Для любого чиновника кресло премьер-министра — безусловно, пик карьеры. Но в нашей стране — все же своя специфика. Сказывается все-таки, что Россия была царской, а стала президентской. Первый министр у нас почти всегда носит эпитет «технический», и термин «второе лицо в государстве» часто, скорее, приукрашивает действительность.

При самодержавии иначе не могло быть по определению. В царские времена пост председателя Комитета министров России вообще был местом почетной ссылки. Классический пример: именно на этот пост был в 1903 году назначен попавший в опалу и смещенный с ключевой должности министра финансов выдающийся реформатор Сергей Юльевич Витте — вроде как с повышением, а по сути дела — без всяких прав и полномочий. Он потерпел тогда поражение в политической схватке с другим влиятельнейшим государственным деятелем своего времени — министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве, реакционером и типичным «охранителем», убежденным противником реформ Витте, прежде всего аграрной. Плеве возглавлял близкий к царю и ко двору мощный бюрократический клан, который по духу удивительно напоминает наших нынешних силовиков (в широком смысле этого термина) с их непоколебимой верой в тотальный государственный контроль, полицейские методы управления во всех сферах жизни страны и агрессивную внешнюю политику. Именно Плеве принадлежала знаменитая фраза: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война».

Идея «маленькой победоносной войны» как панацеи от любых внутриполитических проблем потом не раз «творчески» использовалась советскими и постсоветскими вождями. Самые яркие примеры — Афганистан, Чечня, Грузия. При этом все удивительным образом забывали и продолжают забывать, чем закончилась та самая «маленькая победоносная война» с Японией 1904–1905 годов, которая была затеяна при деятельнейшем участии Плеве.

Унизительное поражение привело страну к революции, сам Плеве был убит террористами, а царю пришлось пойти на гораздо большие уступки, нежели изначально предлагавшиеся правительственными либералами. Николай II вынужден был подписать Манифест 17 октября, даровавший гражданам основные свободы и первый парламент, а ненавистного Витте назначить председателем Совета министров — первым настоящим премьер-министром в истории России.

Кстати, судьба Витте — яркий пример того, что неблагодарность и забвение потомков, увы, становились уделом большинства премьеров в нашей истории. За разработанную Витте аграрную реформу все лавры достались его преемнику Петру Аркадьевичу Столыпину. Впрочем, Столыпин, настоящий культ которого до сих пор исповедуется и в либеральных, и в национал-пат- риотических кругах, безусловно, был одним из наиболее выдающихся политиков своего времени. А вот сменившая его не менее знаковая фигура — Владимир Николаевич Коковцов (как сказали бы в наше время, опытный аппаратчик и отличный менеджер, который умело продвигал реформы и вообще прекрасно проявил себя на посту премьера) известен, пожалуй, только тем, кто специально интересуется историей России того периода.

После 1917 года вожди Советского государства наращивали свою легитимность не столько должностями, сколько победами, одержанными в междоусобной борьбе за власть. Но идеология тоже значила немало: пост главы РСДРП(б) — РКП(б) — ВКП(б) — КПСС почти сразу стал гораздо важнее должности руководителя правительства.

Впрочем, было одно исключение — Ленин. На заре советской власти его лидерство было настолько неоспоримым, что Владимир Ильич мог позволить себе быть председателем Совнаркома, не занимая при этом должности главы ЦК ВКП(б). Сменивший же Ленина на посту главы правительства Алексей Иванович Рыков совершенно не воспринимался как политический лидер страны — да и как могло быть иначе, когда рядом во власти были Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Сталин?!

Сталин, победивший в жестокой борьбе всех перечисленных конкурентов, возглавил Совнарком только в мае 1941 года, в самый канун войны. До этого больше десяти лет — между Рыковым и Сталиным — председателем правительства был Вячеслав Михайлович Молотов, но никому и в голову не приходило считать его первым лицом. Хрущев тоже не сразу стал председателем Совета министров СССР — лишь в 1958 году, когда он уже был беспрекословным лидером, а все его тогдашние политические оппоненты были повержены.

Иными словами, давно сложилась традиция, в соответствии с которой пост премьера был лишь приложением к политической власти, дополнительным ее инструментом. Так что премьер Путин образца 2008–2009 годов следует в русле этой традиции, совмещая эту должность со статусом лидера правящей партии. Правда, уже не коммунистической, но все больше на нее похожей.

А кто сегодня с ходу назовет фамилию человека, который дольше всех (шестнадцать лет) занимал пост премьер-министра СССР? Между тем Алексей Николаевич Косыгин был одним из самых талантливых руководителей правительства в истории страны и, кстати, пытался проводить половинчатые, но все же рыночно ориентированные реформы. Более того, когда в 1964 году, после снятия Хрущева, посты председателя Совета министров и первого секретаря ЦК КПСС были разделены между Косыгиным и Брежневым, многие люди искренне считали поначалу, что всегда серьезный, насупленный, даже мрачный премьер Косыгин главнее, чем вечно широко улыбающийся генсек-сибарит Брежнев.

Кстати, недавно другой бывший председатель правительства — Черномырдин, — покидая должность посла России в Киеве, в интервью одному украинскому изданию посоветовал всякому премьеру брать пример с неулыбчивого Косыгина. Мол, вот с таким выражением лица, как когда-то у Алексея Николаевича, сурово нахмурив брови и напустив на чело выражение постоянной озабоченности за судьбу трудящихся, должен появляться на публике глава правительства. И тут ЧВС вспомнил про Касьянова: мол, как только Михаил Михайлович стал часто улыбаться, так сразу его премьерская судьба была решена.

Черномырдин знает, что говорит. Стоило российской экономике на пятом году премьерства ЧВС чуть-чуть пойти вверх, стоило ему самому начать широко улыбаться, как в Кремле занервничали: премьер-министр стал быстро превращаться в самостоятельную политическую фигуру, с этим надо что-то делать. Кончилось, естественно, отставкой.

После отставки Черномырдина в марте 1998 года в истории страны наступил период «премьерской чехарды», когда ни один председатель правительства не мог удержаться на посту дольше нескольких месяцев. «Временщиком» на посту премьера в итоге стал даже Путин, фактически руководивший кабинетом министров меньше пяти месяцев.

«Премьерская чехарда» — всегда верный признак затяжного политического кризиса. В 1998–1999 годах главной причиной этого кризиса стала проблема предстоявшей в 2000 году передачи власти.

Кто придет на смену Ельцину? Об этом мучительно думал он сам, еще мучительнее — его ближайшее окружение, так называемая Семья. Считалось, что ее членами являлись Валентин Юмашев, Татьяна Дьяченко, Александр Волошин, Роман Абрамович, Борис Березовский, неуемной активностью которого, впрочем, кремлевские обитатели стали вскоре тяготиться. А также… Анатолий Чубайс. Конечно, Анатолий Борисович непосредственно в «семейных» интригах участвовал не всегда, но о многом знал. Иногда он вмешивался в ход событий, поскольку, пользуясь статусом бывшего главы администрации и де-факто руководителя ельцинского предвыборного штаба в 1996 году, имел доступ к президенту и пользовался его доверием. Например, именно Чубайс весной 1999 года в последний момент убедил Ельцина выдвинуть в премьеры Степашина, хотя президент вроде бы уже остановил свой выбор на другой кандидатуре.

Главная идея «Семьи» состояла в том, чтобы найти преемника и назначить его премьер-министром, вооружив тем самым колоссальным стартовым преимуществом. Ведь премьеру не надо вести специальную предвыборную кампанию — достаточно активно работать: встречаться с людьми, выступать, ездить по стране, и внимание СМИ, в особенности государственных, уже гарантировано. А уж если пару-тройку популистских решений принять — вообще успех почти в кармане.

В принципе нет ничего плохого в том, что президент страны задумывается о преемственности. Это, в конце концов, его право как политика. Другое плохо — когда вся мощь государства, его информационно-пропагандистские и репрессивные возможности ставятся на службу кандидату в преемники, а против всех остальных начинается война на уничтожение.

Еще хуже, когда процесс принятия важнейших политических решений становится совершенно непрозрачным для общества, когда вместо государственных институтов решающую роль начинают играть неформальные связи.

Как это было в начале 90-х, когда едва ли не самым влиятельным человеком в окружении президента Ельцина стал начальник его личной охраны генерал Коржаков. Как это повторилось во время второго президентского срока Ельцина, когда огромную власть и влияние сосредоточила в своих руках та самая «семейная» группировка. Поговаривают, что некоторых кандидатов на посты в правительстве Степашина заводили в один из кремлевских кабинетов, где с ними «проводил собеседование» застенчивый молодой человек с модной двухдневной небритостью. Это был еще никому не известный Роман Абрамович.

При Путине — Медведеве система неформальных политических связей и теневых кланов сохранилась и даже усилилась. Кремль превратился в «черный ящик», политика перестала быть публичной, граждане страны практически ничего не знают о том, как принимаются решения, в том числе кадровые.

Но вернемся к событиям конца 1999 — начала 2000 года. Преемник полностью сосредоточился на делах политических — прежде всего войне в Чечне, сделавшей его столь популярным перед выборами (и эта «маленькая победоносная война» де-факто оказалась проигранной: сегодня Чечня превратилась в личную вотчину Рамзана Кадырова и живет по своим неписаным законам, Россия же исправно выплачивает ей контрибуцию в виде бесконечных бюджетных вливаний). Пока Путин воевал, боролся с олигархами и региональными баронами, рассаживал своих людей на ключевые должности, устанавливал контроль над крупнейшими СМИ, возникла ситуация, когда во главе правительства впервые за долгое время должен был встать полноценный топ-менеджер финансово-экономического профиля с большим опытом государственной службы и без политических амбиций. Выбор пал на Касьянова, идеально соответствовавшего этим критериям.

Однако скверная эта доля — должность главы российского правительства. Плохо работаешь — рискуешь, что тебя уволят. Хорошо работаешь — еще быстрее потеряешь премьерское кресло, скажут: «Президента подсиживаешь, метишь на его место! На выход!»

В соответствии с последним сценарием сложилась премьерская судьба Михаила Касьянова. Хотя, в отличие от некоторых своих предшественников, он пришел в Белый дом на Краснопресненской набережной работать, а не примериваться к президентскому креслу. Но как только он добился целого ряда заметных успехов и набрал серьезный политический и аппаратный вес, то стал сразу очень многим мешать. В рамках действовавшей в тот момент политической системы отставка Касьянова была предрешена. Отстоять премьера-реформатора было некому.

С тех пор роль председателя правительства России стала совершенно иной. Сначала эту должность занимали послушные местоблюстители, от которых сложно было ожидать какой-либо осмысленной активности. В конце концов в 2008 году премьерская позиция стала опорной для уникальной квазипрезидентской модели власти. Очевидно, что это также не могло не сказаться самым негативным образом на отправлении собственно премьерских обязанностей.

Так и живет Россия с 2004 года без полноценного главы правительства…

Когда вы впервые познакомились с Владимиром Владимировичем Путиным? Вы знали его до того, как он стал премьер-министром?

Конечно, знал, но поначалу пересекались очень редко. Первый раз я встретился с ним где-то в конце 1995 года, когда он еще был заместителем главы питерской администрации. Это было незадолго до того, как они с Собчаком проиграли выборы губернатора. Я был замминистра финансов, отвечал за внешние долги и займы, а он приехал в командировку в Москву: питерская администрация накануне выборов просила выделить кредитные средства для городских больниц. Мы сидели в моем кабинете в Минфине, обсуждали эту заявку. Это был обычный деловой разговор, мне тогда часто приходилось вести подобные переговоры с различными руководителями регионов. По таким же поводам мы встречались еще раза два.

Чаще общаться мы стали, когда президент Ельцин назначил меня министром финансов, а Путин уже к тому времени был директором ФСБ, фактически членом правительства. Тогда мы уже ощущали себя, как мне, во всяком случае, казалось, членами одной команды.

Когда вы получили от Путина предложение стать премьером?

В самом начале января 2000 года, сразу после того, как Владимир Путин стал исполняющим обязанности президента.

Кстати, а вы знали заранее, что 31 декабря 1999 года Ельцин преподнесет сенсацию: выступит по телевидению и объявит, что покидает пост президента досрочно?

Нет. В тот день я в Минфине вел заседание коллегии, но утром мне позвонил один знакомый, который знал гораздо больше меня, что происходит в ближайшем окружении Ельцина, и сказал только: смотри в полдень телевизор. Так что я догадывался, что произойдет нечто важное.

А потом, спустя несколько дней, вдруг звонит Путин, приглашает встретиться. Я приехал к нему, и он с ходу предложил работать в паре: он идет на президентские выборы, при этом оставаясь премьер-министром. Я становлюсь его первым заместителем, причем единственным, и руковожу работой правительства.

После избрания и вступления Путина в должность президента я назначаюсь премьер-министром. Так и договорились.

Первые четыре месяца 2000 года я фактически исполнял обязанности главы правительства. Путин же работал в Кремле, правда, ему приходилось каждый день подписывать целый ворох бумаг, которые должны выходить за подписью премьер-министра, ведь формально он им оставался.

Рассказывают, что ваша кандидатура была навязана Путину окружением Ельцина, что вы никогда не были членом его команды. Например, главный редактор «Независимой газеты» Константин Ремчуков, человек весьма осведомленный, полагает, что кандидатом «Семьи» на пост премьера на самом деле был Михаил Зурабов. Однако Путин выбрал Касьянова и отстоял свой выбор. Поэтому, кстати, считает Ремчуков, Путин потом не простил вам перехода в оппозицию: мол, я его сделал премьером, а он чем мне отплатил?! Как все было на самом деле?

Предложение было для меня неожиданностью. Путин подчеркнул, что оно исходит от него лично.

Ну, знаете ли, это слова. А на самом деле, как вы думаете, был ли Путин совершенно свободен в решении важнейших кадровых вопросов?

Ведь ясно, что у него были определенные обязательства перед Ельциным и его командой?

Мне об этом тогда ничего не было известно. В тот период времени я не был с Ельциным настолько близок, чтобы обсуждать такие вещи. У нас были чисто формальные отношения министра и президента, не более того.

Но позднее Борис Николаевич во время наших дружеских встреч рассказывал (и не раз), что с самого начала пообещал не вмешиваться в дела нового президента. Он уходит — и все. Никакой критики в адрес нового президента с его стороны не будет. Ельцин свое слово держал. Даже когда ему уже совсем не нравилось то, что делал Путин, он старался все равно ни во что не вмешиваться. И уж точно Ельцин — мне он сам об этом потом говорил — никогда не давал своему преемнику никаких рекомендаций, кого следовало бы назначить премьером.

И все-таки почему Путин выбрал именно вас? Других кандидатуру него не было?

Вариантов могло быть сколько угодно. У меня, как я думаю, было одно безусловное преимущество — я был далек от публичной политики. Сейчас ясно, что для Путина это было важным фактором при выборе. Плюс, конечно, то, что я был министром финансов. Самые острые проблемы, которые правительству нужно было решать в первую очередь, относились именно к этой сфере.

Еще один аргумент в пользу меня — как бывший директор ФСБ он знал, что я не связан ни с одним из так называемых олигархов материальными интересами.

Вы волновались, понимая, какая огромная ответственность на вас ложится?

И да и нет. Как ни парадоксально, гораздо тяжелее было, когда весной 1999 года я переходил из заместителей министра в министры. Тогда сразу резко изменился стиль жизни, стиль управления. Когда ты — замминистра, ты все равно сам контролируешь значительную часть работы. А у министра на это уже просто нет времени, поэтому необходимо научиться делегировать ответственность подчиненным, доверять им. Мне было мучительно трудно к этому привыкнуть. Но, научившись, было намного легче перейти потом с поста министра на пост первого вице-премьера, а де-факто — главы правительства.

К тому времени у меня было четкое понимание того, как работает огромная и неповоротливая государственная машина и как надо руководить большими коллективами. Ведь мало написать хорошую программу. Надо убедить всех в ее правильности, добиться воплощения в конкретные решения — законы и постановления правительства. А затем провести эти решения в жизнь. При этом все шаги, все действия должны быть подчинены единой логике, одной задаче — глубокой модернизации государственной системы и социально-экономического механизма страны.

И все же, неужели вас не пугала ответственность?! Ведь Путин предложил вам пост премьера, когда ситуация в экономике была очень сложной. Конечно, после тяжелейшей финансово-экономической катастрофы в августе 1998 года прошло уже почти полтора года. Экономика страны понемногу оживала, но многие серьезные проблемы сохранялись.

Да, все было очень непросто. Были большие проблемы с неплатежами, собираемостью налогов, значительная часть которых все еще поступала в неденежной форме, не исполнялись обязательства по государственному заказу. Была накоплена огромная задолженность перед гражданами по пенсиям, зарплатам, выплатам денежного содержания военнослужащих, которую никак не удавалось снизить. Инфляция в 1999 году достигла 36,5 процента (и даже это считалось большим успехом после кризисного 1998 года). Казна была пуста, цена на нефть едва достигла отметки двадцать долларов за баррель. Сохранялся высокий уровень оттока частного капитала. Многие эксперты считали, что в условиях отсутствия доступа к внешним источникам финансирования потребуется новая девальвация рубля. Все эти текущие проблемы необходимо было срочно решать.

Но самое главное — было очевидно, что социально-экономический механизм России безнадежно устарел и требует серьезнейшей модернизации. Требовались глубокие реформы практически во всех сферах жизни.

На той январской встрече с Путиным я изложил свое представление о том, что нужно делать, какие проводить преобразования. Я назвал некоторые основные реформы, которые отнес к приоритетам предстоящего четырехлетнего периода.

— Судебная реформа, которая превратила бы суд в общепризнанное место для справедливого разрешения споров.

— Кардинальное сокращение вмешательства государства в экономическую деятельность, принятие Гражданского кодекса, соответствующего реалиям рыночной экономики, и Земельного кодекса, предусматривающего свободную куплю-продажу земли.

— Фискальная реформа, включающая глубокую реформу налогового администрирования, а также реформу бюджета и бюджетной сферы.

— Пенсионная реформа, которая позволила бы гражданам самим участвовать в формировании своей будущей пенсии и тем самым меньше зависеть от государства.

— Таможенная реформа, либерализация внешнеэкономической деятельности, вступление страны в ВТО.

— Банковская реформа и формирование механизмов эффективного фондового рынка.

— Реструктуризация естественных монополий и реформа жилищно-коммунального сектора, стимулирование развития энергетики.

Михаил Михайлович, я насчитал семь направлений. Прямо-таки «семь касьяновских ударов» по экономической отсталости страны. И как отреагировал на ваши предложения Путин?

Его слова не оставили у меня никаких сомнений, что у нас в тот момент было абсолютно общее понимание, как выбираться из кризисной ситуации и куда двигаться дальше.

А какие условия изначально поставил вам Путин на той самой первой встрече?

С его стороны условие было только одно — не лезть на его «поляну». Президентская «поляна» — это силовые структуры и внутренняя политика. Внутренняя политика — это прежде всего взаимодействие с политическими партиями и работа с регионами.

Тогда, при первом нашем разговоре, Путин назвал все то, о чем мы договорились, «контрактом» Кстати, в день отставки я напомнил ему, что со своей стороны этот контракт выполнил полностью.

Контракт подразумевает принятие обязательств обеими сторонами. Вы в свою очередь какие-то условия Путину выдвигали?

Я поставил два условия: во-первых, что он будет поддерживать проведение тех реформ, которые я тогда обозначил. Во-вторых, что правительство не может быть отправлено в отставку без веских на то оснований, а главное — без внятного публичного объяснения ее причин.

Почему вы, еще не вступив в должность, первым делом заговорили о механизме отставки?

Вы помните, как часто менялись правительства под конец президентства Ельцина? Люди не понимали, почему одно правительство уходит, а другое приходит. Чтобы такого больше не было, чтобы не подрывался авторитет власти, чтобы министры работали спокойно, я и поставил такое условие. Для меня было важно, что президент не будет использовать свое право на отставку правительства, когда в этом нет острой необходимости.

Я прекрасно понимал, что в случае политического или экономического кризиса для президента это — главный политический ресурс: уволить премьера и весь его кабинет, чтобы нейтрализовать народное недовольство, поднять у населения уровень надежд на скорые перемены к лучшему. Поэтому для меня было принципиально договориться сразу, что необоснованной отставки не должно быть.

Значит, Путин не выполнил контракта, ведь президент отправил вас в отставку без видимых рациональных причин и не объяснил вразумительно гражданам, почему он вдруг это сделал. Но это так, в порядке ремарки.

А тогда в январе 2000 года вы во главе российской делегации поехали в Давос на Всемирный экономический форум. Там Труди Рубин, обозреватель газеты Philadelphia Inquirer, задала вам уже ставший историческим вопрос: «Who is Mr. Putin?» Что вы в тот момент почувствовали?

Да, была такая история. После моего доклада на пленарной сессии «Россия на распутье» я, Чубайс и кто-то из наших губернаторов со сцены отвечали на вопросы зала, в котором собрались около тысячи человек. И вдруг прозвучал этот каверзный вопрос. К тому времени у меня был опыт публичных выступлений, но он касался в основном финансово-экономической сферы. И такой простой политический вопрос, признаюсь, поставил меня в тупик. Я после недолгой заминки стал как-то не очень внятно объяснять, что Путин, мол, демократ, приверженец рыночной экономики и тому подобное. Меня поддержал Чубайс, но тоже неубедительно. Участников форума наши ответы явно не удовлетворили, в зале началась спонтанная дискуссия. В общем, не смогли мы с Чубайсом должным образом презентовать Путина мировой общественности.

Итак, начало 2000 года. Как начал исполняться ваш контракт?

Путин в основном занимался проблемами Северного Кавказа и выборами, а я — текущим управлением правительством и хозяйственной деятельностью в стране. Мы с Путиным договорились, что руководить подготовкой комплексной программы реформ будем мы с Волошиным. Путин попросил назначить менеджером, управляющим группой экспертов Германа Грефа. Он как раз ушел из Минимущества, где был заместителем министра, и хотел, по словам Путина, интересной, масштабной работы. Кандидатуру поддержал и Волошин. Я не возражал, хотя не был знаком с Грефом и не знал его профессиональных качеств.

Но ведь Греф по образованию юрист. Как он мог курировать экономические реформы?

Поначалу ему было очень нелегко, вопросы экономики и финансов были для него новыми. Я тогда прикомандировал к нему в помощники Аркадия Дворковича. Аркадий несколько лет проработал со мной в Минфине, его взгляды на развитие экономики во многом тогда совпадали с моими. Надо отдать должное Герману: он впитывал все как губка и через четыре месяца хорошо разбирался во многих экономических проблемах. Он уже был готов работать министром экономики. Его энергия и настойчивость в значительной степени обеспечили проведение многих реформ.

А кто входил в число ключевых членов правительства?

Ядро составляли: Алексей Кудрин, Герман Греф, Виктор Христенко, Константин Мерзликин, Валентина Матвиенко, Борис Алешин, Александр Починок. Вообще в правительстве было много профессиональных и энергичных людей.

Был ли у вас как у второго человека в государстве постоянный доступ к президенту?

Нужно отдать должное Путину: я мог связаться с ним в любой момент. Если мне надо было что-то уточнить или проинформировать президента о чем-либо, у меня никогда не было проблем, мы могли все обсудить при личной встрече или по телефону. К тому же у меня тогда сложились очень хорошие дружеские отношения с руководителем администрации президента Александром Волошиным. И не только по работе, мы нередко встречались в неформальной, семейной обстановке. Поэтому при взаимодействии между мной и президентом или руководителями двух аппаратов никаких препятствий не возникало.

Пытались ли на вас оказывать давление люди, находящиеся, скажем так, в особых отношениях с президентом?

Давление — нет. Было несколько случаев, когда ко мне приходили разные «деловые люди» и пытались интриговать, пользуясь именем президента: мол, есть вот такая проблема, надо ее решить, Владимир Владимирович в курсе, поддерживает. Я очень быстро научился с такими просителями разбираться. Прямо в их присутствии звонил президенту: «Владимир Владимирович, вот такой-то человек пришел, просит о том-то, говорит, что с вами согласовано». И президент всякий раз отвечал: «Тоните, не слушайте. Делайте, как вы считаете нужным». Раза три такое было в самом начале, в 2000 году, и после этого все поняли, что со мной такие разводки не проходят…

Самые деликатные, самые болезненные вопросы в отношениях между руководителями такого ранга, как президент и премьер-министр, наверное, кадровые?

Безусловно.

Когда формировалось ваше правительство, у вас была свобода в выборе кандидатов?

Не сказать, что на все 100 процентов, но в значительной мере. Конечно, мы обсуждали с президентом кандидатуры, предложенные мной, почему этот человек больше всего подходит на ту или иную должность. Но чтобы я кого-то категорически не хотел, а президент настаивал — поначалу такого не было.

Были ли вообще случаи, когда вы с президентом расходились во мнениях по каким-то принципиальным кадровым вопросам?

Путин принял решение назначить своего знакомого по питерским временам Миллера, которому лично доверял, главой правления «Газпрома». Поскольку формально это назначение правительственное, я сказал, что подпишу необходимые документы, в том числе директивы нашим представителям в «Газпроме» Но при этом попросил президента зафиксировать мое особое мнение, что я — против.

Чем вас не устраивал Миллер?

Он был не готов к управлению такой огромной и серьезной компанией, как «Газпром» Первый год работы в «Газпроме» Миллер практически ничего не делал, только учился. Как руководитель ничем себя не проявил. И все это знали. Хорошо, что у государства в «Газпроме» были сильные представители, например, Виктор Христенко, который стратегически руководил «Газпромом», подсказывая Миллеру, что надо делать.

Какая кадровая история запомнилась вам больше всего?

К началу 2001 года стало ясно, что финансовая деятельность Министерства обороны до предела запутанна и непрозрачна. Дальше так не могло продолжаться. Особенность ситуации заключалась в том, что все военные связаны своеобразной круговой порукой, которую очень трудно разорвать.

Тогда я предложил Путину: давайте назначим заместителем министра обороны по всем финансовым вопросам штатского человека. Причем женщину, из наиболее опытных сотрудников Минфина. Женщины-финансисты обычно славятся своей дотошностью и работоспособностью. Кроме того, генералам из Минобороны трудно установить с ней неформальные отношения с помощью обычного арсенала приемов: охота, рыбалка, баня, водка и т. д. Моей кандидатурой на этот пост была Любовь Куделина, работавшая в Минфине одним из моих заместителей и как раз курировавшая финансы оборонного комплекса.

Путину эта идея очень понравилась. Но дальше произошло удивительное. Президент вечером того же дня приехал к Куделиной домой. Она, почти потеряв от неожиданности дар речи, кормила президента на кухне котлетами. Он просидел у нее там до ночи, стараясь очаровать, максимально к себе расположить.

Блистательный ход! И как он характеризует фирменный стиль президента — перевербовать человека! Чтобы Любовь Кондратьевна чувствовала себя уже не протеже Касьянова, а человеком Путина.

Был еще случай в 2003 году, когда я, чувствуя что-то неладное, несколько месяцев тянул с назначением одного чиновника на пост заместителя министра по налогам и сборам. Президент ведь только министров назначает, а заместители — номенклатура премьера.

Мне несколько раз звонил по этому поводу генерал ФСБ Виктор Иванов, который ведал в администрации президента всеми кадровыми вопросами. Напоминал, что, мол, надо бы молодого человека наконец назначить. А я внутренне сопротивлялся. Наверное, меня смущала эта настойчивость, а также странное обстоятельство, что тогдашний глава министерства Геннадий Букаев меня по этому поводу вовсе не тревожил. Бумагу подписал, и все. Если бы, как это обычно было, пришел на доклад и сказал: задыхаюсь без еще одного зама — тогда, наверное, у меня не возникало бы сомнений. А тут было не ясно, кому и зачем это назначение необходимо, и полгода я все откладывал решение. Назначили этого замминистра сразу после моей отставки.

Звали его Анатолий Сердюков.

Когда он пришел наконец в Министерство по налогам и сборам, то все сразу прояснилось: он стал курировать всю титаническую работу по ЮКОСу. Через две недели Сердюков уже был назначен главой Федеральной налоговой службы, а затем стал министром обороны. Вот такая карьера.

Вмешивался ли Путин в текущую деятельность правительства?

В 90 процентах случаев не вмешивался.

А на что приходились 10 процентов?

На «Газпром» и практически все, что с ним связано.

Ну, еще на «Рособоронэкспорт» Я настаивал, что в области вооружений должна быть нормальная конкуренция, предприятия должны иметь право выходить на внешние рынки, не должно быть экспортера-монополиста. Но победила другая точка зрения. Хуже того, сегодня этот посредник-монополист стал еще и собственником предприятий ВПК. Это абсолютно противоречит здравой экономической логике. Я такого никогда не допустил бы.

Но все-таки самое жесткое противодействие вызвали мои попытки приступить к реформе газовой отрасли. Я трижды пытался вынести ее на обсуждение правительства. Но президент сначала попросил меня отложить обсуждение, сославшись на то, что вопрос якобы не проработан до конца. Потом настаивал, что все еще раз необходимо обсудить с Миллером: «Послушайте Миллера, лично послушайте. Не слушайте никого, кто вас науськивает» Он, видимо, считал, что мною манипулируют какие-то закулисные силы. В конце концов, когда я предпринял третью попытку в 2003 году, Путин просто запретил мне в ультимативной форме что-либо делать — без объяснения причин. Буквально за пять минут до начала заседания правительства позвонил и сказал, что нужно снять этот вопрос с рассмотрения.

Попытки реформы газового сектора предпринимались и при других правительствах, еще в ельцинское время, и всякий раз наталкивались на ожесточенное сопротивление на самом верху.

Раньше многим казалось, что разделение добычи и транспортировки газа может привести к разрушению всей отрасли — важной составляющей жизнеобеспечения страны. Этим пугают до сих пор — не надо трогать главного «кормильца» всей страны. Мол, не будет «Газпрома» в его нынешней форме — рухнет вся Россия.

На самом деле это — страшилки для обывателей.

Все грамотные экономисты и производственники знают, что газовую реформу можно было осуществить спокойно и безболезненно. К ней все было готово.

Под газовой реформой имеется в виду разделение добычи и транспортировки?

Да. Это фундаментальный принцип. Чрезвычайно важно также создание равных условий доступа к трубе для всех добывающих компаний, а не только «Газпрома», а также для всех потенциальных потребителей газа. Проще говоря: полная конкуренция в добыче и потреблении, госрегулирование и контроль равенства условий в транспортировке. То, что сейчас, кстати, делают во многих других странах. Либеральная, правильная идея, но даже в Европе лишь недавно поняли, как это важно.

Это точно: очередная «газовая война» между Россией и Украиной в январе 2009 года подтолкнула европейцев к реформам газового сектора. Спустя несколько месяцев Европарламент одобрил так называемый Третий энергетический пакет, суть которого как раз и состоит в том, что во избежание искусственного взвинчивания цен транспортировка должна быть отделена от добычи. Причем власти любой европейской страны имеют право отказать во входе на свой внутренний рынок газовой компании, не отвечающей этому требованию. По новым правилам потребители смогут сравнивать цены и менять поставщика, если можно получить газ у другого на более выгодных условиях. В результате неизбежно сократится доля долгосрочных соглашений, все чаще газ будет закупаться на основе так называемых спотовых контрактов, на основе биржевых сделок, появится множество мелких и средних игроков, возрастет конкуренция.

Все это — плохие новости для «Газпрома» Во всяком случае, на его планах напрямую выйти на европейские рынки сбыта и получить доступ к конечным потребителям, скорее всего, можно поставить крест.

Да, это так. К сожалению, газовую отрасль нам в свое время реформировать не дали, и последствия сегодня — самые негативные. Если бы эту реформу удалось провести, не было бы нынешней ситуации, когда газовые тарифы поднимаются совершенно необоснованно, быстрее всех других тарифов. Вслед за этим автоматически повышаются цены на электроэнергию, а затем — на жилищно-коммунальные услуги, на другие услуги и товары. В результате растет стоимость жизни.

Еще в 2001 году я настоял, что все инвестиционные программы естественных монополий будут утверждаться на заседаниях правительства. Только после этого должно было приниматься решение, нужно ли вообще повышать тарифы. Это вызвало большое напряжение, если не сказать истерику, со стороны монополий, но мы с Германом Грефом не отступили. С 2001 года и до моего ухода мы ежегодно рассматривали потребности естественных монополий в ресурсах и только на основании проведенного анализа принимали решение о тарифах.

А сегодня опять вольница: тарифы повышают по 30 процентов в год — и никто не знает, почему и на что эти деньги тратятся. Мы последовательно настаивали на том, что «Газпром» должен избавиться от непрофильных активов, в том числе продать телекомпанию НТВ, «Эхо Москвы», другие принадлежащие ему СМИ, а также все эти заводы, фермы, гостиницы, чего там только нет! Но отставка нашего правительства помешала реализации этого правильного принципа.

А что же с прямой специализацией концерна, добычей газа? Она падает, инвестиций в новые месторождения нет. В «Газпроме» даже оправдание себе такое придумали: зачем наращивать добычу, если газ и так дорожает?! Пусть дорожает еще больше! В результате «Газпром» чудовищно неэффективен, обременен колоссальными долгами и при этом продолжает с каждым годом терять свои позиции на внешних рынках.

Раз уж мы заговорили про газ, то уместно вспомнить и «газовую войну» между Москвой и Киевом. Как при вас решались вопросы поставок газа в Украину и газового транзита в Европу?

Виктор Ющенко стал премьер-министром практически одновременно со мной. Целый год мы вели переговоры о создании ясной и предсказуемой системы поставок газа на Украину и об урегулировании украинского газового долга перед Россией — а его накопилось почти на 2 миллиардов долларов. В итоге мы с Виктором Андреевичем достигли принципиального понимания, как две дружественные страны должны решать такие серьезные проблемы. На основе этого и были заключены важные соглашения, разрубившие узел накопившихся проблем. Первое — о признании газового долга в качестве государственного. Второе — о его реструктуризации на десятилетний период. И еще одно соглашение — о формировании цены и ее привязке к европейской цене с учетом транспортной составляющей. Договорились, что будем каждый год определять эту цену. Не на уровне «Газпрома» и «Нафтогаза» Украины, а под эгидой двух правительств. Чтобы фундаментальный вопрос, связанный с бесперебойным транзитом и с обеспечением украинской экономики газом, решался максимально прозрачным и понятным для правительств и общественности образом.

Так вот, проблема в том, что вопреки нашим договоренностям цена на газ после нашего ухода ни разу не корректировалась. Первый конфликт случился в январе 2006 года. Цена на 2005 год должна была повыситься с 80 долларов за тысячу кубометров в 2003 году до 150 долларов в конце 2004 года. Но Россия этого не сделала — из соображений сиюминутной политической конъюнктуры.

Приближались выборы президента Украины, кандидатом партии власти на них был новый премьер-министр Виктор Янукович, которого поддерживали в Кремле. И Москва приняла политическое решение создать правительству Януковича режим наибольшего благоприятствования и цену на газ не повышать?

Точно. Но в результате «оранжевой революции» президентом стал не Янукович, а Ющенко, — что было унизительным поражением лично для Путина. Все хорошо помнят, как он приезжал в Киев фактически агитировать за Януковича, дважды преждевременно поздравлял его с победой — и все впустую.

После этого в отношениях Москвы с Киевом наступил период озлобления. Было решено поднять цену разом. Причем сделано это было грубо, в ультимативной форме. Хотя российские руководители сами были виноваты, что держали искусственно заниженную цену и обязаны были согласиться на рассрочку повышения цены, скажем, на двухлетний период. Но этого сделано не было.

Получилось очень некрасиво: в январе 2006 года Россия впервые становится председателем в «Большой восьмерке» и делает первый знаковый шаг: отключает газ.

Если и были «несанкционированные отборы» газа в украинской газотранспортной системе, то их надо было фиксировать, а потом разбираться, подавать в суд, добиваться возмещения. В любом случае мы не должны прекращать поставки газа ни в чем не повинным потребителям. Европейцы же в ответ на хамство наших политических руководителей и газовых боссов пожали плечами и активно переключились на других поставщиков, которые, в отличие от «Газпрома», наращивают добычу.

В начале 2009 года не предусмотренный контрактом отбор был на сумму примерно 30 миллионов долларов, убытки же «Газпрома» от отключения газа составили несопоставимо большую сумму — порядка 2 миллиардов долларов плюс убытки в бюджете, недополучившем налоги, плюс огромный и невосполнимый репутационный ущерб. Это все крайне вредно для наших долгосрочных национальных интересов. В конечном итоге все потери и убытки покроем мы с вами как налогоплательщики.

Как, на ваш взгляд, надо строить газовые отношения с Украиной?

Во-первых, российским руководителям необходимо осознать, что Украина — это самостоятельное государство, обычная европейская страна. Поэтому и продавать ей газ мы должны по той же европейской формуле. Все должно быть предсказуемо, ясно.

Во-вторых, Украина нужна нам ничуть не меньше, чем мы ей. У нас нет тех огромных подземных хранилищ, в которые можно закачивать газ летом, чтобы поставлять его в Европу осенью и зимой на пике спроса. Такие хранилища есть только на территории Украины. Создать подобные объекты у нас — это большие деньги. Построить газотранспортную систему, сравнимую по масштабам, в обход Украины — это тоже огромные деньги. Экспорт газа в Европу через территорию Украины всегда будет для нас самым выгодным. Это наиболее правильный, прямой путь к другим нашим покупателям в Европе, наиболее рентабельный маршрут.

А как же «Норд-Стрим», «Северный поток» газопровод по дну Балтийского моря?

Что касается северного газопровода, его идея была одобрена еще нашим правительством. Но его запуск предусматривали под новые месторождения газа, а именно под Ямал и под Штокман…

Но ведь Штокман — это пока что из области научной фантастики! Глубоководное месторождение, далеко на шельфе, в бурных холодных водах Баренцева моря. Промышленная добыча газа в таких экстремальных условиях — дело будущего, причем неблизкого…

Поэтому я и говорю, что экономика проекта и его судьба теперь под большим вопросом. Пропускная способность «Северного потока» будет около 30 миллиардов кубометров в год, а газа для него нет — запуск в эксплуатацию новых месторождений год за годом откладывается. К тому же стоимость «Северного потока» в несколько раз больше, чем реконструкция газотранспортной системы Украины с увеличением объема прокачки на 6о миллиардов кубов. Поэтому очевидно, что северный газопровод станет рентабельным, только когда серьезно увеличатся объемы добычи газа в стране.

Вы собирались проводить административную реформу. Президент критиковал вас за медленную ее реализацию, а весной 2003 года указал на это даже в послании Федеральному собранию. При вас реформа действительно так и не началась, и это впоследствии неоднократно вменяли вам в вину. Насколько обоснованны эти претензии?

О… Это интересная и по-своему поучительная история. Для моей команды с самого начала работы в правительстве было очевидно, что одна из ключевых проблем, препятствующих нашему общественному и экономическому развитию, — чрезмерная до неадекватности роль государственных органов в каждой мало-мальски значимой деятельности в экономике или в общественной жизни. Новая рыночная экономика все труднее уживалась с совершенно советским по своему стилю и образу действий государством. Мы поставили перед собой задачу создать новую административную систему, где государство не конкурирует с частным бизнесом и не контролирует всё и вся, а исполняет только конкретные, четко прописанные функции — регулирования и арбитража. Для этого советская конструкция власти должна быть перевернута: чтобы не государство «пасло» граждан, а, наоборот, граждане и их объединения формировали госорганы и контролировали их деятельность. В этом и заключается, по моему глубокому убеждению, смысл и цель настоящей административной реформы.

Поэтому нужно ликвидировать многие сотни и тысячи лишних и ненужных функций и полномочий госорганов. Значит, должны быть сокращены тысячи и тысячи госчиновников. Такая реформа дала бы реальную свободу экономической и общественной жизни и тем самым придала бы мощный импульс развитию нашей страны. По нашему замыслу, административная реформа (наряду с коренными преобразованиями местного самоуправления, модернизацией здравоохранения и образования) должна была стать одной из ключевых реформ, стартующих в 2004 году.

Выходит все-таки, что вы с этой реформой не спешили?

Послушайте, это же не «тонкая настройка» правительства. Это же фундаментальная вещь — коренное изменение всей административной системы. Мы же хотели именно этого. И начинать это без должной подготовки — просто безответственно. Можно было столько дров наломать, что вся экономическая жизнь в стране была бы парализована.

Специально созданная комиссия кропотливо разбиралась с министерствами и ведомствами: чем они должны заниматься и чем реально занимались. МВД отчаянно цеплялось за техосмотр автотранспорта, хотя всем было очевидно, что частные компании справятся с этим намного лучше. Налоговики хотели проверять предприятия столь часто, сколь им заблагорассудится. Госстрой собирался во веки веков определять, кто может заниматься строительством, а кто нет, и т. д.

Была определена первая тысяча полномочий госорганов, подлежащих отмене, подготовлен проект соответствующего закона… Вот тут-то и пошли настоящие волнения в определенных кругах. Там смекнули, что держать предприятия и их владельцев, а также обычных граждан на крючке скоро будет сложно, у чиновников в госорганах просто не будет таких полномочий.

И… от правительства стали требовать ускорения в подготовке предложений по новой структуре органов власти. Телевизор начал настойчиво внушать: административная реформа — это новая конфигурация квадратиков с названиями министерств, комитетов, агентств и т. п. А правительство, мол, занимается не тем и затягивает исполнение поручения президента. При этом внимание отвлекалось от главного: ликвидации избыточных госфункций и соответствующих чиновничьих позиций.

В общем, нас пытались заставить заниматься «бантиками», а про реформу забыть. К сожалению, даже некоторые министры с либерального фланга вольно или невольно подыгрывали этому. Ну а потом мы все узнали, что за «административная реформа» была реализована после отставки нашего правительства: количество госорганов и госфункций увеличилось вдвое, количество госчиновников в России превзошло уровень всего СССР. Количество «крючков» и общее давление государственной власти на бизнес и граждан возросло многократно.

Давайте теперь о тех реформах, которые ваше правительство в начале десятилетия все же провело. В отличие от газовой отрасли, вам удалось направить реформу другой естественной монополии — РАО «ЕЭС России» по пути разделения производства электроэнергии и доставки ее потребителям.

В основу реформы электроэнергетики был заложен именно этот принцип. В решающий момент я лично пришел на заседание Госдумы, чтобы убедить депутатов принять пакет законов о реформе РАО «ЕЭС России»

Это было в феврале 2003 года, когда реформа забуксовала. Я выступил перед депутатами с нашими аргументами, и мы смогли набрать необходимое большинство.

Как вам это удалось, ведь в то время парламент еще был «местом для дискуссий» — там кипела бурная политическая жизнь, нужно было объяснять, доказывать, договариваться, искать компромиссы?

Это одна из важнейших структурных реформ, очень сложная, с большими рисками. Депутаты опасались, что ответственность за возможные негативные последствия реформы ляжет на них, а впереди выборы.

Я заявил, что правительство берет на себя ответственность за результаты и возможные негативные последствия, пусть у вас за это голова не болит. Я был уверен, что реформа абсолютно необходима, она правильная и сможет решить растущие проблемы дефицита электроэнергии. И на первом этапе мы, считаю, достаточно эффективно продвигались по намеченному плану реформы. Сегодня ее итоги, к сожалению, заметно отличаются от тех, которые мы изначально планировали.

Не вселяют особого оптимизма изменения структуры собственности на генерирующие активы. Есть все основания ожидать, что вместо одной всероссийской госмонополии мы в итоге получим несколько локальных на базе госкомпаний («Газпром», «Интер РАО ЕЭС») и крупнейших потребителей энергии. «Газпрому», например, принадлежит контрольный пакет одной из крупнейших компаний отрасли — «Мосэнерго».

Получается, раньше государство контролировало электроэнергетику напрямую, а теперь собственниками региональных генерирующих компаний стали непрозрачные госкорпорации, которые по-настоящему не заинтересованы в создании конкурентной рыночной среды. Недавно в русском издании Newsweek я столкнулся с такой парадоксальной оценкой: если Анатолий Чубайс разделил РАО «ЕЭС России» на части, то вице-премьер Игорь Сечин, отвечающий в правительстве Путина за энергетику, собирает РАО «ЕЭС России» обратно.

Согласен. Но, как ни парадоксально, проблема нехватки электроэнергии, которая обусловила начало реформы, с началом кризиса отошла на второй план — в результате огромного спада в промышленности дефицита теперь нет. Однако в правительстве не понимают или не хотят понимать, что через некоторое время те же самые проблемы неизбежно вновь встанут в полный рост.

Другая масштабная реформа государственных монополий, которой пришлось заниматься вам, — это реформа железнодорожного трак- спорта. Правду ли говорят, что она была сложнее, чем реформа электроэнергетики?

В некотором смысле да. Хотя бы потому, что глава РАО «ЕЭС России» Анатолий Чубайс был убежденным сторонником реформы вверенной ему отрасли, а министр путей сообщения Николай Аксененко поначалу был столь же убежденным противником реформы железнодорожного транспорта. Он был популярным среди работников отрасли руководителем и при этом очень властным человеком, этаким «царем», сочетавшим в себе, как это часто бывает с людьми такого склада, «крепкими хозяйственниками», глубокое знание отраслевой специфики с крайней консервативностью. Николай Емельянович всячески отказывался от реформирования, но в течение 2001 года мне удалось его убедить, что реформа необходима.

И как же вам удалось сломить сопротивление руководителя самого большого в России министерства, у которого под началом работали едва ли не два миллиона человек?

Просто я сумел доказать ему, что реформа не будет разрушением отрасли, наоборот, она заработает гораздо эффективнее. Главное, я убедил Аксененко в плюсах модернизации и в том, что он может и должен эту реформу возглавить.

Реформа железных дорог действительно была масштабной. Само Министерство путей сообщения предстояло разделить на хозяйствующий субъект — РАО «РЖД» и регулирующий орган — Министерство транспорта. Нужно было создать конкурентную среду во всех сферах: в перевозке грузов, в обслуживании пассажиров, в вагонном хозяйстве, в области ремонта подвижного состава — короче, везде, кроме рельсов. Кроме того, надо было снять с железных дорог колоссальную социальную нагрузку. Ведь по многолетней советской традиции Министерство путей сообщения было государством в государстве — ему принадлежала разветвленная сеть школ, больниц, детских садов и т. п. В ходе реформы все это хозяйство должно было быть отдано местным властям. Для этого требовалось финансирование. Условно говоря, если где-нибудь в Амурской области есть железнодорожная больница, которая переходит в ведение областного управления здравоохранения, требуется серьезный пересчет бюджетных расходов и, соответственно, доходов. В общем, пришлось все это решать.

Но осенью того же 2001 года у Аксененко начались проблемы с правоохранительными органами…

Я как раз хотел вас спросить о судьбе Аксененко. Против него тогда было возбуждено уголовное дело, он вынужден был уйти в отставку, очень глубоко переживал случившееся, тяжело заболел и вскоре умер. В политических кругах мало кто сомневался, что ее истинная причина опалы Аксененко в том, что он был одним из главных альтернативных кандидатов в преемники Ельцина. Ведь в день, когда было объявлено, что Примаков отправлен в отставку с поста премьер-министра и на его место Ельцин предлагает назначить Степашина, тогдашний спикер Госдумы Геннадий Селезнев очень удивился и заявил во всеуслышание — все каналы это показали: «Послушайте, у меня еще нет слуховых галлюцинаций. Мне утром позвонил президент и сказал, что сегодня внесет кандидатуру Николая Аксененко на пост премьер-министра» Потом мы узнали, что между телефонным разговором и внесением кандидатуры нового премьера к Ельцину на прием прорвался Чубайс и убедил президента изменить первоначальное решение. Аксененко был назначен первым вице- премьером, но политически оказался едва ли не более влиятельной фигурой, нежели Степашин. Путин не забыл, что в августе 1999 года Аксененко наряду с ним был также кандидатом в преемники, то есть его конкурентом. Вы согласны, что он пострадал из-за этого?

Пожалуй, да. Почему против него было возбуждено уголовное дело — тут есть много вопросов. Когда стало известно, что ему предъявлены обвинения, я публично выступил в защиту Аксененко.

Вы тогда еще заявили, что он хороший министр и что такие претензии не могут предъявляться бездоказательно.

Я попросил Генпрокуратуру представить мне пояснения. В тот момент Устинова не было в Москве, и ко мне пришел его первый зам Бирюков со справкой по делу. Я ее прочитал и выяснил, что Аксененко инкриминируется всякий вздор: превышение нормативов бюджетных средств на командировки сотрудников министерства, приобретение для них квартир за счет прибыли от хозяйственной деятельности и какие-то такие другие вещи. В этом в принципе не могло быть криминала, потому что МПС в то время было не только бюджетной организацией, но имело право одновременно заниматься хозяйственной деятельностью, как сегодня РАО «РЖД» В любом случае — даже если нарушения имели место, они никак не относились к категории уголовных преступлений. Я сказал Бирюкову, прочитав справку, что все это ерунда, что я буду разговаривать с президентом, чтобы дело прекратить. Бирюкову нечего было ответить.

Путин же заявил мне, что он хочет, чтобы Аксененко ушел. И тут президент фактически впервые меня обманул. Он попросил меня уговорить Аксененко написать заявление об уходе по собственному желанию, пообещав, что в этом случае уголовное дело против него будет закрыто. Путин сказал, что Аксененко меня послушает, как и тогда, когда я убедил его на проведение реформы. И я это сделал. Аксененко подал в отставку, но уголовное дело не было закрыто. Более того, оно стало набирать обороты.

Аксененко был в шоке. Я тоже. Думаю, что именно из-за этого он заболел и умер. На мне с тех пор лежит груз ответственности за то, что допустил такую несправедливость, пошел на эту сделку. Я хотел, чтобы с человека было снято незаслуженное обвинение, чтобы его оставили в покое, а меня цинично обманули.

Но все-таки ему дали уехать лечиться, хотя это уже не помогло…

За него заступились Татьяна Дьяченко, дочь Бориса Николаевича Ельцина, и ее муж Валентин Юмашев, бывший глава администрации, многолетний советник первого президента России. С Аксененко сняли подписку о невыезде, он уехал лечиться за границу и через некоторое время умер.

Тот обман 2002 года должен был стать для меня сигналом тревоги, но я, увы, тогда не воспринял это должным образом. Все мы, как говорится, задним умом крепки. К сожалению, значение очень многих событий, которые с тобой происходят, ты понимаешь через год, два, пять…

Смотрите, Михаил Михайлович. Два человека — Аксененко и Чубайс. Оба проводили реформы в госмонополиях. Один на каком-то этапе рассматривался на роль преемника Ельцина. В итоге, похоже, именно за это очень дорого заплатил — дороже не бывает. Хотя вроде бы вел себя очень тихо, никогда ни с какими громкими политическими заявлениями не выступал. Чубайс тоже, как утверждают, был против кандидатуры Путина на роль преемника. А в дальнейшем был одним из немногих высокопоставленных чиновников, которые осмеливались выступать с какими-то критическими замечаниями в адрес силовиков. Он протестовал против ареста Ходорковского и потом много раз говорил, что это дело политическое. Почему ему все сходило и сходит с рук?

Анатолий Чубайс, безусловно, заметная фигура на российском политическом поле. Но на самом деле он очень лоялен. Он никогда не являлся и не является оппозиционером. Он всегда при государстве: занимался электроэнергетикой, а сейчас — нанотехнологиями. По отдельным вопросам, которые вызывают у него негодование, он высказывается, но как гражданин. Надо отдать ему должное, он, например, мужественно выступает в защиту Ходорковского. Но при этом публично не делает напрашивающихся выводов о том, что этот и подобные ему эпизоды в жизни страны не случайны, а имеют системную природу.

Более того, все мы знаем, что «Правое дело», эта имитационная партия, кремлевский гомункулус, создана при его непосредственном участии. Это значит, что он поддерживает нынешнюю власть и ее курс на управляемую демократию, рассчитывая лишь его слегка подправить, гуманизировать. Поэтому он вполне терпим и приемлем для нынешнего руководства страны. Ну и потом, он очень много сделал для победы Путина на первых выборах, и это Анатолию Борисовичу всегда зачтется.

Что вы сегодня, оборачиваясь назад, считаете главными вашими достижениями?

Без стеснения скажу, если перечислить все, то наберется весьма длинный список.

Прежде всего, конечно, налоговая реформа. Мы с нее начали. Уже в самом начале, в 2000–2001 годах, мы ввели плоскую шкалу налога на доходы физических лиц — 13 процентов, снизили налог на прибыль предприятий — с 35 процентов до 24, снизили так называемые социальные налоги — раньше они в совокупности составляли 36 процентов, а мы сократили до 26. Ввели упрощенную систему налогообложения для малого бизнеса, что тоже работает до сих пор. Потом, в 2003 году, мы снизили НДС еще на 2 процента.

Уже за первый год мы расшили гигантский клубок неплатежей в экономике, который копился предыдущие годы, когда и средства вроде выделялись, заказы делались, договоры подписывались и продукция производилась, но полностью государство ничего не оплачивало. И, соответственно, у предприятий накапливались долги по налогам.

Отдельная тема — многомиллиардный гособоронзаказ. Все предприятия ВПК были в долгах как в шелках, им ничего не выплачивалось, и они ничего не платили государству тоже. Эту проблему мы также решили. Это было чуть сложнее, не за один год, а за два, но все заработало.

Далее. Мало кто запомнил, что при нашем правительстве Россия из импортера вновь превратилась в экспортера зерна.

Я вот, к стыду своему, впервые об этом слышу от вас. Мне всегда казалось, что это только при царе-батюшке было, когда Россия кормила зерном всю Европу.

Для меня это была больная тема еще с советских времен, когда, работая в Госплане, я видел, как на протяжении десятилетий мы ежегодно закупали по 15 миллионов тонн зерна, в основном в США и Канаде, и на это каждый год выделялись огромные валютные средства.

Когда я стал премьером, то просто запретил обсуждать тему выделения денег на импорт зерна. Сказал: создавайте механизмы кредитования отечественных сельхозпроизводителей. Многие мои коллеги по правительству были против, считая, что сельское хозяйство — это такая черная дыра, в которую сколько ни вливай средств, все пропадает зря. Но я настоял на своем: крестьяне должны четко понимать, как и где взять кредит весной, чтобы обязательно вернуть его осенью. Я был уверен, что если государство технологически правильно организует систему кредитования, то все заработает. И в 2001 году (всего за один год!) Россия стала экспортером зерна. У нас возникла другая проблема — нехватка экспортных терминалов, предназначенных для отгрузки зерновых. Это реальный результат работы предпринимателей, когда государство не мешает, а благоприятствует ведению бизнеса.

В итоге валовой внутренний продукт России за четыре года работы нашего правительства вырос на 35 процентов. Зарплата реальная выросла на 50 процентов, а инфляция снизилась с 36 до 12 процентов.

Напомните, пожалуйста, а сколько нефть тогда стоила?

Когда мы пришли -15 долларов за баррель, потом 20. Когда мы уходили, она стоила уже 25. Последний месяц, по-моему, 27. А что?

Просто констатирую, что при цене на нефть, никогда не поднимавшейся даже до 30 долларов за баррель, шел стабильный экономический рост. А сейчас, когда она стоит 70 долларов за баррель, — столь же уверенный спад. Вы ничего не сказали про урегулирование внешнего долга, хотя с гордостью рассказывали про свои достижения на этом поприще, относящиеся к 90-м годам.

Вокруг вопросов госдолга всегда напускалось немало тумана, непонятного непосвященным. Не так давно в эфире «Эха Москвы» я услышал любопытную историю. Бывший советник президента Путина по экономическим вопросам

Андрей Илларионов, отвечая на вопрос о ситуациях, когда глава государства принимал решения в экономике наперекор мнению правительства и своих сотрудников, рассказал следующее. В конце 2000 года правительство Касьянова приняло решение с 1 января 2001 года в одностороннем порядке отказаться от всех платежей по внешнему долгу — не только по возврату основной суммы долга, но и по выплате процентов. Илларионов утверждает, что это решение было попыткой «некоего шантажа наших зарубежных партнеров» что оно «поставило страну на грань внешнеполитической изоляции, создало исключительно скандальную ситуацию с очень тяжелыми последствиями, в том числе с возможными санкциями по исключению страны из ряда международных организаций и другими методами» Однако Путин, прислушавшись к Илларионову, принял решение платить — вопреки мнению практически всех членов правительства и руководства своей администрации. При этом, в отличие от всех вас, Путин руководствовался тем, что международное позиционирование России, ее участие в международных организациях и вообще в международном сообществе, является критически важным для нашей страны и нашего народа.

Неужели вы и впрямь утратили ориентацию в пространстве и собирались напрочь отказаться от всех долговых платежей? Если да, то зачем, с какой целью?

Вообще-то, Илларионов привел весьма яркий пример того, как президент Путин принимал некоторые важные государственные решения. Но уместно отметить, что в данном конкретном вопросе его действительно поддерживал, вольно или невольно, только один человек — советник Илларионов. Я хочу верить в то, что Андрей Николаевич уже многое переосмыслил, включая и этот эпизод. За последние 2–3 года он очень изменился, по существу, без боязни вскрывает многие негативные стороны режима Путина — Медведева. Илларионов профессионально аргументирует и доказывает, почему этот режим неприемлем для России. А тогда…

А что тогда? Договаривайте.

Путин использовал Илларионова в качестве вспомогательного инструмента в одном из самых первых моих с ним политических споров. Причем цена этого спора для страны была ни много ни мало около 5 миллиардов долларов.

Заинтриговали. Раскройте, пожалуйста, поподробнее, о чем идет речь.

Вернемся к первому после дефолта 1998 года саммиту «Восьмерки» в Кельне в июле 1999 года. Тогда по просьбе президента Ельцина канцлер Герхард Шредер, только вступивший в должность, в числе других лидеров G-7 поддержал политическое решение о глубокой реструктуризации советских долгов, лежавших тяжелым бременем на молодом Российском государстве. В течение года это решение было практически трансформировано в следующие условия: списание трети долга и рассрочку оставшейся его части на 30-летний период. Это фактически означало, что каждый доллар долга бывшего СССР уменьшался до 20 центов.

Основываясь на решениях «Восьмерки», Лондонский клуб кредиторов, объединяющий крупнейшие международные банки и финансовые компании, в марте 2000 года подписал необходимые юридически обязывающие соглашения, которые освободили нашу страну от значительной части бремени финансового долга бывшего СССР. Частный сектор прислушался к решению клуба ведущих держав мира. Дело было за государствами. Но Парижский клуб государств-кредиторов, где ведущую скрипку играла Германия — главный заимодавец бывшего СССР, под разными предлогами затягивал принятие на себя соответствующих обязательств. И вот где-то в середине осени 2000 года мы все же выжали из Парижского клуба окончательное согласие подписать аналогичные по условиям соглашения. Это было намечено на январь 2001 года.

Разумеется, Правительство Российской Федерации под моим руководством в принципе не могло принять другого решения, кроме как о безусловном исполнении своих международных финансовых обязательств, включая условие о равном отношении ко всем своим кредиторам. Другими словами, Россия обязуется платить всем кредиторам на одних и тех же условиях, не давая никому преимущества. Во- обще-то, это стандартная международная практика.

Правительство, как и положено по Конституции, информирует обо всех своих принципиальных решениях президента России. Теперь догадайтесь, что стало происходить.

Не хочу даже строить догадки. Помнится, в публичном пространстве все эти события преломлялись совершенно иначе. Расскажите, что же было на самом деле.

Сначала ни с того ни с сего советник президента Андрей Илларионов вдруг начинает публично в СМИ резко критиковать решения правительства по внешнему долгу, вынося секретные межгосударственные переговоры на публику. Как потом я узнал, Путин, уже став к тому времени личным другом Герхарда Шредера, за спиной Правительства РФ согласовал с ним вопрос о пересмотре условий возврата Россией советского долга в сторону их ужесточения.

Дело в том, что с июля 1999 года по декабрь 2000 года цены на нефть выросли с 15 до 20 долларов за баррель — по тем временам весьма значительно. И правительство Шредера решило отказаться от согласованной ранее на международном уровне реструктуризации долга, мол, Россия и так заплатит. Путин без протокола обсуждал это с канцлером, дважды тайно принимал в Москве его спецпредставителя и, видимо, что-то обещал немцам. Об этом прознали и другие наши кредиторы, которым, естественно, наша внутренняя российская несогласованность была только на руку. Но как девальвировать уже принятые решения, как размыть «железные» аргументы, поставить достигнутые договоренности под сомнение? Вот тут-то и был использован Андрей Илларионов.

Ссылаясь на критику Илларионова в СМИ, президент созвал совещание с участием ключевых членов правительства и своей администрации. Пригласили также и Илларионова. Мы выслушали этот бред про «шантаж наших зарубежных партнеров», и, естественно, никто (ни я, ни Кудрин, ни Греф, ни Волошин) всерьез это не восприняли. Я еще раз изложил президенту аргументы правительства, и на этом, как показалось, совещание закончилось.

Но тут под занавес на удивление всем Путин объявил свое решение: продолжать платить Парижскому клубу полностью, забыв о достигнутых договоренностях о глубокой реструктуризации и списании долга, как будто их и не было.

Пять миллиардов долларов по меркам 2000 года — огромные деньги. На них можно было целый год содержать всю социальную сферу страны.

Да, это так. Тогда весь федеральный бюджет был эквивалентен 20 миллиардам долларов. Но тогда я считал, что Владимир Путин, всенародно избранный президент, знает что делает, и берет на себя всю ответственность. Для себя же это решение главы государства я зафиксировал как второй негативный сигнал.

А когда и как прозвучал первый сигнал?

Неделей раньше — выступление Путина на банкете ФСБ по случаю так называемого Дня чекиста. Обращаясь к сотне генералов, Путин произнес тост, с большим подъемом торжественно заявив, что поставленное перед ним задание по завоеванию власти в стране полностью выполнено. Зал взорвался громкими «Ура!» Там, на банкете, я воспринял это как не слишком удачную шутку в традиционном для аудитории стиле. Но уже вечером того же дня промелькнула мысль: «А ведь в словах президента, пожалуй, заложен более глубокий смысл». Сейчас же очевидно, что в этой шутке вряд ли была даже малая доля шутки.

Между прочим, он аналогичным образом пошутил годом раньше по случаю того же события на торжественном собрании в клубе на Лубянке. Этот эпизод показали по всем телеканалам. Если человек повторяет одну и ту же шутку, видно, в ней скрыто что-то важное…

Вернемся к достижениям вашего правительства. Какие еще считаете значимыми?

Мы приняли Земельный кодекс. И то право частной собственности на землю, которое заложено в Конституции, было впервые подкреплено конкретным правовым механизмом. Земельный кодекс принимался мучительно, коммунисты, естественно, сопротивлялись. Теперь ведь кажется, что купля-продажа земли была всегда. Был принят также отдельный закон об обороте сельскохозяйственных земель, который регулирует в том числе их продажу в частные руки.

Мы приняли Трудовой кодекс, пусть не идеальный, но определяющий новые правила взаимоотношений работников и работодателей — не в прежней коммунистической стране, а в стране, где есть частная собственность и есть работодатели, которые не обязательно представляют государство и тоже имеют свои права.

Там есть над чем работать дальше, чтобы интересы трудящихся были лучше защищены (например, я не отношусь к непримиримым противникам введения обязательного минимального уровня заработной платы). Но основа трудовых прав нами была заложена.

Мы запустили пенсионную реформу. Был создан специальный Совет по пенсионной реформе. В него входили главы нижней и верхней палат парламента, лидеры фракций, губернаторы, представители политических партий, делегаты общественных организаций, авторитетные экономисты. В рамках совета мы целый год обсуждали, спорили, как должна проходить пенсионная реформа. Главная идея состояла в том, чтобы ввести накопительную составляющую пенсии, чтобы каждый из нас не зависел целиком и полностью от возможностей и благосклонности государственного собеса, а самостоятельно формировал свои сбережения.

Но ведь ничего из этого не вышло. Значительная часть граждан, в том числе люди нашего возраста, которым еще работать и работать, но которым уже под пятьдесят или чуть за пятьдесят, были исключены из накопительной пенсионной системы. Более того, сейчас хотят вообще закрыть эту «лавочку» и для всех остальных тоже.

К сожалению, это так. Пенсионная реформа в том виде, как она нами задумывалась, практически остановлена. Обоснование — дефицит Пенсионного фонда и нехватка средств у государства. Если это и есть истинная причина, то это просто ерунда, несерьезно. Ресурсов не хватает всегда. Но это проблема технико- финансовая. Для ее решения требуется политическая воля. Даже в условиях нарастания демографических проблем у государства было достаточно средств, чтобы провести пенсионную реформу, которая была выстрадана и целиком и полностью прошла через Думу.

А как вообще вам работалось с парламентом? Ведь, с одной стороны, та Государственная дума уже была не такой, как в 90-е годы при Ельцине, когда у КПРФ была самая большая фракция, а вместе с другими оппозиционными партиями и движениями коммунистам регулярно удавалось создавать большинство при голосовании по важнейшим вопросам. С другой стороны, оппозиционные настроения в этой Думе были порой весьма сильны. Вспомните вовсе не игрушечный вотум недоверия, который пытались вынести вашему правительству в июле 2003 года по инициативе коалиции коммунистов, аграриев и «Яблока» 172 депутата проголосовали за. В числе претензий к вашему правительству были — сейчас это, мягко говоря, вызывает улыбку — невысокие темпы развития экономики (если не ошибаюсь, как раз в 2003 году прирост ВВП превысил семь процентов), неспособность обеспечить безопасность граждан (что, вообще-то, относится к прерогативам президента). Традиционное обвинение в адрес любого правительства России после 1991 года — «антисоциальная политика». Наконец, даже такой упрек, как введение повременной оплаты за телефонные переговоры в интересах олигархических структур — что особенно удивительно было читать в документе, под которым стояли в том числе подписи экономистов-рыночников.

Впрочем, тот вотум недоверия — эпизод, скорее, нехарактерный для отношений между вашим правительством и парламентом. Да, тогда не было проправительственной фракции большинства, но та Дума все же регулярно оказывала вам поддержку.

Это правда, но парламентское большинство нам приходилось собирать заново всякий раз, когда требовалось принять какой-нибудь новый закон. В большой степени мы опирались на наших либеральных коллег, на «Союз правых сил», у них была небольшая, но влиятельная фракция. А ведь были еще «Единство», «Народный депутат», КПРФ, «Яблоко», ЛДПР. У Лужкова была своя очень сильная группа поддержки, которую возглавлял Георгий Боос. Была мощная депутатская группа «Регионы России» Ее лидер Олег Морозов, который потом стал одним из главных функционеров «Единой России», в то время не скрывал, что он человек президента Татарстана Минтимера Шаймиева.

Со всеми приходилось договариваться, согласовывать интересы разных политических сил, искать компромиссы. Законы тогда не разом в трех чтениях принимались, как это сегодня сплошь да рядом происходит, а по нескольку месяцев, в дискуссиях, в мучениях, в спорах. Но зато они были выстраданы уже всеми политическими фракциями и их профессиональными экспертами, и качество законов было соответствующее. Как это делать, мы впервые научились осенью 2000 года, когда проводили через Думу проект первого уже профицитного бюджета страны, бюджета-2001. Я встречался с лидерами фракций, министр финансов ходил в комитет по бюджету, влиятельные депутаты приезжали в правительство…

Интересно, по каким параметрам бюджета было труднее всего договариваться с депутатами? Какие конкретные предложения правительства вызывали наибольшее сопротивление?

Пожалуй, отмена так называемых оборотных налогов. К таким налогам были привязаны конкретные расходы. К этому все уже привыкли. Это было удобно и избавляло губернаторов от необходимости доказывать в своих региональных парламентах обоснованность этих расходов. Например, дорожный налог, поступления которого тратились исключительно на дорожные расходы. Их еще назвали «окрашенными деньгами» То есть объем средств на строительство и ремонт дорог определялся не политическим решением правительства и губернаторов, а был как бы заранее заложен в модель. И фактически никто не нес ответственность, сколько нужно за год потратить на эти цели.

Под эту модель во многих регионах были выстроены мощные непрозрачные механизмы «освоения» таких «окрашенных» дорожных средств. В результате дороги у нас получались самые дорогие в мире. А направить эти средства на другие (не менее важные) цели, такие как строительство и ремонт больниц и школ, было нельзя. Мы эту систему сломали специально. Хотя было очень большое сопротивление губернаторов и тех групп, которые представляли регионы, и торг был серьезный.

Или, например, изменение системы сбора акцизов на табак, водку, нефтепродукты. Тоже очень чувствительная тема.

С кем из губернаторов было сложнее всего договариваться?

С Минтимером Шаймиевым, с Муртазой Рахимовым из Башкортостана, с Юрием Лужковым. Конечно, и с другими «политическими тяжеловесами» — Росселем, Строевым, вообще с губернаторами ельцинского призыва, которые впервые избирались главами регионов еще в начале 90-х.

Однако у всех этих людей, несмотря на все различия наших взглядов на развитие экономики и страны, было одно общее качество: найти с ними общий язык было трудно, но если уж мы о чем-то договаривались, то слово они держали.

Надо, конечно, уточнить, что в 2000 году губернаторы еще заседали в Совете Федерации и лично участвовали в бюджетном и законотворческом процессе. В 2001 году, уже лишившись сенаторских позиций, они тем не менее сохраняли серьезное влияние на своих представителей в Совфеде и депутатов от своего региона в Думе. Конечно, сегодня ситуация совсем иная.

В 2000 году началась целенаправленная работа президентской власти по изменению конструкции Совета Федерации, по ослаблению влияния региональных лидеров, губернаторов и президентов национальных республик — иными словами, формировалась президентская вертикаль. Как вам кажется, это было правильное решение — усилить централизацию и ослабить федеративное начало?

В Конституции прописано, что Россия должна существовать и развиваться как демократическое федеративное государство. Не конфедерация, но теснейшее содружество регионов. Мое глубокое убеждение, что это правильно. Интересы различных категорий граждан в различных регионах страны должны доступным и понятным образом выражаться и учитываться при формировании политического курса России. У меня нет никаких сомнений в том, что для такой огромной страны, как Российская Федерация прямые выборы губернаторов — это жизненная необходимость. Для защиты своих региональных интересов граждане каждого региона должны иметь серьезное влияние на федеральном уровне. Поэтому члены Совета Федерации, а они сильно влияют на политику страны, должны также избираться прямым голосованием в своих регионах.

Указ о создании округов и полпредах президента был принят за три дня до моего назначения премьером, без моего участия и без консультаций со мной. Все готовилось в администрации президента. Когда я стал задавать вопросы, Путин мне объяснил, что это временная мера, связанная с необходимостью наведения порядка, «как мы с вами и договаривались». Он вообще любил эту формулировку использовать: «Как мы с вами и договаривались».

Блестящий способ «разводки»! Собеседнику посылается четкий сигнал: «Вы за это тоже несете ответственность, это я ради вас делаю».

Тогда все эти меры мне действительно казались необходимыми, поскольку после кризиса 1998 года были большие проблемы с губернаторами, которые «проглотили» столько суверенитета, что с трудом его могли переварить, и фактически разрушали единое экономическое и правовое пространство в России. Страна фактически была разделена на удельные княжества, в которых губернатор был царь и бог, далеко не всегда подчиняясь федеральным законам и предписаниям из центра. Губернаторы задерживали или не давали вывозить за пределы своей области те или иные виды продукции или, наоборот, запрещали ввоз к себе сельхозпродукции или алкоголя из других регионов. Таких примеров было много.

Задача отмены региональных антиконституционных законов и решений действительно была очень актуальной. Даже специальная комиссия была создана — по приведению региональных актов в соответствие с федеральным законодательством. Но, добившись этой цели, нужно было остановиться. Судя по последующим событиям, на самом деле ничего подобного и не планировалось.

Ну а потом, после Беслана, вы сами прекрасно знаете, что стало с этой вертикалью, как она совсем подменила собой конституционный строй. Вместо разделения властей и принципов федерализма, предусмотренных Конституцией, вертикаль стала единой ветвью унитарной власти.

Поэтому я и называю «постбесланский» пакет законов, принятый по инициативе Путина, антиконституционным переворотом.

Михаил Михайлович, чтобы наш диалог не грешил, как говорится, «нечеловеческой серьезностью» сделаем паузу и попробуем улыбнуться. Можете рассказать какой-нибудь курьезный случай из жизни правительства?

Например, была такая история с Бородиным. Хотя Пал Палычу было не до смеха, когда он сначала попал в американскую, а потом в швейцарскую тюрьму.

Было дело. Бывший кремлевский управделами, при Путине назначенный секретарем Союзного государства России и Белоруссии, в январе 2001 года полетел в Америку на церемонию инаугурации нового президента США-Джорджа Буша-младшего. Судя по всему, Бородин не задумывался о том, что прокуратура швейцарского кантона Женева добивается его экстрадиции по подозрению в финансовых махинациях. Оставляю за скобками вопрос о том, возвели ли швейцарцы на Бородина напраслину, или у Пал Палыча и впрямь были нелады со швейцарским банковским законодательством, но факт остается фактом: не успел он приземлиться в нью-йоркском аэропорту, как его задержали на паспортном контроле и препроводили в тюрьму, а потом выдали швейцарцам.

Так вот, швейцарский суд принял решение выпустить Пал Палыча под залог в 5 миллионов франков. Мы узнали об этом, когда шло совещание по банковской реформе. У меня в кабинете был тогдашний председатель ЦБ Виктор Геращенко и кто-то из министров. Мы тут же приняли решение, что надо вытащить Бородина из тюрьмы, чтобы он не сидел за решеткой, пока будут разбираться в его деле.

Я немедленно по телефону попросил генконсула России в Женеве выяснить, каким образом мы сможем внести залог. Генконсул говорит, мол, надо заплатить наличными. Я засомневался: когда требуют cash payment, это вовсе не значит, что нужно принести мешок с наличными деньгами. Вероятнее всего, надо перевести на счет живые деньги, а не произвести платеж чеками или векселями. Но генконсул настаивал, что нужны именно наличные, возможно, он недопонимал и хотел перестраховаться. Поскольку на месте виднее, мы решили сделать, как он настаивал.

Но где взять пять миллионов франков наличными в конце рабочей недели, в пятницу? Виктор Владимирович вспомнил, что в Цюрихе, в четырех часах езды от Женевы, есть швейцарский филиал ВТБ, там деньги должны быть. Директор этого банка говорит: по местным законам на обналичку такой большой суммы нужно специальное разрешение у Банка Швейцарии. Мы тут же с Геращенко принимаем решение перевести пять миллионов франков из средств, находящихся в расчетах между ЦБ и правительством.

В течение часа было получено разрешение Банка Швейцарии, и инкассаторский броневик повез пять миллионов франков в Женеву. Адвокаты торопят: пятница, если до вечера не заплатим, будет человек сидеть в тюрьме до понедельника. Тут я прошу еще раз проверить: может, все-таки речь идет об обычном денежном переводе? И впрямь, вскоре генконсул выяснил, что залог можно отправить и переводом. Оставалось только грамотно его оформить, чтобы деньги были зачислены на нужный счет в тот же день. Броневик на полпути развернули обратно. Под вечер Бородин вышел на свободу и вскоре уже приземлился в Москве. До суда дело Бородина в итоге не дошло.

А деньги-то вернулись?

Разумеется.

История, конечно, курьезная и почти со счастливым концом. Но признаюсь: каждый раз, когда слышу фамилию Бородин, вспоминаю, что Пал Палыч был одним из вдохновителей разгрома НТВ. Он даже проговорился на одной пресс-конференции, когда война на уничтожение канала только начиналась: «Мы так сделаем, что никакого НТВ вообще не будет» Кто-то из журналистов, пораженный такой откровенностью, переспросил: «Как, вообще не будет?» Бородин с нажимом повторил: «Вообще!» Бородин, безусловно, транслировал определенные настроения, которые существовали в Кремле, ноу него были и личные причины не любить НТВ. В отличие от двух главных государственных каналов, НТВ очень подробно освещало тянувшийся много лет скандал с фирмами «Мабетекс» и «Мерката Трейдинг», которые вели ремонт в Кремле и подозревались в том, что платили многомиллионные «откаты» через швейцарские банки.

Ту же конкретную ситуацию с задержанием Бородина государственные каналы преподносили исключительно как возмутительную антироссийскую провокацию. НТВ едва ли не единственное излагало позицию швейцарской юстиции, которая сочла вину Бородина в нарушении банковского законодательства доказанной и постановила оштрафовать его на солидную сумму.

Хотя что такое проделка Пал Палыча в сравнении с покупкой «Газпромом» «Сибнефти» у Абрамовича за 13 миллиардов долларов или историей с «Байкалфинансгруп»?! Все шалости «крепких кремлевских хозяйственников» просто меркнут на фоне масштабной многоходовой операции российской власти по захвату ЮКОСа и попытки стереть его главного акционера Михаила Ходорковского в лагерную пыль.