ГЛАВА I

Когда Уолдо Лайдекер узнал, что произошло после нашего ужина в среду вечером в ресторане Монтаньино, он утратил способность писать что-либо о деле Лоры Хант. Прозаический стиль повествования был для него потерян.

Все изложенное выше он написал между десятью часами вечера в среду и четырьмя часами дня в четверг, с перерывом лишь на пятичасовой сон, кварту черного кофе и три обильных приема пищи для поддержания сил. Полагаю, он намеревался согласовать свое повествование с одним из типичных для Лайдекера последних абзацев, в которых сквозь слезы всегда светится прекрасная улыбка.

Я продолжаю историю. В моем стиле не будет гладкого профессионализма, который, как он бы сказал, отличает прозу Уолдо Лайдекера. Да поможет Бог всем нам, если мы стремимся писать, соблюдая стиль. Но раз в жизни, поскольку это при всех обстоятельствах неофициально, я намереваюсь отбросить стенографический стиль сыскного бюро и высказать несколько собственных суждений. Это мой первый опыт обращения к тем гражданам, снимки которых появляются в газетах в разделе светской хроники. Даже по профессиональным делам я никогда не бывал в ночном клубе, где кресла покрыты леопардовыми шкурами. Когда эти люди хотят нанести друг другу оскорбление, они говорят «дорогой», а когда выражают симпатию, то бросаются словами, которые никогда не употребил бы даже судебный пристав с Джефферсон-маркет по отношению к своднику. Бедняки, воспитанные в условиях, когда каждую субботу вечером они слышат сквернословие, более осторожны в выражениях, чем хорошо воспитанные хлыщи. Я знаю столько же слов, состоящих из четырех букв, как и всякий другой, и употребляю их, когда мне хочется. Но не с дамами. И не в письменной речи. Чтобы человеку научиться писать на бумаге то, что он привык писать на заборе, необходимо окончить колледж.

Я начинаю историю там, где ее закончил Уолдо… В саду у Монтаньино, после третьего бокала бренди.

Когда мы вышли из ресторана, жара навалилась на нас дыханием раскаленной печи. Ни одной фигуры на Макдуггал-стрит. В мертвом воздухе носился запах тухлых яиц. Накатывалась гроза.

— Разрешите отвезти вас домой?

— Нет, спасибо, я хотел бы пройтись.

— Я не опьянел. Могу вести машину, — сказал я.

— Разве я сказал, что вы пьяны? Пройтись пешком — моя прихоть. Сегодня я собираюсь поработать. — И он пошел, постукивая тростью по асфальту. — Спасибо за пиршество, — прокричал он, когда я отъезжал.

Я поехал медленно, потому что голова у меня все еще была тяжелой. Я проехал перекресток, где должен был свернуть к Атлетическому клубу, и вдруг понял, что не хочу домой. Мне не хотелось также играть ни в кегли, ни в пул, ум мой был недостаточно остер для покера, и я никогда не проводил время в праздности в течение двух лет, что здесь жил. Железная мебель в моей спальне напоминала зубоврачебный кабинет. В комнате не было удобного стула, если же вы лежали на кушетке, то под вами морщилось покрывало. Вот объяснения, которые я могу привести, оправдывая то, что я в этот вечер поехал на квартиру Лоры. А может быть, я был просто пьян.

Я остановился, опустил откинутый верх машины, чтобы затем закрыть стекла, и поднялся по лестнице наверх. Позднее я вспоминал, что все это я проделал, как вполне трезвый человек, хотя то, что произошло далее, могло заставить меня засомневаться, в здравом ли я уме. Ключ лежал в кармане, и я вошел так же спокойно, как если бы входил в собственное жилище. Открыв дверь, я заметил первые вспышки света от молнии, пробивавшиеся сквозь шторы. Прогремел гром. Затем наступила тишина, предшествующая сильному дождю. Я вспотел, голова болела. В кухне я налил себе воды, снял пиджак, расстегнул воротничок рубашки и растянулся в кресле. Свет бил мне в глаза, и я его выключил. Еще до того, как разразилась гроза, я заснул.

Гром гремел, подобно эскадрилье бомбардировщиков. Но молния сразу не погасла. Через несколько секунд я обнаружил, что это вовсе не свет от молнии, а свет от лампы под зеленым абажуром. Я ее не включал. Я не вставал с кресла.

Вновь прогремел гром. И вдруг я увидел ее. В одной руке она держала мокрую шляпу, в другой — перчатки. Забрызганное дождем шелковое платье плотно облегало тело. Она была ростом в пять футов семь дюймов, весила около 1,3 квинталя, глаза были слегка раскосые, волосы темные, загорелая кожа. И ноги в порядке.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

Я не мог ничего ответить.

— Что вы здесь делаете?

Я вспомнил о вине и подумал, не брежу ли я.

— Если вы сейчас же не выйдете отсюда, — сказала она дрожащим голосом, — я позвоню в полицию.

— Я сам полиция, — ответил я.

Звуки моего голоса свидетельствовали о том, что я жив. Я резким движением вскочил. Девушка отпрянула. За моей спиной висел портрет Лоры Хант.

Я наконец обрел голос и сказал со значением:

— Вы мертвы.

Мой изумленный и дикий взгляд и странное заявление убедили ее в том, что перед ней опасный сумасшедший. Она стала немного продвигаться к двери.

— Вы… — Я не мог произнести ее имя. Она разговаривала, она пришла мокрая с дождя, она была напугана и пыталась спастись бегством. Что, эти реальные свидетельства жизни были новым клубком противоречий?

Не знаю, как долго мы стояли, глядя друг на друга и ожидая объяснений. В какие-то сумасшедшие полсекунды я вспомнил вдруг, как моя бабушка обычно повторяла, что на небе мы встретимся с теми, кого потеряли на земле. Раскаты грома сотрясали дом. За окном вспыхивала молния. Казалось, под ногами дрожит земля, а над головой раскалывается небо. И все это в квартире Лоры Хант.

Я стал шарить в карманах в поисках трубки и наткнулся на купленную накануне газету. Я развернул ее и спросил:

— Вы в последнее время видели газеты? Разве вы не знаете, что произошло? — Заданные вслух вопросы привели меня в чувство.

Она отпрянула и обеими руками оперлась на стол.

— Пожалуйста, не пугайтесь, — сказал я. — Здесь должно быть объяснение. Если вы не видели газет…

— Не видела. Я была за городом. А радио сломалось. — Затем медленно, как будто составляя разрозненные фрагменты, она произнесла: — А что? Разве в газетах пишут, что я…

Я кивнул головой. Она взяла в руки газету. На первой странице не было ничего. Новая битва на Восточном фронте и речь Черчилля вытеснили Лору с первой страницы. Я показал на четвертую страницу. Там был помещен ее портрет.

Ветер завывал в узком пространстве между домами. Капли дождя били по оконному стеклу. Единственным звуком, который был слышен в квартире, было ее дыхание. Потом поверх газеты она посмотрела мне в лицо, и глаза ее наполнились слезами.

— Бедняжка, — сказала она, — бедное создание.

— Кто?

— Дайяне Редферн. С этой девушкой я была знакома. Я разрешила ей пожить здесь в мое отсутствие.

 

ГЛАВА II

Мы сели на кушетку, и я рассказал ей о том, как было обнаружено мертвое тело, как было искромсано лицо стандартной пулей калибра 0,18 дюйма, как в морге тело было опознано ее тетушкой и Бесси Клэри.

— Конечно, — сказала она. — Мы были почти одного роста, на ней был мой халат. У нас был один и тот же размер, я дала ей несколько моих платьев. Ее волосы были немного светлее моих, но если было много крови…

Она стала искать сумочку. Я протянул ей свой носовой платок.

Вытерев глаза, она прочитала всю статью в газете.

— Вы Марк Макферсон?

Я кивнул.

— И вы не нашли убийцу?

— Нет.

— Он хотел убить ее или меня?

— Я не знаю.

— Что же вы будете делать сейчас, когда обнаружилось, что я жива?

— Искать, кто убил ту, другую девушку.

Она вздохнула и снова откинулась на подушки.

— Лучше выпейте что-нибудь, — сказал я и направился к угловому шкафу. — Шотландское виски, джин или виски «Бурбон»?

Здесь же стояла бутылка виски «Три Хорсис». Я должен был бы спросить ее о ней, чтобы у нее не было времени подумать. Но я меньше думал о работе и больше о девушке и был настолько изумлен, что не мог утверждать наверняка, что жив, бодрствую и нахожусь в здравом уме.

— Как вы хорошо ориентируетесь в моем доме, мистер Макферсон.

— О вас я знаю почти все.

— Черт возьми, — произнесла она, но потом засмеялась и сказала: — Представляете, вы единственный человек в Нью-Йорке, кто знает, что я жива! Один-единственный из шести миллионов!

Гром и молния прекратились, но дождь продолжал стучать в окна. И это давало нам ощущение оторванности от всех других обитателей города и сознание нашей значимости, потому что мы владели тайной.

Она подняла стакан:

— За жизнь!

— За воскрешение, — сказал я.

Мы засмеялись.

— Идите смените платье, — произнес я, — вы простудитесь.

— Вы отдаете мне распоряжения, — ответила она.

— Смените одежду, вы простудитесь.

— Прекрасно, мистер Макферсон!

Она ушла. Я был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте, и чувствовал себя ребенком в темном доме накануне Дня всех святых, когда все кажется фантастическим и неестественным; я даже прислушивался к звукам за дверью, чтобы слышать, как она ходит по спальне, и знать, что она не исчезла снова. Я был весь полон ощущением чуда, жизни и воскрешения, мне приходилось прорываться сквозь тучи, прежде чем ко мне вернулся человеческий разум. Наконец мне удалось успокоиться, сесть на стул и закурить трубку.

Конечно, теперь не существовало больше дела Лоры Хант. Но что я знаю о той, другой девушке? Тело ее было кремировано.

Необходим corpus delicti, чтобы доказать факт убийства.

Это не означало, что моя работа завершена. Ни полицейское управление, ни прокурор судебного округа не позволят такому делу легко выскользнуть из рук. Наша работа состояла в том, чтобы установить косвенные улики исчезновения девушки, выяснить, где ее видели в последний раз и кто. Пока у нас нет неоспоримых доказательств того, что совершено преступление, невозможно осудить убийцу даже после его признания.

— Что вы знаете об этой девушке? — спросил я Лору через дверь. — Как, вы сказали, ее имя? Вы были близкими подругами?

Дверь спальни открылась, и появилась Лора в длинном свободном халате золотистого цвета, который делал ее похожей на фигуру святой, выставленную в католической церкви. Она держала журнал, который лежал на ее ночном столике. На обложке сзади была помещена фотография девушки в вечернем платье, которая улыбалась молодому человеку, зажигавшему ей сигарету. Реклама гласила:

ПРИЯТНО В ОБЩЕНИИ!

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ ПРИЯТНОГО В ОБЩЕНИИ, ЧЕМ ЛАНКАСТЕР!

— А, она была моделью?

— Правда, она симпатичная? — спросила Лора.

— Она похожа на модель, — ответил я.

— Она была прекрасна, — настаивала Лора.

— Что еще?

— Как — что еще?

— Какой она была? Насколько хорошо вы с ней были знакомы? Где она жила? Сколько зарабатывала? Была ли замужем, не замужем, разведена? Сколько ей лет? Была ли у нее семья? Кто были ее друзья?

— Пожалуйста, мистер Макферсон, задавайте вопросы по одному. Какой была Дайяне? — Она заколебалась. — Не думаю, чтобы женщина могла вполне честно ответить на этот вопрос. Вам следовало задать его мужчине.

— Ваше мнение, вероятно, надежнее.

— Может быть, у меня свои предрассудки. Женщины с моей внешностью не могут быть слишком объективны по отношению к девушкам типа Дайяне.

— У вас внешность в порядке, мисс Хант.

— Это мы пропустим. Я никогда не пыталась делать ставку на красоту. Вы можете подумать, что я завистлива, если скажу, что считала Дайяне довольно неумной и страшно пустой девушкой, которая производила на меня отрицательное впечатление.

— Если вы так считали, то почему вы пустили ее в свою квартиру?

— Она жила в маленькой душной комнатке в пансионе. А поскольку на несколько дней эта квартира была свободна, я дала ей свой ключ.

— Почему же вы держали это в секрете?

— Никакого секрета не было. В пятницу я обедала с Дайяне. Она мне сказала, что в ее комнате ужасно жарко, а я — что она может перейти сюда и пожить в относительном комфорте. Если бы я пришла домой в пятницу вечером или если бы увидела Бесси, я бы ей об этом сказала. Бесси при всех обстоятельствах обнаружила бы это, когда пришла на работу в субботу.

— Вы когда-нибудь раньше разрешали пользоваться своей квартирой?

— Конечно. А почему вы спрашиваете?

— О вас говорят, что вы щедры. И импульсивны тоже, это так?

Она снова засмеялась:

— Моя тетка Сьюзи говорит, что я веду себя, как простушка из истории о несчастливой жизни, а я ей отвечаю, что простушки в конце концов одерживают верх. Вы отчаиваетесь по поводу причин, которые движут людскими поступками, и не удивляетесь тому, что люди хотят вас использовать.

— Иногда вас по ошибке убивают, — произнес я, — на этот раз вам посчастливилось.

— Продолжайте, — засмеялась она, — вы не такой прожженный человек, Макферсон. Сколько своих рубашек вы в жизни отдали другим?

— Я шотландец, — сказал я жестко, мне не хотелось показывать, что я очень доволен тем, что она разгадала мой характер.

Она вновь засмеялась:

— Шотландскую бережливость часто переоценивают. Моя бабушка Керкленд была самой либеральной и щедрой женщиной в мире.

— У вас бабушка — шотландка?

— Да, из местечка под названием Питлохри.

— Питлохри! Я слышал о Питлохри. Род моего отца из Блэр-Этолл.

Мы пожали друг другу руки.

— Ваша родня была очень религиозна?

— Отец — нет. А о первородном грехе говорили в семье матери.

— А! Разлад в семье, — сказала она. — Не говорите мне только о том, что ваш отец читал Дарвина.

— Роберта Ингерсолла.

Она схватилась за голову:

— Представляю, какое у вас было детство!

— Только если мой старик чуточку перебирал. Иначе Роберт Ингерсолл никогда не приближался ближе, чем на апостольские сорок ярдов.

— Но имя было по-своему магическим, и вы его тайком читали, когда подросли.

— Откуда вы знаете?

— Вы решили узнать все на свете, чтобы вас не могли обвести вокруг пальца.

Я начал рассказывать свою жизнь. Рассказ прозвучал, должно быть, как сочетание Фрэнка Мерриуэлла и Супермена в девяноста девяти томах, каждый стоимостью в 5 центов. Макферсон против Объединения производителей молочных продуктов. Макферсон в Нью-Йорке. Знаменитая ночь Макферсона среди наркоманов. Макферсон и биржевая контора, где процветает спекуляция. Как Макферсон расследует рэкет при найме рабочей силы. Убийцы, которых я знал. От этого мы кое-как перебрались снова к детству Макферсона. С пятого на десятое, или босоногий мальчишка в Бруклине. Мне кажется, я описывал каждую игру, в которой участвовал в команде «Лонг-Айленд Моухоке». Я рассказал ей о тех временах, когда уложил Рокко, главного устрашителя, и как Спаркс Лампини из мести уложил меня, так как поставил на Рокко. И о моей родне, моей матери, моей сестре, которая решила выйти замуж за босса, и какая она оказалась обманщица. Я даже рассказал ей о том времени, когда все мы болели дифтерией и Дэви, мой младший братишка, умер. Я, должно быть, лет десять уже не упоминал имени Дэви.

Она сидела, сложив руки на халате золотистого цвета, с таким выражением лица, будто выслушивала заповеди самого Моисея. Наверно, это имел в виду Уолдо, когда говорил о тонкой лести.

— Вы совсем не похожи на сыщика, — сказала она.

— А вы были когда-нибудь знакомы с сыщиками?

— В детективных историях описывают два типа людей — прожженные, всегда пьяные, которые цедят слова и совершают поступки, руководствуясь своими инстинктами, и холодные, сухие, научно подкованные типы, которые изучают под микроскопом отдельные волоски.

— Какой тип вы предпочитаете?

— Никакой, — сказала она. — Я не люблю людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что выслеживают людей и заглядывают в их жизнь. По мне, сыщики — не герои, они отвратительны.

— Спасибо, — сказал я.

Она слегка улыбнулась:

— Но вы другой. Люди, за которыми вы гоняетесь, должны быть выведены на чистую воду. Ваша работа важная. Надеюсь, вы расскажете мне еще миллион историй.

— Конечно, — сказал я, надуваясь от гордости. — Как в сказках тысячи и одной ночи. Проведите со мной тысячу и один вечер, и вы не услышите и половины моих отважных подвигов.

— Вы и разговариваете вовсе не как сыщик.

— Ни прожженный, ни научно подкованный?

Мы оба засмеялись. Девушка была мертва. Ее труп лежал на полу в этой комнате. А я встретился с Лорой. И мы смеялись, не останавливаясь. И вели себя, как старые друзья, а позднее, в половине четвертого, когда она сказала, что голодна, мы пошли на кухню и открыли какие-то консервы. За кухонным столом выпили крепкого чаю, как если бы оба были у себя дома. Все было так, как я и предчувствовал, как и должно было быть в ее присутствии, живой, теплой, проявляющей к парню интерес.

 

ГЛАВА III

— Послушайте! — сказала она.

Мы слушали шум дождя, треск поленьев в камине и звуки сирены — сигнал судам, заходящим в тумане со стороны Ист-Ривер.

— Мы в центре Манхэттена, и это наш тесный мирок, — сказала она.

Мне это понравилось. Я не хотел, чтобы прекращался дождь или чтобы рассветало. Впервые в жизни я по-настоящему отдыхал.

— Интересно, что скажут люди, когда узнают, что я жива, — сказала она.

Я подумал о людях, имена которых записаны в ее адресной книжке, и о напыщенных ничтожествах в ее конторе. Я подумал о Шелби, но произнес только:

— Кого бы я хотел видеть, так это Уолдо, когда он обо всем узнает, — и засмеялся.

— Бедный дорогой Уолдо! — сказала она. — Он тяжело переживал?

— Как вы думаете?

— Он любит меня, — сказала она.

Я подложил еще полено в огонь. Я стоял к ней спиной и не мог видеть ее лица, когда она спрашивала о Шелби. Наступил четверг, двадцать восьмое августа — день их свадьбы.

Я отвечал, не поворачивая головы:

— Шелби в порядке. Он был откровенен, помогал мне и был добр по отношению к тете.

— Шелби прекрасно держит себя в руках. Он вам понравился, правда?

Я по-прежнему смотрел на огонь, пока он окончательно не потух. Существовали фальшивое алиби и бутылка «Три Хорсис Бурбон», страховочные деньги и коллекция неиспользованных обрезов. Теперь я натолкнулся на новый комплекс противоречий. Два плюс два уже не давали четыре. Страховка в двадцать пять тысяч долларов окончательно исчезла.

Мне тяжело было начинать задавать ей вопросы. Она выглядела такой усталой. А Шелби должен был быть сегодня женихом. Я только спросил:

— Шелби был знаком с этой девушкой?

Она ответила сразу же:

— Да, конечно. Она время от времени работала моделью для нашей конторы. Все мы были знакомы с Дайяне. — Она зевнула.

— Вы устали, да?

— Не возражаете, если я немного посплю? Утром, я имею в виду позже, я отвечу на все ваши вопросы, которые вы захотите мне задать.

Я позвонил в свою контору и велел прислать человека для охраны ее входной двери.

— Это необходимо? — спросила она.

— До этого кто-то пытался убить вас. Я не собираюсь рисковать.

— Как вы предусмотрительны! Полагаю, сыщики хороши, если они на вашей стороне.

— Послушайте, мисс Хант, вы можете мне кое-что обещать?

— Вы меня слишком хорошо знаете, Марк, чтобы называть мисс Хант.

Мое сердце застучало, как барабан в гарлемском танцевальном оркестре.

— Лора, — сказал я, и она улыбнулась мне, — обещайте мне, Лора, не выходить из дома, пока я вам не разрешу, и не отвечать на телефонные звонки.

— Кто же может позвонить, если все думают, что я мертва?

— Обещайте мне на всякий случай.

Она вздохнула:

— Хорошо. Я не буду отвечать. А мне тоже нельзя никому звонить?

— Нельзя, — сказал я.

— Но люди ведь обрадуются, узнав, что я жива. Есть люди, которым я должна сразу же об этом сообщить.

— Послушайте, вы единственная из живых, кто может помочь распутать это преступление. Лора Хант должна найти человека, который пытался убить Лору Хант. Идет?

Она протянула мне руку.

Простак пожал ее и поверил.

 

ГЛАВА IV

Было почти шесть часов, когда я заглянул в клуб. Я решил, что для работы днем мне нужна свежая голова, и оставил телефонный звонок до восьми. В течение двух часов мне снилась Лора Хант. Сновидение имело пять или шесть вариантов, но смысл оставался одним и тем же. Она была для меня недосягаема. Как только я к ней приближался, она уплывала куда-то в пространство. Или убегала. Или запирала дверь. Каждый раз, когда я приближался, я ругал себя за то, что сновидение вызывало такой ужас. По мере того как проходило время и я мучительно переходил от одного сновидения к другому, истинные происшествия ночи становились менее реальными, чем мои ночные кошмары. Каждый раз, когда я просыпался в холодном поту, я все более твердо убеждался в том, что мне снилось, как я обнаруживаю Лору в квартире мертвой.

Когда позвонил дежурный, я вскочил так быстро, как будто под моей кроватью разорвалась бомба. Измученный, с головной болью, я поклялся никогда больше не пить итальянское вино. Возвращение Лоры Хант казалось таким нереальным, что я размышлял над тем, должен ли я в действительности сообщить об этом в управление. Я напряженно вглядывался в реальные предметы, в стальные трубки стульев и письменного стола, коричневые портьеры на окнах, трубы на другой стороне улицы. Потом на бюро рядом с бумажником и ключами я заметил красное пятно. Я буквально выпрыгнул из кровати. Это было пятно от губной помады на носовом платке, которым она воспользовалась. Так я убедился, что она жива.

Потянувшись к телефону, я вспомнил, что велел ей не отвечать на звонки. Она, наверно, еще спала и вряд ли обрадуется, если такой невежа, как я, будет звонить ей в это время.

Я спустился в контору, напечатал на машинке отчет, поставил печать и положил в архив все копии. Потом пошел к заместителю комиссара Преблу.

Каждое утро я входил в его кабинет и докладывал о деле Лоры Хант, и каждый день он повторял одно и то же:

— Продолжайте заниматься этим делом, дружище, может быть, вы обнаружите, что убийца соответствует вашим талантам.

Щеки у него были пунцово-красные, и у меня возникало желание ударить его по щекам. Наши интересы не совпадали: я был одним из внутренних работников под началом комиссара и наиболее активный в нашем управлении, а заместитель комиссара Пребл представлял противоположный лагерь. Сейчас, когда те оказались вне власти, его работа сводилась к чистому умиротворению.

Когда я вошел в его кабинет, он, как обычно, стал насмехаться надо мной. Еще до того, как я произнес хотя бы одно слово, он начал:

— Знаете ли вы, во сколько обходится управлению это дело? Я послал вам материал. Вам следует поднажать, или мне придется назначить кого-то другого, кто знает, как вести дело об убийстве.

— Вы могли бы подумать об этом с самого начала, — сказал я, потому что не собирался сообщать ему, что не следую его советам. Он хотел изобличить меня, давая возможность работать, пока я не зайду в тупик, а затем передать это дело одному из своих любимчиков.

— Что вы хотите сказать? Опять какой-нибудь скоропалительный отчет?

— Не стоит беспокоиться, что мы не можем заполучить убийцу Лоры Хант, — сказал я. — Эта часть дела закрыта.

— Что вы имеете в виду? Вы его нашли? — Он смотрел на меня с явно разочарованным видом.

— Лора Хант жива.

Его глаза стали круглыми, как мячи для гольфа.

— Она сейчас в своей квартире. Я поставил Райана на охрану до восьми часов утра, его сменил Беренс. Но об этом пока никто не знает.

Он постучал по голове:

— Макферсон, мне надо бы связаться с Белльвю, с отделом психопатологии.

Я коротко рассказал ему, что произошло. И хотя волна жары прошла и воздух был прохладен, он обмахивал лицо обеими руками.

— Кто убил ту, другую девушку?

— Еще не знаю.

— А что говорит об этом мисс Хант?

— Я написал в отчете обо всем, что она мне рассказала.

— Как вы думаете, знает ли она что-то, чего она вам не сказала?

— Мисс Хант была в шоке, когда услышала, что ее подруга убита, — сказал я. — Она не могла много говорить.

— Она хорошенькая, Макферсон? — фыркнул он.

— Я собираюсь допросить ее сегодня утром, — сказал я. — Намереваюсь также преподнести сюрприз некоторым людям, которые считают ее мертвой. Было бы лучше, если бы это не попало в газеты, чтобы у меня было время выработать свой план действий.

Такой сюжет годился исключительно для первой полосы «Таймс» и для одновременной радиоинформации в разделе новостей для всей страны, от океана до океана. По выражению его лица я мог предположить, что он прорабатывает способ обессмертить имя Пребла.

— Понимаете, это меняет дело, — сказал он. — Corpus delicti отсутствует. Нам придется расследовать смерть другой девушки. Интересно, Макферсон…

— Мне тоже было интересно, — сказал я. — Вы все найдете в моем отчете. Запечатанная копия направлена комиссару, а ваша — на столе у секретаря. Я не хочу, чтобы меня отстраняли от этой работы. Вы с самого начала дали мне это дело, и я его буду вести до конца. — Я громко кричал и стучал по столу, сознавая, что запугать человека можно, используя его собственные методы.

И если хоть слово из этой истории попадет в газеты до того, как я дам этому зеленый свет, я устрою здесь большой шум в понедельник, когда вернется комиссар.

О возвращении Лоры я рассказал еще только одному человеку. Этот человек — Джейк Муни, высокий, печального вида янки родом из Провиденса, известный среди наших ребят под кличкой «Молчальник с Род-Айленда». Однажды один репортер написал, что Муни молчал как рыба, и это Джейка так рассердило, что он с тех пор стал вести себя согласно своей кличке. К тому времени, когда я вышел из кабинета Пребла, Джейк уже раздобыл список фотографов, которым позировала Дайяне Редферн.

— Иди поговори с этими ребятами, — сказал я. — И разузнай о ней все, что можно. Осмотри ее комнату. И не говори никому, что она мертва.

Он кивнул.

— Мне нужны все бумаги и все письма, которые ты обнаружишь в ее комнате. И обязательно спроси хозяйку, с какого рода мужчинами она поддерживала знакомство. Может быть, в их числе были мальчики, которые поигрывали обрезами.

Зазвонил телефон. Это была миссис Тридуэлл. Она хотела, чтобы я немедленно зашел к ней.

— Мне нужно кое-что сказать вам, мистер Макферсон. Я намеревалась возвратиться сегодня в загородный дом, ведь я ничего больше не могу сделать для бедной Лоры, правда? Мои адвокаты позаботятся о ее имуществе. Но кое-что произошло…

— Хорошо, я сейчас буду, миссис Тридуэлл.

Пока я ехал по Парк-авеню, я решил, что заставлю миссис Тридуэлл немного подождать меня, а сам навещу Лору. Она пообещала не выходить из квартиры и не подходить к телефону. А я догадывался, что в доме нет еды. Я завернул на Третью авеню, купил молока, сливок, масла, яиц и хлеба.

Вход охранял Беренс. Его глаза округлились при виде покупок, он, очевидно, подумал, что я решил заняться домашним хозяйством.

Ключ от квартиры лежал у меня в кармане.

Она вышла из кухни.

— Как хорошо, что вы не звонили в дверь, — сказала она. — После того как вы мне рассказали об убийстве, — она вздрогнула и посмотрела на то место, где лежал труп, — я боюсь каждого случайного звука. Я уверена, что вы единственный сыщик в мире, который подумал об этом, — сказала она, когда я отдал ей покупки. — Вы сами-то завтракали?

— Вы мне об этом напомнили. Нет.

Мне казалось вполне естественным купить продукты и потом сидеть на кухне, глядя на то, как она готовит еду. Я думал, что такого типа девушки, у которых есть шикарные платья и служанка, чураются домашней работы. Но Лора была не такой.

— Будем церемонны и понесем все в комнату или по-простому поедим на кухне?

— Пока я не стал взрослым, я всегда ел только на кухне.

— Значит, остаемся на кухне, — сказала она. — Дома нет лучшего места.

Пока мы ели, я рассказал ей о том, что доложил о ее возвращении заместителю комиссара полиции.

— Он удивился?

— Он пригрозил отправить меня в отделение психопатологии. А потом, — я посмотрел ей прямо в глаза, — он спросил, не считаю ли я, что вы знаете что-то о смерти той, другой девушки.

— И что же вы сказали?

— Послушайте, — продолжал я, — вам будут задавать много вопросов, и вам, по-видимому, придется рассказать о своей личной жизни гораздо больше того, чем бы вы хотели. Чем откровеннее вы будете, тем в конечном итоге вам будет легче. Надеюсь, вы не сердитесь, что я все это сказал?

— Вы мне не доверяете?

— Моя работа заключается в том, чтобы всех подозревать, — ответил я.

Она посмотрела на меня поверх кофейной чашки.

— И в чем же вы меня подозреваете?

Я старался говорить хладнокровно:

— Почему вы обманули Шелби, сказав ему, что будете ужинать в пятницу вечером с Уолдо Лайдекером?

— Так вас это беспокоит?

— Мисс Хант, вы лгали.

— Ах, теперь, мистер Макферсон, я для вас мисс Хант.

— Перестаньте препираться, — оборвал я. — Почему вы обманывали?

— Боюсь, что, если скажу вам правду, вы меня не поймете.

— Хорошо, — сказал я, — я молчу. Я сыщик. Я не говорю по-английски.

— Извините, если я задела ваши чувства, но, — она водила ножом по красно-белым клеткам скатерти, — это не то, что можно записать в полицейском протоколе. Вы ведь это называете протоколом?

— Продолжайте, — произнес я.

— Видите ли, — сказала она, — я так долго была одинокой женщиной…

— Это ясно, как день, — подтвердил я.

— Мужчины устраивают мужские ужины, — сказала она. — Они напиваются. Они в последний раз кутят с хористками. Это, как я понимаю, означает для них прощание со свободой. Прежде чем жениться, они должны ею насладиться.

Я засмеялся:

— Бедный Уолдо! Спорю, что ему едва ли понравилось бы сравнение с хористкой.

Она покачала головой:

— Для меня, Марк, свобода означала нечто совсем другое. Может быть, вы меня поймете. Это означало, что я принадлежу самой себе, со всеми моими глупостями и бессмысленными привычками, что я единственная хозяйка этих моих привычек. Я понятно говорю?

— И именно поэтому вы так долго откладывали свадьбу?

— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, — сказала она. — Сигареты в гостиной.

Я принес ей сигареты и раскурил свою трубку.

— Свобода означала для меня мое уединение, — продолжала она. — Это не значит, что я хочу вести своего рода двойную жизнь, просто меня возмущает, когда вмешиваются в чужую жизнь. Может быть, потому, что моя мама всегда спрашивала меня, куда я иду и когда вернусь домой, и всегда вынуждала меня чувствовать себя виноватой, если я что-то изменяла в жизни. Мне нравится поступать импульсивно, и меня возмущает до глубины души, когда меня спрашивают, куда, что и почему. — Она, как ребенок, повышала голос в стремлении быть понятой. — В пятницу у меня было назначено свидание с Уолдо — своего рода холостяцкий ужин перед отъездом в Уилтон. Это должен был быть мой последний вечер в городе до свадьбы…

— Шелби спокойно это воспринял?

— Конечно. А вы бы нет? — Она засмеялась и показала мне язык. — Уолдо возмущался Шелби. И я не могла этому помешать. Я никогда не флиртовала и не настраивала их друг против друга. И я хорошо отношусь к Уолдо, он суетливый старый холостяк, но он был добр ко мне, очень добр. Кроме того, мы дружим уже много лет. Шелби должен был это учитывать. Мы цивилизованные люди и не стремимся изменить друг друга.

— У Шелби, как я понимаю, есть привычки, которые вам не совсем нравятся?

Она пропустила вопрос мимо ушей:

— Я действительно собиралась в пятницу ужинать с Уолдо и в десять двадцать сесть на поезд. Но после обеда я приняла другое решение.

— Почему?

— Почему? — переспросила она с издевкой. — Именно поэтому я и не сказала ему об этом. Потому что он спросил бы меня, почему.

Я начинал сердиться:

— Вы можете следовать своим привычкам, если хотите, и, видит Бог, меня не интересует, что вы относитесь к ним как к святыням, но речь идет об убийстве. Об убийстве! Должна же быть какая-то причина, почему вы приняли другое решение?

— Такая вот я.

— Разве? — спросил я. — Мне говорили, что вы добрая женщина, которая склонна думать о старом друге и не подводить его из-за эгоистического каприза, что вы великодушны и тактичны.

— Однако, мистер Макферсон, вы невозможный человек.

— Пожалуйста, расскажите мне со всеми подробностями, почему вы изменили свое намерение поужинать с Уолдо.

— У меня разболелась голова.

— Знаю. Вы так ему и сказали.

— Вы мне не верите?

— У женщин всегда болит голова, когда они не хотят что-то делать. Почему вы вернулись после ленча с такой головной болью, что позвонили Уолдо, даже не сняв шляпы?

— Полагаю, об этом вам рассказала моя секретарша. Насколько важными становятся мелочи, когда происходит что-то ужасное!

Она подошла к кушетке и села. Я последовал за ней. Внезапно она тронула меня за рукав и так нежно посмотрела мне в глаза, что я улыбнулся. Мы оба рассмеялись, и мелочи стали совсем незначащими.

— Помогите мне, Марк! — взмолилась она. — Я сказала вам правду. В пятницу после ленча я почувствовала себя так отвратительно, что просто не в состоянии была выдержать болтовню Уолдо и не могла бы выдержать ужин с Шелби, ведь он был бы особенно рад тому, что я отменила свидание с Уолдо. Мне просто необходимо было побыть одной.

— Почему?

— Как вы настойчивы!

Она поежилась. День был прохладный. Дождь стучал в окно. Небо было серого цвета.

— Разжечь огонь в камине?

— Не беспокойтесь. — Ее голос также прозвучал холодно.

Я достал поленья из-под книжных полок и разжег их.

Она сидела на краю кушетки, подобрав под себя ноги, обхватив плечи руками. Она выглядела беззащитной.

— Ну вот, — сказал я, — скоро вы согреетесь.

— Пожалуйста, пожалуйста, Марк, верьте мне. За этим ничего не кроется. Вы ведь не просто сыщик, который не видит ничего, кроме внешних проявлений. Вы человек, умеющий чувствовать, вы воспринимаете нюансы. Пожалуйста, попытайтесь понять.

Это была хорошо рассчитанная атака. Мужчина не может быть сильнее своего тщеславия. Если бы я сомневался в ее словах, я был бы не более чем грубым сыщиком.

— Хорошо, — сказал я, — оставим это. Может быть, за ленчем вы увидели привидение. Может быть, ваша подруга сказала такое, что напомнило вам что-то еще. Черт возьми, все мы иногда проявляем характер.

Она соскользнула с кушетки и с протянутыми руками побежала ко мне:

— Вы в самом деле душка. Еще вчера вечером я поняла, что мне никогда не нужно бояться вас.

Я взял ее руки в свои. Они были мягкими, но твердыми. Простачок, сказал я себе, и решил тотчас же что-нибудь сделать. От этого зависело, смогу ли я уважать сам себя. Я был полицейским, слугой народа, представителем закона и порядка.

Я подошел к шкафу с напитками:

— Вы когда-нибудь видели это?

Это была бутылка с этикеткой «Три Хорсис».

Она ответила без малейшего промедления:

— Конечно, она в доме уже несколько недель.

— Но это не тот сорт, который вы обычно покупаете, правда? Это вы тоже получили от Москони?

Она ответила длинным предложением без всякой пунктуации:

— Нет нет я прихватила ее однажды вечером у нас кончился «Бурбон» а у меня собралась компания на ужин так что я остановилась по дороге домой с работы это было на Лексингтон-авеню или может быть на Третьей авеню не помню.

Она бессовестно лгала. Я проверил у Москони и обнаружил, что в тот вечер в пятницу, между семью и восемью часами, Шелби Карпентер заходил в магазин, купил бутылку «Три Хорсис» и заплатил наличными вместо того, чтобы занести покупку на счет мисс Хант.

 

ГЛАВА V

— Что вас так задержало, мистер Макферсон? Вы должны были приехать раньше. Может быть, сейчас уже слишком поздно, может быть, он навсегда ушел.

На розовой кровати в розовом халате, рукава которого были оторочены мехом, лежала миссис Тридуэлл. Я, как врач, сидел на высоком стуле.

— Шелби?

Она кивнула головой. Ее розовое ухоженное лицо выглядело сухим и старым, веки набухли, тушь расплылась под ресницами. Померанец лежал на розовом шелке и повизгивал.

— Только бы Вулф перестал сопеть, — пожаловалась она. Она вытерла глаза бумажным носовым платком, который вынула из шкатулки, обтянутой шелком. — Мои нервы вконец расшатаны. Я этого не вынесу.

Собачка продолжала повизгивать. Женщина села и слабо ее шлепнула.

— Он ушел? — спросил я. — Куда?

— Откуда я знаю? — Она посмотрела на свои часики, усыпанные бриллиантами. — Он ушел в шесть тридцать сегодня утром.

Я не расстроился. Один из наших парней следовал за Шелби с тех пор, как я проверил у Москони факт покупки бутылки «Бурбона».

— Вы не спали, когда он ушел? Вы слышали, как он уходил? Он что-нибудь взял с собой?

— Я одолжила ему свою машину, — сказала она гнусаво.

— Вы считаете, что он попытается уйти от закона, миссис Тридуэлл?

Она высморкалась и снова приложила платок к глазам:

— Я понимаю, что это моя слабость, мистер Макферсон. Но вы знакомы с Шелби, он само обаяние. Он о чем-то просит вас, и вы не можете ему отказать, а потом ненавидите себя за то, что поддались. Он сказал, что речь идет о жизни и смерти, и если я когда-нибудь узнаю причину, то буду навсегда благодарна.

Я дал ей возможность немного поплакать и затем спросил:

— Вы считаете, что он совершил убийство… убийство вашей племянницы, миссис Тридуэлл?

— Нет! Нет! Не верю, мистер Макферсон. У него на это не хватит смелости. Уголовники делают то, что хотят, а Шелби просто большой ребенок. Ему всегда было чего-то жаль. Бедная, бедная Лора!

Я ничего не сказал ей о возвращении Лоры.

— Вы не очень любите Шелби, правда, миссис Тридуэлл?

— Он душечка, — сказала она, — но не для Лоры. Она не в состоянии была постоянно за него платить.

— Конечно, — подтвердил я.

Она испугалась, что у меня создастся неверное представление, и быстро добавила:

— Он вовсе не жиголо. Шелби из прекрасной семьи. В некотором смысле жиголо дешевле. Вы знаете, с кем имеете дело. Такому же человеку, как Шелби, нельзя просто так дать денег.

Я пришел к выводу, что, по счастью, в большинство дел, которыми я занимался, не были вовлечены женщины. Их логика сбивала меня с толку.

— Она всегда делала самые абсурдные вещи, когда стоял вопрос о ее гордости. Как с портсигаром. И это было типично. А потом ему нужно было уйти и все потерять.

К этому времени я уже потерял нить.

— Она, конечно, не могла этого выдержать. Она вынуждена была начать записывать расходы на мой счет и потом выплачивать мне деньги ежемесячно. Тяжелый золотой портсигар, он был нужен ему, — сказала она, — чтобы чувствовать себя ровней с теми мужчинами, с которыми он обедал в клубе и которые были его клиентами. Вы это понимаете, мистер Макферсон?

— Нет, — сказал я честно, — не понимаю.

— Но это так в духе Лоры.

Я тоже мог бы с этим согласиться, но сдержался.

— И он его потерял? — спросил я, направляя ее обратно к основной нити рассказа.

— Хм, в апреле, еще до того, как она закончила выплачивать его стоимость. Можете себе представить? — Неожиданно, по непонятной для меня причине, она взяла с тумбочки пульверизатор и обрызгала себя духами. Потом подкрасила губы и причесала волосы. — Я вспомнила о портсигаре, как только он ушел с ключами от моей машины. Какой же простофилей я себя почувствовала!

— Я вас понимаю, — сказал я.

Ее улыбка объяснила мне манипуляции с духами и губной помадой. Я был мужчиной, и она меня воспринимала именно таковым.

— Вы же не будете мне ставить в вину, что я разрешила ему взять мою машину? Правда, в то время я об этом не задумывалась. Знаете, он такой симпатичный.

— Не следовало давать ему машину, если вы были так настроены, — сказал я тоном строгого сыщика.

Она попалась на удочку.

— Я проявила слабость, мистер Макферсон, знаю, какую слабость допустила. Я должна была быть настороже, знаю, что должна была быть, особенно после того телефонного звонка.

— Какого звонка, миссис Тридуэлл?

И только осторожными вопросами я выведал эту историю. Если бы я пересказывал ее так, как это делала она, эта глава никогда бы не закончилась. Итак, телефонный звонок разбудил ее в то утро в половине шестого. Она вовремя подняла трубку и услышала голос Шелби, который по другому аппарату наверху разговаривал с ночным портье отеля «Фрэмингем». Портье извинился, что беспокоит его в такое время, и добавил, что кто-то хочет связаться с ним и для него это вопрос жизни и смерти. Этот человек ждал ответа по другому номеру. Портье спрашивал, может ли он дать ему номер телефона мистера Карпентера.

— Я перезвоню через десять минут, — сказал Шелби. — Скажите, чтобы вам еще раз позвонили.

Он оделся и на цыпочках спустился с лестницы.

— Он собирался выйти на улицу, чтобы позвонить, — сказала миссис Тридуэлл. — Потому что опасался, что я буду подслушивать по другому аппарату.

В двадцать минут седьмого она услышала, как он поднимается по лестнице. Он постучал в дверь ее спальни, извинился за то, что разбудил, и попросил машину.

— Это делает меня соучастницей или что-то в этом роде? — По ее щекам текли слезы.

Я позвонил в управление и спросил, нет ли известий от человека, который следил за Шелби Карпентером. С тех пор как он заступил на работу в полночь, от него ничего не было слышно, а человек, который должен был его сменить в восемь утра, все еще находился в ожидании.

Как только я повесил трубку, залаяла собачка. Вошел Шелби.

— Доброе утро, — он подошел прямо к постели. — Я рад, что вы отдохнули, дорогая. Беспокоить вас в такое время жестоко с моей стороны. Но вы ведь так не считаете. Вы сегодня прекрасно выглядите. — Он поцеловал ее в лоб и повернулся ко мне.

— Где вы были? — спросила она.

— Вы не догадываетесь, дорогая?

Он ласково потрепал собачку. Я сел и стал ждать. В облике Шелби было что-то знакомое и нереальное. Я постоянно чувствовал неловкость, когда он находился в комнате, и все время мучительно пытался вспомнить, где я его раньше видел. Но память подводила и воспроизводила нечто похожее на сон, ирреальное и мучительно сбивающее с толку.

— Не могу себе представить, дорогой, куда можно отправиться в такое раннее время. Вы меня просто шокируете.

Если Шелби и догадывался, что изумление этой леди заставило ее вызвать полицию, он был слишком тактичен, чтобы упоминать об этом.

— Я поехал на квартиру Лоры, — сказал он. — Я совершил сентиментальное путешествие. Вы же знаете, сегодня должна была состояться наша свадьба.

— Ах, я и забыла… — Миссис Тридуэлл схватила его за руку. Он удобно сидел на краю ее постели, уверенный в себе.

— Я не мог спать. А когда этот несчастный телефонный звонок разбудил вас, тетя Сью, я почувствовал, что слишком грустно настроен, чтобы оставаться дома. Я почувствовал такую тоску по Лоре, что захотел побыть там, где любила бывать она. Например, в саду. Она сама за ним ухаживала, мистер Макферсон, собственными руками. И он был хорош в сером утреннем свете.

— Уж и не знаю, верить ли вам, — сказала миссис Тридуэлл. — Что вы думаете, мистер Макферсон?

— Вы его ставите в неловкое положение, дорогая. Помните, он же сыщик, — сказал Шелби так, будто речь шла о проказе в присутствии прокаженного.

— Почему вы не могли позвонить из дома? — спросила миссис Тридуэлл. — Неужели вы думали, что я так низко пала, чтобы подслушивать ваш разговор по другому аппарату?

— Если бы вы не слушали по другому аппарату, вы бы не знали, что мне нужно выйти к телефонной будке, — сказал он со смехом.

— А почему вы боялись, что я услышу ваш разговор?

Шелби предложил мне сигарету. Он держал пачку сигарет в кармане, а не в портсигаре.

— Это была девушка? — спросила миссис Тридуэлл.

— Не знаю. Он… она… кто бы то ни был… не оставил своего номера телефона. Я трижды звонил в «Фрэмингем», но они не отзывались. — Он выпускал кольца дыма в потолок. Потом, улыбаясь, как король Англии в документальном фильме о посещении их величествами убогих жилищ шахтеров, он произнес:

— Желтая машина следовала за мной по пятам всю дорогу к загородному дому и обратно. На этих загородных шоссе в такое время ваш человек не мог как следует спрятаться. Не сердитесь на бедного малого за то, что я его заметил.

— Он прикрывал вас. Это все, что ему велено было делать. Знаете ли вы об этом или нет, не важно. — Я встал. — Я буду в квартире мисс Хант в три часа, Карпентер, и хочу там с вами встретиться.

— Это необходимо? Я не хотел бы именно сегодня идти туда. Вы же знаете, мы должны были пожениться…

— Считайте это сентиментальным путешествием, — сказал я.

Миссис Тридуэлл едва ли заметила, как я ушел. Она занималась своим лицом.

В управлении я узнал, что сентиментальное путешествие Шелби добавило пятичасовой счет за такси к стоимости дела Лоры Хант. Ничего не было обнаружено. Шелби даже не входил в дом, а стоял в саду под дождем и сильно сморкался. Намекали, что он, возможно, плакал.

 

ГЛАВА VI

Муни ждал меня в моем кабинете с информацией о Дайяне Редферн.

Ее не видели с пятницы. Хозяйка квартиры это запомнила, потому что именно в этот день Дайяне обычно платила за квартиру. Она вернулась с работы в пять часов, задержалась около хозяйской квартиры на первом этаже, чтобы отдать ей деньги, пошла в свою комнату на четвертом этаже, приняла ванну, переоделась и снова вышла на улицу. Хозяйка видела, как она остановила такси на углу Седьмой авеню и Кристофер-стрит. Она это запомнила, потому что считала такси греховной экстравагантностью таких девушек, как Дайяне.

Девушка могла вернуться поздно ночью в пятницу и снова выйти на улицу в субботу утром, хозяйка ее уже не видела. Нужно было еще опросить двух жильцов, но хозяйка не знала, где они работают, и Муни пришлось вернуться в шесть часов, чтобы переговорить с ними.

— Разве хозяйка не удивилась, что Дайяне не было видно с пятницы?

— Она говорит, ее это не касается, живут ли жильцы в комнатах или нет, главное, чтобы они платили. Девушки, которые живут в таких местах, часто отсутствуют всю ночь.

— Но прошло пять дней, — сказал я. — Неужели никого не беспокоило ее исчезновение?

— Мак, вы же знаете, каков этот тип девушек. Сегодня здесь, завтра там. Кого это касается?

— У нее нет друзей? Неужели никто не приходил к ней и не звонил по телефону?

— Было несколько телефонных звонков. Во вторник и в среду. Я проверял. Фотографы хотели пригласить ее поработать.

— И ничего личного?

— Могла быть еще пара других звонков, но ничего не передавали для нее. Хозяйка ничего не запоминает, если не запишет на бумаге.

Я знал такого рода девушек на окраинах Нью-Йорка. Без дома, без друзей, с небольшими накоплениями. Дайяне была красавицей, таких много по обеим сторонам Пятой авеню между Шестой улицей и Девяносто шестой. Информация Муни давала факты и цифры, отражала размеры заработка Дайяне в соответствии с тем, что сообщила организация девушек-моделей. Она могла бы на деньги, которые зарабатывала, если работала, содержать мужа и детей, но работа была не постоянно. Согласно грубому подсчету, который сделал Муни, одежда в ее платяном шкафу стоила огромных денег. Двадцать пар обуви. Но счетов не было, как на столе у Лоры, ведь Дайяне родом из низкого сословия, она платила наличными. В итоге — убогая, беспомощная жизнь. Затейливые флакончики с духами, хорошенькие куколки фирмы Кьюпай, статуэтки маленьких зверушек — вот все, что она приносила домой после дорогих обедов и ужинов в ночных заведениях. Письма от родных, простых работящих людей, которые жили в Пэтерсоне, штат Нью-Джерси, были написаны тем английским языком, которому обучают в вечерней школе. В них рассказывалось об увольнениях с работы и денежных затруднениях.

Ее звали Дженни Свободоу.

Муни ничего не забрал из комнаты, кроме писем. На дверь он повесил особый замок и пригрозил хозяйке штрафом, если она будет болтать языком.

Он вручил мне второй ключ от замка.

— Может, вы сами захотите посмотреть. Я вернусь туда в шесть часов, чтобы поговорить с другими жильцами.

Тогда я не располагал временем, чтобы заглянуть в жизнь Дженни Свободоу, она же Дайяне Редферн. Но когда поднялся в квартиру Лоры, то спросил, не остались ли какие-либо записные книжки или одежда убитой девушки-модели.

— Да, Бесси просмотрела одежду в шкафу и нашла платье Дайяне, — сказала Лора. — И ее сумочка была в ящике моего туалетного столика. Она все аккуратно убрала.

Ящик туалетного стола был полон сумочек, среди которых лежала и черная шелковая сумочка Дайяне. В ней находились восемнадцать долларов, ключ от ее комнаты, губная помада, тени для век, пудра, маленький флакончик духов и соломенный портсигар со сломанным замком.

Лора спокойно наблюдала, как я рассматриваю вещи Дайяне. Когда я вернулся в гостиную, она, как ребенок, последовала за мной. Она переоделась, и теперь на ней было рыжевато-коричневое платье и коричневые туфли на высоких каблуках, которые подчеркивали стройность ее ног. В ушах висели сережки в виде маленьких золотых колокольчиков.

— Я послал за Бесси.

— Как это заботливо с вашей стороны!

Я почувствовал себя лицемером. Причина, по которой я послал за Бесси, была сугубо эгоистичной. Я хотел увидеть, как она будет реагировать на возвращение Лоры.

Когда я пояснил свой замысел, Лора сказала:

— Вы что же, подозреваете бедную старую Бесси?

— Я просто хочу знать, как это воспримет человек, который находится вне подозрений.

— Как основа для сравнения?

— Может быть.

— Значит, есть кто-то, кого вы подозреваете?

— Есть кое-какие лживые заявления, которые требуют объяснений, — сказал я.

Когда она двигалась, золотые колокольчики позванивали. Ее лицо было похоже на маску.

— Вы не возражаете, если я закурю трубку?

Колокольчики вновь зазвенели. Я чиркнул спичкой.

Она заскрежетала, как наждак. Я подумал об обмане Лоры и возненавидел ее, потому что из-за Шелби Карпентера она строила из себя дурочку. И пыталась представить меня в глупом свете. Я обрадовался, когда зазвенел звонок. И велел Лоре ждать моего сигнала в спальне.

Бесси сразу сообразила, что что-то стряслось. Она осмотрела комнату, посмотрела на то место, где лежал труп, изучила каждый орнамент и каждый предмет в комнате. Я осмотрел все вокруг взглядом домохозяйки и заметил, что газета небрежно сложена и лежит на большом столе, что поднос Лоры, ее пустая тарелка и кофейная чашка остались на кофейном столике около кушетки, что книга лежит открытой, что за экраном горит камин, а пепельница полна окурков со следами губной помады.

— Садитесь, — велел я. — Случилось нечто.

— Что?

— Садитесь.

— Я могу слушать стоя.

— Здесь есть кое-кто, — сказал я и направился к двери спальни.

Вышла Лора.

Мне приходилось слышать, как кричат женщины, когда их бьют мужья, как матери рыдают над своими мертвыми и покалеченными детьми, но никогда я не слышал таких жутких, пронзительных криков, которые издала Бесси при виде Лоры. Она уронила сумочку, перекрестилась, потом очень медленно попятилась к стулу и села.

— Мистер Макферсон, вы видите то же, что и я?

— Да, Бесси. Она жива.

Бесси призвала Бога, Иисуса, Марию и свою заступницу Святую Елизавету, чтобы они стали свидетелями чуда.

— Бесси, успокойтесь. Со мной все в порядке, я просто была за городом. Убит кое-кто другой.

Легче было бы поверить в чудо. Бесси настойчиво рассказывала, как обнаружила мертвое тело, как опознала в нем Лору Хант, что на мертвой был надет лучший халат Лоры и ее серебряные туфельки без задников. И что она так же была в этом уверена, как двоюродный брат золовки ее дяди, который обнаружил свою любимую мертвой в саду, — это было в округе Гэлуэй.

Никакие наши аргументы не могли убедить ее, пока сама Лора не сказала:

— Ну, Бесси, что у нас там на ужин?

— Святая Мария, я не думала, мисс Лора, что когда-нибудь услышу от вас эти слова.

— Я у тебя просто спрашиваю, Бесси, как там насчет бифштекса с картошкой фри и яблочного пирога?

Бесси расцвела улыбкой:

— Разве привидение попросило бы картошку фри и яблочный пирог? Мисс Лора, кого же все-таки убили?

— Мисс Редферн, ты ее помнишь… девушку, которую…

— Она это заслужила, — сказала Бесси и ушла на кухню, чтобы переодеться.

Я велел ей сделать покупки в тех магазинах, где ее не знали в лицо как служанку, работавшую в доме, где жила жертва убийства, и не разрешил ей говорить что-либо о возвращении Лоры.

— Бесси, по-видимому, недолюбливала Дайяне. Почему? — спросил я Лору, когда мы остались одни.

— Бесси очень самоуверенная, — сказала она. — На это нет особых причин.

— Разве?

— Их нет, — сказала Лора твердо.

Зазвенел дверной звонок.

— Останьтесь здесь, — прошептал я. — Устроим еще один сюрприз.

Она ждала, напряженно сидя на краешке кушетки. Я открыл дверь. Я ожидал увидеть Шелби, но вошел Уолдо Лайдекер.

 

ГЛАВА VII

Эгоцентричные люди видят только то, что хотят видеть. Возможно, астигматизм оправдывал его в том, что он сначала не заметил Лору, но думаю, что причиной тому была алчность. Он так напряженно смотрел на старинную вазу из ртутного стекла, что все остальное для него не существовало.

— На вашей службе мне сказали, что вы здесь, Макферсон. Я переговорил со своим адвокатом, он посоветовал мне забрать вазу, и пусть эта стерва подает в суд.

По пути к каминной полке ему нужно было пройти мимо кушетки. Лора повернула голову, ее золотые серьги-колокольчики зазвенели. Уолдо замер, как будто услышал некое призрачное предупреждение. Потом он протянул руки к сияющему шару, как человек, который боится собственной фантазии, но хочет показать всем, что он выше страха. Лора повернулась ко мне, желая увидеть, как я прореагирую. Ее золотые колокольчики издали такой резкий звук, что Уолдо развернулся на каблуках и обернулся прямо к ней.

Лицо его стало белее савана. Он не споткнулся и не упал, а застыл, будто окаменел, с протянутыми к вазе руками. Он походил на карикатуру, которая вызывает одновременно жалость и смех. Бородка в стиле Ван Дейка, трость на руке, хорошо сидящий костюм, цветок в петличке — все это было похоже на украшение мертвеца.

Мы молчали. Только тикали часы.

— Уолдо, — мягко произнесла Лора.

Похоже, он ничего не слышал.

Она взяла его за окаменелые руки и повела к кушетке. Он передвигался, как заводная кукла. Она заставила его сесть, осторожно опустила его руки, а мне передала его шляпу и трость.

— Уолдо, — прошептала она так, как мать обращается к своему обиженному ребенку. — Уолдо, дорогой.

Он механически, как на пружинах, повернул голову. Его застывшие, ничего не понимающие глаза впились в ее лицо.

— Все в порядке, мистер Лайдекер. Она жива и здорова. Произошла ошибка.

Мой голос подействовал на него, но не так, как мне того хотелось. Он откинулся на диване, потом резко дернулся вперед, следуя скорее механической, а не осознанной реакции. Затем он сильно задрожал, как будто какая-то внутренняя сила заставляла его биться в судорогах. Капли пота выступили на лбу и над верхней губой.

— В шкафу есть бренди. Принесите, Марк, быстро, — сказала Лора.

Я принес бренди. Она поднесла стакан к его губам. Но большая часть жидкости струйкой потекла по подбородку. Через какое-то время он поднял правую руку, посмотрел на нее, опустил и поднял левую. Он как будто проверял, может ли заставить свои мышцы работать.

Лора опустилась рядом с ним на пол, положила руки на его колени. Она произносила слова тихим голосом, объясняла, что погибла и погребена Дайяне Редферн, а она, Лора, все это время провела за городом. Не знаю, слышал ли он звуки ее голоса, или его успокоили ее слова, но когда она предложила ему прилечь на кровать, он покорно поднялся. Лора повела его в спальню, помогла лечь, накрыла ему ноги бело-голубым платком. Он позволял обращаться с собой, как с ребенком.

Потом она вернулась и спросила меня, не вызвать ли нам врача.

— Не знаю, — ответил я. — Конечно, он немолод и тучен. Но это не похоже на удар, потому что я видел, как люди переносят его.

— С ним так уже и раньше бывало.

— Как сейчас?

Она кивнула:

— Однажды это случилось в театре. Он очень рассердился, что мы вызвали врача. Лучше пусть он отдохнет.

Мы находились в том состоянии, в каком находятся люди, сидя в ожидании в коридоре больницы.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Если бы я знал, что это Уолдо, я бы его предупредил.

— Вы намереваетесь сделать то же с Шелби?

— У Шелби нервы покрепче. Он воспримет новость получше.

У нее от гнева сузились глаза.

— Послушайте, — сказал я. — Вы ведь знаете, что Шелби говорил неправду. Я не хочу сказать, что он совершил убийство, но я знаю, что он что-то скрывает. Ему придется объяснить кое-какие вещи.

— Я уверена, он сможет все объяснить. Шелби все сможет объяснить.

Она прошла в спальню, чтобы посмотреть, как себя чувствует Уолдо.

— Похоже, он спит. Дыхание ровное. Надо просто дать ему спокойно отдохнуть.

Мы посидели в молчании, пока не раздался звонок у входной двери.

— Вам надо встретить его и все сказать, — сказала Лора. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще пережил такой шок. — И она скрылась за вращающейся дверью, которая вела на кухню.

Звонок прозвенел еще раз. Когда я открыл дверь, Шелби оттолкнул меня.

— Где она? — вскричал он.

— Так вы уже знаете?

Я услышал, как открывается вторая входная дверь, с черного хода, и понял, что он встретил Бесси на лестнице.

— Чертовы женщины! — проворчал я.

Лора вышла из кухни. Я сразу же понял, что Бесси — не та женщина, которая заслуживает в свой адрес бранные слова. Встреча любящих оказалась слишком образцовой. Они обнялись, поцеловались и прижались друг к другу. После дюжины театральных репетиций актер с таким же изумлением шарит рукой в поисках своего носового платка. Вглядывается в ее лицо с некоторого расстояния, изображая простодушное удивление мальчика-хориста. Вся сцена как будто была отрепетирована заранее. В том числе и нежность, и радость.

Я повернулся к ним спиной.

Голос Лоры зазвучал приторно-сладко:

— Ты счастлив, дорогой?

Он что-то шепотом ответил.

Моя трубка погасла. Если бы я повернулся за коробкой спичек на столе, они подумали бы, что я за ними наблюдаю. Они продолжали шептаться. Я следил за тем, как минутная стрелка моих наручных часов ползет по циферблату. И вспомнил о той ночи, когда я сидел в засаде и ждал, чтобы Пинки Морган вышел из дома своей любовницы. В десять вечера температура была плюс 10 градусов, а в полночь уже подморозило. Я лежал в снегу и думал о том, что гангстер-то нежится в теплых объятиях своей толстухи. Я повернулся и увидел, как рука Шелби прикасается и скользит по золотистой ткани Лориного платья.

— Как бесконечно трогательно! Какая невыразимая нежность! Джульетта встала из могилы! Приветствую тебя, Ромео!

Конечно, это был Уолдо. К нему вернулись не только силы, но и его подтрунивающий тон.

— Простите меня за небольшой эпилептический припадок, — сказал он. — Это семейное наследие. — Он резко оттолкнул Лору от Шелби, поцеловал ее в обе щеки, закружил ее, как будто в вальсе. — Приветствую тебя, милая моя! Скажи, как ты себя чувствуешь по возвращении с того света?

— Приди в себя, Уолдо!

— Я никогда не был более в себе, чем сейчас, моя милая глупышка. Я тоже восстал из мертвых. Весть о твоей смерти поставила меня на грань вечности. Мы оба восстали из мертвых и должны отпраздновать чудо жизни. Давайте выпьем.

Она направилась к шкафу, где стояли напитки, но Уолдо загородил ей дорогу.

— Нет, дорогая, сегодня мы не будем пить виски. Будем пить шампанское. — И он заторопился к кухне, крича по дороге Бесси, что ей нужно сходить к Москони и купить у него шампанское, название которого он записал на бумажке.

 

ГЛАВА VIII

Лора и трое мужчин пили шампанское. Это была для всех знакомая сцена. Даже Бесси восприняла ее с позиций ветерана. Все они были готовы продолжать жизнь с того момента, который так резко изменил ее течение на прошлой неделе, когда кто-то позвонил в дверь и изувечил девичье лицо, выстрелив патроном калибра 0,18 дюйма. Именно поэтому я присутствовал в этой ситуации как третье лицо.

Когда пили за Лору, я отхлебнул немного шампанского. Остальное осталось в фужере, и постепенно вышли последние пузырьки газа.

— Разве вы не пьете? — спросил меня Уолдо.

— Я на работе, — ответил я.

— Он формалист, — заметил Уолдо. — Пролетарский сноб с пуританской совестью.

Раз я был на работе и здесь находилась Лора, я не употребил те единственные слова, которые только и необходимы для Уолдо. Эти слова кратки и подходят по существу.

— Не сердитесь на нас, — сказала Лора. — Это мои самые лучшие в мире друзья, и они, конечно, хотят отпраздновать мое воскрешение.

Я напомнил, что смерть Дайяне Редферн все еще остается загадкой.

— Но мы ведь наверняка ничего об этом не знаем, — произнес Шелби.

— А! На празднестве присутствует чей-то дух, — сказал Уолдо. — Давайте произнесем почтительный тост.

Лора поставила свой бокал.

— Пожалуйста, Уолдо, — проговорила она.

— Выдержано в сомнительном вкусе, — заметил Шелби.

— Как мы все стали благочестивы! — вздохнул Уолдо. — Это благодаря вашему влиянию, Макферсон. Как ходячий представитель союза мертвых…

— Пожалуйста, перестань! — попросила Лора.

Она пододвинулась к Шелби. Он взял ее руку. Уолдо наблюдал за сценой, как кот за мышиным семейством.

— Ну, Макферсон, раз вы настаиваете на том, чтобы привнести долю здравомыслия в нашу радужную встречу, расскажите нам, как продвигается расследование. Вы выяснили туманные обстоятельства, что связаны с той бутылкой «Бурбона»?

— Это я купила бутылку «Три Хорсис», Уолдо, — произнесла Лора спокойно. — Знаю, что она не того сорта, который ты учил меня покупать, но как-то вечером я торопилась и принесла ее домой. Шелби, ты разве не помнишь?

— Да, конечно. — Шелби сжал ее руку.

Они как будто еще больше сблизились, а Уолдо выталкивали на мороз. Он налил себе еще шампанского.

— Скажите, Макферсон, у этой маленькой девушки-модели не было ли каких-нибудь тайн в жизни? Вы не обнаружили каких-либо дурных ее знакомых? Известны ли вам секреты ее веселой жизни в Гринвич-Виллидж?

Уолдо использовал меня как орудие против Шелби. Это было ясно как божий день. Вот он перед нами, человек, который стал практически вровень с великой английской литературой, и какой-то простак мог преподать ему начальный урок. У меня поднялось настроение. Он стрелял по моей цели.

— Мой помощник идет по следу ее врагов, — сказал я, придав голосу официальный оттенок.

Уолдо поперхнулся шампанским.

— Враги, — спросила Лора, — у нее?

— В ее жизни могло быть что-то, что тебе неизвестно, — сказал Шелби.

— Ну-у!

— Большинство таких девушек ведут весьма сомнительный образ жизни, — твердо сказал Шелби. — Все, что мы знаем, это что бедная девочка могла путаться с разного рода людьми. С мужчинами, которых встречала в ночных клубах.

— Откуда вы так много о ней знаете? — спросил Уолдо.

— Я вовсе не знаю. Я просто говорю о возможностях, — сказал Шелби и, обращаясь ко мне, спросил:

— Эти модели ведь часто поддерживают дружеские отношения с полусветом, правда?

— Бедная Дайяне, — произнесла Лора. — Ее не за что было ненавидеть. Я хочу сказать… она вовсе не была… человеком с сильными чувствами. Просто красива и со смутными мечтами. Не могу себе представить, чтобы эту девочку кто-то ненавидел. Она была… как бы сказать… ей хотелось помочь.

— Это объяснение, которое дает Шелби? — спросил Уолдо. — Полагаю, у него был чисто филантропический интерес.

У Лоры на щеках проступили красные пятна.

— Да, это так! — с горячностью произнесла она. — Я просила его относиться к ней по-доброму, правда, Шелби?

Шелби отошел за поленом дров для камина. Он обрадовался возможности отойти. Лора взглядом следила за его движениями.

— Ты что же, просила его проявить к ней особую доброту именно в ту среду, дорогая? — Уолдо сделал вид, что задает невинный вопрос, а на меня он при этом бросал любопытные взгляды.

— В среду? — спросила она, сделав над собой усилие, чтобы выглядеть забывчивой.

— В прошлую среду. Или это был вторник? В тот вечер на стадионе исполняли Токкату и фугу, это было в среду? — Он перевел глаза на Шелби и на камин. — Лора, когда у тебя был коктейль?

— Ах, этот! — сказала она. — В среду.

— Вам следовало бы там присутствовать, Макферсон, — сказал Уолдо. — Там было очень, очень весело.

— Ты говоришь глупости, Уолдо, — сказала Лора.

Но Уолдо решил затеять спектакль, и ничто не могло его остановить. Он поднялся с бокалом шампанского в руке и как бы стал представлять Лору в качестве хозяйки всем приглашенным на коктейль. Он не только говорил фальцетом и покачивал бедрами, как делают большинство мужчин, когда изображают женщин. Он демонстрировал настоящий актерский дар. Он изображал хозяйку, переходил от гостя к гостю, представлял незнакомых людей, следил за тем, чтобы бокалы были полны, обносил гостей подносом с сэндвичами.

«Здравствуйте, дорогой, я рада, что вы пришли… вы должны познакомиться… Знаю, что вы будете просто в восторге… Не говорите мне, что вы не пьете… И не едите!.. Эта маленькая порция икры не прибавит ничего к вашему весу… Вы не знакомы… это невероятно, все знают Уолдо Лайдекера, он Ноэль Кауард в тяжелом весе… Уолдо, дорогой, это один из твоих самых преданных поклонников…»

Спектакль был хорош. Перед нами проходили чванливые, ничтожные мужчины и высокомерные женщины, и все это время, когда он двигался по комнате, подражая Лоре с подносом в руке, было очевидно, что эта воображаемая Лора наблюдает за чем-то, что происходит у окна эркера.

Вот Уолдо перешел к окну эркера. Характер его движений изменился, его жесты стали мужскими. Он изображал галантного и осторожного Шелби. И девушку, которая снизу вверх смотрела на Шелби, моргая глазами и теребя его за лацканы пиджака. Он прекрасно уловил интонации голоса Шелби, и хотя я ни разу не слышал голос девушки, я знал, что множество куколок разговаривают именно так, как Дайяне.

«Дорогой, ты выглядишь лучше всех мужчин в этой комнате… Разве мне нельзя этого сказать?» — «Детка, ты пьяна, не говори так громко». — «Шелби, если я просто молча обожаю тебя, что в этом плохого?» — «Ради Бога, крошка, тише. Помни, где мы находимся». — «Шелби, пожалуйста, я не пьяна, я никогда не напиваюсь, и я вовсе не говорю громко». — «Тсс, дорогая, все смотрят на тебя». — «Пусть смотрят, мне нет до них дела». Кукольный голос стал резким и сердитым. Пьяные девушки из баров всегда разговаривают так визгливо.

Шелби отошел от камина. Кулаки его были сжаты, челюсть выдвинута вперед, лицо позеленело.

Лора дрожала.

Уолдо прошел на середину комнаты и сказал своим голосом:

— Наступила страшная тишина. Все смотрели на Лору. У нее в руках был тот самый поднос с сэндвичами. Всем, кто находился в комнате, стало Лору жаль. Через неделю и один день она должна была выйти замуж.

Уолдо по-кошачьи, женской походкой прошел к окну эркера. Я представил себе, как Дайяне и Шелби стоят на этом месте.

— Дайяне схватила его за лацканы…

Лора, настоящая Лора, в золотистом платье сидящая на кушетке, сказала:

— Мне очень жаль, ради Бога, сколько раз нужно повторять, что мне очень жаль!

Шелби поднял сжатые кулаки и сказал:

— Да, Лайдекер, мы все сыты по горло. Хватит кривляться.

Уолдо посмотрел на меня.

— Как же так, Макферсон! Вы пропустили самую лучшую сцену.

— И что же она сделала? — спросил я.

— Можно сказать? — спросил Уолдо.

— Лучше уж скажите, — проговорил Шелби, — иначе он представит себе что-то гораздо худшее.

Лора начала смеяться:

— Я стукнула ее подносом с сэндвичами. Я ее стукнула!

Мы подождали, пока истерика закончится и она успокоится. Она и плакала, и смеялась одновременно. Шелби хотел взять ее руку, но она ее отдернула. Потом она смущенно посмотрела на меня и сказала:

— Я ничего подобною раньше не делала. Даже не представляла, что могу так поступить. Мне хотелось умереть.

— И это все? — спросил я.

— Все, — ответил Шелби.

— В моем собственном доме, — проговорила Лора.

— А что было потом?

— Я пошла в спальню. Не хотела, чтобы кто-нибудь заходил и разговаривал со мной. Мне было стыдно. Через какое-то время зашел Шелби и сказал, что Дайяне ушла и что мне просто обязательно нужно выйти к гостям.

— После всего случившегося, — сказал Шелби.

— Все вели себя тактично, но от этого мне было только хуже. Шелби был очень мил, он уверял меня, что мы должны выйти на улицу и немного выпить, чтобы я больше не думала о происшедшем и не корила себя.

— Как он был добр! — не мог не отметить я.

— Шелби великодушен, он легко прощает, — добавил Уолдо.

— Но Шелби ведь ничего не мог поделать, если Дайяне влюбилась в него. — Лора не обращала на двух других присутствовавших в комнате никакого внимания, она объясняла ситуацию мне. — Он, как всегда, был добр, вежлив, внимателен. А Дайяне, бедняжка, росла в доме, где женщин поколачивают. Она никогда раньше… не сталкивалась с джентльменом.

— Черт возьми! — произнес Уолдо.

— Ей хотелось найти нечто лучшее, чем то, что она видела у себя дома. Ее жизнь была ужасно убога. Даже ее имя, как бы глупо это ни звучало, говорило о том, что она стремилась к лучшей жизни.

— Ты разбиваешь мне сердце, — сказал Уолдо.

Лора взяла сигарету. Руки ее дрожали.

— Я не очень отличаюсь от нее. Я тоже приехала в Нью-Йорк, несчастная девушка без друзей, без денег. Люди отнеслись ко мне по-доброму, — она указала сигаретой на Уолдо, — и мне казалось, что я просто в долгу перед такими, как Дайяне. Я была у нее единственной подругой. А Шелби был ее другом.

Все это прозвучало просто и человечно, она стояла ко мне на таком близком расстоянии, что я чувствовал запах ее духов. Я отпрянул.

— Марк, вы ведь мне верите? — спросила она.

— Что это был за ужин в пятницу? Примирение? — спросил я.

— Да-да, примирение, — она улыбнулась. — С вечера в среду до утра в пятницу у меня было отвратительное настроение. Я знала, если не повидаю Дайяне и не скажу, что сожалею о том, что случилось, то испорчу себе весь отдых. Вы считаете меня глупой?

— Мягкотелой недотепой, — сказал Уолдо.

Шелби поднял кочергу только для того, чтобы помешать угли в камине. Нервы мои были напряжены, и каждый раз, когда зажигалась сигарета, мне чудилась угроза насилия. Это потому, что я желал насилия. У меня чесались руки, мне хотелось приложить их к какой-нибудь жирной шее.

Я сделал два шага вперед и оказался вновь рядом с Лорой.

— И именно за ужином вы закурили…

Здесь я остановился. Лицо ее стало белее платья, в котором была похоронена Дайяне.

— Закурила, — прошептала она это слово.

— Закурили трубку мира, — сказал я, — и предложили ей свою квартиру.

— Да, закурила трубку мира, — сказала Лора. Она очнулась. Глаза ее заблестели, щеки порозовели. Своими тонкими сильными пальцами она держала меня за рукав. — Верьте мне, Марк, вы должны мне поверить, что все было в порядке, когда я предложила ей свою квартиру. Пожалуйста, ну пожалуйста, верьте мне.

Шелби не произнес ни слова. Но мне показалось, он улыбался. Уолдо громко рассмеялся и сказал:

— Будь осторожна, Лора, он сыщик.

Ее рука соскользнула с моего рукава.

 

ГЛАВА IX

В тот вечер я опять ужинал с Уолдо. Спросите меня, почему я это делал. Я и сам задавал себе этот вопрос в ресторане «Золотая ящерица», когда глядел на его толстое лицо, склонившееся над тарелкой супа из ласточкиного гнезда. Шел дождь. Мне было одиноко. Хотелось поговорить с кем-нибудь. Поговорить о Лоре. Она и Шелби ели бифштекс с картофелем фри. Я тянулся к Уолдо. И страшно боялся потерять его. Я его презирал, и в то же время он восхищал меня. Чем глубже я проникал в эту историю, тем меньше я узнавал сам себя, тем больше я чувствовал себя новичком в этом новом для меня мире.

Ум мой был затуманен. Я двигался куда-то, но, казалось, потерял дорогу. Помню, что задавал себе вопрос, где же следы. Что же это за следы, которые я порой находил! Улыбка — не улика для суда. Нельзя арестовать человека за то, что он дрожал. Карие глаза перехватили взгляд серых глаз, ну и что из этого? Интонация голоса — это то, что умирает вместе с произнесенным словом.

Китаец-официант принес блюдо с яичным рулетом. Уолдо рванулся к нему, как будто он был одним из тех, кто выстаивает очередь за благотворительной похлебкой.

— Так, — сказал он, — и что же вы о ней думаете теперь, когда вы ее увидели?

Я положил себе на тарелку яичного рулета.

— Моя работа состоит в том…

Он закончил фразу за меня:

— …чтобы смотреть фактам в лицо и не иметь своего мнения. Где я это раньше слышал?

Официант принес поднос с накрытыми блюдами. Уолдо досталось блюдо, на котором был выложен кусок свинины с одной стороны, кусок утки — с другой, макароны под куриным соусом с миндалем, сладкие и острые свиные ребрышки рядом с омаром, а китайские равиоли на другом блюде, чтобы не смешивать соусы. За нашим столом разговор прервался, пока он не отведал из каждого блюда, то запивая соком, то пробуя еду без него.

Наконец он остановился, чтобы перевести дыхание, и сказал:

— Вспоминаю, что вы мне сказали, когда впервые пришли ко мне в то воскресное утро. Помните?

— Мы много о чем говорили в то воскресное утро. Оба.

— Вы сказали, что в данном случае хотите изучать не факты, а лица. Думаю, это было очень глупо с вашей стороны.

— Почему же вы тогда запомнили эти слова?

— Потому что на меня произвел впечатление вид обычного молодого человека, который воображает, что стал совершенно необычным.

— И что же? — спросил я.

Он щелкнул пальцами. Подбежали два официанта. По-видимому, они позабыли о жареном рисе. Разговоров было больше, чем нужно, и ему пришлось по-другому оформить свое блюдо. В промежутках между распоряжениями, отдаваемыми китайцам-официантам, и стонами по поводу того, что ритуал (его словечко) ужина был нарушен, он говорил о Элуэлле, Доте Кинге, Старре Фейтфулле и некоторых других хорошо известных делах об убийствах.

— И вы полагаете, что дело Дайяне Редферн останется нераскрытым? — спросил я.

— Это не дело Дайяне Редферн, мой друг. Для общественности и в газетах это навечно останется делом Лоры Хант. Лора проживет жизнь как женщина, отмеченная особым знаком, она будет живой жертвой нераскрытого убийства.

Он пытался рассердить меня. Но не прямыми намеками, а стрелами, направляемыми в мой адрес, и булавочными уколами. Я старался не смотреть ему в лицо, но не мог не заметить его тупой, самодовольной усмешки. Когда я поворачивал голову, он следовал за мной взглядом, при этом его толстая голова двигалась, как на шарнирах, в накрахмаленном воротничке сорочки.

— Вы лучше умрете, чем позволите такому свершиться, мой доблестный Ястребиный Коготь? Вы бы пожертвовали своей драгоценной шкурой, но не дали бы этой маленькой невинной девочке страдать всю жизнь от унижения, правда? — Он громко рассмеялся. Два официанта даже высунули головы из кухни.

— Ваши шутки не смешны, — сказал я.

— Ну! Как мы сегодня свирепо рычим. Что вас тревожит? Страх перед неудачей или зловещая конкуренция с Аполлоном Бельведерским?

Я почувствовал, что заливаюсь краской.

— Послушайте! — произнес я.

Он вновь меня прервал:

— Мой дорогой, хоть я рискую утратить вашу драгоценную дружбу… а дружбу с таким уважаемым человеком, как вы, я действительно ценю, независимо от того, верите ли вы мне или нет… так вот, хоть я рискую утратить…

— Ближе к делу, — сказал я.

— Совет молодому человеку — не теряйте голову. Она не для вас.

— Займитесь своими проклятыми делами, — огрызнулся я.

— Когда-нибудь вы мне будете за это благодарны. Если, конечно, не будете пренебрегать моими советами. Разве вы не слышали, как она описывала безрассудное чувство Дайяне к Шелби? Джентльмен, черт возьми! Вы что думаете, Дайяне так уж совсем умерла, а вместе с ней и рыцарство? Если бы вы были более проницательны, мой друг, то заметили бы, что Лора — это Дайяне, а Дайяне была Лорой…

— Ее настоящее имя Дженни Свободоу. Она работала на фабрике в Джерси.

— Это похоже на плохой роман.

— Но Лора не глупа. Она, должно быть, знала, что он подлец.

— После того как утрачены аристократические замашки, остается шелуха. Образованная женщина не в меньшей степени, чем бедная девчонка с фабрики, обречена нести любовные оковы. Аристократическая традиция, мой дорогой друг, со слабым и сладким привкусом коррупции. Романтики как дети, они никогда не взрослеют. — Он опять принялся за цыпленка, свинину, утку и рис. — Разве я не говорил вам в тот день, когда мы встретились, что Шелби — это более мягкое и менее ярко выраженное отражение Лоры? Разве вы теперь это не видите, разве не находите ответа на стремление к совершенству? Пожалуйста, передайте мне соевый соус.

Романтика — это то, что существовало в сентиментальных песенках, в кино. Единственным человеком, который, как я слышал, употреблял это слово в обычной жизни, была моя сестренка, она выросла на романтике и вышла замуж за делового человека.

— Я надеялся, что Лора, повзрослев, перешагнет через Шелби. Она была бы великой женщиной, если бы это сделала. Но мечты все еще властвовали над ней, герой, которого бы она могла вечно и незрело любить, модель совершенства, безупречность которой не требовала бы от нее ни ее симпатий, ни ее ума.

Я устал от его слов.

— Давайте уйдем от этого грязного места, — сказал я. Он приучал меня к мысли о безнадежности.

Пока мы ждали сдачу, я поднял его трость.

— Зачем вы ее носите с собой? — спросил я.

— Вам она нравится?

— Это же жеманство.

— Вы ограниченный человек, — сказал он.

— Все равно, — ответил я, — мне кажется, это все дуто.

— Все в Нью-Йорке знают трость Уолдо Лайдекера. Она придает мне значительность.

Я хотел покончить с этой темой, но он любил хвастаться своими вещами.

— Я ее приобрел в Дублине. Продавец сказал мне, что ее носил какой-то ирландский баронет, чей надменный и неистовый характер стал в стране притчей во языцех.

— Может быть, он пользовался ею, чтобы поколачивать бедняков, которые работали на торфяниках в его владениях, — сказал я, так как не испытывал слишком большой симпатии к вспыльчивым титулованным особам, ведь рассказы моей бабушки создали у меня совсем другое о них представление. Трость была самой массивной из тех, которые мне когда-либо приходилось видеть, весила она по меньшей мере фунт и 12 унций. Под набалдашником на ней были две золотые полоски на расстоянии трех дюймов друг от друга.

Он выхватил трость из моих рук.

— Отдайте!

— Что с вами? Никто не посягает на вашу чертову трость.

Китаец принес сдачу. Уолдо искоса наблюдал за мной, как я добавлял к чаевым еще четверть доллара, презирая себя и одновременно ощущая свою слабость в том, что давал ему повод для насмешек надо мной.

— Не сердитесь, — сказал он, — если вам нужна трость, я вам ее куплю. С резиновым наконечником.

Мне хотелось оторвать от земли это рыхлое толстое тело, отшвырнуть его от себя, как мяч. Но мне ни в коем случае нельзя было терять его дружбу. Не сейчас, по крайней мере. Он спросил меня, куда я направляюсь, и когда я ответил, что в центр, попросил подвезти его до улицы Лафайетт.

— Не будьте неблагодарны, — сказал он. — Я надеялся, вы будете рады тому, что еще четверть часа послушаете мой восхитительный монолог.

Когда мы ехали по Четвертой авеню, он вдруг схватил меня за руку. Машину чуть не занесло.

— В чем дело? — спросил я.

— Остановите! Пожалуйста, остановите! Будьте великодушны хоть раз в жизни.

Мне любопытно было узнать, в чем причина такого возбуждения, и я остановил машину. Он поспешно пошел назад вдоль домов, к антикварному магазину мистера Клодиуса.

Фамилия у мистера Клодиуса была Коэн. Но он скорее был похож на янки, чем на еврея. Рост около 5 футов 11 дюймов, вес не более 150 фунтов, светлые глаза и лысая грушеобразная голова. Я был с ним знаком, потому что когда-то у него был компаньон, занимавшийся скупкой краденого. Клодиус был наивным и рассеянным по характеру человеком, одержимым антиквариатом, он не подозревал, что его компаньон ведет двойную игру. Он готов был даже оградить его от судебного разбирательства, а мне в благодарность он преподнес комплект Британской энциклопедии.

Естественно, он и Уолдо были знакомы. Оба могли дойти до состояния экстаза при виде какого-нибудь старинного чайника.

То, что Уолдо увидел в витрине магазина Клодиуса, был дубликат той самой вазы, которую он отдал Лоре. Она имела форму шара, установленного на подставке. Мне она напомнила один из серебряных шаров, которые вешают в Рождество на елку в магазине «Вулворт». Я понимал, что эта вещь вовсе не настолько редкая и дорогостоящая, как многое другое, из-за чего коллекционеры почти теряют сознание. Уолдо ценил эту вещь, потому что среди определенной категории коллекционеров высокого класса начал погоню за ртутным стеклом. В своем рассказе, озаглавленном «Искажение и отражение», он писал:

«Стекло, выдуваемое до прозрачности мыльного пузыря, внутри покрывается тонкой ртутной пленкой, и оно сияет, как зеркало. Подобно тому, как ртуть в термометре показывает температуру человеческого тела, так и отражения в этом прозрачном шаре обнаруживают склад и темперамент тех бесславных посетителей, которые, войдя в мою гостиную, впервые отражаются на его шарообразной поверхности, принимая облик карликов-уродов».

— Клодиус, олух, почему, ради святого Джошиа Уэджуда, вы скрывали это от меня?

Клодиус достал вазу с витрины. Пока Уолдо облюбовывал вазу, я разглядывал старые пистолеты. Разговор шел за моей спиной.

— Откуда она у вас? — спросил Уолдо.

— Она из дома в Биконе.

— Сколько же вы собираетесь из меня выжать, старый конокрад?

— Она не продается.

— Не продается? Но послушайте…

— Она продана, — сказал Клодиус.

Уолдо стал колотить своей тростью по тонким ножкам старого стола.

— Какое вы имеете право продавать ее, не предложив сначала мне? Вы же знаете, чего я хочу.

— Я ее разыскал для одного клиента. Он поручил мне купить любое изделие из ртутного стекла, какое я найду, по цене, которую я сочту подходящей.

— Но вы выставили ее в витрине. Это значит, предлагаете ее на продажу.

— Вовсе нет. Это значит, мне нравится показывать публике что-то красивое. Мистер Лайдекер, я имею право выставлять в витрине то, что хочу.

— Вы это купили для Филипа Энтони?

Наступила тишина. Потом Уолдо вскричал:

— Вы же знаете, меня интересует все, что интересует его! Вы не имели права не предложить эту вазу мне!

Он кричал старушечьим голосом. Я повернулся к нему и увидел, что лицо его стало багрово-красным.

— Ваза принадлежит Энтони, и я ничего не могу поделать. Если хотите, предложите ему продать ее, — сказал Клодиус.

— Вы прекрасно знаете, он мне не продаст.

Спор продолжался в том же духе. Я разглядывал старое ружье, заряжающееся с дула, это, должно быть, реликвия еще с тех времен, когда Эйб Линкольн был ребенком. Вдруг я услышал звон. Я оглянулся. На полу заблестели серебряные осколки.

Клодиус побледнел. Казалось, убили живое существо.

— Это произошло нечаянно, уверяю вас, — проговорил Уолдо.

Клодиус застонал.

— В вашем магазине плохое освещение, проходы заставлены, я споткнулся, — сказал Уолдо.

— Бедный мистер Энтони.

— Не беспокойтесь, я заплачу любую сумму, какую вы назначите.

С того места, где я стоял, магазин казался темной пещерой. Антикварная мебель, старые часы, вазы, блюда, стаканы, китайские собачки, потускневшие подсвечники создавали впечатление, что находишься на складе у мусорщика. Мужчины перешептывались друг с другом. Толстый Уолдо, в черной шляпе, с толстой тростью, и Клодиус, с его грушеобразной головой, напоминали мне старых ведьм на Празднике всех святых. Я вышел из антикварного магазина.

Уолдо подошел ко мне, когда я уже был около машины. В руке у него был бумажник. Настроение его улучшилось. Он стоял под дождем, глядя на магазин Клодиуса, и улыбался. Как будто ваза досталась ему.

 

ГЛАВА X

Информация Муни об убитой девушке-модели меня не удовлетворила. Я решил сам провести расследование.

К тому времени, как я добрался до Кристофер-стрит, он уже опросил всех других жильцов. Никто с пятницы не видел мисс Редферн.

Дом стоял в ряду обшарпанных старых строений, на которых красовались надписи типа: «Свободно», «Персидские кошки», «Пошив одежды», «Оккультные науки», «Домашняя французская кухня». Пока я стоял под моросящим дождем, я отчетливо понял, почему девушка не сомневалась, когда представилась возможность не проводить здесь жаркий уик-энд.

Ее хозяйка была похожа на старый мешок из-под муки, выцветший до белого цвета и перевязанный посередине. Она сказала, что устала от полицейских и что если спросят ее мнение, то она скажет, что Дайяне проводит где-то время с мужчиной. В городе так много подобных девочек, и все они потерянные создания, поэтому не имеет никакого значения, если какая-то из них на время переместится в другое место. И она нисколько не удивится, если Дайяне вернется домой поутру.

Я отошел от нее, а она все продолжала болтать в вестибюле своего дома, и поднялся на три пролета вверх по старомодной лестнице. Запахи, царившие здесь, были мне знакомы: запахи постели, пересохшего мыла и кожаной обуви. Когда я покинул родительский дом, мне приходилось жить в такого рода домах. И мне стало жаль молодую девушку, которая надеялась на свою красоту, а возвращалась домой по этой самоубийственной лестнице. Мне в голову пришла мысль о Лоре, которая предложила ей свою квартиру, так как сама, вероятно, тоже раньше обитала в таких трущобах и помнила, какие здесь летней ночью царят запахи.

Даже обои, коричневого и горчичного цвета, были мне знакомы. В комнате стояли односпальная кровать, старенький туалетный столик, продавленное кресло и платяной шкаф с овальным зеркалом, вмонтированным в дверцу. Дайяне зарабатывала достаточно, чтобы жить в лучшем месте, но она посылала деньга родителям. Да и на поддержание ее внешней красоты, по-видимому, уходило много денег. Она с ума сходила по тряпкам, у нее были шляпки, перчатки и туфли всех цветов радуга.

В комнате лежали кипы журналов о кино. Страницы в них были загнуты, абзацы помечены. Было ясно, что Дайяне бредила Голливудом. И менее красивые девушки становились звездами, замужними звездами, они владели даже плавательными бассейнами. Здесь же лежали и так называемые исповедальные журналы, в которых печатались истории о девушках, которые грешили, страдали, а затем исправлялись благодаря любви порядочных мужчин. Бедная Дженни Свободоу!

Утешением ей, вероятно, служили фотографии, которые она прикрепляла к безобразным обоям. Это были свидетельства и глянцевые доказательства ее работы: Дайяне Редферн в меховом магазине на Пятой авеню, Дайяне в опере, Дайяне, разливающая кофе из серебряного кофейника, Дайяне в атласной ночной сорочке, атласное стеганое одеяло сброшено с кресла, и видна ее хорошенькая ножка.

Тяжело было думать о том, что обладательница этих ножек мертва и навсегда нас покинула.

Я сел на край кровати и задумался о ее несчастной жизни. Может быть, развешанные на стене фотографии отражали для нее истинный мир. Весь рабочий день она проживала в таком богатом окружении. А вечером возвращалась в свою каморку. Ее должен был коробить контраст между слащавой обстановкой фотостудий и подержанной мебелью ее пансиона, между вкрадчивыми девушками-моделями, которые позировали рядом с ней, и несчастными неряхами, с которыми она сталкивалась на старой лестнице этого дома.

Квартира Лоры должна была напоминать Дженни Свободоу что-то вроде студийной обстановки, не слишком отличающейся от студии Пэтерсона. Друзья Лоры из Верхнего Ист-Сайда, вероятно, стояли у нее все время перед глазами, как модели перед фотокамерой. А Шелби…

И тогда я все увидел.

Я понял, почему Шелби казался мне таким знакомым.

Я никогда не встречал его, гоняясь за мошенниками. Он никогда не был среди тех, с кем я имел дело по роду своей профессии. Я видел его в рекламе.

Может быть, это был вовсе не Шелби. Не было данных, что он якобы когда-то был фотомоделью. Однако молодые люди, которые ездили на машинах марки «паккард», носили сорочки фирмы «Эрроу», курили сигареты марки «Честерфилд», оплачивали страховые взносы и пользовались льготными купонами, — все они были Шелби. Как это сказал Уолдо? Герой, которого она могла незрело любить всю свою жизнь, образец совершенства, безупречность которого не требовала бы от нее ни ее симпатии, ни ее ума.

Я испытывал тягостные чувства. Во-первых, из-за того, что верил в возможность найти реального виновника, который на самом деле не был реальным. Я думал о Шелби, как я думал об обычных убийцах, стряпчих по темным делишкам, мерзких людях, головорезах и наркоманах. Король рэкета с артишоками был реален, китайская банда состояла из конкретных людей, которые могли спустить курок, даже Ассоциацию производителей молочных продуктов представляли живые люди, извлекавшие выгоду. А Шелби был живой мечтой. Он был божественным подарком для женщин. За это я его ненавидел, как я ненавидел и женщин за то, что они становились жертвами любовного рэкета. Я постоянно думал о том, что и мужчины не слишком отличаются от женщин, о том, что сам потратил много времени в своей взрослой жизни на юношеские мечтания, о возвращении на свою родину, к нашему мировому чемпионату, к Хеди Ламарру, сидевшему рядом со мной в великолепном пятиместном автомобиле-родстере.

Но я полагал, что Лора выше такой чепухи. Думал, что нашел женщину, которая признает во встреченном ею мужчине настоящего мужчину, женщину, чьи широко открытые глаза проникнут сквозь внешнюю пелену и подскажут ей, что за пеленой скрывается человек по имени Линкольн, Колумб и Томас Э. Эдисон. А также Тарзан.

И я ощутил себя обманутым.

Оставалось выполнять свою работу. Сидя на постели, разбираться в философии любви — не значит распутывать дело об убийстве. Я открыл для себя мир мечтаний Дженни Свободоу — Дайяне Редферн, ну и что дальше? Никаких признаков того, что она могла также быть связана с парнями, которые пользуются обрезами.

След снова вел к квартире Лоры и к Шелби. Улики я нашел в зеленой сумочке Дайяне.

Прежде чем уйти из ее дома, я поговорил с хозяйкой, и она мне сказала, что в пятницу Дайяне была с зеленой сумочкой. Это я уже знал и без нее. Она бережно относилась к своим платьям, вешала их на плечики, в двадцать пар туфель вставляла специальные колодки. Даже в квартире у Лоры она убрала свое платье в шкаф, шляпку положила на полку, а сумочку — в ящик. Из этого я понял, что в пятницу вечером она торопилась на свидание. Зеленая шляпка, перчатки и сумочка остались лежать на кровати. Туфли были заброшены под кресло. То же самое случалось у нас дома. Когда моя сестра готовилась к свиданию со своим боссом, она всегда оставляла свернутые чулки на спинке стула, а розовые шлепанцы — на полу в ванной комнате.

Я взял зеленую сумку. Она была тяжелой. Я знал, что она должна быть пустой, ведь Лора показала мне черную сумочку, которую она нашла в своем ящике, сумочку, в которую Дайяне положила пудреницу, губную помаду, ключи, деньги и сломанный портсигар.

В зеленой сумочке лежал золотой портсигар, на котором были выгравированы инициалы «Ш. Дж. К.».

 

ГЛАВА XI

Двадцатью минутами позже я сидел в гостиной у Лоры. Портсигар был у меня в кармане.

Лора и Шелби сидели на кушетке. Она плакала. Все время после того, как Уолдо и я покинули их в пять часов, они провели вместе. Сейчас было около десяти часов. Бесси уже ушла домой.

Я пытался представить себе, о чем они разговаривали в течение почти пяти часов.

Я был настроен по-деловому. Я вел себя жестко и профессионально. Голос мой звучал так, как должен был звучать голос сыщика из детективной истории.

— Буду говорить прямо, — сказал я, — есть несколько фактов, которые нуждаются в пояснениях. Если вы вдвоем сможете помочь мне устранить противоречия, я буду уверен, что вы, как и я, стремитесь распутать это убийство. В ином случае мне придется прийти к выводу, что у вас есть какие-то личные причины, по которым вы не хотите, чтобы убийца был найден.

Лора сидела со сложенными на коленях руками, как школьница в кабинете директора. И этим директором оказался я. А она меня боялась. Лицо Шелби напоминало посмертную маску. Часы в комнате будто отсчитывали биение человеческого сердца. Я вынул золотой портсигар.

Глаза Шелби сузились. Никто не проронил ни слова.

Я протянул его Лоре.

— Знаете, где я его обнаружил? Ведь у девушки на ленче в пятницу была с собой зеленая сумочка, правда? Скажите, Лора, вы предложили ей воспользоваться вашей квартирой до или после того, как увидели портсигар?

Слезы побежали по щекам Лоры.

— Скажи ему то, что только что сказала мне, Лора, — сказал Шелби, — что это было до всего!

Она механически, по-школьному кивнула головой:

— Да, это было до того.

Они не смотрели друг на друга, но я почувствовал, что какой-то импульс пробежал между ними. Шелби начал что-то фальшиво насвистывать. Лора сняла золотые сережки и оперлась головой на спинку кушетки.

— Лоре было неловко оттого, что она в среду грубо повела себя с Дайяне, — сказал я. — И она пригласила ее на ленч, а поскольку Дайяне пожаловалась на неудобства комнаты, которую она занимала, Лора предложила ей свою квартиру. Позднее, вероятно за кофе, Дайяне вынула этот портсигар. Забыв, очевидно, кто находится рядом…

— Откуда вы знаете? — спросила Лора.

— Разве это не то, что вы хотите мне рассказать? — спросил я ее. — Разве это не самый простой способ разъяснить ситуацию?

— Так оно и было, — сказала она. — Это…

— Послушайте, Макферсон, я не желаю, чтобы вы с ней разговаривали подобным образом, — вмешался Шелби. Маска сошла с его лица. Гипс потрескался. Глаза у него были узкие и предвещали недоброе, рот был сжат в узкую полоску.

— Шелби, — проговорила Лора, — Шелби, пожалуйста…

Он загораживал ее. Ноги раздвинуты, кулаки сжаты, как будто я ей угрожал.

— Я протестую против того, чтобы разговор шел в таком духе, Макферсон. Эти инсинуации…

— Шелби, дорогой, — произнесла Лора и потянула его за обе руки.

— Не знаю, Карпентер, что вы считаете инсинуациями, — сказал я. — Я задал вопрос мисс Хант. Потом я воспроизвел картину, правильность которой она подтверждает. Что вас так беспокоит?

Сцена вновь стала ирреальной. Я говорил на языке детективных историй. Шелби не давал возможности быть самим собой.

— Видишь, дорогой, — сказала Лора. — Из-за того что ты так волнуешься, ситуация только усугубляется.

Они снова сели, и ее рука легла на рукав его пиджака. Видно было, что он не хочет, чтобы она его контролировала. Он выражал крайнее неудовольствие. Он с горечью взглянул на нее, потом отдернул руку и подвинулся к краю кушетки.

Затем начал говорить таким тоном, как будто хотел продемонстрировать свой авторитет:

— Послушайте, если вы еще раз оскорбите мисс Хант, я подам на вас жалобу.

— Я вас оскорбил, мисс Хант?

Она только было начала говорить, но он ее прервал:

— Если у нее есть что сказать, заявление сделает ее адвокат.

— Ты только осложняешь ситуацию, дорогой, — сказала Лора. — Не стоит так нервничать.

Мне казалось, что слова напечатаны на книжной странице или же записаны на магнитофонной ленте. Галантный герой защищает беспомощную женщину от грубого полицейского. Я раскурил трубку, предоставив ему возможность прийти в себя. Лора потянулась за сигаретой. Он вскочил, чтобы поднести огонь. Но она смотрела в другую сторону.

— Все, о чем я в данный момент спрашиваю вас, — обратился я к нему, — так это о бутылке «Бурбона». Почему вы мне рассказали одну историю, а Москони — другую?

Она бросила взгляд в его сторону. Шелби не подал виду, что заметил его, но ему удавалось смотреть на нее, не поворачивая головы. Меня вдруг осенило, что эти двое держатся друг за друга не столько из любви, сколько от отчаяния. Но я не мог довериться своим впечатлениям. Здесь были замешаны личные чувства. Я перешел грань, когда стремился смотреть в человеческие лица. Теперь мне нужны были только факты. Все должно было быть черно-белым, простые ответы на прямые вопросы: «Были ли вы, мистер Карпентер, в квартире с Дайяне Редферн в тот вечер в среду, да или нет? Знали ли вы, мисс Хант, что он собирался встретиться с ней в вашем доме, да или нет?»

Лора начала говорить. Шелби закашлял. Она посмотрела в его сторону, но она могла бы бросить такой взгляд и на червяка:

— Шелби, я собираюсь рассказать правду.

Он схватил ее за руки:

— Лора, ты с ума сошла. Разве ты не видишь, что он хочет услышать признание? Все, что бы мы ни сказали… будет… они дурно это истолкуют… не говори, пока не проконсультируешься с юристом… ты же не можешь надеяться на то…

— Не стоит так пугаться, Шелби, — сказала она. — Раз ты этого не сделал, тебе нечего бояться. — Она посмотрела на меня и произнесла:

— Шелби думает, что это я убила Дайяне. Поэтому он и говорил все эти лживые слова. Он старался защитить меня.

Она произнесла это так, как будто говорила о дождливой погоде, или о платье, или о прочитанной книге. Теперь для нее главным была откровенность. И она облачилась в нее, как в шубу.

— Марк, — сказала она нежным голосом, — разве вы можете поверить в то, что я ее убила, а, Марк?

Под лампой лежал предмет из золота 14-й пробы, доказывающий предательство Шелби. Лора купила ему этот портсигар на Рождество, и этот подарок был приобретен на деньги тети. Он сказал ей, что потерял его, а в пятницу, когда она попыталась загладить свое резкое поведение по отношению к Дайяне, она увидела портсигар у той в зеленой сумочке.

В тот вечер у нее внезапно разболелась голова. Она не тратила время, чтобы снять шляпу, позвонила Уолдо и сказала, что не может прийти на ужин. Она не упомянула ни слова о том, что ее планы изменились, потому что не хотела, чтобы ей задавали вопросы.

Так прошло время до четверга. До четверга, 10.14 вечера. К этому времени они должны были быть уже женаты и держать путь в Нова-Скотия. Это должна была быть их брачная ночь.

Лампа отбрасывала свет на ее лицо. Ее голос звучал нежно:

— Разве вы верите, Марк, что я ее убила? Неужели вы тоже верите этому?