1

В комнату вошла жена, и Чарли, обернувшись, окинул ее взглядом. На ней было темно-синее бархатное платье с зауженной юбкой, выгодно подчеркивавшей ее изящные щиколотки, и бронзовые туфли-лодочки на высоком каблуке.

В камине вспыхнуло рождественское полено. Языки пламени принялись жадно лизать твердую кору. Это полено было предметом особой гордости Чарли. Он сам спилил его и целый год сушил на сарае. Заметив довольное лицо мужа, Беделия улыбнулась, легкой походкой прошла по восточному ковру, уселась рядом с супругом в большое, вместительное кресло и положила голову ему на плечо. Он взял ее за руку. Горящее полено озаряло их красноватым светом. В этот момент, двадцать пятого декабря 1913 года, в пять часов десять минут, Чарли Хорст чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Это было первое Рождество, которое Чарли отмечал у себя дома вместе с супругой. Они поженились в августе. Она была хрупкой и очаровательной, как маленькая кошечка. Живые темные глаза всегда казались чуть влажными. На фоне ее яркой смуглой красоты Чарли выглядел бледным, угловатым и чрезмерно сдержанным.

Эркер, откуда они выдвинули кресло, теперь занимала елка, украшенная мишурой, разноцветными шариками и спиральками, фланелевыми ангелами, оленями из папье-маше, имбирными Санта-Клаусами, картонными домиками и мятными леденцами. Под деревом вместо всегдашней, неприятно режущей глаз белой льняной простыни была расстелена зеленая бумага с набросанными поверх еловыми ветками, имитирующими землю в настоящем лесу. Стол в гостиной украшала еще одна замысловатая композиция Беделии: из самой середины настила из листьев остролиста и лавра будто бы произрастал одинокий белый нарцисс.

На подготовку к празднику было потрачено немало времени и сил. На тарелках и подносах лежали пирожные всевозможных сортов, а серебряные блюда в форме больших ракушек, принадлежавшие когда-то бабушке Чарли, прямо-таки ломились от домашней помадки, марципана и соленых орешков. На буфетном столе выстроилась в шеренгу дюжина бокалов с яичным коктейлем, а для тех, кто предпочитает напитки покрепче, Чарли приготовил оловянные чаши, в которые собирался разлить свой фирменный горячий пунш с ромом. Кроме того, рядом в изобилии были разложены соленые и острые деликатесы: канапе с фуа-гра, копченые устрицы, анчоусовое масло, анчоусы и тонкие крекеры с восхитительной пастой, которую Беделия приготовила из разных сортов сыра.

На Рождество Чарли подарил супруге старинное золотое колечко в форме банта, украшенного гранатами. Надев его на безымянный палец правой руки, она то и дело выставляла руку вперед и наклоняла голову, чтобы лишний раз полюбоваться подарком. У нее были пухлые руки с ямочками, пальцы заканчивались заостренными, великолепной формы ногтями, отполированными столь тщательно, что они блестели, подобно розовым драгоценным камням.

– До чего же моя маленькая ворона любит украшения! – сказал Чарли.

Это была литературная метафора. На самом деле Чарли мало что знал о повадках ворон. Воспитанный на английской литературе, он предпочитал употреблять подобные аллюзии вместо банальных сравнений, в основе которых лежал бы его собственный жизненный опыт. В детстве мать часто пела ему:

Жена отреагировала на его замечание со свойственной ей грацией – алые губки тронула нежная улыбка, отчего на щеках заиграли очаровательные ямочки.

– Тебе правда нравится? – с волнением спросил он.

– Больше, чем платина и брильянты.

– Или жемчуг?

– Так ты поэтому мне его подарил? – робко проговорила Беделия.

– Кажется, пошел снег, – сказал Чарли.

С западной стороны дома, чуть ниже террасы, по огромным валунам с неумолкающим журчанием бежала река. Дом четы Хорстов располагался совсем недалеко от крупного промышленного города, однако из-за каменистой почвы, на которой ничего нельзя было вырастить, окрестные леса и усеянные камнями поля сохранили свою первозданность и оставались такими же дикими, какими были в те далекие времена, когда в Коннектикуте появились первые белые колонисты.

Раздался звонок в дверь. По коридору пробежала Мэри, на ходу одергивая подол нового фартука. В дверях она выпрямилась, подправила рюши и воскликнула, впуская гостей в дом:

– Здравствуйте, мистер Джонсон! С Рождеством, миссис Джонсон!

Беделия поспешила навстречу гостям. Уэллс Джонсон, как обычно, стушевался в ее присутствии, пробормотал поздравление и, не сняв перчаток, принялся перекладывать из одной руки в другую обернутую золоченой бумагой коробку. Выхватив у него коробку, Люси Джонсон протянула ее Беделии.

– Счастливого Рождества!

– Ах, ну зачем? Право, не стоило…

– Прежде чем возражать, посмотрите, что это за подарок! Наверное, решите, что я сошла с ума.

– Обожаю подарки, – вымолвила Беделия.

– Как дела, Чарли-конь? – спросил Уэллс Джонсон.

– Лучше не бывает. Давай мне твое пальто.

Беделия внимательно разглядывала коробку, словно изучая ее размер и форму, блестящую упаковку и хитро переплетенные завязки.

– Пока не соберутся все гости, мы не станем открывать подарки, – наконец сказала она.

Отыскав свободное место под елкой, она положила туда коробку Джонсонов.

Дверной звонок продолжал заливаться. Гости все прибывали и прибывали: смех и возгласы делались громче, воздух наполнился запахами рисовой пудры, туалетной воды, рома и пряностей. От жары, стоявшей в доме, и от усилий, затраченных на приготовление напитков, которые он разносил гостям, Чарли изрядно вспотел. А матовая, цвета слоновой кости кожа Беделии оставалась все такой же свежей и прохладной, как белая роза, которую она приколола к поясу.

Это была одна из дюжины роз, которые преподнес ей их новый сосед Бен Чейни.

– Вы слишком добры ко мне, – сказала Беделия, протягивая Бену обе руки и улыбаясь, чтобы подчеркнуть ямочки на щеках. – Не боитесь испортить меня своим вниманием?

– Испортить вас? Это невозможно! – воскликнул Бен.

Чарли и Бен обменялись рукопожатиями.

– С Рождеством.

– Что будете пить? Хотите яичного коктейля?

– Ах, Чарли, – сказала Беделия, – ты же знаешь про отношения Бена с яблочным ликером.

Мужчины рассмеялись. Замечание Беделии о Бене и яблочном ликере прозвучало так, словно речь шла о многолетней любовной связи. Пока Чарли наполнял бокал Бена, Беделия предложила гостю канапе. Он выбрал с сырной пастой.

– О, да это горгонзола! – не без удовольствия заметил Бен. – Вот теперь я уверен: вы обо мне думали.

– Она обо всех подумала, – хвастливо воскликнул Чарли.

К шести часам вечера гости уже насытились всем: закусками и напитками, поздравлениями и пожеланиями, сплетнями и, что особо увлекало женщин, разглядыванием праздничных нарядов. Беделия предложила открыть подарки. Для нее это было кульминацией праздника, и в ожидании столь важного момента она напоминала возбужденного нетерпеливого ребенка.

– Все уже собрались, кроме Эллен. Если она не может обойтись без опозданий, не понимаю, почему остальные гости должны ее ждать.

– Наверное, она задержалась в офисе.

– В Рождество?

– Газеты выходят и в Рождество, знаешь ли…

Беделия оглядела гостей, пытаясь угадать их настроение.

– Хорошо, дорогой, – согласилась она, – подождем еще чуть-чуть.

Услышав это, доктор Мейерс сказал:

– Если и для меня под елкой найдется подарок, я лучше заберу его прямо сейчас. У меня сегодня дежурство в больнице, а мне сначала еще надо отвезти мамочку домой.

– Ну ты и скажешь, папочка! – игриво возразила его жена. – С чего ты взял, что кто-то собирается дарить подарки на Рождество такому старику, как ты?

Беделия бросила в сторону Чарли полный нетерпения взгляд. Заметив, как ей хочется открыть подарки, он сдался, словно отец, привыкший потакать капризам детей.

– Первым делом откроем твой, Беделия.

– Это было бы несправедливо. Ведь я хозяйка, мой должен быть последним.

Судья Беннет предложил открывать подарки по очереди. Сначала гость, затем Беделия, потом снова гость. Все проголосовали за то, чтобы роль Санта-Клауса, который будет зачитывать вслух надписи на ярлыках и раздавать подарки, исполнял Чарли. Его это предложение смутило. Полностью лишенный какой бы то ни было склонности к актерству, Чарли поначалу почувствовал себя не в своей тарелке. Но, увидев, что друзья проявляют куда больший интерес к самим подаркам, нежели к его игре, он успокоился и даже слегка оживился.

Щедрость Беделии поразила всех. Эти люди не привыкли к расточительству. Даже самых богатых из них, тех, чьи сейфы были забиты акциями железнодорожной компании «Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд», в свое время приучили быть в рождественское утро благодарными за апельсин, пару варежек, носок, наполненный леденцами, экземпляр Библии или «Эссе» Эмерсона. Конечно, каждый тоже принес какую-нибудь мелочь, чтобы отблагодарить хозяйку дома за рождественский прием. Однако ничто не могло сравниться с подарками, которые приготовила для гостей Беделия, причем не только для друзей мужа, но и отдельно для их жен. Какие же это были роскошные вещицы! Все из нью-йоркских магазинов! Шелковые кисеты, портсигары с монограммами, медные пепельницы, чернильницы и пресс-папье на кованой латунной подставке, чашки в кожаных футлярах.

Миссис Беннет, подарившая хозяйке дома три хлопчатобумажные прихватки, купленные в августе на благотворительной церковной ярмарке и специально отложенные к празднику, подсчитала стоимость щедрот Беделии.

– Боюсь, нам нечем ответить на великодушие вашей жены, Чарли. Не в наших привычках выставлять напоказ материальное благополучие, как это делают люди с Запада.

Однако в поведении Беделии не было ничего «показного». Она в равной степени любила как получать подарки, так и дарить их другим. Будучи обычно очень аккуратной, сейчас она нетерпеливо разорвала обертки и побросала бумагу и ленты на пол. Каждый подарок казался ей великолепным, каждый даритель – на редкость щедрым. И все-таки в ее бурных восторгах Чарли виделся некоторый пафос: она вела себя словно сирота, принятая в добросердечную семью, словно маленькая уличная торговка спичками, неожиданно попавшая в магазин дорогих игрушек.

Когда Чарли подал Беделии коробку, перевязанную золотыми ленточками, глаза Люси Джонсон заблестели. Под бумажной оберткой оказалась шкатулка с изображением японских иероглифов.

– «Вантинс», – громко прошептала миссис Беннет.

Несколько женщин кивнули в знак согласия. Они тоже узнали шкатулку и теперь терялись в догадках, с чего бы это Люси вдруг поехала в Нью-Йорк за подарком Хорстам на Рождество.

Беделия приподняла подарок, чтобы продемонстрировать его гостям. На эбеновой доске сидели три обезьянки. Одна заслоняла себе лапками глаза, вторая прикрывала уши, а третья – пасть. Судья посмотрел на Уэллса Джонсона поверх очков.

– Ах, спасибо! Это именно то, что я хотела. – Беделия поцеловала Люси Джонсон.

Миссис Беннет что-то зашептала на ухо мужу. Судья все так же, поверх очков, бросил взгляд в сторону Уэллса Джонсона. С железной дороги донесся свисток поворачивающего экспресса из Данбери. Мужчины достали часы и проверили время.

Люси продолжала болтать. Она купила трех обезьянок из слоновой кости, потому что они напомнили ей Чарли.

– Меня?

– Не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нем. Ну разве это не наш Чарли? Такая у него натура. Я говорила Уэллсу, что из всех знакомых мне мужчин Чарли обладает самым сильным характером.

Уэллс Джонсон придвинулся к судье Беннету. Прикрыв рот рукой, он прошептал:

– Я хотел выразить Чарли свою признательность. Благодаря ему у меня в этом году было много работы.

– Конечно, со всей этой перестройкой дома, – сказал судья, который владел закладной на дом Джонсонов и считал, что они обязаны объяснить ему причины своей расточительности.

– Я вам больше скажу… – намекнул Уэллс.

Глаза судьи за стеклами очков в золотой оправе загорелись от любопытства. Но Уэллс хранил свою тайну, словно деньги в банке. Когда судья начал проявлять нетерпение, Уэллс сказал:

– Сейчас не могу говорить. Чарли не нравится, когда об этом упоминают в присутствии его жены. Она очень чувствительна.

Судья фыркнул.

– Не будь у него страховки, вот тогда у нее была бы причина проявлять чувствительность.

Беделия повернулась к ним с улыбкой, и оба застенчиво улыбнулись в ответ. Она отличалась от всех присутствующих в комнате женщин и на их фоне выглядела словно актриса или иностранка. В ней не было привычной простоты. Несмотря на свойственную ей живость, супруга Чарли была более мягкой и утонченной, нежели любой из гостей. Она меньше говорила, больше улыбалась, ко всем относилась с равной доброжелательностью, но близко к себе не подпускала.

Чарли мучило беспокойство. Когда раздался звонок в дверь, он не стал дожидаться Мэри и поспешил открыть сам.

На крыльце стояли две женщины. Одна протянула ему руку и сказала:

– С Рождеством, Чарли.

Другая радостно взвизгнула и крепко обняла его.

Чарли хотел подать руку Эллен Уокер, но столь бурное проявление чувств ее подруги помешало ему. Эллен безвольно опустила руку и последовала за Чарли и Эбби Хоффман в прихожую.

– Вот это сюрприз! – сказал Чарли Эбби.

– Ах ты, старый притворщик, ты же знал, что я приду!

– Конечно, знал, – вставила Эллен. – Я еще несколько недель назад говорила ему, что ты проведешь праздники со мной.

– Я помню, – сказал Чарли.

Эбби поцеловала Чарли в щеку.

– Ты совсем про меня забыл, лгунишка!

Он провел женщин в гостевую спальню на первом этаже. Эллен Уокер сняла шляпу, но даже не взглянула на себя в зеркало. Осенью она купила новое пальто, которое никому не понравилось. Слишком неженственное – таков был всеобщий приговор. Лет тридцать назад рослая, но тонкокостная и пропорционально сложенная Эллен считалась бы красавицей, но мода на женские фигуры меняется так же стремительно, как на одежду. Дева Берн-Джонса уступила место девушке Гибсона, и лицо Эллен теперь находили чересчур длинным, голову – слишком вытянутой и узкой, а уложенные венцом светло-каштановые косы – абсурдными и вышедшими из моды. В ее внешности не было ничего запоминающегося или необычного. На незнакомых людей она производила впечатление весьма спокойной и исключительно порядочной особы.

Эбби, напротив, была одета столь броско, что ее лицо смотрелось как еще один аксессуар. Чарли подумал, что она выглядит как рисунок в журнале мод: шикарно, но одномерно. Муфта из меха рыси была размером с саквояж, а шляпка так перегружена перьями, что от одного взгляда на нее у Чарли заныла шея. К черной сетчатой шемизетке Эбби приколола столь экстравагантную брошь, что с первого взгляда становилось ясно: брильянты на ней ненастоящие.

– Приходите в гостиную, когда закончите прихорашиваться, – сказал Чарли и отправился на поиски жены.

Беделия поджидала его в коридоре.

– Мы совсем забыли про Эбби, – прошептала она.

– Это моя вина. Я должен был напомнить тебе, что она придет.

– Нет, дорогой, не стоит винить себя. Тебе приходится держать в голове столько важных вещей. Но мы не можем оставить Эбби без подарка. Вспомни, что она подарила нам на свадьбу и как принимала нас в Нью-Йорке.

Эбби Хоффман была двоюродной сестрой Чарли. В девичестве ее звали мисс Филбрик, мать Чарли приходилась ей тетушкой. Когда Чарли привез Беделию из Колорадо, именно Эбби приветствовала молодую жену от лица всей семьи. Она встретила их поезд на платформе, а потом угостила дорогим обедом в отеле «Уолдорф-Астория».

– Ну, можно сказать ей, что ты заказала подарок, но его еще не доставили, – предложил Чарли.

– Ни в коем случае. Под елкой непременно должно быть что-то для Эбби. Твоя кузина не должна чувствовать себя обделенной.

Девушки вышли из гостевой спальни. Эбби поцеловала Беделию, а Эллен протянула супруге Чарли руку. Эбби не стала снимать шляпку, словно явилась на официальный прием в нью-йоркском особняке.

– Жеманная кокетка, – пробормотал Чарли, вспомнив, как называла Эбби его мать.

Он отправился в кухню, чтобы сделать еще напитки, а Беделия тем временем провела девушек в гостиную. Большинство присутствующих хорошо знали Эбби: она родилась в миле от этого дома и жила в городе до тех пор, пока не вышла замуж. Именно поэтому Чарли не мог простить ей, что она появилась в гостиной в этой ужасной шляпе с перьями.

Из гостиной донеслись смех и оживленные возгласы. Чарли прислушался, и его передернуло. Насыпая в яичный коктейль порошок из мускатного ореха, он в который раз порадовался тому, что в его жене нет ни капли жеманства.

Дверь распахнулась.

– Лучше налейте в миску, Чарли. Мужчины в основном уже готовы к добавке. И еще два горячих грога, – сообщил Бен Чейни. – Помощь не нужна?

Оторвав взгляд от тазика для мытья посуды, Мэри уставилась на Бена. Он был невысок, но мускулист и ладно сложен. На фоне окрашенных в серый цвет кухонных стен его кожа казалась почти смуглой, а в пышных, вьющихся, как у поэта, волосах поблескивали рыжие искорки. Глаза светились от любопытства. Внезапно, хотя, казалось, момент был не самым подходящим, Чарли пришла в голову идея, что подарить Эбби на Рождество.

– Возьмите-ка вот это, ладно? – Он вручил Бену поднос. – И передайте моей жене, что я хочу ее видеть. Я буду наверху.

Мэри вздохнула, когда Бен вышел, держа поднос так, словно на нем стояла не миска с пуншем, а покоилась голова поверженного врага. Чарли поднялся наверх и дожидался Беделию в передней спальне.

Она появилась не сразу, и он коротал время, разглядывая свое отражение в трюмо. Наклон зеркала искажал его облик, голова казалась слишком большой, тело слишком длинным, ноги слишком короткими. Абсурд! Чарли был из породы тех долговязых, длинноногих мужчин, которым ни при каких обстоятельствах не грозит лишний вес. У него были тонкие, но невыразительные черты лица и слишком блеклый окрас, чтобы он мог считаться красивым. Чарли невольно сравнил свою нежную бледность с суровой смуглостью Бена Чейни и с сожалением провел рукой по редеющим волосам.

Беделия тихо вошла в комнату и встала рядом с Чарли. Ее макушка едва доставала до его носа. Брак еще не успел им наскучить, и им нравилось смотреть на себя как на семейную пару. Вдруг лицо Беделии исказилось, приобрело какое-то болезненное выражение, и она поспешила выпрямить трюмо.

– Чарли, в этом зеркале ты выглядишь просто ужасно. Не могу смотреть, во что оно превращает твои красивые длинные ноги! Делает их короткими и такими странными…

Тяжело дыша, Чарли заключил ее в объятия и прижал к груди. Взгляд его затуманился. Беделия легонько ударила его по щеке.

– Ты забыл, что внизу нас ждут гости?

Сгустились сумерки. Беделия подошла к окну, глядя куда-то вдаль, в полумрак.

– На прошлое Рождество… – пробормотала она и стиснула руками занавески в цветочек. – На прошлое Рождество… – глухим голосом повторила она.

– В Новом Орлеане?

– Мы собрали букет темно-красных роз и поставили его на стол. Мы завтракали на балконе.

– Ты жалеешь о том, что ты здесь, Бидди?

Когда она не улыбалась, ее маленький, совершенной формы рот выглядел кукольным. Временами Чарли не мог отделаться от мысли, что он вообще ничего не знает о своей жене. Все, что она рассказала ему о детстве и своем первом браке, казалось нереальным, будто история, прочитанная в книжке. Когда она пересказывала ему разговоры, которые вела с теми, кого когда-то знала, у Чарли перед глазами возникали напечатанные диалоги с правильно расставленными знаками препинания. В такие моменты он чувствовал, что она так же далека от него, как героиня романа, женщина, о которой он может мечтать, но которой не может коснуться.

– Мне пришла в голову одна мысль, – сказал он. – По поводу рождественского подарка для Эбби.

– И что же это? – с воодушевлением спросила Беделия.

– Кольцо с жемчужиной.

Беделия промолчала.

– Тебе не нравится моя идея?

– Нельзя, Чарли.

– Почему же?

– Ты сам говорил, что оно дешевое и вульгарное.

– На тебе, дорогая. Но Эбби носит искусственные камни.

Беделия покачала головой.

– Почему нет? – спросил Чарли.

– Люди твоего круга никогда не носят подделки.

Чарли подумал: уж не смеется ли она над ним?

– Эбби носит. Моя кузина Эбби. Разве ты не заметила, какая на ней брошка?

Беделия пожала плечами, отошла от окна и уселась в низкое кресло, где мать Чарли обычно шила. Беделия выбрала для кресла обивку из розового муара. Шторы и покрывало на кровати были из той же ткани, но во всем прочем комната не претерпела изменений и оставалась такой, какой была при родителях Чарли. Когда-то здесь была их спальня.

– Давай подарим Эбби индийский браслет, – предложила Беделия.

– Ты шутишь! – Чарли был явно шокирован.

Этот браслет из чеканного серебра, широкий, как манжета, с прикрепленными к нему маленькими колокольчиками, он купил Беделии во время медового месяца. Чарли, любивший осматривать незнакомые отдаленные кварталы и заглядывать в необычные магазинчики, долго гадал, какими путями браслет мог оказаться на Дальнем Западе, в Колорадо, и, поскольку ему это показалось романтичным, он заплатил за него двадцать долларов. Такую сумму он не готов был выложить за рождественский подарок для Эбби, с которой виделся в лучшем случае дважды в год. Кольцо с черной жемчужиной обошлось Беделии в пять долларов. Жемчужину в оправе из фальшивой платины окружали искусственные брильянты.

– Этот браслет мне велик. Он слишком большой.

– Почему же ты мне сразу не сказала? Когда я его покупал? Ты ведь примеряла его и сказала, что он очень красивый.

Кукольный ротик выразил нетерпение.

– Я видела, что тебе он очень понравился, Чарли, и тебе хотелось его мне подарить.

– Ну, хорошо. Но я все равно не могу понять, почему ты так упрямишься из-за дешевого кольца. Ты же говорила, что никогда не будешь его носить.

Беделия тихо вздохнула.

– Дорогая, если ты хочешь оставить его себе, я, конечно же, не стану настаивать. Но ты ведь сама сказала, что больше никогда не наденешь его… – Чарли замолчал.

Беделия опустила голову и сложила перед собой ладони. У нее был вид раскаявшегося в своих провинностях ребенка.

– Разве что ты хочешь оставить его в качестве сувенира, – горько сказал он. – Как напоминание о том, что когда-то вышла замуж за самодовольного осла.

Беделия разгладила бархатную юбку на ногах, посмотрела на носок бронзовой туфельки.

– Мы не можем подарить Эбби то кольцо, потому что у меня его больше нет.

– Что?!

– Я от него избавилась. Тебе не нравилось, когда я надевала его. Ты говорил, что оно вульгарное.

– Что ж ты мне сразу не сказала? Прежде чем я вспылил?

– Ты не дал мне такой возможности.

Она посмотрела на него столь невинным взглядом, что Чарли рассмеялся.

– Какая же ты непоследовательная, моя милая Беделия. Позволила мне затеять никчемный спор и выставить себя дураком. Я вел себя как свинья. Прости меня.

– Чарли, милый, я поступила ужасно, разве не так? Ты меня простишь?

– Забудем об этом, – великодушно сказал он.

– Так мы подарим Эбби браслет?

– Как пожелаешь.

– Посмотри, – сказала Беделия, надевая браслет и демонстрируя, как он соскальзывает с ее руки. – Он действительно мне велик. Возвращайся к гостям, дорогой. Им покажется странным наше долгое отсутствие. Я упакую подарок для Эбби и потихоньку, пока никто не видит, положу его под елку.

Судя по тому, как улыбалась Беделия, Чарли понял, что она довольна своим хитрым планом. Он поцеловал жену и вышел из комнаты.

Беделия аккуратно завернула браслет в красивую бумагу и перевязала красной ленточкой, чтобы он не отличался от других подарков.

Затем подошла к туалетному столику и открыла шкатулку с драгоценностями. Она достала кольцо с черной жемчужиной, положила его в бархатную коробочку из-под нового кольца с гранатами и спрятала ее в коридорном шкафу, засунув как можно глубже.

Потом на цыпочках вернулась в спальню, взяла подарок для Эбби, поправила на нем красный бантик и поспешила вниз по лестнице, стуча каблучками по ступеням.

Праздник закончился. Из гостей остались только Эбби, Эллен и Бен Чейни. Эбби отправилась в спальню для гостей, чтобы церемонно снять перья, и увлекла за собой Эллен. Бен опустился на колени перед камином. Стоя рядом с ним, Беделия держала в руках корзинку с помятой оберточной бумагой и рваными лентами. Вместе они смотрели, как пламя пожирает все эти красивые упаковки, раскрашенные под серебро и позолоту.

Когда вся бумага сгорела и в комнате вновь воцарился порядок, Беделия, извинившись, убежала на кухню. Бен уселся в кресло напротив Чарли и развернул последний выпуск «Литерари Дайджест». На мгновение Чарли поразила неприятная мысль: «Ведет себя как хозяин дома», но он счел эту мысль слишком мелочной и принялся читать свежий номер «Атлантик Мансли».

В гостевой комнате Эллен мыла руки в мраморной раковине за ширмой. Закончив, она собралась вернуться в гостиную.

– Останься, поболтаем, – велела Эбби. Она наконец-то сняла шляпу, и ее волосы, как она сама выразилась, напоминали гнездо летучих мышей. – У меня к тебе вопрос. Кто такой этот Чейни?

– Художник. Он поселился в доме судьи Беннета на зиму.

– В летнем домике? Который в лесу? Зачем?

– Откуда же я знаю?

Эбби наклонила голову, и волосы темным занавесом упали ей на лицо. Из-за этого занавеса донесся ее любопытный голос:

– Что он за художник?

– Рисует.

– Ну, это понятно. Но что именно?

– Картины.

Эбби отбросила волосы назад и намотала их на валик.

– Ты начинаешь меня раздражать. Какие именно картины?

В сравнении с богатым интонациями голосом Эбби голос Эллен казался скучным и монотонным.

– Не знаю.

– Тебе не помешало бы немного румян, – заметила Эбби. – В наше время это никому не помешает. Он холост?

– Я не слышала, чтобы он был женат.

– Попробуй мои, Нелли. – Эбби кивнула в сторону своей золотой косметички. – Это новейшее средство, сухой порошок, совсем не такой вульгарный, как краска. Он джентльмен?

– Говоришь как героиня романов миссис Хамфри Уорд, – холодно сказала Эллен.

– Ох, оставь свой снобизм! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. То, что он не шофер или, скажем, полицейский. – Наконец Эбби осталась довольна своей прической. Пристально изучив в зеркале свое лицо, она добавила: – Он меня озадачил. Хотя я не возражаю против того, чтобы в мужчине была загадка. Беделии он, по-моему, нравится, тебе так не кажется?

– Нравится? – Эллен постаралась сделать вид, будто ей это вовсе не интересно.

Эбби долго смотрела на нее.

– Ты не выглядела бы такой невзрачной, если бы одевалась поярче. Ничто так не оскорбляет глаз мужчины, как шелковая английская блузка в клеточку. Она словно кричит о том, что ты старая дева.

Эллен вспыхнула. Ей нравилось считать себя стильной женщиной и носить костюмы и английские блузки.

Эбби вынула из косметички круглую коробочку.

– Давай-ка нанеси это, – велела она.

– Я буду чувствовать себя ужасно.

Эбби обмакнула пуховку в карминный порошок и поднесла ее к лицу Эллен.

– Думаю, тебе следует постараться выглядеть поинтереснее в обществе холостого мужчины.

– Я не принадлежу к числу хищных дамочек вроде тебя.

– А не помешало бы! – безжалостно сказала Эбби. Иным способом переубедить Эллен было невозможно. – Ну, хотя бы позволь мне по-другому уложить тебе волосы. Такие прически уже никто не носит.

– А я ношу! И более того, – вызывающе бросила Эллен, выпрямив спину, – ничто на свете не заставит меня пользоваться валиком для волос. По-моему, они вульгарны и омерзительны.

– Значит, всякая модная женщина вульгарна и омерзительна.

– Посмотри, как шикарно выглядит Беделия, а она не носит валиков.

– У Беделии собственный стиль. Она может себе позволить отличаться от других. Но у нее крашеные волосы, и это заметно.

– Я в это не верю.

– Ну, она их явно подкрашивает. Такие вещи я сразу подмечаю.

– Беделия не стала бы красить волосы. Она такая естественная. Почему ты так язвительно о ней говоришь, Эбби?

– А почему ты ее защищаешь, Нелли?

– Пожалуйста, не называй меня Нелли.

– Почему нет? Мы всегда тебя так называли.

– Мне больше не нравятся прозвища.

Эбби удивленно вскинула брови. Она слишком хорошо знала Эллен, чтобы продолжать допытываться. Кроме того, сейчас ее больше занимали совсем другие вещи.

– У него есть деньги?

– У кого?

– Не прикидывайся наивной. Когда в городе вдруг объявляется холостой мужчина, долг каждой женщины узнать всю его подноготную.

Эллен немного расслабилась.

– Вообще-то я об этом не задумывалась, но какой-то доход у него явно имеется, иначе как бы он мог себе позволить всю зиму жить за городом и только писать картины. Кроме того, у него есть машина.

– Позволь сообщить тебе, дорогая, что наличие машины ничего не значит. Помнишь, мой милый Уолтер купил электромобиль? Мы разъезжали на нем, как миллионеры, а ведь он за него заплатил всего лишь небольшой взнос. Машины можно покупать в кредит, знаешь ли.

Эллен не одобряла той легкости, с какой Эбби говорила о бывшем муже. В Нью-Йорке к разводу, может быть, и относились как к чему-то само собой разумеющемуся, но в Коннектикуте об этом все еще было принято говорить шепотом.

– Он преподнес Беделии огромный букет роз, – заметила Эбби.

– А Чарли он подарил коробку сигар. С его стороны это всего лишь проявление вежливости в ответ на их гостеприимство.

– Нечего огрызаться! Я просто заметила, что он покупает не самые дешевые подарки, а это явно не вяжется с привычками бедняка.

Эбби давно покончила с прической и макияжем и теперь отправилась за ширму вымыть руки.

– В нем есть нечто… – Эллен повысила голос, чтобы подруга ее слышала. – Ты бы стала доверять ему, Эбби?

Эбби развернулась, держа перед собой руки, с которых капала вода.

– Почему ты всегда такая подозрительная? Ведешь себя, словно участвуешь в третьем акте мелодрамы. Что с ним не так?

– Что ты о нем думаешь? Только честно. Не как о холостяке, у которого вроде бы есть состояние, а как о человеке. Ты бы стала доверять ему?

– А ты бы не стала?

Эллен подошла ближе и пристально посмотрела подруге в глаза. Несмотря на показную раскованность и жеманность Эбби, они относились к одному типу людей: обе были большими, худыми, честными девчонками из Новой Англии.

– Ему как будто от нас что-то нужно… Слишком уж быстро он подружился со всеми соседями. Разумеется, художники – люди неординарные, но дело не в этом. Я чувствую, что под его хорошими манерами скрывается что-то, чего я не понимаю. Подумай только, он приехал сюда в ноябре, никого не зная, а теперь – лучший друг всех и вся. И он постоянно приглашает женщин выпить с ним чаю.

– Как же ты провинциальна! В Нью-Йорке никому не покажется странным, если мужчина пригласит женщину на чашку чая. Особенно художник.

– Он задает слишком много вопросов, – пожаловалась Эллен.

– Ты говоришь так, будто сама пила с ним чай.

– Я работаю. У меня нет времени на чаепития, но однажды я ужинала с ним в «Джаффни», а потом он еще пару раз звонил.

– Стало быть, не такая уж ты неприступная, а? Ужин, телефонные разговоры по вечерам… И он ничего не говорил о своих картинах?

– Он никогда не говорит о себе.

– Весьма странно для мужчины.

– Он все время расспрашивает про других людей и задает довольно щекотливые вопросы. О доходах, например… Как кто обеспечен…

– По-моему, это обычное любопытство.

– По-видимому, Нью-Йорк заставил тебя забыть о том, чему нас учили, а именно: никогда не затрагивать подобные темы.

– Эллен, какой же ты еще ребенок! Если бы я тебя так хорошо не знала, я бы решила, что твоя наивность – не более чем поза. А ты не спрашивала Беделию, что она о нем думает?

Казалось, Эллен не расслышала вопроса.

– Да быть такого не может, чтобы она ужинала с мужчиной и ничего не знала о его картинах, – продолжала Эбби. – И не говори мне, что он не приглашал ее на чай.

– Он часто приезжает к Хорстам после полудня. Кажется, они вместе ходят гулять, – тихо сказала Эллен. – Конечно, Чарли и Беделия – его ближайшие соседи, не считая разве что фермеров вроде семьи Кили или тех поляков на холме.

На улице поднялся сильный ветер. Он завывал в лесу, со стоном шарил по углам дома, заставляя дрожать ставни и подоконники.

– Ужин готов. Беделия интересуется, куда вы пропали, – сказал Бен Чейни. Он стоял, прислонившись к дверному косяку с таким небрежным видом, словно и в самом деле был в этом доме хозяином.

– Что у вас за манеры? – воскликнула Эбби. – Разве вас не учили стучаться, прежде чем войти в комнату?

– Если дверь открыта, то нет.

Эбби посмотрела на Эллен, и та отвела глаза.

При старой миссис Хорст дом вполне соответствовал тогдашним представлениям об архитектуре. Чарли был заботливым сыном и не огорчал матушку критикой архитектурных вкусов ее отца и деда, но не успели еще засохнуть возложенные на могилу родительницы цветы, как он открыл ящик, где хранились его планы по перестройке дома. Несмотря на современное образование, Чарли предпочитал старый новоанглийский стиль строительства и призывал вернуть все лучшее, что было в архитектуре восемнадцатого и начала девятнадцатого века. Перед отъездом в Колорадо он убрал все балкончики, башенку и орнаменты в виде завитков, восстановив изначальные линии дома. Оставил он только эркер, поскольку там было приятно сидеть в солнечный день.

Над интерьером они с Беделией трудились вместе. Обои и обивку для мебели жена выбрала по своему вкусу. За это время они поссорились только однажды – Беделия наотрез отказалась заменить добротные восточные ковры его матери современными тряпочными ковриками.

Беделия обладала врожденным талантом к работе по дому. Вместе с молодой служанкой Мэри она поддерживала в доме идеальный порядок, тогда как старая миссис Хорст даже с двумя слугами умудрялась устраивать настоящий хаос.

Сегодня Беделия украсила стол цветочной композицией, подложила под тарелки новые салфетки с вышивкой «мадейра» и зажгла красные свечи. Главное блюдо она приготовила сама. Это была рисовая запеканка с томатами, окрой, моллюсками, цыпленком, красным перцем и оливками, приправленная шафраном. Чарли своей порции не получил. Вместо запеканки Мэри поставила перед ним тарелку простого вареного риса.

– Диспепсия, – с кислым видом признался он.

– У тебя?! – воскликнула Эбби.

– Должно быть, нервы, – сказала Беделия. – Он слишком много работает. Можно подумать, его прораб – совершенный неуч, судя по тому, что бедняге Чарли приходится каждый день ездить в Бриджпорт.

Эллен поинтересовалась, обращался ли он к врачу.

– Хоть бы ты на него повлияла, Эллен! Прошу его, умоляю, а он ни в какую.

– Давайте поговорим о более приятных вещах, – сказал Чарли.

У Эбби на сей счет была своя теория, которой она тут же не преминула поделиться:

– Наверняка он заработал эту болячку на Западе. Я слышала, еда там просто… просто… – Так и не сумев подобрать подходящего слова, она заломила руки.

– Ошибаешься, – возразил Чарли. – В Денвере полно великолепных ресторанов, а в отеле в Колорадо-Спрингс готовил французский шеф-повар.

– Мне бы это не понравилось, – фыркнула Эбби. – Если бы я поехала в Колорадо, то предпочла бы попробовать там мясо медведя или бизона.

– Это западное блюдо? – спросила Эллен, угощаясь рисовой запеканкой.

– Нет, этот рецепт я узнала в Новом Орлеане. Блюдо называется джамбалайя. Правда, там ее готовят иначе – с речными креветками, крабами и…

– В Новом Орлеане? – перебила ее Эбби. – Я думала, ты родом из Калифорнии. Чарли, ты разве не говорил мне, что Беделия приехала из Калифорнии?

– Я родилась в Калифорнии, но жила в разных местах. В Новом Орлеане я жила со своим первым мужем.

– Я всегда хотела туда поехать, – сказала Эбби. – Говорят, это очень цивилизованное место. Ты когда-нибудь видела Марди Гра?

– Она так увлекательно может описать этот город, – похвастался Чарли. – Расскажи им о Французском квартале, дорогая, и о художниках.

– Обо всем?

– А почему нет? Ты стыдишься?

– Нет, ты ведь знаешь, что нет. – Беделия тепло улыбнулась Чарли и доверительно подмигнула ему. – Но, дорогой, едва ли об этом стоит рассказывать людям, которые всегда вели очень традиционный и замкнутый образ жизни…

– Ох, ну расскажи же, наконец! – взвизгнула Эбби.

– Это не то, о чем ты думаешь, – рассмеялась Беделия. – Понимаете, мы были очень бедны. Большинство людей скорее признается в грехе, чем в бедности, не так ли? Мы с мужем были отчаянно бедны, жили в мансарде. – Она говорила с таким трепетом, словно в этом было нечто романтичное. – Видите ли, он был художником, из хорошей семьи, но родители хотели, чтобы он занялся бизнесом, и отказали ему в содержании. Бедность нас совсем не тяготила, ведь мы были молоды, и здоровы, и влюблены друг в друга, и большинство наших друзей тоже были бедными художниками. Нам было очень весело, и если мы могли позволить себе цыпленка и бутылку итальянского кларета, то сразу устраивали вечеринку. – Ее голос, понизившийся к концу рассказа, намекал на более яркие воспоминания.

Эллен нашла джамбалайю слишком сытной и жалела, что съела ее так быстро.

– Будь он жив, он стал бы знаменитым, может, даже великим художником. Когда он умер, один торговец скупил все его картины, поскольку знал, что когда-нибудь они станут очень ценными.

– Бидди, как же так?

– В чем дело, милый?

– Ты ведь говорила, что друзья продали его работы на аукционе.

– Ах! Ах! – сказала Беделия, глядя на Чарли из-под опущенных ресниц. – Да, конечно, дорогой, они продали их на аукционе, потому что торговец предлагал мне всего сто долларов. Поэтому друзья заставили его купить картины через аукцион, а не напрямую у меня, и я получила свыше двухсот долларов. Ты ведь помнишь, Чарли, я тебе рассказывала. – Не дожидаясь ответа Чарли, она продолжала: – Когда-нибудь мы поедем туда и посмотрим, нельзя ли выкупить хоть что-то из его произведений. Я, конечно, мало разбираюсь в искусстве, но многие говорили, что его ждет большое будущее.

Бен не отрываясь смотрел на Беделию. Заметив на себе пристальный взгляд Эллен, он взял вилку и вновь принялся за запеканку.

– Неужели ты продала все его картины? – воскликнула Эбби. – И ни одной себе не оставила?

– У меня в кармане не было ни цента, – без малейшего стыда или смущения призналась Беделия.

– От чего умер твой муж?

– От аппендицита. Его слишком поздно положили в больницу.

Она сказала это просто как факт и улыбнулась каждому из гостей, словно давая понять, что не нуждается в сочувствии. Затем Эбби спросила Бена Чейни, знакомы ли ему работы художника по фамилии Кокран.

– Его звали Рауль, – уточнил Чарли.

– Рауль Кокран, какое странное имя.

– У него мать француженка, – объяснила Беделия. – Рауль не был известен в художественных кругах на Севере. Он продал несколько картин, но только на Юге.

Эллен, не одобрявшая вопросов личного характера, все же не удержалась и спросила:

– Если вы были так ужасающе бедны, как получилось, что ты проводила лето в Колорадо-Спрингс?

– Непростительная расточительность, верно? Но я была больна, у меня было нервное расстройство… и, понимаешь, я потеряла ребенка. – Она произнесла это с подобающей скромностью, не глядя на гостей. – Врач сказал, что мне необходимы перемены в жизни. Мне всегда нравились горы, а поскольку в Колорадо-Спрингс находится курорт, я решила съездить туда. Конечно, мне и в голову не могло прийти остановиться в отеле. Я жила в дешевеньком пансионе, но там было удобно, а из окна открывался великолепный вид.

– Когда мы познакомились, – сказал Чарли, – у нее была мысль прожить в Спрингсе еще две недели, а потом устроиться на работу в универмаг в Денвере. В тот день она пришла в отель, чтобы посмотреть, какая сейчас мода.

– У меня много лет не было ничего нового, и я подумала, что если соберусь устраиваться на работу в хороший магазин, неплохо бы показать, что я кое-что знаю о современной моде. Поэтому перед тем, как перешивать собственную одежду, я решила пойти поглядеть, что нынче носят люди с Востока.

– Она пришла поглядеть на шляпки, но увидела меня и нашла более интересным.

– Ах, дорогой… – Беделия так очаровательно флиртовала с мужем. – Ведь это ты неотступно преследовал меня.

– Так ли уж неотступно? Всего лишь последовал за тобой из комнаты отдыха, где ты пила чай, на террасу, куда ты вышла полюбоваться видом.

Рассказывая о том, что случилось дальше, Беделия обращалась уже ко всем гостям, а не только к Чарли.

– Как же он старался выглядеть равнодушным, когда сел рядом со мной! Он так нарочито не замечал меня, что я сразу поняла, почему его интересует вид именно из этого угла террасы. Ему понадобилось почти десять минут, чтобы набраться храбрости и спросить, восхищает ли меня величие Скалистых гор.

– Мы могли бы и не встретиться, если бы не одно происшествие. Я собирался идти в поход с товарищами из отеля, но один из них вывихнул ногу, и мы отложили поход. К счастью для меня.

– А я, – добавила Беделия, – накануне едва не передумала идти в отель, потому что самый дешевый чай стоил там пятьдесят центов.

– Небеса были к нам благосклонны.

Набожный пафос Чарли и беспокойная самоуверенность Беделии раздражали Эллен. Разговор выглядел вполне естественным, но в то же время казалось, будто его уже много раз репетировали опытные актеры. Эллен пожаловалась, что в комнате слишком жарко, поскольку больше жаловаться было не на что.

– Здесь невозможно дышать! Ты ничего не можешь с этим сделать, Чарли?

Резкость Эллен испортила Чарли настроение. На несколько секунд он мысленно перенесся на пики Скалистых гор. Он недовольно заворчал и пошел отключать отопление, а затем принес Беделии белую ангорскую шаль своей матери.

– Как ты заботлив, дорогой! Но не стоило беспокоиться. Мне не холодно.

– Теперь тебе надо проявлять осторожность, – сказал Чарли.

Беделия покачала головой.

– В чем дело? Беделия беременна? – без обиняков спросила Эбби.

– Извините, – сказала Беделия. Отодвинув стул, она поспешила скрыться в кухне через вращающуюся дверь.

Эбби это озадачило.

– Я что-то не то сказала? Что такого ужасного в упоминании о будущих детях, когда люди женаты?

– Помолчи, пожалуйста, – сказала Эллен.

– Она нервничает, потому что уже потеряла одного ребенка, – объяснил Чарли. – Считает, что подобные разговоры приносят несчастье.

– Суеверие какое-то, – фыркнула Эллен и тут же пожалела об этом.

– Не всем же быть такими рациональными, как ты, дорогая.

Вернулась Беделия с кофейником в руках. За ней следовала Мэри с подносом, на котором стояли чашки, сливки и сахарница.

Подавая кофе, Беделия любила всякий раз открывать маленький носик кофейника, а Чарли нравилось наблюдать за ее невинным удовольствием. Жена уже взяла себя в руки и вновь превратилась в любезную очаровательную хозяйку дома.

– С чем вы предпочитаете кофе? Сливки, сахар? Один кусочек или два?

– Вы сегодня прекрасно выглядите, Мэри! У вас новый чепчик? – спросил Бен молодую служанку, когда та подавала ему кофе.

Мэри покраснела и захихикала, удаляясь через вращающуюся дверь.

– Бен, прошу вас, не надо ее дразнить, – прошептала Беделия.

– Да я и не дразнил. Она действительно очень милая девушка.

– В какой-то из четвергов, когда у Мэри был выходной, Бен ехал в город, – пояснила Беделия гостям. – Он подвез ее и угостил содовой водой с мороженым. Теперь она в него немножко влюблена.

«И Мэри тоже!» – подумала Эллен и бросила взгляд в сторону Эбби: не усмотрела ли подруга в поведении Бена еще одну повадку хищника.

Но Эбби флиртовала с Беном.

– Это не оставляет нам, девушкам постарше, почти никаких шансов, не так ли? В Мэри так много природного очарования, наверное, ее общество очень приятно городскому мужчине.

– Однако же я не показывал ей свои картины.

– А почему вы должны это делать? – спросила Беделия.

– Но вам же я предложил на них взглянуть, не так ли? Вы относитесь к тому типу женщин, которые не могут пить чай с мужчиной и не знать, что он рисует.

Эллен постаралась не выдать волнения, но Эбби храбро приняла вызов.

– И какие же картины вы пишете? Только не говорите, что вы кубист!

– Может быть, придете и посмотрите? В пятницу приезжает мой приятель с Запада, и Чарли с Беделией обедают у меня. Возможно, дамы, вы тоже пожелаете прийти.

– С превеликой радостью, – сказала Эбби, прежде чем Эллен успела выдумать причину для отказа.

После ужина все переместились в маленькую комнату, известную среди предыдущих поколений Хорстов как «кабинет отца твоего отца», но теперь переименованную Беделией в «логово Чарли». Беделия принесла пепельницы для мужчин.

– Тебе, наверное, тоже нужна пепельница, – сказала она и принесла еще одну для Эбби.

– Откуда ты узнала мой страшный секрет?

– Ты курила в тот день в «Уолдорф-Астория».

– Тебя это шокировало? – с надеждой вздохнула Эбби.

Беделия покачала головой.

– Когда поживешь среди художников, уже ничто не может шокировать. Но в «Уолдорфе» была такая респектабельная публика! Я побоялась, что ты привлекаешь к себе излишнее внимание.

Чарли набил трубку и уже собирался ее раскурить, как вдруг вспомнил о подарке Бена. «Нужно выкурить сигару, – с раздражением подумал он, – показать, что я оценил его подарок». Он встал и направился за коробкой. Его неприятно задела невнимательность Бена. Ведь они часто курили вместе, и Бен не мог не заметить, что Чарли курит только трубку.

Он предложил Бену сигару, и тот без колебаний взял ее. «Как странно, – сказал себе Чарли, – ведь обычно он их тоже не курит». Мужчины обрезали кончики и так уверенно зажгли сигары, словно это было их многолетней привычкой. Комнату наполнил душистый дым.

– Восхищаюсь вашим вкусом, мистер Чейни, – сказала Эбби. – Это превосходные сигары.

– Ты-то откуда знаешь? – колко спросила Эллен.

– Если бы ты проводила с мужчинами столько времени, сколько я, дорогая, ты бы могла распознать запах хорошей сигары. Не правда ли, Беделия?

– Я не знаю.

Беделия сидела на краю обитого кожей кресла, вцепившись пальцами в подлокотники. Кровь отхлынула от ее лица, глаза сделались настороженными. Она словно хотела защититься от обращенных на нее пристальных взглядов гостей. Когда она отвечала на простой вопрос Эбби, в голосе послышались нотки едва скрываемого ужаса.

Беделия вошла в спальню. Она распустила волосы и переоделась в ярко-синий, с узором из роз, домашний халат, подвязанный розовым поясом. Чарли заключил ее в объятия.

– От тебя так сладко пахнет! Твоя кожа пахнет медом.

Чарли говорил это каждую ночь, и каждую ночь Беделия отвечала, что причиной тому ее крем для кожи. Это однообразие не вызывало у них раздражения, ведь они все еще были влюблены друг в друга. Каждое незначительное происшествие имело очарование новизны, а всякое повторение привносило в их жизнь желанный покой.

– Что ж, Рождество закончилось, – сказала она.

– Для тебя это было счастливое Рождество?

– Да, дорогой, конечно.

Ее глаза снова стали пустыми, и Чарли гадал, не думает ли она о Рауле Кокране. Временами он испытывал жгучую ревность и ненавидел всю ее прошлую жизнь, каждый не разделенный с ним опыт, даже нищету и траур.

– Лучше, чем в прошлом году?

Беделия встретилась с ним взглядом и с упреком сказала:

– Ах, дорогой…

– На прошлое Рождество ты собрала букет роз. – Она молчала, и он укоризненно добавил: – Моя мать болела, – словно его злило, что Беделия наслаждалась солнцем, цветами и завтраком на балконе, в то время как его мать страдала в этой самой комнате.

Жена развязала розовый пояс, сняла халат и осталась в корсете и панталонах из тонкого муслина, слегка накрахмаленных и прошитых розовыми лентами. Чарли с наслаждением наблюдал, как она развязывает бантики и извлекает крошечные жемчужные пуговички из миниатюрных петелек.

Расслабив завязки корсета, Беделия подошла к трюмо.

– Я полнею.

– Тебе идет.

– Через несколько недель станет заметно.

Чарли пошел в ванную умыться и почистить зубы. Когда он вернулся, Беделия уже лежала в постели. Волосы разметались по подушке. Его мать на ночь всегда зачесывала волосы назад с выпуклого лба и заплетала их в косы. В распущенных волосах жены Чарли виделось некое распутное очарование. В спальне она надевала розовые атласные тапочки на французском каблуке. Ее красивое нижнее белье, ленты, вышивка, духи – все это приводило Чарли в восторг. До женитьбы он, разумеется, знавал распутных женщин. Однако, сравнивая теперь этих соблазнительниц со своей женой, он видел в них лишь унылых падших женщин. То головокружительное удовольствие, которое дарила ему Беделия, придавало брачному ложу легкий флер порочности, без которого ни один мужчина-пуританин не мог бы чувствовать себя удовлетворенным.

Он был рад, что женился на вдове.

– Чарли! – Она резко села, и покрывало упало у нее с плеч. Возглас прозвучал весьма драматично. – Твой порошок! Дорогой, ты принес воду?

– Забыл. Но это неважно. Я хорошо себя чувствую.

Она настаивала на том, что он непременно должен принять порошок. Ради его же блага, разумеется. Ведь он съел немало жирной пищи и выпил несколько яичных коктейлей.

– Хорошо, – согласился он и, тяжко вздохнув, зашагал в ванную.

Мученический вид был не более чем притворством. На самом деле Чарли доставляло удовольствие сознание того, что Беделия беспокоится о его здоровье и даже хранит его порошок в ящике своего прикроватного столика. Это было еще одно доказательство ее любви к нему. Порошок в синих пакетиках оказывал очень эффективное воздействие. Она узнала об этом лекарстве, когда служила компаньонкой у старушки, страдавшей нарушением пищеварения.

– Выпей залпом, тогда не ощутишь неприятного вкуса, – как всегда, сказала она, разводя порошок в воде.

Когда Чарли снял халат, Беделия окинула его восхищенным взглядом.

– Ты такой высокий, – сказала она, и собственный рост показался ему верхом совершенства. – И у тебя такие широкие плечи. У тебя великолепное телосложение. Разве не так всегда говорила твоя мать: «Мой мальчик не красавец, но у него отличное телосложение»?

Чарли не мог в полной мере насладиться лестью, не потревожив праха своих пуританских предков. Дабы задобрить несколько могильных плит на церковном кладбище и бронзовый памятник полковнику Натаниэлю Филбрику, сидящему верхом на бронзовой же лошади в небольшом парке в центре города, он сделал вид, что не разделяет высказанного женой восхищения.

– Я слишком худой, – сказал он. Отдав таким образом дань памяти предкам, он рассмеялся и спросил: – Откуда ты знаешь, что говорила моя мать? Кто тебе рассказал? Эбби?

– Эллен.

– А-а, – протянул Чарли.

– Бедняжка Эллен.

– Почему ты ее жалеешь? – спросил Чарли, забираясь в постель. – Нет ничего постыдного в том, что женщина зарабатывает себе на жизнь.

– Не в этом дело. Я и сама работала. Я не то имела в виду.

– Должен признаться, Эллен меня восхищает. Дела у нее в газете идут прекрасно. На днях я виделся с Кларенсом Грином, и он сказал, что она очень сообразительна.

– Я жалею Эллен, потому что она все еще по уши в тебя влюблена.

Чарли попробовал возразить. Беделия настаивала. Самый облик Эллен говорил о том, что ее сердце разбито.

– Но она замечательная девушка, Чарли. И делает все возможное, чтобы полюбить меня.

Чарли лежал на боку, разглядывая носик жены и забавный изгиб ее щеки. Он чувствовал себя недостойным: его любили и эта мягкая обворожительная женщина, и Эллен, обладающая сильным характером. Что такого он совершил, чтобы заслужить подобную преданность? Казановой он не был. Будь у него рельефное, мускулистое, подтянутое тело, густые темные волосы и обаятельная улыбка, перед которой трудно устоять, возможно, он с бо́льшим самодовольством отнесся бы к обожанию со стороны женщин. Но ему было тридцать три года, он имел пресную невыразительную внешность и уже начал лысеть. Его банальные достоинства были достоинствами человека совсем не романтичного, а такого, к которому до конца жизни могло бы приклеиться прозвище Чарли-конь.

– Как насчет света? – спросил он. – Может, опять попробуем выключить?

Беделия ответила без колебаний:

– Да, дорогой. Думаю, сегодня у нас все получится.

Он протянул руку, и комната погрузилась во тьму. Мгновенно оживились звуки ночи. Казалось, река ускорила свой бег и с оглушительным грохотом помчалась по камням. Протяжно завыл ветер, черный орех стучал в окна голыми, точно кости скелета, ветвями, ходили ходуном ставни, подрагивали подоконники, а сверху доносился такой топот, будто чердак захватило целое крысиное войско.

– Ах, Чарли!

Он крепко обнял жену и прошептал:

– Тебе нечего бояться, Бидди. Я ведь с тобой, милая моя, моя женушка, моя любимая, ты теперь не одна. Я здесь. Никто не причинит тебе зла.

Щека его стала мокрой от ее слез.

– Что тебя пугает? Скажи мне, чего ты боишься?

– Я не знаю, – зарыдала она.

Они прижались друг к другу. Беделия съежилась, чтобы дать ему почувствовать себя большим и сильным, так нужным ей, слабой женщине. С первой брачной ночи он пытался помочь ей преодолеть боязнь темноты, и она старалась столь искренне, что Чарли никогда не журил ее и не смеялся над ее детскими страхами.

Постепенно, однако, ее необоснованный страх передался и ему. Днем он решительно противился этому чувству, но когда она, плача, прижималась к нему в темноте, в голове у него возникали причудливые видения, а плоть холодела под одеялом. При свете дня жена была земным созданием, женщиной, любящей свой дом, прекрасной хозяйкой. Ночью же она превращалась в совсем иное существо, женственное, но зловещее, в человека, лица которого Чарли никогда не видел. Глупо было мужчине с его интеллектом мириться с этими смутными, расплывчатыми фантазиями, и он пытался обосновать страх темноты, который испытывала жена, ее прежней нелегкой жизнью. Судя по обрывочным историям, которые Беделия рассказывала – всегда частями, в виде забавных случаев, – в девичестве на ее долю выпало столько горестей и разочарований, что было бы странно, если бы это не оказало на нее влияния.

Однако все эти рассуждения никак не помогали Чарли. В спальне поселились призраки – словно взяли ее в аренду. Он просыпался почти каждую ночь и снова зажигал свет. Сегодня он наконец твердо решил выразить свое неодобрение и таким образом доказать, что в темноте нет ничего особенного и что он не испытывает сочувствия к нерациональным, детским страхам Беделии.

В темноте раздался нервный вскрик. По комнате пронесся холодный ветер. Чарли вздрогнул под одеялом.

– В чем дело, дорогая?

Беделия молчала. В наступившей пронзительной тишине не слышно было даже ее дыхания. Затем она слабо прошептала:

– Ты тоже это видел?

– Что видел? – Он говорил жестким от напряжения голосом.

– Там что-то шевельнулось.

– Послушай, Бидди… – холодно начал он.

– Я это видела.

– В комнате ничего нет. Ничего! С твоей стороны глупо…

Она отодвинулась от него на край кровати. Подушка не могла приглушить ее всхлипываний, матрас не скрывал ее дрожи. Дом вдруг наполнился тихими страшными звуками, которые были куда более явственными и близкими, чем яростное журчание реки.

За те десять секунд, что потребовались Чарли на то, чтобы протянуть руку к лампе, он понял, что стал слаб духом. Это было новое качество. Чарли Филбрик Хорст прошел школу, отрицающую пустые капризы и смеющуюся над потаканием неоправданным прихотям. Его теперешнее состояние мать охарактеризовала бы как моральную леность.

– О, Чарли-конь, милый, как ты добр и заботлив, – пробормотала жена.

При свете она перестала дрожать, успокоилась, вытерла слезы тыльной стороной ладони и улыбнулась так, что на щеках заиграли ямочки.

Маленькая лампа с розовым абажуром проливала на ковер конусообразные лучи света. Мебель в спальне выглядела реальной и успокаивающей. И Чарли уверял себя, что включил лампу исключительно ради жены, вооружаясь тем самым против воспитанной в нем матерью насмешки над слабостью.

– Ты такой добрый, такой внимательный, такой необыкновенный мужчина, – прошептала Беделия. – Тебе ведь наверняка трудно спать при свете.

– О, я начинаю к этому привыкать, – ответил Чарли, рассматривая кремовую кожу, розовые губы и нежный овал лица жены и чувствуя, как холод постепенно покидает скованное страхом тело.

 

2

– Почему вы живете в лесу? Вы что, скрываетесь?

Вопрос был вполне в духе Эбби. Эллен, всем своим видом выражая неодобрение дерзости подруги, отодвинулась в самый дальний угол холодного кожаного сиденья. Бен приехал в город на автомобиле, чтобы забрать женщин, и теперь вез их к себе домой. Они подняли воротники, спрятали руки в муфты и накрыли ноги одеялом, но ехать по проселочной дороге на скорости двадцать миль в час все равно было истинным мучением.

В вопросе Эбби выразилось любопытство целого города. Почему человек, который мог себе позволить жилье со всеми удобствами, в окружении соседей, выбрал на зиму одинокий дом в лесу?

– Прихоть, – сказал Бен. – Я хотел изобразить сельскую местность в самом мрачном ее состоянии.

– Но зачем вам жить в глуши? Разве вы не могли бы точно так же писать, обитая в более комфортабельных условиях?

– Условия здесь ничуть не хуже, чем в моей нью-йоркской квартире, – сказал Бен.

Это было правдой. Хотя дом, который он арендовал у судьи Беннета, располагался далеко от города, это было современное строение, оборудованное работающей на горячем воздухе печью и водонагревателем. Семья Беннета проживала в нем с первого июня до следующего за Днем труда вторника, после чего они переезжали в каменный особняк напротив дома Уокеров в центре города.

– Конечно, я живу далековато от дороги, – продолжал Бен, – но когда есть машина, это не имеет особого значения. Эйс Кили и его мальчишки колют для меня дрова и выполняют самые разные поручения.

– К тому же, – вставила Эллен, – у него есть Чарли и Беделия – его ближайшие соседи.

– И Ханна, – улыбнулся Бен. – От Ханны я узнаю больше городских новостей, чем из вашей газеты, мисс Уокер.

– Охотно верю, – сказала Эллен. – И надеюсь, у вас нет скелетов в шкафу, ведь Ханна и ее сестры работают в половине домов нашего города. Ни одна тайна не остается тайной. Кстати, Ханна – кузина Мэри, что прислуживает у Хорстов. Вам это известно?

– Известно ли мне? Да я уверен, что всякий раз, когда у меня на рубашке отрывается пуговица, Ханна звонит Мэри, чтобы сообщить об этом. Мэри тут же докладывает Беделии, и, когда мы в следующий раз встречаемся, я замечаю, как та пересчитывает мои пуговицы. – Бен помолчал, пока женщины смеялись. – Похоже, Беделия выбросила сигары, которые я подарил Чарли на Рождество. Она где-то услышала, что сигары вредят пищеварению, и не хочет, чтобы Чарли их курил. По словам Ханны, Беделия взяла с нее обещание не говорить мне об этом, чтобы не ранить мои чувства.

– По-моему, Беделия замечательная женщина, – сказала Эллен. – Она так заботится о Чарли.

Дом Хорстов стоял на пересечении шоссе и боковой дороги, ведущей к дому Беннетов. Поворачивая, они посмотрели на дом Хорстов и заметили, что в передней спальне горит свет.

– Они подойдут попозже, – сообщил Бен женщинам. – Я пригласил их к половине седьмого. Хочу показать вам картины до ужина.

– Разве Хорсты не захотят тоже на них взглянуть? – спросила Эбби.

– Беделия, вне всякого сомнения, их уже видела, – язвительно сказала Эллен.

Если бы не одеяло, сковывающее движения, Эбби пнула бы Эллен ногой.

– Видела, и не один раз, – заметил Бен, очевидно не обративший внимания на намеки Эллен. – Беделия превосходный критик.

Бену, похоже, не терпелось показать женщинам свои работы. Он дал им время только на то, чтобы снять пальто и шляпы, и тотчас же проводил в северную спальню, которую использовал как мастерскую. В комнате не было ничего, кроме мольберта, табурета и заляпанного краской стола. На стенах никаких полотен, правда, несколько картин лежали на полу.

– Жаль, что вам придется смотреть мои работы при искусственном освещении, но я не стану выдумывать никаких оправданий, – сказал Бен, наклоняя абажур так, чтобы на мольберт падал прямой свет. Одну за другой он показывал им картины, терпеливо дожидаясь, пока гостьи как следует разглядят каждую.

Его работы были грубыми, но не лишенными какого-то неистовства и выставляли напоказ то, что скрывалось за его приятными манерами. Судя по всему, он был человеком проницательным и безжалостным и видел то, что было скрыто глубоко внутри.

– Вы фовист, не так ли? – спросила Эбби.

– Не специально. Наверное, такова моя природа.

– Теперь, когда я увидела ваши работы, я вас немножко побаиваюсь.

Он повернулся к Эллен.

– Вы тоже считаете меня опасным?

Эллен отвела глаза, чтобы больше не видеть картину на мольберте, где был изображен красный амбар на реке Сильвермайн – излюбленное место художников, приезжавших в Южный Коннектикут. Эллен повидала немало вариантов на эту тему. Работу известного журнального иллюстратора страховая компания, в которой работал Уэллс Джонсон, даже поместила на рождественский календарь. На Эллен этот вид всегда действовал успокаивающе. Однако на картине Бена красный амбар, казалось, вот-вот рухнет, вода в реке сплошь заросла водорослями, а в пламенеющей осенней листве чувствовался привкус зимней горечи.

– Довольно дерзко, – сказала Эбби, хотя знала, сейчас Бена интересует мнение Эллен.

– Поначалу шокирует, но когда привыкнете, вам даже понравится, – пояснил он. – Это как музыка Стравинского.

– Я уверена, что мне никогда не понравится.

Эллен прямо, без обиняков, высказывала свое мнение. Если бы она хотела разозлить Бена, то не смогла бы выбрать более действенного способа. Эбби попыталась дать ей знак бровями.

– Поначалу, – продолжала Эллен, не обращая внимания на яростные сигналы Эбби, – я подумала, что мне не нравятся ваши работы, поскольку вы намеренно выбираете нечто уродливое, как, например, трущобы или мусорные баки. Но теперь я вижу, что вы можете сделать отвратительной даже красоту.

– Я стараюсь писать то, что вижу. И видеть вещи такими, какие они есть.

– Значит, правда кажется вам уродливой, тогда как другие видят в ней красоту.

Он пожал плечами.

– Возможно, вы правы. Я не сентиментален.

Они услышали, как «Окленд» Чарли с пыхтением поднимается на холм.

– Что ж, думаю, на сегодня хватит, – сказал Бен и вывел девушек из студии.

Эллен была рада вернуться к горящим искусственным поленьям. Придвинув стул поближе к огню, она дрожала, словно только что вошла с холода.

Бен и Чарли пили яблочный ликер, а дамы потягивали шерри. Беделия была в платье из черного крепдешина с драпировкой на бедрах, зауженным подолом и низким лифом, обшитым белыми кружевными рюшами. Платье выглядело одновременно благопристойным и вызывающим. Ни одна женщина не нашла бы в нем повода для критики, ни один мужчина не смог бы пройти мимо, не обратив на него внимания.

– К сожалению, сегодня нам не хватает еще одного гостя, – сказал Бен. – Мой приятель, с которым я хотел вас познакомить, так и не смог приехать.

– Мэри нам сообщила, – сказала Беделия.

– На Среднем Западе сейчас метели, – продолжал Бен. – Поезда не ходят. Я думал, он сегодня утром приедет в Нью-Йорк, а потом получил телеграмму, из которой узнал, что он даже не выехал из Сент-Пола.

Беделия резко поставила бокал, пролив немного вина, и натянуто улыбнулась.

– Что-то не так? – поинтересовался Бен.

Сощурив глаза, она опустила голову.

– Вам нехорошо? – настойчиво спросил Бен.

– Мне вдруг стало холодно. Прямо мурашки по коже забегали. – Она выпрямилась и улыбнулась Бену, заверяя его, что не стоит придавать значения случайно разлитому шерри и ее внезапному волнению.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Ее резко нарушила Эбби:

– И кто же этот ваш гость?

– Какая разница? Он же все равно не приедет, – сказала Эллен.

– Знакомство с ним могло бы доставить нам удовольствие, а теперь мы этого лишены, – чрезмерно ядовитым тоном ответила Эбби.

– Это мой друг, – сказал Бен.

– Тоже художник?

– Нет, бизнесмен. Владелец магазина. Даже двух.

Бен обвел комнату беспокойным взглядом. Его глаза снова остановились на Беделии.

– Как вам мое новое платье? – нарочито беспечным голосом спросила она.

Уловка оказалась не очень успешной. Все видели, что ей отчаянно хочется сменить тему разговора.

– Шикарное! – сказала Эбби. – Как из Парижа!

– Я сама его пошила.

– Не может быть!

– Да-да, пошила, – подтвердил Чарли, узнавший об этом пару часов назад, когда они одевались для визита к Бену.

Эбби покачала головой.

– Беделия, ты чудо! Я готова была поклясться, что оно из Европы.

– Спасибо. – Беделия сделала еще глоток шерри.

– Вот в чем вы должны мне позировать, Беделия. Я хочу, чтобы вы непременно были в этом платье, – сказал Бен.

– Портрет Беделии! – воскликнул Чарли.

– Вы же не против, чтобы она мне позировала?

– Конечно, нет.

– Ах, Бен! – Беделия укоризненно покачала головой. – Ну зачем вы раскрыли нашу тайну? Это же должно было стать сюрпризом.

– Прошу прощения.

– Сюрпризом для меня? – спросил Чарли.

– На твой день рождения, милый.

– Это было бы просто чудесно! – воскликнул он и пояснил остальным: – Знаете, у меня ведь нет ни одного ее портрета. Даже ни одной фотокарточки.

– Мистер Чейни не должен писать Беделию! – заявила Эллен.

– Почему? – требовательно спросил Чарли. – Почему бы ему не написать портрет Беделии?

– Разве ты не видел его картин?

– Неоднократно. Чем тебе не нравится эта идея?

Обдумывая свой ответ, Эллен какое-то время держала их в напряжении. Наконец она сказала:

– Беделия красива, а ему, похоже, интересно только выставлять напоказ уродство.

– Вы несправедливы! Я же объяснил вам: я стараюсь писать то, что вижу. Честно.

– В Беделии он никогда не найдет уродства, – решительно заявил Чарли.

– Ты видел, что он сделал с красным амбаром? Даже в этом живописном местечке ему удалось отыскать зло.

Ханна объявила, что ужин готов.

– Нельзя найти зло там, где его нет и в помине, – возразил Чарли. – Я не боюсь позволить ему писать Беделию.

– Интересно будет взглянуть на готовый портрет, – сказала Эллен.

– Обещаю, что вы станете моим первым критиком, – сказал Бен и пригласил гостей в столовую.

Ужин начался с моллюсков, как и докладывала Беделии Мэри. Беделия заранее предупредила Чарли, чтобы он не ел первое блюдо. Пока все наслаждались моллюсками, Чарли грыз сухое печенье.

Сидевшая рядом с ним Эллен поинтересовалась, почему он ничего не ест.

– Неужели опять диспепсия, Чарли?

– Я не голоден, – ответил он и во избежание долгих дискуссий на неприятную ему тему воскликнул: – Ты сегодня удивительно хорошо выглядишь! Что ты с собой сделала, Нелли?

Эллен покраснела. Чарли называл ее этим именем, когда давным-давно обучал игре в теннис и катался с ней на возу с сеном, напевая «Провожая Нелли домой» – фальшиво, но весело. Она почувствовала, как вспыхнуло у нее лицо, и испугалась, что румянец выдаст ее смущение. Но румянец ей шел. Особенно сейчас, когда Эллен была в платье из серой шерсти и вишневого шелка, которое одолжила ей Эбби.

– В чем твой секрет, Нелли? Неужто влюбилась? Ты прямо расцвела…

Ханна поставила возле них тарелку с горячими бисквитами. Взяв один, Эллен с суровым видом начала мазать его маслом. От нее исходила какая-то холодность, и Чарли переключил свое внимание на разговор Бена с Эбби.

Беделия тоже слушала, но не принимала в нем участия.

– Сначала, – рассказывал Бен Эбби, – я думал написать ее такой, какой Чарли увидел ее в тот день на веранде отеля. Всю в черном, вдову. На заднем плане – каменистые пики Скалистых гор, подчеркивающие безжалостность и равнодушие природы и жестокость мира, против которого вынуждена бороться хрупкая женщина.

– Звучит потрясающе. Почему же вы передумали?

– Ну, здесь, как вам известно, нет горного пейзажа.

– Разве вы не могли писать по фотографии?

– Я так не работаю. Более того, моя модель уже не худощавая, печальная вдова, за которой наш друг Чарли последовал из комнаты отдыха на веранду отеля. Когда я впервые услышал эту историю, она показалась мне романтичной, и для меня было большим соблазном писать, полагаясь на собственное воображение, а не на реальность.

– Но ведь это правдивая история.

– Объект изменился. Вместо скорбящей вдовы мы видим пышущую здоровьем супругу. Исчезла угловатость линий, а… – Он сделал некий жест, пытаясь точнее выразить свою идею. – Это будет портрет женщины, которая довольна жизнью, поскольку преуспела в самом главном своем предназначении, а именно: сделать все, чтобы мужчина чувствовал себя счастливым.

– Очень лестно, – сказал Чарли.

– Ах ты, самодовольный индюк! – воскликнула Эбби, поигрывая индийским браслетом, который она надела поверх обтягивающего рукава платья из черного атласа.

Заметив, что гости покончили с моллюсками, Бен позвонил в колокольчик, призывая Ханну. Затем повернулся к Беделии и сказал:

– Когда будете позировать для портрета, непременно наденьте кольцо с черной жемчужиной.

– Черная жемчужина! – вскричала Эбби, глядя на Беделию с возрастающим восхищением. – Только не говори, что у тебя есть черная жемчужина!

Беделия взглянула на Чарли. Казалось, ее глаза говорили: вот видишь, как хорошо, что я настояла на своем и не подарила Эбби кольцо. Как было бы неловко, ведь Бен уже видел его на мне.

– Ах, да она искусственная, – объяснила Беделия. – Я купила это кольцо в галантерейной лавке в Нью-Йорке. Оно стоило всего пять долларов. Чарли счел его дешевкой, но я так плохо в этом смыслю, что мне жемчужина показалась настоящей.

– Потрясающая подделка, – сказал Бен. – Я не слишком разбираюсь в драгоценностях, но, впервые увидев это кольцо, я принял платину и брильянты за настоящие, а уж жемчужина, по моему мнению, наверняка стоила тысячу долларов.

Эбби продолжала теребить браслет.

– Звучит интригующе. Почему же ты его не носишь, Беделия?

– Мой муж не одобряет украшений с искусственными камнями. – В голосе Беделии не было обиды, она просто констатировала факт.

– Как жаль, что я тем вечером обратил внимание на это кольцо, – сказал Бен. – Не начни я столь откровенно им восхищаться, Чарли, наверное, и вовсе бы его не заметил.

– Не заметить черную жемчужину! – воскликнула Эбби так, словно речь шла о смертном грехе.

Чарли предпочел бы, чтобы они перестали это обсуждать.

– Я уверена, что он заметил, – сказала Беделия. – Слишком уж оно бросалось в глаза. Но он не хотел ранить мои чувства, критикуя мой вкус, поэтому молчал, хотя сразу же возненавидел это кольцо.

Чарли вздохнул.

– До моих чувствительных ушей доносятся отголоски домашней ссоры, – угадала Эбби.

– Мы с Чарли никогда не ссоримся, правда, милый?

Эллен снова почувствовала, что под сахарной глазурью скрывается кислое тесто. Ей всегда так казалось, когда люди слишком уж сладко ворковали друг с другом или слишком часто прибегали к ласковым обращениям.

Ханна подала ростбиф, йоркширский пудинг и гарнир. Чарли почти не прикоснулся к еде и только пригубил бургундского вина. У него разболелась голова. «Нервы, – неодобрительно заметил он про себя, – всего лишь нервы расшалились». Вместо круглого стола, сервированного вторым лучшим набором посуды миссис Беннет, он вдруг увидел квадратный угловой столик в трактире «Джаффни», куда их тоже пригласил на ужин Бен. Всплывшая в сознании картина была сродни работам импрессионистов – сплошные углы и дисгармония: сверкающая белизной скатерть, бутылка рейнского вина с удлиненным горлышком, протянутая над тарелкой с лобстерами и кусочками лимона рука Беделии в смуглой руке Бена. Бен наклоняется, чтобы рассмотреть черную жемчужину. Чарли готов был поклясться, что до того вечера, при всей своей наблюдательности, никогда не замечал кольца, но Беделия заверила его, что всю неделю носила черную жемчужину. Вспомнив эту сцену и проанализировав свои чувства, Чарли пришел к выводу, что в его дурном настроении виновата банальная вспышка ревности, захлестнувшая его при виде руки жены в руке Бена.

– Какой же ты зануда, – сказала Эбби, не сознавая, что сыплет соль на рану. – И до чего же ты похож на милую тетушку Харриет. Я так и слышу голос твоей матери, Чарли: «Мне неприятно видеть на ком-либо из своей семьи искусственные камни».

Это была очень точная имитация. Эбби уловила то качество, которое делало покойную миссис Хорст столь невыносимой.

– Хорошо, я зануда. Признаю и прошу прощения.

– Ты прав, – сказала Эллен. – Терпеть не могу фальшивости в чем бы то ни было.

– Конечно, он прав, – согласилась Беделия. – Каждый имеет право на свой собственный вкус, а у Чарли вкус настолько лучше моего, что я никогда не чувствовала бы себя комфортно, если бы носила то, что ему не нравится.

– Браво! – воскликнула Эбби. – Речь настоящей женщины, куда более действенная, чем, – она повернулась к Эллен, – все эти феминистские штучки.

– Моя жена – удивительная женщина, – с гордостью сказал Чарли. – Вместо того чтобы упрекать меня, как сделало бы большинство жен, она отдала кольцо.

– Отдала кольцо! Невероятно! – вскричала Эбби.

Бен поджал губы.

– Да, отдала, потому что мне оно не нравилось, – сказал Чарли.

Беделия скромно потупила глаза.

– Я бы никогда его не отдала, – сказала Эбби. – Но в этом, наверное, и заключается разница между хорошей женой и неудачницей вроде меня. Если я еще когда-нибудь соберусь замуж, то приду к тебе за советом, Беделия.

– Спасибо, Эбби.

Беделия расправила рюши. На правой руке у нее поблескивал рождественский подарок Чарли, золотое кольцо с гранатами.

На десерт подали пирожки со сладкой начинкой. Перед Чарли Ханна поставила заварной крем. Это, конечно же, было сделано по наущению Беделии. Она узнала меню ужина от Мэри и велела передать Ханне, что мистеру Хорсту нужно подать простой десерт.

Чарли съел совсем немного крема и почувствовал себя еще хуже, чем раньше. Тупая головная боль превратилась в глухие удары молотками. Когда Ханна разносила сыр, он положил немного себе на тарелку. Беделия покачала головой.

– Только не горгонзолу, Чарли.

Она сказала это почти шепотом, но все услышали и рассмеялись. Позднее, когда у Чарли случился приступ, все вспомнили о том, какую заботу проявляла Беделия.

Гости разошлись рано. Вечер явно не удался. Ужин оказался слишком тяжелым, среди гостей царило мрачное настроение. Чарли и Беделия ушли в половине одиннадцатого. Хорошо, что они не задержались подольше, иначе приступ у Чарли случился бы прямо в доме Бена, это вызвало бы излишнюю суматоху.

Минут через десять после возвращения домой Чарли почувствовал дурноту. Беделия ушла наверх раньше, не дожидаясь мужа, поскольку тот никогда не ложился спать, предварительно не проверив замки и не взглянув на печь. Когда он вошел в спальню, она стояла перед трюмо в черном шелковом корсете. Чарли подумал, что никогда не видел более соблазнительного предмета нижнего белья. Каждый раз, когда Беделия надевала корсет, ему хотелось немедля заняться с ней любовью.

Она увидела его лицо в зеркале и воскликнула, резко обернувшись:

– О, Чарли, ты ведь не заболел?

– Со мной все в порядке, – ответил он.

– Тебе было нехорошо у Бена, я знаю. Поэтому я и предложила пораньше уйти домой. Ты выглядишь ужасно!

У существа, которое Чарли увидел, взглянув на себя в зеркало, были запавшие глаза, бесцветные губы и серовато-зеленая кожа. Но Чарли твердо решил не позволить себе заболеть, а потому расправил плечи и принялся быстро раздеваться.

Беделия развела для него успокоительное. Когда она насыпала в теплую воду порошок из синего пакетика, у нее дрожали руки.

– Выпей залпом, и не ощутишь неприятного вкуса, – как обычно, сказала она, с тревогой наблюдая, как он пьет пузырящуюся жидкость. – Тебе лучше, дорогой?

В тот момент ему действительно стало лучше. Он смотрел, как Беделия развязывает корсет.

– Не будь ты моей женой, я бы назвал этот корсет непристойным.

Ее это обидело.

– Если он тебе так не нравится, я больше никогда его не надену.

– Не будь такой чувствительной, Бидди. Я говорю это как комплимент. Женщина, которая уже второй раз замужем, должна знать, что глазу мужчины приятно, когда его немножко дразнят. Как писал Геррик, «Небрежность платья норовит придать…».

Продолжить цитату из Геррика он не сумел. Из гардеробной, куда Беделия пошла за ночной сорочкой, она услышала, как муж с трудом выдохнул последнее слово. Она быстро обернулась и увидела, что его начало тошнить. Чарли согнулся, вцепившись в изножье кровати, потом пошатнулся, отпустил руки и упал на пол.

На мгновение Беделия застыла на месте. Она стояла в гардеробной, стискивая рукой фарфоровую дверную ручку. Чарли, безмолвный и бледный, как смерть, лежал на розовом ковре. Пересилив себя, Беделия с трудом разжала пальцы и направилась к мужу. У нее подкашивались ноги, она шла, будто пьяная. Опустившись на колени, она взяла его за запястье, но не смогла нащупать пульс, так сильно тряслись у нее руки.

На следующее утро Мэри, проснувшись ни свет ни заря, едва дождалась часа, когда можно будет позвонить Ханне, не разбудив при этом Хорстов или мистера Чейни.

– Угадай, что случилось! – выпалила она, когда наконец, набравшись храбрости, воспользовалась телефоном.

– Хен Блэкман сделал тебе предложение, – попробовала угадать Ханна. Хен Блэкман был постоянным ухажером Мэри.

Мэри так не терпелось поделиться новостями, что она даже не стала мучить Ханну.

– Мистеру Хорсту очень плохо. Вчера ночью чуть дух не испустил. Когда я вернулась с танцев, у нас был доктор.

– Мистер Хорст! Как же так, он ведь вчера у нас ужинал. Наверное, все случилось внезапно? Что с ним такое?

– Отравление.

– Да ты что! Отравление? Но чем?

– Что-то не то съел, – сказала Мэри.

За завтраком Ханна сообщила новости Бену Чейни.

– В нашем доме он никак не мог отравиться! Ведь никто больше не заболел, верно? А Мэри ведет себя так, словно всему виной моя стряпня, но я вас уверяю…

Прежде чем она успела в чем-либо уверить его, Бен Чейни кинулся к телефону. Он с такой силой захлопнул дверь мастерской, что Ханне стало ясно: он не хочет, чтобы она слышала его разговор. Он попытался связаться с доктором Мейерсом, но тот был на вызове, а значит, недоступен. Затем Бен попросил телефонистку связать его с двумя номерами: в Нью-Йорке и в Сент-Поле, после чего быстро переоделся из рабочего халата, в котором обычно писал, в твидовый пиджак, натянул пальто, схватил шляпу и выскочил из дома, прежде чем Ханна успела спросить, вернется ли он к обеду.

Он не стал звонить в дверь Хорстов, а подошел к черному ходу и постучал в кухонное окно. Мэри поспешила открыть дверь, на ходу приглаживая волосы и вытирая руки о фартук.

– Я не хотел звонить, чтобы не беспокоить мистера Хорста. Как он?

– Еще спит.

– А миссис Хорст?

– Я подала ей кофе в постель. Доктор сказал, ей лучше полежать утром. Говорит, она совсем выдохлась.

Бен снял пальто и сел на один из кухонных стульев.

– Вы не возражаете, если я закурю?

Мэри только махнула рукой, давая понять, что ничего не имеет против.

– Не хотите перекусить, мистер Чейни? – спросила она. – Или чашечку кофе? Я только что приготовила большой кофейник на случай, если кому-нибудь срочно захочется. В чрезвычайных обстоятельствах всегда хорошо иметь под рукой горячий кофе.

– Если вам не трудно, Мэри.

Она принесла из кладовой чашку из лиможского фарфора. Когда Бен предложил ей присесть и выпить кофе вместе с ним, девушка весело захихикала. Себе она налила в одну из тяжелых кухонных кружек, но постаралась придать своим манерам должное изящество и подала гостю сливки и сахар, как обычно делала миссис Хорст за обеденным столом.

Бен задавал очень много вопросов, но Мэри это не казалось странным. Жители маленьких городков никогда не скрывают своего интереса к делам соседей. Мэри слово в слово пересказала ему свой телефонный разговор с Ханной, а больше она и сама ничего не знала.

– Они вызовут профессиональную сиделку? Доктор этого не предлагал?

Мэри кивнула. Ночью доктор Мейерс упоминал о сиделке, но потом сказал, что миссис Хорст желает сама ухаживать за мистером Хорстом, а Мэри одна будет заниматься домом.

– Миссис Хорст предпочитает ухаживать за ним сама и оставить дом на меня. Не хочет, чтобы за ним присматривала какая-то посторонняя женщина. Если ей не придется заниматься хозяйством, она спокойно может ухаживать за мистером Хорстом. Ей хочется делать это самой.

Бен посмотрел в окно. От влажной земли поднимался туман.

– Ох! – вдруг воскликнула Мэри, прижав обе руки к сердцу.

Повернувшись, Бен увидел в дверях кухни Беделию. Ее беззвучное появление поразило его не меньше, чем Мэри. Она стояла так тихо, что казалась призраком, материализовавшимся из темноты коридора.

Он поднялся и подошел к ней.

– Беделия! Доброе утро. Как вы? – взяв ее за руку, спросил он.

Беделия молчала, стоя неподвижно и глядя мимо Бена, словно не осознавала его присутствия. Она выглядела чрезвычайно взволнованной. Губы дрожали, сузившиеся глаза казались темными щелями.

– Миссис Хорст, что с вами? Могу я чем-нибудь помочь вам? – спросила Мэри.

Беделия выпрямила спину и мягко передернула плечами, будто сбрасывая с них оковы дурного настроения. Улыбнувшись, она пожелала Мэри доброго утра. Затем посмотрела на свою руку, покоившуюся в руке Бена. Она продолжала улыбаться, но улыбка стала другой. Верхняя губа как будто натянулась поверх зубов, в глазах появилась настороженность.

– Доброе утро, Бен.

– Как Чарли? Если я могу что-нибудь сделать для вас, Беделия, непременно скажите. Все что угодно…

– Как замечательно, когда есть друзья. В такой ужасной ситуации это единственное, что может… – Она замолчала, подыскивая подходящие слова. – Придать храбрости. Ах, Бен, если с Чарли что-нибудь случится…

– С ним все будет хорошо, – сказал Бен.

Она позволила Бену отвести себя в «логово», придвинуть кресло поближе к очагу и зажечь огонь на углях. Однако волнение не покидало ее, и она нервно царапала острыми розовыми ногтями кожаную обивку кресла.

– Вы уверены, что с вами все в порядке, Беделия?

– Именно этот вопрос задал мне Чарли, как только пришел в себя прошлой ночью. Все ли со мной в порядке? Можно подумать, это я заболела. – Беделия снова стала самой собой, собранной, мягкой, полной очарования.

Бен сел напротив Беделии. Они молчали. Пошел дождь. Между голых ветвей вздыхал ветер. По камням яростно неслась река. Бен перевел взгляд с мокрого от дождя окна на синее пламя в камине, а потом снова на Беделию.

Ее руки безвольно лежали на коленях. Казалось, она погрузилась в летаргический сон, словно возбуждение и нервное напряжение минувшей ночи лишили ее последних сил.

В комнату с топотом вошла Мэри. Беделия уставилась на девушку таким взглядом, как будто видит ее впервые. Мэри вздрогнула.

– Миссис Хорст… – Голос служанки дрожал.

Беделия соскользнула на край кресла, широко открыв глаза. Руки ее снова напряглись.

– Что с мистером Хорстом? С ним все хорошо, правда?

Мэри кивнула. Она хотела только сообщить миссис Хорст, что звонила мисс Эллен Уокер и просила передать, что уже знает о мистере Хорсте. Она спрашивала, не может ли чем-нибудь помочь.

– Спасибо, – прошептала Беделия, отпуская девушку.

Обняв колени, она молча смотрела на огонь, словно была одна в комнате.

Несколько минут спустя в дверь позвонил доктор Мейерс. Бен поспешил открыть ему.

– Ну, как себя чувствует наш больной? – спросил доктор, снимая галоши. Взглянув на Бена, он сказал: – Жена передала, что вы звонили сегодня утром. Хотели что-то обсудить?

– После того, как вы осмотрите Чарли, – ответил Бен.

Беделия отправилась наверх вместе с доктором. Бен взял выпуск «Нэшнл Джиографик» и стал рассматривать карты Кавказа. В комнату вошла Мэри с тряпкой для пыли и спросила, не помешает ли ему, если она займется уборкой. Он не ответил, и Мэри начала вытирать пыль в гостиной так осторожно, словно мебель тоже заболела. Вскоре спустилась Беделия. Влажные глаза ярко блестели. К носу она прижимала платок, от которого исходил аромат цветочных духов.

– Что-то доктор там надолго задержался, – заметил Бен.

– Да. Он хочет знать, что Чарли ел в последний месяц. Но вы же знаете Чарли. Он никогда не помнит сегодня, чем обедал вчера.

Она успела переодеться в домашнее платье из малиновой шерсти с черной бархатной каймой и подвязала волосы малиновой лентой. Кукольный рот казался темно-вишневым.

– Если будете так нервничать, то сами заболеете, – сказал Бен. – Если у Чарли и правда пищевое отравление, как считает доктор, он будет здоров уже через несколько дней.

Она снова села в кожаное кресло. Огонь, судя по всему, не согревал ее, она терла руки друг о друга и дрожала.

– Мне всю жизнь не везло.

Ветер эхом ответил на ее вздох.

Когда доктор спустился по лестнице, она прямо-таки подскочила с кресла.

– Как он?

– Намного лучше. У него замедленный пульс, но это не опасно. Пусть несколько дней полежит в постели. И кормить его надо очень осторожно. Организм пережил шок…

Беделия кивнула.

– Чарли сказал, что вчера вы дали ему порошок. Почему вы мне об этом не сказали?

– Это всего лишь успокоительное, – сказала она. – Оно не могло причинить ему вреда.

Бен замер. Казалось, он превратился в статую, живыми оставались только глаза. Изучив лицо доктора, он перевел взгляд на Беделию и больше не сводил с нее глаз.

– Что за успокоительное? – спросил доктор Мейерс.

– По рецепту знаменитого специалиста из Сан-Франциско. Он прописал его пожилой даме, у которой я работала.

– И вы дали его Чарли?

Она кивнула.

– Разве вы не знаете, что опасно давать людям лекарства, прописанные другим?

– В нем не было ничего опасного. Я сама часто принимала его. Против газов. Оно очень хорошо расслабляет.

– Я бы хотел взглянуть на этот порошок, – сказал доктор.

Она вышла. Мужчины смотрели ей в спину, пока она не скрылась из виду.

– Пищевое отравление, – сказал Бен. – Доктор, вы уверены, что именно это стало причиной болезни мистера Хорста?

Властный тон человека, который не являлся членом семьи и был фактически незнакомцем в городе, оскорбил доктора Мейерса. Он наклонился, чтобы завязать шнурок, и пробормотал:

– Я слышал, вчера вечером он ужинал у вас, мистер Чейни.

– У меня ужинали несколько человек. Все ели одно и то же. Больше никто не заболел.

– Миссис Хорст говорит, ему подали особый десерт, заварной крем. Остальные ели пирожки. Что было в креме?

Бен пожал плечами.

– Об этом вам может рассказать моя служанка, Ханна Фрост. Но я сомневаюсь, что такой приступ могло вызвать столь простое блюдо. Да и остатки заварного крема, наверное, все еще в кладовой, можете его исследовать.

Доктор снял с крючка пальто. Повернувшись к Бену спиной, он сказал:

– Вы об этом хотели со мной поговорить, мистер Чейни? Потому что один из ваших гостей чем-то отравился? Когда я выясню, что послужило причиной болезни, я дам вам знать. – Он обмотал вокруг шеи шарф неуместно веселой расцветки.

– Вам не кажется, что за ним должна ухаживать профессиональная сиделка?

Доктор резко обернулся. Вопрос разозлил его, ведь он и сам предлагал это, но потом пошел на поводу у Беделии и позволил переубедить себя.

– Почему вы проявляете к этому такой интерес, мистер Чейни?

– Чарли мой друг, и я хочу, чтобы для его выздоровления было сделано все, что возможно. Кроме того, – Бен придвинулся ближе к старику, – мы должны подумать о здоровье миссис Хорст. Вы считаете, ей хватит сил ухаживать за ним… в ее положении?

Выскочив из тени на лестнице, Беделия поспешно подошла к доктору и схватила его за руку.

– У меня будет ребенок.

– Ах! А я как раз думал о вас. Вы полнеете. Надо бы осмотреть вас в ближайшие дни.

– Я хорошо себя чувствую. Никогда не чувствовала себя так хорошо, – сказала Беделия и протянула Мейерсу коробочку с пакетиками успокоительного порошка. – Вот это лекарство, доктор. Его изготовили в аптеке Лавмана. Мистер Лавман все о нем знает.

Доктор убрал коробочку в карман пальто.

– На мой взгляд, с Чарли ничего страшного, миссис Хорст. Просто дайте ему полежать, и пусть ест легкую пищу. Я зайду завтра. – Он открыл дверь, и на них пахнуло холодным воздухом. – До свидания, мистер Чейни, – сказал доктор и захлопнул дверь.

Беделия положила руку на перила лестницы и посмотрела ему вслед. Дождь отбивал по крыше печальный ритм. Паровые радиаторы перегоняли по дому потоки теплого воздуха, но не могли одолеть царивший в прихожей холод. Беделию колотила дрожь. Заметив, как пристально смотрит на нее Бен, она мягко пожала плечами, повернулась и ушла в «логово».

БОЛЕЗНЬ ЧАРЛИ ХОРСТА

У местного архитектора случился внезапный приступ

Эллен набирала статью на печатной машинке «Оливер» со сломанной клавишей «Д». Руки дрожали, и она делала больше опечаток, чем обычно. Жена доктора Мейерса заверила ее, что жизнь Чарли вне опасности, а Мэри сказала, что он отдыхает. «В августе прошлого года мистер Хорст женился на миссис Беделии Кокран, вдове Рауля Кокрана, известного художника из Нового Орлеана, Луизиана». Стол Эллен стоял среди сломанных, пыльных столов, к которым страшно было прикоснуться, не рискуя посадить занозу. По шумному, некогда фабричному помещению с цементным полом и оштукатуренными стенами гуляло оглушительное эхо. «Они встретились в Колорадо-Спрингс, Колорадо, куда мистер Хорст приехал на отдых после смерти своей матери, миссис Харриет Филбрик-Хорст, пользовавшейся уважением в нашем городе и многими любимой».

В пять минут первого Эллен закрыла машинку и вышла из редакции. По городу ходили слухи, что сегодня из Нью-Йорка должна приехать мадам Шуман-Хайнк, чтобы посетить семью музыкантов, недавно купивших здесь дом. Редакция газеты находилась всего в трех кварталах от железнодорожной станции, однако сильный ливень вынудил Эллен проехать их на трамвае. Дул неистовый ветер. От зонта не было никакого толка. Ветер трепал женские юбки, вздымая их высоко над обувью, но нагловатые лоботрясы, которые обычно стояли на углу улиц в надежде хоть мельком увидеть рифленый черный чулок, попрятались теперь в барах и бильярдных.

На вокзале пахло резиной, влажной шерстью и паром. Эллен стояла у залитого ливневыми потоками окна, разглядывая пассажиров, приехавших из Нью-Йорка. Шуман-Хайнк ни с кем нельзя было спутать. Вдруг она заметила, как по мокрому от дождя перрону бежит Бен Чейни, и подумала, уж не набраться ли ей храбрости и попросить его отвезти ее домой. Но когда она увидела, что он встречает женщину, храбрость вмиг улетучилась, и Эллен отступила в темный угол, чтобы, покидая вокзал вместе со своей спутницей, Бен ее не заметил.

Под проливным дождем Эллен поспешила назад к трамваю. Поездка заняла всего десять минут, но показалась ей бесконечной. Обед выдался еще хуже. Родители Эллен, школьные учителя на пенсии, любили порассуждать о высоком, и за столом запрещено было сплетничать. Как только приличия позволили Эллен удалиться, она позвала Эбби наверх и, плотно закрыв дверь в спальню, принялась описывать сцену, увиденную на железнодорожной станции.

На Эбби рассказ не произвел никакого впечатления.

– Ну и что в этом особенного? Если бы ты не пряталась и заговорила с ним, он бы наверняка представил тебя своей любимой крестной или тетушке, оставшейся в старых девах.

– Вот уж на тетушку она совсем не была похожа! Они так оживленно, с интересом беседовали, как будто их связывало какое-то важное общее дело.

– Ты же сказала, это была невзрачная дама средних лет.

– Я не имела в виду романтический интерес. Казалось, они были чем-то обеспокоены.

Эбби закурила, рассматривая унылую комнату Эллен. Когда они вместе учились в начальной школе и Эбби приходила к Эллен, чтобы поделиться тайнами, белая железная кровать стояла в том же углу, а стол и комод «Моррис» украшали те же самые шарфы и картинки. На стене висели выцветшие фотографии барельефного фриза Парфенона, Форума и «Давида» Микеланджело.

– Думаешь, он знал Беделию до того, как приехал сюда? – спросила Эллен.

– До чего же ты подозрительная, – сказала Эбби. – В жизни не слыхала более злобных намеков! С чего тебе это в голову пришло?

– Его больше никто особо не интересует. Он в некотором роде увлечен ею. Разве ты не заметила, как он постоянно за ней наблюдает?

Эбби потушила окурок о блюдце, которое они специально для этой цели тайком пронесли наверх, и открыла окно, чтобы выветрился запах табака.

– А как же его свидания с другими женщинами? Чай с Люси Джонсон? Да и с тобой и с Мэри среди прочих?

– Таким образом он маскирует свои истинные намерения.

– Какое у тебя богатое воображение! Тебе бы бульварные романы писать.

– От природы я совсем не подозрительна, – сказала Эллен. – Поначалу я решила, что подобные мысли приходят мне в голову исключительно потому, что я до сих пор испытываю ревность к Беделии. – Эллен было нелегко это признать, но она решила говорить начистоту, поэтому, стиснув зубы, продолжала: – Ты ведь знаешь, я изо всех сил пыталась заставить себя полюбить Беделию и доверять ей, и у меня бы это получилось, если бы не ее шашни с Чейни.

Эбби грелась возле каминной заслонки. Струя горячего воздуха, попадая под юбку, раздувала ее, делая похожей на кринолин.

– Ты выбрала очень сильное слово. Ты и в самом деле веришь, что у Беделии роман с Беном?

– До такой низости я не дошла. – Эллен задержала взгляд на фотографии Чарли в обрамлении пальмовых листьев. Он был одет во фланелевый теннисный костюм и держал в руках ракетку. Волосы у него казались очень густыми.

– Лично я считаю, что Чейни в нее влюблен. Но ты не можешь обвинять в этом Беделию. Она относится к тому типу женщин, ради которых мужчины готовы умереть. – Эбби отошла от заслонки, и юбка тотчас опала.

– Умереть? Весьма романтично, не так ли?

– Ну, я слегка преувеличила. Я имела в виду, что Беделия – идеальная женщина для любого мужчины. Они влюбляются в нее, чувствуя, что она сама способна потерять голову. Беделия существует лишь ради своего мужчины, вокруг которого крутится вся ее жизнь. Одна она бы не выжила.

– А мы, видимо, выживаем?

– К сожалению, – вздохнула Эбби. – Мы с тобой, милочка, слишком далеко ушли от гарема. Ты сама зарабатываешь себе на жизнь, и тебе это нравится. У меня есть доход, и я неплохо живу одна. Мужчины нам не указ, и они не могут нам этого простить.

– Ну и пусть. Меня гарем никогда не привлекал, – раздраженно сказала Эллен. Она взяла у Эбби папиросу, сунула ее в рот и, поднеся к ней спичку, закурила.

Эбби наблюдала за ней сверкающими глазами. Раздался скрип лестничных ступенек, но Эллен не потушила сигарету.

– Браво, – прошептала Эбби.

– Я бы предпочла папиросы без аромата.

– Мы же должны быть женственными.

– Это компромисс. Либо ты куришь, либо нет.

Эбби рассмеялась. Мать Эллен прошла мимо двери. Если бы она заглянула в комнату, Эллен так и продолжала бы держать в руках папиросу, словно курение было для нее привычным ежедневным занятием. Папироса была не столько символом непослушания, сколько выражением презрения к гарему.

Пока Эллен одевалась перед возвращением на работу, она решила перестать думать о Чарли и избавиться от загромождавших комнату сувениров. Среди них была не только фотография Чарли в теннисном костюме, но и старые бальные сувениры, выцветшие танцевальные программки и все подарки, которые он когда-либо дарил ей, начиная с книги из серии «Эдси Динсмор», которую принес на праздник по случаю ее девятого дня рождения.

Теперь, когда боль утихла и Чарли почувствовал себя лучше, его больше беспокоило не собственное состояние, а то, как его болезнь подействовала на Беделию. Он считал, что судьба сыграла с ней злую шутку. Какая злая ирония – вскоре после внезапной смерти первого мужа видеть, как второй чуть не испустил дух от ужасного приступа.

– Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь, дорогая? – в двадцатый раз спросил он. – Ты немного бледна. Какая же я скотина, так напугал тебя!

– Не говори глупостей, Чарли. Ты ни в чем не виноват.

– А кто виноват? Уж не винишь ли ты себя?

Ее глаза казались пустыми. Она стояла у изножья кровати, крепко сжимая руками бортик.

– Я вел себя безрассудно, – продолжал Чарли. – Слишком много работал, вместо того чтобы отдыхать, предавался развлечениям и ел все подряд. Я был на редкость беспечен. Ради тебя, любимая, я должен стать осторожнее.

Глаза Беделии наполнились слезами. Она отерла их костяшками пальцев. В ее движениях было что-то от чувствительного, беспомощного ребенка. Это глубоко тронуло Чарли.

– Иди сюда, Бидди.

Она помедлила, затем сделала нерешительный шаг в его сторону.

– Боже мой, ты что, меня боишься? – поддразнил ее Чарли.

Она подошла ближе, и он взял ее руку. В это мгновение он, как никогда, чувствовал ее близость, как будто сквозь завесу плоти смог прикоснуться к ее нежной и хрупкой душе, и не было тайн, и никогда не было никакого Кокрана, и никакого прошлого, которое Чарли не принадлежало, и никаких пустых, далеких взглядов, защищавших ее от чужого любопытства. Она сжала его руку и смотрела ему в глаза в поисках, как показалось Чарли, той части его души, которой тоже не знала.

Послышался звонок в дверь. Беделия вздрогнула и сжалась, а когда раздался голос доктора Мейерса, ноздри у нее затрепетали, а лицо тотчас осунулось. Ее охватила паника. Присев на краешек кровати, она схватилась за спинку у ее изножья, чтобы не упасть.

– Мэри, я назначаю вас ответственной за здоровье миссис Хорст, – говорил доктор. – Она неважно себя чувствует, и я не хочу, чтобы она работала на кухне. Вы должны взять всю готовку на себя, и пусть она вам даже не помогает.

– Да, сэр. – Голос Мэри звенел от гордости.

– Он уже обедал?

– Да, сэр. Миссис Хорст приготовила кашу, как вы ей велели.

Доктор поднялся по лестнице.

– Как вы себя чувствуете, Чарли? – спросил он из коридора.

– Хорошо.

Войдя в спальню, доктор посмотрел на поднос и пустую тарелку.

– Как прошел обед? Никаких болей? Тошноты?

– Почему вы вернулись? – дрожащим голосом спросила Беделия. – Вы говорили, что теперь придете только завтра. Вы что-то узнали… о Чарли?

Отвечая, доктор не сводил глаз с Чарли. Вид у него был холодный и суровый, как будто он твердо решил не иметь с ней никаких дел.

– Я зашел сказать, что передумал насчет профессиональной сиделки. Я позвонил в регистратуру. Сегодня днем они пришлют к вам женщину.

Беделия встала. Юбка зацепилась за кровать, и она дернула ее столь резким, не характерным для себя движением, что на мгновение показалась Чарли незнакомкой.

– Но вы говорили, я сама могу за ним ухаживать. Почему вы передумали?

Она в нетерпении ждала ответа. Молчание доктора обеспокоило ее еще сильнее. Чарли заметил, как тяжело она дышит и часто облизывает пересохшие губы.

– Пожалуйста, скажите мне правду, – резко сказала Беделия.

– Я больше беспокоюсь о вас, нежели о Чарли, миссис Хорст. Когда я сказал, что сиделка вам не понадобится, я не знал, что вы в положении. Вы пережили нервное потрясение, и я не хочу никаких последствий.

– Вы меня обманываете. Видимо, все гораздо хуже, чем вы мне сказали, и потому вы считаете, что я не смогу ухаживать за мужем.

– Я боюсь, что вы слишком рьяно возьметесь за дело и тем самым навредите себе.

– О, так вам известна наша тайна? – обратился к доктору Чарли. – Когда моя жена успела вам рассказать?

– Сегодня утром, – быстро ответила Беделия.

Доктор настаивал, чтобы она спустилась вниз и плотно пообедала.

– Не одобряю я этой женской привычки клевать понемногу то тут, то там в разные часы. Вам необходимо хорошее питание, миссис Хорст. Ведь вы теперь должны есть за двоих, не так ли? Бегите, а я до вашего возвращения составлю Чарли компанию.

Доктор уселся в кресло-качалку и закинул ногу на ногу. Беделия задержалась в комнате. Было ясно, что она хочет послушать, о чем доктор будет беседовать с Чарли. Ушла она только после того, как Чарли, поддержав доктора, уговорил ее хорошенько пообедать. В воздухе остался запах ее духов.

– Вы не возражаете? – спросил доктор Мейерс и вытащил тонкую сигару.

На золотом лезвии – подарок благодарного пациента – висела на золотой цепочке его масонская медаль. Доктор выдохнул облачко дыма, и запах духов Беделии исчез.

Доктор молча рассматривал сигару, руку, в которой он ее держал, орнамент на ковре, заостренные носки своих ботинок. Его поведение встревожило Чарли. Обычно, когда доктор Мейерс готовился сообщить хорошие новости, он чуть ли не пускался в пляс и говорил с такой скоростью, что слова опережали друг друга. Тогда к чему столь пристальное внимание к сигаре и ковру? Чарли тут же заподозрил худшее, смертельную болезнь, долгие месяцы страданий, борьбу с болью, которую он все равно проиграет. Неужто рак? Или неизлечимая болезнь сердца?

Наконец доктор Мейерс заговорил. Его голос казался сухим, и он с трудом выговаривал слова.

– Сегодня днем к вам приедет сиделка. Я не хочу, чтобы вы ели или пили что-либо, кроме того, что даст вам она. Даже если это глоток простой воды.

– Почему?

Доктор подождал, пока Чарли полностью осмыслит его предупреждение.

– Почему?!

Доктор откашлялся.

– Да так, просто в голову пришло.

– Вы сошли с ума?

– Возможно. – Доктор теребил свою бородку в стиле Ван Дейка. – Я брюзгливый старый осел. Может, мне пора передать практику кому-нибудь помоложе. Но, Чарли, дайте мне пару дней, чтобы сделать анализ. К сожалению, когда я пришел вчера ночью, экскрементов уже не было, но после того как я сделал вам промывание желудка, кое-что осталось…

– На что вы намекаете? – вскричал Чарли.

– Ни на что, Чарли. Успокойтесь. Нужно всего лишь подождать пару дней. Я сделаю анализ в Нью-Йорке. Видите ли, мне не нравится здешняя лаборатория, слишком много сплетен, все, кто работает в больнице, хорошо знают кого-нибудь в городе, ничего нельзя удержать в тайне. Делайте, как я говорю, Чарли, пообещайте, что не станете есть ничего, кроме того, что даст вам сиделка.

Чарли пришел в такую ярость, что едва не выскочил из постели.

– Лягте и успокойтесь. Скорее всего, это просто одна из моих глупых идей, но я не хочу, чтобы вы рисковали. Поэтому и упомянул об этом. Не берите в голову.

– Да как я могу не брать в голову эти ваши абсурдные инсинуации? Я буду есть все, что, черт возьми, пожелаю! А если вы не возьмете назад свои слова, я подам на вас в суд… за халатность. Или за клевету! Черт подери, еще как подам!

– Конечно, но не ешьте ничего, кроме того, что даст вам сиделка. Ясно?

– Вы просто старый дурак!

На кончике сигары доктора Мейерса образовался столбик пепла, который просыпался на его жилет. Доктор аккуратно смахнул его в ладонь и огляделся в поисках мусорной корзины.

– Почему у вас здесь нет пепельницы?

– Вы только что сделали грязный намек в адрес моей жены, – мрачно сказал Чарли. Он вдруг успокоился, краснота сошла с его лица, и он стал бледен, словно сальная свеча. – Я не могу позволить вам говорить такие вещи. Я этого не потерплю.

– И не надо, – сказал доктор. – Я бы тоже не стал терпеть. Но я бы держал себя в руках и следовал указаниям врача.

– Идите к черту!

Доктор не имел ничего против резкости Чарли. Он вполне одобрял его реакцию, которая свидетельствовала еще и о том, что Чарли уже почти поправился. Но он умолял его подумать о давлении и поберечь нервы.

– Послушайте, – взмолился Чарли, стараясь успокоиться и надеясь, что его собственное здравомыслие убедит старика изменить точку зрения и взглянуть на вещи более разумно. – В последнее время у меня было немало проблем с пищеварением. Я же сказал вам об этом сегодня утром.

– Вы не сказали, как долго продолжались эти проблемы. Когда вы впервые заметили их, Чарли?

– После того как мы закончили ремонт в доме. Я слишком много работал. Сначала дом, а потом контроль за строительством магазинов на Мэйпл-авеню и заказ в Бриджпорте.

– С октября, говорите? – Доктор потеребил бородку.

– И что с того?

– Только не начинайте снова злиться, Чарли. Держите себя в руках. Скорее всего, это просто острое расстройство пищеварения. Как только встанете на ноги, я вас тщательно обследую. Но сделайте милость, не ешьте ничего, кроме того, что подаст вам сиделка.

– Да идите же вы к черту!

– Хорошо. Только потом пеняйте на себя.

Последовавшая за этим тишина означала лишь временное перемирие, но не заключение мира. Чарли сожалел, что утратил самообладание. Неужели он воспринял слова доктора всерьез, если сразу же вот так взорвался?

Он снова уловил цветочный аромат. Подняв глаза, он увидел возле кровати Беделию. Она выглядела веселой и посвежевшей. Горячий обед вернул ей цвет лица. И она улыбалась, на щеках играли ямочки, а аромат ее духов и шорох нижних юбок даже разрядили напряженную атмосферу в комнате.

– Я расстроилась, когда вы отправили меня вниз, – быстро и легко призналась она. – Подумала, вы отослали меня потому, что хотели сообщить Чарли что-то, что собирались скрыть от меня из-за моего теперешнего положения. Но когда из комнаты донеслись крики, я поняла, что все в порядке. Чарли никогда бы не повысил голос, если бы вы сообщили ему дурные известия. О чем вы спорили? Опять о политике?

– Да, – торопливо сказал Чарли. И обратился к доктору: – Там, откуда родом моя жена, не грешно быть демократом. Она привыкла к вашим соратникам по партии, доктор.

Беделия рассмеялась.

– Ты же знаешь, дорогой, я ничего в этом не понимаю. И мне совершенно безразлично, за кого ты голосуешь, главное для меня, что у тебя есть силы затевать споры.

– Иди сюда, любовь моя. – Чарли нуждался в ее близости, в физическом подтверждении ее нежности, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к теориям этого старого дурака доктора.

Доктор окинул их проницательным взглядом, и на его худощавом лице резче обозначились глубокие морщины, отчего оно стало больше похоже на обезьянью мордочку. Доктор Мейерс видел перед собой супругов, полностью доверяющих друг другу. Никакими словами нельзя было бы точнее выразить это. Чарли доверял Беделии. Это была очаровательная сцена: муж и жена держатся за руки, тепло смотрят друг другу в глаза, гордо демонстрируя свою любовь.

Доктор подошел к мусорной корзине, стряхнул пепел с сигары и вновь вернулся к креслу-качалке. Усевшись, он закурил и, раскачиваясь, просидел там, пока не раздался звонок в дверь и в спальню не пришла Мэри доложить о прибытии сиделки.

 

3

За ночь буря утихла. Чарли лежал на широкой кровати один и сожалел, что рядом нет жены. Беделия перебралась в старую спальню Чарли. Так велела сиделка.

Эта женщина сразу взяла в свои руки бразды правления в доме. Едва переступив порог, она посовещалась в «логове» с доктором Мейерсом, промаршировала по лестнице и сменила мрачное дорожное платье на форму в синюю и белую полоску. Чарли и Беделия возненавидели ее с первого взгляда. Тем не менее она так их запугала, что они не решались в чем бы то ни было ей перечить. Уродливая внешность сиделки только помогала ей укрепить свою власть, тогда как другие женщины обычно используют для этой цели свою красоту. Если бы на деревенской ярмарке вручали награду самой некрасивой женщине, мисс Гордон, несомненно, получила бы первый приз. Из-под перехваченных тугой сеткой тусклых волос скобой выдавался выпуклый лоб. Между ним и похожим на булыжник подбородком располагалось вогнутое, как суповая тарелка, лицо. Широкий нос был до того плоским, что почти не выделялся на этой вогнутой поверхности. У нее было приземистое тело, красные запястья и вечно недовольный вид.

По ее приказу Чарли спал один. Стояла тихая ночь. Он слышал только журчание реки, столь знакомое, что можно было вовсе не обращать на него внимания и сосредоточиться на других звуках. По роду деятельности Чарли привык прислушиваться к каждому звуку в доме. Сейчас он распознал жалобный звук стальных пружин матраса в комнате, где проводила ночь Беделия.

Под осторожными шагами тихо заскрипел пол. Чарли с надеждой повернулся к двери. Шаги стали слышнее. В предвкушении появления жены у Чарли сильнее забилось сердце. Было так темно, что он не видел, как открылась дверь, зато слышал скрип петель и ощутил цветочный аромат духов.

Затем его буквально оглушил другой звук.

– Это вы, миссис Хорст? – пророкотал хриплый голос.

– Я хотела попить воды, – услышал он ответ Беделии. – Кроме того, я подумала, что следовало бы узнать, не нужно ли чего мистеру Хорсту.

– Для этого есть я! Я и позабочусь о мистере Хорсте.

– Да, но я волновалась. Из-за прошлой ночи, вы же понимаете.

– Он спит. На вашем месте я бы не стала его беспокоить. Возвращайтесь в постель, миссис Хорст. Я принесу вам стакан воды.

Скрипнули петли, дверь закрылась, голоса стихли. Пуховое одеяло и шерстяные пледы никак не могли согреть Чарли. Почему он позволил сиделке отослать его жену прочь? Неужели, вопреки логике, он поверил бредовым предположениям доктора?

– Нет! Нет! – со злостью прошептал он в темноту. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось заснуть.

Утром, когда сиделка обтирала его губкой, он сказал:

– Вы так добры и так заботитесь о моей жене, мисс Гордон. Я слышал ваш разговор вчера ночью.

– Ей не следует ходить по дому ночью, тем более в ее положении. Она может подхватить насморк или споткнуться обо что-нибудь в темноте.

Пока она обтирала своего подопечного, ее грубая кожа покраснела от напряжения и горячей воды. Чарли почувствовал отвращение и твердо решил избавиться от этой ведьмы, как только у него будет достаточно сил, чтобы поспорить с доктором.

Не желая показаться невежливым, он, тем не менее, попытался завести разговор:

– Вы ведь не отсюда, не так ли?

Женщина покачала головой.

– Я сразу это понял. Видите ли, я прожил здесь всю жизнь и знаю почти всех в нашем городе. – Это ее не заинтересовало, но Чарли смело продолжал: – Откуда вы родом?

– Н’Йок. – Акцент это подтвердил.

– А здесь вы давно?

– Пару месяцев.

– Что вас сюда привело?

– Здесь не хуже, чем в других местах.

Он услышал, как Беделия ходит по другой комнате, и нетерпеливо позвал ее. Она тут же поспешила к нему, придерживая наброшенный на плечи халат из ткани шали, словно накидку. Глаза казались чуть припухшими после сна, детский круглый ротик недовольно кривился.

Мисс Гордон холодно посмотрела, как они поцеловались.

– Лучше наденьте халат, миссис Хорст. А не то разболеетесь.

– Спасибо, – смиренно сказала Беделия и послушно надела халат.

Под неусыпным оком мисс Гордон супруги чувствовали себя тайными любовниками. Знаки нежности и внимания приходилось оказывать друг другу украдкой, когда сиделка покидала комнату по физиологическим нуждам (в этом вопросе она обладала поразительным самоконтролем) или готовила на кухне еду для Чарли. Ни от кого из обитателей дома она не принимала помощи. Мэри обижалась по три раза на день, а если Беделия пыталась оказать Чарли хоть малейшую услугу, ее бесцеремонно гнали прочь.

– Миссис Хорст, в вашем положении вы должны вести себя более осторожно.

– Миллионы беременных женщин моют пол и занимаются стиркой, – возразила Беделия. – Я превосходно себя чувствую и не понимаю, почему не могу наполнить термос водой.

Мисс Гордон взяла вакуумную бутылку в свои умелые руки, тщательно вымыла ее и сама налила воды. От ее преданности работе невозможно было скрыться. Беделию это пугало и сильно озадачивало. Мисс Гордон считала, что ее рабочий день длится двадцать четыре часа в сутки.

Чарли прекрасно понимал, что сиделка следует четким указаниям доктора Мейерса. Только она имела право давать пациенту лекарство или даже глоток воды. Чарли не возражал. Он не верил, что существовала хотя бы малейшая причина принимать подобные меры предосторожности, но боялся, что если начнет протестовать, то Беделия узнает о подозрениях доктора. Чарли так любил жену, что не мог допустить, чтобы она страдала, узнав, что стала жертвой истерии старого дурака.

Чарли не мог выбросить из головы слова доктора, но нашел, как ему казалось, удовлетворительное им объяснение. Доктор Мейерс был некомпетентен. Не сумев установить истинную причину приступа Чарли, он выдумал ее сам. Недостаток знаний старик компенсировал богатым воображением. Чарли решил, что когда встанет на ноги, то сходит на прием к врачу помоложе.

На второй день болезни Чарли приехал Бен Чейни и предложил Беделии покататься на машине. Погода будто раскаялась в своем дурном поведении, стало тепло и сухо. Беделия, конечно же, отказалась покинуть свой пост у постели мужа. Они спорили об этом в коридоре на первом этаже. Мисс Гордон, которая слышала все, что происходило в доме, оторвалась от вязания блекло-коричневого носка и велела Чарли настоять на том, чтобы его жена приняла приглашение. Сиделка строго заметила, что для здоровья хотя бы час в день миссис Хорст должна проводить на свежем воздухе.

И после этого Беделия ежедневно стала кататься с Беном Чейни на машине.

В предновогоднюю ночь Чарли разрешили встать с постели. Его состояние заметно улучшилось, и выглядел он куда здоровее, чем до болезни. Он надел темные брюки и пурпурный шелковый домашний жакет свободного покроя и выбрал один из галстуков из тончайшего шелка, который Беделия подарила ему на Рождество.

Мисс Гордон не позволила ему покинуть спальню.

– Нельзя без разрешения доктора.

– Значит, позвоните доктору и получите у него разрешение! И спросите Мейерса, какого черта он не пришел осмотреть меня.

– Я не люблю сквернословия, мистер Хорст.

– Прошу прощения, мисс Гордон. Но скажите доктору, что я хочу видеть его сегодня.

– Вы же знаете, мистер Хорст, что доктор Мейерс лежит дома с простудой. Дважды в день я докладываю ему о вашем состоянии, а поскольку оно не ухудшилось, ему нет смысла рисковать заработать пневмонию или занести инфекцию к вам в дом.

– Но я хочу его видеть!

– Я ему сообщу, – сказала она.

Доктор Мейерс посоветовал Чарли еще на денек остаться в постели и пообещал, что завтра, если Чарли будет хорошо себя чувствовать, то сможет спуститься вниз.

– Он придет?

– Постарается прийти завтра.

– Старый симулянт, – пробормотал Чарли.

– Вы что-то сказали, мистер Хорст?

– Когда приедут мисс Уокер и миссис Хоффман, пусть поднимутся ко мне.

– Я передам Мэри. А сейчас я прилягу и немножко посплю.

От изумления Чарли раскрыл рот. Обычно мисс Гордон так себя не баловала. Чарли подумал, что она могла бы пойти спать, когда вернется Беделия. Но это было вполне в духе сиделки: игнорировать все желания пациента, кроме физиологических.

Вскоре прибыли Эбби и Эллен. Эбби принесла заливное из телячьей ножки, а Эллен – «Жизнь Марка Твена» Альберта Бигелоу Пейна. Комната тотчас наполнилась смехом и сплетнями, и Эбби, которая на следующий день собиралась уезжать, со свойственной ей бесцеремонностью высказывала свое мнение о старых друзьях. Через некоторое время вернулась Беделия, а с нею – Бен Чейни. Он заходил каждый день, но к Чарли его пустили впервые.

– Рад вас видеть, – сказал Чарли. – После всего этого женского общества приятно увидеть пару брюк.

– Дорогой! – обиделась Беделия.

– Доктор Мейерс к вам еще не заходил?

– Он еще хуже, чем эта его старуха.

Бен принес Чарли бутылку шерри, и Беделия предложила открыть ее. Она сходила вниз за вином и сладким печеньем. Поскольку Чарли все еще до конца не оправился, Бен взял на себя роль хозяина. Он открыл бутылку, налил себе немного вина, затем наполнил остальные бокалы. Беделия подала Чарли бокал вина и печенье.

– Миссис Хорст!

В дверях стояла мисс Гордон. В своих туфлях на низком каблуке она передвигалась по дому бесшумно, точно призрак, и никто не слышал, как она вошла. Все взгляды устремились на нее. Эллен затаила дыхание.

– Что вы даете мистеру Хорсту?

– Все в порядке, мисс Гордон. Доктор велел ему ежедневно выпивать бокал вина. Мистер Чейни принес шерри. Вы с нами не выпьете?

– Я никогда не пью спиртное. – Мисс Гордон стояла выпрямив спину и с презрением разглядывала присутствующих.

– Мисс Гордон знакома с моими гостями? – спросил Чарли. – Позвольте представить: мисс Гордон, миссис Хоффман, мисс Уокер, мистер Чейни.

– Добрый день, – сказал Бен.

– Рада знакомству, – пробурчала мисс Гордон.

Эллен сделала глубокий вдох. Все оставшееся время, что они провели у Чарли, она просидела на краешке стула, нервно теребя юбку.

– Да что с тобой сегодня творится? – спросила Эбби, когда они вернулись домой и закрылись в спальне Эллен. – Ты все время дергалась, как дурочка. Чего ты разнервничалась?

– Я с самого начала хотела сказать тебе, что в нем есть что-то коварное.

– В Бене? Но он так хорошо воспитан! Понять не могу, чем он тебе так неприятен, разве что ты принципиально недолюбливаешь свободных мужчин.

– Послушай! – прошептала Эллен. – Я кое-что выяснила. Сиделка – это та самая женщина, которую он встречал на вокзале. Помнишь, я тебе рассказывала, Эбби? Крестная, как бы не так! А когда Чарли представил их друг другу, они держались так, будто никогда раньше не встречались.

– Ты ничего не путаешь?

– Разве можно не узнать это лицо? Да я в суде готова поклясться, хоть собственной жизнью! Но почему они хотели это скрыть?

Эбби вынуждена была сдаться. Весь ее светский опыт оказался бессилен перед этой задачей. Эллен расстегнула пуговицы своего мужского пальто, достала из внутреннего кармана желтую бумажную пачку дешевых сигарет и спокойно, словно делала это всю жизнь, закурила.

На следующее утро Чарли принял решение, которое, в отличие от большинства клятв, даваемых под Новый год, исполнил незамедлительно. Худшего начала года, чем завтрак, поданный мисс Гордон, он и представить себе не мог. Поэтому, не дожидаясь разрешения, он встал, принял теплый душ, оделся и спустился вниз. Мисс Гордон, проходя через вращающиеся двери с подносом в руках, застала Чарли уже за столом.

– Как же так, мистер Хорст!

– Сегодня я буду завтракать с женой.

– Но…

– Не составите нам компанию, мисс Гордон? И, кстати, с Новым годом.

– С Новым годом, – мрачно ответила она.

Эта маленькая победа взбодрила Чарли. Радостный вид Беделии еще более укрепил его в правильности принятого решения. Закончив завтрак, он сказал:

– Мисс Гордон, я хочу поблагодарить вас за услуги, которые вы оказали нам во время моей болезни.

– Я делала только то, за что мне заплатили.

– Я хочу, чтобы вы должным образом провели праздник. Вы и так пожертвовали ради меня Новым годом, и мне бы очень не хотелось, чтобы у вас пропал и сегодняшний день.

– Да я ничего особого не планировала.

Он взмахнул рукой, пресекая все ее возражения.

– Я знаю, вы предпочли бы провести этот день с друзьями. А поскольку мне больше не нужна сиделка, позвольте мне выразить благодарность и заплатить вам за следующие два дня. А сегодня возьмите выходной.

Беделия не позволила себе улыбнуться, но на кремовых щеках заиграли ямочки.

– Мы вызовем экипаж из «МакГинесс», и вас отвезут в город.

Мисс Гордон не сдавалась:

– Разве моя работа вас не устраивает, мистер Хорст?

– Вполне устраивает, мисс Гордон. Но я уже совсем поправился, и мне больше не требуется помощь сиделки.

– Об этом надо будет спросить доктора Мейерса. Он единственный, от кого я вправе получать указания.

– Я не стану его спрашивать, я просто поставлю его в известность.

Нижнюю половину лица Беделии скрывала кофейная чашка, но темные глаза явно одобряли бунт Чарли. Чувствуя себя человеком, облеченным властью, он поспешил к телефону.

К его немалому удивлению, доктор Мейерс охотно согласился с тем, что Чарли больше не нужна сиделка. Пока мисс Гордон собирала вещи, Чарли и Беделия обнялись. Через сорок минут сиделку увез наемный экипаж из «МакГинесс», и Хорсты наконец остались одни. Мэри тоже взяла выходной. Ее молодой человек, Хен Блэкман, приехал из Реддинга в коляске отца, и Мэри, одолжив у Беделии шляпку и пару лайковых перчаток, радостно упорхнула на свидание.

– Надеюсь, она успеет вернуться вовремя, – сказал Чарли, наблюдая за тем, как коляска выезжает с подъездной дорожки на главную магистраль.

– Вовремя для чего, дорогой?

– Похоже, сегодня будет сильный снегопад.

Беделия едва заметно кивнула. Она отошла к этажерке, чтобы исправить хаос, образовавшийся после того, как Мэри вытерла там пыль. Этот ритуал повторялся ежедневно: стоило служанке повернуться спиной, как Беделия начинала по-своему расставлять безделушки. Чарли снисходительно наблюдал за ней. Он мог предсказать каждое ее движение. Беделия так любила всяческие мелкие украшения, что ей было больно видеть табакерки, миниатюрную мебель, фигурки зверей, вырезанные из слоновой кости, и статуэтки не на своем месте.

Бен Чейни и доктор Мейерс приехали из разных мест почти одновременно. Все принялись пожимать друг другу руки и высказывать новогодние пожелания.

– Я пришел за своей спутницей, – сказал Бен.

– Сегодня я не смогу поехать с вами, Бен. Мисс Гордон уехала. Я не хочу оставлять Чарли одного.

– Значит, мисс Гордон уехала? – переспросил Бен.

Доктор бросил на Бена любопытный взгляд, затем повернулся к Беделии.

– Поезжайте, миссис Хорст. Ожидается сильная метель, и, боюсь, это ваш последний шанс подышать воздухом на ближайшие несколько дней.

Они долго пререкались, прежде чем наконец убедили Беделию оставить мужа. Доктору пришлось едва не в приказном порядке заставить ее отправиться на прогулку.

Как только они с Беном уехали, Чарли сложил руки на груди, посмотрел на доктора и сказал:

– Я хочу знать, что вы имели в виду в прошлый раз.

– Забудьте об этом, Чарли.

– Что значит «забудьте об этом, Чарли»? Что вы пытались сделать, разыграть меня?

– Выбросьте это из головы. Я получил заключение из лаборатории. Разумеется, я бы предпочел анализ первоначальных экскрементов, но она все убрала до моего прихода. Однако я уверен, что будь там какой-либо токсин, он обнаружился бы в тех образцах, которые я отправил в лабораторию.

– Все равно я вас не понимаю. Что вы искали? Яд?

Слово повисло в воздухе. Однако, произнеся его, Чарли почувствовал некоторое облегчение.

– Выкурите сигару, Чарли? – Доктор предложил ему пару завернутых в фольгу цилиндрических предметов. – Рождественский подарок от пациента. С такой семьей, как у меня, нечасто выдается возможность покурить «корона коронас». – Прежде чем заговорить снова, доктор срезал кончик, зажег сигару и с наслаждением сделал первую затяжку. – Признаюсь, меня озадачили ваши симптомы, Чарли. Я не мог понять причину столь внезапного приступа. Вернувшись в то утро домой, я обговорил это со своим старшим сыном – никто не ставит диагнозы так смело, как студент-медик, – и решил не рисковать.

– Но у меня все это время была диспепсия.

Доктор вздохнул и ничего не ответил.

– Не в ваших правилах пугать пациентов, – сказал Чарли. – Честно говоря, я не понимаю ваших действий.

Доктор продолжал молчать. Спустя какое-то время он сказал:

– Иногда мне кажется, что моя жена страдает старческим слабоумием. Ей нравятся эти анимационные картинки, которые становятся так популярны среди детей, и она часто таскает меня в город, чтобы посмотреть их. – Он слегка вздрогнул. – Вне всякого сомнения, это модное развлечение повредило и мой разум.

Чарли резко встал.

– Почему вы обманываете меня, доктор?

– Не кричите. У меня превосходный слух.

– Прошу прощения. Но я настаиваю, чтобы вы рассказали мне правду.

– Разве вы не рады, что все это оказалось только результатом чрезмерно богатого воображения старика?

– Если это всего лишь ваши фантазии, зачем вы мне об этом сказали? Я думаю, вы бы попытались сделать так, чтобы я не волновался.

– Я счел своим долгом предупредить вас на случай, если бы мои предчувствия оправдались. Если бы опасность действительно существовала, а я не сумел бы предупредить вас, то это было бы на моей совести.

– Возможно, вы не осознаете всей тяжести обвинений, выдвинутых вами против невиновного человека.

– Я не выдвигал никаких обвинений.

– Вы намекнули, что мне дава… – Чарли откашлялся, – давала яд моя… – Он не мог продолжать.

– Меня, право, удивляет ваша реакция. Можно подумать, я сегодня сообщил вам плохие новости. Должен признаться, я почувствовал облегчение, когда узнал, что у вас просто острое несварение. Прошу прощения, если причинил вам беспокойство.

Чарли рухнул в кресло. Глаза наполнились слезами. Доктор тактично отвернулся и отошел к эркеру. Падал снег, но клочковатые снежинки опускались так медленно, что, казалось, висели в воздухе. Пейзаж наскучил доктору Мейерсу, и он отодвинулся от окна. Заметив, что к Чарли все еще не вернулось самообладание, он сосредоточил свое внимание на противоположном углу комнаты. Там стояла этажерка с абсурдной коллекцией золотых, фарфоровых и эмалированных безделушек, мелочей из слоновой кости. Доктор Мейерс никогда не понимал этого странного пристрастия взрослых женщин к подобным безделушкам. Одна скульптурная группа привлекла его внимание своей особенной бессмысленностью. Это были статуэтки из ажурного дрезденского фарфора. Маркиз в камзоле цвета спелой сливы протягивал бледные руки в сторону дамы, чьи отороченные кружевом юбки развевались над креслом, расписанным позолоченными арабесками и розовыми бутонами. Рассматривая статуэтки, доктор услышал, как автомобиль Бена подъехал к дому и остановился у двери. Он тут же с виноватым видом поставил безделушку на прежнее место, вспомнив, в какое негодование приходит его собственная жена, если кто-то осмелится нарушить порядок на ее полках.

Чарли высморкался и положил платок обратно в карман. Он тоже выглядел виноватым.

Беделия открыла дверь своим ключом. Бен задержался в прихожей, чтобы снять шляпу и пальто, а Беделия сразу поспешила в гостиную. На бархатной шляпке и воротнике из котикового меха сверкали снежинки. Ее глаза горели, на лице играл румянец. Она коснулась щеки Чарли холодными губами.

– Идет такой сильный снег. Бен решил, что нам лучше вернуться, пока дороги совсем не замело. Какая это была прекрасная поездка, Чарли! Снег только начал падать, а небо приобрело такой удивительный серо-голубой цвет, будто свинец. Как я люблю твой Коннектикут!

– Его Коннектикут, – фыркнул доктор.

Когда Чарли увидел прелестное лицо Беделии и вспомнил свои нелепые страхи, его захлестнуло чувство раскаяния, и он так растрогался, что снова вынужден был звучно высморкаться. Беделия сразу заметила его покрасневшие глаза и нос, которые особенно выделялись на фоне землистого цвета лица.

– Ох, дорогой мой, о чем это вы тут с доктором разговаривали?

– Боюсь, вашему супругу передался мой насморк, – сказал доктор Мейерс и в подкрепление своих слов вытащил из кармана носовой платок и приложил его к сухому носу. – Пожалуй, я пойду, пока все окончательно не завалило снегом.

– Доктор, я настаиваю, чтобы вы сказали мне, о чем вы говорили с Чарли.

Доктор улыбнулся Чарли поверх плеча Беделии.

– Муж сообщит вам хорошие новости.

– Хорошие новости? – переспросил Бен, который только что вошел в комнату. – И что же это за новости?

– Чарли сам вам расскажет, – сказал доктор, бросив на Чейни полный презрения взгляд. Затем он пожелал всем счастливого Нового года и удалился.

– В чем дело? – требовательно спросила Беделия.

– Теперь, когда все благополучно закончилось, – начал Чарли, – я могу сказать тебе, что у доктора были некоторые опасения…

– Какие опасения?

– Очень глупые и преувеличенные. Теперь он одумался и пришел к выводу, что его подозрения лишены каких бы то ни было оснований.

– Что за подозрения?

Чарли пожал плечами.

– Я не могу назвать тебе научный термин. Просто он хотел, чтобы я был ко всему готов. А теперь признал, что его опасения были совершенно беспочвенны.

Бен замер, широко расставив ноги, сцепив руки за спиной и устремив на Чарли настороженный взгляд. Он не шевелился, но губы его сжались, а лицо выражало сосредоточенное внимание.

– Я так рада, дорогой.

– Нам не о чем беспокоиться. Я полностью поправился и готов вернуться к обычной жизни. Послезавтра я выйду на работу.

Как только Чарли произнес эти слова, его жизнь снова вошла в привычную колею. Осмотрев комнату, он увидел ее такой, какой она была, когда они с Беделией только закончили ремонт. Не осталось ни одной рождественской гирлянды или ленточки, которые могли бы напомнить ему о случившихся на праздниках неприятностях. Большое кресло вернулось на свое прежнее место в эркере.

Снегопад усилился. Поднялся сильный ветер. Темная земля укрылась светлым снежным одеялом. Сквозь окно, на котором не были задернуты шторы, сочились сумерки. Беделия зажгла лампы. Потом, заметив, что кто-то нарушил порядок на ее полках, поспешила заняться его восстановлением.

– Я получил телеграмму от своего друга из Сент-Пола, – сказал Бен. – Очевидно, по всему Среднему Западу бушуют метели, но он все-таки приедет. Через несколько дней вы познакомитесь с Кином Барреттом.

Статуэтки выскользнули из рук Беделии. Пол усеяли осколки влюбленных из дрезденского фарфора. Голова маркиза в белом парике откатилась в угол, части кружевной юбки его возлюбленной разметалась по ковру.

Краска отхлынула от лица Беделии. Она держала пустые руки перед собой, словно все еще сжимала статуэтки.

– Бидди, милая моя! – Чарли обнял ее. – Не расстраивайся! Эта безделушка ничего не стоит, и, строго между нами, признаюсь, я всегда считал ее на редкость уродливой.

Она опустила дрожащие руки. В отсветах ламп сверкали ее кольца. Глаза казались пустыми, лицо окаменело, и она, очевидно, даже не услышала слов Чарли. Он довел ее до дивана, обняв рукой полнеющую талию. Вскоре они с Беном возобновили непринужденную беседу, говорили о моторах, сравнивали достоинства своих автомобилей и обсуждали то, как производители их усовершенствовали. Беделия тихо сидела подле мужа, погруженная в какие-то свои мысли, и едва ли слышала голоса мужчин. Через некоторое время Бен встал и сказал, что ему пора домой. Чарли пригласил его остаться на ужин. Беделия промолчала.

После ухода Бена его голос еще долго звучал в голове Чарли, громче, чем завывание снежной бури. Бен произнес самую обычную фразу, пожелал им счастливого нового года, но Чарли никак не мог выкинуть из головы безрадостный тон, которым он это сказал.

Чарли сидел на кухне, пока Беделия готовила легкий ужин. Ему нравилось наблюдать за ее работой. Она все делала энергично и ловко. Кухня, более чем любая другая комната в доме, принадлежала ей. Здесь все блестело и сверкало. Пол был покрыт черно-белым линолеумом, полки и шкафчики выкрашены в светло-серый цвет, а ручки изготовлены из белого фарфора, доставленного из Голландии. Мэри накрахмалила занавески с рюшами, словно воскресные нижние юбки.

Поверх синего платья Беделия надела фартук, такой же хрустящий и белый, как шторы. Она напоминала не хозяйку дома, а скорее героиню салонной комедии, горничную, которая флиртует с дворецким, сметая метелочкой пыль с мебели. Глядя на аккуратные полки, накрахмаленные занавески и сияющие медные горшки, Чарли подумал о театральных декорациях. А когда Беделия взяла венчик с красной ручкой и принялась взбивать яичные белки в желтой миске, он был окончательно очарован. Он просто должен был ее обнять.

Она не возражала против его ухаживаний, даже когда была занята делами. Она поставила миску на стол и прильнула к нему. Только теперь Чарли заметил, что она вся дрожит. Его это удивило. Только что казалось, будто она всецело поглощена приготовлением ужина.

– Дорогая, что случилось?

Она не ответила. Чарли запрокинул голову и посмотрел на ее лицо. В нем он увидел страх, который заметил раньше, когда она уронила фарфоровых влюбленных. Она приоткрыла губы, но не издала ни звука. Ее настроение тут же передалось Чарли. Он почувствовал напряжение, которое действовало ему на нервы.

Вскоре Беделия высвободилась из его объятий и вернулась к работе. Она соединила взбитые яичные белки с приправленными специями желтками и вылила смесь в один из медных горшков. Она обладала детской способностью не замечать ничего, кроме того, чем занималась в данный момент. Не будь Чарли так влюблен и так сентиментален в отношении всего, что касалось хрупкой женской природы, ее равнодушие обидело бы его. Но мать приучила его считаться с душевными переживаниями женщин. Чарли полагал, что ни один мужчина не в состоянии понять терзаний такого сложного существа, как женщина.

Ее настроение не менялось. За ужином Чарли едва ли не почувствовал себя виноватым из-за своего хорошего аппетита. Тарелка Беделии оставалась нетронутой. Лицо ничего не выражало, руки бездействовали.

– Почему ты не ешь? – спросил он.

Она его не слышала. С тем же успехом он мог обратиться к кофеварке.

– Беделия!

Она словно очнулась, встретилась с ним взглядом, безмолвно извиняясь за невнимание. Затем сделала над собой изрядное усилие, и ее губы скривились в улыбке.

Как она любезна, подумал Чарли. Как храбро борется она со своим дурным настроением! И все ради него. Он нежно спросил:

– Что тебя огорчает, Бидди? Ну ведь не эти же уродливые статуэтки, которые ты сегодня разбила. Лично я рад, что их больше нет. Они мне никогда не нравились. Эти штучки, похожие на имбирные пряники, выдают дурной вкус, как мне кажется. Кроме того, маме их подарила ее старая подруга, Аделаида Хокинс, которую я всегда терпеть не мог.

– Чарли, давай уедем.

– Ты с ума сошла?

– Я хочу уехать отсюда. Сейчас же, немедленно. Прошу тебя!

– Моя дорогая девочка…

– Я хочу уехать.

– Почему?

– Мне здесь не нравится.

– Но только сегодня ты говорила, что любишь это место.

Ветер усилился. Он мчался по полям и невысоким холмам, носился вокруг дома, вспучивал реку, забрасывал в каминную трубу свистящие сквозняки. Ни стены, ни двери, ни противоштормовые ставни не могли сдержать его ярости.

– Пусть буря тебя не беспокоит, дорогая. Здесь всегда так. Кажется, будто дом весь шатается до самого основания, но он крепкий, построен на века. Простоял уже сто девять лет и, наверное, будет стоять, когда вырастут наши внуки. – Беделию это не убедило, и Чарли прибавил: – Если тебя пугает река, могу поклясться, что нас не затопит. Сейчас не сезон, а поскольку мы облицевали террасу камнем…

– Мы могли бы уехать завтра утром.

– Да что с тобой такое?

– Я хочу уехать, – сказала она, наклоняясь над столом и глядя на него, прекрасно зная, как действует на него ее взгляд. Она будто не слышала его возражений, полностью сосредоточившись только на желании получить то, чего хочет.

– Моя дорогая, – сказал он терпеливым и монотонным голосом родителя, говорящего с упрямым ребенком. – Я не могу вот так взять и уехать только потому, что тебе вдруг ни с того ни с сего пришла в голову такая идея. Я совершенно не понимаю этой твоей прихоти, ведь я предупреждал тебя, что зимы здесь суровые, и ты говорила, что тебе будет даже интересно пожить в новых условиях. Возможно, на несколько дней нас заметет снегом, но больше мы никак не пострадаем. Дом у нас теплый и надежный, и тут нечего бояться.

– Разве ты меня не любишь?

– Что за вопрос! К любви это не имеет никакого отношения. У меня работа, для меня важно хорошо выполнить заказ в Бриджпорте. От этого зависит мое будущее.

– Мы могли бы отправиться в Европу.

– Ты говоришь, как безумная.

Она молча кивнула.

– В жизни не слыхал более безумной идеи. Уехать! Посреди зимы!

– В следующий четверг отплывает «Виктория Луиза». До этого мы могли бы остановиться в Нью-Йорке.

Чарли был так поглощен своими аргументами, что даже не дал себе труда задуматься, откуда у нее эта информация и с какой целью она все это выясняла. Он говорил о доме, о работе и счете в банке. В этом году он потратил немало денег, путешествовал, женился, купил автомобиль, пополнил гардероб Беделии и отремонтировал дом. От наследства матери мало что осталось. Их доход в основном зависит от его работы. Он честно рассказал об этом Беделии еще до свадьбы, чтобы не вводить ее в заблуждение относительно собственной состоятельности. Тогда она только рассмеялась, поведала ему, в какой бедности жила, каким богатым он ей кажется и насколько все это не имеет значения.

– Пожалуйста, Чарли.

– Ты сошла с ума? – Чарли начал злиться, и хотя старался этого не показывать, голос выдавал его раздражение.

Беделия заплакала. Из глаз потекли слезы, плечи сотрясались от едва сдерживаемых рыданий. Злость Чарли тут же прошла. Он подбежал к ней, обогнув стол, обнял ее, стал целовать мокрые щеки. Она мгновенно уступила столь бурному проявлению любви, обмякла в его объятиях, словно наслаждаясь его силой. Но рыдания не прекратились. В своем отчаянии она была безутешна, точно ребенок, не понимающий причины своего горя. Чарли отвел ее к лестнице, чуть ли не на руках отнес в спальню и усадил в розовое кресло, где она молча просидела все то время, пока он расстилал постель, доставал ее спальные принадлежности и растирал ей виски одеколоном.

Ухаживая за ней, Чарли задумался, почему она так себя ведет, и нашел приемлемый ответ на свой вопрос. Одни женщины в ее положении просыпаются в полночь и требуют маринованных огурцов; другим хочется клубники в январе. Чарли вспомнил о событиях минувшей недели: о праздничном волнении, об усилиях, затраченных на подготовку к Рождеству, о внезапном приступе своей болезни и странном поведении доктора… Все это, должно быть, пробудило в ней трагические воспоминания. Сегодняшний день тоже был полон мелких неприятностей. Человека, привыкшего к теплому мягкому климату, вероятно, очень пугало неистовство зимней бури, дикость ветра и реки.

Он проклинал бурю и молил Бога, чтобы она поскорее кончилась.

Беделия лежала в постели и смотрела, как Чарли вешает ее платье, ставит на полку туфли, складывает корсет и убирает его в нужный ящик. В комнате пахло сухими духами, одеколоном и сухим жаром парового радиатора.

– Не верь ни слову из того, что говорит тебе Бен, – прошептала Беделия.

Чарли обернулся.

– Бен? А он-то тут при чем?

– Он настроен против нас.

Чарли сел на край кровати, взял ее холодную руку в свою и сурово посмотрел на жену.

– Не говори глупостей. Бен отличный парень. Он тебе всегда нравился.

– Он настроен против тебя, Чарли.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Он причинит нам зло. Ему только этого и надо: ранить нас и разрушить нашу жизнь.

Чарли посмотрел в окно, пытаясь оценить силу бури и раздумывая, сможет ли доктор добраться до них сегодня вечером. Тьма превратила незанавешенное окно в зеркало, и Чарли видел в нем отражение ламп, розового кресла и себя на краю постели. Он продолжал держать жену за руку. Это зрелище успокоило его. Мощные стены дома защищали их от метели.

– Прошу тебя, Чарли, давай уедем! Я больше не хочу здесь оставаться, – жалобно сказала Беделия. В ее устах это прозвучало так просто, словно она предложила поехать прогуляться после обеда.

– Что случилось? Бен что-нибудь тебе сделал? Он тебя оскорбил? – В жилах Чарли закипела кровь. Он стиснул кулаки. В висках застучало. Он вспомнил, как Бен Чейни смотрел на Беделию, вспомнил ту ночь в трактире «Джаффни», когда она надела кольцо с черной жемчужиной и ее белая рука лежала в смуглой руке Бена над тарелкой с лобстерами и ломтиками лимона. – Клянусь Богом, я его придушу!

Уткнувшись лицом в подушку, Беделия снова дрожала и всхлипывала. Ветер хозяйничал за окном, разрывая мир пополам, дробил камни, вздыбливал реку. Казалось, небо вот-вот обрушится, взорвется земля, вода поднимется и поглотит их.

Чарли был бессилен против истерики жены. А собственное бессилие лишь усиливало его ярость. Не в состоянии владеть собой, он выпучил глаза, лицо покрылось пурпурно-алыми пятнами, а когда он заговорил, голос дрожал от гнева.

– Скажи мне, – молил он. – Скажи мне! – приказывал он, но все без толку.

Беделия лишь глубже зарывалась в подушку, скрывая от него лицо, а когда он к ней прикасался, замирала.

Буря постепенно стихла. Ветер отступил, успокоилась вода. Земля снова стала твердой и надежной. А Беделия заснула, подложив под голову обнаженную руку. Всплеск чувств лишил ее сил. Она спала как младенец, громко дыша. Чарли накрыл ее, зажег ночник и спустился вниз.

Он дал себе клятву обдумать все на трезвую голову и наконец избавиться от немыслимых подозрений. Он пытался найти причину внезапной истерики жены. Но это оказалось так же бесполезно, как приказы и мольбы, адресованные Беделии. Почему она умоляла его бежать с ней? Почему она боялась Бена Чейни? «Он причинит нам зло». Ради всего святого, почему? «Ему только этого и надо: ранить нас и разрушить нашу жизнь». Будь это правдой, будь Бен действительно таким злодеем, как утверждала Беделия, то почему до сегодняшнего дня он не проявил ни малейших признаков враждебности? Неужели он пытался стать… или – да хранит их Господь от такого коварства – был любовником Беделии? Может быть, он убеждал ее оставить мужа и бежать с ним? А когда Беделия отказала ему, пригрозил рассказать правду о ее неверности?

Чарли не мог в это поверить. Мысль о подобном предательстве была плодом больного воображения, гнилым плодом, удобренным подозрениями, страхом и неуверенностью в себе. В доме Чарли не было места такому коварству. В старом доме Филбриков никогда не было неверности, ее просто не могло там быть. В противном случае этот дом просто бы не выстоял и обрушился.

Чарли устал от страданий. Нынешний день был полон слишком сильных переживаний для человека, только вставшего с постели. Его одолела такая чудовищная слабость, что он едва смог подняться по лестнице, держась за перила и с трудом передвигая собственное тело, как калека. Не желая беспокоить Беделию, он разделся в ванной, затем осторожно опустился на матрас. Она не пошевелилась. Через несколько минут Чарли крепко уснул.

…Комнату обычно освещал ночник Беделии, но сейчас Чарли проснулся в полной темноте. Поначалу он не углядел в этом ничего странного – ведь во время болезни он спал один в темной комнате. Прислушавшись к буре, все еще бушевавшей вокруг дома, к яростному шуму реки и неистовому завыванию ветра, он вдруг ясно осознал, что находится во тьме, и решил, что ослеп. Он протянул руку к ночнику, включил его. В комнате по-прежнему царил мрак.

На какую-то кошмарную минуту Чарли замер, не в силах пошевелиться либо заговорить. Потом попытался издать какой-нибудь звук, но голос отказал ему. Чарли вытянул дрожащую руку. Жены рядом не было.

Он встал с постели. Ноги плохо его слушались. В кромешной тьме он сделал несколько неверных шагов и нащупал на стене электрический выключатель. Раздался щелчок, но света не было. Почувствовав тошноту и слабость, отрыжку желчью, Чарли до мельчайших подробностей вспомнил ощущения, которые испытал перед приступом, и подумал, что вот-вот опять потеряет сознание. На каминной полке ему на ощупь удалось отыскать спичечный коробок. Он зажег спичку. Маленький желтый огонек разогнал по углам непроглядный мрак. Чарли почувствовал такое облегчение, что на коже даже выступил пот. Трясущимися руками он схватил свечу, поднес огонек к фитилю. В отсветах дрожащего пламени он увидел старый портрет матери в позолоченной раме, висевший над камином. К нему тут же вернулся рассудок, он снова стал всегдашним здравомыслящим Чарли, понял, что буря повредила электрические провода, и убедил себя, что все его прочие больные фантазии так же легко объяснить. Он строго пожурил себя за то, что поддался вирусу страха. Чарли был уверен, что найдет Беделию мирно спящей на своей половине кровати.

Однако жены там не было. Не оказалось ее и в комнате, где она спала одна во время болезни Чарли. Не найдя никого на втором этаже, Чарли со свечой в руке спустился по лестнице и позвал ее по имени. Никто не ответил. Он прошелся по дому, проверил каждую комнату, но от Беделии остались лишь платья, висевшие в гардеробе, медные горшки и купленные ею кухонные принадлежности, запах ее духов и кремов, ткани, выбранные ею для подушек и мебели, да гиацинты в синем горшке.

– Беделия! Бидди! Где ты?

Ответом ему было лишь завывание ветра.

 

4

За окном не было ничего, кроме непрерывно движущейся белизны. Из облаков сыпались снежинки, словно перья из разорванной подушки. Гонимый ветром, снег поднимался от земли, взвивался вверх, закручиваясь в огромные спирали, напоминавшие призраков, вышедших из могил. Чарли сказал себе, что ни один человек в здравом уме не выйдет из дома в такую погоду, и снял с крюка в сарае масляную лампу. Он надел брюки, фланелевую рубашку, непромокаемую куртку и шапку.

Повесив лампу на запястье, он приставил ладони ко рту и закричал:

– Беделия! Беделия!

Сощурив глаза, пригляделся, но сквозь валивший снег не было видно ничего, кроме беспокойных белых кругов, поднимающихся от земли, и белых хлопьев, сыплющихся с отяжелевшего неба.

Чарли пробирался сквозь снежные заносы, пока наконец не достиг ворот. Снег был пушистый, легкий, но под ним скрывалась неровная земля, и Чарли боялся оступиться и упасть.

На дороге он обо что-то споткнулся и, приглядевшись, увидел в снегу что-то темное. Чарли наклонился, ветер сорвал с головы шапку. Он прикрыл руками уши, которые жгло так, словно их атаковал целый пчелиный рой. Вверх взметнулся похожий на привидение столб снега, швырнув ему в глаза острые иглы. Из-за выступивших слез Чарли почти ничего не видел, но сквозь туман в глазах узнал в черном пятне на снегу темно-красный сафьяновый саквояж, который он подарил Беделии на день рождения.

В нескольких футах от саквояжа в канаве лежала его жена, занесенная снегом.

– Слава Богу! – воскликнул Чарли.

Ветер подхватил его возглас и отбросил вместе с ледяным воздухом и хлопьями снега.

Он поднял Беделию на руки и с трудом понес к дому. Ему пришлось собрать последние силы, чтобы через двор дотащить ее до двери в сарай. От слабости он едва не упал и, чтобы перевести дух, прислонился к стене. Наконец ему удалось занести ее в дом и уложить на полу в кухне. Встав возле нее на колени, Чарли прислушался к ее сердцебиению. От волнения он ничего не расслышал. Он приподнял неподвижное тело, прижал к груди, забыв все свои подозрения и гнев, забыв, что она пыталась сбежать, и помня только о том, что любит эту женщину и был с ней счастлив.

Беделия открыла глаза лишь после того, как Чарли положил ее на диван у себя в «логове» и накрыл меховым покрывалом. По ее лицу скользнула тень, когда, осмотревшись, она узнала дом, из которого ей не удалось убежать. Она снова закрыла глаза, словно не желая видеть подтверждение собственного провала. Она сильно страдала.

Чарли поспешил в подвал, подбросил в огонь угля, быстро вернулся в «логово», включил обогреватель. Когда комната прогрелась, он снял с Беделии покрывало, а затем и мокрую одежду. Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо. На губах ее мелькнула слабая улыбка. Чарли растирал ее жесткими полотенцами до тех пор, пока кожа не покраснела, но ее по-прежнему колотила дрожь. Печальным выражением своих темных глаз, мелкой дрожью и бессловесностью она напомнила ему спаниеля, который был у него в детстве. Чарли почувствовал к жене такую же жалость, какую чувствовал к собаке, поскольку та зависела от него и нуждалась в его любви. Он завернул Беделию в одеяла и отнес в кровать. За все это время он ни разу не выказал негодования и не спросил, в чем причина ее более чем странного поведения.

– А теперь, моя милая, – нежно сказал он, – ты выпьешь бренди и горячего молока и сразу уснешь.

Он накрыл ее шерстяными пледами, пуховым одеялом и покрывалом, на котором его мать когда-то вышила змея и яблоко.

Беделия выпила молоко и бренди, словно послушный ребенок, сжимая руками, на которых обозначились ямочки, старую серебряную кружку. Так же послушно она последовала приказу Чарли спать.

Он на цыпочках вышел из комнаты. Больше он ничего не мог для нее сделать, но все же решил, что следовало бы проконсультироваться с врачом. Ожидая на телефоне, он пытался придумать, что сказать доктору, если тот спросит, каким образом его жена умудрилась так сильно простудиться. Затем он обнаружил, что телефон не работает. Буря повредила телефонную связь. Чарли почувствовал облегчение. Повинуясь чувству долга, он заставил себя позвонить доктору Мейерсу, но был рад, что не придется отвечать на какие бы то ни было вопросы.

Казалось бы, все перипетии сегодняшней ночи, сопряженные с физическим и нервным напряжением, должны были окончательно лишить Чарли сил, но, как ни странно, он совершенно не ощущал усталости или сонливости, зато чувствовал тревогу. Напрасно он старался побороть любопытство. Как только Беделия оправится, он задаст ей несколько важных вопросов. Он подойдет к делу спокойно, не выкажет ни злости, ни недоверия, но докажет своей любовью и твердостью, что она может, ничего не опасаясь, довериться ему. В своих планах Чарли видел себя и Беделию возле камина, слышал собственный голос, мягко призывающий ее во всем сознаться. Однако это видение не успокоило его. В голове навязчиво крутились разговоры с доктором Мейерсом, и Чарли гадал, не подслушала ли их жена. Но если и так, почему же она ждала четыре дня, прежде чем уязвленная гордость вынудила ее бежать? И какое отношение это имело к Бену Чейни, против которого она вдруг так ополчилась?

Мрачные мысли гуляли по кругу, еще больше запутывая его. К концу часа мучительных размышлений он знал не больше, чем в начале. И тут он вспомнил о саквояже и вышел на улицу, чтобы подобрать его. При обычных обстоятельствах Чарли ни за что не стал бы открывать сумку жены и рассматривать ее содержимое. Это было бы недостойным поступком мужчины, сродни вскрытию и тайному чтению писем жены. Однако у него было оправдание. Саквояж насквозь промок, и вещи покроются плесенью, если он не достанет и не высушит их.

В сумке Чарли обнаружил чулки, смену белья, ночную рубашку, тапочки, кимоно из черного крепа на бирюзовой подкладке и дополнительную блузку. Здесь же он увидел туалетные принадлежности, кожаную шкатулку, выложенную изнутри мягкой тканью, в которой Беделия хранила всякие побрякушки, и стопку расписаний судов компании «Кунард», «Уайт Стар» и «Гамбург-Америка». Эти брошюрки более всего встревожили Чарли. Они свидетельствовали о том, что идея бежать в Европу не была спонтанной и пришла Беделии в голову не вчера вечером за столом.

Чарли машинально открыл кожаную шкатулку. В ней лежали всякие безделушки из числа тех, что бережно хранят молодые девушки. В медальоне в форме сердечка он увидел глаза Беделии в обрамлении светлых локонов и удивился, что жена никогда не показывала ему этот портрет своей матери. В выцветшем лавандовом конверте лежали засушенная, рассыпающаяся роза и вишневого цвета перышко из плюмажа. Был там также миниатюрный японский веер, перочинный ножик с перламутровой ручкой и сломанным лезвием и круглая коробочка для таблеток с пустой этикеткой, наполненная белым порошком, похожим на тот, который жена использовала для полировки ногтей. Последней Чарли достал бархатную коробочку из-под кольца с гранатами, которое он преподнес Беделии на Рождество.

Он открыл ее. В коробочке лежало кольцо с черной жемчужиной в оправе из платины и брильянтов.

«Мы не можем подарить Эбби то кольцо, потому что у меня его больше нет. Я от него избавилась».

Чарли торопливо положил кольцо обратно и вернул бархатную коробочку в кожаную шкатулку. Потом собрал брошюрки с расписанием и сложил их вместе с остальными безделушками жены.

– Ты зол на меня, Чарли?

Он задернул шторы. Свет его нервировал. Он не хотел смотреть на Беделию и не хотел, чтобы она видела его лицо.

– Поговорим об этом позже. Как ты себя чувствуешь?

– Я сильно простудилась.

– Да. Тебе придется полежать в постели.

Темные волосы обрамляли овал ее бледного лица. Она тихо застонала.

– У тебя что-то болит?

– У меня болит в груди. Но я сама виновата. Я дурно себя вела и заслужила наказание.

Она ждала, что Чарли выскажет свое мнение по поводу ее «дурного поведения», как она с легкостью назвала свою совершенно ненормальную выходку. Чарли вообще не мог говорить. Он притворился, что занят ручкой обогревателя, и отвернулся лицом к стене.

– Чарли!

– Да?

Она прошептала глухим голосом:

– Бен с тобой не связывался?

Чарли повернулся. Он все еще находился возле обогревателя и раздраженно смотрел на жену. В голосе его прорезались новые грубоватые нотки.

– Нет, и вряд ли в ближайшее время свяжется. Дорогу замело, электричества нет, телефоны не работают.

– Ох! – сказала Беделия и, обдумав услышанное, тихонько рассмеялась. – Снежный занос, Чарли! Нас занесло снегом?

– Да.

– Помнится, в школе мы учили стихотворение про семью, которую занесло снегом. Ты его знаешь, Чарли?

Он не мог говорить. Беделия пыталась восстановить их прежние отношения, делала вид, что не было никакой попытки бегства, никакой лжи, никаких вопросов без ответов.

– Наверняка знаешь, – настаивала она нарочито веселым голосом. – Ты так хорошо знаешь поэзию, Чарли. Кажется, его написал Лоуэлл.

– Нет, Уиттиер.

– Ох, ну конечно, Уиттиер! Мне бы твою память, дорогой.

Он косо посмотрел на нее и увидел, что она улыбается, пытаясь очаровать его. Будто не произошло ничего из ряда вон выходящего, будто вчера вечером они спокойно легли спать и утром проснулись рядышком в одной постели.

– После завтрака я хочу задать тебе несколько вопросов, Беделия.

Она села в постели.

– Да, конечно, дорогой. Но сначала надо позавтракать, я голодна. Пожалуйста, раздвинь шторы.

На ее щеках снова появились ямочки, глаза блестели, кожа приобрела обычный кремовый оттенок. На щеках играл румянец. Она слегка раскраснелась от жара, но это сделало ее еще красивее.

– А что Мэри? Не вернулась?

– В такую бурю? Нет, – сказал Чарли. – Ее, наверное, замело снегом на ферме Блэкмана.

– Вместе с ее молодым человеком, – рассмеялась Беделия. – Надеюсь, она воспользуется этим шансом.

Затем улыбка сошла с ее лица. Она нахмурилась и втянула щеки, вспомнив о домашних делах. Если Мэри нет, а сама она больная лежит в постели, кто же будет кормить Чарли и убирать дом?

– Положись на меня, я обо всем позабочусь, – пробормотал он.

– Но ты не можешь сам делать работу по дому, Чарли.

– Почему нет? В контору я все равно в ближайшие дни не попаду.

– Мне не нравится, когда мужчина занимается хозяйством.

Иным способом, однако, эту проблему решить было невозможно. И Чарли с радостью уединился на кухне, где не нужно было сталкиваться с обманом или проклинать себя за то, что ему не хватает смелости задать жене пару вопросов. С его стороны это было проявлением слабости, и он презирал себя, но знал, что если облечет свои страхи в слова, они обретут плоть и станут реальностью, и тогда ему придется что-либо предпринять.

У Беделии не было оправданий. Пока Чарли избегал вопросов, она с удовольствием избегала ответов. Можно было подумать, что простуду она подхватила, когда выбивала ковры в открытое окно. По истечении нескольких часов они оба, казалось, забыли, что она пыталась сбежать от него. Какова бы ни была причина, заставившая Беделию бежать из дома в разгар снежной бури, теперь, под воздействием жара и уюта, она словно впала в летаргию.

Если Беделия намеренно пыталась вернуть любовь Чарли, она не смогла бы найти более действенного способа, нежели беспомощное лежание в постели с высокой температурой. Чем больше она от него зависела, тем сильнее становилась его привязанность и тем больше уверялся он в том, что ему достанет душевных сил, чтобы простить ее. То, что он испытывал удовольствие от ее слабости, вовсе не казалось ему проявлением жестокости. Это соответствовало его воспитанию. Его учили, что мужчина – существо сильное, а женщина – слабое, что сияющий венец любви – это преданность и самопожертвование. Он готовил, мыл посуду, носил подносы, чистил лампы, радостно исполнял все ее поручения. Она полностью отдалась своей болезни, наслаждаясь слабостью, превратившей его в раба. Она опиралась о его руку, когда он поправлял ей подушки, и верила в его великодушие и моральные силы, рассчитывая, что они помогут ему забыть об их размолвке.

Днем Беделия почувствовала себя лучше, захотела сесть и попросила мужа принести из гардероба один из ее халатов. Чарли выбрал кимоно из черного крепа с бирюзовой подкладкой.

Подавая его жене, он сказал:

– Знаешь, я распаковал твой саквояж.

– Спасибо, – ответила она.

Она завязала пояс, расправила швы и подтянула широкие рукава.

– Оно красивое, правда?

– Угу.

– Не подашь мне серебряное зеркальце? А еще расческу и гребешок, а также пудру и замшу. И да, Чарли, ту коварную маленькую коробочку.

Чарли нахмурился.

Беделия рассмеялась.

– Значит, ты узнал мой маленький секрет? Надеюсь, ты меня за это не презираешь?

– Беделия, – сказал он, намереваясь наконец все выяснить, – твое поведение все больше озадачивает меня. На мой взгляд, тут нет ничего смешного, и я был бы тебе благодарен, если бы ты объяснила, в чем дело.

Капризное создание рассмеялось еще более легкомысленно.

– Ох, Чарли, не говори так высокопарно! Речь идет о коробочке, в которой хранится секрет моих прекрасных алых губ и щек.

– Прости, я не понимаю.

– Румяна, – весело сказала она. – Краска, если угодно. Эбби тоже красится, но она пользуется этим ужасным сухим порошком. Думает, это незаметно, но даже слепой увидит.

Чарли молча наблюдал за тем, как она расчесывала волосы, заплетала их в косы и укладывала вокруг ушей. Подмигнув и улыбнувшись ему, она окунула мизинец в коробочку с румянами, подкрасила губы и растерла краску на бледных щеках.

– Теперь я выгляжу лучше, не правда ли?

– Ты закончила?

Она положила расческу и косметику в ящик, где хранились порошки для улучшения пищеварения.

– Пусть будут под рукой, чтобы тебе не пришлось лишний раз бегать.

– Беделия!

– Да, дорогой.

– Нам следует кое-что обсудить. Я считаю, ты уже достаточно хорошо себя чувствуешь.

– Почему ты такой сердитый, дорогой? Я опять что-то натворила?

Ее шутливый тон заставил Чарли почувствовать, что он и впрямь говорил слишком высокопарно. Все это время он стоял у каминной полки, скрестив руки на груди. Он расслабился, слегка ссутулился и положил руки в карманы, чтобы не казаться очень уж суровым. Но голос его оставался холодным.

– Дорогая моя, мне бы хотелось получить объяснение твоему поведению.

Она рассматривала свои ногти.

– Почему ты сбежала? Ты чего-то боишься?

– Я боялась, что ты меня разлюбил.

Простота этого заявления обескуражила Чарли. Он не знал, что на это ответить.

– Ты был так недобр прошлой ночью. Я думала, ты устал от меня и хочешь, чтобы я ушла.

– Беделия, посмотри на меня.

Их глаза встретились.

– Ты пыталась сбежать в разгар снежной бури, ты рисковала жизнью, только чтобы покинуть дом. Это никак не может быть потому, что я отказался слушать твои безответственные разговоры о незамедлительном отъезде в Европу. Наверняка есть еще какая-то причина.

– Я так люблю тебя, Чарли, и я все время боюсь, что недостаточно хороша для тебя.

– Бидди, милая, прошу тебя, веди себя разумно.

– Ты настолько умнее меня. Каждый раз, как я вижу тебя с Эллен, я понимаю, насколько лучше тебе подошла бы такая интеллектуалка.

– Если бы Эллен подходила мне больше, я бы на ней и женился. Ты должна это понимать. А теперь скажи мне честно: почему ты сбежала?

– Ты вел себя ужасно. Ты ранил мои чувства.

– Я?

– Ты заставил меня почувствовать себя глупой гусыней.

У нее на глазах выступили слезы, и она принялась искать платок между подушек. Наконец ей пришлось попросить Чарли достать его из верхнего ящика.

Ему стало ее жаль. Это было неразумно, но он ничего не мог с собой поделать.

– Я не помню, чтобы вел себя жестоко, но если я сказал что-то неподобающее, приношу свои искренние извинения. Но неужели это была единственная причина? Неужели ты и правда бежала, потому что решила, будто я перестал тебя любить?

Она склонила голову.

Чарли приготовился высказать все, что было у него на уме. Беделия вытерла глаза и потянулась к зеркальцу. Заметив, что муж смотрит на нее, она грустно улыбнулась.

Он прокашлялся и сказал:

– Мне тоже надо кое в чем признаться. Когда я распаковывал твои вещи, я кое-что обнаружил.

– Ты не должен ни в чем себя винить, дорогой. Любой на твоем месте сделал бы то же самое. По-моему, это замечательно, что ты распаковал мою сумку.

– Я кое-что обнаружил! – Он подошел ближе к кровати и прищурился, ожидая увидеть на ее лице страх или виноватое выражение. Она сохраняла самообладание. Чарли продолжил: – Прежде всего, я обнаружил, что твой побег не был спонтанным. У тебя в сумке лежало несколько брошюр. Ты знала, когда отправляются те или иные корабли. Ясно, что ты думала об этом какое-то время.

– Да, думала, – с нежностью сказала она.

– И почему же?

– Послушай меня, Чарли. Мне нелегко сказать то, что я собираюсь сказать. Когда я вышла за тебя, ты мне очень нравился. Я думала, ты именно тот мужчина, который может сделать женщину счастливой. Я притворялась, что влюблена в тебя сильнее, чем это было на самом деле. – Она вздохнула, полная раскаяния. – Теперь я могу рассказать тебе об этом, Чарли, потому что теперь я действительно люблю тебя. Безумно люблю. И когда я поняла, что страстно влюблена в тебя, я испугалась. Я чувствовала, что недостаточно хороша и недостаточно умна, чтобы быть твоей женой, и я дала себе слово, что если ты устанешь от меня, если я когда-нибудь пойму, что ты несчастен или жалеешь, что женился на мне, я уйду. – Она говорила со страстью, торопливо, слова лились сплошным потоком, она даже слегка запыхалась.

– Боже мой, Бидди, – пробормотал Чарли, пораженный ее напором.

– Я скорее умру, чем причиню тебе боль, Чарли.

Чарли присел в изножье кровати. Неожиданное признание жены тронуло его, но в то же время и озадачило. Если любовь погнала ее из дома в разгар снежной бури, зачем же всего несколькими часами ранее она умоляла его бежать вместе с ней? Он склонялся к тому, чтобы задать этот вопрос, но не хотел ранить ее, создавая впечатление, что не верит в ее оправдания.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Беделия. – Наверняка удивляешься, откуда у меня деньги на такое путешествие. Должна тебе кое в чем признаться, дорогой.

Теперь, когда он подошел так близко к правде, Чарли отнюдь не был уверен, что хочет ее услышать. Он гладил пальцем изгибы зеленой ситцевой змеи – аппликации на белом муслиновом стеганом одеяле. Лучше жить счастливо, говорил он себе, чем страдать от причиняющих боль знаний. Стволы деревьев на одеяле были красновато-коричневыми, листва – зеленой в мелкую белую крапинку. На каждом четвертом квадрате красовалось алое круглое яблоко.

– В ноябре я получила немного денег. Собственных денег.

– Как?

– В наследство. Умерла бабушка Рауля. Она оставила ему свои сбережения, а по закону они переходят вдове. Его семья возражала, они всегда меня недолюбливали, но боялись, что я устрою скандал и все узнают об их жадности и непорядочности, так что им пришлось отдать мне эти деньги.

– Почему ты мне не сказала?

Она вздохнула.

– Дорогой, любимый Чарли, я не хочу упрекать тебя, но… – Она слабо, с неодобрением усмехнулась. – Ты все-таки немного ревнивый. Ревнуешь даже к несчастному покойному Раулю. Потому я и решила не говорить тебе о наследстве и оставить немного собственных денег на покупку рождественских подарков. Чтобы я могла купить все, что захочу, не считаясь с расходами, и не думать о том, что транжирю твои деньги.

– Значит, ты солгала, когда сказала, что взяла из денег на ведение хозяйства?

– Да, дорогой.

– Я бы предпочел, чтобы ты сказала мне правду.

– Прости меня, Чарли, пожалуйста, скажи, что простишь меня. – Она протянула к нему руки. Чарли не взял их, и они безвольно опустились на одеяло. – Я умру, если ты меня не простишь.

– Что за вздор!

– Не будь ко мне так жесток, Чарли. Я люблю тебя. Я живу только ради тебя.

Ее пыл смутил его. Он встал, отошел от кровати и посмотрел на портрет матери над каминной полкой. Харриет Филбрик никогда не красила румянами губы или щеки. Ее лицо украшала лишь праведность. Выпрямив спину, она сидела на резном стуле в викторианском стиле и взирала на мир с полной уверенностью в собственном превосходстве. Взгляд матери придал Чарли смелости. Он резко обернулся и сказал голосом, которым всегда говорила матушка, когда хотела выразить свое недовольство:

– Почему ты солгала мне насчет кольца?

– Какого кольца, дорогой?

– Прошу, не лги, Беделия. Я знаю, что черная жемчужина никуда не делась. Я видел ее у тебя в сумке.

– Ах, это. Да, конечно, ты нашел ее в моей сумке. Поскольку я думала, что ухожу от тебя, не имело значения, буду я ее носить или нет. Как видишь, дорогой, тебе не удалось исправить мой вкус. Мне все еще нравится эта искусственная жемчужина.

– Но ты говорила, что отдала ее!

– Ничего подобного. Я никому не отдавала это кольцо.

– Ты сказала мне, что отдала.

– Какая нелепая мысль!

– Послушай-ка, – едва ли не выкрикнул Чарли, – ты сказала мне об этом на Рождество. Я хотел подарить кольцо Эбби, а ты сказала, что у тебя его больше нет.

Она покачала головой.

– Я прекрасно помню, – настаивал Чарли. – Ты дважды это говорила. Еще и в тот вечер, когда мы ужинали у Бена…

– Нет! – перебила она. – Нет, я никогда такого не говорила. Ты сам это сказал. Теперь я вспомнила: ты сказал Бену и Эбби, что я отдала кольцо. Я тогда промолчала, потому что не хотела спорить с тобой на людях, особенно после столь лестного замечания Эбби, будто я не похожа на других жен. Мне еще тогда стало интересно, с чего ты это взял, и я собиралась поговорить с тобой, когда мы останемся одни, но ночью у тебя случился приступ, и я так испугалась, что у меня все вылетело из головы.

– Так и будешь стоять тут и уверять меня, будто не говорила в Рождество, что избавилась от кольца?

– Я не стою, – сказала Беделия. – Я лежу в постели, больная, и с твоей стороны очень жестоко убеждать меня, будто я сказала тебе нечто подобное.

– Я мог бы поклясться! – воскликнул Чарли.

– Ты, наверное, все это напридумывал. У тебя исключительно богатое воображение, Чарли.

Он не знал, что на это ответить. Может, она и права. Он был уверен, что Беделия сказала ему, будто отдала кольцо. Неужели это и правда всего лишь его воображение? Неужели его память ненадежна, правда – иллюзия, реальность – всего лишь плоды фантазии?

Один честный ответ на вопрос мог бы рассеять все его сомнения. Но Чарли неприятно было спрашивать жену о ее отношениях с Беном Чейни. Насколько счастливее он был бы, если бы приписал все свои подозрения чересчур активной работе мысли. На самом деле Чарли не желал знать правду и добровольно позволил невинному выражению лица Беделии смутить себя, а ее чарам – растопить сердце.

Ночью Чарли проснулся от ощущения, будто кто-то прикоснулся к лицу ледяными пальцами. Он спал в своей старой комнате, которая в детстве и пока были живы родители, служила ему спальней. Здесь же во время его болезни ночевала и Беделия. Она оставила на прикроватном столике свой платок, и, засыпая, Чарли чувствовал исходивший от него аромат.

Сейчас он снова ощутил этот запах, который показался ему сильнее, а его источник – ближе. Чарли решил, что и запах, и ледяные пальцы – всего лишь сон, и отвернулся к стене. Аромат рассеялся, но пальцы не отпускали его кожу, и сквозь затуманенное сном сознание он услышал свое имя.

Над кроватью склонилась Беделия. В одной руке она держала свечу, которую Чарли оставил зажженной у ее постели. Когда он уходил к себе в восемь часов, свеча была большая, но теперь почти вся выгорела, и остался лишь огарок длиной в полдюйма. С плеч Беделии соскальзывала белая ангорская шаль, по которой разметались спутанные темные волосы. В глазах полыхал тревожный огонь, который то гас, то разгорался с новой силой. На щеках алел румянец.

Как ни странно, в памяти Чарли тотчас всплыл голос доктора Мейерса и предостережение старика. Он отмахнулся от охватившего его ужаса, вспомнив извинения доктора, заставил себя проснуться, встал и твердым голосом спросил:

– В чем дело? Тебе плохо? Что случилось?

Беделия не могла вымолвить ни слова. Температура у нее, кажется, понизилась, но она выглядела обезумевшей от страха, словно загнанный дикий зверь. Она тяжело дышала, на шее было заметно биение пульса.

– Внизу кто-то есть, – наконец прошептала она.

– Это невозможно, – сказал Чарли.

– Я слышала, там кто-то ходит.

Чарли наклонился к ней и поправил шаль.

– Тебе не следует разгуливать по дому в такой холод, дорогая. Возвращайся в постель. Мы сейчас в полной изоляции. До нас никто не сможет добраться.

Она не вняла его словам, словно глухая, и простонала:

– Мне страшно. Здесь кто-то есть. – Она подалась к двери, прислушиваясь.

Чарли слышал шум реки, бегущей по камням, обычные скрипы и стоны старого дома. Он надел новый зеленый халат, который подарила ему жена, туго завязал пояс на талии, взял у нее из рук огарок и от огонька зажег еще одну свечу. Беделия вся сжалась возле кровати, наблюдая за ним.

Он направился к двери.

– Постой! Не ходи туда! – воскликнула она.

– Не говори глупостей! Я уверен, в доме никого нет. Просто спущусь и проверю, чтобы тебя успокоить. Возвращайся в постель и хорошенько накройся. Я нагрею воды для грелки.

– Я так люблю тебя, Чарли! Я умру, если с тобой что-нибудь случится.

Он отвел ее обратно в спальню, подоткнул одеяла. Она взволнованно смотрела, как он уходит, держа в руке подсвечник.

Если и в самом деле никто не мог проникнуть в дом, если они отрезаны от мира и до них невозможно добраться, то отчего же его сердце колотилось так, словно он тоже услышал шаги постороннего и боялся встретить его в темноте? Он шел осторожно, на цыпочках, держа свечу в левой руке, оставив правую свободной. В танцующих тенях, которые отбрасывала свеча, ему мерещилось чье-то присутствие, а в каждом углу прятался поджидающий его враг. Он открывал двери и заходил в темные комнаты, чувствуя, как по коже бегают мурашки.

Он осмотрел весь дом, заглянул в чуланы, за диваны и сундуки. Никого не было. Они по-прежнему находились в полной изоляции, стояла тихая ночь, вокруг дома лежал чистый, нетронутый снег. Ни единого следа, никаких признаков движения, лишь река, подобно черной змее, извивалась среди покрытых снегом камней. Но страх не покидал его. И, смело расхаживая по кухне, пока грелась вода в чайнике, Чарли заметил, что невольно напрягает слух, словно ожидая услышать незнакомые звуки.

– Мне так жаль, что я тебя потревожила, – сказала Беделия. – Ты простишь меня, дорогой?

Он принес грелку с горячей водой, обернутую полотенцем, и подложил ее под замерзшие ноги Беделии.

– Почему у тебя так разыгрались нервы? Может, стоит поговорить о твоих кошмарах с доктором? Это ведь ненормально.

Она поцеловала его и сказала, что слишком устала, чтобы сейчас это обсуждать. Не мог бы он простить ее и дать ей поспать? Ну, пожалуйста!

Утром она чувствовала себя гораздо лучше. Вместе с жаром прошла и нервозность, и Беделия пребывала в самом радужном настроении.

– Ты ведь не сердишься на меня за то, что вчера ночью я тебя побеспокоила? – спросила она.

Чарли стоял у окна, спиной к кровати. Снег покрылся блестящей коркой, похожей на глазурь на торте. Нигде не было заметно ничьих следов: ни человека, ни зверя, ни экипажа.

– Не могу понять, с чего ты взяла, что вчера ночью в доме кто-то был. Ты ведь знаешь, что в такую погоду до нас никто не доберется.

Она ответила не сразу. Через три секунды Чарли ощутил на щеке прикосновение ее влажных губ. Она улыбнулась, говоря мужу поцелуем и улыбкой, что хотела бы забыть о своих ночных кошмарах. Взяв его за руку и мягко прижавшись к нему, она взмолилась:

– Пожалуйста, не злись! Я не вынесу, если и ты будешь против меня!

– Почему ты все время об этом говоришь, Беделия? Никто против тебя не настроен.

– За глаза люди чего только не говорят обо мне. Ты не знаешь. Они пытаются нас поссорить.

– Абсурд! Какие люди? Кроме того, ничто не может нас поссорить. Ты моя жена, и я очень люблю тебя. Но я не могу не расстраиваться и не обижаться, когда ты лжешь мне.

Она сменила тему:

– Посмотри на реку. Какой черной она кажется на фоне снега. Она когда-нибудь замерзает?

– Здесь – нет. Течет постоянно. А вот возле мельницы, наверное, уже толстый слой льда. Когда выздоровеешь, научу тебя кататься на коньках.

– А снег скоро растает?

– Не раньше, чем через несколько недель, разве что начнется ранняя оттепель.

– И все это время мы будем завалены снегом?

– Нет, конечно. Уже должны были начать расчищать дорогу. В городе, наверное, много снега навалило.

– Может быть, дорогу никогда не расчистят.

– Если так, то я перестану платить налоги. Это же прямая дорога в город, и она всегда должна быть чистой.

– А боковые дороги? Их расчистят?

– До тех пор, пока за дело не возьмется сама природа, нет.

– Значит, Бен еще долго будет завален снегом?

Чарли кивнул. Беделия даже не попыталась скрыть своей радости.

Она не хотела возвращаться в постель, но Чарли настоял, чтобы она полежала еще денек. Все утро он старательно хлопотал по хозяйству, точно уборщица за двадцать пять центов в час. Беделия несколько раз звала его, умоляя поберечь себя, но ему нравилась физическая работа по дому, изгонявшая из головы неприятные размышления, и к полудню он чувствовал себя крепким и не обремененным мыслями, словно спортсмен.

– Отныне, – сказал он, подавая Беделии поднос с обедом, – я больше не стану сочувствовать женщинам, когда они жалуются на работу по дому. Поверь мне, это намного приятнее, чем напрягать мозги.

Беделия засмеялась. Сидя на постели в розовой шерстяной рубашке в окружении подушек, она выглядела очень красивой. Она съела весь обед и горячо поблагодарила Чарли за доброту и заботу. Он принес на второй этаж поленья и развел в камине в спальне огонь.

– Ты так добр ко мне, милый. Знаешь, ты слишком хорош для любой женщины. Я никогда не думала, что мужчина может быть таким хорошим.

– Говоришь так, словно придерживаешься не очень высокого мнения о мужчинах.

– Мужчины ужасны!

– Дорогая моя девочка, это звучит очень горько.

– Ты просто не знаешь, Чарли. Таких мужчин, как ты, в мире очень мало. Мужчины ужасны. Когда Господь создал тебя, Он уничтожил предыдущий шаблон.

– Тебе просто не везло. Ты встретила несколько дурных мужчин и теперь судишь по ним обо всех. Большинство мужчин вполне достойные люди.

– Нет! Нет! Ты не знаешь. Они ужасны! Настоящие чудовища!

Ее слова шокировали Чарли. Он вспомнил рассказанные ею истории и почувствовал к ней жалость, ведь она страдала, когда была еще совсем молода, и утратила веру в человеческую природу. Это объясняло ее предрассудки и неспособность контролировать эмоции. Ее совершенное, не страдающее болезненной худобой тело и всегда живой взгляд поначалу ввели Чарли в заблуждение – он принял ее за здоровую женщину, но теперь видел в ней больного человека, чье здоровье можно восстановить лишь бесконечной любовью и нежностью. Она должна научиться безоговорочно доверять мужу, говорить ему правду и избавиться от ненависти и горечи.

Чувствуя себя скорее отцом, нежели мужем, он наклонился и поцеловал ее в лоб. Обвив руками его шею, она нервно притянула его к себе и прижала губы к его губам, к подбородку, к щекам.

Чарли оставался с ней до тех пор, пока она не заснула. Она сжала своей горячей рукой его руку. Он осторожно разомкнул ее пальцы, подоткнул одеяла и вышел из комнаты.

На лице у него остался след от губной помады в виде полумесяца.

Он вымыл посуду после обеда и поставил ее обратно на полки. Затем отправился к себе в «логово» и набил трубку. Придвинув к окну кресло, он решил перестать терзать себя мыслями о Беделии. Со временем, если он будет терпелив и проявит сочувствие, она доверится ему. Лучше узнать о ее грехах… или глупости… путем добровольного признания, чем выпытывать у нее факты. Если целенаправленно искать зло, то найдешь тайны куда хуже. Нужно успокоиться и выяснить все более мягким способом. Выдвинув подножку кресла, Чарли удобно расположился в нем и с довольным видом курил трубку.

За окном мелькнула тень.

Чарли вскочил на ноги.

Тень прошла мимо окна и завернула за угол к парадной двери. Это был Бен Чейни, спустившийся с холма на снегоступах.

Раздался звонок в дверь.

– Как у вас дела? – спросил Бен.

Опершись о стену, он нагнулся и стал снимать снегоступы. Одет он был в городское пальто с бархатными лацканами, котелок, красный шерстяной шарф и наушники.

– А у вас как дела? – вместо ответа спросил Чарли.

– Живу потихоньку. Трудно поверить, что мы всего-то в шестидесяти милях от Геральд-сквер, не так ли? Чувствую себя эскимосом. – Он поднял взгляд, посмотрел Чарли в лицо и не увидел на нем никакого выражения. – Уж поверьте, – продолжал Бен, – будь я и вправду эскимосом, то последним человеком, которого я хотел бы видеть у себя в иглу, была бы Ханна. За время метели я узнал историю каждого неинтересного обитателя этого города. Не пригласите войти?

– Заходите.

Бен окинул быстрым взглядом прихожую и лестницу и, прежде чем последовать за Чарли в кабинет, заглянул в гостиную.

– Я пытался вам позвонить, но у меня не работает телефон.

– У нас тоже.

– Как же это неудобно! Не могу связаться со своим приятелем, который должен приехать ко мне в гости. Из Сент-Пола, если помните. Полагаю, все железные дороги тоже занесло.

– Наверное.

– От нас до Нью-Йорка уж точно. Интересно, удалось ли ему добраться хотя бы туда. Вне всякого сомнения, он застрял где-нибудь в Итаке или Рочестере. – Бен встал возле обогревателя, потирая руки.

– Вы замерзли? – спросил Чарли. – Не хотите выпить?

– Отличная мысль. Рюмочка яблочного ликера была бы в самый раз. – Он последовал за Чарли в столовую, все еще потирая руки. – Что вы думаете обо мне как о любителе снегоступов?

Чарли достал графин яблочного ликера, поставил его вместе с одним бокалом на поднос и повел гостя обратно в кабинет.

– Я и не знал, что вы умеете ими пользоваться.

– Честно говоря, я тоже. Я уже распрощался с надеждой на спасение и приготовился к медленной смерти от скуки, когда вдруг пришли на снегоступах парни Эйса Кили и принесли мне вот эти.

– Однако вы быстро их освоили.

– Поначалу я спотыкался, но мальчишки дали пару дельных советов, и вот я здесь, целый и невредимый. – Он радостно рассмеялся. Избавление от длительного пребывания в доме и общества Ханны явно подняло ему настроение. – За ваше здоровье, Хорст. Вы не пьете?

– Не хочется, – пробормотал Чарли. У него не было желания чокаться с Беном Чейни.

– Ну, за ваше здоровье! – Бен проглотил яблочный ликер. – Как у вас дела?

– Все хорошо, – враждебным тоном ответил Чарли.

– А у Беделии?

– Ей нездоровится.

– Сожалею. Что с ней?

– Сильная простуда и жар. Думаю, это грипп.

– Как жаль! Доктор приходил?

– Как он до нас доберется?

Бен рассмеялся.

– Видите ли, в душе я так и остаюсь сугубо городским жителем. Что ж, это был тот еще опыт. Рад вас видеть, Чарли.

Непринужденно болтая, Бен продолжал осматриваться. Ни один дюйм комнаты не ускользнул от его пристального внимания. Раньше Чарли полагал, что подобная склонность к наблюдению характерна для художника, который всегда присматривается к формам и поверхностям, но теперь он принял ее за проявление неуместного интереса к Беделии и окружающей ее обстановке. Несмотря на растущую неприязнь к этому человеку, Чарли не мог не отметить в живости Бена, в его напряженном темном облике, в резких чертах лица с тонким носом и высокими скулами именно те качества, которые так привлекают женщин.

Чарли разозлился. Он посмотрел на Бена, удобно рассевшегося в кресле «Моррис» и поигрывавшего ножом для разрезания бумаги с ручкой из слоновой кости, который когда-то принадлежал еще деду Чарли.

– Что вы сделали моей жене? Отчего она так несчастна? – требовательно спросил Чарли.

Вопрос застал Бена врасплох. Казалось, у него изменился даже овал лица. Перехватив взгляд Чарли, он тут же овладел собой. Глаза стали стеклянными, скрывая всякие чувства.

– Я ничего не сделал вашей жене, – сказал он.

– Не лгите мне. Я должен знать, в чем дело. Вы сделали или сказали что-то, что привело ее почти к нервному срыву. Что это было? Если вы ее оскорбили…

Чарли осекся. Несмотря на желание держать себя в руках, он говорил слишком эмоционально. Лицо побагровело, на лбу вздулась вена, и он заметил, что попеременно то сжимает, то разжимает кулаки.

Бен откинулся на спинку кресла. Он постарался придать себе спокойный непринужденный вид, но глаза продолжали внимательно наблюдать за Чарли. На лице оставалась прежняя маска.

– Это Беделия вам сказала, что я ее оскорбил?

– Я скорее поверю своей жене, Чейни, чем вам. Я знаю, что Беделия честна со мной, так что и вам нет нужды ходить вокруг да около. Что произошло между вами на днях?

Бен ответил не сразу. В его затянувшемся молчании Чарли почувствовал некую насмешку и подумал, что Бен умышленно тянет время, пытаясь выдумать какую-нибудь ложь, которая успокоит обманутого мужа. Чем дольше Чарли ждал, тем больше он укреплялся в своем намерении получить откровенный ответ.

– Что вам сказала про меня ваша жена?

Наглость этого вопроса буквально ошарашила Чарли. По какому праву Бен Чейни требует от него объяснений? От него, от пострадавшей стороны, оскорбленного мужа! Но его положение было шатким, а праведное возмущение – весьма сомнительным, поскольку ему так и не хватило сил добиться от Беделии правды. Неизвестность делала его беззащитным. Собственную неуверенность он прикрыл пустыми угрозами:

– Черт подери, вы не имеете права меня допрашивать! Скажите мне правду… или я заставлю вас ее сказать.

Бен вскинул брови.

– Я не могу защищаться, пока не услышу, в чем вы меня обвиняете. Объясните, в чем дело, и я дам вам честный ответ.

Чарли предпочел бы добиться ответа силой, а не компромиссом, но драться пока было не из-за чего. Беделия не признавалась в своей неверности, и Чарли не обнаружил в ее отношениях с Беном ничего компрометирующего. Напротив, она его боялась.

– Почему моя жена вас боится? Скажите честно, – бросил Чарли.

– Она меня боится? Я этого не знал. Последний раз, когда мы виделись, она вела себя очень сердечно.

Бен говорил спокойно, но огонь в глазах выдавал его – Чейни вовсе не был так спокоен, каковым хотел казаться.

– Что такого произошло на днях, что заставило ее бежать из дома в разгар бури?

Бен вскочил на ноги.

– Она пыталась бежать! Когда?

Они поменялись ролями. Теперь Бен проявлял любопытство и нетерпение, а Чарли, владеющий информацией, получил возможность терзать его неизвестностью.

– Ну же, расскажите! – Бен даже не пытался скрыть любопытства. – Говорите, она бежала в разгар бури? После того, как мы с доктором Мейерсом заходили к вам на днях?

– Она утверждает, что вы настроены против нее. Что это значит?

Бен снова уселся в кресло. На какое-то время он погрузился в раздумья. Снова взял нож для бумаги и приложил острие к тыльной стороне ладони. Наконец, избегая смотреть Чарли в глаза, он сказал:

– К черту! Придется вам рассказать.

– Значит, вам есть в чем признаться?

– Присядьте.

Чарли не хотел садиться, но не мог позволить себе тратить время на пустые пререкания. Он присел на самый край дивана и принялся стучать пальцами по деревянной обшивке.

Бен перестал тыкать ножом руку и нацелил его на мягкий подлокотник кресла.

– Это долгая история. Начнем с Барретта?

– Кто такой, черт возьми, этот Барретт?

– Кин Барретт, мой знакомый из Сент-Пола. На днях я говорил о нем, может, помните. – Бен всматривался в лицо Чарли, пытаясь понять его реакцию на упоминание этого имени.

– Да? Я, наверное, не слушал. Какое отношение он имеет к вам или моей жене?

– Кин Барретт должен был приехать в тот вечер, когда вы приходили ко мне на ужин, но на Среднем Западе началась буря, и его поезд задержался. Он будет здесь, как только расчистят дороги.

Наступила тишина – не уютное доброжелательное молчание, которым перемежается беседа двух хороших друзей, но мрачное, напряженное безмолвие.

– Какое отношение этот Барретт имеет ко мне? – раздраженно спросил Чарли.

У Бена в голове уже сложился план, в каком ключе рассказывать эту историю, и он не собирался позволить нетерпеливым вопросам Чарли сбить себя с толку. Откинувшись на спинку кресла, он отбросил нож и начал:

– У Кина Барретта был брат, Уилл. Они владели – а Кин Барретт и сейчас владеет – парой аптек, одна в Миннеаполисе, другая в Сент-Поле. Аптеки процветали, поскольку оба брата были отличными бизнесменами и хорошими фармацевтами. Красиво оформленные витрины, аппараты с содовой притягивали покупателей, одним словом, их аптеки считались лучшими во всей агломерации. Продажами занимался Кин, а Уилл – фармацевтикой. До самой своей смерти он любил составлять рецепты.

– Послушайте, мне это совсем не интересно, – проворчал Чарли. – Я задал вам вопрос и…

– Скоро вы все поймете, – перебил его Бен и продолжил: – У Кина была милая, любящая жена и трое ребятишек. Он все время пытался уговорить брата жениться. Миссис Кин любила устраивать небольшие вечеринки, на которые приглашала достойных девушек в надежде познакомить их с братцем Уиллом. Наконец, как ей показалось, она нашла то, что надо: девушку, у которой отец работал на бирже Миннеаполиса.

Чарли громко вздохнул, надеясь отвлечь Бена, чтобы тот перестал рассказывать всякую ерунду. Бен жестом призвал его к молчанию.

– Два года назад Уилл переболел воспалением легких и поехал в Хот-Спрингс поправить здоровье. Вскоре его брат получил телеграмму, в которой Уилл сообщал, что познакомился с женщиной, на которой хочет жениться. А еще через неделю пришла новая телеграмма, уведомлявшая, что Уилл уже везет домой жену. Миссис Кин была разочарована, но Кин сказал, что жизнь брата – его личное дело, и велел жене забыть о бирже и принять новую невестку. Всей семьей они отправились на вокзал встречать ее. – Бен снова принялся играть ножом для бумаги. – Чертовски длинная история получается. Но вы должны знать подробности.

– Ради всего святого, зачем?

– Скоро сами поймете. Жена Уилла оказалась просто конфеткой. Спустя неделю миссис Кин призналась, что и сама рада, что они упустили дочку биржевого маклера. Морин все полюбили. Так ее звали – Морин Каннингэм. В вист-клубе она произвела фурор, и все дамы приглашали ее на званые обеды. Уилл Барретт за всю свою жизнь не был так счастлив и каждый день не уставал повторять брату, какая замечательная женщина досталась ему в супруги. Морин и вправду была чудесной женой, веселой, любящей, умела вкусно готовить. Они поселились в меблированных апартаментах, но тамошняя кухонная обстановка не нравилась Морин, и она все время покупала новую посуду. Когда Уилл работал в ночную смену в аптеке в Миннеаполисе, Морин, чтобы составить ему компанию, тоже приходила и сидела на стуле в комнате для выписки рецептов. А по пути они заходили в какой-нибудь ресторанчик или погребок пропустить по кружечке пива. Уилл очень любил пиво.

– Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, – перебил Чарли. Он стучал кулаками по деревянной обшивке дивана, готовясь нанести более существенный удар. – Позвольте-ка сказать вам, Чейни, если вы пытаетесь избежать ответов на мои вопросы…

– Держите себя в руках, – велел Бен. – Я же сказал: есть причина, по которой я должен вам это рассказать. Скоро вы все поймете, может, даже слишком скоро, и это вас некоторым образом обеспокоит.

– Хорошо, но давайте покороче. Меня не интересует всякая чушь. Повседневная жизнь семьи Барреттов представляется мне ужасно скучной. Так что там произошло?

– Уилл женился в марте. В начале июня в Чикаго проходил конгресс аптекарей. Братья Барретты решили устроить себе небольшой семейный отдых и взять с собой жен. На поезде они доехали до Дулута, а оттуда добирались на пароходе. Однажды, когда они все вместе сидели на палубе, к ним подошел какой-то человек. «Как дела, миссис Джейкобс? – спросил он. Они решили, что он тронулся умом, но мужчина посмотрел прямо на Морин и продолжил: – Я всегда знал, что мы вас разыщем. У меня для вас хорошие новости». Ее это привело в замешательство. «Простите, но я вас не знаю», – сказала она. Мужчина уточнил, разговаривает ли он с миссис Хлоей Джейкобс из Детройта. Уилл ответил: «Должно быть, вы ошиблись. Эта дама – моя жена». Незнакомец извинился и выразил надежду, что никого не обидел. Между миссис Барретт и миссис Джейкобс поразительное сходство. В этом никто не увидел ничего из ряда вон выходящего, такое случается, и все тут же забыли о странном происшествии. Позднее, когда остальные легли спать, Кин Барретт вышел на палубу прогуляться и снова встретил того человека. Тот объяснил Кину, почему так расстроился, обнаружив свою ошибку. Незнакомец был страховым агентом, а Артур Джейкобс, ювелир, его клиентом. Джейкобс умер, его вдове досталось около пятидесяти тысяч долларов за вычетом налогов и кое-каких выплат. Но позже выяснилось, что в бухгалтерии допустили ошибку и компания должна миссис Джейкобс еще двести пятьдесят долларов. Они попытались с ней связаться, но она переехала, не оставив нового адреса. Страховая компания, зная, какой резкой критике сейчас подвергаются корпорации, хотела выплатить всем бенефициариям все до последнего цента и попросила агента, который изначально продал Джейкобсу полис, разыскать вдову. Никто не знал, где она: ни семья Джейкобса в Детройте, ни его адвокат, ни их общие друзья. Агент сказал, что у миссис Джейкобс, насколько он ее помнил, вроде были светлые волосы, но поскольку на миссис Барретт была шляпка, он мог ошибиться. Кин решил, что все это попахивает враньем – к таким уловкам нередко прибегают страховые агенты, чтобы завязать знакомство, тем более что незнакомец первым делом вручил ему свою визитную карточку. Возвращаясь в каюту, Кин порвал визитку и выбросил за борт.

Бен замолчал и налил себе еще ликера. Чарли ждал. Его мутило от нетерпения.

– По возвращении с конгресса, – продолжал Бен, – Уилл арендовал летний домик на озере Миннетока. Барретты любили проводить время на свежем воздухе, кататься на лодке, рыбачить, да и зимние виды спорта тоже любили, ходили на лыжах и снегоступах. Морин не очень привлекал спорт, но Уилл учил ее плавать и управлять лодкой. Сельская жизнь, впрочем, пришлась ей по вкусу. Она настояла на том, что сама будет заниматься ведением хозяйства, а когда Уилл ездил в город на службу, супруга пекла торты, шила и читала романы. Как-то в субботу на обед к Уиллу и Морин приехали Кин Барретт с женой. Уилл выпил несколько бутылок пива и слегка захмелел. Он предложил покатать всю семью на каноэ. Миссис Кин пришла в ужас. Она сказала, что Уилл ни в коем случае не должен катать Морин на каноэ в столь поздний час, в ее-то положении!

Чарли впервые проявил к рассказу интерес:

– Она тоже была беременна?

Бен кивнул.

– Уилл рассердился на невестку и сказал, что таково желание самой Морин. Они и прежде часто катались ночью на каноэ. Так или иначе, спустя какое-то время Уилла окончательно развезло после выпивки, и о походе на озеро больше не было сказано ни слова. Кин Барретт с женой ушли в одиннадцать. Морин заявила, что очень устала и заснет, едва коснется головой подушки. А на следующий день Кин Барретт узнал, что его брат погиб. Утром Морин пробежала четверть мили до ближайших соседей, постучалась к ним и попросила о помощи. Сказала, что ее муж пропал. В кровати он той ночью не спал. Соседи и их сыновья пошли с ней в домик Барреттов. Один из мальчиков увидел дрейфующее на боку каноэ. Тело Уилла обнаружили под пирсом. Судя по всему, он упал, когда пытался сесть в лодку, и, свалившись в воду, застрял между столбами. С человеком, сызмальства катавшимся на лодках, такое могло произойти только после изрядного количества пива.

Бен подождал, пока Чарли что-нибудь скажет.

Чарли откашлялся.

– А что стало с женой?

– Упала в обморок. Кин и сам был вне себя от горя, но они с женой сочли, что теперь их главная обязанность – ухаживать за вдовой брата. В финансовом отношении Морин была обеспечена. Уилл застраховал свою жизнь на тридцать пять тысяч долларов. Такая сумма ошеломила Кина. Он понимал, как, наверное, Уиллу тяжело было это потянуть. Конечно, аптеки процветали, но на их содержание уходило немало денег, а доход братьев в основном зависел от их заработка. И все же Кин был рад, что Морин и ее будущий ребенок не будут ни в чем нуждаться, а также не будут зависеть от него. Недель через шесть после смерти Уилла Морин решила, что перемена обстановки поможет ей отвлечься от случившейся трагедии, и отправилась навестить тетушку в Канзас-Сити. Еще до отъезда она отказалась от летнего домика и жила с семьей мужа в Сент-Поле. Она оставила у них на чердаке много вещей: кастрюли и красивую посуду, теплое нижнее белье на зиму и шубу. Вся семья проводила ее к поезду. Она горячо расцеловала их, а когда благодарила за доброту и заботу, в глазах у нее стояли слезы. В этот день они видели Морин в последний раз.

– Что?! Хотите сказать, больше они никогда ее не видели?

– Никогда.

– Как такое могло случиться?

– Они получили от нее пару писем, одно было написано на почтовой бумаге из отеля Мюльбах, а другое на фирменной, которую Чарли купил для нее у торговца, приносившего в аптеку на продажу подарочные канцелярские принадлежности.

– Вы сказали «Чарли»?

– Я имел в виду Уилла Барретта.

– Что-то в комнате холодно, – сказал Чарли и включил обогреватель. – Из-за простуды жены я поддерживал огонь в камине, но потом здесь, внизу, стало слишком жарко, и я его погасил.

В трубах зашипел пар.

– Однажды, – продолжал Бен, – миссис Кин сказала, что места себе не находит, думая о Морин. Бедняжка так храбро перенесла постигшую ее трагедию, но на нервах это наверняка отразилось сильнее, чем кажется на первый взгляд. Миссис Кин позвонила их семейному доктору и спросила, когда должен появиться на свет ребенок Морин. Доктор ответил, что ничего не знал о ее беременности. Ну, не то чтобы это было невозможно. Он лечил ее от нервного срыва, но, не обнаружив признаков каких-либо иных расстройств, тщательно не обследовал. Тогда Кин забеспокоился. Он телеграфировал Морин в Мюльбах. Телеграмма вернулась с сообщением, что в отеле миссис Барретт не проживает. Кин отправил еще одну телеграмму и спросил, не знают ли они, куда ей писать, но ему ответили, что она никогда у них не останавливалась. Однако почта на ее имя туда приходила. Это оказались письма от Хейзел и Кина Барретт. Шло время. Кин пытался успокоить жену, говоря, что Морин легкомысленна и беспечна, но однажды она удивит их телеграммой, в которой попросит встретить ее на вокзале. Она захочет забрать зимние вещи и шубу, которые оставила у них. Как-то раз, наводя порядок у себя на рабочем столе, Кин наткнулся на конверт, в котором лежали квитанции на заказ каюты с того путешествия в Чикаго. Он показал их жене, а та заплакала, вспомнив, как все они тогда были счастливы. А что, если бедняжка Морин погибла в какой-нибудь аварии на машине или на железной дороге и была похоронена безымянной на каком-нибудь погосте? Кину же эти квитанции навеяли иное воспоминание: о страховом агенте, истории миссис Джейкобс и любопытных совпадениях с историей Морин. Он написал в страховую компанию и спросил, нет ли у них адреса вдовы, которой они недавно выплатили тридцать пять тысяч долларов. Несколько дней спустя к нему пришли двое: вице-президент и генеральный управляющий страховой компании и частный детектив.

– Продолжайте, – сказал Чарли.

– В письме Кин ни словом не обмолвился о происшествии с Джейкобсами, но страховые агенты тут же связали его с исчезновением Морин и рассказали ему еще об одном случае, в Мемфисе. Эта история имела немало общего с историей о том, как Уилл Барретт влюбился, женился и внезапно скончался. Муж из Мемфиса, Маккелви, умер от отравления рыбой. Его жена в тот день ела отбивную, поскольку никогда не любила рыбу. Многие из друзей и родственников Маккелви вспоминали, что обычно, когда они ходили в ресторан в отеле «Пибоди», славившийся блюдами из лягушачьих ножек и красного луциана, она всегда заказывала себе цыпленка или тушеное мясо. Вскрытия не было. Отравление тухлой рыбой, увы, слишком часто приводит к летальному исходу. А вот Джейкобс, муж из Детройта, заснул в ванне и утонул.

– Неужели? – сказал Чарли.

– Маккелви, первый муж в нашем списке, был редактором газеты. На лето он поехал в Эсбери-Парк и встретил там очаровательную вдову по имени Аннабель Годфри. Джейкобс же познакомился с Хлоей Динсмор в поезде по пути на скачки «Кентукки Дерби», извлек у нее из глаза соринку и снабдил советами, как лучше делать ставки. Его семья одобряла этот брак, несмотря на то что они были евреями, а невеста – нет, но она была такой милой, добропорядочной девушкой, которая, как они думали, не даст ему слишком часто играть в азартные игры и выбрасывать деньги на ветер. Во всех историях женщина была красива, обаятельна и вполне могла очаровать семью мужа. Всякий раз она была вдовой и знакомилась с потенциальным мужем на курорте или, как в случае с Джейкобсом, по пути на скачки. Миссис Маккелви и миссис Барретт утверждали, что беременны, и мужья приобретали большую страховку. Насчет беременности миссис Джейкобс ничего не известно. Каждую пятницу она обедала со свекровью, однако никаких своих тайн не раскрывала. Но мужчины вроде Джейкобса и так хорошо обеспечены, а поскольку он тратил большую часть дохода на азартные игры, неудивительно, что его жизнь была застрахована на пятьдесят тысяч долларов.

Чарли спросил ровным голосом:

– Зачем вы мне все это рассказываете?

Бен поднял глаза. Над губой Чарли алел след от помады Беделии.

– Артур Джейкобс был ювелиром. Имел целую коллекцию черных жемчужин.

– Любопытная история. Хотите еще выпить? – Чарли наклонил бутылку над пустой рюмкой Бена. Он говорил твердым голосом, рука не дрожала, лицо было спокойно.

Теперь Бен казался взволнованным. Сделав слишком большой глоток, он обжег горло, покачал головой и скривился.

– Поверьте, мне не доставляет ни малейшего удовольствия вам это рассказывать, Хорст, вы на редкость симпатичный парень, а с тех пор, как я здесь поселился, я… – Он осекся и ударил кулаком по подлокотнику. – А, да будь оно проклято, рано или поздно вам все равно пришлось бы узнать.

Чарли уставился в пол.

– Видите ли, живопись – это всего лишь мое хобби, – мрачно сказал Бен. – Однако при расследовании данного дела мне оно очень помогло. Она говорила, ее первый муж был художником. Вот, возьмите визитку.

Он достал бумажник и протянул Чарли визитную карточку. На ней было написано: «Бенджамин Уоллис Чейни и сыновья, частные расследования» – и адрес: «Брод-стрит, Нью-Йорк». В левом нижнем углу стояло: «М-р Б. У. Чейни-мл.».

Чарли бросил визитку в мусорную корзину.

– В настоящее время мы проводим расследование по заказу Федеральной страховой компании, а также компаний «Саут и Вестерн», «Хаусхолд» и «Нью Колониал энд Фэмили Лайф». – Последнее название принадлежало фирме, в которой Чарли застраховал свою жизнь на шестьдесят тысяч долларов.

– Прошлой зимой эти компании объединили свои усилия для поиска женщины или женщин, замешанных в этих делах. В основном наша деятельность сводилась к рутинной работе – мы проверяли женщин, чьи мужья купили полисы или увеличили страховку, чтобы выяснить, у кого из них сумма страховки непропорциональна их заработку. Большинство жен перестрахованных мужчин – женщины нервные, избалованные и боятся остаться в одиночестве. Следить за ними не составляет труда, их можно посещать хоть каждые несколько дней. У них есть родственники, друзья, записи из школы. Но когда женщина рассказывает вам о прошлом, которое нельзя проверить, когда вы не можете разыскать ни одного старого друга или дом, в котором она жила раньше, или магазин, где она была постоянным покупателем…

До сего момента Чарли прекрасно держал себя в руках, но сейчас вдруг громко закричал:

– Убирайтесь отсюда! Вон из моего дома!

Бен взглянул на алое пятнышко на губе Чарли, след, оставленный выражением любви Беделии, и слабо улыбнулся. Это переполнило чашу терпения Чарли. Подскочив к Бену, он нанес ему удар. Бен не был к этому готов. У него перехватило дыхание. Чарли стоял над креслом «Моррис», сжав кулаки, и готовился снова ударить. Это был нечестный поединок. Но в данную минуту Чарли было наплевать на правила игры. Он задыхался от ярости, и все его инстинкты кричали о том, что враг должен быть наказан.

Он рванулся вперед, целясь кулаком в подбородок Бена. Бен, однако, уже пришел в себя и успел приготовиться, и хотя все еще сидел в кресле, он нанес сильный ответный удар. Чарли был крупнее Бена, но Бен имел преимущества тренировочного и боевого опыта, тогда как Чарли не пускал кулаки в ход с тех пор, как был первокурсником, и его главным оружием был только гнев. Он дрался со всей страстью, но бестолково. Бен схватил его за пояс и резким движением правой руки швырнул на пол.

Чарли попытался подняться, но Бен не дал ему. Каждое его движение было легким, быстрым и уверенным, он не тратил силы на лишнее. Чарли не уступал до тех пор, пока не иссякла его ярость. Он дрался как одержимый. Они прокатились по всей комнате. Наконец Бен прижал тело Чарли к полу, совсем обездвижив его, и склонился над ним. Чарли покраснел и выбился из сил, а Бен, казалось, совсем не устал. Он встал, отряхнул пиджак, поправил галстук и пригладил волосы и потом, повернувшись к Чарли спиной, стоял так до тех пор, пока тот не поднялся. Ему не хотелось, чтобы Чарли еще больше почувствовал свое унижение.

Чарли стоял посреди комнаты, опустив руки, всем своим видом выдавая слабость поверженного. Он проиграл схватку, и ему позволили отряхнуться. Он понял, что борьба была бессмысленной. Даже одолей он Бена, это не изменило бы ни одного из представленных детективом фактов.

Когда Чарли снова заговорил, он тщательно подбирал слова и отчетливо их произносил:

– Мне кажется, я знаю, зачем вы рассказали мне эту историю и в чем пытаетесь меня убедить. Но вы ошибаетесь. Вы идете по ложному следу. И больше я ничего не хочу об этом слышать.

– Я вас не виню, – спокойно ответил Бен. – Если бы кто-то так отозвался о моей жене, я сделал бы то же самое. Но факт остается фактом…

– Я больше не хочу слышать о ваших фактах!

– Может, они покажутся вам более интересными после того, как вы получите дозу яда в тарелке вареного риса.

– Идите к черту! – закричал Чарли.

– В последнем стакане пива, который выпил Уилл Барретт, наверняка было снотворное. Она могла собрать все опиаты и яды, которые ей требовались, когда сидела в аптеке с мужем. Когда он выходил в туалет или обслужить покупателя за прилавком, она могла брать понемногу из той или иной склянки. Наверняка набрала предостаточно на будущее.

– Это только ваши догадки. И они ничего не доказывают.

– Мясник из Топики, штат Канзас, Альфред Холл, умер после того, как посыпал свой французский тост инсектицидом вместо сахарной пудры. Он отправился на рыбалку и сам готовил себе еду. Поначалу предполагалось, что жена поедет вместе с ним, но у нее заболело сердце, и доктор велел ей избегать любой физической нагрузки. Так что бедному мужу пришлось ехать одному. Вечером перед отъездом он собрал свой походный столовый набор – очень красивый и дорогой, оловянные тарелки, контейнеры для хранения еды, который жена подарила ему на день рождения. В тот вечер к нему заходили соседи, и Холл, прежде чем уложить в рюкзак новый столовый набор, им его показывал. Несколько дней спустя бойскауты нашли его тело у погасшего костра. И в одной из оловянных солонок был обнаружен инсектицид. Холл страдал близорукостью и вполне мог перепутать сахарную пудру с инсектицидом, когда собирал вещи.

– Случается, – сказал Чарли.

– Действительно. И никто не винил бедную жену. Этим делом мы не занимаемся, не проводим расследования и не наблюдаем за вдовой. У Холла не было хорошей страховки, она получила всего сорок тысяч наличными. Про Холла я вам рассказал только для того, чтобы вы поняли, с какой осторожностью надо готовить себе французский тост.

Чарли попытался проявить равнодушие.

– Близорукости у вас нет, зато с желудком проблемы. Только не надо снова заводиться, – поспешно сказал Бен. – Просто немало мужчин попали в ловушку собственных слабостей: то близорукость, то любовь к рыбе, иные вон пива выпить не могут без того, чтобы потом не утонуть. И всегда все так тщательно спланировано! Боли в сердце, рекомендации врача, продуманные подарки на день рождения, неприятие рыбных блюд, страсть к прогулкам на лодке при луне.

– Так вот откуда у Мейерса возникла эта идея! Вы его надоумили?

– Я хотел устроить сюда сотрудницу не просто для того, чтобы наблюдать за вами, но и убедиться, что вам ничего не подсыпают в еду или лекарства. Если бы вы скончались после таких аутентичных симптомов, не было бы ничего проще для доктора, чем написать в заключении «острое пищевое отравление» и забыть обо всем.

– Но у меня и было острое пищевое отправление. Вы же прекрасно знаете, что я и раньше некоторое время страдал от диспепсии.

– Так ее можно вызвать и искусственным путем.

– Глупости.

– Существует немало препаратов, которые могут привести к расстройству пищеварения. Наперстянка, к примеру. И жена давала вам успокоительное…

– Обычный бромид, который смешал для нас Лавман. – Чарли сделался еще более упрямым. – Я больше не желаю выслушивать ваши грязные подозрения. Доктор получил результаты анализов, не так ли? Разве там не все написано? Вам известно так же хорошо, как и мне, что у меня был всего лишь приступ острого несварения. И ничего больше.

– Я был здесь, когда вы говорили об этом своей жене, – напомнил Бен. – Может быть, вы помните, что сразу после этого я упомянул Кина Барретта. Я сделал это умышленно: хотел, чтобы она знала, что вовсе не находится в безопасности, как ей кажется.

– Будьте вы прокляты! – воскликнул Чарли. На шее у него вздулись вены, голос стал более глухим. – По какому праву вы так с ней разговаривали?

– Ей бы как раз было на руку, если бы доктор сделал анализ и результат оказался отрицательным. Второй приступ не вызвал бы ни малейших подозрений. А окажись исход летальным, она бы обвинила беднягу Мейерса в том, что тот поставил неверный диагноз и прописал неправильное лечение.

– Вы не можете ничего доказать.

– Вы заметили, – хитро спросил Бен, – как она отреагировала, впервые почувствовав запах ваших рождественских сигар?

– А что я должен был заметить?

– Запахи прекрасно стимулируют память и вызывают воспоминания больше, чем что-либо иное. Сигары этой марки курил Маккелви. Их специально делают на Кубе для членов его клуба. На запах обычного сигарного дыма она бы так резко не отреагировала.

– Спасибо вам за проявленное внимание, – сказал Чарли.

– А вы знали, что никакой Рауль Кокран никогда не жил в Новом Орлеане? – Бен подождал, пока Чарли ответит, но тот сделал вид, что не слышал вопроса. – Никто из художников или домовладельцев во Французском квартале никогда не слышал этого имени, и в лавках, где художники покупают инструменты и краски, оно тоже неизвестно.

– Они вели тихую затворническую жизнь в дешевой квартирке. Арендную плату, наверное, платили наличными. У них было мало знакомых.

– А как же те вечеринки, которые они устраивали всякий раз, как могли себе позволить цыпленка и бутылку кларета? И как же те друзья, которые настояли на продаже его картин с аукциона, чтобы торговец не мог обмануть бедную вдову? И где сам этот торговец?

На это Чарли не нашел, что ответить.

– Я знаю художников, – сказал Бен. – Я жил в летних колониях и старался как можно больше времени проводить с художниками. В одном все они похожи… Готовы говорить о своих работах с любым, кто захочет слушать, и большинство приобретает холсты и кисти в кредит. Так как же случилось, что никто не помнит художника по имени Рауль Кокран и его прелестную жену? Ради всего святого, Чарли, сотрите эту красную дрянь с лица, из-за нее вы выглядите полнейшим дураком.

– Красную дрянь?

– Вас, очевидно, целовали.

Чарли смущенно вытащил носовой платок.

– Слева, над губами, – раздраженно сказал Бен. – Картин с подписью Кокрана не существует, нет ни торговца, ни друзей, ни кредита в лавках, ни малейшего следа Рауля или Беделии.

Чарли посмотрел на красный след, отпечатавшийся на платке.

– Ни в мэрии, ни в какой-либо из больниц нет записи о смерти Кокрана.

Чарли выдавил холодным, полным презрения голосом:

– Я встречался с людьми, которые ее знали.

– В Колорадо-Спрингс? Они познакомились с ней уже там, верно? Так же, как и вы.

– Так или иначе, я не думаю, что она связана с теми делами.

– Может, вы и правы. У меня нет доказательств, что Аннабель Маккелви, Хлоя Джейкобс и Морин Барретт – одна и та же женщина. Но у них есть одна общая черта. Они так плохо получались на фотографиях, что все – красивые женщины, между прочим, – боялись объектива больше, чем пистолета… или яда. Вы когда-нибудь фотографировали свою жену?

Чарли нечего было ответить. Он потерял свой дорогой немецкий фотоаппарат «Кодак» во время прогулки по горам с миссис Беделией Кокран. Она позволила ему сделать несколько снимков, а потом его «Кодак» случайно упал с утеса.

– Когда я предложил ей позировать для портрета, – сказал Бен, – она поначалу отказывалась и утверждала, что модель из нее плохая. Кокран якобы несколько раз пытался написать ее портрет, но, по ее словам, оставил эту затею. Я умолял ее позволить мне попробовать, и в конце концов она согласилась. Вокруг этого у нас был целый заговор, поскольку она решила сделать вам сюрприз на день рождения и настаивала, что заплатит мне за работу. Я-то, конечно же, знал, что портрет никогда не будет закончен.

Этот «Кодак» подарила ему мать, и Чарли всегда был с ним очень аккуратен. Более-менее он помнил, как в тот день положил его у камня вместе с пальто и рюкзаком на безопасном расстоянии от края утеса и ушел собирать дрова для костра. Позже Беделия сказала, что он был невнимателен. Она сразу заметила, что фотоаппарат лежит на самом краю, и хотела было сказать об этом, но постеснялась, дабы не показаться слишком навязчивой.

– У этих жен, – продолжал Бен, – было еще кое-что общее. Аннабель, Хлоя и Морин обладали очень легким характером, были покорны и терпеливы. Маккелви, Джейкобс и Барретт чувствовали себя в браке на редкость счастливыми. Полагаю, когда женщина воспринимает свой брак всего лишь как временное прибежище, она может позволить себе быть с мужчиной покладистой, не опасаясь, что если она в чрезмерной уступчивости протянет ему палец, он откусит руку. Ничего удивительного в том, что миссис Кин Барретт считала, будто невестка чересчур балует мужа.

Чарли вышел в коридор и посмотрел вверх на лестницу. Он услышал доносящийся со второго этажа звук. А может, ему просто показалось, что жена кашляет. Но он все равно поднялся и обнаружил дверь в спальню плотно закрытой. Это его обрадовало. Что было бы, если бы Беделия услышала рассказ Бена? Чарли было стыдно, что он выслушал его до конца да еще потерпел поражение в драке.

Он тихо открыл дверь и на цыпочках приблизился к кровати. Когда глаза привыкли к темноте, он ясно разглядел лицо жены, ее маленький гордый носик, кукольный рот, изгиб ресниц и круглый подбородок. Она спала мирным сном ребенка.

Вернувшись вниз, он обратился к Бену:

– Прошу вас, говорите потише. Я не хочу, чтобы кто-нибудь услышал наш разговор.

Он не мог произнести имя жены или хотя бы прибегнуть к местоимению «она». Теперь Чарли успокоился и мог лучше аргументировать свою позицию. После того как он зашел к жене в спальню и увидел, как мирно она спит, к нему вернулась уверенность в себе. Он пытался одолеть Бена силой, уязвить его гордость яростными оскорблениями, но теперь понял, что это было бы не более действенно, чем кулаки.

– Я не могу найти ни одной причины, почему я должен вам верить, – начал Чарли. – Вы обманным путем проникли в мой дом, вы лгали мне со дня нашей встречи, пользовались нашим гостеприимством и притворялись нашим другом, а на самом деле шпионили за нами. Почему я должен вам верить?

– У нее был настоящий шок, когда она услышала имя Барретта, не так ли?

– Разве? – холодно спросил Чарли.

– Почему она разбила те статуэтки? Они выскользнули у нее из рук, как только я упомянул, что сюда едет Барретт.

– Это могло быть случайным совпадением. – Чарли удалось выдавить снисходительную улыбку.

– Она что-нибудь говорила после этого?

– Ничего. Имя Барретта упоминали только вы.

Это была чистая правда. Беделия никогда не называла Барретта своим врагом – эту роль у нее играл Бен Чейни. «Он причинит нам зло. Ему только этого и надо: ранить нас и разрушить нашу жизнь». Чарли слышал ее голос и видел ее мрачные глаза и нахмуренные брови, когда она склонилась над тарелкой с нетронутой едой.

– Когда Барретт приедет, он опознает в ней Морин, – сказал Бен. Он вышел в прихожую и снял с крючка пальто. – Мне не хотелось вам это рассказывать, но вы сами напросились. Я собирался подождать до тех пор, пока мы не будем до конца уверены. – Он натянул варежки и обмотал вокруг шеи шарф.

Чарли больше нечего было сказать, и Бен ушел не прощаясь. Что-то вынудило Чарли посмотреть уходящему гостю в спину. Он стоял у окна в гостиной, а Бен тем временем застегивал снегоступы. Похоже, это занимало много времени. Наконец Чарли увидел, как он оттолкнулся, поначалу двигаясь неуклюже, затем обрел равновесие и набрал скорость. Бен пересек мост и начал взбираться на холм на другом берегу реки. Еще не было и четырех часов, но уже наступили сумерки. Ветер затих, все вокруг словно замерло, и эту застывшую неподвижность нарушал только удалявшийся темный силуэт Бена на фоне белого снега. Силуэт все уменьшался и, наконец, скрылся за холмом.

Чарли отвернулся от окна. В полутемной комнате он увидел очертания предметов, стульев, столов, дивана и двухместного кресла и пустоту между ними и вспомнил, как они с Беделией снова и снова передвигали мебель до тех пор, пока не остались довольны. Появление Беделии изменило этот старый дом. Она оставила след повсюду, она выбирала обои и ткань для обивки мебели, зеркала и подсвечники; ее корзинка для рукоделия стояла на низеньком туалетном столике, а на обеденном столе цвел белый нарцисс, который она посадила в керамический горшок.

В тишине раздался звук, похожий на крик. Поначалу Чарли решил, что опять поднялся ветер, предвещающий новую бурю, но когда крик повторился, он узнал голос жены. Кричала ли Морин Барретт, когда ей сообщили, что тело мужа застряло между столбами пирса?

Он бросился наверх. Сквозь темноту коридора до него донесся голос жены:

– Мне приснился кошмар, Чарли! Мне снилось, что ты умер.

 

5

– Почему ты так на меня смотришь?

Беделия села в постели и откинулась на подушки. Она попросила Чарли подать ей розовый халат. Завязав под подбородком розовую ленточку, причесавшись и подкрасив губы, она стала походить на бойкую, румяную школьницу. В комнате было тепло и сухо, а аромат ее косметики создавал в помещении сладко-удушливую атмосферу парника.

– Ты странно смотришь на меня, Чарли. Ты злишься, дорогой?

Чарли подошел к кровати. Беделия протянула ему руку. Он взял ее, и она поднесла его руку к своему лицу, прижалась к ней щекой. Факты, которые сообщил Бен, растаяли где-то вдали. В этом розовом халате Чарли увидел воплощение невинности, услышал, как алые губы просят его любви, ощутил соблазнительный аромат ее духов, прикоснулся к ее теплой руке. Это была реальность, а разговор с Беном превратился в сон. Эта женщина была его женой, он прекрасно знал ее, знал все ее слабости и недостатки. Он был безумно влюблен в нее, ослеплен ее чарами, но не настолько, чтобы потерять голову и принять вульгарную авантюристку за честную женщину. А женщина, описанная Беном, была куда хуже авантюристки, она была отвратительным чудовищем, сиреной, кровопийцей, Лукрецией Борджиа и леди Макбет в одном лице. Чарли не был глупцом. Возможно, он проявлял чрезмерный оптимизм и был склонен доверять незнакомым людям больше, чем прочие, но у него были стандарты поведения, и он рассчитывал, что поведение его друзей будет им отвечать. Жена Барретта была корыстна. Миссис Джейкобс была холодной женщиной. Аннабель Маккелви не могла бы с такой милой импульсивностью проявлять привязанность.

– Я хочу есть, – сказала Беделия.

– Сейчас приготовлю тебе ужин, – пообещал Чарли. – Это не займет и десяти минут.

Он был рад покинуть спальню. Присутствие Беделии мешало ему рассуждать трезво. Тяжело ступая по лестнице, он уверял себя, что Бен Чейни страшно заблуждается, что кольцо с черной жемчужиной – действительно подделка за пять долларов, как и утверждает Беделия. На прошлой неделе Бен раздул настоящую трагедию из обыкновенного пищевого отравления; теперь он делал из мухи слона, принимая несколько совпадений за конкретные улики. Детектив! Да знай Чарли об этом с самого начала, он бы никогда не подружился с Беном Чейни! Может, в этом проявлялся его снобизм. Филбрики всегда были снобами, но зато с успехом могли защитить себя от унижения, к которому приводило общение с людьми ниже их по положению. Разве его мать пригласила бы на ужин детектива? Он так и слышал ее ответ: «Почему бы тогда не пообедать и с грабителем?» Да пускай этот Барретт приезжает! Человеку из Сент-Пола хватит одного взгляда, чтобы в пух и прах разнести все домыслы Бена.

Пока Чарли сражался на лестнице со своими демонами, произошло чудо. Свет! На смену тьме пришел свет! Разве это не явный знак надежды? Конечно, если бы Чарли поспорил с Провидением и взялся искать научное объяснение этому чуду, он бы понял, что это дело рук Электрической компании Коннектикута, чей мастер подсоединил оборванные бурей провода. А внезапно вспыхнувший свет в темном коридоре объяснялся тем, что Чарли забыл повернуть выключатели, которые бездумно включил, когда не было тока.

Но в том настроении, какое охватило его сейчас, Чарли предпочитал думать об этом как о чуде. Вера подпитывается не интеллектом, а эмоциями, а эмоции – продукт желаний. Если сильно захотеть, можно заставить себя поверить во что угодно. Разумеется, «Кодак» упал с утеса случайно. Чарли ясно увидел перед глазами успокаивающую картину: он сам небрежно положил фотоаппарат на край обрыва.

Он начал делать чай. Кухня отражала самые разумные качества его жены. У каждого медного горшка была миниатюрная копия. Поджаривая тост в новом электрическом аппарате Беделии и готовя сыр в ее кастрюле с подогревом, Чарли напевал. Он поднялся высоко над глупостями Бена, обрел отрешенность бога. Его собственный голос, как ему казалось, ненамного уступал голосу Карузо. Ему приходилось одновременно следить за хлебом в тостере, тающим в кастрюле сыром, водой в чайнике.

Пол на кухне покрывали газеты. Чарли сам их расстелил, когда закончил мыть линолеум. В этом заключался весь Чарли: успешный в своей области архитектор, зарабатывающий хорошие деньги, но не слишком гордый, чтобы не вымыть пол на кухне и не застелить его газетами. Он отошел от плиты, приблизился к столу, держа в руке чайник, и тут его внимание привлекла одна газетная статья. Он наклонился, чтобы прочесть ее, забыл обо всем, и в кухне тотчас воцарился хаос. С накренившегося чайника сползла крышка, пролилась горячая вода, тост подгорел, а в кастрюле раздулся сыр.

В статье говорилось об обвинительном приговоре в деле сорокасемилетнего холостяка, священника из Нью-Гемпшира, убившего свою незамужнюю сестру. По словам свидетелей, она пыталась разлучить его с учительницей игры на фортепьяно, с которой у него на протяжении семнадцати лет был тайный роман. Чарли редко читал подобные истории. Люди, которые совершали убийство или позволяли себе стать жертвой убийства, казались ему столь же загадочными, как народ ифугао, а само преступление было от него далеко и непонятно, как харакири или женитьба на ребенке. Языческий жрец, разрисовывавший себе лицо и танцевавший, чтобы изгнать демонов, казался таким же далеким образом, как и священник из Нью-Гемпшира, придушивший сестру обтянутой зеленым шелком диванной подушкой.

Кипящая вода разлилась по полу, оставив на газете темные мокрые пятна. Из тостера исходил запах паленого. Сырный соус яростно пузырился. Пришлось повернуть выключатели, вытащить вилки из розеток, вытереть пол, снова нарезать хлеб, вскипятить воду, поджарить сыр. Чарли упорно трудился. Он громко пел, грохоча посудой. Жрецы танцуют, чтобы изгнать злых духов, а Чарли Хорст пытался подражать Карузо. Боясь снова перегнуть палку, он пожалел заварки, выключил тостер прежде, чем хлеб приобрел золотистую корочку, раньше времени снял с плиты сыр, который получился слишком водянистым. И все же он продолжал громко петь, словно храбрость в его голосе могла сделать соус гуще, а чай крепче, правильно поджарить тост, разогнать сгустившиеся на лестнице тени и вернуть ему веру, казавшуюся незыблемой, когда он только начал хозяйничать в хорошо освещенной кухне.

Морин Барретт была отличной хозяйкой, она оснастила кухню новейшими приборами, самыми модными венчиками и открывалками, а перед тем как уехать, аккуратно сложила все это на чердаке шурина.

– Чарли, дорогой, как вкусно, – сказала Беделия, попробовав гренок. – Ты готовишь куда лучше меня.

– Знаю, что ужин не удался, но с твоей стороны очень любезно солгать.

– Нет, ты не должен так говорить. Все очень вкусно. – Беделия улыбнулась, демонстрируя свои ямочки. В темных глазах светилось обожание, а в комнате стоял сладкий аромат духов.

Вечером раздался звонок. Чарли и Беделия вздрогнули. Они совсем забыли про телефон.

– Наверное, восстановили связь, – сказал Чарли.

Беделия кивнула. Она не могла говорить, потому что зажала во рту крючок для вязания.

Звонила телефонистка, чтобы проверить, работает ли линия. Оборвался селекторный провод, сообщила она, но телефонная компания с удовольствием ставит клиентов в известность, что связь восстановлена.

Возвращению телефонной связи Чарли радовался не так сильно, как электричеству. Это было не чудо, а предзнаменование. Его дом снова стал частью мира, от которого его отгородила буря. Скоро начнут расчищать снег, и в доме больше не будет покоя.

– Значит, телефон снова работает, – сказала Беделия.

– Да, – отрывисто ответил он.

С момента ухода Бена прошло более четырех часов, но Чарли до сих пор ни словом не обмолвился о его визите.

Чарли придвинул кресло поближе к камину в спальне. Беделия продолжала вязать. Время от времени она сравнивала незаконченный башмачок с уже готовым.

– А когда уберут снег?

Он откашлялся, стараясь говорить мягче:

– Не знаю. Почему тебя это так беспокоит?

– Мне так нравится быть с тобой наедине, милый. Я не хочу, чтобы нас когда-нибудь спасли.

– Мы умрем с голоду.

– Будем печь лепешки. Муки у нас предостаточно. Я лучше буду есть с тобой лепешки, Чарли, чем жареного гуся и устрицы с кем-либо другим.

Он смотрел на пламя в камине. Его вдруг захлестнула волна ярости и раздражения от ее жеманства, наивной непосредственности и девичьей болтовни. Конечно, злился он напрасно. Обернувшись, Чарли увидел, какая она румяная при свете лампы, посмотрел на завязанный у нее под подбородком розовый бантик и разозлился за то, что позволил себе подорвать свою веру.

– Разве ты не веришь мне, Чарли?

– Чему именно?

– Тому, что я люблю тебя больше всего на свете.

– Не говори глупостей.

– Я не поняла, что ты имеешь в виду. То ли хочешь сказать, что я и так должна знать, что ты веришь в мою любовь, а значит, глупо об этом спрашивать, то ли ты не веришь, что я люблю тебя больше всего на свете.

Как могла хрупкая женщина утопить человека, всю жизнь занимавшегося плаванием и парусным спортом? Если Уилл Барретт слишком много выпил, он мог и не знать, что это жена его толкнула, но, оказавшись в холодной воде, должен был мгновенно протрезветь.

Размышляя об этом, Чарли последовательно проживал каждую минуту трагического происшествия: терял равновесие, падал, захлебывался, скрываясь под толщей воды, барахтался, задерживал дыхание, боролся и пытался вынырнуть на поверхность. Он отчаянно размахивал руками, вслепую пытаясь доплыть до столбов, поддерживающих пирс. Пьяный или трезвый, он не позволил бы себе утонуть. Так ему казалось. Но если ему что-то подсыпали, если он был не совсем в сознании, вода могла и не отрезвить его.

– Господи Боже, кажется, я совсем умом тронулся.

– Ты что-то сказал, дорогой?

– Нет.

– Почему ты на меня сердишься?

– Я сержусь? Прости.

– Может, тебе скучно сидеть в доме, где нет никакого общества, кроме меня? Я знаю, интеллектуалкой меня не назовешь, но я стараюсь не наскучить тебе.

– Дорогая моя, мне с тобой совсем не скучно.

Зазвонил телефон. Чарли рад был воспользоваться поводом спуститься вниз.

Звонила Эллен.

– Привет, Чарли, как у вас дела?

– Привет, а ты как? Тебя уже откопали?

– Боже милостивый, да! К несчастью, нас замело всего на один день, и мне пришлось, как обычно, идти на службу. А у вас там совсем плохо, да?

– Нам удобно, – сказал Чарли.

– В городе был такой интересный день, все копали и расчищали снег, не только бедняки, которым за это платят, но и мэр, и члены городского совета, и торговцы, и банкиры. Бедняки были недовольны, поскольку их лишили части заработка, но снега столько, что работы им хватит на много дней вперед. Завтра они двинутся в вашу сторону.

– Это хорошо.

– Кажется, ты не очень-то рад. Что случилось? Разве ты не хочешь, чтобы вас откопали? – Чарли промолчал, и после короткой паузы Эллен добавила с неубедительной веселостью в голосе: – Наверное, когда люди недавно женаты, они вовсе не сожалеют о том, что отрезаны от мира. Как Беделия это воспринимает?

– Она в постели с простудой.

– Ах, какая жалость! Передай ей мои наилучшие пожелания, – скучным голосом добросовестно выговорила Эллен. Потом, снова оживившись, она воскликнула: – Чарли, у меня для тебя удивительнейшие новости! Письмо от Эбби. Как думаешь, о чем?

– Турнюры снова вошли в моду.

– Ну, Чарли, тебе бы только насмехаться! Это важно. Речь о близком тебе человеке.

На мгновение у него словно остановилось сердце.

– О вашем соседе, мистере Чейни.

– О!

– Известия довольно шокирующие. Хочешь, прочту, что она написала? – Зашуршала бумага. – Прежде чем я это прочту, позволь сказать тебе одну вещь, Чарли. Я никогда ему не доверяла. Можешь спросить Эбби. Я с самого начала подозревала, что он не тот, за кого себя выдает.

– Давай, читай.

– Я не стану читать все письмо, ты же знаешь, как много Эбби пишет, прочту только то, что по теме. Цитирую: «Судьба сыграла с нами самую забавную шутку, и твой драгоценный Чарли, – по проводу пролетел смешок, – ее жертва. Вчера вечером я была на новогоднем приеме у Хаттонов, наших хороших друзей еще со времен, когда я была замужем за Уолтером. Я подошла к группе знакомых. Они слушали престарелого джентльмена, который рассказывал очень увлекательные истории о преступлениях и взяточничестве в Канзас-Сити и тому подобное. Я решила, что он редактор или журналист, как Норман Хэпгуд или Линкольн Стеффенс. Поверь, он был весьма почетным гостем. Я не расслышала его имени, а позже, когда подошла к чаше с пуншем, попросила хозяйку назвать его. Представь себе мое удивление, когда она рассказала мне, что старый мистер Чейни – частный детектив!!»

– Да ну?

– Эбби подчеркнула эти слова и поставила два восклицательных знака.

– Что еще она пишет?

– «Хозяйка объяснила, что он не полисмен, а частный следователь с очень интересной историей. Он поселился в Мамаронеке по соседству с их летним домиком, и она была шокирована, узнав, что он детектив, но он оказался вполне достойным и респектабельным джентльменом, а его дочь, Беатрис Чейни, училась в колледже «Маунт-Холлиок». Затем мне удалось пообщаться и с самим пожилым господином. Когда я сказала, что знакома с молодым человеком с такой фамилией, он только спросил, видела ли я картины его сына. Очевидно, искусство Бенджи нравится его отцу не больше, чем тебе, дорогуша. Я сказала, что нахожу работы его сына интересными, но в них есть что-то от фовизма, а он сказал, что молодые дамы по большей части относятся к самому Бену так же, как я. Очевидно, эти Чейни вполне приличные, хорошо воспитанные люди, и если отец может подарить сыну авто и позволить спокойно писать картины, у них наверняка есть деньги. Поэтому тебе нет причины быть такой…» – Эллен прекратила читать.

Выдержав паузу, нарушаемую лишь треском в проводах, Чарли сказал:

– Продолжай. Что еще она пишет?

– Ничего. Всякие глупости в своем духе.

– Обвинила тебя в снобизме или ханжестве?

Эллен застенчиво рассмеялась.

Последовала еще одна пауза. Затем Эллен сухо сказала:

– Она считает, что любой холостяк должен интересовать старую деву.

Чарли хмыкнул.

– Что ты, дорогая моя, ты еще совсем юная особа. А Бен привлекательный парень. Может, Эбби не так уж и не права.

– Он меня не интересует.

Эти слова доставили Чарли удовольствие. Он дорожил привязанностью Эллен и не хотел ее лишиться, что было, несомненно, весьма эгоистично с его стороны, ведь он женат на другой. Но Чарли был всего лишь обычным человеком, да и привлекательность Бена признавал с большой неохотой.

– По-моему, это не твой тип, Нелли. Он недостаточно хорош для тебя.

– О, Чарли! – Эллен рассмеялась, и теперь ее смех прозвучал более легко и непринужденно.

Веселая болтовня подняла Чарли настроение. Повесив трубку, он стал подниматься по лестнице обратно в спальню, и ему показалось, что жизнь вернулась в нормальную колею. Он увидел себя глазами Эллен: да, женился он импульсивно, но сделал разумный выбор.

– Эллен так долго болтала, – сказала Беделия, когда он вошел в комнату.

Чарли застыл на месте. Неужели дверь все это время была открыта? Какую часть разговора о детективах могла услышать жена?

– Она никогда в него не влюбится, – продолжала Беделия.

К Чарли вновь вернулась способность двигаться и говорить. Он вгляделся в лицо Беделии, но не увидел в нем ничего, кроме обычного женского любопытства. Он вспомнил, что о детективах упоминала только Эллен, сам же он ни словом не обмолвился о работе Бена.

– Это все Эбби, – проницательно сказала Беделия. – Она наверняка пытается толкнуть Эллен в объятия первого встречного, чтобы та не осталась старой девой.

Это выражение, которое Эллен произносила со смирением, а Беделия с насмешкой, разозлило Чарли.

– Эллен не старая дева. Она все еще молодая и красивая женщина.

– Тебе не нужно беспокоиться насчет Бена. Эллен никогда его не полюбит. Она все еще слишком сильно влюблена в тебя.

– Какая чушь, – огрызнулся Чарли, краснея.

– Но она никогда тебя не получит. Я ей не позволю. Ты мой.

Чарли счел этот разговор слишком глупым, чтобы продолжать его, и отошел от кровати. Голос Беделии устремился ему вслед.

– Эллен надеется, что я умру и тогда она сможет выйти за тебя замуж. – Она сказала эти слова так спокойно, что они прозвучали просто как констатация факта, а не как абсурдное утверждение.

Чарли резко обернулся.

– Хватит это обсуждать! Я бы попросил тебя не делать столь безумные заявления.

– Ты тоже этого хочешь? Хочешь моей смерти, чтобы жениться на Эллен?

– Ничего глупее я за всю жизнь не слышал! Эллен хорошая, добрая и сердечная девушка. Такая мысль ей бы и в голову не пришла.

– Она меня ненавидит, Чарли. Они с Беном заодно.

Он снова отвернулся и встретился лицом к лицу со своим отражением в трюмо. Ему казалось, он изменился, и он надеялся увидеть признаки этих перемен в своей наружности. Он действительно изменился, но не настолько сильно, чтобы это проявилось в его облике, манерах, речи или выражении лица. Перемены скорее были заметны в том, как внимательно он изучал манеры, речь и выражение лица Беделии.

Она продолжала тихим голосом:

– Ты не очень хорошо разбираешься в людях, милый. Ты слишком им доверяешь. Те, кем ты более всего восхищаешься, на поверку оказываются самыми дурными.

Он повернулся и уставился на Беделию, гадая, уж не думает ли она таким окольным путем рассказать ему о себе.

– Я не очень хорошо тебя понимаю.

– Ты не можешь определить, о чем думает большинство людей, – продолжала она с игривой ноткой в голосе. – Или что они замышляют, или как на самом деле к тебе относятся. Тот, кто выглядит вполне невинным, зачастую и является обманщиком.

Молодая жена Артура, Хлоя, очень нравилась семье Джейкобсов. Это была милая, порядочная девушка, и старомодный еврейский клан безоговорочно принял ее в свою семью.

– Ты такой хороший, Чарли, ты не видишь в людях зла. Только потому, что ты сам порядочный, всех остальных считаешь такими же и не представляешь, насколько ужасны бывают люди.

Чарли вернулся к камину. Тело словно отяжелело, а разум затуманила усталость. Он почувствовал в словах Беделии что-то зловещее и боялся, что она скажет ему больше, чем он готов услышать. Он называл себя трусом, но в то же время очень жалел, что невозможно вернуться в ничем не омраченные и полные уверенности в завтрашнем дне рождественские праздники.

Спокойствие покинуло Беделию. Она наблюдала за Чарли, прекрасно понимая, что ее слова его не тронули. Она поспешила повторить, что, если бы он знал мир так, как знает его она, он бы осознал, насколько жестоки люди и насколько редки его собственные добродетели.

– Ты необыкновенный человек, Чарли, ты такой чистый, ты не знаешь, что люди всегда что-то замышляют друг против друга. Потому-то я и люблю тебя так сильно: ты никогда никого ни в чем не подозреваешь. Ты всем доверяешь, считая, что все кругом такие же, как ты.

– Дорогая, – сказал он, взяв себя в руки и стараясь говорить спокойно, – ты доведешь себя до истерики.

– Когда ты заболел той ночью, я едва не сошла с ума. Я боялась, что ты умрешь. Если бы ты умер, я бы покончила с собой. Я боялась, что ты умрешь и я снова останусь одна. Ты мне веришь? Той ночью я хотела покончить с собой.

– Пожалуйста, Бидди… – нежно сказал он. – Не стоит так волноваться. И давай перестанем говорить об этом. У тебя снова поднимется температура.

– Ради чего мне жить без тебя?

– Когда ты влюблена, совершенно естественно испытывать подобные чувства. Тебе кажется, что без любви жить незачем. Но ты все равно живешь, а через некоторое время, должно быть, осознаешь, что в жизни есть и другие удовольствия.

– Только не для меня. И не без тебя.

Чарли сделал глубокий вдох.

– А как же Кокран? Ты говорила, что любила его, но смогла же потом как-то жить без него, и неплохо.

– Чарли, я должна тебе кое в чем признаться.

Чарли придвинулся к огню. По телу пробежала дрожь. Он потер руки.

– Иногда женщины лгут. Из опасения, что тебя не любят, начинаешь обманывать по мелочам, чтобы заставить мужчину ревновать. Когда мы только познакомились, Чарли, и я стала рассказывать о себе, я пыталась вызвать в тебе ревность, поэтому и говорила, что любила Рауля и была с ним счастлива. Но это неправда. Я не была счастлива. У меня была тяжелая жизнь, и я никогда не была счастлива, пока не вышла замуж за тебя. До этого, поверь мне, дорогой, я вообще не знала, что такое любовь. – Последнюю фразу она прошептала так тихо, словно эти священные слова нельзя было произносить вслух.

Когда Беделия рассказывала Чарли о своей жизни в новоорлеанской мансарде, Рауль Кокран казался ему настоящим, почти что живым. Ревность, которую Чарли испытывал к покойному мужу, была живым чувством. Но теперь эта ревность угасла. Факты, предоставленные Беном, убили ее, и Чарли оплакивал свою мертвую ревность, желая снова ощутить ее прилив.

– Ребенок, наш ребенок, я не должна была на это идти. Я решилась только потому, что так сильно люблю тебя, – глухо прошептала Беделия.

Увеличить сумму страхования предложила не она. Чарли сделал это сам, а не по просьбе Беделии. Когда она сообщила, что беременна, он увидел в ее глазах страх и понял, что она вспоминает о своем шатком положении. «Я увеличу сумму страхования», – сказал он, и ее глаза наполнились слезами благодарности.

Беделия снова принялась вязать. Теребя пальцами шерсть, она говорила:

– Как-то ночью, Чарли, в ванной… на двери висел твой старый халат, красный с серым… такой простой и некрасивый… но я сразу подумала о тебе, о том, какой ты простой и хороший, как мало ты заботишься о себе… и внезапно я подумала: почему бы не завести ребенка? С тобой, Чарли… – У нее так сильно дрожали руки, что вязание снова пришлось отложить, и она засмеялась неприятным, дребезжащим смехом. – Раньше я всегда боялась, но той ночью… глядя на этот старый, некрасивый халат… я поняла, что мне больше нечего бояться. Понимаешь?

Чарли не был уверен, что голос ему не изменит, поэтому только быстро кивнул.

– Ты рад?

Еще один короткий кивок.

– Я никогда не думала, что расскажу тебе об этом. Но ты не похож на других, Чарли, ты хороший человек, женщина может сказать тебе о чем угодно, и ты все поймешь.

У нее дрожал голос, глаза светились искренним чувством. Барретт был счастлив, когда жена сказала ему, что беременна, а Маккелви наверняка угощал друзей отменными кубинскими сигарами. Неизвестно, делилась ли Хлоя Джейкобс подобными тайнами с мужем, но Джейкобсу не требовалось вдохновение для увеличения страховки.

На сей раз, прежде чем спуститься вниз, Чарли плотно закрыл за собой дверь. Он позвонил доктору Мейерсу.

– Здравствуйте, Чарли. Я о вас думал. Пытался вчера вам позвонить, но с вами не было связи. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо.

– Как пищеварение?

– Неплохо.

– Голова больше не кружится? Не тошнит?

– Я звоню по поводу жены, доктор.

– А что с ней?

– Хочу задать вам один вопрос. – Прежде чем снова заговорить, Чарли несколько раз прокрутил в голове нужные слова. – Видите ли, она заболела, у нее, я думаю, грипп. Я хочу знать… в ее положении это опасно?

– Пусть лежит в постели.

– Да, она в постели. Но я хотел узнать насчет… вам же известно, разумеется, что она беременна.

– Конечно. Я на днях ее осматривал.

– Осматривали! – У Чарли заколотилось сердце. – Значит, она и правда… То есть, доктор, с ней все в порядке?

– Разве она вам не сказала? В чем дело, Чарли? С чего вы так разволновались?

– Я просто хотел убедиться, что с ней все в порядке, – сказал Чарли.

– Я слышал, что будущим матерям приходят в голову безумные мысли, – рассмеялся доктор, – но у отцов я такие симптомы наблюдаю впервые. Ни о чем не беспокойтесь, Чарли. Ваша жена здоровая женщина, и не верьте, если вам скажут, что после тридцати это опасно. Вы могли бы завести еще двоих или троих…

Значит, Беделия беременна. Ложь, которую она говорила прочим мужьям, на сей раз не была ложью. Неудивительно, что она стала такой чувствительной. К ней вернулись призраки прошлых обманов и снова начали преследовать ее. Она лгала так часто, что правда пугала ее. Доказательством того, что Беделия не замышляла убийства мужа, была настоящая беременность, а также то, что анализ не выявил наличие яда в организме Чарли. Она носила под сердцем их ребенка, планировала их будущее. То, что показалось ему истерией, было спасательным тросом, за который она держалась с хрупкой, отчаянной настойчивостью. Она любила его.

– Боже праведный! – воскликнул Чарли, осознав всю иронию ее положения.

– Дорогой, почему ты так долго не возвращаешься? – послышался голос жены.

– Сейчас поднимусь, – пообещал он.

В спальню он вернулся не сразу. Ему нужно было привести в порядок мысли и обдумать ситуацию. На мгновение он представил, что его жена, возможно, действительно виновна. Допустим, в суде докажут ее невиновность. Сможет ли он в таком случае, подобно старому доктору, отбросить свои подозрения с такой же легкостью, с какой отбрасывают скальпель после операции? «Ваша жена здоровая женщина… Вы могли бы завести еще двоих или троих». Как можно в рождественскую неделю подозревать женщину в том, что она давала мужу яд, а в первую неделю нового года благословлять добродетельную жену и мать? Если на следующей неделе история Бена Чейни окажется неправдой, сумеет ли Чарли с такой же легкостью вернуться к прежней жизни?

Допустим, Бен ошибся, опирался на неверные улики, подозревал невинную женщину? Может быть, несчастная Беделия – всего лишь жертва чудовищного стечения обстоятельств? Может, Бен и вовсе никакой не детектив? Может, он хитрый безумец?

Эти счастливые мысли охватили Чарли ровно на тридцать секунд. Вздохнув свободно, он зашагал наверх, туда, где его ждала любимая жена. Но в следующий миг из темноты лестницы на него набросился призрак Уилла Барретта. Мокрые губы утопленника скривились в циничной улыбке. В глазах горело предостережение.

Много лет назад Чарли научился очищать разум от тревог так же, как перед сном чистил зубы. Он гордился своей способностью изгонять на ночь волнения, связанные с работой, и часто хвастался, что лучше всего ему спится во время критических ситуаций. Сегодня, пока он раздевался, полоскал рот антисептическим раствором и обходил дом, выключая лампы и обогреватели, он принял решение столь же твердо изгнать из головы мысли о Барретте, Джейкобсе и Маккелви.

Ему никак не удавалось заснуть. Но Чарли отказывался признаться самому себе, что спать ему мешал ужас, и делал все возможное, чтобы не позволить трем призракам войти в спальню. Откуда-то из недр дома послышался коварный ритм размером три на четыре.

– Дверь в подвал, – прошептал Чарли в темноту. – Я забыл закрыть ее на щеколду. Помню, что забыл.

Он вовсе не был в этом уверен, но в кровати было тепло, а по коридорам гулял сквозняк, и при мысли о том, чтобы спуститься в подвал, по коже у него забегали мурашки.

Он решил включить свет, чтобы рассеять иллюзии, которые пышным цветом расцветают в темноте, забыть о стуке, сосредоточив внимание на реальности. Он спал в старой спальне, и, когда глаза привыкли к свету, ему начало казаться, что он никогда не менял эту односпальную латунную кровать на кровать с пологом на четырех столбиках из вишневого дерева, которую делил с женой. Стену напротив украшала гравюра, купленная им в первый год обучения в Йеле. Стая диких уток застыла в вечном движении налево. «В ней есть движение», – объяснял Чарли матери, которая смотрела, как он вешает картину.

Подвальная дверь продолжала стучать. Взгляд Чарли переметнулся с летящих уток на книги на прикроватном столике. Он читал названия, и воспоминания о прошлом покидали его. Чарли знал, что мать мертва уже восемь месяцев, а эти книги выбрала его жена, Беделия. У Беделии был ужасный вкус. Чарли попытался отучить ее от Лоры Джин Либби, читая ей вслух «Французскую революцию» Карлейля. Поначалу она прилежно слушала, но потом призналась, что от хороших книг ее клонит в сон.

Чарли открыл первую книгу. Это оказалось именно то, чего он ожидал. Прекрасная героиня с развевающимися на ветру локонами заблудилась в джунглях. В отдалении – стук тамтамов. Чернокожий вождь как раз собирался силой вывести леди Памелу из лагеря, когда появился Сирил, чтобы спасти ее от судьбы, которая хуже смерти. Герой в одиночку сразился с ордой дикарей и одолел их, победила любовь, и в мужественных объятиях Сирила леди Памела посмеялась над воспоминанием о разлучивший их ссоре, которая произошла на теннис-пати, организованном коварной притворщицей Розамундой.

На Чарли произвели впечатление не столько невероятные добродетели и испытания героев, сколько их имена: Памела, Сирил, Розамунда. Не Мэри или Билл, не Пит или Джейн.

Морин. Хлоя. Аннабель.

А Беделия?

А ее отца звали Кортни Вэнс.

Она нередко развлекала Чарли забавными или драматическими случаями из своего прошлого. Теперь, пытаясь выстроить ее истории в хронологическом порядке, он понял, что она никогда не рассказывала о своей жизни последовательно, но всегда какими-то урывками. Не отрывая взгляда от стаи диких уток, он увидел Беделию ребенком, Беделию Вэнс с темными кудряшками, ниспадающими на спину, покорно спускающуюся по ступеням особняка в Сан-Франциско вслед за гувернанткой. Ее отец был английским джентльменом, но его отец был младшим сыном, который не унаследовал состояния и приехал в Калифорнию во время золотой лихорадки. Мать происходила из ирландской семьи. Это были люди благородной крови, но их сгубили любовь к лошадям и неблагодарность крестьян. Однако дедушка нашел золото, и в столовой с витражными окнами подавали обеды на двадцать четыре персоны на золотой посуде, а до детской, где малышка Беделия спала в рубашке из тончайшей французской фланели работы семейной швеи, доносилась музыка. Землетрясение 1906 года лишило их состояния, и девочки в пансионе, ранее потакавшие каждой прихоти Беделии, обернулись против нее и превратили ее жизнь в такой кошмар, что ей пришлось оттуда бежать. Осиротевшую, обедневшую Беделию поддерживала лишь гордость. Она устроилась компаньонкой к богатой, вспыльчивой пожилой даме, которая поначалу относилась к ней дурно, но вскоре полюбила ее, как родную дочь. На модном курорте на Востоке… Эсбери-Парк, кажется… молодая компаньонка познакомилась с молодым миллионером и влюбилась в него. Он хотел жениться на ней и разделить с ней свои богатства, но их счастью помешала его семья, настроенная против девушки, потому что та была бедна и вынуждена сама зарабатывать себе на жизнь. Молодой миллионер скончался от туберкулеза, а вскоре умерла и пожилая дама, впоследствии ставшая уже не столь вспыльчивой. Она оставила Беделии наследство, из-за чего родственники пожилой дамы подали на Беделию в суд. Это были жадные люди, и они, разумеется, возражали против девушки, завоевавшей любовь и привязанность дамы, которых они тщетно добивались. Решив не унижать себя борьбой за деньги в публичном суде, Беделия бежала в Чикаго, где пыталась честно зарабатывать на хлеб в пошивочной мастерской. Работа была тяжелая, платили очень мало, но она была бы рада смиренно трудиться там, если бы не пришлось бежать от домогательств хозяина. Во время этого побега она встретила Рауля Кокрана.

Чарли впервые соединил все истории жены в одно целое и увидел чистейшей воды книгу Лоры Джин Либби. Рассказанные по отдельности и в разное время, эти истории казались ему вполне реальными. У него не было причин не доверять мягкому голосу жены или искать обман в темных глазах. С чего ему, столь очарованному ею, сомневаться в страсти сраженного чахоткой миллионера, в благодарности вспыльчивой пожилой дамы, в домогательствах хозяина пошивочного цеха?

Стук размером три на четыре продолжался. Чарли выключил свет, решив немедленно заснуть. Звук превратился в стук тамтамов, которые слышала в джунглях леди Памела, и Чарли почувствовал, что ему становится холодно, как будто он погружается в ледяную воду и она смыкается над ним. Он забился в темноте, пытаясь разорвать хватку цепких водорослей и добраться до столбов пирса.

Маккелви умер от пищевого отравления, съев на ужин рыбу. Его жена ела отбивную, потому что не любила рыбу.

– Беделия, – бормотал Чарли, пробираясь в темноте, чтобы обнаружить источник стука, – Беделия обожает рыбу. Особенно пресноводную, например форель или окуня. А также раков, моллюсков, устрицы, крабов и лобстера.

Дверь в подвал оказалась ни при чем. Она была крепко закрыта на новую щеколду. Обычно Чарли быстро обнаруживал источник ночных звуков, но сейчас он был в смятении. Он даже не был уверен, реален ли этот звук. У него расшатались нервы, а воображение слишком хорошо работало. Стоило ему решить, что никакого стука не было и в помине, как тот снова начался.

Шаркая ногами в свободных домашних тапках, он поднялся на чердак и протянул руку, нащупывая лампочку, висевшую на изогнутом проводе посреди обескураживающей черноты. Его появление потревожило зимовавших здесь мышей. Он услышал тихий, осторожный топот их лапок и почувствовал, как что-то холодное царапнуло его по голой лодыжке.

Джейкобс был евреем, преданным мужем, наверное, одним из тех, кто каждую субботу приносит жене цветы и увеличивает сумму страхования так, что оказывается не в состоянии ее покрыть. Как можно утопить мужчину в ванне? Может, Джейкобсу тоже что-то подсыпали или же его застали врасплох, щекотали и дразнили до тех пор, пока пара хрупких ручек не сумела осторожно толкнуть его под воду. Вода в белой ванне была теплая, зеленая, как в море, в ванной комнате пахло влагой и ароматическим мылом, а над темноволосой головой на воде расходились круги.

– Господи! Я схожу с ума!

Он произнес это вслух. Его голос эхом разнесся по темному чердаку. Он нашел выключатель и тут же потерял его. Принялся искать снова, а темнота смыкалась у него над головой, словно вода. Задыхаясь, он чуть было не сдался, но, рассердившись на себя, топнул ногой и снова потянулся к лампе. Наконец он нашел выключатель, повернул его, в глаза ему внезапно ударил яркий свет, он разглядел тонкие балки и густые чердачные тени, подобрался к окну, открыл его, вздрогнул от порыва ветра и стал нащупывать крючки ставен. Он сделал это раза четыре, пока наконец не убедился, что все ставни плотно закрыты. Надо идти обратно. Он поднял руку, чтобы выключить свет, и замер, испугавшись предстоящих нескольких футов до чердачной лестницы, которые придется пройти в темноте. Он мог бы оставить лампу горящей, поберечь нервы и выключить ее утром, но не таков был Чарли Хорст, которого смолоду учили быть благоразумным и бережливым и который презирал себя за то, что поддался страху. Он выключил свет и осторожно спустился по лестнице, а вослед ему несся стук три на четыре.

Очутившись в безопасности у себя в кровати, он возмущенно спросил себя, какой человек верит слову незнакомца больше, чем слову жены, и позволяет воображению разыграться под воздействием низкопробного любовного романа. Завтра при благостном свете дня он переберет все факты, отделит правду от вымысла, взвесит улики и смело встретит то, во что все-таки решит поверить. А пока забудет обо всем и хорошенько выспится ночью.

Будь проклят этот Бен Чейни! Пока он не появился, Чарли был счастлив и считал себя самым везучим человеком в мире. Если бы только Бен не подошел к воротам в тот октябрьский день и не спросил, не знают ли они, где тут можно арендовать дом! Если бы Чарли не был столь расточителен и не поторопился оформить страховку, превосходившую его финансовые возможности! Если бы его желудок не обернулся против него на прошлой неделе и не возникла бы ситуация, повлекшая за собой все эти проблемы! Если бы Маккелви не вздыхал каждый раз, когда скрипели пружины матраса, если бы в каждом ударе часов не слышался стон Джейкобса, если бы Барретт не склонялся над его кроватью, если бы Чарли не чувствовал на лице его ледяное дыхание!

Существовал лишь один способ разрешить эту проблему. Это был прямой путь, кратчайшее расстояние между двумя точками зрения. Чарли должен пойти к жене и сказать: «Беделия, любимая, Бен рассказал мне абсурднейшую историю. Разумеется, я не поверил ни единому слову. Парень, верно, сошел с ума, и я понимаю, почему твоя женская интуиция настраивала тебя против него, но поскольку рассказанная им история касается тебя, будет лучше, если ты ее узнаешь». Он услышал собственный голос, повторяющий рассказ Бена о Морин Барретт и человеке на корабле, который назвал ее миссис Джейкобс. Он увидел лицо Беделии, которая слушает его внимательно, но без признаков особенного беспокойства.

Это видение успокоило его. Благоразумие придало ему сил, и он решил утром поговорить с женой откровенно. Может, это причинит ей боль, но и положит конец всем сомнениям. Пребывая в твердом убеждении, что честный свет дня разгонит все ночные привидения, Чарли наконец заснул.

 

6

– Чарли, дорогой, – сказала Беделия.

Было почти одиннадцать, а Чарли так и не исполнил свое намерение рассказать Беделии все, что узнал от Бена. Он не забыл и не передумал. Первой мыслью, посетившей его, как только он открыл утром глаза, была мысль о данном себе обещании. Но Беделия проснулась поздно. Дожидаясь ее пробуждения, Чарли выполнил всю работу по дому. Домашние дела начали его раздражать. Он нервничал, постоянно посматривал на часы, обращал внимание на каждую мелькнувшую в голове мысль, на каждое движение собственных мышц. И все же он считал, что, прежде чем задавать жене вопросы, необходимо привести дом в порядок. Это придаст ему сил и поможет пережить эмоциональный хаос, который, скорее всего, воцарится в доме после их разговора.

В половине десятого Беделия позвала его, чтобы сообщить, что проснулась и готова завтракать. Температура понизилась, но ее мучил сильный кашель, и Чарли решил, что ей лучше оставаться в постели. Она надела красивую рубашку из зеленой саржи с расклешенными рукавами, расшитыми золотыми, черными и красными нитями.

– Чарли, дорогой, думаю, сегодня на завтрак я не прочь съесть яйцо.

– Хорошо, дорогая.

Когда он вернулся с подносом, она уже застелила кровать розовым муаровым покрывалом, убрала подушки под деревянный валик. Спальня напоминала театральные декорации, подготовленные для важной драматической сцены. Чарли решил, что позволит ей позавтракать, прежде чем начинать допрос. Он поставил поднос на столик у окна и разложил на мягком кресле подушки, чтобы ей было удобнее. Беделия ела медленно, глядя в окно и предаваясь мечтам между глотками кофе.

Снаружи мир искрился белизной. Чистый, нетронутый снег завалил все до самого горизонта. По обе стороны реки лежали обросшие сосульками черные камни. С крыши и оконных рам тоже свисали сосульки, ловившие солнечный свет и рассеивавшие радугу.

Наконец ее кофейная чашка опустела. Чарли придвинул стул поближе, так что от жены его отделял только столик с пустыми тарелками. Лицо Беделии, отличавшееся тонкими чертами, выражало задумчивость, кожа слегка блестела. Но сейчас Чарли менее всего волновал ее внешний вид, сквозь внешнюю оболочку он старался разглядеть нечто более глубокое и хотел, чтобы она посмотрела ему в глаза.

– Почему ты так разнервничалась, когда Бен упомянул Кина Барретта?

Вся эта история вдруг показалась Чарли абсурдной. Маккелви, Джейкобс и Барретт были всего лишь призраками и не могли выдержать дневного света. Синие рыбаки на фарфоровых тарелках в китайском стиле и то казались более реальными.

– Бен – лжец. Во всем, что он говорит, нет ни слова правды. – Беделия произнесла это спокойно, как будто внезапный, ни к чему не имеющий отношения вопрос Чарли совершенно ее не встревожил. Тем же тоном она спросила: – Ты меня любишь?

Он не ответил. К счастью, призраки исчезали. Пока они оставались призраками, сотворенными жестокими рассказами Бена Чейни и воспаленным воображением Чарли, они не могли причинить Хорстам зла. Но если бы Чарли услышал, как его жена произносит их имена, Маккелви, Джейкобс и Барретт перестали бы быть привидениями и превратились в трупы мужчин, бывших когда-то счастливыми мужьями.

– Вчера ты любил меня. Ты любил меня до тех пор, пока он не пришел и не рассказал тебе эту ложь.

– Откуда ты знаешь, что он был здесь?

– Меня разбудил звонок в дверь. Я слышала, как он сказал, что мальчики Кили научили его пользоваться снегоступами.

– Почему ты ничего мне не сказала?

– А ты?

– Если ты знаешь, о чем он мне рассказал, Беделия, значит, знаешь и почему.

– Ты ему поверил. Вот почему ты боялся сказать мне.

– Я не хотел причинить тебе боль, – сказал Чарли.

– Мне гораздо больнее от того, что ты веришь лжи, которую говорят обо мне. Я не понимаю, как ты можешь. Он лжет! Он самый лживый человек из всех, кого я когда-либо встречала. За все то время, что мы его знаем, он не сказал ни слова правды.

– Значит, ты знаешь, что он сказал? – неуверенно спросил Чарли.

– Ты помнишь, что я говорила тебе вчера вечером? Если бы я не любила тебя так сильно, я бы не согласилась заводить ребенка. Мне не обязательно было это делать, ты же знаешь.

– Ты действительно была беременна, когда впервые сообщила мне об этом? Или это был трюк, призванный заставить меня увеличить сумму страхования?

Она покраснела. Кукольный рот превратился в тонкую линию.

– Этот человек из Сент-Пола, Беделия. Барретт. Что с ним?

– Уже четыре месяца. Скоро я почувствую жизнь внутри себя.

Это была явная уловка, чтобы вызвать сочувствие, и Чарли никак не мог позволить ей разжалобить себя. Но подобные слова были так естественны для женщины в положении, что все снова встало на свои места, и он почувствовал себя так, как должен чувствовать себя муж, которому жена объясняет, как у нее в утробе растет ребенок. Кресло-качалка заскрипело. Чарли поймал себя на мысли, что им с Беделией надо обсудить, когда смазать мебель.

Она дерзко вскинула голову.

– Поверить Барреттам вполне в духе Бена.

Чарли резко вздохнул.

– Они всегда были настроены против меня. Ты должен мне верить, Чарли. Ты мне веришь?

Вот оно, ее признание, выраженное не теми словами, которых Чарли ждал, но не менее реальное. Итак, один призрак превратился в мужа.

Несмотря на то что Чарли был готов к этому моменту, по телу его пробежал холодок. Он скривился и напрягся, закрыл глаза, полагая, что если не видеть ее, ему будет легче это вынести.

Беделия пристально смотрела на него. Когда Чарли наконец открыл глаза, она одарила его умоляющим взглядом. Он отказывался смотреть на нее, но она поспешно начала оправдываться, очаровывая его, надеясь заручиться его сочувствием:

– Они пришли в ярость, когда Уилл женился на мне. Жена Кина мечтала, чтобы он женился на богатой наследнице, какой-то девице, чей отец работал на бирже. Когда они узнали, что он взял в жены девушку без гроша за душой, они повели себя ужасно. Ты еще не видел Кина! У него рот похож на бумажник. – Она скривила губы так, что ее рот, видимо в подражание Кину, приобрел неприятный алчный вид. – Он мало говорит. Можно подумать, каждое слово стоит денег. Когда Кин и Хейзел узнали, что Уилл оставил мне всю свою страховку, они стали относиться ко мне ужасно, просто ужасно. – Беделия прищурилась и мелко задрожала. – Они и теперь пытаются устроить мне неприятности, потому что думают, что смогут напугать меня и заставить вернуть им часть денег.

Родственники вспыльчивой пожилой дамы тоже возненавидели ее, равно как и семья чахоточного миллионера, который хотел оставить ей свое состояние.

После долгого молчания Чарли сказал:

– По словам Бена, Кин Барретт с супругой любили тебя. После смерти твоего мужа они делали все, что могли, чтобы успокоить и поддержать тебя.

– Любили! – Ее ноздри задрожали. – Слышал бы ты, как они оскорбляли меня! Хейзел была вне себя, когда Уилл купил мне шубу. Самым дорогим, что дарил ей Кин, было плюшевое пальто с каракулевым воротником. Что ж, теперь у нее есть мое молескиновое пальто и все остальные принадлежавшие мне вещи.

– Верно, ты ведь оставила все ей, не так ли? Почему?

– Да ей пришлось бы нашить еще пятьдесят шкурок, чтобы застегнуть его вокруг бюста. Вполне в духе Кина тратиться на детективов. Это все часть плана, как отнять у меня деньги.

– Если дело только в этом, – сказал Чарли, – почему ты бежала?

– Я же сказала: Барретты превратили мою жизнь в кошмар.

– Почему ты сменила имя?

– Мне было страшно. – Она прикрыла веки, словно ее окружили враги и она не хотела смотреть им в лицо. – Я знала, что они ни перед чем не остановятся, чтобы найти меня и отобрать у меня деньги.

– Тебе необязательно было менять имя. Деньги от страховки по закону принадлежали тебе, и никто не мог их у тебя отнять.

– Неужели? – мрачно спросила она.

– Беделия, прошу тебя, скажи мне правду, – взмолился Чарли. – Я тебе не враг, я… – Сейчас ему совсем не хотелось признаваться в любви, поэтому он просто сказал: – Я хочу помочь тебе.

– Разве ты мне не веришь?

– Боюсь, что нет.

Она выглядела обиженной.

– Ты представилась фальшивым именем, когда мы познакомились. И когда мы поженились, ты позволила вписать в свидетельство о браке фальшивое имя. Я даже не знаю, женаты ли мы по закону.

– Ах! – воскликнула она. – Это ужасно!

– Не так ужасно, как все остальное, – сказал Чарли.

– Но я хочу быть твоей женой.

– Разве ты не хотела быть женой моих предшественников?

Она откинулась на спинку кресла и сердито уставилась на сложенные на коленях руки. Никогда раньше Чарли не видел, чтобы она дулась или выражала недовольство.

– Разве ты не хотела быть женой моих предшественников?

– Никаких других мужей не было, – сказала она, будто обращаясь к рукам. – Никого, кроме тебя и Уилла.

– А как же Рауль Кокран?

Подождав минуту, она одарила его таким печальным взглядом, что он забыл, насколько она безнравственна, и пожалел о своей резкости. Тридцать секунд спустя он пожалел о проявленном сочувствии. Он презирал себя за то, что не был сильным мужчиной, который мог вступить в схватку со злом и одолеть его за пятнадцать минут.

Солнце скрылось за тучей. Чистота и сияние дня исчезли. Снег приобрел грязно-серый оттенок. По дороге шла дюжина рабочих, закутанных в куртки по самые ушли. Они очищали дорогу от снега, сбрасывали его в грязные кучи. Чарли увидел вопрос в глазах Беделии и кивнул. Скоро их уединению придет конец. Городские бедняки открывали путь к их двери.

В полдень люди прекратили работу, погрузились на телеги и уехали.

– Они ушли, – сказала Беделия.

Очевидно, Чарли не расслышал. Он утратил чувство времени, чувство реальности окружающих его вещей и всей этой невероятной ситуации. Раздался бой часов, но он не считал удары. Беделия взволнованно смотрела, как Чарли ходит туда-сюда, не отрывая глаз от ковра.

– Чарли, я сказала, они ушли.

– Кто?

– Люди, которые расчищали дорогу. Они не дошли до нашего дома.

– Они пошли обедать. Наверное, в бар к Митчу. За это платит город.

– Они вернутся?

– В час.

– Боже мой, – грустно проговорила Беделия.

– Наверное, нам тоже стоит перекусить.

– Я не голодна.

Чарли был этому рад. У него пропало всякое желание заниматься мелкими домашними делами.

– Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал, – жалобно сказала Беделия.

– Чего не делал?

– Не носился по комнате, словно лев в клетке. Меня это нервирует.

Разговор принимал такой оборот, словно произошла небольшая семейная размолвка. В нем не было ни драмы, ни намека на трагедию. Чарли отыскал на каминной полке трубку, но не стал ее раскуривать. Он стиснул зубами мундштук, держа в руках незажженную спичку.

– Я так сильно люблю тебя, Чарли. Если бы ты только в это поверил.

Ему потребовалось много времени, чтобы зажечь трубку, затянуться и выбросить спичку.

– Если ты так меня любишь, почему ты мне лгала?

– У меня была несчастливая жизнь.

В словах Беделии чувствовалась некая хитроумная изобретательность. Она ожидала, что Чарли проявит жалость. Однако ее ожидания не оправдались, и она пошла к зеркалу, пригладила волосы, затем нанесла помаду и растерла ее на губах. Потом быстро приблизилась к Чарли и столкнулась с ним лицом к лицу, не в гневе, но смиренно.

– Ты не знаешь, как я была несчастна. Ты не знаешь!

Он опустил глаза и посмотрел на ее пробор.

– Я хочу узнать правду о твоей жизни. С самого начала.

Беделия вздохнула.

Вдоль пробора корни ее волос казались светлее. Чарли это не понравилось, и он отодвинулся. В отличие от женщин, ему не пришло в голову, что Беделия красит волосы, но стало неприятно, и он сам не знал почему. Он презирал фальшивость во всем, как и Эллен.

– Что у тебя за семья? – резко спросил он. – Где ты родилась? Какое у тебя было детство?

– Я же рассказывала, дорогой. – Она держалась более свободно, но продолжала отрывистым, деловым тоном: – Я родилась в одной из лучших семей в Сан-Франциско. До землетрясения мы были очень богаты. Мы жили…

Чарли стиснул ее плечи. Еще немного, и он начал бы ее трясти.

– Я знаю эту историю. Я в нее не верю. Расскажи мне правду.

– О, дорогой, – простонала она.

Он опустил руки, отошел, затем обернулся и посмотрел на нее с безопасного расстояния.

– Послушай, Бидди, ты можешь быть со мной откровенна. Я тебе не враг, я твой муж, я пытаюсь помочь тебе. – Он говорил тихо, стараясь дать ей понять, что не станет наказывать ее, если она расскажет ему правду.

Из глаз у нее хлынули слезы и покатились по щекам. Она не пыталась сдержать их или вытереть лицо, просто беспомощно стояла на одном месте, прижав руки к шее, глядя в никуда широко открытыми глазами. На какой-то момент у ее глаз не было иного предназначения, кроме как проливать слезы. Она не всхлипывала. Чарли не мог ничего поделать, оставалось только ждать, пока она наплачется.

Наконец она перестала. Потерла глаза кулаками и печально улыбнулась. Потом взяла у Чарли платок и вытерла глаза и щеки.

– Прости, что я вела себя как ребенок.

– Хочешь стакан воды?

– Нет, спасибо.

– Бренди?

– Ничего не нужно, спасибо.

Она огляделась. Взгляд стал вопросительным, она смотрела на Чарли так, словно видела его впервые. Минуту назад ее состояние напоминало транс, но теперь она пришла в себя и искала поддержки у знакомых предметов. Вскоре она уже улыбалась, как человек, который, вернувшись домой, тотчас успокоился. Она опустилась в кресло возле окна.

Чарли сел напротив и протянул руку через столик. Беделия робко коснулась ее.

– Я задам тебе несколько вопросов. Ты должна ответить честно, Беделия. Меня ничто не разозлит и не обидит. Ты можешь быть со мной так же честна, как с самой собой. Обещаешь?

– Да, Чарли. Обещаю.

Таким образом, она вверила себя Чарли и его защите. Ее рука дрожала в его руке. Чувство ответственности усилило его напряжение. Он не знал, что ему делать после того, как выяснится правда.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Беделия Хорст.

Чарли покачал головой.

– Нет, мне не это нужно. Скажи правду. Тебя крестили?

Она кивнула.

– Как тебя назвали?

– Беделия.

– Ты же обещала говорить правду.

– Мать называла меня Энни.

Чарли почувствовал, что дело сдвинулось с мертвой точки.

– Энни. А дальше как?

– Энни Торри.

– Энни Тори, так тебя звали, когда ты была ребенком, верно?

– Торри, с двумя «р». Т-О-Р-Р-И.

– Что это за имя?

– Это фамилия моей матери.

– Не отца?

Она побледнела, щеки запали. Она снова прижала руки к горлу.

– Ясно, – мягко сказал Чарли. – Значит, ты не знала своего отца?

Она посмотрела на него отсутствующим взглядом.

– Неужели ты ничего о нем не знала? Сколько ему было лет, какой он национальности, из какой семьи, чем он зарабатывал на жизнь?

– Он родом из аристократической английской семьи. Его отец был младшим сыном и приехал в эту страну, потому что…

– Беделия, – перебил Чарли, – мы не играем в игру. Ты пообещала мне правду. Ты сдержишь слово?

– Да, – смиренно сказала она.

– Так что насчет твоего отца?

– Я говорила тебе. Когда родители давали обед, он выносил меня из детской на руках. На столе стояли золотые тарелки, в комнате играли приглашенные музыканты. Мать надевала брильянтовые сережки и…

Чарли резко сменил тему, надеясь, что неожиданный вопрос застанет ее врасплох и заставит говорить откровенно:

– Ты помнишь Маккелви?

– Кого?

– Разве он не был твоим первым мужем?

– Моим первым мужем был Герман Бендер.

Чарли аж подскочил.

– Кто такой Герман Бендер?

– Я же сказала, – терпеливо повторила она, – мой первый муж. Мы поженились, когда мне было семнадцать. Он был владельцем платной конюшни.

Чарли был потрясен. Он заранее подготовил себя к ужасам, но лишь к тем определенным ужасам, о которых уже знал и которые выстроил у себя в голове.

– Я обещала рассказать тебе правду, – напомнила она.

– Да, да, конечно, – пробормотал он. – Давай, расскажи мне о Германе Бендере.

– Я никогда не говорю о нем, потому что не люблю вспоминать, как ужасно ко мне потом относились. Мне пришлось уехать из города. Все говорили, что я знала о грибах. Все завидовали мне, когда узнали о тысяче долларов.

– Герман умер после того, как съел грибы?

– Вполне возможно, дело вовсе и не в грибах. Но откуда мне было знать? Вообще-то он научил меня в них разбираться. Он часто ходил за грибами. Ужин получался вкусный и ничего не стоил.

– Ты дала ему грибы, и он умер, а потом ты получила тысячу долларов?

– Мы всегда готовили их в масле.

– О чем ты говоришь?

– О грибах. Он отказывался их есть, если они не были приготовлены в масле.

– Я хочу услышать про тысячу долларов.

Она терпеливо сказала:

– Клянусь, я ничего не знала про тысячу долларов. Я слышала про страховку, но не знала, что это такое, до тех пор, пока мне не прислали деньги.

– Тогда зачем ты дала ему грибы?

– Он их любил. И на них не нужно было тратить деньги. Все, что требовалось, это пойти и собрать их. – Кожа на ее скулах натянулась. – Он был ужасным скрягой. Я и не подозревала, что у него вообще есть деньги, ведь он все время твердил, что мы окажемся в работном доме. Он говорил, лошади слишком много едят, съедают всю прибыль.

– Где это происходило?

– Недалеко от Сан-Франциско. Я ведь говорила, что родилась в Калифорнии.

Она много чего ему говорила. Теперь он понял, что в ее лжи изредка случались проблески правды, но даже тогда ее все равно окутывал обман. Беделия не видела четкой границы между правдой и вымыслом.

– Ты любила Германа Бендера?

Она резко рассмеялась.

– Тогда зачем ты за него вышла?

Беделия посмотрела в окно. Телеги снова привезли рабочих. Горы снега по обочинам дороги все увеличивались. А рабочие подбирались к воротам.

– У него было свое дело, неплохой бизнес, и он не боялся жениться, – сказала Беделия, снова повернувшись к Чарли.

– Наверное, тяжело выходить замуж в семнадцать лет, когда ты не любишь мужа.

Ее губы шевельнулись, но она молчала. Она спорила сама с собой, оценивала реальность возникшего у нее в сознании образа и обдумывала, насколько разумно говорить об этом.

– Говори, Беделия. Я постараюсь понять.

Слова посыпались градом:

– Иногда он хорошо ко мне относился, а иногда ужасно. Он бил меня, и я падала на пол. Ты не знаешь, Чарли! Он был злой и бил меня, если я просила денег. Может, ты и в это не веришь? – Она прикрыла руками живот. – Я потеряла ребенка. Все из-за него.

– И ты получила тысячу долларов за то, что дала ему грибы.

– Нет! – воскликнула она. – Я не специально, честное слово, я просто пыталась приготовить ему дешевый ужин. Лишь после его смерти я узнала, что он застраховал свою жизнь на тысячу долларов, когда я сообщила ему о своей беременности.

– Мне трудно в это поверить, – сказал Чарли. – То, что он застраховал свою жизнь, говорит о проявлении заботы и мягкости. Похоже, он был рад, что у него будет ребенок. Сложно поверить, что он ударил тебя, беременную, так, что ты потеряла ребенка.

Она покраснела и стукнула кулаками по столу.

– Ты должен мне верить, Чарли! Ты многого не знаешь, потому что не знаешь людей с тяжелым характером. Муж всегда радуется, когда говоришь ему, что у вас будет первенец; растет в собственных глазах, узнав, что станет отцом. Так чувствовал себя и Герман, когда я сообщила, что беременна, вот только он был ужасно вспыльчивым. Когда он злился, то забывал, что я в положении. А потом, когда у меня случился выкидыш, он очень переживал.

– Ты могла бы родить другого ребенка.

– Если бы только Герман выжил, – с ханжеским видом сказала она.

– Или, может быть, ты бы предотвратила следующую беременность, ведь, судя по всему, ты знаешь, как это делается.

– Я узнала об этом позже. Тогда я была совсем зеленая, почти ничего не знала. Я узнала о таких вещах позже, намного позже.

– Ты знала о них, когда была замужем за Маккелви?

Чарли уже привык к выражению отрешенности на ее лице.

– Беделия! Посмотри на меня, – произнес он громким, властным голосом.

Она повернула голову, словно пациент, выполняющий указание гипнотизера. Ее глаза все еще были затянуты поволокой. Чарли потянулся к ней через стол, взял ее за подбородок, приподнял его и заставил повернуть лицо к нему. Вдруг она улыбнулась. Холод исчез из ее глаз, они снова искрились живостью, она улыбалась теплой искренней улыбкой.

Он почувствовал себя скотиной из-за того, что продолжал допрос.

– Так что с Маккелви? Ты была за ним замужем или нет?

– Я не помню.

Чарли уже не был уверен, что стоило винить Германа Бендера в припадках ярости. От чувства бессилия Чарли не мог обуздать гнев.

– Невозможно забыть человека, за которым ты была замужем. Думаешь, я настолько наивен, что поверю в подобное оправдание?

– Пожалуйста, не кричи на меня, Чарли. Я же не виновата, что забыла, верно?

– Какая удобная у тебя память! Сегодня утром ты говорила, что у тебя не было иных мужей, кроме меня и Уилла Барретта, и вдруг появляется этот Бендер.

– Герман так ужасно ко мне относился, что я часто забываю о нем.

Чарли покачал головой.

– Я не всегда помню неприятные вещи, – жалобно сказала Беделия, и, глядя ей в лицо, Чарли понял, что по крайней мере это правда.

И все же он терпеливо пытался привнести в ее рассказ некую упорядоченность и логику.

– Что ты делала после смерти Бендера?

– Я уехала.

– Куда?

– Ну, я жила в разных местах. Служила компаньонкой у богатой пожилой дамы, и мы много путешествовали. Мы ездили на модные курорты – Нантаккет, Бар-Харбор и Эсбери-Парк.

Чарли вспомнил, что Бен упоминал Эсбери-Парк как место ее знакомства с Маккелви.

– А там ты кого-нибудь встретила?

– Там я познакомилась с Гарольдом Де Графом. Я тебе про него рассказывала. Южанин, очень красивый и невероятно богатый, но больной чахоткой. Он влюбился в меня…

– Беделия, – устало перебил Чарли. – Я слышал эту историю. Мне нужна правда. Ты ведь обещала говорить правду.

– Да, дорогой.

– Богатая пожилая дама и чахоточный миллионер существовали на самом деле?

– Конечно, дорогой. Я же тебе рассказывала про эту даму. Она хотела оставить мне большое наследство, но ее родственники были против, особенно племянник. Ужасный мерзавец, а когда я отвергла его ухаживания…

– А что с Джейкобсом? – сердито перебил ее Чарли.

Беделия не ответила, но машинально прикрыла левой рукой правую, на которой носила золотое кольцо с гранатами, подаренное ей Чарли взамен черной жемчужины.

– Значит, ты помнишь Джейкобса?

На лбу у нее отчетливо обозначилась вена, проходившая наискосок от волос к левому глазу. Чарли заметил, как она пульсирует. Беделия прикусила нижнюю губу.

– Ты должна помнить Джейкобса. Ты оставила себе черную жемчужину.

Когда она заговорила, Чарли увидел на ее нижней губе след от зубов.

– Она моя. Я имела право оставить ее себе.

– Наверное, трудно было бросить все остальное, – холодно сказал Чарли. – Всю одежду, кухонную утварь и шубки. Но кольцо ты оставила себе, и оно как раз и сыграло с тобой злую шутку.

– Ты говоришь так, словно не любишь меня.

Люди с лопатами дошли до дороги напротив их дома. Безграничную тишину, окружавшую дом, нарушили стук лопат и грубоватый, добродушный смех рабочих.

У Чарли онемели ноги. Разболелась шея. За террасой, как обычно, весело журчала река, облака на западе напоминали сияющие островки в жемчужном море. Телега собрала уборщиков снега и повезла их обратно в мэрию, чтобы они могли получить плату за свой труд. Пробило пять часов. Чарли стоял у окна уже почти час.

Он с изумлением вспомнил, что не позвонил в офис. Телефон работал весь день, но ему и в голову не пришло связаться с офисом. В день, когда умерла его мать, он трижды звонил прорабу.

Беделия уснула. Ссора утомила ее, и она, отбросив все тревоги, свернулась на кровати, словно котенок. Чарли не мог с такой легкостью вернуть себе покой.

Когда Чарли решился напрямую спросить жену об обвинениях Бена, он ожидал услышать от нее либо отрицание всего, либо признание. Но он не получил ни того, ни другого, лишь уход от ответа, нечто между одним и другим. Она не призналась, что была замужем за Джейкобсом и Маккелви или хотя бы знакома с ними, но дала понять, что оба они сохранились где-то в кривых закоулках ее памяти. Он упомянул Джейкобса, и она невольно коснулась руки, на которой носила кольцо с черной жемчужиной. И Эсбери-Парк, место встречи и начала романа с чахоточным миллионером. Ткань ее истории была сплетена из нитей правды, равно как и из лоскутов обмана. Когда дело касалось ее фантазий, память исправно служила ей, а вот свои грехи она забывала.

Так же существовал и Герман Бендер, владелец платной конюшни, муж, о котором она забыла утром, но вспомнила днем. Если его смерть действительно была несчастным случаем, как она утверждала, то ей необыкновенно повезло. Она освободилась от нелюбимого супруга и получила тысячу долларов, что тогда казалось целым состоянием. Смерть мужа стала редкостной удачей, и заурядный несчастный случай лег в основу будущих преступлений. В той или иной степени она без малейших угрызений совести повторяла его, всегда проявляя большую изобретательность и добавляя новые детали. По коже Чарли поползли мурашки, когда он вспомнил чувства, испытанные им после того, как она впервые сказала ему, что беременна.

Она не признавалась в убийстве. Но Чарли и не задавал вопрос напрямую. Сделать это ему запрещала врожденная деликатность. Он не мог говорить с Беделией об убийстве, как не мог упомянуть об уродстве в присутствии человека, от него страдавшего. Ее признание, что она вышла за Германа Бендера, потому что он хотел жениться и имел какой-никакой доход, не было лишено пафоса. Никакой другой ответ не мог бы более явно свидетельствовать о том, насколько ужасна была ее прежняя жизнь. Как и рассказы об особняке в Сан-Франциско, предках аристократах, золотой посуде, приглашенных музыкантах и брильянтовых серьгах в ушах матери, этот ответ указывал на бедность и стыд, которые она пережила в детстве и юности.

Чарли жалел ее, потому что она не смогла преодолеть свое унижение, вырасти из него, но он был слишком честен, чтобы этим оправдывать ее преступления. Если бы каждый, у кого было ужасное детство, убивал людей, по меньшей мере восемьдесят процентов населения стали бы убийцами. Ранние лишения, несчастья, голод – все это может привести к ненависти к обществу, горечи, протесту или же здоровым попыткам сделать жизнь следующего поколения лучше. Однако ни один судья в здравом уме не станет этим оправдывать преднамеренное, жестокое, запланированное убийство.

Ее мотивы были предельно ясны. Она убивала ради денег, планируя свою жизнь, как бизнесмен, который надеется к старости скопить приличное состояние. С дальновидностью дельца она устраивала свои дела, вкладывала часть капитала в каждое новое предприятие. В этом не было ни тайны, ни размаха, но была загадка души человека, способного совершить преступление так же обыденно и эффективно, как бизнесмен планирует сделку. Почему один человек не способен совершить преступление, а другой убивает хладнокровно? Почему? Где, в чем причина этой тонкой грани между добром и злом? Эта тайна выше всех тайн, проблема, которую до сих пор не разрешили ни детективы, ни врачи, ни психологи. Чарли вспомнил статью о священнике из Нью-Гемпшира, который придушил сестру диванной подушкой, считая, что она вмешивается в его роман, длившийся уже семнадцать лет. Почему именно в тот день, по прошествии семнадцати лет?

В небе на западе рассеялись коралловые и лавандовые цвета. В воздухе, словно туман, повисли сумерки.

– Чарли!

Чарли вздрогнул.

– Я спустилась вниз.

В зеленом платье, почти сливающемся с тенями, в белой шали его матери, накинутой на плечи, в обрамлении белой рамы дверного косяка, она походила на один из тусклых портретов в старых сумеречных галереях Европы. Когда глаза Чарли привыкли к полумраку, он разглядел овал ее лица, на котором горели темные глаза, и руки, придерживающие шаль.

– Тебе не стоило спускаться.

– Чарли, я хочу с тобой поговорить.

– Ладно.

Он повел ее в гостиную, которая была больше его кабинета и потому казалась безопаснее. Беделия села в кресло. Чарли везде включил свет и поднес горящую спичку к мятой бумаге, подстеленной под дрова в камине.

– Дорогу расчистили, Чарли. Мы можем добраться до города.

– Нашу подъездную дорожку еще не расчистили.

– Ты ведь и сам можешь это сделать?

– Это первое, что я собираюсь сделать завтра утром.

– Сколько времени на это потребуется?

– Полагаю, часа два-три.

– Ах, – сказала Беделия и, помолчав, прибавила: – Значит, мы успеем на поезд в десять десять.

– Куда?

– В Нью-Йорк.

Чарли ничего не ответил. Беделия посмотрела на этажерку. Там осталось пустое место, некогда занятое фарфоровым маркизом и его возлюбленной. С тех пор как Беделия разбила статуэтки, произошло столько всего, что у нее не было времени переставить безделушки на полках. Она подошла к этажерке, попробовала занять пустое место севрской вазой, но покачала головой, потому что ваза явно должна была стоять на верхней полке.

– Зачем тебе ехать в Нью-Йорк? – наконец спросил Чарли.

Беделия вернула вазу на прежнее место и отошла, чтобы рассмотреть полки.

– Отдохнуть, дорогой. Нам нужно поехать куда-нибудь на юг Европы. Я бы хотела в Италию. Все англичане зимой ездят в Италию.

– Я тебя не понимаю. – Это была ложь. Чарли прекрасно знал, о чем она умалчивает.

– Мы с тобой оба болели, Чарли. У тебя было тяжелое несварение, а моя простуда может затянуться еще на несколько месяцев. Нам обоим не помешает отдых.

Она постаралась, чтобы ее слова прозвучали так же обыденно, как восприняли бы это их друзья, если бы узнали, что Чарли Хорст с женой едут на отдых зимой.

Чарли откашлялся.

– Это потому, что ты хочешь избежать встречи с Барреттом?

Беделия снова повернулась к этажерке. Она попробовала поставить на место разбитых фарфоровых статуэток комплект миниатюрной серебряной мебели тонкой работы.

– У них есть против тебя улики?

Ее голос донесся до Чарли будто бы с большого расстояния:

– Я не знаю, о чем ты.

– Если Барретт тебя узнает, это что-то докажет? Они могут сейчас, по прошествии столь долгого срока, определить, был ли Уилл Барретт одурманен, когда упал в воду? А даже если они это докажут, есть ли у них еще какие-нибудь реальные доказательства? Конечно, то, что ты сбежала и сменила имя, не пойдет тебе на пользу.

Беделия поменяла местами аиста из резной слоновой кости, фарфоровую собачку, сердоликового слоника и пару кошек из белого нефрита. Ей понравился этот пестрый зверинец. Она сделала шаг назад, чтобы полюбоваться им издалека.

– У них ничего на меня нет, кроме подозрений в их грязных, злобных умишках.

Ее голос звучал не вызывающе, но в нем слышалось презрение, словно она с неохотой говорила о чем-то неприятном, что не имело к ней никакого отношения.

– Тогда почему бы нам не остаться и не дать им бой? Зачем бежать?

– Я бы предпочла поехать за границу.

– Допустим, он опознает в тебе свою невестку. У него все равно нет против тебя ничего конкретного. Кроме того, это случилось в другом штате. Все эти дела произошли в разных штатах, не так ли? Миннесота, Мичиган и Теннесси. С точки зрения закона, это жуткая путаница. И какие у них вообще есть доказательства? – Говоря все это, Чарли увидел свой триумф в суде, увидел, как судья наклоняется, чтобы пожать руку освобожденной заключенной, чей верный муж стоит рядом, поддерживая ее за другую руку. – Прежде всего, им нужно опознать в тебе миссис Барретт, Аннабель Маккелви и Зою Джейкобс.

– Хлою, – сказала она.

Чарли так резко отступил назад, что едва не наступил в огонь.

Беделия принялась оживленно говорить о поездке в Европу. Зимой море может быть неспокойным, но плыть им придется не больше недели. Сначала Париж, решила она, ведь ей всю жизнь хотелось увидеть Париж, а еще ей хочется купить новую одежду. Затем Италия или, если Чарли будет угодно, Ривьера. Она много читала о Ривьере и все знала о гранд-отелях, променадах на берегу моря и казино.

– Мы даже могли бы поехать в Монте-Карло, – сказала Беделия.

Расположение безделушек на полках все еще не удовлетворяло ее. На правой ладони у нее сидели три обезьянки, которых Джонсоны подарили Хорстам на Рождество. Чарли подумал, что следовать их совету – не видеть зла, не слышать зла, не говорить о зле – было таким же проявлением слабости, как преднамеренная помощь злу. Не только Чарли, но и вся его семья и его класс тщательно избегали всего, что казалось им неприятным или отвратительным, и в этом заключался их главный недостаток. Отворачиваясь от зла, затыкая уши, они питали зло, дарили ему солнечный свет, свежий воздух и пространство, где оно могло процветать. Цивилизованный человек – не тот, кто отгораживается от зла, но тот, кто отчетливо видит его, слышит малейший его шорох и кричит о нем с крыш домов.

Крошечный укол вмиг разрушил сложившееся в воображении Чарли триумфальное завершение дела. Судебный процесс, победа на котором показалась ему такой легкой, превратился в кошмар. Он представил свою жену на месте обвиняемой, представил, как ей задают вопросы, устраивают перекрестный допрос, давят на нее; он увидел вспышки фотокамер, газетные заголовки, сенсационные фотографии и публикации в воскресных выпусках. Репортеры вывернут наизнанку все стороны жизни убийцы с последним мужем, их брак станет всеобщим достоянием, в нем не останется ничего интимного, о чем бы журналистки, пишущие сентиментальные статейки, не поведали публике в виде душещипательных историй. Мужа все станут жалеть – ведь он попался в сети этой Синей Бороды женского пола, и называть счастливчиком, поскольку ему удалось избежать гибели от ее рук.

Беделия отвернулась от этажерки и подошла к нему. Она не застегивала зеленый халат, но он облегал ее тело, и Чарли увидел, что ему не нужно было даже спрашивать доктора Мейерса о ее беремнности. Все и так было очевидно. Чарли на пальцах посчитал месяцы. По спине пробежал холодок. По телеграфным проводам от побережья к побережью понесутся новости о рождении ребенка Чарли Хорста. В самых отдаленных местечках газеты станут печатать его имя. И даже если суд оправдает Беделию, клеймо останется навсегда. Она будет женщиной с запятнанной репутацией, где бы она ни оказалась, ей не избежать любопытных взглядов и перешептываний за спиной, и ее ребенок будет отмечен тем же клеймом.

Она тем временем продолжала болтать о Европе. Можно было подумать, что Венеция и Рим находятся не дальше, чем Джорджтаун и Реддинг. Она начиталась всех этих романтических книжек, и в ее сознании идеальным прибежищем для влюбленных в бегах было озеро Комо. Они могли бы снять дом на холме…

– Вернее, виллу. Там есть террасированные сады с решетчатыми подпорками для растений и статуями и оливковыми деревьями, апельсинами и лимонами. Цветки лимона пахнут слаще, чем цветки апельсина, – серьезно сказала она. – У нас будет четыре-пять человек прислуги, за границей всегда так, они стоят не дороже, чем одна служанка здесь, особенно учитывая, какую оплату они сейчас рассчитывают получать. Там они действительно рады обслуживать тебя за малые деньги и всегда приносят кофе в постель.

– О чем ты? – спросил Чарли. Его бесило то, что она уже все спланировала. – Мы не можем жить за границей.

– Почему нет?

– Здесь мой дом, моя работа.

– Мы могли бы запереть дом на ключ. Бахман управлял бы делами вместо тебя, или ты мог бы продать свой бизнес. Судья Беннет присмотрит за твоими делами.

– Значит, ты уже все за меня решила?

– Не сердись, дорогой. Ты только подумай, как приятно жить в теплом климате, наслаждаться солнцем, купаться в середине зимы. Разве тебе не хотелось бы плавать в феврале, Чарли?

Умышленно избегая обсуждать истинный мотив этого путешествия, она говорила так, словно, кроме солнца и цветков лимона, ей ничего больше не нужно. Чарли посмотрел на нее и увидел, что новая мечта целиком поглотила ее. Интересно, уж не загипнотизировала ли она себя, чтобы поверить и в эту, новую ложь?

– Я намерен остаться здесь.

Она мило надулась, все еще играя роль неугомонной любимой жены, чей упрямый муж отказывается исполнить ее маленькую прихоть.

– Дорогая моя, – произнес Чарли голосом, которым всегда говорила его мать, читая мораль. – Мы не можем позволить себе жить где-либо, кроме как здесь. Когда я сделал тебе предложение, я откровенно признался, что небогат. У меня нет иного дохода, кроме тех денег, которые я зарабатываю, и мой бизнес сам по себе, без меня, ничего не значит. Так что спорить бесполезно, мы не можем уехать.

Она снисходительно улыбнулась.

– У меня куча денег.

– У тебя?

Он вспомнил про наследство, полученное от бабушки Рауля Кокрана, о котором она ему говорила, и вместе с тем вспомнил, что никакого Рауля Кокрана никогда не существовало.

– У меня есть почти двести тысяч долларов.

– У тебя!

– Почти. Конечно, кое-что пришлось потратить.

– Откуда… – начал он, но замолчал, так и не закончив свой вопрос, потому что отлично знал, откуда взялись эти деньги.

– Как видишь, нам будет очень просто жить за границей. На проценты, а не капитал.

– Ты же не думаешь, что я соглашусь жить на эти деньги!

– Четыре процента – это восемь тысяч в год. А если мы будем осмотрительнее и остановимся на трех процентах, то получим шесть тысяч. На такие деньги в Европе можно жить по-королевски.

– Господи! – воскликнул Чарли. – Боже мой!

– Ну, хорошо, раз ты так к этому относишься…

Ее накрашенные губы жестко искривились. Беделия резко повернулась и вышла из комнаты. Когда она стала подниматься по лестнице, в шелесте ее нижней юбки из тафты, всегда казавшемся Чарли женственным и нежным, слышался шепот зла.

На повороте засвистел поезд из Данбери. Чарли достал часы, чтобы проверить время. Шок и душевные терзания не изменили его привычек. Он все еще был Чарли Хорстом, родившимся и выросшим в этом прекрасном доме, хорошим архитектором и добропорядочным гражданином. Его часы всегда показывали точное время, ботинки всегда были начищены, он всегда оплачивал счета в первые числа месяца. Он осмотрел уютную комнату, задержал взгляд на дрожавшем в камине пламени, на двухместном кресле в эркере.

– Дорогой, – позвала Беделия.

– Ты где?

– В кухне.

– Я думал, ты пошла наверх.

– Я вернулась по другой лестнице.

Она сняла белую шаль и повязала фартук поверх зеленого платья. Вид хлопчатобумажной ткани в красную и белую клетку и ее поза у плиты, то, как она склонилась над кастрюлей, и большая ложка, которую она держала в руке, немного успокоили Чарли.

Однако покой оказался недолгим. Послышался звук лопнувшей пружины, скрежет металла, пронзительно пискнула от боли мышь. Беделия прижала обе руки к горлу и бросила тревожный взгляд в сторону Чарли. Он открыл один из нижних шкафчиков и вынул поставленную там мышеловку.

Беделия отвернулась.

– Пускай тебя это не беспокоит, – сказал Чарли, направляясь в сарай. Проходя мимо Беделии, он держал мышеловку за спиной, чтобы жена ее не видела. В сарае он довел дело до конца, убив мышь одним ударом маленького молотка.

Вернувшись в кухню, он увидел, что Беделия сидит на стуле, поджав под себя ноги и обхватив руками плечи.

– Не бойся. Она мертва.

– Я бы так не переживала, если бы она погибла сразу, но я страдаю, глядя, как животные борются за жизнь. Это была такая маленькая мышка.

– Может, это был самец.

– Все беспомощные создания кажутся мне самками.

Она вернулась к работе. Чарли вымыл руки и вытер их рулонным полотенцем. Его трясло, нервы были напряжены, сквозь тело будто проходили электрические провода. Он годами ловил мышей и крыс в доме, думал о них как о вредителях и никогда не позволял их смерти влиять на себя, но страдание Беделии передалось и ему.

В кухне стояла тишина, нарушаемая только периодическим постукиванием ее каблучков о линолеум. Не в силах вынести этой тишины, Чарли сказал:

– Моя мать была такой же. Никогда не могла смотреть, как кто-то умирает.

Беделия отвернулась от плиты, чтобы взять с полки со специями какую-то приправу. Ее лицо напоминало лицо глухонемой. Глаза слегка подернулись поволокой, губы плотно сжались.

Чарли знал, что это подобное трансу состояние – умышленное, попытка Беделии стереть из памяти неприятную сцену. Это сильно разозлило его. На шее у него вздулись жилы, и он резко сказал:

– Нечего переживать из-за смерти вредителя. Мышь кажется безобидным маленьким созданием, даже милым по-своему, но это угроза, разрушительная и опасная. От них надо избавляться ради нашей же безопасности.

Беделия поднесла контейнер с приправой к плите, насыпала приправу в кастрюлю.

– Готова поспорить, ты не угадаешь, что у нас на ужин.

Она говорила ровным голосом, на лице застыло пустое выражение. Потом Беделия улыбнулась, на щеках заиграли ямочки, и она глубоко вздохнула от удовольствия, помешивая суп в кастрюле. Она выглядела такой миниатюрной и милой, такой женственной, всецело поглощенной домашними делами.

– В кладовой почти ничего не было, но мне удалось приготовить очень хороший ужин. Ты и не представляешь, до чего я изобретательна.

Она разлила суп по тарелкам и поставила их на поднос, который Чарли отнес в столовую. Она последовала за ним, держа в руках другой поднос, где стояло накрытое крышкой блюдо.

– Угадай, что здесь, – повелительно сказала она, поставив блюдо на стол.

– Что?

– Сюрприз для тебя, дорогой. Одно из твоих самых любимых лакомств, – сказала Беделия и сняла крышку.

Французский тост выглядел восхитительно. Золотистая поверхность была щедро посыпана сахарной пудрой.

 

7

Ранним утром следующего дня, впервые с тех пор, как разыгралась снежная буря, по дороге с грохотом проехал фургон. Чуть позже до дома Хорстов добралась и Мэри, которой пришлось пройти целую милю пешком от трамвайной остановки. Преодолев сугробы и снежные заносы во дворе дома, она вошла через черный ход, сняла варежки и озябшими пальцами ухитрилась развести огонь в печи. Согревшись и поставив чайник, она думала только о том, когда наконец встанут Хорсты. Ей не терпелось сообщить Ханне кое-какие новости, но, пока хозяева были в постели, она не могла воспользоваться телефоном.

В половине девятого Мэри поднялась наверх. Обычно в это время мистер и миссис Хорст уже заканчивали завтрак, а сама Мэри домывала посуду. Сейчас в доме царила гробовая тишина. Мэри робко постучала в дверь хозяйской спальни.

– Открыто, – ответила миссис Хорст.

Она стояла у окна в синем халате с розовыми ленточками. Заплетенные в косу волосы были переброшены через плечо.

– Я вернулась, – объявила Мэри.

– Я рада, Мэри.

– Надеюсь, вы не сердитесь на меня, миссис Хорст. Меня занесло снегом.

– Нас тоже.

Мэри осмотрела комнату. Ей показалось, что чего-то не хватает, но она не сразу сообразила, в чем дело.

– Надеюсь, вы хорошо со всем справились без меня?

– Бедному мистеру Хорсту пришлось взять на себя хозяйство. Я лежала в постели с тяжелой простудой.

Мэри задержала взгляд на кровати, одна половина которой оставалась нетронутой, будто на ней никто не спал, и поняла, чего здесь не хватает.

– А где мистер Хорст?

– Мы опасались, как бы он от меня не заразился, поэтому он ночевал в другой комнате.

– Разбудить его? Я поставила кофе и овсяную кашу вариться, минут через пять все будет готово и вы можете завтракать.

– Нет, пускай спит.

– А он не опоздает на работу?

– Сначала ему придется расчистить подъездную дорожку. Пока она завалена снегом, он не сможет вывести машину из гаража.

– Он мог бы дойти пешком до трамвая.

– Неважно, Мэри, не беспокой его.

– А сами-то вы сейчас позавтракаете?

– Нет, я подожду его.

Мэри медлила, потирая лодыжку носком другой ноги. У нее были и свои новости. Она отрывисто захихикала и сообщила Беделии, что они с Хеном Блэкманом теперь помолвлены.

Беделия лучезарно улыбнулась, всем своим видом выражая одобрение.

– Возможно, метель была тайным благословением, Мэри. На днях я говорила мистеру Хорсту, что если ты хоть наполовину та, за кого я тебя принимаю, ты не упустишь этой возможности.

Мэри польстило, что миссис Хорст говорила с мужем о ее делах. Не переставая хихикать, она подробно описала, как Хен делал ей предложение.

– Вы узнали об этом даже раньше Ханны, – сказала она, давая хозяйке понять, какая той выпала честь.

– Как только мистер Хорст встанет и ты подашь нам завтрак, можешь позвонить Ханне и все ей рассказать, – разрешила Беделия.

Мэри отправилась на кухню, все еще продолжая хихикать. Внезапно ее смех оборвался, переходя в испуганный крик. Она увидела, как по задней лестнице к ней приближается нечто белое и бесплотное.

– Я тебя напугал, Мэри? Прости. – Из темноты вышел Чарли. Он был одет в темные брюки и белую рубашку.

– Я приняла вас за привидение, – прошептала служанка.

Его войлочные тапки бесшумно проскользнули по полу. Беделия не слышала, как он вошел в комнату.

– Доброе утро, дорогая, – сказал он, и она резко обернулась. – Похоже, сегодня утром я только и делаю, что пугаю дам, – заметил Чарли.

– Проехал пивной грузовичок Мартина, – сообщила она.

– Да, я слышал. Но мне было так лень вставать… Я заснул только на рассвете.

Беделия окинула взглядом комнату. Ее глаза медленно скользили по мебели и прочим предметам, пока она тщательно не рассмотрела каждую деталь обстановки. О чем она думала в эту минуту? О других комнатах, которые ей пришлось покинуть? Или сравнивала эту спальню со своими прежними? Или же сожалела, что придется расстаться с комнатой, где висели выбранные ею по цвету шторы, которые она сама пошила на швейной машинке, и где стояла постель, в которой она спала с Чарли? Оплакивала ли она своих мужей наряду с вещами, которые вынуждена была оставить, с мехами и красивыми платьями, медными горшками, кастрюлями, замысловатыми венчиками и открывалками?

Черная жемчужина значила для нее больше, чем Джейкобс. Она хотела бы сберечь ее, чтобы хвастаться ею в казино в Монте-Карло. Сохранит ли она кольцо с гранатами, которое Чарли подарил ей на Рождество?

– Ты все еще думаешь о Европе? – спросил он.

Казалось, она не слышала. Чарли в нерешительности размышлял, стоит ли повторить вопрос. Он не хотел выходить из себя, но ничего не мог с собой поделать: равнодушие жены приводило его в ярость.

– Впрочем, неважно, думаешь ты об этом или нет. Потому что мы никуда не поедем. Мы останемся здесь и будем бороться.

Беделия робко улыбнулась мужу.

– О, Чарли, дорогой, ты такой замечательный! Не думаю, что в мире еще найдется такой же добрый и хороший мужчина, как ты. – Она одарила его своей самой обворожительной улыбкой.

– Ты слышала, что я сказал, Беделия? – Он постарался произнести это строго, но у него дрожал голос. – Мы останемся здесь и будем бороться.

– Я это знала.

– Откуда?

– Ты мне сказал об этом вчера вечером. Ты ведь всегда говоришь серьезно, разве не так? – В ее спокойном голосе не было ни тревоги, ни горечи. – Не беспокойся, Чарли, дорогой. Я сделаю все, что захочешь. Я так тебя люблю! Все, что ты делаешь, кажется мне правильным.

Ее безмятежность озадачила Чарли. Она могла потерять все: репутацию, свободу, возможно, даже жизнь. Простодушная покорность, с которой она отдалась на его милость, показалась ему фальшивой. Она спокойно занималась делами, открывала ящики, выбирала чистое нижнее белье, рассматривала ленты и вышивку.

– Это серьезное дело… – начал он.

Закончить фразу ему помешал кашель Беделии. Ее тело судорожно напряглось, она пошатнулась в сторону кровати, прижав ладони ко рту. Глаза наполнились слезами.

– Прости меня, – хриплым голосом прошептала она.

– Ты все еще нездорова, – сказал Чарли. – Нельзя было позволять тебе вставать вчера. Лучше полежи сегодня в постели.

Слабая, благодарная ему за заботу и покорная, как ребенок, Беделия забралась в кровать. В комнате царила атмосфера смирения. Мэри принесла завтрак, и хотя Беделия жаловалась на отсутствие аппетита, тем не менее, подчиняясь желанию Чарли, съела полезную для здоровья горячую пищу.

– Теперь ты расчистишь подъездную дорожку? – спросила она, наблюдая поверх чашки с кофе, как Чарли надевает высокие охотничьи сапоги.

– Да, но только для того, чтобы разгрести снег. Мы никуда отсюда не уедем.

– Ты уже это говорил, дорогой.

– Не хотелось бы показаться деспотом, но мы не можем и дальше относиться ко всему этому как к незначительной мелочи. Может, ты не осознаешь всей важности моего решения, Беделия, но будущее зависит…

– Почему ты больше не зовешь меня Бидди?

Его рассердило, что она перебила его из-за такого пустяка. Уж не умышленно ли она не позволяет ему говорить о будущем? Взглянув на нее, он смягчился. Откинувшись на подушки и сидя на широкой, гигантской кровати, Беделия казалась слишком хрупкой, смиренной и терпеливой, чтобы намеренно хоть в чем-то перечить ему. Хотел бы он с такой же легкостью отбросить все свои страхи и полностью сосредоточиться на тосте и сливовом джеме.

Беделия аккуратно, стараясь не испачкать пальцы, намазывала джем на тост. Наблюдая за тем, с каким удовольствием она поглощает джем, наливает сливки в овсянку, отмеряет сахар для кофе, Чарли думал, что она выглядит столь невинной, столь милой и разумной, что он готов был отринуть все, что рассказал ему Бен, и забыть все эти настораживающие несовпадения в ее историях и странности в поведении.

– Тебе не надо ни о чем беспокоиться, Чарли. Я сама обо всем позабочусь. Всегда найдется выход…

Рука Чарли замерла на пути к шнуровке на сапоге. Аннабель Маккелви, скорее всего, вела себя так же спокойно, когда задумывала подать на обед рыбу; Хлоя сладко улыбалась Джейкобсу, считая при этом, что он настроен против нее; нежность Морин заманила Уилла Барретта ночью на пирс.

Чарли пулей вылетел из комнаты, оправдывая это тем, что ему нужно подняться на чердак и отыскать шапку из тюленьей кожи. Шапка хранилась в сундуке из кедрового дерева вместе со свернутыми дорожными одеялами, оставшимися после матери трикотажными тканями и ее горностаевой накидкой. Запах нафталиновых шариков воскресил в памяти прошлое, и, взяв накидку в руки, Чарли увидел, как мать носила ее, небрежно набросив на худощавые плечи так, чтобы между мехом и бархатным током на голове лицо всегда оставалось полностью открытым. «Долг, – постоянно внушала ему мать, – долг всегда на первом месте, Чарльз».

Подходя к спальне, он услышал смех. Мэри пришла за подносом Беделии и снова рассказывала о своей помолвке. Потом все это еще раз было повторено и для Чарли.

– О работе по дому не беспокойтесь, – сказала Мэри. – Замуж я выхожу только в июне, так что еще какое-то время вам не нужно искать другую девушку, да к тому же моя младшая сестра Сара скоро собирается устраиваться на работу.

– Прежде чем заниматься другими делами, Мэри, позвони Монтаньино, – велела Беделия. – У нас ничего не осталось из продуктов. Принеси, пожалуйста, блокнот и карандаш.

Чарли задержался в спальне. Распоряжения Беделии подействовали на него успокаивающе.

– Мэри, я подумываю о том, чтобы приготовить жаркое из свинины. Мистер Хорст очень его любит, и после тех жалких обедов, которые в последние несколько дней мы готовили из всего, что окажется под рукой, и каши, которую мы давали ему во время болезни, он, несомненно, заслуживает чего-нибудь вкусненького. И не забудь про яблоки…

– У нас в подвале полно яблок.

– Сколько раз тебе повторять, Мэри, сорт макинтош не годится для приготовления яблочного соуса! Закажи зеленые яблоки.

– Да, мэм, – угрюмо ответила Мэри.

Чарли внимательно прислушивался к разговору Беделии и Мэри о заказе. Что может случиться в доме, где с таким рвением спорят о яблоках, где так тщательно сравниваются сорта моркови, капусты и кольраби? Да пусть себе приезжает этот Барретт! Разве было у Чарли лучшее доказательство бессилия этого человека, нежели огромный набор заказанных Беделией продуктов? «Десять фунтов сахара, Мэри, два фунта масла, шесть банок помидоров, пять фунтов спагетти – только узких, а не широких макарон, – пять фунтов сыра про запас, чтобы высушить и натереть его, четверть бушеля лука, две дюжины яиц». Хорошая хозяйка никогда не стала бы делать столь щедрый заказ, не будь она уверена в завтрашнем дне.

Посреди разговора Беделия снова зашлась кашлем, который сотряс все ее тело. В полном изнеможении она откинулась на подушки.

– Ты не должна сегодня вставать, – сказал Чарли. – Пообещай мне, что сначала вылечишься от этого кашля.

– Да, конечно, Чарли. Я сделаю все, что ты скажешь.

Зазвонил телефон. Мэри побежала взять трубку. Чарли старался не подслушивать, но невольно напряг слух и услышал, как служанка делится новостями о своей помолвке.

– Какая она счастливая! – воскликнула Беделия, улыбаясь с тем удовлетворением, которое женщины обычно выказывают по поводу свадеб или помолвок. – Мы должны подарить ей хороший подарок.

– Это была Ханна, – пояснила Мэри, вбежав обратно в комнату. – Им наконец-то подключили телефон. У них почти ничего не осталось из еды, и если бы Кили не принесли немного хлеба, яиц и бекона, им пришлось бы голодать. Вся их дорога в снегу, даже продукты нельзя доставить, но Ханна нашла выход. Монтаньино пришлет их заказ вместе с нашим, а мальчишки Кили приедут на санях и заберут его. Ханна хотела узнать, не станете ли вы возражать, если сюда привезут их продукты, ну, я ответила, что ничего страшного.

– Конечно, – сказала Беделия.

– Монтаньино обещал прислать фургон пораньше, ведь Ханне нужно поскорее приготовить обед. У них будут гости.

Беделия снова закашлялась.

– Тот джентльмен, – уточнила Мэри, – который не приехал на прошлой неделе. Он приезжает сегодня.

Чарли сказал:

– Это невозможно, Мэри. У них на дороге занос, до их дома никак не добраться.

– Мистер Чейни отправится на снегоступах на станцию Уилтон, чтобы встретить джентльмена там, – объяснила Мэри. – Он приезжает на поезде в двенадцать десять, мистер Чейни пойдет на станцию Уилтон и захватит снегоступы и для гостя. Джентльмены обо всем договорились по телефону. Ханна рассказала, что этот господин позвонил мистеру Чейни из Нью-Йорка, по междугородной линии.

Чарли опустил уши шапки из тюленьей кожи и завязал их под подбородком. Он смотрел то на обои, то на мебель, то на серебряные туалетные принадлежности Беделии – на что угодно, только не на жену.

– Вот почему сегодня Ханне так важно получить продукты вовремя, – прерывающимся от волнения голосом продолжала Мэри. – Обед приготовить, конечно, несложно, но мистер Чейни сказал, что на снегоступах дорога от станции Уилтон займет не больше пятнадцати минут, и он хочет сразу, как только они придут, накормить гостя обедом. Монтаньино отправит их заказ вместе с нашим, а парни Кили приедут…

Дай Мэри волю, она повторяла бы одно и то же раз по пять-шесть. Беделия перебила ее:

– Поторопись-ка и отправь наш заказ, Мэри.

– Да, мэм.

Чарли быстро вышел из спальни. Ему не хотелось оставаться наедине с Беделией и говорить о госте Бена Чейни. В сарае он снял лопату с гвоздя и отправился расчищать подъездную дорожку. Свежий воздух бодрил. Чарли чувствовал себя узником, покинувшим тюремную камеру, где провел много лет. Над ним сиял ярко-синий небесный купол, светило теплое солнце, а снег покрылся хрустящей корочкой, трещавшей под ногами.

Чарли был не настолько наивен, чтобы поверить, будто яркое солнце положит конец всем его бедам, но он ощутил прилив сил, разум прояснился, нервы успокоились. Он постарался взглянуть на проблему объективно, со стороны, как будто кто-то сказал ему:

«– Послушай, Чарли, у моего приятеля неприятности. Понимаешь, он недавно женился и безумно влюблен в свою жену, а теперь не знает, что и делать…

– И что же это за неприятности? – несомненно, спросил бы Чарли.

– Он выяснил, что его жена… преступница».

Само по себе это слово не шокировало его. «Преступницей» можно назвать мелкую воровку или женщину, которая досаждает соседям.

«– Какое преступление она совершила?

– Убийство».

Убийство. Это окрасило неприятности друга иной краской. Но даже убийство иногда можно оправдать. Допустим, если оно совершается ради самозащиты.

«– Кого она убила?

– Предыдущего мужа. – Но это была не вся правда. – На самом деле она убила нескольких мужей. Четырех, может быть, пятерых».

С объективной точки зрения в это невозможно было поверить. Подобное просто никогда не могло бы случиться с приятелем друга Чарли Хорста. Ему пришлось бы спросить, почему жена убила четырех или пятерых мужей.

«– Ради денег. Ради страховки».

Вот она, вся правда, настолько чудовищная, что существует лишь одно решение проблемы. Нет смысла спорить: «Но мой приятель любит свою жену, и она любит его. Она не хочет, чтобы ее муж умер, она любит его, она носит его ребенка…»

Он должен перестать думать. Лучше направить энергию на тяжелую физическую работу. Каждый раз, поднимая лопату и выпрямляясь, он оглядывался и видел белые холмы, угольно-черные стволы и ветви деревьев, их пурпурные тени на снегу и свой дом, такой открытый и надежный по своим пропорциям, такой правильный в истинно американском духе со всеми своими обшивочными досками и чистыми зелеными ставнями. С каждым взмахом лопаты Чарли чувствовал себя увереннее и моложе, как будто вместе со снегом отбрасывал все свои тревоги. События последних дней казались менее реальными, а его жена была таким же порядочным и обычным человеком, как и любой из соседей.

На главной дороге остановился сверкающий черный фургон от Монтаньино, высоко сидящий на ярко-желтых колесах. Из него выскочил курьер. Он достал из кузова три корзины, не менее бушеля каждая, и одну за другой отнес их в сарай. Это был красивый итальянский паренек с алым румянцем на чистых, смуглых щеках. Мэри, хоть и была теперь невестой Хена Блэкмана, не замедлила прервать работу, чтобы перекинуться с ним парой слов и многое узнать о клиентах, которых еще не откопали, которые так и оставались в изоляции и не могли получить продукты. Метель сделала его важным человеком, ведь некоторые из здешних жителей, даже самые богатые, могли бы умереть с голоду, если бы он не выехал за город на своем фургоне с желтыми колесами.

Чарли трудился еще час. Физическая работа разогрела его, и он чувствовал, как тело под тяжелой курткой покрылось потом. Мэри открыла окно на втором этаже, но он велел ей закрыть его, чтобы сквозняк не пробрался по коридору в спальню жены. Внезапно на него навалилась невероятная усталость. Он оперся на лопату, как нерадивый рабочий, и разглядывал окрестный пейзаж. В последнее время он мало занимался физическим трудом, и мышцы потеряли упругость. От прежнего энтузиазма почти ничего не осталось. Но, будучи сыном своей матери, Чарли не мог остановиться на полпути. Невзирая на усталость, он снова взялся за работу и орудовал лопатой до тех пор, пока не расчистил еще шесть футов. Затем решил передохнуть и продолжить после обеда.

Сапоги были сплошь облеплены снегом. С них стекала вода. Чарли был слишком хорошо воспитан, чтобы позволить себе пройтись по дорогим коврам в мокрой обуви. Он пошел к черному ходу. В сарае было темно, но он не стал включать свет. Сидя на трехногом табурете, он расшнуровал сапоги. В углу возле двери он заметил три корзины, которые принес посыльный от Монтаньино. Две были пустые, одна полная. Это был заказ Бена Чейни.

Внезапно он услышал приглушенный кашель и через стеклянную дверь заглянул в кухню. У стола стояла Беделия, прикрывая ладонью рот, чтобы подавить кашель. Склонившись над кухонным столом, она что-то делала, ее поза выдавала едва заметное напряжение. Она вскрывала упаковку. Ее тело закрывало ту часть стола, куда она положила содержимое, но Чарли увидел, как она осторожно отложила в сторону оберточную бумагу и сложила на ней веревочку. Ее правая рука скользнула под воротник халата.

По передней лестнице, громко топая, спустилась Мэри с веником в руках. Беделия быстро выпрямилась и бросила беглый взгляд в сторону двери в столовую. Та была закрыта. Беделия незамедлительно положила то, что взяла из-под халата, обратно и зашагала к двери в столовую. Открыв ее, она позвала Мэри и велела девушке возвращаться наверх.

– Я хочу, чтобы ты убрала мою комнату, пока меня там нет, Мэри.

– Ой, я не знала, что вы внизу, миссис Хорст. Я могу вам чем-нибудь помочь? – отозвалась Мэри.

– Иди наверх и сейчас же перестели мне постель.

Мэри с топотом пошла наверх.

Прежде чем Беделия вернулась к столу, Чарли удалось разглядеть, что она достала из оберточной бумаги. Это был подернутый зеленой плесенью ломоть сыра сорта горгонзола. Беделия снова потянулась к вырезу халата, и Чарли увидел в ее руке маленькую круглую коробочку для таблеток, ту самую, без этикетки, которую он обнаружил среди безделушек жены в ночь, когда она пыталась бежать. Тогда он решил, что это порошок для полировки ногтей.

Чарли не мог сдвинуться с места, словно пребывая в ночном кошмаре. Он даже не пытался заговорить либо пошевелиться, потому что знал: голос у него пропал, тело окаменело.

Беделия закрыла коробочку крышкой и спрятала ее обратно за пазуху. Потом завернула сыр в бумагу и попробовала перевязать его. Но веревка запуталась, на ней были узлы. Тогда Беделия достала из ящика шкафа моток бечевки. Бечевка была тоньше веревки Монтаньино, и Чарли увидел, что Беделия совершает ошибку, глупую и банальную ошибку, которая сводит на нет в совершенстве продуманное преступление. Очевидно, сама она этого не осознавала, поскольку отрезала кусок бечевки и перевязала им сыр. Затем на цыпочках подошла к плите, приподняла одну из железных пластин и бросила старую узловатую веревку в огонь. Она готовила убийство не торопясь, размеренно, словно занималась приготовлением некоего блюда. Тщательно осмотрев кухню и убедившись, что от ее дела не осталось и следа, она взяла заново упакованный сыр и направилась в сарай.

Чарли отступил в угол.

Беделия вошла в сарай и несколько раз моргнула. После яркого электрического освещения на кухне, похоже, она плохо видела в темноте сарая, о присутствии там Чарли и вовсе не догадывалась и прошла совсем недалеко от него. Нагнувшись над полной корзиной с продуктами для Бена, она переложила коробки и свертки и засунула сыр под матерчатый мешок с солью. Выпрямившись, она понюхала пальцы.

«Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю!»

Прочь, проклятый запах сыра! Прочь, проклятый смрад убийства!

Поначалу Чарли оцепенел и даже отвернулся, чтобы глаза его не созерцали это новое зло. Беделия вновь склонилась над корзиной и принялась укладывать свертки и пакеты так, чтобы сыр не слишком выделялся среди прочих продуктов, и он понял, что больше не может закрывать глаза, затыкать уши, хранить молчание или успокаивать себя чудесами. Лежа в постели, где некогда спала его мать, его жена хитроумно спланировала убийство двух человек. Теперь Чарли понял, почему она так безропотно восприняла его решение остаться и бороться. Да, она намеревалась остаться, но избежать борьбы.

Обстоятельства дали ей в руки оружие, с помощью которого она могла бы избавиться от назойливых врагов. Любовь Бена к сыру помогла бы ей так же, как пристрастие Германа Бендера к грибам или Маккелви к рыбе. У горгонзолы такой сильный, такой неприятный вкус, что даже самое утонченное и чувствительное нёбо не распознает привкус яда. Враги Беделии скончаются не в ее доме и не после ужина за ее столом. Она никак не будет связана с их смертью, но узнает о трагедии наряду с остальными горожанами по телефону или из сообщения в газете.

– Беделия!

Она резко обернулась. Чарли вышел из угла. Увидев его, она застыла на месте.

– О, я не знала, что ты здесь! Ты меня напугал. – Слова ее перемежались небольшими паузами. Тяжело дыша, она торопливо прибавила: – Этот глупый клерк у Монтаньино опять все перепутал. Положил кое-какие продукты Бена к нам. К счастью, я спустилась, чтобы проверить заказ.

Чарли замутило от той легкости, с какой она солгала. Всю прежнюю ложь жены он проглотил, потому что любил ее, но теперь, когда он своими глазами увидел ее жестокие и хладнокровные приготовления к новому преступлению, память об этой любви сделалась ему противна.

– Прости, что я нарушила обещание, Чарли, но не сердись. Мне уже намного лучше, кашель почти прошел, и, по-моему, глупо оставаться в постели.

Какой она была слабой, нежной, мягкой, как она покорялась его мужской силе!

Он схватил ее за плечо и резко развернул. Пальцы сами собой потянулись к ее шее, которая казалась фарфоровой в конусообразном вырезе халата.

– Чарли… дорогой!

Больше она ничего не могла сказать. Чарли сжал ей горло. Когда она поняла, что ей не удастся задобрить его, ее глаза потемнели и стали холодными. Она отчаянно сопротивлялась, корчилась в его руках, пинала его по ногам. Чарли охватил какой-то экстаз. Костяшки пальцев напряглись, на руках, ощущавших теплую пульсацию горла Беделии, выступили жилы. Темные, бегающие глаза жены напомнили Чарли о мыши, попавшейся в мышеловку, и он с удовольствием вспомнил, как убил ее одним ударом.

Беделия первая перестала бороться. Она расслабилась так внезапно, что упала в объятия Чарли. На лице снова появилось выражение нежности, стершее хитрость и злобу. Она покорилась: то ли смерти, то ли любви.

Перед глазами у Чарли стоял туман, притупивший его разум. Он ослабил хватку и опустил руки. Экстаз прошел, и его охватила страшная усталость. Оба почувствовали изнеможение. Глаза Беделии искали глаза Чарли, пытаясь встретиться с ними и удержать его взгляд. Она протянула руку, нашла его плечо и крепко взялась за него.

– Чарли, дорогой Чарли…

Он избегал ее взгляда.

– Ты не понимаешь, – пробормотала она.

– Боюсь, что понимаю, – холодно ответил Чарли.

Он снова притянул ее к себе, словно собираясь поцеловать, но вместе этого вынул из-под воротника ее халата коробочку и убрал к себе в карман. Затем подошел к корзине и, порывшись, отыскал в ней сверток, который она спрятала под мешком с солью. Его он тоже положил в карман куртки.

Беделия прислонилась к табуретке и наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.

– Ты не причинишь мне зла, Чарли. Я знаю, ты этого не сделаешь. Я тебе тоже не причиню зла. – Она встала перед ним, преградив путь к двери. – Я ведь и вправду люблю тебя и скорее умру, чем позволю чему-то плохому случиться с тобой.

Он оттолкнул ее и вышел из сарая. Пройдя по кухне, потянулся к шнуру и выключил свет.

Уже в коридоре он почувствовал, что она идет следом за ним, но не обернулся. Она схватила его за руку.

– У нас мало времени.

Чарли дернулся. Это сказанное шепотом предупреждение превращало его в ее сообщника.

– Иди наверх, – велел он.

Она наклонилась, будто умоляя о жалости. Она не смела взглянуть Чарли в лицо, которое сейчас напоминало железную маску и было не более живым, нежели лицо его предка, полковника Натаниэля Филбрика, бронзового всадника на бронзовом коне на центральной площади города. Беделия торопливо заговорила, словно у нее было очень мало времени, а ей нужно было успеть многое сказать:

– Мы еще можем бежать, если поторопимся.

– Молчи!

– Нам ничего не нужно брать с собой, мы можем купить все, что захотим. У меня есть деньги, куча денег, больше, чем ты думаешь. Они в Нью-Йорке, и я могу взять их так, что никто об этом не узнает. Даже ты не знаешь, на чье они имя. – Ее голос зазвучал выше и сорвался. – Я все отдам тебе, Чарли, все до последнего цента.

– Молчи! – повторил он.

По лестнице медленно спускалась Мэри, приседая на каждой ступеньке, чтобы протереть плинтус.

– Ты все, что у меня есть, – прошептала Беделия. – Больше у меня в целом свете никого нет. Кто обо мне позаботится? Разве ты меня не любишь, Чарли?

Зазвонил телефон. Чарли быстро поднял Беделию на руки и понес наверх.

Увидев их, Мэри раскрыла рот. Телефон продолжал звонить.

– Ответь на звонок, Мэри. Запиши сообщение. Скажи, я сейчас не могу подойти, – сердито приказал Чарли изумленной девушке.

Он отнес Беделию в спальню и положил на кровать. Она никак не хотела отпускать его, вцепившись в рукав напряженными, дрожащими руками. Стараясь освободиться, Чарли заметил на безымянном пальце жены кольцо с гранатами. Воспоминание о том, как он был счастлив, когда обнаружил это украшение в антикварном магазине, причиняло ему боль.

– Отпусти! – сказал он.

– Не будь ко мне так жесток, прошу тебя, Чарли. Почему ты больше не зовешь меня Бидди? Ты уже давно не называл меня Бидди. Ты разлюбил меня?

От подобного бесстыдства у Чарли перехватило дыхание. Он перестал сопротивляться и присел на край кровати, позволив Беделии держаться за него. Ее руки, сжимавшие рукав его куртки, больше не выглядели пухлыми и соблазнительными. Ямочки исчезли, от запястий к пальцам протянулись синие вены.

Она храбро попыталась улыбнуться Чарли.

– Ты ведь не позволишь им забрать меня? Я твоя жена, ты же знаешь, и я больна. Я очень больна, и я твоя жена. Я никогда не говорила тебе, дорогой, насколько тяжело я больна. Мое сердце… я в любой момент могу умереть. Мне нельзя волноваться. – Она стиснула пальцами грубую шерсть куртки. – Я никогда не говорила тебе об этом, Чарли, потому что не хотела тебя расстраивать. – Последние слова она произнесла с некой уверенной отвагой, одновременно трогательной и горькой.

Чарли осторожно отстранил ее руки. Беделия смиренно подчинилась, показывая, что считает его своим хозяином и повелителем, высшим существом. Он был сильным мужчиной, она – хрупкой женщиной. Сила налагала на него ответственность; он держал в руках ее жизнь.

Он встал.

– Куда ты? – требовательно спросила Беделия.

Чарли не отвечал, пока не дошел до двери. Положив руку на дверную ручку, он повернулся и сказал:

– Я хочу, чтобы ты оставалась здесь. Лучше приляг и отдохни.

– Я покончу с собой, если ты позволишь им забрать меня. – Она замолчала, наблюдая, какое действие окажут ее слова. – Я покончу с собой, и виноват будешь ты!

Она резко рассмеялась от отчаяния. Чарли не выказал никаких эмоций.

Он закрыл дверь, запер на замок и спрятал ключ в карман. Угроза самоубийства тронула его не больше, чем ее мольбы и трюки. Ему казалось, что чем дальше он уйдет от Беделии, тем легче ему будет обрести ясность ума и рассуждать бесстрастно. Но разум по-прежнему был затуманен. Он чувствовал себя так, словно в голове его сгустились серые тучи.

Из гостиной вышла Мэри, держа в одной руке веник, а в другой швабру.

– Звонила мисс Эллен Уокер. Сказала, что ей нужно с кем-то встретиться в Уилтоне, а миссис Хорст пригласила ее на обед. Она придет.

Прислонив швабру и веник к стене, она зашагала наверх.

– Куда ты идешь, Мэри?

– Я должна спросить миссис Хорст, что готовить на обед.

– У миссис Хорст болит голова. Не нужно ее беспокоить.

– Так что же у нас будет на обед?

– Какая разница? – раздраженно спросил он.

У Мэри задрожали губы. Мистер Хорст никогда не говорил таким грубым тоном. Что-то в нем и во всей атмосфере дома показалось ей странным.

– Миссис Хорст совсем разболелась? Я могу что-нибудь для нее сделать?

Он не ответил. Мэри со скрипом провела рукой по покрытой лаком ручке веника. От этого звука у Чарли по спине пробежали мурашки. Он недовольно подумал: как может Мэри выводить его из себя в столь трагический и решающий момент, от которого зависит вся его дальнейшая жизнь, но минуту спустя, овладев собой, укорил себя за то, что срывает злость на невинной девушке, служанке, которая ниже его по положению и ничего не может ответить в свою защиту.

– Извини, – пробормотал он. – Я задумался о чем-то другом, Мэри. Готовь на обед, что сочтешь нужным. Не думаю, что кто-то из нас будет слишком голоден.

– Но ведь придет мисс Уокер…

– Да, конечно. – Он наклонил голову. – Что бы ты ни приготовила, Мэри, меня все устроит.

Он пошел в гостиную и сел, так и не сняв куртку и сдвинув шапку из тюленьей кожи назад. Долгое время он сидел на краешке стула, не меняя позы, раздвинув колени и свесив между ними руки. В коридоре тикали часы, напевала за работой Мэри, по расчищенному шоссе грохотали фургоны.

Чарли думал о жене, о своем браке и о жизни, которую им предстоит вести, если они сбегут от Барретта. Его больше не волновали ни прошлое, ни вопросы морали, ни собственная раненая гордость. Менее получаса назад он застал жену за совершением нового преступления. Чтобы спасти себя, она пыталась убить сразу двоих. Ее внимание, как у неразумного ребенка, всегда было сосредоточено лишь на собственных сиюминутных нуждах и желаниях. Если ей снова будет угрожать опасность, она снова попытается предотвратить ее, наверняка не менее безжалостно.

Он потер онемевшие руки. Тело сковал холод, от которого не спасали ни фланелевая рубашка, ни грубая шерстяная куртка. На мгновение Чарли заглянул в будущее, и то, что он увидел, показалось ему чудовищным.

Громкие голоса вернули его к действительности. Сыновья Кили спустились на санях с холма и промчались по снегу к черному ходу дома Хорстов. Отогреваясь у огня в кухне, они болтали с Мэри, а уходя, взяли себе на дорогу по яблоку. Они привязали корзину с продуктами к саням, но та плохо держалась, и пока один тянул сани, второй придерживал корзину. Преодолев половину холма, они поменялись ролями.

Чарли смотрел на мальчиков, пока они не скрылись из виду. Теперь, когда его больше ничто не отвлекало, он вынужден был снова предстать перед самим собой, и его охватило чувство вины. Да, он не причастен ко всем этим преступлениям, что, однако, никоим образом не снимает с него ответственности. В деле Беделии он проявил слабость. С самого начала он закрывал глаза на ее недостатки и потакал ее капризам. Конечно, он не мог знать, что вдовушка из Нового Орлеана – убийца, но он знал, что она лгала, притворялась, неприкрыто пользовалась преимуществами своего пола. Он лелеял эти маленькие женские недостатки, даже наслаждался ими, потому что они льстили его мужскому самолюбию и возвышали в собственных глазах. Влюбившись в слабость, он и сам стал слабым.

Он разозлился – больше, чем в тот момент, когда обнаружил жену в кухне с ломтем сыра в одной руке и ядом в другой. Теперь его ярость была сильнее, поскольку обратилась внутрь, против самого себя. В сарае, когда пальцы Чарли сжались вокруг горла Беделии, его ярость была направлена на преступницу. Теперь же он ненавидел самого себя. Он знал, что если и дальше станет жить с Беделией, то так и будет потакать ей, подчиняться и умиротворять ее, чтобы она больше не совершала убийств.

Он встал и выпрямил плечи, быстро и легко поднялся по лестнице. Беделия не слышала, как он отпер дверь и вошел в комнату. Она лежала на кровати, прямо на покрывале, даже не вытащив подушек. Рядом на розовом шелке горкой лежали ее шпильки, лицо обрамляли блестящие темные волосы.

Чарли встал у постели и посмотрел на жену. Она плакала. Обычно слезами ей удавалось растрогать его. Он не привык к женщинам, которые плакали и взывали к состраданию, и всегда был преисполнен гордости от сознания собственной силы, способной успокоить жену и осушить ее слезы. Сейчас, стоя над кроватью и глядя на печальное, заплаканное лицо Беделии, он тоже почувствовал жалость, но иначе, без всегдашнего всплеска уверенности в себе. Не проронив ни слова, он отвернулся, надел свои войлочные тапки и вышел.

На сей раз он не стал запирать дверь. Беделия подняла голову и посмотрела ему вслед. Однако когда он вернулся, она лежала в прежней позе, закрыв глаза, положив безвольную руку на покрывало.

– Выпей, – сказал Чарли и протянул ей стакан воды.

Беделия не шевельнулась.

Он поднес стакан к прикроватному столику.

– Выпей это, Беделия.

Она открыла глаза и беспомощно попыталась поднять голову.

– Подожди, я помогу тебе устроиться поудобнее.

Чарли поставил стакан на столик, приподнял голову жены с жесткого деревянного валика, вытащил подушки, разложил их и усадил жену в более удобное положение. Затем снова протянул ей стакан.

– Что это?

– Пожалуйста, выпей.

– Успокоительное, дорогой? Но у меня не болит голова.

– Я хочу, чтобы ты его приняла, – твердо сказал он.

Беделия перевела взгляд с лица Чарли на стакан. Вода была прозрачной и слегка пузырилась, словно только что выплеснулась из артезианской скважины. Чарли не знал, сколько нужно положить белого порошка, но решил, что малое количество сработает так же хорошо, как большое, а может, и лучше.

Она взяла стакан обеими руками, трогательно, словно ребенок. Ее щеки чудесным образом округлились, вернулся румянец, а нежные взгляды и ямочки были такими же, как в тот день на веранде отеля в Колорадо-Спрингс. Она выжидающе посмотрела на него, будто собиралась предложить какое-нибудь угощение или высказать свои соображения по поводу предстоящего отдыха.

– Давай выпьем вместе, – прямо сказала она.

Чарли пошатнулся и ухватился за один из резных столбиков кровати. Сердце бешено заколотилось в груди, лицо побагровело.

Беделия наблюдала за ним, склонив голову набок и нежно улыбаясь.

– Ты выпьешь первым, дорогой, а потом я. – И тем же бесцветным голосом, которым всегда говорила, давая ему порошок для пищеварения, быстро прибавила: – Выпей быстро, и не ощутишь неприятного вкуса.

Он чувствовал под ладонью шершавую поверхность резного деревянного ананаса. Это, по крайней мере, было реальным и знакомым.

Беделия похлопала ладонью по покрывалу, словно убеждая Чарли в мягкости кровати, а затем поманила его рукой, призывая занять место возле себя.

– Иди ко мне, Чарли! Ляг рядом со мной. Мы будем вместе.

Морин так трогательно умоляла Уилла Барретта покатать ее на лодке в полночь, что он не нашел в себе сил отказать ей. Хлоя наполнила ванну для Джейкобса. Поставив перед мужем тарелку с рыбой, Аннабель Маккелви так искренне радовалась тому, что приготовила одно из любимых его блюд. Счастливые мужья угодили в ловушку, даже не подозревая, что это ловушка. Но Чарли знал, что капкан вот-вот захлопнется.

Он отпустил деревянный ананас и приблизился к изголовью кровати. Охватившее его чувство ярости прошло. Когда он потянулся к стакану, рука его не дрожала. Беделия наклонилась вперед, напряженно глядя на него. На ее лице отразились волнение и жадность. Кончик языка скользнул по губам, будто она сгорала от нетерпения отведать пряное блюдо, которого давно не ела.

Держа стакан в руке, Чарли сел на кровать возле нее.

– Выпей, – сказал он, поднося стакан ей ко рту. – У тебя мало времени.

Ее лицо окаменело. Беделия поняла, что проиграла. Она застыла, выгнув спину, взгляд стал жестким и холодным. На шее вздулись вены, походившие на две колонны, на которых покоилась чуть подрагивающая голова.

– Я думала, ты другой, Чарли. Никогда не думала, что ты такой же, как все.

Она вздохнула, преисполненная жалости к себе, женщине, обиженной жестоким мужчиной. Глаза ее горели упреком, губы сжались в крепкий узел, безмолвно обвинявший во всем Чарли. Она вышла за него, лелея большие надежды, а он ее предал. Он изменился, стал таким же, как все прочие мужчины, которых она знала, которые были ужасны, ужасны, настоящие чудовища!

– Я никогда не думала, что и ты обернешься против меня. Только не ты, Чарли.

Чарли не шелохнулся и продолжал с горечью твердо смотреть ей в глаза, не позволяя уйти от своего взгляда. Беделия замерла в ожидании. Голова тряслась мелкой дрожью, рот плотно сжался, глаза остекленели. В ней больше не осталось ни жадности, ни кокетства. Сознание собственного поражения лишило ее всех чар, оставив лишь огромную карикатуру на прекрасную супругу Чарли Хорста.

– Хорошо! – наконец воскликнула она, словно больше не могла вынести ожидания. – Хорошо, но ты сам окажешься виновным, Чарли Хорст, во всем обвинят тебя. Тебя за это повесят!

Каменная стена, которую Чарли воздвиг вокруг себя, рухнула. Его мутило от стыда и чувства вины, будто он замышлял преступление ради собственной выгоды и вот наконец совершил его. Глядя на жену, возлежавшую на подушках, такую бледную и жалкую, он понял, что она искренне считает себя невинной женщиной, страдающей несправедливо. Еще утром она тщательно спланировала убийство, но память об этом стерлась из ее головы, как и память о других совершенных ею преступлениях. Жалость к себе, словно наркотик, освободила ее от чувства вины. Виноваты они, а не она; все эти ужасные мужчины и ревнивые женщины. Это было сродни болезни, которая помогала ей совершать жесточайшие преступления и вскоре забывать о них, жить почти нормальной жизнью, даже влюбиться и считать себя женщиной, заслуживающей хорошего мужа, дом и ребенка.

Внезапно, словно она и в самом деле была любящей женой, которая не в силах сдержать своих чувств к мужу, она взяла Чарли за руку и, притянув к себе, прижалась к ней щекой.

Чарли рывком высвободил руку. Жалость, которую она непрестанно испытывала по отношению к себе и будившая в нем сострадание, и была тем заклятием, которое она наложила на него, ее чарами и безумием. Однажды он уже попался в расставленные сети и не собирался позволить себе повторить этот печальный опыт.

– Пей!

– В этом будешь виноват ты, во всем обвинят тебя, тебя за это повесят, – повторила она.

Схватив стакан, она одним большим глотком выпила его содержимое.

Чарли забрал у нее стакан и поставил обратно на столик. Затем вышел из комнаты и медленно спустился по лестнице. На повороте засвистел поезд, приходящий в двенадцать десять. Чарли достал часы, чтобы проверить, не опаздывает ли поезд, подсчитал, через сколько минут он прибудет на станцию Уилтон и Барретт пожмет руку Бену Чейни.

Мэри разговаривала по телефону.

– Этот Монтаньино! – Она резко положила трубку. – Вечно что-нибудь да забудет. Ханна хотела узнать, не положили ли они их сыр в нашу корзину.

Когда Мэри вернулась в кухню, Чарли закрыл дверь, отделявшую заднюю половину дома от переднего коридора и лестницы. Он дошел до поворота на лестнице, прислушался, затем снова спустился и вытащил из коридорного шкафа сапоги.

Вода и ветры сделали большой камень возле реки совсем гладким. Укрывшись в его тени, Чарли порылся в кармане куртки и извлек бумажный сверток с горгонзолой. Развернув его, он раскрошил сыр над бурным потоком, сложил бумагу и сунул обратно в карман. Он не хотел оставлять никаких улик нового преступления, задуманного Беделией. Против нее улик и так было предостаточно, нет необходимости добавлять еще одно преступление.

Он вернулся в дом, убрал сапоги, повесил в шкаф куртку и шапку. Развел огонь в гостиной и сжег в разгоревшемся пламени бумагу, в которую был завернут сыр, и бечевку. После чего тщательно вымыл руки в раковине в спальне на первом этаже.

Мэри накрывала на стол к обеду. Чарли не хотелось оставаться одному, и он пошел в столовую, чтобы побыть в обществе служанки. Он сделал вид, что ищет свою трубку из пенки. Мэри разложила на столе кружевные салфеточки и теперь никак не могла решить, что лучше разместить посередине. Ей ничего не нравилось, пока она не вспомнила о белом нарциссе, который Беделия посадила в синий керамический горшок. Рассматривая накрытый стол, Мэри прищурилась и склонила голову набок, точь-в-точь как это делала Беделия.

Когда Эллен подошла к воротам, Чарли стоял у окна. Он открыл переднюю дверь, прежде чем она добралась до крыльца. От холода ее щеки разрумянились, глаза сверкали.

Чарли помог ей снять ее мужское пальто. Она подняла руки, чтобы вынуть шпильки, на которых держалась шляпка. Этот типичный женский жест шел вразрез с ее воинствующим отрицанием женственности. Ей нравилось внимание со стороны Чарли. Она потратила на прическу больше времени, чем обычно, и по-новому уложила волосы: разделенные посередине пробором, сзади, на шее, они образовывали восьмерку.

– Как дела, Чарли? Тебе лучше? Почему ты не на службе?

Чарли посмотрел наверх. На лестнице не на что было смотреть, кроме трех фотографий, которые висели на стене на повороте. Это были фотографии Скалистых гор, снятые Чарли до того, как он потерял «Кодак».

– Да, намного лучше, – ответил он, не оборачиваясь.

– Что ты ищешь? – спросила Эллен.

– Ничего.

Он понял, что не проявляет должного внимания, и поспешил задать ей полагающиеся вопросы о здоровье, о родителях, о работе. Когда они вошли в гостиную, он заметил на столике возле дивана корзинку для рукоделия Беделии. Он отыскал глазами этажерку, на которой стояли выстроенные Беделией безделушки. Там, на эбеновой подставке, притаились три обезьянки, не видевшие зла, не слышавшие зла, не говорившие о зле.

– Как поживает Беделия? Простуда не прошла? Сколько же болезней перенес этот дом нынешней зимой!

– У нее болит голова. Боюсь, к обеду она не спустится.

– Как жаль! Головная боль – это так неприятно.

– Тебе холодно, Нелли? Не хочешь капельку шерри, чтобы согреться?

– В это время?

– А я собираюсь выпить рюмочку яблочного ликера. Не составишь мне компанию?

– Чарли Хорст, да что на тебя нашло?

– Сегодня утром я убирал снег и немного замерз.

– Что ж, раз ты настаиваешь, – сказала Эллен.

Со дня женитьбы Чарли на Беделии Эллен впервые осталась с ним наедине. Ей была дорога каждая минута. Пока он ходил за ликером, она бродила по гостиной. Она чувствовала себя слишком живой и нетерпеливой, словно вот-вот должно случиться нечто невероятное. Когда она была с Чарли в компании других людей, ей все время приходилось защищать свою гордость. В результате она вела себя грубовато и совсем не привлекательно. Теперь этого не было. Она стала нежной, женственной, даже немного флиртовала. Когда Чарли протянул ей бокал, его пальцы коснулись ее руки. Она наградила его невероятно смелым взглядом, подняла бокал и улыбнулась.

И все же им нечего было сказать друг другу. Чарли не мог отвести взгляда от этажерки, словно банальная безделушка – те три обезьянки, которых можно найти в каждом собрании редких вещиц, – загипнотизировала его. Эллен оставила попытку вызвать у него интерес и начала играть в свою игру. Мысленно она надела на всю мебель чехлы от пыли, скатала ковры, закрыла муслиновыми мешками картины, висевшие в гостиной. И увидела комнату такой, какой она была, когда Эллен в последний раз оставалась в ней с Чарли наедине, всего за два часа до отхода поезда, который отвез его в Нью-Йорк, а затем в Колорадо. Тогда он был в трауре по матери, и Эллен решила, что именно поэтому он не сказал ей ничего определенного. Она была уверена, что все туманные намеки, которые он высказывал раньше, свидетельствовали о том, что он, так же как и она, подумывает об их свадьбе. Тогда комната казалась мрачной, стены были обтянуты тканью из волокна рами и завешаны японскими гравюрами, а в углу, где у Чарли и Беделии теперь стояла драгоценная этажерка, располагался шкафчик с инкрустацией, заставленный антикварными вещицами. Эллен вспомнила, как Чарли рассказывал ей о своих планах по ремонту дома. Чтобы доказать серьезность своего решения, он даже оторвал от стены кусок ткани.

Стоял теплый день, окна распахнуты настежь, Эллен была одета в белую льняную юбку и английскую блузку с отороченными вышивкой петлями для пуговиц. То летнее утро стояло у нее перед глазами, и сейчас на голых зимних деревьях она видела листву, а на усыпанной снегом земле зеленую траву.

Мэри объявила, что обед готов. Это вывело Чарли из задумчивости. Он посмотрел на Эллен, словно его удивляло, что она сидит в кресле. Она продолжала играть в игру, и, когда они сели друг против друга за столом, у нее так бешено колотилось сердце, что она прижала к нему обе руки, дабы не выдать его тайну.

– Посмотрите, что у нас есть! – похвасталась Мэри.

Эллен увидела половинку грейпфрута, украшенную вишенкой.

– Как мило, – сказала она.

Мэри ожидала большего. Она считала грейпфрут на обед – да еще в январе! – невиданной роскошью.

– Миссис Хорст считает, что мистеру Хорсту это на пользу. Она думает, он должен каждый день есть свежие фрукты.

Чарли вспомнил слова Бена о счастливых мужьях. Беделия хорошо играла роль жены, она знала все уловки, необходимые для того, чтобы сделать дом уютным и обеспечить мужу комфорт. В новую жизнь с каждым последующим мужем она привносила опыт, полученный с его предшественником. Роль жены была делом всей ее жизни, и эта роль удавалась ей куда лучше, нежели тем добропорядочным женщинам, которые, выйдя замуж, считают, что могут чувствовать себя в безопасности и обращаться с супругом как с прислугой или домашним питомцем. Беделия воспринимала брак как приятное путешествие, а самое себя – как доброжелательную попутчицу, всегда готовую разделить веселье, ведь ее не стеснял страх, что отношения станут слишком серьезными, поскольку она знала, что рано или поздно путешествие закончится, связи будут оборваны, а она обретет свободу и сможет отправиться в новое плавание.

– Ты меня не слушаешь, – сказала Эллен. Она начала рассказывать ему о своем задании в Уинстоне. Ей предстояло взять интервью у человека, который праздновал свое девяностодевятилетие. – Только представь, Чарли, дожить до столь преклонного возраста, видеть, как умирают все твои ровесники, семья и друзья, да даже те люди, которых ты не любил, а затем следующее поколение, и следующее. Младенцы, чье крещение ты видел, когда был человеком средних лет, стареют и умирают.

Чарли смотрел на нее отсутствующим взглядом. Эллен покраснела. Ей куда проще было понять, что, женившись, он перестал любить ее, нежели смириться с его невоспитанностью. Единственным оправданием отсутствия элементарной вежливости с его стороны она могла считать болезнь. Она заметила, что он бледен, что у него тусклые глаза. Может быть, приступ на прошлой неделе был серьезнее, чем он пытался представить.

– Чарли!

В ее голосе звучала взволнованная мольба. Это привлекло его внимание.

– В чем дело, Нелли?

– В тебе. Ты болен, Чарли?

– Я чувствую себя превосходно. Что тебя тревожит?

– Ты мне так и не сказал, что с тобой случилось на прошлой неделе.

– Несварение. Просто я потерял сознание, поэтому все и решили, что это серьезно.

– С тобой точно все хорошо?

– Ты беспокоишься обо мне, Нелли? – снисходительно спросил он.

– Я рада, что с тобой все в порядке, – ответила она и опустила глаза, чтобы он не заметил, как она покраснела.

Мэри принесла блинчики и сосиски. Она подавала их с излишней торжественностью, долго топталась возле стола, ожидая похвалы. Наконец, прежде чем уйти, она сказала:

– Ну, в общем, позвоните в колокольчик, если вам что-нибудь понадобится. Я сразу же приду. – Как будто они не знали, как себя вести в отсутствие миссис Хорст.

Они почти не говорили. Но их связывала давняя дружба, и молчание не было им в тягость. Эллен достала свою пачку папирос, но прежде чем Чарли заметил, что она хочет закурить, ей пришлось попросить у него спичку.

Ей нужно было говорить об этом, хвастаться этим, будто дешевые папиросы компенсировали нечто недостающее в ее жизни.

– Тебя это не удивляет?

Чарли рассмеялся.

– Что в этом плохого, если тебе нравится?

Эллен тоже засмеялась.

– Мне придется написать Эбби и сообщить ей, что ты все-таки не такой уж зануда.

С холма на снегоступах спускались двое. Чарли сидел спиной к окну.

– Ты заблуждаешься, если полагаешь, что курение делает тебя менее женственной, – сказал он. – Ты все время пытаешься что-то доказать, Эллен, но тебе вовсе не обязательно это делать. Ты независимая женщина, сама зарабатываешь себе на жизнь и при этом не ведешь себя так, будто это твой тяжкий крест.

– У меня нет причин жаловаться. Мне это нравится. – Она смотрела, как к потолку плывет облако дыма. – Но ведь мужчины не любят слишком независимых девушек, не так ли? И не видят настоящую женщину в той, которая может позаботиться о себе сама. Мы с Эбби много об этом говорили, пока она у меня гостила. Эбби считает, что секрет очарования Беделии в том…

Раздался звонок в дверь. Чарли не стал задерживаться, чтобы услышать мнение Эбби о Беделии. Он выбежал в коридор и открыл переднюю дверь прежде, чем Мэри вышла из кухни.

– Как будто в них что-то сегодня вселилось. В нее тоже, – сообщила Мэри Эллен.

На пороге стояли Бен Чейни и коренастый мужчина.

– Мистер Барретт, мистер Хорст.

Чарли отрывисто кивнул.

– Рад познакомиться, – пробормотал Барретт.

У него были обвислые щеки, похожие на сдувшиеся воздушные шарики, и рот точь-в-точь такой, как изображала Беделия, – бумажник с крепкой застежкой. Барретт внимательно осмотрел убранство дома, прикидывая размер дохода его владельца.

Чарли сказал, что обедает, и спросил, не хотят ли они присоединиться.

– Спасибо, но мы уже пообедали.

Они проследовали за Чарли в прихожую. Он заметил, что Бен заглянул в столовую, увидел на столе нарцисс Беделии и Эллен на ее месте.

– Может, хотите чашечку кофе? Вы, наверное, замерзли во время прогулки.

– Только не я, – сказал Барретт. – Там, откуда я приехал, гораздо холоднее, чем здесь. По правде говоря, от всех этих физических упражнений мне даже стало жарко.

Бен поправил галстук и пригладил волосы перед зеркалом в прихожей.

– Барретт у нас ненадолго. Сегодня днем он уже уезжает, но как старый друг миссис Хорст, решил заглянуть, поздороваться.

– У моей жены болит голова. Она лежит в постели.

Эллен только сейчас пришло в голову поздороваться с Беном. Вспомнив новости Эбби, она смело смотрела на него, стараясь проникнуть взглядом сквозь его маску и разглядеть в нем черты детектива.

– Почему бы вам не пойти наверх и не узнать, не спустится ли миссис Хорст к нам? Мистеру Барретту не терпится снова с ней увидеться, – сказал Бен.

– Как же твое интервью? – спросил Чарли у Эллен. – Не боишься опоздать?

Она посмотрела на большие круглые часы у себя на запястье и допила кофе.

– Может, она предпочтет, чтобы Барретт поднялся, – предложил Бен, косо поглядывая на Эллен.

– Схожу узнаю, – сказал Чарли. – До свидания, Нелли. Не жди меня.

Легкой поступью он начал подниматься по лестнице, расправив плечи, высоко подняв голову.

– Вот в этом весь Чарли, – сказала Эллен, выходя из столовой. – Волнуется за меня по поводу моей встречи. За всю жизнь не пропустил ни одного поезда, даже ни одного трамвая. Извините меня.

То, что Бен прервал ее разговор с Чарли, испортило ей настроение. Она была разочарована тем, как быстро Чарли с ней попрощался. Она зашла в спальню на первом этаже, вымыла руки и надела шляпку.

В столовой Мэри убирала со стола. Она тоже поприветствовала Бена в надежде, что он заведет разговор и она сможет поведать ему о своей помолвке. Но он только сказал:

– Здравствуйте, Мэри, – и закрыл дверь в столовую.

Чарли торопливо спустился по лестнице.

Эллен как раз выходила из столовой, натягивая перчатки. Она остановилась, глядя, как он подходит к мужчинам в гостиной.

Бен поспешил ему навстречу. Барретт грузно поднялся с низкого стула. Сквозь все окна в комнату лился солнечный свет, золотыми пятнами ложился на ковер. В этом ясном свете лицо Чарли казалось слепленным из влажной глины.

Он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он болезненно сглотнул и застыл, безвольно опустив руки, ссутулившись, являя собой жалкое зрелище. По горлу нервно перекатывался кадык.

– Как ваша жена?

Чарли повернулся к Бену. Землистое лицо стало странно пунцовым, краска разлилась даже по шее. В выпученных, остекленевших глазах обозначилась сетка красных и синих прожилок. Когда он наконец заговорил, его голос звенел, как сталь.

– Моя жена мертва.

Его охватила ярость. Он поднял вверх кулаки, словно намереваясь ударить Бена, но тотчас опустил руки, и теперь они беспомощно болтались в рукавах. В эту тихую, словно застывшую минуту казалось, что в комнате никогда ничего не изменится: мебель навечно останется на своих местах, краски никогда не поблекнут, ничто не покроется пылью, солнечный свет не перестанет косо падать в окна, шторы никогда не будут задернуты, а Чарли и Бен, Барретт и Эллен навечно застынут в этих позах, словно высеченные из мрамора или отлитые из металла статуи. Дом звенел от тишины, в которой было больше жизни, чем в любом звуке. Казалось, будто время остановилось, а река перестала бежать по камням.

Плечи Чарли опали, он прикрыл веки и сделал несколько неверных шагов вперед, двигаясь, словно слепой. Его рука протянулась к Бену Чейни. Остальные, как по сигналу, снова начали дышать. Голова Барретта повернулась над широким воротником, точно крепилась на шарнирах. Бен взял из рук Чарли какой-то предмет.

– Но она не была серьезно больна! – воскликнула Эллен. – У нее просто болела голова.

Чарли, спотыкаясь, подошел к двухместному креслу и упал в него. Бен пошел за ним и встал рядом, строгий и бдительный.

– Самоубийство? – спросил он, глядя на коробочку для таблеток, которую вручил ему Чарли.

Эллен ухватилась за это слово и возмущенно бросила его назад в лицо Бену:

– Самоубийство! Да как вы можете такое говорить? С чего вы взяли?

Барретт открыл было рот, но Бен покачал головой и поднял руку, призывая его к молчанию.

– Вы, верно, сошли с ума! – вскричала Эллен, обращаясь к Бену.

– Меня это не удивляет, – только и сказал он. Выйдя в коридор, он закрыл дверь, прежде чем воспользоваться телефоном.

В кухне, домывая посуду, напевала Мэри. Барретт достал из кармана сигару, посмотрел на нее, потом на Чарли и убрал обратно. Эллен тихо подошла к Чарли, стараясь ступать только по коврам и избегая пространства между ними. Она молчала и не прикасалась к нему, только тихо стояла, наклонив голову и положив руку в меховой перчатке на узорчатую льняную обивку двухместного кресла, которую выбрала Беделия, когда приехала из Колорадо, став миссис Чарльз Хорст.