Холл в доме бабушки. Справа дверь в кухню, слева — в другие комнаты. В глубине сцены терраса, выходящая в сад. Широкая лестница ведет во второй этаж. Все овеяно гостеприимной сердечностью обжитых домов и полно очарования, как картинка из старого альбома.

Хеновева накрывает на стол. Она больше чем служанка, она наперсница и друг хозяйки. Сверху спускается Фелиса, горничная, несет гардины. Поздний вечер. Сад за стеклами террасы окутан сумраком.

ХЕНОВЕВА. Повесила новые гардины?

ФЕЛИСА. Вот сняла, теперь обратно несу. Может, сеньора хотела прежние?

ХЕНОВЕВА. Сама не знаю. Цветы им поставила?

ФЕЛИСА. Седьмой раз меняю. Сперва, мол, они не совсем свежие. Потом, мол, слишком свежие. Она говорит — ставь розы, он говорит — ставь сосновые ветки. Она — надо, чтоб пахло, а он — что ночью это вредно. Эту неделю у нас ничего не разберешь.

ХЕНОВЕВА. И на чем порешили?

ФЕЛИСА. Да ни на чем. Пусть сами выбирают. Сил больше нет: туда-сюда по лестнице! То гардины вешай, то снимай, то портреты вешай, то тоже снимай. Хоть бы точно сказали!

ХЕНОВЕВА. Такое уж дело, Фелиса. Сама, небось, тоже места себе не находишь, когда жених запаздывает на полчаса? А тут человека двадцать лет ждали! Ты какие простыни постелила, полотняные?

ФЕЛИСА. Бумажные, тонкие. Сеньор говорит, те слишком грубые.

ХЕНОВЕВА. А сеньора хочет, чтоб были полотняные. Что тебе трудно переменить?

ФЕЛИСА. Какой уж тут труд! Просто — не знаю, кого и слушать. Вот как с кроватями, помните? Сеньор велит ставить две, а сеньора — нет, одну, двухспальную. Лучше бы подождать, пока сами приедут и разберутся.

ХЕНОВЕВА. Не наше это дело. Ты вот как: когда сеньора велит одно, а сеньор другое, ты ему скажи «да», а сделай, как она хочет.

ФЕЛИСА. Так какие мне простыни стелить: полотняные или бумажные?

Справа выходит бабушка. Вся она — из прошлого: старый бархат, старые кружева, высокая старинная палка. Но сегодня в нее вдохнули новую жизнь.

БАБУШКА. Полотняные, дитя мое, полотняные. Я их сама подшивала. Пусть это будет для них. Понимаешь?

ФЕЛИСА. Да, теперь понимаю. (Берет простыни со спинки стула, несет их наверх.)

БАБУШКА (к Фелисе). Закрой хорошенько дверь из залы и опусти гардины. Часы так громко бьют, помешают им спать.

ФЕЛИСА. Хорошо, сеньора.

БАБУШКА. А окно пусть будет совсем открыто.

ФЕЛИСА. Боюсь, мошкара из сада налетит.

БАБУШКА. Пусть хоть весь сад к ним придет!

Фелиса уходит.

(К Хеновеве.) Когда он был маленький, он так любил спать на воздухе? Бывало иногда, летом, он думает — мы не слышим, и полезет ночью в сад, по этой ветке палисандра, она ведь доходит до самого окна. Помнишь, сеньор хотел ее срезать?

ХЕНОВЕВА. И прав был. Она все окно закрывает, в комнате от нее совсем нет света.

БАБУШКА. Бог с ним, со светом! Я знала, что мальчик вернется и, кто знает, может быть, снова захочет спуститься в сад, как тогда.

ХЕНОВЕВА. Теперь уж не то. Он тогда маленький был, легкий. Теперь он потяжелее. Сломается ваша ветка.

БАБУШКА. Ну, почему же? Ведь и она стала старше на двадцать лет. Их приборы лучше ставь вот так. Они слишком далеко друг от друга.

ХЕНОВЕВА. Такой у нас порядок.

БАБУШКА. Но не у них! Они только три года женаты. Медовый месяц! Плита не погасла, как ты думаешь? Я поставила ореховый торт. Как сейчас помню, он приходит из школы и кричит на весь дом: «Бабушка, неужели у нас ореховый торт с медом?!». Почему ты качаешь головой?

ХЕНОВЕВА. Ореховый торт, ветка… как будто он еще мальчик. Он дома строит в тридцать этажей! Будет он вспоминать о таких мелочах!

БАБУШКА. Но ведь я помню. Те же годы прошли для меня, что и для него.

ХЕНОВЕВА. Нет, не те же. Вы все на одном месте. А он чуть не весь мир объездил.

БАБУШКА. Что же могло измениться? Голос стал ниже, или глаза усталые? Разве от этого он перестанет быть моим? Какой бы большой ни стал, в моих объятиях поместится!

ХЕНОВЕВА. Мужчина — это не просто выросший мальчик, сеньора. Это совсем другое. Уж я-то знаю, троих вырастила, по миру бродят.

БАБУШКА (внезапно насторожилась). Тише… молчи! Как будто машина…

Обе слушают.

ХЕНОВЕВА. Это просто ветер в саду.

Бабушка опускается в кресло, схватившись за сердце и тяжело дыша.

Поберегите сердце, сеньора.

БАБУШКА. Много сил надо для такой радости. К плохому я больше привыкла. Дай воды, пожалуйста.

ХЕНОВЕВА. Лекарство свое примите?

БАБУШКА. Хватит лекарств! Только одно мне поможет: его приезд. Думаешь, я не поехала в порт — боялась устать? Я просто не хотела его ни с кем делить. Там много народа. Отсюда он ушел, здесь я его и встречу. Который час?

ХЕНОВЕВА. Рано еще. Долго тянутся последние минуты, верно, сеньора?

БАБУШКА. Зато они все наполнены, как будто я уже с ним. Я много раз такое чувствовала, когда получала письма: все верчу и верчу конверт, а не открываю, даже зажмурюсь и стараюсь угадать, что там внутри. Как будто глупо это, но так письма длиннее. (Снова насторожилась.) Слышишь?

ХЕНОВЕВА. Это опять ветер. Теперь уж недолго.

БАБУШКА. Ничего. Как будто вертишь конверт… (Вздыхает.) Какая она?

ХЕНОВЕВА. Кто?

БАБУШКА. Кто же может быть? Изабелла, его жена.

ХЕНОВЕВА. Разве он вам не описывал?

БАБУШКА. Что ж с того? Влюбленные все видят по-своему. Не думай, я на нее не сержусь. Только — приходит откуда-то девушка…

ХЕНОВЕВА. Ревнуете к ней?

БАБУШКА. Может быть… Воспитываешь, растишь его, день за днем. И корь с ним перенесешь, и алгебру. А она — вот так просто — откуда ни возьмись, придет и своими беленькими ручками заберет его у тебя. Хорошо еще, если она его достойна. (Внезапно встает.) Ну, теперь слышишь?

Действительно, слышен шум подъезжающего автомобиля.

ХЕНОВЕВА. Теперь — да!

Свет фар за стеклом террасы. Наверху лестницы появляется Фелиса. Дважды — звучит гудок автомобиля.

ФЕЛИСА. Сеньора, сеньора… Они уже тут!

БАБУШКА. Беги, Фелиса, открывай! Скорее! (Останавливает Хеновеву.) А ты постой. Останься со мной. Я знаю, я выдержу, но все-таки…

Звонок. Фелиса бежит к двери. Веселый голос Маурисьо.

ГОЛОС. Бабушка! Открывайте, а то я влезу в окно! Бабушка!

Звонок звенит не переставая.

БАБУШКА. Слышишь? Такой же сумасшедший! Как тогда!

Первым появляется Маурисьо, на секунду останавливается в дверях. За ним — сеньор Бальбоа и Изабелла несут саквояжи. Фелиса несет чемодан, ставит на пол и убегает за багажом.

БАБУШКА. Маурисьо!..

МАУРИСЬО. Бабушка!..

БАБУШКА. Наконец!..

Крепкое объятие, бабушка целует его, отстраняет, смотрит на него, плачет, смеется, снова обнимает. Маурисьо быстро переводит все в шутливый тон.

МАУРИСЬО. Кто сказал, что моя старушка постарела? У кого же тогда такие сильные руки? Твои прелестные руки… (Целует ей руки.)

БАБУШКА. Дай на тебя посмотреть. Глаза мне теперь плохо служат… но они помнят, помнят. (Долго смотрит на него.) Господи, как изменился мой мальчик!

МАУРИСЬО. Двадцать лет, бабушка. Целая жизнь.

БАБУШКА. Теперь неважно! Как будто мы открыли книгу на той же странице. Дай разглядеть… Волосы немножко посветлели.

МАУРИСЬО. И поредели.

БАБУШКА. Голос стал глубже… сильнее… и, главное, не те глаза… совсем другие… но такие же веселые. Ну-ка, засмейся!

МАУРИСЬО. (смеется). Глазами?

БАБУШКА. Вот. Золотая искорка! Вот она, ее я ждала. За нее-то я все и прощала… а ты это знал, бездельник!

МАУРИСЬО (с облегчением). Ну, хорошо, что хоть что-то осталось.

БАБУШКА (снова обнимает его). Мой Маурисьо! Мой! Мой!

МАУРИСЬО. Ты только не плачь. Разве не довольно было слез?

БАБУШКА. Не бойся, это не те. Это последние. Иди, дай тебя рассмотреть… вот сюда, к свету…

Сеньор Бальбоа, до сих пор стоявший тихо рядом с Изабеллой, делает шаг вперед.

БАЛЬБОА. Постой, Эухения. Маурисьо ведь не один приехал. И, скажу тебе, не в плохом обществе.

БАБУШКА. О, простите меня!

МАУРИСЬО. Вот твой прелестный враг.

БАБУШКА. Враг, ну что ты, почему?..

МАУРИСЬО. Думаешь, я не замечал в письмах? «Кто же эта маленькая хищница, которая покушается на мою собственность»? (Берет Изабеллу за руку, представляет ее.) Вот она, хищница. Златокудрая Изабелла, похитительница мужчин. Разве ты не узнаешь ее?

БАБУШКА. Прошу вас, не обращайте внимания! У него такая манера.

ИЗАБЕЛЛА. Я привыкла. Мне ли не знать! (Робко подходит к бабушке и целует ей руку.) Сеньора…

БАБУШКА. Нет, не так. Обними меня (Целует ее в лоб.) Тебе не странно, что я говорю тебе «ты», так скоро. Сразу? Так ведь будет легче.

ИЗАБЕЛЛА. Я благодарна вам.

Бабушка пристально смотрит на нее.

МАУРИСЬО. Что ты ищешь? Ты хочешь прочесть в глазах ее какие-нибудь секреты?

БАБУШКА. Нет, глаза ясные, спокойные…

МАУРИСЬО. И не умеют лгать. Она посмотрит один раз и уже все скажет. (Улыбаясь, идет к Хеновеве и протягивает ей руку.) Думаю, это и есть знаменитая Хеновева.

БАЛЬБОА. Да, это она.

ХЕНОВЕВА. Сеньор знает мое имя?

МАУРИСЬО. Бабушка всегда писала мне обо всем хорошем, что есть в доме. Значит, писала и о вас. Два сына в Мексике, третий — на Тихом океане, да? Ну, как они?

ХЕНОВЕВА. Ничего, здоровы. Спасибо, сеньор.

Фелиса вносит багаж.

ФЕЛИСА. Шофер спрашивает, ехать ему в таможню за большими чемоданами?

ИЗАБЕЛЛА. Не надо сегодня, поздно уже. Они нам до завтра не понадобятся.

МАУРИСЬО. А эти отнесите наверх, пожалуйста. (Помогает Фелисе.) И среди своих незачем называть его «шофер». Зовите просто Маноло, как по воскресеньям. (Подмигивает.)

Фелиса краснеет, смеется.

ФЕЛИСА. Спасибо.

Фелиса и Хеновева несут наверх чемоданы.

Какой симпатичный, правда?

ХЕНОВЕВА. Симпатичный. И настоящий сеньор!

Маурисьо восторженно осматривает дом.

МАУРИСЬО. Опять я дома… Наконец! И все, как тогда, — наш кедровый стол, наши старинные веера, наше мудрое кресло…

БАБУШКА. Все старое. Другое время. Но дома, как вина — с годами становятся лучше. (К Изабелле.) Тебе тут нравится?

ИЗАБЕЛЛА. Больше чем нравится. Мне даже трудно говорить. О таком доме я мечтала всю жизнь.

БАБУШКА. Хочешь его посмотреть? Я пойду с тобой.

МАУРИСЬО. Не надо. Мы так много говорили об этом доме, Изабелла может обойти его с закрытыми глазами.

БАБУШКА. Правда?

ИЗАБЕЛЛА. Да, мне кажется. (Идет к середине сцены, полузакрыв глаза.) Там — кухня с большой старинной плитой, а из кухни лестница в погреб. Там — дедушкин кабинет. В нем резные ореховые панели и книжные полки до потолка. Бабушкины книги стоят в углу, в застекленном шкафике. Наверху большая гостиная, там много портретов и швейцарские часы. Когда они бьют — как будто ты в маленьком соборе.

Бьют часы.

(Изабелла поднимает глаза.) Вот! Я узнала бы их из тысячи!

БАБУШКА. Еще говори. Изабелла, говори!..

ИЗАБЕЛЛА. Напротив часов — дверь. На ней портьеры из пунцового бархата. А за дверью — комната окнами в сад. Это комната мальчика Маурисьо. У самого окна, снаружи, ветка палисандра.

БАБУШКА. И это ты знаешь?

ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо мне столько раз говорил: «Если я вернусь, я хочу опять влезть к себе по той ветке».

БАБУШКА (сияет). Ты слышишь, Фернандо? Видишь, что нельзя было обрубать? Иди ко мне, девочка! Благослови тебя господь.

ИЗАБЕЛЛА. Бабушка!.. (Бросается к ней, обнимает, захлебывается слезами — она уже не играет.)

БАБУШКА. Что с тобой, дорогая? Теперь ты заплакала?

МАУРИСЬО. Не обращай внимания, бабушка! Она такая чувствительная! Ведь ты слышала, она всегда мечтала о таком доме.

БАБУШКА. И у нее будет такой! Еще бы! Она ведь замужем за архитектором?

МАУРИСЬО. Архитекторы не умеют строить старые дома. Их создает время.

БАБУШКА. Построй только стены. А дом она сама сумеет создать. Обещаешь?

МАУРИСЬО. Обещаю.

БАБУШКА. И это все? У нас, на твоей родине, когда муж обещает подарок — жена благодарит его.

БАЛЬБОА. Может быть. Изабелле незнаком наш обычай.

ИЗАБЕЛЛА. Нет, дедушка, я знаю. (Целует Маурисьо в щеку.) Спасибо, дорогой. (Бабушке.) Так?

БАБУШКА (немного разочарована). Если память мне не изменяет, вы женаты около трех лет.

МАУРИСЬО. Да, приблизительно.

БАБУШКА. Ничего не приблизительно. Три года ровно будет шестого октября.

ИЗАБЕЛЛА. Да, как раз шестого октября.

БАБУШКА. И через три года уже целуетесь кое-как? Видно, в каждой стране свой порядок.

МАУРИСЬО. Видишь? Все твоя застенчивость! Что подумает бабушка о нас и о Канаде? Ну-ка, немного патриотизма!

ИЗАБЕЛЛА. Глупый!..

Они снова целуются, на этот раз очень крепко. Изабелла — может быть, слишком крепко. Бабушка радостно улыбается. Служанки на верхней площадке — тоже. Бальбоа тревожно кашляет.

БАЛЬБОА. Очень хорошо! Договор скреплен печатью. А теперь — не пришло ли время подумать о более житейских вещах? Вы, наверное, устали. Наверное, проголодались. Хеновева!

Служанки спускаются.

МАУРИСЬО. Нет, что ты! На пароходе только и делаешь, что ешь.

ИЗАБЕЛЛА. Я бы хотела немножко привести себя в порядок.

БАБУШКА. Вы, правда, не будете есть? Хеновева так старалась, готовила ужин.

ХЕНОВЕВА. Ничего, так оно лучше. А то я совсем про кухню забыла. Горячий пунш, наверное, уже холодный, а холодный бульон — тот уже теплый.

БАБУШКА. Ну, в одном ты не можешь мне отказать. Я сама стряпала. Помнишь, когда ты приходил из школы и кричал?..

МАУРИСЬО (с преувеличенным восторгом). Не может быть! Ореховый торт с медом?!

БАБУШКА (она счастлива). Ты слышишь, Хеновева? Мелочи, а? Мелочи! Быстро, вынимай из духовки и, пока не остыл, клади мед!

ХЕНОВЕВА. Сию минуту.

ФЕЛИСА. Еще что-нибудь, сеньора?

БАБУШКА. Нет. Иди, Фелиса. Доброй ночи.

ФЕЛИСА. Доброй ночи. (Кланяется всем, специальный поклон Маурисьо.) Доброй ночи, сеньор.

Фелиса и Хеновева выходят.

БАБУШКА. Пойдем, Изабелла, я покажу тебе комнату. И посмотрим, кто был прав.

ИЗАБЕЛЛА. В чем, бабушка?

БАБУШКА. Поспорили с моим стариком. Представь себе, он настаивал, чтобы было две кровати! Времена, говорит, то да се. Но мы — по старинке, а, девочка? Как бог велел!

ИЗАБЕЛЛА (в замешательстве). По старинке?

БАЛЬБОА (быстро, шепотом). Там рядом есть другая комната. Не волнуйтесь.

БАБУШКА. Ты мне не отвечаешь, Изабелла?

ИЗАБЕЛЛА. Да, бабушка. Как бог велел. Пойдемте.

БАЛЬБОА. Не спеши так, Эухения! Осторожней по лестнице!

БАБУШКА (идет по лестнице). Не говори глупостей. Когда сердце вынесло все это, с ним уже ничего не может случиться.

ИЗАБЕЛЛА. Обопритесь на меня.

БАБУШКА. Это — можно. Когда рядом молодая рука, что мне горы или лестницы! И палки мне не надо. (Дает палку Изабелле.) Вот так. У меня ведь еще есть две ноги. У меня ведь еще есть двое внуков… Так… (Идет прямо, опираясь на плечо Изабеллы.)

Бальбоа и Маурисьо, оставшись вдвоем, вздыхают, как будто вышли из тяжелого транса.

МАУРИСЬО. Ну, как?

БАЛЬБОА. Поразительно! Какая веселая энергия, какой огонь! Она другая стала… совсем другая! (Пожимает ему руки.) Благодарю от всей души. Вы представить себе не можете, как я вам признателен.

МАУРИСЬО. Я счастлив. Я ведь актер в душе, и ничто меня так не радует, как преодоление трудности. Жаль только, что теперь пойдет слишком легко.

БАЛЬБОА. Вы думаете, худшее позади?

МАУРИСЬО. Уверен. Самое опасное было — первый взгляд. Если бы в самом начале мне не хватило эмоции и она могла бы посмотреть на меня спокойно — все бы пропало. Поэтому я и обнял ее так, что она заплакала. Слезы застилают глаза, и потом — двадцать лет, расстояние… Все это очень помогает.

БАЛЬБОА. Вы меня не удивляете. У вас есть опыт, хладнокровие актера. Но девочка, дебютантка! Она вела себя превосходно.

МАУРИСЬО (снисходительно). Да, неплохо. Есть задатки.

БАЛЬБОА. Эта сцена воспоминаний: маленький собор, застекленный шкафик, ветка у окна… Я ей сам все описывал, а когда слушал… мороз продирал по коже!

МАУРИСЬО. Да, до того момента все шло гладко. Но потом… эти рыдания, когда она бросилась в объятия бабушки…

БАЛЬБОА. Чем же вам не понравились рыдания? Они не показались вам достаточно натуральными?

МАУРИСЬО. Слишком натуральными. Это-то и плохо. С женщинами никогда нельзя быть спокойным. Подготовишь с ними прекрасно продуманную сцену, и вдруг в самый ответственный момент, они вмешивают в дело всякие эти чувства — и все идет к черту. За ними все время надо следить.

БАЛЬБОА. Да, я понимаю. Она не привыкла еще, она так непосредственна… Она может выдать себя, совсем того не желая.

МАУРИСЬО. И что за память у бабушки! Чем меньше мы будем оставлять их вместе, тем будет лучше.

БАЛЬБОА. А что вы теперь думаете делать?

МАУРИСЬО. Ну, все, что полагается в таких случаях. Семейный вечер, интимные воспоминания, рассказы о путешествиях…

БАЛЬБОА (тревожно смотрит на лестницу, понижает голос). Вы ничего не забыли?

МАУРИСЬО. Не беспокойтесь. Где не хватит географических знаний, поможет воображение. Позаботьтесь, чтобы мы не очень долго засиделись, а то как бы чего не вышло. А после сегодняшней ночи — опасность позади.

БАЛЬБОА (прислуживается). Тише!

Наверху лестницы появляется бабушка.

Ты одна?

БАБУШКА. Я ей не нужна! Она лучше меня знает дом.

МАУРИСЬО. Ну, как твой маленький враг?

БАБУШКА (спускается). Правда, она прелесть. Ты умеешь выбирать! Особенно две вещи мне нравятся.

МАУРИСЬО. Только две? Что же первое?

БАБУШКА. Она совсем свободно говорит по-испански! Разве она не из английской семьи?

МАУРИСЬО. Да, понимаешь, родители англичане, но вот дедушка… дедушка у нее был испанец.

БАЛЬБОА (спешит поддержать эту версию). Ну, это же ясно, это все объясняет… Знаешь, язык детства, сказки…

БАБУШКА. Какое там детство, какие там сказки! Для влюбленной женщины родной язык — это язык ее мужа. Вот что мне нравится.

МАУРИСЬО. Хорошо сказано! А второе?

БАБУШКА. Другое и ты, думаю, не заметил. Это есть у очень немногих женщин. У нее взгляд лучше, чем глаза. Ты обратил внимание?

МАУРИСЬО (он и не догадывался об этом). Вот, говорил же я что-то такое есть… Только не знал, что именно.

БАБУШКА. Ну, теперь знаешь. Приучайся замечать, ведь это все твое, мальчик. (К дедушке.) Ты сказал ему?

БАЛЬБОА. О чем?

БАБУШКА. Я знала, что ты не решишься. Но это необходимо… и лучше всего будет теперь, когда мы одни…

МАУРИСЬО. Секрет?

БАБУШКА. Единственное, о чем я тебе не решалась писать. Та ночь… последняя… когда ты ушел… понимаешь? Дедушка не знал, что делать. Он себя не помнил.

БАЛЬБОА. Пожалуйста, прошу тебя, не надо вспоминать о тяжелом.

БАБУШКА. Я так счастлива, что ты сумел встать на ноги… Но — мальчик, один, в целом мире… Если бы жизнь потащила тебя по другому пути… (С упреком дедушке.) Кто был бы виноват? Дедушка никогда не решался признаться. Но в глубине совести, я знаю, он ни на один день не переставал просить у тебя прощения.

МАУРИСЬО. Он поступил правильно. Никто не сделал для меня больше. Я стал человеком в одну ночь. (Крепко пожимает ему руку.) Я благодарю тебя, дедушка.

Они обнимают друг друга. Бабушка облегченно вздыхает. Хеновева вносит поднос.

ХЕНОВЕВА. Немного перестоял. Зато как пахнет!

МАУРИСЬО (Изабелле, которая появилась наверху в другом платье). Беги сюда, дорогая! Тут ореховый торт с медом.

БАБУШКА. Первый кусок — тебе.

ИЗАБЕЛЛА (бежит вниз). Маурисьо столько рассказывал, я так хочу скорее попробовать! (Берет у бабушки, пробует.)

БАБУШКА. Нравится тебе?

ИЗАБЕЛЛА. Правда, очень вкусный.

МАУРИСЬО (с преувеличенным восторгом). Ух! Мало сказать вкусно! Тут надо выдумать новое слово! Ну, говорил я?

ИЗАБЕЛЛА. Ты был прав. Это как первое причастие.

БАБУШКА. У вас там этого нет?

ИЗАБЕЛЛА. У нас есть все: и огромные пасеки, и целые леса орехов, и тысячи бабушек, но вот этого, чтобы все вместе, и такого нашего… это только здесь!

БАБУШКА. Ты умеешь льстить, девочка!

Изабелла берет еще.

МАУРИСЬО. Тише, ты подавишься!

БАБУШКА. С легким вином лучше пойдет.

БАЛЬБОА. Есть белое — Риоха, есть старое Бургундское.

МАУРИСЬО. Это нам все давно надоело. Не найдется ли того, что у нас раньше делали, из изюма, с апельсинными корками?

ХЕНОВЕВА. Сладкое?

БАБУШКА (в восторге). Мое. Хеновева, мое!..

Хеновева шарит в буфете и ставит на стол графин.

Это не настоящее вино. Просто такая наливка, наша женская. Но она злая, как чертенята! Вот увидишь, увидишь!..

БАЛЬБОА. Ты тоже выпьешь?

БАБУШКА. Да, сегодня можно. Будь, что будет! Сердись, не сердись — выпью. (Изабелле.) Ты любишь возиться на кухне, правда?

ИЗАБЕЛЛА. Я… на кухне…

БАЛЬБОА (прерывает). Обожает. Это было первое, что она мне сказала в порту.

БАБУШКА. Тогда мы много будем стряпать вместе. (Поднимает бокал. Все встают.) За самую счастливую ночь моей жизни! За твою родину, Изабелла!

МАУРИСЬО. И вы с нами, Хеновева. Для бабушки все, кто живет в ее доме, — члены семьи.

ХЕНОВЕВА. Спасибо, сеньор. Здоровья вам и счастья.

ВСЕ. За счастье нашей семьи!

Пьют.

БАБУШКА. Ну, как?

ИЗАБЕЛЛА. Правда, как чертенята. Вы дадите мне рецепт? Это не семейная тайна?

БАБУШКА. От тебя уже не может быть тайн в этом доме.

БАЛЬБОА (к Хеновеве). Идите, отдохните. Спасибо, Хеновева.

ХЕНОВЕВА. В котором часу подавать завтрак?

МАУРИСЬО. Мы встаем в разное время. То спим до полудня, как чурбаны, то проснемся на заре и бежим на реку.

ХЕНОВЕВА. Доброй вам ночи.

ВСЕ. Доброй ночи, Хеновева. До завтра.

Хеновева уходит.

БАБУШКА. Ну, с рекой теперь не выйдет. Там такой холод!

МАУРИСЬО. Что вы здесь знаете о холоде? (Стремясь вовлечь Изабеллу в разговор на эту тему.) Пусть Изабелла тебе расскажет, как купаются в снежной пене!

ИЗАБЕЛЛА. Речка вся белая… и такие огромные рыбы выскакивают из воды!..

БАБУШКА. Я помню. Ты мне писал, когда путешествовал по реке Святого Лаврентия. Ведь это там ты вырезал мое имя на дубе?

МАУРИСЬО. Там.

БАБУШКА. Ну, расскажи же мне еще раз!

МАУРИСЬО. Путешествие на Великие озера? Это было как в сказке! Представь себе — санки, а везет их четырнадцать собак и все с бубенчиками… Целые стада оленей… еловые леса, как будто бесконечное рождество… А за всем этим — пять озер и снежные вершины в небе…

БАБУШКА. Как? Разве там есть горы?

Дедушка кашляет.

ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо так все преувеличивает, всякую ерунду называет горами! Мы как-то видели дикую кошку на дереве, а он потом неделю говорил о тигре и о дикой чаще.

МАУРИСЬО. Я хотел сказать — холмы. В Новой Шотландии все плоско, там всякий холм примешь за гору.

БАБУШКА. Но ведь Новая Шотландия на Востоке. Какое она имеет отношение к Пяти озерам?

МАУРИСЬО (вступая в спор). Ах, ты так считаешь? Так она на Востоке?

БАБУШКА. Ты это мне говоришь, которая проделала с тобой все путешествие по большому дедушкиному атласу?

БАЛЬБОА (снова кашляет, чтобы прервать эту тему). Да, большая страна Канада… большая! Еще рюмочку?

МАУРИСЬО. Да, спасибо.

БАБУШКА. И мне, последнюю.

БАЛЬБОА (наливает). Ну а как идут дела?

МАУРИСЬО. Какие?

ИЗАБЕЛЛА. Какие дела?! Маурисьо строит дома, все больше отели.

БАБУШКА. А церкви ты строишь?

МАУРИСЬО. Нет, не приходилось. Я ведь занимаюсь гражданской архитектурой.

БАБУШКА. Вот жаль! Я бы так хотела, чтоб ты решил эту проблему готических соборов. Треть из камня, две трети из стекла. Какого труда мне это стоило!

МАУРИСЬО (с тревогой). Ты и архитектуру изучала?

БАБУШКА. Сперва ни слова не могла разобрать, но ведь я все экзамены сдавала вместе с тобой… Хочешь, я тебе покажу, что еще не все забыла? Вот: сферический купол. «Диаметр сферического купола, расположенного между четырьмя парусами, должен быть равен диагонали квадрата на плоскости». Ну, как? Почему ты так смотришь на меня? Разве не так?

МАУРИСЬО (к дедушке). Так?

БАЛЬБОА (нервно смеется). Каков насмешник! У меня спрашивает! Еще рюмочку, Маурисьо?

МАУРИСЬО. Да, пожалуй, выпью. Только стаканчик!

БАБУШКА. Хорошо сказано! И мне налей.

БАЛЬБОА. Хватит, дорогая. Тебе и так ударил в голову твой внук. Ну, это еще куда ни шло! А домашнее вино — поопасней!

БАБУШКА (с грациозной живостью, но не теряя достоинства). Последнюю, правда! Фернандо! Фернандито! Фернандитито!.. Одну капельку… Вот так, вот так, так… (Поднимает палец на стенке бокала. Смотрит, как он наливает.) Скупердяй!

МАУРИСЬО. Так, значит, сферический купол… Ты прелесть, бабушка!

БАБУШКА. А займешься медициной — подавай мне микробов! Займешься астрономией — напялю остроконечный колпак, и телескоп будет — вот так! Хотя нет. Твое дело лучше всех. Мужчины пусть строят дома, а женщины пусть их наполняют!.. (Поднимает бокал.) И да здравствует гражданская архитектура!

ИЗАБЕЛЛА. Идемте, Бабушка. Вы слишком много волновались, надо отдохнуть.

БАБУШКА. Сегодня? Спать, мне, сегодня, когда я двадцать лет ждала? Сегодня меня не затащит в кровать вся конная гвардия Канады! (Пьет.)

БАЛЬБОА. Эухения, дорогая, подумай о здоровье!

БАБУШКА. А теперь — к роялю. Изабелла! Как мне хотелось послушать эту балладу, ирландскую: «My heart is waiting for you».

ИЗАБЕЛЛА. Как?

БАБУШКА. «My heart is waiting for you». Разве не так по-английски?

ИЗАБЕЛЛА (в полном смятении). О yes, yes!..

БАБУШКА. Это теперь моя самая любимая песня. Ведь ты ее пела, когда Маурисьо тебя в первый раз увидел. Разве ты забыла?

ИЗАБЕЛЛА (немного оправившись от испуга). О yes, yes!..

БАБУШКА. Тогда — к роялю, девочка, к роялю! (Идет к роялю с бокалом в руке, снимает чехол, открывает крышку.)

БАЛЬБОА. Не сходи с ума, Эухения! Музыка, в такой час?

МАУРИСЬО (берет Изабеллу за руку, быстро говорит ей шепотом). Ты играешь?

ИЗАБЕЛЛА. «Болеро» Равеля, одним пальцем.

МАУРИСЬО. Какой кошмар! (К бабушке.) Нет, бабушка, не сегодня. Изабелла так устала с дороги.

БАБУШКА. Музыка — лучший отдых. Ну, играй же!

МАУРИСЬО. Лучше завтра, в другой раз…

БАБУШКА. А почему не сейчас?

МАУРИСЬО. Понимаешь, примета. Всякий раз, как Изабелла собирается это играть, что-нибудь случается.

Звон стекла. Разбился бокал. Изабелла у стола, спиной к присутствующим, вскрикивает и отдергивает руку.

Говорил я! Что с тобой?

ИЗАБЕЛЛА. Ничего… стекло…

БАБУШКА. Ты поранила руку?

ИЗАБЕЛЛА. Ничего, поцарапала только!..

БАЛЬБОА. Скорее спирту, бинт…

БАБУШКА. Не надо… У нас есть вино и носовой платок. (Обмакнув платок в вино, перевязывает ей руку.) Вот так… бедная моя девочка… болит?

ИЗАБЕЛЛА. Нет, правда, ничего. Мне только жалко, что вы остались без музыки.

МАУРИСЬО. Зачем же? Я сыграю что-нибудь свое.

БАБУШКА. Ты и сочинять умеешь?

МАУРИСЬО. Немножко… так, глупости, чтоб отдохнуть от цифр. Вот, например, это. (Садится к роялю и весело наигрывает, как будто бы импровизируя.) Апрель в лесу… Вот начинает таять. Вот тает. (Басовые аккорды.) Белки скачут с ветки на ветку. Вот белки. (Высокие арпеджио.) И ку-ку-шка обещает счастье. Вот ку-ку-шка.

Тебе нравится?

БАБУШКА. Ну, еще бы, ведь это твоя песенка! (Поднимает бокал.) За моего внука, самого лучшего внука изо всех внуков! И виват гражданской музыке!! Ура! (Смех.) Ну-ка, еще раз! Все вместе! Тает… вот оно тает! Белки. Вот они, белки! А вот и ку-ку-шка!

Все поют песню. Маурисьо запевает, все вторят хором. Смех, аплодисменты.

Ну, еще капельку, Фернандо! За кукушку, она обещает счастье — последнюю, последнюю, после… (Покачнулась, схватилась за сердце.)

Изабелла подбегает, поддерживает ее.

ИЗАБЕЛЛА. Бабушка?!

БАЛЬБОА. Хватит, Эухения. Отдохни.

БАБУШКА (приходит в себя, улыбается). Ничего. Это все сердце. Такое маленькое — а от него и счастье и горе… Только не думайте, что у меня голова закружилась! Так, туман, это да… Уже надо ложиться, так скоро?

ИЗАБЕЛЛА. Да, вам будет лучше. А завтра мы снова споем.

БАБУШКА. Завтра! Ночи такие длинные! Иди, отдохни, Маурисьо. До завтра, девочка. (Обнимает Изабеллу. Потом, опираясь на ее руку, идет к двери.)

БАЛЬБОА (к Маурисьо). Если ты привык читать перед сном, ты знаешь, где книги. Дать тебе что-нибудь?

МАУРИСЬО. Учебник архитектуры и атлас Канады.

БАБУШКА. Идем, Фернандо. А завтра — ирландскую песню, да? И посмотрим, удастся ли вам увидеть во сне что-нибудь лучшее, чем вы сами. (Выходит с дедушкой, смеясь счастливым смехом и напевая песню о кукушке.)

Маурисьо вздыхает с облегчением, расстегивает воротник. Изабелла падает без сил в кресло.

МАУРИСЬО. Слава тебе господи, кончилось!

ИЗАБЕЛЛА. Только бы хуже не было. Никогда в жизни мне так трудно не приходилось. Это как в цирке, как будто надо пройти босиком между острых ножей.

МАУРИСЬО. Да, старушка опасная! И память какая!

ИЗАБЕЛЛА. Она годы и годы ни о чем другом не думала. Что бы с ней стало, если бы как-нибудь все открылось?

МАУРИСЬО. Это зависит от нас. Мы забрались в этот тупик, обратного пути нет.

ИЗАБЕЛЛА. И завтра — опять этот фарс? До каких же пор?

МАУРИСЬО. Только несколько дней. Получим фальшивую телеграмму, срочную, и уедем. А здесь останутся воспоминания навсегда.

ИЗАБЕЛЛА. Почему вы меня выбрали? Я не могу, Маурисьо. Я не могу!

МАУРИСЬО. Ты так боишься?

ИЗАБЕЛЛА. Я не за себя. Я за нее. Это, наверное, все очень хорошо, что мы делаем… Но когда я на нее смотрю, как она только этим живет и такая счастливая, как девочка, — мне так трудно удержаться, хочется крикнуть всю правду и просить у нее прощения. Игра у нас слишком жестокая.

МАУРИСЬО. Вот этого я и боялся! В комедию вмешалось сердце. Так мы ничего не добьемся, Изабелла.

ИЗАБЕЛЛА. Я делала, что могла. Разве я нехорошо все делала?

МАУРИСЬО. Да, сначала неплохо. Эта робость, когда мы вошли… потом эта сцена воспоминаний… Очень хорошо. Но позднее эти рыдания, когда ты бросилась к ней…

ИЗАБЕЛЛА. Я больше не могла. Я ведь тоже знаю, что такое жить одной и ждать.

МАУРИСЬО. Так нельзя. Искусство не здесь делается, сеньорита. (Указывает на сердце.) Оно делается тут. (Указывает на лоб.) Тут.

ИЗАБЕЛЛА. Вы ни минуты не волновались?

МАУРИСЬО. Настоящее волнение никогда не выглядит естественно. Например, помнишь, с каким восторгом я ел этот ореховый торт с медом? Но если имеются на свете две вещи, которых я не выношу, — это мед и орехи. Вот что я называю мастерством. А тебе, правда, понравился торт?

ИЗАБЕЛЛА. Очень!

МАУРИСЬО. Что ж, дело вкуса.

ИЗАБЕЛЛА. Значит, эта дрожь в голосе, когда вы в первый раз увидели бабушку?..

МАУРИСЬО. Простой прием. Им даже резонеры владеют.

ИЗАБЕЛЛА. И объятие, такое крепкое, без слов, она даже заплакала…

МАУРИСЬО. Все было продумано. Сквозь слезы трудно рассмотреть, как следует. Ты понимаешь?

Изабелла смотрит на него так, как будто он стал ниже ростом.

ИЗАБЕЛЛА. Да, теперь понимаю. По-видимому, мне еще многому надо учиться.

МАУРИСЬО. Да, многому еще. Но ты сумеешь, Изабелла.

ИЗАБЕЛЛА. Почему вы зовете меня Изабеллой, когда никто не слышит? Мое имя Марта.

МАУРИСЬО. Здесь — нет. Мы живем другой жизнью, и надо совсем забыть нашу собственную. Чтоб не запутаться.

ИЗАБЕЛЛА. Хорошо! Скажите мне, какие я сделала ошибки за этот вечер, чтоб я их не повторила.

МАУРИСЬО. Ну что ж, начнем с поцелуя. Точнее, с двух поцелуев. Первый был слишком…

ИЗАБЕЛЛА. Сестринский?

МАУРИСЬО. Вот именно. Трех лет брака недостаточно, чтобы так охладеть. Зато второй… так тоже не целуются на третий год брака.

ИЗАБЕЛЛА. Слишком крепкий?

МАУРИСЬО. Да, слишком. В искусстве главное — мера.

ИЗАБЕЛЛА. Простите. Это не повторится.

МАУРИСЬО. Надеюсь. Теперь второе: никогда не говори мне «вы». Помни, что мы женаты.

ИЗАБЕЛЛА. Но ведь мы одни…

МАУРИСЬО. Не имеет значения. Надо приучаться. Знаешь, как поступают осторожные любовники, когда им приходится встречаться в обществе? Они всегда на «вы», даже наедине, чтобы не ошибиться на людях. Мы должны делать то же самое, только наоборот.

ИЗАБЕЛЛА. Прости, я не знала. А как мы уладим с языком?

МАУРИСЬО. С каким языком?

ИЗАБЕЛЛА. С моим, английским. Ты видишь, бабушка его знает. А я… надеюсь, ты не потребуешь, чтоб я его выучила за одну ночь.

МАУРИСЬО. Надо сделать усилие. В наши дни английский язык приобрел такое значение, что даже янки вынуждены его изучать.

ИЗАБЕЛЛА. О yes, yes, yes!

МАУРИСЬО. Ты смеешься надо мной?

ИЗАБЕЛЛА. Над учителем? Что ты! Я никогда бы себе не позволила!

МАУРИСЬО. Ну, не иронизируй! Что это с тобой? Ты вдруг стала на меня как-то иначе смотреть. Ты совсем другая сейчас.

ИЗАБЕЛЛА. Может быть, это ты для меня стал другим. (Подходит к нему, говорит дружески.) Послушай, Маурисьо. Помнишь, ты мне сказал, что твой имитатор поет лучше, чем настоящий соловей? Ты серьезно это говорил, да?

МАУРИСЬО. Совершенно серьезно. Какая-то птичка… Какая бы она чудесная ни была, ей не сравняться с артистом.

ИЗАБЕЛЛА. Тогда, значит, ты, правда, веришь, что искусство важнее, чем жизнь?

МАУРИСЬО. Это всегда так. Посмотри на тот палисандр, там в саду. Он теперь значит что-то, потому что от него тень и он цветет. А завтра он умрет, как умирают деревья: стоя и молча, и никто не вспомнит о нем. Вот если бы его написал великий художник, он жил бы вечно. Ты еще что-нибудь хочешь спросить?

ИЗАБЕЛЛА. Нет, ничего. Это все, что я хотела знать. (Идет к лестнице.)

МАУРИСЬО. Постой! До сих пор я указывал на ошибки. Будет несправедливо, если я не скажу об удачах.

ИЗАБЕЛЛА. Удачи тоже были? Ну что ж, это неплохо.

МАУРИСЬО. Одна особенно: этот трюк, чтоб не играть на рояле.

ИЗАБЕЛЛА. А, раненая рука… Тебе понравилось?

МАУРИСЬО. Я бы и сам не сделал лучше. Чем ты нарисовала кровь? Помадой?

ИЗАБЕЛЛА. Помадой.

МАУРИСЬО. Я сразу догадался. Поздравляю! (Пожимает ей руку.) Что с тобой?

Изабелла вскрикивает, отдергивает руку. Маурисьо смотрит на нее удивленно.

ИЗАБЕЛЛА. Ничего… так, нервы. (Идет к лестнице.)

Маурисьо резко останавливает ее и сдергивает повязку.

МАУРИСЬО. Постой! Ты правда порезала руку?

ИЗАБЕЛЛА. Мне не пришло в голову, как еще можно сделать. Ведь ложь надо придумать. А правда — это так легко. Спокойной ночи. (Завязывает руку и идет по лестнице.)

МАУРИСЬО. Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу?

ИЗАБЕЛЛА. Говори.

МАУРИСЬО. У тебя слишком много сердца. Ты никогда не будешь настоящей актрисой.

ИЗАБЕЛЛА. Спасибо. Это самое лучшее, что ты сказал мне за сегодняшний вечер. (Идет по лестнице, останавливается.) А ты не обидишься, если я тебе тоже кое-что скажу?

МАУРИСЬО. Говори.

ИЗАБЕЛЛА. Если когда-нибудь исчезнут все деревья, и останется только одно… я бы хотела, чтобы это был тот палисандр. Прощаешь?

МАУРИСЬО. Прощаю.

ИЗАБЕЛЛА. Спокойной ночи, Маурисьо.

МАУРИСЬО. До завтра… Марта-Изабелла. (Опершись на перила, смотрит ей вслед. Наверху бьют часы.)

Занавес.