Новиков

Красная площадь. Первомайский парад. Флаги. Цветы. Праздничные, радостные люди. Чуть пьянящая атмосфера весны и столицы. Вот только у Новикова настроение было не праздничное. Он стоял на гостевой трибуне, смотрел на подготовку к военному параду, слушал разговоры стоявших рядом с ним людей, пытался проникнуться праздником — и не мог. Не мог и все тут! И ведь давно уже научился управлять своими эмоциями и отстраняться от всего, что сейчас не мог изменить или сделать. Но и эти благоприобретенные качества сейчас не помогали. Почему-то приходило на ум сравнение с одним старым (правда, еще не созданным) фильмом о создании атомного оружия в СССР. Там Курчатову видятся плавящиеся и оплывающие от ядерного взрыва башни Ивана Великого. Нет, всякие апокалипсические картины Новикова не преследовали, но от этого было не легче. Понимать, что это последний мирный праздник и веселиться вместе со всеми было выше его сил. Внешне это было не заметно — он улыбался, весело отвечал на приветствия и поздравления. Но так это только внешне! А внутри все звенело и дрожало как натянутая струна. Хотя не так — не струна, а стальной канат или даже целая связка таких канатов. «Если завтра война, если завтра в поход…» — вот и наступило это самое завтра. Пусть не наступило, пусть. Но его уже видно. Остались считанные дни или, в лучшем случае, недели. Пятнадцать лет он готовился к этому сам и готовил своих бойцов и командиров. Рвал жилы себе и не давал продыху другим. Делал все, что мог и, наверное, даже немного больше, чтобы армия и страна были готовы к этой неизбежной войне. И все равно — было жутко.

А праздник продолжался. Уже Сталин поздравил советский народ с праздником весны и труда (именно так, и никакой международной солидарности трудящихся!). Уже объявили начало парада и Фрунзе верхом на вороном, в сопровождении командующего войск Московского гарнизона комкора Лукина, объехал выстроившиеся войска. Прогремело многократное «Ура!» и на Красной площади появился военный оркестр. А Новиков все никак не мог с собой справиться. В конце концов, ему это просто надоело. Ну, сколько можно с собой бороться?! Особенно, если эта борьба ни к чему. Чем психовать, и мучится, лучше еще раз проанализировать предшествующие события и попытаться найти в них возможно упущенную закономерность.

То, что пошел обратный отсчет, Новиков понял еще в декабре прошлого, тридцать восьмого года. Переворот и начавшаяся вслед за ним гражданская война в Турции. Последовавшая через три недели после начавшихся в Вене и по всей Австрии волнений аннексия её Германией. Эвакуация Советских войск из недостроенных баз в проливах на Кипр, по приглашению чудом спасшегося от заговорщиков президента Турции Исмета Инёню. Последовавшая за этим истерика Британского премьера Невила Чемберлена, закончившаяся его отставкой и приходом на его место Уинстона Черчилля. Уже в феврале Черчилль разразился речью в парламенте, требуя объединить все силы «свободного мира» для борьбы с «красно-коричневой чумой», и объявил о необходимости нового «крестового похода на Восток». Мирная и даже несколько сонная жизнь старушки Европы закончилась. И закончилась, как обычно в этой самой Европе и происходило, массовой истерикой. Нарастающая волна шпиономании, начавшиеся в Великобритании, Франции, Польше и прочих оплотах европейской демократии массовые немецкие и русские погромы. Ну, только костров не хватает! Радостно заворочались за океаном Соединенные Штаты в предвкушении очередной европейской войны и возможности очередной раз обогатиться, высосав из Европы её золотую кровь. С удвоенной, если не утроенной, силой задымили трубы заводов, загруженных военными заказами. Призрак нового экономического кризиса, висевший дамокловым мечом над Европой и Штатами, забился в дальний темный угол и старательно делал вид, что его никогда и не было. Лига Наций буквально исходила пеной, как бешеная собака, на своих пленарных заседаниях поливая грязью и всячески осуждая Союз, Германию и Японию. Зашевелилась и всякая европейская мелочь, все эти Дании, Люксембурги, Латвии и Эстонии. Как бы и им урвать немного объедков с барского стола! Ну и последней каплей, по крайней мере, для Новикова в его убежденности, что сейчас рванет, стало убийство финского фельдмаршала Карла Густова Маннергейма. Ну, никак не хотел он воевать против России! Да еще и имел наглость заявить, что судьба Финляндии в союзе с Россией и если для достижения такого союза придется чем-либо поступиться, то это надо сделать. Наивный барон! Рыцарь прошедшего века. Да кто же это допустит?! И не допустили. А жаль. И человека жаль, правильный был человек, настоящий, и упущенной возможности мирного присоединения или хотя бы мирного решения территориальных вопросов. А не решать их — нельзя. Слишком близко проходит граница от Ленинграда и единственной железной дороги на Мурманск. Слишком опасно расположены принадлежащие Финляндии острова и береговые батареи, способные запереть Балтийский флот в луже Финского залива. У финнов же после убийства действительно любимого народом маршала, в чем, ясное дело, обвинили «наймитов мирового коммунизма и нацизма», совсем крышу сорвало. «Горячие финские парни», изрядно подогреваемые фунтами и долларами (ну, кому какое дело, что до этих самых парней и их семей эти деньги не доходят — зато они доходят до настоящих столпов нации), готовы были кинуться на Россию и наказать её за вероломство, а заодно и исправить «историческую несправедливость» — присоединить к Финляндии её «исконные территории» в виде Кольского полуострова и всей Ленинградской областью в придачу. Хороший аппетит, ничего не скажешь. А что же Сталин? А как же Гитлер? А они просто молчали. Ни одного ответа на обрушившийся на Союз и Германию шквал обвинений. Нет, дипломаты, конечно, суетились и работали в поте лица своего, изводя моря чернил и горы бумаги, но официальных заявлений и обращений лидеров СССР и Германии не было. То есть делалось все, чтобы убедить «мировое сообщество» в том, что и Союз и Германия к войне не готовы и очень её не хотят.

Вот и этот парад был лишним тому подтверждением. Вслед за лихо промчавшимися тачанками, по площади не менее лихо прошлись трехдюймовки времен Первой мировой, тоже, кстати, на конной тяге. А теперь, потрясая неискушенную публику своим грозным видом, по площади грохотали «трехглавые драконы РККА» Т-35, грозно шевеля всеми своими башнями. Все шесть танков, что были в действительности на вооружении специального парадного полка вместе с первыми образцами Т-28 и Т-19. Так что разносящиеся над площадью слова Левитана о том, что эти «грозные боевые машины находятся на вооружение таких-то и таких-то частей Красной армии, мягко говоря, не соответствовало действительности. Да и авиационная часть парада по показанной на ней технике мало отличалась от наземной. «Красная пятерка» на стареньких И-16, несколько эскадрилий Р-6, прошедшие на большой скорости красавцы СБ, и завершающий штрих — армада ТБ-3. Ни одного образца новой техники, что уже потоком шла в войска, на параде не было. И правильно, ибо не фиг.

Провожая взглядом медленно ползущих по небу гофрированных гигантов, Новиков с некоторым удивлением отметил, что он как-то незаметно успокоился. Словно только сейчас до него дошло, что всё правильно. Всё под контролем Сталина. Что страна начнет эту неизбежную войну тогда, когда мы будем готовы. Не раньше и не позже. В кои-то веки Россия готовилась начать воевать не тогда, когда её заставляли, а тогда, когда она это решила. И воевать она будет не одна. Вот они, будущие союзники. Стоят и мило беседуют между собой. Какой-то японец в цивильном костюме и немец в форме Люфтваффе. Улыбаются чему-то, провожая глазами уходящие вдаль тушки ТБ-3. Союзники. И ведь ни у кого из присутствующих на параде и сомнений не возникает в этом факте. Немцы — друзья. Германия — дружественная страна, строящая свой социализм. Японцы — союзники, партнеры. Гордый и великий народ, бьющийся за свое право на существование с китайскими ордами и мировым империализмом. «А ведь я и сам их только так, сейчас, и воспринимаю. Вот недавно общался с фон Леебом. Типичный представитель немецкой военной школы. Еще той, довоенной. Баварец, немного высокомерный, а так, вполне приятный в общении и вполне вменяемый человек, и грамотный, хотя и не хватающий звезд с неба командир. И воспринимался он именно так, а не как палач и душитель Ленинграда, замкнувший кольцо блокады и расстреливавший город в ту, самую страшную первую блокадную зиму. Гудериан, фон Бок, фон Клюге и остальные рыцари и бароны. Эх, да что там говорить, если даже Гиммлер не вызывал ни у кого особо отрицательных эмоций. Да и с чего бы? Глава СС, ценитель музыки и сам музыкант — любитель, человек, любящий Германию и её историю. Очень даже интеллигентного вида человек. А что СС? Что-то типа опричников царя Ивана. Бравые спортивные ребята. Наши братья арийцы. Ведь всем известно, что родоначальниками всей белой расы были арии. И советской и немецкой наукой это было доказано неопровержимо. А то, что выводы на государственном уровне были сделаны несколько отличные, так это уже особенности национальной политики». Новиков еще раз произнес про себя это невольно пришедшее на ум, в общем-то, стандартное сочетание слов — «особенности национальной политики». А в чем эта особенность? Какова сверхцель? Сверхзадача?

С того момента, как Новиков оказался в этом времени, он все свои силы, все свои знания, всю накопившуюся с годами перестройки и последовавшего развала Союза ярость обратил для достижения одного — победы России. Такой победы, после которой у его Родины больше не будет врагов. Чтобы Россия могла жить, так как хочет её народ, а не так как хотят заокеанские дяди. И эта цель заслоняла собой все остальное. Важная цель. И добиться этого неимоверно трудно. Но сейчас он уже мог с уверенностью сказать, что эта цель будет достигнута. И достигнута она будет не в далеком будущем, а в течение ближайших десяти лет.

Сталину действительно удалось совершить невозможное — создать жизнеспособный союз России, Германии и Японии. Как ему удалось преодолеть яростное противодействие этому со стороны англосаксонских хозяев жизни? Как ему удалось разрушить их почти трехсотлетние усилия? Ответа на эти вопросы Новиков не знал. Может быть, когда-то потом дотошные исследователи раскроют перед всеми, кому это будет интересно, весь механизм реализации этого союза, все эти невидимые обычным смертным битвы титанов.

Да, победа достанется нелегко. И заплатить за неё придётся очень большую цену. Но в том, что эта победа будет за нами, Новиков уже не сомневался. А дальше? Конечно, будет длительный период борьбы с остающимися проявлениями «западной» цивилизации. Становление нового мира будет происходить не так быстро как хотелось бы. Вопросов и проблем будет множество. Но, всё это, так сказать, вопросы тактики, хотя и их ему и нынешнему поколению хватит надолго. А те, кто только родился или родится завтра, те, кто придет нам на смену? Ради чего будут жить они? Ведь человеческая натура такова, что лучшие свои качества люди проявляют в борьбе, в противодействии внешним силам и неважно какие они эти силы, армии врагов или силы природы. Человек как вид предназначен для борьбы, для боя и если его этого лишить, то он просто теряет смысл своего существования и начинает искать или искусственно создавать проблемы себе, а заодно и всем окружающим. А что из этого следует? Следует то, что человечеству нужна великая, но ясно понятная цель. Цель, ради которой стоит жить и сражаться.

Парад закончился. По Красной площади шли колоны праздничной демонстрации, а Новиков все никак не мог вынырнуть из водоворота несвойственных командарму мыслей и череды рефлексий. Почему мысли были несвойственные? Элементарно! Времени на это у него не было. Процесс формирования армии отнимал все время и все силы даже его весьма неординарного организма. И все же, какова цель? «Ну, хотя бы для себя ты можешь ответить, товарищ командарм? Для чего все? Победить? В твоем мире это уже было. Победили. Получили контроль почти над половиной Европы и мира. А дальше? А дальше вышел большой пшик. Выиграли войну. Восстановили разрушенную страну. Начали строить свой новый мир и мирную жизнь. А потом оказалось, что все это делали не так, да и вообще рвали жилы неизвестно зачем. Так может быть цель в том, что бы создать основу империи? Заложить её непоколебимые устои. Создать механизм преемственности власти. Воспитать новую элиту. Запустить тем самым процесс саморегуляции и развития. Нет. Это тоже не цель — это средство, механизм достижения цели. А может и не стоит ставить перед собой и страной слишком далекие цели? Ведь вроде бы уже есть очень далекая и очень сложная цель — построить коммунизм. Причем цель настолько далекая, что даже контуров её не видно. Так, что-то расплывчатое и манящее, как фата-моргана. Есть и более близкая и вроде бы даже вполне понятная — построение социализма. Хотя кому понятная, вот, например, самому Новикову не очень. Но, допустим. Пусть будет социализм, тем более что и Германия, наш союзник, вроде идет по тому же пути. Правда идет своей, весьма своеобразной, дорогой, но ведь идет. И люди уже видят дорогу к этой цели. Мы даже сделали по ней первые шаги. Но. Опять, это проклятое — но. И не одно. И самое главное, что, несмотря на все свою очевидность и кажущуюся простоту, и достижимость, понятие социализм — это все же абстракция. Нечто такое, что нельзя увидеть и потрогать. И очень легко на этом пути заблудиться. А такое блуждание мы, Николай Максимович, уже испытали на собственной шкуре. Да, не получается из Вас идеолог государства российского. Хотя… Есть одна идея. И даже не очень безумная. Ведь для человека, если он конечно человек, а не жвачное животное, для нормальной полноценной жизни и развития необходима борьба. Борьба за выживание в течение сотен тысяч, если не миллионов лет, создала нас такими. И если мы хотим строить будущее для людей, а не для кого-то абстрактного Homo sapiens, то мы должны дать ему такую возможность! Бесконечное поле для битвы и развития человека. Именно развития! Развития и совершенствования человека как вида и человечества как социума. И где же это поле вечной битвы? Да здесь. Рядом. До его начала всего-то около ста километров. А вот где его конец и есть ли он вообще, не знает никто. КОСМОС И ЗВЕЗДЫ. Да, в такой битве я бы и сам принял участие с огромным удовольствием. Битва за звезды! Битва за будущее человечества и само человечество.

А ведь, пожалуй, лучше ты ничего придумать и не сможешь, Николай Максимович, несмотря на опыт жизни и знания двух миров. Вот знать бы еще, насколько твои мысли совпадают с мыслями единственного человека, который сейчас способен не просто поставить перед страной и народом эту задачу, но и повести их за собой. Что же Вы решите, товарищ Сталин? Ведь не только ради победы в грядущей войне происходят такие перемены? Ведь Вы знаете, к чему придет, а точнее скатится, Россия, да и весь остальной мир, если эту проблему не решить сейчас. Так что же Вы решили, товарищ Сталин? Хоть бы подсказку, какую дали».

Новиков невольно скосил глаза на Мавзолей и стоящих на его трибуне руководителей страны. Нет, не видно.

Отгремел и отшумел парад и демонстрация. А праздник продолжался. Люди расходились по проспектам и улицам, заполняли набережные и аллеи парков. Музыка, смех, песни. Лица счастливые и радостные. Ведь праздник же! Действительно хороший и светлый праздник.

До торжественного ужина в Кремле оставалось еще много времени, и Новиков тоже решил пройтись. Просто так. Некуда не спеша. Подышать весенним воздухом. Попытаться проникнуться этой…, да как назвать-то?! аурой праздника. Проникнуться, чтобы сохранить в сердце. Чтобы было что вспомнить и с чем сравнивать. Там.

И он шел, как и собирался, не спеша, действительно наслаждаясь этим звонким днем и этим праздничным городом. Хотя на сам город, как организованное сборище зданий, площадей и улиц, он не очень-то и внимание обращал. Тем более, что довелось ему повидать немало городов в Союзе и он мог с уверенностью сказать, что Москва теперь не так уж и сильно выделялась, разве что размахом и своей непередаваемой столичной атмосферой. Да, страна строилась. Строились города, строились дороги и заводы. Строилась новая жизнь. Жизнь, о которой мечтали. Строился социализм. И это не было красивыми словами. Действительно строили. Действительно стремились! И самое главное — видели плоды трудов своих. Видели завтра. И знали — что завтра будет лучше, чем сегодня. Впервые за черт знает сколько веков — знали! И от этого знания — пели и радовались. Нет, жизнь не была сплошным праздником. Да и не бывает такого. Но ведь все познается в сравнении. А людям было с чем сравнивать. Достаточно вспомнить то, что было каких-то пять или тем более десять лет назад. Вспомнить и посмотреть по сторонам. Вот вам и наглядная агитация. И никаких розовых облаков. Как и молочных рек с кисельными берегами, тоже. Да и места и возможностей для проявления упорства и характера хватало. И борьба шла нешуточная, иногда не только до седьмого пота, но и до крови. Вот только борьба эта была не за свое личное существование, а за будущее страны и народа. И для Новикова это были не досужие рассуждения. Слишком много и разных людей он видел и знал. Слишком со многими ему приходилось очень тесно общаться. Слишком много он посетил городов, заводов, колхозов и даже небольших хуторов. Слишком много для того чтобы обманываться. Достаточно чтобы составить объективную картину. Составить и гордиться. Гордиться тем, что он является гражданином этой великой страны. Да и своим участием в её жизни — тоже. Ведь, что ни говори, а успел он сделать немало. Пусть в своей, достаточно узкой сфере, но сделал он действительно много.

Новиков облюбовал пустую скамейку на берегу Москвы-реки и очень удобно на ней устроился. Свежие, ярко зеленые листья растущего рядом дерева давали достаточно тени и одновременно не закрывали совсем теплого весеннего солнца. Ну что ж. Время есть. Почему бы действительно не подвести некоторые итоги. Не для кого-то, а для себя. Восемь лет — срок немалый. «Итак, что удалось тебе сделать, Николай Максимович? Если выделять основное, то убедить руководство страны в необходимости создание совершенно нового, невиданного в мире войскового объединения — танковой армии. И не просто убедить, а самому принять в формировании этой армии самое непосредственное участие. А все остальное было, по сути, только прелюдией к этому. Теоретическим обоснованием и практической отработкой всех звеньев, из которых формируется эта самая армия. Это много или мало? И если глубоко копать, это ли самое главное? А то, что с твоей подачи, пусть и не запланированной, стали формироваться или точнее возрождаться в новом облике солдатские комитеты, которые со временем стали играть роль настоящих неформальных общественных организаций? Это как оценивать? А то, что его требования к развитию бронетехники и артиллерии привели к качественно новому уровню развития промышленности? А налаживание отношений с армией Германии — сначала с Рейхсвером, а теперь с Вермахтом? Да и участие в боевых действиях в Маньчжурии и Китае тоже значили немало. Манией величия я не страдаю и то, что сделать все это в одиночку, не будь на то воли и поддержки руководства страны и армии, просто нереально, это я понимаю. И все же — этим действительно можно гордиться. Как и тем доверительным отношением, что установились с наркомом обороны. Да и то, что удалось избежать своего вовлечения во всякие подковерные интриги и межведомственную борьбу, можно с уверенность записать себе в большой плюс. Близкие отношения с Фрунзе и частые визиты к Сталину, в этом, конечно, здорово помогли. Но и сам не оплошал. И теперь представляю собой достаточно независимую силу, с которой приходиться считаться и без крайней необходимости на дороге не становиться. А делу от этого только польза. Польза. Вот война и покажет — насколько эта польза велика. Эх, а как воевать-то не охота! То, что надо, то, что это неизбежно — умом понимаю, да что там понимаю — знаю! А вот ведь привык к мирной жизни. Привык. К хорошему привыкаешь быстро. А ведь мы там уже и забыли, что это такое — каждой клеточкой, каждым нервом ощущать себя частицей ВЕЛИКОЙ страны. И не просто великой, а живой, растущей, способной смести на своем пути любые преграды! Быть частью народа, который уже стал забывать само понятие — невозможно. Вот это, наверное, и есть — счастье. Не личное, хотя и здесь меня судьба не обделила, а человеческое. Да я же временами сам себе завидую. Словно какая-то моя часть так там, в этих проклятых временах гибели России, и осталась.

Так, пошли эмоции. А это значит, что пора с самокопанием заканчивать».

Новиков посмотрел на наручные часы. А ведь действительно — пора. Времени осталось как раз, чтобы не торопясь дойти до гостиницы, освежиться и успеть к началу торжественного ужина.

Родин

«Только прилетели — сразу сели. Фишки уже на поле стоят». Ага! И близко не было к этому идеалу, описанному Владимиром Семеновичем. И не прилетели, а приехали. И ничего не стояло и даже не лежало. Зато ожидало. Ожидало начальство. Еще бы ему не ждать! Сто пятьдесят орлов! Цвет, так сказать, флотской авиации. И все на его, родимого начальства, голову и шею. И мало того что приехали. Они ведь еще и служить хотят. И не абы как, а по своей прямой специальности — пилот морской авиации корабельного базирования. А что это значит? А это значит, что они хотят ни много ни мало — взлетать и садится с палубы единственного полноценного авианесущего корабля Советского флота. А вдруг авария? А вдруг тяжелые повреждения корабля? И кто отвечать будет? Командир полка полковник Родин? Ну, ответит он. А начальству от этого разве легче? Ведь с него, с начальства, спрос будет не меньший, а и как бы ни больший. Да и черт бы с ней с ответственностью! В конце концов, те люди, что в этой стране и в это время были у власти, ответственности не боялись. Страх был. А куда без него. Вот только страх был не за свое теплое место, тем более что ни такое уж оно и теплое, а за то, что не удастся оправдать доверия. Доверия Родины. Доверия вождя. Ведь это были не пустые слова. Да и технических проблем было столько, что только успевай расхлебывать и разгребать. В чем проблемы? Да почти во всем! Полк был. И корабль был. А вот самолетов для полка не было. Вернее были, да не те. И-16 и Р-5 использовавшиеся на первом авианосце «Полтава» для выполнения поставленных перед авианосной бригадой задач не подходили. А новейшие, только что поступившие на Северный флот И-180А, на авианосец еще никто не сажал и опыта эксплуатации с него не имел. Про столь понравившиеся Родину СПБ в варианте штурмовика и разговора не было. Они еще только проходили Государственные испытания и должны были поступить на вооружение не раньше конца года. Да и с организацией и применением такой силы, как смешанный авиаполк корабельного базирования, было далеко не все ясно и понятно.

Нет. Встретили летчиков хорошо. Здесь придраться не к чему. Да и незачем. То, что к их приезду готовились, было замечено и оценено всем составом полка. Для семейных и командования — деревянные дома на четыре семьи, для холостых комнаты в общежитии на два человека. И аэродром и техническая база тоже были выше всяких похвал. А проблемы, что ж, на то они и есть, чтобы их решать. Вот только многие свои заранее подготовленные планы Родину и его штабу пришлось менять. Но, справились быстро. Все же менять, это не заново писать. И на свой первый доклад к командующему северным флотом флагману первого ранга Исакову Родин шел не с пустыми руками.

Исаков, прибывший в Северодвинск чуть ли не специально для встречи с командиром и личным составом нового авиационного полка, расположился в здании командования Тяжелой авианосной бригады. Словно хотел этим подчеркнуть свое внимание к этому совершенно новому для флота роду войск.

Иван Степанович Исаков. Собственно, Родин мало что знал об этом человеке. В свое время попался ему на глаза небольшой очерк, записанный вроде бы со слов адмирала, в котором тот довольно нелицеприятно отзывался о Сталине и Берии. Да еще статья в Энциклопедии. Вот и все. Теперь, будучи его современником, Родин, знал о командующем флотом еще меньше. Страна сильно изменилась по сравнению с той историей, которую он знал. Изменились и люди. Не все. И не кардинально. Но изменения были. Так что, рассчитывать на свои знании из прежней жизни Серей не мог. Единственное, что он знал точно, что Исаков был мужик умный и осторожный, но при этом не боялся брать ответственность на себя и своих подчиненных готов был защищать до последней возможности.

Представление. Краткий доклад об уровне подготовки и техническом оснащении полка. Пока все шло строго по уставу и по неписаной флотской традиции — при первом представлении на подчиненного не давить. А вот дальше — все стало намного интереснее. Началось все с банального и обязательного вопроса.

— Вы можете представить свои соображения по действиям авиационной группировки Тяжелой бригады в условиях современного театра действий?

Вот этого вопроса Сергей и ждал. Отвечать можно было или, как обычно принято, кратко, или подробно. Еще в бытность на Каспии Родин со своим «мозговым» штабом разработал план действий по прибытии на место. Пришло время его реализовывать.

— Считаю, что основными задачами Тяжелой авианосной бригады (ТАБ) в военное время являются:

— нанесение ударов по объектам, расположенным на морском побе-режье и в глубине территории противника;

— авиационное прикрытие и оказание поддержки десантным силам и сухопутным войскам, действующим в прибрежной зоне;

— завоевание и удержание превосходства в воздухе в районе операции,

— обеспечение ПВО кораблей, десантных войск, круп┐ных конвоев на переходе морем,

— блокада побережья про┐тивника,

— ведение авиационной тактической разведки.

Родин перевел дыхание и, воспользовавшись паузой, постарался отследить реакцию Исакова. А реакция была — что надо. В глазах командующего загорелся нешуточный интерес. «Вот и отлично! Продолжаем в том же духе».

— В рамках концепции «флот против берега» ТАБ решают следующие задачи:

— уничтожение военно-промышленных объектов и административно-политических центров;

— нанесение ударов по группировкам войск оперативного и стратегического резерва противника;

— оказание поддержки сухопутным войскам в наступлении и обороне;

— обеспечение высадки морских десантов на побережье и их действий на берегу;

— нарушение коммуникаций противника;

— участие в блокаде морского побережья.

— Далее. Выполнение указанных задач достигается при помощи штурмовой и бомбардировочной палубной авиации, имеющей радиус действия 1000–1500 км. Таким образом, АУГ могут применять свое вооружение с расстояния 1000–1500 км от берегов противника.

Непосредственную авиационную поддержку сухопутных войск и десантных сил палубная авиация ТАБ осуществляет ударами по боевым порядкам войск противника, позициям артиллерии, командным пунктам, радиолокационным станциям.

Действия палубной авиации включают этапы:

— взлет с авианосца,

— построение в боевые порядки,

— полет по маршруту;

— прорыв системы ПВО в районе боевых действий и объекта удара;

— нанесение удара;

— отход от цели;

— возвращение на авианосец.

Руководят боевыми действиями палубной авиации командир авианосца и командир авиагруппы.

Хочется особенно подчеркнуть…

— Стоп машина! — Исаков словно в подтверждение своей команды хлопнул ладонью по столу. — Стоп. Вот это вот все и все остальное предоставите мне в письменном виде. Ясно?

— Так точно, товарищ командующий.

— Сколько времени вам потребуется?

— Нисколько, товарищ командующий флотом!

— Как так — нисколько?!

— Материалы уже подготовлены.

— Где? — Судя по вопросу, будущий адмирал был не просто озадачен, а, как бы это сказать помягче, растерян.

— Здесь, товарищ командующий флотом.

Родин протягивал Исакову толстенькую папку с совершенно невозмутимым видом, хотя хотелось заржать как «лошадь Пржевальского». Но, нельзя. А ведь как хочется!

Исаков, раскрыв папку, торопливо пролистывал страницы. Планы, графики, таблицы, схемы, подробные пояснения. Двести страниц. Видимо процесс рассматривания этого чуда штабной мысли и оформления добил командующего окончательно и папка со смачным звуком впечаталась в столешницу.

— Откуда ЭТО у Вас?

— Это результат совместной работы командного и летного состава полка с учетом технических возможностей современной авиационной техники и средств радиоэлектронного обнаружения, товарищ командующий флотом!

Исаков удивленно, как на какую-то диковинку, посмотрел на Родина, а потом неожиданно рассмеялся.

— Ой, не могу! Уделал меня, полковник! Как есть, уделал. Молодец! Как тебя по батющке? Сергей Ефимович? Так вот, Сергей Ефимович — садись-ка ты за этот стол и давай мне все рассказывай поподробнее. А я отменю на часок все запланированные встречи. Часу нам хватит?

— Ну, если только на первый раз.

К концу часа Исаков настолько проникся, что предложил Родину занять вакантную должность командующего ВВС Северного флота. Но тут уж Сергей уперся. Хочу летать — и все! Да и наверху эту проблему, скорее всего уже решили. Не такой человек Кузнецов, да и Громов тоже, чтобы столь важный пост оставался без их присмотра. В общем, кое-как отбрехался. Но главное было сделано. Заполучить в лице комфлота единомышленника — это дорогого стоит. По крайней мере, так думалось. А на деле все оказалось далеко не так просто и однозначно.

Проблем оказался не воз и даже не автомобиль, а большегрузный состав.

Первым делом на Родина буквально окрысились Трибуц и Левченко. «Как посмел идти с такими предложениями к комфлота сам, без предварительного согласования и посвящения их в подробности?! Через голову прыгнуть решил?! Так мы ему эту голову сейчас и оторвем!» — вслух такое, конечно, не говорили, но действовать начали исходя из этого. Тут и к бабке ходить не надо, чтобы понять причины резко возникшей неприязни и массового, хотя и неявного, вставления палок в колеса.

С командующим Тяжелой бригады удалось выяснить отношения достаточно быстро. Сергей, при очередной встрече, улучив момент, просто и откровенно попросил прощения за свою выходку и привел достаточно веские аргументы в свое оправдание. Ну, какой начальник не оценит, когда ему говорят, что все было сделано, чтобы не подставить его, начальства, голову под топор непредсказуемой реакции начальства вышестоящего? Разве что совсем тупой. Или совсем умный. Трибуц не был ни тем, ни другим.

Нормальный мужик. Резкий. Грубый. Упертый. Но при этом влюбленный в море и службу. Родин в свое время читал, что лихие командиры торпедных катеров на Балтике во время Отечественной, боялись своего адмирала больше, чем немецких эсминцев и авиацию вместе взятых. Боялись, но уважали. Сам адмирал в выражениях не стеснялся. Превратить филейную часть любого своего подчиненного в подобие британского флага мог запросто. Но, это сам! А другим не давал. И за своих «безбашенных» командиров готов был драться с кем угодно. Ну, или почти с кем угодно.

С такими людьми Сергей умел и любил общаться и дело иметь. Так что, общий язык с командующим ТАБ найти удалось. Хотя назвать этот язык литературным, не смог бы даже Барков.

А вот с техникой и с Левченко возникли большие проблемы.

Техники просто не было. Нет, не абсолютно! Старенькие «Ишачки» и Р-5 наличествовали в достаточном количестве и во вполне приличном состоянии. А вот обещанных Поликарповым и Чкаловым новых машин — не было совсем. Обещали со дня на день. Но дни шли, а на обещаниях летать не будешь. Вот и летали на том, что есть.

Зато летали много. И жадно. Сначала с берега, привыкая и осваиваясь с новым морем и небом, а потом и с авианосца.

Тот день, когда Родин вместе с летчиками впервые увидели свой корабль, запомнился им на всю жизнь.

Они знали, что корабль большой. Они знали его основные характеристики и размеры. Но, одно дело знать, другое — видеть своими глазами. Даже для Сергея это было потрясением. Что же говорить про остальных. Кто-то, наверное, любитель Жюль Верна, произнес: «Стальной остров»! Но он был не прав — остров не имеет таких хищно-стремительных очертаний. Не возносится в небо этажами надстроек. Не пытается зацепить облака решетками антенн. Не щетинится стволами универсалок и скорострельных зениток. А самое главное — острова не создаются до последней песчинки руками людей и неспособны перемещаться по морю со скоростью в 34 узла. «Илья Муромец» получил свое имя не зря. Это действительно был богатырь. Советским и немецким корабелам удалось воплотить в нем все самое современное. Внешне «Муромец» напоминал Родину набивший оскомину облик американского авианосца типа «Эссекс». Но только напоминал. Просто ничего более похожего Родин никогда не видел. Да и до рождения «Эссекса» оставалось еще больше года. По сути, это был совершенно другой корабль. Водоизмещение 35000 тон. Длина 270 метров. Ширина 47 метров. Восемь котлов развивали мощность до 170000 лошадиных сил. Впервые в мире была утроена угловая палуба с паровой катапультой! Авиационная группа могла составлять, в зависимости от её состава, от 90 до 120 самолетов. Все это было защищено мощной, поистине линкорной, броней и готово было поддержать действия авиации по защите корабля шестнадцатью 150 мм универсалками и восьмьюдесятью скорострельными зенитками калибра 20 и 37 мм. Три подъемника способны были подавать самолеты на палубу с невероятной до этого времени скоростью. Сила!

Люди на фоне этой стальной громады казались букашками. Такие маленькие, с такими слабыми и легкоранимыми телами. И, тем не менее, именно люди составляли главную ударную силу этого гиганта. Родин вдалбливал это в головы своих подчиненных еще на Каспии и продолжил эту практику и здесь.

Да, корабль был замечательный. Чудо, созданное руками советских людей. Наглядное подтверждение того, что для них нет невозможного. И не вина рабочих и инженеров, что в той оставшейся где-то далеко реальности, подобный корабль так и не появился. У народа есть воля и сила. Но для того, чтобы они реализовались, сила и воля должны быть у руководителя этого народа. У Сталина хватало и силы и воли и желания и знания. Проходя по покрытой металлокерамикой взлетной палубе «Ильи Муромца», Родин в который раз был готов благодарить всех богов за то, что у власти в России оказался такой человек.

Корабль был. И был у корабля капитан. Как и положено. Вот только…

Севера. Холодное море. Холодные скалы. Лед и свинцовое, тоже холодное, небо. А вот люди — горячие. Даже слишком. Порой такие, что от соприкосновения двух таких натур не только искры во все стороны летят и громы разносятся, а того и гляди шарахнет что-то, как не безызвестный вулкан Кракатау, и тогда всем вокруг мало не покажется. Это никакая не поэтика и не преувеличение. Это вполне реальные взаимоотношения, сложившиеся между командиром авиаполка Родиным и командиром авианосца, на котором этот полк и базировался, флагманом второго ранга Левченко. До мордобоя дело, конечно, не дошло, но в выражениях и тот и другой не стеснялись и за словом в карман не лезли. Благо, что позволяли они себе такое только с глазу на глаз. Но то, что отношения между командирами далеко не теплые, а очень даже горячие знала вся команда, да и летный состав само собой. А причины были далеко не личные, а очень даже общественные. Даже не столько общественные, сколько отражающие еще не установившееся мнение о том, что такое авианосец — плавучий аэродром или боевой корабль авиация на котором своеобразное самонаводящееся оружие дальнего радиуса действия. Знало о таких «теплых» отношениях и командование, но наводить порядок не спешило, так как пока все это шло только на пользу делу. И Левченко и Родин жилы рвали стараясь доказать свою правоту, и как результат — и корабль и авиаполк постоянно считались передовыми не только в Тяжелой авианосной бригаде (этакий синоним АУГ — авианосной ударной группе), но и во всем Северном флоте. А командующий флотилией, флагман первого ранга Трибуц, так еще этот конфликт интересов и поддерживал. А что? И делу польза и самому спокойнее. Левченко занят противоборством с Родиным и ему явно не до претензий на его, командующего флотилией, место.

Ох, и чесался же язык у Сергея припомнить этому «мокроходу» и оборону Одессы и балтийский десант. Как удержался, и сам не очень понимал. Нет, потом в спокойной обстановке, у себя в каюте, он был готов сам себе надавать по шее. Но это было потом, а тогда, чуть не сорвался. И ведь понимал прекрасно, что и время сейчас не то, и ситуация не та, но так хотелось достать этого высокомерного моремана! И ведь достал. И без упоминаний о всяких анахронизмах. Всего-то и надо было образно, с использованием богатых и цветистых оборотов русского языка, заявить Левченко, что он здесь не адмирал Нельсон и тем более не Ушаков или Нахимов, а командир БАО (батальон аэродромного обслуживания) и водитель кобылы, пардон! — авианосца по совместительству. Правда, после этого и о себе пришлось услышать много нового и весьма интересного. И о том, какая у него запутанная генеалогия, и о том, что даже свои естественные потребности они, т. е. летчики, должны выполнять только с его разрешения или по команде и в очень странных местах и позах и многое другое. Чувствовалась старая школа! Но нас так просто не собьешь с выбранного курса! И мы тоже могём. Сергей дождался паузы, которую пришлось сделать Левченко, чтобы набрать в легкие новую порцию воздуха и выдал достойный ответ от лица всей авиации вообще и её морской ветви в частности. Мда. Хорошо поговорили. Качественно. И, самое главное, очень продуктивно. Хотя, взаимным уважением прониклись. Вот с того раза, так и повелось. А то, что на горизонте уже отчетливо был виден надвигающийся девятый вал новой войны, сглаживанию углов как-то не способствовало. Наверное, даже наоборот. И, тем не менее — дело они делали. Родинские соколы готовы были в кратчайшее время и почти в любую погоду поднять в небо все девяносто машин, и разнести все что летает и плавает в радиусе пятисот километров. А моряки готовы были обеспечить их вылет и прием обратно в любых мыслимых условиях. Да еще и за себя постоять могли и, если будет такая необходимость, поддержать огнем и свою авиагруппу, и другие корабли флотилии.

К сожалению и на Солнце бывают пятна. Это к тому, что без происшествий при подготовке полка не обошлось. Да и не могло обойтись, если уж быть предельно честным. И дело новое и условия работы самые суровые и техника далека от совершенства. Не зря летчиков корабельных группировок считают элитой авиации. Другие здесь просто не выживут. Вон, сколько десятков лет американцы, в его прежнем мире, занимаются подготовкой пилотов для своих ударных авианосцев, а все равно бьются. Что уж говорить про это время. Так что бились, к счастью редко, и учились. Родин, в какой-то момент, даже стал радоваться тому, что полк до сих пор летает на И-16 и Р-5. «Ишачок» машина строгая, но все же и скорость поменьше, чем у И-180, и кабина открытая. А про Р-5 и говорить нечего — идеальная машина для посадки на ограниченную площадку в любых условиях. Разбирались с причинами аварий и снова летали. А причины бывали такие, что впору самому вместо расстрельной команды работать. Ну, а как еще можно реагировать нормальному командиру и человеку, если причиной отрыва посадочного крюка являлся, грубый дефект металла? Перекалили до того, что металл стал хрупкий как стекло. В результате, чуть не потеряли хорошего летчика. Сколько Корзуну теперь лежать в больнице — тоже не известно. А ведь замена будет не скоро. А глупая и нелепая гибель капитана Копца?! Видимо, на роду этому человеку написано погибнуть дурацкой смертью. (В мире Родина его толи застрелили, толи он сам пустил себе пулю в лоб в самые первые дни Отечественной войны) При посадке лопнул трос финишера и словно косой снес ему голову вместе с козырьком кабины. Жутковатые полчаса довелось пережить и Сергею.

Обычный тренировочный полет чуть не закончился большой катастрофой. Во главе десятки истребителей Родин отрабатывал действия группы на большом удалении от авианосца. Полет проходил по сложному маршруту и на почти предельную дальность. Шторм налетел внезапно, как это часто бывает на Севере. Пронзительную синеву летнего неба лизнули рваные полосы облаков, и уже через несколько минут небо скрылось за непроницаемой пеленой. Сильный порывистый ветер и начавшийся, видимо для совсем уж мрачного антуража, дождь — довершили картину. И что делать? По всем инструкциям предполагалось только два выхода — или опуститься вниз, чтобы не терять визуальную связь с землей (в данном случае с водой, будь она неладна!) или пробиваться вверх за облака и держать курс в сторону берега. Снижение Родин отмел сразу. Для полной потери ориентировки ему только этого и не хватало! Ориентиров на воде нет. Выход за облака — на первый взгляд тоже ничего не давал. До ближайшей суши все равно не дотянуть, банально не хватит горючего, а пробиться вниз, к авианосцу, при почти полном отсутствии видимости, в том числе и самого корабля, нечего и думать. Так что, кирдык пришел? Или если уж на северный манер — писец? С другой группой, скорее всего бы так и случилось. Пришел бы к летчикам этот самый ценный пушной зверек в гости и забрал бы их с собой в страну Вечной охоты. Вот только было у Родина в загашнике то, чего не было у нынешних летчиков. Был опыт будущего. Да и знание возможностей установленной на «Ильюшу» техники, тоже помогло. Ведь не зря же на корабле стоят новейшие РЛС с уникальными системами радиовысотомеров и дальномеров. Вот пускай и выручают!

Мысли стремительно мелькали в перегруженном мозгу, а руки уже выполняли свою работу.

— Соколы, слушать меня. Выходим за облака индивидуально. Курс 270. Начали!

Самолет послушно полез вверх. Четыре тысячи метров — облака. Пять тысяч — облака. Только на шести с половиной муть и болтанка прекратились, и вместе с обжигающе холодным воздухом в кабину ворвалось солнце.

Совершая небольшие крены вправо и влево, Родин огляделся в поисках своих ведомых. Где все?! Но вот чуть слева из облаков выскочил один самолет, следом за ним, совсем рядом, второй, третий. Еще несколько напряженных секунд ожидания. Все.

— Молодцы парни. Пристраивайтесь. Курс прежний. Скорость 350.

Вот теперь можно и с кораблем связаться.

Почти десять минут ушло на то, чтобы объяснить Левченко и операторам РЛС, что от них требуется. А требовалось, по будущим временам, всего ничего — обеспечить наведение и вывести самолеты на посадочную глиссаду. Вроде бы все просто. Вот только никто и никогда такого еще не осуществлял. А с другой стороны — выхода нет. И ведь получилось! Вышли в район расположения бригады. Пробили облака. Под четким контролем постов РЛС вышли к авианосцу. Ну а дальше, уже дело техники. Оставалось всего ничего — посадить самолеты на такую узкую, с высоты, палубу авианосца в условиях шторма. Сели все. Только у старшего лейтенанта Осадчего подломилась стойка шасси. Но крюк зацепился надежно, и машину просто развернуло поперек полосы. Машину тут же, как муравьи облепили техники и буквально на руках оттащили к подъемнику. Вот собственно и все. Можно сказать — счастливый конец. Хотя, пожалуй, правильнее будет назвать это — счастливым началом. Почему началом? Да потому, что только сейчас авианосец и его команда стали становится для летчиков родным домом и семьёй.

Северное лето оно длинное. Не по количеству месяцев, а по продолжительности светового дня. И использовать это время Родин старался на всю катушку. Да и не только он, судя по тому, что никаких лимитов на ГСМ, боеприпасы и запчасти для их полка как бы и не существовало. Народ почернел, осунулся. От яростного северного солнца и ветра лица у летчиков были красные, а кожа постоянно шелушилась. Но никто не пищал и не жаловался. Летчики рвались в небо. А моряки в море.

В июле состоялся первый выход ТАБ в море в полном составе. Линкор «Адмирал Ушаков». Тяжелые крейсера — «Киев», «Минск» и «Москва». Два лидера «Двина» и «Нева» — каждый во главе отряда из пяти эсминце. Ну и всевозможные суда сопровождения — танкер, госпитальное, два транспорта с боеприпасами и т. д. Далеко по курсу бригады и на флангах, выставив из воды только трубы шнорхелей, располагались шесть подводных лодок. Соединение до сих пор не виданное в этих водах. А ведь это была только часть стремительно развивающего Северного флота. Впервые после позора Цусимы и бестолкового использования флота в Первую мировую войну, Россия готовилась не просто выйти в океан, но и биться на его просторах с любым противником.

И дело было даже не в количестве кораблей. В относительно короткий срок, за какие-то десять лет, удалось сделать невероятное — вырваться в кораблестроении впереди планеты всей. Родин не зря большую часть своей службы провел в авиации флота. Реалии знал не только понаслышке. Сумели бы мы построить такой флот сами? ТАКОЙ, скорее всего, нет. Был бы другой. Но обязательно был. Но ведь глупо, даже преступно отказываться от возможности использовать опыт других, если сам отстаешь. И советские корабелы, инженеры, конструкторы — использовали опыт Германии, Италии и Японии сполна. Ну, а по возможности, прихватить кое какие разработки «вероятного противника» — сам Бог велел. Вот и появились на свет корабли, не имевшие аналогов в мире. Слишком дорогие и совершенные, чтобы простаивать у стенки. Слишком дорогие и совершенные, чтобы дать им устареть. Это был тот меч, который не может долго находится в ножнах.

Сергей никогда не увлекался экономикой, тем более таким её специфическим разделом, как военная экономика, но то, что строительство такого флота потребовало от страны невероятного напряжения, которое она может долго не выдержать, понимал прекрасно. Значит, скоро начнется. И начнется далеко не так, как представляют это себе там, за проливами и океанами. Владыки морей! А вот хрен вам, а не владычество! Кончается ваше время — время лжи и торгашества. Скоро будет праздник не только на нашей улице, но и в НАШЕМ океане!

Но как не хочется воевать!

Ближнее Подмосковье

— Как же не хочется начинать эту войну! Арсений, если бы только знал, как же всё это нам мешает. Я всё понимаю. По-другому нельзя. Нам просто не дадут жить так, как мы хотим. Но…

Сталин ходил по комнате из угла в угол. Даже не ходил — метался. В кулаке зажата давно погасшая и забытая трубка. Плечи ссутулились. И не скажешь, что всего час назад он проводил очередное заседание правительства, как всегда спокойный, уверенный, собранный. Вождь, привыкший отвечать за свои решения и за все, что происходит в стране.

Фрунзе сидел за небольшим столом. Потихоньку пил чай и внимательно следил глазами за метавшимся по кабинету Сталиным. Ни какой реакции на слова Сталина от него сейчас не требовалось. Сталину нужно было просто выговориться. Возможно, еще раз убедить себя, что всё, что они делают — правильно. Всё, к чему готовились эти годы — неизбежное зло. Испытание для страны и для них, через которое необходимо пройти, иначе никакого завтра может и не быть. Всё уже было решено, взвешено и отмеряно неоднократно. Но, последнее слово оставалось за ним, за Сталиным.

Сталин неожиданно остановился, повернулся к Фрунзе.

— Ты ведь знаешь, чего нам стоила вся эта программа перевооружения армии и флота. Если бы мы могли направить все эти силы и средства на нужды страны, мы бы уже перегнали по уровню жизни все эти Европы и Америки. Ты знаешь, когда я окончательно понял, что другого пути нет? Когда президентом в Соединенных Штатах стал Рузвельт. Тогда стало ясно, что они сделали ставку на мировую экспансию. И основной силой проводящую эту экспансию станут именно Штаты. Они испугались того, что и мы и Германия и Япония стали им практически неподконтрольны! И они решили, пока не поздно, нас уничтожить, и не просто уничтожить, а заработать на нашей крови очередные миллиарды. Им не нужно мирное сосуществование, ведь тогда они не смогут безнаказанно воровать, им необходима единоличная власть над миром. А мы этого не допустим. Не допустим.

Сталин, наконец, сел на ожидавший его стул. С некоторым удивлением посмотрел на мешавшую ему трубку. Аккуратно положил её на стол и вдруг неожиданно усмехнулся, словно разом сбросив напряжение.

— Видишь, Арсений, до чего довели проклятые империалисты? Так ведь можно не только про трубку забыть, но и что поважнее. Что молчишь?

— А что говорить, Коба? Всё уже тысячу раз говорено-переговорено. Как там писал Иванов в своей статье?»… Конфликт цивилизаций «агрессии» и «обороны» достиг своего апофеоза. Настало время решить вопрос, каким путем пойдет человечество. Решить раз и навсегда. Решить именно сейчас, пока развитие техники, особенно военной техники, не достигло такого уровня, что решение этого вопроса позже, может привести к полному уничтожению человечества или возврату его к уровню троглодитов». Лучше не скажешь.

— Значит, мы правильно решили помочь ему поправить здоровье и вообще улучшить его положение.

— Правильно. Тем более, что он и не догадывается, откуда у него объявился этот ангел-хранитель. Умеет Лёва работать.

— Умел, Арсений. Умел.

Фрунзе невольно насторожился. Сталин ничего не говорил просто так. И если… То где и на чём погорел непотопляемый глава НКГБ? Или решил, что он весь из себя такой незаменимый?

— Не надо всё валить на бедного товарища Сталина. Он здесь не причем. По крайней мере, так врачи утверждают. Говорят, что кровоизлияние в мозг произошло от перенапряжения и высокого кровяного давления. Умереть не умрёт, но работать больше не сможет.

— Когда это произошло?

— Сегодня ночью.

Сталин не торопился отвечать на невысказанный вопрос: «Кто будет вместо Зиньковского»? А Фрунзе и не собирался такой вопрос задавать. Для него и так все было понятно. Кандидатура была одна — Берия. Но и произносить эту фамилию сам, тоже не спешил. Зачем? Это не его ведомство и не ему решать. Хотя его голос в Политбюро и в правительстве значит очень много. Но много он значит, в том числе и потому, что он всегда выступает в поддержку Сталина и все важнейшие решения они уже давно привыкли согласовывать заранее. Вот и сейчас…

— Ты тоже не видишь другой кандидатуры?

Дождавшись утвердительного кивка, Сталин вынул из лежавшей на столе коробки папиросу. Постучал краем гильзы по столу, вытряхивая крошки табака. Но не закурил, а стал крутить папиросу в пальцах.

— Завтра возвращается из Берлина Вячеслав.

— И какие новости от наших союзников?

— Гитлер и Сект согласны на личную встречу. Предлагают Швейцарию.

— А мы не торопимся? Еще и не начинали, а уже договариваемся.

— А мы и не будем начинать. Финны получили такое предложение от представителей Британии и Соединенных Штатов, что не посмеют от него отказаться. Деньги надо отрабатывать.

— Мы готовы.

— Не торопись, Арсений. У нас есть в запасе около месяца. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Советский Союз в начале этой войны выглядел агрессором. Пускай, пока, вместо пушек поговорят дипломаты. Мы озвучим ряд предложений по урегулированию ситуации. Но непременным условием остается отведение границы от Ленинграда на сто, или даже сто пятьдесят километров. А также обеспечение безопасного прохода нашего флота в Балтику. Если бы оставался жив Маннергейм, я считаю, что мы могли бы попробовать договориться. Но с его смертью вести переговоры там не с кем.

— Когда представлять план действий наших войск?

— Давай обсудим всё еще раз завтра. Пригласи Кузнецова, Громова, Триандафилова и Свищева. Остальным знать еще рано. Кроме Молотова и Берия.

Остров в Балтийском море

Май на Балтике, это не самое лучшее время для отдыха. Если ты не на палубе фешенебельного теплохода или не на веранде не менее фешенебельного отеля. Вот и сейчас: о прибрежные скалы с грохотом разбивается серая волна, северный ветер гонит брызги, заставляя кутаться в не такие уж и непромокаемые, как оказывается, плащи патрулирующих береговую линию солдат. Резкие порывы норовят задрать полы плащей, обнажая то черные галифе СС, то темно-синие галифе НКВД попарно стоящих вокруг и на стенах старого замка, одинокой громадой возвышающегося в центре острова. Замка, в котором происходили Советско-Германские переговоры, как принято говорить официально — на высшем уровне.

Встреча готовилась долго и трудно. Необходимость такого общения прекрасно понимали и с советской и с немецкой стороны. Но… Отсутствие (пока еще) общей границы. Требования соблюдения паритета. И прочая, и прочая. Легче сказать, что не мешало. Даже с местом встречи были невероятные проблемы. Так что этот шведский остров, находящийся в частной собственности жены Геринга, Карин фон Катцов, был настоящей находкой, позволившей обойти множество щекотливых вопросов. Но, как бы то ни было, встреча состоялась.

Гитлер ехал на встречу со Сталиным со смешанным чувством надежды и раздражения. Он мечтал о Великой Германии — мировом лидере, но пока ситуация складывалась таким образом, что Германия могла рассчитывать занять полагающееся ей место только при помощи России. И это его раздражало. С другой стороны — Союз строго выполнял все взятые на себя обязательства и во внутренние дела Германии не лез. Экономика двух стран за прошедшие годы оказалась настолько сильно завязана друг на друга, что разорвать эти связи — значило, просто напросто, обрушить свою экономику. Армия, в большинстве своем, тоже была в восторге от такого союза. И все же… Если русские не остановятся на границах по Бугу и Дунаю? Если Германию и сейчас используют и выбросят на помойку истории? И Англия, и Америка по всем доступным каналам подталкивают его к тому, чтобы он рассчитывал в дальнейшем не на Россию, а на них. Предлагаю много. Очень много. Но поверить им, значит простить позор Версаля. Простить разграбление и унижение немецкого народа. Оказаться в положении вечно второго. А то и третьего.

Недавно, 20 апреля, ему исполнилось пятьдесят один. Как мало у него времени! А ведь у Германии есть всего один шанс на величие и всё сейчас зависит только от него, фюрера германского народа Адольфа Гитлера. Великий Сект уже стар и очень болен. Даже на эту встречу, которую он, как сам неоднократно говорил Гитлеру, очень ждал, приехать не смог. Врачи говорят, что он уже вряд ли оправится. Да, сегодня рейх — это он. И лишь ему решать — сделать еще один шаг навстречу Москве, и тогда война против англо-саксонского мира в союзе с русским, или всё поменять, пока не поздно, и тогда — война с Россией. И почему у него вообще возникают в последнее время такие мысли? Ведь он сам, и совершенно искренне, призывал германский народ к борьбе с мировой плутократией и империализмом, призывал покончить с англо-саксонским, давно сросшимся с еврейским, капитализмом. Кому, как не ему известно, что основная цель этого капитализма — установление финансового и политического господства во всем мире. Мире, в котором остальные смогут существовать лишь пресмыкаясь перед «настоящими хозяевами жизни». Ведь он сам говорил в беседе с Молотовым: «В настоящее время США ведут империалистическую политику. Они будут помогать Англии в лучшем случае для того, чтобы продолжить свое собственное перевооружение и, приобретая базы, усиливать свою мощь. В отдаленном будущем предстоит решить вопрос о тесном сотрудничестве тех стран, интересы которых будут затронуты расширением сферы влияния этой англо-саксонской державы, которая стоит на фундаменте, куда более прочном, чем Англия. Решить до того, как эта держава станет угрожать свободе других народов». Так, в чем дело сейчас? Почему его так волнует и настораживает эта встреча со Сталиным? Неужели только потому, что потом уже не будет возможности свернуть с выбранного пути? Но ведь он сам выбрал этот путь. Путь борьбы за счастье народа Германии! Сам выбрал. Он хорошо помнил ту, холодную, зимнюю ночь в далеком 23-м. Ему редко снились сны о прошедшей войне. А если и снились, то он почти сразу просыпался и старался забыть этот ужас. Он, воевавший на западном фронте, не понаслышке знал ужас суточных артобстрелов и кошмар пехотных атак. Атак, во время которых полки и батальоны, выкашивались плотным пулеметным огнем полностью. И как у любого солдата, в нем жило стойкое убеждение, что самый опасный, умелый и страшный противник именно перед ним. Британцы и французы. Особенно, британцы. То, что происходило на далеком восточном фронте, его не интересовало. Какие-то русские варвары, не могли противостоять великой германской армии. Это убеждение он сохранил и после окончания войны. Именно поэтому и призывал на собраниях единомышленников искать жизненное пространство для Германии на востоке. А британцев считал родственным народом, с которым надо любой ценой поддерживать хорошие отношения. Но, этой ночью ему приснилась война, о которой он ничего не знал. И он не мог проснуться, как ни хотел!

Затянутое клубами хлора поле и развалины укреплений крепости с названием «Осовец». Он, среди прочих солдат, идет в атаку на этот обреченный форт, больше года сопротивляющийся немецким войскам. Форт обречен. По сведениям разведки у защитников нет противогазов. И теперь, их задача просто зачистить местность и, из милосердия, добить оставшихся русских. И вдруг, из клубов хлора им навстречу появляются… Это не люди! Лица обмотаны окровавленными тряпками. У некоторых, вместо выжженных хлором глаз — кровавые впадины. Кожа на руках свисает лохмотьями. Но эти страшные руки сжимают винтовки с примкнутыми трехгранными штыками. И они не просто идут на встречу. Они идут в атаку! Ожившие мертвецы идут убивать своих мучителей. Немецких солдат охватывает такой ужас, что они бегут, бросая оружие. Бегут, не разбирая дороги. Лишь бы подальше от этого кошмара.

Гитлеру не хватает воздуха, легкие готовы разорваться от беззвучного крика. Но кошмар на этом не заканчивается. Он снова на войне. Их маршевую колонну накрывает бомбами эскадрилья огромных четырехмоторных бипланов «Илья Муромец». Подобных самолетов нет ни у кого в мире. Только у России. Вой падающих бомб, волной накатывающий ужас и невероятная боль от рвущих тело осколков.

Следующий сон. За ним еще и еще. И перед этим блекнет ужас западного фронта. Там не было такого ужаса и ярости.

А потом… Кошмар госпиталей, где немецких раненных лечили вместе с русским, не делая между ними ни какой разницы. И разговор двух раненных унтер офицеров. Двух немцев. Только один служил России, а другой Германии.«…Россия стала вторым домом для моих предков, как и для тысяч других немцев. А много ли ты знаешь случаев, чтобы немцы смогли прижиться в Англии»?

И открывшиеся перед ним сцены будущего. Он делает ставку на американский капитал и поддержку со стороны Британии. Триумф прихода к власти. Золотой дождь льготных кредитов, пролившийся на Германию. Короткие победоносные войны. Европа у его ног. Но, за все надо платить. Он ведь не хочет воины со всем «цивилизованным миром»? И начавшийся под его предводительством поход на восток. Обмороженные трупы немецких солдат. Невероятно яростные бои и сражения, в которых сгорает цвет немецкой нации. Развали Берлина. И он, жалкий, трясущийся, преданный своими заокеанским «друзьями», с трудом запихивающий в свой перекошенный рот капсулу с ядом. Занавес? Как бы ни так! Парады марширующих по немецким городам педерастов и лесбиянок. Толпы арабов с замотанными хиджабами лицами и целые кварталы немецких городов, где звучит только арабская речь! И жирующие толстосумы, за океаном, с такими ненавистными ему лицами.

И лицо русского солдата — «живого мертвеца» — рядом с которым стоят сожженная в огне Дрездена немецкая женщина и её ребенок.

— Ты этого хочешь? Только попробуй. И мы к тебе придем.

Дальше было еще что-то. Словно ему пытались донести какую-то очень важную информацию. Но его мозг уже не способен был воспринимать что либо.

Он никогда не сомневался, что ему предстоят великие свершения. Но такое!. Его. ЕГО!!! Использовали, как дешевую шлюху, и выбросили на помойку. ЕГО Германию втоптали в грязь! Его — предали!

Он знал, что это было послание каких-то высших сил. И поверил ему сразу. Раз и навсегда. Так откуда сейчас возникают эти сомнения?! Все уже решено. ОН не допустит того о чем его предупреждали. И все, что сделано за прошедшие годы — является лучшим подтверждением выбранного им раз и навсегда курса.

Пантюшин

— Но, почему, Николай Милутинович?! Почему Вы так категорически не хотите отпускать меня в действующую армию? Даже тяжёлую артиллерию в поддержку себе привлекли. Мне вчера из крайисполкома звонили и строгим голосом заявили, чтобы я даже не думал перекладывать свои обязанности на кого-то другого. Иначе мне устроят публичный расстрел за трусость. Это меня-то, рвущегося на фронт.

— А потому, дорогой мой Андрей Васильевич, что зная Вас, могу смело предположить, что при первой же возможности Вы отнимите у кого-нибудь ружьё и побежите в атаку, увлекая за собой солдат. И в Вашу умную голову обязательно попадёт дура — пуля. И я лишусь своего лучшего ученика. А я слишком стар и ленив, чтобы искать себе нового. Не так-то много рядом со мной людей, способных так же как Вы, смотреть вперёд, в будущее.

При этих словах, сказанных седым вислоусым человеком, сидящим напротив него, Пантюшин вздрогнул. На миг даже показалось, что через позвоночник проскочил разряд тока, и защипало кончики пальцев. Андрей внимательно посмотрел в лицо постаревшего Тесла. «Нет, не может быть. Показалось» — подумал с облегчением. Между тем Тесла продолжал:

— Знаете, Андрюша. Когда я работал в Париже у Эдисона, началась русско-турецкая война. Наша балканская диаспора единодушно решила ехать на Родину и помочь русским воинам сбросить османское ярмо с наших народов. Вместе со всеми рвался ехать и я. Пришёл за расчётом в компанию. И старый бухгалтер месье Огюст сказал мне тогда мудрые слова — «Николя, я понимаю Ваш порыв. Но подумайте вот над чем. Если живущие на Вашей Родине не хотят сильно помогать русским, то, что можете сделать Вы, которые давно живут во Франции»?

— И Вы не поехали?

— Поехал, конечно. Но месье Огюст был мудрым человеком, поэтому дал мне не расчёт, а временный отпуск. Без оплаты, конечно, но место осталось за мной. Мне хватило трёх месяцев, чтобы понять, насколько прав был месье Огюст. За редким исключением большинство моих соотечественников хотело не свободы, а хотело поменяться местами с турками. Стоили ли подобные желания возможности погибнуть, штурмуя турецкие редуты?

— Сложный вопрос, Николай Милутинович. Большинству простых обывателей глубоко безразличны понятия свободы, ответственности, долга. Они живут тем, что видят, носят, едят или пьют. Если сегодня ты гнёшь спину на турка, то высшим счастьем в твоём понимании будет время, когда турок будет гнуть спину на тебя. Раб никогда не станет свободным, он может вырасти только в рабовладельца. А это тот же раб, только командующий другими рабами. Но ведь сегодня другое время, люди стали лучше и честнее.

— Смотря где, Андрюша. В России, безусловно, а на моей Родине, в Сербии, всё осталось точно так же. Мы слишком европейцы, чтобы полностью понять, что значит быть свободным человеком. Во Франции было принято смеяться над немцами, и тупые они, и без приказа ни шагу, и напыщенные, и все, как один, солдафоны. Петушиный галльский дух просто не в состоянии понять, что способность заставить себя подчиниться неизбежному и необходимому — есть показатель свободной воли и признак свободного человека. Ну, да бог с ними, с галлами. Мне интересно — Андрей Васильевич Пантюшин, свободный человек или нет?

— Ну, уж нет, Николай Милутинович: — Пантюшин рассмеялся и, отхлебнув обжигающе горячего чая, поставил чашку на стол; — эта ловушка слишком проста, чтобы я в неё попался. Я же начну с Вами спорить на тему необходимого и мы зайдём в тупик. Я ведь не прошусь в свою родную артиллерию, я хочу увидеть и проверить, как работают наши изделия во фронтовых условиях. Всё ли мы предусмотрели, всё ли продумали. Помочь фронтовым специалистам организовать их правильное использование и обслуживание. Даю Вам честное пионерское, что форты штурмовать не буду. Не умею, потому что.

— Помилуй бог, Андрей Васильевич. Во всём институте нет человека, который смог бы всё это сделать? Обязательно самому директору ехать? Каждый должен делать своё дело. Своё, поймите. Один должен институтом руководить, а другой в командировки ездить.

— Не согласен категорически. Уж извините, Николай Милутинович. С чужих слов не всегда можно правильно понять увиденное. Или не захотеть понять, что гораздо хуже. К тому же, плох тот руководитель, в отсутствии которого всё дело разваливается. Руководитель просто ОБЯЗАН лучше всех знать и понимать дело, которым он занимается. Иначе это не руководитель, а бюрократическая крыса, которая раздаёт указания и подписывает приказы. Заодно покажем уважение к родной Красной Армии, когда к ним целый директор института прикатит. Отпустите.

— Ну, что с Вами делать, неугомонный Вы наш? Хорошо, благословляю, езжайте. Только я всё равно позвоню командующему фронтом и потребую, чтобы он к Вам охрану приставил и дальше тылов не пускал. А то ведь всё равно улизнуть попытаетесь, знаю я Вас.

Про «родную артиллерию» Пантюшин не соврал ни слова. Когда стало ясно, что ему предстоит работать под началом Тесла в новом, создаваемом под Тесла институте, и заниматься его организацией, Андрей пришел в военкомат и предъявил направление от комитета РКСМ для призыва в армию. Круглов с пониманием отнёсся к такому шагу одного из своих перспективных сотрудников и даже имел перед этим долгий разговор с секретарём комитета. Дело в том, что полученные при давнем пожаре на заводе ожоги и их последствия (стало падать зрение), не давали возможности пройти медицинскую комиссию. Дело в том, что после полученных во время давнего пожара на заводе ожогов роговицы Пантюшин был признан негодным к службе. Ну, не проходил Пантюшин комиссию по требованиям, предъявляемым к здоровью призывников. Это потом уже, после «оттепельщика» Хрущёва стали призывать в армию и больных и убогих. Дескать, дали возможность отдать долг Родине. На самом-то деле этим компенсировали недобор, возникший от того, что появилось сразу очень много «одарённых, гениальных и незаменимых» людей, которым служить в армии ну никак невозможно. Это для рабоче-крестьянского быдла там самое место. Но это потом, а пока армии требовались здоровые телом и духом юноши. Им же Родину защищать, в случае чего. А «случай» этот просто вопил о том, что он вот-вот наступит. Поэтому при первой попытке попасть в армию Пантюшину безоговорочно дали от ворот поворот, с пожеланием просто доработать трудовой стаж. Не на того напали. Тем более, что зрение у него уже давно восстановилось. Такого усердного посетителя стадионов и спортивных залов Нижний, пожалуй, ещё не видел. Андрей стал чемпионом города по бегу на средние дистанции, выиграл краевой чемпионат по классической борьбе в лёгком весе, стал третьим среди стрелков по бегущим мишеням. Мог бы, наверное, стать и первым, даже наверняка мог бы, но решил лишний раз не светиться, а то и так на него стали посматривать как на спортивного уникума. Встреченному на соревнованиях по стрельбе горвоенкому Пантюшин тогда сказал — «Товарищ майор, не всем же меткими стрелками быть. Но в бегущего в наступление врага я попаду, сами видели». Но требования есть требования и исключений они не допускают. Поэтому потребовалась личная встреча Круглова и горвоенкома майора Першкова, чтобы прояснить все обстоятельства дела и договориться об исключении и только по ходатайству и поручительству комитета РКСМ Института Радио. На язвительного и немного грубоватого майора наибольшее впечатление произвело то, что, не смотря на блестящую перспективу, новоявленный кандидат в директора считает для себя просто обязательным отслужить в армии. Как это положено. Как и все. Кто достоин, разумеется. Горвоенком пригласил Пантюшина к себе и услышал, что «любой начальник обязан пройти тот же путь, который проходят его подчинённые, шаг за шагом». И Першков, сам начавший службу простым коноводом, согласился.

Полк, в котором Пантюшину выпало служить, квартировался в деревеньке Подлесное возле города Слуцк. Ух, и побегали они по окрестным лесам и болотам, покатали на себе и советские 53-К, «сорокапятки», и немецкие Pak-35/36, которые еще не получили немного презрительного прозвища — «колотушки»! После года обучения Андрей получил под свою команду 80-К, ту же «сорокапятку», но с удлинённым до 67 калибров стволом и углом возвышения до 85 градусов. Почти зенитка, но пушка так и называлась «универсальной». Весила она на полтонны тяжелее 53-К, но расчет из четырёх человек мог без особого труда перекатить её на другую позицию. Зато стреляла она на 12 километров, в отличие от предшественницы, бившей не дальше четырёх с половиной. Пробивную способность даже сравнивать нечего, тем более, что снаряды в это время делались нормальными, как и положено по ГОСТу. А не как в «его» время, раскалывающимися от удара о броню, так, что даже особое постановление Правительства потребовалось, чтобы это безобразие прекратить. Но на все постановления Зальцман с компанией клали с прибором. Чёрт, и почему только его сразу не расстреляли?! А сейчас? Ну, какая тут может быть «прощай, Родина»? С подготовленной позиции, да из засады, да с нормальным снарядом? А пушку и не разглядишь сразу, силуэт у неё низкий, в кустах, да укрытую ветками. «Прощай, Родина» — это когда от безвыходности на прямую наводку, на открытой местности и с раскалывающимся снарядом.

Вечерами, сидя в Ленинской комнате и изучая технические журналы, которые в достаточном количестве получала полковая библиотека, Пантюшин понял, что ходившая в «его» время поговорка — «Два года отслужил, три года потерял» — тоже появилась не просто так. Три, это потому, что год приходится навёрстывать то, что упустил за два. Чёрта лысого! Просто не в самоволки надо бегать, чтобы пивка хлебнуть и доступных девок пощупать, а заняться чем-нибудь, для ума полезным. Тем более что, как младший командир, занимался этим Андрей вместе со своим расчётом. И не считал для себя чем-то зазорным объяснить бойцам основы математики и механики. А математика это та же баллистика, поэтому не прошло много времени, как стал лучшим вначале их расчёт, потом батарея. А ещё через некоторое время командир полка майор Ахметов назначил его, инженера, внештатным преподавателем полковой школы. Без отмены непосредственных командирских обязанностей. Ну, внештатным так внештатным, от личного времени оторвём ещё немного, потом отоспимся. Тем более, что его уроки приходили послушать и кадровые командиры. Ахметов оказался хозяйственным и умным татарином, используя подвернувшегося ему грамотного инженера не только в качестве подчинённого, но и в качестве преподавателя. Приказал составить методичку и использовать её в подготовке расчётов, чем, в числе прочего, и вывел свой полк в победители «боевой и политической» по округу. Андрею в качестве награды достался пятидневный отпуск, не считая дороги.

Чёрт, а приятно, всё-таки, пройтись в новенькой, ладно сидящей форме младшего командира по родному заводу! Поздороваться за руку со старыми мастерами, инженерами, рассказать в цехах об успехах Красной Армии, видеть здоровую зависть в глазах тех, кому ещё только предстоит надеть форму. После одной из встреч, когда и курящие и некурящие набились в цеховую курилку, дядя Гриша, первый учитель и бригадир Пантюшина, показывая на него рукой и надув для смеха щёки, хлопнул по плечу другого мастера, Савелия Леонтьевича, и сказал:

— Ну, что, Савка. Смотри, какого командира вырастили. А твой Стёпка всё в салагах ходит. Почто так?

— Да, а где, кстати, Быстров служит? — спросил Пантюшин; — Слышал только, что на флоте, как и мечтал, но где именно — не знаю.

— А вот он, фотографию в прошлом месяце прислал, — ответил Савелий Леонтьевич, доставая из внутреннего кармана тужурки аккуратно закрытую бумагой фотографию.

— Линейный корабль «Адмирал Ушаков»; — чуть прищурив глаза, прочитал старый мастер, — смотри.

На фотографии, цветной, между прочим, на фоне странной конструкции на палубе стоял Стёпка Быстров. Стоял, как и положено бывалому матросу — широко расставив ноги и заложив руки за спину. Но не повзрослевшее лицо Быстрова заставило Андрея внимательней присмотреться к фотографии. Заставила эта самая странная конструкция, в которой Пантюшин узнал вертолётную взлётную платформу. Похожая на перевёрнутое коромысло рычажных весов, конструкция, стало быть, предназначалась для двух машин. Точно, только сами машины были укрыты брезентом, поэтому Андрей её сразу и не узнал. Насколько он был в курсе, такие платформы ставились на всех линкорах «адмиральской» серии класса «Советский Союз» вместо самолётных катапульт и на них устанавливались два вертолёта — советский ВЧ-37К (вертолёт Черёмухина корабельный) и немецкий He-18/38 (Хенкель 38-го года модель 18).

— Только что-то я не пойму; — продолжал между тем Савелий Леонтьевич, — Стёпка кто же такой есть — матрос ли или лётчик? По форме судя — матрос, а пишет, что летает на каком-то метролёте.

— Ну, ты совсем одичал, старый; — смешливо произнёс дядя Гриша, — какой те метролёт к шутам? Учишь тебя, учишь. Аэроплан с винтом на макушке называется вертолёт, саксаул ты непонятливый. А ты всё про свой метр забыть не можешь.

Радовали заводские новости, о которых Пантюшин, в общем и целом, был в курсе. Но одно дело, когда узнаешь о них из писем, и совсем другое — увидеть их своими глазами. Увидеть новые подводные лодки, бронетранспортёры, пушки, зенитные автоматы. Седьмому цеху, который делал его 80-К, Андрей подарил кусок танковой брони, пробитой снарядом его орудия. Майор Ахметов, отправляя Пантюшина в отпуск и зная, куда он поедет, приказал вырезать этот кусок из танка-мишени, оправить его в рамку из стреляных гильз и сделать надпись на бронзовой вставке — «Рабочим Красного Сормово от воинов Красной Армии». Получилось торжественно. В пересменку на грузовую платформу, куда выкатывались со сборочного конвейера готовые орудия, вынесли стулья для президиума и поставили сборную трибуну. Пантюшин рассказал о том, как противотанкисты полка, в котором он служит, учатся воевать пушками, которые выходят из этого цеха. Показал подарок и рассказал, что это броня нового польского танка 7TP, с которым им придётся, рано или поздно, встретиться. И что артиллеристы их полка к этой встрече готовы, чему доказательством этот кусок брони. После чего передал довольно увесистый подарок парторгу Зарубину, который не мог пропустить подобного мероприятия. Да он же и организовал его, по сути, и Пантюшин был почему-то уверен, что и вся его «культурная», так сказать, программа на заводе мимо Зарубина пройти ну никак не могла. А Зарубин, кстати сказать, из простого парторга вырос в парторга ЦК, секретаря райкома фактически, с соответствующими обязанностями. Права, надо заметить, к обязанностям тоже прилагались, но только после обязанностей.

В институте Пантюшина поразило его рабочее место — полное отсутствие пыли и лежащий прямо посередине стола «График дежурств», подписанный исполняющим его обязанности Крюковым. Сам Крюков, ради такого случая надевший свою форму, с полным основанием называл Андрея командиром. А что — у Крюкова было два треугольника в петлицах (командир отделения, сержант), а Пантюшин красовался с тремя (пом. командира взвода, старший сержант). Да и набор регалий был почти таким же, как у Крюкова — «За отличную артиллерийскую подготовку», «За отличную артиллерийскую стрельбу» и «Снайпер РККА». Достойный набор, так что законно всё. Это потом «Отличник СА» можно было купить чуть ли не в каждом киоске «Союзпечати» и пьяные дембеля ехали домой, увешавшись ими до пупа. А в это время каждый нагрудный знак имел свой номер, и ему полагалась грамота, в которой перечислялись основания для вручения. Награда есть награда, а не побрякушка для разукрашивания собственной груди.

— Лёня, что ещё за дежурства такие?

— Ну, ты даешь, командир! А пыль вытирать, а аппаратуру прогревать, чтобы не ссохлась? Порядок как в армии, понимать должен.

И снова торжественное собрание с выступлениями. Первое время Пантюшин с тревогой ожидал, что все эти собрания и встречи просто показуха, которую устраивают разного рода идеологические ребята, чтобы продемонстрировать свою работу. А потом понял — нет, не показуха. Людям на самом деле интересно и важно, чем и как живёт Красная Армия. Они посылают в неё своих лучших и достойных молодых людей и хотят знать, чем и как они там занимаются. Всего ли им хватает, тому ли они учатся, тем ли они занимаются, чтобы потом смогли выполнить свой долг. Долг защитника Отечества. И если, вдруг, оказывается, что где-то что-то не так, то люди хотят знать — почему? Когда Андрей в качеству шутки рассказал историю о том, как во время марш-броска у заряжающего из его расчёта отвалилась подошва, его просто завалили гневными вопросами — «почему; кто допустил; а ты куда смотрел, командир»?! Пришлось ответить, что зам по тылу пошёл под трибунал, а он получил трое суток ареста, за то, что недосмотрел. «Ты пойми, сынок» — сказал старый дед Архип, ночной сторож заводоуправления; — «мы-то и в брезентовых походим, но армия должна быть в коже. Вы же наша защита и опора, для Вас ничего не жалко».

В Александровке побывать не удалось — всего-то пять суток отпуск. Но Углов полностью ввёл его в курс дела. Правда, перед этим он с законной гордостью показал Пантюшину последнюю модель своего вычислителя, как его называли в институте — «полтинника». ВУ-50 оказался размеров всего лишь с письменный стол, но с кристаллическим экраном посередине и набором клавиш, почти как у пишущей машинки. С правой стороны стола-столешницы располагался квадратный планшет для карты, к которому на шнуре крепилось металлическое нажимное перо, чтобы вводить отметки с карты в вычислитель. «Последний вариант баллистического вычислителя», — пояснил Круглов: — «Будет устанавливаться на линкорах. Разработан и гражданский вариант, но пока мало счётной базы, чтобы программы составить. Хотя Совнархоз нас торопит, есть мнение его для экономического анализа использовать». Потом Круглов положил перед Пантюшиным толстый альбом с надписью «Александровка» — «Знакомься». Основные моменты Пантюшин знал из официальных писем, которые приходили к нему из института — Зиночка регулярно их отправляла. Хотя, какая там Зиночка — Зинаида Павловна, мать двоих близнецов, счастливая хозяйка в счастливой семье. Чем уж взял выпускницу Смольного простой токарь Серёга Зайцев — бог весть, но семья получилась крепкая и счастливая. Во всяком случае, Андрей не увидел в глазах Зиночки привычной затаённой грусти, но в них явно светилась радость. Да и сама она и постройнела и похорошела, ну, да и счастливой им жизни, как говорится.

Дела в Александровке шли полным ходом. Андрей понятия не имел, на какие рычаги нажимал Тесла, с которым они ещё ни разу не встречались, но работа кипела: уже была готова ветка железной дороги до места строительства и построена станция с грузовым терминалом. Нулевой цикл тоже был закончен — огромный котлован и сопутствующие производства, котельная, подстанция, мастерские. Уже работал кирпично-фарфоровый заводик. Строился посёлок для будущих сотрудников. Про саму Александровку тоже, естественно, не забыли — на фотографии, сделанной с дирижабля, хорошо была видна дорога от станции до села. Добротная дорога, широкая, двухполосная. Понятно было, что пустят по ней рейсовый автобус от станции до Александровки через будущий посёлок. Да, чертовски много было сделано за два года. А сколько ещё будет сделано к тому времени, когда закончится его служба и он готов будет принять свой новый пост? Может быть, всему причиной магическое слово «энергия», важность которого всем понятна? А работы, которыми занимался Тесла, касались получения этой самой энергии. И не просто получения, а получения в огромных, практически неисчерпаемых, количествах. Тем более, что практические результаты деятельности Тесла давно уже применялись в советской и немецкой промышленности. Поэтому, по мнению Жеки, у советского руководства имелись все основания, чтобы тратить немалые, в общем-то, ресурсы для того, чтобы построить институт, в котором Тесла мог бы работать ещё более интенсивно и с ещё большей отдачей. Откровенно практично? А почему нет? Один человек получает возможность заняться делом, которое ему интересно, а государство, потратившись на то, чтобы дать ему такую возможность, получит отдачу, которая окупит не только эти, но будущие траты. Но эта схема честно работает только тогда, когда человек на самом деле может дать такой результат. Реальный и практический. А то заявит, дескать, «изобрету вечный двигатель», государство вложится, а он и будет его изобретать…вечно. А государство тратиться, тоже вечно. Нет, братец, шалишь. Ты вначале докажи, что твой результат и твоя наука всем людям полезны, а не только тебе, тогда и поговорим. И если пообещал результат, то предъяви в установленный срок безо всяких ссылок на обстоятельства и форс-мажоры. А не можешь… Извини, отработать придётся потраченное на тебя. А если ещё и украсть умудрился, то кто тебе виноват в высшей мере социальной защиты? А формулки, которые открытое другими «объясняют», любой идиот нарисовать сможет.

Вообще говоря, место под строительство института было выбрано с умом. И с любовь, что не маловажно. В трёх километрах от Леших холмов протекала река, которая, почему-то, называлась Камышевкой, хотя камышей на её берегах Пантюшин не видел никогда. Скорее даже речка, потому, что в самом широком месте, там, где она изгибалась дугой и разливалась после песчаной луки, она была метров тридцать шириной. Речка была не глубокой, два-два с половиной метра, хотя омутов в русле хватало. В них уже и на все пять можно было ухнуть. Берега реки, один пологий, другой обрывистый, поросли лиственным лесом, в котором, тем не менее, встречались небольшие сосновые боры. Почва в этих местах была песчаной, поэтому сосны росли хорошо. Там, где им не мешали дубы, вырастали настоящие корабельные сосны под тридцать метров высотой. Вот между двумя такими борами на широком взгорке и решено было построить здание института. А посёлок для сотрудников располагался примерно в километре, ближе к реке. Сразу за посёлком и было то, самое широкое у реки место — лука. Старожилы Александровки рассказывали, что в этом месте даже была деревня, которая так и называлась — Лукиновка. Но потом деревня захирела, жители разъехались, и от Лукиновки осталось только название. Между институтом и посёлком находился широкий и довольно глубокий овраг, поросший кустарником. Назывался он Гремячий Лог. Почему «лог» — было понятно, а вот почему он был «гремячим» не знал никто. «Гремячий и гремячий, так всегда было» — говорили старожилы Александровки. Лог тянулся строго на юго-восток и недотягивался до Леших холмов примерно с километр. Там, где он кончался, начиналась низина, на фотографии с дирижабля похожая на отпечаток каблука в глине. Вот, почти в самом центре этой низины и находились Лешие холмы. Рядом с ними устроился маленький домик из двух комнат с кухней для дежурного персонала. Но дежурили возле Леших холмов пока только регистрирующие приборы, за которыми раз в три дня приезжали техники, чтобы снять показания и забрать ленты самописцев. И первые же результаты привели Тесла в неописуемый восторг — была определена периодичность выбросов энергии, её направление и, самое главное, пожалуй, примерный уровень мощности. После первой расшифровки Тесла, приобняв Пантюшина за плечи, взволнованным голосом говорил:

— Андрюша! Это что-то невероятное! Такого я просто не ожидал. По моим расчетам нужно ещё совсем немного, чтобы пробить пространственный барьер. Понимаете, моя установка, которую я оставил в Америке, не дотягивала даже до трети нужной мощности. А это было самое мощное из того, что можно было построить. Новая установка, которую мы заканчиваем в Петрозаводске, даст примерно половину. А тут вот оно, почти то, что нужно. Вы понимаете?! Ещё немного и мы поймём, как можно получать энергию из самого пространства. Собирать и накапливать энергию мы с Вами уже умеем, но когда научимся её получать… Мне даже трудно представить себе возможности, которые тогда перед нами откроются.

Возможности на самом деле открывались такие, что просто захватывало дух. Ничего подобного Рыбный не мог даже представить, не смотря на всю свою разносторонность и, скажем так, «опережающее» образование. В его время о подобных вещах можно было говорить только в курилках и только с теми людьми, которым ты доверял. В противном случае тебя ждало обвинение в шарлатанстве и невежестве, и о любой форме научного роста можно было забыть. За то, что даже в мыслях покушался на «святое», на теорию относительности, тебя просто мешали с дерьмом и предавали анафеме. Но даже такая привычная в «то» время штука, как GPS, доказывала, что все эти «теории относительности» никакие не теории, а… как бы это помягче сказать. А ведь у GPS был предшественник, который создавался без их учёта и прекрасно работал. За что и был заменён, не смотря на огромные затраты, на систему, хоть в какой-то степени соответствующую эйнштейновским заморочкам. Практически в самом начале нового витка своей инженерной деятельности Рыбный озаботился этой проблемой. Ведь по его прикидкам середина тридцатых была временем, когда о «гениальном» открытии господина Эйнштейна должны были вопить все физические, и не только, журналы. Но этого не было! Мало того, когда в одном из выпусков трудов Французской Академии он наткнулся на «аналитический» обзор по проблемам относительности некоего, то ли Зингельшухера, то ли как его там, то увидел в этом же номере жёсткую отповедь и со стороны Пуанкаре и со стороны Планка. А реальный научный авторитет этих учёных не давал ни малейшего шанса появиться спекуляциям на теории относительности. Так что, теперь всё разрешено и никаких запретов нет? Есть, как не быть запретам. Только они такие, которые не запрещают тебе ловить частицу, которая летит быстрее света. Или искать источник бесконечной энергии. Нашел — честь тебе и хвала, а уж если научился использовать, то медаль на грудь и золотой бюст во весь рост на малой родине. И вот, получается, что они нашли. И, даже, потихоньку начинают использовать. Во всяком случае, аккумуляторы, которые они научились делать, используя некоторые открытия, сделанные на Леших холмах, позволяют возить тяжёлый КВ сутки без подзарядки. Будь у КВ электрический двигатель и возникни такая необходимость. Рыбный, помня историю с ленинградским троллейбусом из «того» времени, который почти час катался на аккумуляторах от наручных часов, попробовал предложить такую идею с танком. За что был обидно высмеян Крюковым, которого перетащил к себе в институт:

— Командир, окстись! Вот нахрена это надо, скажи? Что, танку дизеля не хватает или тебе бесшумный танк нужен? Представляю картину — к окопам противника, тихо-тихо, на утренней зорьке, подкатывают наши танки, и начинаю, тихо-тихо, долбить по ним из своих дур. А противник спит и ничего не слышит. Бред какой-то, сам подумай.

— Да, в самом деле. Ну, понимаешь, такие возможности, вот меня и понесло. Какие танки, в самом деле? Просто наша первая серия в основном на танки пошла, вот и…подумал не туда. Подводные лодки, дирижабли или вертолёты, для питания бортовой аппаратуры наблюдения — это да, совсем другое дело, нужное.

Но аккумуляторы были не единственной продукцией, которую институт был готов передать промышленности для освоения в производстве. Далеко не единственной и, пожалуй, не самой важной. В состав института, кроме основных участков, входил ещё испытательный полигон. Странный для непосвящённого взгляда полигон, без характерных для привычных полигонов внешних признаков. Чем-то он напоминал Радиополе института Радио — лес антенн, среди которых стоял маленький деревянный домик. Никакого ограждения не было, только предупреждающие таблички. Местные жители порядок усвоили быстро — прежде, чем направиться в бор за маслятами, нужно зайти в комендатуру и узнать, можно ли. И не потому, что запретная зона, хотя и не без этого, а потому, что вредно для здоровья. В ходе первых экспериментов выяснилась любопытная особенность излучения — оно совершенно не действовало на животных, но вызывало расстройства психики у людей. И точно так же не проходило через живые природные материалы. Можно сколько угодно спорить на тему «живой камень, или не живой», но в доме, сложенном из местного известняка среди антенн, когда шли эксперименты, находиться было невозможно. И совершенно спокойно экспериментаторы чувствовали себя в домике, собранном из сосновых бревен и досок. Чем была вызвана подобная избирательность излучения, было совершенно не понятно. Пока не понятно. Вот на этом самом полигоне и прошли год назад испытания, успешные, кстати, одного из важных изделий, разработанных институтом — активного излучателя защитного поля. Когда излучатель выходил на расчетную мощность, он создавал завесу, преодолеть которую не могло ничего, если оно не сделано из живого природного материала. Или животных. Да, и очень мелким шрифтом, для секретности, нужно написать, что излучатель работал, скажем так, в обе стороны. Не только завесу он мог формировать, но и узкий луч направленного излучения. Но это было направлением, пусть и не очень далёкого, но всё-таки будущего.

Распрощавшись с научным руководителем всего проекта, вышедшим проводить его на широкую входную веранду, и помахав рукой его многолетнему секретарю Славко Радичу, который вместе с семьёй занимал вторую половину просторного дома, построенного для Тесла, Пантюшин неторопливо двинулся в сторону реки. Несмотря на позднюю осень, было тепло, даже жарко, так, что Андрей расстегнул брезентовую куртку и шёл, подставив грудь прохладному ветерку. Он жил на другой стороне поселка, и веранда его дома выходила прямо на Камышевку. С одной стороны, это было удобно и красиво, летом, а с другой стороны — немного напрягало. Особенно зимой, когда приходилось утеплять дверь между верандой и кухней. Не смотря на толстые стёкла и деревянные двойные стены, зимними ветрами веранда выстужалась здорово и работать в ней было нельзя. А вот летом или осенью… На удобном письменном столе его ждали книги и рабочие материалы. Но сегодня это подождёт. Торопиться особенно было некуда — Наташка была в школе, не смотря на выходной день. Что-то там срочное нужно было закончить. Наташка молодец, не зря он в своё время побегал за ней. Хотя, это ещё большой вопрос кто за кем бегал, а, ладно, это дело прошлое. Главное было в том, что пока он «овладевал военным делом должным образом» и мотался по командировкам, она окончила педагогический институт и стала учителем физики и математики. Причём выбор специальности был просто очевиден — Наташку всегда увлекали техника и механика. И если у человека есть талант, то он всё равно проявит себя. У Наташки оказался талант школьного учителя, не зря перед переездом на новое место краевой комитет наробраза назначил её директором Александровской средней школы. Школа была большая с полным циклом школьного образования — все одиннадцать классов. Одиннадцатый класс, выпускной, был профессионально-техническим, поэтому выпускники Александровской средней школы вместе с аттестатом о среднем образовании получали ещё и свидетельство о первоначальной профессиональной подготовке. Правильное дело, между прочим. В городах у молодёжи, всё-таки, было больше возможностей, чтобы выбрать себе специальность и начать трудовую деятельность. А в сельской местности, не смотря на то, что дети с рождения при деле, профессионально выучиться на, допустим, тракториста трудновато. А со свидетельством о первоначальной профессиональной подготовке можно было сразу начинать или помощником тракториста или штурвальным. Ну, или дояркой или помощником ветеринара, кому что нравится. Поэтому при школе были и мастерская, и гараж, и теплицы, и коровник с телятами. Целое хозяйство, одним словом. И его Наташка всем этим хозяйством заведовала. Вот и сегодня, чуть свет прозвенел телефон и она, чмокнув его в щеку, ускакала по своим директорским делам. Судя по всему — до самого вечера. Поэтому можно не торопясь пройтись по тротуару широкой поселковой улицы, усаженной клёнами и липами вперемешку. Поздороваться с коллегами и просто соседями (в посёлке жили не только сотрудники института, хотя их и было большинство), посмотреть, как мальчишки запускают воздушного змея или гоняют мяч на стадионе. Поболеть за свою команду, которая бросила вызов александровской и теперь упорно пытается переломить ход игры. Пока, правда, без особого успеха, но, подбадриваемые криками болельщиков, игроки наращивали темп. На стадионе были и александровские болельщики, поэтому над стадионом стоял такой гвалт, что трудно было разобрать, кто кого подбадривает. Но для игроков это было совершенно не важно, потому, что играли они вдохновенно и со здоровым азартом. Среди тех, кто болел за александровскую команду, Андрей разглядел Осипова, председателя колхоза и подошёл поздороваться.

— Ну, что, Василич. Не передумал на счёт рыбалки? — пожимаю протянутую руку, спросил Осипов.

— Как можно, Семён Ильич. Только давайте на утреннюю зорьку нацелимся, завтра.

— Почему же нет? Карасю оно всё равно — утренняя или вечерняя. Я так понимаю, хозяйка твоя снова в школу умчалась. Душой она у тебя это дело любит, не зря все школята её как мамку родную слушают. Хорошо, пойдем на утреннюю, смотри не проспи.

— Да проспишь тут… Наташка и так меня заела — с тобой и с тобой, не даст проспать. Ещё и с собой потребует взять.

— А и что? Давайте вдвоём. Небось, червячка насаживать ей не придётся?

— Да Вы что, Семён Ильич? Мы же волжане, на реке выросли.

— Ну, тогда и думать нечего. Собирайтесь оба, да и поедем.

Обсудив детали предстоящей рыбалки, Андрей распрощался с Осиповым и, дождавшись очередного гола, причём он не очень понял, в чьи ворота залетел мяч, но поорал вместе со всеми, направился в сторону дома. Пока шёл, привёл в порядок собственные мысли — сегодня, в субботу, Пантюшину удалось решить главную проблему, которая беспокоила его последние пару месяцев — он сумел уговорить Тесла. Черт возьми, неужели упрямство — общая черта всех славян?! Хотя основания и резоны Тесла он вполне понимал — работы в институте шли полным ходом, и выключать из них даже на короткое время одного из ведущих сотрудников Тесла считал непозволительной роскошью. Но и его, Андрея, тоже надо понять! Началась война, которая в «его» время, только закончившись, продолжилась Отечественной войной. И пусть о «его» времени почти никто не был в курсе, кроме его старых товарищей, но остаться просто в стороне он не мог. Не мог, и всё. Тем более что объявление о финской компании вызвало просто всплеск энтузиазма у всего народа. И не то, чтобы люди испытывали какую-то особую нелюбовь к финнам, но их возбудило хамское поведение Финляндии, посмевшей пренебрежительно отнестись к советским предложениям. И ладно бы просто отказались, на нет и суда нет, но финны просто откровенно нарывались на неприятности. Что, а точнее кто, толкает финнов на убийственный для них конфликт, Пантюшин прекрасно понимал. И, что его радовало, это прекрасно понимало и большинство советских граждан. У любителей устанавливать всему миру свои правила игры просто не осталось времени — ещё пять — шесть лет и все их потуги на мировое господство пойдут псу под хвост. Собственно, уже пошли, но эти «мировые лидеры» этого пока не поняли. А может быть, наоборот, прекрасно поняли и пытаются изменить ситуацию. Но, как бы то ни было, война с Финляндией уже идёт, а он получил согласие Тесла на свою поездку во фронтовую зону. Ура!