– Слышь, Максимка, а правда, что в русской армии домой отпускают один раз за два года?

Максим положил автомат на колени и плюнул через открытые задние двери джипа на появляющуюся и стремительно убегающую дорогу. Ему нравилось сидеть так близко к несущемуся асфальту. Движение зачаровывало. Отвечать не хотелось. Сколько можно расспрашивать об одном и том же? Как разъяснить, что эти армии – две разные планеты? Где найти слова, описывающие разницу между красным и синим слепому от рождения?

– Глухой что ли? Я тебя спрашиваю...

Макс хмуро взглянул на напарника. Гай был моложе его лет на десять. Недавно после срочной. Максим снял очки и провел ладонью по глазам.

– Молодой человек. Попрошу обращаться ко мне с уважением. Я старше тебя не только по возрасту...

– Обиделся, что ли? Ну, извини... Ну, поговорить-то нам надо, или будем молча шесть часов ездить? Хочешь?

Гай протянул ему шоколадку. Максим примирительно фыркнул.

– Да нет. Дурачусь. Один раз отпускают, если повезет. Меня не отпустили.

– Что?! Два года не был дома?! Я, если месяц форму не снимал, на стенки бросался! Как тут можно не застрелиться?!

– Ну... Застрелиться были более серьезные причины. А жалеть меня не надо, как можно быть счастливым, не зная, что такое несчастье? Вот ты, например, счастлив, но не догадываешься...

– А... философия... – отмахнулся тот.

– Гай! Почему без каски? Приказы тебе уже не обязательны? – Командир патруля, Офер, обернулся к солдатам. – И вообще, Бузагло затормозит, ты башкой в рацию хрякнешься, а армия потом тебе страховку плати! И больничный за счет государства.

– Да студент я. Больничный мне не к чему. Значит, могу и без каски ездить, правильно? А если зачешется, как быть? – отбрехивался Гай, но каску нацепил.

– Через каску и чеши. Самсон хренов...

Кучерявый Гай, улыбаясь, заскрежетал ногтями по железной голове.

– А чего Бузагло, Бузагло... – возмутился бородатый водитель. – Я без предупреждения не торможу... Предупреждаю!!! – заорал он. Все ухватились – кто за что успел. Он рассмеялся.

– Вырабатываю безусловный рефлекс!

– Шутник, тоже мне, – незлобно заворчал офицер. – А если кошка под колеса прыгнет?

– Кошку, конечно, жалко, но студенческая голова дороже. – Бузагло переключил передачу. – А как шмякнется кумполом о пулемет, из него все формулы и повыскакивают, что нам с ними делать?

– На дорогу смотри! А у тебя, Яцкевич, почему бронежилет расстегнут? Жарко, что ли?

– Липучка не прилипает...

– Не ври! Перед выездом проверял?

– Проверял... – сказал Макс, пришлепывая край бронежилета. – На улице плюс сорок, это у вас впереди кондиционер, а у нас тут двери раскрытые, весь холод и выдувает. Давай, Офер, поменяемся, ты сюда, а я вперед. Или двери закроем, тогда и застегнусь...

– Ага! Двери закроем, а смотреть как? Через выхлопную трубу? А выскакивать через ствол пулемета? – Офер, уже стоя на коленях и обняв подголовник, болтал с солдатами.

– А выскакивать зачем? Джип бронированный. Тут и пересидим.

– Пересидим, пока не подожгут, – рассмеялся Гай. – Тогда плюс сорок Сибирью покажутся, и кондиционер не поможет.

– Ладно, уговорили, но так все равно не честно. Почему у офицеров кондиционер, а нам пыль глотать? – Максим разломил шоколадку и половину вернул Гаю.

– Потому что офицеры в израильской армии идут в бой первыми! – гордо заявил Офер. – Это тебе не Россия!

– Первыми и последними, – засмеялся Гай. – Нам и в пуленепробиваемом джипе хорошо.

– А я в русской армии тоже был офицером! – Максим почесал щеку. – Майором войск специального назначения. Про спецназ слышали?

– Что?! – удивился Офер. – Ты же в 20 лет в Израиль приехал, когда же ты успел майором стать?!

– Ну, почти майором. Антисемитизм, к тому же интриги... Я же коммунистом не был. Поэтому дослужился только до сержанта ПВО...

В джипе рассмеялись.

– Зато сейчас ты программист, богатенький стал... – Офер зацокал языком.

– Зря завидуешь. Работа нелегкая.

– А чего тут тяжелого? – возмутился Бузагло. – Сиди себе, кнопки нажимай под кондиционером. Вокруг девушки в коротких юбках...

– Все верно, но знаешь... – Макс задумался, припоминая, – бывает, пишешь – здорово. Второй день пишешь – здорово. А через неделю смотришь – что за бред я написал? И все стираешь. Или придет начальник проекта и скажет, что корневую функцию изменили, и выкидывай все, что делал две недели. Знаешь, как обидно?!

– Я бы за такие деньги не обижался...

Офер повернулся к водителю.

– Ну а ты, Бузагло, чем на гражданке занимаешься?

Бузагло надул щеки и почесал седую щетину.

– Ничем. На гражданке я главный начальник всего.

– Чего? – недоуменно переспросил Гай.

– Всего.

– Вау! Так всем и руководишь?

– Нет. Всем руководят начальники поменьше. Я задаю главное направление развития...

– Так вот оно что! – буркнул Офер. – То-то мне этот мир не нравится. Оказывается, Бузагло рулит...

– И что? – Гай был готов расхохотаться. – Все тебя слушают?

– Только моя собака. И только если у меня в руке шоколад....

Под раскаты хохота Бузагло остановил машину.

– Офер, проси перерыв, курить хочу.

– Ладно. Попрошу, но рановато еще, только полчаса, как выехали.

Он поймал болтающийся под потолком передатчик, и, растягивая крученый шнур, позвал:

– Стойбище от Сорок второго.

– Здесь Стойбище, прием.

– Здесь Сорок второй. Прошу разрешить Манго. 10 маленьких. Спички просят отравиться туманом.

– Здесь Стойбище. Не понял, что просят?

– Курить хотят!

– Отрицательно. Сорок второй, продолжайте движение. Сорок третий на Манго, как выйдет с перерыва, разрешу.

Бузагло тронул машину.

Рация продолжала скрипеть.

– Первый верблюд от Стойбища.

– Здесь Первый верблюд, слушаю.

– Проверка связи.

– Слышу хорошо.

– Сорок первый, от Стойбища?

– Слышу хорошо.

– Принял, Сорок третий?

– Грм-м кх кх, грм-м.

– Не принял, Сорок третий?

– Гр-р-р, пст.

– Сорок третий, от Стойбища, перейдите на мобильную связь.

– Макс, ну расскажи про ту армию.

– Не хочу. Плохо там было. Хватит об этом. Ты, Гай, женат?

– Нет. Куда торопиться? Еще успеют заарканить. Правда, есть одна... Думаем. Ну, а как ты? Ты ведь недавно женился, и как оно?

– Год уже... Мне нравится.

«Наташа... Скоро увидимся, милая...» – Он улыбнулся.

– Сорок третий! Если меня принимаешь, нажми три раза.

– Пст, пст, пст.

– Сорок третий, вернитесь на Стойбище. Сорок первый и Сорок второй, возьмите его зону. Сорок первый, от Стойбища до Малахита, Сорок второй, от Стойбища до Первого верблюда.

– Сорок второй принял.

– Сорок первый принял.

– Четвертый верблюд от Стойбища, проверка связи.

– Здесь Четвертый, слышу ... А-А-А!!! ЗЕЛЕНАЯ МОЛНИЯ!!! ЗЕЛЕНАЯ МОЛНИЯ!!!!!! – завопила рация. Послышались щелчки выстрелов и далекий крик: «Я ранен, я ранен!!!» В наступившей тишине раздался ни капли не изменившийся голос оперативного дежурного:

– Сорок второй, бегом туда. Сорок первый, вся зона – твоя...

– Сорок первый, принял.

– Сорок второй уже в дороге...

Офер выпустил микрофон и ухватился за скобу. Тяжелая машина разворачивалась. По полу, шурша, поползла незакрепленная канистра с водой.

Гай с размаха хлопнул Максима по колену и, расплываясь в ухмылке, заорал:

– Добро пожаловать в интифада-лэнд, развлечения для настоящих мужчин! Бесплатное 3-х разовое питание и ночевка на свежем воздухе! Сон и еда, впрочем, не гарантируются. 28 дней невероятных приключений с настоящим боевым оружием! Оплата седыми волосами и дырками в теле! – Он нервно хохотал.

– Четвертый верблюд! Бросайте туманные груши и тащите сломанные и сгоревшие спички за бетонаду. Помощь идет, – спокойным голосом сказал оперативный. – Одна маленькая с начала столкновения...

* * *

зеленая молния – боевое столкновение

туманные груши – дымовые гранаты

спичка – солдат

сломанная – раненный

сгоревшая – убитый

маленькая – минута

* * *

Повесть хронологически смешана. Трудно понять порядок событий.

Максим Яцкевич болен рассеянным склерозом (МS). Первый приступ (он ослеп на левый глаз) был и бесследно прошел за два года до боя на дороге Хеврон–Идна. Он никому не сообщил об этом и продолжал служить в армии. Только через три года болезнь дала себя знать. Максим не мог больше служить и работать. Он развелся и живет на пособие по инвалидности в «социальной» квартире.

 

1

«Сегодня, сегодня, наконец! – Максим нервно ходил по комнате, ероша волосы. – Амалия, Амалия...» Он зашел на кухню, взял грязный стакан, открыл воду, но мыть его не стал. Позабыв, зачем он это сделал, Максим налил в стакан колы, с удивлением вглядываясь, как на пузырящейся поверхности появляются белые пятна молока. Вылив омерзительный напиток, он поставил стакан в раковину и снова начал мерить комнату шагами. Левая нога прихрамывала и немного волочилась, но мужчину это явно не беспокоило. «Наташа, Наташа, зачем ты это сделала? Н у, понимаю, ну вышла за программиста, не захотела жить с инвалидом, подло, конечно, но понятно. Но зачем прятать от отца ребенка? Три года переезжать, бежать от социальных работников, не приходить на суд! Зачем? Зачем?» Сто лет одиночества научили Максима разговаривать с собой. Нечастые подружки и редкие вечеринки. Все ведь заняты, у всех семья, работа. Это он бездельник.

Амалии уже четыре. Максим даже не представлял, как выглядит его ребенок.

«Но сегодня это закончится. Мы будем играть, смотреть мультфильмы, ходить в зоопарк. У меня даже будет ее фотография...» – Он улыбнулся. Почему-то фотография девочки представлялась ему самым важным. Он остановился и взял другой немытый стакан. Темные пятнышки засохшей колы.

«Сойдет», – он жадно выпил.

«...В кибуце «Ам эхад» «катюша» попала в курятник, уничтожив несколько тысяч кур. Таким образом, количество ракет, выпущенных Хизбаллой по Израилю, достигло 1388... – бубнило радио. – Министр обороны Амир Перец заявил, что террористическая организация израсходовала большинство своего арсенала. Учитывая склады и пусковые установки, уничтоженные ВВС ЦАХАЛа, нет никакого сомнения в том, что угрозы обстрелять Хайфу и пригороды остаются пустыми угрозами...»

Макс, чертыхаясь, выключил радио.

После того, как он на собственной шкуре убедился в, мягко говоря, недостоверности передаваемой информации, Максим бойкотировал любые каналы масс-медиа. Интернета было достаточно, чтобы узнать новости, а фильмы можно было скачать и посмотреть на компьютере. «Зачем? – говорил он друзьям. – Чтобы объясняли, как мне нужно думать? Я и сам умею думать, а если талдычат вещи, с которыми я не согласен, – раздражаюсь. Оно мне надо?»

Практически все были с ним согласны, даже завидовали, но отказываться от искусственного интеллекта никто не торопился.

Родители настояли, чтобы на время войны у него было радио: «По крайней мере будешь получать оперативную информацию».

На его отговорки, что сирену трудно не услышать, была готова к применению крайняя мера убеждения в виде маминых слез. Пять лет прожил Максим без реклам и трескотни дикторов. А музыка – только та, что он хотел.

«Еще полчаса и можно выходить». Полчаса нужно было чем-то занять, и он начал мыть посуду. Посреди этого увлекательного занятия, когда чашки уже вымыты, а тарелки намылены, завыла сирена.

От неожиданности Максим уронил губку. Заныло сердце, он вытер мгновенно вспотевший лоб мыльной рукой. Нет, обстрела старший сержант бронепехоты, правда, в прошлом, Максим Яцкевич, не боялся. Слишком уж большая Хайфа, чтобы был хоть сколько приемлемый шанс попасть под ракету. Нет. Но Амалия...

Макс бросил недомытую посуду, вытер руки и закурил.

«Что же делать? Наташа ведь цепляется за любой шанс, чтобы избежать моей встречи с ребенком.... – Он нервно затянулся. – А уж такой... Но вдруг они уже приехали и ждут?»

Он понимал, что его бывшая жена никогда не придет на встречу с часовым опережением. Но – пусть гипотетическую – такую возможность исключать нельзя. Тем более, что совсем рядом с отделом «семейной связи», на Адаре, находилась библиотека, а Максу нужно было поменять книжки.

«Ну ладно, буду делать, что я могу, а там... будь что будет. Поехали. Раньше сядешь – раньше выйдешь. Интересно, транспорт ходит? Заодно и проверим».

Он быстро поменял шорты на брюки, кинул в рюкзак книжки, кошелек, темные очки. Перед выходом остановился: «Так... Сигареты, вода, кошелек, ключи... Вроде все. Вперед!»

Уже закрыв дверь, вспомнил: «Свет. Плевать! Пусть электрическая компания построит себе новый небоскреб».

На улице было тихо, сирена прекратилась. Людей не видно, однако машины ездят. Он увидел удаляющийся зеленый автобус. «Отлично! Живем, как будто нет войны. Воюем, как будто нет... Чего? А-а-а, не важно...»

 

2

Людей на остановке не было. Видимо, уже никто не надеялся на общественный транспорт или просто отменяли дела.

«Вот дураки-то, сирена может быть и ложная. Хотя... Может, по радио что-то новое сказали... А-а-а, черт, палку забыл! – досадливо поморщился Максим. – Хотя ладно, идти не далеко».

В самом деле, он не любил ходить с палкой. Ведь без нее никто не знает, что у него проблемы. Ну, хромает, ну с кем не бывает? С палкой он переходил в разряд бедняг. Он все время ловил сочувственные взгляды. Молодой, красивый, а ходит – бедолага – как восьмидесятилетний. Макс не выносил, когда его жалели.

Он услышал сигнал. Белый «Форд-транзит» с открытой передней дверью пыхтел дизельным двигателем. В двери появилось усатое лицо водителя маршрутки.

– Ну что, едем, или как? – закричал он с сильным русским акцентом.

– На Адар? – Максим прекрасно знал, куда идет такси, знал, что ребенка он сегодня не увидит, понимал бессмысленность этой поездки, но оставаться дома было просто невыносимо.

– На Адар, куда же еще? – раздражался водитель.

Сделав последнюю затяжку, Макс щелчком отшвырнул окурок и вошел. Заплатив, он устроился с молодым парнем, дергавшимся под звуки хэви-метала, бившим из-под больших черных наушников. «Меломан, однако,– усмехнулся Максим и прислушался. – Ничего себе! Айрон Мэйден! Музыка двадцатилетней давности! Где мои 17 лет?» Он дернул парня за рукав. – Че?! – Заорал тот, не соизмеряя громкость своего голоса.

Максим постучал по уху. Парень выключил флэшку и уже нормальным голосом спросил:

– Че?

– Какого года «Мэйден»? Восемьдесят седьмого?

Юноша с уважением посмотрел на Макса.

– Восемьдесят восьмого. «Назад в ад». Бэк то зе Хэл... – запел он.

Максим жестом остановил блеющего паренька.

– Объясни мне. Чем старое дерьмо лучше нового?

– Это «Айрон Мэйден» дерьмо? – обиделся тот. – Ты еще скажи, что «AC/DC» дерьмо! Иди «Аббу» слушай!

Он потерял всякий интерес к разговору и нацепил наушники. Не успел включить флэшку, как снова раздалась сирена воздушной тревоги. Водитель остановился и заглушил машину. Открыв дверь, он закричал:

– Все наружу, лечь на обочину!

Пассажиры потянулись к выходу. Макс и парень не двигались. Юноша, сняв с лысой головы кепку, спросил:

– Водила, ты что, больной? Лежать-то зачем?

– Инструкция. Наше дело предложить, ваше – отказаться.

Шофер захлопнул дверь и присоединился к стоящим на обочине.

Максим посмотрел на них и спросил у меломана:

– Ну и какая разница, где быть? Здесь или... – он кивнул, – там?

– Разница есть.

Вдалеке бухнул еле слышный взрыв.

– Да? И какая?

– Кондиционер.

Через левую дверь забрался на сиденье возбужденный водитель.

– Все вернулись? – неестественным голосом спросил он. – Вперед! Следующая остановка – Хайфское городское кладбище! – он хохотнул и завел минибус.

«Избежал неминуемой смерти. Рассказов хватит на 10 лет»,– ухмыльнулся Макс. Он повернулся и протянул ретро-металлисту руку.

– Максим.

– Ури, – он сильно сжал протянутую руку.

– Сколько раз остановимся до Адара? Спорим, два.

– Десять шекелей. Бомбить будут один раз. – Ури достал монету с желтой серединкой.

– Согласен, только не бомбят, а стреляют ракетами. Но разницы нет. Или ты и здесь найдешь отличие? – Макс улыбнулся. – Я имею в виду, для нас.

– Ну, что ты! Разница, можно сказать, принципиальная! – возмутился Ури.

– Ну-ну. Рассказывай, время еще есть. – Максим был заинтригован.

– Понимаешь, если нас бомбят, человек, сидящий в самолете, испытывает какие-то чувства, нажимая на гашетку. Он видит внизу городской квартал и понимает, что под его крылом сейчас люди, которые любят, ревнуют, стирают белье... И с падением его бомбы весь мир этих людей изменится. В него войдет боль, смерть, или, может быть, радость, как у нашего водилы.

«Да», – Подумал Макс. Такси забралось на горку, и он взглянул на серые дома недалекой Хайфы. Он вспомнил Бродского: «...Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик»… Он задумался о нашей авиации, бомбящей сейчас ливанские города. Память тут же выдала другую фразу того же автора: «... Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый». Максим пожалел, что это невозможно перевести на иврит, Ури наверняка бы понравилось.

– Но людям-то какая разница?

– Не скажи. Когда в тебя пускают ракету, расчет разбегается, опасаясь ответного удара. Они запустили. И все, больше об этом не думают. Другое дело, человеческое отношение летчика, конечно, лучше, если бы он был знакомым. А ракеты... Это как разговор с автоответчиком. Живой человек дал бы ту же информацию, но...

Максим скривился. Доводы парня были явно высосаны из пальца.

– Скажи, Ури, а что, громкий хеви-метал разрушает мозг? – Максим вдруг подумал о своем, который разрушается без всякого хеви-метал.

– А... Да что с тобой говорить? – разочаровано протянул парень. – Цивильный и есть цивильный. Думаешь прямолинейно, и возможности существования другого восприятия действительности не признаешь... Только выглядишь как мыслящий человек. Да, «Айрон Мэйдн» знаешь. Нет в тебе романтики, не видишь ничего за гранью физических предметов...

Уриэль еще кудахтал, но Макс уже его не слушал. Они ехали по Адару. Людей поменьше, чем обычно, но все-таки немало. Магазины открыты, кто-то что-то покупает. Не так страшен, значит, черт...

Такси остановилось, Макс махнул Ури, и они разошлись, каждый при своих десяти шекелях.

Загудело. Прохожие заспешили укрыться в магазинах и подъездах. Вдруг невдалеке грохнуло, да так, что задрожали окна. В истерике закричала женщина. Люди побежали. «Куда они бегут? – недоумевал он. – Наверняка ведь следующая ракета упадет именно туда, куда кто-то так торопится». Максим был спокоен, разве что немного возбужден, но нога... Левая нога слушалась плохо, много хуже, чем обычно. «Странно, – сильно хромая, он продвигался к муниципальной службе семейной связи. – Доктор Шварц ведь говорил, что проблемы возможны в случае усталости или перегрева организма. Оказывается, еще и нервное возбуждение. Ладно, буду знать».

Дверь здания была заперта. «Что такое? Рабочий день в разгаре!» – он постучал.

 

3

Пожилой охранник в голубой рубашке со скрещенными ключами на эмблеме приоткрыл дверь.

– Что?! Что пришел? Тут война, видишь ли...

Впускать Максима он не торопился.

– Ну и что? Выходной у вас по этому случаю?

Охранник не нашел, что возразить, и открыл дверь, для важности передвинув пистолет на бедро.

– У тебя назначено? К кому пришел? Что за дело?

Макс не отвечая отодвинул желающего побеседовать стража и вошел.

Столпившиеся вокруг лежащего на столе радио женщины удивленно посмотрели на него. Широко расставив руки, с улыбкой на круглом лице – на вошедшего двинулась Батья Коэн, его социальный работник.

«Только обниматься не будем!» – испуганно подумал он.

Все называли ее одесским именем – Бася.

Красивая, немолодая женщина была полна, всем существом излучала доброту и очень напоминала героиню Бабеля.

– Максим! Ты зря пришел! Наташа звонила из Ришона, они не могут приехать, поезда не ходят.

Он тяжело упал на стул. «Ой-ей-ей, триста метров прошел, а так устал».

– Понимаю. Нечего детям делать сейчас на севере. Но ведь шанс у меня был! Так хочу ее увидеть!

Максим снял очки и положил голову на руки. Бася присела и обняла его.

– Ничего, Максим, уже скоро. Три года ждал, потерпи еще немножко. Обещаю тебе, встретишься, поиграешь с ней, в кино еще сводишь, мороженое купишь...

Максим откинулся на спинку стула и с грустью посмотрел на нее. Без очков были видны мешки под его глазами, морщины, и становилось понятно, что он уже совсем не молод, и ведет он себя совсем не так, как положено зрелому, сорокалетнему мужчине.

– Эх, Бася, Бася... Хороший ты человек, но сил моих совсем не осталось...

– Макс, Максимка, ну не надо, не раскисай, я выделю вам самое удобное время, лично буду присутствовать на встречах. Будет, будет контакт, она признает в тебе папу! На каком языке она говорит? Русский? Иврит? На обоих?

– Не знаю...

– А в садик она ходит?

– Не знаю...

 

4

Людей на улице стало меньше. До русского центра было метров триста дворами, и, сильно хромая, Максим наблюдал, как два араба деловито сбивают замок с бомбоубежища. Их притихшие, испуганные дети столпились рядом. Три неопределенного возраста женщины причитали на непонятном языке.

Привычно в небе над Хайфой стрекотали вертолеты.

Как он и ожидал, дверь в библиотеку была заперта. «Что за стереотипное поведение!? Собраться всем в одну кучу, посередине поставить радио. – Возмущался Макс. – Запереть все двери и окна и ждать неизвестно чего!!»

На этот раз охранник был молодым.

– Чего приперся?! – закричал он на Максима по-русски. – Война идет, не знаешь, что ли?

– Да мне бы книжки поменять... – оправдывался он.

– Какие книжки?! Тут бомбы падают! – Охранник был агрессивен и уверен в своей правоте.

Максим закипал. «Какого черта?! Что они все себе думают? Они на работе?! Так пусть работают!»

– Так. – Угрожающе начал он. – Книжки есть?

– Есть.

– Библиотекарша есть?

– Есть.

– Так в чем проблема?!

– Но ведь бомбы...

– Короче, – Максима уже начала забавлять абсурдность ситуации. – Бомбы падают независимо от того, поменял я книжки или нет. Ну, в худшем случае, библиотекарша погибнет на рабочем посту, с хорошим чувством выполненного долга...

Помощь пришла неожиданно, в виде расхристанного молодого солдата с М-16.

– А ну-ка пропусти! Что за базар устроил? Где библиотекарша?

Охранник сдался превосходящим силам, вооруженным не столько логикой, сколько задором. Он посторонился, открывая дверь.

– Там, внизу – в кафетерии – все столпились, сами ее уговаривайте...

Спускаясь по лестнице, Максим обернулся к солдату и, подняв палец, сказал:

– Молчи, говорить буду я. Чашечка кофе, несколько вопросов о детях, и – она наша...

Женщина обрадовалась молодым людям и, после недолгих уговоров, открыла библиотеку.

– Только поторопитесь, пожалуйста. Как-то не по себе мне. Со всеми как-то легче...

– Хорошо...

Вау! Кинзабуро Оэ! «И объяли меня воды до глубины души моей». Как давно он искал эту книгу! Еще в Советской армии Максим прочитал первую часть и с тех пор, 20 лет, искал вторую. В волнении он схватил книжку и крепко прижал ее к себе. Так, что еще? «Чевенгур» Платонова? Читал, но пойдет, хорошие вещи не надоедают. Третья? Какой-нибудь детектив?

– Молодые люди! Пожалуйста, заканчивайте, пойдем вниз! – спокойствие библиотекарши исчезло, и она нервно стучала рукой по столу. Солдат с неохотой отлип от стеллажа с боевой фантастикой.

Вскоре женщина внесла в компьютер названия взятых книг, заперла библиотеку и, не по возрасту легко, сбежала по лестнице. Махнув на прощание беспокойному охраннику, они вышли на улицу. Было тихо. Бомбоубежище зияло открытой, тяжеленной дверью. «Наверное, вентиляция не работает», – подумал Макс.

– Дело сделали, пора по домам. Удачи! – солдат поправил автомат.

– И тебе. Счастливо! – Максим улыбнулся, пожимая протянутую руку.

«Вот и все, – тоскливо подумал он. – Теперь поймать маршрутку и – домой, читать книжки и смотреть фильмы. Back to the blue».

Действительность быстро разогнала тоску. Загудела сирена воздушной тревоги, и вскоре невдалеке с ужасным грохотом разорвалась ракета. Окно в доме напротив лопнуло, и Максим, пригнувшись, защитился от осколков стекла. «А теперь серьезно!» – ухмыльнулся он и двинулся в подворотню. Точнее, он намеревался это сделать, но левая нога никак не откликалась на его намерения. Чтобы не упасть, Макс обнял фонарный столб. «Черт – черт – черт!! А ножку-то парализовало! Вот зараза! Что же делать?» – Максим был близок к панике, но заставил себя сконцентрироваться и думать головой. Глубоко вдохнув-выдохнув несколько раз, он запрыгал на здоровой ноге к ближайшей скамейке и только плюхнувшись на нее успокоился и закурил. «А вот теперь можно и отдохнуть. Вариантов все равно нет». Сирена замолчала, отовсюду стали появляться люди, громко разговаривая и возбужденно махая руками. Некоторые с удивлением смотрели на Максима, доставшего Оэ и пытавшегося читать. Читать не получалось. Несмотря на внешнее спокойствие, возбуждение давало себя знать. Он спрятал книжку и задумался. «Что за ерунда? Воевал ведь, бывало и хуже! Бывало намного хуже! И действовал! Никогда ведь не паниковал!»

 

5

…И Максим вспомнил свой первый бой, даже и не бой для него, но все-таки тогда он впервые стрелял на поражение. Повезло им тогда. Правда, не всем...

...Джип летел по пустой дороге, связывающей Хеврон с Идной. На поворотах тяжелая, бронированная машина опасно кренилась.

– Потише, Бузагло, перевернемся, кто им тогда поможет? – голос Офера, сорокалетнего лейтенанта, звенел от напряжения, хотя по лицу никак нельзя было сказать, что он волнуется.

– А че Бузагло, Бузагло... Сама летит... – забубнил водитель, но скорость снизил.

– Стойбище от Четвертого верблюда, Стойбище! – радио искажало истеричный крик сержанта-писаря. – Поломанная спичка теряет много красной жидкости! Не можем остановить! Срочно нужна полезная помощь! Нужны конфеты! Конфеты заканчиваются!

– Помощь идет, – голос оперативного был преувеличенно спокоен. – Определили местоположение и количество чумазых? Взрывающихся хватает?

– Нет! Не определили! Взрывающиеся не нужны! Где помощь?!

– Восемь маленьких с начала столкновения. Полезный вертящийся вылетел из Щебенки, будет через полукруглого, даже двадцать пять маленьких. Два вредных вертящихся уже на выходе. Два полутяжелых по дороге к вам, будут через 40 маленьких. Сорок второй на подходе. Сорок второй от Стойбища!

– Сорок второй на связи, – Офер прокашлялся.

– Когда на Четвертом верблюде?

– Через 5 маленьких, – лейтенант покосился на водителя и добавил, – с Божьей помощью...

Максим представил, как сейчас возле палатки координационного центра собрались все свободные и не спящие, покидав карты и нарды, внимательно вслушиваются в происходящее. Не раз Макс стоял в этом кругу сопереживающих, глядя на голого по пояс оперативного, отсчитывающего время с начала столкновения. Иногда кто-то обливал его водой из пластиковой бутылки. По его мнению, оперативный дежурный потел куда больше солдата в каске и керамическом бронежилете.

Вот и его выход. Ждал и представлял это многократно.

«Не подведу ли я? Справлюсь ли? – Максим дрожал, не замечая этого. – Четверо в джипе, еще четверо на блокпосту, писари, из них двое ранены. Толку от них мало, но вроде не паникуют, уже хорошо».

Взвод «офисных» солдат с курса молодого бойца из-за разгара интифады был прикомандирован к его роте бронепехоты 393 резервного бронетанкового полка. И надо же, именно они стояли на злополучном четвертом верблюде, самом до сих пор спокойном месте.

«Наверное, забились за бетон, дымовые гранаты кидают. Хорошо, что арабы это не поняли – спустились бы и перебили всех».

Сзади, за водителем и командиром, сидели солдаты – Максим и кучерявый, белокурый, вечно улыбающийся Гай. Гай был молод, 23–24. Года три после срочной. Шевелюра его была настолько пышной, что, поднимаясь, закрывала каску почти до середины.

– Все в порядке? – улыбаясь, Гай положил руку на колено дрожащего Максима.

– Какое там «в порядке»? – попытался отшутится тот. – «Барселоне» вчера проиграли...

– Не волнуйся, Макс, тебя много лет этому учили. Тело само знает, что делать, лишь бы голова не паниковала. Ну и меня слушай...

– Десять маленьких с начала столкновения, – голосом радиодиктора говорил оперативный. – Четвертый, изменения?

– Отрицательно. – Сержант-писарь уже не вопил.

– Колеса Сорок второго?

– Сорок второй здесь.

– Колеса Сорок третьего не встречали? Связи у них нет.

– Отрицательно, – Офер оглянулся. – Никаких колес вообще.

– Принял.

«А чего мне, собственно, бояться? – Максим подумал о своем диагнозе. – Если убьют – сразу в лучший мир. Отдохну. Если ранят – совсем хорошо, не убили. А если вообще не заденет... ну-у-у... скучновато, конечно, через 10 дней служба кончится – и на работу. Функции писать да встроенные циклы. И – Наташа, Наташа, Наташа».

Вспомнив о жене, он улыбнулся. На душе потеплело.

– Стойбище! Стойбище! – снова заверещал Четвертый верблюд.

Офер обернулся к солдатам.

– Еще 3 минуты. Готовы?

Они кивнули.

– Патрон в ствол, оружие на предохранитель...

Максим передернул затвор и щелкнул рычажком.

«Все-таки хорошо, что «Галиль», а не М-16. Хоть и тяжелее, но надежнее».

Мотор уютно урчал...

 

6

...Сидеть было неудобно. Здоровая нога затекла. Довольно близко грохнул взрыв. Стекла задрожали. Бежавшая женщина истошно закричала. Столкнулись две машины, водители, даже не заглушив моторы, выскочили и побежали куда-то вниз по улице.

«Паника, – подумал Максим, затягиваясь. – Если вы, гражданские, такие умные, почему строем не ходите?» – Он вспомнил автора этого вопроса и мысли повернулись к Советской армии.

...– Ррряз, ррряз, ррряз-два-три, ррряз, ррряз... – доносилось с плаца. – Налеее-У! Напряяя-У!..

– Объясните мне, товарищ старший прапорщик, – пользуясь привилегией старослужащего, спросил Максим у старшины. – Зачем два часа в день, не покладая ног, маршировать и истошно кричать песни?

Прислушиваясь к топоту, белоусый прапор процедил:

– Ты, товарищ солдат, так сказать, Яцкевич, уже почти два года служишь, а, извиняюсь за выражение, ума не набрался. – Прапорщик задумался... – Для молодцеватости, конечно...

«А ведь он не сомневается в исключительной полезности этого занятия».

– Песн-Ю запе-е-е-ВАЙ!

И пятьдесят глоток – со всей дури – заорали:

«Росси-Я, родимая мо-Я...»

– Кроме того, – продолжал старшина, – ты, вроде, извиняюсь за выражение, еврей, а такой простой вещи не уяснил: солдат без работы – потенциальный преступник...

...Макс заметил, что бегущий мужчина вдруг остановился и стал с любопытством разглядывать его. Максим виновато улыбнулся и развел руки, как бы говоря: «Ну вот, сижу я».

Мужчина покачал головой, хмыкнул и побежал дальше...

«И как вам объяснить, что бомбежка ведь не самое страшное».

И он вспомнил самое страшное...

«Да... Давно это было, – это было лет семь назад, за год до того как он женился за два года, до той истории под Хевроном, что он сейчас вспоминал. Тогда Максим еще не знал, что значат два тяжелых слова, от которых хочется выть: Multiply sclerosis (рассеянный склероз). Макс был уверен, что эта болезнь древних, выживших из ума стариков, которые все забывают и путают. Однако все было совсем не так. Он снял очки и прищурился. Морщинки побежали от его глаз. – Было ли это самым жутким или худшее впереди, но эта дурацкая бомбежка – цветочки»....

...Ж-Ж-БУМ, Ж-Ж-БУМ, бам, бам, БАМ, бам, Ж-Ж-БУМ...

Грохало сильно, несмотря на наушники. Перед глазами – серый, полукруглый свод. Очень чесалось ухо, но шевелить головой ему запретили. Вместо уха Максим почесал ногу. Не помогло.

«Черт-черт-черт, клаустрофобия! М-М-М-М-М-М-М, еще 10 минут».

Время не шло. Свод безжалостно давил...

...Ж-Ж-БУМ, бим, бим, Ж-Ж-БУМ...

Максим стоял под табличкой “Rambam hospital– M.R.I” (отделение магнитного резонанса больницы Рамбам), ожидая ответа. Кулаки нервно сжимались...

– Вот ваши снимки, – протянул диск краснощекий техник, уводя взгляд от одеревеневшего лица Максима. – Результат положительный. MS. Сочувствую...

...– Вот видишь эти белые точки? – доктор Шварц указывал на круглые ломтики содержимого Максимовой головы. – Это разрушенные участки мозга.

– Ну и что дальше? Каков прогноз? – Максим к тому времени успокоился, ему действительно было интересно.

– Все что угодно. Атаки бывают каждый месяц, чаще всего раз в два года, а могут и вообще не повториться. Пострадать может любой орган, где есть нервы, а нервы есть везде, кроме ногтей и волос. После недельной инъекции стероидов восстановление на 100... 50... 0 процентов...

Доктор Шварц распушил седые усы и, после паузы, продолжил:

– Уколы интерферона-бета снижают вероятность появления новых белых точек на 30-40 процентов, но... Сам понимаешь – побочные эффекты.

Максим, помедлив, спросил:

– И... Как себя вести? Что делать, чтобы как-то ослабить это?

– Молись...

 

7

...Улица заметно опустела. Сирена продолжала выть. Белокурая молодая женщина пряталась за угловой витриной обувного магазина. Она судорожно сжимала в объятиях малыша лет четырех. Придушенный ребенок не плакал, огромными глазами с ужасом глядя на бегущих людей. Один сандаль отсутствовал. Макс внимательно посмотрел в бледное, некрасивое лицо женщины: «Паника».

– Уважаемая! – закричал он на иврите. – Вы стоите в неправильном месте! Север – там, значит, и ракеты летят оттуда! – он показал рукой. – Бегите в подземный переход, осколки туда не залетят, а от прямого попадания – только молитвы помогают!

Лицо ее ничего не выражало, пустые глаза уставились на мужчину.

«Истерика, – подумал Макс. – Ничего не понимает, надо бы пощечину…»

– По-русски? – Крикнул он.

Женщина кивнула.

– Да ты че, дура, совсем офигела?!! – заорал он по-русски. – Бегом отсюда в подземный переход!!! К едреной матери!!! И пацана своего уноси!!! А то я тебя сейчас...!!!

Женщина бежала совсем в другую сторону, таща за руку подпрыгивающего мальчика.

Улица опустела окончательно. Сирена нудно продолжала выть. Раздался взрыв. Еще ближе, чем предыдущий.

«Так и меня скоро накроет». – Максим достал новую сигарету и вернулся в Хеврон, на шесть лет назад...

...– Четвертый от Стойбища, спичка-дырка у вас? Не сломана? Сообщите состояние...

«Спичка-дырка? – изумился Максим – Что это? Все время придумывают новые слова».

Офер обернулся к солдатам:

– Магазины, гранаты, аптечки, все на месте?

Макс и Гай кивнули.

– Максим, не боишься? В первый раз под огнем.

– А чью палатку вчера ночью обстреляли? – возмутился Макс. – Ты, что ли, за ними бегал?

– Обстреляли, обстреляли... Сам, небось, сопел в два отверстия, – улыбнулся лейтенант.

Максим и в самом деле спал, и очень удивился утром, увидев над головой четыре дырки, через которые било солнце.

– Но... но... мне такие кошмары снились!

– Ладно, к делу! – Серьезно сказал Офер, и джип остановился.

Раздались редкие выстрелы. Вдруг застучал пулемет.

– Откуда на блокпосту пулемет? – удивился Бузагло.

– Это не их, то есть не наш, почему раньше не сказали? – Офер был сосредоточен. – Ну ладно, без разницы. План таков... – он помолчал, раздумывая. – За поворотом – блокпост. Очевидно, на холме – террористы. Где и сколько – неизвестно. Максим и Гай: идите к повороту и смотрите внимательно – откуда стреляют. Гай старший. Я и Бузагло едем к блокпосту и провоцируем огонь. Когда вы, – он указал на Гая, – определите источник огня, обходите слева и сверху, и уничтожаете их с тыла. Если не попадете под наш огонь – вы в дамках. Все ясно?

Макс задумался. Вроде, все просто, но наверняка будет какая-нибудь заподлянка. Какая? Да... Пока не случится – не узнаешь.

– Рацию берем? – Он кивнул на МК-77 с длинной антенной.

– М-м-м... нет. Ни рацию, ни воду. Максимально легко и тихо. И еще, Гай, меняемся автоматами. Тебе нужна штурмовая винтовка, а мне снайперская. – Офер снял с шеи «Глилон».

– Думаю, ты не прав. – Гай обнял свой М-3, вариант М-16, но с толстым стволом, раздвижными сошками и оптическим прицелом. – Пристрелян-то под меня, тот же М-16, только менее удобный. Нужно магазинами меняться, времени нет, да и вообще, дурацкое дело с чужим оружием в бой идти.

– Ну ладно, как знаешь. – Офер шлепнул ладонью Максима по каске, сжал плечо Гая.– С Богом!

– И вам удачи! – Гай сглотнул.

– Бузагло! – позвал Макс водителя и, когда тот обернулся, поднял сжатый кулак. – С Богом...

 

8

Согнувшись, они добежали до поворота. Залегли. Осмотрелись.

Дорога. На дороге красные треугольники с восклицательными знаками. Компьютерное кресло, рядом поваленный солнечный зонт. Бетонные кубы. Никого. Тишина. Из-за кубов раздались торопливые выстрелы. В ответ застучал пулемет, ему вторил автомат.

«Знакомый звук. Kалаш», – определил Максим.

Гай поднял руку и махнул. Джип взревел мотором и рванул к блокпосту.

Со всех сторон огонь усилился. По бронированной машине застучало. Максим напряженно вглядывался в перелесок на холме, пытаясь определить, откуда бьют.

Джип, развернувшись остановился. Распахнулись двери.

– Не тот угол!!! Назад!!! – заорал Макс.

Гай стукнул его прикладом по каске и приложил палец к губам.

– Поперек надо! Дверью прикрыться, – прошептал Макс.

Выскочивший из-под брони Офер сделал два быстрых шага, крутанулся – и упал на спину, раскинув руки. Под его головой быстро увеличивалась красная лужа.

– Блядь! – Максим закусил губу и почувствовал вкус крови.

Бузагло швырнул дымовую гранату и, не дожидаясь пока дым поднимется, бросился к Оферу. Вокруг бегущего водителя заплясали фонтанчики пыли. Внезапно его отшвырнуло назад. Дым застлал машину и блокпост.

– Блядь. Блядь, – пробормотал Максим.

«В бронежилет попало. Из автомата не пробьет, а из пулемета?»

– Блад, – согласился Гай. – Максимка, слушай внимательно, теперь каждый сам за себя. Через минуту дым рассеется, и, если Бузагло жив, его добьют. Я к машине, оттащу их за джип и попробую козлов достать. У меня ведь М-3. Ты их высмотри, – и наверх. Не убьешь, так отвлечешь, а скоро вертолеты будут.

Максиму мучительно не хотелось идти туда одному. Но выхода действительно не было. Вдруг возле джипа разорвалась еще одна дымовая граната.

«Жив водила!» – обрадовался он.

– Слава Богу, – прошептал сержант.

Дым загустел, и оттуда раздалась очередь. В ответ – сверху – зачастил пулемет. Гай, сидя на одном колене, водил стволом снайперской винтовки.

– Есть! Нашел! – громко зашептал он.

– Где?

– Прямо под кривым деревом. Он у меня на кресте, пулеметчик хренов.

Макс посмотрел наверх, кривое дерево недалеко, метров 250, но больше он ничего не увидел.

– Бей, – сказал он.

– Нет уж! – Кровожадно осклабился Гай. – Одного подстрелю, остальные уйдут. Не-е-ет, они мне все, гады, нужны. Готов? Ориентир – кривое дерево. План прежний.

Они отползли за поворот и встали.

– Жаль, воды нет. – Гай поправил жилет. За поворотом виднелся джип, к нему вел кровавый след. Бузагло оттащил тело, и сам спрятался за машиной.

Макс попрыгал. Ничего не звенело и не брякало. Скрытность сейчас жизненно важна. Гай боднул Максима. Каски столкнулись с глухим стуком.

– Готов?

– Попрыгай.

Сержант попрыгал. Каска сползла на ухо. Макс подтянул ему ремешок.

– Готов. – Максим внезапно осип.

– Ну, да поможет нам Бог.

– Амен.

Они пошли...

 

9

Он выкинул окурок.

«Капиталистический сюрреализм», – Максим посмотрел на красную спортивную Audi с работающим мотором. Передние двери распахнуты, приглашая в уютное, кожаное нутро.

«Живут же люди, – без зависти подумал он. – И бензин не экономят…»

– Цдака, цдака! – Пожилой человек, вышедший из подворотни, протягивал руку.

«Ну, ничего себе! Нашел время!» – Макс с недоумением посмотрел на него.

Бомж был живописен. Старческие одеревеневшие руки с выпуклыми округлыми костяшками сплошь покрыты затейливыми татуировками. Одна из них, несмотря на жару, в шерстяной перчатке с отрезанными пальцами. Красный грязный жилет и широкополая прорванная шляпа. И обувь. Максим залюбовался – щегольские, но очень старые замшевые полусапожки с острыми носами и большими медными пряжками.

– Я же вижу, вы ведь в Бога верите? – сказал нищий по-русски.

Макс хотел сделать вид, что не понимает, но старик его заинтриговал. Еще под бомбежкой просить милостыню!

– Пожалуйста, хочу купить курицу на шабат! – Дед смотрел жалобно.

– А белая рубашка у вас есть? И какое отношение вы имеете к шабату?

– Да ладно тебе, я знавал многих евреев, все они были хорошими людьми. Я даже одному додику помогал в лагере. – Бомж подлизывался к Максиму. – А водка здесь хоть и дешевая, но не бесплатная.

Он потянул за поводок и Максим увидел собаку. То есть это была не совсем собака. Морда со скошенным носом скорее напоминала кошачью, длинное, низко посаженое тело с короткими крысиными лапами. Но больше всего напоминал крысу длинный безволосый хвост.

– Ксюша, девочка моя! – Старик погладил уродливую голову.

Собака вывалила узкий розовый язык, черными бусинками просяще смотря на Макса.

«Ой, Боже ж мой, бывает же такое! Велик Господь, такое сотворить!»

– Вон, хочешь, машину бери. – Максим кивнул на брошенную «Ауди» и протянул нищему пять шекелей.

– Благодарен. Машина нам ни к чему, – с достоинством сказал он и сел рядом с Максом.

– Вася, – представился бомж, протягивая ему руку в перчатке.

– Максим. – Он пожал высохшую кисть: «Ну что ж, вместе веселее».

 

10

На вершине холма остановились.

– Три минуты отдыхаем, – тихо сказал Гай, усаживаясь на землю. – Отсюда до кривого дерева сто метров. Когда пойдем, разговоры только руками. Эх, Офер, Офер, без воды отправил.

Макс, тяжело дыша, протирал очки.

– Зато без рации...

– Когда дойдем, бросаем по гранате. После взрыва – на колено и огонь. Пока они оглушены – нужно всех кончать. Мой – крайний левый, твой – крайний правый, потом следующий – твой правый, мой левый. И так далее. Стреляй экономно, я первый меняю магазин, тебе с «Галилем» проще. Нельзя, что бы у нас кончились патроны одновременно.

Максим кивнул.

– Когда всех нейтрализуем – лежать, наблюдать и не вставать, пока я не скажу. Возможно – мы не всех обнаружили. Приготовь гранату и запасной магазин. Очень вероятно, что чумазые сейчас уходят. Не удивляйся, если встретим их. Сними с предохранителя. Готов? Пошли.

Гай поднял руки с выпрямленными указательными пальцами и махнул два раза.

– Псс, псс .....

 

11

– Вот ты скажи мне: человек ты не бедный, хорошие сигареты куришь, одет не дешево, уверен в себе. Почему ты здесь сидишь? Жизнь – то твоя не копейка, как моя. – Старик ковырял ногой асфальт.

Макс протянул ему пачку сигарет. Негнущимися пальцами тот вытащил три. Засунул по одной за каждое ухо, оставшуюся закурил, чиркнув спичкой по грязной коробке.

– Ну вот, сижу... – Задумчиво протянул Максим. – Понимаешь, Вася, храбрость – умение бояться, не показывая...

– Боишься?

– Очень, – соврал Макс: «Не рассказывать же ему всю мою жизнь?»

– Ну а чего сидишь?

– Тренируюсь.

– Чего?!

– Волю тренирую.

– Во, блин, блаженный!

– Эт-т точно. Блаженный и есть. – Максим рассмеялся. – На работу не хожу и радио не слушаю. А что мне боженька подаст, то выпью и покушаю, – пропел он.

– Ну, так и я так же. Только денег у меня поменьше. Устроился, значит?

– Устроился, – горько подтвердил Максим.

Недалеко грохнул взрыв. Стекла затряслись, птицы с хлопаньем взлетели. В какой-то машине сработала сигнализация.

Бомж, матюгаясь надтреснутым, старческим фальцетом, побежал, волоча за собой псевдо собаку.

«Вот я и один». – Макс подтянулся и стал вспоминать...

 

12

...Гай остановился и поднял руку.

Максим опустился на колено и вытер лоб, мокрый от пота, бежавшего из-под каски.

Сержант поманил его пальцем.

Он показал на кривое дерево и на пальцах объяснил: «Пятьдесят метров до цели, отдыхаем одну минуту, ты, – он ткнул Макса пальцем в грудь, – смотришь назад и влево, я, – он показал на себя, – вперед и вправо».

«Что я здесь делаю? – думал Максим. – Я, программист, с чудесной зарплатой, новой машиной, красавицей женой на пятом месяце. Случись со мной что, как она будет, одна с малышкой?»

Впоследствии оказалось, что очень даже неплохо.

«Ведь было достаточно одного факса, чтобы армия навсегда забыла обо мне. Что я, приключений ищу? Почему, какой-то идиот, который и читать-то не умеет, сейчас, возможно, подстрелит меня, знающего 5 человеческих языков, и 26 компьютерных?»

Он знал, что дело не в поисках приключений, они сами находили его с завидным постоянством. К тому же Максим сознавал, что ценность человеческой жизни не определяется количеством выученных языков.

Но... когда он узнал свой диагноз, решил не менять ничего в своей жизни, сделать вид, что это была ошибка и больше никогда, ничего не будет. Он никому не говорил об МS, даже своим родителям. Единственный человек, кроме врачей, который знал об этом – была его жена.

«Эх, Наташа, Наташа... – думал он с тоской. – Как я люблю тебя»...

Макс посмотрел вниз. Пустынный блокпост – как на ладони, метров 300. Возле дерева передвигалось красное пятно. Он тронул сержанта за плечо и отрицательно покачал пальцем. Максим так волновался, что, казалось, больше не выдержит. Он ткнул двумя пальцами в очки и указал на пятно. Гай поднял автомат и стал смотреть через оптический прицел. Затем, улыбаясь, обернулся, поднял большой палец и пояснил: «Вижу одного. 40 метров. Следующий переход 20 метров. Готов?»

Макс кивнул.

– Псс. Псс.

...Они остановились на расстоянии броска гранаты до врага. Террористов было двое. Левый, в красном платке, свернутым в полоску и обвязанным вокруг лба, типа Рэмбо, целился из пулемета.

«Маскировочка, блин. Фильмов насмотрелся». Сердце билось так сильно, что, казалось, слышно на блокпосту.

«Жди! – Показал Гай. – Думаю, их больше».

Правый, цель Максима, сидел под деревом и набивал магазин. Калашников лежал рядом.

«Приготовить гранату». – Жестом приказал сержант и прижал палец к губам, предостерегая автоматический вопль «Римон!!!» («Граната!!!») после броска. Затем он поднял левую руку с растопыренными пальцами.

«Пять, четыре...» – он загибал пальцы, держа в правой гранату без чеки. Максим с удовлетворением отметил, как побелела сжимающая гранату рука. «Надеюсь, они заняты, отбросить не успеют, – отрешенно думал Макс. – Очень уж длинные запалы у израильских гранат. Четыре секунды».

«Три, два, один»....

Они метнули гранаты и бросились на землю. Четыре секунды казались вечностью. Наконец, оглушительный сдвоенный взрыв. Вскочив, они открыли огонь. Макс стрелял одиночными, в едва различимую в поднятой пыли фигуру. С такого расстояния промахнутся невозможно, но, тем не менее, Максим тщательно целился в дергающееся от ударов пуль тело. Пыль оседала. Когда Гай стал менять магазин, Макс перенес огонь на уже явно не живого пулеметчика.

– Меняй! – крикнул Гай, и он тренированным движением сменил магазин на подготовленный заранее.

– Хадаль! (Прекратить огонь!)

Они затихли, прислушиваясь.

Снизу раздалось несколько выстрелов.

«Куда, в кого, зачем?» – Досадливо удивился Максим. Они полежали еще немного.

– Прикрывай! – Гай поднялся. Пригнувшись, постоянно поворачиваясь в разные стороны, он подошел к телам.

Макс внимательно смотрел по сторонам, не шелохнется ли где куст, не хрустнет ли ветка.

Грохнуло два, затем еще два контрольных выстрела.

Сержант присел, рассматривая обувь убитых.

Затем еще раз обошел полянку, внимательно смотря на землю. Потом разогнулся и сказал нормальным голосом:

– Порядок. Следы двух человек. Этих. – Он кивнул на окровавленные трупы.

Максим подошел к нему, посмотрел на иссеченные осколками, пробитые пулями тела.

«Совсем еще дети. Лет 16-17. Поиграли в войну... Пидоры». – Он прикусил пересохшие губы, вспомнив армейскую мудрость: «13-летняя девочка с РПГ не девочка, а Ракетный Противотанковый Гранатомет»... Многие бы остались в живых, если бы помнили это. Кверху сошками лежал пулемет. Из него змеилась желтая лента.

– «Маг», стандартный пулемет израильской армии. Производство Бельгии, калибр 7.62, скорострельность...

– Какая скорострельность? – заинтересовался Гай.

– Ну... Не знаю.

– Дурак. Скорострельность переменная.

– Точно. Но ты сам дурак, хоть и ориентировался в ситуации здорово. – Максим хлопнул сержанта по плечу.

– Не впервой...

От блокпоста снова раздались выстрелы.

– Хадаль!! Прекратить огонь, верблюд траханный!! Писарюги недоделанные!! – Вопил Гай.

– Нихт шисен. Их капитулирен, Гитлер капут!! – Дурачась, вторил ему Макс.

– Хадаль!! – Закричал снизу девичий голос.

«Ничего себе! – Удивился Максим. – У писарей-то девушки. Хорошо устроились».

Он понял, что значит «спичка-дырка».

Гай подбежал к просвету.

– Э-э-эй! Дорогая, не уписалась!?

Девушка вышла из-за бетона. Бронежилет, легкий, не керамический, расстегнут.

«Только от ножа и помогает», – подумал Макс.

В одной руке каска, в другой короткий М-16. Макс залюбовался некрасивым, грязным лицом. Русые волосы растрепаны.

– Не твое дело, мáньяк! – Ее голос дрогнул. – У меня тут, может быть, месячные, а вы тут балаган устроили! – она бросила каску и, схватив с бетона фляжку, стала жадно пить, успокаиваясь. Вода лилась по ее лицу. – Спасибо, конечно...

«Мы устроили?» – удивился Максим.

– А причем тут мы? – Закричал Гай.

– Почему так долго ехали?! – И она, роняя автомат, зарыдала, по-бабьи подвывая.

«Еще Офера не видела. Истерика гарантированна. Не место тут женщинам. Впрочем, и не для кого вообще», – расстегивая каску, подумал Макс.

Снизу заскрипела рация:

– 23 маленьких с начала столкновения. – Так же спокойно вещал оперативный. – Четвертый верблюд. Таиланд?

– Здесь Четвертый верблюд. Таиланд. Две сломанные спички.

– Сорок второй?

– Здесь извозчик сорок второго. – Заговорил Бузагло. – Бугор сорок второго сгорел. Таиланд столкновения.

– Где Подбугорок сорок второго?

– Подбугорок наверху, со сгоревшими чумазыми. Это он их сжег. Он и русская спичка.

– Их состояние?

– Вроде целы.

– Принял.

Максим смотрел, как из приземлившегося вертолета с красным Маген Давидом выскочили и побежали солдаты с носилками. Бежали к заграждению, видимо, зная, что к Оферу можно не спешить...

– Всем станциям Стойбища от Стойбища, внимание! Всем станциям Стойбища от Стойбища...

Макс слышал, как ушло напряжение из деланно спокойного голоса оперативного.

– Всем силам Стойбища от Стойбища, Таиланд столкновения, повторяю Таиланд...

* * *

бугор – командир

подбугорок– заместитель

колеса – автомобиль

полезный и вредный вертящиеся – санитарный и боевой вертолеты

тяжелый – танк

полутяжелый – бронетранспортер

таиланд – конец, окончание

чумазый – террорист

 

13

Максим повернулся.

Гай, уже раздевшись до пояса, лежал на куртке и жевал травинку.

– Курить есть?

– Нет, а у тебя? – Макс с остервенением срывал ненавистное железо. На траву полетели автомат, каска, бронежилет, разгрузочный жилет с карманами, полными магазинов, гранат, бинтов и прочей полезной дряни.

Полегчав килограмм на 25, он стал прыгать. Напрыгавшись, он сел возле Гая.

– А Бузагло-то. – Гай смотрел в небо. – Неделю теперь с синей грудью ходить будет.

– Почему с синей? – Макс не понимал.

– Синяк знаешь какой? Что Маг, что «калаш», калибр 7.62. Видел, как его откинуло?

– Видел.

– Надо сказать, чтоб сфотографировался. Потом никто не поверит, что он пулю животом поймал.

– Угу.

Гай замолчал, думая о другом.

– Представляешь, как ему обидно?..

Максим вопросительно посмотрел на сержанта.

– Столько времени таскать это дерьмо... – Он кивнул на 12-килограмовый пуленепробиваемый бронежилет. – И получить пулю в голову....

 

14

Сирена на мгновенье прекратилась, но вскоре завыла снова. «Следующая – моя», – Максим был уверен в этом. Стало легко и спокойно. Сколько ему осталось? 10 секунд? Минута? Он поднял к небу лицо и закричал:

– Великий Боже! Прости мне мои грехи! Ведь в основном мои грехи – на тебя! И ты можешь их простить! Я старался не грешить против людей! И если сделал кому-то зло – то без умысла! Я готов!

Максим рассмеялся. Хватит. Приехали. «Ну, где она? Где ракета?!» Далеко на горé бухнул взрыв.

«Тьфу», – Максим облегченно-разочарованно вздохнул и снова стал вспоминать ту далекую историю...

 

15

– Максимка, будь другом, поищи воды. У этих бойскаутов должна где-то быть...

Максу не хотелось вставать, а он как-то не подумал, что раз сержант хочет, пусть сам и идет. Правда, и его немилосердно терзала жажда.

– Ты с ума сошел? Вода у них наверняка отравлена.

– Думаешь, они пили отравленную воду? Или предвидели, что солдаты их убьют и захотят напиться?

– Ну... Все равно, у них в воде полно бактерий, хочешь заразиться брюшным тифом?

Гай разозлился.

– Слушай, не пудри мне мозги, воду мы получаем из одной трубы. Не хочешь идти, так и скажи, я пойду.

– Почему сразу не пошел?

– Вставать не хочется. Ладно, все равно военную полицию ждать. Скажут: «И зачем это вы убили двоих детей»....

Гай был недалек от истины.

На следующий день Макс прочитал в газете, что террористы обстреляли блокпост, убив одного и ранив троих. Ответным огнем наши солдаты застрелили двоих детей двенадцати лет, игравших неподалеку.

С тех пор Максим никогда не смотрел телевизор и не слушал радио по своей воле.

– Гай, ты хорошо его знал? – Макс растянулся рядом.

– Офера? Ну... Примерно как тебя, три месяца в милуиме (резервная служба, в боевых войсках 28-30 дней), правда, месяц жил с ним в одной палатке.

Он посмотрел на Макса думая, что бы он почувствовал, если бы Максим был бы на месте Офера.

– Хороший мужик, лет сорока, четверо детей, уже сирот. Учитель математики из Тель-Авива. Говорил, что у его учеников есть только два органа – член и желудок...

Он перевернулся на живот и замолчал.

– Гай? Гай?

Максим увидел, как трясется его тело, затем услышал звуки рыдания.

Он подполз к сержанту и стал гладить его по затылку.

– Все хорошо, Гай, все хорошо... – приговаривал он, вытирая слезы...

 

16

...Мир вокруг Максима лопнул. Его с силой бросило на асфальт. Запахло гарью. На голову посыпались комки земли и белая пыль. Он открыл глаза. Очков нет. Перед глазами белый окурок с кольцом помады. Близоруко прищуриваясь, Макс наблюдал полет неизвестно откуда взявшихся в таком количестве газет. Нереальная тишина. Он поднялся и сел на скамейку с выбитой спинкой, отряхнул лицо, зажал нос и с силой дунул.

Слух вернулся. В голове звенело. Где-то истерически подвизгивая, причитала по-арабски женщина. На одной ноте кто-то выл, видимо, раненый.

«Как бы кровью не истек, остановить бы надо». Но тут Максим ничем не мог помочь. «Ладно, если в армии был, сам знает. А араб или ортодокс? Ну... кто-нибудь придет».

Со всех сторон визжали, лаяли и свистели автомобильные сигнализации, гудела сирена воздушной тревоги.

На другой стороне улицы неспеша осыпалась витрина обувного магазина, за которой минуту назад пряталась некрасивая женщина с ребенком.

Он тронул голову. Его любимая бейсбольная кепка исчезла. Хорошо, что рюкзак был на плече.

На асфальте, среди куч мусора, которых раньше не было, валялись металлические шарики. Стена напротив испещрена оспинами от их ударов. Макс еще раз внимательно осмотрел себя. Чудо. Он не ранен.

Обернувшись, он увидел причину этого чуда, – покосившуюся бетонную тумбу. Она приняла на себя град осколков, предназначавшийся Максиму.

«Спасибо», – поблагодарил он тумбу.

«Спасибо, Бог», – Макс прижал руку к сердцу.

За тумбой, метрах в пятидесяти, глубокая воронка и два горящих автомобиля. Красно-черные столбы поднимались от них к пронзительно синему небу.

Он нагнулся и подобрал жменю горячих шариков. Сувенир. Сколько видит глаз – ни стекол, ни трис (жалюзи), ни штор. Только черные провалы окон. Макс достал помятую пачку сигарет. Осталось три, одна из них поломана. Оторвав у поломанной фильтр, он закурил. «Мальборо» без фильтра было крепким и неожиданно ароматным. Он оглядел улицу, сплошь запруженную брошенными, покрытыми белой пылью автомобилями.

«Как же теперь амбулансы проедут? Нужен бронетранспортер – машины распихать, или хотя бы тяжелый грузовик».

Максим попытался поднять парализованную ногу, нога немножко шевельнулась.

«Ну-у, прогресс», – обрадовался он. Он поднял ногу руками и закинул за правую.

«Порядок, – подумал он, – выгляжу как нормальный человек, сижу себе, курю, дисциплину не нарушаю... А что вокруг бардак – то я не виноват».

Снизу по улице вприпрыжку бежал знакомый бомж. На поводке он тянул выдрокошку. Под мышкой блок «Кента». По-собачьи тявкая, тварь быстро семенила короткими, широко посаженными лапами.

Черный, резиновый хвост прижат к брюху.

Максим обрадовано замахал ему рукой.

– Живой? Не ранен? – закричал он.

Бомж показал на уши, мол, не слышу, затем на блок сигарет и махнул на ларек с выбитым окном.

«Вот и первый мародер. Имя твое неизвестно, но сигареты твои хороши...»

Бомж поравнялся с Максимом и заорал:

– Все сидишь и куришь? Типа ничего не происходит? Типа тебе все равно? Все куришь и куришь. Ты и в гробу курить будешь!

– Ну, пока-то я живее всех живых! – Макс улыбнулся, и живописная парочка скрылась за поворотом.

Появился открытый зеленый трактор «John Deer», совсем как на банке консервированных помидор, только вместо улыбающегося кибуцника в румынской шапке за рулем сидел унылый пожилой негр с незажженной сигаретой во рту. Трактор осторожно раздвигал машины, давая возможность проехать двум амбулансам с выключенными сиренами. Максим пошевелил левой ногой. «Могу!» – и, увидев среди мусора старую швабру, запрыгал к ней.

«То, что надо».

Швабра была коротковата, щетина колола ладонь, но все равно, с ней можно было передвигаться, дойти наконец-то до подземного перехода.

Макс доковылял до ограбленного бездомным ларька. «Прежде всего, вода и сигареты». Он взял из разбитого холодильника бутылку, положил на кассу пятишекелевою монету, затем вытащил из разорванной коробки пачку сигарет, забрал монету и положил зеленую двадцатку.

Деньги, скорее всего, заберет какой-нибудь, очередной бомж, но это будут его проблемы, а воровать после случившегося чуда казалось кощунственным.

Сирена не унималась, и в подтверждение прозорливости службы тыла вдалеке раздались несколько взрывов.

В конце концов Максим доплелся до подземного перехода.

 

17

Ему повезло. Вход в переход был пологим, без ступеней. Волоча ногу и опираясь на швабру, он спустился под землю. В самом начале благообразный белобородый старик с приемником схватил Максима за грудки и, тряся, закричал на иврите:

– Ты слышал, что они творят?! Попадание в железнодорожную станцию, восемь убитых, десятки раненных!! Они были на работе! Почему не объявляют войну?!

Макс хотел возразить, что смерть дома немногим приятнее, но почувствовал страшную усталость и грубо отстранил старика. На полу сидели люди. В основном женщины и дети, время-то рабочее, а страна не на военном положении. Он нашел свободный просвет, уперся спиной в стену и стек на пол. Все мышцы болели, в голове еще звенело, на душе – ужасно. Максим провел ладонью по лицу и посмотрел на руку. Она была черна. Трубочист... Рубашка порвана, нога не ходит, домой добраться невозможно, но... Но у него есть вода и сигареты, а значит – все не так уж и плохо, жить можно. Он распечатал новую пачку.

– Эй, друг, дети здесь, вентиляции почти нет, подожди, пока выть перестанет...

Молодой хасид с ярко рыжей бородой и спящей девочкой на коленях сочувственно смотрел на инвалида.

Макс почувствовал симпатию к религиозному.

– Пить хочешь? – Максим достал бутылку.

– Ей надо, – хасид кивнул на девочку и облизал пересохшие губы.

– Ей тоже хватит. Там наверху, киоск, если не боишься, возьми сколько унесешь, заплатишь потом, – добавил Макс, зная щепетильность хасидов в этих вопросах.

Рыжий схватил бутылку, и стал жадно пить.

Девочка застонала во сне и проснулась.

– Гудит? – сонно спросила она. – Значит, домой еще не идем?

Рыжий протянул ей воду. Девочка отрицательно покачала головой.

Максим достал из рюкзака игрушки, предназначавшиеся Амалии, протянул ей куклу, сам взял лошадь.

Девочка осторожно рассматривала доставшеюся ей Барби.

– Это не скромно, – она показала на короткую юбку.

– Дело в том, что когда она проходила по Адару, то увидела раненного мальчика... – неуклюже начал Максим.

– А что с ним было? – заинтересовалась девочка.

Хасид толкнул Максима локтем в бок и скорчил гримасу.

– Ну, короче, юбка и порвалась. А как тебя зовут?

– Хая-Мушка, а тебя?

– Максим, а лошадку – Тугрик, она раньше жила у злого волшебника Маодзедуна.

Он откинулся к стене и на крепко зажмуренных глазах выступили слезы. «Амалия, Амалия, кто сейчас играет с тобой? Кого ты зовешь папой?» Даже фотографию не дала ему Наташа, несмотря на решение суда.

Он собрался, вытащил сигареты и сказал рыжему:

– Я на улицу. Посмотрю, что там нового.

– Да кури здесь, Мушка потерпит, ты же еле ходишь.

– Ничего, курить это не мешает... Ладно, компромисс, останусь здесь, но курить не буду.

– Вот и чудесно, а я расскажу, как евреи выходили из Египта...

– Давай лучше помолимся, – и, не дожидаясь ответа, с непокрытой головой, прикрыв глаза грязной ладонью начал:

– Шма Исраэль, Адонай Элоейну...

Наступила тишина, тоненькая девушка с иссиня черными волосами подхватила: – Адонай Эха-ад.

Хор голосов подтвердил: – Амен.

Хасид встал и, достав из кармана черного халата маленькую книжку, начал:

– Псалом двадцать два. Песнь Давида.

Раскачиваясь, он запел. Он читал в полной тишине, и только Хая-Мушка тихонько возила лошадку, что-то ей рассказывая. Все внимательно смотрели на рыжего, кто-то шевелил губами.

– Мой Бог, мой Бог! Зачем ты меня оставил? Ты далек, чтобы избавить меня от моего надрывного вопля. Мой Бог! Я взываю к Тебе днем, но Ты не отвечаешь. И ночью я не смолкаю. Святой, Ты обитаешь среди гимнов, возносимых Тебе Израилем. На Тебя уповали наши отцы, полагались на Тебя, и Ты вызволял их. К Тебе взывали и спасались, на Тебя надеялись и не осрамились...

Максим прикрыл глаза. Пение рыжебородого убаюкивало его. В общем-то, это было не совсем пение, как и псалмы Давида – не совсем стихи. Собственно стихи начали складывать древние греки, которые захватили Израиль лет через 800 после Золотого Века еврейского государства, времени правления царя Давида и его сына, царя Соломона.

– ...Не отдаляйся от меня, ибо близка беда и некому мне помочь...

Макс открыл глаза, оглядывая в полумраке подземного перехода людей, внимательно слушавших о переживаниях человека, умершего 3000 лет назад.

Сидящая напротив него старуха в инвалидном кресле заснула. Максим с интересом посмотрел в ее лицо. Обтянутый морщинистой кожей череп сверху был покрыт жидкой седой шевелюрой. Она открыла беззубый рот и с шумом дышала. Губ практически не было. Вместо них розово-синие рубцы, очерчивающие провал.

– ...Ибо окружили меня псы, злобная толпа обступила меня, терзают мои руки и ноги, как львы. Пересчитать можно мои кости, они смотрят на меня и пожирают глазами. Делят между собой мои одежды, бросают жребий. И Ты Господь, не отдаляйся! Ты – моя сила. Поспеши мне на помощь! Избавь мою душу от меча. Вызволи из псовых лап. Спаси меня из пасти льва, и от рогов буйвола. Ты мне ответил! Возвещу Твое Имя моим братьям! При стечение народа буду прославлять Тебя. Благоговейте перед Ним, все семя Израиля!

Максим подумал, что вой сирены воздушной тревоги – прекрасная иллюстрация к этому псалму, и снова взглянул на старуху. Он не мог представить, что когда-то эта женщина была красивой, рожала детей, танцевала.

«Сколько же ей лет? – думал он – Никак не меньше девяноста».

Сидящая возле нее на полу молодая филиппинка поднялась и поправила плед, прикрывающий, несмотря на жару, ноги старухи.

«Забавно, – он невесело улыбнулся, представив, как женщина вздрагивает при звуках взрывов. – Она ведь тоже смерти боится...»

– ...Ибо не презрел и не отверг Он, – продолжал хасид, – зова обездоленного. Не скрыл Своего Лица от него...

Взгляд упал на ее руку. Казалось, что кость обернули желтой бумагой с коричневыми пятнами. Бумагу предварительно долго-долго мяли. Из-под задравшегося рукава виднелся конец татуировки. Максим близоруко прищурился. «2409» – разобрал он. Номер из концлагеря. Макс устыдился мысли о том, что она боится смерти, несмотря на то, что старухе в любом случае скоро туда.

«Сколько же перенес этот человек родившийся в начале 20 века в Румынии, Польше или России? – Он попытался представить. – Революции, войны и погромы, погромы, погромы...» На протяжении 3000 лет истории его народа люди уничтожали евреев с жестоким азартом любопытных детей, убивающих беззащитную кошку или птицу, потерявшую возможность летать. Больше всех преуспел, конечно, Гитлер, но и другие старались. Он вспомнил Богдана Хмельницкого и 60 000 убитых в его погромах. Подумал о том, как Сол Беллоу писал о евреях, которые пережили концлагеря и вернулись в Польшу для того, чтобы погибнуть от рук их бывших соседей, не желавших возвращать их дома и имущество.

«Да... Плата за избранность... Многие бы хотели отказаться и от того, и от другого. – Он почесал грязный нос. – Но тут уж никуда не денешься. Родился евреем – евреем и умрешь. Позабыть не дадут. Сколько бы полумесяцев и крестов не нацепи. Наверное, лучшее доказательство существования Бога – это то, что мой народ до сих пор жив. Несмотря ни на что... Даже свою страну имеем. Маленькую, правда». Взгляд снова упал на запястье старухи. Молодая азиатка хлопотала вокруг спящей женщины.

– ...Вспомнят и вернутся к Господу со всех краев земли, и склонятся перед Ним все семьи народов. Ибо Господу – царство, и Он властвует над народами. Насытятся и склонятся перед Ним все тучные на земле. Склонятся перед Ним все сходящие в прах. Но души их Он не оживит...

Старуха всхрапнула и проснулась. Она пристально смотрела на Максима водянистыми глазами, и он поежился от ее взгляда. Потом не выдержал и отвернулся. «Хорошо, согласен, я не прав...» – Макс подумал, что несчастья, которые обрушились на его голову, – ничто, по сравнению с тем, что, скорее всего пережила эта женщина за последние 90 лет. «Но кто может сравнивать страдания двух разных людей? Тем более в разное время? Может, мне нужно подойти к ней, обнять эту бабушку и сказать ей что-то хорошее?» Он отказался от этого намерения при мысли, что старуха может испугаться, да и филиппинка, скорее всего, оттолкнет его, вереща что-то на своем птичьем языке. О преданности этих азиатских сиделок ходили легенды. «Ладно. Хватит с нас экстремальных ситуаций. Все и так на взводе».

– ...Через тех, кто будет служить Ему, расскажут о Господе в поколениях. Придут и расскажут о Его справедливости. Рожденному народу о том, что Он сделал.

Хасид замолчал.

В наступившей тишине раздался отчетливый шепот девочки.

– Все хорошо, Тугрик. Злой волшебник убежал, не бойся. – Она погладила лошадь пальцем, между пластмассовыми ушами.

– Еще. – Попросил кто-то. Хасид не отвечал. С закрытыми глазами он молча продолжал раскачиваться. Затем снова нараспев начал псалом.

– Песнь Давида... (Хасид, естественно, читал в оригинале, на иврите. Приведенный здесь текст взят из книги «Теилим», перевод псалмов, написанных царем Давидом, Александра Каца.)

Макс умилился подобному единению. Еще в армии он убедился в том, что нет в окопах атеистов. Групповая терапия.

Тихонько он побрел к выходу, доставая сигарету.

 

18

Наверху было тихо. Постоянно гудящая сирена уже не воспринималась как посторонний звук, стрекотание вертолетов – тоже. Где-то коротко взвыл сиреной амбуланс.

Максим зажал под мышкой швабру и полез в карман за зажигалкой. Полупарализованная нога подвернулась и он рухнул, ломая сигарету.

Не успев подставить застрявшую в кармане руку, он упал на асфальт, разбив бровь об угол бордюра.

Было больно, но лежать удобно, лицо в углу, между бровкой и дорогой. Макс вытер кровь. «Так бы и лежать, пока не сдохну. Как все паскудно. Еще эти ракеты... Перебор, уважаемый Бог, перебор». Он не помнил, когда ему было так плохо. Даже потеряв зрение в первый раз, борясь с безумным ужасом, он знал, что ему делать, второй раз было намного легче, а теперь? Молиться, чтобы рядом не упала ракета? А толку? Уже падала, и что с того? И что изменится завтра? Он попытался шевельнуть больной ногой.

«Инвалид хренов. Ненавижу».

Максим тихонько заскулил.

 

19

– Дяденька, дяденька!!

Голос был тонким, девичьим. Максим повернул голову и увидел перед носом красные туфельки.

– Вы ранены, вам плохо?

Макс крепко сжал зубы, глубоко вдохнул-выдохнул и сел.

– Нет, что ты... Просто отдохнуть прилег.

– Уй! У вас кровь идет! – Та самая девушка с невероятно черными волосами, что подхватила «Шма». Она показала на бровь.

– Брился, – отрезал он тоном, не допускавшим дальнейших вопросов.

Только сейчас он заметил, что сирена прекратилась. Отовсюду начали выходить люди. Заводились машины. Девушка опустилась на дорогу рядом с Максимом.

Подбежала Хая-Мушка и, протягивая куклу попросила:

– А можно Тугрик у меня пока останется, ему плохо у злого волшебника.

Макс махнул рукой, и девочка со странным именем убежала.

Он снова обернулся к черноволосой девушке.

«Странно, что она заговорила со мной по-русски, – подумал он. – Хотя нет, слышала разговор с хасидом. Двадцать лет здесь, а акцент неистребим».

– Пить хочешь? – он достал воду.

Она отрицательно покачала головой.

– Сигарету? – Максим жадно закурил.

– Мне страшно, – она уткнулась лицом в колени, плечи задрожали.

Он погладил ее затылок.

– Ну, не переживай, подумай головой. Ничего такого здесь нет, чтобы паниковать. Ну, сколько людей могут погибнуть в Хайфе? Пятьдесят, ну, максимум, – сто. А здесь пятьсот тысяч. Это сколько? Один на пять тысяч. В такую рулетку играть можно.

Плечи задрожали сильнее.

«Уф, подход неверен».

– А ты знаешь, как радар засекает ракету? – Решил сменить тему Макс.

– Да, а кто же этого не знает? – девушка подняла голову. В ее глазах стояли слезы. – Еще и вам могу рассказать. У меня по электронике курс в Технионе.

Он внимательно взглянул в ее лицо. Обычно, если он смотрел на девушек без очков, они все казались ему прекрасными, если, конечно, вписывались в допустимые габариты. Макс это знал и давно решил, что дело в элементарной гормональной интоксикации. Но эта была более чем хороша. Невероятно черные волосы, густые, сросшиеся брови, да и взгляд не такой уж наивный, как казалось раньше. А главное – ее лицо было чистым. Такие чистые лица он видел разве что в журналах.

– Максим, – представился он и протянул грязную руку.

– Рита. Очень приятно.

Ее пожатие было неожиданно сильным. Слезы высыхали.

– Вы хороший человек. Да?

Максим расхохотался.

– С чего же ты это взяла? Спасибо, конечно.

– Я видела, как вы играли с чужим ребенком, плохие люди так не могут. Как вы молились, а потом... вы не хотели мне рассказать, почему вы там лежали, не хотели меня напугать, да?

Максим задумался, бывает же такое, кому-то есть до него дело.

– Просто споткнулся и упал, а вставать не хотелось. Проблем у меня много, вот лежал и думал... Спасибо тебе, милая.

– Максим, а можно вас попросить? Вы ведь воевали, да?

– Приходилось.

– Видно, что вы храбрый. А я трусиха жуткая. Вы можете проводить меня домой? Это не далеко, верхний Адар, минут пятнадцать.

В ее голосе была отчаянная просьба и страх, что он откажет. Максим печально улыбнулся. «Ах, если бы, если бы». Он постучал по асфальту шваброй.

– Не могу, плохой из меня ходок.

– Не хотите? Я не могу одна!!!

«Еще чуть-чуть, и разревется».

– О`кей. Сама спросила. Видишь ли, моя левая нога не ходит. Счастье, что я могу, опираясь на нее, перенести правую, а потом подтащить левую, и снова. Война – плохое время для инвалидов. Ты, Рита, мне очень симпатична, но не могу...

Она с ужасом уставилась на Максима.

– А... это пройдет?

– Все может быть... Правда, до сих пор ни у кого не проходило.

Рита придвинулась вплотную к Максиму и, посмотрев в его глаза сказала:

– А давайте пойдем пока вместе, вы будете опираться на меня, а мне с вами не страшно. Хорошо?

Он улыбнулся.

– Хорошо. Но на «ты». Ладно?

Рита кивнула.

– Тогда пошли.

Он встал, и, обняв девушку, заковылял.

Максим улыбнулся, вспоминая, как полчаса назад он малодушно думал о смерти.

«Как слаб бывает человек», – ухмылялся он, – «когда он, парализованный лежит под бомбежкой»...

 

20

Странно, но, обняв девушку, идти было менее удобно, чем одному. Но... Как же отпустить? – Сколько же тебе лет, Рита, что ты в Технионе учишься? Извини, конечно, за вопрос.

– А что здесь такого? Восемнадцать и два месяца. Уже совершеннолетняя. Могу пить водку и играть в карты. А в Технионе... Только один курс. Армия оплатила. – Она с вызовом посмотрела на Макса. – Да. Я теперь сама за себя отвечаю. Уже самостоятельная и половозрелая!

– Ну-ну... – Ухмыльнулся мужчина. – 18 лет – опасный возраст. Сил много, а мозгов мало...

– Это у меня, что ли? – Рита не решила, стоит ли обижаться.

– Ну не у меня же. – Максим решил играть роль старого мудрого друга. – У меня мозгов много, да вот сил мало. Ну ладно, не хмурься, я просто завидую. Ну и когда же ты призываешься?

– 24 февраля. Вот курс закончу и пойду. Авиация.

– Самолеты? Вертолеты?

– Прицелы. Но куда, еще не знаю. Боюсь ужасно, оружие еще в руках не держала.

– Ничего, – успокоил Максим, – настреляешься. Родину любить – не березки целовать. Или что там у нас, кактусы?

– Придумаешь тоже, кактусы целовать!

– А-А! Это из фольклора Советской армии.

Максим вспомнил, как они, маршируя по плацу орали:

«Росси-я. Родимая моя.

Родны-е. Березки-тополя.

Как дорога ты для солдата.

Родная русская земля!»

Правда, грузины и узбеки, чеканя шаг, горланили:

«Как задолбала ты солдата, родная русская земля».

Их не было слышно в общем крике, но их самих это очень веселило.

– Кстати, а куда мы идем?

– Вон видишь высокие дома? Туда. Надо добраться до следующей атаки.

– Что, будут еще стрелять? – забеспокоилась Рита.

– Обязательно! – пообещал Макс, – Но даже если нет, нужно действовать, принимая в расчет худший вариант. Командир убит! – закричал он.

Рита дернулась, но, глядя на смеющегося Максима, успокоилась.

– Там пересидим до вечера. Ночью не стреляют, авиации боятся. Хорошо, что я как раз книжки поменял. Ты что любишь читать?

– Ну-у, вообще-то, лучше фильмы. Или хороший детектив...

Максим поднял ее руку, стал напротив и внимательно посмотрел в черные глаза. Затем постучал костяшкой согнутого пальца по ее лбу.

– Звук нехороший. Сплошной Гарри Поттер. Хм-м. Да-а-а. Киндзабуро Оэ исключается, Андрей Платонов тоже... Что же тебе дать?.. А-А!.. Отлично! Кена Кизи читала?

– Н-е-ет.

– Фильм был, правда старый, «Полет над гнездом кукушки», смотрела?

Рита не отвечала, поджав губы. Макс понял, что она готова заплакать.

– Тебе понравится. Отличная вещь. Хорошо, что сдать забыл. Я с Кизи не согласен, но написано здорово. Потом поговорим об этом.

Она успокоилась, Максим снова оперся об нее.

Вокруг было спокойно, птички чирикали, как будто ничего и не было. Рите было тяжело тащить Максима, но оставалось уже недалеко.

– Но зачем высотное здание, ведь скорее в него попадет ракета? – спросила она.

– Чем выше здание, тем глубже подвал.

– И?

Максим озабоченно посмотрел на девушку, не понимающую таких простых вещей. Он поднял палец и глубокомысленно изрек:

– Это тебе не четырехмерные матрицы упрощать, тут жизненная мудрость нужна. Чем глубже подвал, тем толще крысы, а я голоден...

– И-И-И-Х-С, – заверещала Рита, выскальзывая из подмышки мужчины и с отвращением махая руками.

Потеряв опору, Максим зашатался, но, ударив шваброй, восстановил равновесие. Глядя на Риту, он хохотал как ненормальный.

«Как давно я так не смеялся. И над чем? Над глупой восемнадцатилетней девушкой?» – Максим знал, от чего так хорошо смеяться над ней и с ней.

Рита быстро вернулась и взвалила на себя его руку.

– Ну, ты... ты... ненормальный! И как же ты их будешь ловить? Скорее они тебя съедят.

– А я их подманю, у меня дудочка есть.

Рита погладила его окровавленную руку, и они зашагали дальше...

 

21

Мальчик лет четырнадцати бежал к ним.

– Вы говорите по-русски? – задыхаясь, с надеждой спросил он.

– Нет. – Максим был серьезен. – Ни слова.

Девушка прыснула.

– Но... но как же вы меня понимаете? – растерялся парень.

– Интуитивно.

Рита засмеялась.

– Понимаем, понимаем, чем мы можем тебе помочь?

– Да я тут, видите ли, – он перевел дух, – приехал я, в общем, к тете в гости из Москвы, а тут... а там... потерялся я, хорошо русских нашел, а то не знаю, куда и идти...

– Адрес есть? – Максим говорил твердо, пристально глядя пареньку в глаза. Мальчик успокоился, видимо, решив, что если есть еще люди, которые знают, что делать, то мир еще не рухнул окончательно.

– Вот, – парень протянул Максиму скомканный листок.

– Ерушалаим 24.

– Ой, сосед! – Обрадовалась Рита. – А я – 32. Это здесь, недалеко.

– Вот и отлично, – сказал Макс потухшим голосом. – Вместе и доберетесь.

– Максим, Максим! – Рита дергала его за руку и просительно смотрела снизу вверх. – Максим...

– Все хорошо, Ритуш, только идите так, чтобы в любую секунду знать, куда бежать, если завоет. Любой подъезд подойдет.

– Понимаешь... Мои родители уехали в Иерусалим на три дня, я же дома одна умру от страха...

– А что ты предлагаешь? – Макс догадывался, но еще не верил.

– А можно я с тобой, ну хоть на два дня, ну, пожалуйста!

– Смотри, дорогая, человек я холостой, квартира у меня однокомнатная...

– Я на диване посплю, ведь у тебя есть диван?

– Диван-то есть. Ладно, но на нем буду спать я.

– Пожалуйста! Я на диване. А вдруг мне будет страшно...

– Так! – Максим свирепо нахмурил брови, изо всех сил борясь с душившим его смехом. – Теудат зеут! (Удостоверение личности!)

Рита с готовностью протянула мужчине синюю книжку.

– Восемнадцать мне, восемнадцать...

– Ну, ты даешь, Рита Вайншток, – проговорил он, глядя на фотографию девочки с черными косичками. – Ну, ты даешь...

– Простите, а как... – заговорил парень.

– Ах да, мы тут обсуждали неурожай в Аргентине, – Максим обернулся к юноше, достал тетрадь, начертил схему. – Идешь наверх, доходишь до перекрестка «ти»...

– Какого перекрестка?

– Там, где нет вперед. Только направо или налево. Поворачиваешь направо, ищешь дом двадцать четыре. Ключи есть?

– Нет.

– Если никого нет дома, спускаешься в подвал и ждешь. Вопросы есть?

– А не заблужусь?

Макс написал русскими буквами: «Ерушалаим эсрим ве арба». Потом дописал – «ейфо».

– Скажешь любому, тебе объяснят.

– А можно я с вами, я не помешаю...

– Максим, у тебя есть еще один диван? – Рита улыбалась, прекрасно зная ответ.

– Больше нет, а ночевать в туалете гостю не позволю.

– Да нет! Мы на кровати, а девушка на диване, или я на диване, а вы и девушка на кровати, или вы на диване, а...

– Так!! – Улыбаясь Максим говорил деревянным голосом. – Разговорчики!!

Рита смеялась, сверкая белыми зубами.

Он выдернул листок и протянул пареньку. – Удачи. Привет семье.

Она закинула на себя руку мужчины, и они заковыляли дальше...

– Стой! – Максим резко остановился.

– Что случилось? – девушка испуганно смотрела в его лицо.

– Есть проблемы.

– Что? Что? – Ее глаза наполнились слезами.

Макс не отвечал, закусив губу. Потом, передумав, сказал:

– Готовить я не умею.

– И я! И я! – по-детски прыгая на одной ноге, кричала Рита.

– Ладно, чего-нибудь придумаем. Зубная щетка есть?

– Нет.

– Ладно, это совсем не проблема, – он подумал о трех нераспечатанных зубных щетках, купленных для подобных пожарных случаев. Правда, раньше их было больше...

Когда они почти дошли до высотных домов, снова раздался такой знакомый и такой страшный звук.

Выла сирена.

 

22

Девушка со всей силы прижалась к Максиму, спрятав лицо на его груди.

Из глаз ее полились слезы.

– По-по-пожалуйста, не бросай меня, если меня ранит. Ну, если убьет – иди, но ведь сразу не умирают. Ведь сначала должна вытечь кровь? Ты будешь со мной, пока я не умру?

Она подняла к Максу красные, зареванные глаза. Тот крепко обнял ее, бросив швабру.

На левую ногу уже можно было опираться.

– Все будет хорошо, милая, все хорошо. – Максим поцеловал ее в мокрый глаз, надеялся успокоить своим безразличием к сирене.

Он протянул ей горсть шариков.

– Вот. Держи. Будешь внукам показывать.

– Что... что это? – Рита испуганно заикалась, дрожа всем телом.

– Сувенир. Подарок от Насраллы, этим они заряжают «Катюши», что бы убить побольше людей. На Адаре этого добра навалом.

– Да! Я по телеку видела, – она поднесла руку к глазам. – Ой, какие они тяжелые!

«Вроде, очухалась». Он осмотрелся, толкнул ее к ближайшему подъезду и сержантским голосом скомандовал:

– Туда, и вниз, в подвал, я сейчас...

Сделав два шага, Рита обернулась, и, подскочив к Максу, ткнулась лицом в его щеку. Он почувствовал ее губы, холодный нос, мокрые глаза...

В душе что-то перевернулось.

По ступенькам, удаляясь, застучали каблучки.

Глубоко вздохнув, он посмотрел вниз, на безмятежное море, на корабли в порту, на серые коробки домов.

Подняв лицо к небу, Максим закричал, перекрывая сирену воздушной тревоги, обращаясь неизвестно к кому:

– И что же это происходит?!! И это есть ваша хваленая реальность?!! А?!! И что же тут реального?!!

В море поднялся столб воды, и через мгновенье по ушам ударил тугой звук взрыва.

Он нагнулся и истерично захохотал. И чем больше он вспоминал подробности сегодняшнего дня, тем смешнее ему было. Он смеялся над бомжем, над эфиопом в зеленом тракторе, над советом библиотекарше умереть с чувством выполненного долга, над своей непослушной ногой. Смеялся над эфемерной девушкой, готовой прыгнуть в постель незнакомого мужчины в надежде спрятаться там от «катюш», над колючей шваброй, над несостоявшейся встречей с Амалией...

Он хохотал, и слезы катились по его щекам...

Максим икнул и взял себя в руки. Он хлебнул воды, затем, набрав полный рот, выплюнул.

Страшно хотелось курить. Вытащив из рюкзака сигареты, Макс подумал о Рите. Не дождавшись его, она, дрожа от страха, может вылезти на улицу искать. Он с сожалением сунул пачку назад, подобрал швабру и заковылял к входу в подъезд. Невдалеке, почти одновременно грохнули два взрыва. Адар снова затягивало белым дымом. Безумный день продолжался...

P.S. Главное посвящение – Рите Вайншток. Она не пережила эту войну.

Люблю тебя. Пока я жив, ты существуешь. Вечная память.

Твой Давидка.

 

1.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ МИННОГО ПОЛЯ

– Рота, ра-а-вняйсь! Смирно! Та-аришь капитан! Рота связи для утреннего развода построена!

Старший сержант Рублев рывком опустил отдававшую честь руку. Отутюженная, ушитая согласно «дедовской» моде гимнастерка с трудом удерживала его мощное тело. Казалось, при любом резком движении она лопнет, открывая могучие мускулы.

По команде «смирно» солдаты рефлекторно не двигались, не моргали и, казалось, не дышали.

Капитан Старовойтов тоже перестал отдавать честь и проникновенно обратился к неподвижному строю.

– Товарищи солдаты! Дорогие мои воины! В этот тяжелый час, когда над хрупким ростком социализьма нависает черная тень американского империализьма и чугунный дамоклов меч израильского сионизьма угрожает нарушить спокойствие нашей мирной жизни, МЫ!! – Он ударил себя кулаком в грудь с такой силой, что покачнулся. – Как один человек! А... А... А...!! – Старовойтов зажмурился. Лицо его сморщилось. Он напрягся и замолчал. Стоявшие в первом ряду «духи» уставились в окаменевшую рожу командира роты, безрезультатно пытаясь понять, что же происходит под зеленой фуражкой с медным овалом. Задний ряд состоял из старослужащих, которые давно поняли, что логику и смысл в армейской службе искать бесполезно. Нужно просто отмучиться эти два года... А там!.. Свобода!

Стоящий справа от Максима белобрысый уроженец псковской области Федотов толкнул его плечом и подмигнул голубым глазом. Макс поднял брови и улыбнулся.

Пауза затягивалась. Кто-то из солдат мелко, быстро задышал, борясь с приступом смеха.

Стоит кому-то пырскнуть и обвал хохота сможет остановить только пулеметная очередь.

Наконец капитан справился с неведомым недугом и продолжил.

– Уф... Так вот... – Он покосился на подпрыгивающую, грязно-белую собачку по кличке «Дембель», которая стремилась к заднему входу на кухню, подскакивая и семеня тремя здоровыми лапами, сокращая путь через плац. – Так вот... Пока мы здесь, не о чем не подозревая, мирно строим себе, этот... как его... комунизьм, они там... – Он ткнул пальцем в асфальт, показывая, что если пробить насквозь земной шар, окажешься именно «там», окруженный скопищем врагов, с горящими глазами, крючковатыми носами и жадно растопыренными пальцами. Неизменно в цилиндрах, причем каждый из врагов будет держать в руках по бомбе с надписью «made in U.S.A.». Он повернул голову, с любопытством наблюдая, как трехногая собака перепрыгивает через бордюр, но вскоре вспомнил об ожидающих очередной порции начальственной мудрости. – Там они и варят черную кашу войны... А... А... А...!!

Максим знал, что капитан Старовойтов совсем не глуп, что он прекрасно знает русский язык, и в приватных беседах относился к коммунизму, советской армии и родной партии, мягко говоря, прохладно. Просто офицер, несмотря на ранее время, был сильно пьян, очевидно, еще со вчерашнего вечера, и в роте подчиненных нашел не смеющую ему возразить или усомнится аудиторию.

– А... А... А...!!

– Ну! – Прошептал кто-то сзади.

– Апчхи!! – Капитана повело, и чтобы не упасть, он ухватился за выпятившего грудь сержанта Рублева. Офицер восстановил равновесие и подозрительно осмотрел богатыря. Сзади кто-то хрюкнул, но обошлось без истеричного смеха. – А чего это ты ушился как гондон? Еще и замкомвзвода.

– Так точно, та-арищ капитан! – В стиле начатого начальством театра абсурда Рублев ответил нелогично. – Какое содержание, такое и наполнение!

– Ну ладно.

Никто не пожелал офицеру здоровья, но Максим был уверен, что скорейшей, и по возможности мучительной смерти, в отличие от пожеланий другим военнослужащим, ночующим дома, ему никто не хотел. Старовойтов был хорошим офицером, и, как не странно, видел в солдатах людей.

Командир роты связи вернулся к центру шеренги.

– Слушай приказ! Задание нам выпало совершенно секретное, я бы даже сказал, особой важности... – Он сделал паузу и провел указательным пальцем от начала до конца шеренги. – Ответственный – сержант Бухайло. Бухайло!

– Я!

– Отбери 12 человек. Инструмент получи у старшины. Работающие получают оружие... – Он задумался, почесал нос, затем, видимо, передумав, продолжил. – Но, с целью конспирации, автоматы остаются в оружейной комнате. Остальные, по команде замкомзвода, отправляются к местам боевого дежурства и совершенствуются там до обеда в мастерстве. Вольно. Разойдись.

Он махнул рукой и повернулся в сторону штаба.

– Товарищ капитан, товарищ капитан!! – Заверещал Бухайло. – Разрешите обратиться!

– Да? А чем ты по-твоему занимаешься? – Старовойтов нетерпеливо поморщился. В штабе находился постоянно восполняемый запас огуречного рассола.

– Товарищ капитан, а делать-то что?

Капитан глубоко вздохнул и усталым голосом проговорил.

– Я же русским языком сказал : отбери людей, получи у старшины инструмент и вперед.

Бухайло сделал непонимающее лицо и спросил.

– Куда вперед?

Офицер снова поморщился и мученическим голосом произнес:

– Бухайло, ну что ты от меня хочешь, Бухайло?

– Задание, товарищ капитан, какое задание? Секретное?

– Секретное? – Старовойтов изумленно воззрился на сержанта, словно впервые увидев его на плацу.

– Так точно! Вы сказали – секретное. Особой важности. А что делать – не сказали.

– Точно. – Старовойтов хлопнул себя ладонью по лбу. – Видишь, такое секретное, что даже не знаю, можно ли тебе доверять, или отправить всех в капонир, спать.

– Э-э-э... – Сержанту очень хотелось подсказать офицеру правильный ответ.

– Ну ладно. Вам предстоит подготовить стартовые площадки для дивизиона ракет Р–233.

– Есть, подготовить площадки! А что для этого нужно сделать?

– Значит так. – Старовойтов вытащил из кармана кителя морковку и с хрустом откусил. – Нужно выкопать 72 ямы. 6 в ряд. Расстояние между ними – 3 метра. Глубина – метр. Диаметр – сколько получится. Задание на сегодня – 12 ям. Молчи! – Капитан жестом остановил пытающегося что-то сказать Бухайло. – Все вопросы – к старшине! – Старовойтов снял фуражку и почесал голову. – Уф. Какие вы все-таки нудные...

Максим понуро брел к командному пункту связи, не догадываясь, что эти 12 «духов», уныло ковыряющие землю, начинают строительство невероятного аттракциона под названием «минное поле», которое послужит причиной бесконечных шуток и приключений для поколений солдат. Огромное количество матерных слов, смеха и даже плача покроет эти 72 ямы неувядаемой славой и навсегда останутся в памяти, как символ армейского идиотизма. А ведь, как обычно, намеренье было благое.

Командир полка, подполковник Смерть, решил облагородить территорию вверенной ему части, и на пустыре, находящемся между казармой роты связи и командным пунктом, посадить деревья.

Желая осчастливить солдат, страдавших от жестокого авитаминоза, он приказал посадить на глинистой земле 72 яблони.

Но... Как часто бывает в вооруженных силах, цепь случайностей помешала выполнить задуманное, и солдатам, призвавшимся через несколько лет после Максима, не довелось насладиться кисло-горьким вкусом мелких, недозревших яблок.

Поручение подготовить место для посадки саженцев было дано горожанину Старовойтову, который не имел понятия, какой глубины ямы требуются для саженцев. Когда, всеми правдами и неправдами начхоз обменял в ближайшем колхозе 50 килограмм колючей проволоки на саженцы, командир полка сменился, а саженцы, сваленные в автопарке, зимы не пережили, весной благополучно сгнили и были бесславно выкинуты на помойку.

Но ямы остались.

По заасфальтированной дороге, от казармы до КП было 530 метров, но напрямик, через пустырь, всего 500. Естественно, никто из заступавших или сменявшихся с боевого дежурства воинов не желал делать такой крюк, и все шли, бежали, ползли (в зависимости от срока службы и степени алкогольного опьянения) через перекопанную территорию, часто с громкими и не всегда радостными криками проваливаясь в ямы, весной заполненные талой, а летом дождевой водой. Дело осложнилось, когда новый командир полка, за менее свирепый, чем у его предшественника, нрав получивший прозвище – Полусмерть, приказал покончить с этим безобразием и засыпать ямы. Виноваты были, как обычно, империалисты. После посадки на Красной Площади легкого шведского самолета, пролетевшего, среди других несчастных, через Воронежский полк ПВО, сирены учебных тревог звучали ежедневно.

Однажды ночью, согласно боевому расписанию, на КП бежал подполковник Полусмерть. Недобежав совсем немного один из главных персонажей солдатских кошмаров рухнул в лунку и, к всеобщему ликованию, сломал ногу. Приказ – привести состояние пустыря к гладкой поверхности, на которой, по меткому выражения Полусмерти, «можно будет кататься на коньках, летом на роликовых, а зимой на ледяных», получил тот же капитан Старовойтов.

В том же подпитии, как и полгода назад, с тем же юмором, он назначил ответственным того же сержанта Бухайло, который отобрал тех же солдат, которые тем же инструментом закапывали ямы, сопровождая работу теми же словами.

И нет ничего странного в том, что их работа принесла те же плоды.

Те же, да не совсем.

Дело в том, что за полгода выкопанная земля куда-то исчезла и для того, чтобы зарыть 72 оригинальные ямы, солдаты вырыли 72 ямы вторичные. Менее глубокие, но более широкие. И если раньше минное поле имело какую-то структуру, то есть было расположено более или менее ровными рядами, то теперь оно напоминало последствие артобстрела. Фантастическим образом ямы не исчезли, а расползлись.

Пройти до командного пункта стало непросто даже днем и в трезвом виде.

И хотя «подорвавшихся», точнее, провалившихся, стало больше, то пострадавших и тяжелораненых стало меньше. И, несмотря на то, что солдаты тяжело переживали гибель белой собачки по кличке «Дембель», утонувшей в одной из ям, о том, чтобы идти в обход, по дороге, не было и речи.

Прохождение «минного поля» стало делом чести и превратилось в своего рода вид спорта.

Но это было еще через год, а в этот апрельский день Максим надеялся поспать, сидя за коммутатором и уткнувшись в него лбом. Сержант Дюбков, который через 180 дней увольнялся, спал на вожделенном столе, после ночных карточных баталий. «Уже совсем скоро, – подумал Макс. – И я буду старшим оператором телефонной станции ЗАС (засекречивающая аппаратура связи)».

Пластиковая крышка стола казалась ему мягче и приятней перины из лебяжьего пуха.

 

2.

МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН

В подземелье командного пункта связи было прохладно. Сначала Яцкевич зашел к радистам.

В прямоугольной небольшой комнате сидя спали трое солдат. Недавно прибывший Серега Федотов пристраивал свой широкий, псковский лоб возле черного ключа с эбонитовой, круглой верхушкой, посредством которого отстукивалась морзянка. Из четырех приемников доносились накладывающиеся друг на друга точки и тире.

Оглянув еще раз сонное царство, Максим вышел. Он снова поразился возможностям человеческого мозга. Как можно в этой мешанине звуков услышать набор сигналов, соответствующих их позывным? Да еще во сне, не мешкая, тут же проснуться и ответить?! Ситуация усугублялась тем, что позывные менялись каждые четыре часа.

Каким образом радистам это удавалось – было непонятно даже им самим, но факт остается фактом: радист мог не проснуться от телефонного звонка, от ударов кованых сапог в дверь, но от тихой морзянки нужной последовательности в толчее других не нужных – пробуждался всегда.

Он постучал в железную дверь ЗАСа. Спустя короткое время дверь открылась на цепочку. В щели показалось заспанное лицо сержанта Дюбкова.

– Яцек, ты, что ли?

– Я, а кто ж еще?

– А почему неправильным стуком стучишь?

– Я правильным. Там-та-да-там. Это ты неправильными ушами слушаешь.

Виктор снял цепочку и открыл дверь. Он был в наглухо застегнутой гимнастерке, но при этом без штанов.

– Из-за тебя одеваться пришлось, – обиженно прогудел частично проснувшийся сержант. – Иди. Тебе на склад надо. Навазов звонил. Обещал дать буханку хлеба и пачку маргарина. Я просил пару кубиков сахару, но эта раскосая задница говорит, что кончился. Может, на складе стыришь чего-нибудь пожрать. Давай! – Прикрикнул Дюбков на огорченного Максима. – Быстрее! Я голоден! – Максим понуро развернулся. – Не дрейфь! Потом попьем чаю. Я угощу. Хлеб с маргарином! Вкуснотища!

Яцкевич взял молоток и собрался уйти.

Не белый, не черный, а какой-то безвкусный серый, армейский хлеб с трудом казался деликатесом даже голодным солдатам.

– А молоток тебе зачем? – Подозрительно спросил сержант. – И почему ты все время ходишь с инструментом? Ни разу тебя не видел без лопаты или швабры.

– Это чтоб старшина не припахал. Если идешь с ломом, сразу видно – человек при деле. А если без ничего: «Иди сюда, Яцкевич! Давай, помоги грузовик разгрузить». Или еще чего.

– Ну, а если спросит, зачем тебе молоток?

– Придумаю что-нибудь. Например, Старовойтов приказал чего-нибудь прибить. Но никто еще никогда не спрашивал. Видно же, что я занят.

– Умно. Ну ладно, Максим, иди.

Макс поднялся на свежий воздух и побрел к складу. Он шел мимо копающих и поигрывал молотком. Возле пожарного щита он остановился.

Мимо, громко топая сапогами, пробежали десять «духов». Они были похожи, как близнецы, обнажены по пояс и на бегу помахивали гофрированными хоботами противогазов. За ними, подгоняя, бежал долговязый старшина с фуражкой в левой руке. Лицо его покраснело. Видимо, занятия спортом не лучший опохмелитель. Увидев Яцкевича, он закричал:

– Иди, работай! Что шатаешься без дела?!

– Вот, гвозди несу, товарищ старший прапорщик! – Ответил Максим, вспомнив, что у него в руке молоток.

Кавалькада скрылась в клубах пыли, пробежав мимо солдат, копающих «секретные» ямы.

На складе пахло мышами.

– Эй! Завсклад! – закричал Макс войдя в тускло освещенную комнату. Тень за столом распрямилась, и он увидел своего будущего работодателя. Он что-то жевал и, проглотив, повелел Яцкевичу ленивым голосом:

– Ыды суда.

Кладовщик Навазов был высок и свиреп. Его круглое, раскосое лицо было неестественно желтого цвета. Лохматые брови свисали над глубоко посажеными маленькими глазками. Несмотря на то что ему было, судя по всему, не более двадцати, выглядел Рахмат намного старше.

«Это из-за морщин», – подумал Максим. Кладовщик был родом из Южного Казахстана и, очевидно, всю свою жизнь провел пася овец под ярким солнцем Алтая. Кличка кладовщика была – Чингиз-Хан, хотя, по сроку службы, ему скорее подошло бы звание сотника в монгольском войске. Кривые ноги Рахмата наталкивали на мысль о его кавалерийском призвании.

– На, почытай пока. – Чингиз-хан кинул на стол газету «Красная звезда». На первой странице были обязательные для любого периодического издания Советского Союза ордена. Но кроме орденов и фотографий для Яцкевича не было ничего понятного. Газета была на узбекском языке. И хоть узбекская письменность – та же, родная кириллица, создавалось впечатление, что набирали ее под воздействием тяжелых наркотиков, тыкая пальцами в первые попавшиеся клавиши.

Под орденами и названием помещалась фотография танка Т-72 в тени которого, улыбаясь, обнимались трое солдат.

– «Бастапкы танк бару, талдау сару кегал», – прочитал Максим и стал вполголоса переводить статью.

– «Здравствуй, мой любимый Равшан! – Фатима прижалась к джигиту и положила его ладонь на свою высокую грудь. Равшан зарычал и, оторвав черную пуговицу, засунул свою пылающую руку под ее хиджаб. – Наконец-то ты пришел!» – Не в силах больше сдерживаться, он разорвал ее одежду и припал губами к ее маленькому затвердевшему соску. От укуса девушка вскрикнула и взмахнула руками. Равшан сжал ее родильное место. У Фатьмы перехватило дух».... – Максим не понимал этот язык, но надеялся, что переводит близко к тексту.

– Где?! – Заверещал казах. – Дай мнэ эту бесцэнную бумагу!

– Вот. – Максим передал газету. – Главная статья.

Рахмат быстро пробежал глазами первую страницу, перевернул, просмотрел вторую, снова перевернул и откинул печатный рупор советских вооруженных сил.

– Нэт! – Взвыл он. – Все про Советскую армию!

– Ну, где-то там. – Макс побоялся рассмеяться, опасаясь гнева кривоногого «деда».

– Гдэ ты читал?! – угрожающе взревел он. – Говоры, шайтан, ящик масла дам!

– На первой странице, – серьезно сказал Яцкевич. – Я же узбекского не знаю, вот и перевожу как умею.

– Это не узбекский! Это казахский!

– Ну вот видишь. Поэтому и ошибся.

Завсклад сильно ударил Максима в грудь и что-то долго кричал на него на гортанном, непонятном языке, затем повернул лицо к потолку и стал жаловаться Аллаху. Потом рухнул на колени и начал молиться, иногда стукаясь лбом в грязный пол.

В конце концов он сел, по-арабски скрестив под собой ноги.

Навазов закрыл глаза, расставил руки ладонями вверх, поднял лицо и что-то заунывно запел вздрагивающим голосом. По грязным щекам катились слезы.

«Блин. Тоже мне трагедия. Бабу захотел, – подумал Макс. – Все хотят»...

Возле входа забибикали.

– Ыды. – Сказал Чигиз-Хан не открывая глаз. – Грузовик прышол. Восем мешков. Сложы в углу.

Яцкевич вышел из склада и подошел к кабине зеленого Газ-53.

Ему повезло. По короткой прическе и другим признакам он определил в водителе «духа».

– Что привез? – Спросил Макс. Он распустил ремень и расстегнул верхние пуговицы, старательно разыгрывая из себя старослужащего.

– Комбижир «Могилевский». Вам восемь мешков.

– А не нам? Пожрать что-нибудь есть?

– Только это и мешок концентрированного супа. Но есть это невозможно. Банка на котел. – Оробевший водитель не смел возразить.

– Пойми, душара, – Максим благосклонно хлопнул по плечу молодого солдата. – Есть можно все, где есть органические вещества. А в комбижире их нет. – Яцкевич забрался в кузов, звездочкой пилотки распорол мешок с консервами и сунул в карман штанов одну банку. – Ладно. – Крикнул он водителю спрыгнув на землю. Разгружай комбижир. Скидывай в угол склада.

Водитель взвалил мешок на плечо.

– Помоги, а? – Попросил он кряхтя. – Тяжело...

Но Яцкевич сел на землю и закурил сигарету.

– Обойдешься. Ты еще мамины котлетки не выкакал. Дурной силы в тебе много. Пошел!

Сгибаясь, «дух» потащил мешок. Максим остался курить на свежем воздухе. Он мечтал о «гражданке».

И хотя солдат прослужил меньше года, жизнь дома, без кирзовых сапог и зимне-летних портянок, казалась ему фантастичной. Он прекрасно знал, что там, за забором из колючей проволоки, ездят разноцветные машины, гуляют девушки и можно лечь спать не по команде «отбой», а просто так, когда захочется. Теперь это казалось ему невероятным. Это были картинки из другого мира, с другой планеты. А ведь с девушкой можно познакомится, пригласить в кино, подарить ей цветы, и кто знает, что дальше...

Максим резко остановил себя. Эти мечтания ни к чему хорошему привести не могли. Это были сюжеты из книжек, фильмов. А в его жизни был завсклад Чингиз-Хан, бьющий лбом в грязный пол, и «дух», тяжело тащивший мешки с комбижиром. Стоило подумать о водителе, как он материализовался. Закончив разгружать грузовик, солдат подошел к Максиму и не спрашивая разрешения уселся рядом.

– Товарищ дедушка, – попросил он тяжело дыша. – Сигаретки не найдется?

Максим протянул ему три.

– Держи, заработал. А я пошел за гонораром. Калымакы по ихнему.

– По чьейному?

– По-казахски. Или по-узбекски. Послужишь с мое – все языки узнаешь.

Водитель молчал, глубоко затягиваясь. Затем широко открыл голубые глаза и простонал:

– Ой, доживу ли?

– А куда ты денешься? – Спросил Макс и добавил: – Думаешь, «дедом» быть легко?

Он надеялся, что Чингиз-Хан его не слышит. За самовольное прибавление года к сроку службы можно было получить в морду. И не раз. Но тут из глубины пропахшего мышами помещения подал голос дикий кладовщик.

– Яцкэвыч!! Ыды суда!! – Ревел он. Максим вскочил и махнув рукой водителю побежал внутрь.

Макс возвращался на КП длинной дорогой. Под мышкой была зажата буханка хлеба. В карманах лежала пачка маргарина и банка консервированного супа. Несмотря на молоток, старшине было бы трудно объяснить, чем именно он занимается, и Яцкевич по большой дуге обходил места его возможного пребывания.

«Скоро обед, – думал солдат. – Полдня уже прошло. Еще бы полдня как-нибудь откосить – и отбой. И день прожит не зря».

В отличие от других военнослужащих срочной службы, считавших два года службы бесцельно потерянным временем, Яцкевич был уверен: этот день прожит не зря.

Он не ошибался.

(Прошло много лет, но Максим не забыл ничего из своей армейской службы. И каждый раз, когда он вспоминал о времени, проведенном в полку ПВО под Воронежем, он думал о том, что если он прошел эти два года – он пройдет все что угодно. Тот бесценный опыт выживания в нечеловеческих условиях приобрести было невозможно. Нигде и никак.)

 

3.

ФАНТОМАС

– Болыт. Очэн болыт.

Ванька потянулся. Это был здоровенный рыжий солдат рязанской внешности, милостью судьбы назначенный отбывать 2-х летнюю службу в Советской армии фельдшером. Служба подходила к концу. На столе лежал маленький календарь с проколотыми иголкой числами. До приказа об увольнении в запас оставалось 114 дней.

«Еще две недели, и надо стричься наголо», – счастливо подумал Иван. Обычай оболваниваться под ноль за 100 дней до приказа был свят.

Фельдшер надеялся уволиться одним из первых, в середине октября.

«А это значит... А значит осталось съесть 570 метров макарон, отлить 280 литров мочи, – подсчитал он, – 140 раз посмотреть 720-и серийную программу «Время»... Много. Очень много».

Он закрыл глаза. Голову кружило легкое опьянение. Полчаса назад прапорщик Грищенко принес гвардейский значок и был вознагражден 150-ю граммами спирта, который был немедленно выпит. Горло першило. Неразбавленный спирт обжигает гортань, а разбавленный – мутная гадость. И гадость женская.

Настоящий мужчина, тем более врач, никогда не унизит себя разбавлением.

Значок он намеревался перепродать связистам с трехсот процентной выгодой.

– Так я это... Того... Справка нужен. Болыт очен...

Несфокусированным взором Ваня окинул вошедшего в святая святых воронежского полка ПВО – амбулаторий. Святее была только, пожалуй, кухня.

Солдат был новобранцем. Новая гимнастерка коробилась. Плохо подшитый подворотничок несвеж. Не ослепительно белого цвета. На бритой голове отросла короткая, короче волоса зубной щетки, щетина.

«Распустили духов. Скоро в казарму баб начнут приводить. Станут водку пьянствовать и дисциплину нарушать». – Обязанность воспитывать молодое поколение лежала на старослужащих, и он решил действовать.

– Вон, – лениво процедил Иван и пояснил, – Зайди по уставу и обращайся, как положено к дедушке Советской Армии.

Фархат вышел в коридор. Судьба освобождения от вечернего наряда висела на волоске. Он подтянул и так затянутый до невозможности глубоко вздохнуть ремень. Проверил впившийся в шею крючок и подумал о матери. Было грустно. Фамилию, которую с гордостью носили его предки – изменили. Теперь он Фархат Наобов.

После того как рыжеусый старшина на вечерней поверке прочитал ее, полученную при рождении, истерику строя солдат ничто не могло остановить. После этого старший прапорщик вписал в военном билете в его фамилии «О» вместо изначального «Е». Теперь его дети будут носить чужое имя – Наобов.

Фархат вздохнул и постучал.

– Войдите, – раздался из-за двери нетрезвый голос.

Наобов открыл дверь и приложил руку к виску.

– Товарыш радовой, – он старательно произносил звуки чужого языка, – Разрешыте войти?

Тон был робким, просящим, и фельдшер смягчился.

– Да ладно. Чего уж там, заходи. Только называть меня надо не «товарищ рядовой», а «товарищ дедушка». Но повезло тебе. На первый раз – прощаю. Чего надо?

– Освобождений надо. В наряд мне сегодня.

– Да ты что, дух, оборзел? С какой это радости – освобождение?

– Болыт у меня. Очен болыт.

Ваня почесал шею.

– Ну раз болит – лечить будем. А как мы лечим – сам знаешь. Руки отрезаем, ноги выдергиваем. Что болит-то?

– Голова болыт. Думать нэ могу. Как о чем-то подумаю – сразу болыт. Освобождений надо.

Фельдшер задумался. Лечить голову он не умел. Кардинальное, оперативное вмешательство грозило тотальным прекращением жизнедеятельности, а единственное лекарство в его распоряжение – аспирин – он сразу отмел, как слишком простое.

– Вот что, чурка. Лечить тебя буду. Бегом в роту и брей голову. Волосы высасывают жизненные силы мозга. Через 10 минут чтоб был здесь. Начнем лечение.

– А освобождений дадыш?

– Посмотрим. Будешь хорошо себя вести – дам. Бегом! – Скомандовал Иван и откинулся в кресле.

Когда дверь захлопнулась, фельдшер пододвинул к себе телефон и набрал номер роты.

– Дневальный по роте рядовой Яцкевич! – Ответила трубка усталым голосом.

– А, ты что ли. Это хорошо. Я тут проголодался. Слушай, Яцек, метнись-ка на кухню и поджарь мне картошечки.

– Не могу, Ваня, второй дневальный побежал на дизель. Старшина его за соляркой послал. Да и пропал там что-то.

– Меня не волнует. Пусть пока дежурный по роте на тумбочке постоит. Скажи ему, что это мой приказ. И картошку жарь не на комбижире. Сходи на склад, возьми маргарина. Навазову скажи, что я просил.

– Ну, хорошо, – с сомнением протянул Макс. – А если дежурный не согласится?

– Пусть только попробует. Я разбираться с ним буду, – в голосе прозвучала угроза. – Давай, Яцек, дерзай. Служи солдат, как я служил. А я на службу сам знаешь что ложил.

– Ладно. Жди. Скоро будет тебе картошка.

Максим всячески старался следовать совету фельдшера и пытался положить на службу все, что только можно. Но, как ни странно, его старания не вызывали понимания у офицеров и прапорщиков воинской части 21052. Они считали, что солдат должен не только, как написано в уставе: «Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы», – но и еще получать от этого какое-то мазохистское удовольствие.

Тем временем «дед» смотрел на пробитый календарик. До дембеля оставалось мучительно много дней. Ваня подумал о мотоцикле «Восход», который ему обещали подарить родители. Он закрыл глаза и увидел его. Синий мотоцикл сверкал хромированными щитками. Незаметно он задремал.

– Вот. Брыл. И побрыл, – задыхаясь от бега произнес таджик. Ваня открыл глаза и увидел перед собой Фархата. Запыхавшийся «дух» снял пилотку, демонстрируя голый череп.

Брили его опасной бритвой, в спешке, и кое-где порезали.

– Ну что ты за человек такой нерусский? Я к тебе со всею душой, а ты как неродной. Заходишь без стука. А может быть я сейчас роды принимаю? Смутишь ведь младенца...

– Виноват товарыш дэдушка! – Наобов козырнул и развернулся к двери.

– Ладно. Останься. Продезинфицировать надо. Сядь на стул и смотри в окно. Будет щипать, но ты терпи. – Фельдшер зевнул, – Терпи коза, а то мамой будешь.

Наобов снял куртку и сидел неподвижно. Ваня озабоченно смотрел на голову. Торчавшие из лысой головы уши казались необыкновенно большими. За эту особенность экстерьера духов иногда называли мамонтами.

– Ну ладно, – проворчал полупьяный фельдшер. – Начнем...

Он открыл пол-литровую банку зеленки и смочил вату. Первый мазок показался ему неудачным. Зеленая полоса начиналась между бровями и заканчивалась на затылке. Фельдшер отошел на несколько шагов и поцокал языком. Затем он вернулся и, нарисовав большой круг, написал на черепе неприличное слово из трех букв.

«Нет. Так нельзя. Вдруг кто-то увидит? А отмывать придется ацетоном. Вот ведь забалдеет». Чтобы скрыть преступную надпись, фельдшер, известный как Ванька Рыжий, стал красить голову ватным тампоном, смоченным в зеленке. Он так увлекся творческим процессом, что прикусил высунутый от усердия язык.

Наконец все было законченно. Иван полюбовался на свою работу, выписал трехдневное освобождение от нарядов в связи с какой-то загадочной болезнью, название которой он только что придумал, и хлопнул таджика по зеленому черепу. На голове остался след его ладони.

В азарте Ваня покрасил даже уши.

– Ну что? Голова прошла?

Фархат не знал, чего от него ожидает «дедушка», и ответил уклончиво:

– Так точно! Ныкак нет!

– Ах, не прошла?! Сейчас поедешь в медсанбат, придется делать терпентацию черепа. (Фельдшер имел ввиду трепанацию. Что это такое, Ваня знал смутно, а Фархат вообще не представлял.)

Наобов испугался. Он наслушался достаточно страшных слухов о медсанбате.

– Да! – Закричал он. – Прошла! Голову совсем не чуствую! Как будто нэт совсем! И мысли, мысли... Много мыслей. Совсем умный стал. Как старшына. Спасибо тебе, доктор-ага!

– То-то. Иди, – Ванька протянул сложенный листок. – Освобождение. На три дня.

Фархат хотел поцеловать руку, но засмущался и, схватив листок, выскочил из амбулатория, забыв пилотку.

Возле здания, в курилке, сидели два «деда». Они перемывали косточки капитану Старовойтову и лузгали семечки во вкопанную посреди курилки бочку.

Первым заметил необычного солдата водитель топливозаправочной машины Виктор Крошняк, который несмотря на двухметровый рост носил кличку «Крошка».

– Гы! – выдохнул он басом, но на вздохе поперхнулся слюной и в его могучую трахею влетела чешуя семечки.

Крошка захрипел, и его лицо окрасилось в бордовый цвет. Его сосед и друг, Костя Петров, заметив неладное, ударил Крошняка по спине. Несмотря на то, что Костя был худ и невзрачен, удар получился мощным, потому что он бил находящейся в курилке лопатой.

Здоровенный водитель упал на живот и глотательным движением остановил устремившиеся вылететь изо рта позвонки. Он вытер слезы, выплюнул семечку и снова посмотрел на Фархата Наобова.

– Гы! – Повторил Виктор, и добавил: – гляди! Фантомас!

Петров безразлично посмотрел на таджика и меланхолично заметил:

– Вот видишь, Кроха, до чего дошла медицина...

Из окна казармы высунулась голова старшины роты. Она вращала вытаращенными глазами и дико кричала.

Иногда вопль прапорщика переходил в ультразвук и уши «дедов» закладывало.

– Наждачкой чистить буду!! – Вопил старшина. Белки его глаз покраснели, и Фархату показалось, что из зрачков вылетают маленькие, ледяные молнии. – Чурка нерусская! Башку в тиски зажму и напильником! Напильником!!

Обогнувший угол здания капитан Старовойтов нос к носу столкнулся с испугавшимся бурной реакции старшины рядовым Наобовым. От неожиданности капитан присел и, хлопнув себя по ляжкам, раскатисто захохотал.

Растерявшись, Фархат вылупил раскосые глаза и, приложив руку к изумрудному шару головы, неловко отдал честь своему непосредственному начальнику.

– Здрвыя желаю, товарыш капытан, – прошептал он не понимая, чем вызван ажиотаж.

– Ну, ты даешь, солдат! – сказал Старовойтов, вытирая слезы. – Но, в общем-то, придраться не к чему. Прическа уставная и цвет вполне армейский. Разве что... – Он повернулся к казарме и крикнул уже осипшему от вопля прапорщику: – старшина! Нарисуй ему на лбу красную звезду! Зеленку ведь за неделю не отмоешь! Будем считать, что у него на голове – каска.

На крыльцо штаба вышел привлеченный криком командир полка, подполковник Смерть. Он глядел на зеленоголового солдата и не улыбался.

Ваня с ужасом смотрел, через окно, на сурово насупленные брови. В животе ворочалось что-то темное. Фельдшер мгновенно протрезвел. Похоже, долгожданный октябрьский дембель переносился на январь.

«Только попробуй! – фельдшер ощутил свою полную беззащитность от воли полубога. – Чихнешь, я тебе ногу отрежу», – с тоской мечтал дед Советской Армии.

Воробьи радостно чирикали, сидя на приваренных к красному пожарному щиту багре и лопате. У лопаты не хватало черенка. Видимо, кто-то «взял попользоваться и позабыл вернуть». К сожалению старшины роты, деревянную ручку шанцевого инструмента было невозможно приварить к щиту, а гвозди не прибивались к металлу. О том, что рукоятку лопаты можно было пробить гвоздями, а их, в свою очередь, приварить к железу, старший прапорщик не додумался и теперь жестоко страдал от дисгармонии.

– Капитан Старовойтов! – прокричал командир полка, носивший выразительную кличку.

– Я! – Офицер вытянулся.

– Зайдите в амбулаторий. Через пятнадцать минут жду у себя фельдшера. Пора подыскать ему другое занятие, более соответствующее его буйной фантазии. Сортиры, например, чистить...

– Есть!

Капитан взглянул на Фархата.

– Чего пялишься? – Недовольно спросил офицер у таджика. – И руку к пустой голове не прикладывают, пусть даже и зеленой. Бегом на кухню, зеленку кипятком отмывай, пока тебе старшина башку не заточил под карандаш! – Наобов согнул руки в локтях и, распугивая воробьев, побежал к кухне. – Только голову в бак с компотом не засовывай! – Закричал он удаляющемуся солдату. – С тебя станется, – ворчливо добавил он.

Старовойтов тяжело вздохнул. Очередное прошение об увольнении в запас вернулось с отрицательной резолюцией. Служба тяготила его, и даже подобные случаи абсолютного армейского идиотизма – не развлекали.

Капитан задумчиво посмотрел на пожарный щит с осиротевшей лопатой, и будто впервые увидев его, задумался.

«Ну, ведро и лопата еще понятно, – ладонью он вытер лоб, мокрый от пота, бежавшего из-под фуражки. – Но зачем же багор?» – Он недоуменно взглянул на метровый лом, заостренный на конце и вдобавок с хищным серпом, приваренным возле острия. Такой инструмент уместно бы смотрелся в руках Добрыни Никитича, или какого-нибудь другого былинного богатыря. «Наверно, обгоревших добивать. Чтобы не мучились», – решил Старовойтов и направился к амбулаторию.

– Здравия желаю, та-аришь капитан! – Приподнялся Ванька Рыжий.

Офицер молча козырнул, оглядывая помещение. В амбулатории он был впервые. На стене висел огромный плакат с разрезанной человеческой головой. Из угла широко улыбался дружелюбный скелет.

– Что, Ваня, домой собираешься? – Капитан взял стул, но, увидев на нем пятна незасохшей зеленки, не сел.

– Собираюсь, – признался фельдшер. – Только теперь, из-за этого идиота, неизвестно когда дембельнусь.

– Сам виноват. Ты зачем его покрасил?

Ваня развел руками. Капитан Старовойтов был единственным в полку офицером, разговаривающий с солдатами по-человечески. При общении с ним фельдшер ощущал давно позабытое чувство собственной человеческой значимости. Ходили слухи о том, что и он хочет свалить на гражданку. Но... к тому времени Ваня надеялся уже ездить на рыбалку, на новом мотоцикле.

– Пытался облегчить его страдания. Выписал освобождение от нарядов на три дня. Ну, а что голова зеленая... Сами знаете: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».

– Знаю.

Старовойтов подвинул другой стул и сел. В комнате было прохладно и торопится он не собирался.

– Вот видите. А я ведь пошутил по-доброму. А мне знаете что в свое время сделали?

– Что? – Капитан подвинулся к стулу. – Вода у тебя, кстати, есть?

Фельдшер встал и набрал из-под крана воды в белую эмалированную кружку.

– Вот, – сказал он вернувшись, – когда я был «духом», меня Филипп разрисовал.

– Какой Филипп?

– Филиппенко. Бывший фельдшер, которого я сменил. Он пьяный был и на всем теле нарисовал внутренние органы, которые под кожей.

– Ну и что в этом плохого?

Ваня поморщился, вспоминая неприятное.

– В этом – ничего. Разве что щекотно. Но когда утром пришел на зарядку... Голый торс, сами знаете.

– Угу.

– Все «деды» собрались и стали обсуждать, куда нужно ударить и что от этого будет. Потом тренироваться стали. Я чуть живой ушел, в раж они вошли. Больно – ужасно, а следов нет. Потом до вечера кровью мочился. Да что голова зеленая! За три дня в койке я бы в ту пору в зеленке бы искупался.

Капитан выпрямился.

– А курить здесь можно?

– Нельзя. Медчасть, все-таки, – ответил рыжий солдат, доставая из-под стола жестяную пепельницу и протягивая капитану пачку «Астры».

– Спасибо. У меня свои. Но объясни мне, зачем это продолжать? Почему не остановить бесконечный круг «дедовщины»?

– Как вам объяснить, та-аришь капитан... Это как с родителями... За то добро, что они тебе делают, ты им отплатить не можешь, но в свою очередь даешь его своим детям. Так и у нас с «дедовщиной». Вот если Павлик Морозов призовется, может, он и прекратит. А я обычный дедушка. Ну, и подумайте сами, та-аришь капитан, если подполковник Смерть заставит меня сортиры мыть, я их, что ли гондурасить буду?

– А кто?

– Тот самый зеленоголовый «дух» и будет. Он виноват, пусть он и работает. А мне по сроку службы не положено.

Старовойтов раскрыл пачку «Космоса», закурил и, выдувая дым в потолок, посетовал:

– Ну и зоопарк... И как я с такими солдатами третью мировую войну выигрывать буду?

– А может, не надо?

– Это как это «не надо»? А зачем мы по-твоему столько денег на армию тратим, если воевать не будем?

– Может, как-нибудь без третьей мировой обойдемся?

– М-да... Может быть. Кстати, а зачем тебе скелет?

– Как зачем? Учебное пособие. Если, например, привезут больного с колото-резанной раной, я по скелету определю, где его зеленкой мазать.

– Почему зеленкой?

– Так больше нету ничего. Только зеленка и аспирин. В прошлом году обещали кодеин привезти, но не довезли, видать, разлили, разбили или потеряли. Уж очень хрупкое лекарство. А со скелетом еще и выпить можно, – обнаглел фельдшер. – Вы, та-аришь капитан, не желаете?

Ваня кивнул на сейф и положил на стол тяжелую связку ключей и медных печатей. Капитан посмотрел на железный ящик и болезненно поморщился, видимо, представляя его столь желанное содержимое.

– Нет, Ваня. С тобой пить не буду, – твердо сказал Старовойтов, – Знаешь пословицу: «Куда солдата ни целуй – всюду жопа». – Офицер затушил сигарету и поднялся. – У тебя вазелин есть?

– Нет, но если вам надо – достанем.

– Да не мне. Тебя вызывает командир полка. Драть будет так, что дым пойдет. Закрывай контору, Смерти скажи, что я провел с тобой воспитательную беседу о недопустимости неуставных взаимоотношений между военнослужащими.

Пока фельдшер запирал дверь, капитан Старовойтов щурился на солнце, проклиная судьбу офицера Советской Армии.

– Ну, я готов, – Иван поправил пилотку и тяжело вздохнул.

Из кухни раздался безумный вопль Фархата Наобова.

– Блин, – Старовойтов растерянно развел руки. – Вот и шути с вами, идиотами. Мозги, небось, сварил.

– Да уж, – поддакнул фельдшер. – Но вы, та-аришь капитан, не правы. Мозгов там отродясь не было. Однако освобождение придется продлить.

 

1

– Ну что, Макс, драться будешь? На тебя страна надеется! – Ламянцев согнул шпагу и резко отпустил клинок, потом, прищурив один глаз, оценил изгиб. Затем резким взмахом рассек воздух. – Умеют венгры шпаги делать! А наши – только ракеты и танки...

– Кто на меня надеется? Какая страна? Если бы ты у него выиграл, мне и на дорожку не пришлось бы выходить! – Максим сплюнул и встал.

Последующий поединок казался ему бессмысленным унижением. Он, последний в сборной Белоруссии, должен фехтовать с первым номером литовцев, за которого, кроме всего, болельщики. Он понимал, что в этом никто не виноват. Жребий свел самого сильного из литовцев с самым слабым из команды БССР в решающем бою за третье место.

Капитан команды, долговязый Юра Конюхов по кличке Кочубей, был недалеко и слышал разговор.

– Ладно, Яцек-младший, ты себя заранее не хорони. На тебя Ламянич две бутылки пива поставил.

– Что я выиграю? Он что, сумасшедший?

– Что ты нанесешь два удара. Я сказал, что счет будет 5-0. Если 5-1 – ничья.

– А Ванька что?

– Брат твой? Ничего. Вон он, ручку шпаги меняет. Ему, видать, до лампочки. – Кочубей достал японскую зажигалку и посмотрел на свет. – Тренера идут. Сейчас научат тебя Родину любить!

Бравурная литовская песня осеклась. Из динамиков раздался голос диктора:

– Раз, раз, меня слышно?

Что-то щелкнуло, и опять заиграла музыка. Тренеры – высокий худой Приходько и пожилой старший тренер Григорий Васильевич, которого за глаза называли Гришей, подошли к спортсменам.

– Где Яцек-старший? – спросил Гриша и, обернувшись, подозвал Ивана.

– Значит, так, – раскачиваясь на каблуках, начал тренер, когда Ваня подошел. – Остался один бой. Решающий. Не думаю, что нужно объяснять ситуацию, но нам нужна победа. А шансов на нее немного. Где-то 20 на 80...

– Что? – не поверил своим ушам Максим.

– А то! – Гриша сжал губы и говорил сердито. – Если ты идешь проигрывать, можно не выходить на дорожку вообще! Но, во-первых, тебе нужен опыт. Бой с мастером спорта на соревнованиях совсем не то, что бой с Конюховым или Ламянцевым на тренировке! Во-вторых, он видит в тебе мальчика для битья, а ты можешь его удивить. В тебе есть азарт, спортивная злость и не сбрасывай со счетов то, чему мы тебя научили! Да, он опытнее, взрослее, болельщики за него, да и стены ему помогают, но... Ты, Яцкевич, боец, и я в тебя верю. Не забудь, соревнования командные, и если ты сдашься – перечеркнешь все, что сделали другие – невероятную победу своего брата, шесть боев, что выиграли Ламянцев с Кочубеем. Их пот, кровь, слезы, шрамы... – Григорий Васильевич говорил патетически, и Максима проняло.

– Сделаю все, что смогу, но...

– Никаких «но»! – повысил голос пожилой тренер. – Ты идешь побеждать! Вся команда за тебя, все уверены в твоей победе! Так ведь? – он обернулся к столпившимся фехтовальщикам.

– Конечно... Наверно... – неуверенно подтвердил Ламянич.

– Конюхов? – Гриша прищурился на Кочубея.

– А? – тот спрятал зажигалку в карман и, щелкнув каблуками ответил, как американский солдат из видеофильмов, – Сэр, йес сэр! Хе-хе.

– Я тебе похехекаю!

– Я не хехекаю, – оправдывался досрочно переодевшийся Кочубей. – Я хихикаю...

– Короче, Максим, – Гриша заканчивал положенное ему по должности вливание. – Иди побеждать! – Он обернулся к скучающим, неоднократно слышавшим подобные речи спортсменам. – От вас я жду всемерной поддержки!

Тренеры отошли, что-то оживленно обсуждая. Максим сел на скамейку и посмотрел на залитую ярким светом пустую, желтую фехтовальную дорожку. За столом секретаря никого не было. В беспорядке лежали бумаги, их придерживал ребристый графин с водой. Ребята из других команд, закончивших соревнования, кучковались неподалеку, но большинство уже были в раздевалке Вильнюсского спортивного комплекса «Стяуа».

Невидящим взором юноша окинул ярко освещенный зал.

С балкона кто-то оглушительно свистнул, и когда он поднял глаза, парень в полосатом, черно-желтом жилете и с растопыренными во все стороны, залитыми лаком волосами вздернул вверх руки в перчатках с обрезанными пальцами и, показав международный оскорбительный жест, закричал:

– Бибис таве яки!

Максим повернулся к брату и спросил:

– А что такое «бибис»? Почему они все время говорят это слово?

Занятый своими мыслями, Иван ответил не сразу:

– Ну... Бибис – это привет. Здороваются они так.

– Как же, как же! – засмеялся Конюхов. – Привет это лабус. А бибис – это мужской половой бибис!

И, довольный удачной шуткой, Кочубей захохотал басом. Макса не огорчило это происшествие, но, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к команде Белоруссии и общность со старшими, горестно заметил:

– Да, не любят нас здесь...

– А где вас, евреев, любят? Вы и сами себя не любите. Зачем Христа распяли? Хотя, – Конюхов задумался. – Все равно козлы...

Максим привык к таким разговорам и не обиделся.

– Ну что ты ко мне прицепился, Кочубей? Я тут причем? – он снова посмотрел на балкон. Парень в жилете показал ему язык. – Я тогда еще совсем маленький был...

Но Конюхов не успокаивался:

– Ух, народ! Ржавыми гвоздями... Гады! И тоже – за сборную Белоруссии выступает! Бульбаш обрезанный!

– В «Динамо» таких бульбашей трое, – поддакнул Ламянцев. – Он, Ванька и Пал Изралич Зеликман. Надо же, жида Иваном назвали! – Он захихикал, ожидая, что Кочубей его поддержит, но тот неожиданно посерьезнел и примирительно сказал Максу, обращаясь, скорее, к Ивану:

– Ты не подумай, что я антисемит какой-нибудь. Я вас очень даже уважаю...

Но не придумав, за что он, собственно, уважает евреев, Конюхов приобнял Ламянцева, и они отошли, над чем-то смеясь. Ваня куда-то ушел, и Макс, оставшись один, подумал о предстоящем бое.

Думать было тоскливо. «Да уж, ждет меня мужской половой хер. И команду БССР заодно...» Его пробрала дрожь. Он подтянул левый налокотник, застегнул куртку. Нагрудник он не надевал, считалось, что сковывает движения, да и вообще, не по мужски как-то – боли бояться. Килоты (белые фехтовальные штаны чуть ниже колен) были сероваты, с пятнами чьей-то крови, может, и его, но он не чувствовал, чтобы его сильно задели, хотя – не факт: Максим знал, – боль придет в раздевалке, когда закончится азарт боя.

Подошел Ваня и, увидев, что Максим дрожит, сказал:

– Ты это, того... типа, не мандражируй, братан. Шансов у тебя нет. Шарунас – первый номер у литовцев. От тебя никто ничего не требует. Ты не слушай Гришу, он наверняка с Приходей поспорил.

Но Макс ничего не мог поделать с дрожью. Знал: стоит выйти на дорожку, все пройдет. Но все равно – обидно! Хорошо Ваньке – он половину боев выиграл в командных поединках, в личных дошел до полуфинала, и только через «чистилище» (утешительные бои в олимпийской системе) не прошел.

А Максим вылетел после первого же круга. Так – за все соревнования – только один бой и выиграл.

– Ну ладно, тебе пора...

Он встал, сделал пару финтов. Плохо развешенный клиник слушался слабо. Он взмахнул шпагой, хоть не хлесткий, зато «дубовый». Дерьмо оружие.

Конюхов и Ламянцев над чем-то скалились на скамейке.

«Конечно, вам все до лампочки», – подумал Макс завистливо. Кочубей был вторым в личных, Ламянич тоже дошел до финала. Яцкевич вспомнил, как старшие ребята часами отрабатывали перед зеркалом обманные замахи и защиты, как без устали атаковали деревянное чучело, и так – годами. Отсюда бралась легкость и естественность в бою. Максим решил, что он несправедлив, но все равно было обидно.

«Ну и что? Зато у меня есть Оксана, а вы, хоть и постарше, мне завидуете...»

Старший тренер команды Гриша Лапотнев о чем-то оживленно сплетничал со вторым тренером Приходькой. Бородатый длинный Приходя, схватив Гришу за пиджак, что-то ему втюхивал. Из огромной бородавки на его щеке рос отвратительный белый волос.

«Выращивает он его, что ли?» – безразлично подумал Макс и отвернулся.

Тренеры могут быть довольны турниром: четвертое место в командных, серебро в личных.

Динамик вдруг осекся, крякнул, и заговорил человеческим голосом:

– Дорогие друзья, – проникновенно заблеял диктор. – Вот и подходит к концу открытый чемпионат Литвы по фехтованию. Остался последний, решающий бой за третье место в командном зачете. Счет в поединке между с борными БССР и Литвы – 8:8. Поприветствуем спортсменов! – Динамик кашлянул. – Справа – юная надежда Белоруссии, 14-ти летний Максим Яцкевич, второй разряд. «Динамо» Минск!

Макс чертыхнулся, зачем про разряд-то? Ему до первого – только 5 побед. Да и про возраст наврал: ему уже три месяца как пятнадцать.

Сзади захлопали. Он обернулся. Ребята из других республик, оставшиеся на награждение или просто любопытные, болели за явного аутсайдера.

– Слева – Шарунас Леонавичус, 17 лет, мастер спорта, «Летува» Каунас!

Трибуны разразились оглушительными аплодисментами, топотом и свистом.

Максим посмотрел наверх: блондинистые ребята и девчонки в коротких юбках.

– Судит Виктор Кровопусков, чемпион мира, мастер спорта международного класса!

Аплодисменты.

– Угловые судьи: бла-бла-бла – Украина и бла-бла-бла – Грузия!

Макс посмотрел на судью. Легендарный фехтовальщик с характерной фамилией скрестил руки на груди и высокомерно улыбался.

Диктор перевел на литовский.

– Бой ведется до пяти ударов, в случае, если счет четыре – четыре, то до шести...

Вряд ли кто-то из присутствующих этого не знал.

Макс посмотрел на соперника, Шарунас нервничал. Хороший знак.

«Но что же делать? Техника у него явно лучше, что неожиданного я могу учудить? – Максим постучал шпагой по медной дорожке. – Ладно, там видно будет».

Судья махнул спортсменам. Они вышли на дорожку, отсалютовали судье, друг другу, зрителям.

«Эх, Ксюша... – подумал Максим. – Была бы ты здесь, мне было бы легче».

Надели маски, встали в стойку. Исчезли и дрожь, и Оксана, и весь мир. Остались только Леонавичус и его шпага. Бой начался.

 

2

– Прэ? (Готовы?) – Крикнул судья. – Алле! (Начали!)

Скачок, выпад.

Maкс сделал два обманных движения и ударил Шаруноса в маску. Литовец зеркально повторилего действия, разве что финты были поубедительнее.

«Что ж, когда придется защищаться, надо будет гадать, куда и когда он ударит. Скверно», – Максим брел назад, сгибая клинок шпаги.

– Обоюдные атаки, – Кровопусков подождал, пока они снова заняли позиции.

– Прэ? Алле!

Снова обоюдные. На этот раз Леонавичус с силой ударил Яцека по левому боку. Руку обожгло.

«Вот гад, я-то аккуратно...» – Ему было больно и обидно. Сопернику не было никакого смысла так сильно рубить. Возвращаясь к белой линии, Максим напряженно думал.

«Он хочет приоритетов, тогда кому-то придется защищаться, и его преимущество в технике будет очевидно. Значит, он атакует... С другой стороны, он прекрасно понимает, что я так думаю, значит... Ой, только бы не перемудрить»...

(Ведь в фехтовании в случае одновременных ударов преимущество имеет атакующий. После 3-х обоюдных атак разыгрывается приоритетное право на атаку. После удара приоритет переходит к другому.)

– Прэ? Алле!

Макс сделал скачок и остановился. Шарунос не двинулся. Ждет. Повезло. Его выпад он бы парировал. «Ладно»...

В стойке Максим сделал шаг. Соперник ждал. Дистанция все еще разорвана.

Еще шаг... Еще шажок... Пора! Стрела! «А-А-А-А!!!!»

Ноги с силой толкают тело, и оно летит параллельно дорожке. «Моя атака! Он не успеет защититься!!»

Он и не пытался. Шарунас сделал скачек назад и пребольно перетянул Яцека, перед тем как тот грохнулся. Шпагу Максим успел выпустить и съамортизировал руками. Маска улетела к литовцам.

«У-у-у! Больно!» Медная сетка дорожки содрала кожу с его левого колена.

Килот задрался, юноша сидел и дул на окровавленную ногу. Худшая из травм. Заживает медленно и болит долго. «Блин. Еще и удар получил»...

Подошел доктор, посыпал чем-то. Защипало. Сбоку шипел Гриша.

– Очень предсказуемо, Максим. Удивить его надо. Скачок, удар наобум – и отходи с «прямой рукой».

(А это главный прием защищающегося. Он отходит, вытянув шпагу, и атакующий должен сбить клинок, направленный в его грудь. Если «прямая рука» не выведена из зоны поражения, отступающий имеет преимущество перед атакующим. )

– Но, Григорий Васильевич....

Док забинтовал колено, кровь больше не текла, да и боль почти прошла. Прихрамывая, Макс возвращался. «Да уж. Против лома нет приема»....

Переждав аплодисменты, судья сказал:

– Атак дэ гош, пассэ, – он посмотрел на боковых. – Контр атак друат, туше.

Боковые белоруса тянули указательные пальцы, признавая удар Шаруноса. Кровопусков говорил с диким русским акцентом. К нему подошел секретарь, видимо попросил говорить по-русски.

Судья перевел как мог.

– Атака справа – пассэ, контр атака слева – туше. Ноль–один.

Снова аплодисменты.

– Прэ? Алле!

Стальной прут ожег ему плечо, но и Леонавичус, подпрыгивая, потирал бок.

Максим уже вошел в раж и бил довольно сильно. Оно и понятно. От сильного удара тяжелее защититься, правда, легче понять, куда он направлен.

– Обоюдные атаки. Приоритет, – судья кинул пятикопеечную монету, – слева.

«Хорошо. Мой приоритет, значит, при обоюдных я выигрываю, но вероятность влететь в его защиту высока, еще хуже – потерять темп и схлопотать контратаку»...

Он сделал вид, что поправляет бинт, выигрывая секунды для размышления.

«Ну ладно, не входя в дистанцию вызову его на контратаку, атакую, а обоюдные в мою пользу».

Максим встал в стойку, поднял шпагу.

– Прэ? Алле!

Скачок, скачок. Противник отступил. Макс остановился, ожидая его контратаки.

И вдруг ! Стрела Шаруноса застала его врасплох. Макс отскочил назад, но литовец удержался на ногах и продолжал атаковать. Максим отступал в стойке, подняв «прямую руку». Шарунос просто бежал на него, пытаясь сбить клинок, увести его от своей груди.

Перевод. Не задел! Обратный перевод, и тут – бац!, Леонавичус сбил его «прямую руку» и с силой вмазал в маску.

– Атака справа, удар налево. Ноль – два.

Аплодисменты, свист и улюлюканье заглушали судью.

Раздраженно пыхтя, Максим вернулся на место.

«Блин! Атакуй, не атакуй, все равно получишь... шайбу»...

– Приоритет справа. Прэ? Алле!

Литовец атакует, белорус отступает. Нет шансов на контратаку.

– Альт! – Максим вышел за дорожку. Для отхода только два метра. Надо защищаться.

– Прэ? Алле!

Скачок вперед, шаг назад. Шарунос обрушил на Макса град обманных ударов, пришлось защищаться, прикрывая то правый бок, то левый, то голову.

– Не крестись! – завопил Приходя – Контратакуй!

Скоро закончится дорожка. Времени уже нет. Вдруг возник незащищенный правый локоть литовца, приманка? Обман? Уже нет разницы, понимая, что это бессмысленно Макс взмахнул шпагой.

Удары слились.

– Атака справа, атака навстречу слева, туше, туше, – судья посмотрел на боковых. – Удар налево, ноль – три.

– Да вмажь ему разок, размочи, ради бога! – бесился Приходя. Ванька, одобрительно улыбаясь, замахал рукой, остальные безразличны.

«Ну что же делать? Три – ноль! Эх, хорошо бы размочить»...

Макс вернулся к черте. Шарунас, видать, обрел уверенность, а Макс потерял надежду...

– Прэ? Алле!

Скачок, выпад, Леонавичус защитил голову, пятая защита, удар Максима попал в железо, но он успел отскочить, Шарунас бил с полуразорваной дистанции, без финтов. Четвертая! Макс парировал его удар и с силой хлестнул его в третью, по правому боку. Максим видел, как он защищается, но...

Удар Максима был настолько силен, что пробил запоздавшую защиту литовца. Звон металла и хлопок впившегося в его плечо клинка.

«Ура!!! Размочил!!!»

– Атака слева, парад – рипост – контррипост.

(Парад, как и гард, – защита. Защитившийся имеет преимущество для ответного удара – рипост. Если и рипост попадает в защиту – следует контррипост. Как правило, схватка заканчивается в два-три, максимум – четыре действия, да и то где-то защита пробивается, и если судья не останавливает бой, угловым судьям тяжело удержать в памяти все детали.)

– Итак – сначала. Парад. – Кровопусков взглянул на боковых Шаруноса. Оба подняли кулаки. – Парад, парад.

– Рипост. Парад, парад.

И угловые Максима подняли кулаки.

– Контррипост. Туше...

Макс оглянулся. Один из угловых протянул вверх указательный палец. Второй колебался.

«Да что ж это такое? В чем здесь сомневаться?!»

Затем угловой судья медленно поднял кулак.

– Парад.

Максим растерянно посмотрел на скамейку. Ванька сидел на полу, обхватив голову руками.

– Белее лебедя! – ревел Кочубей, Приходько нервно мерял зал длинными ногами. Все взоры обратились на главного судью. Он медлил.

Вдруг Леонавичус приподнял маску, улыбнулся, и поднял левую руку с вытянутым пальцем.

– Э муа туше. (Мне удар.)

Кровопусков облегченно вздохнул.

– Атака слева, парад-рипост-контррипост-туше. Один– три, – резюмировал он.

Макс снял маску, прижал гарду к подбородку и трижды отсалютовал Шарунасу.

Улыбаясь, литовец махнул ему, мол, – ерунда.

Все аплодировали. Кто – удаче юного фехтовальщика, кто – благородству Леонавичуса.

Максим плелся назад, к черте. «Задача-минимум выполнена. Хорошо!» – уголки губ приподнялись.

Встал в стойку. Закрыл глаза. Оксана улыбалась ему.

– Прэ? Алле!

«Минутку! Подождите!!» – Макс не успел собраться.

Литовец летел на Максима в фейерверке обманных движений.

Назад!!!

Поздно...

– Атака справа, удар налево. Туше, туше, один – четыре.

«Вот ведь – стерва! Так не вовремя привидится! – Макс зарычал от обиды. – Ладно, еще не вечер, хотя...»

– Прэ? Алле!

Скачок, полувыпад, удар наобум. Шарунас с легкостью парировал и перешел в атаку. Терять Максиму нечего. Отступая, он топнул и имитировал контратаку.

«Ага!» – Атака его, и литовец без обманных движений попытался ударить Макса по голове. Но он-то был готов! Яцек поставил пятую защиту, да так резко, что противник не удержал саблю и она полетела вверх.

– Б-Е-Й!!! – заревел Приходько.

Максим не двигался, заворожено смотря на летящую саблю. Потом он объяснял, что не хотел бить безоружного, хотя, на самом деле, просто растерялся. По правилам, если один из спортсменов выпускает оружие, судья не останавливает бой, пока оно не упадет.

Блям. С лязгом шпага покатилась по полу.

– Альт! – Кровопусков остановил бой.

Леонавичус поднял свою шпагу, снял маску и отсалютовал Максиму. Его тонкие губы расползлись в улыбке.

– Шнурок, шнурок развязался! – закричал сзади Приходько.

Макс посмотрел на свои фехтовальные тапочки. Хм. Все в порядке. «А-а, пистон хочет вставить».

Он посмотрел на судью, поднял руку и опустился на одно колено, развязывал и завязывал шнурок.

– Что ты творишь, Яцек! Отдал ему удар! На тебя ведь вся Белоруссия надеется! Четыре-два, это уже почти победа! А ты в благородство играешь! Нет на войне благородства, – он шипел.

Макс поменял ногу и начал развязывать-завязывать другой тапочек.

– Ну так вышло, Сергей Яковлевич. Не успел, – он виновато объяснялся.

– Эх, Яцек, Яцек, нет в тебе ярости, боевого духа не хватает. Да ты его грызть должен! В глотку ему вцепиться! Не победить, так убить! Не убить, так покалечить! Все. Иди, не разочаровывай меня.

Максим поднялся. На другой стороне дорожки переминался Шарунас.

«У-у-у, гад, истреблю!!!»

Но по-настоящему рассердиться не получалось.

– Прэ? Алле!

Скачок, выпад, обоюдные.

– А-а-а! Ой, ой! Бона, бона, больно! – завыл Яцек-младший.

Удар пришелся по свежему рубцу. Макс танцевал на дорожке. «Гад, козел, приоритеты хочешь? Ну-у, урод, будут тебе приоритеты, щас весь полосатый будешь, как зэк, матрос, зебра! У-у-у, мама тебя не узнает!» – Наконец-то он озверел.

– Прэ? Алле!

Макс сорвался с позиции, бегом достиг Шаруноса и без финтов с силой перетянул его. Литовец со старта Максима понял, чем это пахнет, и думал только о защите. Бесполезно, удар был слишком силен. Клинок литовца переломился, и кусок с визгом полетел к секретарям. Те пригнулись.

– А-а-а! Ек тфою ма-а-ать! – Леонавичус корчился, зажимая левую руку.

Трибуны улюлюкали и свистели. Спортсмены за спиной Макса кричали что-то одобрительное.

Кровопусков подождал, когда литовец поднимется, и начал разбор фразы.

– Атака слева, удар направо, – он повернулся к угловым. – Туше, туше. Два – четыре. Спортсмены, подойдите ко мне.

Они сняли маски, подошли. Шарунас был бледен, тонкие губы закушены.

«Бесится», – подумал Макс.

– Еще один раз такое – проверю нагрудники, – угрожающе загудел судья. – Предупреждения: Яцкевич, за грубый удар, Леонавичус, за ругмат. Все поняли?

Еще бы не понять. Нагрудники никто не надевал, все это знают, и, если он проверит, на этом бой и закончится дисквалификацией обоих. Секретарь записал.

– Счет два – четыре, – ожил динамик. – Яцкевич, предупреждение за грубый удар, Леонавичус, за матерное ругательство.

– Все поняли? – повторил судья.

– Та, понял, – Шарунос тер руку.

– Яцкевич?

Он кивнул.

– На исходные. Закончите бой без смертоубийства.

Максим встал в стойку.

– Прэ?

– Шнурок! Шнурок! – Гриша летел к дорожке.

Яцкевич поднял руку и опустился на колено.

– Смотри, Максимка, – быстро говорил Лапотнев – Это твой шанс. Он не о технике сейчас думает, он отомстить хочет. Иди на приоритеты, увидишь, он ошибется. Только будь хладнокровен. Терпи. Ну все. Удачи.

Тренер ушел. Максим поднялся и встал в стойку. Ну ладно. Обоюдные, так обоюдные.

– Прэ? Алле!

Звон железа.

– Альт!

– Обоюдные атаки. Приоритет, – Кровопусков нагнулся, – слева.

– Прэ? Алле!

Максим прыгнул вперед и стал отступать мелкими шагами, подняв шпагу параллельно дорожке. Литовец осторожно двигался вперед, тем не менее не теряя темп. Макс опустил оружие и быстро побежал назад. Шарунас увидел, что «прямая рука» снята и ринулся, делая обманные движения.

«Время!»

Макс остановился, подняв саблю. Перевод был лишним, Шарунас насел на клинок и, с криком «Йеех!», перетянул Максима.

Прием, вообще-то детский, но, вроде, сработал. Хотя... сработал ли?

В зале стояла тишина. Все зависело от того, как «прочитает» фразу судья. Была ли разорвана дистанция на момент постановки «прямой руки»?

Кровопусков задумался. Затем, распрямившись, сказал голосом, не терпящим возражения:

– Атака справа на «прямую руку». Туше, туше. Счет три – четыре.

Позади зааплодировали.

Максим нагнулся, упершись ладонями в колени.

«А вот теперь страшно. Теперь есть шанс». Он выпрямился и только теперь услышал рев болельщиков.

– Давай, бульбаш, дави его!! – кто-то из украинцев поддерживал растерявшегося от такой удачи паренька.

«Эх, теперь бы выиграть свой приоритет», – жалобно подумал он.

– Прэ?

– Нет! – Максим снял маску и протер глаза. Все ждали.

«Ну ладно».

– Готов! – крикнул он.

– Алле!

Макс замешкался на старте, и уже Шарунос, завладев инициативой, летел на белоруса. Максим беспорядочно отступал защищаясь, и на его счастье подошва левого тапочка оторвалась, и спортсмен упал на дорожку.

– Альт!

Зал зашумел, но причина падения была очевидна, никто не мог требовать «технического» удара, и вскоре все успокоились. Максим оставил на дорожке маску, перчатку и саблю и, рассыпая полиуретановую крошку из разорванного тапочка, поплелся к скамейке.

– Размер какой? – кричал Ламянцев.

Максим поднял два пальца.

– Сорок второй, – пояснил он.

Ваня и Ламянич покачали головами.

– Юра, снимай, – старший тренер покосился на Конюхова.

Тот с видимой неохотой протянул Максу левый фехтовальный «адидас», предмет зависти всего минского «Динамо».

Перламутрово-красный кроссовок, покрытый с внутренней стороны металлической сеткой, был ослепительно прекрасен и нестерпимо вонял.

– Главное – спокойствие, делай, чему тебя учили, не придумывай, – торопливо говорил Григорий Васильевич, – Приоритет твой, четкие, уверенные финты. Но быстрые! После удара не отходи, попал в железо – защищайся. Ну – давай! Победишь – в морду поцелую, – неожиданно добавил он. Максим ухмыльнулся, напряжение внезапно исчезло.

«Здорово, – подумал он. – Вовремя пошутить – большая мудрость».

Вспомнилась Оксана, но тут же исчезла. Максим хлебнул из красивой финской бутылки, где уже много раз менялась обычная советская водопроводная, но зато настоящая, а не эфемерная вода.

– Счет три – четыре, приоритет слева, – напомнил судья.

– Прэ? Алле!

Скачок, скачок, Шарунос отступал, подняв шпагу. Макс атаковал, сосредоточенно финтя. Литовец замедлил.

«Сейчас контратакует или попытается достать прямой рукой, – понял Максим. – Нельзя упускать инициативу».

Он рванулся, сокращая дистанцию и, махнув сверху вниз, сбил «прямую руку», путь свободен! Он сильно ударил противника в левый бок.

Кисть ощутила твердость, затем послышался лязг. Шестым чувством он понял, куда придется рипост и вовремя прикрыл голову. Ответить не успел, литовец ушел за границу дорожки.

Переждав аплодисменты, Кровопусков забубнил:

– Парад, парад, парад, парад. Два метра.

– Прэ? Алле!

Никто потом не мог понять, зачем литовец это сделал, на что он рассчитывал, но он просто ринулся в атаку. Максим сделал выпад, сильные удары слились.

– Обоюдные атаки, приоритет слева, удар направо, четыре – четыре.

Фехтовальщики разошлись.

Тишина.

«Ой, что сейчас будет!» – весело подумал Яцкевич, подтягивая гетр.

– Прэ? Алле!

– Я-я-я-я-ях! – кричал Шарунос на бегу, широко размахиваясь.

Своего крика Максим не слышал, он бежал не фехтовать, он бежал зарубить.

Свист ветра в клинках, двойной удар, стук столкнувшихся тел и вопли боли. Затем все потонуло в общем крике.

– Тренера, подойдите ко мне! – голос Кровопускова заглушил общий крик.

Григорий Васильевич и литовский тренер подошли к столу.

– Ну-с, что будем делать? – спросил судья. – Бой продолжать невозможно, поубивают друг друга. Закончить вничью тоже нельзя. Предложения?

– Закончить бой по техническим причинам, – Гриша был спокоен.

– А третье место?

– Третье место разделить. Яцкевич заслужил. За волю к победе.

– Нет, не согласен! – горячился литовец. – Леонавичус лучше. Предлагаю засчитать обоим по штрафному удару. Разыграть приоритет. Один удар, обоюдные не возможны. Не убьют. Но ведь это спорт!

– Что вы скажете? – судья посмотрел на белоруса.

– Звучит логично. – Лапотнев пожал плечами. – Хорошо.

– Хорошо, – Кровопусков принял решение. – Кидаем один приоритет. Даю вам минуту поговорить со спортсменами. Успокойте их.

Он подошел к секретариату и быстро говорил. Гриша подошел к Максиму, растиравшему плечо.

– Ну, как ты, Макс?

– Бывает и хуже... но редко, – Максим попытался улыбнуться.

– Попытайся расслабиться, подумай о чем-то хорошем. Ситуация такая: разыгрывается один приоритет, что делать – я тебе не говорю, ты и так сделал больше, чем кто-нибудь ожидал. Теперь главное – будь спокоен. А если он потеряет голову... Кто знает, что... Удачи, Максимка, и... в любом случае – не убивай его. Если закончишь достойно – через две недели возьму тебя в Казань на ЦС запасным (ЦС – Центральный совет Динамо. Всесоюзные соревнования, рангом немногим ниже чемпионата СССР).

Гриша отошел.

«Ой, как мне все это надоело, быстрее бы закончить...» – Ему уже было все равно, как.

– Итак, дорогие друзья, вот и наступает решающий момент, – Максиму захотелось заткнуть уши и не слышать этот приторный голос. – Яцкевич и Леонавичус получают повторное предупреждение за грубый удар. Засчитываются обоюдные штрафные удары. Таким образом, счет становится 5:5. Разыгрывается последний приоритет. Итак! Судьба бронзы зависит только от одного удара! Кто победит?! Молодость или опыт? Жар или уверенность? Сейчас мы это увидим. Спортсмены приглашаются на дорожку!

Раздались аплодисменты, и Максим подошел к белой линии. С другой стороны вышел литовец. Он смотрел на Макса зверем, но отсалютовал ему. Максим отсалютовал в ответ. Снова аплодисменты. Судья кинул монету, и тренеры бросились к ней. По разочарованному лицу Гриши Макс понял, что приоритет не его.

– Приоритет справа.

Они надели маски.

– Прэ? Алле!

Шарунос бежал медленно беспрерывно финтя.

Максим, подняв «прямую руку» отступал, даже не согнув ноги в коленях.

– Альт!

«Ну, вот и все», – Макс подтянул гетры. Оглянулся. Два метра. Ну ладно... Внезапно желание все закончить лишь бы как и побыстрее – ушло. Он еще не проиграл! Максим согнулся, разогнулся, попрыгал, сделал пару финтов и пружинисто подошел к черте.

– Прэ? Алле!

Скачок, скачок. Он остановился, вытянув руку со шпагой. Литовец тоже сделал два скачка. Ни выпада, ни стрелы.

«Провоцирует на контратаку! Ну нет уж, иди сюда!»

Шарунос побежал. Максим отступал мелкими шагами, подняв «прямую руку».

Перевод, перевод, обратный перевод...

«Или собьет, или сядет на клинок». – Времени уже не оставалось.

Максим услышал лязг железа, но вместо того, чтобы попытаться защититься, крутанул еще один перевод.

Клинки сплелись, и в этот момент подошва правого тапочка оторвалась.

Он отшатнулся назад и упал на колено. Леонавичус не удержал свою шпагу, и она спружинив, полетела вверх.

Яцек увидел перед собой белый живот с надписью «Лятува», услышал многоголосый вой «Б-е-е-ей!!!».

Полусидя, с каким-то казачьем замахом, вкладывая все силы, он перетянул этот ненавистный живот.

Шарунос пытался прикрыться руками, но свист железа обогнал его.

ШЛЯМ!!!

На мгновение вопль литовца заглушил общий крик. Кричали все. Стоя, с ненавистью кричали непонятные слова зрители. Подпрыгивая, кричали украинцы и россияне. Тренеры обнимались. Гриша уткнулся носом в грудь долговязого Приходько.

Тот, размахивая вельветовыми фалдами нелепого зеленого пиджака, с остервенением лупил по спине Григория Васильевича длинными руками.

Верещал Ламянич, Кочубей двумя руками посылал поцелуи небу...

Максим сел на дорожку. Маска покатилась по полу. Он снял перчатку и кинул туда же.

Постепенно крик смолк. В полной тишине раздался негромкий голос Кровопускова.

– Атака справа – гардэ, – он посмотрел на угловых. – Гард, гард. Удар слева – тушэ, тушэ. Максим Яцкевич, третье предупреждение за грубый удар. Спортсмен дисквалифицирован.

– Дисквалифицирован! Победа наша! – литовский тренер бежал, подпрыгивая к столу секретаря.

Гриша коротко взвыл.

– Дисквалификация после удара! Удар засчитан! Бой закончен! – ревел он на бегу.

Поднялся невообразимый гвалт.

 

3

Яцек сидел, обхватив колени руками. Из глаз текли слезы, но он этого не замечал. Сильно болело плечо. Но боль странная, какая-то далекая, как будто болело не у него, а у какого-то другого человека. Близкого, родного, но другого. Максим заметил, что он плачет. Плечи дрожали от рыданий. Он уткнулся лбом в колени.

«Все! Окончилось! Выиграл, проиграл – неважно. Все позади. Я сделал все, что мог. Я не мог сделать больше». Макс зарыдал во весь голос. Все нечеловеческое напряжение последних десяти минут уходило со слезами.

Его плечи обняла чья-то рука. «Ванька», – подумал он с теплотой и уткнулся в его шею. Ваня гладил его по затылку. – Братишка. Братишка. Максик. Все хорошо. Завтра едем в Минск.

– Кто... Кто... Победил?..

– Не знаю. Решают. Но это был великий бой. Я горжусь тобой.

Внезапно заскрипел громкоговоритель. Мгновенно наступила абсолютная тишина. Было слышно как где-то капает вода.

– Дорогие друзья! – В голосе диктора было столько эйфории, что, казалось он выиграл «Волгу» в лотерею. – Как драматично закончился открытый чемпионат Литвы по фехтованию на шпагах! – Диктор сделал паузу.

– Ну! Рожай живее! – не выдержал кто-то из спортсменов.

– Угм, – поперхнулся динамик. – Итак, решающий бой за третье место в командных состязаниях между Литвой и Белоруссией... – торопливо проговорил диктор, очевидно, физиологически не умеющий изъясняться коротко, – закончился дисквалификацией белорусского спортсмена Максима Яцкевича. В течение двух месяцев он не сможет принимать участие в любых соревнованиях...

– Ну-у-у-у!!!! – орал целый хор. – Победил кто?

– Однако, по решению судейской коллегии, – снова пауза, никто не шелохнулся, – дисквалификация вступила в силу по окончании поединка, таким образом...

ААААААААААА!!!!!! ОООООООО!!!!!! УУУУУ!!!!!!

Максим обнял Ваню и снова заплакал. На этот раз – слезы радости.

– Качать этого сукина сына!!!

Максим побежал. Его не очень-то хотели поймать, и он быстро вернулся.

Приходько протянул бутылку с водой, и Максим стал жадно пить.

В центр зала, на тележке, прикатили трехступенчатую коробку с цифрами.

Награждение.

– Яцек-младщий – вперед! Кубок – твой! – Григорий Васильевич улыбался. По его красивому, старому лицу побежали лучики морщинок. Он показался Максиму добрым-добрым.

«Прям дедушка Ленин,» – еще вздрагивая, ухмыльнулся он.

– Не-е... не-е-е... нет, не могу, – прозаикался Макс, он мотнул лохматой головой. – Во-о-он, Кочубей. Кочубей – капитан, пусть идет.

– Ну-у-у... я уже в туфлях, кто ж знал, что ты победишь, – Конюхов действительно был одет в щегольский спортивный костюм «Пума» и в туфли с большими медными пряжками. – А на награждение надо в форме...

– Я – пас, – Ламянцев замахал руками.

Вани нигде не видно.

– Но я... у меня, – Максим показал на красные глаза.

– Иди, – сказал Приходько, протягивая Максиму огромные солнцезащитные очки с надписью “Монтана”.

Через очки было плохо видно, и он медленно поплелся к пьедесталу, где уже стояли россиянин и украинец.

Дождавшись относительной тишины, громкоговоритель заверещал, искрясь неправдоподобной жизнерадостностью.

– Дорогие друзья!

«Бедная его жена»,– подумал Макс.

– За первое место... ля-ля-ля-тополя... команда Российской Федерации...

Улыбающаяся блондинка в национальном платье повесила на склоненную голову спортсмена желтую медаль. Затем, взяв со стола, протянула ему ушастый кубок, размером и цветом похожий на медный самовар.

Русский фехтовальщик с улыбкой Гагарина поднял его на вытянутых руках. В центре ведерного кубка почему-то были скрещены теннисные ракетки.

В голове шумело, Макс не слушал диктора и поэтому вздрогнул, когда блондинка подошла к нему. Он не наклонился, а сам повесил себе на шею бронзовую медаль. Взял кубок и с силой прижал к животу. Алюминиевый сосуд скрипнул и согнулся.

«Ну вот, – огорчился Максим. – Уважающая себя лошадь из такого пить не станет»...

Девушка с ласковой улыбкой, что-то негромко говорила ему по литовски.

«...бибис таве...» – разобрал он.

«И эта на хер посылает...»

Он, наконец, услышал шум зала.

– Подними, подними! – Ламянич подпрыгивая, тянул руки вверх.

Макс поднял перекошенный овальный кубок.

Зал взорвался. Крик, свист, улюлюканье. Снова потекли слезы. Зал покачнулся и он, выронив кубок, вцепился в килоты стоящего на средней ступеньке россиянина. Тот схватил Макса за шиворот.

– Что, братан, захорошело? – снисходительно забасил он. – Хороший бой, никак не ожидал...

– Помоги. До раздевалки...

Максим снял очки и, держась за чемпиона, слез с пьедестала.

Ваня и Ламянич подхватили и повели его. У стены на скамейке лежал обнаженный по пояс Леонавичус. Глаза его были красны, доктор посыпал белым порошком перепоясанный косой багровой полосой живот.

«Хорошо – руки не успел подставить, – подумал Макс. – Переломал бы...»

– Извини, – дрожащим голосом сказал он, – извини...

Литовец разжал тонкие белые губы и плюнул под ноги троицы.

Затем отвернулся. «Бибис, бибис, бибис…» – забубнил он.

– Ну да ладно, извинились, – резюмировал Ламянцев, и они двинулись дальше...

 

4

Раздевалка встретила их запахом миллионов раздевалок Советского Союза, а может, и всего мира. Запах конюшни. Они разошлись по скамейкам. Максим сел. Шевелиться не было никакой возможности. Так они и сидели молча, кто – сняв кроссовки, кто – одну штанину. Макс просто повалился на скамью. Каждый сантиметр тела болел. Он закрыл глаза. Влетел Кочубей и заорал с порога:

– Ну, Яцек-младший, ты герой! Ну, ты даешь! Одолел-таки!

Максим пробурчал что-то неразборчивое.

– Слышь, Максимка, а ты уже Оксану отдефлорировал? – Не понимая точного значения модного слова спросил Конюхов.

Ванька поднялся, одна нога голая, другая в килоте и тапочке.

– Ты, Кочубей, фильтруй базар-то. Щас башку тебе продефлорирую, – угрожающе процедил он.

– Че? Че? Че ты гонишь! Скажи спасибо, брат твой герой! А то...

Конюхов вышел хлопнув дверью. Ваня сел возле Макса, положил его голову себе на колени и, гладя липкие волосы, сказал:

– Все, Максимка, все. Сейчас в душ, потом в гостиницу и – домой, в Минск...

– Ой, Ванюш, сил моих больше нет на фехтование! Не хочу ни в Казань, никуда! Может, завязать мне с этим?

– Эх, Макс. Думай сам, но знаешь... По большому счету, будущего у тебя здесь нет. Ну, выиграешь ты чемпионат Белоруссии, станешь мастером спорта, а дальше? Олимпийского чемпиона из тебя не выйдет. Если продолжишь, пойдешь в институт физкультуры, будешь учителем спорта в школе. Какой из тебя физрук? Еврейский мальчик, интеллигент. Зря ты кларнет бросил. Маму расстроил. Знаешь что? Уходи сейчас! Этот бой запомнят надолго.

– А ты?

– А что я? Я в мединститут собираюсь...

В раздевалку шумно вошли тренеры.

– Ну что, герой, как вкус победы? – Григорий Васильевич был необычно оживлен. Максим посмотрел на него и улыбнулся.

– А как насчет поцеловать в морду?

– Сходи сначала в душ, а потом целуйся с Оксаной! И не делай удивленный вид, все об этом знают. Давай, отдохни недельку и – на тренировку, я тебя погоняю... Два месяца быстро пройдут, подумаем о твоем будущем.

– Вы знаете, Григорий Васильевич, я, наверно, не вернусь через недельку...

– Как так? Тебе до первого разряда рукой подать...

– Нет, не мое это. Я лучше буду на музыке играть или физикой займусь. Понимаете... – Максим задумался. – Вот я испытал самое большое, что мог получить от фехтования... И... Оно, конечно, здорово, но... Ухожу я. – Максим принял окончательное решение, сел и до конца снял килоты.

– Ну это ты зря! Ладно, поговорим в поезде. Но, в любом случае... Молодец! – Гриша обнял потного Максима и быстро вышел из раздевалки. Теперь подошел Приходько и взял его ладонь двумя руками.

– Ты это... того... В общем... Мужик! – Он смотрел на Макса большими коричневыми глазами. – Будет жаль, если уйдешь... Но все равно, это решение мужчины. – Он вышел и тихонько закрыл дверь. Максим растянулся на скамейке. Тело болело. Кровь молоточками билась в висках. За окном зачирикали воробьи...

Дверь душа открылась, выпуская клубы пара и голого Ламянича.

– Подъем, «Динамо» Минск! В гостиницу! Пиво за мной и Кочубеем! Да здравствует новый чемпион!!!

 

Во дворе супермаркета было необычно много машин.

Максим в третий раз объехал стоянку, пожалев, что у него не джип, а новая «Хонда Сивик». Наконец место нашлось и, едва не вывихнув шею, он припарковался.

«Что за ерунда? – подумал Макс. – Откуда здесь столько людей?» Но, включив сигнализацию, он вдруг услышал тысячеголосый вздох разочарования. Казалось, у мифического чудища, прятавшегося невдалеке, из-под носа ушла добыча. «Ах, вот оно что!» Загадка переполненной стоянки разъяснилась. Он находился в трехстах метрах от стадиона Кирьят-Элиэзер.

Максим вышел на площадь перед супермаркетом. До появления девушки по имени Нина, с которой он познакомился по Интернету, оставалось не меньше пяти минут, и он закурил.

Несмотря на то, что стоял конец апреля, было прохладно, и Макс порадовался, что надел теплую рубашку.

Он позвонил, и Нина сказала, что вышла, но его она не видит, и нет ни одной машины возле супера Бат-Галим. Внезапно на стадионе раздался грохот, будто взлетели сразу десять «Боингов-747». Оглушительный рев сопровождался свистом и взрывами петард. По площади мимо Макса побежали люди. Засунув в карман включенный мобильник, заинтригованный Максим ринулся вместе со всеми.

Оказалось, что владельцы и посетители ближайших ларьков и магазинов бежали в направлении кафе, на стене которого висел плоский экран. На нем, снова и снова, между расставленных рук застывшего в прыжке вратаря, мяч медленно вплывал в сетку ворот.

– Какой счет? – спросил у кого-то далекий от футбола Максим. – И кто играет?

Ответа он не получил, но все понял, взглянув на рыдавшего мужчину в красной майке «Апоэль Тель-Авив».

– Оле-е, оле, оле, оле-е. Ярок оле, Ярок оле!!! (Зеленые побеждают! – песня болельщиков «Маккаби» Хайфа.) – Пузатый владелец бара танцевал. Его обширное тело обтягивала зеленая клубная майка. Толстяк прыгал, вскинув вверх руки и тряся жиром вывалившегося из-под майки живота. – Всем пива! За счет заведения!! Оле-е! – Хозяин опустил левую руку, поднял правую, перекосился, и с победным гулом стал кружить вокруг стойки.

Максиму сунули в ладонь холодную бутылку «Голдстар», и он вышел из бара, удивляясь людям, которым в жизни не хватает острых моментов. «Все-таки не в Швеции живем... – думал он, попивая свалившееся на него бесплатное пиво. – Не хочешь воевать – борись за мир. Приключения здесь на каждом шагу». В кармане пискнул разрядившийся телефон, и Макс с огорчением взглянул на потухший экран.

«Это же надо? Район перепутал. Ладно, до Бат-Галим не далеко, – думал он, заводя машину. – Не туда поехал. Будем надеяться, что она не пользовалась «Фотошопом» и я узнаю ее по фотографии».

Через несколько минут он был возле супермаркета. Ни людей, ни машин. Магазин закрыт. Максим вздохнул, собираясь вернуться домой к опостылевшему компьютеру, когда заметил под деревом женскую фигурку. Макс присмотрелся. Девушке было не больше 20 лет. Как и интернетовская Нина, она была очень худа и низкоросла. Чтобы это скрыть, она носила туфли на высоких каблуках и куталась в большую для нее кофту. Светлые волосы и черты лица напоминали фотографию, полученную им по мэйлу, но ей никак не могло быть 37 лет.

Максим нерешительно посигналил.

Девушка, выжидающе смотревшая на машину, быстро подошла. Макс опустил окно и увидел, что вблизи она подходила под описание. Стали видны ее морщины, было заметно, что она искусно пользуется косметикой.

Нина была очень привлекательна. Одновременно она казалась девочкой и зрелой женщиной, сильной и беззащитной. Которую нужно было и оберегать, и опасаться.

– Максим? – Она вопросительно улыбнулась.

– Привет, Нина, заходи. Дверь открыта. – Когда женщина села, Макс обернулся к ней и, вдохнув запах духов, сказал: – Должен сделать тебе комплимент. Я долго вглядывался в тебя и никак не мог поверить, что тебе столько лет, как написано в анкете.

– Спасибо. Иногда мне даже дают 16. Могу ездить по школьному билету.

– Я их понимаю. Никогда бы не поверил, что твоему сыну 15.

– 17. – Поправила она. – Маленькая собачка до старости щенок.

– Гав. – Ответил мужчина и улыбнулся. – Куда едем?

– На море. Здесь недалеко.

– Я знаю. – Максим включил сигнал левого поворота.

* * *

На набережной никого не было. Окна многочисленных кафе отражали пустынную набережную темными стеклами. Максим вышел из машины и покачнулся под порывом ветра.

– Нина! – Крикнул он в салон. – Может, ну его? Поехали в город, здесь все закрыто!

Женщина вышла и стояла, опершись на правую дверь машины. Она куталась в плед, который нашла на заднем сиденье. Нина прищурено смотрела на неспокойное, свинцовое море и улыбалась.

– Нет. Кафе исключается. Уж извини, но я их терпеть не могу. Пойдем пройдемся? – Она виновато улыбнулась. Максим понял, что бессмысленной прогулки вдоль берега не избежать и смирился с этим. – Кстати, – сказала она. – Лучше называй меня Ника. Все меня так зовут, мне привычнее.

Женщина хлопнула дверью, и Макс нажал на сигнализацию. Сигналы поворотов трижды мигнули.

Он с первого взгляда понял, что мало интересен Нине, несмотря на новую машину и, как ему казалось, другие внешние и внутренние достоинства, но решил, что прогулка с живым человеком, пусть и не обещающая продолжения, куда лучше вечера перед компьютером.

Слишком много было этих одиноких вечеров.

– Пойдем? – Она повернулась к мужчине, и ветер теперь дул ей в спину.

– Побежим! – Максим рванул к морю и вскочил на валун, о который бились волны. Он оглянулся. Ника шла по дорожке в направлении закрытого ресторана «Ютвата».

Макс стал скакать по камням, но через сто метров утомился и остановился, глядя вниз на прибывающую, а затем уходящую воду. Стоило ему подумать о том, что сильная волна может залить его сандалии и ему придется гулять с девушкой, хрюкая при каждом шаге мокрой обувью, как увидел приближающийся бурун. Высокий белый барашек несся к берегу.

Еще можно было убежать, соскочить с камня и отступить на несколько метров, но Максим не ушел. Ему вдруг стало на все наплевать. Хотелось прыгнуть в воду, и быстро-быстро плыть в Грецию. Яцкевич глубоко вдохнул морской воздух и зарычал на море, которое хотело согнать его с валуна.

Выставив, для устойчивости левую ногу вперед, он раскинул руки, и приготовился встретить грудью удар холодной, соленой волны.

– Только смелый буревестник! – Заорал он. – Гордо реет в подпространстве! – Удар воды, а затем шипение отступающего моря прервали декламатора. Волна залила его брюки до колен, оросив лицо мелкими обильными брызгами. По очкам стекали капли соленой воды, и Максим снял их. Близоруко прищуриваясь, он спрыгнул с камня и, повернувшись к неясному силуэту смеющейся Ники захохотал.

– Да! – кричал он. – Снова живой! Живой и мокрый! – Пояснил он. – Конечно, можно быть мертвым и мокрым, но живым – намного приятнее!

Ника подошла и взяла его очки.

– Конец прогулке? – Спросила женщина, протерев их салфеткой и водрузив на его голову.

– Ни в коем случае! – Макс поправил мутные от морской воды очки. – Я приехал с тобой познакомиться или ноги намочить?

– Ладно. Пойдем, посидим тогда. Сними сандалии, закатай штанины и вытри ноги пледом. Может, не заболеешь. – Она говорила командирским голосом, не допускавшим возражений или оправданий. Макса это развеселило. Приказы он выполнял только в Советской армии, да и то медленно и неохотно.

– Ника! Оставь рацио. Если бы я боялся заболеть, вернулся бы в машину и включил бы печку. Сегодня другой вечер! Сегодня никакие законы, в том числе и физические, не действуют! Да, я заплачу за это завтра. Но завтра – будет завтра. А сегодня мы делаем то, что нам хочется. Вот что, например, хочется тебе? Говори! Любое твое желание я исполню. Если это будет в моих силах. Деньги, чур, не требовать, не романтично.

Они подошли к скамейке, над которой нависал полукруглый бетонный свод.

– Я знаю. – Ника протянула плед Максиму. – Ты надеешься на то, что я скажу, что я хочу тебя поцеловать...

– А что? – Максим вытирал мокрые ноги. – Было бы неплохо...

– Нет. – Она мечтательно глядела вдаль. – Я просто хочу сидеть и смотреть на море. Слушать, как завывает ветер, который несет зеленую бумажку по набережной, и глядеть, как бьются волны...

Макс посмотрел на кувыркающийся рекламный проспект. Ветер поднял его и закинул в море.

– Ну, ладно, – разочарованно прогудел он. – Я с уважением отношусь к твоим желаниям. Нет – так нет. Почему-то девушки абсолютно не стремятся меня целовать. Совершенно их не понимаю...

Они замолчали. К Максиму подошла черно-белая кошка и с мяуканьем стала тереться о его покрытую пледом ногу. Мужчина нагнулся и погладил ее, но кошка, не учуяв ничего съестного, ушла по своим делам. Он поднял глаза, деликатно разглядывая морщинки на шее Ники.

«Ей так же хочется возвращаться домой, как и мне. Хотя нет. У нее сын есть. Но ведь он уже большой, у него своя жизнь. Так что – ничья».

Ветер усилился, и Макс задрожал от холода.

– Ника... – робко начал он, потирая левое предплечье правой рукой. Она, не улыбаясь, смотрела на мужчину зелеными стеклянными глазами. «Да уж, – Максим обнял себя обеими руками и согнулся. – Морской ветер греет сильнее твоего взгляда».

– Да-да-вай я прижмусь к тебе спиной. Не сочти это за сексуальную аг-г-грессию. П-правда холодно.

Ника стала тереть его спину кулачком, и он немного согрелся. Макс ткнулся холодным носом в ее шею и закрыл глаза.

– Уй-й, Ничка. В-в-в, спасибо. А можно попросить обнять меня? Не как мужчину, желающего тебя, а просто из гуманитарных соображений.

– Ну-ну, – усмехнулась она. – Мужчину желающего меня? Что же ты сразу все карты на стол выкладываешь? Ладно. Разве что как жест доброй воли. – Ника обняла мгновенно прижавшегося к ней дрожащего Максима. – Эй! Сейчас зябнуть пойдешь! Карбышев... – Прикрикнула она на обхватившего тонкую талию и вцепившегося зубами в ее воротник Максима.

– Ну и пусть! В-в-в... Фашисты... – Он согревался. – А что карты на стол... – Максим поднял голову и дрожал уже скорее по инерции, чем от холода. – Ладно, расскажу тебе все без утайки. – Он взглянул на переставшую смотреть на море женщину. Она подняла левую бровь и повернула лицо к Максу. – Видишь ли... Я ценю искренность. Даже если она исходит от меня. – Ника улыбнулась. – Правда – правда. Знаешь, как хорошо ничего не бояться?

– Нет. Со мной такого не было.

– А со мной такое происходит в данный момент. Я сразу понял, что я тебя не привлекаю, и поэтому мы просто гуляем. Скоро я отвезу тебя домой, мы больше не увидимся и очень скоро забудем друг о друге.

Ника перестала обнимать Максима.

– Тогда зачем я, по-твоему, здесь сижу?

– Затем же, что и я. Идти некуда. Альтернатива этой прогулке – телевизор, компьютер или уборка. Альтернатива невеселая. И кстати, обними меня снова, пожалуйста. Тебя это ни к чему не обязывает, а мне приятно.

Женщина положила руку на плечи Максима.

– Ты вымогатель ласк!

– Да, – согласился он. – Как та кошка, что терлась о мою ногу. – Максим погладил обнявшую его руку. – Но что поделаешь, если по-другому ничего не добьешься... Терпеть не могу этого...

– Я считаю, что мужчина должен быть сильным.

– А я и есть сильный. Я очень сильный. – Макс вспомнил, о том, что произошло с ним за последние годы, свою реакцию, и решил, что у него есть полное право считать себя сильным человеком. – Знаешь что?! – Он резко обернулся, и ладонь Ники оказалась у него на шее. – Я придумал! – Женщина с удивлением посмотрела на него. – Отлично! Если уж сегодня такой сумасшедший вечер, когда все можно, давай я расскажу тебе об искусстве соблазнять дев!

– Попробуй.

– Но сначала пообещай, что эти знания будут использованы исключительно в мирных целях!

Женщина широко улыбнулась.

– Обещаю.

– Кроме того, я должен быть уверен, что ты являешься моим другом. Хотя за последний час мы вполне скорефанились.

– Мы что?

– Сдружились. Итак, друзья?

– Друзья. – Неуверенно протянула она. – Наверно...

Макс затряс ее левую руку. Правая лежала на его плечах.

– Отлично. Ну, в общем-то, о первой стадии ты уже знаешь.

– Нет! Какой первой стадии?

– Ну вот. – Максим ухмыльнулся. – Мы уже прошли первую, вторую и сейчас находимся на середине третьей.

– Что?!

Он засмеялся.

– Объясняю популярно для невежд. На первой стадии важно выйти из рутины. Сделать что-то необычное. Иногда на этом процесс и заканчивается, но это неважно, на любом этапе отсеиваются неподходящие.

– Ну, это понятно. Я ведь и сама ненавижу рутину. Если бы ты пригласил меня в кафе – отказалась бы. Другое дело – в театр, на художественную выставку...

– А что тебя в кафе не устраивает?

– Кафе? Не-ет, только не это. Классическая схема – знакомство в интернете, кафе, постель. Все крайне функционально. Какие-то животные дела.

– Вот видишь, я тоже, чрезвычайно духовная натура, к тому же, ста шекелей на кафе жалко.

Она улыбнулась.

– Не ври, не такой уж ты бедный.

– Не бедный, согласен. Но бессмысленно выкидывать деньги не хочу. Или не бессмысленно? – Макс, улыбаясь, покосился на Нику, довольный провокацией.

– Смотря, что ты понимаешь под смыслом. Соблазнить меня тебе не удастся. Если на то пошло...

– Вот видишь. Кстати, почему ты перестала меня обнимать? Так не честно. Воспользовалась тем, что я занят?

– А что, я обязана тебя обнимать?

– Не обязана, но я думаю, из чувства сопереживания. Типо, по-дружески...

– Ладно, нытик, придвинься. – Макс пододвинулся к женщине, и та обняла его. – Хорошо, из рутины вышли. Дальше что?

– Дальше очень важный и сложный этап.

Женщину развлекал этот странный человек. Что-что, но с ним точно не было скучно. Она сморщила носик и дунула ему в ухо.

– А-а! – Максим дернулся. – Ты чего?!

– А просто так. Чтобы не слишком балдел в моих объятиях. Видишь ли, план у него... Меня соблазнить...

– Планом такое не предусматривается!

– Ну и что! А вот такая я неожиданная, в планы не вхожу.

– Бр-р. Это говорит о твоих скрытых садистских наклонностях! Но в плане есть пункт, который говорит, что в случае экстраординарных реакций объекта, точнее субъекта соблазнения, нужно действовать согласно внутренней интуиции или максимально быстро ретироваться.

– До свидания. – Ника подняла обнимавшую руку, испытующе смотря в лицо Макса.

– До свидания. – Максим положил голову на ее плечо. – Руку-то верни, – попросил он, не двигаясь. – Не боишься, что уйду?

– Нет. Я тебя поняла. Тебе важнее рассказать. И не так уж ты обиделся, – Ника вновь обняла его.

– Так не честно! Это я должен быть загадочным! Кто кого соблазняет?!

Женщина рассмеялась и погладила короткие волосы Максима.

– Ты такой детский! Такой беззащитный!

– О! На это и рассчитано! Это и есть третий этап. На самом деле я беззащитен, как взведенный автомат Калашникова.

– Давай об этапах, какой же второй?

Он задумался. Сочинять сходу было не просто.

– Второй? Подумай сама. Что нужно сделать после попадания в нестандартную ситуацию для того, чтобы у женщины возникла уверенность в том, что мужчина беззащитен, и, следовательно, не представляет для нее угрозы?

– Что?

– Мужчине нужно угодить в затруднительное положение, так, чтобы девушка могла его спасти. Точно! – Обрадовался Макс. – Как сегодня. Думаешь, у меня в машине нет теплой одежды?

– Ах ты гад!

– Ну не гад... – Обиделся он переигрывая. – Одежды, на самом деле нет, но даже если бы была, не взял бы. Дело в том, что во-первых, женский инстинкт толкает ее заботиться. Во-вторых, по определению мужчина сильнее, и то, что он нуждается в ее помощи – подсознательно девушку радует, но с другой стороны – обязывает. «Мы в ответе за тех, кого приручили», помнишь? Кошку со сломанной лапой ты накормишь скорее, чем здоровую. Верно?

Ника задумчиво гладила Яцкевича.

– Это как-то подло. Так ты специально намочил ноги?

– Нет. Просто хотелось полетать. Но в любом случае, у меня это происходит на уровне подсознания. Ты мне очень понравилась, это верно, но никакой «теории соблазнения» не существует. Я просто все придумываю на ходу. Мне хотелось заинтересовать тебя. Получилось?

– Да.

– Здорово! – Максим встал. За то время, что они разговаривали, сандалии подсохли и больше не издавали неприличных звуков. Появилась другая проблема. Дармовое пиво, проделав по организму извилистый путь, просилось наружу. Макс взял не нужный более плед и покрыл плечи женщины.

– Ой спасибо, – она зябко закуталась. – Не жарко сегодня. Но-о-о, как же я? В твоем длинном монологе мне отводится исключительно пассивная роль. И вообще, сядь, твоя очередь меня согревать.

Максим пританцовывал.

– Э-э-э, я бы с удовольствием, но э-э... Как бы это сказать...

Ника ухмыльнулась.

– Да что там говорить. Судя по твоим судорожным телодвижениям, тебе нужно в туалет. Причем срочно.

– О, мудрая женщина! – Макс слепил возле груди ладони и поклонился арабским поклоном. – Но где же?

– Мужчины – счастливые люди. И под каждым им кустом... Да вот же туалет! – Она кивнула на домик, на дверях которого были нарисованы треугольники с кружками сверху. Мужской – треугольник вершиной вниз, женский, соответственно, – вершиной вверх.

– Но он же заперт!

– За туалет, бегом! – Скомандовала Ника.

Через минуту довольный Макс возвращался.

– Экие двусмысленные здесь треугольнички. Фрейду показать, он бы повеселился.

Она завернулась в плед и вопросительно смотрела на Максима.

– А что в них? Во всем мире на туалетах такие знаки.

– То-то и оно. Посмотри сама. У мужчины голова там, где заканчивается у женщины юбка.

Ника расхохоталась.

– Это тебе к психоаналитику пора. Диагноз – острая гормональная интоксикация.

– Ну, не такая уж и острая. Но чего ты ожидала? Какие еще мужики встречаются на сайтах знакомств? Не озабоченным – что там искать?

– Ты и про меня так думаешь? – Она нахмурила брови.

– Про женщин ничего сказать не могу. Их мысли для меня – темный лес, но про мужчин знаю на собственной горящей шкуре. Ладно, Ничка, я замерз, пустишь меня под плед? Обещаю, никаких двусмысленных действий в одностороннем порядке не предпринимать.

– А кому ты такой нужен?

– Тогда обещаю предпринимать!

– Садись на соседнюю скамейку.

– Ника! Будь человеком! Одеяло-то мое!

Она смеялась над дрожавшим Максимом. Наконец-то и он был в затруднении.

– Ладно. Иди сюда.

Он юркнул под плед, обхватил женщину и, нагнувшись, прижался щекой к ее животу.

– Уф. Холодно.

Ника терла ладонью его спину.

– Это какой этап соблазнения?

Максим распрямился и, не переставая ее обнимать, высунул из-под пледа голову.

– Дались тебе эти этапы! Мы просто так сидим. Море слушаем, луной любуемся, загораем. Кстати, который час? Тебе завтра на работу?

– Нет. Безработная я. Художник. А художники – во все времена – голодные. – Ника прижала ладонями его холодные уши. – А времени уже – пол-двенадцатого. Может, тебе пора?

– Мне пора – когда я этого захочу. Или ты. Но теперь твоя очередь мне что-нибудь рассказывать.

– Что?

– Расскажи о Бердслее.

– Интересуешься графикой?

– Не очень. Я люблю Шагала и Модильяни, но Бердслей не столь известен, и мне хочется повыпендриваться широтой своей эрудиции, не опасаясь того, что ты спросишь: «А кто это такой?»

Ника отстранилась от него, качая головой.

– Все-таки ты очень беззащитный. Открытый, и от этого беззащитный.

– Скажи – милый.

– Возможно.

– Тоже неплохо. Ну ладно, о живописи говорить будем?

– Не охота. У нас, вообще-то знакомство. Расскажи о себе.

– Неинтересно. К тому же печально. Ты будешь скучать и плакать.

– Начинай!

– Минутку.

Максим ткнулся лицом в ее щеку. Затем прикоснулся губами к ее брови. Женщина не реагировала, окаменев в его объятиях. Протеста не последовало, и Максим мысленно поздравил себя. Он отодвинул голову, посмотрев на серьезный, длинноносый профиль.

– Ой, извините. Рефлекторное движение. Исправлюсь! – Пообещал он, надеясь на то, что Ника не желает его исправления.

Она сделала вид, что ничего не произошло, и вернулась к разговору.

– Ну, рассказывай. Ты был женат, верно?

– Был. Дважды. Да ладно, дело прошлое. Но трое детей. Их жалко.

– Так зачем ушел? Оба раза так невыносимо?

– Да не уходил я! Одна выгнала, другая сама ушла. После родов пошла к родителям и не вернулась. – Макс отпустил Нику и поднялся. – Нет. Не совсем. Один раз приходила, вещи забрать. И свои, и мои. Правда, это не помешало их стоимость вытребовать с меня через суд. А-а-а... Ладно. Не хочу. Давай лучше про Шагала.

– Про Бердслея, – поправила она.

– Да хоть про Сальвадора Дали. – Максим закусил губу и нервно зашагал вперед-назад. Он сунул руки в карманы брюк и ссутулился. Ника не ожидала такой реакции на свои расспросы.

– Ты их еще любишь? Кого? Первую или вторую?

Яцкевич остановился, достал из карманов кулаки и жестяным голосом, четко произнося каждое слово, сказал:

– Я никого не люблю. Ни первую, ни вторую. А если не перестанешь, и тебя любить не буду. – Ника пожала плечами и отвернулась. – Ты пойми! Это было очень больно. Так больно мне никогда не было. Я не хочу к этому возвращаться. Даже мысленно. Теперь я один. Свободный, бедный и счастливый...

– Ты бедный? – Она кивнула на одинокую «Хонду».

– Представь себе – да. Это не моя машина. Зато я действительно счастлив. У меня ничего нет, значит, терять мне нечего, и поэтому – я абсолютно свободен. Единственное, чего мне не хватает, – это возможности давать тепло. Человеческое тепло любимого мужчины. С этим действительно проблема. Не с сексом. Это найти не трудно. Знаешь, как корова страдает, когда ее не доят?

– Да. Знакомо. – Ника вдруг хмыкнула пришедшей ей на ум шутке. Шутка была чересчур рискованна и она не решалась сказать ее вслух, но вспомнив, что в этот вечер все можно, смущенно ухмыляясь сказала: – Мужчину, как и корову, нужно периодически сдаивать.

Макс засмеялся и хлопнул женщину по ноге.

– Молодец.

Она придвинулась и попросила:

– Расскажи теперь о своих женах. Я бы посочувствовала. Мне важно это знать, если ты хочешь быть со мной.

«Ничего себе поворот», – Максим поднял брови. И медленно сказал:

– Разве я успел сделать тебе предложение?

– Ты сказал, что я тебе нравлюсь. Кроме того, ты постоянно заигрываешь со мной. Не скрою, мне приятно и лестно. Кстати, твои заигрывания – очень оригинальны. Я такого еще не видела. – Она снова широко улыбнулась. – Это же надо! Чтобы соблазнить девушку, ты рассказываешь ей, как это нужно делать!

Макс сел на корточки, пристально глядя в зеленые глаза.

– По-моему, ты уже не так уверена, что мне это не удастся.

Ника толкнула Макса в грудь, и тот опрокинулся на асфальт.

– Правильно, – проворчал он, вставая и потирая ягодицу. – Насилие – лучший аргумент, когда слова кончаются и оппонент побеждает в споре.

– А мы разве спорим? – Женщина положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Она серьезно смотрела на Яцкевича, и он вспомнил взгляд своей классной руководительницы в 136-й средней школе города-героя Минска.

– Почему ты не хочешь говорить о своих бывших женах? Это ведь было много лет назад. Я не верю, что тебе до сих пор болит. Почему ты, всегда такой открытый, внезапно закрылся, и пробить это невозможно? Хочешь, я расскажу тебе о моем бывшем муже?

– Нет.

Макс поднялся, походил еще немножко и сел на краешек скамейки, подальше от Ники.

Он молчал, и женщина не торопила его. Наконец он развел руки и глубоко вздохнул.

– Понимаешь... Понимаешь... В свое время они меня почти доконали, и я виню их в том, что мои дети живут без отца.

– Естественно, что ты винишь их.

– По крайней мере, без биологического отца. То, что я считаю, что это их вина – это объективно?

– Чрезвычайно субъективно.

– Конечно. Они уверены, что виноват – я. И, возможно, они могут это доказать. Скорее всего, если я буду далеко – могут. Но спорить в отсутствие оппонента – в худшем случае – подло, в лучшем – глупо. А я не хочу говорить плохо о людях, которых я когда-то очень любил.

– Но ведь они говорят о тебе плохо в твое отсутствие?

– Ну и что? – Макс ухмыльнулся, вспомнив анекдот. – В мое отсутствие пусть они даже меня бьют.

– Знаешь... – Ника пожалела, что Макс сидит так далеко. Ей хотелось взять его руку. – Это, конечно, благородно, но...

– Но что – но?

– Ну... Не знаю. Наверно не прагматично... Нет. Неправильное слово.

– А что прагматично? – Он замерзал и потер ноги. – Я помню, как моя прагматичная младшая жена подала на меня в суд на алименты.

– А вы уже развелись, на тот момент?

– Тогда нет. Она ушла из дома и жила у своих родителей. Но хотела моих денег.

– Но у нее ведь был твой ребенок?

– Ну и что? Почему бы не жить дома? Я и сказал судье, что жена не подает на мужа в суд, и потребовал нас развести.

– Ну, а судья что?

– Ничего. Судья, кстати, была пожилая и красивая. Почему-то все судьи женского пола, встреченные мной, а их было немало, были пожилыми и красивыми. А эта... Еще и какая-то стервозная. Неприятная тетка.

– Видимо, эта судья тебя очень обидела.

– Нет. Обидеть меня может только уважаемый или любимый мной человек. Она просто следовала букве закона. Может быть, чересчур яро. А законы у нас кривые.

– Ладно. Дальше давай. Наконец-то рассказываешь.

– Тьфу, блин. Я ведь предупреждал, что ничего хорошего не скажу.

– Ну – начал уже. Продолжай!

– Хорошо. Судья вызвала социального работника, чтобы нас помирить. Работник сначала хотела нас выслушать, чтобы мы излили душу и успокоились.

– Правильно. И что было?

Максим поморщился. Вспоминать о том, что сказала его жена было неприятно.

– Она начала говорить. Говорила так долго, что социальной работнице с трудом, с третьего раза удалось ее остановить.

– И о чем же она говорила?

– Говорила о том, какой я нехороший человек. Говорила очень эмоционально и убедительно. Причем, это не была ложь. Самое неприятное, что это была какая-то полуправда, в контексте которой я всегда оказывался негодяем и подлецом. Вначале я хотел вмешаться, поправить факты, но работница меня останавливала, да и жена была в таком праведном возмущении, что я сдался и просто слушал, как будто речь не обо мне, а каком-то незнакомом подонке.

– Но ведь и тебе дали слово?

– Да.

– И ты ей ответил на все, что она сказала?

– Нет.

– Как так?

– А зачем? Я спросил у соцработницы, чудовище ли я? Она ответила, что судя по словам моей жены – да.

– Но почему ты не объяснил, что ты не чудовище.

– Но это же и так ясно. Я очень устал и сказал, что если это правда, то зачем молодой, красивой женщине мучиться с таким. А если неправда, то я не хочу жить с человеком, который видит меня так. В любом случае, фамилию «Яцкевич» будет носить только моя дочь.

Максим разволновался и закурил первую за четыре часа сигарету.

– Иди сюда. Я тоже хочу дать тебе тепло. Но ведь мне тоже надо знать, с кем я имею дело, – Ника говорила извиняющимся тоном.

Макс выкинул сигарету и пересел. Ему стало горько. Ночь потеряла большую часть своей прелести. Максим хотел забыть о многочисленных исках, которыми его преследовала его бывшая любовь.

– Пожалуйста. Больше никогда. Больше никогда не провоцируй меня.

– Хорошо. Но я расскажу тебе о своих неурядицах?

– Не сейчас, потом. И желательно, когда я буду спать.

– Ладно. Не хочешь – как хочешь.

Уголки ее рта опустились, и морщинки виднелись четче. Большая ворона села на вымощенный разноцветными кирпичиками тротуар и несмело подошла к сделанной в виде раскрывшего клюв пингвина мусорке. Максим смотрел на птицу и жалел, что у него нет конфеты. Он прищурившись взглянул на Нику и сказал:

– Все как-то неправильно. Я, вроде, не дурак, но как строить отношения в семье – не понимаю...

Женщина порылась в сумке и, найдя там блестящую обертку от жвачки, скатала шарик из фольги и неловко, по-женски бросила его вороне.

– Так все-таки ты виноват, что семья распалась?

– Все виноваты. – Максим поморщился. – Попробую объяснить. – Он вздохнул. – Она была моложе на 10 лет. Красавица, поэт, балерина. Умница... – Он снова посмотрел на отлетевшую, но вернувшуюся к блестящему шарику птице. – Местами умница. Я любил ее безумно... – Он снова замялся. Рассказывать о своих чувствах другой женщине, на первом свидании было чудовищной глупостью, но он уже не мог остановиться. Рухнувший пять лет назад мир снова захватил его. Был ли он виноват? Конечно, но по-другому он в то время не умел и не хотел.

– То есть ты хочешь сказать, ты был мудрее, старше. А она-то тебя любила?

– Очень. Но видишь ли в чем проблема... – Макс замялся, думая о том, стоит ли говорить то, что было у него на душе, но потом решил, что хуже не будет. – Понимаешь, по своему опыту я убедился, что выйдя замуж женщина напрочь отказывает своему супругу в способности здраво мыслить. И я видел это не только в своей семье.

– Ну-ну.

– Правда. Если я что-то делаю, она будет настаивать на своем варианте, отметая то, что я тоже человек разумный и я тоже думаю о последствиях, и если я делаю что-то, касающееся лично меня, то, наверно, я знаю лучше, чем она, все нюансы. Знаешь, как в том анекдоте: «Папа, а пока ты не женился, кто тебе говорил, как водить машину?» А женщины, как правило, пытаются меня изменить, абсолютно не заботясь о том, что это изменение сильно ударит по моему внутреннему миру.

– Общие слова, Максим.

– А что ты ожидала? Вот я и позволил ей залезть себе на шею. В своей любви я был слеп и не умен. Вот она и залезла так высоко, что свалилась. После развода, конечно нашлись советчики, которые говорили, что если бы я поставил ей фингал, то сохранил бы семью. Но это был бы не я. Я никогда на женщину не поднимал руки. Даже на своих детей никогда не кричал. А... Да ну его... – Макс махнул рукой и закрыл ладонью глаза. – Извини, Ника. Вывалил я на тебя все это. Никогда никому не говорил. Прости, – пробурчал он. Женщина прижалась к нему боком и попыталась положить ему на плечо голову, но Макс был намного выше ее. Нике пришлось взять его за руку.

– Обещаю тебе. – Она сглотнула и потерлась лбом о его плечо. Женщина подняла лицо и пристально посмотрела в его глаза. – Обещаю тебе, Максим Яцкевич. Торжественно обещаю. – Согнув руку в локте Ника подняла ее в пионерском салюте. Она дурачилась, но Макс видел, что в глазах стоят слезы. – Если ты будешь добр... – Она прокашлялась, и уже ровным голосом продолжила. – Ты никогда об этом не пожалеешь...

Максим грустно улыбнулся.

– Никогда не говори «никогда»...

Ворона захлопав крыльями взлетела и, сев на нижнюю половину клюва мусорного пингвина, заглядывала внутрь пластмассового собрата, в который так любили выбрасывать обертки от разных вкусностей дети.

Яцкевич глубоко вздохнул и расслабился.

– Ладно. Проехали...

Максим прижал ладонями ее щеки и ткнулся губами в уголок ее рта. Ника не реагировала, но закрыла глаза и улыбнулась. Он провел языком по ее верхней губе. Женщина сильно прижала Макса к себе и стала быстро, мелко целовать его лицо.

«Порядок...» – подумал он, но в его душе возникла такая нежность к этой стареющей женщине с телом 15-летней девочки, что Максим устыдился этой мысли. Все не так просто... «Да... Мы в ответе за тех, кого приручили... И я буду в ответе за тебя... Хотя... Остался еще один нюанс... Может, и не буду в ответе».

– Ника. – Макс отстранился от не желающей отпускать его женщины. – Погоди меня целовать! Я еще не все сказал тебе о себе. Очень может быть, что тебе не стоит со мной связываться.

Улыбаясь, она ласково смотрела на него, готовая простить все, что угодно.

– Мне плевать. – Она придвинулась и взяла его руку. – Или ты хочешь сказать, что ты бесполый инопланетянин?

– Хм... – Максим почесал шею. – Может, я и инопланетянин, но весьма половой. Ты можешь меня выслушать?

– Если ты хочешь все разрушить, то нет.

– Зависит от тебя.

– Тогда давай.

Яцкевич снял кепку, и Ника увидела на его голове небольшую белую вязаную кипу с синей окантовкой. Она смотрела на него, раздумывая. Затем протянула.

– Ты религиозный? Вот уж не ожидала. Как странно...

Максим, ожидавший и боявшийся такой реакции, внезапно разозлился.

– Религиозный! Какого черта! Я нормальный! А то что я в Бога верю и пытаюсь соблюдать его заповеди, это исключает меня из общества обычных людей?! Ника! Честное слово! Я хороший человек!

– Максим! Успокойся. Я вижу, что ты хороший, дело не в тебе. Но я же другая, я же в субботу езжу. Да, я свечи перед субботой зажигаю, но...

– Ладно. – Макс сжал зубы и сморщился. – Ладно. Я не знаю, зачем я это делаю. Шансы у меня нулевые, только тебя расстроил. Пойдем, отвезу тебя домой. В любом случае, вечер был хороший. Куда лучше, чем обычно.

Он отвернулся и полез в карман за сигаретой. Максим щелкнул три раза зажигалкой, но она не загорелась. Тогда мужчина вытащил сигарету изо рта, сжал ее в кулаке и, ругаясь на неизвестном Нике языке, растер между ладонями.

Снова подошла черно-белая кошка, но Макс топнул на нее, и она убежала подпрыгивая.

– Максим... Максим...

Он повернулся к Нике.

– Слушаю вас, сударыня?

– Макс... Ты... Зачем ты решаешь за меня? Наверно, ты так долго живешь один, что забыл, что и у других людей есть мнение. Ты хочешь знать, что я думаю об этом?

– Говори.

– Наконец-то. Так вот. Ты очень симпатичный и милый. – Она замолчала. Макс терпеливо ждал. – И я была бы очень не против закрутить с тобой роман.

– Откровению у меня научилась?

– Нет... Да... Неважно... – Ника волновалась. – С тобой играть в открытую – легитимно. В смысле, нестрашно.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Так вот, о чем я?

– Со мной играть в открытую – легитимно. Не уверен, что это правильный термин.

– Ты меня совсем загрузил. – Голос ее дрогнул, и из глаз потекли слезы. – Почему ты хочешь уехать?! Я одна! Совсем одна! – Ника кричала. – Уже давно одна! И вдруг ты!

Максим покачал головой и позвал.

– Иди сюда.

Рыдая, женщина бросилась в его объятия.

– Почему все так сложно? – она плакала в его плечо.

– Так надо, милая. Так надо. – Он гладил ее спину. – На этом сайте знакомств полно мужчин. Напиши любому, и все будет очень просто. Только тебе вряд ли понравится...

* * *

Голова ее лежала на коленях у Максима. Он нежно гладил светлые волосы. Ника закрыла глаза и что-то тихонько напевала. Потом лениво потянулась и негромко попросила.

– Поцелуй меня, пожалуйста.

Макс с кряхтением нагнулся и поцеловал длинный нос.

– Мне хорошо, – прошептала она. – Хорошо и очень спокойно.

– Так и должно быть. Я ведь обещал тебе волшебную ночь, где законы не действуют.

– Это точно. Кто бы мне сказал, что на первом свидании я полезу целоваться?

– Ты просто встречала неправильных людей.

– А ты правильный?

– Доказано опытным путем. Ты моя женщина – я твой мужчина.

Она взяла руку Максима, прижала к щеке, затем поднесла к губам и поцеловала.

– А как ты относишься к тому, что я не религиозная?

– Все намного проще, чем тебе кажется.

Максим наконец-то закурил и с шумом выдохнул дым. Женщина забрала сигарету и затянулась.

– Нет. Не вкусно, к тому же от этого морщины появляются.

Она отдала сигарету.

– Религиозный, нерелигиозный... – Макс затянулся. – Какая разница? Все мы евреи. Ты ведь еврейка?

– Да. Более того, я еврейка из Одессы. В моих жилах не течет ни капли гойской крови. Насколько мне известно.

– Вот видишь. Так в чем проблема? В том, что у меня на голове кипа?

– А этого мало?

– Этого вообще нисколько. Это еще одна попытка искусственно разделить народ. А отличие между нами в том, что я стараюсь быть настоящим евреем, а ты – нет. Если я нарушаю закон, данный еврейскому народу – расстраиваюсь, а ты нет.

– Неправда! Я горжусь тем, что я еврейка!

Ника села, и теперь Макс обнимал ее за талию, прижав к себе. Она не отпускала его левую руку.

– Это так же глупо, как гордится тем, что ты белая, женщина или тем, что ты человек. В этом нет никакой твоей заслуги, – сказал он.

– Агитируешь меня надеть длинную юбку, парик и заниматься любовью через дырку в простыне?

Максим недоуменно посмотрел на Нику.

– Извини. – Он достал свою руку и отодвинулся. – Ты выглядишь умнее. Забыла о том, что нужно подмешивать в мацу кровь христианских младенцев?

Она подсела к нему и обняла.

– Ну, Максимка! Не обижайся. Но ведь я не собираюсь быть датишной (религиозной)! Я ведь другая... Ну и как ты будешь со мной?

– Дорогая! Есть золотое правило. Нужно решать проблемы по мере их поступления.

– Но ведь проблема уже поступила! Ты – религиозный, а я нет.

– Повторяю. Разделение искусственное. Мы разнополые. Подходящего возраста. Евреи. Насколько я понимаю, ты, как любой нормальный человек, веришь в Бога. Проблемы не вижу.

– Но они появятся! У нас разное мировоззрение. Думаешь, тебе удастся склонить меня к соблюдению всех этих ритуалов?

– И не собираюсь. Если ты и станешь, как ты говоришь, религиозной – это произойдет не из-за любви ко мне, общественного давления или каких-нибудь внешних факторов. Если это и будет, то будет как у меня. Просто потому, что по-другому невозможно. Иначе ты очень быстро возненавидишь религию и все, что с этим связано.

– А как у тебя? Как ты стал таким? Почему ты датишный? Соблюдение заповедей ведь очень ограничивает свободу.

– Не совсем. Если я решаю ограничить свою свободу – то это мой выбор. И я точно так же свободен это ограничение убрать и делать все, что мне хочется. Но мне хочется именно этого.

– Тогда почему не убираешь? Зачем ты сам себя мучаешь разнообразными запретами? Кстати, как давно ты в кипе ходишь?

– Давно. Лет 15. А что касается свободы... Понимаешь, всю мою жизнь со мной происходили чудеса.

– Да? Расскажи.

– Не буду. Ты, вероятно, не поймешь. Скажешь – это случайность, цепь совпадений. Мне это будет неприятно. Видишь ли, я понимаю, что все мои оценки – субъективны. Но они и должны быть субъективными, ведь это происходило со мной, и только у меня есть право решать, что это было.

– Конечно, конечно, – успокаивала Ника, но, видимо, эта тема оказалась для Максима очень важной, и успокаиваться он не желал.

Ника снова легла и положила голову на колени Макса. Он погладил ее по щеке.

– Ну вот. – Он закурил вторую сигарету подряд. – Я вижу, сколько добра мне делает Всевышний. Постоянно. И я хочу отблагодарить Его. Это ведь нормально?

– Да.

– А что я могу для Него сделать? Чего Ему не хватает?

– Не знаю.

– И я не знаю, но в синагоге – очень даже знают... Так что можешь считать меня религиозным из благодарности...

– Странно... – промурлыкала Ника. Она засыпала и большую часть монолога Максима – пропустила. Макс это видел, но не останавливался. Он сознавал, что разговаривает сам с собой, но это ему не мешало.

– Ну так вот. Ты думаешь, что если я буду в связи с тобой, и, надеюсь, не только платонически, это грех?

– Угу, – не открывая рта ответила женщина.

– И этот грех будет постоянно давить на меня, нарушая мою внутреннею гармонию?

– Угу.

– И я буду подсознательно искать возможность как-то расстаться с тобой, для того чтобы строить свою жизнь по религиозным принципам? – Ответа не последовало, и Максим, поправив плед и поцеловав Ничку, продолжал: – Хорошо. Связь с женщиной, не являющийся твоей женой – не приветствуется и считается развратом, но абсолютный запрет распространяется только на замужних и женщин во время их ритуальной нечистоты, так сказать – «обычное женское». Ну, понятно, близких родственниц и так далее. – Ника глубоко дышала. Макс ласково улыбнулся и погладил ее лицо. – А теперь вопрос. Как быть мне? Я ведь здоровый, не старый мужчина. Никто из нормальных, не потерявших привлекательность женщин не пойдет за меня, выплачивающего алименты на троих детей. Таким образом, желая быть праведником, я попадаю в западню. И эта западня – смертельна. И даже решив все-таки пойти на компромисс и выбрать меньшее из зол, но не отказаться от выполнения других религиозных запретов, я все равно нахожусь в трудной ситуации. Кому нужен друг, который в единственный выходной сидит дома и даже тогда не смотрит телевизор? Не водит в большинство ресторанов и носит на голове кипу.

Ника зашевелилась.

– Рассказывай, я слушаю, – пробормотала она.

– Правда, что ли?

– Угу.

– Ну ладно. Уж не думал. Ну так вот. Раз на то пошло, что хочет от нас Бог?

– М-м-м, не знаю, – зевнула женщина.

– Вот и я не знаю. Исполнение заповедей – это только необходимый, обязательный минимум. А что кроме этого? Мы ведь не роботы. Зачем было создавать такую, безумно сложную систему, чтобы смотреть, как послушные воле Творца евреи молятся в субботу и кошерно режут барашка?

– А-а-ай! – Ника села и стала тереть глаза кулачками. – Зачем ты задаешь риторические вопросы? Ответа ведь нет.

– Думаю, что очень частично я его знаю.

– Ну?

– Ему нравится, когда люди счастливы. Нравится, когда они делают счастливыми других.

– Это как?

– А как сейчас. Я счастлив быть с тобой, и ТЫ. – Макс подчеркнул последнее слово. – Тот, кто делает меня счастливым.

Ника обняла его и поцеловала в шею.

– Спасибо. И ты делаешь меня счастливой. И я знаю, что Бог простит тебе этот грех.

– А кто ты такая, чтобы решать за Него что прощать, а что нет? Но я буду просить. Ведь Бог знает мельчайшие нюансы, побудившие меня быть с тобой. – Он поднял к небу глаза и негромко сказал: – Спасибо, Бог. – Этому детскому, но очень чистому и искреннему благословению Макс научился у своей младшей, трехлетней дочери.

– Да будет так. – Ника снова легла головой на колени Максима и обняла его за пояс. Вскоре женщина заснула, слегка посапывая.

Стояла глубокая ночь. Ветер притих и море больше не разбивало волны о прибрежные валуны, а с тихим шорохом, во многовековой игре с мелким песком, наступало и отступало.

Внезапно Ника резко села.

– Время? – Она говорила хриплым голосом.

– Деньги. – Ответил Макс недовольный нарушением такого покойного состояния.

– Я спрашиваю, который час?

– Поздний. – Максим забыл о таком переменчивом понятии как время. – Или ранний. Да не знаю я! Нет у меня часов. Чего ты встрепенулась?

– Поехали! – Ника выглядела встревоженной.

– Что случилось? Забыла попугая покормить?

– Макс! Не заставляй меня говорить то, что мне хотелось бы оставить несказанным...

– Что?!

– А ничего! Ты в туалет хочешь?

– Нет. Спасибо.

– Ну!!

– Ой. Извини. Торможу. Так, Ничка, если ты хочешь продлить эту волшебную ночь...

– Да, хочу, но...

– Короче. Иди за камни, к морю. Я отвернусь.

– Нет уж. Только не возле моря. Если придет большая волна – она ударит меня... гм... в попу.

– Вот я смеяться буду!

– Ах ты, гад бесчувственный! – Смеясь, она ударила Макса кулачком в живот и легко побежала к морю. Максим, улыбаясь, проводил ее взглядом и отвернулся. Он зажмурился и глубоко, всей грудью вдохнул йодистый воздух. «Как хорошо, – думал он, улыбаясь. – Уж не знаю, что из этого выйдет... Но сейчас мне очень хорошо...»

Ника вернулась и поцеловала его в щеку.

– Привет, – сказал Макс. – Я рад тебе. Мне хорошо, что ты со мной...

– И тебе привет. – Женщина еще раз нежно поцеловала его. – И мне хорошо...

Они обнялись и долго молчали. Ночь подходила к концу. Невдалеке хрипло закричали чайки. Низко гудя, проехал мусоровоз, и рабочие застучали пластиковыми баками.

– Пора, – сказала Ника. – Все хорошее когда-нибудь кончается.

– Да. – Согласился Макс, по опыту зная, что первое свидание – самое лучшее.

Они подошли к машине. Яцкевич, прощаясь с морем, оглядел ночную набережную, которая скоро станет утренней. Скоро здесь закипит жизнь, откроются кафе, будут расставлены белые пластмассовые столы и стулья, заиграет музыка.

Из-под скамейки вылезла знакомая кошка и жалобно мяукнула.

– До свиданья, – ответил Максим и отпер машину.

Двигатель завелся мгновенно. Стекла тут же запотели, и их пришлось опустить.

– Супер Бат-Галим?

– Да.

Макс внезапно подумал о том, что в Израиле непропорционально много банков и супермаркетов. Создавалось впечатление, что у людей так много денег, что хранить их просто негде. А тратят они их исключительно на еду.

Возле магазина он остановил машину.

– Приехали, – сказал он, выжидающе глядя в лицо Ники.

– Спасибо тебе! Была действительно волшебная ночь. – Она погладила руку сжимавшую руль.

– Ты... Ты... – Замялся Максим. – Не хочешь пригласить меня к себе? Я замерз. Попили бы чаю...

– Нет. – Она улыбалась, но говорила серьезно. Как ему показалось – излишне серьезно. – На первом же свидании ты хочешь ко мне войти? Я же говорила о том, что не принимаю животную схему интернет-знакомств.

– Да, конечно, – огорченно протянул он. – Переписка – кафе – постель... Но постой! – С надеждой воскликнул мужчина. – В кафе ведь мы не были!

Ника рассмеялась, обвила его шею руками и жадно припала к его губам. Его кепка слетела, открывая кипу.

Возле левого уха Максим услышал звук двигателя. Он скосил глаза и увидел старую «Субару» и пялившегося на них пожилого мужчину за рулем. Макс оторвался от Ники и показал любопытному язык. Тот хмыкнул и уехал.

– Ой, как голова кружится. – Женщина улыбалась, но вдруг выскочила из машины и захлопнула дверь. – Позвони мне! Я буду ждать! – Закричала она в открытое окно.

Максу оставалось только помахать рукой и проводить взглядом убегающую Нику. Он вздохнул и тронул машину.

* * *

«Скоро начнет светать», – думал Максим, проезжая мигающие желтым светом светофоры. Окна были открыты, и свежий ветер обдувал разгоряченное лицо. Клонило в сон и он до боли закусил губу. Затем громко включил радио. Ритмично бухал ударник. Ему вторила хриплая, негритянская труба. 74 – 71 – 69 – отсчитывал синий дигитальный спидометр. «Вот здорово. Может, попаду на ватикин». Часы показывали 4:42.

Вскоре он въехал в Кирьят-Шмуэль. В синагоге горел свет. В окне раскачивался силуэт облаченного в талит мужчины.

Максим пикнул сигнализацией и побежал к входу.

– Когда ватикин? – Спросил он у разворачивающего белое молитвенное покрывало человека.

– Уже начали, – ответил тот. – Неси скорей тфилин.

«...Благословен Он, возвращающий душу пробуждающемуся... – прочитал Макс и задумался. – Но ведь я не спал. Моя душа никуда не улетала. Может, мне не надо это читать? Ладно. Лишним не будет».

Строчки молитвенника расползались. Максим плохо понимал, что он читал. Мужчина был пьян. Пьян от любви, от усталости, от переживаний, которые, казалось, остались далеко позади, в 18-летнем возрасте, но вдруг ударили в его, как он думал, загрубевшее сердце много пережившего, много потерявшего, многих простившего мужчины. Он глядел в неровные, внезапно раздвоившиеся строчки, и видел лицо Ники. Она морщила свой длинный нос и улыбалась. Захлопали поднимаемые сиденья, и Макс автоматически встал. Раввин открыл ключом «Арон а-кодеш», и кантор вытащил свиток Торы. Свиток был метровой длины и покрыт синим бархатным чехлом с вытканным изображением льва, символом Иерусалима и колена Иеуды. Молившиеся обступили проход до тумбы, на которой полагалось читать Тору, и целовали свиток, пока его несли. Макс затуманенным взором смотрел на много раз виденный им ритуал.

Наконец со свитка сняли чехол и раскрыли его, покрутив две деревянные ручки.

– Коэн? Есть коэн? – спросил раввин. Ответа не последовало.

– Леви? – снова тишина.

– Нет? – Раввин осмотрел синагогу затем ткнул пальцем в Максима. – Ты!

– Что? – Недоуменно спросил Макс.

– Максим что? – Вопросом на вопрос ответил пожилой человек.

– Что, Максим, что? – Никак не мог придти в себя Макс.

– Чей сын? – рав улыбнулся.

– А! Конечно! – он тряхнул головой. – Леон.

– Первым, вместо коэна, к Торе вызывается Максим бен Леон! – Торжественно сказал раввин.

Макс подошел к тумбе, двумя руками схватился за ручки свитка и развернул пергамент. Затем краем талита ткнул в место, куда указкой показывал чтец, и поднес руку к губам.

– Что читать? – спросил Максим чтеца. Он никак не мог скоординировать последовательность действий. Мысли его все еще были с Никой, на берегу моря.

– Читать буду я, – усмехнулся длиннобородый мужчина. – Благослови.

– Да, конечно... – извиняясь, пробормотал Макс и, взявшись за ручки, откинулся назад. Он посмотрел наверх и громко, вкладывая в этот призыв еще не осознанное, но прекрасное чувство, попросил молящихся:

– Благословите Всевышнего!

– Благословен Всевышний во веки веков! – С готовностью ответил хор голосов за его спиной.

– Благословен Он, благословенно Его Имя, – сказал чтец и нараспев начал.

Макс глядел на написанные на телячьей дубленной коже черные ивритские буквы, на серебряную указку, водившую по ним. В левое ухо бубнил голос чтеца. Слезы наворачивались на его ресницы. Максим поднял голову, чтобы слезы не скатились по щекам. «Что-то я расчувствовался. Просто бессонная ночь», – успокаивал он себя. На потолке мигнула лампа. Он зажмурился. Через веки, через потолок с мигающей лампой он увидел темно синее, с каждой минутой светлеющее израильское небо. «Даже если ничего не произошло. Даже если завтра она поблагодарит за чудесный вечер, за интересную беседу и попросит больше ее не беспокоить... Неважно... Я снова почувствовал ЭТО. Спасибо Тебе. Я бесконечно благодарен... Благословен Всевышний во веки веков...» И по неожиданно охватившей его дрожи, по пробежавшему по коже морозу, заставившему его тело покрыться пупырышками, по внезапно вставшим дыбом коротким волосам, Максим понял. Его благословение услышано и принято...

* * *

Дома чувствовался запах застарелого табака. Из открытого окна пахло зеленью. Не застеленная со вчерашнего утра постель манила, обещая усталому телу бесконечный отдых.

Максим закрыл жалюзи и, взяв ручку, в полутьме, написал на телефонном счете:

«Молодость это когда перед тем, как наконец-то лечь спать, – читаешь утреннею молитву».

Раздевшись, он бросился в кровать и мгновенно заснул.

Спящий Максим улыбался...

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В следующие дни Максим безуспешно пытался связаться с Никой.

Ее телефон не отвечал. Он был не просто выключен, он был отключен. Его письма (на том сайте знакомств, где они встретились), в которых Макс просил ее приехать, оставались неоткрытыми и непрочитанными.

Впоследствии оказалось, что за неуплату Нике отключили телефон и электричество. Ее адреса он не знал, поэтому в сообщениях просил приехать к нему на поезде.

Между ними было всего 25 минут езды, и он, как и обещал, каждый день встречал поезд на 21:08. Через неделю Максим понял, что второй встречи не будет, и написал последнее письмо, в котором сравнивал Нику со звездой, которая внезапно появилась, ослепительно сверкнула и исчезла навсегда.

Макс поблагодарил ее и пожелал всего самого наилучшего.

Но на следующий день....

На следующий день он наконец-то получил от Ники ответ. И что это был за ответ!

Она писала стихами:

«сионистское лирически-эротическое посвящение... называется...

...ЗВЕЗДА ДАВИДА :)))...

...В седьмое небо – поезда,

Тропинка где медово-млечная...

Я вся горю, твоя звезда,

Твоя звезда – шестиконечная...

Жди меня сегодня, в 21:08».

 

1

– Глухонемая сумасшедшая спала на берегу океана обнаженной. Бог солнца спустился к ней, и она зачала. Так родился Инка.

Когда пришли испанцы, они отрубили Инке голову и посадили в тюрьму. Голову посадили, имеется в виду. Но он отращивает себе новое тело. Процесс идет тяжело, ведь Инка закован в наручники. Не очень понятно, как это возможно технически, но будем снисходительны, у стариков индейцев – особая логика.

Так вот, когда Инка закончит отращивать тело и разорвет цепи, он разрушит тюрьму и всю испанскую цивилизацию.

Тогда наступит Кача-Пури – полное очищение земли от грешников и испанцев. Ну, хватит об инках, тема моей лекции – походы Боливара.

– Простите профессор, последний вопрос... – Максим повернул голову и увидел незнакомую крашеную блондинку. Щеку обожгло, и он инстинктивно прихлопнул ладонью шарик жеваной бумаги. Макс обернулся и погрозил кулаком смеющейся толстой Саре, его сокурснице, давно и безуспешно заигрывающей с ним.

– Правда ли, что человеческие жертвоприношения практикуются в Андах до сих пор?

– Точно не известно. В горных районах, как, впрочем, и в других местностях Перу, пропадают люди. Есть мнение, что многие из них приносятся в жертву Инке. Но, пожалуйста, вернемся к Боливару. Империя инков – моя любимая тема, и о ней я могу говорить часами, если не днями. Так что, оставим, не искушайте меня...

После того как Боливар захватил Каракас, к нему стали стекаться новые добровольцы. Со своим оружием приходили крестьяне и даже гаучос (скотоводы; деревенская элита, зачастую очень богатые)...

Профессор Рабинович был из Бразилии и обладал сильным португальским акцентом. Его иврит портили многочисленные шипящие звуки, а также смягченные Н и М. Максим честно пытался конспектировать, но реки горячей латиноамериканской крови не могли побороть его дремоту. К тому же полумрак и монотонный голос Рабиновича не прибавляли бодрости. Макс постоянно засыпал, о чем свидетельствовали многочисленные росчерки в его записях.

Безвольная рука, сжимающая ручку, падала, оставляя метки в его тетради.

«Кофе! Срочно крепкого кофе!» – подумал он и тихонько пошел к заднему выходу из аудитории. Только закрыв дверь, студент подумал – «Уф! Кафетерии ведь закрыты. Уже девять».

Шла последняя, самая тяжелая фронтальная лекция.

«Хорошо хоть ночью у меня нет дежурства, высплюсь». – Максим работал в службе безопасности Иерусалимского университета и всюду таскал с собой здоровенный пистолет «Ерихо» 45-го калибра. Можно было взять 9 миллиметровый «Кольт» или «Берету», но Максу понравилась внушительность израильского оружия – и теперь он расплачивался постоянно спадающими от тяжести штанами.

Возвращаться и слушать про бесконечную резню в Аргентине не хотелось, и он решил сделать себе 10-минутный перерыв и направился в туалет.

Туалет сверкал кафелем, вымытый к завтрашнему дню. Максим посмотрел в зеркало и показал себе язык.

«А что, хорош! Симпатичен, молод и э-э-э… О! Уверен в завтрашнем дне!» Максим поморщился: что неправда, то неправда. Он не был уверен даже в сегодняшнем дне. Уверенность во вчерашнем дне, понятно, зависела от количества алкоголя накануне и степени влюбленности в данный момент.

И если бы кто-то сказал, что его подозрения оправдаются, и что он, Максим Яцкевич, уже завтра ночью окажется в Сирии, где будет целоваться с прекрасной негритянкой, Макс поразился бы, но, скорее всего, – поверил и обрадовался. За способность постоянно оказываться в невероятных ситуациях Максим получил прозвище «Приключенец».

Во время прохождения ежегодной резервистской службы все жаждавшие «экшн» старались попасть с ним в один патруль. Ни одно яркое событие – будь то перестрелка с террористами или потеря запасного ствола крупнокалиберного пулемета – не проходило без его участия.

Максим отвернулся от зеркала и, разогнавшись, попробовал проехаться по блестящему кафельному полу, чуть не упал, но удержался и, вздыхая, зашел в кабинку.

Усевшись, он закурил и стал думать о своем соседе по общежитию.

Вадим В. Фукс уже неделю витал в облаках, отвечал невпопад, ел сырые сосиски и постоянно что-то записывал, иногда радостно ухмыляясь, а иногда в раздражении рвал написанное. К странным студентам Максим привык, он и сам не всегда был адекватен. Но вчера Вадим заявил, что создал нечто новое. Он предложил Максу поиграть в «Ретал», его любимую компьютерную игрушку, флайт-симулятор. Фукс пообещал погружение в виртуальный мир без всяких наркотиков, а на вопрос, почему бы это не испробовать на себе, ответил, что кто-то должен наблюдать за экспериментом, и по его мнению Яцкевич – лучший пилот F-122 (frustrator) всех времен и народов.

Взгляд упал на дверь, где была нарисована девица с торчащими в разные стороны условными волосами и огромными сиськами. Надпись сбоку, очевидно, выражала чью-то разочарованность в прекрасной половине или озабоченность. Она гласила – «KILL ME!!!».

«А что, это мысль!» – подумал Максим, доставая «Ерихо». Он вытащил магазин и проверил отсутствие в стволе патрона. Прицелившись в правый сосок, Макс нажал на курок. Затем, положив пистолет на пол, решил: «А теперь – на время». Насвистывая и глядя в потолок, он внушал себе, что далек от всего этого. Внезапно сам себе скомандовав: «Ниткальта!!» («Наткнулся!!»), Максим подхватил пистолет, на взмахе, с оглушающим – в пустом туалете – лязгом передернул затвор и прицелился... в лоб открывшего незапертую дверь кабинки профессора Рабиновича...

– Пардоне муа... Екскьюзе муа... – лепетал он почему-то по-французски. Лицо профессора побелело как мел. Над прицелом, в середине профессорского лба, выступили капельки пота. Растерявшись, Максим не убрал оружие, но из открывшегося рта на голую ногу выпала горящая сигарета. Макс заорал, вскакивая, Рабинович тоже закричал и побежал. Студент рванулся его догнать, но, сделав три мелких шага в упавших штанах, остановился. Выставив голую задницу, он уперся головой в стенку и захохотал.

Яцкевич вовремя подумал, что если здоровенный мужик, с сигаретой в зубах, обнаженный в самой неприличной части тела, путаясь в штанах и размахивая огромным пистолетом будет гоняться по опустевшему в это позднее время университету за профессором Рабиновичем, ничего хорошего из этого не выйдет. Да и что ему можно будет объяснить? Что он передернул затвор и прицелился ему в лоб ради тренировки?

Максу ничего не оставалось делать, как, докурив упавшую на чистый пол сигарету, вернуться в аудиторию и дослушать, как так и не сходивший в туалет профессор Рабинович рассказывает о многократной перекройке карты Южной Америки.

(Неизвестно, что подумал о том происшествии «сеньóр професóр», но на следующем экзамене он поставил Максиму хоть и невысокий, но проходной бал, что, в общем-то, более-менее соответствовало его письменному ответу.)

– Проводишь меня до машины? Тебе ведь по пути? – Спросила Сара, и Максим согласился, закидывая на плечо нетяжелый рюкзак.

– И сам бы проводил. Ох уж эти израильские девушки! Не дадут побыть джентльменом!

Гудя, толпа студентов рассасывалась, направляясь к разным выходам.

– Ну, раз ты такой «эмпатичный» (сочувствующий, понимающий) джентльмен, почему не возьмешь мою сумку? И вообще, не пригласишь меня в кафе?

– Ну, Сара, так не честно! Почему я должен рассказывать тебе о своей катастрофической финансовой ситуации? А сумку не беру из деликатности. У тебя там наверняка всякие женские штучки.

Не спеша они дошли до стоянки, где в гордом одиночестве скучал древний Сарин фольксваген-«жук», очевидно, предмет гордости ее прадедушки и зависти основателей города Тель-Авив.

– Максимка, поедем на вечеринку? Я приглашаю, – Сара с третьего раза завела холодный двигатель.

– Спасибо, но... Устал я очень. Извини. К тому же, не люблю новых людей, еще о политике заговорят, а я аполитичен по определению. – Максим зевнул, собираясь уйти.

– Нет, на вечеринке будем только ты и я, – Сара покраснела. Макс сел на асфальт, глядя снизу вверх на девушку.

– Опять ты меня конфузишь! Нет, правда, очень спать хочу, а ведь ты не дашь расслабиться...

– Не дам! – с вызовом ответила она. – Садись!

Максим обошел машину и сел справа, предусмотрительно не закрыв дверь.

– Видишь ли, милая Сара, ты мне очень симпатична, но у меня есть девушка, – солгал он. – Давай останемся просто друзьями.

– Я читала, что дружба мужчины и женщины возможна только между бывшими или будущими любовниками, – ее голос задрожал. – А любовниками мы не были, так что, поехали!

Он с грустью посмотрел на нее. Девушка не выдержала и заплакала, уткнувшись лбом в рулевое колесо. Макс обнял ее и стал гладить по голове. Сара обхватила студента руками и зарыдала, уткнувшись в его плечо.

– Люблю я тебя, Максимка... Очень! – Она, всхлипывая, подняла на Яцкевича мокрые глаза.

– И я тебя, Сарале. Но по-другому. – Макс осторожно освободился, выпрыгнул из «жука» и побежал. И только завернув за угол, перешел на шаг. «Вроде радоваться надо – девушка так хочет меня, что готова поступиться гордостью, – с грустью думал он. – Да что-то не весело...»

Войдя в комнату, Макс увидел привычный кавардак, подумал о том, что надо сходить в душ, скинул с кровати книжки и тетрадки, сунул пистолет под матрас и, не раздеваясь, рухнул, заснув еще до того, как его голова прикоснулась к подушке.

 

2

Проснувшись в той же позе, что и упал накануне, он стал наблюдать, как муравей ползет по ножке стола, таща крошку хлеба. Макс лениво подумал о том, что муравей в полной его власти и он может сделать с ним все, что заблагорассудится. Максим стал размышлять о моральном аспекте ситуации и закрыл глаза. «С одной стороны, насекомое абсолютно беззащитно и не причинило мне никакого вреда, но с другой... – студент пошевелил ногой. – Он вторгся на мою территорию и похитил мою еду. Нахал и вор! Но не слишком ли суровое наказание – смертная казнь?» Думать о том, каким еще образом можно покарать наглеца, было лень, и он решил простить голодного. К тому же нужно было вставать, и, когда он снова отрыл глаза, проблема решилась сама собой: муравей исчез.

На душе было нехорошо. «Вчера я сделал что-то плохое», – подумал Макс, но вспомнить что именно – не удавалось. Он полез в карман джинс, достал оттуда пустую смятую пачку сигарет и настроение еще больше ухудшилось.

«Так... Сигарет нет. Денег их купить нет. Одолжить – не у кого». – Максим стал вспоминать, кто кому должен, он Фуксу или наоборот. Оставив решение этой проблемы как несущественной ввиду отсутствия соседа на потом, Макс стал рыться в пепельнице, надеясь найти стóящий бычок, хотя бы на пару затяжек. Ничего подходящего не находилось. «Козлы эти начальники Филип-Морис или кто там выпускает сигареты «LM», о людях совсем не думают. Оставленная сигарета не тухнет, а тлеет до фильтра». Максим подумал о советских сигаретах, которые тухли мгновенно. Затем вспомнил о заначке Фукса, но решил не трогать, так как Вадим вряд ли сочтет данные обстоятельства форс-мажорными. «Эх, надо было вчера отдаться Саре: и сигарету бы нашла, и денег бы дала...» – Макс вспомнил причину своего дурного настроения. Зря обидел хорошего человека, хотя потом пришлось бы обидеть еще сильнее.

Он полез под кровать и достал книжку «Les temps perdu». Но стоило ее открыть, как студента снова потянуло в сон.

Он собрался умыться, почистить зубы, но, вспомнив о том, что так и не сходил вчера в душ, решил все это совместить. «Потом сварю кофе». Хотя, по мнению его знакомого химика, кофе без сигареты – все равно что секс в двойном советском презервативе производства могилевской фабрики имени Щорса. Знакомый утверждал, что эта фабрика выпускает снайперские рогатки для спецназа. Именно поэтому презервативы этой фирмы были исключительно надежны и растягивались до 10 метров. Раздевшись и обмотавшись полотенцем, Максим поплелся в душ, шаркая шлепанцами.

* * *

Зазвенел телефон. Максим неохотно отложил Бодлера и подошел к аппарату.

– Алле?

– Макс? Как дела? – хриплый голос недавно женившегося оболтуса Алекса Муха.

– Спасибо, хорошо, а у вас?

– А у нас в квартире грасс! А у вас? – Мух расхохотался. – А у нас сегодня кошка принесла вчера косяк. – В тон ему ответил Максим. – Котята выпили немножко и... и...

– И что? – Макс задумался. Про кошку вышло хорошо, но про котят ничего не придумывалось.

– И ничего. Отрубились. Молодежь хлипкая пошла, стакан не держит. Вот мы в их годы... О! – Наконец он понял, как дальше. – Котята выпили немножко, и водки больше не хотят.

– А из нашего окна – Иордания видна! – продолжал Алекс.

– А из нашего окошка – только Сирия немножко, – не сдавался Макс. Про вид Сирии из окошка он где-то слышал.

– Ладно, к делу. Ты готов к вечеринке? Приезжай к нам в девять. Привози пожрать, выпивки полно, а кушать хочется, аж морда болит.

– Вот как! – Чтобы полотенце не упало, его пришлось придерживать свободной рукой. – Не так я представлял семейную жизнь. Ты что, женился чтобы с Викой водку пить? И что вы все меня на вечеринки зовете? Еще скажи, что там буду только ты и я...

– Э-э... – Алекс закашлялся. – Зачем женился – детям до 16 знать не положено... – Он проигнорировал язвительность гуманитария.

– Ну, понятно. Но жениться-то зачем? Без кольца что ли плохо этим заниматься?

– Через шесть месяцев узнаешь, – в голосе Муха сквозила радость и обреченность одновременно.

– Вау!!! – Максим вскочил. – Мальчик или девочка?

– Скорее всего что-то одно из двух.

– Идиот! – Яцкевич кричал. – Вичку кормить надо, а не поить!!

– Короче, тебя ждать? У нее знакомая есть, тебе понравится.

– Иди к черту! Не хватало только бренди пить с голодной беременной бабой! Если она такая дура, то я это видеть не хочу! – он возбужденно зашагал по комнате, но телефонный шнур ограничивал амплитуду хождения четырьмя шагами.

– Ну давай, Максимка, она только на третьем месяце, не видно. Будет весело! – уговаривал Мух. Он был жутким разгильдяем, но не смотря на это свою химию знал отлично и экзамены сдавал не ниже 85.

– Нет, Алекс, меня ждут мои майя и спряжения неправильных глаголов в испанском. Передавай Вике мои поздравления и негодования.

– Ну как хочешь, Яцек, а жаль. – Химик положил трубку.

Полотенце упало, но Макс и не подумал закрыть дверь. Сквозняк обдувал его чистое тело горячим майским воздухом. Он потянулся. «В конце концов, если кто-то заглянет в комнату и ему не понравится то, что он увидит, – законное наказание за любопытство. А я должен насладится весенней иерусалимской погодой. Следующий дождь через полгода. – Он упал на кровать. – Хорошо бы сейчас, чтобы пахнущая лавандой хрупкая наложница в бордовом хитоне и с обручем на голове со свисающей золотой бахромой сделала массаж. Она войдет с раскуренным кальяном и маленькой чашечкой крепкого арабского кофе с гелем... Да, и стакан холодной воды, пожалуйста», – мысленно попросил он. Но вместо смуглой рабыни в комнату ворвался взъерошенный Фукс. «Вот так всегда», – огорчился Максим.

 

3

– Что за стриптиз?! – Закричал Вадим закрывая дверь.

Яцкевич прикрылся полотенцем и посмотрел на соседа:

– Нет, не тебя я ждал,... – разочарованно вздохнул Максим.

– Надеюсь!

Макс был на своем рабочем месте, то есть на кровати, с кучей книг и тетрадок. Вадим В. Фукс вошел с горящими глазами и с какой-то электронной штуковиной в руках. Яцкевич с любопытством взглянул на соседа. Штуковина, которую он нес, напоминала материнскую плату компьютера с воткнутыми в нее платами поменьше. Под мышкой он держал навороченный джойстик, мечта любого геймера.

Фукс учился на двух дисциплинах – компьютерах и электронике. Когда он все успевал, Макс не знал. Несмотря на то, что помощь родителей позволяла ему не работать и часть курсов были параллельными, Вадим спал не больше четырех часов и отсыпался только в субботу.

– У-у-у, печеньки! Хаваешь в одну харю?! – голодный Фукс устремился к столу к открытой коробке с печеньем. – Уг-м, лепота!

Пока Вадим набивал рот, Максим оделся, сунул за пояс пистолет, убрал с компьютера тетрадки и грязную майку, поставил телефон под кровать и опустошил в мусорку пепельницу, полную окурков, пивных крышек и хвостов сушеной рыбы.

– Что, Вадим, переучился? Говорил же царь Соломон: «Умножая знания – прибавляешь безумие». Пора бы тебе образумиться. Хочешь к Муху на вечеринку?

– Соломон и в правду говорил такое?

– Ну, что-то в этом роде. Так пойдешь к Алексу?

– Да ну его! Отмороженный он, и жена его не лучше. У меня есть кое-что поинтереснее. Лететь будешь?

– В «Ретале»? Надоело уже. Всех там победил. Да и делом заниматься надо, не до игрушек.

Максим лукавил: он знал, что Фукс готовил какой-то эксперимент, заключавшийся в попытке внедрить участника компьютерной игры в частичную виртуальную реальность.

– Ну, Максимка! Эксперимент провести надо!

– На ком? На мне? На котах пробуй!

Вадим решил изменить тактику, отвернулся от стола и взял свои электронные платы.

– Ну ладно, Яцек. Спасибо за печенье. Пойду в Идельсон, там ребята хоть и похуже летают, но не так заняты. Счастливо!

Фукс направился к выходу, но не дойдя несколько шагов до двери остановился и повернулся с обидой на лице. Макс с улыбкой смотрел на соседа, прекрасно зная все его неуклюжие приемы.

– Ну что ты за гад такой?! Знаешь ведь, что без тебя никак!

– Ну ладно, помогу юным рационализаторам. Объясняй, что к чему.

Максим сел на стул перед компьютером, подключился к интернету и зашел в почту...

– Это совершенно новая идея! Революция! – Вадим горячился. – Хочешь, объясню в двух словах?

– Вот пожалуйста, только без этого! Иди в Гиват Рам и там грузи кого хочешь, а здесь, на Хар а-Цофим, гуманитарный факультет. Хочешь, я тебе в двух словах расскажу о цивилизации майя?

– Ладно, ничья. И – отойди от компа, кое-что подсоединить надо.

Макс уселся на кровать и стал смотреть, как Вадим втыкает разъемы в принесенную плату и подключает к ней джойстик и наушники. Шину от жесткого диска он подключил к гнезду в «материнке», закрыл на компьютере все окна и запустил «Ретал».

– Вроде, все. Теперь – садись в кресло и слушай.

– Сначала сигарету.

– Держи. – Фукс протянул ему помятую пачку «Ноблесс». – Значит, так: задание первое, самое простое, летишь на север Сирии, бомбишь склад боеприпасов. У них там 4 зенитные батареи и истребители...

– Знаю, не учи. Что со всеми этими прибамбасами?

– Ничего. Наушники на голову, джойстик в руки, и – вперед!

– А наушники зачем?

– О! Это самое главное! – Фукс потер руки. – Ты будешь слушать музыку, ну, и звуки игры, а вместе с музыкой... А ладно, долго объяснять...

– Нет уж, ты объясни! Мозги-то мои!

– Хорошо. Ты хорошо представляешь себе устройство переменного ревербератора?

– Не очень. Отличу от постоянного только по надписи.

– Постоянных не существует, так вот... – Фукс возбудился, его наконец-то слушали. Через некоторое время Максу наскучил поток непонятных терминов и он замахал руками. – ...И тогда происходит инверсия спектра, а завихрения убираются фильтрами. Но главное происходит в бираторе...

– Понял, понял, даже могу усовершенствовать. Скажи мне, Вадим, я точно не свихнусь?

– Исключено.

– Клянешься?

– Бородой Мухаммеда! – Он перекрестился отверткой.

– Ладно, давай.

– Хорошо. В общем, все как обычно: если увидишь других сетевых игроков, постарайся подлететь поближе и посмотреть, кто в кабине, но это не обязательно.

Вадим придвинул компьютерное кресло. Максим затушил сигарету, уселся поудобнее и нацепил наушники. «Какая-то психоделическая индийская музыка, то ли рагги, то ли ратан», – усмехнулся своей эрудиции Макс. Тихо гудел двигатель. Джойстик уютно сидел в ладони. На экране – приборная доска F-122 и взлетная полоса впереди. Максим проверил оружие: 6 ракет “maverick”, 4 “back-winder”, 2 управляемые бомбы и ракеты-ловушки. Порядок.

– Ну что, Вадим, поехали?

– Слушай! Постарайся ни на что не отвлекаться, думай только об игре. Я накрою тебя одеялом, чтобы свет не мешал. Вот так. А теперь – поехали! Ко мне не обращайся, и я тебя отвлекать не буду. Ну... Вперед!

 

4

Макс увеличил мощность двигателя и убрал тормоза. Взвыв, самолет побежал, быстро разгоняясь. Когда позади остались ангары и вышка контроля, а скорость достигла 120 миль в час, Максим потянул ручку на себя и взлетел. Лететь было легко. Эту технику он давно усвоил, играя во время патрулирования кампуса по ночам. Он заходил в какой-нибудь кабинет, включал компьютер и «летал». Опасался он больше офицера безопасности, чем воров или террористов.

Вскоре аэродром исчез сзади, и он убрал закрылки и шасси. Музыка в наушниках стала тише, сопение Фукса возле левого плеча не мешало. Лететь до Сирии оставалось еще несколько минут, но Макс не включал автопилот, наслаждаясь полетом: лететь с джойстиком было здорово! Вскоре он заметил на радаре синюю точку самолета противника и решил его сбить. «МиГ» был в стороне от его трассы, но Максим не торопился, а одинокий истребитель – легкая добыча. Снизившись до 50 футов, чтобы избежать радара, он увеличил скорость и подкрался к «МиГу». На расстоянии 1000 футов до цели Макс стал набирать высоту. «Все равно я на хвосте, никуда не денется». Противник, заметив чужой самолет, стал маневрировать. Очевидно, он был опытен, так как летел в одиночку. Максим отметил про себя, что рассуждает о нем, как о живом человеке, но думать об этом не было времени. Система наведения захватила цель, и Макс выпустил “maverick”. «МиГ» сделал «полубочку» и понесся к земле, выстрелив сразу 4 ловушки. “Maverick” прошел мимо, но теперь Максим был над противником и сзади. Идеальная позиция. Он решил расстрелять сирийский истребитель из пушек. Первая же очередь попала в него, и «МиГ» задымил, резко снизив скорость. Макс проскочил, но набрал высоту и развернулся, намереваясь добить его сверху. Войдя в пике, он заметил, что синяя точка на радаре исчезла, а затем увидел вспышку взрыва на земле.

Увлекшись боем, он не заметил, что отклонился от трассы и находится над территорией Иордании. Максим скорректировал курс и снизил скорость до крейсерской.

Над Сирией он старался держаться как можно ниже, обходя возможные объекты со средствами ПВО. Несколько раз он видел на радаре самолеты противника, но в бой не ввязывался, экономя горючее и ракеты. На обратном пути – можно, а сейчас – важнее склад боеприпасов на севере страны.

До цели оставалось несколько десятков миль, когда зуммер зазвенел, но тут же замолчал. По нему скользнул сканирующий луч. Если бы радар ПВО его бы поймал, пришлось бы входить в режим «стеллс», а его хватает всего на 20 секунд, и использовать можно только один раз. В этом случае пришлось бы отменить бомбежку или гарантированно быть сбитым.

Обещанная Фуксом виртуальная реальность так и не наступала. Лететь было хорошо, он чувствовал себя в полете, но – не более того. За три мили до склада Макс нажал на кнопку перехода в «стеллс» и резко потянул ручку на себя, прибавляя мощность. Затем, войдя в пике и убедившись, что бомбы наведены на цель, он нажал на кнопку сбрасывателя и перешел в горизонтальный полет. Когда на экране появилась надпись «Mission completed. Return to base» («Миссия выполнена. Вернитесь на базу»), закончился режим «невидимки» и тут же загорелась лампочка предупреждения.

Его захватил радар. Вдогонку за его истребителем полетели три ракеты “SAM”, но Максим довольно легко ушел от них, сделав петлю и выпустив ловушки. Он увидел, что звено вражеских самолетов летит ему навстречу, отрезая путь домой. Максим решил не связываться и положил ручку джойстика на левый бок, поворачивая на Иорданию. Но и это не было оптимальным решением. Два F-31 иорданских королевских ВВС пристроились к нему. По полученному на экране сообщению, Макс понял, что они приказывают следовать за ними, угрожая сбить в случае неподчинения. Студент усмехнулся. F-31, пусть даже два, угрожают «Фрустрейтору»! Он решил не проверять серьезность их намерений и, не смотря на то, что в действительности «Ретала» с Иорданией был мир, приготовился к бою. Иорданские самолеты разошлись в разные стороны, зазвучал двойной сигнал, и, перевернув самолет, Макс увидел, как под ним прошли две ракеты, пущенные с разных сторон. Ракеты, развернувшись, возвращались, и израильтянин, постоянно выпуская ракеты-ловушки, сорвался в неуправляемый штопор.

Только над самой землей Максиму удалось вернуть контроль над машиной. Стерев выступивший на лбу пот, он оценил ситуацию. И она ему понравилась. Ракет не видно, отдалившиеся иорданцы удирали. Возможно, если бы они остались, Макс просто вернулся бы на базу, но тут в нем взыграл охотничий азарт. Набрав высоту, он быстро догнал тридцать первые и с близкой дистанции всадил в каждого по ракете. Можно было возвращаться, но Максим увидел, что бой завел его к границе с Ираком. Так как горючего оставалось впритык до Израиля, он не мог обогнуть Сирию над морем. Пришлось лететь напролом, через разбомбленный склад. Набрав недостижимую для ракет ПВО высоту, он взял курс домой, и, только миновав объект недавней атаки, снизился.

Макс уменьшил скорость и летел вдоль реки, на высоте в 60 футов, когда заметил запланированную на обратный путь добычу.

На бегущей по кругу зеленой полоске радара высветились две точки.

«Ага! – Радостно подумал Максим. – Добро пожаловать! Ну что, покойнички, покувыркаемся?» Он потянул ручку на себя. Цифры высотомера защелкали, показывая все увеличивающуюся высоту. От перегрузки все потемнело и когда двигатель, из-за нехватки на большой высоте кислорода перестал тянуть, Макс выровнял самолет, с удовлетворением отметив, что точки совместились с центром экрана радара. «Точно подо мной!» Он двинул ручку вперед, переходя в вертикальное пике. Точки увеличивались и, когда в перекрестье прицела попал тщетно пытающийся увернутся от его атаки «МиГ», скобки вокруг него окрасились красным цветом, зазвенел звонок и на дисплее появилась надпись «locked», Максим нажал на кнопку, выпуская во вражеский истребитель одну из трех оставшихся ракет. Дымный след ракеты потянулся к самолету, и Макс увидел, как за мгновение до взрыва катапультируется его пилот. Пролетев через облако пламени и осколков, у самой земли Максим перешел в горизонтальный полет, заметив впереди второй МиГ. Он снова стал набирать высоту и, благодаря более высокой, чем у МиГа, мощности движка, сел ему на хвост. Увернувшись от ракет типа «back-winder», экономя последние ракеты воздух-воздух, Макс расстрелял противника из пушек. Потеряв крыло, МиГ закувыркался вниз и исчез в пламени взрыва на земле.

«Вау!! Вот это да! Ай да Фукс! Ай да... Что?!» Максим потянулся к кажущемуся объемным высотомеру. Сомнений не осталось. Пальцы ощутили стекло и ребристость прибора. Он обернулся и увидел за спиной хвост самолета на фоне синего неба. Макс пощупал на плечах лямки парашюта и откинулся на спинку некогда компьютерного кресла, ставшего теперь авиационным. «Что же теперь? Как отсюда выйти?» Он потянулся к месту, где некогда была кнопка «Escape». Теперь там был счетчик горючего. Максим автоматически отметил, что топлива хватит на 2 минуты полета, и развернулся в сторону Израиля.

Вот она, виртуальная реальность! Здорово! Максим сделал мертвую петлю, прислушиваясь к ощущениям. При перегрузке его вжало в сиденье, в глазах потемнело. Все по-настоящему!

Он сделал бочку и пошел к Израилю. Нужно вернуться, обрадовать Фукса.

Вдруг на экране радара он увидел зеленую точку, которую догоняли четыре синие. Макс решил подлететь поближе, чтобы увидеть, как расправятся сирийцы с одиночным истребителем, ведомым живым летчиком, подключившимся по интернету. А если успеет, помочь бедолаге. Он включил пороховой ускоритель, самолет взревел и его откинуло на спинку. Ускоритель быстро догорел, но Макс уже был рядом. Он видел, как два семьдесят третьих МиГа висели на хвосте у F-122. Еще два были по бокам, не давая свернуть. Израильский истребитель продолжал лететь прямо, не делая попыток уйти от смертельной опасности. Видимо, никто не заметил вступившего в игру нового участника, и Максим без помех выстрелил последние ракеты в одного из преследователей, отсекая второго пушечным огнем. Все три самолета, включая израильский, были повреждены.

Он заметил, как один за другим катапультируются пилоты, но тут зазвенел зуммер, предупреждая о выпущенной в него ракете. Макс автоматически выстрелил две оставшиеся ловушки, и стал кидать машину в разные стороны, с целью уйти от атаки. Максим смог избежать немедленной угрозы, но два оставшихся противника не думали оставлять его.

Положение Макса было катастрофическим. Топливо на исходе, из боеприпасов – только две ракеты, которые стреляют назад, и небольшой запас снарядов для скорострельной пушки. Вся надежда на маневренность его самолета и мощность двигателя. Максим сделал петлю, зайдя в хвост одного из МиГов. Две короткие очереди, и пушка смолкла. Без особой надежды он выпустил оставшиеся «back-winder» в зашедший сзади самолет и потянул ручку управления на себя, чтобы набрать высоту и как-нибудь добраться на планирующем до границы. Зуммер звенел постоянно, и на радаре он увидел сразу четыре быстро приближающиеся ракеты. Максим потянулся к кнопке катапультирования, но вспомнив, что в настоящих самолетах это рычаг между коленями, с силой вытянул его. В тот момент, когда пустой F-122 остался внизу, самолет поразили ракеты и он превратился в огненный шар.

Когда Макс перестал лететь вверх и стал падать, над ним раскрылся парашют.

Максим болтался между небом и землей, удивляясь, что с его катапультированием игра не закончилась, и он не вернулся в общежитие.

Пара сбивших его МиГов удалилась, но вскоре на горизонте снова появились точки. Они стремительно увеличивались, и Максим с ужасом узнал хищные силуэты СУ-53. Они прошли недалеко, но ожидаемого завихрения воздуха, которое, как он опасался, могло сложить его парашют, Макс не дождался. На высоте не было ни мороза, ни ветра. Он потянул правую стропу, надеясь приземлится на территории Израиля.

СУ развернулись, и Максим увидел вспышки выстрелов авиационных пушек. Трасса прошла недалеко, и он ощутил свою отчаянную беззащитность и одиночество. Макс инстинктивно закрылся руками и подтянул ноги к животу. Он изо всех сил тянул за правую стропу, но, очевидно, его намерения не нравились пилотам арабских истребителей, и следующая очередь прошла ближе. Максим сдался и приземлялся в место соединения трех видимых сверху пылевых полос. Сирийские джипы торопились встретить израильского летчика. Он упал недалеко от синей линии разделявшей Израиль и Сирию. Отстегнув парашют и поднявшись, Максим увидел ствол Калашникова, направленный ему в лицо. Автомат держал солдат в зеленой униформе с красными погонами. Максим обернулся и увидел еще двух, державших его на прицеле. В точности таких же, как и первый. Один из близнецов, офицер, судя по скрещенным мечам на погонах, подошел к пленному, доставая наручники.

– Яхуд? – спросил он сковывая руки Максима.

– Нихт! Их бин волонтир! Джермени, андестенд? – выкрикнул студент, отрекаясь от своей национальности.

– А откуда же ты знаешь, что такое «яхуд»? – засмеялся офицер и с силой ударил его в живот деревянным прикладом АК-47. Металлическая, прорисованная до мельчайших деталей, рифленая, с дверцей для отвертки и тряпочки оковка приклада с силой врезалась в тело. Охнув и задохнувшись, Максим сломался пополам и упал на землю.

 

5

Трясясь в УАЗике, Максим напряженно думал. «Где я, черт побери? В игре – где же еще! Но в «Ретале» такого нет. Солдаты, джипы. И, елки палки, почему так больно? И почему офицер говорил по-английски и почти без акцента? А зачем глаза завязали?». Измученный студент задремал.

От остановки Максим очнулся. Послышалась арабская речь. Джип снова тронулся, но вскоре остановился. Максима вытащили и куда-то потащили под руки. Когда повязку и наручники сняли, он увидел дверь, двух усатых солдат с синими погонами, клонов предыдущих, и давешнего офицера, сказавшего:

– Смотреть прямо перед собой и молчать! – он вошел в дверь, и Максима впихнули следом. После нескольких поворотов его втолкнули в железную дверь с окошком. Студент упал и некоторое время приходил в себя.

– Живой?

Он услышал певучий девичий голос, говоривший по-английски. Макс повернул голову и посмотрел в угол.

«В рукава просунул руки – оказалось это глюки». Он закрыл глаза.

– Эй, на борту!

Он снова открыл глаза и посмотрел на сидящую в углу симпатичную негритянку.

– А?

– Ты наседка?

– Что?

– Ну... ты здесь, чтобы разговорить меня?

Максим вскочил на ноги, посмотрел на дверь, на окно с решеткой, и заорал:

– Фукс!!! Фукс!!! Твою мать! Вытащи меня отсюда! А-А-А!!!

Дверь открылась, и вошедший усатый солдат молча двинул Максу в ухо. Он охнул и упал. Голова кружилась.

– Все равно не поверю. Я же вижу, что ты компьютерный. Из ноликов и единичек.

Насмешливый голос негритянки его взбесил. Лежа на животе, он сквозь зубы процедил:

– Я сейчас тебе, дура, в лоб въеду, тогда поверишь!

Девушка ойкнула и замолчала. Максим думал. Ничего в голову не приходило, кроме «Алисы в зазеркалье». Он выругался по-русски и сел. Девушка смотрела на него огромными черными глазами. Она поправила цветастую, длинную юбку и робко спросила:

– Ты... Ты кто?

Макс задумался. Хороший вопрос.

– Вообще-то я Максим Яцкевич, родился в России, шесть лет как израильтянин, студент Иерусалимского университета и, к сожалению, друг Вадима В. Фукса, придумавшего всю эту лабуду.

Макс вкратце рассказал историю эксперимента и честно добавил, что ничего не понимает, тем более – появления в Зазеркалье других живых людей.

– Ну, а здесь я, наверное, израильский летчик, перебивший множество безвинных арабских детей с автоматами. – Максим помолчал и продолжил: – и ждут меня страшные пытки... А ты, собственно, кто и откуда взялась?

– Меня зовут Жанна, и я здесь абсолютно ни при чем...

Негритянка говорила по-английски с едва заметным акцентом. Несколько лет назад, полгода прожив в кибуце «Алоним», среди большой группы разноплеменных волонтеров, Максим научился определять происхождение по акценту в английском. Очевидно, что английский был родным языком девушки, но она точно не была американкой, англичанкой или австралийкой.

– Дорогая. Пожалуйста успокойся. Мы в одной лодке. Давай выясним, что нам известно, и решим, как быть. Итак, откуда ты?

– Южная Африка. Йоханнесбург, – так же певуче протянула она и рассказала о вечеринке, на которой она немного выпила. Ну... Покурила чуть-чуть травки, и пошла играть в «Ретал», где ее мгновенно сбили и привезли сюда.

– Наверное, это тебя я видел. Летаешь неважно. Играла в сети?

– Не знаю. Надоела компания, пошла в другую комнату, там компьютер, на нем кабина пилота, я взлетела, меня сбили, и – сюда.

– Когда ты заметила, что все вокруг настоящее?

– Не знаю. Пьяная была. Это сейчас я протрезвела.

Макс понял, что ничего больше выяснить не удастся, и подвел итог.

– Ладно! Допустим, Фукс как-то сделал прибор, создающий виртуальную реальность. – Максима передернуло от такого предположения, но факты были на лицо. – Ты начала играть в сети со мной, и сама оказалась в этой реальности. Допустим. Теперь вопрос: Как отсюда выбраться? Ты хочешь?

– Наверно. В тюрьме все-таки...

Она вдруг стала плакать и говорить, что дома ее ничего хорошего не ждет, так как ее выгнали из университета, а денег почти не осталось, и придется возвращаться к родителям в Преторию.

Максиму были близки ее проблемы, и он посочувствовал, сказав, что в канцеляриях сидят бюрократы. О задолженностях за плату они всегда напомнят, а о том, что нужно не забывать ходить на лекции, никто не скажет...

Жанна подошла к двери и стала стучать.

– Ты что? – Максим испуганно попытался остановить ее, но было поздно. В зарешеченном окошке показалось лицо стражника. В отличие от его усатых коллег, он был не так свиреп, ростом повыше и блондин.

– Не могли бы вы принести чашечку кофе, пожалуйста, – от недавнего плача ее голос вздрагивал. – Без сахара, если можно...

Солдат исчез, и через некоторое время появился с кофе. Глядя на открывшего от изумления рот Максима, девушка спросила:

– А что такое?

– Вот уж не думал, что мы в гостинице!

– Да ладно тебе. Что ему, жалко принести военнопленной кофе? Он же видит, в каком я состоянии!

– А сигарет он принесет?

– Попроси.

– Ну нет уж! Появится усатый Махмуд и засветит мне в другое ухо. Попроси ты, а? Ты как-то на них умиротворяюще действуешь. Может, они чернокожих любят?

Не успела афро-африканка допить кофе, как дверь открылась.

В сопровождении двух солдат, опираясь на палочку, в камеру вошел Че Гевара. «Это не мой глюк, это ее глюк», – испуганно подумал Максим. Он вжался в угол, прекрасно понимая, что от этого революционера ничего хорошего ждать не приходится. Арабы наверняка не так изощрены в пытках, как латиносы. Он с тоской вспомнил Боливара, профессора Рабиновича и родной Иерусалимский университет. Че поправил берет с красной звездочкой и зевнул. Жанна подвинулась к Максу.

– Не бойся, – зашептала она. – Это Камиль Юсуф. Председатель революционной сирийской народной армии. Он хороший. Он нас отпустит.

– И для этого мы должны открыть ему Главную Военную Тайну? – дрожащий Максим обхватил себя руками.

– Еще не знаю, но он твердо обещал, что все будет хорошо.

– Скажи ему, что за пачку сигарет я назову имя его собственного убийцы!

– Пойдем. Поговорим, – с растяжкой сказал Че, и Жанну вывели держа под руки.

«Надеюсь, все будет происходить согласно ее представлениям о допросах в арабской тюрьме. А о моем даже страшно подумать», – он поежился. Впервые Макс остался в камере один. Он задумался о ситуации, в которой оказался. Кабину истребителя, все приборы и датчики он хорошо помнил по многочисленным полетам за компьютером, и можно предположить, что при помощи электрических, химических, биологических и неизвестно каких еще стимуляторов можно перевести изображение на экране компьютера в тактильные, слуховые, осязательные и обонятельные ощущения.

Невероятно, но предположить можно. Хорошо, но, выпрыгнув из самолета, он попал в иную реальность. И компьютер здесь ни при чем, а значит, нынешнюю виртуальную реальность формирует куда более мощная машина – его собственный мозг. Максим вспомнил эксперимент, когда к руке человека с завязанными глазами прикладывали незаженную сигарету, воспроизводили звук шипения и распространяли запах паленной кожи, отчего у него вспухал волдырь. «Значит, я сам формирую собственный мир?» Видимо, так оно и было, но при всем желании Максим не мог вообразить добреньких сирийских солдат или пытки, которые не тяжело перенести. К сожалению, он хорошо знал, что ждет израильского военнопленного, тем более – летчика – в сирийском плену. Видимо, Жанна видела все по-другому. И конвоиры у нее подобрее, кофе носят, и Че Гевара – главный генерал, которого зовут Камиль Юсуф. Что за бардак в этой черной голове! Максим подумал, что, собственно, может произойти дальше. Вероятно, его освободят в рамках обмена пленными. Но это будет только после войны. И хотя войны на Ближнем Востоке не длятся долго, но по времени «Ретала» сейчас идет 2060 год, и что за война – непонятно. Интересно, у Сирии есть ядерная бомба?

Незаметно Максим задремал. Его разбудили голоса.

– Идраб аль-яхуд!! – раздалось в коридоре.

Заскрипев, железная дверь открылась, впуская усатого солдата.

– Ялла! – приказал тот, направив «калашников» на Максима.

– Джаст э минит! – попросил он, присаживаясь на колено и завязывая шнурок.

– Ялла, ялла! – солдат был нетерпелив.

Взгляд Максима упал на обувь, и он похолодел. Надпись на ботинке – «Нимрод» – ивритскими буквами. Теперь только большого любителя сказок можно будет убедить в его арийском происхождении. Ну что ж, если Жанну еще не расстреляли, то его шлепнут обязательно. Он проклял Фукса с его экспериментом и свое легкомысленное согласие. Было понятно, что любовь к приключениям до добра не доведет. Но, минутку! Надежда еще есть! Он прислонился к стенке, и в ягодицу уперлась рукоятка пистолета. «Я совсем забыл о нем! Поэтому они и не нашли!»

Усатый солдат посторонился, впуская зареванную Жанну с конвоиром. Добренький, из тех, кто принес ей кофе.

– Теперь они знают, что ты из Израиля, – прошептала девушка. – Я ничего не могла скрыть. Наркотик.

Она заплакала.

– Шат зе фак ап, шармута! – закричал усатый переводя автомат на негритянку.

Максим выхватил «Ерихо» и, в замахе передернув затвор, выстрелил в лоб усатого стража исламской революции. Пуля 45 калибра, пробив голову, развернула солдата и швырнула на второго. Они упали. Макс, подскочив, выстрелил два раза в грудь Жанниного блондинистого конвоира и, спрятав пистолет, подобрал автомат. Второй подхватила девушка. В коридоре послышался топот бегущих ног. Вытащив из штанов солдата две гранаты, Жанна бросила их за дверь. Одну направо, другую налево. Грохнули взрывы, и в коридоре все стихло.

– Бежим! – закричал Максим. – В следующий раз чеку выдергивай!

– Так тоже неплохо! – счастливо смеясь, на бегу ответила негритянка. – А что такое «чека»?

«Женщины, – подумал Макс, пробегая мимо окровавленных трупов. – Убила человек десять, а радуется, как будто новую юбку купила». Они выбежали во двор. Никого не видно, только часовой у КПП.

Невдалеке несколько джипов и грузовик. Максим потянул девушку вниз, и она присела рядом с Максом под красным пожарным щитом с ржавым багром и пластмассовым ведром. Сбоку, с плаката, на них смотрел, улыбаясь, Башар эль Асад. Наверно, это был его сын или внук, но очень похож. Он приветствовал правой рукой квадратные колонны усатых солдат в советских касках. Над ними летели самолеты, а на самом верху шла красная арабская вязь с восклицательным знаком. «Наглядная агитация. Написано не иначе как “Мир, Труд, Май!”» – Яцкевич улыбнулся. Они с Жанной прекрасно подошли бы для плаката о дружбе народов. «Хотя... – думал он, – национальность у меня не подходящая. Вот если бы – китаец или кореец...»

Представив себя с раскосыми глазами и тремя волосками на подбородке Максим передернулся. «К тому же, собачек жалко».

 

6

Макс выбрал старый американский армейский джип – «пятерку», с пулеметом на задней площадке. Максим точно знал, что она заводится не ключом, а кнопкой, а что в других машинах – неизвестно. Правда, в этой они тоже рисковали напороться на пустой замок зажигания, но Максим решил, что раз его внутренний мир формирует внешний, то будет кнопка.

– Когда часовой отвернется, бежим вон к той машине, – прошептал он и добавил: – Пригнувшись!

Выждав момент, Максим побежал, дернув Жанну за рукав. На полпути солдат, видимо, что-то услышал и, поворачиваясь, сдернул автомат. Это был третий тип. Не высокий Жаннин блондин, и не его – усатый Махмуд. У этого, лица не было вообще. Под широкополой шапкой-грибом телесного цвета овал, с косыми крестиками глаз и полоской рта.

«Нехватка рабочей силы?» – ухмыльнулся Макс, срезая часового очередью. Он плюхнулся на водительское сиденье и нажал кнопку зажигания. Мотор завелся с пол оборота. Справа вскочила Жанна, и Максим рванул.

Сбив ворота, они помчались по песчаной дороге. Позади раздались крики на арабском, и выскочившие солдаты открыли огонь. Пуля разбила единственное зеркало, и сзади кто-то завел мотоцикл. Максим несся через пыль, поднятую появившимся вдруг в этой реальности ветром. Звук мотоцикла приближался, и Макс, схватив девушку за воротник, перекинул ее за спинку сиденья, к пулемету. Максима ничуть не беспокоило, что Жанна вряд ли умеет стрелять из советского крупнокалиберного пулемета ДШК, да и сил передернуть затвор у нее не хватит. «Если сумела взорвать гранаты не выдергивая чеки, то и с этим разберется!» Неторопливо забухал пулемет. Горячая гильза, размером с огурец, заскочила Максиму за шиворот, он заорал и инстинктивно нажал на тормоз. Несущаяся со скоростью 70 километров в час машина, заглохнув, остановилась как вкопанная, при этом он не вылетел через переднее стекло. «Да уж, к такой реальности нужно привыкнуть». Сзади раздался удар, и черное тело мотоциклиста пролетело над Максом.

«Интересно, если я сниму с него шлем, что я там увижу?» Он вытер пот и в очередной раз, с вожделением, подумал о сигарете. «Ну и фантазии же у тебя, Жанна! – он посмотрел на одетого в кожаный костюм солдата. – Хотя, почему нет?» – Он вспомнил, как в похожей ситуации, в каком-то фильме, Джеймса Бонда преследовал офицер на мотоцикле, причем в шлеме с затемненным стеклом. «Да... нужно обладать нехилым воображением, чтобы представить себе мотоцикл «Kawasaki» в сибирской советской дивизии, зимой, готовый немедленно выехать. И сильным простодушием, чтобы в это поверить». Он обернулся и увидел толпу бегущих солдат.

– Бей бледнолицых!! – крикнул он негритянке, заводя двигатель.

Максим увидел ослепительную улыбку Жанны, разворачивающей пулемет, и отпустил сцепление. Джип летел, пулемет стучал, Макс хохотал. Как здорово! Какой отпуск от Боливара и французского! Как он закончится? А какая разница! Поживем – увидим! Вот только, поживем ли? Макс не знал, где дополнительные коробки с патронами для 12.7 миллиметрового пулемета в этом джипе, а лента скоро закончится. Внезапно непрерывная очередь Жанны прервалась, и он услышал стрельбу сзади. «Зачем я об этом подумал?! – раскаялся он. – Девушка-то ведь не знает! В кино все стреляют, не меняя магазинов, значит – у нее патронов полно. Но может, не я, а она формирует реальность пулемета? Значит – должна стрелять!» Пулемет снова застучал. «Ну вот и чудно!» – Максим обернулся и от удивления открыл рот. В фонтанах пыли, поднятой пулями крупнокалиберного пулемета, стреляя на ходу, бежали со скоростью 60 километров в час усатые, белобрысые и безликие солдаты. Жанна косила их десятками, и толпа преследователей редела.

«Есть женщины в русских селеньях!» – Он рассмеялся и крикнул назад:

– Есть сахибы в африканских пампасах!

– Что?! – сверкнула улыбкой негритянка.

– Ты слона на скаку остановишь?!

– Что?!

«Люди не могут бежать с такой скоростью», – подумал Макс, и солдаты отстали. Пулемет смолк, и Жанна перелезла на пассажирское сиденье.

– Что ты сказал?

Максим смеялся.

– Ты в горящую и’глу войдешь?

– Во-первых, и’глу – эскимосское, а не африканское жилище, а во-вторых, она сделана из кубиков льда и не горит. А в-третьих, я живу на 12-м этаже.

– Ого! Девушка знает об эскимосах? Девушка умеет читать? Поражен в сердце, мозг и другие части...

Максим сбавил скорость, и теперь они не спеша ехали по идеально ровной дороге.

– А ты что меня дурочкой считаешь? – Жанна надула и без того толстые губки, – это потому, что я чернокожая, или потому, что женщина? Или потому, что чернокожая женщина? Только евреи, по-твоему, умные?

Максим хохотал. Ему было хорошо. Местность, хоть и не поражала разнообразием, но не повторялась каждые три километра. «А что, чем плохо? Речки попадаются, вода есть. Консервов в машине полно, даже если и нет, уже появились. Бензин и патроны никогда не кончатся. Девушка симпатичная, построим хижину, родим детей. Негро-евреи, интересно... Примем сирийское гражданство...»

– Так вот, чтоб ты знал, дорогой, я поняла, по каким правилам, идет эта жизнь!

– Ну-ну?

– Происходит то, что мы думаем, что должно произойти. Мы видим то, что ожидаем увидеть, я ведь не знала, что гранаты надо снимать с предохранителя...

– Умница!.. – Максим задумался. – В общем, мне нечего тебе возразить, но... почему у часового не было лица?

– Потому что мы не ожидали, что он повернется.

– Тогда почему он повернулся?

Теперь задумалась девушка.

– Не знаю.

– И я не знаю. Значит, мы не все знаем. Но рабочая гипотеза есть. Уже хорошо. Кстати, который час?

Жанна улыбнулась.

– Который час – где?

Держась левой рукой за руль, правой он почесал затылок.

– М-да, хороший вопрос. Я подумал, скоро ли наступит ночь?

– Думаешь, здесь есть ночь?

– Должна быть.

– Согласна. Значит – будет.

Мотор застучал, машина дернулась и остановилась. «Черт! – Максим озабоченно посмотрел на негритянку. – Если кончился бесконечный бензин – труба дело. Если поломались – тем более труба. Если кончилось, куда ехать – труба тотальная». Он пристально посмотрел в черные глаза.

– Это ты решила, что больше ехать не сможем?

– Нет, что ты.

– Стоп, стоп, стоп! Если мы будем подстраиваться под эти правила – крыша уедет навсегда. А ты мне нужна здоровая.

– Это зачем же? – Жанна кокетливо покосилась на студента.

– Не хочу, что бы у моих будущих детей-мулатов была чокнутая мамаша...

На мгновение Максим ослеп от пощечины. Затем озабочено взглянул на трясущуюся от хохота негритянку.

– Зачем же так? У вас, чернокожих, насилие в крови! Тоже мне, боксер-легковес. Четыре зуба мне выбила! – Он старательно сжал губы. – Мало меня эти Махмуды бутузили!

Он уткнулся в колени, притворно вздрагивая от рыданий и следя неплотно закрытым глазом за ее реакцией. Жанна обняла его и, гладя по волосам, сказала:

– Не обижайся, Максимка, но отцом моих детей будет чистокровный негр по имени Даранджа Ундемаганяу.

– Ну, это мы еще посмотрим. А за Максимку спасибо. Друзья меня так зовут. Мне нравится. Но... Скажи на милость, что мы будем делать дальше?

– Для начала починишь машину.

– Думаешь, смогу? – Макс даже не знал, как поменять предохранитель. То есть поменять смог бы, но понятия не имел, где находятся предохранители.

– Конечно! Не негр, но справишься.

– Ну ладно. Если уверена – то починю. – Он открыл капот и уставился в переплетение пыльных трубок. – А вот то, что на учебу забила, – напрасно. Твои родители, небось, полосу кукурузы длиной до луны пропололи, чтобы тебе семестр оплатить.

– Мои родители – врачи. А ты давай, ключом махай, скоро день кончится.

Макс открутил какое-то колесо с ремнем.

– На мой взгляд – это лишнее.

Он сел за руль и завел двигатель.

– Вау! Я прирожденный автослесарь! А как ты думаешь, я смогу увеличить мощность двигателя?

– Не сомневаюсь.

 

7

Он открутил еще какую-то штукенцию и снова завел мотор. Яцкевич вышел, церемонно поклонился и показал девушке покрытые маслом руки. Не успел он похвастаться природной смекалкой, как над ними застрекотал вертолет.

– Быстрей, Максим! Вон в ту рощицу!

Макс прыгнул на сиденье и рванул машину. В то место, где они были секунду назад, прочертя огненную линию, попала ракета. Машину подбросило, и она заглохла. Застучал пулемет, и Максим увидел, как зеленые трассы попадают в появившийся МИ-24 с трехцветными кругами. Вертолет задымился и улетел.

– Бежим, Жанна! В ту ложбинку! Жди гостей! – Максим бежал, сгибаясь под тяжестью двух ракет «Лау» и таща жестяную коробку с гранатами. – Патроны возьми!

Он лег за дерево и разложил оружие, готовясь к обороне. Рядом упала негритянка, выпустив жестянку с лентой для крупнокалиберного пулемета.

– Дура! Теперь этими огурцами кидаться будешь? – Он показал ей полудюймовый патрон. – Ну ладно. Повоюем. Эх!!!

Макс понимал, что против любого отряда оборона бессмысленна. Надо сдаваться. Но с помощью Жанны, знающей о войне только по фильмам, где хорошие всегда побеждают, он надеялся продержаться, или хотя бы... Нет. Он гнал дурные мысли. Ведь в кино вражеские солдаты очень глупы и отчаянны. Никогда не прячутся за укрытие, в полный рост бегут на пулемет, и такое ощущение, что жизнь их не очень-то влечет и им хочется побыстрее умереть. К тому же попадание пули в любую часть тела влечет за собой мгновенную смерть, сопровождаемую живописным падением. Ни в одном фильме Макс не видел раненных солдат противника.

– Ложись так, чтобы смотреть в другую сторону. Твоя подошва возле моей, если пройдут, но нас не заметят, стукни. Ляг поудобней. Мы, возможно, здесь надолго. Каску под грудь!

– Какую каску?

– Отставить каску!

Они затихли. Вскоре со стороны Максима послышался рев танкового двигателя. Он увидел надвигающийся Т-72 и роту бегущих за ним солдат. Жанна подползла и раскрыла коробку с гранатами.

– Жди! – прошептал Макс. Он раздвинул «Лау» и прицелился в гусеницу. Максим прикусил губу и в очередной раз проклял неудобный спусковой крючок американского гранатомета. Даже и не крючок, а тугая кнопка сверху.

«Нет, не сто пятьдесят. Двести метров в самый раз». – Максим приподнял трубу согласно прицелу на 200 м и выстрелил. Проехав по разорванной гусенице, танк начал крутится на месте.

Макс увидел, как взвившаяся граната пролетела недостижимое для броска расстояние и, попав в люк водителя, взорвалась с неимоверной мощью. Взрыв сорвал башню, и она, перевернувшись в воздухе, воткнулась дулом в землю, неподалеку от обалдевшего Максима и ухмыляющийся Жанны. Из люка стоявшей вертикально танковой башни наполовину выпало тело офицера с грязным лицом и в мягком танковом шлеме времен 2-ой мировой. С висящих рук стекала кровь.

– Ой, мамочки! – Максим бросил трубу от такой хилой противотанковой ракеты «Лау» и с удивлением стал разглядывать ребристую советскую гранату Ф-1.

– Пехота! – закричала Жанна, и ее автомат загрохотал.

Он подполз повыше и стал смотреть на атакующую согласно израильской школе, разделившуюся на тройки роту.

«Ну что ж. Шансов у нас нет, – подумал он, и улыбнулся. – Если бы не Жанна».

Экономя патроны, Макс стрелял одиночными. Многократно будучи на учениях на месте атакующих, он знал слабые стороны этого приема и выбивал командиров троек. Оставшись без сержанта, солдаты не перегруппировывались в новые тройки, а замедляли продвижение. Некоторые оставались на месте, превращаясь в статичные огневые точки. На равнинной местности им было трудно найти укрытие. Из редких кустов тут и там виднелись зеленые каски, спины и стволы автоматов, кое-где торчали даже салатовые задницы, и Яцкевич посетовал, что недостаток времени и патронов мешал ему перебить добрую половину роты воинов ислама. Со второй половиной, без сомнения, справилась бы негритянка. Но враг приближался. Не так быстро, как в начале, но неумолимо.

В лежащий неподалеку камень попала пуля, и, выбив искру, с воем срикошетила. Перед Максимом очередь подняла фонтанчики пыли, обсыпав его песком.

«Надо менять позицию. Пристрелялись». Он переполз под дерево. Но и по стволу застучало. Упала сбитая ветка, и по уху ударила щепка, отбитая пролетевшей в сантиметре от его головы пулей. Резко запахло сосновой смолой. Максим с беспокойством оглянулся на девушку. Но за этот фланг можно было не опасаться. Стреляя длинными очередями, она даже не целилась. Очевидно, что Жанна получала от боя удовольствие, так как хохотала, сверкая белоснежными зубами. Ее «калашников» без устали выплевывал желтые гильзы, куча которых росла с правой стороны от девушки. Жанна воевала куда лучше опытного старшего сержанта бронепехоты, и с ее стороны осталось перебегать уже немного солдат. «А вот у меня, думай об этом или нет, патроны скоро кончатся». Подстрелив еще двоих, Максим услышал стук бойка о пробойник и бросил автомат. «Скоро они зайдут с моей стороны, и девчонка не справится. Надо уходить. Джип с их стороны не виден». Он подполз к африканке.

– Уходим! Дай мне автомат и беги к машине! Постарайся завести и жди меня. Я их задержу. Как заведешь, посигналь.

Не задавая вопросов, Жанна отдала автомат и поползла, сверкая коричневыми икрами.

Он опрокинул ящик с гранатами и стрелял, надеясь не подпустить атакующих на расстояние броска до того, как девушка заведет машину. Согласно теории, они закидают его гранатами и добьют оглушенного. Редкий пролесок закрывал джип от атакующих, но он видел, как трое солдат обходят студента с той стороны. Он успел подстрелить последнего, и снова сменил позицию.

Когда патроны в автомате закончились, он достал пистолет и подобрал несколько раскатившихся гранат.

Дистанция была еще великовата, но Макс выстрелил несколько раз, просто чтобы отметить сопротивление и подбодрить себя.

Наконец он услышал автомобильный гудок. Схватив левой рукой гранату, Максим побежал, сжимая в правой пистолет.

Он споткнулся о корень и, падая, выронил оружие. Это его и спасло. Поднимая «Ерихо», Максим увидел стоявшего за ближайшим деревом араба. Тот заметил Макса в тот момент, когда он отжимал рычажок предохранителя. Из положения «лежа» студент выстрелил в поднимающего автомат солдата. Очередь и выстрел прозвучали одновременно.

Максим подполз к убитому и, сняв с него автомат, выглянул на дорогу.

Жанна сидела за рулем, подняв вверх руки. Рядом стоял направивший на нее «калашников» усатый сержант. Он повернулся к лежащему за кустом студенту и что-то вопросительно крикнул по-арабски.

– Шукран! – прикрыв рот рукой, чтобы исказить звук, ответил Макс. Он знал, что это значит «спасибо», но кроме этого слова, он помнил по-арабски только совсем не подходящую сейчас фразу: «Стой, стрелять буду!». Солдат, видимо, заподозрил неладное и передернул автомат.

– Шукран Аллах акбар! – нашелся Максим, отполз назад и побежал, выйдя к машине с другой стороны. Теперь Махмуд стоял к нему боком, и Максу не составило труда, прицелившись, уничтожить опасность. Со стороны полянки доносились крики, и Максим, запрыгнув в джип сзади, закричал:

– Гони, родная!

Машина дернулась и заглохла. Девушка явно не была приспособлена к экстремальному вождению. Макс передернул затвор «ДШК» и встретил выскочивших из перелеска солдат длинной очередью. Он втащил терзавшую стартер негритянку к пулемету, а сам прыгнул за руль. Стоило вытащить грибок чока, как мотор завелся, глотая обогащенную смесь. Жанна радостно засмеялась и, с криком «Гоу-гоу-гоу!», стала поливать нескончаемой очередью кусты. Макс переключил на два ведущих моста и выехал из впадины.

Только через полчаса гонки без преследователя по бездорожью он вспомнил, что, хоть бензин бесплатный и нескончаемый, но чок нужно утопить. Максим нашел место, где с воздуха, из-за сплетенных крон деревьев невозможно обнаружить машину, заехал туда и заглушил «пятерку».

 

8

Макс лежал на спине, раскинув руки, и с улыбкой смотрел на скрючившуюся, вцепившуюся в приклад пулемета негритянку. Она обессилела от приключений и была не в силах пошевелиться.

Максим, ухмыляясь, подумал, что она, наверно, здорово побледнела.

– Массаж хочешь?

Жанна часто закивала.

– Вот и я тоже. Слазь, что ли. Поговорим о нашем виртуальном будущем.

– Не могу. Сними меня, а?

– Из автомата или пистолета?

– Дикари вы все, белые! Вот Даранджа бы...

– Ладно, не ной! Даранджа, Даранджа... – Макс подошел к джипу, и девушка, обняв студента, опустилась на землю.

– А ты заметил – здесь не хочется ни есть, ни пить, ни... это... в туалет?

– И спать тоже, но курить охота безумно!..

– Наркоман! Без сигарет прожить не можешь!

Девушка сидела, прислонившись к стволу сосны и обхватив руками колени.

– Это я-то наркоман! Кто бы говорил! А кто вчера упыхался до полного абсурда?!

– Неправда! Это я с расстройства! Слушай, а может, твой Фукс маньяк? Превратит нас в пауков и будет в цирке показывать?

– Точно. Ты будешь «черная вдова», а я такой милый, белый тараканчик...

– Фе-е! Ну вправду, как выйти отсюда? Может, застрелиться? Или дать солдатам нас убить – и сразу окажемся в реальном мире?

– А ты знаешь, вопрос-то философский, – Максим сел и, прищурившись, посмотрел на нее. – Только не советую стреляться из моего пистолета. Он настоящий, и патроны в нем настоящие. А что касается того, чтобы погибнуть в виртуальном мире... Не знаю. Вот ты представляешь, куда попадешь, умерев в реальной жизни?

– Ну... Не знаю, в будущий мир. А может, просто перестану существовать...

– Ну так и здесь то же самое. С маленьким добавлением: умерев здесь, попадешь в реальный мир, будущий, или просто исчезнешь. Хочешь попробовать?

– Ой, нет! Страшно! Но ведь выход отсюда должен быть?

– У меня есть идея.

– Ну?!

– Предположим, мы вернемся на аэродром в Тель-Шомроне, ты ведь оттуда вылетела?

– Понятия не имею. А в Израиле есть такое место?

– Возможно. Неважно. Но задание я выполнил, а значит, вернувшись на аэродром, я закончу миссию. Таким образом, игра должна закончиться.

– Звучит логично. Но возможно, что ты увидишь там техников, которые готовят новый самолет к твоему вылету...

Максим скривился.

– Что ж, вполне возможно. Тогда останется только умереть или болтаться здесь. Хотя, не думаю, что с такими приключениями можно долго протянуть.

Жанна быстро терла ладонями по щекам.

– Ну ладно. А как же я?

– Если ты будешь со мной, скорее всего, тоже закончишь миссию. По крайней мере, есть такой шанс. Это вполне вероятно. Как тебе, война надоела? Вернешься в апартеид?

– Хотелось бы. Но как мы доберемся до Израиля? Ни GPS, ни карты, ни даже компаса...

Максим усмехнулся и развел руками.

– Кто знает... Кто знает... В Зазеркалье возможны короткие пути...

Жанна поднялась и стала делать зарядку. Макс залюбовался гибким телом негритянки. Заметив это, девушка стала вращать тазом, с улыбкой глядя на него.

– Эй! Ты меня не провоцируй! А то полиция неизвестно где, а твой Раджа вообще в другом мире! Я хоть и политически корректный, при таких обстоятельствах могу и в зверя превратиться.

– Так в чем дело? Ждешь официального приглашения?

Макс бросился к девушке, но получил несильный, но очень чувствительный удар в нос, повалился на землю, размазывая кровь и слезы.

– Шеми траги могетхан! Бэби мунхоз! Кутынге сэке, джалаб! – ругался он по-грузински и узбекски. – Зачем? Так не честно! – Автоматически он не произносил при девушке грубые слова по-русски, но советская армия обогатила его словарный запас.

Подбежав и опустившись на землю, африканка прижала его голову.

– Ой, прости, прости пожалуйста! Это у нас игра такая. А нос у тебя больно хлипкий.

– Прошу вас, сударыня, отпустите меня и отойдите на три метра! Я искренне раскаиваюсь в своем безрассудном поведении! Обещаю, ни при каких обстоятельствах... – хрипло цедил обиженный Максим.

Жанна впилась в его губы долгим поцелуем. Потом, обняв его, прошептала:

– Ну пожалуйста, извини меня! Я плохая, я просто привыкла к тебе и стала считать тебя за своего. Знаешь, что такое «межкультурное непонимание»?

– Нет, – Максу было хорошо лежать головой на коленях у девушки.

– А должен бы. Ты ведь из страны, куда приезжают люди из разных стран. Ну, например... – Жанна задумалась. – Ты ведь из России. У вас быть пьяным – в порядке вещей, а для европейца или араба это неприемлемо.

– Ну и что? Какая связь? Я и пьяный никому носы не разбиваю...

– Да нет, ну, например, в России нормально заигрывать с девушкой, хлопая ее по попе...

– Чего?!

– Ну, например. А в Штатах – за это в суд! Так и сейчас. Ну прости, пожалуйста!

– Ты что, на «коммуникации и связи» учишься?

– Училась. «Коммуникация и социальная работа».

– Ну так что ж ты такая бешенная? Понимать должна, не везде удар по носу является выражением симпатии.

– Да понимаю я... – Жанна виновато улыбнулась. – Извини, пожалуйста.

– А я вообще-то хотел «Привет!» сказать. – Максим закрыл глаза. – У нас, в России, так принято: поймаешь девушку, обнимешь и говоришь: «Привет! Пошли на медведях кататься!»

– Ага, рассказывай, у вас там медведи по улицам ходят.

– Конечно, ходят! Которые не летающие...

Негритянка рассмеялась и оттолкнула Макса.

– Ладно, помирились...

– Я еще нет! – обижено заворчал Максим. – Вернитесь, пожалуйста, в исходное положение!

– Обойдешься. Скоро, наверно, ночь начнется, надо готовиться, вдруг ничего не увидим.

– Есть идея. Заведем джип, включим фары, горючего полно.

– Умница.

Макс нашел в машине несколько комплектов армейской одежды, открутил спинки сидений и Жанна устроила вполне сносное место для ночевки.

– Ну вот и хорошо. А то я что-то спать захотел. Странно.

– Ничего странного. Принимай этот мир, как он есть. – Жанна легла на землю и накрылась солдатской курткой.

– А как он есть? Как ты его делаешь – так и есть.

– Я?! А причем тут я?

Максим лег на сиденье, повернувшись к Жанне.

– Дорогая! Не хотел бы тебя обижать, но... – Мужчина задумался, подбирая слова. – Ну... Я ведь знаю, что в пулемете заканчиваются патроны, что чинить машины я не умею, что противостоять атакующей роте мы не можем. Счастье, что ты...

– Что я что? – Обиженная негритянка сжала губы. – Думаешь, я не знала, что патроны кончаются? Что гранату нельзя кинуть на 200 метров? Думаешь, я была уверена, что ты сможешь починить машину? Нет, дорогой! Это ты решил, что я уверена, а значит, все так и будет! Это ты формировал этот мир! У нас говорят, что мужчина – строит, а женщина его направляет. Вот так вот! К счастью ты думал, что я глупая. И, к сожалению, ты вынудил доказать обратное...

– Ты вправду думаешь, что доказала?

– Прячь нос, бледный! Ты здорово меня разозлил! Да, я не знала, что из гранаты нужно выдернуть чеку! Но все остальное – ты!

Ошеломленный Макс сел. Он провел рукой по лбу и расстегнул воротник рубашки.

– Так что, теперь в пулемете будут кончаться патроны?

– Сам виноват!

– М-да. И зачем я начал этот разговор?!

Жанна тоже выглядела озабоченной.

– Это все мужская спесь! Женщин – за людей не считаете!

Максим понял, что задел больное место и решил перевести разговор на другую тему.

– Ладно! Давай думать, что мы имеем. Теперь все серьезно. ОК. Четыре коробки лент для «ДШК», две АК-47 и шесть магазинов к ним. Пистолет «Ерихо» и в нем... – Он достал магазин. – Один патрон. Джип. Все. Гранату я потерял...

– Короче, когда ты понял, что все по-настоящему, – воевать смысла нет. У меня такой план, – девушка провела рукой по щеке и неожиданно улыбнулась. – Утром едем, ищем аэродром. Захватываем самолет и летим в Израиль.

– Да, но...

– Или так, или предлагай другой план!

Макс задумался. Захватить самолет не представлялось возможным. Но, собственно, терять им нечего, и если Жанна не понимает, что это невозможно, значит попытаться можно. А может, она понимает, но он об этом не знает? Черт! Все вконец запуталось! А раз так – шанс есть. В любом случае – надо что-то делать...

– Хорошо. Но где мы будем искать аэродром?

– Это неважно, главное – действовать. И, кстати, не будь слишком доверчивым, я ведь могла и соврать...

– В смысле?

– Мне же не хочется, что бы ты принимал меня за дурочку... – девушка улыбнулась.

– Ну, ты даешь! Как же я буду знать, где правда?

– А я и не хочу, чтобы ты знал...

Максим перевернулся на живот и укусил травинку. Он смотрел на муравья, тащившего соломинку.

«Привет, трудяга. Кажется, этот мир стал совсем настоящим».

Карканье вороны укрепило студента в этом мнении. Негритянка положила ему руку на спину.

– Встряхнись, мужик! Это я должна тебя подбадривать? Где обещанный массаж?

Макс поймал ее руку и прижал к щеке.

– Жанна, милая, ты мне очень симпатична, но, думаю, при любом моем телодвижении, ты меня вконец изувечишь...

Девушка отдернула руку и, ударив лбом в его затылок, зло зашипела ему в ухо:

– Ну и сцыкуны вы, белые! Что, я, по-твоему, должна проявлять инициативу? Сто арабов он не боится! А меня – боится!

Она обняла его и поцеловала в шею. Максим заурчал и, перевернувшись, обхаптил тонкую талию. Прошептал:

– А давай я буду твоим парнем в этой реальности, а в настоящей – Дарананджа, или как его...

– Нет. Нет никакого Даранджи. Но в этом мире ты можешь быть моим слугой. Хочешь?

– Не хочу.

– Тогда моим господином?

– Да. Это больше соответствует цветовой гамме. Я буду добрый господин. Буду давать тебе иногда отдыхать...

Девушка со смехом оттолкнула Максима, но тут же снова прижала его голову к груди.

– Так-то лучше! – Она зажмурилась, подставляя губы.

* * *

Гладя лежавшую на его груди кучерявую голову невидимой в темноте обнаженной Жанны, раскаивающийся Максим с горечью вспоминал, как уверенный в его дон-жуановских подвигах Фукс однажды спросил, была ли у него чернокожая. Его ответ, что он не зоофил, теперь сжимал его сердце обручем стыда. Теперь ему нравилась новое существование, пусть даже и без сигарет. Поцеловав черный лоб он заснул.

 

9

– Подъем, солдат! Лечь-встать! Ать-два! Смирно–вольно! – Жанна тормошила его с силой молодой пантеры.

Максим открыл один глаз, но, увидев полуодетую смеющуюся негритянку, закрыл его и открыл другой.

– Эй, скво! Солнце еще низко, плантаторы еще завтракают. Чего кудахчешь? Слушай приказ: лежать – бояться! – Макс лежал на животе и попытался поймать ее вслепую.

– Ах, так! – Жанна встала над студентом и опустилась коленями на его спину. Он закряхтел, не пытаясь сопротивляться. – Нас ждут великие дела! Слоны трубят, знамена реют! – Она застегнула солдатскую куртку. – Все готово, чтобы взять Багдад!

– А зачем нам Багдад? Нам нужен самолет, чтобы улететь к жидам. Там нам дадут мацу и споют «Хава Нагила», тряся пейсами. – Максим извернулся и, свалив Жанну, прижал ее спиной к земле. Счастливо смеясь, девушка сучила коричневыми ногами.

– На Багдад! Нам нужны рабы и наложницы! Я хочу персидский ковер! Хочу жемчужное ожерелье!

Макс поцеловал ее и рывком поднялся.

– А мне нужна зубная щетка.

Присев три раза, он распрямился, попытался достать пальцами траву и пошел к джипу. Там он соединил все четыре пулеметные коробки. Получилась одна длинная лента. «Жанна не знает, что пулемет может перегреться, значит, заклинить не должно». Магазины он сцепил по два, закрутив найденной изолентой и всунув между ними патрон. Вернул на место спинки сидений, проверил воду и масло.

– Машина боеготова! – Доложил он. – Настроение личного состава... – он посмотрел на улыбающуюся негритянку, сменившую длинную юбку на зеленые штаны и связавшую внизу армейскую куртку так, что был виден пупок и плоский живот. – Ух, настроение!.. Как же ты все-таки красива!

– Для тебя, милый. Умрешь за меня?

– Запросто!

– Дай мне свой номер телефона, мало ли что... – Жанна поцеловала его в щеку.

– Пиши. Только где и чем?

– Говори, я запомню.

– Ну-ну, – Максим продиктовал номер. – Это Иерусалим. Израиль. Какие еще цифры – не знаю.

– Разберемся, – она легко вскочила на пассажирское сиденье.

– Ладно, давай определимся со званиями. – Мужчина оценивающе посмотрел на Жаннину форму. – У тебя на погонах три полоски. Во всех армиях мира это – сержант. Хорошо. А я должен быть офицером.

Он подошел к куче тряпья и нашел куртку с железными листьями.

– Надеюсь, это не генерал. Хотя здесь – вряд ли, скорее прапорщик. Согласен. – Макс завел мотор:

– Куда?

Африканка задумалась:

– Сначала найдем дорогу. По-моему, она сзади. Там возьмем «языка».

Максим обернулся к спутнице и взял ее за руку.

– Жанна, милая! Даже если это была последняя ночь в моей жизни... Это было... Это было...

Она обвила его шею руками и, притянув голову к своему лицу, заставила замолкнуть.

– Знаю, – прошептала она. – Молчи!..

 

9

Наконец они выехали на проселочную дорогу. Ехали медленно, подскакивая на кочках и проваливаясь в ямы. Дребезжащие сзади коробки с лентами перевернулись и затихли. Свисавшая еловая ветка хлестнула по ветровому стеклу. Жанна прикрылась руками, но убедившись, что ей ничего не угрожает, смущенно захихикала.

– Так всегда бывает. Инстинкт, – увернувшийся от той же ветки Макс распрямился и сжал колено девушки – Ты милая. Моя рабыня и госпожа.

Негритянка погладила лежащую на ее колене руку и сказала:

– Я бы обняла тебя, Максим, но здесь так трясет, что даже слова любви у меня в глотке застревают...

Макс сжал руль, приосанился и с пафосом произнес:

– Дорогая, от одного твоего желания – говорить такие слова – меня распирает... – Он не уточнил, что именно, но Жанна, зажав рот, заржала. Пытаясь подавить смех, она смеялась все громче, пока смех не перешел в истерический.

– Душу мою распирает! Черная похотливая лисица! – Зло прорычал обиженный мужчина, в последний момент заменив «обезьяну» на «лисицу», справедливо полагая, что «обезьяна» – оружие слишком крупного калибра, и последствия его применения – непредсказуемы.

Хвойный лес сменился на лиственный, дорога улучшилась, и они подъехали к Т-образному перекрестку, возле которого стоял знак с двумя стрелками, направленными в противоположные стороны. Над стрелками – арабские надписи. Из всего указателя понятны были только цифры.

– Ну что, куда поедем? – озадачился студент. – На 438, или на 277?

Жанна потянулась, наслаждаясь отсутствием тряски.

– Хорошо хоть цифры не римские. Решай сам, чтобы меня потом не обвинять.

– Ну, если я решаю, то направо...

Они пропустили дряхлый «Ситроен» модели следующего года и выехали на шоссе. Поток машин был не густ, и Максим, держа скорость в 80 км/ч, пялился на обшарпанные старые автомобили футуристического вида. Их джип принадлежал народно-освоботительной армии и стоявший возле машины с синими мигалками полицейский отдал честь, но когда он увидел Жанну, лицо его вытянулось.

– А что? Мы – солдаты как солдаты, но что-то в тебе его насторожило, – задумчиво протянул Макс. – Или погон поправь, или смени цвет кожи и пол, – попросил он.

– Йес, сэр! – ответила девушка, поправляя погон.

На развилке Макс снова свернул направо, и вскоре они въехали в классическую арабскую деревню, где дорогу перегородило стадо коров.

Его подгонял старик-бедуин с покрытой белым платком, придерживаемым черным резиновым обручем, головой. Дед опирался на длинную палку с полукруглым окончанием. Изредка он что-то гортанно выкрикивал, ударяя палкой последнюю корову. Та протискивалась вперед, но скорости колонне это не прибавляло.

– Ялла, ялла! – закричал Максим. Старик обернулся и что-то зло проговорил по-арабски.

– Время здесь течет по-другому, – объяснил студент. – Медленно – для них это быстро, а быстро – 300 кадров в секунду. Спешить некуда, Аллах не любит торопливых...

– Давай «языка» возьмем! – Жанна кивнула на старика.

– Это не «язык», – Макс заскрежетал зубами. – Это задница. Из него же песок сыпется, он же наш ровесник...

Девушка схватилась за верхний край переднего стекла, и встав закричала по-английски:

– Эй, любезный! Убери эту говядину с дороги! Нам проехать надо!

Пастух бросил на негритянку недобрый взгляд из-под лохматых бровей и громко плюнул на пыльную дорогу, обнажив кривые, черно-желтые зубы.

– Нет, так дело не пойдет. Сейчас я разберусь с ним по-ближневосточному.

Максим достал автомат и дал длинную очередь в воздух.

Коровы ломанулись в разные стороны, валя заборы.

Дед кричал любителям компьютерных игр страшные проклятия, потрясая клюкой, но дорога, загаженная коровьими лепешками, опустела.

Их провожало влюбленное мычание.

Наконец они выехали на шоссе. Студент прибавил скорость и вскоре догнал любопытный микроавтобус-фольксваген. На его крыше спереди были прикреплены оленьи рога. На окнах – занавески с рюшечками, а всю заднюю дверь покрывали эмблемы различных автомобильных фирм от Mercedes-Benz и BMW до Fiat и Lada. На невнятного цвета боку жирными буквами было написано TURBO DIESEL 1580 Hp.

– Ого! Мощность – как у танка! – Максим рассмеялся. Он сравнялся с «Фольксвагеном» и заглянул внутрь. Из открытого окна неслась заунывная арабская музыка. Отодвинув занавеску, высунулся поющий смуглый парень с голой грудью. Он помахал Жанне. Та козырнула и отвернулась к Максу.

– Давай его возьмем? С него не песок сыпется, из него гормоны прыгают! Тоже, гад, захотел белую женщину!

– Ну, ты, допустим, не совсем белая женщина. Подожди-ка, подожди-ка! – Он возбужденно всматривался в дорогу.

– Что?

– Не уверен, – Максим добавил газу, Жанна пристально всматривалась в белую машину далеко впереди.

– Ну, что там?! Колись! – Девушка несильно ударила его кулачком под ребра. Макс ойкнул, но позу не поменял. Он напоминал собаку, взявшую след, вцепившись в руль, он весь подался вперед.

– Ну!! Так не честно! – обиделась негритянка.

– Если меня не обманывают глаза и не обшибает память, – он облизнулся.

– Язык?! – Жанна ущипнула мужчину.

– Это не язык... Это... Вау!.. – Он задумался, подбирая адекватный орган, но, ничего не найдя, закончил. – Это туева куча всяких ништяков! – Макс снова облизал губы. – Давно я хотел с ними посчитаться!

– С кем?! Ты на каком языке говоришь?

– Не знаю, на каком языке мы говорим в этом Зазеркалье, по-моему, по-английски, но мы друг друга понимаем... Смотри сама.

Вскоре их джип догнал белый «Лендровер» с синим флажком на крыле. На флажке колыхалось белое изображение земного шара. На боку – большие черные буквы UN.

 

10

Макс догнал ооновцев и притерся к их машине, сдирая с боков эмаль, ломая сигналы поворотов и зеркала. Жанна отчаянно махала. Водитель «Лендровера», рыжебородый грузный мужчина интеллигентного вида, лет пятидесяти, пытался вырваться, но извилистая дорога не позволяла. Негритянка, не дожидаясь подсказки Максима, передернула затвор АК-47, дала очередь в воздух и наставила на рыжебородого. «Лендровер» резко затормозил, но Макс среагировал и остановился в метре от белой машины, повернув вправо, чтобы пресечь возможность бегства. Максим выскочил из джипа и запрыгнул на капот «Лендровера». Там он сплясал джигу, стреляя в воздух.

– Всем выйти из машины! – кричал он, прыгая на гулкой жести и размахивая автоматом. – Руки за голову, лицом к стене!

– Какой стене? – удивилась Жанна.

– Жить захотят – найдут!

Из «Лендровера» выскочил долговязый тщедушный мужчина в шортах, панамке и со здоровенным фотоаппаратом на длинной шее. Из двери водителя тяжело вытаскивал свое тело толстяк в белой форме ООН. Максим спрыгнул на дорогу.

– Стоять, не разговаривать, не перемигиваться, не посылать телепатических сообщений и не корчить гримас! Прощаться с жизнью, вспоминать грехи! Если нет сигарет, – он харкнул на асфальт, – обоих изнасилую! Начнем с тебя, – он кивнул на долговязого. – Ты симпатичнее...

Дрожащей рукой толстяк протянул пачку «Кэмэл-лайт» и зажигалку. Максим схватил сигареты, достал одну и, оторвав фильтр, закурил.

– Уф-ф, лепота... – проговорил он, садясь на землю. Потом откинулся на спину и выпустил струйку дыма в сторону проплывающего над ним облачка.

Жанна расхаживала над ним, наслаждаясь ситуацией.

– А что с этими делать?

Макс затянулся и лениво протянул:

– Расстрелять...

– Постойте, постойте! – задребезжал ооновец. – Я лицо неприкосновенное!

– Помилуйте! Пожалуйста, помилуйте! – вторил ему длинный.

Максим сел и улыбаясь прищурился.

– Отставить расстрелять! Выдать по рюмке водки и отпустить.

– Вы не представляете, что творите! Я – комиссар ООН, я...

– Заткнись! – Оборвал его Макс, резко вставая. – Я впервые за два дня курю, а они: «Простите, пощадите!», нытики, шуток, что ли не понимаете?

Краска возвращалась к лицу комиссара. Автомат негритянки больше не смотрел в его большой живот. Долговязый даже улыбнулся, видимо, постигнув глубину шутки, от которой у него дергалось веко. Ооновец поискал в кармане сигареты, но, вспомнив, не решился требовать их назад. Он перегнулся через открытое окно и взял новую пачку.

– Я требую объяснений! О вашем налете будет доложено! – угрожающим тоном заявил он, распечатывая пачку.

– Да сколько угодно. – Равнодушно сказал Максим, блаженно куря. – Видите ли, два сионистских агента похитили джип ООН и ограбили пассажиров, – тоном пророка сообщил он. – Попрошу документы, и – живо, а то ведь я могу расстроиться и такого натворить!

– Я комиссар Ник Клеменс, Организация Объедененных Наций, а это – Джеймс Николс из «Таймс».

– Документы!

Жанна забрала удостоверение ООН и синий американский паспорт и передала вставшему Максиму. Тот, не глядя, положил их в карман.

– Все из карманов! Разложить на дороге! Жанна! Обыскать!

– Да как вы смеете?! Я только что из Ливана! Инспектировал лагерь палестинских беженцев!

– Служба, – Макс лениво потянулся, но тут да него дошло. – Что?! Палестинских беженцев?! Они же бежали в 1948-м, а сейчас 2060-й! Новорожденному – 112 лет! Да они уже все вымерли!

В полной уверенности, что он разговаривает с сирийскими военными, правда странными, инспектор Ник Клеменс обрушился на их заклятого врага:

– Преступления сионистов не имеют срока давности! Вот я недавно был в Хевроне, знаете, что творится на Западном Берегу?

– И что же? – Заинтересовался израильтянин.

– Ужас! 5 миллионов человек живут в невыносимых условиях! Жуткая скученность! Уровень жизни даже ниже, чем в Сирии, – но поняв, что сморозил, комиссар осекся.

– Так, так, так... – Максим помнил, что в Иудеи и Самарии жило полтора миллиона человек. – И как же они так расплодились в невыносимых условиях? В три раза за 50 лет?!

– Ну, приехали из других стран...

– В невыносимые условия?

– Пытаются поддержать жителей оккупированных территорий...

– Ну да, всем известно, что оккупированная евреями Иудея, – исконно арабская земля! – Макс гордился своей аполитичностью и в споре с израильтянином, скорее всего перевел бы тему, но этот толстый ооновец его раздражал. Он просто не имел права! Худощавый репортер что-то быстро писал в блокноте.

– Пиши, пиши. – И, обращаясь к комиссару, – Так любимый вами Хеврон – родина царя Давида, и семь лет был столицей иудейского царства. Очищен от евреев в результате кровавого погрома в 30-х годах прошлого века. Но, видимо, царь Давид сам был арабом и звали его Дауд? И он не знал об этом только потому, что арабы появились через 1000 лет после него. Арабами были также Йосеф – Юсуп, Авраам – Ибрагим и даже Соломон – Сулейман. Я уже не говорю о Моисее, который вывел из Египта евреев. Его ведь звали Муса?

Комиссар Клеменс растерянно переводил взгляд с разошедшегося сирийского майора на чернокожую сержантшу. Только сейчас до него дошло, что Жанна не могла быть арабской военнослужащей. Он поднял руки и примирительно попросил:

– Стоп. Давайте не будем горячиться, и познакомимся. Про нас вы уже знаете, а кто вы? Могу я увидеть ваши документы?

Макс широко улыбнулся.

– Вот мой главный документ, – он поднял автомат, нацелив его в грудь комиссара. – Убеждает и побуждает к сотрудничеству л ю бого, знающего, что это такое. Хотите знать наши имена?

– Да! – от любопытства журналист подался вперед.

– Нет! Не надо! – ооновец прикрыл ладонью глаза.

– Почему же нет? На том свете это знание не помешает. – Жанна захихикала. – Я – Максим Яцкевич, старший сержант 393-го резервного танкового полка Армии обороны Израиля. А это, – он кивнул на африканку, – Жанна... Жанна как?

– Просто Жанна.

– Это Жанна Проссто. Моя помощница. Эскимоска, видите ли... А если серьезно – афро-африканка.

Максу понравился термин. И в самом деле, если есть афро-американцы, афро-германцы, как называть негров из Африки? Интересно, как называют белых в ЮАР – евро-африканцами, что ли?

Максим подумал о любви Запада к непохожим на нормальных людей и внезапно разъярился.

– Вот и ваша «политкорректность»! Все против Бога! У цивилизованных людей теперь другой бог – деньги. Секс-меньшинства вам любезны? Скоро пройдут «парады гордости» зоофилов, некрофилов и геронтофилов! Чем слабее человек – тем он сильнее! На Западе лучше всего быть негром-мусульманином, инвалидом-педерастом и наркоманом, желательно, больным СПИДом, женского пола и несовершеннолетним. Только нелюбовь к евреям неистребима, но и это понятно в данном контексте. За то арабов и уважаете, что они готовы умереть во имя Аллаха. А хуже всего – израильтянам, – хотят быть как все, а значит, – любить врагов и ненавидеть себя! Но в этом мы, кажется, преуспели... – Максим закурил сигарету, успокаиваясь. Видно было, что комиссар хочет возразить, но не осмеливается. Девушка посерьезнела и, взяв руку Макса, прижала ее к своим губам. Наступившую напряженную тишину нарушало только пение птиц да шелест листьев.

– Тоже мне, – пробурчал, остывая, студент. – Сигареты курить уже везде запрещено. А вот марихуану – пожалуйста! Своих детей не рожаете, а африканским, арабским, лаосским детям – ближе папы с мамой. Молчу, милая, молчу. Я несправедлив со зла...

– А можно вас сфотографировать? – подал голос репортер.

– Валяй. Жанна! Обними меня и поцелуй в щеку. А ты – напиши: Израильские войска наслаждаются жизнью в южной Сирии, – Макс почесал отросшую за 2 дня щетину, – насколько это возможно...

Девушка обняла мужчину и укусила его за ухо. Макс вскрикнул, а щелкнувший фотоаппарат запечатлел оскал сирийского майора семитского вида с прильнувшей к нему негритянкой.

– Ладно, за дело! – Максим выкинул окурок и сплюнул. Затем хлопнул по попе негритянку и повернулся к ожидающим приговора. – Раздевайтесь! – приказал он и поправил автомат.

– Нет, нет! – всполошился толстяк. – Не надо! Я болен, я могу вас заразить!

– Что? – Макс недоуменно покосился на него, но поняв, что комиссар боится изнасилования, рассмеялся и сказал. – Размечтался! Мы меняемся одеждой. Ты с Жанной, а я, – он кивнул на возбужденного приключением, о котором потом можно будет долго рассказывать и писать, долговязого, – с журналистом.

Он оценивающе посмотрел на девушку и комиссара.

– Тебе, Жан, великовато будет, ну а тебе, Ник Клеменс, в самый раз. Живо!

Вскоре ООНонец остался в длинных зеленых трусах с бордовыми цветами и белых носках. По дороге то и дело проезжали машины, но водители, увидев армейский джип и полуголого человека с направленным на него автоматом, прибавляли скорость. «А все-таки есть плюсы в тоталитаризме, – подумал Максим. – Может быть, я в форме НКВД?» Он покосился на свой лиловый погон.

Зеленая военная машина вопросительно помигала фарами и съехала на обочину. Комиссар, – в одних трусах и носках, – закричал «Спасите!», но, сбитый ударом приклада, упал на землю. В подъехавшей машине засмеялись. Макс махнул пассажирам рукой, и военные уехали, гудя на прощание.

«В Израиле бы толпа собралась посмотреть на такой цирк. А здесь – боятся»...

Пришло время и Максиму надевать гражданскую одежду.

Журналист неплохо выглядел в военной форме и даже попросил Максима его сфотографировать. Он то и дело довольно смотрелся в правое зеркало машины. Макс реквизировал фотоаппарат, но вернул карточку памяти. Чрезвычайно довольный этим обстоятельством, Джеймс без сопротивления отдал свои навороченные часы.

Жанна, ни на секунду не смутившись, сняла форму и надела белое ооновское одеяние. Большие ей брюки она заправила в армейские ботинки сорок третьего размера. Получилось подобие галифе, что носили красные офицеры лет сто назад. Ремень на последней дырочке не давал брюкам упасть, но и не держал их на нужном уровне. Макс критически оглядел ее клоунский наряд и, прицепив негритянке на грудь ооновский пропуск и засунув под ее погон свой сиреневый берет, решил, что сидя в машине она будет выглядеть весьма официально и солидно.

Максим примотал пленников к пулемету «ДШК», предварительно вынув затвор, сам сел за руль джипа. Жанна вела «Лендровер» и, свернув с шоссе, довольно скоро они попали в девственный сосновый лес.

– Ну вот, наши пути расходятся, – обратился Макс к полуголому комиссару. – Мне нужна карта. И еще, я не нашел в машине GPS.

– Карты в кармашке правой двери, а GPS – под стереосистемой, прикрыт крышкой, – торопливо проговорил потерявший всю свою спесь рыжебородый ооновец.

«Еще бы, – усмехнулся Макс. – В трусах не очень-то поважничаешь. Ишь, какое брюхо отъел, борец за мир во всем мире. Видать, это дело даже прибыльнее, чем война. И куда там торговле наркотиками!» Он достал карты из дверцы «Лендровера» и, сверив с GPS, поставил на одной из них крестик, означавший их местоположение. Жанна болтала с журналистом, который смотрел на нее масляными глазами.

– И куда вы теперь? – начал он.

– К морю. Нужно найти корабль.

– Корабль? Зачем?

Жанна прищурилась и мечтательно протянула:

– На Багдад... Завтра ночью мы возьмем город... Рабы... Ковры... Наложницы...

– Вы собираетесь взять город вдвоем? – изумился журналист.

Жанна подарила ему очаровательную улыбку.

– Нет, конечно. Верные нам племена поднимутся при нашем появлении.

– Эй, иди-ка сюда! – рыкнул Макс. Девушка не без удовольствия поймала его ревнивый взгляд и отвернулась от одетого в военную форму привязанного к пулемету репортера.

– Жанна, подожди Жанна! – моляще просил он. – Мы еще увидимся?

– Вряд ли. В эротические компьютерные игры я не играю. – Она засмеялась, помахала рукой и вприпрыжку подбежала к сердитому Максиму. Прильнув, она чмокнула его в колючую щеку.

– Так-то, – проворчал он. – Наряд на кухню отменяется.

Яцкевич развернул на капоте машины карту. Девушка обняла его и смотрела, не понимая, на разноцветные кружки, треугольники и волнистые линии.

– Мы здесь, – он указал ручкой на крестик. – А вот – армейский аэродром. – Макс ткнул в кружок с изображением самолетика. – Сто пятьдесят километров. По шоссе ехать не рискну, слишком уж выделяется эта машина. Придется проселками. Нужно торопиться. Но сначала – долгий нежный поцелуй...

Когда Жанна, задыхаясь, отлипла, он скомандовал:

– По машинам!

– А это что? – она показала лежавший на пассажирском сиденье GPS, выдранный из «Лендровера».

– Это нам не пригодится. Поедем по карте.

– Почему?

– Не уверен, но думаю, что со спутника можно засечь, где мы находимся. – Он выкинул прибор на траву и завел машину.

– Подождите! Подождите! – кричал раздетый комиссар. – А как же мы?

– Вау! – Максим остановил машину. – О GPS подумал, а об этом нет. Где ваши сотовые?!

– В бардачке!

– Ловите! – Он кинул к армейскому джипу телефоны. – Когда вас начнут искать, первым делом определят местоположение телефонов. – Он развернул «Лендровер».

– Прощай, Жанна! – Крикнул журналист. – Удачи тебе! Багдад падет, я уверен!

Она высунулась и послала Джеймсу воздушный поцелуй.

 

11

Все-таки первые двадцать километров пришлось ехать по главной дороге. До нее было недалеко. Негритянка снова увернулась от хлестнувшей по лобовому стеклу еловой ветки, но Макс даже не улыбнулся. Он думал о предстоящем захвате самолета. Как это сделать – он не имел ни малейшего понятия.

И только выехав на более-менее нормальную дорогу, Максим расслабился и обратил внимание на машину. Вести ее было одним удовольствием. И если армейский джип был ему привычен, то в этом автомобиле поражало все. Овальный руль с какими-то кнопками, синие цифры, указывающие скорость, спроецированые прямо на лобовое стекло в левом нижнем углу. Там же на стекле, но в центре, вспыхивали зеленые стрелочки, когда он включал указатель поворота. На правой стороне окна – пустой прямоугольник, видимо, экран GPS. Сам навигатор он вытащил, но как отключить проекцию – не знал, вот и осталась рамка на стекле. Вождение такой новой мощной машины доставляло удовольствие, но Жанна не позволила погрузиться в кайф слишком глубоко.

– Максим, скажи, – она повернулась к водителю, – ты и вправду думаешь, что в Африке нужно оставлять детей умирать от голода? Ведь они, из ООН, столько жизней спасли. Ты ведь не такой, я тебя уже знаю. Ты ведь не бездушный.

Некоторое время он не отвечал, внимательно объезжая колдобины.

– Знаешь, что? – Он щелчком выкинул сигарету и, закрыв окно, включил кондиционер. – Критиковать куда проще, чем что-то делать, и я обычно воздерживаюсь. Но... Ты сама спросила. Давай рассмотрим эту проблему. – Максим подтянулся и посмотрел на указатель горючего. Стрелка приближалась к нулю. – Ты ведь из ЮАР. Там цивилизация. И, кстати, по-моему, во многом благодаря апартеиду. – Жанна вскинулась возразить, но Макс жестом остановил ее. – Помолчи. Я не утверждаю, я могу ошибаться, но дай мне закончить, обсудим потом. Так вот, – он снова задумался. – Так вот. В соседних с тобой, скажем, Намибии и Мозамбике дети голодают. Верно?

– Возможно.

– И нет аргумента сильнее, чем фотография голого ребенка со вздувшимся от голода животом на обложке «Таймс». И естественно, что весь мир шлет продовольствие, деньги, лекарства в Африку...

– Так что же в этом плохого?

– А то, что это не «весь мир», а только половина. А другая половина, получив деньги, предназначавшиеся голодным детям, шлет в Африку автоматы Калашникова.

– Но ведь пусть не все, пусть часть этой помощи все же доходит до голодных детей и спасает их жизни!

– Доходит, – согласился Максим. – Но, если посмотреть на проблему шире, хорошо ли это?

– Однозначно! – тряхнула кучерявой головой Жанна.

– Боюсь, что не однозначно. – Максим понимал, что его позиция непопулярна, но отступать было поздно. – Стала бы негритянская семья рожать 15 детей, если в состоянии прокормить только троих?

– Нет.

– Однако, если ООН накормит 15, почему бы и нет? Это в европейских странах иметь троих детей – безумие, а в арабских или африканских рожают столько, сколько Бог даст. Таким образом, экономя на своих детях, европейцы выращивают чужих. Но это – только часть проблемы. – Максим снова с беспокойством посмотрел на указатель горючего. – А как эти дети вырастают? Образование – нулевое, делать абсолютно нечего, ни в Африке, ни в Газе – промышленности нет абсолютно. – Он положил руку на плечо Жанне, пытавшейся возразить. – Я не имею в виду ЮАР. А выросшие дети хотят денег, женщин, уважения. А как этого достичь? У нас – террор. А у вас дети собираются в банды и, ничего не боясь, терроризируют взрослых, отрубая у них конечности. Так ведь?

Жанна молчала, прикусив губы.

– Поэтому и прирост населения на территориях – 300% за 50 лет. Думаешь, им мир нужен? Да будь у них свое государство – кому они были бы интересны? Кого интересует, скажем, Судан? Вечная война! Вот, что их занимает! Потому и требования они выдвигают невообразимые, ведь – не допусти Аллах – появится государство «Фалястын», что дальше-то делать? Где брать нефть, воду, газ? А так, раз Израиль – оккупант, он и обязан их содержать!

Девушка прищурилась и фыркнула.

– Не знаю, что происходит в твоей Палестине, но то, что ты говоришь про Африку, – полный бред!

– Да? – Максим пожал плечами. – Может быть...

– Да! И никто по 15 детей не рожает. А больше всего меня раздражает твой апломб! Тебе не кажется, что если ты ошибаешься в том, что я знаю наверняка, тебе и в остальном веры нет?

– Ну, извини! Я ведь предупредил, что могу быть не прав. Просто ООН – такая антисемитская организация...

– Они спасают жизни! Просто так никто деньги не дает! А если, скажем, в Конго саранча или война? Да, есть и банды детей, высокая детская смертность, и отсутствие образования. Но ООН здесь причем? То, что они дают – капля в море!

– Ладно, не горячись! Все, что я сказал про Африку, – просьба считать недействительным. – Макс говорил извиняющимся тоном и, обернувшись к Жанне, чмокнул губами. – Но у нас-то – совсем другое дело! Так называемая «палестинская автономия» и дня не может прожить без помощи ООН и тех денег, что им переводит Израиль. И саранчи там, вроде, нет. Если бы они не разворовывали те сотни миллионов долларов, которые им перечисляют со всего мира, они давно бы могли решить «проблему беженцев», построив для них новые города, вместо «лагерей», и создать промышленные районы в Иудее и Самарии, а в Газе – мировой курорт. Ты только подумай, – завелся Максим, – десятки километров песчаных пляжей, лето – почти круглый год, два-три урожая. Какими же циничными надо быть, чтобы в таких условиях держать свой народ в нищете?!

– Не знаю. Это слишком далеко. Это меня не касается. – Буркнула негритянка обиженная словами Максима об Африке.

– Но я-то тебя касаюсь! – и, чтобы подтвердить это Макс коснулся Жанниной щеки и положил свою руку на ее колено. – И мне совсем не безразлично то, что происходит с моей страной. И мы расплачиваемся за ООН и мировое общественное мнение.

– Как так?

– А так! Семья в Рамалле получает пособие от ООН в соответствии с количеством детей. Без ООН они их прокормить не могут. И если им перекрыть поступление денег, наступит гуманитарная катастрофа. А виноваты, естественно мы. Почему-то у нас не понимают, что что бы мы ни делали – евреев все равно не будут любить, и не потому что мы умные, богатые и Христа распяли. Все это – неправда, и те, кто иногда интересуется чем-то, кроме секса и футбола, это понимают...

– Ну, а в чем же дело?

– Мы – другие. И весь мир всегда на стороне наших врагов. Если я скажу, что Бог так решил, засмеешься?

Максим разволновался. Жанна видела, что эта тема очень беспокоит парня и, обняв его руку, положила голову ему на плечо.

Макс был благодарен ей за молчание и потерся щекой о черную проволоку волос.

– И все-таки, – не утерпела она – Что же, ООН должна смотреть, как дети подыхают с голоду, если Европа может их накормить?

Максим горестно вздохнул.

– Не знаю... Слава Богу, у меня не настолько большая голова, чтобы решать мировые проблемы... У меня и своих хватает... Наших.

Жанна легонько укусила его руку через короткий рукав гавайской рубашки, отобранной у журналиста. С Максимом было так спокойно. Пусть он и говорит ерунду об ООН, – это комплекс белого человека, зато он знает, что делать дальше. Она с ужасом представила, что было бы, окажись она в виртуальной реальности одна. Пусть он еврей-шовинист (это сочетание ее развеселило), но Максим все равно хороший. «Нет. До любви тут далеко, – думала она, не очень веря себе. – Но... Мне нравится быть с ним...»

Однако и Максим был в растерянности. Он съехал на обочину и остановил «Лендровер», тупо уставившись в загоревшуюся лампочку на указателе уровня горючего.

– Та-ак, – протянул он. – Правила снова изменились. У нас заканчивается бензин.

Жанна выпрямилась.

– В чем же проблема? Доедем до ближайшей заправки и заправимся.

– Да? А у тебя есть деньги? Желательно, местные тугрики или – что там – динары?

– Нет, откуда? А у тебя?

– У меня денег и в нормальной жизни не было, а теперь и подавно. К тому же наверняка в военное время в Сирии топливо – по талонам.

Девушка радостно рассмеялась.

– А я знаю, а я знаю, что нам делать!

– Ну?

– Сколько у нас горючего?

Максим почесал щеку.

– Литра 3-4, километров на 50.

– Прекрасно! Возвращаемся назад, переливаем из джипа бензин, и спокойно едем дальше!

Максим снова закурил.

– Дорогая! Проблема в том, что, как ты правильно заметила, в джипе бензин, а у нас дизель. Но я думаю, что подход верен. Возвращаемся назад, отбираем у привязанных деньги, – машину ООН должны заправить за наличные. Браво! Разрешите нанести поцелуй?

– Разрешаю. Но... деликатный!

Макс рассмеялся и, поцеловав негритянку в щеку, развернул машину.

 

12

– Здесь! Мы здесь выезжали! – Жанна возбужденно тыкала пальцем в кусты. Максим притормозил и свернул в перелесок. Вскоре они увидели знакомую полянку и головы прикрученных изолентой к армейской машине недавних знакомцев. Внезапно послышалось скрежетание стартера.

– Жанна, к бою! – Макс объехал дерево, и они увидели, как «пятерка» рывком срывается с места. Стоявший на задней площадке джипа журналист упал и тянул кверху привязанные к пулемету руки. Ооновец удержался на ногах. Девушка дала длинную очередь в воздух.

– По колесам! Бей по колесам! – закричал студент.

– Не могу! В них попаду! – девушка по пояс высунулась в окно, но ветка расцарапала ей щеку, и она юркнула назад, в безопасный салон. Максим чертыхнулся, переключил автоматическую коробку передач на 2D и погнал «Лендровер». Он хотел приблизиться к джипу. Когда расстояние сократится, Жанна сможет без опаски открыть огонь по шинам.

– Через стекло не стреляй! – крикнул Макс. – Знаю я ваш гуманизм, – пробурчал он. – Вы людей живьем варите или сначала умерщвляете?

Негритянка осклабилась.

– Белых – живьем!

Максим понимал, что в гонке по пересеченной местности у «пятерки» преимущество перед ними – ручная коробка. И если водитель опытен – уйдет. Зато преследователям не нужно выбирать дорогу. Видимо, в намерения угонщика не входило выезжать на шоссе, и он свернул направо, в сторону густеющего леса. Там он быстро уткнулся в поваленное дерево и, бросив машину, убежал.

– Стреляй! – завопил подъехавшим полуголый вцепившийся в приклад пулемета комиссар.

Макс остановился возле джипа, не спеша вышел и, открыв пассажирскую дверь, галантно подал руку обалдевшей от такого обращения негритянке.

– А что такое? Так, не познакомившись, убивать живых людей? – Ехидничал Макс. – Он тебя обидел? Лишил девственности? Ты же сам был за гомосексуализм! Не все же ему с овцами нежничать. Хочется человеческого тепла! – Он подмигнул приходящему в себя журналисту.

– Издеваешься? – Хрипло спросил лежащий репортер. – Освободите! Больно...

Пока израильтянин разрезал путы, комиссар Ник Клеменс, возбужденно тараторя, рассказывал, как на поляну вышло стадо овец с двумя пастухами, как один угнал отару, а оставшийся что-то долго выспрашивал по-арабски. По-английски, французски и испански пастух не понимал. Он обыскал машину, сорвал с Джеймса погоны и забрал все деньги и кредитные карточки. Мобильные телефоны подобрал еще первый...

– Стоп! Жанна, ну ладно, я – дурак! Но ты-то могла меня остановить! – Макс сложил нож и отошел от освобожденного журналиста. Девушка массировала руки блаженно щурившегося Джеймса и вопросительно смотрела на Максима.

– Мы же отобрали у них машину, поменялись одеждой, откуда у них деньги?! – Студент поразился своему недомыслию.

– Ну вот, как обычно, – расстроилась негритянка. – Сколько раз убеждалась, что нельзя доверяться мужчинам, но тебе поверила. А ты... И еще меня обвиняешь!

Репортер, воспользовавшись моментом, попытался ее обнять, но Жанна оттолкнула его руку и, повернувшись к ооновцу, грозно спросила:

– Ну, и где же он нашел деньги? Были зашиты в мочке уха? Или обнаружил при массаже простаты?

– У Джеймса был пауч под майкой. Такой потайной пояс вокруг живота.

Максим освободил Клеменса и сказал:

– Все ясно, – он прокашлялся – Проблема такова: нам нужно двадцать литров солярки и три часа времени до того, как вас обнаружат. Вам нужно, как минимум, остаться в живых. Задача сложна и время на ее решение ограничено. Для меня – проще всего вас застрелить и остановить первый попавшийся грузовик. Но... Не считаю нужным лишать вас жизни без острой необходимости. Поэтому – думайте. А пока... – Он швырнул в лес подобранный камень. – Хорошо бы пообедать. Возражения есть?

– Белых варим живьем? – обрадовалась негритянка. – Жаль, соли нет...

– Расковыряем патрон, – тут же нашел выход бывший боец Советской Армии. – Порох соленый. Только, чур, потом не пукать. Взрывоопасно! – Он растянулся на земле, блаженно потягиваясь. – Кого первого едим? Жанна говорит – вас живьем варить надо, а опыт у нее есть. Можно доверять...

Интеллигентный комиссар принужденно улыбался солдатским шуткам. Сам-то он был в походе последний раз лет в четырнадцать, будучи бойскаутом. Ему очень хотелось в гостиницу, под душ и в постель. Очевидно, этим дикарям такая жизнь – по нутру. Да и Джеймс не очень озабочен экстраординарной ситуацией.

– Встряхнись, Ник! – Максим бросил в него шишку. – Это же жизнь! Где еще ты такие приключения найдешь? Тут дело даже не в том, как ты в своей Швеции рассказывать будешь об этом дне. Только на пороге смерти можно почувствовать на сто процентов, что ты живешь. Куда там – экстремальному спорту. А ты – с таким пузом – только в телевизоре такое увидишь. Ну, не дуйся, будь мужчиной! Вон, посмотри на девушку. А она ведь рискует куда больше твоего. А журналист-то! Ты посмотри, как он вокруг нее вьется! Эй! Осади назад! Конечности отстрелю!

– Да что вы, – Ник поджал губы и внимательно подбирал слова. – Я вас очень хорошо понимаю. Две тысячи лет ваш народ был на грани уничтожения, бесконечные войны, антисемитизм...

– Да ни хрена ты не понимаешь! – вспылил Максим. – Мой народ вечен! Неужели вы этого не видите? Сколько еще чудес вам нужно? В скольких войнах нужно победить, что бы вы поняли: Бог воюет за нас!

– Конечно, конечно! Успокойтесь, пожалуйста...

– Боишься? – Макс улыбнулся. – АК-47 – серьезный аргумент. Убеди меня, что я не прав, что я не достоин жизни! – Максим швырнул автомат комиссару, но тот не поймал, и оружие с бряцаньем стукнулось о землю. – Девушка далеко, флиртом занята. Все? Мы можем говорить на равных?

– Не совсем, – Ник ухмыльнулся и поднял оружие. – Думаешь, я не знаю, как с этим обращаться?

Он передернул затвор и наставил оружие на израильтянина.

– А мне все равно. Стреляй. – Максим снова закурил сигарету. Раздался щелчок, и Макс в прыжке ударил ооновца в лицо. Ник Клеменс покатился по земле. Из его носа текла кровь.

– Что случилось?! – закричала подбежавшая негритянка. Репортер подошел к ним.

– Да вот, – виновато сказал Макс. – Социологический эксперимент закончился полным провалом. Хотел поговорить с ним на равных и отдал автомат. А он...

– Ты что, идиот?! Он должен был тебя застрелить! – Она наступила на длинную штанину и чуть не упала.

– Он пытался. Но магазин в автомате был пуст, а пока бы он менял на соседний, я бы с ним разобрался. Ну, не разбираюсь я в людях! – каялся Макс. – Думал, нормальный мужик... А он гад! Я же его не расстрелял! Хотел, как с человеком...

– Сейчас мы это исправим, – Жанна сжала зубы. – На ноги, сука!

Ник Клеменс поднялся, сплюнул кровь и тяжело посмотрел на Макса.

– Ненавижу!

Максим подобрал сигарету и жадно затянулся.

– Тоже мне, новость, – Максим улыбался, но губы дрожали. Он поменял магазин до того, как отдал АК-47, но все равно было страшно. – Кончать его будешь?

– Да, – она взмахнула автоматом. – Подойди к дереву и смотри в лес.

Ооновец послушно подошел к сосне и отвернулся. Негритянка передернула затвор и, прицелившись, выстрелила. Ноги шведа подломились, он упал на колени, затем – навзничь, лицом вниз. Джеймс подбежал к нему и перевернул тело. По цветастым трусам расплылось мокрое пятно.

– Ты промахнулась! – Изумился Макс.

– Я же не убийца! – засмеялась девушка.

– Ну-ну, расскажи кому-нибудь другому, что ты белая и пушистая. Ты черная и жесткошерстная!

– Какая?

– Кучерявая, – Максим выбросил окурок и закричал журналисту. – Слышишь, друг!

– Он жив! Но без сознания!

– Знаю! Так вот. С Жанной заигрывай поосторожнее, только сегодня, при мне, она лишила жизни не менее двадцати солдат!

– Больше, – застенчиво улыбнулась девушка.

– Ну, тех – что в тюрьме – я не считал... Ладно. Дальше что делаем? Твоя очередь спасать мир. Расстроил меня этот швед, – он обнял девушку и прижал к себе ее худое тело. – Какая-то здесь неправильная жизнь, зачем он так?

– А чего ты ожидал? Ты что, думал, что он песни с тобой будет петь? После того, как ты его ограбил, раздел, оставил на растерзание похотливым пастухам? Ты, Максимка, идеалист. Думаешь, что все будут действовать согласно твоим представлениям?

– Ну, более или менее. Ведь внутренний мир формирует внешний, тем более здесь...

– Значит, ты плохо представлял, как вы обнимаетесь и он рассказывает тебе о своих внебрачных детях! Что же ты не подумал о ЕГО внутреннем мире? Люди – они разные! И то, что он хотел тебя убить, вовсе не значит, что он негодяй. Поставь себя на его место!

– Возле сосны, ждать пули? Нет уж, спасибо. В бою – куда ни шло. А быть расстеленным – неприятно. Ну, а что с журналистом? Ему ты доверяешь?

Девушка погладила обнявшую ее руку и вдруг резко обернулась.

– Нет! Никому и никогда! Теперь всегда готова к худшему. – Она испытывающе посмотрела на Максима. Мужчина отвел взгляд. Он чувствовал вину: дважды прокололся за последнее время.

– Я понимаю, – он виновато развел руки. – Я ведь начинающий супермен. Ошибаюсь иногда.

– Ладно, бывает. Пойдем, ооновца свяжем. Потом его найдут – через пастухов. Журналиста тоже надо бы здесь оставить. Подумаем об этом позже.

Когда они подошли, комиссар уже очнулся. Он сидел и растерянно искал очки. Максим выставил одну ногу, выпятил грудь и, развернув карту, сделал вид, что читает:

– Милостью Ее Величества, будущей владычицы Персидского султаната, королевы Жанны, – он прокашлялся, – презреннейшему из комиссаров со времен «красного террора» в варварской Московии расстрел заменен на условный! Ник Клеменс понижается в моем мнении на 4 единицы! Организация, которую представляет условно расстрелянный, своего рейтинга, опять-таки, в моем мнении, не теряет, в виду отсутствия места для регрессии. Осужденный остается на месте связанным. Над ним прикрепляется плакат “Не заразен. Проверено”».

Девушка захлопала глазами. Начало выступления ей понравилось, но потом она потеряла нить. Зато Джеймс захохотал.

– Условный расстрел! Это хорошо! Макс, ты что-то говорил насчет обеда. Хорошо бы что-нибудь поесть.

Максим закончил скручивать пленного и обернулся.

– Я бы с удовольствием. Но нечего...

– Да вы что, «Лендровер» не обыскивали? Там сзади две коробки с сухими пайками и 4 бутылки воды. Даже чая две банки.

– Вау! Отлично! Только чай отменяется. Разжигать костер не рискну. Ищут нас по всей Сирии. Так что есть будем быстро.

Джеймс удивленно посмотрел на израильтянина.

– Зачем костер? Консервы саморазогревающиеся.

– Упс! – Макс улыбнулся и посмотрел на девушку. – Да-а... Отстали мы от жизни! Пойдем, накроем поляну. Ох, удивлю я тебя! Да и самому интересно кое-что узнать...

 

13

– Короче, прибыли мы сюда из будущего, – проговорил Максим с набитым ртом и, проглотив, подул на дымящийся чай. Джеймс облизал ложку и протянул банку с кашей Жанне.

– Твое, добивай, – но она уже наелась и отрицательно покачала головой. Журналист обернулся к Максу. – То-то я смотрю, вы какие-то необычные. Машина времени? Решили изменить ход истории?

– Да не слушай ты его! – Королева Персидского султаната сняла ооновскую куртку и осталась в зеленой майке. – Не из будущего мы, а из прошлого. У нас сейчас 2008 год. Но лучше он объяснит, что произошло.

Максим отодвинул нежелающий остывать чай и закурил очередную сигарету с оторванным фильтром. Он прислонился спиной к стволу дерева и подробно рассказал об эксперименте Фукса и обо всем, что случилось с ним после катапультирования из F-122. О своих умозаключениях и о плане вернуться в Израиль на трофейном самолете. Умолчал только о романтических отношениях с Жанной. Хотя это и было секретом Полишинеля.

– Ну, ты и трепло, – задумчиво сказала она. – Теперь остается только его прикончить. А жаль, вроде приличный...

Журналист недоуменно переводил взгляд с мужчины на негритянку и назад, что-то прикидывая.

– Ну, вы даете! – Он деланно рассмеялся, но не дождавшись улыбок, посерьезнел. – Фантастика! Я бы такого не придумал!

– И все-таки, – Макс с хлюпаньем отпил из синей банки. – Что с тобой делать будем?

– А что со мной нужно делать? Хорошо, давай разберемся! Вы считаете меня плодом своего воображения. Лично я не согласен! Потрогайте, и убедитесь!

– Уже щупали, – ухмыльнулась негритянка. – Тактильные ощущения соответствуют зрительным.

– Ну вот, видите! – Джеймс отшвырнул пустую банку и стал разворачивать конфету.

– Это еще ничего не значит, – охладил его Макс. – Расскажи-ка нам лучше, что здесь происходит в 2060 году. Из-за чего война?

– Война? Да как обычно! Из-за чего все войны на Ближнем Востоке?

– Вода?

– Не-ет, с водой теперь вообще нет проблем, давно опресняют. Нефть. Земля и нефть.

– Так, так, так. Про нефть, пожалуйста, поподробнее, – Макс насторожился.

– Ах, да! Вы же об этом не можете знать. 50 лет назад, в 2012 году, в Израиле, на границе с Ливаном – теперь это Сирийская Ливанская демократическая республика – обнаружили огромное нефтяное месторождение. Бурение в Ливане не дало результатов, а Израиль стал одним из лидеров среди нефтедобывающих стран. Цена на нефть упала, что сильно огорчило арабов и русских. А так как Израиль не вошел в ОПЕК, их монополия закончилась.

– Вот это да!

– Но это – только половина проблемы. Израиль, как обычно, попытались уничтожить, в том числе и изнутри. Но вы создали «иностранный легион», и теперь за Израиль воюет полмиллиона китайцев, только офицеры ваши. Ну, и техника, конечно. А танки и корабли у вас теперь – без людей.

Жанна встала, подошла к Максу и положила руки ему на плечи. Она наклонилась к израильтянину, укусила его за ухо и прошептала:

– Ты теперь богатенький...

Он поймал ее руку и, поцеловав, ответил:

– Не теперь, через десять лет. Что ты предпочитаешь, BMW или Mercedes?

– Хочу лошадку. Белую с золотыми крыльями...

– Отстань, нету у меня марихуаны, – Максим обернулся к жующему репортеру. – Ну, а в чем вторая половина причины конфликта? Что за территориальные проблемы? У нас страна настолько маленькая, что на карте имя написать невозможно.

– Тут вопрос не географический, а исторический. – Джеймс почесал за ухом. – Неважно, кто у кого что захватил. Землю у вас требовать принято. И вы ведь отдаете. А про эту войну? – Журналист ухмыльнулся. – Ха, ну, это совсем анекдот. Обидели вы арабов...

Максим довольно осклабился:

– Ну, на это мы горазды. А чем именно?

– Так ведь арабы, в конце концов, нашли нефть под Ливаном.

– Прекрасно. А мы здесь при чем?

Джеймс хмыкнул.

– Вы, евреи, всегда причем. За 40 лет из огромного месторождения, которое начинается на границе Израиля с Ливаном и простирается до середины Сирии, вы почти всю нефть перекачали в скальные пустоты в районе Хайфского залива. Евреи подкупили компании, что искали нефть в Ливане, поэтому они ничего не нашли. А теперь Израиль, конечно, все отрицает и утверждает, что ее с самого начала было чуть-чуть. И спорить с вами никто не решается, кроме Сирии...

– Вау! Молодцы! И что, даже «Шалом Ахшав» не стуканул? На них не похоже.

– Все проводилось в строжайшем секрете. Никто не знал.

– А что такое «Шалом Ахшав», – поинтересовалась девушка.

– Внеправительственная организация, которая борется за права человека, – пояснил журналист.

– Да уж, – сплюнул Макс. – Только если фамилия этого человека не заканчивается на -штерн, -блюм, -баум или Рабинович. Короче, израильская организация, выступающая против интересов Израиля. Что-то я не помню, чтобы они боролись за права инвалидов или матерей-одиночек, хоть это и не одно и тоже.

– Арабская?

– Нет, приколись, чисто еврейская! – Он опять сплюнул. – Ну ладно, с этим понятно. Расскажи про оружие.

– А что тебя интересует?

– В двухтысячных начали делать противоракеты. Преуспели? Ракетной угрозы больше не существует?

Джеймс встал и засунул руки в карманы армейских штанов.

– На некоторое время преуспели. Но затем Россия стала оснащать ракеты противо-противоракетами. Но Израиль разработал 3Х-противоракету.

Жанне тоже надоело сидеть и, встав, она спросила:

– А это что значит?

– Противо-противо-противо ракета, – Максиму не хотелось смотреть на собеседников снизу-вверх, и он тоже поднялся.

– Действенная штука, – подтвердил долговязый журналист, – только выговорить сложно. Но на этом, кажется, век ракет заканчивается. Вес и стоимость тактической ракеты приблизились к баллистической. А в техническом плане Израилю нет равных. После того, как вы отказались от американской помощи, вас уже некому было тормозить в разработке и продаже Индии и Китаю нового оружия. Когда Европа попыталась ввести международный бойкот, Израиль пригрозил атомной бомбой. Теперь вы – самые ненавидимые и почитаемые.

– Вот это класс! – Максим заходил взад и вперед. – Армия у нас – непобедимая, денег полно, снаружи никто не давит... Рай! Израиль вернулся во времена царя Соломона!

– У вас есть одна проблема, которой не было у Соломона, – Джеймс развернул еще одну конфету.

– Какая?

– У вас 40% населения – палестинские арабы. При этом – четверть евреев им сочувствует, а демократию еще никто не отменял. Вы находитесь на пороге гражданской войны, – он прищурился. – Но для журналистов Израиль – действительно рай. Всегда что-то происходит.

Макс огорченно опустил плечи.

– У нас вечно что-то происходит... Вечно – рай для журналистов.

Жанна раздраженно отфутболила банку.

– Максим, приди в себя! Ты что, забыл, что мы в виртуальной реальности, созданной твоим соседом? Этого Джеймса вообще не существует!

– Неправда, я настоящий! У меня даже документы есть, – обиделся репортер.

– Не ври! Это ты так думаешь! А нам надо выбираться. Бензина нет, времени тоже. А у меня – и идей нет.

Негритянка отдала Максу автомат и подтянула штаны.

– Возьмите меня с собой, – попросил Джеймс, – я помогу.

– Да ты посмотри на себя! – прорычала она. – Лохматый сирийский офицер без погон, не говорящий по-арабски. Шпион и дезертир – в одном лице! Нет, ты останешься здесь! Снова привяжем тебя к джипу. Пока найдут мобильники у пастухов, пока солдаты придут к вам, мы уже будем далеко... Или... Или уже будет неважно... К тому же, – тон ее смягчился, – ты смерти боишься, а мы – не очень.

– Но ведь, если они вернутся, – Джеймс содрогнулся, вспомнив встречу с арабами, – меня в рабство продадут!

– Короче, – Макс снова взял инициативу, – мы вернем затвор, вставим ленту и привяжем тебя к пулемету. А пока, Ваше Величество, – он хлопнул девушку по ягодице, та взвизгнула и попыталась отвесить нахалу оплеуху, но он увернулся, – нужно раздобыть горючее. План таков: ты останавливаешь грузовик, а я прячусь в засаде.

– Хорошо, – Жанна была уверенна в своих чарах. Максим критически ее оглядел.

– С одной стороны, надо бы одеть тебя посексуальнее, но с другой – это страна сурового шариата и средневекового мракобесия. Ладно, – решил он. – Останься в майке и надень длинные трусы расстрелянного комиссара.

– Ни за что! – возмутилась девушка. – Его трусы с меня спадут! Да к тому же они описанные!

Мужчины рассмеялись, вспомнив расстрел.

– Ладно, бери мои шорты. Я и в трусах – грозный грабитель!

Но Жанна снова вернулась к уже законченному разговору:

– А что ты имел в виду, когда сказал, что инвалиды и матери-одиночки – не одно и то же?

– Вопрос выбора. Матери-одиночки, по большей части, таковые по своей воле. А инвалиды... Я еще не слышал, чтобы кто-то сам себе отрезал ногу. – Джеймс хихикнул, и Макс похлопал его по плечу. Мужская солидарность. Но негритянка была не согласна.

– Но не всегда же! Бывают и исключения!

– Конечно, – согласился мужчина. – Сидит какой-то бедолага и думает: «Надоела мне эта нога до чертиков, вечно идет – куда не надо. Отрежу-ка я ее нафиг!» Я даже как-то читал про лауреата премии Дарвина, одного пьяного поляка, который на спор отпилил себе бензопилой голову.

Джеймс басовито заржал.

– Да нет, – Жанну обидело псевдо-непонимание Максима, – я про беспомощных женщин...

– А-а, понял! – Макс посерьезнел. – Когда добренькое государство Израиль подняло пособие матерям-одиночкам, количество разводов резко возросло. Очень не хочется, чтобы моя будущая, горячо любимая жена, если ей вдруг что-то будет не по нраву, заявила: «А не пошел бы ты подальше, дорогой?! Проживу и без тебя, и даже работать не буду! Государство мне поможет, да и ты ползарплаты мне на алименты отдашь!» И станет еще одной профессиональной матерью-одиночкой больше. Все, Жанна, отставить социальные вопросы! Забыла, что тебя выгнали из универа? Теперь это не твоя профессия. Готовимся к налету! Джеймс, проверь расстрелянного и отнеси ему поесть, тут еще осталось. Жанна! Держи шорты и пистолет. Не забудь – в пистолете один патрон. Итак, господа и дамы! Приключения продолжаются! Объявляется полная боевая готовность! – Максим церемонно поклонился девушке, затем журналисту. Негритянка зааплодировала, американец одобрительно захмыкал.

 

14

Максим сидел на дереве, глядя в бинокль на редкое движение по дороге между Сануром и Раджаром. Позиция была исключительно удачной, можно было видеть машины на расстоянии километра в ту и другую сторону. Он просидел уже с полчаса, но с уверенностью определить автомобиль с дизельным двигателем, ехавший с нужной стороны, не мог. Кроме того, без оружия он чувствовал себя обнаженным. Пистолет он оставил Жанне. Мало ли что, хотелось быть уверенным, что остановленная машина не увезет ее. Вдруг он не сможет придти на помощь? Карабкаться на дерево с автоматом было глупо и неудобно. Второй они оставили в салоне запертого «Лендровера». Журналиста на всякий случай связали, оставив беседовать с комиссаром.

Макс посмотрел вниз. Жанна сидела на корточках, прислонившись спиной к сосне, и жевала травинку.

– Эй! – вполголоса позвал студент. Негритянка вскочила, схватив автомат.

– Ну, что там? Едет?

– Пока нет. Едут неподходящие. Как ты там? – Он хотел кинуть в нее шишку, но ближайшая была недосягаема.

– Нормально. Сижу себе, мечтаю. Давай, Максим, не расслабляйся. Это из-за тебя мы потеряли столько времени.

– Знаю! – Он привстал и сел, чтобы тяжесть тела приходилась на другую ягодицу. – Но не ной! Неизвестно еще, это время мы потеряли или нашли.

Девушка снова села, махнув рукой, показывая, что разговор окончен. Макс опять приложил к глазам бинокль и посмотрел налево. Он сразу понял, что это то, что надо: огромная белая фура с красно-синими арабскими надписями и какими-то эмблемами на фургоне.

– Подъем! – зашипел он, спускаясь, но девушка уже была на ногах и протягивала ему автомат.

Они вскарабкались по склону и затаились в придорожных кустах.

– Сейчас проедет синяя легковушка, за ней выходи и тормози грузовик. – И когда синяя машина пронеслась, добавил: – Ни пуха!..

Жанна ослепительно улыбнулась и вышла на дорогу. Она подняла руку и повернулась боком, чтобы водителю не был виден оттопыренный большим пистолетом карман ее шорт.

Скрипя тормозами и отдуваясь, большой грузовик с ромбом на радиаторе останавливался, но окончательно встал только метрах в пятидесяти от них.

– Стой! – приказал Макс. – Я не смогу за тобой, – пояснил он.

На прицепе зажглись белые огни, на двух нотах зазвучал сигнал заднего хода, и машина попятилась, остановившись, когда правая дверь была точно напротив негритянки.

Девушка открыла ее и поднялась по трем ступенькам вверх в кабину. Максим не спешил выскакивать. Ждал, когда негритянка отвлечет водителя.

– Салям! – Широко улыбнулся тот, демонстрируя отсутствие верхнего переднего зуба. – Ибрагим! – Он протянул Жанне руку и, когда она пожала ее, Ибрагим припал губами к черной кисти. Это был мужчина лет сорока, невысокий и неряшливо одетый. Максим взобрался в кабину и сел рядом с девушкой.

– Шалом! Максим, – представился он и, когда водитель резко выпрямился, девушка обняла его левой рукой за плечи. Затем, зажав шею водителя под мышкой, резко опустила его голову, прижав к своему животу. Размахнувшись, благодаря открытой двери, Макс с силой ударил прикладом автомата в лоб. Ударил так сильно, что затвор передернулся, досылая патрон в ствол. Чертыхнувшись собственной беспечности, он поставил автомат на предохранитель. Тело Ибрагима обмякло, и его голова упала на колени негритянки.

– Зачем ты его так? – спросила она, поглаживая короткие волосы бесчувственного водителя. – Убить же мог!

На лбу араба краснело продолговатое пятно, по форме и рельефу соответствующее оковке приклада.

– Ну, перестарался, – оправдывался Макс. – Такой вот я крутой. Ладно, плакать будешь потом. А пока что перетащи его к себе, а я – за руль.

Обойдя машину и сев на водительское сиденье, студент порадовался, что грузовик заведен. Среди такого разнообразия цветных кнопок он вряд ли нашел бы нужные. А так... Автомат – он и в Африке автомат. Опустив ручник, он медленно подъехал к поваленным неоднократными проездами кустам и, осторожно притормаживая, спустил здоровенный грузовик на лесную землю, где виднелись следы «Лендровера» и армейского джипа.

* * *

Связанных они нашли там же, где и оставили. Увидев грузовик, пленники прекратили о чем-то спорить и поспешно встали. Максим спрыгнул на землю и поприветствовал их. Он поднял руки и, обняв девушку, опустил ее на землю. Потом повернулся к пленникам:

– Так! Горючие нужно перелить из грузовика в «Лендровер». Джеймс! У вас трубка есть?

– Нет, но есть другое решение, – журналист почесал плечом ухо.

– Говори.

– Горловина бензобака – широкая. Привяжи нитку к банке от чая и черпай солярку. В банке 330 грамм. 10 баночек – 3 литра, 100 – 33 литра. Через час управитесь.

– Вот ты этим и займешься, – сказал Макс, освобождая репортера. – А я пока вздремну. Жанн, – попросил он, – посторожи, пожалуйста. Когда надоест – разбуди.

– Хорошо, только сначала свяжи Ибрагима. А то очнется...

– Ладно, а тебе, Джеймс, совет: возьми сразу три баночки, один заход – и литр.

– Нет, три в горловину не пролезут.

– А ты по очереди. Или развяжите комиссара, пусть один набирает, а другой выливает...

Журналист разминал онемевшие руки.

– Иди уже спать, советчик. Разберемся! – буркнул он.

– А ты, писака, не дерзи. И Жанны остерегайся! У нее дома целая коллекция скальпов. И я слышал, что скальпы белых особенно ценны...

Девушка рассмеялась.

– Ну, ты и фантазер, ревнивый воин. Я же негритянка, а не индеанка.

– Не слушай ее, Джеймс! Она изучала культуру инков в Йоханнесбургском университете, ну и – ездила в Перу. Там они играли в ролевые игры, так Жанна так заигралась, что привезла дюжину скальпов японских туристов. – Джеймс рассмеялся, показывая великолепные зубы, плод работы дорогого дантиста. – И кому ты поверишь? Своему бледнолицему собрату или переодетой колдунье из племени Куку-Муку?

– Конечно, колдунье!

– Ну что ж, будешь прав. Эх, разучился я убеждать, постарел, – двадцатипятилетний Максим горестно вздохнул. – Ладно, ребята, пошел я спать. Приятного бензочерпания.

* * *

Когда его наконец разбудили, солнце было уже в зените. Максим сел, недоуменно озираясь по сторонам. Ему снилось, что он солдат в армии неистового Боливара и его сержантом был ооновский комиссар Ник Клименс, с большим животом, в трусах и с автоматом Калашникова.

– Вставай, вставай! – Жанна трясла его за плечо. – Машина заправлена. Пора ехать! Что делаем с пленными?

Он встал и потянулся так, что хрустнули кости.

– А-а-а-ай! – Он посмотрел на сидящих в тени фургона.

Джеймс – в военной форме с оборванными погонами и широкой улыбкой на лице. Oоновец скрестил руки и смотрел зверем. Очки он не нашел – и теперь щурился, так что злоба толстого, полуголого мужика не воспринималась угрожающе. Выглядел он скорее комично. Прислонившись спиной к огромному колесу, сидел водитель. Пятно на его лбу приобрело лиловый цвет. Кисти рук обмотаны изолентой. Он явно не понимал, что происходит, и, очевидно, очень боялся.

– Разбудила бы, Жанн... – Макс виновато покосился на негритянку. – Сколько ты этих головорезов в одиночку сторожила? Час?

– Два. – Африканка хорошо чувствовала себя в роли воительницы, но упускать момент попенять Яцкевичу она не собиралась. – Что, командир, хорошо поспал?

– Так себе, – он потупился. – Жанна, извини, пожалуйста. Виноват. Осознал. Больше не повторится.

– Ну вот, не дал мне поругаться. Ладно, прощаю. Нужно выезжать, до Багдада далеко. – Негритянка подмигнула журналисту. – Максим, каков план?

– Сначала переоденемся. Ты – комиссар ООН. Я – журналист. Кстати, что в фургоне, посмотрела?

– Нет. А что, нам что-то надо? – Она даже не подумала о грузовике.

– Пойдем, глянем.

Прицеп был заперт на большой висячий замок.

– Надеюсь, ключ в зажигании. Идеально – оставить пленных в прицепе.

Максим залез в кабину и не глуша двигатель отцепил искомый из вороха брелоков, открывашек и других ключей. Максу понравился резиновый полосатый шарик, и он взял его себе на память.

Огромный фургон был пуст.

– Господа невольники, проходите, пожалуйста! Через некоторое время вас освободят и вы станете героями, пережившими смертельную опасность в волосатых лапах сионистских агрессоров! Жанна, у тебя лапы волосатые?

Девушка засмеялась, показывая розовые ладони.

– Джеймс, отойдем на минутку! – И, когда журналист подошел, Макс приобнял его и отвел от остальных. – Смотри! Ты слишком много о нас знаешь. Постарайся дать нам хотя бы два часа. Не думаю, что они найдут вас быстрее, но мало ли... Прицеп я закрою на замок и припру к дереву, машину заглушу и ключи заберу, так что – незваные гости до вас не доберутся. И еще, карточку памяти с фотографиями спрячь где-нибудь, обыщут ведь – и заберут. После войны возьмешь, опубликуешь. Если доживу, будет мне под 80, вспомню молодость. У тебя три минуты, иди.

Ооновца и водителя освободили. Прибежал Джеймс и поблагодарил Максима. Все поднялись в прицеп.

– Ну – все. – Жанна была серьезна. – В машине есть спутниковое противоугонное устройство, вас найдут. Счастливо оставаться! – Она козырнула и спрыгнула на землю.

– Ник, не обижайся! Расстреляли тебя за дело и не до конца. Джеймс, приятно было познакомится с тобой! Ибрагим, – водитель испуганно вскинул голову. – Салям алейкум!

Он сказал арабское приветствие. Да и на иврите похоже: «Шалом алейхем». Яцкевич повесил замок и, сдав грузовик назад, припер дверцы прицепа к самому большому дереву на поляне. Затем заглушил двигатель и выкинул ключи в кусты.

– Ну, вот и все, Жанна, осталось самое сложное. Устала? – Да.

– Попытайся отдохнуть, пока будем ехать. Ну... С Богом!..

Максим сжал зубы и завел «Лендровер».

 

15

Ехать было просто. Движение было редким. На трещины и неровности дороги машина реагировала мягким покачиванием. Макс держал 90, он выключил музыку и стал думать о произошедшем за последние полутора суток.

Началось как игра, но теперь все было абсолютно реально, если не считать, что он находился в 2060 году, в Сирии, а рядом дремлет негритянка.

Да уж... Реальнее не бывает...

Жанна вдруг открыла глаза и спросила абсолютно неожиданную вещь:

– Максим, ты доволен жизнью?

Он сунул конфету в рот и задумался. Спустя некоторое время он с улыбкой ответил:

– Которой из них?

Девушка не приняла шутливый тон и продолжила:

– Я серьезно. Доволен ли ты настоящей жизнью? – Она поморщилась. – Стрельба, побег, издевательства над ооновцем... Прикол, конечно, но не более того. А когда вернемся? Прибор Фукса, естественно, сгорит, восстановить он его не сможет. Жизнь продолжится... Расскажи о себе. О чем ты мечтаешь? Что ненавидишь?

Макс задумался.

– А, собственно, к чему эти вопросы? Интерес профессиональный или личный?

– Личный. Представь себе – ты мне интересен.

Она взглянула на него и положила руку на волосатое колено.

– Да так... – промямлил Максим. – Так много хочется тебе сказать, а в общем-то – нечего. Все как-то обычно: учусь, работаю, раз в год на месяц хожу в армию... Там бывают приключения не хуже этих. – Он кивнул на уплывающую назад деревню с минаретом.

– Ничего себе – обычно!

– Ну, у нас все мужчины так. Это нормально. Наша с тобой действительность настолько разная, что моя жизнь дома была бы для тебя немногим менее странной, чем эта.

Макс открыл окно и выплюнул конфету. Невкусная. Диетическая.

Ворвавшийся горячий ветерок заставил прищуриться. Запахло лесом и дымом, видимо, кто-то жег костер. Закрывать окно не хотелось.

– Тебе не жарко? – Спросил он. – Давай ехать с кондиционером и открытым окном.

– Давай. Но расскажи о себе, пожалуйста.

Максим помедлил, раздумывая.

– Жанн! Давай оставим. Так хорошо расслабиться. Успеем еще вернуться в реальность. Давай лучше поговорим о любви...

– Ну, давай. Ты когда впервые влюбился?

– Лет в двенадцать, – уголки его губ потянулись вверх. – Это была очень особенная любовь!

– Так-так-так, – Жанна выпрямилась и повернулась к Максу, приготовившись слушать.

– Чистая, бескорыстная, безответная любовь... – Он сделал паузу и, не сумев сдержать ухмылку, закончил, – это была любовь к Родине и Партии. Такое извращение даже Нику Клеменсу не снилось.

Разочарованная девушка с силой ударила по ноге и зло спросила:

– Какой еще, к черту, партии?!

– Коммунистической, конечно.

Она отвернулась, и Максим понял, что его шутка для южноафриканки совсем не подходит, что Советский Союз ей – не ближе Атлантиды, и что она хотела приблизиться к нему, а он...

«Да, – подумал Макс. – Вот тебе и межкультурное непонимание...»

– Жанна, Жанна, – попросил он. – Прости, пожалуйста.

И, когда она повернулась к нему, продолжил:

– Мне было пятнадцать лет, а ей четырнадцать, – Максим замялся, но когда девушка взяла его под руку, продолжил. – Это была невероятная любовь, такое может быть только в 15 лет... – Он снова замолчал.

– Молодой, да ранний! Да, Максимка?

Не обращая внимания на реплику он продолжил:

– И это длилось один месяц. Тридцать один день...

– Почему?

– Она уехала. Она должна была вернуться домой, а это – за три тысячи километров. Какое-то время мы писали друг другу нежные письма, но потом...

– Новая любовь? – Жанна положила голову на плечо водителя и гладила руку, державшую руль.

– Нет. Новая любовь пришла только после армии, в двадцать лет. Просто переписка закончилась сама собой... М-да... – Он объехал синее ведро, лежавшее на дороге. Встречной машине пришлось принять вправо, чтобы избежать столкновения. Ее возмущенный гудок исчез позади. Макс снова заговорил:

– Ты знаешь, когда возлюбленный далеко, начинаешь его идеализировать. И он, точнее она, становится еще желанней. Это очень больно. Так и ты – будешь по мне скучать... Наверно...

– Останови машину, пожалуйста.

Максим притормозил и съехал на обочину. Негритянка ожидающе смотрела на него. Макс грустно улыбался.

– Такова жизнь, ничего не попишешь. – Он обнял девушку и прижал ее голову к своей груди. Оба молчали.

– Ты такой чудесный, – тихо сказала Жанна. – Здесь все так волшебно, – она подняла голову, ожидая поцелуй.

Краем глаза Максим заметил движение и, оторвавшись от негритянки, увидел прямо перед капотом смуглого подростка на осле. Открыв рот, он во все глаза смотрел на целующихся.

– Волшебно, – проворчал Макс, выезжая на дорогу. – Не будь мы иностранцами, нас бы линчевали...

 

16

Километров сорок они молчали. Максим закурил, выпуская дым в открытое окно. Жанна думала, наверное, о далекой Африке, об объяснении с родителями...

Они проехали мимо автобусной остановки. Видимо, она должна была символизировать заботу правительства о своем народе, так как некогда была застеклена. Теперь только груды битого стекла опоясывали ее. Пластиковые сиденья скукожились от огня и походили на свернутые от тли листья. Жанну передернуло от такого бессмысленного разрушения.

– Варвары! И в Израиле такое есть?

– Дебилы! Живут плохо и хотят жить еще хуже! Такое бывает везде, где есть бедная, озлобленная молодежь. Дебилы, – повторил он. – В богатых районах такого нет. Но если поставить в квартале бедноты красивый фонарь, его разобьют в первую же ночь! И чем он красивее, тем короче его жизнь. Уродливый же не тронут. Почему? – Не знаю. В приличном месте фонари стоят годами, и никому в голову не придет их разбить. Видимо, в плохих районах хорошие вещи нарушают гармонию, – Максим закусил губу. – Никуда не денешься, внутренний мир формирует внешний. – Он угрюмо замолчал.

– Воспитание, – Жанна нашла выход, – образование и культура!

– Да? – Максим тоже думал об этом раньше. – Моя прекраснодушная королева! И как ты предполагаешь загнать этих сорванцов в классы, заставить их любить Моцарта и восхищаться импрессионистами? Даже если дать им самых лучших учителей, они сбегут бить витрины и друг другу морды. Разве что, – платить им за посещение школы. Но и это поможет не надолго.

– Естественно, – девушка повернулась к водителю и заговорила возбужденно. – Они озлоблены своей нищетой!

– Думаешь, если дать им деньги, прекрасные дома и чистые улицы, – все изменится? Ничего подобного! Я уже видел это в Израиле. Когда-то, когда я приехал в Израиль, все остановки были застеклены. Но через некоторое время стали как эта. И теперь их делают железными. А что изменилось? – Максим забарабанил пальцами по рулю. – У меня были двое знакомых. Им было по 16-17 лет. Их поймали, когда они разбивали стеклянные афиши. Они приехали из нищего белорусского города. Объясняли свой вандализм тем, что им было скучно. Скучно! Понимаешь?! В шестнадцать лет – скучно! Вокруг столько неизвестного, волнующего, интересного! – Макс рычал от негодования. – Да если ты такой дурак, смотри кино: десятки телеканалов, играй в компьютерные игры! И вот – пожалуйста, выпустили их на чистые, красивые улицы! Ты можешь обвинить меня в ненависти к новым эмигрантам. Но это неверно, я считаю, – это благословение для Израиля. Но с фактами не поспоришь: автобусные остановки теперь – железные, а раньше были стеклянными. Варвар живет внутри. Он и формирует внешний мир. Может быть, через пару поколений...

– Естественно, а чего ты хотел? Они ведь – нищие. Бывшие инженеры теперь, небось, работают уборщиками...

– Сомневаюсь, чтобы дети бывших инженеров били фонари и поджигали остановки. Приличный человек и в несчастье остается им, а вот варвар – и в богатстве варвар. Ты говоришь, культура, – Максим зацокал языком и заерзал на сиденье. – Но ведь, чтобы понять импрессьон или Бетховена нужно работать душой! А они к этому не привыкли и – не хотят. Что, по-моему, – абсолютно естественно. Намного проще и веселее разбить витрину, а еще лучше – взорвать к едрене фене весь мир! – Макс поразился внезапному открытию. – Вау!

– Что случилось? – Беспокойно спросила негритянка.

– Понял кое-что. – Он держал руль одной рукой, а другой обнял плечи девушки и придвинул ее к себе. – Ведь и у террора – те же корни! Бессмысленное варварство! Только «хулиганы» там постарше, да и возможностей у них побольше. Дикарь-человек. Смысла в том, чтобы разбить лампу или взорвать 200 этажный дом, – столько же, то есть – нисколько!

– Неправда! У террористов всегда есть цель!

– Да какая цель могла быть у направившего самолет в «башни-близнецы»? – Максим сильно сжал левой рукой овальный руль. – Большой БУМ! Это потом – журналисты придумывают основания для террора. Хочешь пример?

– Ну?

– В 1967 году Израиль захватил сектор Газы. Основание – лишить террористов баз, из которых федаюны совершали вылазки в Израиль и убивали там всех подряд. – Макс отпустил Жанну и взял бутылку воды. – Открой, пожалуйста.

– Кто такие федаюны? – Она вернула открытую бутылку.

– Бандиты. – Он сделал глоток. – Так вот. Террор, который вели арабы против еврейских целей, они оправдывали нашей оккупацией Газы. Ладно, допустим. – Он попил еще и вернул бутылку девушке. – Спасибо.

Жанна завинтила крышку и погладила мужчину по щеке. Она понимала, что тема террора болезненна для него, что он не может быть объективен, но женская мудрость подсказывала ей: «Пусть выговорится, не перечь ему, будь нежна – и помоги».

– Но ведь вы вышли из Газы?

– Еще как вышли! Разрушили цветущие поселения, приносившие большой доход фермы, дававшие работу местным арабам, выковыряли из земли трупы похороненных там евреев, и даже дали деньги на развитие промышленности. И ты думаешь, террор закончился ввиду своей победы?

– Знаю, что нет, но почему?!

– Потому что дикарь-человек не умеет создавать. Он умеет только разрушать и убивать. Казалось бы, что еще надо? Победили! Освободили! Изгнали! Создавайте теперь промышленность, развивайте инфраструктуру, радуйтесь жизни. Ан нет! Легче запускать по приграничным городам ракеты и кричать, какие мы изверги. А ООН поддерживает все безумные обвинения палестинцев. Самое для меня непостижимое, – это то, что Израиль является членом этой организации и платит туда огромные бабки.

Девушка озадаченно посмотрела на разгорячившегося Максима. Такого просто не могло быть! По его мнению, Израиль обстреливают безо всякой причины, а весь мир – молчит. Про обстрелы самодельными ракетами она слышала, но по какой причине арабы это делают, негритянка не знала, да и не очень пыталась узнать – до сих пор.

– Ну и чем объясняется террор после ухода из Газы?

– Я слышал только маловразумительные объяснения, что это – ответ на уничтожение главарей террористов и – «палестинского народа в целом». То есть: «Мы стреляем потому, что вы убиваете тех, кто стреляет...»

Жанна рассмеялась и положила свою черную ладонь на руку Макса, держащую руль.

– Знаешь, Максимка. Я тебя очень уважаю и верю твоим словам, но... То, что ты рассказываешь, абсолютно нелогично. Этого просто не может быть. Извини, но ты за одну из сторон, поэтому – необъективен. Не может быть так, что террор просто потому, что это – кейф. Ты просто ненавидишь арабов.

– А почему бы и не кейф? Остановку видела? Ее сожгли просто потому, что кому-то был кейф ее сжечь. Никакого другого объяснения вандализму я не нахожу. И неправда, что я арабов ненавижу. Ненавидеть большую группу людей – не умно. Не важно по какому признаку они объединены. Всякие есть. Но одно меня удивляет...

– Что?

– Если людей уничтожают по национальному признаку – это называется геноцид.

– Ну?

– Значит террор – геноцид в чистом виде. А в Газе – демократически избранное правительство ХАМАСа главной своей целью называет уничтожение Израиля посредством террора против мирного населения. Но все молчат, и в геноциде обвиняют именно Израиль!

Девушка помолчала, но недолго.

– Ну, вот здесь ты не прав! Я насчет аналогии «терроризм-вандализм», – снова решила возразить Жанна. – Там – кинули камень и убежали, а здесь – люди жизнью рискуют. И зачастую – погибают. Согласись – это война. А война – дело, если и не благородное, но и не лишенное романтики.

– Что! – От негодования Максим подскочил. – Где ты видела, чтобы на войне легитимными целями были дети?! Ну ты даешь! Романтика террора! Это может быть только романтикой Морлоков!

– Кого? – Девушка уже пожалела, что подлила масла в огонь. Она положила Максу руку на плечо, но тот сбросил.

– Морлоки – подземные жители в романе Уэллса. Они выходили по ночам, чтобы сожрать зазевавшихся Элитов, этаких воздушных и романтичных, живших на поверхности земли. А то, что сопоставление вандализма с терроризмом корректно, доказывает соотношение «преступление-наказание». В первом случае, – за разбитый фонарь – штраф. Во втором, – за убийство или массовое убийство – гибель или даже тюремное заключение. Но – и в том, и в другом случае – поймать преступника чрезвычайно тяжело. Как поймать хулигана, бросившего на пустой улице камень в фонарь, или террориста, расстрелявшего еврейский автомобиль на ночном шоссе? – Максим сжал зубы и тяжело дышал. – А из Газы очень любят запускать ракеты с площадок перед школами и из песочниц в детских садах. При этом любой погибший – мирный или якобы мирный палестинец – является предметом всемирного осуждения Израиля.

– Ладно, Макс. Давай, переменим тему. Я понятия не имею о ваших отношениях с арабами, и ты пользуешься этим. Во всех газетах я вижу бедных, грязных палестинских детей и – вооруженных до зубов израильских солдат. Очень сложно убедить меня в том, что эти солдаты несчастны, и эти голодные дети – причина их грусти. – Жанне до смерти наскучил палестино-израильский конфликт.

– Ладно, оставайся при своем мнении, – обиделся мужчина. – Тебе-то что до этого?

– Ну, не обижайся, Максимка! Почему бы вам просто не оставить арабов в покое?

– Да мы бы с удовольствием... Знаешь, я недавно был в Мейтаре.

– Где это?

– Такой богатый поселок в пустыне Негев, на юге Израиля. Рай, построенный на песке.

– Очень хорошо! Я рада за жителей Мейтара, – африканка раздраженно махнула рукой, отгоняя муху, залетевшую в прохладу салона через открытое окно.

– Нет, ты, пожалуйста, послушай! – В его голосе зазвучали железные нотки. «Так, скоро подеремся, – подумала девушка. – Из-за чумазых арабских детей...»

– Я вся – внимание! – Она повернулась к водителю, сделала серьезное лицо и прижала к щеке ладонь.

– Так-то лучше, – буркнул Макс. – Так вот, Мейтар, – рай в пустыне. Везде зелень, дома с черепичными крышами, разноцветные детские площадки и все такое.

– Звучит хорошо. Ну, а где пойнт? – Жанна старательно демонстрировала заинтересованность, что было непросто.

– Пойнт? – переспросил он. – Пойнт в том, как это все достается. Знаешь, чего стоит вырастить дерево в пустыне? – и, не дожидаясь ответа, продолжил. – К каждому корню подтянут шланг, рядом вкопан датчик, с которого в компьютер поступает информация о том, нужно ли этому корню выделить еще каплю воды.

– И, конечно же, все эти шланги протягивают арабы? – Она повысила голос.

– Конечно! – его тон не изменился. – И они очень рады, что есть работа. Ты же не думаешь о бедных китайцах, которые по колено в воде растят рис, когда покупаешь китайский пылесос за гроши?

– Нет, – созналась Жанна. – Просто рада, что сейчас все так дешево стоит.

– Ну так вот, – в пяти километрах от Мейтара стоит арабская деревня Ум-эль-Балак. И нечистоты там текут по прямо улице, а почему?

– Нищие люди! В муниципалитете нет денег?

– А откуда им взяться, если муниципальный налог никто не платит? При этом, государство постоянно переводит им деньги. Да толку нет, все остается по-прежнему, разве что у кого-то появляются роскошные виллы и новые машины. А рядом – чистенький Мейтар, естественный предмет ненависти, как и все евреи. И этому кошмару нет конца! Рожденные в ненависти ее же и порождают!

– Все, Максим, если ты не заткнешься, я выпрыгну на ходу! Будешь воевать в одиночку! Из-за этой дурацкой игры, я – за евреев! И знаешь, что? Не заставляй меня пожалеть об этом! – Макс не ответил. Его плечи поникли. Он смотрел на дорогу, и Жанне вдруг стало жутко жалко этого разочарованного супермена. Так жалко, что захотелось плакать.

– Стой!!

Когда «Лендровер», визжа шинами, остановился и Макс недоуменно повернулся к ней, африканка с силой схватила лацканы гавайской рубашки и притянула его голову к своей, уперевшись своим черным лбом в его.

– Никогда! Никогда! Никогда не смей! – свистящим шепотом проговорила она и впилась в его губы. Ошарашенный мужчина сначала не отвечал, но затем с такой силой обнял девушку, что кости ее затрещали. – Ой! – Придушено пискнула она и, когда Макс отпустил, прилегла на сиденье, положив голову на его колени. – Этот день, – шептала она. – Эти два дня, – слова давались ей с трудом. – Я узнала, что такое любовь... Если вернемся... Когда вернемся... Купи своему соседу огромный букет...

 

17

По расчетам Макса оставалось еще полчаса до аэродрома, когда он увидел странную конструкцию. Высоко в небе висел огромный дирижабль. Рядом стояла высоченная башня с какими-то кубами наверху Максим съехал на обочину и остановил машину.

– Жанна, там, в бардачке, бинокль. Достань. Хочу посмотреть, что это за чудо.

Девушка передала ему зеленый армейский бинокль. Макс снял крышки и внимательно смотрел на дирижабль. Башня оказалась просто металлической балкой высотой метров в 70. На месте ее удерживали 4 растяжки из железных тросов. На вершине балки, выше места соединения растяжек – поворачивающаяся платформа с генератором. Из генератора к середине пропеллера шел жесткий привод. Очевидно, что пропеллеры диаметром в 30 метров могут выработать массу энергии даже при слабом ветре.

– Вау! Наконец-то! Я давно думал, что добывать электроэнергию из нефти – кощунственно. Странно, что евреи до этого не додумались.

– Дай-ка глянуть! – негритянка нетерпеливо тянула руку, постукивая ногой.

– Гляди, молодцы какие! – Студент вернул бинокль.

– Что это? – недоуменно спросила она.

– Это ветровая электростанция, очевидно, снабжает энергией тот городок. – Он показал рукой на видневшиеся неподалеку белые пятиэтажные дома. – Понимаешь, главная проблема таких электростанций – вибрация. Поэтому они и поместили ее на дирижабль и сделали там два вертящихся в разные стороны пропеллера. Наверняка там стоит компьютер, который меняет шаг винта, выбирая оптимальный. Молодцы! Уж не знаю, как это все работает, но очевидно: если такую махину отгрохали – окупается. Интересно, сколько сейчас стоит нефть?

– Смотри, а там еще стоят! Здорово! Электростанции на дирижаблях!

Максим снова выехал на дорогу.

– Ну, как тебе экскурсия в будущие? Домой не расхотелось?

При упоминании о доме Жанна помрачнела.

– Да ладно тебе, еще успеем. Правда, непонятно как. Ты так о себе и не рассказал. От тебя, наверно, все девчонки без ума. Бегают за тобой?

Максим вздохнул.

– И чего бы это им за мной бегать? Не бегают, только одна чернокожая полюбила. – Он вспомнил о Саре и поморщился. Девчонку было жаль, но своей вины в этом он не чувствовал. – Ну, почти одна. Вот если бы в войнушку не играли, то и ты, вряд ли бы заметила...

Жанна потерлась щекой о его плечо и с улыбкой спросила:

– А знаешь, чем ты хорош?

– Понятия не имею.

– Ты легкий человек...

– Как это?

– Тебе все нипочем. Если ошибаешься – «ну, бывает», говоришь ерунду об Африке – «Ну не все же я знаю...»

Максим хмыкнул.

– Ну ведь я действительно не все знаю. Я всегда готов это признать...

– Вот видишь! А так далеко не все. От тебя неудачи отскакивают. Ты можешь переживать о чем-то долго?

– Конечно! – Он задумался. – Правда, нечасто.

– Мне бы так... – Девушка снова вспомнила об Йоханесбургском университете и на глазах у нее выступили слезы. Макс обнял ее правой рукой и быстро поцеловал макушку, поторопившись вернуть внимание дороге.

– Не переживай. Все что ни делается – то к лучшему. На следующий год снова поступишь, зато тебе будет наука на все жизнь. Сколько тебе, 19?

– Уже 20.

– Вот видишь. – Он вернул правую руку на руль. – А мне 26, а я только на третьем курсе. И не унываю, зато я знаю то, что многие за всю свою жизнь не узнали. Ты говоришь – ничего я не принимаю близко к сердцу. Неправда. Принимаю, но очень фильтрую. Действительно, не все мои неудачи меня огорчают.

– А что же тебя огорчит наверняка?

Максим задумался.

– Не знаю. Не хочу об этом думать. Но на самом деле, если не считать вселенских катастроф... – Он снова помолчал. – Наверное, если я делаю то, что противоречит моей душевной конституции, моей принципиальной позиции...

– Еще раз, помедленней и попонятнее. – Жанна подняла брови.

– Ну... Как бы объяснить. Ну, это не писаные законы, а лично мои. Вот, например... – Макс задумался, как бы объяснить повразумительнее. – Скажем, я запросто могу подкрутить электрический счетчик, проехать без билета или, скажем, использовать нелицензионный софт...

– Типа Windows XP?

– Точно. Я понимаю, что все это воровство, но мои душевные принципы это не возмущает. А вот украсть у кого-нибудь велосипед – не смогу. И не потому что он привязан – а так как это против моего понимания. И если я так захочу этот велосипед, что не смогу удержаться, – в последствии буду весьма переживать. Понятно? – Макс так напрягся, пытаясь найти доступные девушке объяснения, что на лбу выступил пот. – Уф...

– Что ж тут непонятного? – Жанна улыбнулась, желая поддеть Максима. – Велосипеды воровать ты не можешь, а софт – запросто.

Он подозрительно взглянул на девушку.

– Издеваешься, да? – Максим снова стал смотреть на серую ленту шоссе. – Причем здесь велосипед?

– Ты сказал.

– Отставить велосипед. – Он недовольно поморщился. – Вот, скажем, я встретил девушку. – Макс взглянул на указатель топлива. Четверть бака. Машина была намного экономичнее, чем он ожидал. – И я оказался так покорен ее красотой, так возжелал ее, что не удержался и изнасиловал.

– Так, так, так... – Негритянка была заинтригована и, наклонившись вперед, с интересом взглянула в его глаза. – Вот уж чего не ожидала!

– Уф! Да нет же! – Максим повел плечами в негодовании от подобного предположения. – Это пример вещи для меня невозможной! Я противник любого вида насилия!

– Что?! – Не поверила своим ушам Жанна. – Сколько людей ты сегодня убил?! А с ооновцами – это не насилие? А в настоящей жизни? В настоящих людей – тоже ведь стрелял?!

– Любезная! – Макс начал раздражатся. – Есть насилие, и есть насилие...

– То есть? – Девушка не поняла переведенную на английский ивритскую кальку.

– Война – это другое. Если стоит вопрос: я или меня – мои предпочтения понятны. А с ооновцами – форс-мажорные обстоятельства. – Максим съехал на обочину и заглушил машину. Он отстегнул ремень и повернулся к девушке. – Жанна! Нам осталось около 10 километров. Что за приключения нас ожидают – не знаю. Но скорее всего – мы не сможем продолжить беседу и расстанемся навсегда. – Он обнял негритянку. – Перерыв 15 минут.

 

18

Девушка вышла из машины и, подняв руки, с хрустом потянулась.

– Хорошо-то как! А ведь где-то умирают люди...

– Она посмотрела на подошедшего Максима. – Это не по-настоящему. – Он сел на землю и стал жевать травинку.

– А что по-настоящему? Что в самом деле с нами произошло?

– Ты тоже заметила? – Макс улыбнулся. – А я думал, только я вижу что-то необыкновенное.

– Я серьезно! – Жанна дернула плечом. – Я бы еще поняла компьютерную псевдореальность! Но ведь она постоянно меняется! Помнишь, сначала были два типа солдат. Твои и мои...

– Угу.

– А теперь живые люди, со своими характерами. И делают совсем не то, что мы предполагаем!

Максим сцепил руки на затылке и опрокинулся на спину.

– Не знаю... – лениво промычал он. Девушка легла рядом и начала его тормошить.

– Ну, Максимка! Перестань! Ты ведь делаешь вид, что все знаешь! Я даже верить в это начала...

– Жанн! А как насчет 15 минут расслабиться перед новыми подвигами?

– Нет, дорогой, ты собирался со мной поговорить, перед тем как исчезнуть навсегда, – она прикусила губу и печально посмотрела на него. Макс подполз и уткнулся в ее живот головой.

– Не знаю, милая. Есть одна гипотеза. Даже правдоподобная... Но...

– Что но?

Максим отодвинулся, приподнялся на локте и сказал:

– Ладно, но просьба допускать, что я могу ошибаться.

– Готова.

– О'кей. Мы предполагаем, что мой сосед Фукс создал прибор, благодаря которому мы оказались в виртуальной реальности.

Макс задумался.

– Продолжай.

– Так вот. После того как мы покинули самолеты, прибор Фукса ни причем. А новую реальность формирует наш мозг.

– Понятно, но почему этот мир меняется, почему он становится более настоящим?

– Потому что мы меняем его. Внешний мир и мы приспосабливаемся друг к другу. Но есть кое-что, что мне непонятно...

– Выкладывай.

– Если я формирую внешний мир, то вещи, которые по моему мнению должны случиться, обязательно происходят. Правильно?

– Вроде, да.

– Однако нет. Когда я отдал ооновцу автомат, я был уверен, что поговорю с ним по-человечески. А он пытался меня застрелить. Почему так?

Жанна села и улыбнулась.

– Ой-ей-ей. Такой большой, а глупый...

– И в чем же моя глупость?

– Потому что в глубине души ты ему не доверял. Ты и создал своего собственного убийцу. К счастью, не удавшегося.

– Как это «не доверял»? Если бы я не доверял, стал бы автомат отдавать! – Макс был уверен в собственной логике.

– Я же говорю – глупый. Зачем же ты тогда поменял магазин на пустой?

Он хлопнул себя ладонью по лбу.

– Точно!

Жанна замолчала, обняв колени руками и уткнувшись в них головой. Максим попытался развеселить ее, рассказав о недавнем происшествии в туалете с профессором Рабиновичем. О том, что после сексуальных скандалов с участием президента Клинтона и бывшего израильского президента Кацава Кнессет принял закон об обязательной стерилизации будущих президентов.

Девушка смеялась, но как-то невесело, быстро замолкая. Макса это обидело. Он предполагал, что его истории заслуживают более бурной реакции. В конце концов он тоже замолчал, решив, что пора ехать. Неожиданно негритянка подняла голову.

– Максим?

Он ждал продолжения, но девушка молчала. Макс пожал плечами и поднялся.

– Максим? Ты считаешь себя мудрым человеком?

– Что? – Вопрос был абсолютно неожиданным. Жанна – чемпион по неожиданным вопросам. – Я?

– Я просто хочу с тобой поговорить. Подвиги подождут.

– Подождут. – Макс снова сел и задумался. – С одной стороны – все хотят считать себя мудрыми. Но с другой... Нет, однозначно нет.

– А все-таки? Если бы ты сказал, что ты мудр, поверила бы, но ты ведь не скажешь...

– Не скажу. И если кто-то обо мне такое скажет – буду категорически протестовать.

– Ответственности боишься?

Макс сунул в рот очередную сигарету. Он смотрел на Жанну и не знал, что ей ответить.

– Да что ты прицепилась! Мудрые люди с автоматами по Сирии не бегают. Давай лучше расскажу анекдот...

– Ты слишком много куришь. Мы говорим о мудрости, не увиливай.

Яцкевич выдул дым и проворчал:

– Что ты как моя мама. Это, может, вообще не мое тело.

– Ну-ну.

– А насчет мудрости... Однажды я говорил с действительно мудрым человеком.

– Рассказывай! Чем он тебя поразил?

– Молчи и слушай, – попросил он. – Трудно рассказывать.

– Нема как рыба.

– Ой, подожди! Мы оставили оружие в машине, так нельзя!

– Кури, я схожу.

И когда Жанна вернулась с двумя автоматами, он продолжил:

– Дело было месяц назад в магазине. – Он взял калашников, проверил его, вернул магазин и снова поставил на предохранитель. – Дай-ка мне свой, – попросил он девушку.

– Не отвлекайся. Рассказывай! – потребовала она, но автомат передала.

– Там была женщина, лет тридцати. – Начал он, дважды передернув затвор. – Одета очень небогато, но держала два блока «Мальборо», у нас это дорогие сигареты.

– Ну, а где же мудрый человек? – Торопила Жанна.

– Он стоял в очереди за ней. Лет на 10 старше ее, религиозный, с кипой на голове.

– Ну?

– Женщина, видимо, им заинтересовалась, потому что начала объяснять ему, что таких дорогих сигарет она не курит, и это для ее брата, а она очень небогата. «Богатство не в деньгах», – сказал мужчина. Его, кстати, зовут Меир. «Конечно, были бы две руки и две ноги. Главное здоровье», – ей очень хотелось ему понравиться, поэтому она была готова со всем согласиться. «И это – не залог счастья».

– А что же? – Жанна приняла проверенный автомат и внимательно слушала. Максим улыбнулся и продолжил:

– «А, понятно! – Сказала женщина. – Нужно верить в Бога и соблюдать его законы!» Но Меер был не согласен. «Это только отчасти так. Есть много несчастных религиозных людей».

– Так что же? – Девушка отложила оружие и с любопытством взглянула на Макса.

– Это и есть мудрость. Были праведники, которые были и больные, и бедные, но тем не менее им было хорошо, и каждый новый день они встречали с радостью. Дело в гармонии. Они жили в согласии с Богом и собой. И это весь секрет.

– Ха! Тоже мне секрет! – Африканка негодовала. – Если бы у меня было много денег, я бы тоже жила в согласии с Богом и собой!

– Не скажи. – Максим тоже отложил автомат и с нежностью посмотрел на Жанну. – Типичное заблуждение. На Беверли-Хилс полно здоровых миллионеров, которые не могут заснуть без снотворного, принимают наркотики и кончают жизнь самоубийством. Они счастливы?

– Ну... – Она заколебалась. – Дураки...

– Дело не в уме, богатстве, любви и даже вере. Тут вопрос глубже. Вопрос вопросов.

– Не знаю. Как-то не выглядит убедительно. Гармония... – Неуверенно сказала она.

– На иврите есть слово – «Шалом». Его обычно переводят как «Мир». Но мир – только одно из значений. Производное от «Шалом» – «Шлемут». Это и значит – гармония, целостность, согласие...

– Ну и что же? Твой Меир объяснил, как этого достичь? Ты теперь счастлив и мудр?

– Объяснил... Счастлив – не совсем. Мудр? – и не близко, но мне стало намного легче...

– Давай, давай, колись. Я тоже хочу быть счастливой.

– Все это очень индивидуально. У каждого свои дела. Но он сказал несколько правил. Главное – сохранить душевное равновесие. Это и есть главное составляющее «шалома». А для этого есть несколько законов. Первое – верить в Бога...

– А ты веришь?

– Конечно, все верят. Не важно как это называют– Природой, Богом или Высшей силой. Я не религиозен в основном потому, что евреям нельзя в субботу к урить или куда-то ездить, я так не могу. Но можешь называть меня «сочувствующим».

– Что еще?

– Это важно. Если веришь – ты близка к пониманию того, что Бог не может быть несправедлив.

– Ну, ну, дальше! – Подгоняла заинтересовавшаяся Жанна. С одной стороны – философия – это тебе не из автомата палить, думать надо. А кроме того, ей очень хотелось поймать Макса на несоответствиях. Слишком уж уверенно он говорил о принципиальных вещах. «Тоже мне, философ-самоучка!»

– Дальше? – переспросил он. – Дальше самое главное. И понимаешь это не головой, а душой!

– Что? Что понимаешь?!

– Высшая справедливость – гарантирована!! – выкрикнул он.

– Чего?! – Скривилась Жанна. – Кем?

– Богом, – тихо произнес Максим.

Негритянка рассмеялась. «Это что, розыгрыш?» – она покосилась на притихшего Яцкевича.

– Да ты что? Всерьез так думаешь? Что, по-твоему ему больше делать нечего?

Макс был серьезен. Он смотрел на нее прищурившись.

– А это самое главное его дело. Меир говорил, что в Талмуде написано: «Если есть суд – нет суда. А если нет суда, то есть суд».

– Что за бред?

– Я тоже так думал, но он объяснил, что если есть праведный суд на земле, то на небе не судят. И наоборот. Меир даже привел в пример эвакуацию поселений из Газы...

– А что там?

Теперь скривился Максим.

– Нет. Не важно. О политике я не говорю. А о спящих – или хорошо или тихо. Это одна из вещей, которые нарушают мое душевное равновесие. Когда читаешь газеты, кажется – все идиоты. Принимают на государственном уровне неправильные решения. Лучше я как-нибудь без этого. Мне хватает того, что нужно улучшать в себе. Весь мир я все равно не исправлю, даже если буду знать как... – Он взял новую сигарету, оторвал фильтр, но передумал и положил назад. Он вздохнул и продолжил: – Я и вправду не зря так наехал на ооновцев. Сейчас ведь модно делать все наперекор законам Бога...

– Ну а в чем проблема? Ты предлагаешь вернуться в средние века? Максим! Ты что-то понес ерунду! Что значит высшая справедливость – гарантирована? Если умирает трехдневный ребенок, что он нагрешил?

– Ну, это наказание не ему, а его родителям. Ему-то что? Родился себе, ничего не почувствовал, гукнул, пукнул пару раз – и назад. Может, так лучше, чем 70 лет мучиться. Кто сказал, что смерть это плохо? Мне вообще иногда кажется, что инстинкт самосохранения – шутка господа Бога.

– Ну-ну...

– А кроме того, кто знает, что там было в предыдущих воплощениях.

– Ты и в это веришь?

– Да.

Жанна легла на живот. С Максимом было интересно разговаривать, он говорил совершенно невообразимые вещи, и согласиться можно было только с малой частью. Но... Было забавно, что он сам верит в то, что говорит. И судя по всему, он с этим себя неплохо чувствует. Девушка вытянулась на траве и лениво спросила:

– Ну и чем тебе еще насолила ООН?

– По-моему, уже 15 минут прошли, – оборвал он. – Пора двигать.

– Не думаю, что их нашли. Похоже, что у нас есть время до завтрашнего дня. Если он здесь наступит...

Максу тоже не хотелось шевелиться.

– Ладно. Уговорила. А ООН... – Максим сел. – Чего стоит их название Иудеи и Самарии. Теперь весь мир так называет, даже в Израиле...

– Как?

– Теперь политически корректно называть Иудею – Западным берегом реки Иордан. Чтобы память о евреях на этой земле стереть. Ну, это не впервые. Римляне пытались это сделать, назвав Израиль Палестиной, по имени исчезнувшего племени филистимлян. Теперь даже «палестинский народ» появился.

– Ну и? – Жанне не хотелось снова возвращаться к этой теме. – Ну а что кроме этого? В чем богоборство западного мира?

– Да во всем! Возьми хоть равноправие полов! Бог создал нас разными, а они хотят унифицировать и это!

Тут Жанна промолчать не могла. От возмущения она подскочила.

– Что?! Тебе и это не нравится?! Что я могу наравне с тобой зарабатывать деньги! Что я могу быть самостоятельна и не зависеть от самца!

– Конечно! И тут деньги! – Максим тоже вскочил. – Ведь от равноправия полов проиграли все! И не факт, что женщины меньше мужчин. Ведь женщина должна быть не слабее. А значит – мужчина не сильнее женщины. А им хочется мужика! Не тряпку! И стоит такой тряпке дать своей благоверной в глаз, она тут же побежит в полицию. Оттуда приедут мальчики в синих рубашках, героя скрутят и кастрируют. Чтобы впредь не смел!

Жанна сердито пыхтела, но не находила, что бы такого сказать. Макс пожалел о вспышке и сел.

– Извини, – сказал он примирительно. – Вот видишь, потерял душевное равновесие и тут же с тобой поссорился. Не хочу я с тобой ссориться.

– Ладно, – угрожающе начала негритянка. – Извинения принимаются. Но при одном условии...

– Каком?

– Ты признаешь, что мужчины не лучше женщин.

– Что? – Он рассмеялся. – Постановка не корректна. Что лучше – пылесос или фотоаппарат? Синее или зеленое?

Жанна сняла здоровенный армейский ботинок и показала Максиму.

– Признаю, признаю! – Захохотал он. – В некоторых местах вы значительно лучше мужчин!

Девушка подняла ботинок.

– Нет, нет! – притворно испугался Макс. – Ты не поняла! Понимаешь... Без женщин плохо... – ботинок опустился. – Но и с женщинами плохо...

– Ах ты гад!

– Нет! Подожди! Зато с женщинами хорошо... – Жанна уже не опускала обувь, ожидая подвоха. – Но и без женщин хорошо! – Дождалась она и метнула ботинок в убегающего, хохочущего Макса.

* * *

Максим обнимал Жанну и тихонько рассказывал ей сказку о героической смерти компьютерной мышки. Он сам ее придумал в армии, сидя на наблюдательной вышке на сирийской границе. Девушка не слушала, поглаживая обнявшую ее руку. Ей было хорошо и спокойно. День клонился к вечеру, изрядно поработавшие совсем недавно автоматы валялись невдалеке. Но все хорошее кончается, и она решила, что дальше тянуть небезопасно. Негритянка села и, погладив его заросшее колючей щетиной лицо, сказала:

– Максимка, милый, послушай. Это ты герой и супермен. А я слабая девушка. К тому же чернокожая. Как мне жить без политкоректности, по законам джунглей? Съедят ведь меня...

Макс встал, поднял автомат и пробурчал:

– Знаю. Я ведь тоже не совсем полноценный. Еврей. Эх, бедные мы... Надо же – еврей и негритянка... Униженные и оскорбленные...

Жанна подобрала свое оружие и, завязывая огромные армейские ботинки, скомандовала:

– Вперед! По машинам! До аэродрома 10 километров! Приключения продолжаются!

Максим не шевелился, зачарованно смотря на горизонт.

– Ну, пожалуйста, Максимка. Давай закончим с этим. Нас ведь ждет другая жизнь. А может и третья и четвертая...

Он обернулся и, грустно улыбаясь, поднялся, опираясь на автомат.

– А может, мне не хочется в другую жизнь. – Он повесил автомат на плечо. – Ну, ладно. Вдруг нам не представится другой возможности поговорить... – Он молча обогнул машину и только сев за руль закончил. – Люблю я тебя...

 

19

Девушка разложила на коленях карту и водила по ней пальцем, что-то шепча толстыми губами.

– Ничего не понимаю. Видимо, где-то здесь, но этой дороги на карте нет. Может, попробуй на следующем повороте направо?

– А толку? – Максим курил трофейную сигарету, ведя «Лендровер» одной рукой. – Если дороги не существует, надо найти что-то реальное.

– Здесь, что-то реальное? Короче, ты хоть и белый, но мужчина, ты и решай. – Она капризничала.

– То, что я мужчина, я доказал.

– Ну... Относительно...

Макс схватил Жанну за шкирку и встряхнул.

– Ну-ка повтори!

Ответ Жанны заглушил рев взлетающего за деревьями самолета. Это был транспортный Ил–76 с черно-красно-белыми сирийскими кругами на фюзеляже.

– Вот видишь, я же говорила, следующий поворот – направо! – Девушка торжествовала.

– Это от тебя – направо. А от меня – налево. – Смущенно пробубнил Максим.

– Не свисти...

Макс свернул на грунтовую дорогу и остановил машину. Впереди виднелся забор и будка КПП с сирийским флагом. Он задумался.

– Давай штурмовать! Они не ожидают! – Жанна жаждала крови.

– Нет. Хватит. Чудеса закончились. Нужна дипломатия. – Макс поправил журналистский ооновский пропуск на кармане гавайской рубашки. – Ну, как я выгляжу?

– Так себе...

– Короче. Переговоры оставь мне. Ну-у... Вперед.

Макс быстро ехал к воротам, постоянно сигналя. Выскочивший солдат остановился перед радиатором и поднял руку, ладонью к лобовому стеклу. Максим высунулся из кабины и закричал:

– Срочно открывай! Комиссия ЮНЕСКО по нераспространению ядерного оружия!

Часовой не спеша подошел к водителю и сказал:

– Ваши документы! – Солдат говорил по-английски, коверкая слова.

– Черт! Я приглашен! Давай живее!

Он протянул паспорт журналиста и удостоверение комиссара ООН. Коренастый солдат, опасавшийся гнева начальства за задержку столь важных гостей, тем не менее решил удостоверится и раскрыл синюю книжку с белым орлом на обложке.

– Вы... Вы... Не похожи.

– Да это не мой. Ее. – Максим кивнул на негритянку.

Караульный изумился и подошел к пассажирской двери, сличая изображение кадыкастого американца с молоденькой негритянкой. Жанна кокетливо улыбнулась.

– Но... Но... Прошу прощения, но это мужской паспорт!

– А ты что?! Не слышал об операциях по смене пола?! У них в Голландии сейчас это модно. – Макс уверенно сочинял, усвоив из опыта советской армии, что самые невероятные росказни принимаются, при наглом, уверенном тоне. Главное – самому быть убежденным в том, что ты рассказываешь. Судя по всему, сирийская армия в этом не сильно отличалась от советской. – Там часто даже супруги меняются. Ищут новые ощущения. Давай, беги, звони командиру аэродрома. У нас срочная информация о готовящейся израильской ядерной атаке! Времени нет!

Часовой побежал к будке и Макс видел, как он лихорадочно тыкает пальцем в кнопки телефона. Не дождавшись ответа, он побежал обратно к «Лендроверу».

– Вы должны меня простить, – солдат заикался. – Кругом сионистские лазутчики...

– Знаю. Даже ближе чем... Ну, что командир? Или будем наслаждаться грибом над Дамаском? А извиняться будешь перед трибуналом! – Рявкнул Макс. В будущем суде над часовым он не сомневался.

– Они сейчас не могут, – простонал часовой. – Они в душе.

– В каком здании?

Солдат указал на одноэтажный коттедж.

– Ладно. С такими солдатами вы войну опять проиграете. Он и голый приказ отдаст.

Максим рванул джип, сбивая ворота, в полной уверенности, что стрелять им в спину не будут. Возле домика они спрыгнули, схватив автоматы. Пока Жанна бежала, шаркая здоровенными ботинками и придерживая одной рукой великоватые для нее штаны, Максим вышиб дверь, и они ворвались внутрь. Лысый человек, с полотенцем вокруг бедер, увидев девушку юркнул за стол.

– Что происходит? Чем обязан? – Он процедил он ледяным тоном.

Максима не смутила явная враждебность арабского офицера. Еще бы! Ввалились в тщательно охраняемый кабинет и еще в такой неподходящий момент!

– Внезапная проверка ЮНЕСКО. Нам стало известно, что в этом месте хранятся ядерные боезапасы!

Сириец успокоился и закурил.

– Вы желанные гости на нашей базе. Только у нас нет никакого ядерного оружия. Это гражданский аэродром. – Лысый вышел из-за стола, придерживая одной рукой полотенце. – Могу я видеть ваши бумаги?

Макс протянул удостоверение инспектора ООН. За окном с оглушительным ревом взлетел Су–57.

– А это что?

– Сельскохозяйственная авиация. Могу показать документы на этот самолет. – Он с недоумением рассматривал фотографию толстого рыжебородого мужчины.

– Сеялки и веялки с вертикальным взлетом? – Максим ухмыльнулся, передвинув рычажок предохранителя.

– Что-то я не пойму. – Сириец опасался лезть за пистолетом в стол.– Ваше имя?

– Я не помню. Там написано.

Максим поднял автомат. Хозяин растерялся, но пытался не подать виду.

– Я полковник Джамиль Маджуб, военно-воздушные силы народной республики Сирия. Кто вы?!

Максим улыбнулся.

– Бонд. Джеймс Бонд. Секретная служба Ее Величества. А это... – он кивнул на ухмыляющуюся негритянку.– Его любовница. Точнее, моя любовница Жанна Проссто.

Придерживая спадающие белые штаны, она попыталась сделать реверанс. Макс обошел стол, достал из шуфлядки пистолет и стал делать вид, что внимательно изучает разложенные на столе бумаги, на арабском языке.

– Что все это означает? – полковник вдруг охрип.

– Все очень просто. – Максим ободряюще улыбнулся офицеру. – Британские войска, в сговоре с сионисткой кликой, захватили Бейрут и продвигаются к Дамаску. Мы, – он кивнул на Жанну, ооновские брюки которой упали до неприличного уровня.– Боевая разведка. Наша цель – лишить этот аэродром возможности функционировать. Итак... – Он передвинул папку с бумагами. – Мне нужен список самолетов. Количество и типы. А также полная опись боеприпасов и средств ПВО в вашем распоряжении.

Он наставил автомат на полковника. Тот поднял руки и полотенце вокруг бедер свалилось на пол, открывая обрезанный предмет мужской гордости. Губы Джамиля Маджуба дрожали.

– Я ничего не скажу...

– Что ж, дело ваше, – равнодушным тоном заметил из-раильтянин.– Мы это и так узнаем, а в вашем личном деле будет запись, свидетельствующая об отказе сотрудничать с оккупационными войсками. Ваша пищевая норма будет сокращена до 750 грамм отрубей в сутки. – Максим помолчал, раздумывая, что бы придумать пострашнее. – И... Поднимите полотенце. Вы шокируете девушку. Она, между прочим, в свободное от убийства стариков и детей время служит в полиции нравов...

Якобы шокированная негритянка, без тени смущения, изучала полковника, видимо сравнивая возможности мужчин разных рас и народов. Макс вышел на середину комнаты и сказал:

– А теперь за дело. Мсье Джамиль. Сядьте на этот стул. Жанна! Возьми на столе скотч и хорошенько примотай его. Только штаны не потеряй. Настало время средневековых изуверств...

* * *

Когда растерянный и голый офицер напоминал египетскую мумию, в дверь постучали.

– Никого нет дома. Вы заняты, – прошипел Максим.

– Войдите! – голос Маджуба обрел командирскую твердость.

Макс ударил прикладом в лоб обнаженному командиру аэродрома и навел автомат на вошедшего молоденького офицера в летном комбинезоне.

– Дверь. Закрыть. – Чеканным голосом сказал Яцкевич и попятился вглубь комнаты.

– Я... Я не вовремя? Зайду попозже.

Летчик сделал робкий шаг назад, но израильтянин передернул затвор и грозно повторил:

– Дверь...

Когда дверь закрылась и молодой человек, под прицелом двух автоматов, с отвисшей челюстью уставился на своего приходящего в себя, обнаженного начальника, Максим произнес:

– Руки вверх. Имя и звание?

– Лейтенант Ахмед Ред. Штурман-бомбардирдировщик.

Макс обмотал скотч вокруг рта полковника и нежно погладил его по лысой голове.

– Вот что, сокол, бери стул и садись возле командира. Устраивайся поудобнее, а то ноги затекут, пока они есть. Жанна! Держи скотч. Операцию повторить. Что? – переспросил он молчавшую девушку.– Нет. Раздевать не будем. Разве что ремень заберем.

Пока негритянка обматывала летчика, Макс в размышлении ходил по комнате. Затем, решив, сказал:

– Хорошо. Рот залепи.

Максим взял третий стул и, развернув его так, чтобы, обняв спинку, смотреть на пленников, закурил, выдул дым в лицо полковника и начал:

– Так, так, так... Ну что ж. Раскрою вам весь мой злодейский план... – Он посмотрел на напряженные лица и продолжил. – Мне нужна информация.

Макс поднялся, подошел к столу, взял ножницы и отстриг клок волос у бледного лейтенанта.

– Испанский сапожок или дыба были бы эффектнее, но воспользуемся подручными средствами. Мне поможет фантазия и знание анатомии. – Для большего эффекта он подвигал нижней челюстью – Итак... стрижка, брижка и завишка волосей! Не желаете, господин лейтенант?

Ахмед с такой силой замотал головой, что Максим испугался, что она оторвется еще до начала экзекуции.

– Ну что мне, по-твоему, лысого стричь?

Он вернулся на стул, и щелкая ножницами продолжил:

– Информацию я надеюсь получить у полковника Джамиля Маджуба. Чтобы уверить его в серьезности наших намерений, я начну пытать лейтенанта Реда. – Глаза летчика остекленели и из них полились обильные слезы.– Начну отрубать его пальцы, затем вырежу язык и половые органы. Когда молодой человек будет истекать кровью, я прекращу его мучения, пристрелив. Затем займемся полковником. Кстати, Жанна, а как с лысого скальп снимать?

Лейтенант Ред громко мычал, прыгая со стулом. Максим обернулся к Жанне и, усмехаясь, проговорил:

– Товарищ Ахмед имеет нам что-то сказать. Освободи ему рот. Интересно, что он знает? Почему самолет тяжелее воздуха, а летает?

Девушка отлепила скотч, и лейтенант закричал:

– Я все скажу! Полковник Маджуб ворует керосин и продает его бедуинам! На эти деньги он содержит трех жен и двух любовниц!

Жанна с уважением покосилась на голого командира.

– Это интересно, но, скорее всего, – бесполезно. А тебя за это понизят в должности, выгонят из армии или расстреляют?

Судя по налившимся кровью глазам полковника – последнее предположение было верно.

– Ну, вот что, Ахмед. Так и происходит вербовка. Допустим, мы сейчас уедем, через некоторое время вас освободят. Хочешь?

– А?

Лейтенант непонимающе вертел головой.

– Я так и думал. Значит, будешь нам помогать осознанно?

– А?

– Мне нужен полностью заправленный и вооруженный двухместный истребитель. Есть такие?

– Нет. Это боевой, а не учебный полк. Может, бомбардировщик?

– Исключено. – Макс развернул стул и заложил ногу за ногу. – В одноместный истребитель двое поместятся?

– Если на коленях... Но характеристики машины сильно ухудшатся. – Ахмед перестал икать, понимая, что мучения и страшная смерть отодвинулись.

– Ладно. Готовые к вылету есть?

– Капитан Ширази через 20 минут вылетает. Наверное, его самолет уже готов. Миг–97. Получше вашего хваленого Фрустрэйтера, – не удержался он.

– Хорошо. Значит так. Идешь в ангар и пригоняешь самолет к взлетной полосе. Остановишься вот здесь. – Он показал на участок ВПП, метрах в двухстах от окна. – Запроси разрешение на взлет, по секретному приказу полковника Маджуба. Господин полковник, вы не возражаете?

Максим повернулся к голому. Тот отрицательно замотал головой.

– Вот видишь, не возражает. Потом выскочишь из кабины и приставишь к ней лестницу. Все понял? Лестницу я видел возле входа.

– Так точно! Я могу идти?

– Не торопись. Я тебе, конечно, доверяю, но перестраховаться не помешает. У вас в армии есть поговорка: «Лучше перебздеть, чем недобздеть»?

– Что-то в этом роде.

– Ну, значит, ты меня понял.

Макс зашел лейтенанту за спину, ножницами разрезал комбинезон, куском пластыря прилепил между лопаток прямоугольную, белую стирку. Отойдя на шаг, полюбовался плодами своей работы, затем вернулся и, проковыряв в резинке дырку, всунул туда стержень от авторучки.

– Антенну я правильно установил? – спросил Макс у негритянки, с изумлением наблюдавшей за его манипуляциями. Она кивнула. Максим стянул пластырем края разрезанного комбинезона и обнял пленного.

– Правила такие. У тебя на спине заряд взрывчатки. 20 грамм С-4. Убить не убьет, но позвоночник вырвет. Взрыватель установлен на 10 минут. – Он достал часы американца с многочисленными циферблатами и пискнул кнопкой секундомера. – Заряд взрывается при попытке его снять или при детонации. Будь осторожен, ты ведь не хочешь, чтобы твои позвонки ссыпались в трусы? – Максим ехидно улыбнулся. – Время пошло.

– Освободите! – взвыл лейтенант, и когда Жанна разрезала путы, офицер на полусогнутых побежал к выходу.

– Думаешь, пригонит самолет? – девушка ласково потрепала Макса по щеке.

– Думаю, да. Парень он хороший. Доверчивый. – Он потянулся. – Ну и приключения же у нас...

– Дай я тебя поцелую, фантазер. – Она поднялась на носки.

– Целуй, – разрешил Макс и наклонился.

* * *

Жанна смотрела в окно на пустынную черную полоску асфальта, на серые хвосты самолетов позади нее, на невысокие зеленые деревья вдалеке и мечтательно улыбалась, что-то тихонько напевая.

– Ну что же... – Максим подошел к девушке. Он был неожиданно серьезен. Улыбка сошла и с ее лица. Макс, наверно, впервые, со времени бегства из тюрьмы, увидел ее без привычной озорной ухмылки. – Время этого мира подходит к концу. Хорошо это или плохо, но эту жизнь мы прожили. Рад был познакомиться с вами, моя чернокожая миледи...

Она взяла его руку и, раскрыв ладонь, прижала к своей щеке.

– Максимка... А мы встретимся... Там?

– Не знаю. – Макс задумался. – Зависит от нас. Как мы построим ТОТ мир...

– Что значит КАК мы его построим? Он уже построен.

– Подумай хорошенько. Согласна ли ты, что мы создали этот мир?

– Ну... – Жанна засомневалась. – В некотором роде – да...

– Не в некотором роде. Он существует согласно нашим представлениям о реальности. Мы его построили и мы несем за него ответственность.

– Ну, Макс, ты загнул. Какую ответственность? Перед кем?

– Ну-у-у... Перед собой, наверно. Перед ними, – он кивнул на погруженного в самосозерцание полковника, безучастно слушавшего разговор сумасшедших. – Ведь мы их породили.

Он подкатил стул на колесиках, сел и притянул девушку. Она стояла, прижав голову Макса к своему животу, и задумчиво ее гладила.

– Хорошо. Допустим. Мы создали этот мир, мы перед кем-то за него отвечаем, но причем здесь настоящая жизнь! Мы же не формируем действительность в реальном мире!

– Еще как формируем!

– Да нет! Я имею в виду объективные обстоятельства. Как мы влияем на поступки других людей? Незнакомых с нами?

– А какое тебе дело до других людей?! – Максим повысил голос. – Я говорю о личном, своем мире!

– Но это же связанно!

– Не совсем. Постараюсь объяснить.

– Уж постарайся. – Жанне надоело стоять, и она села на пол, между ног Максима. Теперь он гладил ее жесткие кудряшки.

– Например. Случилось что-то плохое. Скажем: цунами в Индонезии. Погибло 10 000 человек. Это объективно? Любой нормальный человек расстроится.

– Да.

– А я нормальный и не расстроюсь.

– Как так?

– А я просто не узнаю. У меня нет радио, и это объективное, глобальное событие никак не отразится на моем мире. Игнорирование масс-медиа вообще великая вещь! Скажем, через год наступает конец света. Все сходят с ума, а ты не знаешь и радуешься жизни целый год. А конец все равно у всех один...

– Ну, это ладно. Допустим. Но если произойдет что-то с тобой? Игнорировать это ты не сможешь. – Девушка обняла его ногу.

– Не смогу. Но я смогу отнестись к этому так, как выгодно мне.

– Это как же? Допустим, ты сломал ногу. Тебе больно. Как ты порадуешься – этому?

– Может, и не порадуюсь, но и переживать особенно не буду.

– Это как?

– Например, решу, что это Бог мне послал испытание, чтобы проверить мою реакцию...

– Не ври. Не настолько ты примитивен.

– Не настолько. Слишком просто все валить на Бога. «Это случилось, потому что Бог так захотел»... А почему он захотел? Начнем с начала. Я сломал ногу, потому что упал. Упал, потому что плохо завязал шнурок, потому что думал о своей беременной чернокожей подруге с другого конца света...

– Ты пошути мне, пошути! Хотя... Может я и не против родить от тебя ребенка... – Задумчиво сказала она, пытаясь встать. Макс не пускал, сжав ее плечо ногами. – Пусти! Сяду тебе на колени. – Пообещала она, и когда мужчина отпустил, вскочила и, показывая ему язык, засмеялась – Обманули, обманули!

– Так-то лучше, – сказал он, улыбаясь. – Мне больше нравится, когда ты веселая.

Жанна села ему на колени, лицом к Максиму, и, положив руки на его плечи, сказала:

– Будет красивый, как я, и умный, как ты...

– Или наоборот. – Макс вспомнил Бернарда Шоу и, запустив руку под рубашку, гладил черную, костлявую спину. Девушка прижала его голову к своей груди.

– Ты тоже симпатичный. И я не глупа. А знаешь, какие полукровки красивые...

– Вот видишь! Мы ведь формируем внешний мир! Приезжай в Израиль, принимай иудаизм, и вперед...

– Не-е-ет. Лучше ты к нам. Плантатором заделаешься. Я тебе плетку подарю.

– У вас и покрасивее, небось, есть...

Жанна ударила его кулаком в живот.

– Красивей нет! А ты хоть и рисковый, но не самоубийца! Хочешь познать ярость черной женщины? Не советую.

Жужжа турбиной напротив окна остановился истребитель. Из кабины выскочил летчик и, прыгнув на асфальт, побежал к коттеджу и вскоре вернулся с алюминиевой лестницей. Он истерично махал в окно, стуча пальцем по левому запястью.

– Этого кончать будем? – Жанна кивнула на безразлично смотревшего на нее полковника.

– Зачем? – меланхолично спросил Максим. – Так или иначе игра скоро закончится и он исчезнет. Ну ладно. Побежали, пока Ахмед не уписался.

Пригнувшись, они добежали до самолета.

– Отключай! – на пороге возможности человеческого голоса вопил летчик.

Максим пискнул секундомером.

– Спасибо, братан! Если чем обидел – извини.

– А как же я? Меня ведь расстреляют!

– Это не больно. – Успокоил его Максим.– Или угоняй самолет и лети в Израиль. Будешь в Тель-Авиве – заходи.

– Как?! Вы сионисты? – офицер недоверчиво посмотрел на не обладающую семитскими чертами Жанну.

– Ну... Типа того...

– Быстрее, Максим, уходим! – она стояла возле лестницы, пританцовывая от нетерпения.

Лейтенант Ахмед Ред, постигнув коварство евреев, решил, что если уж все равно умирать, то как герой! Он достал из-за спины пистолет и, передернув, дважды выстрелил в поднимающую АК-47 негритянку. Во вратарском броске, Макс пытался прикрыть своим телом девушку. Ахмед промазал оба раза. Но не Жанна. Первые две пули войдя в спину Максима, прошли насквозь. Остальная очередь снесла череп арабского летчика.

Лежа Макс смотрел на поверженного врага. Тот упал на живот, комбинезон разошелся и на спине виднелась прикрепленная пластырем резинка, из которой торчал синий стержень от авторучки.

«То-то народ удивится, – думал он, прислушиваясь к своим ощущениям. – Стирка... » Он сплюнул кровь, наполнившую его рот. Подбежавшая девушка опустилась на колени и, приподняв его голову, поливала ее слезами.

– Прости, милый. Прости, родной... – Она, раскачиваясь, баюкала его, горестно воя.

– Ничего... Бывает... – прошептал он, выдувая кровавые пузыри.

«Не обыскали... – Максим сглотнул кровь. – Пробито легкое и печень. Не смертельно, если кровь не потеряю... Из печени сильно течет. К тому же отверстия сквозные...» Он тщетно пытался вспомнить армейские способы остановить кровотечение при подобных ранениях в полевых условиях.

– Давай, милая, уходим. Времени мало, помоги мне. – Максим приподнялся, и Жанна, подтянув его, поставила на ноги. Опираясь на нее, Макс доплелся до самолета и вцепился в лестницу.

– Вперед. В кабину, – скомандовал он, и негритянка вскарабкалась по недлинной лесенке.

– Ну, давай же, Максимка, поднимайся! Давай, милый! – Жанна перегнулась из кабины, протягивая вниз руку. Она говорила твердо, но Макс видел, что это дается ей непросто, и слезы бегут по ее щекам. Он зажал левой рукой рану, правой вцепившись в лестницу. Боли не было, но голова сильно кружилась. – Давай же! Я тебя не оставлю!

Он поднялся на несколько ступенек и схватился за черную руку с розовой ладонью. Девушка подтянула Максима, и тот влез в тесную кабину истребителя.

– В кресло! Я у тебя на коленях!

Негритянка захлопнула фонарь и до отказа передвинула рычаг мощности двигателя. Позади раздалась автоматная стрельба.

– Вот так! Теперь отпускай тормоза и можешь отключаться!

Максим убрал ноги с педалей и быстро разогнавшись, самолет взлетел.

– Что теперь? – Жанна пыталась говорить спокойно, но чувствовалось, что она близка к истерике. Если студент потеряет сознание – они пропали.

– Убери закрылки, шасси, триммер на минимум. Набирай высоту, и если подобьют, тяни к Израилю.

Максим закрыл глаза, но мир продолжал вращаться. Он чувствовал, что не смотря на его усилия зажать дырки, рубашка промокла и кровь покидает его. Скоро забытье и... все.

Он почувствовал пощечину. Сжав зубы, Максим открыл глаза.

– Макс, Макс! Еще немножко! Закрылки и шасси убрала, где же триммер?

– Не знаю. Поищи колесико. – Он тряхнул головой и увидел на радаре три приближающиеся точки. – Ну, вот и шакалы. Они помогут нам приземлиться. Вот что, Жанна, я уйду с кресла, а ты катапультируйся.

Девушка обернулась и обняла Максима.

– Нет! Я остаюсь с тобой. Хватит плена. Надоела эта игра. Будь что будет!

Из ее больших, черных глаз текли слезы. Он сильно прижал Жанну и увидел, как мимо них пронеслись два F-122.

– Мэй дэй! Мэй дэй! – закричала она в ухо Максима. Черные и зеленые точки на радаре смешались и через короткое время остался один «Фрустрэйтор».

– Ура! Мы спасены! – девушка ликовала.

– Я бы так не торопился, – прохрипел он. – Мы ведь на сирийском самолете...

Оставшийся израильский истребитель приблизился к их Мигу и открыл огонь из пушек. Самолет несколько раз толкнуло, на приборной панели зажглись красные огоньки, зазвенел сигнал тревоги.

– Прощай, любимый! – закричала Жанна, обняв студента.

Затем очередь снесла левое крыло беззащитного Мига и, кувыркаясь, самолет полетел вниз. Максим сильно ударился головой о стенку кабины, и наступила темнота.

 

20

В темноте было душно и сильно пахло затхлыми тряпками. Тренькал ситар. Максим поднял руку и скинул одеяло. На кровати дремал Вадим Фукс. Его носки благоухали отнюдь не розами. Очумевший от пережитого, Макс смахнул наушники и бросил в соседа тапочек. Фукс вскочил на ноги, быстро моргая.

– А? Что? Чего надо?

– Это так ты следишь за экспериментом? – Максим ощупал левый бок. Все было нормально. Происшедшее в мире «Ретала» казалось сном. «Вот он я, – думал Максим. – Никуда из комнаты не выходил. Может, в самом деле – сон?»

– Да, да! Эксперимент! – Вадим подошел к компьютеру, на экране которого большими красными буквами мигала надпись – M.I.A.

– Missed in action, – проговорил Фукс. – Тебя сбили, что ли?

– Сбили, – признался Яцкевич – И не раз...

– Что значит «не раз»? – недоверчиво спросил Вадим. – А где же ты был?

– С Жанной... – мечтательно протянул Максим.

– Какой еще Жанной?

– Негритянкой...

– Ты трезв? – Фукс подозрительно посмотрел на него.

– Абсолютно. Кстати, почему «M.I.A.», а не «killed in action»? Я ведь не выпрыгнул.

– Не важно. – Вадим возбужденно ходил по комнате. – Ну? Получилось? Ты был в самолете?

– Был. – Максим хотел добавить «И не только». Но вовремя остановился. Сначала нужно разобраться, что все-таки произошло. – Сколько прошло времени с начала эксперимента?

Фукс взглянул на круглые часы над кроватью Максима.

– Тридцать две минуты. – Фукс ликовал.– Так значит, есть виртуальная реальность?

– Еще как. – Макс прикрыл глаза. – Бери свой прибор, клади в самый надежный сейф и пиши заявку в нобелевский комитет.

Он слышал, как Вадим отключает штекеры и уходит с платой. Дверь хлопнула, затем снова открылась. На пороге стоял взъерошенный Фукс.

– Ты это... того... Ну, в общем спасибо тебе, летчик-испытатель.

Дверь снова закрылась. Максим достал свой тяжелый пистолет, снял с предохранителя и передернул затвор. Желтый цилиндр, описав дугу, покатился по полу. Затвор остался в заднем положении. Магазин был пуст.

«Ого! – Присвистнул студент.– Так все это было?! И где же здесь настоящий мир?»

Внезапно зазвонил телефон. Опустошенный, ничего не понимающий Макс подошел к столу и поднял трубку.

– Але?

– Максим? – слышимость была настолько хорошей, что казалось, будто звонят из соседней комнаты.

– Але? – с замирающим сердцем переспросил он.

– Максим Ятскевитш? – снова спросил женский голос с сильным английским акцентом.

– ЖАННА!!! – И его вопль обогнул земной шар…