Катса вихрем ворвалась в лабораторию, и Раффин в изумлении оторвался от работы.

— Где он? — спросила она и тут же остановилась как вкопанная, потому что он был там — прямо там, сидел на столе Раффина. Челюсть у него была пунцового цвета, а рукава, как обычно, закатаны до локтей.

— Мне нужно сказать тебе одну вещь, Катса.

— Ты читаешь мысли, — перебила она. — Ты читаешь мысли, и ты мне лгал.

Коротко ругнувшись, Раффин бросился к двери у Катсы за спиной и плотно прикрыл ее. По покраснел, но глаз не опустил.

— Я не читаю мысли.

— Я не дура! — закричала она. — Прекрати лгать! Что ты узнал? Какие мысли уже успел украсть у меня?

— Я не читаю мысли, — повторил он. — Я чувствую людей.

— И что это значит? Ты чувствуешь их мысли.

— Нет, Катса, послушай. Я чувствую людей. Можешь назвать это моим ночным видением или глазами на затылке, как ты однажды предположила. Я чувствую людей рядом, как они думают, чувствуют, двигаются, ощущаю их тела, их энергию. Только… — он сглотнул. — Только когда они думают обо мне, я начинаю чувствовать мысли.

— И, по-твоему, это — не чтение мыслей? — заорала она так громко, что он вздрогнул, но по-прежнему но отводил взгляда.

— Ладно. Я немного читаю мысли. Но всего, что ты себе представила, я не могу.

— Дай ему объяснить, Катса, — сквозь боль донесся до нее мягкий голос Раффина.

Она ошарашено повернулась к Раффину, не веря, что он знает правду и все-таки защищает По, а потом резко перевела взгляд обратно на По, который все еще смел смотреть ей в глаза, как если бы не сделал ничего плохого, ничего абсолютно и бесповоротно ужасного.

— Пожалуйста, Катса, — сказал он. — Пожалуйста, выслушай меня. Я не могу слышать любые мысли, какие захочу: я не знаю, что ты думаешь о Раффине, или что Раффин думает о Банне, или понравился ли Оллу ужин. Ты можешь в соседней комнате бегать кругами и думать, как ненавидишь Ранду, но я буду знать, лишь то, что ты бегаешь кругами… пока твои мысли не обратятся ко мне — только тогда смогу я узнать, что ты чувствуешь.

Так вот каково это — когда тебя предал друг, нет, притворившийся другом предатель. Он казался таким прекрасным, таким отзывчивым, таким понимающим… и неудивительно, ведь он всегда знал, что она думает и чувствует и прекрасно притворялся другом.

— Нет, — сказал По. — Нет. Я лгал, Катса, но дружба моя не была ложью. Я всегда был тебе верным другом.

Даже сейчас он читает ее мысли.

— Прекрати, — выплюнула Катса. — Довольно. Да как ты смеешь, предатель, самозванец, ты…

Ей не удалось найти достаточно сильных слов, но внезапно По горестно опустил глаза, и она поняла, что он почувствовал всю ее ярость, и мрачно порадовалась, что Дар открыл ему то, что она не сумела облечь в слова. По тяжело оперся на стол, лицо его исказилось от боли, голос, когда он заговорил, был совсем глухим.

— Только два человека знают о моем Даре — мама и дедушка. А теперь еще Раффин и ты. Отец не знает, братья тоже. Мама и дедушка запретили мне о нем рассказывать с тех самых пор, как Дар проявился в детстве.

Что ж, она об этом позаботится. Гиддон был прав, хоть сам и не подозревал, почему. — По нельзя доверять. Люди должны знать, и она всем расскажет.

— Если ты это сделаешь, — проговорил По, — ты лишишь меня свободы, разрушишь мою жизнь.

Она взглянула на него, но за хлынувшими слезами все было размыто. Нужно уйти. Нужно уйти отсюда сейчас же, потому что ей хотелось его ударить, а она поклялась никогда этого не делать. Хотелось сделать ему как можно больнее за то, что он занял в ее середе место, которое она никогда не позволила бы ему занять, если бы знала правду.

— Ты мне лгал.

Она развернулась и выбежала прочь из комнаты.

Хильда спокойно восприняла ее мокрые глаза и молчание.

— Надеюсь, никто не болен, миледи, — сказала она, сев на край ванны и мыльными руками распутывая колтуны в волосах Катсы.

— Никто не болен.

— Значит, вас кто-то огорчил, — продолжила Хильда. — Наверное, один из молодых людей.

Одни из молодых людей. Один из друзей. Список ее друзей уменьшался на глазах.

— Я ослушалась короля, — сказала Катса. — Он будет очень гневаться на меня.

— Вот как? — удивилась Хильда. — Но это не объясняет страдания в ваших глазах. Это точно был один из молодых людей.

Катса промолчала. В этом замке каждый встречный читает мысли, каждый видит ее насквозь, а сама она не видит ничего.

— Раз король на вас сердит, — продолжала Хильда, — и раз вы поссорились с кем-то из молодых людей, выйдите к ужину особенно красивой. Наденьте красное платье.

Катса почти рассмеялась над логикой Хильды, но смех застрял в горле. Сегодня вечером она уедет из замка — нет сил оставаться здесь больше ни дня, терпеть гнев короля, сарказм и уязвленную гордость Гиддона, а пуще всего — предательство По.

Позже, когда Катса была уже одета и Хильда у огня колдовала над ее влажными волосами, в дверь постучали. Сердце Катсы забилось где-то в горле — это либо слуга с сообщением, что ее желает видеть дядя, либо, что еще хуже, По пришел читать ее мысли и снова ранить объяснениями и извинениями. Но Хильда, пошедшая открывать дверь, вернулась с Раффином.

— Не его я ожидала, — сказала она и, хмыкнув, сложила руки на животе.

Катса прижала пальцы к вискам.

— Мне нужно поговорить с ним наедине, Хильда.

Когда она ушла, Раффин сел на кровать Катсы, скрестив ноги, как делал, когда был мальчишкой. Они оба часто так сидели здесь, болтали, смеялись. Сейчас он молчал и не смеялся, такой длинный и худой, и смотрел на нее, сидящую в кресле у огня. На его добром, родном лице было написано беспокойство.

— Это платье тебе очень идет, Кати, — сказал он. — Глаза просто сияют.

— Хильда считает, что любые проблемы можно решить платьем.

— Проблем стало больше после путешествия. Гиддон мне рассказал.

— Гиддон… — от одного его имени на Катсу наваливалась жуткая усталость.

— Да. Рассказал, что случилось у лорда Эллиса, Дело серьезное, Катса. Что собираешься делать?

— Не знаю, еще не решила.

— Дело серьезное.

— Зачем ты это говоришь? Мне что, надо было пытать этого несчастного, который не сделал ничего дурного?

— Конечно, нет. Ты поступила правильно, само собой, правильно.

— И король больше не будет мной командовать, я ему больше не цепной пес.

— Кати, — вздохнув, он сел поудобнее и внимательно на нее посмотрел. — Я вижу, что ты решила это твердо, и сделаю все, что смогу, ты сама знаешь, чтобы уберечь тебя от него. Во всем, что касается Ранды, я всегда на твоей стороне. Только… просто…

Да, просто Ранда не особенно прислушивался к своему сыну-аптекарю. Пока жив отец, у Раффина нет никакой власти.

— Я за тебя беспокоюсь, Кати, — снова заговорил он. — Вот и все. Мы все беспокоимся, а Гиддон просто в отчаянии.

— Гиддон, — вздохнула она. — Гиддон предлагал мне выйти за него замуж.

— Великие холмы! До или после того, как вы говорили с Эллисом?

— После, — она досадливо махнула рукой. — Гиддон считает, что любые проблемы можно решить браком.

— Хм. И как все прошло?

Как прошло? Ей стало смешно, хоть ничего веселого во всем этом и не было.

— Началось плохо, продолжилось еще хуже, а кончилось озарением, что По читает мысли. И, к тому же, еще и лжет об этом.

Мгновение Раффин внимательно смотрел на нее, хотел заговорить, но прервал сам себя. В его глазах плескалась нежность.

— Милая сестренка, — начал он, наконец. — На тебя столько всего свалилось за последние несколько дней — и Ранда, и Гиддон, и По.

Последнее было больнее всего, хоть опасность и исходила только от Ранды. Если бы можно было выбирать, она бы попросила убрать рану, нанесенную По. Ранда никогда бы не смог сделать ей так больно.

Они сидели в тишине, только пламя потрескивало в очаге — ненужное пламя, ведь было лишь чуть прохладно, но Хильда хотела, чтобы волосы сушились быстрее, и разожгла жаркий огонь. Локоны спадали Катсе на плечи, и она завязала их в узел.

— Его Дар был тайной с самого его детства, Кати.

Ну, вот и они, объяснения и увещевания. Отвернувшись от Раффина, она собралась с духом.

— Его мать знала, что его будут использовать, если правда раскроется. Представь, что бы пришлось делать ребенку, который чувствует реакцию на свои слова, знает, что делают люди за стеной. Представь, что бы ему пришлось вытерпеть, ведь его отец — король. Его мать знала, что он не сможет общаться с людьми, дружить — никто не будет ему доверять, никто не захочет с ним водиться. Подумай, Катса, представь, каково это.

Она подняла на Раффина горящий взгляд, и его лицо смягчилось.

— Что я говорю! Конечно, тебе не нужно ничего представлять.

Нет, он описал всю ее жизнь. У нее не было возможности скрыть свой Дар.

— Нельзя винить его за то, что он не рассказал нам раньше, — продолжал Раффин. — Если честно, я тронут тем, что он вообще нам рассказал. Он открылся мне сразу после того, как ты уехала — у него есть мысли по поводу похищения.

Конечно, а еще по поводу множества других вещей, знать о которых у него нет никакого права. Естественно, у него есть мысли — он же их читает!

— И что же это за мысли?

— Может, спросишь у него сама?

— Не собираюсь говорить с тем, кто читает мысли.

— Он завтра уезжает, Кати.

— В каком смысле уезжает? — уставилась на него Катса.

— Уезжает из замка, — сказал Раффин, — навсегда. Он поедет в Сандер, а потом, наверное, в Монси. Он еще точно не решил.

Из ее глаз хлынули слезы — кажется, у нее совсем не выходит контролировать эту странную воду, мешающую смотреть. Катса уставилась на свои руки: одинокая слеза упала на ладонь.

— Думаю, я пришлю его, чтобы он сам тебе все рассказал.

Раффин встал с постели и, подойдя к Катсе, наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Милая сестренка, — прошептал он и вышел из комнаты.

Не отрывая взгляда от клетчатого узора на мраморном полу, Катса думала о том, как долго у нее внутри будет до слез пусто. Ей не помнилось, чтобы она плакала хоть раз в жизни до того дня, когда этот проклятый лионидец приехал в замок, солгал ей, а потом объявил, что уезжает навсегда.

На пороге он неуверенно остановился, словно не знал, подойти ближе или держаться на расстоянии. Она тоже не знала, чего хочет — знала только, что нужно оставаться спокойной, не смотреть на него и ничего не думать, чтобы ему нечего было красть. Она встала, пересекла столовую и выглянула в окно: двор был пуст и заходящее солнце золотило все вокруг. Катса почувствовала, как за ее спиной По все-таки вошел в комнату.

— Прости меня, Катса. Умоляю, прости.

На это ответить несложно — нет, она не простит.

Деревья в саду Ранды были еще зелеными, некоторые цветы еще цвели. Но скоро листья переменят цвет и опадут. Придут садовники с огромными граблями, соберут листья с мраморного пола и увезут на тачках. Она не знала, куда их увозят — должно быть, на огороды или в поля. Эти садовники — настоящие работяги.

Она не простит.

Кажется, По подошел еще на шаг.

— Как… как ты узнала? — спросил он. — Расскажешь?

Она оперлась лбом о стекло.

— Почему ты не используешь Дар, чтобы узнать ответ?

Он помолчал.

— Я бы мог, наверное, если бы ты думала конкретно об этом. Но ты не думаешь, а я не могу бродить у тебя в голове и выуживать, что захочу. Точно так же, как не могу подавить свой Дар и перестать видеть то, что не хочу видеть.

Она не ответила.

— Катса, сейчас я знаю только, что ты злишься, ты в ярости от макушки до пят, что я сделал тебе больно и ты не хочешь меня прощать. Не хочешь мне доверять. Это все, что я сейчас знаю. И мой Дар всего лишь подтверждает то, что я и так вижу своими глазами.

Катса прерывисто вздохнула.

— Гиддон, — сказала она оконному стеклу, — сказал, что не доверяет тебе. И сказал точно теми же словами, которые ты мне уже говорил. И, — она махнула рукой, — были и другие намеки. Но слова Гиддона поставили все на свои места.

Сейчас он стоял еще ближе, наверное, опирался о стол, положив руки в карманы и глядя ей в спину, Катса сосредоточилась на виде из окна: двор под ручку пересекали две дамы, кудри у них на макушках прыгали вверх-вниз.

— С тобой я был не так осторожен, — сказал он. — Не так тщательно скрывал. Можно даже сказать, временами я поступал небрежно, — он помолчал, а когда заговорил, голос его был таким тихим, словно он разговаривал со своими сапогами. — Потому что хотел, чтобы ты узнала.

Это его не оправдывает. Он воровал ее мысли, не говоря ей, хотя хотел сказать, но это ничуть его не оправдывает.

— Я не мог тебе сказать, Катса, никак не мог, — проговорил он, и она резко развернулась.

— Прекрати это! Сейчас же! Прекрати отвечать на мои мысли!

— Я не стану это скрывать, Катса! Больше не стану!

Он не опирался о стол, не держал руки в карманах, а стоял, вцепившись пальцами в волосы. Лицо его… она не станет смотреть на его лицо. Катса снова отвернулась к окну.

— Я не собираюсь больше ничего скрывать от тебя, Катса, — повторил он. — Пожалуйста, дай мне объяснить. Все не так ужасно, как ты думаешь.

— Тебе легко говорить, — сказала она. — Это не твои мысли больше тебе не принадлежат.

— Почти все твои мысли по-прежнему принадлежат тебе, — возразил он. — Мой Дар открывает мне только то, что касается меня. Близко ли ты от меня, что делаешь, твои мысли, чувства, намерения по отношению ко мне. Мне… мне кажется, это что-то вроде инстинкта самосохранении, — неуверенно закончил он. — Как бы там ни было, поэтому мне и удается с тобой сражаться. Я чувствую твои движения, не видя их. И что еще важнее, чувствую энергию твоих намерений в отношении меня, знаю каждый шаг, который ты собираешься сделать против меня раньше, чем ты его сделаешь.

От такого невероятного заявления у нее перехватило дыхание. В голову пришла вялая мысль: так вот каково приходится ее противникам, когда она бьет их в грудь.

— Я чувствую, если кто-то хочет сделать мне больно и как, — продолжил он. — Чувствую, если человек желает мне добра или доверяет. Чувствую, если кому-то не нравлюсь. И чувствую, если меня собираются предать.

— Как ты предал меня, — вставила она, — не сказав, что умеешь читать мысли.

— Да, это так, — продолжал он упрямо. — Но все, что ты рассказала мне о своих мучениях из-за Ранды, Катса, мне нужно было услышать из твоих уст, как и все, что ты рассказала о Раффине, о Гиддоне. Когда я встретил тебя в замка Мергона, помнишь? Когда мы встретились, я не мог заглянуть в твои мысли и узнать, что ты вызволяла моего дедушку из темниц. Я даже толком не знал, был ли он в темницах — я находился еще слишком далеко, чтобы его почувствовать. И с Мергоном я не говорил — вранье Мергона бесполезно. Я не знал, что ты оглушила всех стражников. Все, что я понял: ты меня не знаешь и не уверена, стоит ли мне доверять, но убивать не хочешь — из-за того, что я лионидец и, может быть, из-за какого-то другого лионидца, хотя непонятно было, кого именно и при чем он там. А еще я почувствовал… не знаю, как объяснить, но я почувствовал, что тебе можно доверять. И все. Поэтому я решил тебе довериться.

— Наверное, это удобно, — горько сказала она, — чувствовать, кому можно доверять. Если бы я так могла, мы бы сейчас здесь не стояли.

— Прости, — повторил он. — Не могу выразить, как мне жаль. Мне было тошно оттого, что я не мог тебе открыться, это мучило меня каждый день с тех пор, как мы стали друзьями.

— Мы не друзья, — прошептала она в оконное стекло.

— Если ты мне не друг, значит, у меня нет друзей.

— Друзья не лгут.

— Друзья пытаются понять, — добавил он. — Разве я стал бы тебе другом, если бы не лгал? Разве не опасно было признаться вам с Раффином? Ты бы сделала по-другому, Катса, если бы это были твой Дар и твоя тайна? Ты бы спряталась в темной норе и никому не досаждала своей проклятой дружбой? У меня будут друзья, Катса. У меня будет настоящая жизнь, хоть я и несу это бремя.

Резкий голос По на мгновение умолк, задохнувшись, и Катса попыталась отогнать от себя его грусть, не давать ей себя тронуть. Внезапно она обнаружила, что изо всех сил цепляется за подоконник.

— Ты бы хотела, чтобы у меня никого не было, Катса, — тихо закончил он. — Чтобы мой Дар овладел всей моей жизнью и не пускал в нее никакой радости.

Ей не хотелось слушать эти слова, которые взывали к ее сочувствию, к ее пониманию. Своим собственным Даром она причинила столько боли людям, стала изгоем, никак, не могла освободиться от его власти и, как и По, никогда не просила о том, что было ей дано.

— Да, — сказал он. — Я об этом не просил. Я бы отказался от него ради тебя, если бы только мог.

Ярость, снова ярость от того, что нельзя даже сочувствовать так, чтобы он этого не знал. Просто безумие, все это невозможно себе представить. Как его мать общается с ним? А дедушка? Как с ним вообще можно разговаривать?

— То, как ты сражаешься, — начала она, не отрывая взгляда от темнеющего двора за окном. — Хочешь, чтоб я поверила, что у тебя нет Дара сражаться?

— Я исключительно хороший боец от природы, — ответил он. — Как и все мои братья. Королевская семья в Лиониде славится мастерством рукопашного боя. Но мой Дар — огромное преимущество в бою, ведь я предвижу каждый шаг, который противник делает против меня. Прибавь сюда еще то, что я ощущаю тело противника — это чувство куда более точное, чем зрение — и поймешь, почему до сих пор никому, кроме тебя, не удавалось меня одолеть.

Поразмыслив, она поняла, что просто не может в это поверить.

— Ты сражаешься слишком хорошо. У тебя точно есть еще Дар, ты не смог бы так биться со мной без него.

— Катса, — сказал он, — подумай хорошенько. Ты бьешься в пять раз лучше меня. Когда мы боремся, ты всегда сдерживаешься — не говори, что это не так, это правда — а я ни капли не смягчаю удары. Ты можешь творить со мной все, что угодно, а я даже больно тебе сделать не могу…

— Мне больно, когда ты бьешь…

— Только секунду, к тому же, я могу тебя ударить, только когда ты сама позволяешь, когда выкручиваешь мне руку и не заботишься о том, что я бью тебя в живот. Как думаешь, сколько времени тебе потребуется, чтобы убить меня или переломать все кости, если будет необходимо?

Если будет по-настоящему необходимо? Он прав. Если бы она решила ранить его, сломать руку или шею, едва ли это заняло бы много времени.

— Когда мы боремся, — продолжал По, — ты очень стараешься победить, не покалечив меня. Обычно у тебя это получается благодаря необычайному мастерству. А я ни разу не сумел тебя ранить, хотя, поверь, пытался.

— Это прикрытие, — произнесла она. — Бойцовские навыки — только прикрытие.

— Да. Моя мать ухватилась за них, когда стало ясно, что я унаследовал способности братьев, а мой Дар их преумножил.

— Но почему ты не почувствовал, что я собираюсь тебя ударить, — спросила Катса, — в замке Мергона?

— Почувствовал, — ответил По, — но только в последний момент — и не успел защититься. До того первого удара я не подозревал, как ты быстра. Мне никогда не приходилось сталкиваться с такой скоростью.

От оконной рамы отвалился кусочек известки. Она взяла его и покатала между пальцами.

— Твой Дар когда-нибудь ошибается? Или ты всегда знаешь наверняка?

В его вдохе послышался смешок.

— Я не всегда знаю наверняка. Дар все время меняется, все еще растет. Чувство материи довольно надежно, если только вокруг нет огромной толпы. Я чувствую, где люди и что делают. В том, что касается меня: ни разу не было, чтобы я чувствовал ложь, а мне не лгали, или ожидал удара, а его не было. Но порой я не знаю… чувствую что-то, но не знаю точно. Чувства других людей могут быть очень… сложными, их трудно понять.

Ей никогда не приходило в голову, что может быть трудно понять человека, даже читая его мысли.

— Сейчас я увереннее, чем раньше, — продолжал он. — В детстве я постоянно путался. Меня накрывали огромные волны энергии и ощущений, и чаще всего я в них тонул. Например, мне понадобилось немало времени, чтобы научиться различать важные мысли и не очень, просто мысли, которые забываются в следующие мгновение, и осознанные мысли-намерения. Я сильно продвинулся вперед, но иногда Дар по-прежнему подкидывает мне такое, что руки опускаются.

Это показалось ей странным и смешным. А она еще думала, что это ее Дар — стихийное бедствие! Рядом с Даром По он казался на редкость простым и понятным.

— Иногда с ним трудно справиться, — добавил он, — с моим Даром.

Катса полуобернулась к нему.

— Ты это сказал, потому что я об этом думала?

— Нет. Я это сказал, потому что сам об этом думал.

Она снова повернулась к окну.

— Я думала о том же. Примерно о том же.

— Ну, — заметил он, — полагаю, это чувство тебе понятно.

Катса снова вздохнула. Многое в его словах она и вправду могла понять, хотя не желала этого.

— Как близко тебе нужно находиться к человеку, чтобы его почувствовать?

— По-разному. К тому же, со временем все меняется.

— В каком смысле?

— Если я хорошо знаю человека, — объяснил он, — радиус будет больше. К незнакомцу придется подходить ближе. Вот сегодня я почувствовал, как ты подъехала к замку, почувствовал, когда влетела во двор и спрыгнула с лошади, ясно ощущал ярость, когда ты бежала к Раффину. Тебя я чувствую… сильнее, чем остальных.

За окном было уже намного темнее, чем в столовой, и Катса случайно заметила отражение По в оконном стекле. Теперь он опирался о стол, как ей представлялось сначала. Лицо, плечи, руки были печально опущены. Весь его облик дышал грустью: он был несчастен. Сначала По смотрел в пол, но потом поднял глаза и встретился в отражении с ее взглядом. Внезапно Катса снова почувствовала на глазах слезы и поспешила сказать первое, что пришло в голову:

— А ты чувствуешь зверей и растения? Камни и землю?

— Я уезжаю, — проговорил он. — Завтра.

— Ты почувствуешь, если рядом будет животное?

— Можешь повернуться, чтобы я тебя видел, пока мы разговариваем?

— Тебе легче читать мои мысли, когда я стою лицом?

— Нет. Я просто хочу на тебя смотреть, Катса. Вот и все.

В его мягком голосе звучало сожаление. Он сожалел обо всем этом, сожалел о своем Даре. О Даре, в котором не был повинен и который оттолкнул бы ее от него, если бы он открыл ей правду в самом начале.

Она повернулась к нему.

— Раньше я никогда не чувствовал зверей, растения, природу, — ответил он тогда, — но в последнее время что-то меняется. Иногда у меня появляется размытое ощущение чего-то, что не есть человек. Если оно двигается, я это чувствую. Но очень нестабильно.

Катса, не отрываясь, смотрела ему в лицо.

— Я еду в Сандер, — сказал По.

Она молча сложила руки на груди.

— Когда Мергон допрашивал меня после твоей вылазки, стало очевидно, что ты похитила у него дедушку, а еще, что Мергон держал его для кого-то другого. Но я не мог узнать, для кого, не задавая вопросов, которые выдали бы то, что я уже выяснил.

Она рассеянно слушала, слишком уставшая, слишком подавленная всем, что навалилось на нее сейчас, чтобы сконцентрироваться на похищении.

— Я начинаю думать, что здесь замешано Монси, — сказал он. — Мы вычеркнули Миддланды, Вестер, Нандер, Истилл, Сандер — и, если помнишь, почти везде я уже был и знаю, что мне не лгали нигде, кроме Сандера. Лионид ни при чем, в этом я уверен.

Пока они говорили, она совсем растеряла всю ярость, больше, не чувствовала ее, хотя ей хотелось бы. Потому что лучше ярость, чем пустота, пришедшая на ее место. Ей было жаль, что в ее чувствах к По все так переменилось, жаль, что все куда-то исчезло.

— Катса, — позвал он. — Мне нужно, чтобы ты меня слушала.

Моргнув, она заставила себя сосредоточиться на его словах.

— Но король Монси Лек — добрый человек, — возразила она. — У него не было причины так поступать.

— Может, и была, — отозвался он, — хотя непонятно, какая. Что-то здесь не так, Катса. Я не обратил внимания на кое-какие ощущения от разговора с Мергоном, и, наверное, зря. К тому же сестра моего отца, королева Ашен, не стала бы поступать так, как ты рассказала. Она так крепка духом, так сильна. Не в ее привычках устраивать истерики и запираться от мужа вместе с ребенком. Клянусь, если бы ты только ее знала…

Он замолк, нахмурившись, и ударил в пол носком сапога.

— Я чувствую, что здесь замешано Монси. Не знаю, Дар это говорит или просто инстинкт. Как бы там ни было, я возвращаюсь в Сандер, и посмотрим, что удастся там выяснить. Дедушка поправляется, но ради его безопасности пусть остается в укрытии, пока я не доберусь до разгадки.

Вот так, значит. Он возвращается в Сандер, чтобы добраться до разгадки. И хорошо, что возвращается, — ей не хотелось, чтобы он копался в ее мыслях.

Но и ни хотелось, чтобы он уезжал. И, должно быть, По уже это знает, раз она это подумала. А теперь он еще и знает, что она знает, что он знает, раз она это подумала?

Это бред, это невозможно. Невозможно находиться с ним рядом.

Но все же Катса не хотела, чтобы он уезжал.

— Я надеялся, ты поедешь со мной, — вдруг добавил он, и она уставилась на него с открытым ртом. — Из нас вышла бы отличная команда. Вообще-то я еще даже точно не знаю, куда направлюсь, но надеялся, ты подумаешь о том, чтобы ехать со мной. Если ты мне все еще друг.

Она не знала, что сказать.

— Разве твой Дар не подсказывает, друг я тебе или нет?

— А ты сама это знаешь?

Она попыталась об этом подумать, но в голове было пусто. Она чувствовала лишь оцепенение и печаль, чувствовала, что внутри все смешалось.

— Я не могу узнать твои чувства, — проговорил он, — если ты сама их не знаешь.

Вдруг он бросил взгляд на дверь. В следующий момент в нее постучали, и в комнату, не дожидаясь разрешения, ворвался управляющий. При виде его бледного, взволнованного лица она снова оказалась во власти реальности. Ранда. Ранда хочет ее видеть и, скорее всего, убить. Еще до всего этого сумасшествия с По она ослушалась приказа Ранды.

— Король приказывает вам предстать перед ним немедленно, миледи, — сказал управляющий. — Простите меня, миледи. Он сказал, что если вы не явитесь, он отправит за вами всю свою стражу.

— Хорошо, — ответила Катса. — Передайте ему, что я сейчас же явлюсь.

— Благодарю, миледи, — управляющий развернулся и тут же удрал.

Катса нахмурилась.

— Всю свою стражу. Он думает, они могут что-то мне сделать? Нужно было сказать, чтобы посылал — просто ради забавы, — она обвела комнату взглядом. — Наверное, стоит взять нож.

По посмотрел на нее, прищурившись.

— Что ты сделала? Что случилось?

— Я его ослушалась. Он послал меня пытать одного ни в чем не повинного беднягу-лорда, а я решила, что не стану этого делать. Как думаешь, стоит взять нож? — она направилась в оружейную.

По последовал за ней.

— Зачем? Что случится на этой встрече?

— Я не знаю, не знаю. Ох, По, я боюсь — если он меня разозлит, мне захочется его убить. А что если он станет угрожать и не оставит мне выбора?

Катса рухнула в кресло и уронила голову на стол, за которым собирался Совет. Почему нужно идти к Ранде именно сейчас, когда у нее такой водоворот в мыслях? Едва услышав его голос, она выйдет из себя и сделает что-нибудь ужасное.

По опустился в соседнее кресло и сел вполоборота, не отрывая от нее взгляда.

— Катса, — начал он. — Послушай меня. Ты — самый могущественный человек из всех, кого я встречал в своей жизни. Ты вольна поступать, как знаешь, как тебе вздумается. Никто не сможет тебя к чему-то принудить, и дядя для тебя не угроза. Как только ты пойдешь в тронный зал, ты вольна делать, что пожелаешь. Если не хочешь причинять ему боль, Катса, просто реши этого не делать.

— Но как же мне поступать?

— Ты поймешь, — ответил По. — Как только решишь, чего ты делать не станешь. Ты не тронешь его и не дашь ему тронуть себя. Остальное поймешь по ситуации.

Она вздохнула в крышку стола. Не самый блестящий план.

— Это единственный вариант, Катса. Ты вольна делать, что хочешь.

Она выпрямилась в кресле и посмотрела на него.

— Зачем ты так говоришь, ведь это неправда. Я не вольна запретить тебе чувствовать мои мысли.

Его брови излетели вверх.

— Но ты ведь можешь убить меня.

— Не могу, — возразила Катса. — Ведь ты поймешь, что я собираюсь тебя убить, сбежишь и никогда не вернешься.

— Я этого не сделаю.

— Сделаешь, если я задумаю тебя убить.

— Нет, Катса, я не смогу.

На этой бессмысленной ноте она замахала руками.

— Довольно, я этого больше не выдержу.

Катса встала из-за стола и, покинув свои покои, отправилась на зов короля.