Глава 7. Северное шоссе

Октябрь 1963 — сентябрь 1965 гг. Бечуаналенд, Танзания, Одесса, Лондон

К тому времени, когда мы добрались до магазина с красной крышей, коричневый макияж на лице Элеоноры превратился в липкое месиво, у Джулиуса Ферста жутко колотило сердце, а мои руки свела судорога. Товарищи на «Лендровере» освободили меня от сумок и помогли Джулиусу и Элеоноре сесть в машину.

Товарищи, которые приехали столь точно, были гражданами Ботсваны — местными жителями, которые вступили в АНК в Южной Африке и были частью эффективного «подпольного трубопровода», созданного Джо Модисе. Мы приехали в чёрный посёлок около города Лобаце и нас провели в дом, завёрнутыми в одеяла. Они объяснили нам, что нужно опасаться южноафриканской агентуры. И на самом деле, месяц назад был взорван самолёт, зафрахтованный для беженцев-членов АНК. Мы с облегчением узнали, что с Баблой всё было в порядке. Для того, чтобы беспрепятственно продолжить путешествие в Танзанию, где была штаб-квартира АНК, нужно было сообщить о своём прибытии местному районному комиссару.

Пока мы ожидали около двери в кабинет, мы получили предварительное представление о его характере: посыльный, прибывший с почтой в расщепленной палке, должен был несколько раз хлопнуть в ладоши, чтобы ему разрешили войти. Комиссар оказался надменной личностью в старомодной рубашке и шортах. Он смотрел на нас пренебрежительно, насмехаясь над Джулиусом за то, что он должен был в таком возрасте бежать из Южной Африки. Когда он допрашивал нас, в каком месте мы вступили на королевскую территорию, мы указали не то место, которое реально использовали, а другое. Он спросил нас, в каком направлении мы повернули, когда добрались до «асфальтированной дороги». Элеонора и я ответили одновременно, только она сказала — влево, а я сказал — вправо. Мы не могли удержаться от смеха, а он побагровел от ярости.

По крайней мере, его молодые помощники были более дружественными и своим отношением к нам показали, что они были больше в ладу с «ветрами перемен», чем комиссар. Нас сфотографировали, и мы получили политическое убежище.

Теперь, когда мы были в Бечуаналенде на законном основании, товарищи предложили, чтобы мы поселились в гостинице под вымышленными именами, как туристы, поскольку, оставаясь в посёлке, мы привлекали бы излишнее внимание. Управляющий гостиницей принял всё за чистую монету и доверительно сказал нам, что «эти коммунисты, Джек и Рика Ходжсон», проехали здесь несколько недель назад после того, как они сбежали из-под домашнего ареста. Мы провели неделю, ожидая чартерного рейса и проводя время в разгадывании больших кроссвордов и в игре в карты.

В конце концов мы вылетели на шестиместном самолёте в Танзанию, которая только что получила независимость. По вылету мы были автоматически объявлены лицами, которым въезд сюда запрещён. Наш пилот-африканер оказался мрачной личностью. Через пять минут после взлёта он похвастался, что занимался перевозкой оружия для Чомбе в Катанге и что он был одним из неевреев, чье имя было в «Золотой книге евреев». Я сидел прямо позади него с охотничьим ножом в кармане, не сводя глаз с компаса. В это время Элеонора страдала от качки и от дыма сигар Джулиуса.

Наша первая посадка была в Касане на берегу Замбези. Районный комиссар был ещё более враждебным, чем предыдущий. Нас заставили провести ночь в полицейской камере, поскольку он «не мог гарантировать нашей безопасности». На следующий день мы полетели над Северной Родезией в Танзанию.

Мы были в хорошем настроении, когда добрались до Дар-эс-Салама, что по-арабски означает «Гавань мира». Как и у нескольких других освободительных движений, у АНК было представительство в городе и несколько транзитных лагерей. Среди старших руководителей были два давних товарища — Мозес Котане и Дума Нокве. Элеонору и меня разместили в доме для приезжих в арабском квартале около мечети. Мы проснулись утром под голос муллы, призывающего правоверных на молитву. Одним из наших соседей был Муси Мула, который, как и Элеонора, сбежал из-под стражи. Мы с изумлением узнали, что он был вывезен из страны Баблой и при этом был одет в парик и платье Элеоноры. Вместе с ним мы лизали марки и отвечали на телефонные звонки в представительстве АНК. Оно располагалось на первом этаже ветхого здания, втиснутого в ряд дышащих на ладан контор. Лёгкими перегородками представительство было разгорожено на много рабочих мест. Внутренним центром всего помещения была большая комната, где национальные лидеры (полдюжина имен, известных всей Южной Африке), сидели лицом к лицу за старыми столами, поставленными полукругом.

Мои родители чрезвычайно обрадовались, когда услышали по радио, что мы благополучно добрались до Восточной Африки. Но вскоре я получил письмо, в котором сообщалось, что мой отец внезапно заболел и умер. Я был потрясён его смертью и расстроен тем, что не был рядом с ним, когда он умирал. Я сокрушался также, что не мог утешить мою мать и присутствовать на похоронах. Хотя я не был верующим, я должен был произнести традиционные еврейские песнопения над покойным. Я посетил посольство Израиля, где один из сотрудников помог мне прочитать молитву. Я был одним из первых, кто испытал на себе в изгнании боль утраты близкого человека: и Элеонора, и мои коллеги делали всё, чтобы утешить меня.

Первого января 1964 года, когда наступил Новый Год, суда в порту Дар-эс-Салама включили свои сирены. Гавань, пальмы, липкая жара — всё напоминало Дурбан — и с печальными звуками сирен Элеонора впала в депрессию. Она плакала, опасаясь, что никогда больше не увидит Бриджиту. Я пытался успокоить её, но разлука с ребёнком слишком тяжело давила на неё в праздничные дни. Она пыталась подавить острую боль разлуки, и я забывал о её страданиях. Во время бурного начала своей политической деятельности она, как и многие другие в Движении, реагировала на сиюминутные требования момента и в целях удобства и безопасности оставила Бриджиту на попечении своих родителей. Теперь она боялась, что её бывший муж не позволит увезти Бриджиту из страны. Но мы не смогли учесть, прежде всего, естественной привязанности к ребёнку, которая развилась у её родителей. Она начала жалеть, что не забрала Бриджиту и не увезла её с собой. Мы рассматривали в свое время такую возможность, но по совету Брама отклонили её, как слишком рискованную.

Большинство наших коллег сталкивались с подобными проблемами. Все мы начали чувствовать горечь разлуки изгнанников с дорогими нам людьми. Жена и дети Муси тоже остались в Южной Африке и прошли годы, прежде чем он вновь увидел их. Мы встретились с Джо Модисе, семья которого тоже осталась дома. То же относилось к Думе Нокве и, конечно, к Мозесу Котане. Многие из молодых людей в наших транзитных лагерях покинули дома, даже не предупредив родителей о своём отъезде, настолько суровы были требования безопасности. Многие недавно женились. Лишь немногие сознательно отказывались от своих обязанностей. Все считали, что, закончив подготовку, они вернутся домой. У Элеоноры, однако, начали возникать предчувствия, что мы не вернёмся никогда.

В Южной Африке, в Претории, начинался ривонийский процесс, а в Питермарицбурге — процесс «о малой Ривонии», как мы его называли. Нельсон Мандела был привезён с острова Роббен и был обвинён вместе с Уолтером Сисулу и другими в организации более 200 крупных диверсионных операций.

Среди наиболее впечатляющих акций было разрушение мощной бомбой кабинета одного из членов правительства в Претории. Нападениям подвергались мачты линий электропередачи, трансформаторы, железнодорожное полотно, семафоры, бюро по выдаче пропусков африканцам и другие учреждения.

В Питермарицбурге Билли Нэйру, Кенику Ндлову, Ибрахиму Исмаилу, Дэвиду Ндавонде и почти двум десяткам других товарищей были предъявлены обвинения на основании Закона о диверсиях. Было ясно, что Бруно Мтоло и Стефен Мчали будут давать обвинительные показания. Оценки, сделанные Элеонорой, пока она находилась под стражей, оказались верными. Мы чувствовали себя особенно подавленными, поскольку были на свободе, тогда как наши товарищи стояли перед возможностью смертного приговора. Многие из наших товарищей, таких же изгнанников, как и мы, были в том же состоянии.

Дар-эс-Салам, бывший центр работорговли в Восточной Африке, а теперь база освободительного движения, был романтическим местом. Мы наблюдали, как арабские «доу» приходили под парусами из Персидского залива, и разглядывали роскошные ковры и другие товары, которые команды этих судов раскладывали на городских тротуарах. Гостиница «Новая Африка» был прекрасным колониальным зданием — всё из дерева и белой краски, пальмы и веранды, где иностранные дипломаты и борцы за свободу пили прохладительные напитки и занимались заговорщической деятельностью. Там мы встретили некоторых из молодых лидеров Фронта освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО), включая Жоакима Чиссано и Марселино душ Сантуша, которые потом стали президентом и вице-президентом Мозамбика. Молодая женщина, которую я знал в Йовилле ещё школьницей, Пам Бейра, бежала из Южной Африки и присоединилась к нам. Позднее она вышла замуж за Марселино. За бесчисленными чашками кофе мы обсуждали вопросы сотрудничества между нашими организациями и анализировали положение в наших странах. Если у нас в кармане было несколько восточноафриканских шиллингов и уже были сумерки, мы кричали нашим официантам в тюрбанах: «Пиво «Таскер», baridi sana» (на суахили «очень холодное») и благодарили их за обслуживание прелестным выражением на суахили — «asante sana» (большое спасибо).

Каждую неделю полный самолёт новобранцев из различных освободительных движений улетал в Северную Африку и в социалистические страны, увозя их на военную подготовку. К февралю настал мой черёд. Элеонора оставалась, чтобы продолжать работать в представительстве АНК. Она решила расширить связи со своими родителями в надежде решить проблему с Бриджитой.

Я отправился в Советский Союз с Джо Модисе и Мозесом Мабидой. Мы присоединились к группе в, примерно, 300 человек, которые уже отбыли на Украину, в Одессу. Модисе должен был стать командиром этой группы, а Мабида — правая рука Лутули в провинции Наталь — комиссаром или политическим руководителем. Я только недавно познакомился с Мабидой, человеком с большим чувством собственного достоинства, подстригавшим усы в стиле Бисмарка. Он исключительно тепло и внимательно относился к Элеоноре и её проблемам. Я обнаружил, что он имеет важное качество истинного лидера — способность сострадать.

После всего того, что мы слышали об Октябрьской революции и строительстве социализма, приземление в заснеженной Москве вызывало особое волнение. Когда мы прибыли, Мабида напомнил нам с усмешкой, идущей из глубины груди, о том, что это была страна, которую бывшие лидеры АНК ещё в 1927 году назвали «новым Иерусалимом». Нас встретил «polkovnik» (полковник) Советской Армии во впечатляющей папахе. Он поужинал с нами в ресторане «Узбекистан», наполненном шумом разговоров и ароматом готовящихся блюд. Он предложил тост за успех нашей борьбы. Следуя его примеру, мы залпом опрокинули свои рюмки с водкой. Мабида поднял рюмку и предложил тост за «страну Ленина». Со всё увеличивающимся интересом мы опять опорожнили наши рюмки, быстро научившись по русскому обычаю закусывать выпитое солёной селёдкой.

Ночевали мы в гостинице «Украина» — одном из зданий сталинского типа, пышностью своей похожих на свадебный пирог. Я стоял у окна и рассматривал город, над которым порхали хлопья снега, и был поражён той тишиной, которая наполняла город. Снегоочистители уже очищали дороги, и над всем царило ощущение мира и стабильности. Я не видел очередей за хлебом и, в самом деле, люди на улице выглядели хорошо одетыми и сытыми. Кроме того, официанты в ресторане и сотрудники гостиницы в фойе вели себя приветливо.

На мой взгляд, и его разделяли мои товарищи, система, которую наши враги в Южной Африки рисовали, как находящуюся на грани развала, на деле выглядела процветающей. Я не могу сказать, что кто-либо из нас понял тогда, что мы являемся привилегированными гостями официальных властей и что действительность для обычных людей на территории, составляющей одну шестую часть суши, может быть иной. Возможно, мы были бы более восприимчивы к недостаткам этой системы, если бы западная пропаганда в духе «холодной войны» не была столь враждебной и лицемерной. В то время, когда Запад делал лишь благочестивые заявления о зле апартеида, Советский Союз предоставлял нам практическую помощь. Оказалось, что его заинтересованность в ликвидации колониализма и расизма в Африке совпадает с нашей.

На следующий день мы прибыли в Одессу, где должны были находиться до ноября. Модисе и Мабида немедленно приняли на себя командование подразделением. Я был включён в состав группы под командованием живой и неуправляемой личности по имени Джоэль Клаас, который был позднее направлен в Лусаку, где много лет верно служил АНК. До сегодняшнего дня я почтительно называю его «tovarish komandir» («товарищ командир»). Эта группа специализировалась на сапёрном деле.

Джоэль был молодым новобранцем из деревни в восточной части Капской провинции. Его отец был рабочим-отходником, который десять месяцев в году работал на шахтах Ранда. Его мать с трудом находила работу на кухнях белых фермеров. Семья жила в простом доме и Джоэль каждый день проходил по дороге в школу десять километров босиком. Он сумел получить работу на фабрике и там попал в участники забастовки. Затем его вовлекли в АНК и он охотно согласился уехать из страны для военной подготовки.

Биография Джоэля была типичной для большинства молодых новобранцев, многим из которых было только семнадцать или восемнадцать лет. Более старшие товарищи были в возрасте примерно от 25 до 33 лет. Они участвовали в Движении по несколько лет и имели политический опыт. Однако сколько бы им ни было лет, никто из них, за исключением родственников лидеров Движения или небольшой группы членов КОД вроде меня, никогда не был в доме белого человека. Поэтому практически все в нашей большой группе впервые в жизни пользовались заботой и гостеприимством белых людей. Нас не только обучали советские офицеры, но и женский и мужской персонал готовил пищу для нас, обслуживал нас, одевал в военную и гражданскую одежду, лечил нас и, в общем, беспокоился о нас с материнской заботой. Для нас это были «социалистическая солидарность» и «пролетарский интернационализм» в действии. Мои товарищи сталкивались с таким нерасистским отношением к себе впервые в жизни. Южная Африка и её капиталистическая система не выдерживали никакого сравнения.

Нам не приходило в голову, что к нам относились по-особому. Через многие годы, когда я вновь встретился с одним из наших переводчиков, он рассказал мне, как нас снабжали хорошими сигаретами, которые советским офицерам было непросто достать. Им приходилось курить дешёвые папиросы.

Обслуживающий персонал очень интересовало то, что я был белым. И они спрашивали меня, «pochemu byeli chelovek?» (почему ты белый?), тогда как преподавателей интересовало, как я оказался вовлечён в борьбу. Что касается меня, то я давно уже перестал думать о цвете своей кожи и считал, что мои коллеги уже перестали замечать цвет моей кожи. Это создавало освобождающее ощущение.

Некоторые из сотрудников советского персонала спрашивали, что такой «prekrasni malchik» (прекрасный мальчик) как я, делает в «chorniye» (чёрной) армии. Иногда случались кулачные стычки с нашими товарищами из-за официанток в столовой. В целом же мы быстро побратались с нашими советскими товарищами. Это были ранние времена, когда студенты из Африки и других мест начали приезжать в Советский Союз. Только позже, в 80-х годах, когда система начала давать сбои, разочарование с обеих сторон проявилось на поверхности и отношения между простыми людьми и теми, кто приезжал в СССР на долгий срок, стали напряжёнными.

Врач в медпункте, который осматривал нас по прибытии, явно был евреем. Когда я поприветствовал его словом «шалом», он не мог поверить своим ушам. Мы очень оживлённо поговорили, но по какой-то причине, будь то страх или смущение, он вежливо попросил меня больше не употреблять это слово.

Нас разместили в двухэтажном здании на территории военного учебного центра. Наши преподаватели были ветеранами войны против Гитлера — Великой Отечественной войны, как они её называли. Это были люди крепкого, сердечного склада, которые приводили нас в нужное состояние одновременно твёрдо и с большим чувством юмора. Они отлично смотрелись в их шинелях, кожаных ремнях, каракулевых шапках с красной звездой и в сапогах в стиле казаков. Они умели и рявкнуть команду, и подбодрить нас хорошей шуткой. Пожалуй не было среди них ни одного, кого бы мы недолюбливали. Их ширококостный склад, прямота, жизнерадостность и крестьянский вид напоминали нам наших буров в Южной Африке.

У нас было то же обмундирование, что и у советских солдат. Мы носили гимнастёрки поверх брюк, которые были заправлены в высокие, до колен сапоги. Вместо носков мы научились навертывать «portyanka» — кусок фланели, обматываемый вокруг ступни и выше по ноге. Такова была традиция, относящаяся ещё к царским временам. Мы обнаружили, что это обеспечивает лучшую защиту от холода, нежели носки. Мы носили кожаные пояса с пряжкой с серпом и молотом. На улице мы были одеты в тёмно-серые меховые шапки («shapka») и в обычные серые шинели. По вечерам, или когда падал снег, мы поднимали воротники наших шинелей и опускали уши шапок и становились неотличимыми от советских солдат, тем более, что скоро многие из нас научились бегло говорить по-русски.

Среди нас царило приподнятое настроение, особенно, когда мы маршировали по плацу так, как это было принято в Красной Армии, высоко поднимая ноги, с отмашкой рук до груди, и пели наши национальные песни. Самой популярной из них была «Sing amaSoja kaLuthuli» (Солдатская песня о Лутули). Наши собственные командиры подавали громким голосом команды «Smyeerna!» (Смирно!) и «Volna!» (Вольно!) и кухонный персонал кричал одобрительные слова «chorniye Ruskiey» (чёрным русским).

Одно из первых занятий, в котором я участвовал, было на стрельбище. Наше подразделение познакомили со знаменитым автоматом АК-47, созданным в 1947 году участником войны Михаилом Калашниковым. Простое устройство, точность при любых погодных условиях, огневая мощь и надёжность сделали автомат Калашникова излюбленным оружием во всех частях света. К концу занятия, продолжавшегося целый день, некоторые из нас показали достаточно хорошие результаты, чтобы перейти к более сложным упражнениям. Я стрелял хорошо потому, что имел многолетнюю практику с воздушным ружьем на холмах Йовилля. Другие отличились потому, что прошли подготовку в Алжире, Египте и Китае. Советские командиры поздравили нас и разрешили стрелять по поднимающимся мишеням на дистанции 200 метров. Мы расстреливали мишени, как только они появлялись, под одобрительные возгласы остальных бойцов нашего подразделения.

Одним из наиболее запоминающихся был преподаватель политической подготовки, смуглый армянин, майор Чубиникян. Он преподавал нам в течение почти целого года, ни разу не заглянув в записи. Он рассказывал нам об истории русской революции, об основах социализма и коммунизма, о строительстве социализма и о мировом революционном движении. Он резко отзывался о сталинизме, язвительно говорил о капиталистической эксплуатации и часто и восторженно — о революции.

«Revolushin iz not rock en roll (революция — не рок-н-ролл)», — была одна из фраз, которую он любил произносить по-английски, а к концу года, когда Запад охватило новое танцевальное увлечение, он изменил последнюю часть фразы на «твист». Революция была «тяжёлым испытанием», к которому нельзя относиться легкомысленно. Он подчёркивал, что вооружённую борьбу нужно начинать только тогда, когда не существует демократических свобод. Он предупреждал нас о том, что революция может сталкиваться с препятствиями и поражениями, но что развитие всегда идёт по восходящей.

Он объяснял нам, почему пролетариат был «могильщиком» капиталистической системы и почему социализм превосходил капитализм. Он любил использовать фразы «человек человеку — волк» и «человек человеку — друг, товарищ и брат», сравнивая две системы ценностей.

Он рассказывал нам об отсталости и бедности страны при царской системе и о достижениях Советского Союза, первой страны, отправившей человека в космос. Как армянин, он с гордостью рассказывал нам, что до революции Армения была страной «мальчиков-чистильщиков обуви», а сейчас на душу населения она имела наибольшее в мире число врачей и инженеров.

Советский премьер-министр Хрущёв заявил, что коммунизм будет построен к 1980 году, что звучало очень привлекательно для нас. Однако я заметил, что Чубиникян предпочитал говорить, что это может оказаться более длительным процессом. Он подчёркивал, что коммунизм невозможен без создания изобилия товаров в стране. Коммунистический принцип распределения — «от каждого по способностям, каждому по потребностям» — мог быть осуществлен только тогда, когда будет создано необходимое общественное богатство. В соответствии с программой Коммунистической партии Советского Союза «материальная и техническая база коммунизма» должна была быть создана в два этапа. В течение первого, в 1961-70 годах уровень производства должен был возрасти в два с половиной раза. На втором этапе, в 1971-80 гг., производство должно было возрасти в шесть раз. К концу этой стадии в СССР должен быть самый высокий уровень жизни в мире и «будет одержана решающая победа в экономическом сражении с капитализмом».

В ретроспективе эти цели были, честно говоря, нереалистичными. Однако в то время мы верили в них, также как и наши советские друзья. Сейчас трудно поверить, что кто-то мог предположить, что СССР действительно обгонит США за 20 лет. Но в то время экономический рост СССР был впечатляющим.

Твёрдо считалось, что капитализм загнивает и что монополистические противоречия приведут к падению этой системы. Это были дни, когда Хрущёв стучал ботинком по столу в ООН и заявлял Западу, что «мы вас похороним». Считалось, что с помощью стран советского блока бывшие колонии найдут некапиталистический путь к социализму.

Китайско-советские противоречия обострились до предела. В наших рядах происходили бурные дебаты между примерно дюжиной наших товарищей, которые прошли краткосрочную подготовку в Китае, и остальными. По теории Мао Цзедуна так называемый третий мир стал новым центром революции. Он преуменьшал роль СССР и других социалистических стран Европы, и международного рабочего класса. И ЮАКП, и АНК выступали против такого подхода и разделяли мнение, что Пекин стремился расколоть организации, чтобы получить поддержку для так называемой «линии Китая».

Хотя сторонники взглядов меньшинства в наших рядах не подвергались каким-либо притеснениям, Чубиникян и другие советские офицеры при каждой возможности осуждали маоизм. Центром полемики была идея «мирного сосуществования». В соответствии с советской позицией, альтернативой сосуществованию социалистического и капиталистического лагерей была война, и её необходимо было избегать. Социалистическая система должна была продемонстрировать свое превосходство экономическими успехами в «мирном соревновании» с капитализмом. В соответствии с теорией, капиталистические экономики должны были постепенно ослабевать из-за продолжительного мирного периода.

Китайцы, напротив, рассматривались, как подстрекатели войны. Они воевали с Индией в 1962 году и были полны решимости создать ядерное оружие, пожертвовав при этом экономическим прогрессом. Они проповедовали теорию о том, что политическая власть может быть завоёвана «через ствол винтовки».

Китай хотел иметь Бомбу, потому что хотел любой ценой стать лидером всего мира, утверждал Чубиникян. Но люди должны были вкусить плоды революции. Чего хорошего в том, чтобы быть «атомным богом», когда ваш народ голодает.

Эти доводы казались нам правдоподобными, особенно потому, что политика мирного сосуществования позволяла Советскому Союзу оказывать поддержку национально-освободительной борьбе. Ирония судьбы в том, что те самые вещи, за которые в свое время критиковали Китай, привели в конечном счёте к разрушению Советского Союза.

После осуждения Хрущёвым Сталина в 1956 году СССР, по-видимому, вставал на путь экономического развития, который подразумевал и большие политические свободы. Мы считали, что сталинизм был последствием попыток Запада разрушить Советский Союз с момента его возникновения, подталкивания гитлеровской агрессии к войне, которая привела с гибели 20 миллионов советских граждан, разрушению тысячи крупных городов, уничтожению ста тысяч деревень. После того, как Советский Союз восстановился, всё было возможно.

У всех в нашем Движении, начиная с его руководства, существовала непоколебимая уверенность в последовательности действий и в возможностях Советского Союза, что, задним числом, оказалось ошибкой. Но даже в то время я чувствовал, что революционные интеллектуалы вроде Марселино душ Сантуша из ФРЕЛИМО были не столь восприимчивы, как я. Позднее, когда я впервые встретился с кубинскими товарищами, то обнаружил, что они были настроены более критически, чем мы. Однако не ЮАКП определяла политическую линию АНК, как некоторые из перебежчиков из партии пытались доказать позднее. Несомненно, моральная и материальная помощь, которую Советский Союз предоставлял Движению, порождала столь тесные связи.

Жизнь на улицах Одессы выглядела приятной и спокойной. У нас не было возможности сравнивать уровень жизни в СССР с развитыми западными странами, хотя было ясно, что качество потребительских товаров не могло сравниться с тем, что мы видели в южноафриканских магазинах. Но ведь, считали мы, покупки были доступны в Южной Африке лишь меньшинству населения. Для моих коллег общий уровень жизни был настолько выше тех условий, в которых они жили в Южной Африке, что Одесса по сравнению с этим казалась им раем.

Хотя большая часть зданий была в плохом состоянии, мы понимали, что это результат разрушений военного времени. Масштабное жилищное строительство разворачивалось перед нашими глазами. Квартплата составляла пять процентов зарплаты — при том, что стоимость отопления и электричества была меньше, чем один процент. На улицах не было попрошаек и бродяг, хотя было много нарисованных от руки карикатур и плакатов, осуждающих пьянство.

Перенесённые тяготы жизни отразились прежде всего на людах старшего поколения. На улицах было много безногих ветеранов войны, передвигавшихся на примитивных каталках. Мы рассматривали алкоголизм как одно из наследий войны и как результат исключительно низких цен на спиртное. Только позже, когда я стал менее наивным в отношении социальных проблем в Советском Союзу, я понял, насколько пьянству способствовала скука и разочарование в жизни.

Единственный раз, когда советские офицеры рассердились на нас, был, когда один из наших товарищей так напился во время увольнения в город в субботу вечером, что оказался в милицейском вытрезвителе, где и провёл ночь. Мы начали употреблять термин «пустое место», когда говорили о таких товарищах. Этот термин на многие годы вперёд стал частью жаргона МК. Это же относится и к слову «mgwenya», которое означало «пионер» или «первооткрыватель» и которое стало обобщенным названием «одесского поколения» МК. По прошествии времени это слово приняло значение «ветеран» или «бывалый солдат» и оно выделяло поколение тех, кто вступил в МК в 1960-х годах, из последующих поколений. Слово «qabane» из языка племени коса стало употребляться в качестве слова «товарищ» при этом звук «qa» выражался свойственным языку коса громким щелканьем языка. Это слово происходило из обычая потереть товарищу спину во время купания в реке.

Моё поколение было легко различить не только по нашему возрасту, но и по тому, как русский язык стал частью того «tsotsi taal» (буквально — «бандитский язык»), которым мы пользовались. На обычное приветствие «Hoe's it daar ma bra?» (Как поживаешь, брат мой?») следовал ответ «It's khorosho ma bra, it's pozhal'sta» (Хорошо, мой брат, пожалуйста).

По субботам мы ходили на танцы в Дом офицеров, где имели возможность познакомиться с местными девушками. Это было чистое, добросердечное развлечения с приёмами ухаживания, которые, как мне казалось, вышли прямо из русских романов девятнадцатого века.

Некоторые из более старших товарищей, которым было уже далеко за сорок, завели знакомства с вдовами военной поры и по субботам и воскресениям наслаждались домашним уютом. Это были достаточно тайные романы, и я узнал об этом только тогда, когда один из наших ветеранов, «Oom» (Дядюшка) Джеремия, пригласил меня на обед в воскресенье. Когда мы пришли в дом его возлюбленной — женщины за пятьдесят лет, сыновья которой были в армии, на него хлынул поток чувств: она усадила его в его любимое кресло, принесла пару шлёпанцев.

Однажды меня попросили выступить перед школьниками и рассказать им о положении в Южной Африке. Джоэль Клаас пошёл со мной и когда я рассказал школьникам, какое образование он получил, и как он был вынужден учиться при свечах, они были потрясены и немедленно решили собрать для нас денег.

Как-то раз, в поисках компании, несколько человек из нас зашли в университет. Скоро мы втянулись в оживлённую беседу с группой студентов отделения английского языка, которые готовили курсовую работу по Роберту Бернсу. Я удивил их, прочитав на память: «Виски и свобода очень хорошо уживаются». Дело закончилось тем, что мы купили «Советское шампанское» и устроили шумную вечеринку. Мы сделали ошибку, сказав, что мы кубинцы, поскольку по соображениям безопасности нам было рекомендовано скрывать нашу подлинную национальность. Когда мы уходили, они пообещали пригласить на следующую встречу студентов с испанским языком. В результате мы так и не вернулись.

Летом мы отработали смену в колхозе. Вместе со студентами мы собирали арбузы. Во время обеденных перерывов мы шутили с ними и чувствовали их хорошее расположение к нам. Здесь мы имели возможность проверить свое понимание политической обстановки в России. Мы узнали, что не все согласны с общепризнанными истинами. Мы утверждали, что движущей силой общества является рабочий класс. Они спорили с нами, настаивая на том, что авангардом является интеллигенция. Только к концу дня, во время прекрасного ужина и после бесчисленных тостов мы, в конечном счёте, пришли к согласию о том, что лавры должны быть отданы колхозникам.

Для нас была подготовлена хорошая культурная программа. Одесский оперный театр имеет прекрасное здание, и было очень интересно наблюдать, как впервые в жизни мои товарищи посещают оперные и балетные спектакли. Атмосфера оперного театра, его убранство и элегантность производили на нас неизгладимое впечатление. На нас также произвёл впечатление тот факт, что зрителями, по-видимому, были простые граждане. Создавалось впечатление, что они наслаждались тем, что мы считали культурой для привилегированных.

Насколько великолепны были опера и балет, настолько удручающее впечатление оставил у нас одесский зоопарк. Поскольку мы были привычны к обширным просторам Африки, то состояние пёстрого набора животных показалось нам плачевным. Один из наших товарищей, более переживавший за одесситов, нежели за животных, утверждал, что свободная Южная Африка должна предоставить советским зоопаркам много львов и слонов.

Наиболее живо вели себя мои коллеги, когда в нашем училище показывали кино. Во время просмотра «Новых времён» Чарли Чаплина я почувствовал, насколько велика сила искусства этого выдающегося актера. Мои товарищи заходились от хохота, наблюдая за проделками маленького человека в котелке и за его борьбой против властей.

После года занятий, в ходе которых мы освоили как искусство партизанской войны, так и действия регулярных частей, наша учёба подошла к концу. Мы хорошо владели лёгким оружием, включая пистолеты, автоматы АК-47, самые разные ручные и крупнокалиберные пулемёты. Мы прошли через серию упражнений и тренировочных занятий во всех возможных условиях, мы научились бросать гранаты и закладывать мины. Мы совершали выходы в поле и освоили ориентирование на самой разной местности, днём и ночью, с компасом и без него. Мы научились совершать диверсии против объектов, применяя армейскую и самодельную взрывчатку, и освоили навыки закладки мин-ловушек. Некоторые из нас специализировались на тяжёлом артиллерийском вооружении, другие — на тактике, на работе сапёров, связи и разведывательно-диверсионных операциях. Все мы научились водить армейские грузовики и, что было самым потрясающим, танк Т-54.

Мы отправились назад, в Восточную Африку, группами по 20 человек в прекрасном настроении. Когда наша группа вышла в каирском аэропорту, я наткнулся на Жоакима Чиссано, который, как оказалось, как и я, сопровождал группу партизан, направлявшуюся куда-то.

— Bon dia, camarada Chissano, — сказал я. — Не знаете ли Вы, как там Элеонора?

Он сказал мне, что с Элеонорой всё в порядке, она по-прежнему работает в представительстве АНК. Но он не знал, приехала ли её дочь.

Когда мы прибыли в аэропорт Дар-эс-Салама, то погрузились в грузовик и отправились в «лагерь Манделы» за городом. Это был просто транзитный дом в зарослях тропической растительности. Мы совершенно не представляли себе своей дальнейшей судьбы и считали, что, возможно, находимся на пути домой. Мы практически не получали информации в течение целого года и не знали, чего ожидать. Что было ещё хуже, наш командир, человек по имени Амброз, вёл себя предельно скрытно в отношении нашего положения и ничего не говорил о наших дальнейших действиях. Скоро мы узнали, что должны перебраться в лагерь, находящийся в нескольких сотнях километров в глубине страны. Мы не должны были покидать тот дом, где жили, но я отчаянно хотел и считал своей обязанностью встретиться с Элеонорой. При поддержке своих товарищей я ускользнул из дома и сумел найти телефон.

Я дозвонился до неё в представительство АНК. Каким облегчением было снова услышать её голос. Она уже слышала по «картошечному радио» — так в терминологии МК именовалась система тайного сообщения — что я вернулся. От неё я узнал, что Амброз надеялся быть назначенным командующим МК вместо Джо Модисе. Она также сообщила, что Оливер Тамбо приехал из Лондона и теперь будет работать в Дар-эс-Саламе. Она сказала, что он человек строгий, но справедливый, и (это было самым важным) что он обещал разрешить нам встретиться.

Я встретился с Элеонорой на следующий день. Она выглядела прекрасно и довольно прилично говорила на языке суахили. Мы сидели на пляже в местечке Банда, мимо которого плавно шли «доу» и океанские лайнеры, направлявшиеся в гавань. Мы долго говорили о Бриджите. Я уже почувствовал, что ситуация не выглядела многообещающе, когда она отказалась обсуждать эту тему по телефону. Она связалась со своими родителями и их ответ был, что «ни при каких обстоятельствах Бриджита не поедет ни в какое африканское государство». Напряжение и отчаяние были сейчас написаны на лице Элеоноры.

Были и более печальные новости. Бабла Салуджи разбился насмерть, «упав» с седьмого этажа штаб-квартиры полиции во время «беседы» о его деятельности. Мы почувствовали острое негодование против Специального отдела, который, как мы были убеждены, подверг его пыткам.

На процессе в Питермарицбурге Билли Нэйр и Кеник Ндлову получили по 20 лет тюрьмы, Эбе — 15 лет и Дэвид — 8 лет. Все обвиняемые находились в ходе процесса в приподнятом настроении. Главным свидетелем обвинения был Бруно. Стефен Мчали также дал обвинительные показания. Бруно также выступил с показаниями на Ривонийском процессе, на котором Нельсон Мандела и другие были приговорены к пожизненному заключению. Мы узнали об этом приговоре в Одессе. Элеонора сообщила, что Расти Бернштейн был признан невиновным и что он и Хильда бежали из страны. Они проехали через Дар-эс-Салам по пути в Лондон. Хильда привезла Элеоноре приветствие от Брама Фишера.

Наше время вместе пролетело слишком быстро. Когда Амброз сообщил мне, что я могу встретиться с Элеонорой, он добавил с хитрым и злобным видом: «Солдат может многое сделать в один день». На деле же мы нуждались прежде всего во времени, чтобы обсудить, что делать с Бриджитой. Я был в сумрачном настроении, оставляя Элеонору с проблемой, которая теперь выглядела гораздо более серьёзной, нежели мы ожидали. Мы расстались, не будучи уверенными в нашем будущем и без практического решения в отношении Бриджиты.

На следующее утро обитатели лагеря Манделы поднялись до рассвета и погрузились в несколько грузовиков. Амброз был тут как тут и сообщил нам, что мы направляемся в транзитный лагерь в глубине страны и что это будет первый этап нашего возвращения домой. В середине дня мы сделали остановку в небольшом городке и товарищи, с несколькими шиллингами в кармане каждый, получили пару часов для того, чтобы отдохнуть и размяться. Я сидел в грузовике один, впервые чувствуя отстранённость, пока мои товарищи веселились в городе. Насколько я питал отвращение к Амброзу за его плотоядное отношение к моей встрече с Элеонорой в предыдущий день, настолько я не испытывал неприязни к моим коллегам, у которых не было возможностей для половых связей в Советском Союзе. Когда они вернулись в грузовик, подначивая друг друга на русском языке и на «tsotsi taal», я почувствовал, что моё настроение начинает подниматься.

Я провёл некоторое время в лагере, который был расположен в Конгве, около узловой железнодорожной станции, обслуживавшей во время войны английскую плантацию арахиса. Мы поднимались до рассвета, делали зарядку и бегали на длинные дистанции. В течение дня мы были заняты строительством учебных классов, казарм и клуба. Некоторые из товарищей задавались вопросом, зачем всё это делалось столь основательно, если Амброз сказал, что наше пребывание здесь будет иметь временный характер. Он подтвердил свои слова, но добавил, что было бы логично иметь здесь постоянную структуру для будущих потребностей. Стало ясно, что ему нельзя доверять. Наше раздражение усиливало то, что по вечерам он ездил в город, где пьянствовал до глубокого вечера с местными торговцами. Когда мы возвращались с утреннего бега, то видели, как он бродил по лагерю в халате и шлёпанцах. Учитывая мои высокие представления о том, каким должен быть партизанский командир, я почувствовал, что отношусь к нему всё хуже и хуже. К этому времени товарищи начали проявлять нетерпение по поводу задержек с возвращением домой. Разгром нашей подпольной сети сделал возврат в Южную Африку более трудным. Амброз был одним из тех руководителей, которые, вызывая ложные ожидания, усугубляли проблему. Он стал настолько непопулярен, что позже был заменён на Джо Модисе. В нашей ежедневной жизни потихоньку появлялись признаки авторитаризма, особенно в отношении ежедневной физического подготовки, которая уже граничила с наказанием. Однако я был хорошо подготовлен и отбрасывал свои сомнения, думая, что мы, в конечном счёте, готовимся к тяжёлой партизанской войне.

Обсуждение этого вопроса нужно было начать ещё в то время. Советские инструктора избегали чрезмерных физических нагрузок и повышали силу и выносливость курсантов на научной основе. Стремление к физической готовности скоро перерастает в культ «мачо» со всеми его отрицательными последствиями. Что-то вроде этого со временем прокралось в традиции лагерей АНК.

Однажды Амброз отозвал меня в сторону и сказал, что Оливер Тамбо сообщил ему, что несколько человек из нас понадобятся в Дар-эс-Саламе для работы над одним проектом. На следующий день я уже был в кузове грузовика, который направлялся в Дар-эс-Салам, вместе с Крисом Хани. Крис, которому было 22 года, был членом руководства лагеря и, в прошлом, одним из организаторов подполья в Кейптауне. Он родился в деревне в Транскее и прошёл через те же тяготы жизни, что и Джоэль Клаас. Его семье каким-то образом удалось послать его в университет Форт-Хейр. Политическая деятельность, как это было и в моём случае, прервала его занятия. Я обнаружил, что он увлекался Шекспиром. Мы обсуждали «Юлиуса Цезаря», который только что был переведён на суахили президентом Танзании Джулиусом Ньерере. Крис казался в лагере несколько молчаливым, но как только он немного оттаял, он стал говорливым. Когда я начал цитировать строчки, которые любили солдаты: «трус умирает тысячу раз…», он немедленно продолжил: «отважный человек пробует вкус смерти только раз». Он был человеком, полностью преданным борьбе. Когда он говорил, что не боится отдать свою жизнь за свободу, то его голос звенел убеждённостью. Мы говорили об универсальном характере темы борьбы за власть, проходящей через пьесу, и развлекались тем, что прикидывали, кто в Движении мог бы быть Брутом, Кассиусом, Марком Антонием, Октавиусом и т. д. Мы шутили насчёт Амброза и Крис продемонстрировал достаточно глубокое прочтение пьесы Шекспира сравнив его с «тем нескладным Лейду».

Сразу по прибытии в Дар, мы явились к Тамбо. Я видел его фотографии, на которых он выглядел как серьёзный и преданный делу лидер.

Он говорил с нами кратко и по-деловому, что произвело на нас впечатление, особенно после расхлябанности Амброза. Поначалу я думал, что его строгая манера держаться проистекала из его прошлого в качестве учителя миссионерской школы, из его христианской веры — о которой он никогда не говорил — и из его карьеры юриста. Но позже я понял, что им владело всепоглощающее ощущение его миссии. Он остался за границей держать знамя поднятым после ареста Манделы и внутреннего руководства. Свидетельство бремени, которое он нёс, проявились для меня спустя три десятилетия, к концу жизни Тамбо. После освобождения Манделы он смог, наконец, расслабиться и позволить высветиться своему внутреннему теплу и мягкости.

У Тамбо была подборка книг о партизанской борьбе и о контрпартизанской войне. Он хотел, чтобы мы изучили их и дали свои предложения. Крис сказал мне, что как бы ему ни нравилось читать революционные материалы, он тайно надеется использовать это время для того, чтобы «пропахать работы Шекспира».

Получив разрешение руководства, мы с Элеонорой в конце 1964 года поженились. Поначалу колониальный чиновник, который по-прежнему занимал свое место, попытался придерживаться буквы закона и отказался зарегистрировать нас потому, что у нас не было документов о разводе. Мы были знакомы с генеральным прокурором, который написал чиновнику короткую записку, в которой приказал ему «перестать создавать препятствия».

Наша свадебная церемония свелась к простой формальности в бюро регистрации Илала Бома. Мы почувствовали облегчение от того, что тот прежний чиновник не присутствовал. Вместо него председательские функции выполнял весёлый танзаниец. Элеонора впервые с того времени, когда мы покинули Южную Африку, сделала прическу и все товарищи отметили, что она выглядела как «европейская леди». Она была одета в простое платье и в руках у неё был букет ярких цветов. Двое наших коллег из АНК выступали в качестве свидетелей. Это были Мод Манйоси, молодая профсоюзная активистка из Дурбана и Флаг Бошиело из Секхухуниленда.

Он стал нашим лучшим другом. Флаг начал участвовать в деятельности Коммунистической партии в конце 40-х годов, когда ещё молодым человеком приехал в Йоханнесбург и начал работать «мальчиком-садовником». Позднее он стал комиссаром МК и в 1970 году погиб в засаде, когда возвращался в Южную Африку, чтобы организовать подполье.

В квартире одного из наших лидеров рядом с представительством АНК была организована небольшая вечеринка. Только через много лет мы узнали от владелицы этой квартиры, Агнес Мсиманг, что именно Тамбо подошёл к ней и сказал: «Дети женятся, и мы должны отпраздновать это». Оливер Тамбо попросил Дж. Б. Маркса, одного из наиболее стойких участников борьбы (позднее он стал председателем ЮАКП), произнести речь. Она была полна юмора и мудрости. Перефразируя манифест МК, он сказал, что в жизни каждого молодого человека наступает время, когда у него есть два выбора. Первый — оставаться в нерешительности, второй — «перестать бояться льва, притаившегося в лесу, и схватить его за хвост». «Львом» была не Элеонора, а ответственность, которая возникает с женитьбой.

Джей-би Маркс был крупным, добрым пожилым джентльменом, к которому все обращались со своими проблемами. Когда в лагере Конгва вспыхнули волнения, вызванные сначала «правлением» Амброза, а позже нетерпеливым желанием наших бойцов вернуться домой, рассудительный подход Джей-би Маркса позволил разрядить ситуацию.

Незабываемым событием был визит в Танзанию легендарного Эрнесто Че Гевары. Он выступил перед двумя сотнями гостей, специально приглашённых в кубинское посольство. Присутствовали лидеры всех освободительных движений, а также простые активисты, такие как Крис и я.

Мы были взволнованы возможностью увидеть «живьём» общего героя и послушать, как он обосновывал необходимость интернационализма и социалистических целей в партизанской борьбе. Шли слухи о том, что Че, как все мы звали его, направлялся через озеро в Конго, где кубинские добровольцы тайно помогали борьбе против наемников Чомбе. И в самом деле, он призывал все освободительные движения помочь «конголезским товарищам» и отмечал, что сражаясь там, мы сможем приобрести хороший опыт. Он призывал в Африке к тому же, что он советовал и в Латинской Америке — к союзу всех партизанских движений — с тем, чтобы мы могли сконцентрироваться на освобождении одной колонии за другой. Это было не очень хорошо воспринято лидерами АНК, поскольку это означало, что мы будем последними в очереди. Позже я разговаривал с Марселино душ Сантушем и хотя он тоже оценивал встречу, как полезную, он также критически относился к тезису Че.

В составе группы от ФРЕЛИМО был некий Жонас Савимби. Ещё будучи в Каире, он ушел из ФНЛА (Фронта национального освобождения Анголы), который возглавлял Роберто Холден. ФРЕЛИМО помогло ему добраться до Лусаки, где он должен был встретиться с МПЛА (Народное движение за освобождение Анголы), лидером которого являлся Агостиньо Нето. Уже через неделю товарищи из Лусаки информировали Марселино: «Этот человек не что иное, как трайбалист».

Мне посчастливилось встретиться с Че на улице, когда он осматривал город. Я сидел около стены гавани, поедая свежеиспеченный сладкий картофель, который продавцы готовили на мангалах с древесным углем прямо на тротуаре. Мой приятель из кубинского посольства показывал ему достопримечательности города и познакомил нас. Че курил большую кубинскую сигару и был в расслабленном состоянии, как и любой человек, находящийся на экскурсии. Его бросающиеся в глаза, почти кошачьи черты отличали его от простых смертных. Мы пожали руки друг другу, он попробовал картошки, сказав, что она происходит из Латинской Америки.

Ещё одной интересной личностью, которая побывала в Дарэс-Саламе, был Малькольм Икс. Это произошло незадолго до его убийства. Это был долговязый человек со светлой кожей и ярко-рыжими волосами. Он отличался от того образа, который был создан ему прессой, изображавшей его высокомерным и вспыльчивым. На деле же он оказался мягким человеком и хорошим слушателем. Меня больше всего поразило то, сколько времени он уделил на одной из вечеринок, на которую мы были приглашены, группе белых американок из Корпуса мира, расспрашивавших о его взглядах.

Мозес Котане был человеком с суровым лицом. Он был казначеем АНК и генеральным секретарём Коммунистической партии. Он добился всего самообразованием и принадлежал к той же «старой школе», как и Оливер Тамбо, и мой отец. Он был молчалив и считал, что революционеры должны напряжённо работать и не должны пить. Чувство юмора у него было и он мог повернуться к вам доброй стороной, если чувствовал, что может вам доверять. Наша дружба с Верой помогла с самого начала установить с ним хорошие отношения. Но он абсолютно никому не отдавал предпочтения и вёл себя ровно со всеми. Элеонора возила его повсюду и он доверил ей обязанность класть деньги на счёт в банке и получать их.

Смещение Хрущёва в Советском Союзе стало для нас большой неожиданностью. Я не мог понять этого, тем более, что майор Чубиникян восхвалял его бесстрашное осуждение Сталина. С другой стороны, я чувствовал некоторые опасения по поводу предсказаний майора о строительстве коммунизма к 1980 году. «Malume», как мы звали Котане, был информирован в советском посольстве о происшедших событиях. Он разъяснил потом, что проблемой Хрущёва была его импульсивность (например, заявление о том, что коммунизм будет построен к 1980 году) и нетерпимость к коллективному мнению. Но факт его внезапного смещения вызывал, однако, озабоченность. У Криса и у меня были плохие предчувствия по этому поводу, но мы развеяли свои сомнения, поскольку наша вера в Советский Союз была столь глубока.

К июню 1965 года беременная Элеонора, страдающая от приступов малярии и нехватки железа в организме, была отправлена в Англию. Мы надеялись, что там у неё будет больше шансов увидеть Бриджиту. В августе руководство решило послать и меня в Англию к Элеоноре. Перспективы возвращения в Южную Африку в ближайшем будущем выглядели отдалёнными, а Джек Ходжсон в Лондоне нуждался в опытном помощнике.

 

Глава 8. Лондонские новобранцы

1966-76 гг.

Доктор Даду работал в одной комнате с Джо Слово в убогом здании на Гудж-стрит. Три старых стола, пара разномастных стульев, ковёр, не поддающийся описанию, книжные полки и исцарапанный шкаф с ячейками для картотек составляли всю мебель. Фотографии Манделы, Сисулу, Джей-Би Маркса и Котане неровно висели на стенах под провисающим потолком. Бюст Ленина и стопки партийных журналов из Австралии, Кубы, Чехословакии, США, Нигерии, Вьетнама и других стран указывали на наши международные связи. Приятный запах трубки доктора Даду пропитывал эту в остальном непримечательную обстановку.

Именно там Джек Ходжсон и я каждый понедельник и пятницу в 9 часов утра встречались со Слово и «Доком» (как все звали Даду) для обсуждения наших планов. Я всегда появлялся последним, взбегая вприпрыжку по скрипучей лестнице на третий этаж. Поскольку я неизменно опаздывал на несколько минут, то обнаруживал их старомодно поглядывающими на часы и намеревающимися сделать мне мягкий выговор. Слово всегда подшучивал надо мною, когда мои бывшие товарищи по подполью последующего периода хвалили меня за пунктуальность — качество, которым я обязан тем трём старым «заговорщикам».

— Так, начнем работать, — обычно предлагал Даду, вежливо кивая Слово.

Тот жизнерадостно, с шуткой, которая никогда не была далеко от его рта, доставал из портфеля объёмистую папку. Затем он раздавал перепечатанные копии сообщений, полученных от нашей подпольной сети в Южной Африке, или от помощников Тамбо из Лусаки, или из Дар-эс-Салама, или ещё откуда-нибудь из Африки.

Сами сообщения приходили на какие-то «безопасные» адреса в Лондоне или в тихих деревнях в английской «глубинке». Исходное сообщение представляло из себя внешне невинное письмо чьему-то другу или родственнику. На обратной стороне страницы был тайный текст, написанный невидимыми чернилами. Форма адреса указывала, какие невидимые чернила использовались и, соответственно, какой проявитель требовался для того, чтобы выявить тайное послание. «Моя дорогая тетя Агата» указывало на один тип. «Дражайшая тетушка Агги» — на другой. Мы использовали различные химикаты, обычно растворявшиеся в спирте или в дистиллированной воде. Наш корреспондент обычно использовал чистое перо для того, чтобы написать тайный текст. Затем лист бумаги подвергался обработке паром из чайника, чтобы устранить какие-либо следы пера. После того, как бумага высыхала, на ней писался или печатался какой-то невинный текст.

Проявителями для наших подпольных оперативных работников внутри Южной Африки могли быть такие простые вещи как средство для очистки плиты, слегка распыленное над листом. Через несколько секунд секретный текст появлялся на свет. Другие проявители включали в себя раствор каустической соды или это могла быть даже капля крови, растворенная в нескольких миллилитрах дистиллированной воды. Проявителем пропитывался клочок ваты, которым слегка протирали страницу, после чего появлялся яркий оранжевый или жёлтый текст.

Проявление невидимых текстов и подготовка писем нашим тайным корреспондентам было задачей, требовавшей много времени и специальных знаний. Этой работой занималась Стефания Кемп, которая в то время была замужем за Альби Саксом. Стефания отсидела какое-то время в тюрьме за диверсионную деятельность в Кейптауне.

В скудно обставленной мебелью комнате Даду, за окном которой умиротворяюще гудело уличное движение и пешеходы глядя под ноги шли по своим обычным делам, разворачивалась странная шарада, сопровождавшая изучение еженедельной почты. Исходя из предположения о том, что в комнате Даду установлены подслушивающие устройства, мы проводили наши заседания с помощью набора жестов, кодовых слов и написания наиболее щекотливых деталей на чистом листе бумаги.

«Хорошо, — обычно говорил Слово, заканчивая обсуждение определённого пункта повестки дня, — мы напишем X, чтобы он ожидал курьера… — затем он показывал нам листок бумаги, на котором была написана дата, — на обычном месте встречи».

Пока Слово, прищурившись, смотрел на нас через очки, я иногда вставлял поправку: «Курьеру, возможно, потребуется отпроситься с работы, поэтому мы должны добавить… дней к… этой дате». И я поднимал соответствующее количество пальцев как какой-то педантичный судья на танцевальном конкурсе.

В обеденное время мы часто ходили вместе в трактир, обычно в излюбленное место Дока — соседний «Доблестный солдат».

После смерти Джей-би Маркса «Док» стал председателем ЮАКП. Он пользовался большим уважением в Движении и в международном плане, однако он был скромным человеком. Он был высокого роста и выглядел как государственный деятель, с большим лбом и клочковатыми седыми волосами, расчесанными на пробор в традиционном стиле. Он был всегда одет официально в тёмный костюм с галстуком и неизменной гвоздикой в петлице. Он был «старомодным» коммунистом, как Джек, для которого Советский Союз был вне упрёков.

Из моего опыта общения с ними я сделал вывод о том, что такие коммунисты, как Даду, Слово и Ходжсон являлись очень цельными личностями. За многие годы Даду пропустил через свои руки миллионы долларов и фунтов стерлингов, предназначенных для нашего Движения. Но ни один пенс не «прилип» к его рукам.

Мне много раз приходилось помогать ему забирать или отвозить хрустящие долларовые банкноты в потертом старом портфеле. Мы в шутку называли эти деньги «золотом Москвы». Однажды я тайно встретился с ним в транзитном зале парижского аэропорта Шарль де Голль. Мы ловко осуществили мгновенный обмен нашими портфелями. Ему было в это время почти 70 лет. Док прибыл одним международным рейсом, а я — другим, из Хитроу. Мы сели рядом и у нас были одинаковые портфели. Однако мы делали вид, что не знаем друг друга. Он сидел, потягивая свою трубку и читая газету. Я забрал его портфель и не торопясь отправился на рейс, вылетавший в Африку.

Джо, который был младше остальных на десять лет, был более открытым человеком и мыслителем с гибким умом. Его жена, Рут Ферст, была особенно критически настроена. Она вынуждала его постоянно сомневаться и заставляла заниматься острыми вопросами коммунистической теории. И это было в те времена, когда такое критическое осмысление считалось ересью. В результате он стал открывателем новых путей и в теории, и в стратегии не только в нашем Движении, но и в международном коммунистическом движении. Он сочетал теоретический дар с большими организаторскими способностями и был движущей силой нашей работы по Южной Африке из Лондона и по реорганизации партии. Он был полной противоположностью устоявшемуся представлению о коммунистах как о мрачных и беспощадных догматиках. Он обладал теплом подлинной человеческой личности, чувством юмора и способностью к остроумным поворотам в высказываниях. Он первым назвал «Общину воскрешения» отца Тревора Хаддлстона в Йоханнесбурге «Общиной восстания». Он обладал способностью поворачивать самое скучное собрание так, что оно заканчивалось очень живо и весело. Он удивил меня, заявив ещё в 1966 году, что большинство представителей восточноевропейских коммунистических партий, с которыми ему приходилось встречаться, не были коммунистами в нашем понимании этого слова. Они были функционерами системы, ориентированными на то, чтобы делать карьеру. Я обратил внимание, однако, что он не использовал унизительный термин «аппаратчик», который предпочитала Рут Ферст.

Док испытывал огромное уважение к Джо, но иногда чувствовал себя неуютно, когда его ближайшее доверенное лицо критиковал официальные марксистские принципы. Один из таких случаев был в 1974 году, когда Джо Слово опубликовал вызвавший противоречия анализ некапиталистического пути развития.

Когда в 1968 году началась «чехословацкая весна», Дубчек производил хорошее впечатление на меня. Как бы я ни был просоветски настроен в то время, на меня произвела сильное воздействие та волна поддержки нового типа социализма, который он олицетворял. В ходе последовавших дебатов я обнаружил, что все мои старшие товарищи, а также мои руководители были разочаровывающе ограничены в отношении этих событий. В конце концов меня убедили, что у Советского Союза не было иного выбора, нежели предотвратить то, что многие из нас рассматривали как сползание к контрреволюции. Я позже сожалел о своих колебаниях, вызванных аргументами, смешивающими интересы СССР и интересы истинного социализма. Но в те дни эти вещи были синонимами. Действия, предпринятые Брежневым, привели только к отсрочке кризиса социализма, который последовал позже. Если бы реформам Дубчека было позволено продолжиться, из опыта 1968 года многое можно было бы извлечь. Я понял, что утверждение независимости мышления может потребовать больше мужества, чем преодоление страха перед вражескими пулями.

Вскоре после моего прибытия в Англию Элеонора родила нашего первого сына Эндрю. Наш второй сын, Кристофер, родился через пару лет. Мы сняли недорогую квартиру над магазином на улице Голдерс-Грин.

Рождение наших сыновей не отвлекло Элеонору от отчаянных попыток добиться, чтобы Бриджита присоединилась к нам. Родители Элеоноры заботились о своей внучке, пока Элеонора была под стражей и «в бегах». Но Элеонора не могла убедить их или своего бывшего мужа согласиться на то, чтобы Бриджита приехала к нам. Наше положение не было необычным. Некоторые из наиболее болезненных последствий участия в политической деятельности относятся не к политике, как таковой, а к тем ужасным переломам, которые возникают в личной жизни.

Элеоноре пришлось дожидаться, пока Бриджите станет больше десяти лет, прежде, чем они смогли обсудить это положение непосредственно, когда Элеонора позвонила по телефону в школу-интернат. Страшно опасаясь, что на южноафриканской стороне их разговор подслушивается, Элеонора должна была уходить от всех вопросов Бриджиты о политике. Через неделю мы получили от неё письмо, гораздо более серьёзное, нежели предыдущие письма, в котором она спрашивала о разнице между анархизмом, социализмом и коммунизмом.

Южная Африка была далеко. Трудности жизни в изгнании частично смягчались тем, что число политических изгнанников из ЮАР в Лондоне всё увеличивалось, а мы участвовали в деятельности Британского движения против апартеида. Среди наших ближайших друзей были белые товарищи, с которыми мы познакомились ещё в Южной Африке, как например, Ходжсоны, Бернштейны и Бантинги. Мы стали особенно близкими друзьями с Уолфи Кодешем, когда-то возившим меня и Роули по Йоханнесбургу.

Роули получил пять лет тюрьмы за попытку (безуспешную) создать соперничающую коммунистическую группу с маоистской направленностью. Барри Хиггс был вызван в суд для того, чтобы дать показания, и, не желая делать это, бежал из страны вместе со своей подругой Сибиллой. Некоторое время они жили у нас в Голдерс-Гринз. Стив и Тельма Нел эмигрировали и поселились в Масуэл-Хилл, где мы провели много счастливых часов. Джон Биззел был вызван для того, чтобы давать показания на процессе по делу Брама Фишера. Как и Барри Хиггс, он решил покинуть страну. Он и его жена поселились в Канаде и они стали активными членами Коммунистической партии Канады. Ещё один дурбанский новобранец, Айван Страсбург, женился на Тони — дочери Хильды — и они уехали из Южной Африки с выездной визой, но без въездной. Айван стал ведущим теле— и кинооператором в Великобритании. Самой печальной новостью было то, что Эрнст Галло, с которым мы продавали газету «Нью Эйдж» в Дурбане, заболел, когда находился в тюрьме, и умер из-за нерадивости полиции.

Однажды мы получили вырезку из дурбанской газеты, в которой сообщалось о смерти «от собственных рук» лейтенанта Гроблера. В некрологе описывалась блестящая полицейская карьера и сообщалось, что только я «смог избежать его длинных рук».

Вера и Джордж Поннен тоже отправились в изгнание. Я встретился с ними накоротке в аэропорту Хитроу, когда они направлялись в Канаду. Вера, тепло обняв меня, сказала: «Ты совсем не изменился. Ты тот же». Я расценил это как комплимент.

И Эмпи Найкер, и Роберт Реша теперь жили в Лондоне и работали в АНК. Реша любил говорить, что я был его протеже, вспоминая о многорасовых вечеринках дошарпевильских времён и о его предложении, чтобы я уделял час в неделю своего времени для работы на Движение.

Моя мать посетила нас летом 1967 года. Мы встретились впервые после смерти моего отца, и она выглядела сильно постаревшей. Её отец, мой дедушка по материнской линии Абе Коэн умер через год после моего отца, и ей пришлось перенести много горя.

Перестроиться на жизнь в Англии было несложно. Мы научились называть «роботы» — «светофорами», «печки» — «духовками» и «винные магазины» — «распивочными». Оказалось, что в лавке мясника в Финчли можно покупать даже «boerewors» — особые южноафриканские сосиски. Мы научились жить без апельсинов южноафриканской фирмы «Аутспан», без винограда и вина из Капской провинции, без коньяка KWV, хотя, когда подпольные курьеры спрашивали меня, чего особенного привезти из Южной Африки, я всегда предпочитал упомянуть о бутылочке последнего.

Я поступил в Лондонскую школу экономики (LSE) и в течение нескольких лет по стипендии ООН изучал социологию. Это было в разгаре студенческого движения, когда в LSE в 1966 году начались первые сидячие забастовки. На непродолжительное время LSE была объявлена «открытым» университетом и я выступал с лекциями по Южной Африке. Ведущей силой были студенты троцкистской ориентации и хотя я не разделял их взглядов, среди них у меня появилось много друзей. У меня появились также друзья из числа американских студентов, которые занимали активные позиции по Вьетнаму, и я обнаружил, что их подходы к политике кажутся мне свежими и привлекательными, хотя они и не считали марксизм вершиной мироздания.

Где-то поблизости затаился некий Гордон Винтер, журналист. Он тайно сфотографировал меня. Через несколько лет он написал книгу «Внутри БОСС», в которой признался, что был шпионом Претории. Винтер утверждал, что он «следил за Ронни и его друзьями в LSE». Я относился к нему с недоверием. Несмотря на его слежку, я сумел завербовать нескольких студентов LSE в качестве наших подпольных курьеров и никто из них не был пойман в ЮАР. Винтер неправильно истолковал моё «преподавательство» в LSE и в течение многих лет южноафриканские газеты именовали меня «бывшим президентом Совета студентов университета Наталя и бывшим преподавателем LSE». Это было двойное преувеличение, поскольку в этом университете в Дурбане я даже не проучился ни одного полного семестра.

Это были годы бьющего через край протеста. Одна из демонстраций закончилась битьём стекол в Южноафриканском Доме. Мой сосед был арестован за то, что швырнул в окно посольства мусорную урну. Я давал показания в его защиту в суде Олд Бейли, указывая на то, что посольство является символом расизма. Он был оправдан дружественно настроенными присяжными.

Первые пропагандистские материалы мы отправили домой в ЮАР в 1967 году, вскоре после вступления МК на территорию тогдашней Родезии. В то время у нас не было непосредственного доступа к границе с ЮАР для проникновения в страну. Поэтому наши бойцы присоединились к партизанам ЗАПУ (Союза африканского народа Зимбабве), руководимого Джошуа Нкомо, в надежде проложить путь в Южную Африку. Наши первые материалы из Лондона сообщали людям, помимо всего прочего, и об этих действиях МК.

Джек был большим специалистом в создании чемоданов с двойным дном и скоро южноафриканские и иностранные туристы начали перевозить в Южную Африку наши подпольные листовки. В то же время британские докеры закладывали наши листовки в пароходные контейнеры, направляемые в порты и на фабрики Южной Африки.

Очень активно помогала нам организация «Молодые коммунисты Великобритании». На молодёжной конференции в Болгарии я подружился с их национальным организатором, «кокни» по имени Джордж Бриджес. Он считал, что Южная Африка — одно из самых тяжёлых для коммунистической деятельности мест в мире. Он был удивлён, когда я не согласился и сказал, что гораздо труднее работать в такой стране, как Англия. Я объяснил, что хотя это могло быть более опасным физически, но проблемы Южной Африки были более ясными и будущее социализма в ЮАР по сравнению с Великобританией было более многообещающим.

Во время поездки в Болгарию я встретился с Джонни Макатини, который представлял АНК во Франции и в Алжире. Мы вспомнили о дурбанских днях и об оптимистическом настроении во времена нашего ухода в изгнание. Борьба внутри Южной Африки в то время была на самом низком уровне. Мы согласились, что можно было считать удачей даже то, что мы выжили для перегруппировки сил и подготовки к следующему этапу. Нас обоих представили русскому космонавту Юрию Гагарину, который сказал, что электрическое освещение района Витватерсранда было очень ярким и его можно было видеть из космоса. Я рассказал ему о том, как мы нелегально доставляли листовки в Южную Африку и он пошутил, что когда в следующий раз отправится «вверх», то захватит несколько штук с собой…

На самом же деле Джек разрабатывал проект ракеты, которая бы взлетела в воздух и сделала именно то, что шутливо предложил сделать Гагарин. Наша ракета была переделана из яхтенной ракеты со спасательным сигналом. Идея заключалась в том, чтобы выбросить груз листовок в воздух на подходящую высоту с применением часового механизма. В течение нескольких недель мы таскались по Хэмпстед-Хит и Эппинг-Форест в промозглом холоде. Однажды Азиз Пахад, один из наших товарищей по изгнанию и я были вынуждены кинуться за дерево, когда одна из экспериментальных ракет Джека сорвалась с пускового устройства и полетела на нас.

Джек и Рика жили в маленькой квартире в Чок Фарм. Пока она была на работе, я помогал Джеку в его экспериментах. Он особенно тщательно следил за тем, чтобы не оставлять мусора, который мог бы рассердить Рику, очень гордившуюся чистотой в доме. Она вполне соглашалась мириться с беспорядком в ванной и на кухне, но твёрдо проводила границу, не позволяя нам пользоваться гостиной. По мере того, как наш «ракетный» проект расширялся, Джек пришел к выводу, что нам нужно больше места. Он тщательно покрыл газетами стол в гостиной. Этот стол был одним из наиболее ценимых Рикой предметов мебели, который она купила в универмаге Харродс. Отказавшись от сигнальной ракеты, мы экспериментировали с новым устройством. Джек насыпал немного пороха на дно пустой алюминиевой трубки, которая сверху закрывалась пробкой. В дне трубки было отверстие, к которому он поднес горящую спичку. Последовала неожиданно резкая вспышка, пробка загорелась, вылетела, ударилась в потолок и упала, дымясь, на стол. Мы суетливо бегали вокруг стола, пытаясь скинуть горящую пробку и потушить огонь в трубке. Рика должна была вернуться домой через час, а помимо всего прочего на потолке красовалась уродливая выжженная отметина.

Пока я очищал потолок, Джек пытался убрать обгорелое пятно на столе.

— Ну и что, — улыбнулся он, — по крайней мере мы обнаружили ракетное топливо, которое нам нужно.

Джек в конечном счёте придумал устройство, состоявшее из ведра, в днище которого был вмонтирован взрывной механизм, подбрасывавший небольшую деревянную платформу, закрепленную на ведре, на высоту примерно 30 метров. На платформе закреплялась стопка листовок, которые после взрыва разлетались в воздухе и падали на землю. Для того, чтобы зажечь порох, использовался часовой механизм.

Однажды рано утром мы прокрались на Хэмпстед-Хит, чтобы испытать наше устройство. Стоял туман, и нам показалось, что там никого не было. Наше испытание было успешным, но нам пришлось быстро уносить ноги, поскольку в ответ на сильный взрыв из-под всех кустов и из всевозможных укромных уголков неожиданно появились своры лающих собак и толпы их любопытных хозяев.

Ещё один изгнанник, Ронни Пресс, которого мы звали «профессором», разработал компактное электронное устройство, которое могло действовать, как автоматический пропагандист. Оно состояло из магнитофона, электронного усилителя и автомобильного динамика, собранных в коробке, и могло передавать записанные на плёнку речи и песни свободы, начиная работать с задержкой на несколько минут.

26 июня 1970 года (по календарю Движения это был День свободы) «листовочные бомбы» и уличные громкоговорящие устройства были одновременно приведены в действие в Йоханнесбурге и во всех других крупных городах. Это была первая крупная пропагандистская наступательная акция после арестов в Ривонии. Это событие нашло отражение на первых страницах всех ежедневных газет. Фотограф заснял взрыв «листовочной бомбы» около редакции газеты «Рэнд дейли мейл» в тот момент, когда полицейский нагнулся, чтобы разрядить её. Эта фотография была вновь опубликована и на следующий год, когда мы повторили эту операцию.

Уличные громкоговорители, которые передавали запись выступления Роберта Реши, были установлены в нескольких местах. Один из них был установлен в сквере напротив железнодорожной станции в Кейптауне. Он был прикреплён к перилам цепью, а рядом была установлена фальшивая «бомба-ловушка», которая не позволяла полиции сразу же разбить громкоговоритель.

«Я видел в свое время очень возбужденные толпы, — сказал в интервью одной из кейптаунских газет бывший родезийский полицейский, — но никогда не видел её в таком состоянии, в каком была толпа около станции».

Пока я был в изгнании, у меня было время и для других увлечений, особенно в начальные годы, когда борьба была на низком уровне. Я сблизился с Барри Файнбергом, моим давним знакомым по богемным дням в Хиллбрау. Барри был членом Конгресса демократов и после Шарпевилля предпочёл жить в Англии. Он предложил мне временную работу в возглавляемом им проекте, который состоял в составлении подробного каталога писем и произведений Бертрана Рассела, философа и ведущего борца за ядерное разоружение и за мир. Кроме того, что это дополняло мой скудный заработок, это была увлекательная работа. Обзор нашего каталога, опубликованный в лондонской газете «Санди Таймс», сделал нам честь, назвав его «одним из самых фантастических документов нашей эпохи». В наш труд были включены 100 тысяч документов, в том числе более семидесяти книг, тысячи статей и 35 тысяч писем, охватывавших период с 1878 до 1967 год. Такое количество писем за такое время означало, как заметил сам Бертран Рассел, что «я писал одно письмо каждые тридцать часов».

Сотрудничество с Барри привело к созданию трёх книг о Расселе. Первая была подборкой его переписки с читателями, которую мы назвали «Дорогой Бертран Рассел». Рассел отвечал практически на все получаемые письма, и мы почувствовали, что уже в самом подборе коротких и остроумных ответов содержался зародыш книги.

Он так ответил одному из тех, кто писал ему из Америки с бранью за его психологию «мира любой ценой» и кто считал, что Рассел был готов «ползти до Москвы», если это нужно для того, чтобы предотвратить бомбардировку Англии: «Замечание о том, чтобы ползти до Москвы, является изобретением моих оппонентов. Тем не менее, если бы я думал, что такой подвиг мог бы быть в моих силах в мои 88 лет и он имел бы какое-либо значение для спасения моих соотечественников или любых других человеческих существ от немедленного уничтожения в ядерной войне, я бы постарался предпринять такую попытку, хотя я опасаюсь, что мне пришлось бы также ползти и до Вашингтона…».

Я видел Рассела только однажды, когда ему было 95 лет и его морщинистое, похожее на маску лицо напоминало лицо Вольтера с такими же «древними, но сверкающими глазами».

Меня с Барри объединяло то, что мы писали стихи. Это привело к созданию культурной группы, исполнявшей стихи и песни освободительной борьбы Южной Африки. Мы назвали группу «Майибуйи», что означает «земля будет возвращена». Многие из наших стихотворений были опубликованы в книге стихов южноафриканского освобождения, называвшейся «Поэты — народу», которую издал Барри. «Майибуйи» пользовалась популярностью среди антиапартеидных организаций и часто выступала на митингах в Великобритании и в Европе.

Одним из членов группы «Майибуйи» был Палло Джордан — член АНК, который учился в США. Палло был чрезвычайно независимым мыслителем, с острым как бритва умом и язвительным темпераментом. Он занимал политическую позицию, необычную для АНК, поскольку критиковал Советский Союз. Некоторые из тех, кто не мог сравниться с ним в интеллекте, отвергали его как «троцкиста». Вокруг вопроса о том, следует ли принять его в АНК, шли дебаты, и я выступил «за», поскольку «значение имеет его преданность АНК», а не то, признаёт он или нет «линию Москвы». Он был прекрасным спутником в наших поездках, и я скоро начал с уважением называть его «Зи Пи» по его инициалам. У нас было много яростных стычек. Самая острая была, когда он выступил в защиту книги «Звериная ферма» Джорджа Орвелла, которую он считал «глубоким предсказанием» того, что произошло в Восточной Европе. Я же отвергал это произведение как грубую антикоммунистическую пропаганду. Тем не менее он хорошо относился ко мне, поскольку я никогда не переносил политических разногласий на личные отношения.

Одна из стран, куда мы часто ездили, была Голландия. Пружиной, двигавшей Движение против апартеида в Голландии, была Конни Браам, обаятельная молодая женщина с бьющей через край энергией. Я обнаружил, что голландцы могут быть особенно полезными для нашей развёртывающейся освободительной борьбы из-за их опыта участия в движении сопротивления в годы нацистской оккупации. Я всё больше доверял Конни и по мере того, как всё шире раскидывал сеть в поисках курьеров и других форм помощи нам, я в значительной мере полагался на неё.

Моим любимым занятием в Лондоне было ходить на футбол. Я редко оставался пассивным наблюдателем за жизнью, предпочитая активное участие на той или иной стороне, невзирая на последствия. Я решил болеть за футбольный клуб «Арсенал», потому что это был ближайший к нашему дому клуб.

Одного из друзей, с которыми вместе ходил на матчи «Арсенала», звали Шин Хоси. Он был членом Лиги молодых коммунистов Великобритании. В те времена, когда «Арсеналу» удалось сделать «дубль» — завоевать звание чемпиона Англии в сезоне 1970-71 годов и победить в Кубке страны — группе бойцов МК удалось проникнуть в Южную Африку. К нам пришло секретное послание с просьбой о деньгах и документах. Мы сидели на северной стороне стадиона в Хайбери прямо позади ворот, когда я спросил Шина, не согласится ли он слетать в Южную Африку и доставить материалы. Шел проливной дождь, толпа болельщиков «Арсенала» ревела: «Вперёд, красные!», «Вперёд, красные!» и Шину было трудно отказаться.

Шин должен был вернуться через несколько недель в субботу утром. Мы договорились о том, что встретимся после обеда на нашем обычном месте позади ворот на северной стороне стадиона. «Арсенал» должен был играть против «Ковентри», команды из его родного города, и Шин особенно хотел вернуться к этой игре. Игра началась, но Шин не появился. Я почувствовал, что случилось нечто ужасное. Даже победоносное пение болельщиков на трибунах «Аааарсенал! Аааарсенал!» начало звучать зловеще не только для болельщиков «Ковентри», но и для Шина Хоси.

Мы не знали, что боец МК, который написал сообщение с просьбой о деньгах и документах, был арестован. Полиция заставила его написать нам письмо. Шин попал прямо в ловушку. Человек, с которым он обменялся паролем около магазина в маленьком городке в Натале, был чёрным полицейским из службы безопасности. Шина жестоко избивали, затем он предстал перед судом вместе с группой бойцов МК и получил пять лет тюрьмы.

Подобная утрата товарища причиняла сильные страдания. Такие новости неизменно погружали меня в глубокую подавленность.

Шин предстал перед судом вместе с ещё одним из моих друзей — Алексом Мумбарисом. Алекс был отважным, молчаливым греком с упрямым характером. Он родился в Египте, вырос в Австралии и жил во Франции. Он был одним из «туристов», выполнявших наши пропагандистские задания в Южной Африке. В 1971 году Тамбо и Слово участвовали в разработке проекта высадки группы партизан на побережье Южной Африки. Моей задачей был сбор информации. Мумбарис входил в несколько разведывательных групп, которые мы направили в Южную Африку, чтобы сфотографировать и заснять на киноплёнку побережье Индийского океана от мыса Агульяс на юге до Кози Бей на границе с Мозамбиком.

Джек и я проводили часы, разглядывая топографические карты побережья и такие книги, как «Африканский лоцман» — сборник инструкций по судовождению, в котором содержалось детальное описание особенностей побережья Африки.

Алекс не умел ни водить машину, ни пользоваться кинокамерой. Я попросил Стефанию Кемп научить его водить, а Айвана Страсбурга — научить его снимать фильмы. К тому времени, когда Алекс должен был ехать, он уже овладел кинокамерой, но дважды проваливался на экзаменах по вождению. Однако он был человеком изобретательным и в последнюю минуту сумел получить через Автомобильную Ассоциацию международные водительские права. Он сумел доказать, что записался на официальный экзамен в Департаменте по лицензиям и затем рассказал сотрудникам Автомобильной Ассоциации о том, что ему необходимо срочно отправиться за границу. Они предложили ему объехать вокруг квартала, были удовлетворены его вождением и выдали ему водительские права Ассоциации.

Алекс знал: важнейшее правило подпольной работы — никогда не привлекать к себе внимания. Он прибыл в Дурбан, взял напрокат машину и поехал в гостиницу на берегу океана. Ему потребовалось не меньше десяти минут, чтобы поставить машину задним ходом на место на стоянке. Когда он вышел из машины, измученный и вспотевший, толпа обитателей гостиницы, собравшаяся на веранде, аплодисментами приветствовала его достижение.

В Лондоне мы с Джеком, пользуясь нашими фотографиями, киноплёнками и инструкциями по судовождению, сумели сократить число возможных точек для высадки с двадцати семи до шести. В это время Тамбо и Слово в Сомали готовили наших партизан к выполнению задачи. Было приобретено старое судно «Авентура» и набран экипаж из моряков с левыми убеждениями. Мумбарис входил в состав группы по встрече, которую мы организовали для того, чтобы направить высаживающихся бойцов с «десантного судна» в выбранную нами бухту в Транскее.

К сожалению, двигатели «Авентуры» заклинило, когда она находилась около кенийского порта Момбасы, и этот план был отменён. Я был вынужден послать Алексу и другим телеграмму, отзывающую их обратно в Великобританию. Текст был следующий: «С сожалением информирую тебя о смерти матери».

Но АНК никогда не сдавался. Скоро бойцы за свободу полетели на крыльях международных рейсов через Найроби в Ботсвану (как теперь называется Бечуаналенд) и в Свазиленд. Недавно женившийся Мумбарис и его жена-француженка Мари-Жозе встречали их. Он довозил их до пограничного забора, а потом забирал их на той стороне. К сожалению, один из бойцов сдался полиции и Алекс с Мари-Жозе были арестованы. Алекс получил пятнадцать лет, а его беременная жена была выслана из страны. Я опять имел незавидное поручение объяснить всё это потрясённым родственникам.

Ко времени ареста Алекса и Шина мы занимались подготовкой всё возрастающего числа молодых южноафриканцев, которые добровольно решили принять участие в подпольной деятельности.

К концу 60-х годов мы уже завербовали несколько человек. Среди них был исключительно смелый молодой школьный учитель по фамилии Ахмед Тимол — близкий друг Азиза и Иссопа Пахадов. На нас произвёли сильное впечатление сообщения об успехах в развёртывании подпольной сети, которые поступали от Ахмеда. Затем, в 1971 году разразилось несчастье. Тимол был арестован на дорожном полицейском посту — в багажнике его машины были листовки. Через неделю он погиб в тюрьме. Как и в случае с Баблой Салуджи, полиция безопасности заявила, что он совершил самоубийство. Ахмед разбился насмерть, упав с десятого этажа штаб-квартиры полиции. Следователи Особого отдела с насмешкой рассказывали другим задержанным о «летающем индийце».

Раймон Саттнер был серьёзным студентом-юристом Оксфордского университета. Он вышел на меня через Альби и Стефанию Сакс. Мне прежде всего хотелось научить его изготавливать наши «листовочные бомбы», однако всякий раз, когда я приходил в его тесную однокомнатную квартирку на Финчли Роуд, он уже имел повестку дня из десяти вопросов. Мы проводили всё утро в теоретических дискуссиях и к середине дня он всегда нуждался в кофе и датских пирожных, которые мы поглощали в Линдиз — уютном кофейном магазинчике около Хэмпстеда, посещаемом модными светскими дамами. Мы продолжали дискуссию приглушённым голосом, а я пытался повернуть разговор от теории к практике. А вокруг наших конспиративных голов витал степенный мир Хэмпстеда.

Наш учебный курс основывался прежде всего на нашем собственном опыте. В числе предметов были политика, секретная связь, «листовочные бомбы», выявление слежки, поведение на допросах, простейшие приёмы изменения внешности и то, что Джек называл «чёрным ходом». Всё это было направлено на то, чтобы дать нашим людям наивысший шанс выжить во враждебной обстановке во время выполнения наших подпольных заданий. «Чёрный ход» Джека являлся планом побега из Южной Африки в чрезвычайной ситуации. Мы настаивали на том, что самой первой задачей, которую должен был решить каждый наш новобранец по прибытии в Южную Африку, перед тем, как приступить к выполнению заданий — была разработка плана побега: изменение внешности, деньги, «безопасные дома», маршрут побега.

Мы давали хорошую смесь теории и практики. Необходимо было читать и обсуждать книги не только об освободительной борьбе. Мы давали нашим новобранцам книги «117 дней» Рут Ферст, «Тюремный дневник» Альби Сакса и другие книги, авторы которых прошли через предварительное и одиночное заключение.

Курс секретной связи включал в себя широкий круг вопросов — от письма невидимыми чернилами до использования тайников и разнообразных приёмов встреч со связниками, применяемых в подпольной работе.

Тайник — это место или контейнер, где прячутся материалы. Он используется оперативными работниками, чтобы передавать деньги, сообщения, документы, оружие, не вступая ни с кем в контакт и этим уменьшая риск. Если бы мы использовали тайник, то, возможно, Шина Хосе не поймали бы.

Курс организации личных встреч включал в себя условия и меры предосторожности, которые необходимо соблюдать при «регулярных», «запасных», «чрезвычайных», «мгновенных» и «слепых» встречах, а также механизм «запуска» таких встреч. «Слепой» контакт представлял из себя встречу двух незнакомых ранее людей на заранее договоренном месте и подразумевал необходимость использования опознавательных сигналов и паролей.

В качестве упражнения я давал Раймонду, например, указание ждать связника рядом с универмагом в Хэмпстеде в назначенное время. Он должен был читать газету «Таймс» и держать в руках пластиковый пакет из универмага «Вулвортс» — два опознавательных знака.

Товарищ, который помогал мне и которого Раймонд раньше никогда не встречал, должен был подойти к нему с условной фразой: «Здесь продают датские пирожные?».

Раймонд должен был дать заранее обусловленный ответ: «Нет. Должны быть, Вы ищете Линдиз».

«А, хорошо. Почему бы Вам не выпить чаю со мной?» — должен был быть ответ и оба должны были уйти вместе.

От этих занятий мы получали удовольствие и проверяли наших подопечных искажая условные фразы. Раймонда могли спросить: «Можно ли купить датские пирожные в Вулвортс?». Если он не замечал ошибки и принимал приглашение незнакомца на чай, то считалось, что упражнение провалено, и ему говорили, что он попал в руки врага.

Эти упражнения вместе с выявлением слежки за собой были наиболее интересной частью подготовки, предоставляющей широкие возможности для творчества и для действий на свежем воздухе после всех этих комнатных дискуссий.

Район Хэмпстеда с его контрастом между суетливым торговым центром и замкнутым жилым районом, множеством разноцветных трактиров, уличных рынков, конюшнями и аллеями, лугом, парками и игровыми площадками, а также удобной английской традицией «делай, что хочешь, приятель, только не задевай меня», представлял все необходимые для нас возможности.

Мы требовали от наших подопечных находить подходящие места для тайников как внутри зданий, так и на лугу, а затем смотрели, можно ли найти эти тайники на основании карт, которые мы учили их рисовать. Я просил их оставлять в тайниках деньги, чтобы побудить их выбирать по-настоящему надёжные, защищённые от непогоды места. Мы учили их оставлять невинные сигналы в общественных местах, указывающие на то, что тайник «заряжен». Это могла быть отметка мелом на столбе уличного освещения, рисунок краской на стене или разноцветная ленточка, привязанная к забору.

Мы также учили наших людей проверяться на слежку, не оглядываясь через плечо — все эти приёмы я применял по возвращении в Южную Африку в 1989 году. Этого можно было добиться, посмотрев в зеркало в магазине или в отражающее стекло, через естественные движения, такие как остановка, чтобы спросить дорогу, или движение по извилистой дорожке, наблюдение за улицей изнутри магазина, имитация звонка по уличному телефону — всё это были способы заиметь глаза на затылке.

После того, как мы объясняли, как действует наружное наблюдение полиции безопасности любой страны, как определить наличие «хвоста», и как «отрываться от хвоста» и так далее, наши бесстрашные курсанты получали время, чтобы подготовиться к практическим занятиям.

К концу курса они должны были подготовиться к «слепой» встрече. Они должны были определить условия для встреч — время, место, опознавательные сигналы, пароли. Они должны были организовать «проверочные» маршруты протяженностью в несколько километров, по которым они должны были передвигаться пешком и на автобусах, чтобы выяснить, следят за ними или нет. В реальной ситуации, если вы обнаруживаете «хвост» по пути на секретную встречу, то железное правило состоит в том, чтобы отменить встречу. Мы часто использовали это упражнение как торжественный заключительный акт обучения, на котором новобранцы должны были получить последние инструкции об их задании в Южной Африке. Я обычно ждал в назначенном месте в обговоренное время в импровизированном гриме, готовый исполнять роль связника. В случае с Раймондом, он так и не появился.

Странность заключалась в том, что мы договорились, что за Раймондом никто следить не будет. И тем не менее, хотя он чрезвычайно пунктуально являлся на другие встречи, сейчас не было никаких признаков его. Особенно тревожило то, что буквально на следующий день он должен был отправиться в Южную Африку. Я подумал, что он попал в дорожное происшествие, и начал бродить по улицам Хэмпстеда в поисках его. Наступили сумерки, моя тревога возрастала. Я поспешил к нему домой.

Он открыл дверь без малейшего беспокойства на лице. Я скоро узнал, что он подумал, что обнаружил «хвост» и, как положено, отменил встречу в полном соответствии с тем, чему его учили.

— Но там был этот парень в белом свитере типа «поло», — настаивал Раймонд, объясняя, что он использовал трактир «Джек Стро Касл» в Хэмпстеде, как один из проверочных пунктов, откуда этот человек слишком явно следил за ним.

— Не только это, — продолжал Раймонд, — он даже попытался заговорить со мной. Ты говорил, что «хвост» никогда не сделает этого, поэтому я подумал, что это один из твоих трюков.

Я разразился хохотом, сказав Раймонду, что он, должно быть, привлёк чей-то «другой» интерес. Это место было излюбленным притоном гомосексуалистов.

Не успел Раймонд улететь в Дурбан, чтобы занять пост преподавателя юридического факультета Дурбанского университета, как Брайан Бантинг организовал мне встречу с ещё одним выпускником.

Мой партнёр должен был сидеть на скамейке около станции метро «Хэмпстед».

— Как я его узнаю? — спросил я Брайана Бантинга.

— Парень похож на тебя. Только на десять лет младше, — мягко ответил он.

Так я впервые встретился с Дэвидом Рабкиным. Он был из Кейптауна, но уехал из Южной Африки ещё будучи школьником во времена Шарпевилля, когда его родители — либерально настроенная пара — решили эмигрировать в Англию. Как и Раймонд, он был блестящим и честным интеллектуалом, который предпочитал обсуждать теорию, но с трудом справлялся с технической стороной вещей. В отличие от Раймонда он никогда не пытался отвлечь меня и прилежно сражался с техническими заданиями, которые я давал ему, и лишь после этого поднимал теоретические вопросы.

Я доложил на совещании на Гудж Стрит об успешном ходе подготовки и отметил, что Дэвид был одним из лучших товарищей среди всех моих учеников. Док всегда осторожно относился к таким проявлениям энтузиазма и обычно лаконично комментировал: «Время покажет».

Примерно за два месяца от отъезда Дэвида, он внезапно сказал мне, что собирается жениться и надеется, что его жена будет работать вместе с ним. У меня сердце упало. Что скажут Док и другие, когда я расскажу им о такой крупной перемене в жизни оперативника, о котором я вроде бы знал так много? Я знал, что Док, хотя и не выступал открыто против работы в подполье семейных пар, но придерживался убеждения, что часто такой вариант не срабатывал.

Я встретился с Дэвидом и его невестой Су Моррис, жительницей Лондона, в трактире «Булл энд Буш». В то время она была энтузиасткой с прической «лошадиный хвост», которая ожидала увидеть, как она сказала, «чёрного джентльмена в костюме и в котелке». Её основное представление об АНК сложилось из фотографии 1912 года, на которой были изображены отцы-основатели АНК. Я ввалился в джинсах, в куртке-анораке и с буйной шевелюрой. Дэвид предупредил её, что она не узнает от меня ни о каких аспектах подпольной работы (в которую они должны были включиться), которые «им не нужно было знать». Когда же она спросила, какова численность подпольной сети, я остановил её вопросом, готова ли она работать, даже если «вы двое являетесь единственной ячейкой». Она послушно кивнула, и на этом всё закончилось.

Немедленно после их свадьбы Дэвид и Су отправились в Кейптаун, где он получил работу в газете «Кейп Аргус», а она — в театре «Открытое пространство». Через год мы связали их с ещё одним новобранцем, который изучал философию в Сорбонне. Это был Джереми Кронин.

Джереми тоже недавно возвратился в Кейптаун, где стал преподавателем в Университете. Во время учебных занятий в Лондоне и в Париже на меня произвели сильное впечатление его интеллект и тихая внутренняя сила, которую он проявлял. Однажды я встретил его около моста возле собора Нотр Дам и смог усилить в нём уверенность в моём стремлении к безопасности, когда предложил, что «нам нужно уйти подальше от всех этих туристов с их фотоаппаратами». Мы гуляли по левому берегу Сены, обсуждая массовые демонстрации в мае 1968 года, которые привели к отставке Де Голля и чуть не привели к революции. События 1968 года произвели сильное впечатление на Джереми.

Для нас Южная Африка была бомбой замедленного действия, приближающейся к такому же взрыву. Тем не менее, я взял на себя труд разъяснить Джереми, как и другим новобранцам, что нас ждут тяжёлые времена, рассказать об одиночестве и опасностях, особенно для тех, кто работает в подполье, и о том (вспоминая терпеливый подход Дока), что наша революция может потребовать ещё много времени, хотя в душе я был уверен в обратном.

Как передать всё это нашим новобранцам, всегда было деликатным вопросом. Если мы повторяли слишком часто об опасностях и о возможности провала, то был риск возникновения страха и, следовательно, отказа от активной деятельности. С другой стороны, если мы говорили о проблемах вскользь и слишком сильно настаивали на быстрых результатах, мы могли нанести ущерб чувству осторожности. Даже с моей склонностью к действию, я считаю, что мы нашли правильный баланс. Мне не давали покоя мысли о том, что наши товарищи могут попасть в руки полиции безопасности.

Ко времени падения фашистского режима в Португалии и развала колониальной империи Лиссабона на нас вышла ещё одна пара потенциальных новобранцев. Тим Дженкин и Стив Ли путешествовали по Европе. Они попросту зашли в представительство АНК, которое тогда размещалось на Гудж Стрит, и встретились с Реджем Септембером. Редж догадался выставить их из представительства как можно быстрее. Он передал их Азизу Пахаду и мне, и мы встретились с ними в одном из трактиров. Поскольку они не имели чьих-либо рекомендаций, то мы попросили их задержаться в Лондоне с тем, чтобы иметь возможность проверить их. Затем они включились в продолжительную подготовку. Я был счастлив обнаружить в Тиме ученика, который быстро схватывал всё, чему я мог научить его в технической области. Они прожили в Лондоне в тесной квартирке в Фулхэме почти целый год, осваивая некоторые из наших пропагандистских идей. Тим и Стив, который стал работать кондуктором лондонского автобуса, были столь политически активными, что стены в районе Фулхэма оказались покрытыми надписями против вступления Англии в Общий рынок. Затем они вернулись в Кейптаун, где Тим стал работать научным сотрудником в Университете Западной Капской провинции.

Это были лишь некоторые из пропагандистских ячеек, которые мы создали, работая в Лондоне. Мы были постоянно заняты поддержанием связи с ними. Все они были очень активными, несмотря на то, что им надо было иметь какую-то постоянную работу в качестве прикрытия и тратить много времени на эту работу. Вся остальная энергия уходила в напряжённую подпольную деятельность. После многих лет, когда АНК и ЮАКП фактически молчали, теперь их пропаганда оказывала всё возрастающее воздействие. Специальный Отдел должен был тратить всё больше сил на поиски наших подпольных ячеек.

Не все наши потенциальные новобранцы были теми, за кого они себя выдавали. Предложил свои услуги Крейг Уильямсон, студенческий лидер — чрезмерно тучный, с одутловатым лицом и утверждавший, что он бежал из Южной Африки. Он сумел получить стратегически важный пост в международном студенческом фонде, размещавшемся в Женеве. Он произвёл на меня впечатление человека, холодного как рыба, и когда мы поинтересовались его прошлым, то узнали, что его бывшие коллеги не доверяли ему. Мы подвергли его испытанию, предложив уже потерявший ценность материал и когда одна из южноафриканских газет, известная своими связями с полицией безопасности, сообщила о том, что наши устаревшие брошюры появились в чёрных посёлках, наши подозрения усилились. Мы держали его на расстоянии далеко вытянутой руки, но у него были крепкие нервы. Он умело использовал свое положение, чтобы следить за поступлением средств из Швеции для антиапартеидных групп. Это продолжалось до тех пор, пока он не был разоблачён и не был вынужден удрать назад в Южную Африку. Там его повысили в звании до майора полиции безопасности.

1974 год — год свержения режима Салазара в Португалии, когда вооружённые силы, в конце концов, под воздействием колониальных войн в Анголе, Мозамбике и Гвинее-Биссау восстали, был благоприятным временем для Элеоноры и для меня.

День революции — 25 апреля — был днём 18-летия её дочери Бриджиты. После почти одиннадцати лет разлуки мать и дочь воссоединились. Мать Элеоноры привезла Бриджиту в Лондон. Их воссоединение сопровождалось радостью и облегчением, однако потребовалось время для того, чтобы восстановить нормальные отношения между матерью и дочкой. Бриджита осталась жить с нами и училась сначала в Лондонской школе экономики, а потом в Школе восточных и африканских исследований.

Позже она вышла замуж за своего друга по Дурбану Гарта Страчана, который приехал за ней в Лондон. Со временем они оба стали политическими приверженцами АНК. Ещё через пару лет Гарт начал работать в Антиапартеидном движении в Лондоне, а затем в АНК в Лусаке и Хараре.

Разлука Элеоноры с её маленькой дочкой накладывала тень на нашу жизнь и была источником тревог и мучений. Рождение наших двух сыновей и тот факт, что мы сумели при минимуме средств создать счастливый дом на втором этаже над магазинами в Голдерс-Грин помогало нам справиться с проблемой. Однако не единожды Элеонора плакала в депрессии.

 

Глава 9. Поколение Соуэто

Июль 1977 года. Восточная Германия

В июне 1976 года Южную Африку потрясло восстание чёрных школьников. Оно началось в Соуэто и вскоре распространилось по всей стране.

Его непосредственной причиной было решение правительства ввести язык африкаанс, как обязательный язык для обучения в школах для чёрных детей. Когда школьники Соуэто организовали 16 июня массовый марш протеста, то полиция открыла огонь. Двенадцать детей были убиты. Однако это проявление жестокости не смогло подавить гнев поколения, которое выросло в период после расстрела в Шарпевилле и поражения в Ривонии, когда их родители были покорны властям. Молодёжное сопротивление как лесной пожар распространилось по стране.

Бушевали уличные битвы, когда подростки использовали крышки от мусорных баков для защиты от пуль. На полицейских и солдат сыпались камни и бутылки с зажигательной смесью. В боях, в которых преимущество одной стороны было слишком велико, погибли сотни молодых людей. По некоторым оценкам эта цифра составила за год более 600 человек. Многие из них имели самое туманное представление об АНК и «Умконто ве сизве».

Начало быстро увеличиваться число желающих вступить в АНК. В предыдущие годы они шли тонкой струйкой, а теперь потекли мощным потоком. Подростки покидали Южную Африку толпами, направляясь в соседние страны в поисках АНК с единственным желанием: научиться стрелять, получить оружие и вернуться назад домой, чтобы покончить с бурами.

Молодёжь обратилась к АНК, как к наиболее популярной и последовательной из организаций чёрных южноафриканцев. Как только движение сопротивления приобрело развитую форму, они обнаружили среди поколения своих родителей бывших политических заключённых, которые могли направлять их. Большинство из них были ветеранами АНК и диверсионной кампании. У АНК были инфраструктура и возможности для подготовки бойцов. И он поддерживал тесные отношения с партизанскими движениями, такими, как ФРЕЛИМО и МПЛА, которые изгнали португальцев из Мозамбика и Анголы. Пропагандистские акции, планировавшиеся из Лондона, также производили свое действие.

Телевизионные передачи об уличных битвах, о героизме подростков, бросающих вызов бронемашинам, о первой жертве — 13-летнем Гекторе Петерсоне, изо рта которого текла кровь и которого уносил на руках мальчик в комбинезоне — всё это побуждало нас в Великобритании удвоить наши усилия.

В Южной Африке наши пропагандистские группы работали круглосуточно. Но не без риска. Раймонд Саттнер был арестован в 1977 году и приговорён к семи годам тюрьмы за распространение литературы АНК. В то время ему было 30 лет, и он был старшим преподавателем права в Натальском университете.

Мы объединили в одну группу Джереми Кронина с Дэвидом и Су Рабкин. Как и другие подразделения, они работали в лихорадочном темпе. Тим Дженкин и Стивен Ли также действовали в Кейптауне. Мы готовили проекты листовок в Лондоне и тайно провозили их в Южную Африку в невинных подарках. Затем их перепечатывали на ротапринтах, спрятанных в гаражах и кладовках, и рассылали в тысячи адресов. Они также разбрасывались с помощью листовочных бомб около железнодорожных и автобусных станций. Тим Дженкин в этом вопросе оказался самым способным из наших оперативников. Он иногда устанавливал одновременно до восьми листовочных бомб в центре города. Когда бомбы Тима взрывались, то я вспоминал о Су и её вопросе о численности подполья. Тим в одиночку мог создать у неё и у полиции безопасности впечатление, что у нас в Кейптауне действовала целая армия.

Листовки, которые мы писали в Лондоне, были пронизаны духом открытого неповиновения. В листовке, распространённой в Йоханнесбурге в марте 1977 года, после неудачного вторжения южноафриканской армии в Анголу, говорилось: «Условия для развития нашей освободительной борьбы, для разгрома апартеида и завоевания свободы сегодня лучше, чем когда бы то ни было. Ничто не может скрыть того факта, что белая Южная Африка находится в состоянии необратимого кризиса. Форстер думал, что он может направить свою армию в Анголу и привести своих марионеток к власти. Но МПЛА растрепала его в боях и заставила его белых солдат и марионеток бежать в ужасе».

Через несколько дней после бойни в Соуэто листовочные бомбы начали взрываться по всей стране, разбрасывая послание, написанное Дэвидом Рабкиным, в котором он чествовал мучеников Соуэто. Оно призывало людей к действию и в нём говорилось: «Форстер и его убийцы не вынесли никого урока из Шарпевилля. Он снова призвал своих убийц стрелять в невинных людей во имя сохранения «закона и порядка»… Выходите на демонстрации против жестокого убийства наших детей. Выражайте протест против государства апартеида и бойни наших людей».

В начале июля Дэвид и его беременная жена должны были возвращаться в Лондон, где должен был родиться их второй ребёнок. Я с нетерпением ожидал встречи с ними, чтобы получить информацию из первых рук. Но за день до отлёта они и Джереми было арестованы.

Мы недоумевали о причине их ареста. Потом выяснилось, что один из первых людей, с которыми Джереми вступил в контакт ещё в 1968 году, тоже был арестован. Этот человек, журналист, был склонен к болтовне в трактирах и мы «заморозили» отношения с ним. Джереми узнал в тюрьме, что именно этот наш бывший партнёр был тем слабым звеном, которое привело к арестам.

Судебный процесс над Су, Дэвидом и Джереми оказался рекордным по быстроте, поскольку проводился в соответствии с печально известным Актом о терроризме. Судьба Су, которая в момент вынесения приговора была на восьмом месяце беременности, получила огласку и это ускорило ход событий. Её отец, знаменитый педиатр, который ездил на велосипеде из своего врачебного кабинета на Уимпол Стрит на пикеты к посольству ЮАР, несомненно помог делу.

Дэвид, которому тогда было 28 лет, был приговорён к 10 годам тюрьмы, а Джереми, которому было 26 лет — к 7 годам. Су была приговорена к месяцу тюрьмы. Она родила дочь — Франни — и была депортирована обратно в Великобританию.

Полиция безопасности праздновала и ещё один успех, когда в марте 1978 года они арестовали Тима Дженкина и Стефена Ли. Они были обвинены в распространении 17 листовок и взрыве почти 50 листовочных бомб за два года. Они также были организаторами нескольких удачных уличных магнитофонных выступлений. Тим был приговорён к 12 годам, а Стефен — к 8 годам тюрьмы.

Их усилия не были бессмысленными. На многих из поколения 1976 года непосредственно повлияла наша пропагандистская деятельность.

АНК направил некоторых из нас из Лондона в Восточную Германию — в тогдашнюю Германскую Демократическую Республику — чтобы помочь политическому обучению наших новобранцев, которые проходили там подготовку. В число преподавателей входили Азиз Пахад и Палло Джордан. Каждый из нас вёл обучение в течение двух недель.

Я вылетел из Хитроу через аэропорт Шипол в Амстердаме, где пересел на самолёт восточногерманской авиакомпании «Интерфлюг», направлявшийся в аэропорт Шонефельд в Восточном Берлине. По прибытии меня встретил и проводил в зал для особо важных персон мрачноватый парень в кепке из клетчатой шерстяной ткани. С ним я поближе познакомился в ходе последующих приездов. Мне, конечно, хотелось посмотреть город и «Стену» и он обещал повозить меня по городу в конце моего визита. Затем мы на машине ехали часа два, пока не добрались до учебной базы, расположенной в лесу.

Это была специальная школа, в которой каждые полгода группа из 40 наших новобранцев обучалась ведению партизанской войны. Преподавателями были молодые восточные немцы. Я исходил из того, что они были членами партии и были военнослужащими вооружённых сил ГДР. В возрасте от 30 до 40 лет, все они были прекрасно подготовлены в физическом отношении и деловиты. Как и военные инструкторы во всём мире, они обучали своим специальностям, используя смесь юмора и дисциплины.

Мне было интересно встретиться с молодыми бойцами и сравнить их с моим поколением — «mgwenya» 60-х годов.

То поколение опиралось на опыт нерасовой политики Движения Конгрессов. Это же поколение не было знакомо с АНК, который был запрещён на протяжении большей части их жизни. Они были молоды и выросли в политическом вакууме. Единственными белыми, с которыми они были знакомы, были высокомерные инспектора школ, администраторы чёрных посёлков и надувающиеся от важности хулиганы в полицейской форме.

А теперь их обучали офицеры армии ГДР, их обслуживал штат пожилых женщин, и я должен был читать им лекции по истории борьбы.

Мой опыт учёбы в Одессе придал мне нужную уверенность. Слушатели были одеты в военную форму; создавалось впечатление, что они находились в хороших отношениях с преподавателями и работницами столовой. Командиром группы был беззаботный молодой человек по имени Сейисо. Он сразу же тёплым приветствием снял мою напряжённость.

Моё преимущество заключалось в том, что Палло и Азиз уже побывали в школе и познакомили слушателей с ранними этапами истории. Я должен был рассказать им о создании и развитии МК.

Я начал с рассказа о воздействии Шарпевилльской бойни и о запрете АНК в конце марта 1960 году. Я почувствовал, как внимание моей аудитории усилилось по мере того, как мы анализировали условия, в которых было принято историческое решение о начале вооружённой борьбы. Я отметил, что основным мотивом была не ненависть к белым и любовь к насилию, а тот факт, что режим апартеида, как все тиранические режимы в истории человечества, не оставил нашему народу никакой альтернативы.

Товарищей интересовал марксизм, который был включён в учебную программу, и все они особенно подчёркивали свое презрение к религии. Однако во время матча по волейболу, в который они часто играли по вечерам после занятий, выяснилось, что они были предрасположены к суеверию. Озорной молодой парень по имени Боб, который в ходе дискуссий показал определённое знание сельской культуры, играл в проигрывающей команде. И вот наступила его очередь подавать.

— Я собираюсь заколдовать вас, — заявил он, поводя рукой над мячом. — У меня есть сильнодействующее muti (колдовское средство).

Его соперники начали издеваться над ним, но он подал такую мощную подачу, что соперники не смогли принять её.

Его товарищи заорали от восторга, а он готовился подавать снова, уверенно и хвастливо заявляя, что его снадобье действует. Следующая подача была повторением предыдущей, и я разглядел тень испуга в глазах Сейисо, когда тот пытался реорганизовать свою команду. Две следующие подачи Боба заставили его соперников лишь обороняться и после нескольких суетливых попыток удержать мяч в игре, они проиграла эти два очка.

Встреча начала приобретать нервный характер, а Боб хвастался перед своими товарищами по команде и заявлял о силе muti. Он опять подал и собравший все свои силы Сейисо с трудом смог принять мяч и поднять его в воздух. Последовала ожесточенная борьба за очко: Сейисо подбадривал свою команду, а Боб носился по площадке, пытаясь нанести заключительный удар. Мяч взлетел высоко над сеткой и выпрыгнувший Сейисо сильным ударом послал его вниз, завоевав своей команде право на подачу.

Команда Сейисо пришла в экстаз и начала отпускать ехидные замечания насчёт muti Боба. Преодолев кризис, они выиграли и всю встречу. На следующий день на занятиях я объявил тему: «Старик и колдун».

История, которую я им рассказал, была случаем из жизни. Смешанная группа бойцов МК и зимбабвийских партизан проникла в Родезию из Замбии в 1967 году. После первых столкновений с войсками Яна Смита они нашли убежище на холмах около одной деревни.

Затем они познакомились со стариком по имени Мадала, который начал помогать им. Он стал посыпать им пищу и передавать информацию, а также согласился поместить одного из раненых партизан в своей хижине в деревне. Он выдал его за больного родственника из города. От Мадалы партизаны узнали, что в деревню должен был приехать знаменитый sangoma (колдун). Местный вождь должен был по этому случаю забить корову и выставить пиво. Некоторые из партизан считали, что по крайней мере один из них должен участвовать в этом культовом событии вместе с Мадалой и раненым товарищем. Тогда они смогут получить благосклонное отношение местного вождя и благословение колдуна. Это предложение, однако, столкнулось с возражениями со стороны остальных бойцов, которые сочли, что это рискованно.

Рассказав это, я предложил сделать перерыв на десять минут и попросил слушателей, чтобы они приготовились после перерыва принять решение, «как будто они были членами той партизанской группы, на холмах». Шум в коридоре, пока они обсуждали следующий шаг в этой истории, стоял оглушительный. Директор школы, кабинет которого был в конце коридора, выглянул с любопытной улыбкой на лице, чтобы узнать у меня, что происходит. «У нас сейчас будет интересный спор между сторонниками диалектического материализма и идеализма», — объяснил я.

Спор разгорелся с силой, по страстности сравнимой с волейбольным матчем. Боб и Сейисо опять были на противоположных сторонах. Спорщики разбились ровно на две части, как это и было в действительности в Зимбабве. Одни утверждали, что обычай требовал, чтобы они приняли участие в церемонии. Некоторые, как Боб, с достаточной уверенностью заявляли, что средство колдуна должно было помочь им нанести поражение солдатам Яна Смита.

Несогласные с ними утверждали, что это было крайне опасным предприятием, что колдуну попросту нельзя было доверять, что в снадобье не было никакой силы, и что при всей важности культовых традиций прежде всего имели значение соображения безопасности.

В конце концов я рассказал им о том, что их обсуждение точно повторяло спор, который в действительности разгорелся на зимбабвийских холмах. Тогда было решено, что один товарищ должен сопровождать Мадалу и раненого товарища на угощение с пивом. Они должны были сказать, что приехали из города. Когда они встретились с колдуном, то он пристально посмотрел на них и внимательно исследовал рану бойца. Колдун сказал им, что ощущает, что они подвергаются большой опасности. Затем он произнес заклинание, заверив их в том, что в следующий раз, когда они подвергнутся опасности, на них опустится густой туман и укроет их от врагов. В ту ночь после празднества Мадала отвел двух бойцов в свою хижину. На следующее утро деревня очень рано была разбужена родезийскими силами безопасности, которые прибыли в поисках старика и его двух друзей. Мадала поднялся рано, чтобы собрать хворосту. Он видел издалека, как солдаты окружили хижину и открыли огонь по её обитателям. Он побежал к холмам, чтобы предупредить партизан.

— Наши товарищи уже поднялись, разбуженные выстрелами и грохотом вертолетов, — объяснил я. — Они увидели, что Мадала бежит вверх по холму в сторону их позиций, а его преследуют солдаты. Поняв, что они его догонят, он изменил направление с тем, чтобы увести их от партизан. И в тот момент, когда он пересекал ручей, в него ударила пулемётная очередь.

— Вот что случилось с Мадалой, — завершил я. — Он был смелым старым человеком, который отдал жизнь за освободительную борьбу.

Я остановился, и в классе повисла долгая тишина. Все были опечалены жертвой, которую принес Мадала. Об этой истории я узнал из первых уст от одного из товарищей, который уцелел. Заключительная часть лекции состояла в напоминании о необходимости бдительности, безотносительно, веришь ли ты в мир духов или нет.

Всё это не означало неуважительного отношения к культурным традициям наших народов. Традиционные знахари могли быть исключительно хорошими знатоками трав и психологами. Современной медицине можно было многому поучиться у них. Но когда дело доходило до вопросов безопасности, все остальные соображения должны отходить на второй план. Было ясно одно: магия не обеспечивает безопасности. Невозможно вызвать туман в тот момент, когда в нём возникает нужда. Нет muti (снадобья), которое сделает вас непобедимыми. Победа зависит не от muti, а от знаний, подготовки и от того факта, что мы ведем справедливую войну.

Я посмотрел на Сейисо и Боба, которые сидели рядом, и сказал, что мы должны учиться у жизни. Примером был матч по волейболу в предыдущий день. Я сослался на использование Бобом muti. Я сказал им, что Боб был хорошим психологом. Ему почти удалось заставить команду Сейисо засомневаться в своей способности противостоять его секретному оружию. Они заколебались, поскольку Боб играл хорошо. Но затем Сейисо стряхнул сомнение и настроил свою команду. Не так ли?

Все засмеялись, и Сейисо кивнул головой в знак согласия. Но Боб, проказничавший до конца, повернулся к классу и, вращая глазами, предупредил: «Бойтесь колдунов».

Товарищи работали в течение недели, зачастую проводя целый день, а иногда и часть ночи в окружающих школу лесах. Они занимались тактикой, устраивали друг другу засады, и совершали внезапные налёты на учебные цели. На одной из стадий подготовки они жили в подземных бункерах, которые сами же и построили. Здесь было гораздо больше творчества и практических занятий, нежели когда мы учились в Одессе. Это, по-видимому, было результатом опыта, накопленного в течение последних десяти лет.

Директор школы повел меня познакомиться с местностью и предложил попытаться найти подземные убежища.

— Я ничего не вижу, — признался я, прощупывая глазами территорию.

Он нагнулся и вскрыл секретный вход в разветвлённую систему туннелей, вырытых по вьетнамскому образцу. Мы стояли прямо над ними.

Он объяснил, что они начали с обучения товарищей созданию небольших тайников, чтобы прятать оружие. Тайники должны были быть глубиной не менее одного метра под уровнем земли. Бойцам показывали, как упаковывать оружие и взрывчатку в защищённые от сырости контейнеры. Их предупредили, чтобы они не оставляли никаких следов. Одна группа, вернувшаяся через неделю, чтобы проверить сохранность тайника, обнаружила, что он раскопан кабанами. Директор засмеялся: «Когда они копали тайники, то ели конфеты и бросали фантики в яму».

Я был поражён тем, что животные способны улавливать запах конфетной обертки на метр в глубину. К этому необходимо было относиться очень серьёзно в пограничных и сельских районах Южной Африки, где водилось много диких животных.

Я присутствовал на лекции по вопросам безопасности, которую проводил сам директор. Он рассматривал проблемы революционного движения, которые возникали из-за проникновения врагов в его ряды. Он подчёркивал, что в этом была большая опасность, нежели в непосредственном нападении. После лекции, за кофе в его кабинете, я сказал директору, что проникновение шпионов становилось всё большей головной болью для нашего Движения, особенно с наплывом в наши ряды такого большого числа людей, неизвестных нам. Проблема была в том, что во многих случаях без убедительных фактов трудно было проверить подозрения.

— Где же, в конечном счёте, — спросил я, поскольку меня это очень интересовало, — ответ на этот вопрос?

Он постучал по носу, понюхал воздух и ответил одним словом:

— Интуиция.

Это удивило меня.

— Интуиция? — спросил я с сомнением. — Не оказываемся ли мы в царстве мистики?

Он засмеялся. Его глаза заблестели и в них появился интерес.

— Nein! Nein! Сначала идёт теория. Практическое применение возникает на базе знаний. Из практики возникает опыт. И тогда… — заявил он с триумфом, — из большого, большого опыта возникает нечто, похожее на шестое чувство… — Он опять постучал по носу, в его глазах были искорки, — …интуиция.

Все его преподаватели были людьми столь же убеждёнными, как и он. Они производили впечатление людей с хорошим знанием предметов, которые преподавали, и с прочными идеологическими взглядами. Они были тверды и уверены во всём. Ни один из них не выказывал никаких признаков сомнений. Эта необходимость в решительности проистекала из угрозы со стороны их большого соседа — Западной Германии. Тень Федеративной Республики падала на все дискуссии. Она рассматривалась как преемник гитлеровского антикоммунизма. Это было государство, которое мягко относилось к бывшим нацистам. Оно было намерено разрушить ГДР и именно поэтому «Стена» была необходимой. Что плохого в границе между двумя государствами, одно из которых вело себя исключительно враждебно по отношению к другому? Всё это звучало убедительно.

По вечерам после занятий они расслаблялись в небольшой клубной комнате. Они пили пиво и шнапс. Это была весёлая компания — как у всех офицеров, где бы то ни было. Они могли вести себя непринужденно и обмениваться шутками. Некоторые из этих шуток были о проблемах строительства социализма. Они любили грубые солдатские шутки, и когда я вбрасывал одну из английских разновидностей, копируя произношение верхов английской буржуазии, они падали от хохота. В одной из этих шуток использовалось слово «чудак» (на букву М) — английское слово, с которым они ещё не сталкивались. Когда я объяснил его значение, то они его хорошо поняли. Один из них сказал, что немецкий эквивалент никогда нельзя произносить публично. Он был слишком грубым. К их удивлению это матерное слово было использовано в одном из авангардных телефильмов, который мы смотрели в конце недели. Это вызвало такое изумление, что стало основным предметом для разговоров на всё оставшееся время моего пребывания.

Суббота и воскресение отводились для отдыха. В субботу после обеда мы играли в футбол с парой преподавателей, которые оставались в школе на эти дни. В тот вечер мы организовали барбекю с начиненными специями немецкими сосисками и с изобилием чешского пива и ГДРовского коньяка. Это давало возможность расслабиться и ближе познакомиться друг с другом. На улицу вынесли проигрыватель и Сейисо начал танцевать под самую популярную в этот момент песню Боба Марли «Нет женщин, нет слёз».

— Мне очень нравится эта песня, — сказал он мне, закрывая глаза и сопровождая мимикой слова песни.

Некоторые другие товарищи начали танцевать и показывать мне последние веяния танцевальной моды из чёрных посёлков Южной Африки.

Преподаватели уже хорошо познакомились с нашими товарищами и подтрунивали над их сильными и слабыми сторонами, которые выявились в ходе учёбы. «Не закрывай глаза, Сейисо. Ты помнишь, что я велел тебе научиться спать, оставляя один глаз открытым».

Некоторые из членов обслуживающего персонала приходили пообщаться. У них было отдельное жильё на этой территории. Одна из поварих привела свою дочь, которой было лет 15–17, чтобы она познакомилась с товарищами и попрактиковалась в английском. Скоро она была окружена толпой поклонников, включая Сейисо, который начал подшучивать над ней. Я не обращал никакого внимание на происходящее, поскольку вечеринка шла полным ходом.

На следующее утро Сейисо попросил меня присутствовать на заседании руководителей группы. Он выглядел встревоженным. Остальные выглядели напряжённо и рассерженно. Я спросил, в чём дело. Комиссар группы, излишне тучный человек по имени Исмаил, объяснил: «Вчера было выпито слишком много алкоголя и товарищи опозорились с этой школьницей». Он пристально посмотрел на Сейисо: «Включая командира».

На какой-то момент я подумал, что она подверглась физическому насилию. Однако когда я стал разбираться дальше, всё, на что Исмаил мог пожаловаться, было только туманное упоминание о неприличном поведении. Когда я спросил, были ли жалобы на их поведение, в ответ было только неопределённое пожатие плечами. Я пообещал всё выяснить на следующее утро у директора и заседание было закрыто.

Позже расстроенный Сейисо заявил, что «никаких глупостей» по отношении к девочке не делал ни он, ни кто-либо другой из группы. Он сказал, что несколько человек, включая Исмаила, выступали против употребления алкоголя, хотя его принимали только по субботам и воскресениям и в очень ограниченных количествах.

— Это последствие восстания (1976 года), — разъяснил он, — когда студенты сжигали лавки, где торговали алкоголем, в знак протеста против того, что многие взрослые топили свои проблемы в алкоголе.

Вокруг товарищей в это воскресение витал дух подавленности. Даже обычно полный кипучей энергии Сейисо не хотел организовывать какие-либо игры и ходил со смущённым выражением лица.

Я почувствовал облегчение, когда в ответ на мой вопрос, который я первым делом задал директору в понедельник утром, он ответил, что ни от родителей девочки, ни от кого-либо из обслуживающего персонала не поступало никаких жалоб. С их точки зрения наши товарищи вели себя предельно хорошо. Когда я объявил об этом в классе, атмосфера сразу же разрядилась. Сейисо и другие скоро вернулись в свое обычное жизнерадостное состояние. Этот инцидент показал мне, какие противоречия могут легко выявиться внутри легковозбудимой группы молодых людей, ещё ищущих стабильности в мире.

Последние выходные с товарищами оказались самыми приятными. Нас свозили на экскурсию в Тюрингию (около границы с Чехословакией), где мы посетили исторические места, связанные с Гёте. Затем была памятная поездки в замок в Вартбурге, где Мартин Лютер перевёл библию на немецкий язык.

Субботу и воскресение я провёл в Берлине. Меня разместили в партийной гостинице. Это был скромный, но удобный отель, где Социалистическая единая партия Германии размещала своих гостей. Я провёл эти дни, осматривая достопримечательности в сопровождении гида или гуляя самостоятельно. На улицах чувствовался порядок и безопасность. Не было ощущения преступной атмосферы, не было ни попрошаек, ни бродяг. «Стена» без скрипучего «музыкального сопровождения», свойственного фильмам о «холодной войне», выглядела вполне заурядно. Везде были впечатляющие музеи, статуи, театры и открытые скверы: всё разрушенное войной было восстановлено. Мы не без удовольствия посидели за рюмкой на Унтер-ден-Линден, которая заканчивалась «Стеной». Туристы, приехавшие на один день из Западного Берлина, выглядели совершенно расслабленными. Везде были современные дома и хорошие магазины, что подтверждало тот факт, что ГДР имела самую быстрорастущую экономику из всех социалистических стран. Я быстро научился пользоваться метро, и на меня произвело сильное впечатление то, что билет стоимостью всего несколько пфеннигов позволял ехать в любом направлении.

Только на встречах с жителями Восточного Берлина — друзьями южноафриканских студентов — я узнал о циничном отношении к той форме социализма, которая строилась здесь. Например, Моника и её кружок, интеллектуальные отпрыски твёрдых коммунистов, были явно недовольны официальной линией.

Да, улучшение материальных условий жизни рабочих и крестьян было впечатляющим. Запад не мог угнаться за успехами в медицинском обеспечении и в социальных гарантиях. Но Моника и её друзья не принимали патернализма, контроля за свободой художественного творчества и однопартийной линией. Они были сторонниками Пражской весны и по крайней мере это привлекало меня.

Это были взгляды молодых интеллектуалов, которые никогда не принимали участия в борьбе. Но это были взгляды и их родителей, которые пережили концлагеря. Как и преподаватели в школе, старшее поколение утверждало, что прочная экономическая база и сильное социалистическое государство, которое может защитить себя от Запада, являются необходимыми условиями большей свободы.

Слабость последнего аргумента заключалась в механическом разделении между экономическим развитием и безопасностью с одной стороны и духовной свободой — с другой. Обо всем этом легко говорить в ретроспективе. Мои проблемы в то время усугублялись нашим недостаточно критическим отношением к противоречиям внутри этих стран Восточной Европы.

Дебаты в ГДР шли вокруг того, достигли ли они просто социализма или более продвинутой стадии. Поскольку социализм строился уже более 25 лет, и были достигнуты впечатляющие экономические успехи, было решено, что они достигли стадии «развитого социализма».

Даже мой сопровождающий из СЕПГ шутил о неопределённости этого понятия. Когда я прощался с ним в аэропорту Шонефельд, я сказал, что им нужно знать об опасности «перезревания», иначе это может перейти в «загнивание». И когда мы смеялись, никто из нас не предполагал, насколько пророческой станет эта шутка.

 

Глава 10. Ангола

Октябрь — ноябрь 1977 года

АНК попросил меня в течение трёх месяцев прочитать курсы лекций по политике в наших недавно созданных лагерях в Анголе. В конце октября 1977 года я летел из Лондона в Луанду. Когда самолёт начал снижаться над ангольской столицей, я затаил дыхание при виде красной африканской почвы, расползающихся во все стороны чёрных пригородов, небоскрёбов, выстроившихся вокруг сверкающей бухты, заполненной грузовыми судами, и колониального форта на вершине холма.

— Bon dia, camarada Khumalo,— приветствовал меня молодой активист АНК.

Казалось, что он имеет право беспрепятственного передвижения по всему аэропорту. Он провёл меня в зал для особо важных персон, где Оливер Тамбо, Джо Слово, Джо Модисе и другие лидеры АНК ожидали посадки на рейс в Лусаку. Тамбо поблагодарил меня за приезд в Африку и после краткой беседы с двумя Джо, которые управляли нашими военными операциями внутри Южной Африки, меня провели через пограничный контроль.

Город был переполнен людьми, машинами и шумом. Военные грузовики советского производства перемежались с помятыми легковыми машинами и мириадами жужжащих мотоциклов. Гражданское население было в основным молодым и проворным, одето очень просто и перемешано с людьми, одетыми в голубую форму полиции и в военную форму. Повсюду были лозунги и настенные картины, рассказывающие об исторических изменениях, которые произошли в этой стране, богатой алмазами, кофе и нефтью. Везде развевались красно-чёрные флаги МПЛА.

Я узнал, что АНК поначалу использовал резиденцию бывшего южноафриканского посла, но затем передал её дипломатической миссии Польши. Теперь у нас было три резиденции на улице, где в прошлом жила буржуазия. После революции улица была переименована в улицу Освобождения. Вместе с АНК там размещались представительства ОАЕ, СВАПО, ЗАПУ и ПОЛИСАРИО — движения за освобождения Западной Сахары от марокканского господства.

Представительство АНК представляло собой нечто среднее между приморским пансионатом, мелкой автомастерской и военным лагерем. Это был двухэтажный дом среднего размера с пальмой, нависающей над небольшой лужайкой перед входом, с парой палаток и грядкой овощей позади дома. Группа наших товарищей в форме разгружала грузовик с припасами. Двое других возились с двигателем джипа. Ещё несколько товарищей в рубашках с короткими рукавами и джинсах играли в шахматы на веранде, а группа молодых ребят и девушек не старше двадцати лет перебирали на столе гору риса. Меня провели по винтовой лестнице наверх для встречи с главным «кадровиком» АНК Мзваи Пилисо.

Мзваи, которому было больше 50 лет, был плотным, разумным, уравновешенным человеком. Его жена и дети жили в лондонском районе Бернли. Я познакомился с ним во время его визитов к семье в Англию, и именно он сыграл ключевую роль в моём возвращении в Африку. Он был доверенным лицом Оливера Тамбо и отвечал за все лагеря «Умконто ве сизве» и за все программы военной подготовки в Африке и за её пределами. Он мог работать до изнеможения и добивался улучшения всех сторон жизни лагерей — от программ подготовки до поставок продовольствия, медицинского обслуживания, строительства, культуры и спорта.

Как ответственный за кадры, он отвечал и за жизненно важные вопросы безопасности. Он предупредил меня, чтобы я был настороже: «Не принимай никого на веру. Мы обнаруживаем много фактов проникновения в наши ряды».

Молодые бойцы, разбросанные по всему миру, звали Мзваи «тата» (что на языке коса означало «отец») и уважали его. Он никогда не забывал о вкладе людей старшего поколения и всегда стремился найти им достойное применение. Он уехал из Южной Африки в начале 50-х годов, чтобы учиться на фармацевта в Бирмингеме. Когда мы обменивались шутками о жизни в Англии, то он обычно с гордостью напоминал мне о том, что пробовался в качестве вратаря футбольной команды «Бирмингем сити». Однако в конце концов он стал играть в местной команде по регби. Тамбо, приехавший в Великобританию в 1960 году, встретился с Мзваи и убедил его полностью посвятить себя работе в АНК.

Мзваи сообщил мне, что через несколько дней я уеду из Луанды, чтобы преподавать в лагере под названием «Тринадцать» на востоке страны. Когда мы закончили нашу беседу, он сказал, что у него есть сюрприз для меня и позвал: «Ngena dokotela (Войдите, доктор)».

Переваливающейся походкой вошла маленькая пухлая женщина с улыбающимся лицом. Она протянула ко мне руки, и я с радостью обнял её. Это была Номава Шангаси, хорошо знакомая мне и Элеоноре по Танзании. Она покинула Южную Африку в 1962 году в составе группы из трёх десятков медсестёр, чтобы работать в Танзании, недавно получившей независимость. Это был жест солидарности со стороны АНК. Мзваи отвечал за учёбу её и других на врачей в Советском Союзе. Как и я, она приехала в Анголу, чтобы работать на АНК, и отвечала за здоровье наших товарищей в Луанде.

Я провёл дня два-три, осматривая Луанду, встречаясь с местными товарищами и купаясь в океане. В первом из многочисленных писем, которые я написал потом Элеоноре, я сообщал ей:

«Когда мы подлетали к Луанде, мои чувства растрогала, прежде всего, красная земля… Мы не были в Африке слишком долго.

У меня была возможность отдохнуть несколько дней и разобраться в обстановке… Здесь все «товарищи». Ангольцы, кубинцы и советские прикомандированы для того, чтобы помогать нам, и они с большой гордостью называют себя «активистами АНК».

Пресса и радио энергично поддерживают АНК. Я был на радиостанции вместе с Палло Джорданом (отвечающим за информационно-пропагандистскую работу АНК) и увидел наших молодых ребят, готовящих тексты и выступающих по радио… Премьер-министр Лопу де Насименто заявил в Москве, что Ангола будет основной опорой марксизма-ленинизма в Африке. Южноафриканское радио вчера вечером впало в истерику по этому поводу.

Луанда — поразительный город. Португальцы хотели показать, что они будут здесь ещё очень долго и ещё совсем недавно построили несколько впечатляющих зданий — гостиниц и банков. Улицы днём и ночью полны народу и я хожу по городу без малейшей заботы. Меня принимают за португальца или белого ангольца — до тех пор, пока мне не приходится использовать моё поверхностное знание языка — и при этом не возникает никакой напряжённости или проявлений расизма. Все, молодые и пожилые, полиция, солдаты, работники гостиницы называют друг друга «товарищ»…

Я прошёлся вдоль залива, над которым возвышается португальский форт. Здесь в напряжённые дни перед независимостью окопались войска ФНЛА под предводительством Холдена Роберто. Дети ловили рыбу, и мы наблюдали за тем, как летающие рыбы выпрыгивали из воды. Мне очень хотелось, чтобы ты была здесь и мы могли взяться за руки…

Наш дом удобный, несмотря на то, что мы живем по три-четыре человека в одной комнате. Моя кровать находится в полуметре от кровати Мзваи и трудно сказать, кто храпит громче. Мы находимся в районе, надёжно контролируемом МПЛА… Лужайки превращены в небольшие огороды, в соседнем доме большая черная свинья привязана к дереву, козы, свиньи и куры роются в земле на лужайках и на улицах. У нас есть грядка овощей, но лук растет плохо, нам нужны твои привычные к огородничеству пальцы… Только что закончил свою смену на кухне, вместе с Палло мы готовили омлет с луком и перцем с нашего огорода».

Мзваи дал указание переодеть меня в военную форму и выдал мне пистолет. Затем он познакомил меня с водителем, которому, как он сказал, он бы доверил свою жизнь — пожилому, степенно выглядевшему человеку с редеющими волосами, которого звали Синатла Маломе. Это было, конечно, подпольное имя. Мы сели в советский джип, в котором уже были два молодых бойца МК, вооружённых АК-47, и скоро выехали за окраину Луанды.

После того, как мой водитель преодолел начальное смущение, я понял, что он был хорошим компаньоном. Мы проехали мимо большого автопарка, в котором рядами стояли советские автомашины самых различных типов. Синатла сказал мне, что это место никогда не бывает пустым. Каждую неделю машины забирали отсюда, но на их место приходили новые, доставляемые пароходами. Ангола была страной на колесах.

— Вы увидите ещё, сколько разбитых и поломанных машин на дороге.

— А в чём дело? — спросил я.

— В большинстве случаев неосторожное вождение и отсутствие необходимого техобслуживания, — был его ответ.

Однако он добавил, что много случаев и намеренного саботажа. Возможно, бандиты и потерпели поражение, но скрытое сопротивление продолжалось. Он сказал, что даже в наших лагерях мы должны были проявлять бдительность в связи с возможностью диверсий со стороны тайных агентов врага. Он не разрешал никому подходить к своей машине.

Вдоль дороги, ведущей на северо-восток от столицы, тянулась бетонная труба.

— По ней идёт водоснабжение Луанды, — сказал Синатла, указывая рукой на трубу. — Насосная станция находится там, в 27 километрах от столицы в местечке, называемом Кифангондо. Это самая близкая к Луанде точка, до которой буры дошли в 1975 года. А затем кубинцы, прибывшие на подкрепление, нанесли им удар… — засмеялся Синатла.

Он был в ударе, явно наслаждаясь рассказом о том, как кубинцы спасли ситуацию.

— Если говорить о кубинцах, — продолжал он, — то знаете ли вы, что они сходят с ума по mgulubi — вы знаете, это свинина. Говорят, что когда вы едете на машине и на улицу выкатывается мяч, то нужно затормозить, потому что за мячом выбежит ребёнок. Точно так же, когда вы видите свинью, то нужно тормозить, потому, что за ней гонится кубинец.

Мы всласть посмеялись, и он с удовольствием продолжил:

— Отсюда вопрос, товарищ: «Какой самый быстрый способ освободить Намибию?» Ответ: «Перегнать всех свиней через границу и Намибия будет захвачена кубинцами».

Мы спустились с плоскогорья, на котором находится Луанда, и сразу же очутились в угнетающей жаре. Мы ехали через плантации сахарного тростника и через город Кашиту, с потрёпанными виллами бледно-мелового цвета и жестяными крышами, над которыми возвышалась розово-белая церковь. Многие из зданий были испещрены пулевыми отметинами, а некоторые — полностью разрушены. Мы проехали через контрольный пункт ангольской народной милиции. Это были крестьяне в потрёпанных штанах с красными повязками на руке и в зелёных беретах, вооружённые автоматами АК-47. Среди них была беременная женщина. Создалось впечатление, что они не могли прочитать наши документы, но радостно приветствовали нас, когда мы представились как активисты АНК и раздали сигареты.

Стайка детей бежала рядом с нами, выкрикивая, «Вива Куба!» и лозунг МПЛА «A luta» (по-португальски — «борьба»)… на что товарищи с заднего сидения нашей машины с энтузиазмом отвечали: «continua!» (по-португальски — «продолжается»).

— Прекрасная страна, — заметил Синатла, — страна АК-47, беременных женщин и жизнерадостных детей.

Покосившийся дорожный знак указывал «Луанда — 50 километров, Кибаше — 146 километров». Синатла сказал мне, что это цель нашей поездки.

— Там находится лагерь «Тринадцать». Дорога впереди идёт через территорию, очень подходящую для партизанских действий, особенно в провинции Северная Кванза, в которую мы въезжаем.

Посадки касавы, которая является основной едой ангольцев и которая составляла часть окружающей растительности, уступили место плотным зарослям кустарника. Через некоторое время дорога извилисто пошла вниз. Я узнал от Синатлы, что он был на подготовке в Советском Союзе. Он указал на те особенности местности, которые, на его взгляд, прекрасно подходили для организации засад. Товарищи на заднем сидении машины уже давно дослали патроны в патронники автоматов и держали их наготове.

— Когда португальцы ездили по этой дороге, то они просто засыпали кусты градом пулемётного огня для того, чтобы напугать борцов за свободу, — сказал Синатла. — Но не беспокойтесь, в последнее время бандиты не создают никаких проблем.

Меня заинтриговало прошлое Синатлы. Он был новым человеком в Движении. Среди тех, кто покинул страну в последнее время, редко можно было найти пожилого человека. В ответ на мой вопрос о том, где его приняли в АНК, он ответил, что это произошло на острове Роббен.

— Товарищи там научили меня политике, — гордо сказал он. — Они изменили мой образ жизни в такой мере, какой осудивший меня судья не мог себе и представить.

— А за что ты попал туда? — спросил я.

— Вооружённое ограбление, — ответил он. — Я был приговорён к 25 годам в 1958 году. В 1976 году вышел из тюрьмы и начал работать с бывшими заключёнными с острова Роббен — Джо Гкаби и Джоном Нкадименгом.

Мы были в стране кофе, передвигаясь на низкой передаче по крутым, отвесно уходящим вверх и вниз поворотам дороги. Группы женщин в разноцветных китенгах пропалывали поля мотыгами. Мужчины вырубали кусты, используя мачете, ставший национальным символом Анголы. Мы проехали через небольшие деревни Кузо и Пхири с их импровизированными контрольно-пропускными пунктами, хижинами, домами в пулевых пробоинах, ещё покрытыми лозунгами «Вива ФНЛА!», «Вива Холден Роберто!». После четырёх часов езды от Луанды по дороге, всё более покрытой выбоинами, мы прибыли в центр кофейных плантаций — Кибаше.

Кибаше был странным маленьким городком, сильно разрушенным войной. Полуразвалившиеся виллы и магазины выстроились вдоль дороги, которая проходила через город и шла дальше к границе с Заиром, находящейся в 350 километрах отсюда. Дома с облупившимися стенами, окрашенные в основном в жёлтый, белый и розовый цвета, прятались за густо разросшимися цветущими деревьями и кустами бугенвиля, скрывавшими шрамы войны. Мы проехали через ещё один контрольно-пропускной пункт, выстроенный из покрашенных белой краской бочек, обменялись приветствиями с милицией. Затем мы проехали мимо старого завода по переработке кофе со складом, заваленным доверху мешками с драгоценными зёрнами. Мы посигналили в знак приветствия, когда проезжали мимо гаража, в котором ангольские солдаты заправляли машину, закачивая бензин ручной помпой. Дети, игравшие около школы с разбитыми стеклами, радостно приветствовали нас.

Всё это заняло минуты две, город был позади нас, мы свернули с асфальтированной дороги на просёлочную, круто извивавшуюся с головокружительной высоты вниз к густому лесу.

Я привык к долгим английским сумеркам и был удивлён тем, как быстро село солнце. Было уже темно, когда мы прибыли в лагерь. На контрольно-пропускном пункте нас остановил боец МК, который посветил нам фонариком в лицо и поприветствовал нас на языке зулу. Был виден отблеск лагерных костров и свет в некоторых зданиях, которые, как я потом узнал, получали ток от маленького генератора. Мы остановились около бетонного здания с наблюдательной вышкой. Высокая фигура отдала нам честь и громко скомандовала: «Подразделение — сми-и-и-рно!».

Это был мой друг из Восточной Германии, Сейисо. Он был начальником штаба лагеря. Он провёл меня в штаб и представил группе товарищей в форме, которые составляли командование лагеря. Начальник лагеря уехал в Луанду. Я сел и принял участие в приветственном ужине, который состоял из консервированной говядины, риса с густым подливом и овощами, примерно то же самое, что ели и наши руководители в Луанде. Всё это запивали крепким чаем. Приятным сюрпризом было получить на десерт бананы и папайю.

Сейисо объяснил, что земля в этом районе плодородная, касава и фрукты растут в изобилии.

— Кстати, — продолжал он, — если бы ты приехал сюда на прошлой неделе, то увидел бы как мы едим отбивные из питона.

Я спросил, как это было на вкус.

— Очень вкусно, — был общий ответ. — По вкусу это похоже на курицу и немного на рыбу, но мясо должно быть хорошо прожарено, иначе тебе будет плохо.

Затем Сейисо продолжил рассказывать мне о лагере.

— На деле это поместье, где выращивали кофе. Оно окружено плантациями. Это небольшое здание, должно быть, было домом управляющего. Здесь есть четыре небольших комнаты, где мы спим. Эту комнату мы используем и как кабинет, и как столовую. Позади здания есть небольшая кухня. Но мы получаем пищу из основной лагерной кухни. С тыльной стороны здания есть также небольшая комната с дизельным генератором. Мы используем его, чтобы каждый вечер на несколько часов получать свет. Есть и ещё пара полуразрушенных зданий, которые мы хотим отремонтировать, и казармы, которые, очевидно, раньше использовались под жильё рабочих. Там есть душ, которым ты сможешь воспользоваться завтра. Воду мы берём из родничка на холме. Поблизости есть небольшой ручей, где, в основном, мы стираем и купаемся.

Товарищи, составлявшие командование лагеря, были молоды и получили подготовку в Советском Союзе или в Восточной Германии. Начальник лагеря, который уехал в Луанду, был «mgwenya» (активист АНК из поколения 60-х годов) по имени Паркер. Сейисо в качестве начальника штаба был его заместителем. Был также комиссар, кадровик, начальник связи и медицинский инструктор, тоже «mgwenya» по имени Барни.

Мы поболтали с ним, и он сказал, что уже много лет мечтает изучить медицину и ещё надеется стать настоящим врачом, как Номава. Как и многие из «mgwenya», он жил в лагере АНК в Морогоро в Танзании. Годы изгнания были нелёгкими, и признаки усталости были заметны и на его лице, и в его голосе. Он принадлежал к тому поколению людей, которые покинули Южную Африку в начале 60-х годов и надеялись скоро вернуться. В течение многих лет они не видели своих родителей. Те из них, кто рано женился, оставили дома жён и маленьких детей. Многие из них неизбежно вступили в отношения с местными женщинами, и Барни рассказал мне о том, что и в Замбии, и в Танзании были довольно смешанные колонии наших людей.

Синатла и я жили в одной комнате, в которой были две железные кровати. Мы положили наши вещи на пол рядом со стопками книг. Сейисо предупредил меня, что генератор будет выключен через пять минут. Я тщательно сложил форму рядом на стуле, положил пистолет в пределах досягаемости и рядом ботинки. Была приятная прохлада, и я решил спать в тренировочном костюме. Мы сильно устали и немедленно заснули.

Я почувствовал какое-то движение в комнате, но лежал неподвижно, пытаясь определить источник звука. Раздавались какой-то хруст и царапающие звуки, от которых волосы на голове вставали дыбом.

— Синатла! Ты не спишь? — прошептал я.

— Да, — шепнул он. — Я думаю, что в комнате есть подпольный работник.

— Что-о? — спросил я.

И почувствовал облегчение, когда услышал его смех.

— Крыса, — ответил он, нащупывая рукой ботинок.

После того, как мы разделались с непрошеным гостем, я опять крепко заснул и проснулся от сигнала тревоги. Лающие звуки раздавались, казалось бы, издалека, и я был убеждён, что слышу их во сне. Мне снились Элеонора и Лондон. Не лаял ли это Рэгс, наша домашняя собака, пытаясь разбудить меня? Я почувствовал, как чья-то рука трясет меня, и услышал «тра-та-та» автоматной очереди поблизости. Я услышал хриплый голос, кричащий в отдалении, и затем ещё одну яростную автоматную очередь.

— Просыпайся! Просыпайся, — говорил мне Синатла. — На нас напали. Надо бежать в окопы.

Сейисо был уже на улице, громко командуя:

— Уходите в окопы. Все в окопы.

Синатла и я отчаянно разыскивали свои ботинки, которые мы пошвыряли в крысу. Я бросил безнадёжные попытки найти обувь и сжимая пистолет, последовал за ним в непроницаемую ночь. Скоро мы с остальными товарищами были в окопе, вглядываясь в темноту. Было два часа ночи. Кусты вокруг лагеря выглядели угрожающе и их с трудом можно было различить во мраке. Я нашёл на небе Южный Крест и понял, что мы смотрим на север.

Сейисо тихим голосом сообщил мне, что часовой на казарме увидел людей, пытающихся проникнуть в лагерь, и открыл по ним огонь. Остальные часовые поддержали его. Я подумал о бандитах из Заира, которые, должно быть, готовились к нападению, обругал себя за то, что не обул ботинки. Если нас разобьют, подумал я, и захватят в плен, то придётся идти босиком до самого Заира.

Мы сидели совершенно тихо в наших окопах. После внезапного пробуждения на нас опустилась тишина. Я почувствовал уверенность, что мы окажем достойное сопротивление. Противник, скорее всего, нападёт на рассвете.

Большинство товарищей были молодыми новобранцами. Подготовленных и вооружённых бойцов среди нас была лишь горстка. Казалось, что целая вечность прошла до того момента, когда начали пробиваться первые лучи солнца. По мере того, как темнота начала таять, я почувствовал напряжение, считая, что наступающий рассвет послужит сигналом для яростной атаки на наши позиции.

Проходили минуты и очень скоро над нами поднялся сверкающий рассвет. Побелённые здания нашего лагеря и сторожевая вышка выделялись вполне отчетливо. За ограждением по периметру лагеря стоял лес — унылый мазок серого цвета, превращающегося в сочный зелёный. За исключением пения птиц, начавших перекликаться, всё остальное было поразительно тихо. Я так настроился на предстоящую атаку, что никак не мог поверить, что противник так и не появился. Облегчение на лицах всех товарищей было очевидным.

Сейисо и группа вооружённых бойцов рискнула отправиться на разведку. Скоро прозвучал сигнал отбоя и всем было разрешено вернуться на свои обычные места.

Пока мы завтракали сладким чаем и сухим печеньем, из города прибыл грузовик, полный солдат ангольской армии вместе с группой крепких кубинцев в гражданской одежде. Кубинцы были сельскохозяйственными специалистами. Они услышали ночью звуки автоматного огня и прибыли узнать, что у нас случилось. Мы прошли с ними до ручья, но там было слишком много наших собственных следов, чтобы различить какие-то признаки нападения. Старший кубинец, который представился мне как Арнольдо и которого все звали «Хэфе» (что означало «Шеф»), пообещал дать нам взаймы нужное количество «Калашниковых» и гранат, пока мы не получим оружие, которое ожидали из Луанды.

Где-то ближе к середине дня Сейисо сообщил мне о том, что усиливается сомнение в том, было ли на самом деле нападение. Часовой, который открыл огонь, перед этим имел стычку с командиром. Он пытался избежать назначения в караул, ссылаясь на то, что был болен. Через десять минут после этого он открыл огонь. Он утверждал, что нападавшие пытались проникнуть в лагерь через северные ворота, где на ночь часовой не выставлялся. Он расстрелял все тридцать патронов.

— Мы решили начать расследование, — сказал Сейисо, — и хотим, чтобы ты подключился.

Имя подозреваемого было Джексон. Он был сильным, солидно выглядевшим человеком, который получил предварительную двухнедельную подготовку до прибытия основной группы новобранцев. В его внешности не было ничего, что указывало бы на какие-то низменные мотивы.

Он хладнокровно продемонстрировал, что случилось. Пост часового находился на балконе казармы. Это было длинное, продолговатое бетонное здание на северной стороне лагеря в пятидесяти метрах от того дома, где я спал.

— Я услышал шум вон там, — рассказал Джексон, указывая на ворота, которые вели к ручью и дальше к лесу. — Я увидел группу вооружённых людей, подкрадывающихся к воротам. Один занял позицию около ворот, а двое других вошли вовнутрь и начали двигаться к зданию штаба. В этот момент я открыл огонь.

Он поднял автомат, который был без патронов, и начал щелкать спусковым крючком, нацелившись на ворота.

— Я сделал шесть или семь выстрелов и затем спрыгнул вот так…

Продемонстрировав завидную физическую подготовленность, он спрыгнул с балкона, который находился в нескольких метрах над землей, перевернулся несколько раз на твёрдой почве и занял позицию для стрельбы лёжа.

— Отсюда я продолжал стрелять по двоим, направлявшимся к зданию штаба, по тому, который остался около ворот, и по группе, находившейся за ним. Я расстрелял весь магазин — 30 патронов. Остальные товарищи открыли огонь с балкона, и противник убежал.

Сейисо отметил, что Джексон действовал как очень хорошо подготовленный солдат, что было удивительным, поскольку он не получил такой подготовки. Мы допросили двух других товарищей, которые тоже открыли огонь, но они сообщили, что не видели противника. «Мы хотели показать, что мы бдительны», — было сказано нам.

— Прошлой ночью было довольно темно, — сказал я Сейисо. — Луны не было. Давай попросим Джексона повторить его действия сегодня ночью.

Это была ещё одна тёмная ночь. Несколько человек из нас стояли с Джексоном на балконе казарм. «Хотя ещё нет двух часов ночи, но можно ли сказать, что темнота примерно такая же, как и вчера, когда ты открыл огонь по противнику?» — спросили мы Джексона. Он согласился.

«Хорошо, — сказали мы ему. — Мы разместили товарищей там, где, как ты сказал, ты видел врагов. Посмотри внимательно и скажи, сколько человек ты видишь, и где они находятся?»

Вместе с Джексоном мы вглядывались в сторону ворот и ограды по периметру. Я напрягал глаза, но не видел ничего дальше, чем в пяти метрах.

Через некоторое время Джексон сказал:

— Кто-то стоит в воротах.

— С какой стороны? — спросили мы.

— С левой.

— С чьей левой? С нашей, когда мы стоим лицом к ограде или с левой стороны от него?

— Слева от нас.

— Кто-нибудь ещё?

— Несколько человек вдоль ограды справа по направлению к штабу.

— Как далеко от ворот? — спросили мы.

— Примерно тридцать метров, — ответил он.

— Эй, товарищи, — крикнул Сейисо, — включите свои фонарики.

Засветились три огонька. Один из них был в 15 метрах от нас прямо перед воротами и на 10 метров внутри лагеря. Остальные два огонька размещались далеко от тех мест, на которые указывал Джексон.

Было ясно, что Джексон врал. Было решено отправить его в Луанду, чтобы департамент безопасности мог более основательно расследовать его прошлое. Хотя его поведение могло объясняться просто тем, что он рассердился, но то, как он умело спрыгнул с балкона и занял положение для стрельбы, вызвало подозрение, что он является вражеским агентом. И на деле это потом подтвердилось, когда ещё один агент врага предоставил информацию о нём.

Моя первая ночь в лагере оказалась весьма богатой событиями, и я с нетерпением ожидал возможности начать занятия. Они проходили под огромным баобабом, потом под импровизированным навесом из травы, поддерживаемым потрескавшимися жердями. Мои студенты сидели на деревянных скамейках, а я писал ключевые слова и идеи на самодельной школьной доске.

В лагере было примерно 150 новобранцев. Они занимались по общей подготовительной программе. Из Кибаше они должны были отправиться в Ново-Катенге — наш основной лагерь на юге страны, где они должны были проходить шестимесячный курс.

День начинался в пять часов утра с физзарядки. К пяти тридцати товарищи умывались в ручье. Через несколько недель нам пришлось прекратить пользоваться душем, потому что вода в источнике иссякла. В шесть тридцать в столовой на улице под жестяной крышей начинался завтрак. Когда у нас была мука, то мы ели свежеиспечённый хлеб. Его выпекали в простой печи, вкопанной в красную глинистую почву. Иногда у нас была кукурузная каша и всенепременный сладкий чай. Изредка появлялось сгущенное молоко, что очень поднимало наш дух.

К семи часам лагерь строился и начинались доклады командиров взводов командирам подразделений и дальше до начальника лагеря о том, сколько человек в строю, сколько — в караулах, сколько больны и так далее. За этим следовали утренние сообщения о последних новостях, готовившиеся товарищами из информационной группы, которые следили за сообщениями различных радиостанций.

Взводы маршировали на занятия, организованные по тем принципам, с которыми я познакомился в Восточной Германии. Инструкторами были активисты АНК, которые получили подготовку за границей. Занятия продолжались до часу дня, когда объявлялся перерыв на два часа для обеда и полуденного отдыха. Как и другие инструктора, я проводил утром шесть занятий продолжительностью 50 минут каждое с десятиминутными перерывами. Расписание менялось. Если взвод уходил в буш на тактические занятия или на стрельбище, то он мог отсутствовать в лагере всё утро. Такие занятия, как изучение оружия, топография, инженерное дело, первая медицинская помощь и самооборона без оружия могли продолжаться сразу два часа. Политзанятия считались одним из главных предметом наряду со стрельбой и тактикой, и они продолжались до четырёх часов кряду.

Во время полуденного перерыва был обед. Когда на наших складах в Луанде были необходимые запасы и транспорт функционировал нормально, то обед был похож на тот ужин, который я ел в первый же вечер по прибытии в лагерь. Продовольствие поступало в основном из Советского Союза, стран социалистического лагеря, скандинавских стран и Голландии.

Его привозили в лагерь на грузовиках АНК и держали в большом, похожем на амбар здании, в котором раньше, очевидно, хранили кофе. Мы получали суп в концентратах, мешки кукурузной и пшеничной муки и риса, консервированную говядину, свинину и рыбу.

Самыми популярными консервами была тушёная свинина из Советского Союза, на этикетке которой было напечатано — «Слава». Когда тушёнка прибывала, то те из нас, кто говорил по-русски, развлекали остальных, заявляя: «Слава Советскому Союзу». Консервированную рыбу из Китая товарищи называли «Мао Цзедун». Продовольствие прибывало неравномерно, и иногда у нас на протяжении недель был только «Мао Цзедун» и рис.

Однажды в Кибаше все запасы продовольствия вышли и в течение одного дня мы могли только кружками пить кипяченую воду. Обеспечение продовольствием было обязанностью одного товарища, который служил в штабе лагеря и которого впоследствии все звали «Логистико». Когда продовольствия не хватало, то «Логистико» покупал у крестьян касаву — которая в варёном виде превращалась в плотную кашу. Крестьяне, однако, отказывались продавать нам скот, который интересовал нас больше всего.

Вкус пищи улучшали добавлением красного перца в касаву, рис и к мясу. Иногда появлялись свежие овощи. Больше всего товарищи страдали от недостатка красного мяса, которое все называли «ньяма». Я скоро узнал о существовании целого культа «ньяма», когда один из курсантов пожаловался на то, что они не ели мяса целую вечность.

— Но ведь мы же всю неделю ели «Славу», — сказал я, — и это ваша любимая пища.

— Это не «ньяма», товарищ Кумало, — ответил он с иронией. — «Ньяма» не вылезает из банок. Мы хотим настоящего мяса.

Были организованы охотничьи экспедиции. Я понял, что в лесистой местности диких животных было трудно обнаружить, потому что звери жили поодиночке. Крестьяне выкапывали ямы, и однажды Сейисо чуть не сломал шею, провалившись в одну из таких ям.

После полуденного отдыха, между 3 и 5 часами дня, когда спадала изнуряющая жара, товарищи выполняли различные хозяйственные работы по лагерю. Они состояли из сбора дров, наведения порядка, строительства землянок, классов и других зданий. Я обычно проводил это время, готовясь к лекциям на следующий день и в предвкушении спортивных занятий между пятью и шестью часами.

Футбол, как способ проведения свободного времени, был вне конкуренции. Удовольствие от игры получали и игроки, и зрители. В лагере было шесть команд, и у каждой команды был руководитель, который, как мне скоро стало ясно, представлял собой авторитарную личность. Группа руководителей команд составляла футбольную ассоциацию, слово которой было законом. Некоторые из команд носили политические названия — такие, как «Мандела Юнайтед», «Одиннадцать Брама Фишера» или «Народный клуб». А были и названия, взятые от популярных команд в Южной Африке «Кайзер Чифс», «Орландские пираты» и «Ласточки из Мороки». Я присоединился к «Пиратам», руководителем которых был истинный самородок с бритой головой по имени Росс. В течение недели мы тренировались, а по субботам и воскресениям проводили матчи. К сожалению, через несколько недель единственный в лагере мяч лопнул. К тому времени вся его поверхность ободралась на твёрдой почве.

Пока мы играли в футбол, другие товарищи занимались бегом вдоль ограды лагеря или тренировались с самодельными штангами. Их делали из жестянок, залитых бетоном со стальным ломом посередине. В лагере действовал даже клуб карате.

Ужин состоял из концентратного супа с хлебом местной выпечки или с галетами, и чёрного чая. Любимой пищей с чаем были пирожки из муки, называемые на жаргоне чёрных посёлков «магуньяс». Собирать фрукты для личного потребления запрещалось. Фрукты собирали, когда они созревали, и делили между всеми. Бананов было так много, что их ели ежедневно. Скоро стало известно, что некоторые товарищи для себя срывают папайи и особенно высоко ценимые ананасы. Комиссар лагеря был вынужден сделать суровое внушение по поводу аморальности такого поведения.

Ранг комиссара, существовавший во всех партизанских движениях Юга Африки, происходил из России, из Красной Армии времён гражданской войны. В то время это было необходимостью, ибо новое социалистическое государство было вынуждено полагаться на царских офицеров. Комиссар представлял партию и должен был обеспечить, чтобы командир проводил партийную линию и не предавал революции. Комиссар должен был также предотвращать деспотизм в действиях командира.

Вечера после ужина также были напряжённым временем. Товарищи коллективно просматривали конспекты дневных занятий. Упор делался на помощь тем, кому было трудно в учёбе. Иногда по вечерам взводы проводили политические занятия и дискуссии. Проводились также занятия хора и драматического кружка, так как по субботним вечерам и в праздничные дни давались концерты. Инструктора и руководство лагеря также проводило в это время свои совещания. Позже в Кибаше, а также в Ново-Катенге и в других лагерях, мы создали библиотеку, помещение для комнатных игр и для образования для взрослых. Мзваи Пилисо был настоящей динамомашиной — он прямо-таки генерировал энергию. С нашими международными связями лагеря были хорошо обеспечены всем — от шахмат до игры в скрэмбл и настенных таблиц, карт и разнообразных книг. В каждом лагере неизбежно собиралась группа талантливых художников и с помощью оборудования, получаемого через наши представительства за рубежом, мы даже могли проводить выставки и украшать лагерь портретами наших лидеров. Большую часть своего времени по вечерам я проводил в специальных занятиях с небольшой группой товарищей, которых я готовил в качестве инструкторов политработы.

В 10 часов вечера генератор, работавший с начала сумерек, отключался и все, кроме часовых, отправлялись спать. При необходимости руководство лагеря могло проводить совещания при свете керосиновых ламп.

Отношения между руководством и новобранцами выглядели хорошими. Инструктора, которые недавно прибыли из Советского Союза и из ГДР, применяли разумный подход к преподаванию своих специальностей. Я заметил, что даже в отношении физической подготовки и тактических занятий в поле они не злоупотребляли нагрузками на курсантов. Это выглядело контрастом по сравнению с периодом расцвета культа «мачо» (культа силы) времён Амброза в лагере Конгве в Танзании. Я отметил также, что, несмотря на озабоченность проникновением вражеской агентуры, дисциплина не насаждалась жёсткими методами. Если кто-то пререкался при распределении в караулы или в наряды по лагерю, командир проводил с ним беседу, убеждая курсанта изменить отношение к делу. Те, кого ловили за сбором фруктов без разрешения, могли в качестве наказания получить небольшие дополнительные наряды на работу.

Новобранцы, парни и девушки, прибыли из всех уголков Южной Африки. Я научился произносить лозунги нашей борьбы на языках племен зулу, коса, сото, тсвана, сипеде, тсонга, шангаан, африкаанс и выучил по несколько приветствий на каждом из этих языков. Товарищи говорили на смеси родных языков и английского. Популярным был и «бандитский язык», особенно в часы отдыха. Я первый раз услышал его в классе, когда в начале урока как всегда спросил, кто будет переводить. После вступительных слов я остановился для того, чтобы дать возможность перевести, и удивился, услышав красочный поток жаргона на африкаанс.

— Вы удивляете меня, товарищи, — заявил я. — Я думал, что вы начали борьбу против расизма именно потому, что отвергли этот язык.

Мои слушатели прямо из кожи вон лезли, чтобы доказать, что они боролись не против этого языка, а против его насильственного насаждения. Как и в Восточной Германии, я немедленно ощутил себя с ними свободно и почувствовал, что они меня приняли, поскольку я не только жил вместе с ними, но и потому, что те идеи, которые я выражал, совпадали с их собственными взглядами. Меня постоянно поражало отсутствие у них расизма и естественная легкость, с которой они приходили к пониманию того, что в основе нашей борьбы было единство всех сил, противостоящих угнетению и несправедливости. Это создавало особую культуру, которая выражалась в атмосфере радости жизни и бодрости, с какой я никогда не встречался во время всех своих путешествий.

Это не означает, что у них не было каких-либо забот. Проблемы были, и их диапазон простирался от беспокойства за семьи, которые остались дома, до любовных коллизий, психосоматического возбуждения и трений со своими товарищами. Однажды после занятий долговязый парень с печальным выражением лица, который был известен под именем Дюк, попросил меня поговорить с ним. (Был какой-то особый политический и географический шик в тех подпольных именах, которые они брали и которые распространялись от Дюк (Герцог), Иди-прямо, Джо-моя-крошка, до Ленина, Никиты, Брежнева, Кастро, Саморы, Мугабе и Инкулулеко (Свобода) или Лондона, Бельгии и Токио).

Дюк выглядел смущённым и говорил немного бессвязно.

— Так в чём дело, Дюк? — спросил я, подбадривающе хлопнув его по плечу.

Он закатил рукав.

— Вы знаете, что это такое? — спросил он, показывая грубо выглядевшую татуировку.

— Да, — сказал я. — Это татуировка.

— По-моему, Вы не понимаете, товарищ Кумало, — продолжал он. — Это татуировка одной из тюремных банд. Понимаете, я состоял в этой банде, когда был в тюрьме.

Я сказал ему, что он не должен испытывать чувства стыда. Система апартеида превращала в так называемых преступников многих хороших людей. Многие из них сейчас в АНК.

— Но это не относится ко мне, — ответил он. — Понимаете, полиция выпустила меня из тюрьмы, дав мне задание проникнуть в АНК. Когда я соглашался, я ничего ни понимал. Я слушал Ваши лекции и начал понимать, что такое АНК. Я не хочу работать на буров.

Я поздравил его с тем, что он честный человек, и заверил его в том, что он может чувствовать себя в АНК, как дома.

 

Глава 11. Неповиновение

Рождество 1977 года. Кибаше, Ангола

Суббота и воскресенье были днями спорта, художественной самодеятельности и просто отдыха. Я любил выносить свой надувной матрац в лимонную рощу и поваляться в тени, купаясь в запахе цитрусовых, разносимом ветерком.

Двое из моих слушателей, Франк и Ашок, любили делать то же самое. Мы обычно вели приятные разговоры, из которых я узнавал о нынешней жизни в Южной Африке. Они оба были из Дурбана. Франк родился в африканском посёлке Умлази. Его исключили из Университета Форт Хейр за его роль в студенческой забастовке. Ашок был из индийского рабочего района Меребанк. Он был хрупкого сложения. Хотя они были из разных общин, но, судя по их рассказам, расовое угнетение и бедность их родителей сформировали у них одинаковые взгляды и привели их в АНК.

Франк работал техником в одной из лабораторий Натальского университета в Дурбане.

— Ты знаешь книжный магазин Логана на территории университета? — спросил я.

— Конечно, — спокойно ответил он. — Мы таскаем оттуда книги.

— Как тебе не стыдно, — упрекнул я его. — Логаны — это родители моей жены.

— О, они хорошие люди, — ответил он слегка смущённо. — Но Вы знаете, как трудно быть студентом.

Франк и Ашок показали мне дорогу через ручей, через тёмную часть леса к краю холма, на котором располагался наш лагерь. Я не представлял себе, что мы находимся на такой высоте и почему наш лагерь так часто был окутан туманом. При виде столь красивого пейзажа, какой простирался перед моими глазами, я затаил дыхание.

Ближняя сторона холма резко обрывалась вниз. Скалы были крутыми и ярко-красного цвета. Ещё ниже был обрыв метров на двести. А совсем внизу был захватывающий вид на долину, покрытую густым кустарником, через который вилась река. Это к вопросу о моём опасении нападения на наш лагерь с северной стороны!

По воскресениям я первым делом шёл вместе с Сейисо и комиссаром к реке, чтобы поплавать и постирать форму. Они научили меня, как «гладить одежду» без электричества и без всякого труда. Одежду тщательно складывали на газетных листах под нашими надувными кроватями. «Глажение» происходило, пока мы спали. На следующее утро мы доставали свою форму уже тщательно отутюженной.

Мне никогда не нравились отбивные из питонов (я обнаружил, что получал несварение желудка, даже если они были хорошо прожарены), однако мне всё больше стало нравится есть mfeni (бабуинов). Этих созданий было полно вокруг и охота за ними была одним из способов добыть inyama (красное мясо). Мясо нужно было хорошенько поварить — лучше всего было пожарить. С перцем и другими приправами оно по вкусу напоминало баранину. Некоторым из наших товарищей претила даже сама мысль о том, чтобы есть mfeni, поскольку они относились к ним как к людям. Мне казалось это странным, так как с наибольшим сопротивлением на моих лекциях они воспринимали идею о том, что человеческие существа произошли от обезьян.

Я понял, что это проистекало частично от того, что расисты во всём мире говорили о чёрных, что «они только что слезли с дерева». Соответственно, когда мне нужно было объяснять курсантам сущность эволюции, я расстегивал рубашку и, обнажая свою волосатую грудь, заявлял: «Как видите, товарищи, белые люди ближе к нашим предкам-обезьянам, чем чёрные».

Мои слушатели (которых, согласно творцу системы апартеида д-ру Фервурду, нужно было учить только тому, чтобы они могли собирать хворост и подносить воду) обнаруживали неистощимую жажду знаний и засыпали меня вопросами и во время, и после лекций. Они не знали ни того, что происходило в мире, ни истории нашей борьбы. Например, никто из тридцати слушателей не знал, кто такой Хо Ши Мин, и только двое слышали о Вуйсили Мини, одном из наших первых лидеров, казнённом в 1964 году. Они поразились, услышав о широком сопротивлении апартеиду в начале 50-х и в 60-х годах и недоумевали, почему их родители молчали об этом.

Я объяснял им, что после запрета АНК люди были запуганы. Даже упоминание АНК могло привести к аресту. Был случай, когда фабричный рабочий был приговорён к двум годам тюрьмы за то, что нацарапал «Свободу Манделе» на своей кружке. После восстания 1976 года многие начали вспоминать прошедшие времена. Люди старшего поколения начали говорить о том, что они были в АНК.

Предмет, который интересовал их больше всего, был коммунизм. Это, несомненно, проистекало из патологических нападок лидеров южноафриканского апартеида на всё, что было связано с коммунизмом. Руководство АНК приняло решение ввести марксизм, как учебный предмет, именно из-за огромной потребности людей знать, что это такое. Я всегда разъяснял, что не обязательно быть марксистом, чтобы быть членом АНК.

Моих слушателей завораживала та версия истории, с которой они знакомились в АНК. Рассказы о героическом сопротивлении против колониальных захватчиков наполняли их чувством гордости. Они громко хохотали, когда узнали, что Ян фан Рибек — голландец, основавший поселение на мысе Доброй надежды, — был осужден в Голландии за мошенничество и отправлен голландской Ост-Индской компанией на мыс Доброй надежды в качестве наказания.

Программа обучения продвигалась чрезвычайно успешно, все начали готовиться к праздникам Рождества, Нового Года и к самому важному празднику — 8 января — годовщине создания АНК.

Ещё вчера я чувствовал себя хорошо, а на следующий день лежал пластом с малярией. Несмотря на то, что я принимал таблетки против малярии, у меня был особенно жестокий приступ. Никакое число инъекций хлорохина не помогало. Целую неделю я лежал на своей надувной кровати, то дрожа под несколькими слоями одеял, то истекая потом от сильной лихорадки. Я не мог глотать пищу и отказывался от солоноватой воды, которую мы пили. В обезвоженном состоянии я страстно мечтал о ледяной кока-коле. У меня начались галлюцинации о кока-коле. Я начал даже прикидывать, сколько времени будет идти срочный заказ Элеоноре в Лондон и сколько времени потребуется ей, чтобы отправить мне ящик кока-колы авиапочтой. Я был настолько деморализован, что почти выбросил на ринг белое полотенце. Я начал думать, что было сумасшествием уехать из Лондона в африканский буш.

В конечном счёте Мзваи Пилисо отправил меня в госпиталь. Двадцать четыре часа внутривенных вливаний глюколина вернули меня обратно в норму.

Незадолго до Рождества глава представительства АНК в Анголе Кашиус Маке нанес нам неожиданный визит. «Я привёз вам четырнадцать типов из Ново-Катенге», сказал он руководителям лагеря. Я насторожился. Когда кого-то в Движении называли «типом», это обычно означало, что они создавали проблемы. Кашиус объяснил, что после окончания курса обучения они потребовали, чтобы их отправили домой для борьбы с врагом. Это было невозможно, но в знак протеста они начали отказываться выполнять приказы. Модисе и Мзваи не было в Анголе, и Кашиус оставил их в нашем лагере до их возвращения.

Кашиус верно служил АНК со времён Одессы, где он был одним из самых молодых новобранцев. Он с трудом выносил людей, которые «создают проблемы», и был человеком немногословным. Он только что произнес самую длинную речь, которую я когда-либо слышал от него. Он никогда не был любителем церемоний и собрался немедленно вернуться в Луанду.

Я напомнил ему, что наше поколение тоже «поднимало пыль» вокруг возвращения домой. Были ли эти товарищи настроены серьёзно или они использовали это как повод для шумихи?

— Я не могу сказать точно, — ответил он. — Некоторых из них, возможно, сбили с толку и ими манипулируют, но некоторые — действительно твердые орешки. Скоро сами увидите, — добавил он с сухой усмешкой.

Хорошо ему было усмехаться. Он просто перевалил проблему на нас.

Руководство во главе с начальником лагеря Паркером решило встретиться с этой группой. Мы заранее решили принять примирительный тон. Это означало, что они будут приняты в лагерь, освобождены от всех занятий, но должны будут участвовать во всех работах по лагерю. Мы были готовы выделить им отдельную палатку и предоставлять им пишу до тех пор, пока наши лидеры не определятся с их будущим.

Мы собрались под баобабом. Эти четырнадцать человек были в гражданской одежде и стояли плотной группой. Они смотрели на нас с подозрением и слушали Паркера молча. Ему было уже больше пятидесяти лет и он был очень вежливым человеком. У него был такой же утомленный вид, как и у Барни, и у других старших «mgwenya», которые всё уже повидали, и он лучше всего чувствовал себя за рулём грузовика или когда копался в каком-нибудь механизме. Мне показалось, что он хорошо сформулировал нашу позицию, хотя он и не был сильной личностью. Очень хорошо для данной ситуации, что он не любит столкновений, подумал я.

Группа попросила что-то вроде небольшого перерыва и начала свое тайное совещание. Мы терпеливо ждали, а затем вперёд вышел их представитель. Я был уверен, что они согласятся на наши условия.

Он назвал себя Дэном Сивела. Он был невысокого роста, с тёмным цветом кожи, сурового вида и в чёрной кожаной куртке. Наклонив голову набок и прищурив глаза, сосредотачиваясь, он быстро заговорил на Зулу, резким тоном, и в его голосе чувствовался вес и уверенность. Я схватывал обрывки того, что он говорил: «Siyaftma hamba ikayi — manja! manja! manja! (Мы хотим отправиться домой — сейчас! Сейчас! Сейчас!). Он акцентировал слово «сейчас», осуждающе указывая на нас пальцем, как будто мы были препятствием.

Он закончил свое цветистое выступление и повернулся спиной с явным отвращением к нам. Теперь в коротком перерыве нуждался Паркер. Он сказал, что они должны вернуться в свою палатку и ожидать нашего ответа через час.

Отказ от нашего предложения мог подорвать порядок и дисциплину, которые установились в лагере. Было принято решение дать им выбор. Или они участвуют в выполнении основных работ по лагерю или они будут заперты в kulakut (в «холодной») — большом подвале под казармами, где мы держали часть наших припасов. Мы сочли это место подходящим.

Мы снова встретились с группой под баобабом. После того, как Паркер объявил группе ультиматум, я почувствовал, что они заколебались. Они начали шептаться между собой. Долговязый бритоголовый парень по имени Лесли сказал, что он готов принять наше предложение. Ещё несколько человек согласились с ним, но остальные оставались в нерешительности. Они попросили дать им ещё времени для того, чтобы разобраться в ситуации. Мы согласились на это, и они вернулись в палатку. Через час мы снова встретились с ними. На этот раз от имени всех говорил Дэн: «Нет, они не будут выполнять приказы, никто из них. Они не будут ничего делать до тех пор, пока руководство не отправит их домой. Если мы попытаемся посадить их в «холодную», то они будут сопротивляться.»

На меня произвело сильное и одновременно угнетающее впечатление твёрдость и лидерские качества Дэна. Он был весьма крепким орешком, и если он был искренним, то это был именно тот тип солдата, который был нам нужен. Но у него была путаница в голове, он был разочарован и, несомненно, имел сильное влияние на остальных.

В лагере ощущалось беспокойство и напряжение. Эта группа стала центром притяжения; курсанты и некоторые из моих товарищей-инструкторов уже установили очень дружеские отношения с ними. То, что так вели себя некоторые инструктора, встревожило меня. «Среди этих инструкторов есть нехорошие люди, — заметил Паркер. — Они причиняли неприятности в Ново-Катенге и поэтому их перевели сюда».

Для меня это было новостью. Я был расстроен тем, что никто не сказал мне об этих проблемах. Я заметил, в частности, что один из инструкторов, который всегда был сверхвежливым по отношению ко мне, погрузился в разговор с Дэном.

Было выдвинуто предложение захватить Дэна после наступления темноты и поместить его под арест. Мы решили использовать для этого группу бойцов, которые недавно прибыли после подготовки в Восточной Германии.

Дэну было предложено упаковать свои вещи, что он сделал без малейшего недовольства. Когда его вели через лагерь к подвалу, появилась группа товарищей, которые спросили: «Что происходит?». Инструктор, который, как я заметил раньше, говорил с Дэном, был среди них. Паркер увидел это и поспешил к нам. Начался спор и Дэн бросился на начальника лагеря. Они покатились по пыльной земле и один из часовых, прийдя на помощь начальнику лагеря, ударил Дэна прикладом в спину. Это вызвало взрыв возмущения среди тех многочисленных товарищей, которые к этому времени собрались вокруг.

Я поспешил туда, чтобы постараться остудить создавшееся безобразное положение.

— Спокойно, товарищи! — закричал я и получил удар в спину.

Часовые подняли оружие вверх, как будто готовясь стрелять в воздух.

— Не стрелять! Не делать даже предупредительных выстрелов! — скомандовал Сейисо. — Давайте вернёмся в штаб.

Мы помогли Паркеру подняться на ноги и отпустили Дэна. Всем вооружённым товарищам было приказано вернуться в штаб. В лагере царил разброд и шатание. Хотя уже давно была дана команда «Отбой», многие товарищи собрались в бурно спорящие группы, некоторые выкрикивали оскорбления в адрес руководства лагеря и «фашистов» из Восточной Германии. Я заметил с сожалением, что Росс — руководитель моей футбольной команды — был одним из активных участников происходящего. Он и другие разожгли костер и просидели вокруг него, шумно обсуждая, почти всю ночь. Мы обратили внимание, что не более двадцати человек были вовлечены в это столкновение и ещё человек сорок нарушали распорядок дня. Остальные скоро легли спать, но на лагерь спустилась нелёгкая атмосфера. Резкие голоса Росса и других слышались до предутренних часов.

После беспокойной ночи лагерь проснулся в удивительном спокойствии. Некоторые товарищи начали ходить по лагерю с заспанными глазами или заниматься стиркой. Мы решили отменить наш обычный распорядок дня. Мы договорились, что после завтрака весь лагерь, за исключением этих четырнадцати, соберётся на общее построение.

— Кумало! Ты не выступишь от нашего имени? — спросил меня Паркер. — Мы нуждаемся в твоей способности убеждать.

Я стоял перед построившимися товарищами. Все были настроены серьёзно, и у меня создалось впечатление, что у очень многих были виноватые лица.

— Товарищи, — начал я, проведя ботинком черту на земле, — перейти от порядка к анархии столь же просто, как пересечь эту линию. Вы должны решить для себя, на какой стороне линии вы хотите быть.

Я говорил о необходимости дисциплины и порядка в АНК и в МК, о чём мы часто говорили на занятиях, указывая, что это не было равносильно приказам, получаемым от расистов и направленным на то, чтобы угнетать людей. Я говорил о тех четырнадцати, что сидели в палатке и отказывались подчиняться, потому что они хотели вернуться домой и драться. Я указывал на то, что у них не было ни малейшего шанса уцелеть без должной подготовки. Долгое ожидание возвращения домой после завершения подготовки могло вызвать разочарование, но руководство АНК не скрывало сложности положения. В отличие от зимбабвийцев, у нас не было границы, через которую мы могли бы перейти из дружественного государства. Мы были очень далеко от дома и должны были тайно передвигаться через несколько государств. Я закончил, сказав, что если правила будут соблюдать только некоторые из нас, то мы будем находиться в состоянии разброда.

— С разбродом и анархией мы никогда не достигнем наших целей. Ни одна армия или организация не могут победить, если в их рядах не будет дисциплины и порядка.

Речь была воспринята хорошо. Была суббота и мы объявили весь день свободным. Когда ситуация вернулась в норму, Лесли — тот долговязый бритоголовый парень — подошёл с просьбой от четырнадцати. «Мы просим отправить нас назад в Луанду. Мы не хотим создавать здесь проблемы».

Командование лагеря согласилось — возможно, слишком легко. Я, должен признаться, испытал чувство облегчения, когда во второй половине дня они уехали на грузовике, направлявшемся в Луанду. Мрачная туча, висевшая над Кибаше, рассеялась.

Следующий день был отведен для спортивных соревнований. Настроение в лагере полностью изменилось. Меня поразил один из наших молодых товарищей по кличке Супермозг. Мы вырыли яму для прыжков в длину и я был судьёй на этих соревнованиях. Он разбежался (босиком) до черты, взлетел и почти перелетел всю яму. Длина прыжка была намного больше 20 футов.

Я остановил соревнования, чтобы мы могли удлинить яму. Следующим прыжком от прыгнул ещё дальше. Он вновь поразил меня, легко прыгнув в высоту больше, чем на 6 футов, и победив в беге на сто метров. И всё это босиком на неровной, твёрдой как камень земле. Я никогда в жизни не встречал такого природного таланта и убеждён, что он мог бы стать звездой Олимпийских игр, если бы имел достойные условия в нерасовом обществе.

Спортивный день прошёл успешно. Всё вернулось в норму в лагере N13.

Через несколько дней из Луанды прибыли наши лидеры. Они приехали на нескольких машинах и привезли с собой группу четырнадцати. Лагерь собрался на общее построение и Джо Модисе суровым голосом объявил, что дело о неповиновении будет рассматриваться трибуналом. Он заявил бойцам, что невыполнение приказов, кто бы ни совершал этот проступок, будет наказываться. Эти четырнадцать находились в подавленном состоянии.

Один из тех, кто давал свидетельские показания, был начальник штаба лагеря в Ново-Катенге — исключительно красивый парень. Его имя было Тами Зулу и он выглядел как воплощение солдата. Он показал себя доступным и интеллигентным человеком. По его мнению, большинство из четырнадцати стали объектом манипуляций о стороны более умных и недовольных элементов в его лагере. «Они простые, честные ребята, — сказал он мне, — но их использовали в своих целях или вражеские агенты, или амбициозные деятели, которые точили зубы против командиров. Объектом для нападок обычно становится руководство лагеря. Я имею в виду тех деятелей, которые стремятся получить должности и которые считают, что руководство их недооценивает».

Трибунал закончил работу и приговор четырнадцати был вынесен. Семь человек были приговорены к аресту на месяц, шесть человек — на два месяца, а Дэн Сивела — к трём месяцам за то, что он напал на Паркера. Все должны были днём выполнять работы по лагерю по указаниям командования лагеря Кибаше. Все четырнадцать восприняли приговор беспрекословно и явно почувствовали облегчение, когда дело закончилось.

Подвал или kulakut («холодная») был обследован и признан пригодным, как место содержания под стражей. Это было большое прохладное помещение с таким же бетонным полом, как и в других зданиях. Но в нём не было окон. Оно имело тяжёлую металлическую дверь с проволочной сеткой, что свидетельствовало о том, что оно использовалось как место заключения и в колониальные дни. Было решено, что если обитатели этого помещения захотят, то дверь для улучшения вентиляции может оставаться открытой на ночь. Они получали ту же самую пишу, бельё и надувные кровати, что и остальные курсанты.

Мне было интересно поближе познакомиться с отбывающими наказание. Каждое утро Синатла и я проводили зарядку с одним из взводов позади казарм. Некоторые из новых обитателей подвала занимались ею около порога. Самым энергичным был выглядевший особенно крепким парень с бритой головой и бородой, что придавало ему восточный вид. Он тратил много времени на бой с тенью и имитацию ударов. Я узнал, что Бен-ТНТ Лекалаке — бывший чемпион провинции Трансвааль по боксу в лёгком весе среди юниоров. Оказалось, что они были близкими друзьями с Сейисо, когда жили в Соуэто.

Я пригласил Бена-ТНТ присоединиться к нашей группе, что он и сделал, позвав с собой Лесли и ещё несколько человек. Скоро я уже занимался «боем с тенью» под руководством Бена. «Я скоро возвращаюсь в Англию и постараюсь прислать сюда боксёрские перчатки и другое спортивное снаряжение», — пообещал я им.

Мне было также интересно узнать, что двигало Дэном Сивелой. Однако он держался на расстоянии и не принимал участия в тренировках. В ответ на мой вопрос о причинах этого Бен ответил очень просто: «Понимаешь, он крестьянин и не считает нужным тренироваться. Он хорошо подготовлен физически от природы и бережёт энергию для тех работ, которые нам здесь поручены — копать окопы и землянки».

На моих занятиях о «полумятеже» больше не говорили, а они продолжались в обычном порядке и с возрастающей интенсивностью, поскольку в конце января я должен был вернуться в Лондон. Однако я написал лекцию, основанную на сложившемся опыте, которая должна была использоваться на политзанятиях в нашей армии, как введение для всех новобранцев. Сейисо и другие предложили включить в лекцию разъяснение о роли руководства лагеря и его начальника и о необходимости выполнять приказы. Я показал в лекции разницу между армией, держащейся на жёсткой дисциплине, применении офицерской дубинки и принуждении, и армией, основанной на дисциплине, проистекающей от понимания людьми дела, которому они служат.

Все четырнадцать отбыли свои сроки без жалоб и инцидентов. Бен-ТНТ позже работал со мной в Анголе и Лусаке. Он рассказал мне о том, что когда его срок закончился и он должен был покинуть подвал, то не хотел этого делать, «поскольку это было самое прохладное место во всём лагере». Дэн, Лесли и большинство других очень хорошо показали себя в боевых операциях внутри Южной Африки.

Через пятнадцать лет южноафриканский адвокат Р. Дуглас и известный газетный редактор Кен Оуэн обвинили меня в преследовании и пытках членов группы. Дуглас был председателем комиссии, созданной правыми, крайне антикоммунистическими силами, и расследовавшей нарушения в отношении заключённых в лагерях АНК.

Из какого-то анонимного источника утверждалось, что я приказал пустить отработанные газы от дизельного двигателя в подвал в Кибаше, чуть не задушив четырнадцать заключённых. Дуглас с удовольствием подхватил это утверждение и на его основе Кен Оуэн описывал этот подвал как «африканский эквивалент Чёрной дыры в Калькутте».

Когда я уезжал, лагерь Кибаше находился в спокойном состоянии. И я совсем не думал о кабинетных критиках вроде Кена Оуэна, склонных заглатывать любые антикоммунистические утверждения, когда запрыгнул в джип Синатлы и мы помчались в Луанду — начальную точку моего возвращения в Лондон.

 

Глава 12. Южный университет

1978-79 гг. Ангола

По возвращении в Англию моей первой задачей была организация материальной помощи лагерям АНК и акций солидарности с правительством Анголы. Эта задача облегчалась наличием разветвлённой сети АНК, состоявшей из политических эмигрантов и сторонников Движения против апартеида.

Моим сыновьям в это время было десять и двенадцать лет. У меня были очень дружеские отношения с ними. Характер и время работы позволяли мне приходить домой раньше Элеоноры, которая работала техником по геологии в одном из колледжей на юге Лондона. Поэтому я помогал мальчикам делать домашние задания, готовил для них послеобеденный чай и мы провели много счастливых часов, играя в футбол и в крикет в парке Голдерс-Хилл или выгуливая нашу собаку по кличке Рэгс в Хэмпстед-Хите.

Нашим любимым местом отдыха был Корнуэлл. Мы обычно ездили туда на старом «Моррисе», который приобрели за 150 фунтов стерлингов. Собака ехала на заднем сиденье.

Мальчики считали себя стопроцентными англичанами. Но они знали, что мы рассматривали себя южноафриканцами, и что мы были преданы прежде всего АНК, а не английской королеве. Мы позаботились о том, чтобы наши убеждения и деятельность не вызвали у них раздвоенности личности.

Наша футбольная команда «Арсенал» пробилась в финал Кубка страны, в котором она должна была играть на стадионе Уэмбли против команды «Ипсвича». Получить билет на матч было своеобразным подвигом. Это требовало сбора пронумерованных купонов, вырезаемых из программок «домашних» матчей нашей команда — для каждой игры был свой купон. Каждая команда в чемпионате страны играла 22 матча на своём стадионе плюс кубковые матчи и другие встречи. Если ваша команда выходила в финал на Уэмбли, то вам нужно было отправить в ваш клуб все собранные вами купоны. Было известно, что если у вас есть 22 купона, то вам не о чем беспокоиться. Я водил мальчиков на многие домашние матчи и по мере того, как наша команда прорывалась через начальные отборочные матчи кубка, я начал с оптимизмом скупать все попадавшиеся мне старые программки.

С каждой последующей победой наши шансы повышались, и около стадиона в Хайбери развернулся бурный обмен купонами. Мальчики отчаянно выменивали купоны и в школе. С приближением последнего дня, обнаружив в своей коллекции по 15 купонов, я привлёк сеть АНК. Наш телефон звонил безостановочно, поскольку товарищи и друзья объединились в нашу поддержку. В конечном счёте у нас было три набора по 22 купона и один с 20 купонами. Элеонора никогда не интересовалась видом «двадцати двух взрослых мужчин, бегающих по полю за куском кожи», поэтому мы решили взять с собой Гарта, если сможем получить четыре билета.

Я отправил наши купоны секретарю клуба «Арсенал», включив имя Элеоноры в нашу заявку. «У них будет особый подход к нам, — заверил я ребят, — потому, что мы семья». Конверт из футбольного клуба «Арсенал» с надписью «Хайбери, 5» пришел должным образом и мы все закричали «ура-а», когда я за завтраком помахал четырьмя билетами на Уэмбли.

Примерно в это же время Тамбо и Пилисо попросили меня вернуться в Анголу для постоянной работы.

Они понимали, насколько чувствительным для меня будет расставание с Элеонорой, но пообещали, что будут возникать возможности для поездок в Англию.

Мы с Элеонорой обстоятельно обсуждали эту просьбу во время прогулок по Хэмпстед-Хит. Мы всё время помнили, что нам повезло — мы сумели бежать из Южной Африки и начать семейную жизнь за границей, тогда как Билли Нейр и другие близкие друзья с 1963 года томились в тюрьме. Бабла Салуджи, который помог бежать нам и другим, заплатил за это своей жизнью. Я обучал Дэвида Рабкина и других в Лондоне, и сейчас они тоже были отделены от своих любимых тюремными стенами. Это всё время терзало наши души. Су Рабкин с её двумя маленькими детьми была нашим близким другом, и мы регулярно виделись с ней.

С того времени, как я присоединился к Элеоноре в Лондоне, мы постоянно жили с мыслью о возможности того, что АНК обратится с такой просьбой. Когда в 1967 году до нас дошли сообщения о рейде МК в Зимбабве, я испытывал чувство вины за то, что не был участником этого рейда. Некоторым оправданием было лишь то, что в Лондоне у меня были задания, и их надо было выполнять.

Теперь же, после десяти лет устроенной семейной жизни на северо-западе Лондона, который мы считали своим домом, АНК потребовалось моё присутствие в другом месте. Семьи Тамбо и Пилисо жили в Англии, у первого — в Масуэл-Хилл, у второго — в Бернли, а сами они с 60-х годов работали в Африке. Мы с Элеонорой должны были принять это решение вместе. Мы могли сказать «нет», и без особой потери лица я мог бы продолжать выполнять свои обязанности в Лондоне. Но наша совесть диктовала другое решение. Мы решили, что я превращаюсь в «рабочего-отходника».

Если бы Элеонора не воссоединилась с Бриджитой и если бы мы не наслаждались счастливой и спокойной семейной жизнью, боль расставания было бы невозможно перенести. Фактически именно преданность Элеоноры делу, которому мы служили, и поддержка, которую она оказывала, как основной источник существования семьи, сделала возможным мой отъезд.

Победа «Арсенала» на Уэмбли в этот славный солнечный день в мае 1978 года могла бы стать необходимым эликсиром для того, чтобы снять печаль моего предстоящего отъезда в Анголу. Звездой и вдохновителем «пушкарей» был Чиппи Брэди, который, к сожалению, не был в форме в этот роковой день. Погружённые в глубины отчаяния (только футбольный болельщик может представить себе это) мы наблюдали, как тусклый «Арсенал» боролся против вдохновенного «Ипсвича» и проиграл, пропустив единственный гол в скучной, бессодержательной игре.

Поездка назад на Голдерс-Грин в автобусе, наполненном удручёнными болельщиками «Арсенала», напоминала поездку на похороны. В довершение ко всему мы должны были мириться с выкриками и насмешливым свистом мальчишек-противников «Арсенала», когда проезжали через враждебную территорию. Грозные обещания со стороны Гарта и меня — «ну, подождите до следующего сезона» только ухудшали положение и слёзы катились по щекам Эндрю и Кристофера.

Никто, однако, не может сравниться с лондонцем в чувстве юмора и неукротимости перед лицом неудачи. Один шутник начал петь песню из недавнего рекламного ролика о пиве «Хайнекен». В клипе проигравшая команда радовалась своему поражению, поскольку это означало, что вместо того, чтобы пить шампанское, они будут утешать себя в раздевалке пивом «Хайнекен». Когда мы подъезжали к автобусной станции Голдерс-Грин, автобус раскачивался под звуки припева:

К моменту отъезда в Анголу я нагрузился необходимыми материалами. Я побывал в Национальном музее в Кенсингтоне и купил копии их прекрасных настенных схем, рассказывающих об эволюции человека, создании солнечной системы и так далее. Я запасся лосьонами и распрыскивателями, чтобы вести войну против комаров. Последнее, но не самое маловажное — у меня была книга с карточными фокусами, которую дал мне Эндрю, увлекавшийся чародейством. Я постарался найти время, чтобы отточить под его взглядом знатока пару ловких трюков, надеясь повеселить товарищей.

Примерно в то же время, когда я присутствовал на футбольном спектакле на Уэмбли, южноафриканские реактивные самолёты бомбили лагерь беженцев, организованный СВАПО около посёлка Кассинга на юге Анголы. Эта бомбардировка произошла 4 мая 1978 года. За бомбами последовали парашютисты и к концу дня 867 беженцев были убиты в этой бойне. Претория утверждала, что Кассинга была базой для обучения «террористов» СВАПО, но и Верховный Комиссар ООН по делам беженцев, и Всемирная организация здравоохранения сообщили, что большинство тел были телами женщин, детей и стариков.

Ещё вчера я участвовал в демонстрации протеста против бойни в Кассинге, проведённой около «Южноафриканского дома», рядом с Трафальгарской площадью. А на другой день я уже был в Луанде.

Во время встречи в нашем представительстве Мзваи сказал мне, что мы должны повысить уровень безопасности и что во всех наших лагерях строятся подземные убежища.

Мне сказали, что группа четырнадцати после отбытия сроков наказания стала выполнять приказы. Некоторые из них уже получили назначения, другие проходили специализированную подготовку. Мои друзья Синатла и Сейисо получили назначения на «домашний фронт».

— Что касается твоего друга Джексона, — продолжал Мзваи, имея в виду человека, ответственного за инцидент со стрельбой в Кибаше, — та тревога, которую он поднял, была одним из тактических приёмов, чтобы напугать новобранцев. Сравнение его биографии, которую он написал после вступления в АНК, с той, которую мы попросили написать его после стрельбы в Кибаше, выявило несколько важных отличий.

— А что именно? — спросил я.

— В первой версии он был завербован в АНК внутри Южной Африки, а затем покинул страну. В более поздней версии он утверждает, что просто присоединился к группе, которая отправилась в Свазиленд в поисках контакта с АНК.

— Ты думаешь, что к тому времени, когда он должен был писать вторую версию, он забыл некоторые из предыдущих деталей, которые он возможно придумал?

— Именно. Описание маршрута выхода из страны тоже отличаются.

— И где он сейчас? — спросил я.

— Здесь, в Луанде. Мы послали его на работу с группой людей, которые разгружают товары в доках. Мы должны проявить терпение и держать его под наблюдением, — ответил Мзваи, спокойно пожав плечами.

Самым лучшим решением, когда возникали сомнения такого рода, было провести проверку личности человека среди соседей в его родном городе. Там можно было убедиться в достоверности его рассказов, узнать о его репутации и так далее. Наша слабая связь с Южной Африкой и отсутствие разветвлённой подпольной сети делали, однако, всё это затруднительным.

Для того, чтобы заниматься такими проблемами, в АНК была создана структура безопасности под названием HAT (Национальная разведка и безопасность), занимавшаяся проверкой всех новобранцев и изучением подозрительных личностей. Этой структурой руководил Мзваи. Она действовала не только в наших лагерях, но и в так называемых «передовых районах» на границе с Южной Африкой, а также в Замбии, Танзании и даже Великобритании. Наше руководство считало политическое образование основным средством для обеспечения преданности и дисциплины членов организации. Мзваи подчёркивал в беседе со мной, что это является и средством противодействия проникновению вражеских агентов. Он сказал, что меня направляют в наш основной лагерь Ново-Катенге около Бенгелы на юге страны.

Я провёл несколько дней в нашем представительстве в Бенгеле, ожидая машину в лагерь. Главой представительства был грубоватый пожилой человек по имени Длоколо, прошедший подготовку в Египте в 60-х годах. У него была кличка «Рейнджер», потому что он и другие прошли там тяжёлый курс подготовки коммандос. Ему помогал беззаботный парень по имени Никита, который прожил несколько лет в Мозамбике и свободно говорил по-португальски. Это был процветающий район, через него проходила Бенгельская железная дорога, связывавшая расположенный неподалеку порт Побито с медным поясом в Катанге и в Замбии. Мятежники из УНИТА под руководством Савимби всё время перерезали эту стратегическую линию, действуя со снабжавшихся южноафриканцами баз на Каприви Стрип на юге страны.

В резиденцию Длоколо приходило много посетителей. Одним из них был молодой кубинец, которому было двадцать лет и который преподавал географию в местной школе. Он страстно интересовался Южной Африкой, засыпая меня всевозможными вопросами. Когда я сказал, что знаю все те города и провинции, о которых он расспрашивал, то он отреагировал так, словно я побывал в самых экзотических местах мира.

Зашёл майор ангольской армии, и у нас была интересная беседа. Он вступил в МПЛА в 1962 году, жил в эмиграции в Киншасе, а затем, когда Мобуту обрушился на МПЛА и почти уничтожил его организацию, — на другом берегу реки Конго, в Браззавиле. Он воевал с португальцами, а теперь был командиром отборного подразделения по борьбе с бандитизмом.

Он глубоко понимал характер борьбы в Южной Африке и тот факт, что нам противостоял сильный противник. Он всё время подчёркивал значение популярного лозунга «Ангола — надёжная траншея для революции в Африке» и заявил, что правительство МПЛА будет всегда поддерживать АНК.

А ещё были два белых ангольца чуть старше двадцати лет — подчинённые майора, одетые, как и он, в камуфляжную форму. Они были братьями, родители которых держали овощную лавку и забегаловку в местном посёлке. Нас пригласили туда.

Я обнаружил, что многие отпрыски старших поколений португальских поселенцев основательно прижились в Анголе, женились на местных и, как правило, были сторонниками МПЛА. Братья не были исключением. Я написал Элеоноре об их гостеприимстве.

«Они живут общинной жизнью, с жёнами и родителями, в старой ветхой вилле, которая представляет собой отчасти овощную лавку, отчасти забегаловку со столами и стульями во дворе, где подают выпивку и закуску. В гражданской жизни братья работают автомеханиками, поэтому часть двора забита старым хламом, который они чинят. Нам подали местный спирт из сахарного тростника, а затем к нам присоединился их отец, почти законченный алкоголик, о котором они нежно заботились, но которого осуждали как реакционера. Они бурно спорят с ним о политике. Он бьёт кулаком по столу, возражая: «Nao! Nao! Nao!» (порт. — Нет! Нет! Нет!). Они бьют кулаками по столу, отвечая: «Si! Si! Si!» (порт. — Да! Да! Да!). Их мать — полногрудая португалка, которая поддерживает революцию и которую все называют Мама Пакитта. На сцене появляется тесть одного из братьев — выходец с Островов Зелёного Мыса, у которого нет нескольких зубов, но есть элегантные белые усы. «Зеленомысец» наполнен лозунгами типа «Вива Фидель!» и «Вива Нето!», но, к сожалению (с точки зрения братьев), — верующий. Спор теперь идёт вокруг религии и становится всё более горячим. «Зеленомысец» только повторяет: «Да здравствует социализм!». Его зять настаивает в манере инквизитора: «Да здравствует научный социализм!», выделяя «на-уч-ный!» Женщины сидят прямо на земле, присматривая за детьми, куря и сплетничая, не обращая внимания на мужчин и сплёвывая в пыль. Отец братьев отключился, и его отнесли в кровать. «Зеленомысец» достал бутылку тростникового самогона. После одного стакана мы решили, что с нас достаточно и поспешили назад в представительство АНК, чтобы прийти в себя…».

Наш лагерь в Ново-Катенге был примерно в часе езды от города. Он был расположен на Бенгельской железной дороге, ведущей ко второму по величине городу страны, Уамбо, находящемуся в центре Анголы. Лагерь использовался португальцами для охраны стратегической железной дороги, поэтому там было много хороших одноэтажных казарм, административных зданий и других помещений. В лагере было более 500 новобранцев, проходящих подготовку, и большая группа кубинских солдат и офицеров. Они отвечали за программы подготовки и за снабжение. Территория была покрыта сухой травой и кустарником. С трёх сторон лагеря виднелись невысокие холмы, а вдоль железнодорожного полотна протекала река. Каждый раз, когда мимо проходил поезд с грузами для центральных районов страны, наши ребята свистели и махали руками хорошо вооружённым солдатам, размещавшихся в ключевых точках поезда, и кричали: «Hamba kahle amajoni!». Международная пресса со свойственной ей мудростью уже давно сообщила, что Бенгельская железная дорога не действует.

Командиром МК был Джулиус — такой же «mgwenya», как и я, который прошёл подготовку в Одессе, и воевал в Родезии. Мы стояли около его небольшого кабинета, он показывал мне расположение лагеря и одновременно жевал кубинскую сигару. Такие «mgwenya» как Джулиус, прожив по 15 лет в Танзании и Замбии, отчаянно скучали по дому. Лондон был многим связан с Южной Африкой, и я привёз южноафриканские книги и журналы, включая новый литературный журнал «Стаффрайдер». Джулиус был счастлив, когда я дал ему один номер. Он немедленно начал показывать мне, что такое «стаффрайдер».

— Когда поезд подходит к станции, — оживлённо объяснял он, — есть пассажиры, которые прыгают по платформе с поезда, затем на поезд и так несколько раз как танцоры: — на поезд — с поезда, на поезд — с поезда, вот так. Он начал прыгать вдоль ряда дверей кабинетов, а его ботинки выстукивали — тра-та-та — на бетонном полу. Меня немедленно охватили воспоминания молодости о том, как пассажиры — жители чёрных посёлков запрыгивали на переполненный поезд и спрыгивали с него, отбивая быструю чечётку в стиле Фреда Астера. Термин «стаффрайдер» (железнодорожник), объяснил мне Джулиус, возник от того, что служащие железной дороги, чтобы сэкономить время, ловко спрыгивали с поезда и запрыгивали на него.

— Господи! — воскликнул он, — какое lekker (африкаанс — «хорошее») название для журнала.

И он вновь запрыгал по бетонному полу: тра-та-та… тра-та-та…

Я увидел кубинского офицера в форме оливкового цвета, в надвинутом на глаза кепи, с сигарой во рту, идущего к нам.

— А, полковник Родригес, buenos dias (испанский — «добрый день»), — заулыбался Джулиус, быстро вернувшись в спокойное состояние. — Это товарищ Кумало, наш инструктор политзанятий. Он только что прибыл.

С кубинцами в лагере было хорошо. Они были полны огня и страсти и напоминали мне офицеров Красной Армии, которые обучали нас в Одессе. Они называли себя «internationalista» (испан. — «интернационалистами») и выполняли свой братский долг тем, что учили нас бороться с «racista» (испан. — «расистами»). Они прибыли в Анголу по просьбе Агостиньо Нето и МПЛА в разгар южноафриканского вторжения в конце 1975 года, чтобы помочь защитить независимость Анголы.

Мне была выдана кубинская форма и лично полковник дал мне стёганую армейскую куртку для вечеров. Хотя в течение дня было жарко, к вечеру обычно начинал дуть холодный ветер. Это было влияние холодного Бенгельского течения, которое очень интересовало меня ещё в школьном курсе географии. Точно в определённое время — можно было часы проверять — холодный воздух, формировавшийся над Атлантикой, начинал с завыванием вторгаться на сушу.

В состав руководства АНК в лагере входил Тами Зулу, который был одним из свидетелей на трибунале в Кибаше. Он был начальником штаба. Они с Джулиусом были очень рады, что я привёз настенные таблицы, карты и книги. «Мы собираем здесь хорошую библиотеку, — с гордостью сказали они мне. — Мы также создаём комнату для различных игр, получаемых благодаря международным группам солидарности. Наши художники рисуют настенные портреты наших лидеров».

Один из «mgwenya» по имени Банда отвечал за связи с кубинцами по вопросам программ обучения. Он особенно любил говядину («inyama») и поэтому шпионил за кубинцами с биноклем, высматривая, когда они будут забивать скот. Когда inyama была в меню, то он всегда приходил в столовую первым.

Был случай, когда мы некоторое время не имели inyama, поэтому наши охотники настреляли mfene (язык зулу — «бабуинов»). Я принял активное участие в приготовлении пищи, используя особенно острый соус-чили, лимонный сок, приправы и растительное масло в качестве маринада. Банда валялся с малярией и ничего не ел. Запах inyama выманил его из постели, с красными от лихорадки глазами, в расположенную неподалеку столовую.

— Что это? — спросил он, рассматривая кусок жареного мяса на длинных костях.

Зная, что Банда считает обезьян очень близкими к человеческим существам, я коварно ответил:

— Коза. Пожалуйста, присоединяйся к нам.

Он выбрал длинную, узкую кость и вонзил зубы в мясо, пробуя его. Его лицо представляло классический случай перехода от удовольствия к отвращению.

— Ух, это не inyama, это те, с дерева.

Приготовление пищи требовало особого внимания. Это было связано со случаем массового отравления, который произошёл в сентябре 1977 года и ставший известным как «Чёрный сентябрь». Все рассказывали, как ужасно они чувствовали себя в тот день. «К счастью, у кубинцев своя кухня, — объяснил Джулиус, — поэтому их это не затронуло. Они все были подняты, чтобы делать нам уколы, и поставили на ноги даже тех, что отравился наиболее сильно».

Группа бойцов, начавшая обучение в прошлом году, участвовала в выпускном параде, на котором присутствовал Оливер Тамбо. Она получила название «Подразделение 16 июня». Некоторые из них были направлены за границу на специализированную подготовку, многие получили назначение в «передовые районы» и на «домашний фронт», а некоторые остались в лагере в качестве командиров, политработников, поваров или в отряде, несущем охрану и противовоздушную оборону лагеря, а также выполнявшем и другие обязанности. 500 новобранцев начали проходить шестимесячный основной курс обучения.

Человек, который отвечал за политическое образование, был легендарной фигурой в нашем движении. Джек Саймонс был одним из лидеров Коммунистической партии до того, как она была запрещена в 1950 году. Он был университетским профессором, ушедшим на пенсию, и нашим главным теоретиком. Ему было уже больше семидесяти лет, но он обладал неутомимым умом и острым чувством юмора и в целом пользовался уважением и любовью в нашем Движении. Он жил в Лусаке со своей женой — активисткой профсоюзного движения, ветераном компартии Рэй Александер. Его готовность переносить тяготы жизни в буше в Анголе вдохновляла всех. Джек был вегетарианцем и делалось всё возможное для того, чтобы обеспечить ему хорошее питание. Он не выносил, чтобы кто-то поднимал шум или делал что-то особое ради него, поэтому все дополнительные усилия предпринимались скрытно.

Джек подготовил блестящую серию лекций, основанных на марксистском подходе, о стадиях развития Южной Африки с доколониального периода, через колониальный захват и далее к капитализму. Он был требователен в своих лекциях, поэтому студенты должны были тянуться изо всех сил, но они также имели возможность приобщиться к его типу юмора, не сдерживаемому условностями.

— Итак, товарищи, — задавал он иногда вопрос, — какие основные условия жизни должны в первую очередь обеспечить люди, прежде чем они смогут развивать культуру, заниматься политикой и другими делами?

В воздух взлетал лес рук. Обычно ответом было, что «Маркс и Энгельс выделяли необходимость пищи, жилья и одежды».

— Товарищи, если Маркс и Энгельс не упоминали полового влечения — а люди нуждаются в том, чтобы воспроизводить себя, — то они забывали самую важную потребность, — отвечал Джек, вызывая гул радостного оживления.

Один раз мы обсуждали вопрос о советских «диссидентах». Его подход удивил меня.

«Нетрадиционное мышление является движущей силой развития. Подавлять его неверно. Таких, как ты и я, во времена Рима бросали ко львам, а в средние века сжигали на костре. Если бы мы жили в Восточной Европе, нам прилепили бы ярлык диссидентов».

Такой взгляд явно противоречил основным требованиям Движения. Наша борьба не на жизнь, а на смерть требовала единства и бдительности. Вновь возникало несоответствие между требованиями безопасности и потребностями личного выбора, что отражало противоречия в странах, которые стремились к строительству социализма. Интеллектуалы вроде Джека Саймонса, Рут Ферст и, в меньшей степени, меня могли видеть опасность подавления независимого мышления. Но практически все остальные придерживались того, что обычно называлось «жёсткой линией». И это проистекало не от компартии, в которой интеллектуалы играли заметную роль. Такой подход возникал из невыносимого угнетения, которое составляло основу жизненного опыта наших чёрных товарищей, — и лидеров, и активистов в одинаковой степени. Для них нетрадиционные подходы Джека были роскошью буржуазного общества. Именно по этой причине многие чёрные товарищи, особенно рабочие, продолжали испытывать симпатию к жёсткой политике Сталина.

Когда Джек обдумывал какой-либо политический вопрос, он полностью сосредоточивался на нем. Уолфи Кодеш, занимавшийся материальным обеспечением АНК в Луанде и Лусаке, рассказывал мне, как однажды он приехал в лагерь и пошёл с Джеком на его обычную прогулку. Уолфи совершил ошибку, заметив, какой прекрасный закат, и этим прервав цепь размышлений Джека. «О, чёрт бы его побрал, этот проклятый закат! — взорвался Джек. — То, что я пытаюсь объяснить тебе, гораздо важнее».

Возможно, самым впечатляющим результатом деятельности Джека в Ново-Катенге была активная группа инструкторов, которых он подготовил. После года работы в лагере, где Джек перенёс несколько приступов малярии, Мзваи убедил его вернуться в Замбию. Я должен был занять его место. Мне очень повезло в том, что я работал с людьми, которых он подготовил. Среди них был Джабу Нксумало (Мзала), Крис Пепани (Сбали) и Эдвин Мабитсела. Все они были призваны сыграть важную роль в АНК в последующие годы. Ещё одним учеником Джека был молодой парень с обаятельной улыбкой, подпольной кличкой которого было Че Огара.

Че привлёк моё внимание в первое же утро после моего приезда, когда я услышал, как он выступает перед ротой новобранцев. Он был комиссаром роты и объяснял необходимость военной дисциплины. Я понял, что он приводит цитаты из книги, которую я хорошо знал. Это был отрывок из «Волоколамского шоссе», повести о Второй мировой войне, написанной советским писателем Александром Беком. Че произносил свою речь уверенным, звенящим голосом и закончил следующими словами: «Товарищи, вот почему мы должны без колебаний утверждать, что дисциплина — это мать победы!».

Каждый вечер после занятий я проводил семинары, как это делал Джек, со специально отобранной группой инструкторов и комиссаров. Среди них были Тами Зулу, Че, Мзала и Сбали. Это была очень хорошая группа, и высокий уровень подготовки в Ново-Катенге побудил меня, к их большому удовольствию, назвать всё это «Южным университетом».

Один из наиболее многообещающих товарищей — Нтима Сеголе, одарённый юноша с тихим, но твердым характером, внезапно заболел. В один из вечеров он ещё участвовал в нашем семинаре, на другое утро мне сказали, что он заболел и отправлен на «скорой помощи» в больницу в Бенгелу. Ещё через несколько дней мы получили известие о его смерти из-за отказа почек. Он был похоронен в Бенгеле, и мы прошли прощальным маршем в Ново-Катенге. В память о нём был приспущен флаг АНК и произведен орудийный салют.

Июль был приятным месяцем. Мы праздновали 17-е июля — шестидесятилетие Нельсона Манделы, а затем 26 июля — важную дату в революционном календаре Кубы. Это была 25-я годовщина нападения группы повстанцев под руководством Фиделя Кастро на казармы Монкада во времена диктатуры Батисты, что означало начало вооружённой борьбы и создания Движения 26 июля.

В день рождения Манделы мы поднялись пораньше, в 5 часов утра, чтобы взойти на близлежащий холм и водрузить на его вершине флаг АНК. Днём мы играли в софтбол (разновидность баскетбола) против кубинцев и устроили бег на дистанцию в 10 километров, которую мы назвали «Марафон Манделы». На митинге приехавший к нам Мзваи и я говорили о значении этого дня, а вечером состоялся концерт.

Накануне 26 июля я писал на машинке письмо Элеоноре о предстоящем празднике, а моя маленькая комната была заполнена нашими товарищами-инструкторами, танцующими под музыку, которую я получил от неё.

«Дражайшая Эл, — писал я, — мы здесь находимся накануне большого события… Было много приготовлений, а само событие начнется ровно через два часа, в полночь, большим салютом. Завтра будут соревнования по легкой атлетике, футболу, бейсболу, будет митинг и вечером концерт. Я уж не говорю о банкете со свининой, жареными бананами (по-кубински), и другими особенностями, включая ром «Гавана Клаб», пиво и прохладительные напитки. Кубинские товарищи полны огня. У них не просто «социализм с человеческим лицом», а «социализм с ча-ча-ча».

Ну, а что касается дела, с нашими товарищами трудно сравниться. Они починили мой магнитофон и, кажется, в состоянии починить практически всё. Это к вопросу о «резервировании рабочих мест». В прошлое воскресенье вечером около двадцати наших ребят собралось в клубной комнате для инструкторов, чтобы послушать записи, которые ты прислала. Боб Марли, Сонни и Брауни, Джимми Клифф, Боб Дилан и Пит Сигер всем очень понравились. Они хотят знать больше о том, что происходит со стилем Рэггаи и каковы тенденции в жанре «фолк». Сейчас, когда я стучу по клавишам машинки, звучит «The harder they come» (твёрже их шаг) Джимми Клиффа и ребята подпевают:

Любой, кто думает, что мы приверженцы твёрдой, жёсткой сталинистской линии, пусть посмотрит на эту сцену… Если я сейчас выгляжу немного экзальтированно, то это потому, что скоро начнется праздник и возбуждение усиливается, а я должен закончить это письмо, чтобы завтра оно ушло в Луанду и оттуда было отправлено по почте».

Когда мы получали сообщения об операциях МК в Южной Африке, в лагере каждый раз возникала волна радостного возбуждения. После восстания 1976 года число операций против таких объектов, как трансформаторные подстанции и железнодорожные пути, постоянно увеличивалось. Хотя их количество не превышало двух-трёх десятков в год, они имели огромное психологическое значение, показывая нашим людям, что и мы можем наносить режиму угнетения ответные удары и что эти операции будут усиливаться.

Те, кто проходил у нас подготовку, понимали, что эти действия совершаются небольшими группами, которые тайно возвращались в страну. Соломон Махлангу, один из первых бойцов, получивших подготовку, был захвачен в центре Йоханнесбурга и приговорён к смертной казни за то, что во время его перестрелки с полицией погиб белый человек. Его мужественное поведение во время суда сделало его героем. В начале августа мы получили сообщение о столкновении около Растенберга, города в западной части провинции Трансвааль, между подразделением МК и силами безопасности. В коммюнике, опубликованном АНК, сообщалось, что «десять расистских солдат было убито и много ранено». Командовал этим подразделением Барни Молокоане — молодой парень из Соуэто, который был одним из наиболее выдающихся командиров МК. До того, как он погиб в бою в 1985 году, он совершил много отчаянных рейдов, включая налёт на Сасол — завод по производству бензина из угля. В ответ на сообщения об успехах МК настроение в лагерях поднималось. Это можно было измерить громкостью пения. Одной из наиболее популярных песен, написанных бойцами МК, была «Mayebizwa Amagama Amaqhawe», в которой были такие слова:

К ноябрю курс подготовки был завершён, и началась подготовка к приезду Тамбо на официальную церемонию выпуска. Президент АНК и главнокомандующий «Умконто ве сизве» прибыли должным образом, целой колонной машин, вместе с высокопоставленными кубинскими и ангольскими гостями. Тамбо в хорошо подогнанной камуфляжной форме выглядел подтянуто и явно испытывал чувство гордости, обращаясь к выпускникам и отдавая честь войскам, участвующим в параде.

Раздался гул радостного удивления, когда он объявил название этого третьего в истории АНК подразделения: «В честь поддержки, которую мы и Африка в целом получили от кубинских интернационалистов, от народа и революции Кубы, вы будете называться «Подразделение Монкада».

После церемонии выпуска Мзваи Пилисо отправил меня на полмесяца в Лусаку, чтобы поработать с Джеком Саймонсом. Мы готовили учебник для инструкторов политзанятий. Впервые с 1963 года я был на Юге Африки.

Я написал Элеоноре: «Ощущение такое, словно находишься в Южной Африке. Я почувствовал себя дома и настроение было приподнятое. Климат мягкий, в отличие от жаркой влажности Дар-эс-Салама и Луанды, действующей на нервы… Джакаранды в полном цвету. То, что видишь вокруг, напоминает Южную Африку: индийские магазины с рекламой кока-колы и вазелина в так называемых «деловых районах второго класса», наполненные людьми и бурлящие жизнью посёлки, где уличные торговцы продают всё, от крема для обуви и бананов до сигарет поштучно; загородные резиденции с большими садами и надписями «Осторожно, собака!» и стенами, покрытыми сверху битым стеклом для защиты от «kabalalas» (местное наречие — «воры»); южноафриканские железнодорожные вагоны с надписью SARSAS на английском и африкаанс; школьники в чистой форме европейского стиля… Во всех отношениях это место напоминает мне dorp в провинции Трансвааль с его небольшим центральным деловым районом и главной улицей, пересекающей железнодорожную линию. В политической отношении, конечно, большое отличие. Замбия не может оставаться в стороне, когда в Анголе и Мозамбике существуют революционные правительства. Она является центром борьбы «прифронтовых стран» против Родезии и Претории, предоставляя нам и ЗАПУ полную поддержку. В геополитическом отношении эта страна находится на стратегическом перекрёстке борьбы за освобождение юга Африки и Каунда всецело на нашей стороне…

Я работаю с Джеком Саймонсом и многому научился у него. Ему больше семидесяти и у него удивительный запас энергии. Работа представляет для него предмет страсти — как для Магнуса Пайка на телеканале Би-Би-Си — и невозможно удержаться от смеха от его непочтительных замечаний в адрес наших лидеров и позиций, которые занимает Движение. После месяцев, проведённых в буше, приятно расслабиться в доме с большим садом, полным фруктовыми деревьями. Джек вегетарианец и готовит аппетитные овощные блюда и фруктовые салаты. Отдел снабжения АНК привозит продукты для меня — яйца, хлеб, овощи и немного денег, чтобы купить мяса. Джек впадает в ярость, но не из-за денег на мясо, а из-за того, что считает доставку продуктов мне ненужной, ибо он и Рэй вполне могут позаботиться обо мне. Я сказал товарищам, которые привезли яйца, что собираюсь сварить их и отвезти в Анголу. Я не видел яиц уже целую вечность».

Однажды рано утром мы услышали отдалённые взрывы. Я помчался в штаб-квартиру АНК, которая располагалась в центре Лусаки, где узнал, что родезийские самолёты сбросили много бомб на лагерь ЗАПУ, находящийся за городом. Через час машины «скорой помощи», грузовики и легковые машины, включая принадлежащие АНК, начали привозить в госпиталь умирающих и раненых. Авиация Смита нанесла удар, когда бойцы ЗАПУ были построены на плацу перед завтраком. Около 600 человек были безжалостно убиты бомбами, ракетами и пулемётным огнем.

По возвращении в Анголу я написал Элеоноре: «Положение в Замбии становится всё более напряжённым и угнетающим. Нас чуть было не подстрелили пьяные солдаты, которые должны охранять дорогу в аэропорт. Самым страшным эпизодом родезийских рейдов был налёт на женский лагерь ЗАПУ на севере Замбии. Эти свиньи проникли в лагерь и захватили одну из женщин-инструкторов. Под дулом винтовки они заставили её рассказать, как она собирает курсантов, поскольку после общего сигнала тревоги все попрятались в буше. Она сказала, что даёт сигнал свистком, который висел у неё на шее. Они дали свисток и примерно девяносто женщин появилось из буша. Инструктору дали оружие и приказали стрелять в её товарищей. Она отказалась и ей выстрелом снесли половину головы. Затем убийцы повернули стволы на женщин и скосили их. Они прочесали район и убили ещё 60 человек. Как можно охарактеризовать это варварство? Слов не хватает».

Ещё несколько дней я ждал машину в лагерь, часами купаясь в море, успокаивая нервы, травмированные неописуемыми убийствами в Замбии. Нам нужно было позаботиться о дальнейшем укреплении безопасности лагеря, поскольку Ново-Катенге отнюдь не был вне пределов досягаемости южноафриканцев.

Я решил, что нужно подстричься. Я отрастил настоящую бороду и поскольку было жарко, я внезапно почувствовал, что у меня слишком длинные волосы. В маленькой парикмахерской мне страшно понравилось то, как ловкий парикмахер-португалец стриг дородного, бронзового от загара типа, похожего на изыскателя, и брил его чрезвычайно острой бритвой. Импульсивно я решил последовать его примеру.

Я написал сыновьям: «Мне сделали самую короткую в моей жизни прическу и самым тщательным образом побрили в старомодной парикмахерской с шестом, окрашенным в красный, белый и синий цвет за дверью. Здесь нет этих заведений типа «унисекс». Я чувствую себя двадцатилетним парнем. Сначала никто меня не узнал. Мои кубинские друзья отнеслись к моему поступку с особым одобрением. Борода Фиделя пользуется симпатией как символ их революции. Однако большинство кубинцев предпочитают быть гладко выбритыми, за исключением усов. Парикмахер пригладил мои волосы маслом и зачесал их назад. Скажете Элеоноре, что я выгляжу как герой фильмов 40-х годов».

У Никиты появился новый друг, которого звали Да Силва. У него было свое дело, и Никита закупал у него различные товары. Мы поболтали с ним за стаканом тростникового спирта, и я почувствовал, что он мне не нравится. От его восхваления АНК отдавало пустотой и создавалось впечатление, что это тип человека, который заинтересован лишь в быстром заработке. Возможно, бомбежки в Замбии сделали меня параноиком, но я счел необходимым высказать свои сомнения.

— Думаю, что нам нужно быть осторожными с этим парнем, — заметил я Никите. — Он знает, где находится лагерь?

— Нет, товарищ Кумало. Ни в коем случае! Никакого представления! — ответил Никита и я почувствовал, что он ответил слишком быстро.

Это оставило у меня нехорошее чувство, которое я попытался стряхнуть с себя как паранойю, но неприятное ощущение отложилось в мозгу.

Следующей обязанностью, которую возложил на меня Мзваи Пилисо, было создание комиссариата — системы политического образования для Анголы. Число наших лагерей увеличивалось, и он попросил меня координировать в них политучёбу и культурную деятельность. Мы назначили в лагеря наших лучших комиссаров, а я был назначен Региональным комиссаром. Эта должность накладывала большую ответственность. Я ездил по стране на машинах и летал по воздуху, отлаживая программу нашей деятельности. Ежемесячно проходили встречи комиссаров лагерей, и мы проводили их по очереди в каждом лагере. Институт комиссаров был важным средством осуществления политики АНК. В то же время он обеспечивал терпимость к открытому обсуждению и различию во взглядах. Он имел значение и для того, чтобы не допускать авторитаризма и злоупотребления дисциплинарными мерами. Комиссары пользовались уважением бойцов. Они видели в них людей доступных, отзывчивых и внимательных к любым проблемам. Между комиссарами и командирами существовала определённая напряжённость, и комиссаров иногда осмеивали, как слишком полагающихся на разговоры. Моё присутствие, как одного из руководителей, несомненно придавало комиссарам больший вес. Мы особенно стремились противодействовать в ходе обучения тенденции к укреплению культа силы, что выражалось в чрезмерном увлечении физической подготовкой.

Национальным комиссаром был Эндрю Масондо — плотный лысый человек, бывший заключённый, отсидевший за подрывную деятельность двенадцать лет в тюрьме на острове Роббен. Обычно он располагался в Лусаке, однако часто бывал в наших лагерях в Анголе и в других регионах, где действовал АНК.

Среди комиссаров, входивших в состав Регионального комиссариата, был Джабу Нксумало (Мзала), энергичный молодой человек с порывистыми движениями и внимательным взглядом. У него был пулевой шрам на левой щеке. Он стал моим секретарём и располагался в Луанде, где также выполнял обязанности комиссара нашего представительства.

Мзала был особенно воинственным — даже по стандартам поколения 1976 года. Он был сильным оратором, который мог приковать к себе внимание аудитории осуждением врага и остроумными поворотами мысли. Его исключили из Университета Зулуленда и он был особенно беспощаден в своих высказываниях о вожде Бутелези. Ещё в те времена он рассматривал Бугелези, как опасность для освободительного движения. Мзала был готов обсуждать политические вопросы до поздней ночи и часто спорил с Джо Слово и Эндрю Масондо о том, что он считал слишком мягкой линией АНК в отношении вождя племени зулу. Мзала был одним из тех молодых ребят, которые позже присоединились ко мне для работы в «передовых районах». Его полемические качества и ищущий ум привели к тому, что он написал книгу о Бутелези под названием «Вождь с двойным дном». Он был сыном школьного учителя из района Фрейхейд в провинции Наталь, но в 1990 году умер в Лондоне от неизлечимой болезни в трагически раннем возрасте 33 лет.

Среди начальников лагерей было несколько выдающихся личностей. Начальник лагеря Фунда неподалеку от Луанды был молодым человеком, полным брызжущей энергии и юмора. Его подпольная кличка было «Обади» и он олицетворял для меня стиль и напор поколения Соуэто. Мы часто жили с ним в одной комнате и ездили в джипе или «Лендровере», который он водил мастерски и с большой скоростью. Он хорошо говорил по-португальски и у него было много друзей среди ангольцев, которые называли его Primo. Его заместителем был рослый парень по имени Рашид, который позднее организовывал смелые специальные операции из «передовых районов».

— Сейчас посмотрим, в какой форме находится Рашид, — однажды с насмешливой зловредностью сказал мне в Луанде Обади.

Оказывается, он договорился, чтобы МИГ-19 ангольских ВВС облетел на низкой высоте лагерь Фунде, имитируя атаку в воздуха.

Мы прыгнули в джип и, подъезжая к Фунде, увидели МИГ-19, несколько раз пикирующий вниз. По прибытии мы обнаружили Рашида покрытым болотной грязью с головы до ног. Большинство других бойцов, однако, были совершенно сухими.

— Что случилось? — спросил Обади, широко улыбаясь.

Рашид рассказал о появлении МИГа и о том, как он прокричал команду всем укрыться в окопах. Фунде находится в болотистой местности и окопы затекли вязкой грязью и илом. Бойцы не решились прыгать в них и предпочли укрыться в буше. Рашид, который обычно стремился делать всё по правилам, решил воздействовать своим примером и нырнул в окоп, заполненный водой.

В начале марта 1979 года ВВС Южной Африки нанесли удар по Ново-Катенге. Три реактивных самолёта «Мираж» и два бомбардировщика «Канберра» начали штурмовку лагеря в 7.15 утра, когда бойцы должны были быть построены после завтрака на плацу. Тонны бомб сровняли лагерь с землей, затем по нему прошлись ракетами и пулемётным огнем. Налёт продолжался пять минут.

Погибли два бойца МК и один кубинский товарищ. Несколько человек были ранены. Налётчики были отогнаны яростным огнем зенитных установок ЗГУ. Видели, что в один из «Миражей» попал снаряд, из его крыла пошёл дым, он вышел из строя и направился в сторону моря. Атакующие самолёты шли на низкой высоте и это затрудняло огонь по ним. Наши «Стрелы», ракеты типа «земля-воздух» с тепловой головкой самонаведения, не действовали против целей, идущих так низко, иначе мы бы сбили несколько самолётов. Противнику повезло. На деле они влетели в хорошо подготовленную засаду.

За несколько недель до налёта мы получили информацию о том, что Претория готовит воздушную атаку на одну из целей в Анголе. Наши лагеря были приведены в состояние повышенной боевой готовности. В Ново-Катенге мы рассредоточивались в буше и проводили день в больших подземных убежищах или в нескольких глубоких тоннелях для стока воды под Бенгельской железной дорогой. Джек Саймонс вновь был у нас и Мзваи заставил его уехать буквально за несколько дней до налёта. И его комната, и моя, а также наша комната для семинарских занятий и библиотека, располагавшиеся в помещении позади главного административного корпуса, были полностью разрушены.

Большинство зданий получили прямые попадания, включая наш склад оружия и боеприпасов (содержимое которого мы предусмотрительно вывезли в буш). Этот факт, а также время атаки указывало на то, враг имел информацию, что называется, из первых рук. Если бы мы не получили заблаговременно сообщения о готовящемся нападении, то нас всех перебили бы.

Небольшая группа людей оставалась в лагере на дежурстве. Одним из убитых товарищей был начальник столовой, которого называли Партизан. Рядом с ним была Мэри — дочь Вуйсиле Мини, которой удалось прыгнуть в ближайшую землянку и она вышла оттуда невредимой. Ещё одним погибшим был пользовавшийся всеобщим уважением инструктор, которого называли Председатель. Он дежурил в штабе и, запаниковав, побежал по открытой местности к укрытию за пределами лагеря вместо того, чтобы спрятаться в ближайшей щели. Товарищи из укрытия под железнодорожным полотном видели, как он бежал к ним и как пулемётная очередь с «Миража», проносившегося над лагерем, перерезала его пополам. Дом, использовавшийся кубинцами в качестве штаба, был уничтожен одной из первых бомб. Там погиб молодой лейтенант, который пошёл забрать какие-то бумаги.

Мы очень гордились созданием и развитием «Южного университета», из которого было выпущено более тысячи бойцов МК. Его сровняли с землей в течение пяти минут, но мы считали большой удачей, что потери были столь незначительными. В течение того месяца Претория и Родезия усилили атаки на юг Анголы и убили многих бойцов ЗАПУ и СВАПО в их учебных центрах, а также ангольских мирных жителей.

Город Бенгела гудел от разговоров о нападении на наш лагерь. Когда я увидел Никиту, то он дал живое описание «Миража», который, как мы предполагали, был поврежден, и утверждал, что «он упал в море неподалеку отсюда». У меня опять создалось впечатление, что он преувеличивает. Поэтому я не удивился, когда через некоторое время Мзваи сообщил мне, что, по имеющейся информации, Никита был агентом Претории. Когда его прижали фактами к стене, он признал свою вину. Он занимался контрабандой между Мозамбиком и Южной Африкой и его поставили перед выбором: или работать на врага, или отправиться в тюрьму. Его арест и признание привели к тому, что в Бенгеле была раскрыта целая сеть шпионов УНИТА и Претории (включая Да Силву).

Мы эвакуировали курсантов и большие склады снаряжения из Ново-Катенге в район Кибаше. На бывшей кофейной плантации, называвшейся Панго, был создан новый лагерь, начальником которого был назначен Тами Зулу. Он был расположен на более высоком плато, чем Кибаше, поэтому там было прохладнее и временами его окутывал плотный туман. На некоторое время он стал нашим основным учебным центром. Тами часто организовывал в своём лагере совещания комиссариата. Мы зачастую заканчивали совещания, которые обычно продолжались день-два, соревнованиями по стрельбе между комиссарами и руководством лагеря. Комиссары всегда были полны решимости показать, что они могут так же хорошо стрелять, как и говорить, поэтому соревновательный дух был очень высок.

Появились тревожные признаки того, что УНИТА начинает распространять свои операции на север страны. Две их засады особенно обеспокоили меня.

Средь бела дня, когда мой друг Арнальдо, кубинский специалист по сельскому хозяйству, ехал на одну из кофейных плантаций, он был убит вместе с тремя спутниками неподалеку от Панго. Бойцы Тами прочёсывали буш в течение нескольких дней, но не нашли никаких следов нападавших.

Затем, буквально в трёх километрах от лагеря Кибаше мы потеряли одного из наших лучших инструкторов, одного из «mgwenya» со времён Одессы, настоящим именем которого было Джилберт Тсеу. Его имя в МК было «Паша» и в хорошо подогнанной форме и в чёрном берете (что выделяло его среди других), он представлял собой образец военного. Он был лучшим в строевой подготовке, и бойцы любили заниматься строевым делом именно с ним.

Он сидел в кабине советского грузовика «ГАЗ», а в кузове было целое отделение хорошо вооружённых бойцов. Когда машина подъехала к вершине одного из холмов, её там встретил град пуль. Граната, выпущенная из гранатомёта, попала в двигатель грузовика, но, к счастью, не взорвалась. Водитель получил ранение в руку, но сумел включить заднюю передачу и увести грузовик на другую сторону холма. Противник попытался преследовать их, намереваясь перебить всех наших товарищей и захватить грузы, которые они везли, однако был отброшен нашими бойцами, оказавшими яростное сопротивление — двое из нападавших погибли на месте. Мы нашли обмякшее тело Паши в кабине, его рука сжимала пистолет.

Делегация руководителей АНК, в состав которой входили Тамбо, Мозес Мабида, Слово, Модисе и Пилисо, посетила Вьетнам, чтобы познакомиться с опытом партизанской войны, в которой вьетнамцы победили и французов, и американцев. Они делали упор на сочетании политической и военной борьбы. Организация и мобилизация масс была непременным условием не только для расширения боевых операций, но и для развёртывания полномасштабной народной войны. В наших условиях это требовало как укрепления подпольной сети, так и создания массовой организации на широкой основе. В это время я был в Лондоне у Элеоноры. Через многие годы тот же самый адвокат, который утверждал, что я пытал людей в Кибаше, заявлял также, что я был в составе той делегации. Кроме того, он зашёл весьма далеко, утверждая, что делегация посетила Пол Пота для изучения его варварской технологии репрессий. И это в то время, когда он вёл войну против нашего близкого союзника — Вьетнама. Пол Пота мы считали преступником. Обвинения адвоката были смешными.

Такие товарищи, как Обади и Рашид, уже были переведены в «передовые районы», чтобы заняться боевыми операциями. Тамбо сыграл решающую роль в решении перевести меня в столицу Мозамбика Мапуту в конце 1979 года. Создавались новые структуры, и он хотел, чтобы я сосредоточился на вопросах укрепления подполья.

Год закончился на высокой ноте новостью о сенсационном побеге из тюрьмы самого строгого режима в Претории. Мой друг Алекс Мумбарис, Тим Дженкин и Стив Ли сумели осуществить немыслимое, выбравшись из своих камер и пройдя к свободе через четырнадцать запертых дверей. В тюремной мастерской они сумели из дерева сделать ключи. Когда эти трое добрались до Лусаки, они сделали яркое заявление, что борьба против апартеида продолжается даже за тюремными стенами.

 

Глава 13. Линия фронта

1980-83 гг. Мозамбик и Свазиленд

Я прибыл в Мапуту, столицу Мозамбика, в марте 1980 года. В португальские времена город назывался Лоренсу-Маркеш и с учётом его тропического климата, прекрасных пляжей, элегантных гостиниц и ночной жизни тогда представлял собой туристический рай для белых южноафриканцев. Это было место, где мог расслабиться зажатый дома суровыми рамками кальвинистской морали класс белых южноафриканцев, которого, в то же время, никак не касались жестокости португальского колониального режима. Революция положила этому конец.

Я провёл первую ночь в квартире Су Рабкин. Она целеустремлённо добивалась того, чтобы уехать из Лондона и жить поближе к своей новой родине. Она жила с детьми в просторной квартире с чудесным видом на океан и на гавань. Дети — Джоб, которому было шесть лет и Франни, которой только что исполнилось четыре, периодически ездили в Преторию с дедушкой и бабушкой, чтобы навестить в тюрьме своего отца Дэвида.

После оживлённого рассказа Су о визитах к Дэвиду и о том, как из Мапуту ведётся подпольная работа, я отправился спать гораздо позже обычного. Ранним утром следующего дня я был разбужен мелодичным пением и топотом ботинков по асфальту. Выйдя на балкон квартиры Су, выходящий на проспект Джулиуса Ньерере, я увидел колонну мозамбикских солдат, обнажённых по пояс и бегущих строем по улице.

Они пели в насыщенных и радостных тонах о только что объявленной победе освободительных сил на выборах в Зимбабве. Мозамбик оказывал неоценимую помощь зимбабвийским борцам за свободу и, особенно, Африканскому национальному союзу Зимбабве (ЗАНУ) под руководством Роберта Мугабе, получая за это ответные удары Родезии.

АНК исторически имел более тесные связи с Африканским союзом народа Зимбабве (ЗАЛУ) во главе с Джошуа Нкомо, который действовал с территории Замбии. Это произошло прежде всего потому, что ЗАНУ возник позже и рассматривался в течение некоторого времени как раскольническая группа. Под влиянием наших связей с ЗАЛУ большинство из нас в АНК считали, что Нкомо получит большинство мест в парламенте. Я сделал краткую остановку в Лусаке на пути в Мапуту и там в штаб-квартире ЗАЛУ меня информировали об их больших ожиданиях. Я написал письмо Элеоноре из Лусаки, предсказывая солидное большинство для ЗАЛУ и второе место для ЗАНУ.

Письмо от Элеоноры с комментариями по поводу результатов выборов пришло на адрес Су. «В политике, мой дорогой, — писала она, — самое лучшее — не быть абсолютно уверенным в чём бы то ни было. По крайней мере ты сам всегда это советовал. Кажется газета «Гардиан» в Лондоне имела гораздо более ясное представление о возможных итогах выборов, чем вы в Лусаке. В будущем прислушивайся к своим собственным советам».

В конверт была вложена вырезка из «Гардиан», где указывалось, что, как ожидается, ЗАЛУ получит все 20 мест в своём опорном районе Матабелеленд, а Роберт Мугабе — подавляющее большинство из 60 мест в тех районах страны, где говорят на языке племени шона и где ЗАНУ вела войну в буше. Основной вопрос, по мнению «Гардиан», заключался в том, сколько мест смогут наскрести епископ Абель Музорева, который вступил в союз с Яном Смитом, и отколовшаяся от ЗАНУ группа под руководством Ндабанинге Ситоле. В конечном счёте они смогли получить жалкие три места на две группировки.

Победа африканского большинства в Замбабве мощно способствовала активизации борьбы в Южной Африке и Намибии. Хотя баланс сил всё больше склонялся на нашу сторону, государство апартеида было слишком сильно для того, чтобы Мозамбик мог позволить себе предоставлять такую же помощь АНК, какую он оказывал ЗАНУ. Соответственно, хотя АНК имел официальное представительство в Мапуту и получал помощь и моральную поддержку со стороны ФРЕЛИМО, у нас не было там учебных центров и мы не могли действовать непосредственно через границу Мозамбика с Южной Африкой.

Было достигнуто понимание, что мы будем действовать в подпольном режиме. Для этих целей вместо базовых лагерей мы использовали множество конспиративных домов. У бойцов была большая личная свобода по сравнению с тем, к чему они привыкли в Анголе. Это делало Мапуту и другие прифронтовые районы самыми предпочтительными местами назначения. Раскованный стиль жизни дополнялся в этих районах наличием активистов АНК, работающих в правительственных учреждениях, давних политических эмигрантов из Южной Африки, и сторонников из-за рубежа, работающих по правительственным контрактам. Через несколько дней после прибытия я попал на вечеринку, в которой бойцы МК участвовали вместе с сотрудниками организаций по оказанию помощи Мозамбику из Чили, Англии, Португалии и Италии, а также с представителями местной общины.

Это была хорошая возможность расслабиться вместе с товарищами, которые недавно прибыли из Анголы, такими, как Обади и Рашид. Лесли, долговязый парень с бритой головой, который отказывался подчиняться в Кибаше, тоже веселился и скоро возглавил исполнение «той-той» — боевого танца нового стиля, позаимствованного из лагерей ЗАПУ. Этот танец скоро стал невероятно популярным среди наших активистов в Южной Африке.

Лесли, выпрямившись, изображал бег на месте, поднимая при этом колени как можно выше, и выкрикивал ритмичный текст, обращаясь к кольцу других участников танца:

Я получил приглашение на более степенный ужин в дом Марселино душ Сантуша. Моя старая знакомая Пам организовывала вечеринку по случаю 50-летия её мужа, который теперь был вице-президентом Мозамбика. Я сидел напротив министра иностранных дел Жоакима Чиссано и напомнил ему о случае, когда мы встретились в аэропорту Каира. Я обнаружил, что моих друзей не изменили посты, которые они занимали. Особенно Пам оставалась столь же естественной и не отрывавшейся от земли. Такое общение было большой разницей по сравнению с обстановкой в лагерях в Анголе. Мне пришлось потом испытать напряжение подпольной работы в «прифронтовых» странах и я начал понимать необходимость для наших бойцов расслабляться. Это было реальной потребностью, но это вело и к нарушениям дисциплины.

Маршрут в Южную Африку из Мозамбика шёл через маленькое, не имеющее выхода к морю королевство Свазиленд. Нужно было чуть более часа, чтобы добраться по разбитому участку шоссе длиной в 80 километров до расположенного на плоскогорье города Намаача на границе со Свазилендом. При этом нужно было пару раз проезжать через блок-посты. Бойцы, которые передвигались между двумя странами, должны были перебираться через часто патрулируемый пограничный забор в одном из многих подходящих мест. Мы вели планирование в Мапуту, а сами операции осуществлялись из Свазиленда. Королевство служило главным каналом проникновения в Южную Африку и передовой базой для наших боевых групп.

Частично как результат поездки во Вьетнам, но и в силу возникавших проблем связи между нашими боевыми операциями и массовой борьбой народа, АНК приступил к реорганизации, одним из последствий которой было моё появление в Мапуту. В каждом из «передовых районов» было создано объединенное политико-военное командование, которое подчинялось Революционному совету в Лусаке. Тамбо прибыл в Мапуту, чтобы официально ввести в действие наше региональное командование, которое получило название «Вышестоящий орган». Он призвал нас к предельно творческому подходу и разрешил без всяких согласований изменять созданные структуры так, как мы считали нужным.

«Вышестоящий орган» состоял из интересных людей, включая Джо Слово, который теперь жил со своей женой Рут Ферст в Мапуту. Председателем был Джон Нкадименг, а секретарём — Джекоб Зума. Они оба были бывшими политическими заключёнными и после освобождения в середине 1970-х годов участвовали в восстановлении подполья, соответственно, в Соуэто и в Дурбане.

Нкадименг был рабочим средних лет и профсоюзным активистом. Впервые он начал заниматься политической деятельностью в 50-х годах. Его уважали за честность и твердую преданность борьбе. Его вовлёк в политику мой старый друг по Дар-эс-Саламу Флаг Бошиело. Джон любил рассказывать, как последний произвёл на него впечатление тем, что каждое воскресенье проходил по многу километров, чтобы продавать партийную газету. Семья Нкадименга жила в Свазиленде и Сейисо был его телохранителем. Было очень радостно вновь встретиться с Сейисо, но радость была омрачена известием о том, что Синатла погиб в автомобильной катастрофе.

— Ты уверен, что это была просто авария? — спросил я, вспоминая опасениями Синатлы в отношении вражеской агентуры. — Не мог ли кто-нибудь испортить рулевое управление?

— Машина перевернулась на склоне холма, — сказали мне. — Она была полностью изуродована, поэтому определить было невозможно.

Джекоб Зума вырос в сельской местности в провинции Наталь. Я знал его по Дурбану в 60-х годах, когда он был молодым неграмотным фабричным рабочим. Он одним из первых вступил в МК и был арестован в 1962 году с группой людей, пытавшихся покинуть страну для военной подготовки. Его школой стал остров Роббен. Он научился читать и писать, освоил английский, развил огромную политическую проницательность и ко времени выхода из тюрьмы, в которой он провёл двенадцать лет, он окончил среднюю школу.

Я тесно сотрудничал с Зумой и Нкадименгом в развитии подпольных политических структур. Лучшие молодые бойцы из лагерей направлялись для проведения боевых операций, которые, по своей природе, были эпизодическими. Опыт же указывал на необходимость создания сильного подполья, как фундамента, на который могли бы опираться боевые действия.

Одной из причин впечатляющего успеха ЗАНУ было то, что их комиссары пошли в сельскую местность и своей политической работой готовили соответствующую почву. Командующий военными формированиями ЗАНУ Тонгагара в полной мере проникся аналогией Мао Цзе-дуна о «рыбе в воде» применительно к отношениям партизан и народа. После подготовки в Китае он вернулся в Африку, проповедуя необходимость для политических комиссаров вести массовую мобилизация среди людей, особенно в сельских районах.

Наши бойцы делали то же самое, что и зимбабвийские борцы за свободу, ещё до того, как узнали о концепции Тонгагары. Небольшие подразделения проникали в Южную Африку, проводили операции и возвращались в соседнюю страну. Мы наносили удары, такие как, например, наделавшее много шума нападение на САСОЛ — завод по переработке угля в бензин. Но нас это уже не удовлетворяло. У нас было много острых споров о том, как лучше решить проблему, в основе которой был вопрос о целесообразности сохранения раздельных механизмов политической и военной деятельности. Зума и я выступали за объединение всех структур, однако победить в этой дискуссии было нелегко. Мы решили в первую очередь сосредоточиться на укреплении базы подполья.

Было ясно, что если мы сумели бы создать сильную и прочную подпольную сеть по всей стране, то она имела бы возможность обеспечить надёжное укрытие и помощь подготовленным бойцам. Сеть была бы также в состоянии связывать бойцов с народом. Такая идея уже существовала в 60-х годах. Основным препятствием на нашем пути была беспощадная эффективность сил безопасности и проблема проникновения вражеской агентуры в наши ряды. Ещё одним фактором было то, что большинство наших бойцов были бывшими студентами из чёрных посёлков. Мы никогда не сумели бы достичь того, чего мы добились, без героического поколения Соуэто, но их мужество и смелость не компенсировали крайне важные ограничения. Причина, по которой Тонгагара успешно вёл войну в буше, за-ключалась в опоре ЗАНУ на крестьянство. Но в Южной Африке не было многочисленного сельского населения. Хотя операции МК так и не достигли уровня полномасштабной партизанской войны, они, тем не менее, смогли вдохновить сопротивление в таких формах, каких не существовало в других странах. Именно эти операции сделали АНК такой популярной организацией, особенно в городах, и привлекли людей на нашу сторону. Лишь позднее я понял, а после возвращения в Южную Африку и увидел, что по крайней мере до 1990 года мы не смогли дойти до сельского населения, чтобы политизировать людей.

Политические структуры существовали как бедные родственники при военных. Первой задачей было укрепить их энергичными людьми, обладающими как политическими, так и военными навыками. Мы начали привлекать к работе с нами некоторых перспективных бойцов, на которых я обратил внимание в Анголе.

Когда массовое движение в Южной Африке начало подниматься, я послал несколько писем Элеоноре, описывая свою работу:

«Первые недели нагрузка была непосильной. Я держал рот закрытым и настроил свои антенны на приём информации о всех параметрах сложной ситуации. Потребовалось некоторое время, чтобы разобраться, поскольку происходит много всякого, и я испытываю напор со стороны товарищей, которые утверждают, что у них есть все ответы на вопросы… Я настолько занят, что нет времени расслабиться. Иногда мы работаем по 18 часов и всё это может происходить в том же месте, где мы едим и спим. Совещания не прекращаются — что сказал по этому поводу Маяковский? «Да здравствует совещание о прекращении всех совещаний!». Мы участвуем в жарких спорах и должны выработать чёткий подход…»

В Мапуту был проведён митинг в память о Лилиан Нгои, одной из давних руководительниц женского движения, которая только что была похоронена в Соуэто при участии массы людей. Перед нами выступила Рут Ферст, которая с её тёмными волосами и сверкающими глазами представляла собой поразительную фигуру. Она была хорошим оратором, основательно использовала факты, анализировала. Она говорила о Лилиан Нгои как образце для всех женщин.

Рут являлась руководителем Центра африканских исследований Университета Эдуарда Мондлане и сотрудничала с высшим руководством ФРЕЛИМО. Будучи не тем человеком, который легко выносит дураков, она критически относилась к некоторым устоявшимся взглядам в нашем Движении, в частности, к некритическому отношению к Советскому Союзу, к ожиданиям, что ЗАПУ победит на выборах, к нашей поддержке правительства Эфиопии, подавляющего борьбу Эритреи за отделение.

Когда я только приехал в Лондон, у меня установились очень хорошие отношения с ней. Она часто привозила мне сувениры из своих поездок по Африке, включая страусово яйцо из Судана, которое стало одной из самых дорогих реликвий. Теперь, когда я стал членом руководства, мне приходилось защищать некоторые позиции, которые Рут воспринимала неодобрительно. Я не могу утверждать, что не был мишенью для язвительной стороны её языка, под который осторожные люди старались не попадать. С другой стороны, я чувствовал, что она считает меня одним из «твердолобых». Однако мои твёрдые убеждения вовсе не предполагали, как заметил Палло Джордан, закрытости ума.

Ещё одним членом АНК, работавшим в правительстве Мозамбика, был Альби Сакс, который был сотрудником Министерства юстиции. Чувствительный и интеллигентный, Альби чувствовал себя в Мозамбике, как дома. Он говорил по-португальски и хорошо познакомился с местной культурой. Я некоторое время жил в его квартире. Коллекция мозамбикских картин и скульптур приближала её к художественной галерее. Пару выходных дней до того, как я погрузился в свои новые обязанности, я участвовал вместе с Альби в прокладке водопровода в одной из деревень неподалеку от Мапуту. Он жил активной жизнью и брал меня на многочисленные мероприятия.

1 мая 1980 года Джон Нкадименг и другой профсоюзный активист, Уильям Кханиле, возглавили группу южноафриканцев, которая с развевающимся красным флагом участвовала в мощной демонстрации по улицам Мапуту. И Рут, и Альби приняли участие, а Альби предложил, чтобы наша группа одела строительные каски и несла ломы и лопаты. Мы были очень хорошо приняты зрителями и удостоились специальных аплодисментов президента Саморы Машела, стоявшего на трибуне.

Через Альби я познакомился со многими иностранными специалистами, симпатизировавшими АНК. Су и я начали вербовать из их числа курьеров для поездок в Свазиленд и в Южную Африку. Мы называли их «любителями сёрфинга» — кодовая метафора, которую мы ввели для обозначения путешествия из «Гавани» (Мапуту), через «Бухту» (Свазиленд) и в «Океан» (в Южную Африку).

Товарищи, которых мы вызвали из Анголы, расположились в большом доме в Мапуту, откуда мы управляли операциями. Дом состоял из рабочих помещений и из спальных комнат и мы называли его «Галера». Именно там мы готовили бойцов для работы в «Бухте» и в «Океане». Одна из первых вещей, которую я сделал, было устройство люка в полу, через который можно было укрыться в подвале. Через несколько лет, когда я уже покинул Мапуту, товарищи спаслись, нырнув в этот люк во время налёта южноафриканских коммандос.

Скоро я совершил первый из многих нелегальных переходов через границу в Свазиленд. Границу хорошо охраняли силы безопасности обеих стран. Пересечение того, что мы называли «зелёным забором», предполагало преодоление двух заграждений, каждое из которых было высотой в четыре метра. Между заборами лежала «ничейная земля» шириной сорок метров. Мы обычно пересекали границу около пограничного поста возле деревни Намаача на мозамбикской стороне и деревни Ломахаша на свазилендской.

И в Претории, и в Свазиленде хорошо знали, что этот район является излюбленным местом пересечения, поэтому его интенсивно патрулировали солдаты свазилендской армии. Иммиграционные чиновники также были бдительными и всегда высматривали подозрительные личности из числа ехавших на машинах. Каждый раз, когда в Южной Африке проходила очередная операция, режим границы ужесточался. Дом АНК в Намаачи на мозамбикской стороне границы был разрушен взрывом бомбы и несколько наших домов в Свазиленде также подверглись нападению. Не было никакого сомнения, что в этом участвовали спецслужбы Претории. Намаача была также пунктом, где сходились границы Мозамбика, Свазиленда и Южной Африки. На холме, господствующем над стратегической границей, был создан южноафриканский наблюдательный пост. Граница шла вдоль холмов горной гряды водораздела реки Лимпопо. Это была лесистая территория, на которой островками располагались деревни и где водились многочисленные дикие животные.

Первый раз я пересекал границу в компании Рашида и Поля Дикаледи, самого молодого члена «Вышестоящего органа» в Мапуту. Мы приехали в Намаачу из Мапуту и были хорошо вооружены. Нас встретили двое проводников из МК. Пока мы ожидали захода солнца, они непрерывно шутили. «Лучше всего пересекать границу сразу же после наступления темноты, — сказали нам, — потому что на закате совершается смена караула и первый патруль будет здесь только через два часа». Затем наши проводники засмеялись и добавили: «Это в том случае, если патруль будет вести себя как обычно. В противном случае приготовьтесь стрелять и бежать».

Мы двинулись в буш, удаляясь от Намааче, стремясь избежать встречи с патрулем ФРЕЛИМО, и с военной точностью начали перебираться через проволочную сетку. Для этого нужно было подползти к первому забору и перебраться через него в то время, когда остальные прикрывали тебя. Напряжение особенно возрастало, когда ты сидел высоко наверху забора, готовясь спрыгнуть вниз, поскольку можно было в любой момент ожидать, что зажгутся прожектора и осветят эту сцену. Перебежка согнувшись через ничейную землю до второго забора была жутким ощущением. Стрельба могла начаться в любой момент. В конце концов мы перебрались на свазилендскую сторону границы и быстро укрылись в буше. Там мы остановились, чтобы восстановить сбившееся дыхание и осмотреться в темноте. Пока я пытался восстановить контроль над приливом адреналина, я почувствовал волну возбуждения по случаю удачного «нарушения границы», как это называют русские.

В Свазиленде есть только два маленьких города, которые из себя что-то представляют — Мбабане, столица, и Манзини. Последний находится в двух часах езды от границы и наших товарищей часто забирали в условленном месте встречи неподалеку от Ломахаша. Свази недавно создали контрольные пункты поблизости, поэтому нам нужно было идти до холмов Лебомбо до того места поблизости от Манзини, откуда нас заберут.

Идти в темноте было трудно. Каменистые тропинки вверх и вниз по холмам проходили недалеко от южноафриканской границы. В середине ночи мы остановились около одной из деревень, чтобы утолить жажду из колонки.

«На другой стороне забора — Южная Африка», — сказали нам проводники. Невзирая на усталость, я не удержался от соблазна перелезть через забор и исполнить ритуальный танец «той-той» на южноафриканской земле. Я коснулся её впервые с 1963 года.

После того, как мы шли пешком большую часть ночи и покрыли примерно 30 километров по холмистой местности, совсем перед рассветом в зарослях сахарного тростника нас подобрала машина. Мы избежали контрольных пунктов, проехав по просёлочным дорогам через тростниковые поля, а затем выехали на хорошую дорогу и ехали примерно час до города Манзини в центре Королевства.

Свазиленд — второй после Гамбии в списке самых маленьких стран Африканского континента. Он практически полностью окружён Южной Африкой, за исключением его восточной части, которая граничит с Мозамбиком. Страна с очень красивой природой, расположенная между провинциями Трансвааль и Наталь, в 1910 году была объявлена британским протекторатом, чтобы предотвратить её включение в Южноафриканский Союз. Поскольку экономика Свазиленда в значительной степени является частью южноафриканской экономики, эта страна вместе с протекторатами Лесото и Ботсвана рассматривалась, как один из «заложников» Претории.

Многие из моих товарищей с презрением относились к претензиями Свазиленда на статус независимого государства с учётом его консервативной политической и социальной системы и относились к нему, как к одному из бантустанов Южной Африки. Полиция Свазиленда рьяно охотилась за оперативниками АНК, которых после недолгого содержания в тюрьме обычно депортировали в Мозамбик. Утверждалось (и не без основания), что большинство сотрудников полиции безопасности Свазиленда находились на содержании Южной Африки и что «бурам» позволялось действовать против нас, как им заблагорассудится.

Однако глава государства, король Собхуза II, которому было уже больше восьмидесяти лет, был эмоционально привязан к АНК. Когда АНК был создан в 1912 году, то он, наряду с другими вождями и монархами Юга Африки, был сделан его почетным членом. Король Собхуза управлял 600 тысячами покорных подданных, живущих в традиционном обществе, которое за пределами городов и маленького современного экономического сектора основывалось на иерархии вождей и на сельском хозяйстве разбросанных семейных хуторков, удовлетворяющем лишь собственные потребности. Вокруг короля постоянно шла борьба между традиционалистами и модернистами. Утверждалось, что большинство членов обоих кланов было коррумпировано.

Один из лидеров АНК, Мозес Мабида, часто приезжал к королю из Лусаки и Мапуту, чтобы разъяснить нашу позицию и оказать воздействие на внешнюю политику Свазиленда. Мабида, который по происхождению был зулусом (а языки сиСвази и сиЗулу — практически один и тот же язык), имел импозантную седую внешность и глубоко знал родственную историю и культуру. Его всегда принимали очень хорошо. Даже когда Мабида стал генеральным секретарём Коммунистической партии, добрые отношения сохранились.

Конечно, среди свазилендских полицейских были порядочные люди. Один из них спас активиста АНК, похищенного агентами Претории в начале 1980 года. Дайя Пиллей был школьным учителем миссии Святого Джозефа и одновременно одним из оперативников АНК. За несколько лет до этого я обучал его в Лондоне. Он осуществил многочисленные операции с применением взрывчатки в Дурбане, пока ему не пришлось бежать в Свазиленд. Однажды ночью вооружённые люди вломились в его дом, скрутили его, несмотря на яростное сопротивление, кинули в машину и увезли.

В течение субботы и воскресенья офицер-следователь свазилендской полиции вместе с одним из учителей-коллег Пиллея объездил каждую улицу в Манзини и в его окрестностях в поисках машины похитителей — красного «Фольксвагена-Жучка» с вмятиной на боку. Они обнаружили его, частично прикрытого, на въезде в один дом в самом центре города. Обитатели дома — два мозамбикских беженца и чёрный южноафриканец — были арестованы. У них обнаружили фальшивые паспорта и оружие без разрешение на его хранение. Они признались в том, что похитили Дайю Пиллея и передали его южноафриканской полиции около пограничного забора. Незадолго до моего прибытия в Королевство правительство Свазиленда при поддержке АНК вынудило южноафриканцев освободить Дайю Пиллея в обмен на его похитителей.

Я сотрудничал с братом Дайи — Айваном Пиллеем и его женой Рэй и вскоре мы вместе поехали навестить его в миссии Святого Джозефа. Это было в пяти минутах езды от Манзини, в сельской глубинке и вдали от национального шоссе, ведущего к Ломахаше. Мы проехали мимо многочисленных учебных зданий и мастерских и остановили машину около комплекса жилых домов. Уже были сумерки, и я заметил, что несколько человек с тревогой смотрели на нас, но их напряжение спало, когда они увидели Айвана и Рэй. Дайя, почти полная копия своего брата, тонкая фигура с клочковатой бородой, говорил тихо и серьёзно. Он ждал нас, и мы сели за ужин из насыщенного пряностями карри из баранины, который он приготовил. Его рассказ о похищении был волнующим и дал мне возможность познакомиться с методами нашего противника.

— К счастью, я сопротивлялся, как чёрт, — рассказывал Дайя спокойным голосом, — поэтому к тому времени, когда меня засунули в машину, к месту схватки прибежало много моих коллег-учителей. Но они не решились вмешаться, поскольку эти головорезы наставили на них оружие. Но по крайней мере я знал, что полиция и АНК будут информированы и это давало мне надежду. Я подумал, что если они хотели убить меня, то они бы сделали это прямо на месте.

Его отвезли к пограничному забору и перенесли на другую сторону. По-прежнему с завязанными глазами его везли несколько часов и в конечном счёте поместили в какое-то здание, где приковали цепью к кровати. Через некоторое время начался допрос.

— Грубый голос выкрикивал: «О-кей, Дайя, мы знаем всё о твоей деятельности. Если ты будешь сотрудничать с нами и скажешь нам то, что мы хотим знать, ты сможешь выйти отсюда живым».

Дайя хитро улыбнулся:

— Тогда я ответил: «Если вы знаете всё о моей деятельности, то что ещё вы хотите знать?».

Дайя махнул руками.

— Бах! Бах! За свою дерзость я получил по сильному удару по голове слева и справа. «Jou dormer se coolie, — рявкнул ещё один голос. — Не шути с нами или ты кончишь в реке».

— Допрос многое открыл для меня, — продолжал Дайя тихим, задумчивым голосом. — Они знали об операциях в Дурбане годичной давности и ничего не знали о том, что происходило после этого. Там присутствовал какой-то африканский парень, который задавал мне некоторые вопросы и который знал о тех временах. Мне показалось, что я узнал этого голос, как голос одного из товарищей, который был арестован и который, как мы подозревали, «перевернулся». В какой-то момент я остался с ним один на один. Я думаю, что это было сделано намеренно. Он попытался убедить меня в том, что у АНК нет шансов и что буры не такие уж плохие. «Дайя, — сказал он, — почему бы тебе не ответить на их вопросы. Они будут хорошо обращаться с тобой после этого. Ты сможешь снова свободно жить дома и они дадут тебе дом, машину и защиту». Я решил рискнуть и обратился к предателю по имени: «Скажи своим боссам, чтобы они пошли к чёрту. Я лучше умру, но не будут таким «impimpi» как ты».

— Ну, за это я получил ещё один удар, — заметил Дайя, потирая затылок, — но этот трус сразу же исчез и больше в допросах не участвовал.

Они допрашивали его целый день, избивая, когда он дерзил или когда молчал. Он понял, что если он готов выносить удары, то физическая боль его не пугала. Он понял также, что они не хотят избивать его до потери сознания. Чувствовалось также, что они были озабочены международными последствиями его похищения. Даже не зная о том, что его похитители арестованы, Дайя почувствовал изменение в поведении допрашивавших. Избиения прекратились, а пища улучшилась. Он понял, что АНК поднял тревогу.

Дайя печально улыбнулся и сказал: «Самая мрачная часть истории начинается дальше. На следующий день утром меня крепко схватили и сделали укол в руку. «Нет причины для беспокойства, — сказал мне на ухо успокаивающий голос, — это лишь для того, чтобы расслабить тебя». Я сразу же понял, что они ввели мне наркотик, возможно, дали мне так называемую «сыворотку правды». Я расслабил тело, чтобы они подумали, что ввели мне достаточно. Влияние наркотика действительно чувствовалось, однако я изображал, что он действует на меня сильнее, чем на самом деле. Два человека подняли меня и куда-то повели. Я много читал о средствах дезориентации, которые англичане использовали на бойцах Ирландской республиканской армии, и стремился сохранять сознание. Мне показалось, что меня просто водили по комнате, в которой меня держали. Наконец меня посадили в большое кресло и начали задавать вопросы. Это был поток вопросов: о конспиративных домах, о наших оперативниках в Южной Африке, о нашей системе связи, о лидерах в Мапуту и так далее. Я откинулся в кресле и бормотал что-то неразборчивое, чувствуя, что они напряжённо пытаются разобраться в этом бреде. Они подумали, что я выключился, и бросили меня опять в кровать. Мне захотелось захохотать: сначала они как идиоты водили меня по помещению и, тем не менее, я оказался всего в трёх шагах от кровати.

На следующий день они вновь применили сыворотку правды — процедура была той же самой. Только на этот раз они дали мне меньше, поскольку, очевидно, подумали, что дали мне сверхдозу в предыдущий день. «Я вновь играл ту же игру, — тихо усмехнулся Дайя, — только более убедительно».

В течение нескольких последующих дней я почувствовал заметное улучшение в обращении со мной и понял, что побеждаю. Однажды вечером они сказали, что мне повезло и что я возвращаюсь в Свазиленд. Мне завязали глаза, не останавливаясь, провезли через границу и высадили на окраине Мбабане».

Дайя сидел, откинувшись назад, в доме, из которого его похитили, и выглядел так расслабленно, как будто он рассказывал о воскресной поездке на природу. Если бы его похитители не были пойманы, то он не был бы с нами и вряд ли остался бы в живых, чтобы поведать нам эту историю. Его рассказ нужно было внимательно изучать и сделать выводы для всех наших оперативников. Я подумал о том, какой полезной эта история должна быть для наших лагерей. Слишком много людей «раскалывались» на допросах от испуга и замешательства. Поведение Дайя было образцом того, как надо сопротивляться и перехитрить допрашивающих. Конечно, если человек не обладает в первую очередь достаточной преданностью борьбе, то никакие холодные расчёты не помогут. История Дайи показала, однако, что можно было защитить наши секреты от противника.

Хотя и у нас были предатели и шпионы, Дайя Пиллей был примером мужества в наших рядах. Он продолжал сотрудничать с нами, работая учителем в миссии Святого Джозефа до 1986 года, когда ситуация в Свазиленде ухудшилась настолько, что там могли выжить только оперативники, находящиеся на нелегальном положении. Он женился на канадке и поселился в Канаде.

В эти годы Свазиленд стал моим основным полем действий. Главной базой по-прежнему был Мапуту, но мне приходилось часто пересекать «зелёную границу». В одном из таких случаев я перешёл границу с Зумой, который так же, как и я, стремился работать с нашими оперативниками на месте действий.

Это была холодная, дождливая ночь на границе. Я тащил тяжёлый мешок с пистолетами и гранатами для наших оперативников, поскольку в это время ударные группы Претории начали уничтожать наших товарищей в Королевстве. Когда я спускался с забора, лодыжка подвернулась на камне и я рухнул на ничейной земле. Я лежал вытянувшись, корчась от боли, а Зума и наш проводник пытались помочь мне встать на ноги.

— Пойдем дальше или вернемся, umfowetu? — встревожено спросил Зума.

Нас должны были подобрать на дороге всего в нескольких километрах от того места, где мы переходили границу, и у нас предстояла важная встреча в Манзини с товарищами из Южной Африки.

Я попытался стоять на ногах, тем более, что сильный дождь надёжно укрывал нас и потребовал, чтобы мы продолжили наш путь. Я ковылял до места встречи. Мы совершенно промокли от дождя и сидели, дрожа от холода, больше двух часов. Это была неудачная ночь и было ясно, что за нами не приедут. Мы подождали ещё час и решили вернуться в Мозамбик. К этому времени моя лодыжка стала гораздо хуже. Я чувствовал сильнейшую боль.

Зума подумал минуту и сказал: «Давай, обопрись на мою руку, umfowetu, при таком дожде на улице никого нет. Мы рискнем и пойдем прямо по деревне». Я испытывал странное чувство, ковыляя в проливном дожде и тумане через пограничную деревню, которую мы всегда тщательно обходили. Я различал очертания хижин, несколько магазинов, школу, полицейский участок с рядами домов для полицейских, таможенный пост, на котором с наступлением темноты никого не было. Перебираться через заборы было более чем тяжёлым занятием. Когда мы добрались до нашего конспиративного дома в Намааче и я снял свои ботинки, то обнаружил, что лодыжка страшно распухла.

Я лежал в постели, глотая болеутоляющие таблетки, больше недели. Врач сказал мне, что я порвал связки и потребуется шесть месяцев, чтобы они зажили. Очевидно, даже перелом кости зажил бы быстрее. В Центральном госпитале Мапуту мне делали физиотерапию и я медленно ходил по морскому берегу, поскольку мягкий морской песок очень полезен для лечения повреждений лодыжки. Я ходил, хромая и с палкой, по Мапуту и однажды поразил Джона Нкадименга, перебравшись с помощью этой палки через пограничный забор.

Зума всегда сохранял хладнокровие и присутствие духа. Однажды, будучи в Свазиленде нелегально, мы ехали по просёлочной дороге, когда рулевое колесо вдруг отделилось от рулевой колонки. Позже мы обнаружили, что кто-то ковырялся в нашей машине. Впереди был мост и по обе стороны от него обрывы в реку. Хладнокровная попытка Зума присоединить рулевое колесо к колонке не удалась. Он бесстрастно нажал на тормоза, мы съехали с дороги и остановились прямо над обрывом в реку. «Umfowetu, — усмехнулся он, — сегодня мы были на грани того, чтобы напиться воды из могучей реки Усуту».

Количество наших боевых операций росло и они производили всё больший психологический эффект. Эти операции включали себя гранатомётные обстрелы полицейских участков, взрывы трансформаторных подстанций и обстрел стратегических хранилищ топлива на комплексе заводов САСОЛ. Пожар на САСОЛ не могли потушить несколько дней и столб дыма можно было увидеть даже в Соуэто. Хотя в наших условиях развитие партизанской борьбы в классическом варианте оказалось затруднительным, действия наших оперативников создавали эффект вооружённой пропаганды. Боевой дух чёрного населения резко возрастал. Правительство президента П. Боты под сильным влиянием военных и полиции стало одержимо идеей ответных ударов.

В течение ночи 30 января 1981 года коммандос Претории (в их числе были португальские и родезийские наёмники) нанесли удар по Матоле — пригороду Мапуту. В этом районе у нас было несколько домов, и шпионы указали на три из них.

Главным объектом нападения был двухэтажный дом с большим прилежащим участком, где жили Обади и его боевая группа. Именно одно из подразделений Обади нанесло удар по САСОЛу за шесть месяцев до этого.

Группа налётчиков, одетых в форму мозамбикской армии и говорящих по-португальски, втянули Обади и несколько других в разговор у передней двери дома. Далее они внезапно вынули оружие и приказали обитателям дома выйти из дома и выстроиться около стены. Затем враг открыл огонь и несколько человек были убиты на месте. Обади, с разорванным животом, шатаясь, сделал несколько шагов в сторону. Один из бойцов МК, находившийся на втором этаже, открыл огонь и поразил нескольких нападавших. Противник отошел, унося несколько человек раненых и оставив радиста. Тот был найдён в саду мертвым с пулевым отверстием в голове и со свастикой, нарисованной на каске. Слова «Апокалипсис сейчас!» украшали его куртку.

Шестеро товарищей погибли в доме, использовавшемся нашими оперативниками, действовавшими в провинции Наталь. Большинство мгновенно погибло к постелях, когда дом разнесли из гранатомётов. Я хорошо знал трёх из них. Один из них, Мдудузи Гума, был командиром группы. С ним я встретился в учебном центре в Восточной Германии. Он был известным адвокатом из Дурбана. Ему было 34 года. Жена и дети его жили в Манзини. С ним был его друг Ланселот Хадебе. Он первый раз переходил границу со Свазилендом вместе со мной и обычно стриг меня в лагерях в Анголе. Третьим был Ашок, молодой курсант из Кибаше, любивший поваляться в лимонной роще. Я узнал, что его настоящее имя было Кришна Рабилал. Он вышел, шатаясь, из горящего дома и попал под град пуль… Его отец приехал в Мапуту и совершил индуистские ритуалы на его похоронах.

Третий дом, подвергшийся нападению, не имел никакого отношения к операциям МК. Он принадлежал САКТУ (Конгресс южноафриканских профсоюзов) — нашей профсоюзной организации. Один из моих друзей начала 60-х годов погиб, когда этот дом также был обстрелян из гранатомётов и пулемётов.

Уильям Кханиле был профсоюзным руководителем из Питермарицбурга и вместе с Джоном Нкадименгом возглавлял нашу колонну на первомайской демонстрации. Будучи ещё молодым активистом, он пользовался особым покровительством Гарри Гвала — «льва Мидлендс». Я вместе с Уильямом посещал занятия по марксизму, которые проводил Гарри. Он отсидел восемь лет в тюрьме на острове Роббен и после этого присоединился к нам в эмиграции. Его жена, тоже Элеонора, происходила из района Ква-Машу в Дурбане и жила с маленьким сыном в Лондоне, где дружила с моей семьей.

В ходе нападений погибло в общей сложности десять товарищей. Обади, настоящее имя которого было Мотсо Мокгабуди, умер в госпитале через неделю. Пять человек были ранены и все они, к счастью, выздоровели. Трое были похищены и увезены в Южную Африку. Через несколько лет капитан полиции безопасности Дирк Кутсе раскрыл тот факт, что один из похищенных, Вуйани Мавусо, был убит, поскольку отказался работать на полицию. По словам Кутсе, его застрелили и сожгли, а останки сбросили в реку.

Одним из тех, кто уцелел, был Лесли — один из «отказников» из Кибаше и исполнитель танца «той-той». Он спал в комнате на первом этаже в доме, принадлежащем натальской группе. Он рассказывал мне о том, как дом сотрясался до основания, когда по нему ударили из гранатомётов. «Везде был дым и огонь, я закатился под кровать и укрылся там, — начал Лесли. — Один из буров подошёл к окну, вместо которого уже была огромная дыра. Он расстрелял полный магазин патронов, просто поливая пулями всё вокруг. Я сжимал в руке пистолет, ожидая, когда он войдет. Я услышал, как голос позади него сказал: «Komaan, laat ons inklim». Однако этот парень нервничал и ответил: «Almal is dood», и, к счастью, они ушли».

Под псевдонимом «Александр Сибеко» я написал для журнала «Африканский коммунист» воспоминания о некоторых из тех, кто погиб. В этой статье я попытался воздать им должное, даже не зная полностью их биографий, что было неизбежным последствием подпольного характера нашей работы. В этой работе я старался донести ту же мысль, что и в стихах, которые написал на смерть Нтимо Сеголе в лагере Ново-Катенге:

«.. Мы передвигаемся по нашей измученной войной стране или по Африканскому континенту, по всем четырем углам мира, даже толком не зная друг друга. Длинная пыльная дорога в кузове грузовика, жизнь в одной комнате в каком-то богом забытом месте, короткие перерывы во время длинных, затянувшихся совещаний, может быть, в редких случаях, пара кружек холодного пива и весёлые истории до глубокой ночи, гораздо чаще — нелегальные переходы границы и опасность совсем рядом. Вот в таких условиях проходят эти случайные встречи — воспоминания о детстве, семьях, любимых, обсуждение музыки, поэзии, философии. Вы не успеваете понять этого, а люди уже становятся дорогими для вас. Вы ждёте новых встреч с ними. Затем сообщения об аресте, пытках, смерти. И всё, что вы можете сделать — это несколько карандашных зарисовок, когда, по-настоящему, нужны масляные краски и огромное полотно.

«Печальны те времена, когда есть необходимость в героизме, — писал Бертольд Брехт, — но это именно то время, в котором мы живем». Сколько безвестных и невоспетых героев погибло для того, чтобы освободить человечество?…Здесь мы рассказываем о нескольких типичных случаях героизма нашего времени и имена героев мы, всё-таки, можем назвать…».

Карл Маркс отмечал, что «революция движется вперёд за счёт того, что вызывает более сильную и целеустремлённую контрреволюцию, а это, в свою очередь, вынуждает революционеров искать более эффективные методы борьбы». Не нужно быть марксистом, чтобы понять, что этот процесс приводит к формуле «победить или умереть», и это заставляет революционеров искать новые средства, чтобы выжить, организоваться и вновь перейти в наступление. Ввиду поляризации сил и раскручивающейся по восходящей спирали насилия, те, кто сидят на заборе, неизбежно смешивают в одну кучу основных действующих лиц и возлагают на них равную ответственность. Такой подход работает на сохранение статус-кво, поскольку история показывает, что угнетатель никогда не откажется от власти до тех пор, пока его не заставят сделать это.

Нападения Претории не запугали нас, а вызвали ещё более твердую решимость. Наша новая стратегия и новые структуры уже начали приносить результаты. В мае 1981 года была двадцатая годовщина создания расистской республики. АНК запланировал кампанию борьбы против празднования этой даты, которая сочетала массовые протесты, подпольную пропаганду и боевые операции. Наконец нам удалось найти правильное сочетание тактических средств, которые вдохновляли как подъём масс, так и создание популярных демократических организаций. Мы уже могли видеть, что несмотря на принятие президентом П. Ботой на вооружение «тотальной стратегии» наступления на демократические силы, апартеид, в конечном счёте, был обречен.

Однако потери нашей стороны были тяжёлыми. 1 августа около здания представительства в Хараре убийцей был застрелен глава нашего представительства в Зимбабве Джо Гкаби. В ноябре было найдёно тело Гриффитса Мксенге — известного юриста из Дурбана, занимавшегося вопросами прав человека, и на нем насчитали более сорока ножевых ран. Это было продолжением более сотни случаев смерти людей в полицейских застенках и растущего числа политических убийств внутри Южной Африки и за её пределами. Это показывало, что пытки и убийства, осуществляемые силами безопасности, получали распространение, как элемент политической жизни общества, и становились частью процесса принятия решений на правительственном уровне.

Я был в Свазиленде 4 июня 1982 года, когда были убиты заместитель представителя АНК Петрус Нзима и его жена Джабу. В предыдущий вечер у меня была тайная встреча с Петрусом для обсуждения положения наших подпольных оперативников в королевстве Свазиленд, которые подвергались всё большим преследованиям со стороны полиции. На следующее утро Петрус повернул в своей машине ключ зажигания и раздался взрыв…

Через два месяца после этого взрывом бомбы, присланной по почте в бандероли, была убита Рут Ферст. Эта трусливая акция показала, что Претория боится не только вооружённых бойцов МК, но и ума блестящего ученого, внесшего основной вклад в исследование процессов развития в Африке. Смерть этой одарённой женщины была тяжёлым ударом не только для её мужа и трёх дочерей, но и для всего нашего Движения и для партии ФРЕЛИМО. Соболезнования потоком шли со всего мира. Она была похоронена в Мапуту под холмом цветов рядом с могилами мучеников Матолы.

Год ещё не кончился, как 9 декабря 1982 года коммандос южноафриканской армии совершили налёт на Масеру, столицу Лесото. И вновь шпионы внутри наших рядов указали на дома АНК. Было убито 42 человека, среди них 12 граждан Лесото. Эта страна традиционно, ещё с XIX века, предоставляла убежище южноафриканцам, поэтому многие из убитых были беззащитными женщинами и детьми. Премьер-министр Лесото принц Леабуа Джонатан стал занозой в теле Южной Африки, поэтому налёт был актом дестабилизации с целью избавиться и от АНК, и от Л. Джонатана.

Эта цепь подрывных акций дала нам разгадку причины убийства Рут Ферст, которую мы в свое время не заметили. Как часть общей стратегии дестабилизации «прифронтовых стран», Претория уделяла много внимания Мозамбику. Бандиты РЕНАМО, изначально порождённые родезийским режимом, были приняты на содержание Преторией и постепенно начали представлять всё большую опасность для революции.

Против народа Мозамбика велась жестокая борьба. Мирных жителей без разбору убивали в автобусах, поездах и в деревнях. (Через десять лет такие сцены массовых убийств стали привычным явлением и в самой Южной Африке.) Систематически срывались проекты развития и большая часть страны была превращена в пустыню. Мозамбик стоял перед лицом массового голода. После периода тяжёлых, несомненно, дискуссий Самора Машел объявил о намерении подписать мирный договор с Преторией. Это был унизительный поворот на 180 градусов для ФРЕЛИМО и огромное поражение для АНК. Вполне возможно, что те в Претории, кто отвечал за осуществление этой стратегии, доказали, что устранение Рут повысит шансы на успех. Условия «Договора Нкомати», подписанного в марте 1984 года, предусматривали принудительное изгнание АНК из Мозамбика.

Я был первым членом АНК, для которого закрылись двери Мозамбика. За месяц до подписания Договора я нелегально находился в Свазиленде. В Мапуту дома АНК подвергались обыскам в поисках оружия; составлялись списки тех, кто должен был покинуть страну. Между Тамбо и Саморой Машелом была достигнута договоренность, что АНК будет позволено сохранить представительство с дипломатическим статусом и около дюжины сотрудников. Джо Слово связался со мной и сообщил, что мне нужно вернуться в Мозамбик, поскольку Тамбо и он решили, что я должен быть одним из двенадцати. Я считал, что это безнадёжная затея и что я буду более полезен в Свазиленде. Руководство, однако, настаивало, и я весьма неохотно сел на самолёт, совершающий короткий перелет из Свазиленда в Мапуту. Я был загримирован и мне дали фальшивый паспорт. Это был более удобный способ путешествовать между двумя странами.

Регистрация на рейс в маленьком свазилендском аэропорту Матсапа неподалеку от Манзини была тревожным моментом. Обычным иммиграционным чиновникам помогал изучать документы всех пассажиров хорошо известный нам офицер полиции безопасности. Гайки явно закручиваются, подумал я. Вместе с горсткой других пассажиров я ждал прибытия небольшого 24-местного самолёта, который прибывал из Масеру и затем 30 минут летел до Мапуту. В Мапуту в международном аэропорту Мавелане меня ждали товарищи. Когда я прибыл, они сделали ошибку — попытались помочь мне пройти через пограничный контроль. Чиновники поняли, что я связан с АНК. Нам было вежливо сказано, что я не могу въехать в Мозамбик и что мне нужно вновь сесть на тот же самый самолёт, который готовился к полёту обратно. Между моими товарищами и чиновниками разразился жаркий спор.

«А, к чёрту всё это, — сказал я своим коллегам. — Дайте-ка мне рискнуть с этим рейсом. Я совершенно не собираюсь спать в этом аэропорту несколько дней, пока мы будем торговаться с Министерством внутренних дел. Скажите Слово, что от меня будет гораздо больше пользы в Свазиленде».

Я тут же купил билет до Манзини, а иммиграционный чиновник убедился в том, что я сел в самолёт. «A luta continua» (португал. — «Борьба продолжается») были мои слова при расставании с ним. Я был благодарен, что он, по крайней мере, не предупредил экипаж о том, что меня не пустили в страну. Когда самолёт взлетел, я начал думать о том, какое объяснение я дам свазилендской службе иммиграции о причинах моего немедленного возвращения в их страну.

 

Глава 14. «Диснейленд»

1984 год. Свазиленд

Самолёт быстро набирал высоту, и я проводил взглядом бетонный центр Мапуту с его красивой линией побережья и гаванью. Вскоре мы летели над пригородными посёлками, а затем над бушем, простирающимся до горной гряды Лебомбо и до мини-государства Свазиленда. Я посмотрел вниз на пограничный пост Намаача, думая о бесчисленном количестве раз, когда перебирался через пограничный забор вместе с товарищами, которые с тех пор погибли в борьбе.

Мы были уже в воздушном пространстве Свазиленда и оставалось примерно 20 минут лёта до аэропорта Матсапа. Мне нужно было придумать убедительную причину срочного возвращения в Свазиленд. Я решил сказать, что по прибытии в Мапуту получил срочное сообщение о том, что «мой брат в Манзини попал в автомобильную катастрофу, после того, как привёз меня в аэропорт». Эта причина немного попахивала фарсом, но я не мог придумать ничего лучше.

Свазилендская равнина, покрытая сухим бушем и отдельными зелёными клочками орошаемых полей сахарного тростника, сменилась холмами и плодородными долинами вокруг небольшого городка Манзини. Мы приземлились в аэропорту и из самолёта вышла небольшая кучка пассажиров. Остальные остались в самолёте, чтобы лететь дальше, в Лесото.

Толстая женщина с двумя детьми, одетая в западноафриканское платье, никак не могла вылезти из самолёта. Я решил помочь ей, больше из соображений маскировки, чем из вежливости. Тот же самый чиновник службы иммиграции, который занимался мной час назад, оформлял прибывших пассажиров. Я отдал ему паспорт, бормоча что-то про семейную трагедию, которая неожиданно привела меня назад в Свазиленд. Мельком глянув на меня, он начал делать какие-то подсчёты в блокноте. Затем он поднял голову и сказал:

— У вас есть 31 день.

Сначала я не понял, что он имеет в виду, и чуть было не начал повторять свою историю-прикрытие. Однако в таких случаях, особенно когда имеешь дело с бюрократической близорукостью, лучше всего делать дела как можно медленнее.

— Прошу прощения, — сказал я. — Не могли бы вы повторить?

— Я даю Вам 31 день, — рявкнул он, как будто присуждая меня к сроку тюремного заключения. — Краткосрочные визиты разрешаются только на 60 дней в год, — продолжал он. — Ваш паспорт показывает, что в этом году Вы уже пробыли здесь 29 дней. Поэтому всё, что я могу Вам позволить, это ещё 31 день.

— Хорошо, — ответил я с облегчением, когда он вручал мне мой паспорт, поставив туда штамп прибытия прямо рядом со штампом вылета в это же утро. — Большое Вам спасибо.

Обычно кто-то забирал меня из аэропорта. Сейчас не было времени предупреждать людей, с которыми я был связан, поэтому я взял такси и поехал в Манзини. «Ось», вокруг которой всё вертится в Свазиленде, состоит из скопления магазинов вдоль двух центральных улиц, на которых нет зданий выше двух этажей; нескольких церквей и школ; спортивного клуба и выставочной площадки; комфортабельной двухзвёздной гостиницы, в которой обычно размещаются офицеры южноафриканской полиции безопасности, и «беззвёздной» гостиницы, в которой живут их информаторы; полицейского участка; поликлиники, содержащейся монашеским Орденом назаретян. Население составляет примерно 30 тысяч человек, распределённых между окрестными посёлками и несколькими пригородами для преуспевающих людей. В последних живут вперемешку школьные учителя, сотрудники иностранных организаций по оказанию помощи и иностранные бизнесмены, а также возникающий свазилендский средний класс. Около Матсапы расположены военная база, полицейское училище, промышленный район и район домов для людей с низкими заработками, где многие беженцы из Южной Африки живут в течение ряда лет. Туда постоянно наведывались оперативники АНК, находящиеся на нелегальном положении, и местные бандиты. Это место называлось «Бейрутом» — из-за частых перестрелок, которые здесь происходили.

Я вышел из такси неподалеку от центра города и сначала сделал вид, что мне нужно зайти в магазин, а весь остальной путь вверх по холму к дому в районе для среднего класса я проделал на ногах. На мой тихий стук в заднюю дверь вышла аскетическая бородатая фигура с ясно различимым акцентом одного из районов Британских островов. Его лицо зажглось в белозубой улыбке: «Что случилось? Самолёт не улетел?», — спросил он. Мои разъяснения заинтриговали его, и он наморщил лоб с неодобрением: «Саморе предстоит сделать неприятное открытие, что бурам нельзя доверять. Но была ли у него альтернатива?».

Пока он готовил ужин, мы анализировали резкий поворот событий в Мозамбике. У моего друга и его жены была работа, которая оставляла им много свободного времени. Я завербовал их в Англии, и они жили в Свазиленде уже несколько лет, предоставляя укрытие для наших людей и совершая поездки в Южную Африку по различным заданиям нашего движения. Я называл их Мозес и Аарон. «Мозесом» я звал мужа, который считал жизнь в Свазиленде довольно скучной, за исключением тех случаев, когда я был поблизости, поскольку моё присутствие предвещало действие. Он не выносил общества местных иностранных специалистов и имел репутацию человека грубого и антисоциального. Его жена «Аарон», привлекательная и любящая общество североамериканка, всегда была готова выполнять опасные задания, которые я им поручал. Они очень любили пожить в палатке на природе, и мы исследовали всю горную гряду Лебомбо на востоке и пограничное плато на северо-западе Свазиленда, подготовив много мест пересечения границы в Мозамбик и Южную Африку.

Аарон не было дома, а по возвращении она подумала, что я даже не вылетал. Когда она услышала, что случилось, то заметила: «По крайней мере их милость, — указывая на мужа, готовившего ужин, — немножко оживится, поскольку ты будешь поблизости в течение некоторого времени».

В Свазиленде у меня было много конспиративных домов, но дом Мозеса и Аарон был особенно надёжным убежищем, поскольку они не вращались в политических кругах. В периоды между выполнением заданий АНК они жили тихой жизнью и мы проводили время по вечерам, наслаждаясь игрой в «Тривиальное увлечение». Я поразил их своим знанием бесполезных фактов из американской и англий-ской спортивной и литературной жизни, усвоенных во времена детского увлечения комиксами и кино. В разделе «литература» есть, например, такие вопросы из мира персонажей мультфильмов, как «Кто является смертельным врагом Багз Банни?». Когда я немедленно ответил: «Элмер Фадд», восхищение Аарон не знало границ.

У меня была «незасвеченная» машина, которая стояла в их гараже. Вскоре после ужина я уже мчался по дороге в Мбабане, столицу Свазиленда, в 50 километрах отсюда.

Местность между двумя городами является самой застроенной частью королевства. Дорога ведёт мимо Матсапы, университета, национального стадиона, зданий парламента (пустого днём и ночью из-за того, что король распустил его), дворца монарха, а затем вдоль долины Эзулвени вверх по длинному крутому подъему к влажным и прохладным высотам Мбабане. Долина Эзулвени невероятно красива и там находится странное сочетание роскошных гостиниц и потрёпанных мотелей; там располагается буйный район игорного бизнеса с казино и «однорукими бандитами», изощрённым стриптизом и порнографическими фильмами; с горячими минеральными источниками, в которых есть нечто, называемое «cuddle puddle»; заповедник с дикими животными и поле для игры в гольф; школы обучения верховой езде и различные дома отдыха и домики в швейцарском стиле «шале» в горных лесах. Это идеальное место для тайных встреч: между белыми южноафриканскими бизнесменами и свазилендскими проститутками, между бурскими офицерами разведки и их тайными агентами, между командирами подразделений АНК и их подпольными оперативниками. Мы любили шутить, что после наступления темноты единственные машины на этом шоссе принадлежат или АНК, или бурам. Для тех из нас, кто работал в подполье, Свазиленд был причудливой смесью красоты и дикости.

Долина днём искрилась под ярким солнечным светом, а ночью была тёмной, мрачной и зачастую покрытой густым туманом. Извилистый 19-километровый участок дороги, поднимающийся вверх по длинному холму к Мбабане, является чрезвычайно опасным и занесен в книгу рекордов Гиннеса как место с рекордным количеством катастроф со смертельным исходом на один километр. Такая статистика вызывается сильным потреблением спиртного в стране, особенно водителями по выходным дням.

Из-за этих черт и постоянной борьбы за власть внутри правящей элиты, Мозес называл эту страну «Диснейлендом» — местом сна с открытыми глазами и иллюзий, которые могут неожиданно превратиться в кошмар. Я всегда испытывал облегчение, особенно ночью, когда добирался до вершины холма, на котором стоит Мбабане. Избегая центра города, который был относительно более загруженным, чем Манзини, я прибыл в другой конспиративный дом. Стучась в дверь, я знал, что меня будут изучать через глазок.

— Я думал, что ты сегодня уехал, — сказал темноглазый человек, открывая дверь.

Это был Эбе — Ибрагим Исмаил — старший подпольный оперативник в Свазиленде, занимавшийся прежде всего политическими вопросами. Наше сотрудничество, конечно же, началось в 60-х годах, затем он был арестован за организацию взрывов и отсидел пятнадцать лет в тюрьме на острове Роббен. Как и большинство бывших политзаключённых, по выходе из тюрьмы он вновь включился в борьбу, невзирая на риск. Он присоединился к нам в Мапуту и получил задачу работать в Свазиленде. Я помог ему создать конспиративный дом и могу с гордостью заявить, что научил его вождению — в Мапуту — и поварскому мастерству — в Свазиленде.

Я сообщил об ухудшении ситуации в Мозамбике. Мы начали обдумывать возможные последствия этого для нашей подпольной сети в Свазиленде. Сталкиваясь с угрозой неизбежной депортации в Лусаку, многие бойцы неизбежно постараются перебраться в Свазиленд с указаниями проникнуть дальше, в Южную Африку.

Мы договорились о встрече с командирами боевых подразделений. Командиром подпольной сети провинции Наталь был Тами Зулу. Аналогичный пост по провинции Трансвааль занимал такой же высокий, стройный и внушающий уважение человек по имени Сипиве Ньянда, подпольная кличка которого в МК была «Гебуза». Оба вступили в АНК за год до восстания 1976 года и прошли подготовку в Восточной Европе. Тами провёл несколько лет в качестве командира в наших лагерях, а Гебуза командовал операциями из Свазиленда с 1977 года по настоящее время. Он заслужил высокую репутацию за крепкие нервы и смелость и отвечал за проведение многих дерзких операций. Тами только недавно прибыл в Свазиленд, чтобы возглавить подпольную сеть, которая потеряла своего способного начальника штаба Звелаке Ньянду — брата Гебузы.

Звелаке застрелили вместе со свазилендским студентом Кейтом Макфадденом 22 ноября 1983 года во время нападения на один из домов, принадлежащих АНК. Каждый раз, когда я видел Гебузу, я вспоминал высокого, красивого и уверенного в себе Звелаке. Я слышал, что оба брата были похожи на своего отца — преуспевающего бизнесмена. Оба командира отреагировали на сообщение о происходящем в Мапуту в том же философском духе, с каким все мы встречали любую неудачу. Если мы были в состоянии разработать ответные меры, то никакого упадка духа не могло быть. Вот почему лозунг «A luta continua» был столь популярным в наших рядах.

Обычно наши различные подразделения в Свазиленде получали указания из Мапуту. С учётом возникших трудностей мы решили создать из участников этой встречи руководящую группу, которой будут подчиняться все, и начали проводить регулярные совещания. Не прошло и недели, как мы столкнулись с первой волной бойцов МК, которые пересекли мозамбикскую границу. Все наши конспиративные дома становились перенаселёнными. Это неизбежно должно было порождать проблемы безопасности.

Однажды утром мы встречались в конспиративном доме, принадлежащем Гебузе. Вдруг один из его ближайших помощников, Джабу, долговязый парень с тихим голосом, прервал нас. «Плохо, плохо», — пробормотал он вполголоса, обращаясь к Гебузе. Глаза последнего широко открылись и он дал понять, что мы должны немедленно покинуть это место. Сначала я подумал, что эта проблема не относится к нам и что он должен заняться каким-то вопросом лично. Однако он жёстко улыбнулся и сказал: «Мы все должны быстро убраться отсюда. Джабу получил предупреждение, что свазилендская полиция намеревается произвести налёт на этот дом».

Эбе и я оставили его собираться, а Джабу отвез нас в город. Наша машина стояла возле «Свази Плаза» — основного торгового центра Мбабане. Мы проехали мимо поля для игры в гольф по направлению к скромному дому Эбе в пригороде Дальрих, где свазилендские спекулянты строили себе современные резиденции. Здесь ещё не было асфальтированной дороги и кустарник близко подходил к границам участков.

Поворачивая за угол, я увидел на главной дороге полный грузовик солдат. Пока я указывал Эбе на этот грузовик, мимо проехали второй и третий. Создавалось впечатление, что пригород окружают. Мы решили повернуть назад и ехать обратно в город. Как только я сделал разворот, нас остановили два человека с винтовками, появившиеся из сада одного из домов. Они были в рубашках с короткими рукавами и в галстуках. Они потребовали сообщить, кто мы такие и что нам здесь нужно.

Я почувствовал, что это Специальный отдел свазилендской полиции и, изображая подобающее к случаю удивление и раздражение, но без высокомерия, ответил:

— Мы бизнесмены. Подыскиваем дом в Пайн Вэлли. А вы кто?

— Полиция, — был резкий ответ. — Пайн Вэлли сзади, по главной дороге.

— А что здесь происходит?

— Прочитаете в завтрашних газетах.

Здесь, конечно, происходило что-то необычное. С главной дороги мы видели, как солдаты окружали пригород. Вернувшись назад в город, мы заметили особенно много полицейских машин, носившихся взад и вперёд. С изменённой внешностью мы чувствовали себя достаточно уверенно и поэтому решили спокойно оценить ситуацию за чашкой кофе в тихом ресторане, откуда мы могли связаться со своими людьми по телефону. Эбе нужно было лично повидаться с одним из наших основных агентов, который работал в офисе неподалеку, и мы решили, что Эбе повидается с ним и мы вновь встретимся в «Свази Плаза». Когда я шел к машине, то почувствовал, что за мной следят. Я продолжал идти, чтобы убедиться в этом.

Человек, который вызвал у меня подозрение, был молодой, хорошо сложенный, просто одетый парень. Я заметил, что он сидел за соседним столиком в кофейном баре и вышел оттуда сразу же после меня. Я дошёл до угла, повернул налево и сразу же пересёк улицу. Там было довольно сильное движение, что позволило мне оглянуться естественным образом. Конечно же этот парень по-прежнему был позади меня. Нужно было определить, было ли это случайностью или он делал это намеренно.

Я зашёл в соседний магазин мужской одежды и начал рассматривать пиджаки на вешалках. Мой «друг» остановился снаружи и даже украдкой заглядывал в магазин, чтобы увидеть, что я собираюсь делать. Выйдя из магазина, я пересёк дорогу и обнаружил, что он прилип ко мне как приклеенный. Мне нужно было вернуться назад к машине и забрать Эбе, поэтому я не мог терять времени. Это была ситуация, которая требовала жёсткой тактики.

Я пошёл по тихой улице, повернул за угол и подождал. Конечно же, мой «друг» торопливым шагом завернул за угол и почти столкнулся со мной. Я ударил его в грудь сжатым кулаком.

«Pasop jong! — воскликнул я на африкаанс. — Если ты собираешься ограбить меня, то следующий раз получишь пулю!». Я оставил его там на углу потрясённого и в растерянности и быстро пошёл назад к «Свази Плаза».

Вверх по холму быстрым шагом, тяжело дыша от волнения, поднимался Крейг Уильямсон — офицер полиции безопасности, с которым я последний раз встречался в Лондоне. Я узнал бы его везде — красный цвет лица, узкие глаза, тучное тело. Мы слышали от наших людей, что он живёт в одной из местных гостиниц и что он часто наведывается в Свазиленд для того, чтобы создать здесь шпионскую сеть. По правде говоря, в его номере мы установили подслушивающие устройства.

Существует железное правило техники обнаружения слежки: никогда не оглядывайся через плечо. В тот день я нарушил его первый и последний раз. Я посмотрел назад — Уильямсон тоже обернулся на меня через плечо. С его стороны это означало, что или он только что узнал меня или что он уже знал о моём присутствии здесь и о моей новой внешности. Что бы я ни думал о Уильямсоне, но он был противником с крепкими нервами и со способностями. Чем раньше я встретился бы с Эбе и мы убрались из этого района, тем было бы лучше.

Мы ночевали в Манзини. На следующее утро газета «Таймс оф Свазиленд» опубликовала сенсационный материал о налёте сил безопасности Свазиленда на дом АНК в Мбабане. Была перестрелка с обитателями дома, которые сумели убежать в окружающий буш. Несколько членов АНК были задержаны. Предполагали, что это были обученные бойцы АНК, которые переходили в Свазиленд в больших количествах из Мозамбика. Дом, о котором шла речь, был на соседней улице с домом Эбе, и мы не знали, что он использовался нашими оперативниками.

Особенно тревожило сообщение о том, как власти обнаружили наших людей. Это был пример грубого нарушения дисциплины, которое мы не могли себе позволить. Судя по сообщению газеты, один из обитателей этого дома в предыдущий вечер пошёл в пользующуюся дурной славой дискотеку, называемую Клуб 702. Там он подрался из-за молодой женщины и наставил на её кавалера пистолет. Он уехал из дискотеки на такси и ранним утром втянулся в перебранку с таксистом из-за стоимости проезда прямо перед домом, в котором крепко спали его товарищи.

— Этот идиот мог с таким же успехом оставить в дискотеке свою визитную карточку, — заметил Мозес, когда он закончил читать газетное сообщение.

В течение последующих недель название «Диснейленд», которое дал Мозес, подтвердило свой выразительный, хотя временами и трагический характер. За несколько дней большая группа бойцов МК была перехвачена во время пересечения границы из Мозамбика. Дюжина из них была захвачена и посажена в камеры полицейского участка в Симунье в районе выращивания сахарного тростника. Не теряя времени, они сбежали, и в тростниковых полях на них была организована массированная облава.

Газета «Таймс оф Свазиленд», которая обычно довольствовалась сообщениями о случаях мелкой коррупции, ограблений в маленьких городках и ритуальных убийствах muti, уже не поспевала за освещением драматических событий, в ходе которых, в частности, дом в Манзини был осажден силами безопасности. Полицейский получил пулю в голову, возможно по ошибке, от одного из своих коллег, когда он подошёл к дому, чтобы проверить сообщения о подозрительных обитателях. Когда подошли бронемашины, обитатели дома решили сдаться. Однако двое наших товарищей решили прорваться в буш, и завязалась перестрелка, в ходе которой один из наших парней был убит на месте.

Мы издали распоряжение, чтобы наши бойцы не ввязывались в перестрелки с силами безопасности Свазиленда, и, к счастью, это были единственные жертвы. Тами Зулу и я попали под огонь около Мбабане, когда наша машина была опознана, и свазилендская полиция устроила погоню. Пуля попала в шину и Тами, сохраняя хладнокровие, увел машину с дороги и направил её в буш. Мы выпрыгнули, пули свистели над головой и мы из всех сил рванули к дому одного из наших друзей, который, к счастью, находился неподалеку.

Большой проблемой было найти безопасное место для совещаний нашей руководящей группы. В начальный период было сделано несколько попыток, но все они были безуспешными из-за внезапных налётов полиции. Мы пробовали встречаться на площадках для пикников или останавливая машины на тихих лесных дорогах. Но везде патрулировала армия и полиция, и у нас просто не получалось провести хотя бы одно совещание без помех.

В конце концов мы договорились встретиться в уединённом ресторане. Мы оделись в костюмы, изображая из себя врачей. Мы ели медленно и сумели обсудить довольно много вопросов, относящихся к нынешней чрезвычайной ситуации. Мы ещё больше растянули время десертом и кофе и, чтобы придать нашей трапезе естественную концовку, я заказал коньяк. Эбе, будучи мусульманского происхождения, заказал кока-колу вместо коньяка; Тами и Гебуза сказали, что они хотят и кока-колу, и коньяк.

Специальный официант, подающий только спиртные напитки, аккуратно налил три порции самого лучшего капского коньяка KWV в соответствующие напитку широкие бокалы и наблюдал, как я оценивающе отпил глоток. Выражение его лица сменилось на ужас, когда мои коллеги «доктора» Тами и Гебуза долили бокалы кока-колой, сказали «поехали» и опрокинули их залпом. Я попытался объяснить им, каким кощунством было смешивать коньяк KWV с кока-колой, но они уже откинулись в креслах с довольными улыбками.

В другом случае мы договорились, что Гебуза заберёт меня и Эбе из гостиницы «Холидей Инн» в долине Эзулвени. Ожидая его, мы с Эбе разговаривали и потягивали напитки около бассейна. Я понял, что мы стали привлекать внимание, когда заметил, что двое белых мужчин разглядывают нас из бара. Они были из Специального отдела южноафриканской полиции. В этом не было сомнения. Как раз в этот момент один из помощников Гебузы прибыл, чтобы забрать нас.

Мы вышли за гостиницы, а за нами вышли шесть тяжеловесов. На парковочной площадке стояло несколько длинных рядов машин. Машина Гебузы и резервная машина с его охраной были в ста метрах. Один из наших противников попытался перерезать нам дорогу. Казалось, что перестрелка неминуема. Я сунул руку в карман и тот отпрянул. Они, однако, по-прежнему шли за нами. Но когда мы подошли к машине Гебузы, они остановились. Возможно, им не понравился вид наших ребят в машинах. Когда мы отъезжали, один из наших прицелился в них из «Калашникова» и они попрятались в кусты.

Подпольная сеть Тами использовала явочную квартиру в Манзини. Её обитателем по случайному совпадению обстоятельств был Фейвел Коэн — мой друг ещё по Лондону, который несколько лет назад решил выйти на пенсию и переселиться в Свазиленд. Фейвел уехал из Южной Африки ввиду сильного отвращения к расстрелу в Шарпевилле и жил в Лондоне в Голдерс-Грин. Он был погружённым в себя человеком с мягкими манерами и слабым сердцем, который вступил в Британское движение против апартеида и всё время воображал, что южноафриканская полиция следит за ним. Я посоветовал ему перестать участвовать в политической деятельности, но он сожалел об этом, уезжая из Англии. К моему изумлению я обнаружил, что он живет в Свазиленде и стал членом одной из наших наиболее активных сетей МК. Я сделал внушение Тами и его коллегам, что они не должны подвергать Фейвела опасности, но было уже поздно.

Подразделения армии и полиции окружили ночью многоквартирный дом, где жил Фейвел, и во время рейда арестовали его и бойца АНК, который находился там. Их посадили в камеры полицейского участка в Манзини, которые уже были забиты нашими товарищами. Фейвел свалился с сердечным приступом и был освобождён через несколько дней. У бойца МК, которого он укрывал, была «легенда», защитившая Фейвела. Он мог утверждать, что не знал, что его квартирант связан с АНК. Под моим нажимом Фейвел вскоре уехал и поселился в Зимбабве.

Истерика в Свазиленде достигла запредельных высот. Каждый день средства массовой информации сообщали о новых рейдах и арестах и призывали публику обращать внимание на «бродяжничающих мужчин», прибывающих в необычное время в дома, «в которых тихо днем и которые пробуждаются ночью». Фотографии Гебузы, Тами и их офицеров показывали по телевидению и мы вынуждены были менять внешность каждый месяц. Университет, который был надёжным оплотом АНК, несколько раз был окружён и там шли повальные обыски мужских и женских общежитий в поисках беглецов.

Наиболее мрачной частью этого положения были допросы задержанных. По нашим оценкам, более ста товарищей были арестованы и содержались в различных полицейских участках. Некоторые офицеры полиции безопасности Свазиленда незаконно забирали их из камер попарно, им надевали наручники, завязывали глаза и увозили в неизвестном направлении для допросов. У них создавали впечатление, что они совсем рядом с границей Южной Африки и если они не будут давать удовлетворительные для допрашивающих ответы на их вопросы, то их передадут «бурам».

На деле центр допросов находился на базе свазилендской армии, расположенной на дороге, ведущей к старым чайным плантациям на возвышении над долиной Эзувени. Реально допрос вели представители южноафриканской полиции безопасности, скорее всего, те самые люди, с которыми мы чуть не схлестнулись в гостинице «Холидей Инн». Вопросы нашим товарищам задавали свазилендские полицейские, но у них были наушники и они получали указания от южноафриканцев, сидящих за стеклянной перегородкой в импровизированной студии. Такова была уступка, которую правительство Свазиленда делало Претории. Они не могли позволить себе опозориться в глазах Организации Африканского Единства передачей наших людей, но согласились сотрудничать с южноафриканцами через такую причудливую форму проведения допросов.

Полицейской команде потребовалась пара месяцев для того, чтобы допросить всех наших товарищей, после чего они были депортированы в Танзанию. Самым рьяным офицером свазилендской полиции безопасности был некто по имени Шиба, который выполнял свои обязанности с особой жестокостью. В декабре 1984 года он был расстрелян из проезжавшей машины, когда выходил из клуба полицейских офицеров в Мбабане после обеда по случаю Рождества.

Сразу же после Рождества Гебуза, который, казалось, был живуч как кошка, чуть не попался во время налёта на его квартиру в Мбабане. Его ближайший помощник Джабу был арестован, когда ставил машину около дома. Полиция взломала дверь квартиры после того, как её обитатели отказались открыть её. Гебуза и ещё один товарищ по имени Матау попытались бежать через балкон. Матау сорвался и упал, сломав обе ноги и несколько ребер. Пока он лежал, корчась от боли, ему ещё и прострелили колено. После госпиталя его держали в одиночном заключении, а затем депортировали в Лусаку. Гебуза сумел взобраться на крышу, где прятался весь день и всю ночь, а затем успешно выбрался оттуда и сумел реорганизовать свою подпольную сеть.

Несмотря на проблемы выживания, с которыми мы сталкивались в Свазиленде, наши подразделения продолжали действовать в течение всего кризиса 1984 года. Хотя более ста товарищей было задержано и депортировано в Танзанию, мы сумели переправить в Южную Африку более ста пятидесяти человек.

Один чёрный посёлок за другим взрывался от гнева, вызванного угнетением апартеида. Изначальным поводом была попытка коррумпированных местных властей повысить квартплату. Полиция попыталась прийти на помощь осаждённым местным чиновникам и со своей обычной склонностью к применению оружия открыла огонь по демонстрантам. Ярость людей быстро распространилась по всей стране и вряд ли было место в Южной Африке, в котором не бурлило бы восстание. Положение в стране становилось ещё более критическим, чем в 1976 году. Десятки чёрных местных чиновников, которых население рассматривало, как марионеток режима, были убиты вместе с ненавидимыми всеми «izimpimpi» (зулу — «доносчики»). Количество операций МК достигало более ста в год. Они были направлены против армии и полиции, а также против объектов экономики, связи и энергетики.

Крупная база армии ЮАР Фортреккерухте рядом с Преторией была обстреляна ракетами. Мощная бомба, заложенная в машину, взорвалась около штаба ВВС в Претории, убив девятнадцать человек, включая несколько высокопоставленных офицеров. Система энергоснабжения страны часто подвергалась нападениям, и оно прерывалось. На почти построенной атомной электростанции Куберг была произведена диверсия с применением мощного взрывного устройства. Возможности сил безопасности были напряжены до предела.

В декабре 1983 года возник Объединенный демократический фронт (ОДФ) — широкая массовая организация, стоявшая на стороне АНК и занимавшаяся мобилизацией народа. В 1963 году офицер полиции безопасности Диркер похвастался Уолтеру Сисулу после его ареста на ферме в Ривонии: «Мы отбросим вас назад на двадцать лет». Какими же пророческими были его слова! Однако через двадцать лет борьба против апартеида усилилась, как никогда до этого. Руководство АНК в Лусаке обратилось к народу Южной Африки с историческим призывом: «Сделайте апартеид недействующим, а страну — неуправляемой».

В это же время пришло сообщение об освобождении из тюрьмы Билли Нэйра и Кеника Ндлову. Я услышал интервью Билли по радио и написал Элеоноре: «Только представь себе. Через двадцать лет он по-прежнему полон боевого духа. Пошли ему телеграмму от нас обоих следующего содержания: «Поздравляем с твоим освобождением. Разделяем твою радость и оптимизм. Мы не забывали тебя эти двадцать лет. С нетерпением ждём встречи».

В ноябре 1984 года мне пришлось выскользнуть из Свазиленда, чтобы принять участие в зарубежной конференции Южноафриканской коммунистической партии. Она проводилась неподалеку от Москвы и ввиду представительного характера, который мы сумели обеспечить, она была объявлена 6-м съездом партии. Генеральным секретарём партии был Мозес Мабида. После смерти Юсуфа Даду в предыдущем году председателем партии был избран Джо Слово. Меня избрали в Центральный Комитет.

Москва, покрытая снегом, тёплое гостеприимство, оказанное нам советскими товарищами, были таким разительным контрастом по сравнению с борьбой за выживание в Свазиленде. Было очень приятно расслабиться с товарищами из Лусаки, Лондона, Луанды и многих других мест, где были партийные организации. Мы обменялись опытом, и я услышал из первых уст о серьёзном мятеже, который произошел в начале года в Анголе среди разочарованных бойцов МК, участвовавших в правительственном наступлении против УНИТА. Я получил привет и письма от Элеоноры и сумел слетать в Лондон, чтобы в первый раз за этот год повидаться с семьей.

Несмотря на то, что я прожил в Соединённом Королевстве многие годы, я не имел права на получение британского паспорта. Вместо него я получил проездной документ лица без гражданства. Это означало, что я должен был пройти через пограничный контроль для иностранцев и подвергнуться суровому допросу иммиграционного чиновника. Он немедленно достал черную книгу, и я смотрел, как он водил пальцем по буквам, разыскивая мою фамилию, которая, несомненно, фигурировала там, как фамилия лица, за которым нужно присматривать, даже если он ещё не объявлен «международным террористом». Тот факт, что моя жена и дети были британскими подданными, и что у меня был статус иностранца, постоянно проживающего в Англии, не позволял им отказывать мне во въезде. Я, однако, знал, что будет тайно нажата соответстствующая кнопка и меня «разберут на части» на таможне.

Когда я вёз тележку с багажом через «зелёный коридор» для тех, кому «нечего заявлять», неизбежно появился таможенник и выбрал меня для досмотра. Меня уже много раз приглашали в специальную комнату, предназначенную для личного досмотра. Это означает, что нужно раздеваться до белья, каждый предмет, который вы везёте, подвергается тщательному изучению, а документы копируются.

Незадолго до отлёта из Москвы я спешно купил несколько рождественских подарков. Время не позволяло побывать в нескольких магазинах, поэтому я купил несколько ручных и настенных часов для Элеоноры и детей. Таможенник исследовал все часы, тщательно взвесив в руке гирьку на цепочке ходиков с «кукушкой».

— Вряд ли подходит для бомбы замедленного действия, — заметил я и получил в ответ кислый взгляд. — Это рождественские подарки.

На сцене появился представитель спецслужб, который вёл себя с отменной учтивостью. В моём багаже был ряд статей, а также мои лекции и заметки по вопросу о вооружённой борьбе, и он собрался объяснять мне, что имеет право скопировать их.

— Никаких проблем, — ответил я. — Вы найдёте некоторые из этих материалов опубликованными за моей подписью в готовящемся к выпуску журнале АНК. Может быть, когда-нибудь я использую этот анекдот в своих мемуарах.

— Очень хорошо, сэр, — был ответ. — Только не упоминайте моё имя, пожалуйста.

Кроме частых досмотров на таможне в аэропорту Хитроу я никогда не испытывал никаких проблем со стороны разведывательных органов и сил безопасности Её Королевского Величества. Поэтому программа «Телевизионные новости» 4-ого Канала была не права, когда она повторила клеветническую передачу южноафриканского телевидения. В этой передаче, выпущенной под названием «Цель — терроризм», Южноафриканская телерадиовещательная корпорация утверждала, что мы с Джо Слово использовали Великобританию как «базу для терроризма» против Южной Африки. Видеоряд, снятый из движущейся машины на улице Голдерс-Грин, показывал мою квартиру, которая, как выразился голос за кадром, «по иронии судьбы расположена над магазином диетических продуктов». Элеонора и дочь Слово Джиллиан получили от 4-го Канала извинения и выплаты за моральный ущерб, когда там прочитали письмо от наших адвокатов.

После короткого и счастливого отпуска, проведённого с семьей в Лондоне, я скоро вернулся назад, в Свазиленд. После депортаций наших бойцов в Танзанию жизнь в Свазиленде, казалось, возвращалась в нормальное русло, а правящая элита с новой силой возобновила внутреннюю борьбу за власть. Эбе проскользнул через границу Южной Африки и теперь работал в нашей подпольной сети в Дурбане. АНК готовился к проведению Национальной конференции в Лусаке, и я ждал, когда Эбе присоединится ко мне. Он сотрудничал с Хеленой Пастоорс — бельгийской гражданкой, которая после периода пребывания в Мапуту поселилась в Йоханнесбурге. После нескольких неудачных попыток перевезти Эбе через границу, Хелена приехала в Мбабане, чтобы встретиться со мной.

Она подобрала меня в условленном месте, и мы поехали в загородную гостиницу под названием «Форестерз Армз». Было холодно и темнело, когда мы сели около камина в пустом баре гостиницы. Хелена замерзла и некоторое время дрожала. Она была смелой женщиной, высокой и стройной, с рыжими волосами до плеч, и вместе со своим бывшим мужем Клаасом де Йонгом тайно ввозила оружие в Южную Африку. Я отнес её начальную дрожь к напряжению, под которым она жила, хотя внешне она выглядела спокойной и собранной.

Когда она рассказывала мне о неудачных попытках привезти Эбе к границе, моё беспокойство усиливалось. В каждом случае они или наталкивались на контрольный пункт, или происходило какое-то странное событие, которое побуждало их возвращаться назад.

— Хелен, — спросил я, — а ты уверена, что не находишься под наблюдением? Ты используешь методы проверки, которым я учил тебя и Клааса в Мапуту?

Именно в этот момент в бар неторопливо вошёл крепко сложенный южноафриканец. Он не посмотрел на нас и сев к бару, заказал что-то выпить. Он пробыл в баре десять минут и вышел, вновь не посмотрев в нашу сторону.

— Странный тип, — сказал я. — Первое, что обычно делают, входя в общественное место — это посмотреть, кто ещё там находится. А он даже не посмотрел в нашу сторону.

Хелена хихикнула и сказала, что проблема с вами — политэмигрантами заключается в том, что «вы видите буров за каждым углом».

— А как насчёт вот этого? — спросил я, когда за бар сел ещё один крепкий белый мужчина в рубашке с закатанными рукавами, обнаруживающими хорошо развитые бицепсы. Как и предыдущий человек, он полностью игнорировал наше присутствие.

История повторилась и в третий раз. Через десять минут и после бутылки пива посетитель был вновь заменён, на этот раз безразличным африканцем. Мы не стали дожидаться, когда он допьет свою выпивку. Хотя Хелена не соглашалась со мной и упорно утверждала, что мне «нужно пожить в Южной Африке и привыкнуть находиться среди буров», она согласилась уехать оттуда.

Она любила быструю езду, однако слушалась моих указаний. Посматривая назад в темноту, мне показалось, что я вижу машину, следующую за нами от гостиницы. Я попросил Хелену увеличить скорость и показал, где свернуть с дороги в лес. В город мы приехали окольными путями. Я сказал ей, что хотя и не был уверен, но чувствовал реальную возможность того, что люди в баре были частью группы наружного наблюдения. Эбе зависел от Хелен, ожидая, что она заберёт его в гостинице в восточной части провинции Трансвааль. Я сказал ей, что не следует продолжать попытки перевезти его через границу в эти выходные дни и что она должна проявить особое внимание для обнаружения слежки.

Я показал ей на карте место около холма, называемого «Голова Мананга», где, как я считал, можно было безопасно пересечь границу, и пообещал ей по возвращении с конференции АНК связаться с ней лично и способствовать переходу Эбе через границу.

Конференция проходила в городе Кабве в Замбии. Это была важнейшая объединяющая встреча, на которой Оливер Тамбо был вновь избран Президентом АНК, Альфред Нзо — Генеральным секретарём, а Томас Нкоби — казначеем АНК. Был также избран Национальный исполком в составе 25 человек. Джек Саймонс, по-прежнему остроумный циник, который наслаждался атмосферой конференции и духом делегатов, сказал мне, отвечая на вопрос о том, что он считает главной целью конференции: «Ха! Вы здесь в качестве «голосовательного мяса». Суть всех конференций в том, кто будет лидером».

Основные дискуссии развернулись вокруг усиления массовой борьбы в Южной Африке и восстаний в чёрных посёлках. Подчёркивалась необходимость усиления подпольных структур внутри Южной Африки — как в городах, так и в сельских районах. Нужно было, чтобы они опирались на «массовые политические революционные базы по всей стране, как средство подъёма вооружённой борьбы на новую высоту». Делегаты приняли решение усиливать всестороннюю народную войну, направленную на захват власти. Оливер Тамбо, здоровье которого начало ухудшаться, поклялся, что «все его остающиеся силы будут отданы борьбе за освобождение Южной Африки».

У нас не было иллюзий относительно жертв, которые потребуются для того, чтобы свергнуть апартеид. Накануне конференции южноафриканские коммандос совершили нападение на десять домов в Габороне — столице Ботсваны, и убили прямо в постелях девять беженцев, включая трёх женщин, ребёнка и старика.

В то же самое время четверо активистов ОДФ из города Крадок в Восточной Капской провинции, среди которых был Мэтью Гониве, были похищены и убиты. Убийцы, несомненно, были из ударной группы режима апартеида. Преступные акции, которые правители государства апартеида осуществляли против АНК в «прифронтовых странах», всё больше становились основным средством подавления ненасильственного сопротивления внутри Южной Африки. Список убитых активистов ОДФ продолжал расти. Виктория Мксенге — юрист, занимавшаяся вопросами прав человека, была убита около её дома в Дурбане через четыре года после убийства её мужа.

По окончании конференции в Кабве я получил от Рашида сообщение об исчезновении Клааса де Йонга, который выполнял задание в Южной Африке. Рашид просил меня связаться с Хеленой Пастоорс из «передового района» и сообщить ей о необходимости немедленно покинуть страну. Но было слишком поздно. И она, и Клаас были арестованы и обвинены в тайном провозе оружия в Южную Африку. Клаас сумел бежать в голландское посольство в Претории и провёл там почти два года, пока ему не разрешили покинуть страну. Хелена отсидела в тюрьме четыре года из тех десяти, на которые она была осуждена. Обвинение придало сенсационное значение её попыткам помочь Ибрахиму уйти из Южной Африки, заявляя, что это было частью очень важной «Операции Манго», названной так по имени места пересечения границы у холма «Голова Мананга».

Эбе с трудом избежал ареста. Он был доставлен в Свазиленд с помощью Мозеса и Аарон, которые перевезли его через границу в шкафу старого автомобильного прицепа типа «караван». Он остался в Свазиленде, чтобы действовать оттуда, а я был переведён в Лусаку. Я был назначен начальником военной разведки «Умконто ве сизве», а также был введен в состав Политиковоенного совета (ПВС), отвечавшего за организацию борьбы внутри страны.

Лусака была для АНК тем же, что и Брюссель для Европейского Союза. Там разрастались департаменты и структуры, что сопровождалось неизбежной бюрократизацией. На этом сходство заканчивалось, поскольку у нас не было привилегий. Руководство АНК и его члены жили в чрезвычайно скромных условиях. Сначала я жил у Джо Модисе — командующего «Умконто ве сизве» и его жены Джеки Молефи, которая вместе со мной входила в состав Военного командования. Джеки — красивая и умная «mgwenya» из поколения Одессы, была начальником службы связи. У них был маленький домик в посёлке Кабвата, где я спал на кушетке в гостиной.

Скоро мне удалось найти небольшую квартиру, в которой я жил с несколькими товарищами. Одним из первых приехал навестить меня Дэвид Рабкин, живший в Мапуту после освобождения из тюрьмы в начале 1984 года. Несмотря на Договор Нкомати, он сумел остаться в Мозамбике, как журналист, работающий на несколько газет. Он работал с Зумой и Су и, используя свой британский паспорт, часто ездил в Свазиленд, чтобы поддерживать связи с нашими товарищами, находящимися там. Он был в Лусаке, направляясь в Анголу, потому что хотел пройти обучение основам некоторые военных знаний. Мы провели вместе приятную неделю, вспоминая о прошлом и размышляя о будущем.

Я видел его в последний раз. Он погиб от взрыва неисправного устройства замедленного действия в последний вечер своей подготовки в одном из ангольских лагерей. Я получил это известие в Лусаке, когда направлялся в аэропорт. Я должен был улететь дневным самолётом в Европу на заседание Центрального Комитета и заскочил в штаб военных операций. Наш радист передал мне сообщение с нашей радиостанции в Луанде: «С прискорбием сообщаем товарищам, что Дэвид Рабкин погиб в результате несчастного случая прошлым вечером 23 ноября. Пожалуйста, сообщите об этом его семье в Лондоне и Су в Мапуту».

Я был потрясён и рухнул на стул, зажав голову руками. Слишком много погибло близких друзей. Такое дело, как наше, привлекало людей крупного калибра, умных, смелых и, прежде всего, преданных народу. Дэвид был одарён всеми этими качествами и был чувствительной и творческой личностью. Я подумал о Су и детях Дэвида, о его матери, которая ехала в Хараре, чтобы на рождественских каникулах встретиться там с ним и с его сестрой. Мне потребовалось немалое усилие, чтобы взять себя в руки. В штаб пришел Кашиус Маке — молчаливый, твёрдый человек, как и я, член Военного командования. Когда я сообщил ему о происшедшем, он был потрясён не меньше меня. Мы договорились о том, как известить семью Дэвида, и с тяжёлым сердцем я уехал в аэропорт.

Дэвида похоронили в Луанде. Джо Слово и Крис Хани были главными ораторами на траурной церемонии. Крис, который стал политическим комиссаром МК, объявил, что лагерь, в котором погиб Дэвид, будет назван его именем. Я выступил на встрече в память о нём в Лондоне, а Раймонд Саттнер, который провёл несколько лет с ним в тюрьме, выступил на тайной встрече товарищей в Йоханнесбурге.

В мае 1986 года я снова был в Свазиленде. Мы кропотливо восстанавливали там наши структуры. Меня направили, чтобы помочь нашим командирам усилить действия в поддержку нарастающей массовой борьбы внутри Южной Африки. Я также занимался вербовкой наших сторонников в Европе для оказания нам помощи, особенно в создании конспиративных квартир для наших оперативников, находящихся в тяжёлых условиях. Мне нужно было проверить, как идут дела у вновь прибывших. Я летел самолётом компании «Замбиан Эруэйз», с фальшивым паспортом и с вновь измененной внешностью. Я испытывал особое чувство, пролетая над территорией Южной Африки и глядя вниз на реку Лимпопо, которую пересекали наши бойцы для операций в северной части провинции Трансвааль.

Как только я вернулся в Свазиленд, ситуация стала накаляться. Я вспомнил о высказывании Кадера Асмала — ведущего деятеля АНК и лидера антиапартеидного движения в Ирландии, обращенного ко мне во время конференции в Кабве. «Дружище, — сказал он, поскольку мы были в очень хороших отношениях и приняли хорошую порцию ирландского виски, — с тобой хорошо, поскольку ты тот тип человека, вокруг которого всё начинает действовать». Проблема с такого рода замечанием была в том, что оно походило на китайское ругательство: «Чтоб ты жил в интересные времена!».

Подпольные сети МК и в провинции Трансвааль, и в провинции Наталь расширяли свои операции. На дорогах в военизированной приграничной зоне в северной части провинции Трансвааль и вблизи границы со Свазилендом устанавливались мины. Дурбан был назван южноафриканской прессой «городом бомб» из-за частых взрывов, которые сотрясали его. Одним из таких взрывов был убит заместитель начальника полиции безопасности. Нападение на нефтеперерабатывающий завод закончилось яростным боем, в котором четверо наших товарищей предпочли погибнуть, но не сдаваться. Подразделения Тами Зулу были особенно активными и, пытаясь расширить свою опору в сельских районах, открыли партизанский фронт в горах Лебомбо в районе Нгвавума в северо-восточной части провинции Наталь. Этот район, кстати, входил в зону прямой ответственности Джабу Нксумало (Мзалы). Поль Дикеледи отвечал за операции по минированию дорог, а Эбе обеспечивал общее руководство политической подпольной работой.

Тами Зулу обещал расширить операции. К сожалению, по сообщению телевидения, один из его связников, молодая свазилендская студентка, была арестована на пограничном посту Голела на границе с Наталем. Машина, на которой она ехала, была оборудована тайником, в котором находилась взрывчатка. У меня создалось впечатление, что южноафриканцы были предупреждены об этом. Подозрение пало на одного из помощников Тами, но у нас не было полной уверенности. Дополнительное беспокойство вызывал тот факт, что задержанная девушка знала одного из моих очень давних помощников, «Винсента» — школьного учителя из Лондона, которого я недавно привёз в Свазиленд. Я привёз его, чтобы оказать дополнительную помощь Ибрахиму, однако возникло ощущение, что ему лучше уехать. Когда свазилендская полиция побывала у него, чтобы проверить его паспорт и разрешение на работу, наше решение уже не подлежало сомнению.

Затем в ночь на субботу 2 июня два наших оперативника и молодая свазилендская женщина были убиты в доме неподалеку от Мбабане. Это были Пансу Смит, Сипо Дламини и Буси Маджола. Товарищи нашли их в понедельник утром, лежащими в лужах крови. Они были расстреляны в упор из оружия с глушителями. Соседи не слышали звуков стрельбы. Кроме пулевых ранений в голову у Буси — подруги Пансу, были пулевые пробоины в ладонях рук. Очевидно, она пыталась защититься руками от выстрелов. Видели, как в дом в субботнюю ночь входили три белых человека. Очевидно, их впустил в дом четвёртый человек, один из людей из Южной Африки, с которым наши товарищи работали и который приехал в Свазиленд для встречи с ними в ту субботу. Когда я узнал, что товарищи решили работать с ним, поскольку у него были автомашина и деньги, то указал на старое изречение, которое было особенно применимо к нашему положению: «Бойтесь данайцев, дары приносящих!».

За день до того, как мы сделали наше мрачное открытие, Эбе и я встречались со связником на площадке для пикников в чудесной местности Пайн Вэлли неподалеку от Мбабане. Пока мы втроём разговаривали около искрящегося потока воды, подкатила и остановилась рядом красная «Мазда» спортивного типа. Три белых человека вылезли из машины и двое из них направились прямо к реке, поблизости от того места, где мы сидели. Первый поприветствовал нас в излишне бурной манере, отрыгивая и хихикая. Он спросил нас, безопасно ли здесь купаться.

— Конечно, — ответил я. — А вы здесь недавно? Откуда вы?

— Перу, — ответил он с безошибочным латиноамериканским акцентом и прыгнул в воду прямо в одежде.

— Он сошел с ума, — прокомментировал второй человек, присаживаясь рядом с нами.

Он был долговязым, ширококостным, угрожающе выглядевшим верзилой с «Юнион Джек», вытатуированным на руке. Как и его приятель, он находился под влиянием алкоголя и, возможно, наркотиков.

— Откуда вы? — спросил он нас с ирландским акцентом.

Держа руку поблизости от пистолета, спрятанного под рубашку, я ответил, что мы работаем в Свазиленде.

— Ну, а как насчёт Вас? Исходя из Вашего акцента и хорошей татуировки я предполагаю, что Вы из Ольстера?

— И горд этим, — ответил он, — но мне пришлось уехать оттуда много лет назад. Работал в Родезии, а затем перебрался в Южную Африку…

Он посмотрел на третьего человека, который выгружал ящик пива из багажника машины и, понизив голос, сказал:

— Можете считать, что я на полицейской службе.

Появился третий человек и было ясно, что он хотел избежать общения с нами. Ольстерец с трудом поднялся на ноги и с опущенной головой и с выражением покорности помог ему отнести пиво дальше к реке. Мы слышали, как он спросил, осталась ли ещё «травка», чтобы покурить, а так называемому перуанцу сказали, чтобы он плыл туда, где они расположились.

Третий человек явно был южноафриканцем. Из его внешности и из почтительного отношения, которое выказывали к нему, я сделал заключение что он был офицером службы безопасности и, более, чем вероятно, управлял двумя остальными. Ему было лет тридцать пять, он был одет просто, но со вкусом, с аккуратно подстриженными усами, начальственным видом и напоминал мне Магнума — популярного телевизионного интервьюера.

Наша встреча произошла в субботу, на следующий день после убийства наших трёх товарищей, за день до того, как мы узнали об их гибели и о том, что около их дома видели трёх белых. Когда я получил это сообщение, то немедленно и интуитивно подумал о трёх людях, которых мы видели на площадке для пикников. Алкогольно-наркотический загул соответствовал тому, что мы знали о «снятии напряжения» ударных групп после таких операций. Не вывозил ли южноафриканский шеф двух убийц «проветриться» после операции в предыдущую ночь? Были ли они по-прежнему здесь, готовясь к новому удару? Не был ли «перуанец», скорее всего, португальским наёмником из бывших колоний?

Я обсуждал всё это с Мозесом в понедельник утром. Мы решили поехать и разобраться. Из дома выехали перед полуднем, намереваясь проверить каждое питейное место между Манзини и Мбабане. Мы искали красную «Мазду» и решили побывать на многочисленных «водопоях» на 50-километровом отрезке шоссе. Мы проехали мимо трёх возможных мест в самом Манзини и одного ресторана в Матсапа. В начале долины Эзулвени, перед тем, как начинаются роскошные гостиницы и рестораны, есть просёлочная дорога, ведущая от главного шоссе к гостинице около водопада Мантенга. Мы бросили беглый взгляд на парковочную площадку, но красной «Мазды» не было видно. Она материализовалась из-за поворота, ведущего к гостинице, когда мы ехали назад к главному шоссе. Конечно же за рулём был «Магнум», рядом с ним сидел ольстерец, а на заднем сидении была третья фигура, возможно «перуанец».

— Это они, — сказал я Мозесу, разворачивая машину обратно, как только они исчезли из виду.

Когда мы подъехали к гостинице, красная «Мазда» была на стоянке. Мы решили, что Мозес пойдет один, поскольку они узнали бы меня с площадки для пикников и заподозрили бы неладное. Я остановился поодаль и стал ждать. Через некоторое время троица уехала на «Мазде», а Мозес присоединился ко мне. Мы ехали за шлейфом пыли, который поднимала их машина, до просёлочной дороги и увидели, что они повернули налево к долине.

— Боже! — воскликнул Мозес, — какая дикая компания. Я наткнулся на них в баре гостиницы. Ты был абсолютно прав в отношении верзилы-ирландца. Какой злобный тип! Какой поганый рот у него и у того парня, который поменьше! Всё на букву «х» — и то, и это. Парень, который поменьше, явно напичкан наркотиками до самых бровей и у него действительно португальский акцент. Атмосфера там была такая, что её не разрежешь и ножом. Они оскорбляли чёрный персонал, который был запуган.

— А что насчёт Магнума? — спросил я.

— Почти не открывал рот. Они называли его Яни и это действительно бур. Он всё время платил за выпивку. Он явно их хозяин.

«Мазда» пронеслась на скорости мимо комплекса гостиниц «Холидей Инн» и начала подъем по длинному холму, ведущему к Мбабане. Однако она скоро съехала с основной дороги и подкатила к мотелю. Мы знали, что в этом заведении есть бар и подождали, давая время троице зайти вовнутрь. Около бара «Мазды» не было видно, поэтому я медленно проехал вокруг комплекса, исследуя глазами ряды входов в комнаты мотеля в поисках машины. Мы заметили её около одной из комнат с открытой дверью. Я остановился в соседнем ряду и мы видели, как «Ирландец» и «Перуанец» плюхнулись на кровати. «Магнум» вышел из машины, закрыл двери и вошёл в соседнюю комнату.

— Сидящие утки, — пробормотал Мозес, кивая и подмигивая. Он был за то, чтобы прикончить их на месте.

— Нет. Я должен обсудить это с местным командованием, — ответил я. — Это их территория.

На совещании в этот вечер, на котором присутствовали Тами, Гебуза, Эбе и начальник разведки — товарищ по имени Томас, я доложил о трёх людях и мы обсудили, что делать. Томас обладал обширной информацией об ударных группах противниках в Свазиленде и подтвердил, что, как полагают, совершившая убийство в Мбабане группа по-прежнему была в стране. Более того, уже было предположение, что в числе убийц были англичанин и португалец. У него был агент, который работал в этом мотеле и который мог бы собрать дополнительную информацию для нас об этих людях. Я выдвинул идею Мозеса и доказывал, необходимость приготовиться к тому, чтобы уничтожить троицу.

Хотя мы не были уверены в том, что эта та самая группа, которая убила трёх наших людей в ночь на субботу, они, несомненно, подходили под категорию ударной группы. Мы знали о том, что противник планирует новые удары по нам и нам нужно было нарушить их планы. По крайней мере нам нужно было захватить и допросить эту тройку.

На войне необходимо действовать, когда для этого предоставляется возможность. Мы ждали несколько дней, пока наш агент в мотеле собирал крупицы информации, которая подтверждала наши сильные подозрение по этим трём. Самым убедительным было сообщение об их встрече с известным нам южноафриканским агентом. Когда мы, в конце концов, вломились в их комнату в мотеле, они исчезли.

Через несколько лет, когда разразился скандал вокруг правительственных групп убийц, я узнал «Магнума», по всем признакам, убийцу-садиста, на фотографии в газете.

Инцидент с этими тремя многое открыл для меня. Я был на месте действия, готовый произнести им приговор, и до сегодняшнего дня считаю, что нам нужно было действовать незамедлительно. Но что испытывает человек, готовый отнять жизнь у другого человека? У меня никогда не было ни малейших сомнений в том, что наша вооружённая борьба была средством защиты против насилия со стороны правительства. Нас вынудили на массовую политическую борьбу, на вооружённые действия тем, что все пути продвижения к демократии были закрыты. Оливер Тамбо выразил это в сжатой форме, заявив: «Не было бы вообще никакого насилия, если бы мы не стали объектом насилия со стороны системы апартеида».

Ну, а что же с моими личными чувствами? До тех пор я участвовал в коротких перестрелках с едва различимыми противниками в Анголе и на границе с Южной Африкой. Однажды, уже на той стороне границы, чей-то голос выкрикнул: «Staan vas». Мой спутник и я инстинктивно повернулись на голос, стреляя с бедра, увидели, как человек упал, и побежали, спасая свои жизни, пока пули свистели мимо. Это были ясные случаи: или ты убьёшь, или убьют тебя. Со временем я понял, что нет разницы между рефлекторным действием в острой ситуации, когда стреляешь ты и стреляют в тебя, и более осознанным принятием решений на военном совете. Мыслительный процесс просто более растянут по времени. По моим наблюдениям, никто на нашей стороне, ни те, кто планировал операции, ни те, кто их осуществлял, не мучился сомнениями в течение тридцати лет вооружённой борьбы. Конечно, мы сожалели о случаях гибели мирных людей, которые были крайне редкими. Мы вели справедливую войну и принимали решения на основе принципов и наших политических и моральных установок.

Это то, что исторически всегда отличало борцов за свободу от тех, кто служил несправедливому делу. Хотя война всегда предполагает убийство, её логичным развитием в случаях, когда её ведут те, «кто делает мирные перемены невозможными», является убийство отдельных людей и массовые убийства. Правительство перешло все границы и санкционировало хладнокровные убийства своих безоружных и вооружённых оппонентов, как средство сохранения режима апартеида. Боец с автоматом АК-47 и учёный с авторучкой, сочувствующий нам человек и просто беженец, женщина и ребёнок — все одинаково рассматривались как противник. Как, например, в случае со школьным учителем Мэтью Гониве: военное командование дало официальное указание о том, что он «должен быть устранён из общества на постоянной основе». Убийства и массовые убийства повсюду в Южной Африке и за её пределами стали нормой для сил, защищающих апартеид.

В течение следующих нескольких месяцев мы получили от этих сил ощутимые удары. Я тесно взаимодействовал с Томасом, настоящее имя которого было Сидни Мбиси. Он был надёжным и умным человеком. В свое время он был телохранителем Оливера Тамбо и производил на меня хорошее впечатление. Томас получал информацию от своих агентов в рядах сил безопасности противника. Незадолго до отъезда из Лусаки я получил от него сообщение, что его основной агент приезжает в Свазиленд на отдых.

— На отдых? — спросил я с удивлением. — Но Претория только что ввела чрезвычайное положение. Полиция не справляется с критической ситуацией. Как могут они разрешить старшему офицеру взять отпуск?

Это вызывало у меня сильное подозрение. Я посоветовал Томасу быть осторожнее.

Он был похищен через несколько недель, в июле. Этот «агент» был использован для того, чтобы заманить его в засаду. Томас был арестован южноафриканской полицией и на следующий год освобождён без предъявления обвинения. Вскоре после этого он был застрелен неизвестным человеком около своего дома в Соуэто.

Второе похищение произошло вскоре после исчезновения Томаса. Глори Седебе, которого знали под именем «Сентябрь», был начальником разведки подпольной сети в Трансваале. Я был знаком с ним в течение некоторого времени, однако никогда не доверял ему полностью из-за его подозрительности. Товарищи считали, что он был трусом. Было сильное подозрение, что он сам нанес себе ранение во время налёта на Матолу. Внешне он напоминал мне Бруно Матоло — предателя со времён моей диверсионной деятельности в Дурбане, и это вызывало у меня чувство недоверия к нему.

Он был арестован свазилендской полицией и был похищен южноафриканскими агентами из камеры полицейского участка в Манзини при содействии одного из местных полицейских. Ясно, что он согласился сотрудничать со своими похитителями и стал одним из печально известных «партизан-оборотней». Всё это случалось быстро. Через несколько дней после его похищения в августе трое его коллег были застрелены южноафриканской полицией на месте пересечения границы около города Пит-Ретиф.

«Сентябрь» знал о готовящемся переходе через границу. Среди тех, кто погиб, был Толман Бам — вдумчивый молодой человек, которого я взял с собой из Анголы в Мапуту, а затем на линию фронта.

«Сентябрь» вновь помог команде похитителей в декабре 1986 года. Эбе был похищен из своего укрытия в Пайн Вэлли 15 декабря 1986 года. Вооружённые люди вломились в его дом, когда он смотрел телевизор. В это же время была похищена молодая пара из Швейцарии, единственным преступлением которой было просто знакомство с несколькими членами АНК. Кроме того, был похищен Шадрак Мапамуло — давний стойкий член АНК, у которого в Свазиленде был статус беженца.

Шадрак, как и Ибрахим, был одним из моих товарищей по МК в Дурбане в 60-х годах. Он отсидел пятнадцать лет на острове Роббен и присоединился к нам в Свазиленде в 1980 году. Он был вежливым человекам с мирным характером и тихим голосом, внимательным к окружающим. Он был фабричным рабочим и профсоюзным активистом. Ему было приятно узнать, когда мы впервые встретились в изгнании, что АНК объявил 1980 год «Годом рабочего».

Он был изумлён, когда я добавил, что нужно объявить все 80-е годы «Десятилетием рабочих», если мы хотим добиться освобождения к 1990 году. «Но, конечно же, это не займет так много времени?», — запротестовал он. Поскольку я был в эмиграции с 1963 года, то уже выработал терпеливое отношение к таким разговорам и объяснил: «Шадрак! Я не готов обсуждать, когда придёт свобода. Единственное, что я могу с уверенностью сказать, это то, что 1 января 2000 года я встречусь с тобой около здания Городского Собрания Дурбана и приглашу тебя на обед».

Это трагично, но если даже я доживу до этого времени, выполнить это обещание будет невозможно. Когда они пришли в маленькую квартиру Шадрака в Матсапе в середине ночи, его жена — медсестра — была на дежурстве в местной больнице. Он запер своих двух детей в одной из комнат и попытался забаррикадировать дверь. Похитители несколько раз выстрелили в него и потащили его, раненого, к поджидавшей машине. Он умер от потери крови по дороге к границе и они бросили его тело около забора.

Декабрь 1986 года был особенно трагическим месяцем для нас. В Масеру ударная группа, используя оружие с глушителями, убила семь наших товарищей в налёте на два дома. Среди погибших были два моих слушателя из Анголы — Нонкоси Мини (или Мэри Мини) и Луламиле Дантиле, известный как Морис. Нонкоси была дочерью казнённого героя Вуйсиле Мини, которая пережила бомбардировку в Ново-Катенге. Морис был найдён убитым в машине. Его голова была пробита пулей. Были также хладнокровно расстреляны Леон Мейерс — оперативник МК и его жена Джеки Куин. Их обнаружили в их доме. Они сами открыли дверь кому-то, кого они, очевидно, знали и кому доверяли. Их дочь была обнаружена живой, прижимающейся к матери. Стало вновь ясно, что это было делом рук шпиона, приникшего в наши ряды и выдавшего их всех.

Я был в Лондоне, когда поступили эти сообщения. Я вспомнил о моих последних разговорах с товарищами в Свазиленде в конце июня и как я убеждал их предпринять превентивные действия против «Магнума» и его подручных. Я размышлял над тем, что должен был чувствовать Мозес по поводу всех этих событий в «Диснейленде», особенно после похищения Ибрахима, которого он хорошо знал с тех времён, когда помог ему пересечь границу.

Через несколько лет, когда я писал эту книгу, я получил письмо от моего старого друга Мозеса, который вновь вернулся с семьей в Англию: «В нашем скучном повседневном существовании есть постоянные напоминания о тебе. Вчера газеты сообщили, что «Роя из Ровера» в конце концов окончательно похоронили. Мы подумали, что в былые времена это было бы подходящей темой для разговора о противоречивом влиянии американских и английских комических фигур на культуру «белой» Южной Африки. Аарон впервые услышала о Лихом Дэне, о Страшиле-Деннисе и обо всех их друзьях во время игры в «Тривиальное увлечение» в нашем доме-убежище на холме. Тебе будет приятно узнать, что каждый раз, когда мы видим Лихого Дэна на поздравительной почтовой марке первого класса, это напоминает нам о тебе».

«Мозес» было кодовым именем Майкла Стефенса из Шотландии, который, к сожалению, через несколько лет скончался в Англии после непродолжительной болезни. Без отца и мужа остались его дочь Моника и жена Джуна.

 

Глава 15. 25-я годовщина

1985-87 гг. Ангола и линия фронта

Правительственная политика, основанная на применении грубой силы, потерпела поражение. АНК объявил 1986 год — 25-ю годовщину МК — Годом «Умконто ве Сизве». Лозунг «Каждый патриот — боец! Каждый боец — патриот!» отражал сочетание массовых действий с вооружённой борьбой. Чрезвычайное положение, убийства активистов, расстрелы демонстраций протеста, рейды в соседние государства, дестабилизация всего региона — всё это не могло ни подавить волну протестов, ни устранить противоречия, свойственные апартеиду.

Мы фиксировали до 150 операций, проводимых бойцами МК, в год. Многие операции оставались незафиксированными, поскольку у нас не было связи со многими подразделениями. Режиму не удалось ликвидировать наши подпольные структуры ни в одном из «передовых районов», включая Мозамбик и Свазиленд. Рейды групп убийц в Лесото не смогли изгнать оттуда АНК. В ответ в январе 1986 года Южная Африка установила блокаду этой страны, не имеющей выхода к морю, и спровоцировало военный переворот против премьер-министра Леабуа Джонатана. За этим последовала депортация в Восточную Африку и в Замбию множества наших товарищей.

Несмотря на закрытие границ, поток молодых новобранцев в лагеря МК продолжался. Ещё более важно было то, что всё большее число людей проходило подготовку внутри страны. Представители режима апартеида пытались тогда и после принизить достижения вооружённой борьбы, утверждая, что мы никогда не сможем подняться выше уровня вооружённой пропаганды низкой интенсивности. Они пытаются скрыть тот факт, что нам на деле удалось достичь нашей главной цели — создать опору для вооружённого сопротивления в народных массах (хотя наши успехи были большими среди городских, нежели сельских жителей). На каждую операцию, проведённую бойцами МК, приходилось множество операций, проведённых людьми, привлечёнными к нашей деятельности. Уровень сопротивления был таков, что это вынудило правительство признать, что в период между сентябрем 1984 и апрелем 1986 года более, чем 800 полицейских подверглись нападению и разрушению.

Популярность АНК, МК и ЮАКП была как никогда высокой и похороны таких активистов, как Мэтью Гониве, которых считали героями, погибшими в бою, превращались в торжества будущей победы. Знамёна запрещённых организаций развевались, бросая вызов властям. Священнослужители были готовы идти за красным флагом ЮАКП и знамёнами АНК. Огромные толпы молодёжи, танцующей «той-той», восхваляли подвиги «Умконто ве сизве». Всё более ощущалось, что режим апартеида, который чёрное население Южной Африки считало незаконным, терял контроль над страной.

Таким образом, правительственная стратегия использования грубой силы терпела поражение. Такая же судьба ждала конституционные преобразования, а именно создание трёхпалатной парламентской системы, в которой у белых, индийцев и цветных были отдельные палаты. Эта расистская система не обладала никакой законной силой и скоро была полностью дискредитирована. Но даже мы не представляли в полной мере глубины кризиса режима. В то время, когда позиции П. Боты и его «секьюрократов» — влиятельных представителей силовых структур — казались неприступными, сомнения в возможности сохранения системы апартеида усиливались. Они возникли в рядах сверхсекретного африканерского «Брудербонда», элитного слоя африканеров, которые осуществляли интеллектуальное руководство апартеидом. Ряд влиятельных министров начали встречаться с находящимся в тюрьме Нельсоном Манделой, чтобы выяснить возможность переговоров.

Ведение вооружённой борьбы из-за рубежа было чрезвычайно сложным делом. Наша борьба была затяжной, и то, что нам удалось сохранить АНК, было само по себе серьёзным достижением. Оливер Тамбо играл исключительно важную роль. Он увлекал за собой своим примером, напряжённым трудом, самопожертвованием и цельностью своей личности. Его уважали и любили все.

В отличие от других освободительных движений, у нас не было «дружественных» границ или близлежащих баз, с которых мы могли бы действовать. В нашей стране не было благоприятного рельефа местности для расширения партизанской борьбы. Наши бойцы были вынуждены действовать небольшими группами, по 2–3 человека. Наш противник был силён, он имел значительные ресурсы, хорошо подготовленную армию численностью в полмиллиона человек и мог опираться на социальную базу в пять миллионов хорошо вооружённых белых. Пользуясь развитой транспортной системой, силы безопасности могли добраться до любого места в стране в течение часа. Власть жёстко контролировала рабочих на фермах и сельское население, что сильно затрудняло наши попытки установить связь с ними.

Наши возможности были ничтожными по сравнению с возможностями апартеидной Южной Африки. Мы работали в кабинетах размером чуть больше коробки из-под ботинок и из далёких партизанских лагерей. Даже нашим лидерам не хватало управленческой подготовки и опыта. Мы должны были компенсировать ограниченность наших ресурсов преданностью членов нашей организации, массовой поддержкой народа и опорой на международную солидарность.

В декабре многие из наших руководителей собрались в Анголе, чтобы принять участие в праздновании 25-й годовщины «Умкон-то ве сизве». Вместе с Джонни Макатини, представителем АНК в ООН и одним из моих соратников по Дурбану, мы поехали в лагерь Панго, который был переименован в Учебный центр имени Дэвида Рабкина.

Почти за четверть столетия мы встретились с Джонни только второй раз. Мы организовывали уличные протесты в Дурбане незадолго до его отъезда из страны в 1962 году. Все эти годы он представлял АНК за рубежом. В силу подпольного характера моей деятельности наши пути не пересекались. Сейчас же оба мы были одеты в военную форму, за прошедшие годы наши талии, конечно, расширились и мне было приятно показать ему жизнь лагерей.

Мы встретили полночь 16 декабря стрельбой трассирующими пулями и ракетами в ночное небо. Из Кибале, в 15 километрах от нас, пришел аналогичный ответ. Это был вполне приличный фейерверк и Джонни получил непривычное удовольствие от стрельбы длинными очередями из АК-47.

Панго стал нашим основным лагерем в районе Кибаше. Он был наполнен молодыми новобранцами — участниками восстаний в посёлках, которые продолжали полыхать по всей Южной Африке. Многим из них ещё не было двадцати. Они были полны энтузиазма и боевого духа. Джонни был восхищен их рассказами об уличных боях в Южной Африке, в которых бутылки с зажигательной смесью и камни служили оружием против огневой мощи и бронетранспортёров сил безопасности. В то же время он был не согласен с некоторыми методами «суровой справедливости», применявшимися против коллаборационистов. Одним из них был такой: на шею жертвы надевали автопокрышку, облитую бензином, и поджигали её. Это называлось «ожерелье».

Понимая разочарование и гнев людей, особенно против тех, кто считались предателями и изменниками, Тамби и руководство АНК в целом безусловно осуждали практику «ожерелий».

Джонни начал спорить с молодёжью о жестокости этого метода и был удивлён тем, как упорно они отстаивали этот метод.

«Дайте нам оружие, и мы уберем izimpimpi (доносчиков) чисто и красиво», — ответила одна молодая девушка, сидевшая за нашим столом во время праздничного обеда. Ей ещё не было 18 лет, но она поразила нас в то утро взволнованной речью от имени новобранцев. «Да, товарищ Макатини, «ожерелье» — это жестоко, но это позволило нам обратить изменников в бегство и превратило посёлки в запретную зону для них. То, что izimpimpi делали с людьми, ещё более страшно».

Джонни полагался на доводы морали, но не смог убедить молодых товарищей. Его интеллигентность, теплота и порядочность — качества, которые были свойственны руководству АНК в целом в течение десятилетий и которые производили такое впечатление на мировое сообщество, в этой ситуации не могли иметь решающего значения.

Я был знаком с молодым поколением достаточно хорошо и по лагерям, и по «прифронтовой линии», где мне пришлось вести напряжённые дискуссии о так называемых «твердых» и «мягких» целях. Я знал, что нужно уйти от чисто моральной аргументации, которая рассматривалась как «академическая» теми, кто ежедневно сталкивался с кровопролитием и предательством.

— Проблема с «ожерельями», — начал я, — заключается в их спонтанности и обезличенности. Можете ли вы быть твёрдо убеждены в человеке, который первым закричал; «Это предатель»? Человек, который выдвигает обвинения, может быть провокатором. Это означает, что «ожерелье» легко может стать методом службы безопасности, чтобы вносить раскол. Это же относится и к нападениям на гражданских лиц или на «мягкие» цели. Это даёт противнику возможность дискредитировать нас. Вот почему мы подчёркиваем необходимость дисциплинированных операций против ясно определённых целей.

Джонни аплодировал моему заявлению. Молодая девушка продолжала сомневаться. Моя озабоченность оказалась пророческой. Число безрассудных актов террора, осуществляемых провокаторами, находившимися на службе расистов, возросло, особенно после 1990 года.

В мае 1984 года в Панго произошел очень серьёзный мятеж. На рассвете 16 декабря мы провели торжественную церемонию около могил восьми товарищей, которые погибли во время мятежа. Причиной единственного в истории МК мятежа были проблемы, с которыми мы сталкивались со времён наших первых учебных лагерей. Разочарование, вызванное долгим ожиданием возвращения домой, раздуваемое вражескими агентами, могло создать нестабильную ситуацию. В меньших масштабах я видел это в Кибаше в 1977 году и узнал о событиях в Анголе в 1983-84 году только от других товарищей, когда находился в Свазиленде.

На самом деле общее ухудшение управления нашими лагерями происходило с 1980 года. Перевод многих командиров в «прифронтовые районы» выдвинул в число руководителей более молодых, неопытных товарищей. В отсутствие контроля со стороны старших руководителей они скатились к порочной практике. Возник глубокий разрыв между руководством и всеми остальными. Некоторые командиры начали забирать себе всё самое лучшее, что было недопустимо в то время, как рядовые бойцы были лишены необходимого. Процветал авторитаризм, использование чрезмерного наказания и доносчиков.

Департамент безопасности получил название «Мбокодо», что означало — жернова, и к нему относились со страхом. Мзваи Пилисо должен был проводить всё больше времени в Лусаке. Создавалось ощущение, что руководство АНК слишком полагалось на доклады командования лагерей. Как позже выяснилось, некоторые из них были вражескими агентами, как, например, Кеннет Махамба, который на какое-то время стал начальником лагеря в Кибаше. Ухудшающееся положение с безопасностью лагерей усугубляло проблемы.

Номаву Шангасе, круглолицая и жизнерадостная женщина-врач из Кибаше погибла, когда водитель грузовика, на котором она ехала, потерял управление и машина свалилась в пропасть. Я вспомнил о Синатле, когда узнал о подозрениях, что кто-то испортил рулевое управление.

Уровень подготовки упал, поскольку многие из инструкторов некачественно обучались нашими же людьми в Анголе. Лучшие бойцы после подготовки за рубежом отправлялись прямо в Южную Африку.

Я с сожалением узнал, что в процессе подготовки вновь возник культ силы. Мы приняли на вооружение многие методы ЗИПРА (партизанской армии ЗАПУ), которая славилась продолжительными танцами «той-той» в полной экипировке и с оружием, а также тяжёлому обучению тактике выживания в буше.

К 1986 году в лагерях появилось новое, испытанное командование, в состав которого в качестве комиссара входил Крис Хани, и положение стало меняться к лучшему.

Почвой для мятежа послужила всё возрастающая опасность, которую представляли поддерживаемые Южной Африкой силы УНИТА. Подразделения Джонаса Савимби из его укрепленного лагеря в Джамбе на юго-востоке Анголы проникали во все уголки страны. К тому времени наш основной учебный центр находился в Маланже, в пятистах километрах к востоку от Луанды. Этот район, который мы называли «восточным фронтом», подвергался сильному давлению со стороны бродячих банд УНИТА. Для того, чтобы вымести оттуда бандитов, был создан совместный отряд МК и ФАПЛА численностью до тысячи человек. Начальником штаба отряда, в который входило четыреста бойцов МК, завершивших подготовку, был популярный и очень уважаемый региональный комиссар Тимоти Мокоена. Поначалу наших бойцов очень вдохновляла задача очистить пути снабжения лагерей, обеспечить безопасность мирных жителей и набраться боевого опыта. Они показали себя очень хорошо, в нескольких столкновениях нанесли тяжёлые потери УНИТА и выкинули их из этого района.

К концу года противник появился к югу от Маланже, на другой стороне реки Кванза. Здесь местность благоприятствовала повстанцам. Они создавали свои базы в течение года. Когда наши силы попытались преследовать УНИТА на другом берегу Кванзы, они несколько раз попадали в засады. В этих столкновениях погибло много бойцов ФАПЛА и девять солдат МК.

Признаки того, что вражеская агентура начала использовать сложившееся положение, подтвердились, когда внешнее вещание Южноафриканской телерадио корпорации начало преждевременно сообщать о мятеже в рядах МК.

Цель изгнания УНИТА из этого района, однако, была достигнута и было решено, что МК перейдет к оборонительным действиям. Это означало, что большинство бойцов возвращалось в наши лагеря.

Однако эта договоренность не устраивала многих из тех, кто начал выражать недовольство. Это были, без исключения, люди, уставшие от лагерной жизни. Среди них были многие из тех, кто ранее были направлены в «прифронтовые районы», но затем отосланы назад в «тыл», как мы называли Анголу, из-за слабой дисциплины или провала их заданий.

«Давайте прорвемся с боями на юг через Намибию и затем в Южную Африку», таков был наивный, но популярный лозунг. Другие предлагали найти возможность добраться до Луанды и потребовать от руководства, чтобы их отправили воевать в Южную Африку. Добрая половина бойцов МК начала проявлять признаки неповиновения и отказывалась выполнять приказы. Они начали выражать отказ от подчинения бесцельной стрельбой в воздух. Слово «мкаташини», что на языке кимбунду означало «уставший солдат», стало использоваться для обозначения их мятежного поведения.

В начале 1984 года недовольные солдаты захватили грузовики, чтобы ехать в Луанду и предъявить претензии руководству. Они захватили транзитный лагерь в Виане неподалеку от столицы, где также захватили оружие и выбрали Комитет десяти, чтобы те вели переговоры от их имени.

Крис Хани вступил на территорию лагеря безоружным и произнёс взволнованную речь, убеждая мятежников сдаться. Это ему не удалось. В конце концов ангольская Президентская гвардия провела штурм лагеря и разоружила тех, кто его захватил. Около тридцати зачинщиков были посажены в тюрьму Луанды, пока шло расследование. Половина из них провели тринадцать месяцев в тюрьме, а затем были освобождены. Остальные были переведены в центр для арестованных департамента безопасности в Куатро около Кибаше.

В марте 1984 года примерно 300 бывших мятежников были направлены в Панго, который стал транзитным лагерем. Из Панго были выведены все бойцы, чтобы очистить место вновь прибывшим. Они поступили под начало немногочисленного руководства и группы сотрудников службы безопасности. Командование лагеря имело в своём распоряжении подразделение охраны в двенадцать бойцов. Руководство в духе примирения приняло решение о снисходительном отношении к мятежникам, надеясь на их перевоспитание.

Но среди обитателей лагеря Панго были опасные деятели, которые только изображали, что они сожалеют о своём поведении. 14 мая они начали действовать и захватили лагерь. Они напали на землянки, в которых жило руководство лагеря. Начался упорный бой. Начальник службы снабжения погиб в бою, а тяжелораненый комиссар лагеря, спотыкаясь, ушел в буш. Мятежники нашли его в буше на следующий день. Он был ранен в живот и просил пить. Одни из мятежников, Мгедези, ответил на эту просьбу выстрелом ему в голову.

В ходе борьбы за лагерь мятежники убили восемь человек, включая комиссара, и немедленно расстреляли шесть человек из собственных рядов, которые отказались присоединиться к восстанию.

Тимоти Мокоена собрал ударную группу и через несколько дней захватил лагерь. Пятнадцать мятежников и один из бойцов Тимоти погибли в бою. Был создан военный трибунал, чтобы судить зачинщиков. Семь человек из тех, кто были признаны виновными, были расстреляны на спортивной площадке в Панго.

Мгедезе, который хладнокровно убил комиссара, во время штурма Панго сумел сбежать с сотней других мятежников. Их постепенно выловили в буше и в соседних деревнях, где они пытались укрыться. Мгедезе, страшно боявшийся быть пойманным, застрелился из пистолета убитого комиссара.

К декабрю 1986 года Панго вновь обрел свою роль учебного лагеря для краткосрочной подготовки. Кибаше стал транзитным лагерем, и мы с Джонни Макатини поехали в колонне машин по ухабистым дорогам, чтобы присоединиться там к руководителям АНК Гертруде Шопе и Томасу Нкоби и выступить на митинге, посвященном празднику 16 декабря. По сравнению с прежними днями лагерь сильно расширился. Концерт шёл на настоящей сцене. Боевой дух везде был высоким и МК вполне оправился от мятежа 1984 года. Процесс возврата бойцов в Южную Африку ускорился благодаря возросшим возможностям подпольной сети.

В расположенном неподалеку центре для арестованных, называвшемся «Лагерь 32» или «Куатро» содержалось около восьмидесяти заключённых. Слово «куатро» на португальском означает «четыре». «Номер 4» было название старой Центральной тюрьмы в Йоханнесбурге и его португальский эквивалент стал названием центра для арестованных в Анголе. В 1979 году департамент безопасности АНК превратил в центр для арестованных комплекс зданий бывшей плантации. Даже я, будучи тогда региональным комиссаром, не знал о существовании этого центра.

Должность начальника военной разведки давала мне возможность посещать место, где заключённые находились в ведении департамента безопасности, находившегося в Лусаке. Я был там с Крисом Хани по крайней мере два раза. Вместе с тремя ведущими руководителями АНК мы поехали туда, чтобы провести мероприятия по случаю 16 декабря. Хотя это было всего в трёх километрах от лагеря Кибаше по прямой через густой лес, поездка на машине по извилистой просёлочной дороге растянулась на двадцать километров.

Крис Хани приехал туда раньше нас. На дни празднования он был назначен в «Куатро» старшим. Именно он вмешался, чтобы остановить расстрелы в Панго, ибо испытывал отвращение к смертной казни. Он всегда был готов занять примирительную линию в вопросах дисциплины и предпочитал решать спорные ситуации в пользу обвиняемых. По натуре он был человеком мягким и на него, несомненно, повлиял его собственный жизненный опыт. В 1969 году, просидев два года в тюрьме в Ботсване после боёв операции «Уанки», он был подвергнут дисциплинарному взысканию в Лусаке. Причиной этому была его открытая критика организационных недостатков и поведения некоторых лидеров. Он был реабилитирован решением конференции АНК в Морогоро в конце того же года.

Вопрос о том, где содержать и как наказывать вражеских агентов, приобрел особую остроту к началу 80-х годов. У многих бойцов МК было то же отношение к этому вопросу, что и у людей внутри Южной Африки: шпионы и изменники не заслуживают права на жизнь. Руководство АНК не разделяло этих взглядов и всегда стремилось к тому, чтобы перевоспитывать таких типов. Однако с усилением борьбы и по мере того, как вражеские агенты становились всё более многочисленными и опасными, ситуация осложнялась.

Для того, чтобы обеспечивать проверку новобранцев и вычищать агентуру, был создан департамент безопасности под руководством Мзваи Пилисо. Его сотрудники рассматривали себя в качестве защитников организации. Мы испытали настоящий шок в 1981 году, особенно в Лусаке, когда была раскрыта шпионская сеть врага и обнаружилось, что многие с виду умные и многообещающие товарищи на деле оказались удачливыми агентами.

Поначалу этих агентов держали в тюрьме страны пребывания. По мере того, как число разоблачённых и подозреваемых агентов росло, справляться становилось всё трудней. «Куатро» был создан для того, чтобы работать с подозреваемыми и перевоспитывать тех, чья вина уже была доказана. Некоторые из нас утверждали, что шпионов нужно просто отправлять в другие африканские или западные страны. Проблема заключалась в том, что они получили информацию, которая была полезна для противника, и их могли начать использовать снова.

АНК не был у власти. У нас не хватало средств, людей и оборудования, чтобы должным образом проводить расследования в отношении тех, кто вызывал подозрения. Процесс работы с подозреваемыми представлял собой особенно сложную проблему ввиду большого расстояния от Южной Африки и отсутствия внутренних структур, которые могли бы проверять утверждения проверяемых. Департамент безопасности не справлялся с нагрузкой и, соответственно, число дел росло. В некоторых случаях подозреваемых держали в заключении по несколько лет. Для весьма серьёзных подозрений в отношении некоторых людей могли быть косвенные причины, но факты и доказательства часто отсутствовали. В этой ситуации наши лидеры несомненно, хотя и небезболезненно, выбирали наиболее надёжный подход. Я понимал дело так, что тяжёлая ответственность и опасные последствия возможной ошибки означали, что они не могли рисковать. Мы вели не избирательную кампанию в Гемпшире или Кенте, а сражались с беспощадным врагом, полным решимости стереть нас с лица земли.

Через несколько лет, когда все заключённые были освобождены и большинство вернулось в Южную Африку, многие утверждали, что с ними плохо обращались и их били. Хотя были и преувеличения, особенно со стороны тех, кто был тесно связан с органами государственной безопасности ЮАР, АНК признал, что злоупотребления действительно имели место. Однако в те времена никто и никогда не делал таких заявлений непосредственно руководству. Возможно, те из нас, кто находил время бывать в «Куатро», наивно верили, что все охранники и офицеры безопасности могли вести себя правильно, когда до них доходили известия о злодеяниях апартеида. Достойно сожаления, что бесчеловечное обращение прикрывалось именем АНК, хотя оно не шло ни в какое сравнение с преступлениями апартеида.

Среди руководителей шли жаркие дебаты по поводу неприятного вопроса о содержании под стражей. Желание быть терпимыми разбивалось о серию убийств и кровавых расправ над нашими людьми как внутри Южной Африки, так и в соседних государствах. Член Национального исполкома Джеймс Стюарт возглавил комиссию по расследованию сложившегося положения, и он настойчиво рекомендовал осуществить реформы. Эти рекомендации и другие наши требования однако, не были выполнены, в силу проблем размещения и тех ограничений, которые наши руководство испытывало ввиду опасности освобождения людей, которые могли принести вред нашей организации и её членам.

Одним из таких типов был Роберт Де Соуза, который учился в США. Он сам сознался в том, что был шпионом и что он указал на одного из моих оперативников в Хараре, как на вражеского агента. Де Соуза завоевал доверие руководителей АНК в США, включая Джонни Макатини, тем, что возглавил голодовку в своём колледже в знак протеста против капиталовложений в Южную Африку. Он приехал в Южную Африку на каникулы и по дороге туда встретился в Хараре с Крисом Хани. Тот дал ему задание по сбору информации. Но на деле оказалось, что Де Соуза входил в состав группы, которая должна была убить Хани. Де Соуза, однако, вышел из игры и оказался под защитой АНК.

Его признания представляли из себя увлекательное чтение. Он рассказывал о том, как был завербован полицией безопасности и как ему помогли получить стипендию в Штатах. Он сообщил о тех, кто управлял им в США и как он собирал информацию о деятельности АНК и активистов движения против апартеида в этой стране. По рекомендации своих «наставников» он начал принимать участие в акциях протеста и как же они встревожились, когда его голодная забастовка дала слишком хороший результат, и они были вынуждены ограничивать его. Во время одних каникул он работал добровольцем в представительстве АНК в Лондоне, где делал ксерокопии с каждого факса, который попадал ему в руки. Как всегда в таких случаях, он предоставил список людей, которых он или уверенно называл агентами Претории, или подозревал в этом.

Я встретился с ним в комнате для допросов в «Куатро» в присутствии сотрудника безопасности, который вёл его дело. В тех случаях, когда расследование в отношении какого-либо задержанного касалось оперативников военных или политических структур, иногда было можно получить доступ к таким делам. Департамент безопасности зачастую неохотно шел на это, потому, что «внешнее» вмешательство могло оказывать отрицательное воздействие на ход их расследования. Джо Нтлантла, который сменил Мзваи Пилисо на посту руководителя службы безопасности, сообщил мне в Лусаке о сведениях Де Соузы и дал согласие на моё участие в его допросе.

Де Соуза был нервным человеком, многословным в разъяснениях, с оттенком отчаяния в тёмных глазах. Одетый в рубашку и шорты цвета хаки, он неловко стоял передо мной.

Я попросил рассказать всю его историю от вербовки до ареста как шпиона, не показывая при этом своего огромного интереса. Затем мы вернулись к утверждениям о его подпольных связях в Хараре. Я положил на стол перед ним фотографии нескольких женщин и спросил, узнаёт ли он кого-либо. Без малейших колебаний он указал на одного из оперативников МК, как на вражеского агента.

— Как Вы узнали, что эта женщина работает на Преторию? — спросил я.

— Мой «контролёр» сказал мне, что если у меня когда-либо возникнут проблемы с службой безопасности Зимбабве, я должен обратиться к ней, — ответил он.

— Как Вы должны были вступить в контакт с ней?

— Я должен был позвонить ей или просто прийти к ней домой.

— Был ли какой-либо пароль или кодовое словосочетание для того, чтобы она признала Вас?

Он замолчал, его глаза забегали и, наконец, он сказал:

— Ну, нет. Я должен был просто представиться, а она уже знала бы обо мне.

В комнате стало тихо и Де Соуза нервно следил за мной, когда я молча сидел некоторое время.

— Вы знаете, что мне кажется странным? — наконец, заявил я. — Ваш «контролёр» обычно действует очень профессионально. Я много знаю о нём. И, тем не менее, он раскрывает друг другу личности двух важных оперативников. Правила безопасности у нашего противника, также как и у нас, требуют, чтобы люди ничего не знали друг о друге в таких ситуациях. На его месте я снабдил бы Вас безопасным номером телефона и научил, как организовать «слепую» встречу в случае, если Вы будете нуждаться в помощи. Хорошо, я буду считать, что полиция безопасности совершила ошибку…

Я отправил Де Соуза обратно в камеру, предупредив его, что ему может помочь только честность. После этого я встретился с Крисом и сказал ему, что утверждения Де Соузы не произвели на меня никакого впечатления. Менее, чем через час Де Соуза попросил о новой встрече со мной.

— Я лгал Вам об этой женщине, — заявил он. — Я указал на неё и на многих людей в Америке потому, что те, кто допрашивал меня, всё время требовали сообщить им имена других агентов. Они говорили, что я никогда не выберусь отсюда, если я не укажу на других и что я должен сообщить имена людей, работающих на буров или на ЦРУ.

— Вас хоть раз били? — спросил я.

— Нет, но мне угрожали. Мне сказали, что если я не буду помогать следствию, то я умру, ибо шпионы буров не заслуживают права на жизнь.

Он говорил торопливо, глаза его были полны страха, и он продолжал:

— В любой момент здесь можно услышать стрельбу. Я слышу её по ночам, и мне говорят, что это расстреливают агентов.

Мы с облегчением сняли подозрения с женщины-оперативницы в Хараре, которой Де Соуза уготовывал судьбу, похожую на его собственную. Я всегда был убеждён в том, что признания, полученные под давлением, не могут быть надёжными. Что бы ни думали о методах допросов в коммунистических странах, но, по моему мнению, подготовка в Советском Союзе и Восточной Германии делала акцент на необходимости работать головой, а не на выбивании сведений. Задержанные, однако, находились в руках молодых и неопытных товарищей, которые под влиянием обстоятельств могли допускать отклонения. Многие типы, которых им передавали, уже были вовлечены в отвратительные преступления, включая изнасилование и убийство местных крестьянок или участие в кровавых бойнях в Южной Африке.

АНК не хватало системы контроля, способной предотвратить злоупотребления отдельных личностей. Отсутствие необходимых условий, опыта решения таких проблем, географическая разбросанность руководства и удаленность лагеря, всё это, в контексте борьбы не на жизнь, а на смерть, привело к злоупотреблениям.

Легко было бы предположить, как это сделал я, что доброжелательный подход мог сработать лучше. Но доводам в пользу милосердия никак не способствовало выявившееся впоследствии поведение некоторых из бывших заключённых АНК. Я считаю, что доброжелательный подход мог сработать, но те, кто имел дело с заключёнными, могут не согласиться со мной. Одна из газет сообщила о том, что бывший заключённый вскоре после возвращения домой застрелил свою жену и друга и, как выяснилось, получил покровительство полиции. Некоторые из бывших заключённых после возвращения в Южную Африку возобновили сотрудничество с полицией безопасности.

Ещё один заключённый, с которым мне было интересно встретиться, была признавшая свою вину 26-летняя Оливия Форсайт — лейтенант полиции безопасности. В качестве тайного агента, с британским паспортом, она внедрилась в студенческие круги в Южной Африке, предавая множество своих друзей по антиапартеидному движению. В конце 1985 года, с учётом того, что её легенда не была раскрыта, она появилась в Хараре в качестве журналистки-исследовательницы некой фиктивной английской компании.

Её первые контакты с членами АНК Ховардом Баррелом и Гартом Страчаном вроде бы шли по плану. Её, однако, явно потрясла встреча с главой представительства АНК Редди Мазимба, проницательным, требовательным сотрудником департамента безопасности. У него возникли подозрения, когда она попросила дать ей возможность участвовать в конференции АНК в Танзании. Явно выбитая из колеи вопросами, которые он задавал, и, возможно, опасаясь неминуемого ареста жёсткой Службой безопасности Зимбабве, она поспешно нашла Гарта Страчана и призналась ему. Она объяснила, что ей было поручено проникнуть в АНК, однако заявила, что её участие в студенческой политике вызвало у неё искреннее желание вступить в нашу организацию. Её отправили в Лусаку для встречи с Мзваи Пилисо, который в то время ещё был главой службы безопасности и разведки. Она была готова работать в качестве агента-двойника.

Мзваи пригласил меня поучаствовать в нескольких беседах с лейтенантом Форсайт. Мы получали сообщения о ней от Гарта Страчана со времени их первой встречи. Ещё перед тем, как она призналась, мы выяснили, что компания, которую она якобы представляла, была фиктивной, и что в студенческих кругах в Южной Африке в отношении неё были подозрения.

Мы сели в тени большого зонта около бассейна в мотеле в пригороде Лусаки, где её поселили. Привлекательная брюнетка, нервно затягивающаяся сигаретой, лейтенант полиции рассматривала нас через модные солнечные очки. За исключением непрерывного курения ничто больше не выдавало её нервозности, когда она пыталась убедить Мзваи и меня, что она была искренне на стороне АНК. Необходимость жёсткого внутреннего контроля вызвала напряжённое выражение лица и исключала возможность проявления человеческих чувств. В этом отношении она в точности походила на Крейга Уильямсона, который изображал из себя «левака» без малейших признаков эмоций. Коротко говоря, это было неубедительно. Она произвела на меня впечатление одновременно холодности и расчётливости.

Я попросил её снять тёмные очки. Она сделала это подчеркнуто медленно, как будто она снимала маску. Резкий солнечный свет заставил её прищуриться, а затем она посмотрела на меня безразличными глазами, посаженными на невыразительное лицо.

— Итак, как Вы собираетесь играть эту двойную игру? — спросил я.

Она заговорила низким, размеренным голосом и предложила, чтобы мы направили её на подготовку в Восточную Германию или в Советский Союз, чтобы произвести впечатление на её начальство, а затем назначить её на ответственную исследовательскую должность в Лусаке.

— Например, — добавила она, спокойно затягиваясь сигаретой, — с учётом моего журналистского опыта, это мог бы быть департамент информации и пропаганды, который возглавляет Табо Мбеки.

Она имела бы хорошую возможность снабжать Преторию той дезинформацией, которую мы сочли бы нужным туда отправить.

Нервы у неё, конечно, были крепкие, но её наивность поразила меня. У нас даже не вставал вопрос, можем ли мы ей доверять. Мзваи решил отправить её назад в Южную Африку, поручив ей задачу сбора информации. Это задание показало бы, какую пользу она могла бы принести.

Но её руководители немедленно швырнули её нам обратно. Меня не было в Лусаке, когда она вернулась через несколько дней. Она объяснила, что её начальство было настолько заинтересовано в продолжении её внедрения в АНК, что оно сфабриковало историю о том, будто её разыскивает полиция и что ей необходимо было покинуть страну. Я пытался убедить Мзваи рискнуть и использовать её в качестве двойного агента, чтобы побольше узнать о наших безликих противниках в Претории. Однако Мзваи не горел желанием играть в такие игры, которые забирали много драгоценного времени. Посоветовавшись с сотрудниками своего Департамента, он решил отправить её в «Куатро».

Она похудела и форма цвета хаки висела на ней мешком. Она выглядела бледной, но невыразительное лицо, которое я видел в Лусаке, стало более мягким и расслабленным. Мы беседовали с ней вместе с Крисом Хани и у неё не было больших претензий к условиям её содержания. Она написала стихи о Марион Спарг — женщине-бойце МК, которая была приговорена к 25 годам тюрьмы в Южной Африке за установку бомб в полицейских участках. Это были прочувственные и хорошо написанные стихи.

Мы обсудили с ней её положение, и она продолжала утверждать, что искренне изменила свои убеждения и по-прежнему готова работать на нас внутри Южной Африки.

Она находилась в большой камере с шестью другими заключёнными-женщинами: одна участвовала в мятеже и вела себя особенно жестоко, остальные были вражескими агентами. Заручившись сначала поддержкой Джо Модисе и военной штаб-квартиры, мы настойчиво предложили в Лусаке, что по крайней мере женщин нужно вывести из «Куатро». Руководство согласилось, и все, включая Оливию Форсайт, были переведены в специальные дома в Луанде.

 

Глава 16. Поворотный момент

1988-89 гг. Ангола, Замбия, Ботсвана, Куба

Те года, проведённые на «линии фронта», с АК-47, всегда лежащим под кроватью, с постоянной сменой адресов, чтобы быть хотя бы на один шаг впереди смерти, поистине напоминали «подвиги Лихого Дэна». Последующие годы были не менее бурными и беспорядочными.

Став начальником военной разведки, я создал в Лусаке центральный штаб. Он состоял из группы талантливых молодых людей и девушек, которые недавно прошли подготовку в Советском Союзе и на Кубе на специализированных курсах военной разведки. Некоторые до этого служили в боевых подразделениях

МК, другие были бывшими солдатами южноафриканских вооружённых сил. Руководитель нашей аналитической группы, мягкий и умный молодой человек по имени Билл Андерсон, служил в южноафриканской армии в Намибии и Анголе в 1975-76 годах. В возрасте 21 года, будучи солдатом-призывником, он был свидетелем систематических пыток, применявшихся южноафриканцами против мирного населения Намибии в период усиления партизанских действий. Немедленно после окончания срока службы, не дожидаясь нового призыва, он уехал из Южной Африки в Англию, где выступил в газете «Гардиан» с разоблачением жестокостей, творимых южноафриканской армией в Намибии.

Представляясь директором сельскохозяйственного исследовательского проекта, я снял в Лусаке для подразделения Билла дом в глубине тихой улицы. Мы были готовы в любой момент заменить карты на стенах на сцены из сельской жизни в Замбии, если бы только владелец дома решил посетить нас. На этой территории действовали строгие меры безопасности. О её существовании знали только Джо Модисе и Крис Хани.

Основная часть разведывательных данных обычно поступает из опубликованных материалов. Поскольку Южная Африка является современной индустриальной страной, то мы могли получать информацию практически обо всей её инфраструктуре. Она включала в себя всё, начиная с шоссейных и железных дорог, линий электропередачи, до экономических и стратегических объектов государственной важности. Пристрастие Претории к пропаганде предоставляло богатые возможности, чтобы черпать информацию из военной и политической литературы.

Одним из наших основных инструментов был Боевой план Южноафриканских сил обороны (САДФ). Этот документ определяет расположение подразделений и, используя его как исходную точку (и подкрепляя это сообщениями наших агентов на местах), мы стремились следить за местонахождением вражеских сил, за тем, где они были в настоящее время и куда они намерены были направиться дальше.

САДФ, как вооружённые силы прежде всего белого населения, основанные на концепции обязательной воинской службы, опирались на систему периодических призывов ранее подготовленного контингента. Многие из этих «солдат на полставки» испытывали недовольство необходимостью защищать апартеид, и мы устанавливали с ними контакты. Мы создали систему связи, включающую автоответчики, многие из которых находились в тихих пригородах, населённых англичанами, и простые коды для наших друзей с тем, чтобы они могли быстро сообщать об их призыве на службу и передвижениях.

У нас были карты, фотографии и схемы практически всех баз САДФ. Некоторые наши наиболее находчивые агенты сумели похитить крупномасштабные настенные карты из командных пунктов в Фортреккерухте и в армейском военном училище в Лохатла на севере Капской провинции.

Ещё одним крупным призом был полный набор крупномасштабных топографических карт страны. Джек Ходжсон начал покупать их в 60-х годах в магазине «Стандфордс» в лондонском районе Ковент Гарденз. Нам удавалось держать их в состоянии, соответствующем текущему моменту. По экономическим причинам и по причинам безопасности многие принадлежащие белым фермы в пограничном районе на северо-западе провинции Трансвааль были заброшены. Биллу Андерсону пришла в голову идея нанести эти фермы на нашу карту.

Первым шагом по определению, какие фермы пустуют, было знакомство с местными телефонными справочниками. Каждый номер в справочнике в сельских районах, расположенных вдоль границы, который сопровождался названием фермы в качестве её адреса, заносился на карточку. Вторым шагом был поиск этих ферм на наших картах. Тысячи карточек перетасовывались до тех пор, пока мы не определяли, какой ферме принадлежит какой номер телефона.

Наша теория заключалась в том, что фермы без телефонов были заброшенными, и мы попытались проверить это. Мы подписались на «Фермерский еженедельник» и на местные сельские газеты, в которых изучали объявления о продаже ферм. Мы посыпали наших оперативников для поездок на своих машинах и пешеходных вылазок в эти районы. Они изображали из себя потенциальных покупателей, собирали информацию, делали фотографии и снимали на киноплёнку окружающую местность. Через несколько месяцев упорной работы Билли и его команда создали систему карт с указанием маршрутов проникновения через границу, которая в оптимальной мере использовала заброшенные фермы и удобную местность. Мы направили разведывательные группы по этим маршрутам и обнаружили, что можно добраться из Ботсваны практически до самой Претории, не выходя из буша.

Кроме создания многих новых маршрутов проникновения, это открытие позволило нам совершить качественный скачок. Мы несли большие потери около наиболее удобных мест пересечения границы, на остановках автобусов и такси, или когда использовали машины, чтобы добираться до надёжных мест в городах. Мы убеждали товарищей, что где только возможно, проникновение должно осуществляться пешком, и что товарищи должны идти через буш в течение по крайней мере трёх ночей, отдыхая днём, за исключением тех случаев, когда они должны были базироваться именно в сельских районах. Такой подход должен был позволить нам повысить степень проникновения и, возможно, впервые за 25 лет решить проблемы подготовленных бойцов, «загнивавших» от долгого сидения в лагерях и транзитных домах.

Волнения в Южной Африке продолжались, не утихая. Военная штаб-квартира сформулировала программу проникновения внутрь страны, основанную на нашей информации. Она получила название «Операция Зикомо». Это слово на языке племени ньянджа означало «Спасибо» и это была благодарность за гостеприимство и поддержку, которые предоставляли нам президент Каунда и народ Замбии.

Один из первых бойцов, которые пересекли границу таким образом, осуществил в 1985 года на Рождество расстрел свазилендского полицейского Шибы, находившегося на содержании Претории. Его имя было Раймонд Молапо или Клемент. Он прибыл в Лусаку в середине 1985 года после того, как был депортирован с большой группой других товарищей из Свазиленда в Танзанию. Я не знал, как он выглядит. «Вон товарищ Клемент, — сказали мне, когда я спросил о нём, — моется вон там».

Я повернулся и увидел молодого худенького парня, который обливал обнажённый торс водой из садового крана. Его брюки были закатаны до колен. Живой человек совсем не соответствовал мысленной картине, которую я создал для себя об этом храбром молодом человеке. Он вытерся полотенцем и когда повесил его на веревку, я неторопливо подошёл, чтобы поговорить с ним.

Мы обменялись рукопожатиями. Я смотрел в лицо сдержанного человека с ясными безмятежными глазами. Мягким голосом он рассказал, как он «убрал» Шибу без всяких попыток объяснить необходимость этого акта. Шибе, перед тем, как он повалился, удалось один раз выстрелить. Клемент показал мне, где пуля вошла в руку и вышла около локтя. «К счастью, это была левая рука, на которой лежал мой АК-47. Но сейчас всё в порядке».

Его интересовало то, что было общим стремлением — как вернуться домой, чтобы бороться. Он спросил меня о возможностях для этого.

— Я приехал именно для того, чтобы поговорить с тобой об этом, — ответил я. — Мы сейчас достигли заметного успеха в разработке более безопасных путей назад в Южную Африку, вне прежних маршрутов. Мы ищем товарищей, которые были бы способны обойтись без общественного транспорта и могли бы отдыхать в буше в течение дня. Но мы ожидаем также поступления средств, чтобы предоставить товарищам по две тысячи рандов на первое время после прибытия на операционные базы.

— Мне не нужно много денег, — быстро ответил он. — У меня есть знакомые, которые позаботятся обо мне. Если только у меня будет оружие, я смогу действовать.

Его самообладание и отсутствие претензий произвело на меня глубокое впечатление. Я немедленно рекомендовал его руководителю операций. Он был одной «капелькой» в потоке бойцов, которые проникли в страну в течение нескольких последующих лет. В 1987 и 1988 годах проводилось более трёхсот операций МК в год. Это было самое высокое число операций в нашей истории. Более трети этих атак были направлены против полиции и армии. Число бойцов МК, захваченных силами безопасности, после 1987 года снизилось. В 1989 году, когда операции МК попрежнему шли на высоком уровне, количество погибших и попавших в плен составляло 75 человек. Эта цифра в то время, когда темпы проникновения в страну возросли, была свидетельством более надёжных маршрутов возврата домой, возросших возможностей подполья, более тесных связей с сельским населением и более грамотной, с точки зрения безопасности, поддержки бойцов МК. Мы доказали, что, несмотря на трудные условия, МК обладал способностью преодолеть ошибки и слабости прошлого. Вооружённая борьба в том виде, в котором вёл её МК, обещала стать в 90-х годах гораздо более эффективной. Это было одним из факторов, оказавших воздействие на настроения режима и вынудивших правителей страны принять решение пойти на урегулирование через переговоры. Подразделение Клемента в Западном Ранде было одним из наиболее активных. Он участвовал во многих перестрелках с полицией. Он уничтожил более дюжины полицейских до того, как сам погиб в бою. Они погибли вместе с молодой женщиной, которую звали «Зоя», в засаде, напоминавшей известную историю о Бонни и Клайд. Только наши бойцы руководствовались не целями личных выгод.

До того, как Билл Андерсон приехал ко мне в Лусаку, основная часть наших исследований проводилась в Лондоне.

До 1987 года Билл работал в квартире за железнодорожным вокзалом Кинг Кросс. Для соседей этот молодой человек с хорошими манерами был вежливым квартиросъемщиком, несмотря на его страсть до глубокой ночи слушать рок-музыку. Однако внутри квартиры две самые большие комнаты были превращены в настоящие командные пункты. Стены (и даже окна) одной из комнат были полностью завешены стендами, на которые крепились карты и схемы размещения войск. Комнату заполняли ящики для карт и чертёжные столы. Во второй комнате хранились картотеки. Вдоль стен стояли книжные полки, заполненные военными журналами из Южной Африки и со всего мира. Когда командующий вооружёнными силами АНК Джо Модисе посещал эту квартиру, то он не только знакомился с делами, но и осматривал жилые помещения, требуя, чтобы кровати были заправлены должным образом и чтобы поддерживалась армейская чистота.

Наша работа по изучению вооружённых сил врага была похожа на решение очень большой головоломки, в которой нужно сложить мелкие кусочки, чтобы получилась картинка. На её создание ушли годы. Каждое имя, подразделение и база, упоминавшееся в южноафриканских армейских или полицейских журналах, получало индекс и перекрёстную ссылку. Телефонные справочники со всей страны исследовались в поисках малейших ссылок на сотрудников сил безопасности. Мы расспрашивали дезертиров из САДФ, разочарованных наёмников и солдат спецназов. Мы получали документы от наших оперативников, действовавших внутри САДФ. Особенно крупным достижением было получение справочника телексов САДФ, в котором не только было названо каждое подразделение, но и через совместные каналы шифросвязи выявлялись основные организационные взаимосвязи между подразделениями. Ещё одним достижением было получение справочника для операторов компьютерной системы военной разведки. По мере того, как наша головоломка обретала форму, у нас возрастала уверенность в том, что мы знали почти всё необходимое о размещении армейских и полицейских подразделений по всей стране от штабных структур до уровня взводов. Эта информация была использована для подготовки мини-справочника для командиров, руководящих операциями на местах. Нам удалось добиться того, что начиная с 1987 года большинство наших подразделений имело подробную информацию о расположении и тактике сил противника в тех районах, где они действовали.

Ещё одним важным полем деятельности было изучение целей для атак. Сначала выделялись потенциальные цели в зависимости от их политического и экономического значения. Затем создавались предварительные карты для того, чтобы оценить характер местности и окружающих районов в целом. Оперативники из разведывательных подразделений получали задание провести изучение этих целей. Их доклады, фотографии и схемы собирались вместе, составляя описание цели для Оперативного управления МК.

Наши оперативники имели самое разное прошлое. Это были бойцы МК, проникшие в страну для создания разведывательных сетей; это были солдаты-призывники; это были люди, которые пошли на службу по контракту в Постоянные силы САДФ (один из них сумел закончить элитную Военную академию в Салданья Бэй); журналисты; архитекторы; преподаватели университетов, выявлявшие нужных нам людей среди их студентов; симпатизирующие нам иностранцы, работающие в том или ином районе; и значительное число не вполне понятных личностей, которых приходилось держать на расстоянии вытянутой руки и проверять на тщательно подобранных заданиях на предмет выявления их истинных намерений.

Информация о сухопутных и военно-воздушных силах САДФ также сводилась воедино. Хотя она представляла мало пользы для наших партизанских частей, эта информация была бесценной для наших союзников в «прифронтовых государствах». Мы внимательно следили за созданием систем оружия южноафриканской армии, которая, несмотря на достижения в некоторых областях, очень сильно страдала он международного бойкота на поставки вооружений и от общей отсталости южноафриканской промышленности, особенно с точки зрения производства современных самолётов. Мы предсказали, что торжественно принятый на вооружение новый реактивный истребитель «Чита» (который представлял собой модернизированный французский «Мираж») не сможет сравниться с советскими МИГ-23.

Мы также узнали о создании беспилотного разведывательного самолёта (БРС), основанного на израильском проекте. Он имел на борту телевизионное оборудование, которое посылало сигнал назад, в центр управления. Билл создал подборку документов об этом радиоуправляемом разведывательном самолёте ещё в 1983 году и мы передали её нашим друзьям в «прифронтовых странах».

Как только я передал эту подборку мозамбикским военным, БРС появился над Мапуту в апреле того же года. Когда он был замечен над столицей, на улицах воцарилось замешательство. Товарищи из представительства АНК, располагавшегося рядом с Авенидой Мао Цзедуна, заняли позиции на крыше здания, надев каски и взяв АК-47. Люди разбегались в поисках убежища, поскольку за неделю до этого южноафриканские самолёты бомбили и обстреливали Матолу — пригород Мапуту. Они хотели нанести удар по АНК, а вместо этого убили четверых рабочих на фабрике, производящей джем.

Я смотрел в чистое голубое небо и хотел, чтобы мозамбикская система ПВО открыла по нему огонь, и, чтобы беспилотный самолёт ушел без повреждений в сторону моря. БРС представляет собой металлический корпус одноразового использования с парой крыльев и системой связи. С южноафриканской границы за ним следили внимательные глаза, наблюдающие за его полётом, только и ждущие появления вспышек огня с земли, которые они надеялись заметить и зафиксировать. «Не стреляйте», — бормотал я про себя, когда внезапно над головой появился дымный след, а затем раздался громоподобный звук. Ракета поразила этого «шмеля». Под крики радости, включая и мои, он рухнул в Индийский океан. Ну ладно, размышлял я, по крайней мере это предоставило ракетным батареям мишень для тренировок, даже если им теперь придётся сменить позиции.

Битва за Квито-Кванавале на юго-востоке Анголы, начавшаяся в октябре 1987 года, показала ценность информации, которую мы были в состоянии предоставить нашим союзникам. Мы постоянно следили за программой празднований 75-й годовщины САДФ, намеченной на 1987 год. Одним из основных мероприятий года должны были стать широкомасштабные учения сухопутных войск в армейском военном училище в Лохатла, в северной части Капской провинции. Такие дивизионные учения ранее использовались для акклиматизации и подготовки армейских бригад, состоящих из резервистов, к участию в агрессии против Анголы.

Мы с Биллом изучали эту информацию в нашем доме в Лусаке. Это был май 1987 года, и я собирался побывать в Анголе.

— Это должно заинтересовать наших ангольских товарищей, — сказал я, — но помимо простого привлечения их внимания, насколько весомый акцент мы должны делать на возможности вторжения?

Билл задумчиво почесал голову.

— Всё зависит от ситуации в той части лесов, которую контролирует Савимби. Буры постоянно бывают в южной части Анголы, обычно используя 32-й батальон. Может быть, с этими июльскими маневрами они используют возможность для чего-то более крупного и пошлют свои бригады внутрь Анголы.

К тому времени, когда в резиденции президента Анголы началась моя встреча с одним из руководителей ангольской разведки, я уже принял решение.

Передавая ему информацию об июльских учениях САДФ, я сказал, что, по нашему мнению, вторжение в Анголу из Намибии неизбежно. Мы сидели в кабинете полковника, оснащённом кондиционером, и он очень заинтересовался моим сообщением. Мы сотрудничали два года, обмениваясь информацией об УНИТА и САДФ. Ему было около сорока лет, он был исследователем и спортсменом, учился в католической семинарии и в камуфляжной форме и в зелёном берете ФАЛЛА представлял собой броскую фигуру.

Сидя за большим столом кабинета, стены которого были завешаны оперативными картами Анголы, он проницательно посмотрел на меня сквозь стёкла очков и заявил на хорошем английском: «Должен сказать Вам вот что: в настоящее время мы готовимся к наступлению против УНИТА на юго-востоке, в направлении их базы в Джамба. То, что Вы сказали мне, означает, что южноафриканцы также наращивают численность своих войск. Спасибо за своевременное предупреждение».

В этот период времени я часто бывал в нашем основном учебном лагере около Маланже, в пятистах с лишним километрах к востоку от столицы. Прохладная атмосфера внутреннего плоскогорья была приятным отличием от жаркой влажности Луанды. Для экономии времени я летал на попутных советских транспортных самолётах, которые ежедневно совершали полёты во все уголки страны. Из-за угрозы диверсий со стороны УНИТА мы резко снижались с большой высоты по узкой спирали в аэропорт, охраняемый кубинскими подразделениями. Самолёты МИГ-23 постоянно тревожили отряды УНИТА, попрежнему засевшие на другой стороне реки Кванза. Однажды я провёл интересный день, наблюдая за взлётом ангольских пилотов и возвращением их с заданий.

Маленькая колония советских специалистов, некоторые из них с жёнами, располагалась в двух покрытых гирляндами бугенвилей виллах в симпатичном, хотя и обшарпанном городке. Они обучали радиооператоров МК, которые обслуживали наш центр связи в Маланже, связывавший Луанду с Лусакой. Они также обучали и наставляли наших инструкторов в основном лагере, находившемся в 60 километрах, неподалеку от кучки обмазанных глиной хижин, которые были известны, как деревня Какулама.

Положение в наших лагерях улучшилось после тяжёлого времени мятежа. Советские инструктора помогали в программах подготовки. Это повышало уровень обучения и высвобождало многих из наших наиболее подготовленных людей для «домашнего фронта».

Я иногда ночевал на одной из советских вилл, наслаждаясь домашней пищей, включавшей борщ, чёрный хлеб, колбасу, солёные огурцы и шпроты. Всё это сопровождало аппетитное второе блюдо и запивалось большим количеством водки. Я особенно ценил такие походы в гости после недельного пребывания в Какуламе и с нетерпением ждал возможности расслабиться в маленькой деревянной бане, которую они построили около нашего центра связи. Там с потом выходила пыль и въевшаяся в кожу грязь лагерной жизни, там мы поднимали тонус уставших мышц, исхлестав свои тела эвкалиптовыми вениками, и возвращали телу жидкость, распивая свежезаваренный грузинский чай и принимая по стопке водки.

Это были офицеры, направленные из Москвы в командировку продолжительностью в 2–3 года. Я знал некоторых из них по поездкам в Советский Союз с Модисе или Крисом Хани. Мы часто обсуждали экономические проблемы, стоявшие перед их страной, и они спорили, проявляя стоицизм и ироническое остроумие.

«Tovarish Khumalo (Товарищ Кумало), — говорил мне с основательным славянским акцентом коренастый инструктор тактики с добрыми глазами, — единственный способ заставить производство двигаться — это пойти на фабрики с нашими АК-47 и сказать нашим рабочим, чтобы они оторвали от лавки свои задницы». Однако, прежде, чем мне удалось ответить, он наклонился вперёд на деревянной полке в бане и с хитрой искоркой в глазах и смехом добавил: «Но именно поэтому мы утверждаем, что армия вторична по отношению к партии и она не должна вмешиваться в политические вопросы».

Несмотря на сухой расслабляющий жар бани, вспыхнул ожесточённый спор, который продолжался во время ужина, относительно глубинных причин экономических проблем. Кроме недостаточной производительности, которая, как утверждалось, была вызвана чрезмерной защитой трудящихся, основным виновником были расходы на оборону. Война преподала советским людям суровый урок. Я не встречал когда-либо советского офицера, который бы радовался тому, что оборонные расходы были столь высокими. Приводились расчёты, которые показывали огромную цену расходов на защиту СССР от НАТОвских крылатых ракет и «Першингов». Тот же самый инструктор тактики, быстро производя вычисления на калькуляторе, подсчитал, что Советский Союз должен был тратить в десять раз больше на защиту своих протяженных сухопутных границ против крылатых ракет, чем нужно было тратить Западу за свою защиту.

— Потом это вопрос научно-технической революции, — добавил инструктор по имени Борис. — Мы можем быть первыми в космосе и в некоторых военных областях, но в обществе в целом, в сельском хозяйстве и промышленности мы отстаём. Мы сделали крупную ошибку в 60-х годах, когда сознательно отказались от крупных капиталовложений в новые компьютерные науки. Мы должны были выплачивать целые состояния на импорт этих знаний с Запада.

Когда Борис произнес слово «импорт», он поднял брови и криво усмехнулся. Он, конечно, имел в виду контрабанду такого оборудования.

Я рассказал им о том, как в 1979 году, проведя два года в Анголе, я пришёл с моими маленькими сыновьями в центр развлечений в Лондоне и впервые увидел самые последние компьютерные игры. Мальчики набирали впечатляющее количество очков в «Космических пришельцах» и когда Эндрю закончил игру, компьютеризированный голос объявил, что он показал самый высокий результат в этом месяце.

— На следующий день, — сказал я своим советским хозяевам, — я наткнулся в лондонской газете «Таймс» на объявление размером в целую страницу, приглашающее молодых людей с навыками компьютерных игр подумать о достоинствах карьеры в Королевских военно-воздушных силах и послать запрос о дополнительной информации об этой карьере. Для военных это было очень выгодно. «Это был для меня способ сказать: «Какого чёрта вы не предоставляете ваши космические достижения в распоряжение всего остального общества?».

Моя ирония вызвала новое ироническое замечание со стороны Бориса.

— Да, — покачал он головой, — а наши ребята, когда приходят в армию, зачастую даже не знают, как выглядит копировальная машина.

Я захохотал вместе с ним, когда он упомянул копировальную машину. Он работал в учебном центре для группы бойцов МК, когда мы с Модисе побывали в Москве за год до этого. Из-за бюрократических проволочек потребовалось несколько дней, чтобы скопировать некоторые документы. Модисе шутил, что, может быть такой аппарат рассматривался, как «секретный объект». Мы знали, что советские товарищи всегда были готовы посмеяться над собственными недостатками.

Моё понимание марксизма учило меня тому, что социализм означал шаг вперёд от капиталистической экономической системы. Ленин суммировал это в тезисе, который мне нравился: «Социалистическая революция должна доказать свою пользу через повышение производительности труда». Надежды Хрущёва в 1961 году к 1981 году обогнать Запад были весьма опрометчивыми. Но я никогда не ожидал, что советская экономика начнет снижать темпы.

Если человек видел недостатки советской экономики, его система взглядов подвергалась испытанию. Меня беспокоило то, как Запад к концу ХХ-го века добился технологических достижений, опережая социалистическую систему, производительные силы которой к тому времени должны были быть более развитыми. Конечно, было несложно дать рациональное объяснение, что мы попросту недооценили возможности капитализма и переоценили стадию развития, достигнутую социализмом. По крайней мере, в то время.

Проще было также умиляться коммунистической риторике, революционному наследию и прошлым достижениям, чем видеть внутренние проблемы, присущие этой системе. Октябрьская революция 1917 года, конечно, преобразила отсталую царскую Россию в мощную мировую державу. Только позже стало ясно, что на определённой стадии развитие замедлилось, и попытки создать социалистическое общество подвергались убийственному искажению.

Много надежд возлагалось на горбачёвские реформы. Те военные и представители партии, с которыми мы сотрудничали, в то время были ещё полны оптимизма и решимости продолжать оказывать нам помощь.

Нашим лучшим советским другом был товарищ, с которым мы сотрудничали много лет в Москве, который сначала представлял Комитет афро-азиатской солидарности, а затем Центральный Комитет партии. Его имя было Владимир Шубин. Он был похож на медведя, с громыхающим голосом и сокрушающими кости объятиями. Хотя он был примерно одного возраста со мной, он был для всех нас как дядюшка и особенно заботился о здоровье более старших лидеров, таких, как Мозес Мабида и Оливер Тамбо. У него был острый, как бритва, ум и прекрасная память, удивительное понимание ситуации в Южной Африке и впечатляющее чувство того, что правильно, а что нет. Это относилось и к политическим, и к личным вопросам. Я иногда задумывался над тем, было ли это последнее качество проявлением его крестьянского происхождения или марксизма. Для Шубина никакая задача, большая или маленькая, не была слишком сложной. Некоторые из нас с уважением называли его «Tovarish Mozhna», что означало «Товарищ Можно». Он никогда не отказывал в разумной просьбе, но покачивая в размышлении своей большой головой, обычно отвечал: «Да, да… можно… можно».

Вопреки западным представлениям времён «холодной войны», Советский Союз не контролировал и не направлял нас. Представление о многочисленных русских заговорщиках, в глубокой ночи в Кремле при свете ламп вырабатывающих планы захвата Южной Африки, могло только вызвать смех. Это не означает, однако, что как люди, имеющие собственные традиции революционной борьбы, они не делились с нами своим историческим опытом и идеями о том, как свергнуть диктатуру. Шубин был одним из небольшой группы товарищей, которых было меньше, чем пальцев на руке, и которые занимались поддержкой нас — это прежде всего включало в себя военную помощь, предоставление стипендий и гуманитарную помощь. Компартия Советского Союза, естественно, имела тесные связи с Южноафриканской компартией и, конечно, была бы счастлива увидеть победу социализма в Южной Африке. Но КПСС не пыталась манипулировать Южноафриканской компартией и не пыталась сделать ЮАКП посредником в отношениях с АНК. Конечно, АНК пользовался плодами отношений, существовавших между СССР и ЮАКП. Ещё в 1963 году Оливер Тамбо приехал в Москву вместе с Котане, чтобы договориться о подготовке бойцов АНК в Советском Союзе. Но Москва предоставляла такие же возможности для обучения и тем освободительным движениям, которые не были связаны с коммунистическими партиями. Иными формами помощи со стороны СССР и других социалистических стран были предоставление авиабилетов, приём на отдых и лечение и оказание небольших бытовых услуг. Всё это не было связано с какими-либо условиями. Я никогда не встречался со случаями и не слышал о таких случаях, когда предоставление помощи ЮАКП или АНК оговаривалось бы какими-нибудь условиями или попытками направить наши действия на что-либо, не связанное с первоочередными целями борьбы за свободную, нерасовую и демократическую Южную Африку. Во время пребывания в изгнании мы имели возможность пользоваться возможностями социалистических стран для проведения встреч и конференций в безопасности. И всё это было бесплатно.

Мы проводили шестой съезд ЮАКП в ноябре 1984 года в одном месте неподалеку от Москвы. Это мероприятие начиналось как конференция. Предыдущий съезд нашей партии проходил в 1962 году в Южной Африке в условиях подполья. Уставные мероприятия последующих лет проходили как расширенные заседания Центрального Комитета или как специальные конференции. Во время перерыва в заседании я встретился с Шубиным, которые возглавлял небольшую группу людей, оказывавших нам техническую помощь.

— Скажи мне, — спросил я, — сколько делегатов было на первом съезде вашей партии в 1903 году?

— Тринадцать, включая Ленина, — ответил он.

— У нас здесь сорок делегатов. Я собираюсь предложить проект резолюции, объявляющей это мероприятие съездом. Это будет гораздо более важное событие для учебников истории, не так ли?

— Неплохая идея, — засмеялся он. — Одна из подпольных партий в Латинской Америке в прошлом году проводила съезд в микроавтобусе «Фольксваген».

Съезд решительно подтвердил курс на вооружённую борьбу и заявил о необходимости укреплять как подполье, так и нарождающееся профсоюзное движение.

Лагерь в Какуламе когда-то был базой ЗАПУ. Он располагался на обширной территории в буше и в нём было до пятисот новобранцев. Это были «молодые львы» из чёрных посёлков, которые продолжали потоком уходить из Южной Африки, чтобы вступить в МК. Крис Хани стал начальником штаба МК и мы часто вместе выступали в этом лагере. Крис — сильная и жизнерадостная личность, был самым энергичным из всех нас, входивших в Штаб военного командования. Он постоянно бывал в лагерях и неутомимо работал над тем, чтобы облегчить процесс возвращения бойцов в Южную Африку. Он был вдохновляющей силой и одновременно чрезвычайно тёплым и заботливым человеком, обладающим многими замечательными качествами, включая заразительное чувство юмора. Но больше всего поражала его память на имена товарищей, его глубокое знание их личных проблем и готовность заниматься этими проблемами. Это было отнюдь немаловажно в условиях, когда личный состав постоянно менялся: люди прибывали, убывали, появлялись вновь, иногда через несколько месяцев, а иногда и лет. Всегда была длинная очередь товарищей, которые хотели обсудить с ним волновавшие их вопросы. Поэтому куда бы он не приезжал, Крис работал чуть ли не круглосуточно.

Мы начали сотрудничать с ним в Танзании почти 25 лет назад. Было очень увлекательно наблюдать за его политическим и человеческим ростом. В лагерях он чувствовал себя как дома и напряжённо работал над тем, чтобы восстановить моральный дух нашей армии. «Времена мятежа, — сказал он мне, когда мы обсуждали нынешний высокий дух в Какуламе, — были самым тяжёлым и требующим сосредоточенности испытанием, через которое я когда-либо проходил». Он был человеком, лёгким в общении. Мы разговаривали и о чувствах, которые он испытывал, когда лагерь Панго был отвоеван у мятежников и начались массовые казни.

— Мятежники вели себя, как звери. Когда мы увидели, как хладнокровно они расправились с некоторыми из наших товарищей, я был полон ярости, как и все наши. Но после того, как были казнены семь человек, я подумал о двадцати других, ожидающих расстрела: некоторых из них я знал ещё молодыми новобранцами в Лесото, они явно были введены в заблуждение. Я подумал, что нам нужно остановиться. Я обратился через головы местных командиров, которые были полны решимости привести в исполнение приговор трибунала, к Тамбо, находившемуся в Лусаке.

Он явно получал удовольствие от дискуссии, с благодарностью используя повод для размышлений и для того, чтобы изучить под микроскопом различные подходы к этим сложным проблемам.

— Какая жалость, что жизнь стала такой сумбурной и мы почти не имеем времени для размышлений. Такие, как мы с тобой, — тут он засмеялся в своей обычной манере, как всегда, когда собирался поделиться личными наблюдениями, — люди в основном мягкосердечные, мы вместе с такими товарищами, как Слово и Палло, являемся совестью Движения. Вот почему мы с тобой не могли позволить себе разрешать и дальше держать этих женщин в «Куатро».

Условия в лагере АНК для заключённых в «Куатро» были ещё одним вопросом, который постоянно беспокоил его. Через несколько лет, когда Крис вернулся в Южную Африку, он дал откровенное интервью о роли наших структур безопасности. «Да, в то время преобладала культура нетерпимости, но именно ведущие члены Коммунистической партии критически относились к этой культуре. Мы никогда больше не должны предоставлять неограниченную власть службе безопасности. Мы должны избегать повторения тех вещей, которые происходили в очень незначительной мере в АНК и в очень значительной степени внутри сил безопасности режима.»

Мы вместе выступали перед личным составом лагеря Какулума и были очень тепло приняты бойцами, выстроенными на плацу. Звучный голос Криса гулким эхом отдавался в лагере, когда он подробно рассказывал о положении в Южной Африке и призывал бойцов максимально использовать возможности для подготовки. Он обладал способностью обращаться непосредственно к чувствам людей — надежде, гневу, страху — и мог убедительно говорить о страданиях людей дома, в Южной Африке, опираясь на воспоминания о том, как сам он рос в бедной деревне Кофимваба в Транскее. Он добавлял в свои выступления перец остроумия, высмеивая, под радостный рёв голосов, правительство апартеида и его марионеток.

Одним из молодых курсантов в лагере был мой сын Эндрю, который после периода юношеской неопределённости о национальной принадлежности его родителей, работал на АНК в Лондоне печатником, а затем изъявил желание вступить в МК. Крис Хани помнил его маленьким ребёнком в Лондоне. Эндрю пользовался уважением в лагере, но использовал вымышленное имя, чтобы скрыть наше родство. Он был приглашён к нам в один из вечеров, и мы втроём сидели, вспоминая те времена. Крис был в отличной форме, его звенящий голос и весёлый смех эхом отражались от стенок нашей землянки. Он напомнил Эндрю о том, как он нечаянно напугал его и его младшего брата, когда они пришли домой из школы (а дома, по-видимому, никого не было), и обнаружили его сидящим на кухне — с внешностью, изменённой в порядке эксперимента.

— Те годы после арестов в Ривонии в 1963 году и восстания в Соуэто в 1976 году были самыми тяжёлыми, — говорил Крис, — но мы продолжали бороться и сейчас ничто не может остановить нас.

Обращаясь прямо к Эндрю, он засмеялся:

— Как можно остановить нас, если даже маленькие дети-кокни, как ты, стали молодыми львами!

Эндрю ещё предстояло участвовать в боях, сопровождая в качестве бойца охраны колонны машин МК, направлявшиеся в наши лагеря. УНИТА активировала свои действия на северо-востоке в стремлении оттянуть силы ФАПЛА из района Квито-Кванавале. Потери МК в 1987-88 годах были самыми тяжёлыми в нашей истории. Мы потеряли примерно сто бойцов в дюжине засад на дороге из Кашиту и Кибаше. Но в этих боях мы нанесли УНИТА гораздо большие потери.

Тимотфи Мокоена часто был в самом центре боя. Его нога была раздроблена пулей в одном из столкновений, но, к счастью, он вылечился в госпитале в Москве. Мы потеряли многих замечательных молодых людей в боях против попыток заблокировать пути снабжения наших лагерей. Среди них был Нджобе — сын семьи членов АНК, которая жила в Лусаке. Погиб также доктор Хьюго, врач, получивший образование в Советском Союзе. Его настоящее имя было Тамсанка Фихла. Он мог сделать карьеру в любой стране мира или вернуться в Южную Африку. Но он выбрал работу в лагерях МК. Тот факт, что мы могли выдержать такие тяжёлые потери, не утрачивая боевого духа, показывал, насколько хорошо МК восстановился от потрясшего нас мятежа 1984 года. Многие из негативных проявлений, которые вызвали мятеж, были устранены. Тимотфи Мокоена придерживался мнения, что большую роль сыграло ускоренное направление бойцов для действий внутри Южной Африки.

К тому времени, когда я покинул Анголу, наступление ФАПЛА против УНИТА на юге началось. Но моя голова была занята нашей собственной задачей — продвижением внутрь Южной Африки специально подготовленной группы, которая пока находилась неподалеку от Маланже.

Мы готовили эту группу в эвкалиптовом лесу за городом. Она состояла из четырёх белых мужчин, трое из которых были жителями Лондона. Их командиром был симпатичный и решительный парень по имени Дамьен Де Ланге, который был инструктором в наших лагерях. Тройка из Лондона уклонилась от призыва в Южной Африке, включилась в антиапартеидную деятельность и выразила желание вступить в МК. Они были прекрасными пловцами и жили около озера, в котором тренировались каждый день. У нас были большие планы и, среди прочего, мы намеревались использовать их для подрыва портовых сооружений и судов.

В самом городе Маланже подруга Дамьена — живая и привлекательная рыжеволосая девушка по имени Сюзанна Весткот проходила подготовку в качестве их радиста. Её обучали работе на маленьком передатчике, который должен был связать группу с Лусакой. Мы выяснили, что часть нашей разведывательной информации была бесполезной для подразделений, разбросанных в посёлках и сельских районах. Модисе считал необходимым иметь особую группу, надёжно обосновавшуюся в белых районах, которая действовала бы под непосредственным управлением Лусаки.

Пока я летел в Лусаку и оттуда на юг в Ботсвану, эта четвёрка следовала по пятам за мной — инкогнито, с фальшивыми паспортами и изменённой внешностью. Сюзанна улетела в Англию, где ей должны были изменить внешность. Далее ей нужно было вступить в фиктивный брак с одним из друзей, что позволило бы законно изменить фамилию и получить новый британский паспорт. Затем она должна была приобрести и подготовить дом в Южной Африке, после чего брак был бы аннулирован.

В это время несколько бригад ангольской армии начали наступление на УНИТА на юг, в самые неисследованные и отдалённые районы страны, называемые бывшими португальскими колониальными правителями как Куандо Кубанго — «место на конце земли». Со своей стороны, южноафриканская армия на своих базах в Намибии и вдоль полосы Каприви готовилась к действиям в поддержку их марионеток из УНИТА. 7-я дивизия проводила учения в северной части Капской провинции вблизи от границы с Ботсваной и на пути в Намибию. Наша телефонная система в Англии гудела от телефонных звонков от резервистов южноафриканских вооружённых сил, призываемых в армию.

Винсент, который изменил фамилию после его перевода в Свазиленд, подготовил конспиративный дом в Габороне. Через неделю после выезда из Маланже группа Дамьена собралась под крышей этого дома.

Наш план состоял в том, чтобы отправить группу в Лесото самолётом, откуда бы они спустились с Драконовых гор, изображая из себя группу альпинистов, и незаметно проникли бы в один из природных парков Наталя. Наш связной должен был встретить их в гостинице, а затем они соединились бы с Сюзанной. Однако в Лесото прошли сильные снегопады и их отъезд туда пришлось отложить. Затем пара ботсванцев, у которых Винсент снимал дом, неожиданно вернулась из-за границы. Они согласились подождать месяц и в течение этого времени жили у родственников, но постоянно наезжали в свой дом. Их явно смутило, когда они обнаружили свой дом наполненным бородатыми белыми мужчинами, которые вполне могли оказаться наемниками, намеренными дестабилизировать Ботсвану. Винсент объяснил им, что мы были группой его друзей из Великобритании, которое путешествовали по Югу Африки. Я был представлен как издатель и ботсванская пара привела знающего друга, который устроил мне настоящей экзамен по каждому аспекту издательской деятельности. «Винс, — сказал, наконец, я, — скажи своему приятелю, что ты увозишь нас на сафари. Нам лучше начать двигаться».

У нас был подержанный «Лендровер» и в течение нескольких месяцев мы с Винсентом изучали маршруты на запад через пустыню Калахари и затем на юг к отдалённой северной границе Капской провинции с Намибией. Мы набили машину продовольствием и оружием и отправились в путь, объезжая заградительные посты, постоянно выставленные Силами обороны Ботсваны вдоль единственной национальной автострады, которая идёт как позвоночный столб вдоль восточной границы страны с Зимбабве и Трансваалем. Это был основной маршрут проникновения МК и товарищи зачастую начинали путь домой, тайно пересекая реку Замбези на лодках около города Ливингстон. Джо Модисе дал мне поручение исследовать альтернативный путь через пустыню Калахари.

Я чувствовал себя лучше всего «в поле», вдали от штаб-квартиры с её бесконечными заседаниями. После жизни взаперти в доме в Габороне, все в машине были в приподнятом настроении и я скоро уже сигналил гогочущим страусам, которые удирали, показывая нам пятки, по пыльной просёлочной дороге. Ботсвана — это широко раскинувшаяся безводная страна с редкими деревнями. Загадочная бескрайняя пустыня Калахари простирается к западу от горстки городов, расположенных вдоль автострады, которая идёт с севера на юг.

Мы разбили лагерь на краю пустыни около центра добычи алмазов, города Джваненг. Когда спустились сумерки, мы оказались в объятиях звёздного неба, отдыхая с кружками кофе около костра, и, ощущая внутреннее чувство уверенности, беззаботно подначивали друг-друга. Через несколько дней, вернувшись назад в Габороне, я прочитал в местной газете о том, что Пик Бота, министр иностранных дел Южной Африки, посетил в Джваненге брата премьер-министра Ботсваны именно в тот же вечер, когда мы расположились лагерем неподалеку от этого города.

На следующий день, ближе к вечеру, после целого дня рискованной езды по бесконечным колеям, оставленным в песках огромными грузовиками-скотовозами, с редкими остановками для того, чтобы полюбоваться призрачными высохшими соляными озерами, мерцающими от жара пустыни, мы добрались до отдалённой точки, заранее намеченной, как место перехода границы. Высохшее ложе реки Молопо является южной границей Ботсваны с ЮАР. Вдоль неё идёт прочный пограничный забор. Низкая растительность в этом районе дополняется бахромой высокого кустарника, растущего вдоль берега реки и предоставляющего дополнительное укрытие. Мы оставили машину примерно в километре от точки пересечения границы. Мы находились приблизительно в двухстах километрах к северо-западу от училища сухопутных войск в Лохатле, и я подумал, что было бы интересно узнать, как идут учения 7-й дивизии. Если они намереваются усилить соединения на намибийско-ангольской границе, то через несколько недель их самолёты начнут полёты над местом нашего расположения и войска пойдут по шоссе Упингтон — Виндхук, расположенному к югу от нас.

А тем временем я вёл наши собственные силы вторжения через кустарник и деревья-колючки к месту пересечения границы. Мы лежали на животах и в угасающем свете наблюдали через бинокли, как полицейская машина ехала по гравийной дороге на южноафриканской стороне границы.

— Это последний патруль, — сказал я Дамьену и остальным. — Какой-нибудь случайный фермер, может быть, проедет здесь вечером — и всё.

Как только стемнело, мы двинулись в путь и начали перебираться через забор. Я оставил Винсента с АК-47 на границе, чтобы прикрыть нас, и пригнувшись, пошёл вместе с группой к гравийной дороге, находившейся в полукилометре. Мы были вооружены автоматами Калашникова и гранатами и готовы были к любому повороту событий. Я поставил две пустых банки от кока-колы на обочине дороги в сорока метрах друг от друга, что было сигналом для машины, которая должна была появиться через десять минут. Я раньше связался с нашим оперативником в Йоханнесбурге, с которым разработал такой план «подхвата» в чрезвычайных условиях. Пройти пешком 600 километров до Йоханнесбурга по такой местности группа не смогла бы ни при каких обстоятельствах. У нас не было контактов с местными жителями, хотя после снятия запрета с АНК в 1990 году я обнаружил, что население северной части Капской провинции и других сельских районов было настроено по-боевому. Мы разделились на две группы и стали ждать.

Я услышал звук двигателя задолго до того, как появилась сама машина. Когда появились лучи от фар, все пригнулись. В клубах пыли мимо промчался грузовичок фермера. Это меня обрадовало, ибо небольшое дорожное движение служило прикрытием для нашей машины. Она появилась через несколько минут, остановившись около второй банки. Я перекинулся парой слов с водителем, пока остальные забирались вовнутрь. Когда машина исчезла, я сильно сожалел, что не еду с ними в Йоханнесбург. В течение нескольких дней до этого я раздумывал, не проводить ли мне группу до места назначения, по крайней мере на субботу и воскресенье, рассчитывая, что Модисе ничего не узнает. В конце концов дисциплина взяла верх над желанием разделить опасности с этой группой.

Переменчивые судьбы борьбы против апартеида привели к спирали трагедий, которая, однако, увенчалась эпическим успехом в начале 80-х годов.

Пока я был на ботсванской границе, двое из моих товарищей, Джоб Тлабане, известный как Кашиус Маке, — член Штаба военного командования, и Селло Мотау, известный как Поль Дикаледи, — самый молодой член нашего командования в Мапуту, погибли в Свазиленде от рук ударной группы. Поль встретил Кашиуса в аэропорту Мотсапа. За ними следили с самого начала и устроили засаду неподалеку от университета.

Мой близкий друг Джереми Брикхил, член ЗАПУ, получил серьёзные ранения, но уцелел, когда бомба, заложенная в машину, взорвалась рядом с ним в Хараре в октябре 1987 года. Исполнителями этой попытки убийства была группа родезийцев, находившихся на службе Претории. Они были арестованы после того, как совершили другие зверства в Зимбабве. Одно из них заключалось в том, что они наняли ничего не подозревающего человека, чтобы он доставил машину с заложенной в её багажник бомбой к дверям представительства АНК в Булавайо. Несчастный водитель был разорван на куски, когда те, кто его нанял, взорвали эту бомбу радиосигналом с места наблюдения. Обитатели дома, к счастью, отделались незначительными травмами.

Эта же тенденция продолжалась и в 1988 году. В январе один из наиболее близких молодых помощников Модисе Джекоб Моликване, известный как Биза, был застрелен в машине около Френсистауна вблизи границы Ботсваны с Замбией. 28 марта руководитель нашего регионального командования в Ботсване Чарльз Макоена, известный как Наледи, который пережил мятеж в Панго, был застрелен вместе с тремя неповинными женщинами, гражданками Ботсваны, во время налёта на его дом в Габороне. Дом был сожжён. Незадолго до этого, 19 марта, представитель АНК во Франции Далси Септембер погибла от рук убийцы на пороге своей квартиры в Париже. Мой младший сын Кристофер жил у неё всего за несколько недель до этого. Мир содрогнулся, когда в телевизионных кадрах увидел Альби Сакса, чудом оставшегося живым, но с оторванной рукой, уносимого от его взорванной машины в Мапуту 7 апреля.

Сообщение о попытке покушения на Альби застало меня, когда мы с Модисе были на Кубе. Мы встречались с нашими курсантами и вели переговоры о дальнейшей помощи со стороны Кубы, которая, несмотря на свои экономические проблемы, была готова в духе интернационализма продолжать оказывать нам поддержку. Посещение этой страны очень вдохновляло. Куба сохраняла энтузиазм и оптимизм и через тридцать лет после революции.

Эту неистребимую браваду можно было особенно почувствовать на выходе из Музея революции, где висел плакат с надписью: «Спасибо», адресованный «лучшим агитаторам» за революцию — Батисте и Рейгану.

Куба находится всего в 90 милях от Флориды. Перед революцией ею фактически управляла мафия. Кроме экспорта сахара, другими источниками иностранной валюты были азартные игры и проституция. Вежливо выражаясь, Фидель совершил революцию во дворе у США. Но по народному определению, она произошла у них в заднице.

Куба живет под постоянной угрозой вторжения со стороны США. На окраинах Гаваны, и куда бы вы не поехали, можно видеть членов Народной милиции, занятых военной подготовкой на пляжах, дорогах, на полях. Помимо регулярных вооружённых сил и милиции существуют комитеты защиты революции. Они организованы по местам жительства по кварталам. Поскольку молодёжь объединена в другие организации, эти комитеты в основном состоят из пожилых людей. Следующий раз я был в Гаване как раз по случаю годовщины создания этих комитетов. Вместе с Джо Слово мы совершили большую поездку по городу с посещениями местных комитетов, занятых в праздничных торжествах. Казалось, празднование шло на каждой улице, с танцами и обильным угощением. Ром лился рекой. Основное блюдо «caldosa» — традиционный густой бульон — разогревался всю ночь в огромных котлах на огне прямо на улицах для тех, кто нёс службу на постах. Очень впечатлял дух пожилых людей, которые помнили о жизни под диктатурой Батисты. Они хорошо знали, какие плоды принесла революция.

В то время, когда они кричали «Вива» и пели революционные песни, я встретился глазами с седой женщиной, которая напоминала мне Веру Поннен. Она рассказала, что была членом партии в тёмные дни этого мафиози Батисты. Её собственная сестра была любовницей одного из американских гангстеров, который в свое время владел половиной Гаваны. И она была готова убивать американских солдат, если бы они посмели вторгнуться. Уже не в первый раз я заметил, что женщины были наиболее последовательными революционерами. А затем, в следующее мгновение кто-то закричал: «Рут Ферст! Рут Ферст!».

Это был возбуждённый человек старше пятидесяти лет. Он узнал, что на их улице были члены Южноафриканской компартии. Он тоже был коммунистом ещё с давних времён и встречался с Рут на одном из молодёжных фестивалей в Восточной Европе сразу же после войны. Джо Слово был поражён. Точно так же, как и кубинец, который обнаружил, что здесь был муж Рут Ферст. Мы пошли к нему домой, где он показал нам альбом с вырезками из газет. Там были газетные статьи на испанском языке о поездке кубинской делегации и снимок Рут, которой тогда было около 20 лет, сфотографированной с кубинцами.

Невозможно было ошибиться в истинной силе чувств по отношению к революции и искренности радости, которую испытывали люди. Наиболее сильное впечатление с точки зрения социальных завоеваний революции производили достижения в здравоохранении. Куба — страна с населением в 11 миллионов человек, выпускала более трёх тысяч врачей в год и в области медицины рассматривалась, как сверхдержава. В каждом районе гордо стояло белое двухэтажное здание — резиденция местного врача, на первом этаже которого были приёмные кабинеты, а на втором — жилые комнаты. Каждый местный доктор обслуживал примерно сто семей. Фидель Кастро проявлял большой интерес к вопросам здравоохранения. Наш переводчик сказал нам, что в последнее время он стал заниматься вопросами повышения уровня жизни пожилых людей. Он посещал дома для престарелых и побуждал их обитателей вести более активную жизнь. «Он уговаривал их поездить по стране и посмотреть красоты острова и его достижения».

Кубинцы большие любители мяса. Предпочтение, которое я отдавал рыбе, побудило нашего переводчика выразить сожаление, что кубинцы не такие, как я, ибо море вокруг острова изобиловало рыбой. Во время моей поездки с Модисе в апреле 1988 нам сказали, что популяция крокодилов в болотах сохраняется в качестве резерва пищи на случай критического положения.

Кубинцы умеют подтягивать пояса и умеют жить на грани опасности. Создавалось впечатление, что всё население готово защищать революцию. Когда они кричали «Patria о Muerte! Venceremos!» («Родина или смерть! Мы победим!»), было ощущение, что это не просто лозунги. Но то, с чем они сталкиваются сейчас перед лицом экономического удушения со стороны США — более серьёзная опасность, нежели военная. Кубинцы имеют традиции международной солидарности, которые восходят ещё к временам гражданской войны в Испании. Сегодня они нуждаются в международной поддержке.

«Никогда в жизни, — сказал один из наших товарищей, поражённый увиденным, — я не был в стране, где кофе, сигары, ром, революция и интернационализм столь крепки».

Мы с Модисе имели возможность обменяться опытом с членами Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти из Сальвадора, который рассматривался кубинцами как одно из наиболее творческих и самостоятельных партизанских движений. Они сражались против поддерживаемой США военной диктатуры и создали народную милицию, вооружённую самодельным оружием и дополняющую более высоко подготовленные партизанские подразделения. Эта милиция помогала более эффективно соединить партизан с массами. Такое сочетание различных форм борьбы очень заинтересовала Модисе и меня. Мы настаивали именно на таком подходе с учётом духа восстания, царившего в чёрных посёлках, и необходимости компенсировать несоответствие наших условий классическим условиями партизанской борьбы через укоренение вооружённой борьбы среди самих людей. Как сказал о своей маленькой, ровной стране Амилкар Кабрал из Гвинеи-Бисау: «Народ — вот наши горы».

Когда мы рассказывали о многих годах нашей борьбы в изгнании, это произвело впечатление на сальвадорцев. Руководитель их делегации, высокообразованный интеллектуал с усами в мексиканском стиле отдал должное упорству МК и сказал, что многолетний характер нашей вооружённой борьбы из далёкой заграницы, без «дружественных» границ был уникальным достижением. Он рассказал, что они только один раз направляли большую группу людей на подготовку за границу. Но поскольку возвращение их назад оказалось очень трудным, курсанты были деморализованы и, в конечном счёте, остались в качестве студентов в скандинавских странах.

Элеонора смогла прилететь из Лондона и присоединиться ко мне для очень редкого отпуска. После её прибытия мы присутствовали на официальном банкете, который давал Фидель Кастро в честь президента Мозамбика Ж. Чиссано, который сменил Самору Машела, погибшего в загадочной авиакатастрофе, к которой, как считали, приложили руку южноафриканцы. Пока мы с Модисе ждали своей очереди быть представленными Фиделю, одетому в военную форму, и его учтивому почетному гостю — Чиссано, я не мог отвести глаз от кубинского лидера.

Он был впечатляющей личностью с мощной и стройной фигурой. Когда мы пожимали друг другу руки и я приготовился к обмену приветствиями, внимание Фиделя было отвлечено Элеонорой, в этот момент приветствовавшей Чиссано, которого мы знали как молодого активиста в Дар-эс-Саламе в 1963-64 годах.

«А, так вы знакомы», — сказал Фидель и позвал своего официального фотографа, чтобы сделать групповой снимок. К сожалению, я так и не увидел этих фотографий.

Пока Модисе посещал южноафриканских студентов на острове Молодости, где при Батисте некогда сидел в тюрьме Фидель, мы с Элеонорой поехали в незабываемую четырёхдневную поездку по провинции Гранма. Эта область названа по имени яхты, с которой Фидель и его исходные силы высадились в декабре 1956 года, отплыв от берегов Мексики, где они были в изгнании. Нас сопровождал кубинский друг Анджел Далмао, который отвечал за связи с АНК в Анголе с 1977 года.

Далмао был родом из небольшого городка в провинции Гранма и именно он предложил эту поездку. Эта область была наименее развитой на Кубе, однако имела сильные революционные традиции. Именно здесь вождь коренного индейского населения Хатуэй вёл борьбу против испанских конкистадоров и был сожжён на костре после того, как отказался перейти в христианство. «Рай населён такими же католиками, как вы?», — спросил он своих тюремщиков. Когда те подтвердили, что это именно так, то его смелый ответ был: «Тогда это не то место, куда я хотел бы отправиться».

Мы высадились в столице провинции — небольшом городе Байамо. Именно здесь Отец нации Карлос Мануэль де Сеспедес, освободив своих рабов, поднял знамя восстания против правления испанцев. Я подумал о том, насколько иной была бы история Южной Африки, если бы бурские поселенцы последовали кубинскому примеру и объединились бы с коренным населением против британского колониализма. Возможно, именно католицизм сделал кубинских поселенцев, приехавших из Испании, в меньшей степени расистами, нежели буры-кальвинисты. Католики могут сжечь вас на костре, но они дают вам возможность стать одним из них, безотносительно к цвету кожи. В итоге население Кубы чрезвычайно перемешано и оно взаимодействует естественным образом.

Для тех, кто пытается умалить значение революции, Фидель Кастро является отклонением от «нормального хода истории». Но наша поездка показала, что его Движение 26 июля прочно коренилось в народе. Мы прошли по следам Фиделя и Че Гевары от места высадки с «Гранмы» до склонов Сьерра-Маэстры, где первоначальные партизанские силы укрепились и выросли. Мы пересели с вездехода на мулов и начали поход по крутым горным тропинкам через субтропический кустарник к командному пункту Фиделя в Ла Плата на высоте 1500 метров над уровнем моря.

Штаб Фиделя остался нетронутым — с его примитивными рабочими местами и жильём на приподнятых помостах в буше. Люк в настиле служил запасным выходом в случае тревоги. В густой листве на верхушке ближайшего холма располагалась радиостанция повстанцев, откуда они обращались к населению. Я узнал от нашего проводника, бывшего партизана, что горы служили укрытием для мятежных крестьян, боровшихся против плантаторов ещё до прихода Фиделя. Именно крестьянство было социальной базой, на которой росла повстанческая армия в Сьерра-Маэстре. Я вспомнил горячие споры в Лондоне в 60-х годах о теории Регис Дебри о том, что партизанское движение может вызвать общенациональное восстание без предварительной политической подготовки масс, начав с отдельных баз и расширяясь, как масляное пятно на воде. Личное знакомство с конкретными условиями плюс возможность изучить социальный контекст были полезнее книжных томов.

Я подумал о местности в Южной Африке. Поверхность наших горных цепей была голой и не имела таких лесов, которые покрывали Сьерра-Маэстру. Все районы страны были легкодоступными для сил безопасности. Там не было таких отдалённых районов, как здесь, на Кубе. Кроме того, у нас не было крестьянства в классическом смысле слова. Бантустаны занимали 13 % территории страны и они были легко управляемой пустыней. Фидель добился победы революции с той базы, на которой мы находились, за три года. Наша вооружённая борьба продолжалась, то усиливаясь, то ослабевая, с 1961 года. Однако Батиста был слабым диктатором по сравнению с мощным правительством в Претории. Единственное, что было общим у нас с кубинцами, так это решимость бороться. Я завидовал горной крепости Фиделя. Вместе с тем я чувствовал, что основная слабость нашей вооружённой борьбы заключалась в том, что мы не были связаны с сельским населением так, как Фидель, и не в полной мере представляли себе ту роль, которую оно могло играть. Мы проводили слишком много времени в Мапуту и Лусаке в спорах по поводу структур, вместо того, чтобы развивать связи с сельскими районами.

Мы побывали дома у Далмао в одном из прибрежных городов, посидели за столом с его родителями и большой роднёй. Все они жили в том скромном деревянном доме, где он родился. Все, с кем мы встречались, были гордыми людьми. Вдали от Гаваны экономическая отсталость, которую революция должна была преодолеть, ощущалась более явно. Я сказал Далмао, что эта поездка дала возможность понять как их трудности, так и значение жертв, которые несла Куба, предоставляя помощь другим странам. Эта помощь была не только военной. Кубинские врачи, учителя и специалисты сельского хозяйства работали повсюду в третьем мире.

Скромный образ жизни в сельской местности был также источником силы Кубы. Крестьяне были неплохо одеты и целеустремлённы. Нынешние трудности затрагивают городских жителей гораздо сильнее. Изобретательность деревенских жителей может быть ещё одним фактором, позволяющим Кубе устоять. Другие социалистические страны, такие, как Китай и Вьетнам, показали большую приспосабливаемость к нынешним проблемам, чем СССР. Что особенно важно, у них, как и на Кубе, партия сохраняет контроль над процессом реформ.

Попрощавшись с Элеонорой, я улетел с Модисе в Луанду. Мы прибыли туда в конце апреля, после 18-часового полёта с посадкой на Островах Зелёного мыса. Это расстояние подчёркивало сложности содержания кубинских войск в Анголе. Мы немедленно включились в повседневный накал борьбы.

Во время краткой остановки в Луанде я посетил Оливию Форсайт, которая теперь содержалась в охраняемом доме, принадлежащем департаменту безопасности. С ней обращались хорошо, и она переводила с африкаанс статьи из армейских и полицейских журналов. Мы изучали возможность обмена её и других агентов на товарищей из МК, находящихся в камерах смертников, в частности, на Роберта Макбрайда. Она очень радостно восприняла предложение сфотографироваться, и побежала в свою комнату, чтобы накраситься. Она написала письмо своей матери, которое мы также записали на плёнку. Она по-прежнему предлагала работать на нас в качестве двойного агента, но я отклонил это предложение, потому что вопрос об этом больше не стоял.

Через несколько дней я был в Лусаке и встречался с Тамбо в небольшом бунгало, в котором он жил на территории резиденции президента Замбии. В течение многих лет по причинам безопасности он должен был постоянно менять место жительства и только недавно, по настоянию его близкого друга президента Каунды, согласился стать гостем замбийского правительства. Меня сопровождали Крис Хани и Стив Тшвете, который стал комиссаром нашей армии. Мы передали Тамбо материалы по Оливии Форсайт и предложили способы возможного обмена. Тамбо выглядел несколько смущённым.

— Речь идёт об этой женщине в английском посольстве? — спросил он.

— Нет, — ответил я, удивлённый тем, что я счёл его рассеянностью, — это лейтенант полиции, которую мы держали в «Куатро». А кто это в английском посольстве?

— Какая-то женщина этим утром бежала в британское посольство из одного из наших домов в Луанде. Мне только что сообщили об этом.

Было ясно, что он имеет в виду Форсайт. Она, несомненно, планировала побег заблаговременно. Используя ослабление режима охраны, она перебралась через стену сада и, спрятавшись в машине помогавшего ей соседа, приехала в британское посольство. По мере того, как нам рассказывали о произошедшем, обычно разговорчивое трио из Штаба военного командования испытывало нехватку слов.

Казалось, Тамбо не замечал, что мы поражены. Мы молча побрели к нашей машине. Уезжая, мы начали от смущения хихикать, а затем начали громко хохотать. Она, конечно, натянула нам нос.

— Я по-прежнему считаю, что мы правильно сделали, переведя её из «Куатро», — заявил Крис, стоявший до конца, в то время как Стив и я насмехались над ним.

Когда Форсайт вернулась в Южную Африке, проведя шесть месяцев в британском посольстве, её руководители в Особом отделе полиции делали преувеличенные заявления об успехе её миссии. Это делалось для того, чтобы скрыть унижение, вызванное её арестом и той важной информацией, которую она передала нам. Как и один из её руководителей, Крейг Уильямсон, она обладала крепкими нервами и немалой смелостью. Однако ни на какой стадии она не вводила нас в заблуждение из-за полного отсутствия у неё эмоциональной преданности делу борьбы против апартеида, на сторону которого она, по её заявлениям, перешла. Те, кто пытались проникнуть в наши ряды, всегда сталкивались с проблемой поиска необходимого баланса между жёстким внутренним контролем и неестественной эмоциональностью. В конечном счёте, какими бы смелыми они ни были, истинной оценкой человеку является дело, которому он служит.

Не прошло и недели после побега Оливии Форсайт, как я получил ещё один удар. Дамьен Де Ланге, Сюзана Весткот и Ян Робертсон были арестованы в арендованном ими доме в посёлке Брудерструм в северной части Йоханнесбурга.

То, что случилось с этой группой после почти целого года её деятельности, хорошо показывает, сколь тяжёлой является жизнь в подполье. Это побудило меня к переосмыслению мудрости решения о создании такой группы. У них постоянно были личные проблемы, проистекавшие прежде всего из-за неустоявшихся характеров Поля Аннегарна и Хью Лагга, и утраты самообладания Хью Лаггом. Им обоим давали высокие оценки товарищи в Лондоне, и они производили хорошее впечатление на своих инструкторов. Однако после того, как они прибыли в Южную Африку, Аннегарн усвоил высокомерный и неразговорчивый стиль общения. Он стал плохо справляться со своими обязанностями, остальные начали считать его «испорченным ребёнком». После попытки дезертировать из группы он был доставлен в Лусаку и направлен на год в Анголу, где выполнял хозяйственные функции в лагерях. Он заявлял, что хотел бы вернуться в Южную Африку для продолжения подпольной деятельности, однако вместо этого мы отправили его в Лондон.

Когда Аннегарн исчез первый раз, группа пришла в состояние растерянности. Всё это, очевидно, особенно выбило из колеи Лагга, который после нескольких стычек с полицией находился на грани нервного срыва, но это осталось незамеченным его товарищами. Он начал звонить Элеоноре домой в Лондон в попытке поговорить со мной, что противоречило всем правилам конспирации. Мы сообщили об этом другим членам группы, которые откровенно поговорили с ним. На следующий день, ранним утром, пока они ещё спали, Лагг украдкой выбрался из дома и не только сдался полиции, но и привёл их к дому.

В ходе последующего суда над его бывшими товарищами Лагг давал показания в пользу обвинения. Он утверждал, что опасался быть убитым Де Лангом или быть отосланным мной в «Куат-ро». Создалось впечатление, что в напряжённых условиях у него развилась паранойя и произошел распад личности. Дамьен, Ян и Сюзана в соответствии с печально известным Законом о терроризме были приговорены к 25, 20 и 18 годам тюрьмы. В прессе был поднят страшный шум по поводу судьбы Аннегарна, который, как утверждал Лагг, по-видимому был казнён АНК. В свою очередь Аннегарн, после того, как его отослали в Лондон, связался с Лаггом и утверждал, что Де Ланге и я намеревались казнить его. Но факт, что он пробыл в Анголе целый год и с ним ничего не произошло, делал его утверждения неубедительным.

Пик Бота, министр иностранных дел, казалось, был особенно увлечён этим делом. Он попытался связаться с Лусакой по передатчику Сюзанны и, очевидно, узнал из полного признания Лагга, что мы были близкими соседями в ту ночь в пустыне, когда он посещал Джваненг. Он негодовал по поводу того, что мы сумели передать группе ракету класса «земля-воздух», которую Винсент вручил Дамьену на ботсванской границе и которая предназначалась для возможного использования против военно-воздушных сил. Позже он направил официальную ноту протеста правительству Анголы. В начале того же года он утверждал, что я принимал участие в попытке переворота, направленного на свержение лидера бантустана Болутатсвана Лукаса Мангопе.

Претория всегда пыталась заставить правительство М. Тэтчер предпринять действия против присутствия АНК в Великобритании. Их союзником был Эндрю Хантер, правый член Парламента от Бейсингстоука. В ходе своей поездки в Южную Африку Хантер, ко всеобщему удивлению, сумел посетить Сюзанну Весткот, которая была в предварительном заключении. А между тем её йоханнесбургский адвокат Питер Харрис уже шесть месяцев безуспешно пытался встретиться со своим клиентом. Утверждая, что он получил от Сюзанны информацию о «террористической ячейке» АНК, действующей в Лондоне, Хантер сделал в Палате общин получившие широкую огласку обвинения, пытаясь связать АНК с Ирландской республиканской армией (ИРА).

Под крупным заголовком «Член Парламента указывает на террористическую ячейку в Лондоне» газета «Ивнинг Стандард» за 3 ноября 1988 года опубликовала на первой странице следующую статью:

«Ведущие члены АНК, который получили подготовку в ИРА, открыто ходят по улицам Лондона и вербуют потенциальных террористов, заявил член Парламента от Консервативной партии.

Г-н Эндрю Хантер назвал трёх «активистов АНК», которые действуют из своих домов на севере Лондона… и призвал министра внутренних дел… рассмотреть вопрос об их депортации.

В сборнике «Ханзард» приводится следующая цитата этого члена Парламента: «Не противоречит ли столь явно национальным интересам тот факт, что член Национального исполкома АНК Ронни Касрилс ходит по улицам Лондона и вербует террористов, по крайней мере один из которых происходит из рядов экстремистов Ирландского республиканизма? Кроме того, Тим Дженкин в своей квартире в Тафнел Парк использует знания, полученные от ИРА, для частичной сборки бомб, которые посылаются в Лусаку, а затем в Южную Африку, чтобы убивать и калечить невинных людей. Жена Ронни Касрилса Элеонора из её квартиры в Голдерс-Грин осуществляет координацию террористических действия в Южной Африке».

Член Парламента заявил, что полиция и правительство хорошо знают об этих троих, так как он передал подробное досье об их деятельности и связях с ИРА г-же Тэтчер в начале этого года. Один из старших детективов, отрицая утверждения г-на Хантера, заявил сегодня: «Несомненно, мы наблюдаем за такими людьми, как члены АНК, но мы не считаем, что в этих утверждениях есть сколько-нибудь правды».

Элеонора, которая в первый раз увидела эту заметку через плечо какого-то человека в трактире, сделала через нашего адвоката заявление, в котором отвергала утверждения и подчёркивала:

«Я призываю г-на Хантера отказаться от его трусливого прикрытия парламентскими привилегиями и сделать это заявление вне Палаты общин. Я могу заверить его, что как только он сделает это, то немедленно столкнётся с судебной процедурой по обвинению в диффамации. Я буду более, чем счастлива дать британскому суду возможность решить, кто из нас говорит правду, а кто лжет. У меня нет сомнения в том, что решение будет в мою пользу».

Хантер не ответил на вызов Элеоноры. Трое из Брудерструма впервые предстали перед судом в феврале 1989 года, через три месяца после утверждений Хантера. Сюзанна Весткот отрицала, что она вообще передавала ему какую-либо информацию. Когда тот появился в её тюремной камере, она сразу же заподозрила что-то неестественное в причинах его визита и отказалась разговаривать с ним. Если Сюзанна Весткот говорила правду, в чём я уверен, то можно только предполагать, что утверждения Хантера были построены на информации, предоставленной южноафриканскими властями.

Такие правые деятели, как Хантер, не могут признать, что люди, живущие в Великобритании, будь они южноафриканцами или англичанами, были готовы поддерживать борьбу за свержение апартеида. Неудовольствие Хантера, Пика Боты и им подобных вызывал тот факт, что британское правительство и Скотланд-Ярд следили только за тем, чтобы террористические действия не осуществлялись в Великобритании. Использование телефонов, почты и исследовательская работа в Великобритании не относились к разряду террористической деятельности. Пресса по-разному отреагировала на заявление Скотланд-Ярда: «Мы знаем об этих людях… и они не участвуют в террористических действиях» и что, «нет никаких свидетельств каких-либо встреч с ИРА».

Единственным человеком ирландского происхождения, которого я привлёк к работе, был Шин Хоси. Попытка Хантера привязать его к «ирландскому республиканскому экстремизму» выявляла только его политическую безграмотность, ибо Хоси был членом Британской лиги молодых коммунистов, которая последовательно выступала против тактики ИРА.

Примечательно, что Элеонора и я поддерживали добрые отношения с детективами из Скотланд-Ярда. С того времени, когда в 1987 году был получен список ведущих активистов Движения против апартеида, которых предполагалось устранить, мы получали советы и защиту. Наш дом в Голдерс-Грин не только не был «гнездом террористов», а был, напротив, местом оживлённых бесед за чашкой чая с офицерами из Скотланд-Ярда. Они появлялись по нашим просьбам. Если на почту приходила подозрительная посыпка или Элеонора получала телефонные звонки с угрозами или какие-то странные люди звонили в дверь, полицейские принимали вызов и приезжали, чтобы разобраться и дать совет. Мы действовали в атмосфере почти параноидальной подозрительности в отношении западных разведслужб. Мы обнаружили в офицерах Скотланд-Ярда лучший образец британской государственной службы.

В то время, когда Элеонора вела борьбу с Эндрю Хантером, я опять был на Кубе в составе делегации, возглавляемой Джо Слово. Несмотря на несколько поражений, которые мы потерпели, ситуация на Юге Африки радикально изменилась в пользу освободительных сил. Мы были на командном пункте министерства обороны Кубы и никто иной, как Главнокомандующий Фидель Кастро Рус информировал нас о ситуации на юге Анголы. Была достигнута замечательная победа над армией режима апартеида, что, по его словам, означало, что «история Африки должна теперь быть разделена на время до сражения в Квито-Кванавале и после него».

Стоя около стола, на котором была создана топографическая модель региона, Фидель рассказал о том, как разворачивалась эта драма. Вопреки совету кубинцев, ангольские войска вновь повторили неудачную в прошлом попытку наступления на укрепленную базу Савимби в отдеалённом и не имеющем никакой инфраструктуры юго-восточном углу страны. Сначала наступление развивалось хорошо: ФАПЛА побеждала в боях и наносила тяжёлые потери УНИТА. Затем, в октябре 1987 года, когда линии снабжения растянулись, наступавшая 47-я бригада ФАПЛА, пытавшаяся форсировать реку Ломба, была разгромлена южноафриканскими частями. Это привело к катастрофе. Несколько других бригад начали отступать в беспорядке, подвергаясь атакам сухопутных сил и авиации САДФ. Остатки некоторых подразделений закрепились на небольшой взлётно-посадочной полосе на другой стороне реки у посёлка Квито-Кванавале и они быстро получили подкрепление в виде небольшого отряда кубинцев, прибывшего из Менонге расположенного в 200 километрах на северо-запад.

«Южноафриканцы были излишне осторожны, — прокомментировал Фидель через переводчика. — Они могли захватить Квито-Кванавале в любой момент без всяких проблем и этим изменить в одночасье стратегический баланс в Анголе. Однако они остановились, ожидая подкреплений».

Его рассказ был захватывающим. Версия САДФ заключалась в том, что они двигались до реки Квито только потому, что это была точка на плоской, покрытой кустарником местности, на которой можно было создать оборонительную позицию.

На деле южноафриканская армия была намерена захватить Квито-Кванавале потому, что это открывало бы внутренние районы Анголы для захвата отрядами УНИТА и разрезало бы страну пополам. Это была ситуация, которую они уже давно пытались создать для своих марионеток. В течение нескольких месяцев они без устали обстреливали Квито из своих мощных 155-мм гаубиц «Дж-5» и пытались захватить этот город силами наземных войск. Однако они скоро столкнулись с элитными подразделениями кубинских войск, высадившимися в Анголе уже в середине ноября. К началу 1988 году 40-тысячная группировка кубинских войск была размещена вместе с подразделениями ФАПЛА и СВАПО не только в Квито, но и в стратегических точках фронта протяженностью около 1000 километров. Этот фронт простирался от порта Намиб на побережье Атлантики вдоль железнодорожной линии через Лубанго и Кассингу на юго-западе и далее до Менонге и Квито-Кванавале на юго-востоке. Южноафриканцы сконцентрировали свои войска около Квито и оказались там в окружении, поскольку подразделения кубинцев, ангольцев и СВАПО под надёжным воздушным прикрытием двинулись на запад, вплоть до границы с Намибией. Эта операция была завершена к маю 1988 года.

Решающее значение имела построенная кубинскими строителями в рекордно короткие сроки взлётно-посадочная полоса в Шангонго — менее, чем в ста километрах от намибийской границы и стратегически важной дамбы выше водопада в Руакане на реке Кунене. Фидель задумчиво пожевал концы дужки очков — привычка, которая возникла после того, как он бросил курить свои знаменитые сигары. Он явно испытывал внутреннюю гордость за это исключительное достижение. Находящиеся вблизи Атлантического океана пограничные провинции Мосамедиш и Кунене на юго-западе, которые многие годы неоспоримо находились под контролем САДФ, были освобождены. Самолёты МИГ-23, пилотируемые кубинскими и ангольскими летчиками, убедительно продемонстрировали свою преимущество над южноафриканскими истребителями «Мираж» и теперь широкая сеть баз САДФ в северной Намибии была в пределах их досягаемости.

Смертные приговор САДФ был вынесен 27 июня 1988 года. Эскадрилья МИГ-23 нанесла бомбовый удар по дамбе в Руакане и по сооружениям в Калуэке, перерезав снабжение драгоценной водой Овамболенда и основных военных баз там. Удар был также нанесён по стратегическому мосту. Я слышал, что по завершении налёта один из кубинских пилотов выполнил чёткую фигуру высшего пилотажа над дамбой Руакана и над её отныне уже уязвимыми защитниками.

Теперь кубинцы легко могли затянуть петлю вокруг южноафриканцев в Квито-Кванавале. Южноафриканцы проявили упорство в бою, которое кубинцы уважали. Они были находчивыми и зачастую изобретательными в тактическом плане. Фидель Кастро не искал кровавого столкновения, которое стоило бы много жизней с обеих сторон. Не стремились к этому и генералы из Претории. Они ещё меньше, чем кубинцы, могли позволить себе потери.

Все стороны, участвовавшие в конфликте, теперь отдавали предпочтение дипломатическому решению, которое становилось возможным как результат изменившейся стратегической ситуации. Претория должна была признать реальность: цена удерживания Намибии была теперь за пределами её возможностей. Всё труднее было сопротивляться международному давлению в пользу урегулирования.

Бросающиеся в глаза недостатки военной машины режима апартеида — результат эмбарго на поставки вооружений — вызвали кризис доктрины «тотальной стратегии» президента П. Боты. Ещё с 1986 года внутри африканерской правящей элиты стала явно возникать реформистская тенденция. Апартеид находился в состоянии кризиса, вызванного сопротивлением чёрных и действиями МК, которые грубая сила не смогла сломить. Международная изоляция и волнения внутри страны вызывали огромное напряжение в экономике. Для Претории возникали проблемы в ходе переговоров об отсрочке выплаты долгов, сокращались иностранные капиталовложения. Ничто не могло остановить перемен. Сторонники реформ внутри системы утверждали, что единственный шанс на спасение был в том, чтобы управлять сроками и содержанием перемен. После поражения в регионе власть сторонников твёрдой линии в правительстве и в силах безопасности пала.

Произошел переход к реформистской стратегии и к улыбающемуся лицу нового лидера — президента Ф. Де Клерка. Это привело к отмене запрета на подпольные организации и к освобождению Нельсона Манделы.