Новиков

Красавица Волга. Сколько песен и сказаний о тебе сложено. Величаво и неторопливо несет свои воды из лесов и холмов Валдая к далекому Каспийскому морю через лесостепи среднего и нижнего Поволжья. Здесь на территории Саратовской губернии со времен Екатерины поселились немцы-колонисты. Крепкие хозяйства, каменные дома, образцово ухоженные дворы и наделы. Города, носящие пусть с советским окрасом, но немецкие имена — Энгельс, Маркс. И рядом крупные растущие промышленные центры — Сталинград, Саратов, Ульяновск, Самара, Нижний Новгород.

Место дислокации батальона было выбрано не случайно. В последние годы количество немецких колонистов значительно выросло, и к ним стали часто приезжать самые разнообразные «родственники» — дяди и племянники преимущественно сурового мужского возраста. Когда таких родственников собиралось достаточно много — в степях ревели моторы и грохотали пушки, начинались совместные учения. Через две-три недели наступала относительная тишина. Счастливые, дочерна загоревшие «родственники» уезжали в родной Vaterland, увозя с собой не столько деревенские подарки, сколько приобретенные знания и практический опыт. То, что не смогут заменить никакие учебники. А самое главное — растущее доверие и уверенность в своем могучем восточном союзнике. Но и оставляли они не меньше.

Гудериан, Гот, Манштейн и многие другие, чьи имена в другой реальности и в другое время, вызывали ненависть и желание своими руками, вцепится в их глотки, становились пусть не друзьями, но верными союзниками.

По результатам поведенных учений составлялись рекомендации по действию танковых подразделений и оперативно рассылались в автобронетанковые подразделения РККА. Но все это было позже.

А с начала, была заснеженная степь и приказ на формирование. Хотя если быть точным, сначала была Москва и приказ на формирование, а уж потом всё остальное.

В управлении кадрами с ним собственно и не разговаривали. Только явился — приказ прибыть на прием к наркому по венным и морским делам СССР. И удивленно-завистливые взгляды в спину. У-у-у, крысы кабинетные! Неистребимое племя. Никаким дустом вас не выведешь! Что за порода такая?! И все ведь щеголеватые, образцово-показательные! И это в армии, которая испытывает жесточайший кадровый голод!

«Как бы расшевелить это болото? Вспомнить старика Хайнлайна? А что, может сработать! Вот только, как это преподнести? Ладно. Война планы покажет». Мысли крутились в заданном направлении, а в душе понимал, что это просто способ отвлечься. Слишком все быстро и просто получилось. Не иначе, как товарищ нарком хочет своими глазами посмотреть на «реформатора». И все равно, слишком быстро.

Приемная. Адъютант-секретарь. По всем признакам, из бывших. Тяжелая дубовая дверь. Стулья вдоль стен, конечно не обычные, конторские, но и без всяких изысков. Нечего, мол, рассиживать. Народ в ожидании. Все серьезны, деловые. И звание не ниже полковника. Но на вошедшего майора смотрят без удивления. Видимо и не к такому привыкли. А это, очень положительный момент!

Ждать пришлось недолго. Посетители, больше пяти минут не задерживались. Кроме одного. Вышел весь красный, потный, торопливо промокающий платком лоб и шею. Ага! Головомойка и шеедрайка в действии. Но морда, а иначе это сооружение не назовешь, довольная. Видимо высекли, но помиловали. Бывает.

Наконец, ушел последний, и Новиков остался один. Адъютант, до этого шуршавший бумагами, посмотрел на часы, что-то сверил в своем списке.

— Майор Новиков?

— Так точно.

— Проходите. Вас ждут.

«Интересно. Это просто оборот речи или действительно — ждут? Увидим».

Ждали. Заметно по папке с личным делом, которую нарком отодвинул на край стола.

Рапортовать не пришлось. Фрунзе попытку пресек сразу. Встал из-за стола. Приглашающим жестом указал на соседний стол, примыкавший к его, рабочему, в виде ножки буквы Т.

— Присаживайтесь. У нас есть примерно полчаса.

Сели напротив друг друга. Фрунзе пожил перед собой лист бумаги и карандаш.

— Время, обдумать свои предложения и пожелания, а так же план первоочередных мероприятий у вас было. Докладывайте.

В полчаса не уложились. Новиков реши сразу взять быка за рога, и загнул по полной. Ну, или почти по полной. Дальше дивизии пока решил не распространяться. Не время. Старался говорить спокойно, четко. Обосновывая каждую мысль и требование. Цифры приводил только самые необходимые, если конечно не требовали уточнения. А уточнения требовались постоянно. И одного листа бумаги наркому не хватило. Да и двух тоже. Но здесь Новиков мог помочь. Приученный в своем времени все фиксировать на бумаге, к встрече он приготовился серьезно. План развертывания и подготовки, с дополнительными техническими расчетам, лег на стол увесистой, на двести листов, папкой.

Фрунзе был удивлен. Фрунзе был поражен. Планы. Таблицы. Схемы. Расчеты.

— Этому вас тоже научили в танковой школе? Если это так, то я туда отправлю всех сотрудников наркомата.

— Я много задавал вопросов, товарищ нарком. Германские офицеры не зря славятся как отличные штабисты.

— Вот как.

Видно было, что Фрунзе не удовлетворен ответом, но Новиков не стремился ему помогать. Не сейчас.

Нарком встал. Сделал несколько шагов, в задумчивости подкручивая пальцами усы. Остановился напротив вскочившего со своего места Новикова.

— Будем считать, товарищ Новиков, что свой первый экзамен вы сдали на отлично. Я думаю, что у нас с вами будет ещё не один повод поговорить на эту интересную тему. Приказ о вашем назначении уже готов. Но, с учетом ваших соображений и планов придется его несколько поправить. Пару дней пока отдохнете. Когда все будет готово, вас вызовут. Вопросы и пожелания есть?

— Есть, товарищ нарком.

— Слушаю вас.

— Может быть не совсем уместно. Но… Зачем в наркомате столько строевых командиров? В армии жесточайшая нехватка грамотных штабных командиров, а здесь их столько.

— А что вы предлагаете?

Заменить их на канцелярской работе на вольнонаемных гражданских специалистов. А их в войска.

Фрунзе усмехнулся.

— Вы радикалист. Мы подумаем о вашем, честно скажу, неожиданном предложении. Но и вы подумайте. А от всех ли таких командиров в войсках будет польза? И не лучше ли, если они все здесь? Под присмотром? Подумаете? Вот и хорошо. Не смею вас больше задерживать.

И Новиков думал. Собственно результатом встречи с наркомом, он был доволен. Поставленные перед собой задачи выполнил. Если он не ошибся, то полномочия получит самые широкие. Руки у него будут свободны, по крайней мере, на какое-то время. Дальше все будет зависеть от того, что у него получится. Но и щелчок по своему не в меру любопытному носу, получил. Далеко не все так очевидно, как кажется. Но стукнули вежливо. Даже не стукнули, а ткнули носом. А мы и не в обиде. Учится никогда не поздно, а уж у такого учителя и тем более.

Через три дня приказ был получен. Собственно о такой самостоятельности Новиков и не мечтал. В округе предстояло находиться только на довольствии. Все остальное на свое усмотрение и по приказу из Москвы. Отдельный и Особый. Это значит много.

А письма до востребования все нет.

Значило многое, но много и требовалось. Наполеоновские планы пришлось отложить подальше и на подольше. Приказ есть, а больше ничего не было. Все пришлось делать своими руками. Строили казармы и ангары, штаб и столовую, хозяйственные помещения и учебные классы, размечали полигон и танкодром, подводили коммуникации. Полномочия были даны Новикову большие, и он использовал их сполна. Используя не только резервы округа, но и вес чем могло помочь партийное и советское руководство области и района. Кадры отбирал сам, после личной беседы. Поначалу было тяжело отказывать людям, но — дело превыше всего. Ругался с кадровиками до потери голоса. Неоднократно «вызывался на ковер» и «получал головомойку», но делал так, как считал нужным и полезным. Разошедшийся по штабу округа слух, что он протеже самого наркома здорово помогли. Перестали приставать по мелочам. Наконец удалось все силы сосредоточить на главном.

Четыре месяца отведенные на развертывание, буквально пролетели. В конце апреля в батальоне наступил торжественный день — прибыли первые танки. Новенькие, только с завода, машины пахли краской и маслом. Прошло меньше года с того дня, когда Новиков впервые увидел прототипы Т-19 в Казани. Теперь это была уже другая машина. Это уже похоже на танк. Несовершенный, капризный, легкий — но танк. Лобовая броня усиленна до 40мм, как и бронирование башни. Новое 45-и миллиметровое орудие длиной 50 калибров. Дополнительные наружные бензобаки. И самое главное — новый двигатель, 150 сильный немецкий «Майбах». Машины сопровождали представители КБ (ОКМО) Ленинградского завода «Большевик». Их помощь помогла в короткие сроки освоить новую машину, без серьезных поломок и проблем. В приватном разговоре инженеры пожаловались Новикову, что когда проект был уже утвержден и подписан к серийному производству, поступило указание в срочном порядке переделать изделие под новые требования, выдвинутые группой военных. «Черт бы их побрал с их требованиями! Вы не представляете, какой начался аврал. Какие громы и молнии летели с самого верха! Люди сутками не выходили из цехов». Первые десять серийных машин были направлены на укомплектование Особого отдельного танкового батальона прямым указанием Фрунзе. Инженеры должны были находиться в части до окончательного определения претензий военных к новой машине. Новиков слушал и посмеивался, он-то знал, что это за «группа военных».

К концу первого месяца полевых испытаний инженеры стали внешне неотличимы от танкистов, дочерна загорелые, с обветренными лицами, в пропыленных и промасленных комбинезонах. Новикову машина нравилась и не нравилась одновременно. Хорошие технические данные, но очень сложна в обслуживании и особенно в ремонте. Большинство узлов можно было заменять только в условиях стационарных мастерских. Очень смущала подвеска. Сделанная на основе Британского «Викерса», она работала на пределе. А ведь торсионная подвеска известна достаточно давно. Список выявленных замечаний рос с каждым днем. Новиков не жалел ни себя ни машины. Танков мало — значит, будем их использовать в две, а если надо, то и в три смены. Представители КБ за голову хватались, но вынужденно соглашались. Вместе ломали голову над возможностью скорейшего устранения недостатков. В ответ на письменные сообщения в КБ о ходе испытаний примчался главный конструктор танка Гинзбург. Ещё одна живая легенда. Незаслуженно забытый и оболганный. Человек по сути создавший основу советской танковой мощи. Но сейчас, он был совсем не легендой, а самым что ни наесть живым и очень злым и агрессивным. Поначалу чуть до драки не дошло. Выясняли кто более прав, КБ или армейцы. Успокоились потом, когда Новикову удалось «побить» конструктора на его же поле, его же оружием. С помощью расчетов и технических проектов. Наконец удалось перейти на нормальную речь. Под подоспевший чаек разговорились. Как же Новиков ждал этого разговора! Сотни раз мысленно беседуя с Генеральным конструктором (хотя тогда так не было принято называть), выстраивал цепь умозаключений, приводил железные аргументы, доказывал и убеждал. Но действительность оказалась, как всегда, совсем другой.

Что он мог сейчас предложить сидящему напротив него человеку, с раскрасневшимся после «горячей» встречи и выпитого чая лицом? По большому счету, только несколько усовершенствований и большую цель. До остального промышленность просто не доросла! Но ведь, не сразу Москва строилась! Ну что, начнем потихоньку?

— Семен Александрович, разрешите для меня один вопрос. За каким чертом, вы поставили на машину подвеску от «Викерса»?

Несколько расслабившийся Гинзбург, вскинулся как боевой конь при звуках трубы.

— Машина спроектирована на основании рекомендации правительственной комиссии! А подвеска «Викерса» является в настоящее время самой лучшей в мире для легких танков. Это общепризнанно!

— Семен Александрович, да перестаньте вы давить на меня авторитетом комиссии и общепризнанных авторитетов! Я к вам как к конструктору обращаюсь, а не как к чиновнику. Вы что, своего мнения не имеете? Или не хотите?

Новиков хотел задеть Гинзбурга за живое и своей цели достиг вполне. Теперь надо было дать иссякнуть фонтану красноречия. За то время, пока уязвленный конструктор фонтанировал, Новиков успел не торопясь допить чай и выкурить со вкусом папиросу. Наконец Гинзбург стал повторяться и сбиваться видимо обескураженный благожелательным молчанием собеседника. Вот теперь можно и поговорить.

— Семен Александрович, да вы успокойтесь. Что же вы так разнервничались. Нервные клетки, знаете ли, не восстанавливаются. Да и проявлять свою горячность и принципиальность надо было раньше. Когда вы подписывались под заданием. Не надо, не надо мне сейчас ни чего говорить! Все я знаю. И страшно. И неудобно. И опереться не на кого. Но вы же конструктор! Вы же не только исполнять, вы и думать должны!

— Да откуда вы знаете? — вклинился, было, Гинзбург.

— Знаю! Ведь задание на изменения проекта вам было дано не без моего участия. Или вы думаете, что нам это было сделать проще? Ошибаетесь. Мы люди военные. Будет приказ, будем воевать даже на телегах. Но на телегах войну сейчас не выиграешь. А вы для чего создавали машину? Для удовлетворения, чьих-то нездоровых амбиций или для защиты своей Родины? Ах! Вы не думали в таком ключе! А для чего вообще нужна такая недешевая игрушка как танк? Для парадов? Или все-таки для боя? А если для боя, то и создавайте то, что способно бить врага. А не ломаться по каждому поводу. Да и без повода тоже. А если сразу не получается, то давайте не орать друг на друга, а разбираться, искать наилучшее решение и не бояться отстаивать его на любом уровне. Ну что, Семен Александрович, будем дуться друг на друга как мышь на крупу, или…?

Получилось как раз или. Все-таки Гинзбург был действительно замечательным конструктором и дело свое любил. Ну а его нерешительность. В конце концов, тяжело в тридцать лет проявлять настойчивость и принципиальность, если ты известен только в узких кругах, а на тебя давят со страшной силой.

Посидели до утра. И на полигон Новиков Гинзбурга вытащил. И провоз ему в танке устроил по полной программе. Так что вынесли бедного конструктора на руках. А напоследок, «гвоздь» так сказать, программы. Прокатил, уже пришедшего в себя Гинзбурга на шасси от Т-19 с самодельной, прикрепленной прямо к днищу, торсионной подвеской. Тем и добил.

Вечером, после баньки и ополовиненного самовара, дошло дело и до Новиковской заветной тетради. Не до всей конечно. К чему зря смущать человека. Всему свое время. Если оно конечно придет. Особенно заинтересовал Гинзбурга проект самоходной артиллерийской установки с передним расположением мотора. А проект среднего танка вызвал целую бурю эмоций. Еще бы! Ведь за основу Новиков взял его же, Гинзбурга, Т-28. Только основательно его переделал. Впрочем, показал он только «наброски» общего вида, и некоторые основные цифры. Толщину брони, вес, размеры, поперечное расположение двигателя, длинноствольное орудие 75 или 85мм. Большего и не требовалось. Гинзбург загорелся. Надо было только вовремя, как поленья в костер, подкидывать наводящие вопросы и сделать несколько «только что пришедших в голову» замечаний и предложений.

Рассматривая ушедшего с головой в расчеты конструктора, Новиков поймал себя на том, что челюсти сводит непроизвольная зевота. Все-таки третьи сутки без сна даже для его организма многовато. Пожелав Гинзбургу «счастливой охоты» и получив в ответ что-то неопределенное, он потихоньку вышел из своего временно оккупированного кабинета.

После насмерть прокуренного помещения, ночной воздух ударил в голову освежающей прохладой и свежестью. Летняя ночь. На небе ни облачка. Слабый свет из окон штаба и дежурных помещений не рассеивает, а наоборот, подчеркивает, усиливает темноту и не мешает видеть невероятное звездное великолепие. Раньше, Новикову было не дано его видеть. Вынужденный с детства носить очки, потомственный горожанин, он мог любоваться этим завораживающим узором бесконечности, только во время редких вылазок за город, да и то только с помощью бинокля. Толи дело сейчас! Загруженный свалившимися на него заботами сверх всякой меры, тем не менее, он старался всегда найти хоть несколько минут, чтобы спокойно посмотреть на звездное небо. Оно завораживало, очищало, позволяло отвлечься от ежедневных мелочей, которые порой заслоняли собой главное. Вот и сейчас, он словно нырнул на несколько минут в звездную реку Млечного пути. Звезды. Во все времена были мечтой, недостижимой, но от этого ещё более манящей. В его реальности, их лишили этой мечты. Подменили блеск звезд, блеском шмоток и золота. Но если здесь и сейчас они справятся, он справится, то дорога к звездам будет открыта.

— Мы придем к вам, звезды.

«Разбудит утром, не петух прокукарекав. Поднимет Гинзбург, как человеков» — так и хотелось переделать известные с юности строки, глядя на смешно переминающегося с ноги на ногу от нетерпения конструктора. За окном чуть серел рассвет. Торопливый взгляд на часы — четыре часа. Ещё можно было поспать минут этак шестьдесят. Но видать не в этой жизни.

Новиков сел на диване, со стоном потянулся, разминая застывшие от неудобного положения мышцы. Вчера так и заночевал в штабе, на дежурном диване.

— Что случилось Семен Александрович?

— Случилось? Нет, ничего. Просто мне необходимо вам сейчас же это показать.

— Да, что показать?

— Идемте со мной. Я не стал пытаться все это принести сюда. Боюсь, по дороге, развалится.

Заинтригованный Новиков, торопливо натянул сапоги, и уже на ходу надевая ремни портупеи, отправился следом за Гинзбургом.

Дыму в кабинете явно прибавилось. Все признаки умственного процесса на лицо.

На столе, буквально, груды исписанной бумаги, но центр стола свободен и на нем… Скрепленный хлебными мякишами из шести обычных листов бумаги эскиз. Вот что значит иметь дело с настоящим конструктором. Ночное творение Гинзбурга должно было поразить воображение понимающего человека, и оно поразило. Машина, отдаленно похожая на КВ, только с двумя пулеметными башенками. Большая, несколько приплюснутая башня с выступающей над ней командирской башенкой. Набросок длинного орудия. Поперечно расположенный двигатель. Торсионная подвеска семи больших катков. И самое главное наклоненный передний броневой лист. Цельный! Без всяких люков и курсовых пулеметов. Подробности впечатляли все больше и больше. Да если этакое удастся воплотить в металле! И это сейчас, когда на дворе тридцать первый год, а не сороковой. Уважил Семен Александрович, уважил. Сна как не бывало.

Через два дня донельзя измотанный и счастливый, Гинзбург отправлялся домой. Драка за машину ещё предстояла нешуточная, но начало положено. И это хорошо. Это просто здорово!

Уже на вокзале Гинзбург обрадовал еще одной новостью. На Ижорском заводе с помощью немецких инженеров налаживают производство новых сортов цементированной брони, что позволит при той же толщине увеличить снарядостойкость почти на 50 процентов. Так что новые Т-19 будут иметь надежную защиту от огня 37-мм противотанковых орудий на дистанции до 300 метров.

Гинзбург уехал. А командирские заботы навалились на Новикова с новой силой.

Время. Для некоторых оно тянется нестерпимо долго, для Новикова он летело, мчалось, его всегда не хватало. Он жалел, что в сутках всего двадцать четыре часа. Учился сам. Учил командиров рот и взводов. Проверял, как они передают науку рядовым. И подгонял, подгонял, подгонял. Сам удивлялся своей энергии и напору. Неужели перенос так повлиял на него? Но времени на отвлеченные размышления не было. Благо было на кого опереться. Невозможно, да и не нужно быть везде и всюду. Нельзя подменять собой командиров, душить инициативу. Но проверять нужно. С кем повезло, так это с замполитом. Его Новиков выбирать не мог, получил по назначению, как кота в мешке. Капитан Ковалев. Его неутомимости и вездесущности Новиков мог только завидовать. И самое главное, он снял с командирских плеч большую часть бумажной работы. Партийная бюрократия вещь страшная. И становится на её пути, сейчас было не время. И ведь умел с людьми найти общий язык. Вроде бы без усилий. Подошел, поговорил. Включился в общую работу и явно не для галочки, а от души. И народ оценил, потянулся, поверил.

Потихоньку стало налаживаться нормальное армейское житье-бытие. Механики-водители, вчерашние трактористы, водители полуторок и трех тонных Опелей, стали чувствовать себя за тугими рычагами танков увереннее, чем за «баранкой». Башнеры, часами тренировавшиеся у прицелов в определении расстояния до цели и наведении, перекрывали все нормативы по скорострельности и точности. Командиры танков научились держать строй и боевой порядок на любой местности, не задумываясь, на уровне рефлексов. Научились чувствовать танк как продолжение себя, своих рук и ног. Ощущать его предел и выжимать из него все, даже запредельное. Расход моторесурса, горюче-смазочных и боеприпасов во много раз перекрывал все нормативы но, эффект был на лицо. Конечно, не все было гладко и безоблачно. Были аварии. Были травмы. Было всякое. Иногда такое, что нарочно не придумаешь и оставалось только разводить руки да матерится (про себя конечно, хотя и не всегда, не всегда) так, что самому становило неудобно. Ну, кто мог предположить, что служака старшина, на радостях, что раздобыл краску, лично покрасит командирский так ВЕСЬ! Целиком. Вместе со смотровыми приборами и лючками-заглушками. Но это была жизнь. И она Новикову нравилась!

И люди нравились. Смотрел на бойцов (своих бойцов!), деловито изучающих «кишочки» специально разобранной машины, или выводящих непривычными пальцами формулы в тетрадях, или марширующих на плацу и сравнивал. Сравнивал с той армией, которая осталась там, далеко. И сравнение было не в пользу последней. Здесь, от армии не «косили». В армию стремились. Службу уважали и относились к ней как к серьезному и нужному делу. И ведь не просто служили и тянули лямку, а подходили к этому делу с душой, с огоньком. И мысли все это навевало своеобразные. И к поступкам подталкивало неожиданным. Например, создать в батальоне комиссию по научно-техническому развитию. Да. Вот так громко и пафосно! И ведь заработало! И ещё как! КаБэшники и за голову хватались, и ляжки себе все отбили от удивления. Столько дельных и, самое главное, легко реализуемых предложений они получили. Пришлось командиру выделять деньги на приобретение ценных призов. Хотя народ старался не за призы, а за совесть.

Слащев

Наступивший, наконец, август «радовал» частыми нудными моросящими дождями и густым туманом по утрам. Хотя днём бывало жарко, и к полудню всё успевало высохнуть. Земля еще не успела пропитаться сыростью и впитывала в себя падавшую с неба воду. Поднявшийся с раннего утра густой туман гасил шарканье множества ног, сопровождающееся позвякиванием и хриплым дыханием. Наконец, туман немного рассеялся, и стала видна заросшая травой полевая дорога, по которой двигалась длинная колонна. Шагавший впереди колонны командир сошел на обочину и подал знак продолжать движение. Через некоторое время к нему подбежал еще один командир, шедший в хвосте колонны, с белой повязкой на рукаве. Первый некоторое время прислушивался, поворачивая голову в разные стороны. Наконец замер, повернувшись в сторону невидного в тумане леса. Подал знак рукой и сразу же, отделившись от колонны, пара бойцов, взяв винтовки наперевес, скрылась в тумане. Командиры продолжили движение рядом с колонной.

— Вас что-то беспокоит, товарищ майор?

— Слишком спокойно. Не люблю, когда спокойно. В этом чертовом тумане как слепой — не знаешь, откуда неприятностей ждать.

— А Вы их ожидаете?

— Я всегда их ожидаю. Без чувства опасности ты гарантированный покойник. Особенно на войне.

Прошло минут десять — пятнадцать, когда майор резко остановился, замер и хриплым голосом крикнул: «К бою!», указывая рукой направление возможной атаки противника. Команда, повторяемая другими голосами, мгновенно пробежала вдоль колонны, раздались резкие трели свистков. Колонна, мгновение назад бывшая единым целым, распалась на небольшие группы, которые рассыпались на отдельных бойцов, развернувшихся фронтом к дороге и принявшихся энергично окапываться. Возницы приданной батальону батареи полковых пушек, нахлёстывая лошадей, повернули в сторону видневшегося кустарника. Быстро отцепив в кустарнике передки с орудиями, они проскочили еще дальше в сторону и остановились. Пулеметчики, навьюченные станинами и ребристыми стволами «Максимов», оттянулись на фланги и принялись устанавливать свои кургузые агрегаты. Туман совсем рассеялся и опал, оставшись кое-где небольшими мутными озерцами. Из отчетливо проступившей в паре сотен метров рощицы выскользнули отправленные ранее командиром бойцы. Пригибаясь и виляя из стороны в сторону, они понеслись к дороге.

— Танки, товарищ командир. Около десятка. На той стороне луга, в роще. Готовились к атаке, — сдерживая вырывающийся хрип, доложил один из них.

— Гранатометчики — вперёд! Приготовится к отражению танковой атаки!

Звуки в утренней тишине разносятся далеко, поэтому рев моторов все услышали еще до того, как из рощи начали выскакивать танки. Один, второй, третий… Десять танков. Рота. Приземистые угловатые машины, казалось, плыли над лугом, иногда покачиваясь и ныряя на кочках. Мгновение — и на концах курсовых пулеметов заплясали огоньки пламени. Затявкали тонкие танковые пушки. В ответ гулко и резко из кустарника бухнули «полковушки». Командир с белой повязкой заметил, что в первый момент часть бойцов дернулась было вскочить, но резкие команды заставили их снова залечь. Хотя уже достаточно рассвело, но утренний сумрак ограничивал видимость. Поэтому было видно, что на танках раскрыты люки механиков-водителей. Командир батальона это тоже заметил, подал команду, и позиции батальона рассыпались винтовочными выстрелами. Еще сто, ешё пятьдесят метров и под гусеницы танков полетели деревянные колотушки с дымовыми шашками — вначале редкие, потом, по мере того, как танки подходили ближе, всё более частые. Поднявшись, посредник быстрым шагом вышел на дорогу и замахал белым флажком. Вскоре к нему подошел командир стрелков. Не дойдя нескольких метров до дороги, танки остановились, потрескивая нагретыми моторами. На одной из машин откинулся люк, и из танка вылезли два человека, направившиеся к ждущим их командирам.

— Считаю атаку сорванной. Танки остановлены и частично уничтожены.

— Согласно условиям учений, стрелковый батальон уничтожен на марше внезапной атакой танков.

— А где вы видите маршевую колонну? Батальон рассредоточен, приготовился к отражению атаки и начал окапываться.

— В таком случае, я настаиваю на том, что батальон рассеян и понес существенные потери.

— Ротой лёгких танков стрелковый батальон?! — вскинулся комбат.

Шедший с батальоном посредник посмотрел на него:

— Не стоит спорить, товарищ майор. В донесении я отмечу четкие и организованные действия Ваших подчинённых: бойцов и командиров. И особенно ваши лично, товарищ майор. Согласимся на том, что батальон не смог продолжить движение. Но дорога осталась не перехваченной, танки свою задачу выполнить не смогли. На этом участке.

Потом посредники посовещались, согласовав дальнейшие действия по карте. Танки взревели моторами и ушли. Слащев, а именно он был посредником в батальоне, вернулся к командиру.

— Не переживайте, товарищ майор. Вы и ваши подчинённые действовали совершенно правильно и грамотно. Просто, как я понимаю, никто не мог предугадать, что вы почувствуете возможную атаку. Предполагалось, что удар будет нанесен внезапно, когда батальон будет на марше, в колонне. И вы прекрасно понимаете, чем бы это закончилось. Приходилось мне видеть.

Слащев лукавил. Он не видел, он помнил. Как это было, когда в «его» 41-м году лёгкие немецкие T-II и T-III рвали в клочья, застигнутые на марше батальоны и даже полки. Не ротами рвали, взводами. И, даже случалось, отдельными танками. Нет, не трусость бойцов была тому причиной. И не трусость командиров этих батальонов и полков. Трусость и глупость «больших звезд», не подготовившихся к войне и не подготовивших к ней армию. Ведь знали же и про танковые прорывы, и про опыт боев, но… «Мне этого не нужно». Уроды! Собственное предательство, а как иначе это назвать, если даже и не продавались непосредственно за фунты и марки, покрывали кровью людей. А потом на Сталина свалили. «Не приказал, не распорядился, не подготовил». Мать вашу, а Вы-то тогда за каким хреном хлеб жрёте?! Вы командиры или пописать вышли? И как удобно ведь — докладывали, а он не приказал. А вас-то тогда зачем народ кормит? Обгадились по полной программе, господа «гениальные стратеги». И не Шпанов вас на благодушие настроил, вы сами себя успокоили. И успокоились. «Броня крепка и танки наши быстры». Да не ваши это танки, а наши. Вот этого майора танки, который их не испугался и приготовился драться.

— Черт возьми! Я даже бойцов как следует не покормил, сухим пайком приказал. Обидно.

— Наблюдая вашу распорядительность, не удивлюсь, если в скорости кухни прибудут. А скажите, товарищ майор, как вы танки-то почувствовали?

— Да чего тут чувствовать? Что танки, что конница… Батальон выдвигался на усиление обороны. Эта дорога здесь единственная. И нужно быть полным идиотом, чтобы не предусмотреть перехват подходящего подкрепления. А подкреплению, соответственно, возможность перехвата. Теперь без моего батальона оборону будут считать прорванной — следующее подкрепление сможет подойти не скоро. Посыльных вперед и обратно в полк я отправил, но пока туда-сюда — время ушло. Эх-х-х… Ротой лёгких танков стрелковый батальон…

Именно этими словами Слащев начал свои возражения на разборе учений.

— Легкий танк способен нанести значительный урон пехоте, только застигнув её на марше, в чистом поле. В походном порядке, в колоннах — может и разогнать и уничтожить. Но если пехота рассыпалась, тем более окопалась, сделать это ему практически нечем. По крайней мере, быстро не получится. Фугасное действие малокалиберного снаряда маленькое, осколков почти не дает. Потери, конечно, будут, но больше, по моему мнению, от зазевавшихся бойцов, не успевших увернуться. В любом случае, время будет потерянно. В рассматриваемом эпизоде учений — танкисты скорее передавили бы стрелков. Почему я и остановил атаку. Видимости из танка в тех условиях — никакой. А из башенных люков наблюдать командир батальона не дал бы, его бойцы даже по люкам механиков-водителей огонь вели.

— То есть вы считаете, что наши советские танкисты, вооруженные современной техникой, не способны выполнить приказ?

Слащев оглянулся. «Понятно. Кто-то из штабных теоретиков. Вон, вся рожа опухла и пожелтела от недостатка воздуха и переизбытка кое-чего покрепче».

— Не сомневаюсь. Способны. Особенно, если действовать будут грамотно и инициативно. А не как в данном случае. Будь у пехоты что-нибудь бронепробивающее, легко носимое или возимое, наши доблестные советские танкисты остались бы гореть, не пройдя половины расстояния от леса.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что только отсутствие у пехоты оружия, способного пробить танковую броню, не позволило мне остановить атаку сразу же, как только танки выскочили из рощи. Да, приданные орудия помогли их остановить. А если бы их не было? Будь у пехоты что-то, вроде тех же 37-и миллиметровок танковых, дальше середины луга танки бы не прошли. Или противотанковых ружей. Пусть даже броню не пробьет, но гусеницу сбить сможет — танк встанет. Тогда его можно и из орудий разбить. Или подобраться поближе и гранатами забросать.

За спиной докладчика раздался одобрительный гул собравшихся командиров.

— А если конница?

— И здесь всё не так однозначно. Отрыть полноценные окопы батальон просто не успел. Но, пулеметы на фланги выдвинули, залечь и рассредоточится успели, артиллерию развернули. Следовательно, отпор дать смогли бы. Все остальное зависит от действий командира кавалеристов.

— То есть, вы считаете, что атаковать пехоту лёгкими танками бесполезно, и они нам не нужны? А вместо них нужна только конница.

— Нет! Я так не считаю и так не говорил, потому, что это глупость. Как является глупостью, а в условиях настоящего боя — преступлением, в лоб атаковать изготовившуюся и занявшую оборону пехоту. Если бы командир танковой роты использовал главное преимущество танка, его подвижность — всё было бы не так очевидно. Да ещё отсутствие пехотного сопровождения. Хотя бы стрелковая рота. Она связала бы батальон огнем, отвлекла внимание. Тогда пару танков можно было бы послать в обход. Разбить батарею и зайти батальону с тыла. Потери бы у танкистов были, но поставленную задачу они бы выполнили. Но атаковать позицию в лоб, без пехоты — просто отдать танки на съедение. Даже если бы они не были лёгкими. А против конницы противодействие давно придумано. Автоматическое оружие. И не только пулеметы. Хотя, вооружение нашей армии большим количеством ручных пулеметов, несомненно, своевременное и правильное решение. Но нельзя забывать и про личное стрелковое оружие. Самозарядные винтовки, например. Или автоматические винтовки Федорова.

А лёгкие танки нам нужны. Для разведки, для таких вот внезапных, но подготовленных, ударов. В конце концов — обоз перехватить и по тылам погулять.

— Прав капитан. Полностью прав. И хотя это были танки моей бригады, я согласен с его оценкой.

Слащев оглянулся на поднявшегося коренастого полковника с танковыми петлицами. Лицо показалось смутно знакомым. «Это еще кто? Вспоминай… Вспоминай, давай».

— Бригада поставленную задачу не выполнила. По моей вине; — закончил полковник и воткнул гневный взгляд, в сразу же начавшего ёжиться капитана-танкиста.

«Мать моя, Баданов. Точно, Баданов. Василий Михайлович. Получается, не добрался до него Зальцман. Точно. Эта скотина только в 33-м на заводе объявится. А вот этого уже допускать нельзя, таких паразитов нужно давить заранее. Глядишь, ленинградцы нормальные танки и пушки делать будут. Кто у них там главным конструктором сейчас? Док говорил, вроде бы Гинзбург. Тогда толк будет. И снаряды взрывающиеся, а не эта хрень малосильная, которую для «сорокопяток» клепали. Ну, быть сегодня разносу. Баданов с капитана шкуру спустит. И правильно, думать надо. Головой».

Закончив свой отчет и передав карту с записями ответственному, из штабных работников, Слащев вышел во двор. Закурил, уселся на скамейку, прислонившись спиной к нагревшейся стене, и с наслаждением вытянул ноги. Хлопнула дверь штаба, где проходил разбор, и на крыльцо вышел Егоров. Увидел Слащева, улыбнулся и направился к нему.

— Разрешите, товарищ полководец?

— Лавка не моя, с собой не вожу. И хватит ржать, смотри, копытом бить начнешь.

— Да. Подбросил ты ежа штабным. И Баданов тебя поддержал. А он мужик упёртый. Кстати, про какое-такое ружье бронепробивающее ты говорил?

— Да так, вспомнилось. Французы, ещё в конце мировой войны придумали. Вроде обычной винтовки, только с длинным стволом и калибром миллиметров так 12–14. Представляешь скорость и вес пули? Думаешь, не пробьет броню?

— Откуда узнал?

— Что узнал, Егоров? Слушать надо, что на курсах говорят, не щеку давить. Просто представь себе такую дуру. Тяжеловата, ясное дело. Так переносить можно вдвоем: один стреляет, второй патроны подает. Зато шиш лёгкий танк её пройти сможет. А если таких на батальон штук пять? Где были бы те атаковавшие танки?

— Значит, не сам, говоришь, придумал?

— Да ты яснее говори, в чем дело-то? Не тяни кота за…, сам знаешь, что.

— Есть у нас информация, что поляки подобные ружья на вооружение ставят. Специалисты нас уверяют, что это они от бестолковости и бедности — пушек толковых и в нужном количестве сделать не могут, вот и выкручиваются.

— Уж не те ли это специалисты, которым поляки по сусалам настучали?! Даже наша обычная трехлинейная пуля со стальной оболочкой с 50-ти метров рельс пробивает. А тут калибр, скорость пули за счет длины ствола. Устоят 20-мм брони на 200-тах метрах? Да со специальной какой-нибудь пулей или зарядом усиленным такое ружье и больше возьмет. В шею гнать таких специалистов! Полякам подарить — пусть их вооружают.

— Вот, значит, как… Считаешь, полезная вещь? Так и запишем. А что это за самозарядные винтовки и кто такой Федоров?

— Слушай, Егоров. Кто у Вас там вообще вооружением занимается? Ты бы шепнул Григорию Ивановичу, пусть он их на вменяемость проверит. Докладываю. Самозарядная, она же магазинная, винтовка снаряжается сразу пачкой патронов и при стрельбе не требует передергивать затвор. Магазин вставил — и пуляй себе, пока патроны не кончатся. Федоров и сделал такую на основе «арисак» японских. Своих-то не хватало, зато японского старья «союзники» навезли. Да не пришелся ко двору — «слишком большой расход огнеприпасов». Тоже, видимо, специалисты решали. А у немцев уже в 16-м пистолеты-пулеметы были. К пузу приставят и поливают во все стороны. Так Федоров дальше пошел, он настоящий автомат сделал. Та же винтовка, только на 25 патронов калибра 6,5 мм и с автоматическим огнем. Потому и автомат. Сделали их, правда, мало, но на Балтике они себя показать успели. Что, не слышал?

— Это ты у нас, Слащев, по всяким техническим премудростям дока. А я что — крыса штабная. Мне по Уставу не положено. Федоров, говоришь. А у немцев кто эти… пистолеты-пулеметы делал, не знаешь?

— Нет, Егоров. Этого не знаю. Да вы у них же и спросите. Слышал только, что ими шуцманов вооружают — значит, продолжают делать. Не откажут, думаю, союзники. Да и не только в автоматических винтовках дело. Тут шире надо смотреть. Вот представь себе: стрелковый взвод, в каждом отделении противобронное ружье, итого три штуки, ручной пулемет, итого три штуки, пара автоматов, итого шесть штук, у остальных самозарядные винтовки, итого восемнадцать, плюс оружие взводного — автомат или винтовка. И гранаты по штату. Как? Лёгкая добыча для конницы или лёгких танков?

— Забодал ты меня, Слащев. Как есть забодал. Вечно ляпнешь что-нибудь эдакое, а мне потом перед Котовским отдуваться — почему такой-сякой не доложил раньше? А у меня голова не лошадиная.

— А голова, друг ты мой дорогой, человеку дадена, чтобы соображать, а не фуражку носить. Ты чаще ко мне заезжай. Вот тебе и повод — с товарищем полководцем посоветоваться. Как там Маша?

— Домой рвется. Никак не привыкнет к Москве. Да я и сам, честно говоря. Ну, ничего. Годик еще поучительствует, потом в университет поступать будет. Историю изучать хочет. Она когда, с твоей помощью, с отцом Андреем познакомилась, аж загорелась вся. Говорит — мы же собственной истории не знаем. Нам про неё почему-то Скагерраки… отставить, Скалигеры какие-то рассказывают. А мы сами должны её знать. Так что штатно всё, в общем и целом. Сам как, к завтрашнему дню готов?

— Готов. Ты, кстати, не знаешь, кто у меня посредником будет?

— А что, есть пожелания?

— Ничего себе, Егоров, в каких эмпиреях ты летаешь! Серьёзно? Ну, если возможность есть — давай мне того капитана, который у танкистов был. Чувствую, обиделся он и не понял ничего. Хочу попытаться объяснить ему, что к чему.

— Думаешь, получится?

— Попытаться стоит. Таких как он, в армии не один. Нужно учить и убеждать. Убеждать и учить. Потом может оказаться поздно.

— Стратег ты, я смотрю. И вот еще, Слащев. Передаю тебе распоряжение Григория Ивановича. По окончании учений напишешь рапорт на его имя со всем, что ты тут понавыдумывал. Понятно напишешь, понял? Чтобы меня не драли потом, как кота нашкодившего. Не как в прошлый раз — дифракция, дифракция. А я ни ухом, ни рылом про ту дифракцию. Короче. От лица Главковерха, меня тоесть, товарищу полководцу порицание. Общественное, от моего имени. За дифракцию, чтоб ей ни дна, ни покрышки.

Новиков

Когда в июле 1931, в присутствии командующего округом были проведены первые официальные учения, батальон получил отличные оценки по всем видам подготовки — боевой, строевой, политической.

Если разобраться, то ничего странного в этом не было. Новиков справедливо считал, что от подъема до отбоя боец должен быть занят. Нет свободных танков — занимайся стрелковой подготовкой, строевой, физической, изучай уставы и наставления и не просто изучай, а творчески каждое положение примеряй к практике. Он требовал, чтобы командиры были с бойцами всегда. Составили график, по которому командиры вне зависимости от должности даже ночевали в казарме за тонкой фанерной перегородкой. Пыль, грязь, бензин, масло, ржавчина — значит больше внимания внешнему виду. Боец должен передвигаться по расположению части или бегом или строем — это не требование самодура начальника. Если видишь бойца, который неторопливо бредет, засунув руки в карманы, значит ему нечего делать! Значит плохой командир, который не бережёт государственные деньги и не бережёт своих подчиненных. Ведь вместо подготовки К ВОЙНЕ, а в этом смысл существования армии, он готовит из них нарушителей в мирное время и пушечное мясо в случае боевых действий. Если бойцу нечего делать, он найдет себе занятие сам, и не трудно себе представить, что может взбрести в молодую, ещё без внутренних тормозов голову. А необученный боец на войне… Говорят война — научит. Научит, но какой ценой, какой кровью!

Несмотря на явные успехи, а может быть благодаря ним, жалобы на Новикова шли в Москву, если не потоком, то весьма бурным и зловонным, надо сказать, ручейком. Закончилось это тем, что в октябре из Москвы нагрянула комиссия во главе с заместителем наркома командармом Уборевичем. Невысокого роста, чрезвычайно подвижный он неожиданно нагрянул в расположение батальона в сопровождении целой свиты из представителей штаба округа и наркомата. Задержка у пропускного пункта, где побледневший до синевы молодой боец категорически отказался пропускать кортеж в расположение части до прибытия начальника караула, не прибавил хорошего настроения комиссии, скорее наоборот. Оповещенный начальником караула, Новиков встречал гостей у дверей штаба. Увидев злорадную усмешку на лице командующего округом, понял — будут валить. Тем не менее, четко доложил Уборевичу и пригласил пройти в штаб.

— Еще насидимся. — Голос Уборевича был брезгливо-недовольный. — Показывай комбат, что ты тут натворил. Из-за чего шум до самой Москвы.

— Товарищ заместитель наркома, в батальоне идут плановые занятия. О каких либо ЧП мне не известно.

— Ему не известно! Пошли, посмотрим, что у тебя за плановые издевательства над бойцами. А тем временем товарищи из управления снабжения проверят ваши отчеты.

Новиков, как не странно, не испытывал страха перед грозной комиссией. Злость, досаду — да, но не страх.

— С чего начнем, товарищ заместитель наркома? Первая рота — на стрельбах, вторая — на полигоне, третья — занята сдачей зачетов по матчасти.

— В казарму.

На пороге казармы Уборевич резко повернулся к Новикову.

— Значит, не боишься? Гонор свой показываешь?

— А мне нечего боятся. Я честно выполняю свой долг перед Родиной.

— Красиво говоришь комбат. А я не люблю красивых слов.

— Говорю так, как думаю, товарищ заместитель народного комиссара.

— Как думаешь?

Уборевич, держа руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок, пристально смотрел на Новикова. Даже то, что он успел увидеть за несколько минут, разительно отличалось от привычной картины в других строевых частях. Дорожки, посыпанные битым кирпичом, аккуратная будка часового на въезде в часть. Железная решетка для чистки подошв перед входом в штаб и казарму. На территории никаких следов грязи и мусора. Сам комбат и командиры одеты подчеркнуто щеголевато. Но ведь явно не знали о проверке, не готовились. Значит, это повседневное состояние. К такому Уборевич не привык. Подобное он видел только в Германии. И держится комбат достойно — глаз не отводит, ни тени подобострастия. И все же…

— Боевая тревога! Задача батальону — в срочном порядке обеспечить переправу главных сил через Волгу и занять оборонительные позиции… Карту комбат.

Новиков торопливо вынул из планшета карту района расположения.

— Что за город на том берегу? На вашей карте левый берег не отмечен.

— Вольск, товарищ…

— Так вот, занять оборону севернее Вольска. Частью сил провести разведку на флангах. Об исполнении докладывать каждые… — Уборевич посмотрел на наручные часы, — тридцать минут. Приступайте!

— Разрешите, товарищ командарм.

Новиков взбежал по ступенькам мимо посторонившегося Уборевича и распахнул дверь в казарму.

— Дневальный! Боевая тревога!

Через секунду по всей территории части завыли сирены.

— Тревога объявлена, товарищ заместитель народного комиссара. Разрешите приступить к выполнению своих обязанностей.

— Разрешаю, товарищ майор. На время проведения учения разрешаю обращаться ко мне по званию.

— Есть.

Уборевич проводил глазами бегущего к зданию штаба комбата. Территория части напоминала растревоженный муравейник. Но опытным глазом командира Уборевич уже видел, что это не бесполезная суета, каждый бал занят конкретным делом.

— А комбат молодец! С сиренами это он здорово придумал. Надо и у себя так сделать.

Уборевич покосился на говорившего полковника и тот сразу умолк.

— Нравится? Тогда я вам поручаю документировать ход проводимого учения с полным хронометражем.

Отдельный танковый батальон — почти пятьсот человек личного состава, это если не считать технические и вспомогательные службы. Десять танков, шесть бронемашин, артиллерийский дивизион, зенитная батарея, пулеметный взвод и стрелковая рота, взвод технического обеспечения и т. д. Все это нужно сдвинут с места, и не просто сдвинуть, а организованно, в полном боевом порядке, чтобы часть могла в любой момент вступить в бой. Это не просто. А если по тревоге, то это уже настоящее искусство. Искусство командира. Тем более что предстояло провести переправу через Волгу, самую большую реку Европы.

Уборевич до последнего момента собирался остановить, как он сам считал, безрассудную переправу. Но невольно залюбовался слаженными действиями батальона. Команду на прекращение переправы он выдал, только когда стрелковая рота высадилась на остров, который был определен как промежуточный пункт переправы, а от берега отчалили первые понтоны с танками и артиллерией.

— Остановить переправу! Противник неустановленными силами ведет атаку вдоль берега. Приказываю, организовать оборону переправы.

— Есть.

И снова, никакой суеты. В воздух взлетела серия ракет. Понтоны с танками и артиллерией повернули к берегу, с острова возвращалась стрелковая рота, оставившая один взвод для охраны важного пункта переправы. Посыльные разворачивали подходившие в строгом порядке подразделения батальона с указанием новой задачи. Зенитная батарея под прикрытием счетверенных пулеметов спешно заканчивала окапываться, готовая прикрыть переправу от нападения с воздуха. Пропылили по дорогам броневики разведки. Взревывая моторами и настороженно поводя из стороны в сторону длинными тонкими стволами орудий, выходили на определенную позицию танки. Несколько минут, и прибрежная рощица надежно скрыла их от любопытных глаз. К удивлению присутствовавших командиров — танки везли за собой «сорокапятки» — легкие противотанковые пушки. Вот пристали к берегу лодки с пехотой, и бойцы, получив команду от уже поджившего их посыльного, бегом отправились к участкам определенным для развертывания. Прикрываясь густым кустарником, развернулся артдивизион.

— Товарищ командарм. Батальон поставленную задачу выполнил. Оборонительные позиции заняты…

Новиков карандашом показал на карте рубежи развертывания.

— Молодцы. А это что такое?

Мимо стоявших на обочине дороги командиров разбрасывая искры из короткой трубы, на рысях промчалась походная кухня.

— Время обеда, товарищ командарм. Повара торопятся.

— Торопиться говоришь? Молодцы!

Теперь Уборевич уже не скрывал удовлетворения от увиденного.

— Как, товарищи командиры, уложился комбат в нормативы развертывания?

Полковник, которому было поручено вести, хронометраж учений, протянул Уборевичу полевой блокнот.

— Какие там нормативы. По нормативам они сейчас должны из расположения части выходить. А у них уже обед готов.

Напоминание про обед, сопровождавшееся глухим урчанием в животе полковника вызвало невольный смех. Уборевич тоже улыбнулся.

— Похоже, комбат привел самый основательный аргумент в свою пользу. Ну что же. Веди, показывай, как построили оборону, заодно и пообедаем и с бойцами поговорим.

Осмотром позиций окопавшегося батальона Уборевич остался доволен. Да и наваристые щи и густая пшенная каша с мясом явно прибавили настроения.

— После такого сытного обеда не о делах бы говорить, но надо, надо. У меня к комбату есть несколько вопросов. Думаю и у остальных членов комиссии их предостаточно. И так. Во-первых, почему вывел на учение только десять танков? Где остальные двадцать? На ремонте? Пожег технику?

Лицо Новикова вытянулось от удивления. Ожидал всего, но такого!

— Товарищ заместитель народного комиссара, в учении принимают участие все танки батальона. Больше у нас нет.

— Как нет?! — Пришла очередь удивляться замнаркома. — Ещё два месяца назад вам по разнарядке были отправлены двадцать машин с Ленинградского завода.

— Мы не получали ни какой техники, после прибытия первых танков в апреле. Ни положенных по штату понтонов, ни радиостанций, ни тем более танков. На мои неоднократные запросы командование округа не отвечало.

Удобно устроившийся на раскладном стуле в тени старого тополя Уборевич, вскочил как на пружинах. Лицо его налилось кровью, хваленую выдержку как ветром сдуло.

— Командующий округом! Потрудитесь объяснить!

Командующий, дородный мужчина, стоял пред Уборевичем, обливаясь потом. Вид у него был такой, как будто из него выпустили воздух.

— Мы решили до приезда комиссии технику не давать. Чтобы… Не угробил зря. Мы…

— Куда дели технику, генерал. — Голос Уборевича стал до ледяного спокоен.

— Мы, значит… Временно то-есть…

— Товарищ заместитель народного комиссара, — прервал лепет до этого момента незаметный майор, — кажется это уже по нашей части. Не волнуйтесь, товарищи. Мы быстренько разберемся кто это — МЫ. А вам комбат советую готовиться к приему запоздавшей техники. Товарищ заместитель наркома, разрешите нам с этим гражданином покинуть общество и заняться намного менее приятными делами.

— Работайте майор. О результатах прошу докладывать немедленно.

— Слушаюсь. — И уже обращаясь к, судя по всему, бывшему командующему, — Пройдемте гражданин, нас ждут великие дела.

На комкора было жалко смотреть. Новиков впервые в жизни видел, чтобы человек вот так в одну минуту ломался. Мутный, отсутствующий взгляд, обвисшие, безжизненные какие-то, складки щек, безвольно опущенные плечи. Вот только что был человек, и нет его, весь вышел.

— Так на чем же вы переправлялись если не получили понтонов?

Голос Уборевича выел всех из тягостного состояния.

— На бочках, товарищ командарм.

— На каких бочках?

— Из-под бензина. Когда понтоны не пришли, мы с ленинградскими инженерами подумали, посчитали и решили сделать своими силами, временные. Три пакета по шесть сваренных между собой бочек. Стягиваем их между собой стальным тросом. Сверху деревянный настил. Конечно грузоподъемность поменьше, чем у штатных, но для наших танков вполне хватает. И главное перевозить в трехтонках удобно, как раз по размеру кузова получилось.

— Все комбат, хватит. Удивил, так удивил. Значит и все танки на ходу?

— Так точно.

— Давайте товарищ майор отбой тревоги и ведите, показывайте своё хозяйство. Можете не волноваться, проверку вы уже прошли, теперь мне самому интересно посмотреть, как вы добились таких результатов.

Слащев

Утро наступило ясное и тёплое. На чистом, голубом и ярком, промытом дождями небе застыли перистые облака. Ни ветерка, ни шороха. Слащев читал доставленный курьером приказ и медленно обалдевал. Ему предлагалось, ни много ни мало, сорвать наступление всей группировки противника. Стоящий рядом посредник, тот самый капитан, не без ехидства улыбался. Содержание приказа он узнал еще в штабе, поэтому не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на выражение лица этого, слишком возомнившего о себе, Слащева. "А вот хрен вам, товарищ капитан! Нас просто так не слопаешь. Хочешь порадоваться? Сейчас удивляться начнешь».

— Командиры и старшие групп ко мне! Карту!

Карта в отряде была особенная. С виду — обычная трёхверстовка, но на неё была нанесена вся обстановка. С упором на слово «вся». Все мостки и тропки, броды и топкие места, ручейки и овражки, пни и коряги, словом, всё. Позиции противника тоже были нанесены со всей возможной точностью, чуть не до отдельного бойца. Не зря бойцы отряда буквально обнюхали весь район учений. На брюхе обползали, ножками обошли и руками потрогали. И даже кое-где себе, так сказать, рабочие места подготовили. Так что не на пустом месте и с чистой импровизации концерт начинался.

— Слушай приказ. Архипов. Ты со своей группой рвешь мосты возле Святкино. Но не сразу, а когда начнется подготовка переправы. Капитально рвешь, с обеих сторон. Имей в виду, там тебя могут, и будут ждать. Это единственные мосты в округе, до ближайших, способных технику выдержать, вёрст пятьдесят в обе стороны. Иди по воде. Оставь людей здесь и здесь, видишь? И минируй противоположный берег. Если будут переправы наводить, когда ты мосты рванешь, то только там. Василенко. Берешь свои тарахтелки и закрываешь дорогу здесь, смотри. Мёртво закрываешь. Тут у них броневики есть, поэтому дорогу закрывай завалом и минируй. Патронов бери — сколько увезешь. Когда и если тебя обойдут — подвоза не будет. Дальше. Кожевников. Ты от Термена запалы получил? Испытывал? В Николаевке работают? Тогда так. Устанавливаешь заряды в Николаевке, Степановке и здесь вот, южнее Гривок. Да, на складах. Охренел?! Дымовые, конечно. Гривки-то, может, и уцелеют, а от остальных только пар останется. Какие есть мысли про штаб противника? Где он может быть?

— Да тут и гадать не нужно. В Николаевке он.

— Откуда такие выводы?

— Ну… Курьер рассказал.

— Сам?!

— Не то, чтобы сам…

— Вы его хоть не сильно покалечили, партизаны?

— Да что ему сделается? Еще и выпил на дармовщину. Почтальон…

— Инициативу одобряю. Много выпил? Без излишеств? Годится. Тогда так. «Почтальон» сказал, где именно? Джумалиев. Сан Сергеич. Бери своих зверобоев и блокируй правление. Маскировка максимальная. Начнется суета — отстреливай полковников и кто выше. Ясно? Кожевников. Можешь организовать сюрприз в правление? Или рядом с ним. Нет, сюда действующий, но из специальных. Парфюмерный, к примеру. Вот ни в жизнь не поверю, что твои умельцы не сообразили. Телефонист, связь со штабом.

— Прошу выслать наблюдателей и обеспечить артиллерийскую поддержку отряда в районах Святкино и хутора Отдельного. Да, заградительный огонь по квадратам 56–02 и 58–44. Лист карты А12.

— Товарищи командиры, всем всё ясно? Тогда по местам. За меня остается заместитель. Я буду вместе с группой Джумалиева. Начали…

Не всё прошло так, как планировалось. Но в целом, действия отряда произвели ошеломляющее впечатление.

Началось с того, что когда главные силы наступающих подошли к мостам и начали готовиться к переправе, деревянный мост «загорелся» с обоих концов, а с береговых опор железнодорожного повалили густые клубы какого-то зелёного дыма, вызывавшего першение в горле, слёзы из глаз и резкий кашель. Когда группа бойцов в противогазах пробежала задымление, их встретил артиллерийский посредник, сообщивший, что мост взорван, а предмостовой плацдарм накрыт артиллерийским огнем. Подтверждением этому были далёкие глухие раскаты орудий. Честно говоря, группа Архипова успела в последний момент. Когда он через мать-перемать «конфисковал» в свое распоряжение взвод охраны, через мосты перескочили немцы в камуфлированных комбинезонах. Они были сильными бойцами, но отрядная подготовка оказалась выше. Поэтому сейчас помятые немцы сидели в сарае под охраной бойца охранного взвода, которому в схватке повредили колено. Скула самого Архипова кровоточила здоровенным синяком, когда он нарвался на удар ногой в подкованном сапоге, хорошо что вскользь. Поняв, что пост на другой стороне реки, скорее всего, уничтожен, Архипов приказал паре бойцов переодеться в немецкий камуфляж и проверить. Оказалось — не зря. Немцы оставили пять человек для охраны подступов к мостам, но… Бойцы отряда давно не считали, что двое против пяти — это неравный бой. Только развязали «своих» пленных и передали строжайший приказ командира «сидеть и не высовываться». «Пленных» немцев увели с собой. От греха, так сказать — развязанные славяне вполне могли посчитаться за свои синяки и шишки. Потом минировали мосты и спешно рыли окопы на своем, более высоком берегу. Успели, благо берег был песчаным. Всё это время с группой Архипова находился артиллерийский наблюдатель — посредник, самым тщательным образом фиксировавший всё, что происходило.

Танковая бригада, входившая в состав ударной группировки, рванулась к ближайшему мосту. Её не повезло — командир выбрал направление, перехваченное группой Василенко. Расчет строился на том, что в случае возникновения любых неприятностей, с ними смогут разобраться броневики, располагавшиеся в гарнизоне Гривки. На маршруте имелось только одно уязвимое место, как раз в районе Гривок, поэтому расчет был вполне правильным. Тем более, что расстояние до другого моста, в другую сторону, получалось вдвое больше — требовалось обойти лесной массив, через который дорог не было. Огромный столб дыма и звуки стрельбы, в которой выделялись резкие очереди пулеметов, установленных на броневиках, показали, что танкисты опоздали. «Горели» склады ГСМ под Гривками, а броневики при поддержке пехоты пытались расчистить завалы на лесной дороге. А еще одним «плюсом» за выбранный маршрут, как раз и была возможность дозаправить танки.

Группа Джумалиева, вместе с которой был Слащев, «погибла». Нет, началось всё хорошо. Когда задымился ящик, поставленный якобы для хозяйственных нужд возле крыльца правления, и громко «фукнув» выбросил сноп резко пахнувшего свиного дерьма, началась та самая «суета», о которой и говорил Слащев. Закрывая носы и рты рукавами и просто руками, из правления начали буквально выпрыгивать командиры разного ранга. Раздолье для отличных стрелков! Работу штаба можно было считать парализованной, а часть командования уничтоженной. Потом началось преследованное. Гнали их грамотно, и умело: преследователи явно хорошо знали лес и не боялись его. Наиболее удобные места и тропки оказывались перехваченными, а преследующая группа и не думала отставать. Она легко держала темп, заданный Слащевым. Начал сдавать капитан — посредник, всё чаще он останавливался, тяжело дышал и сплёвывал, заходясь дыханием. После того, как перебрались через болотце, едва не потеряв одного из бойцов, провалившегося в окно и которого пришлось вытаскивать, зацепив кошкой на тросе, Слащев понял — всё. Дальше бежать было бесполезно — посредник скис, да и бежать с раненным бойцом, сохраняя прежний темп, они не смогут. Оставалась надежда, что преследователи в болото не полезут. Немцы надежду не оправдали — не прошло и десяти минут, как болотце снова вспухло пузырями воздуха и из него показались «загонщики». Рослые, крепкие ребята в камуфляже. Впереди явно командир, хотя под комбинезоном знаков различия видно не было.

Подождали, пока немцы выберутся из болота, отложили винтовки и, выхватив ножи, бросились в атаку. Рванулся и капитан — посредник, но оставленный с ним раненый кошкой боец, просто навалился на него всем телом, не давая встать. Сошлись, молча, яростно нанося удары и уворачиваясь от ответных. Удары, уклонения, подножки, перекаты. Хриплое дыхание, хеканье и глухие стоны. Немцы не уступали. Не хотели уступать, хотя разница в подготовке всё-таки сказывалась. Наконец, командир немецкой группы что-то резко закричал, и немцы остановились. Бойцы отряда тоже замерли, не понимая. Слащев понял — немец предлагал поединок. Вышли вперед и встали друг против друга. Прыгнули одновременно, в движении принимая позы для удара. Немец был хорош! Чертовски хорош. Слащеву понадобились все его знания и умения, и «старые», и вновь приобретенные. Наконец, ему удалось поймать противника на обманном броске, перекатом уйдя от ответного удара, и бросить его через спину. Немец, сломав сухое деревце, пролетел пару метров и, впечатавшись в пень, обмяк. «Бляха муха. Не дай бог, позвоночник сломал». Слащев подскочил к противнику и проверил пульс. «Слава богу. Дышит. Но каков боец»! Вдвоем с подбежавшим Джумалиевым аккуратно подхватили немца и осторожно посадили, прислонив спиной к широкому стволу дерева. Поняв, что продолжения не будет, бойцы, и наши и немцы, опустились на землю. Подошел разозлённый капитан, выбравшийся, наконец, из-под своего «охранника».

— Слащев, мать твою! Ты что себе позволяешь?! Думаешь, я телёнок, драться не умею?

— А тебе не положено, капитан. Тебе полагается наблюдать и надзирать. Вот и… Короче, записывай — группа уничтожена в ходе преследования. Выживших нет. Кроме тебя, конечно.

— Найн. Это не есть правда.

Командир немцев разлепил глаза. Этим тут же воспользовался Джумалиев, влив немцу в рот несколько капель из фляжки. Прокашлявшись, немец продолжил.

— Правда есть, что групп ушёль. А мой групп есть убит.

«Ай да фриц. Молоток. Благородство демонстрирует. Рыцарь, прямо». Слащев опустился на землю рядом со своим бывшим противником. Повернулся к нему и протянул руку.

— Капитан Слащев. Александр.

— Гауптман фон Риттер. Отто.

«Гляди-ка. В самом деле, рыцарь. Ну, дела»…

— Тогда будем считать, что обе группы уничтожили друг друга во встречном бою. Годится?

— Го…дится. Гут.

— Что скажешь, посредник? Принимается такое решение? Всё по честному, с раненым мы бы от них не оторвались. А мордобой — дело такое, кому как повезет.

— Ты мне мозг не полируй, Слащев. И то, что я тебе гирей на ногах висел, можешь говорить прямо. Ты же мог, пока немцы через болото пробирались, перещелкать их как куропаток. Почему не сделал?

— А сам как считаешь? Думаешь, эта группа одна была? Вот уж нет, уверен. Эта у нас на хвосте висела, а где другие? Начни мы стрельбу — они нас быстро посчитали бы и подтянулись. Вот тогда, если они такие же, как эта, действительно — всё. А так… Баш на баш, как говорится. Вот, благородством с союзниками померялись и то дело. Как считаешь, союзник?

— Гут. Карашо.

Новиков

Новый, тридцать второй год встречали под вой бурана. Не за праздничным столом, а за приемкой новых машин. Ленинградцы сдержали свое слово, новые танки к Новому году. Т-19М. Легкий маневренный танк. Машина, определившая основные пути развития отечественного и зарубежного танкостроения на ближайшие годы. В принципе, от первоначального варианта осталось очень мало. Новиков, испытавший машину на следующий день, после сдачи зачета по матчасти и эксплуатации, был в полном восторге. Не зря говорят, все познается в сравнении. Наконец на вооружение Красной армии поступил танк, превосходивший все зарубежные аналоги. Танк, предназначенный для боя, а не для парада. Средство ведения боевых действий, а не пропагандистский трюк. Десять танков и как новогодний подарок — два самохода с 76-мм дивизионной пушкой!

Вместе с сопроводительными документами Новикову передали письмо от Гинзбурга. «Николай Максимович. Прошу простить за мой скептицизм в отношении Вашей идеи применения торсионной подвески. Подвеска полностью себя оправдала. Более того, создание самоходов на такой короткой базе без неё вообще технически крайне сложно. Тележки не выдерживают отдачи. От себя и всего коллектива конструкторского бюро и всех рабочих и служащих завода поздравляю Вас с Новым 1932 годом. Желаем, что бы наши танки в ваших руках стали грозным оружием, способным дать отпор любому врагу».

К вполне понятному восторгу примешивалась изрядная доля удивления. Откуда это всё СЕЙЧАС?! Не убогие двадцать шестые и гоночные БТ. Серьезные боевые машины. Ведь не его же, в общем-то, скромное вмешательство привело к такому результату? «Совсем ты дорогой товарищ погряз в текучке. Думать и наблюдать совсем разучился»! Конечно, это было не совсем так, но доля истины и немалая в этаком самобичевании содержалась. А ведь выходило все достаточно просто и понятно.

Была не просто разработана, но и активно и планомерно внедрялась в жизнь единая военно-политическая доктрина. Не было ненужных и весьма дорогостоящих метаний и экспериментов с закупкой запуском в производство импортной военной техники. На одном этом деньги были сэкономлены немалые. В партии и госаппарате шла усиленная чистка. Коминтерн, как сборище международных перманентных революционеров — приказал долго жить. Сколько так необходимой стране валюты уходило в эту пропасть, Новиков толком не знал. Но что суммы были сравнимы с годовым бюджетом СССР, слышал. Даже если это было преувеличением (а если преуменьшением?), то все равно получалось достаточно, чтобы вкладывать в создание и развитие передовой индустрии в разы больше. И не стоит сбрасывать со счетов, все более развивающееся сотрудничество с Германией. Порою просто не возникает необходимости изобретать свой доморощенный «велосипед на паровой тяге». Наглядный пример — прицелы и смотровые приборы на его новых машинах. Карл — Цейс. Это вам не плюшки лопать! И ведь читал в газете, что Цейс налаживает завод в Ленинграде. ЛОМО, да не тот.

Да и в самом Союзе уже до его «прибытия», все пошло по-другому. Служили ведь в Поволжье. Но о голоде — ни слова! Да, засуха была. Сложно было. Но никакого голода и тысяч умерших вдоль дорог. В первый месяц несколько расстрельных приговоров не в меру ретивым чиновникам, вплоть до областной администрации, преимущественно почему-то со странно нерусскими фамилиями. Особо громкое было дело первого секретаря Средне — Волжского крайкома партии Менделя Хатаевича и целой кучи его прихлебателей. И, всё. Как отрезало! И хлеб нашелся. И посевное зерно никто больше не выгребал. И даже стратегический запас вскрывать не пришлось. Вот только в Саратовской Консерватории и бывшем Николаевском университете очень много вакансий открылось. Да и студент пошел другой. Странный какой-то коммунизм стал строиться. С нееврейским лицом. И ведь никаких официальных компаний! Да и в предвзятости не обвинишь. Своих сволочей тоже хватает. Но соотношение! И почему так получается?! Как только начинают разгребать очередную кучу дерьма — так в ней обязательно окажутся евреи! Ведь есть же вполне нормальные — рабочие, служащие, крестьяне, военные! Или они уже не евреи? Или те — не евреи, а жиды? Черт его поймет этот богоизбранный народ! Никогда, ни в той, ни в этой жизни антисемитом не был. Но глядя на всё, что вокруг происходит — начинаешь их понимать. Или правильно говорят, что дьявол великий притворщик и путаник? И что он делает все, чтобы его не было видно?

Такие праздничные размышлизмы так его достали, что не выдержал. Ухватил за рукав спешащего куда-то по праздничным делам Ковалева и затащил его в свой кабинет.

— Комиссар, нужна помощь. Иначе сейчас сорвусь с катушек и устрою новогодний марш-бросок.

У Ковалева, даже его глазки-щелки стали круглыми как у совы. Пришлось объяснить, какие такие неразрешимые вопросы мучают командира. На удивление, Ковалев все понял сразу и правильно. Это было заметно. Точнее, слышно. Таких оборотов и пируэтов «великого и могучего» языка нашего, Новиков не слышал давно. И из чьих уст! Оказалось, что все это не просто так — эмоции, а вполне конкретное определение линии партии касательно этих…. Ух, язык не поворачивается! После короткой, но содержательной лекции Новиков понял, что в этих вопросах он сущий телок и младенец, несмотря на весь свой исторический опыт. Хотя, это не совсем верно. Многое он знал. Знал намного больше чем Ковалев. Но знание и понимание вещи сугубо разные. В чем ещё раз и пришлось убедиться. Вкратце, если переводить речь Ковалева на нормальный язык, это не народ, а дрожжевая культура в выгребной яме западной цивилизации. И как любая зараза норовит распространиться и всё вокруг сожрать. Ну что сказать? Коротко и доходчиво. А те, кто не эти, по жизни, то они уже русские. И для остальных паразитов объект ещё большеё ненависти, чем все остальные.

А в конце своей политпросвет работы, Ковалев честно и открыто, как и полагается истинному члену партии, заявил. Что если командир ему сейчас же не нальет стакан водки, в компенсацию за испорченное праздничное настроение, то он этому командиру даст в рыло. И это будет вполне соответствовать задачам партии в данный исторический момент. Пришлось наливать. И не стакан. И не два. Наконец товарищ успокоился. Но напоследок пообещал всерьез заняться политическим воспитанием командира.

По уже устоявшейся традиции вместе с новой техникой с завода приехали представители, «инженерный десант». Среди прибывших Новиков с удовольствием увидел знакомое лицо. С Сергеем Михайловичем Ивановым он познакомился летом, во время войсковых испытаний Т-19. Немногословный, чрезвычайно работоспособный, влюбленный в свое дело, он сразу пришелся по душе Новикову. То что, не смотря на многочисленные поломки, все танки удавалось быстро вводить в строй, было, несомненно, заслугой Иванова. И вот снова вместе. Обнялись как старые друзья.

— Что, уже успели соскучиться по нашим степям?

— И по степям соскучился и по людям. Хорошие у вас подобрались сотрудники. Тьфу ты, черт! Извините привычка.

Новиков рассмеялся.

— Ничего. Нормально получилось. Сотрудники, соратники — слова похожие по смыслу и содержанию. А если серьезно? Вон, даже загар сойти не успел. Ведь все жаловались, что домой пора, жена заждалась.

— Не дождалась. Ушла с… А какая разница с кем! Так что теперь я вольный казак. И дома сидеть невмоготу. Все о ней напоминает.

— Вот оно как. Извините Сергей Михайлович, тут, наверное, и наша вина. Отпусти мы вас пораньше, и глядишь, все было бы в порядке.

— Да нет тут вашей вины. Не могу я все время дома сидеть, за юбку держаться. Натура не та. Так что может быть оно и к лучшему. Хорошо, что детей не успели народить. И хватит об этом. Лучше показывайте, что тут успели без меня наломать. Знаю я вас — вояк. Так и норовите технику угробить.

Новиков проводил инженера до общежития для командиров, расписывая по пути план предстоящих работ. «Никуда я тебя теперь не отпущу. До Фрунзе дойду — но будешь у меня зампотехом. Где мне другого такого найти? Завтра же напишу рапорт».

Служба, как принято говорить, ладилась. Полностью обновили танковый парк. Шло совершенствование структуры батальона. Теперь в его составе было три роты по девять танков, командный взвод из трех танков, разведвзвод — пять бронеавтомобилей, артдивизион из батареи 120-мм гаубиц и батареи 76-мм полевых орудий. Батарея самоходных орудий — семь самоходов с 76-мм орудиями, зенитная батарея — 37мм полуавтоматов, стрелковая рота усиленного четырех взводного состава, инженерно-саперный взвод. Конечно, это не соответствовало, ни каким нормативам. Но на то и «отдельный, особый». Стали массово получать средства полевой радиосвязи, правда, пока германского производства. Поставили приемо-передатчики на все машины, во все роты и батареи. Конечно, не забывали и проверенную проводную связь. Конечно, это было необычно. Новая аппаратура требовала времени на освоение. Часто ломалась. Да и привыкнуть к тому, что в любой момент тебя может одернуть строгий голос командира, это понимаете ли, тоже, проблема. Но, прошло немного времени, и командиры уже с трудом могли представить, как им удавалось управлять батальоном без радиосвязи. Насколько гибче, подвижнее стало управление! У комбата словно появились дополнительные глаза и руки. Дождь, туман, ночная темнота — теперь не были препятствием. То, что было необычно, стало необходимо. Необходимой стала и реформа батальона, в апреле на его основе был развернут 1-й отдельный танковый полк особого назначения.