зажги лампы.

— Что случилось? — прошептала Файер, когда воин по имени Андер зажег им свечу и вышел. — Мидогг всегда посылает письма среди ночи?

— Первый раз, — сказал Бриган, ища одежду. — Думаю, я знаю, по какому случаю.

Файер дотянулась до своих вещей и втащила их под одеяла, чтобы одеться, не выбираясь на холодный воздух.

— И по какому?

Он встал и подпоясал штаны.

— Любимая, тебе не обязательно вставать ради этого. Я приду и расскажу тебе, в чем дело.

— Думаешь, Мидогг просит о чем-то вроде встречи?

Сжав губы, он бросил на нее пристальный взгляд в свете свечи.

— Думаю, да.

— Тогда мне стоит участвовать.

Коротко вздохнув, Бриган застегнул вокруг пояса ремень от ножен с мечом и потянулся за рубашкой.

— Да, стоит.

Мидогг и правда хотел встречи, хотел обсудить условия компромисса с Бриганом и Нэшем, чтобы все могли избежать битвы, которая обещала быть самой разрушительной за эту войну. Ну, или, по крайней мере, так говорилось в письме.

В холодном воздухе штаба Бригана дыхание обращалось в пар.

— Это обман, — сказал Бриган, — или ловушка. Я не верю, что Мидогг когда-нибудь согласится на компромисс. Не верю, что ему есть дело до того, сколько людей погибнет.

— Он знает; что у нас теперь равное число воинов, — сказал Нэш. — И наша конница гораздо больше его, что наконец-то стало существенно, потому что на камнях вода, а не снег со льдом.

Один из капитанов, невысокий и молчаливый, стараясь не ежиться, скрестил руки на груди.

— И он знает, что у наших воинов есть преимущество в боевом духе, потому что их командующий и король вместе ведут их в битву.

Бриган раздраженно взъерошил волосы.

— Впервые он понимает, что проиграет. Поэтому устроил какую-то ловушку и назвал ее компромиссом.

— Да, — сказал Нэш. — Встреча — ловушка. Но что делать, Бриган? Ты знаешь, какой ценой нам дастся эта битва, и наш враг заявляет, что у него есть альтернатива. Разве мы можем отказаться ее рассматривать?

Встреча происходила на каменном плато, которое простиралось между двумя лагерями. Солнце поднялось, нарисовав лорду Мидоггу, пиккийскому мужу леди Маргды, Бригану и Нэшу длинные тени, которые колебались на сияющей поверхности воды. Неподалеку за спинами Мидогга и его зятя расположилась небольшая группа стрелков с луками наизготовку. За Бриганом и Нэшем тоже были лучники, но симметрию нарушала Файер с шестью собственными стражами, кучкой стоявшими за бригановыми. Мидогг, его зять, Бриган и Нэш стояли близко друг к другу. Это было сделано специально — каждый был защищен от лучников врага своим врагом.

Файер протянула одну руку Музе, а другую — Нилу, концентрируясь так яростно, что боялась, ее не удержат ноги. Она не знала, что замышляет Мидогг, не могла обнаружить это ни в его мыслях, ни в мыслях его людей. Но она чувствовала ясно, как чувствовала бы пальцы, сжимающие ей горло, что все на этом плато идет не так, как должно.

Она стояла слишком далеко, чтобы слышать тихий голос Бригана, но Бриган посылал ей каждое слово.

— Ну ладно, — сказал он. — Ты вытащил нас сюда. Чего ты хочешь?

За спиной Файер, слишком далеко, чтобы Мидогг мог увидеть, но достаточно близко, чтобы это чувствовала Файер, было построено королевское войско, готовое перейти в наступление при первом ее зове. Лошади командующего и короля были с ним.

— Я хочу заключить соглашение, — пронзительно и четко начал Мидогг. Его сознание было непроницаемо. Он немного переступил, нарочно высматривая Файер сквозь линию стражников. Сузив глаза, он впился в нее взглядом. Одновременно под впечатлением и не под впечатлением от него Файер не сумела прочесть в этом тяжелом, проницательном взгляде, зачем они здесь.

За спиной лорда Мидогга, слишком далеко, чтобы Бриган мог видеть, но определенно достаточно близко, чтобы Файер могла почувствовать и передать ему, войско Мидогга тоже стояло в готовности. Его возглавляла леди Маргда, что было для Файер весьма удивительно. Файер не знала, как давно Маргда носила ребенка ко времени январского торжества, но ведь с тех пор прошло еще три месяца.

— И, — сказал Бриган, — что за соглашение? Рассказывай.

Стальной взгляд Мидогга снова прорубился к Файер.

— Отдай нам чудовище, — сказал он. — И мы сдадим позиции.

«Это ложь, — послала Файер мысль Бригану. — Он это только что придумал. Он хочет получить меня — несомненно, взял бы, если бы ты предложил, — но мы здесь не поэтому».

«Тогда почему мы здесь? Ты чувствуешь что-нибудь необычное в расположении его войск? А в страже у него за спиной?»

Файер еще крепче вцепилась в Музу своей полумертвой рукой и тяжело навалилась на Нила. «Не знаю. Его войско, кажется, готово к прямой атаке. Но я не могу пробраться в сознание Маргды, так что не знаю наверняка. Стража не собирается нападать, если ты или Нэш не нападете первыми. Я не могу понять, что тут не так, Бриган, но, ох, что-то точно не так. Я это чувствую. Лучше закончи прежде, чем мы выясним что».

— Не пойдет, — сказал Бриган. — Леди Файер не товар. Прикажи своим лучникам отступить, переговоры окончены.

Мидогг, услужливо подняв брови, кивнул.

— Отступайте! — крикнул он своей страже, и лучники расступились. Все тело Файер взвыло в панике от их послушности. Что-то здесь было ужасно неправильно. Бриган отвел руку в сторону — сигнал его собственным стрелкам опустить луки; и внезапно Файер вскрикнула от горя, которое прорвалось сквозь нее, но причина которого ей была неизвестна. Одиноко и зловеще пролетел ее вопль над землей, и один из лучников Бригана пустил стрелу в спину Нэшу.

Столпотворение. Лучник-предатель был сбит с ног товарищами, и вторая стрела, явно нацеленная в Бригана, отклонилась и попала в одного из стражников Мидогга. Бриган яростно развернулся к Мидоггу и его зятю, лезвие меча в утреннем свете полыхнуло огнем. Стрелы полетели во все стороны. Мидогг и его зять рухнули мертвыми на землю. А потом на плато с грохотом влетело королевское войско, потому что Файер нечаянно его позвала.

Наконец в суматохе все стало ясно, завертелось вокруг единственно важной цели. Файер, опустившись на землю, поползла по камням туда, где на боку лежал Нэш. Стрела вонзилась глубоко и прочно — кажется, он умирал. Файер легла рядом и коснулась его лица обезображенной рукой. «Нэш. Ты не умрешь. Я не позволю. Ты слышишь меня? Ты видишь меня?»

Его черные глаза смотрели понимающе, но с трудом, и он едва видел ее. Бриган рухнул рядом, вцепился в волосы Нэша и покрыл его лоб поцелуями, задыхаясь от слез. Целители в зеленом, спеша к ним, склонились у спины Нэша.

Файер схватила Бригана и заглянула ему в лицо. Глаза его были пусты от потрясения и горя, и она теребила его за плечо, пока он ее не заметил. «Иди, ты должен быть на поле боя. Бриган. Иди сейчас же. Мы должны победить в этой войне».

Бриган поспешно вскочил, и она услышала, как он зовет Толстушку. Лошади громыхали со всех сторон от их печальной сценки, расступаясь вокруг Файер, Нэша и целителей, словно река вокруг камней. Звук оглушал, и Файер промокла насквозь, утонув в топоте копыт, брызгах и крови, вцепившись в лицо Нэша и изо всех сил хватаясь за его сознание, так крепко, как никогда еще ни за что не хваталась. «Смотри на меня, Нэш. Смотри на меня, Нэш, я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю».

Он моргнул, всматриваясь в ее лицо. Из уголка его рта текла струйка крови, а плечи и шея содрогались от боли.

«Жить сейчас слишком трудно, — мысленно прошептал он ей. — Умереть легко. Отпусти меня умереть».

Она почувствовала тот момент, когда два войска встретились — в ней самой рванул взрыв. Столько страха и боли, столько сознаний потухло.

«Нет, Нэш. Не отпущу. Брат мой, не умирай. Держись. Брат мой, держись за меня».