Глава 24. Всеобщие выборы

24 апреля 1994 года

Твёрдая вера женщины, раненой в Бишо, что Сискей и вся Южная Африка будут освобождены, материализовалась немногим больше, чем через тридцать месяцев.

Гибель людей в Бишо не была напрасной. Массовые действия способствовали преодолению тупиковой ситуации в переговорах, хотя убийства продолжались и в 1994 году. Число погибших от политического насилия превышало сто человек в месяц — в основном, в Натале и возле общежитий в Витватерсранде.

С принятием временной Конституции мы отдали все свои силы подготовке к первым в истории Южной Африки демократическим выборам. Несколько месяцев мы жили и дышали выборной кампанией, и даже сны видели только о ней. Избирательный блок АНК выступал под лозунгом: «Лучшую жизнь — для всех», У нас была целая армия прирождённых организаторов, людей всех возрастов, закалённых в борьбе и корнями своими уходивших в народ. Мы участвовали в просвещении избирателей, устраивали уличные выступления, ходили по квартирам, проводили домовые митинги и народные сходки, где руководство отвечало на вопросы, задаваемые на самом низовом уровне. Стало ясно, что АНК имеет громадную поддержку и мы победим, если в выборах будет свободное и честное соревнование. Консервативные и ультраправые белые группы в союзе с племенными вождями образовали блок по бойкоту выборов и конституционного процесса. Часто раздавались угрозы создания беспорядков.

Наши активисты храбро распространяли нашу выборную кампанию во враждебные районы типа городов с правыми настроениями, в бантустаны, в общежития и сельскую местность Наталя, где на первенство претендовала «Инката». Не запуганные побоищем в Бишо, организаторы кампании АНК подняли вопрос о марше на Улунди, столицу хоумленда Квазулу, возглавляемого администрацией Бутулези, и на Ммабато, столицу бантустана Бопутатсвана, где правил Мангопе, чтобы потребовать права на свободную политическую деятельность. Джакоб Зума показывал, как доносить до людей наши послания. Надев традиционную одежду, дополненную звериными шкурами и щитом, он возглавлял наших сторонников в зажигательных зулусских плясках на предвыборных митингах. В выборном штабе мы обсуждали, стоит ли бросать вызов претензиям «Инкаты» на единоличное распоряжение зулусской культурой — как это уже делал Зума. Я спорил на эту тему с Палло Джорданом, который не склонен был прибегать к такой практике. И когда мы не смогли прийти к общему мнению, он в шутку предложил подкинуть монетку. Я предложил вместо монеты бросить кости.

На волне роста надежд и уверенности в марте 1994 года в Бопутатсване вспыхнуло народное восстание. Мангопе (как и его союзник Упа Гкозо) подавлял свободную политическую деятельность. Он спровоцировал массовый протест, объявив, что на его территории выборов не будет. Отставной генерал Констанд Фильюн, активно занявшийся политикой и проповедовавший правоафриканерские взгляды, возглавил комитет из бывших военных и полицейских генералов и попытался организовать для Мангопе вооружённую поддержку. К ней с готовностью подключились члены неонацистского движения «Африканер Вертандсбевегунг» (AWB), возглавляемого Юждином Тербланшем. Их конвой из грузовиков и легковушек в пожарном порядке примчался на выручку. Затерроризировав население Ммабато и близлежащего Мафекинга и случайным образом перестреляв ни за что многих чернокожих людей, они в панике драпнули обратно, когда солдаты армии бантустана восстали против Мангопе и вышли на защиту народа. Троим налётчикам не удалось сбежать, так как солдаты обстреляли их машину. И когда они лежали раненными около старого «Мерседеса», разъярённый чёрный полицейский пристрелил их прямо перед объективами прессы и телевидения. Это был бесславный финиш безмозглого начинания. Зрелище белых людей, умирающих от рук чёрного человека, драматично прикончило миф о белом превосходстве и символизировало конец эпохи, длившейся несколько столетий.

Антивыборный блок рассыпался. Группа Констанда Фильюна, разочарованная бандитской недисциплинированностью AWB, после переговоров с АНК задумалась над конституционным вариантом и решила участвовать в выборах. Фильюн организовал «Фрайхайдсфронт» (Фронт свободы) с целью объединения африканеров в поддержку «Фолькстаата», своего рода хоумленда, где африканеры правили бы сами.

Читая лозунги и надписи на стенах и не желая повторить путь Мангопе, Упа Гкозо объявил о роспуске правительства Сискея и согласился на выборы. Упрямилась только «Инката». Её опасные манёвры привели к гибели 53 человек, когда за месяц до выборов воинственный марш «Инкаты» в районе Йоханнесбурга — Соуэто вышел из-под контроля. Восемь человек погибло, когда разъяренная толпа, состоявшая в основном из рабочих-мигрантов и обитателей общежитий, попыталась штурмовать штаб-квартиру АНК. Полиция безучастно прохлаждалась в сторонке и штурм был отражен нашей вооружённой охраной. Затем, ровно через неделю, руководство «Инкаты» совершило крутой разворот и решило, что участие в выборах будет самой мудрой политикой. Итак, демократический процесс оказался неудержимым.

Это было напряжённое время, со страшным предчувствием гражданской войны. Многочисленные взрывы бомб, организованные правыми накануне выборов, оставляли изуродованные тела на улицах центральной части Йоханнесбурга и даже рядом со штаб-квартирой АНК. Но решимость обездоленных людей не ослабевала.

Вместе с миллионами южноафриканцев я никогда не забуду первые в стране демократические выборы, состоявшиеся 27 апреля 1994 года. В то утро мы с Элеонорой, проснувшись очень рано, ощущали напряжение, волнение и были бесконечно счастливы, что уцелели за эти годы борьбы. Мы наряжались как на собственную свадьбу, с опаскою надеясь, что всё не сорвется в последнюю минуту и с облегчением слыша приглушённый и мирный уличный шум.

Несмотря на свое презрение к предрассудкам, я как талисман удачи надел любимую рубашку, ту, в которой ходил на бесчисленные демонстрации по всей стране и которую не надел в Бишо. С нами голосовал наш старший сын Эндрю, приехавший к нам из Англии. Младший сын, Кристофер, работавший журналистом в Великобритании, голосовал в посольстве Южной Африки в Лондоне. Моя мать, которая жила в доме для престарелых в Йоханнесбурге, проголосовала (а ведь ей было восемьдесят шесть лет) в предыдущий день, специально предназначенный для голосования пожилых людей и инвалидов.

Предположения скептиков, что Южная Африка погрузится в апокалипсис, оказались беспочвенными. Уровень участия в выборах был очень высоким — при том, что большинство людей голосовало первый раз в жизни. Чёрные и белые, богатые и бедные, молодые и пожилые — все они мирно стояли в очередях под жарким африканским солнцем около избирательных участков в пригородах, в чёрных посёлках и сельских районах.

Элеонора, Кристофер и я голосовали в Дудузе — одном из посёлков к востоку от Йоханнесбурга. К избирательному участку нас провели организаторы избирательной кампании АНК. Один из них потерял руку во время освободительной борьбы, когда он бросал преднамеренно испорченную гранату. Он был одним из местной группы в девять человек. Все они погибли или были искалечены в результате действий провокатора. Это было мрачное напоминание о предательстве и смерти в разгар конфликта.

Когда вместе с жителями посёлка мы встали в очередь, растянувшуюся по пыльным улицам, я постарался вспомнить всех, павших в борьбе, кого я знал лично. Они пожертвовали своими жизнями для того, чтобы люди могли голосовать. Участие в этом драгоценном голосовании было как бы встречей с ними. Незабываемое ощущение возникло, когда я ставил крестик в бюллетене для голосования рядом с портретом Манделы и символом АНК.

АНК добился чрезвычайно убедительной победы, получив 62,7 % голосов. Это не было большинством в две трети голосов, необходимым для того, чтобы АНК мог единолично подготовить свой проект Конституции. Но даже если бы эта цифра была достигнута, мы всё равно намеревались добиваться широкого согласия в духе национального единства и примирения, которые были характерной чертой политики АНК, начиная с момента его создания в 1912 году.

Национальная партия Де Клерка смогла получить только 20,4 % голосов. Многие белые, принадлежащие к среднему классу, голосовали за либеральную Демократическую партию, а многие африканеры — за Фронт свободы с его призывами к созданию «Фолькстаата».

Партия свободы «Инката» хорошо выступила только на своей базовой территории в недавно переименованной провинции Квазулу-Наталь. Сельские жители, находившиеся под управлением консервативных вождей, голосовали преимущественно за Бутелези, тогда как городские чёрные избиратели предпочли АНК. Во всех остальных районах страны «Инката» провалилась, показав, что она имеет опору только в одной регионе.

Пан-Африканистский Конгресс, эмоциональная преданность которого чёрному самосознанию пользовалась, как выяснилось, слабой притягательностью, получил жалкие 1,25 %. Марионетки из бантустанов, такие как Гкозо и Мангопе, даже не фигурировали на избирательной сцене, что подтверждало, насколько они себя дискредитировали.

Результаты выборов были триумфом принципов, политики, организационных способностей и самопожертвования со стороны АНК и его союзников. Это были постоянные факторы, сохранявшиеся в течение нескольких десятилетий борьбы и ставшие причинами широчайшей поддержки АНК.

Результаты выборов вызвали национальную эйфорию и исключительное облегчение, потому что фактически это был триумф демократического процесса. Апартеид, как система, умер и был закопан в могилу, даже если последствия его будут ощущаться продолжительное время. Официальная церемония провозглашения Манделы президентом проходила на грациозном фоне Юнион Билдингз в Претории.

Сразу же после того, как он принял присягу, шесть реактивных истребителей пролетели над нами, оставляя дымные следы, соответствующие цветам нового национального флага. Это было встречено могучим гулом приветствия многотысячной толпы. Чёрный человек из ещё недавно охваченных столкновениями посёлков правильно схватил настроение и изменения в отношениях, подняв кулак кверху и провозгласив на африкаанс «Мы за тебя, Южная Африка» — строчку из старого гимна, с тех пор включённую в новый гимн.

Как напоминание о школьных годах я столкнулся со смутившимся Гари Плейером. Это случилось под навесом для важных гостей, где ведущие деятели освободительной борьбы собрались за завтраком с крепко укоренившейся элитой страны. Последняя явно желала быть принятой. И пока я размышлял, помнит ли меня маэстро южноафриканского гольфа, тот ухватил мою руку, словно руку потерянного и вновь обретённого брата, и стал рассказывать, с какой добротой моя мать относилась к соседским ребятишкам. В годы изгнания у меня выработалась антипатия к Гари Плейеру, когда его называли «неофициальным послом Южной Африки» на международных мероприятиях по гольфу и когда он регулярно играл в показательных матчах с сильными мира апартеида вроде Б.Дж. Форстера, особо ненавистного бывшего премьер-министра, интернированного в годы войны за профашистскую деятельность. И пока мы праздновали наше общее гражданство, я размышлял, каким же испытанием для его патриотизма будет наша новая политика.

Манделу сопровождали два его заместителя — его чрезвычайно одарённый естественный преемник Табо Мбеки, своими манерами всё больше и больше напоминавший об Оливере Тамбо, и лощёный Ф. У. Де Клерк.

На основе принципа пропорционального представительства и в соответствии с условиями временной Конституции АНК имел право на восемнадцать мест в Кабинете министров, Национальная партия — на шесть, а «Инката» — на три.

Среди министров от АНК, с которым я тесно сотрудничал в течение многих лет в изгнании, были: Джо Модисе — оборона; Джо Слово — жилищное строительство; Альфред Нзо — иностранные дела; Мак Махарадж — транспорт; Палло Джордан — телекоммуникации; Стив Тшвете — спорт; Кадер Асмал — лесные и водные ресурсы; Нкосазана Зума — здравоохранение.

Все новые министры без труда поменяли свои нагрузки в освободительной борьбе на новые обязанности. В тяжкие годы борьбы в трудных и меняющихся условиях их лозунгами были храбрость, преданность, энергичность и единство, хотя это не означало, что они не были человеческими существами с присущими людям сильными и слабыми сторонами. Трудно было найти более подготовленных для руководства людей. Модисе и Нзо очень хорошо подошли для своих новых постов. Первый занимался военным делом не меньше, чем самые старшие из ЮАРовских генералов, а второй искусно представлял АНК в большем числе стран, чем режим апартеида имел дипломатических представительств. Джо Слово, адвокат по образованию, имел врождённую склонность к юриспруденции, но с готовностью взвалил на плечи трудную задачу по строительству жилищ, в которых обделённые испытывали отчаянную нужду. Министром юстиции стал Далла Омар, отважный юридический защитник в нашей борьбе и один из самых впечатляющих мыслителей. Мне очень нравились его мягкие манеры.

Нкосазана была замужем за Джекобом Зума, который был из стратегических соображений направлен для организации отделения АНК в его родной провинции Квазулу-Наталь. Там он применял свои дипломатические способности для поиска общих точек с «Инкатой», чтобы прекратить кровопролитие Нкосазана работала со мной и Джекобом в подполье в Свазиленде, одновременно будучи практикующим врачом, да ещё и сумела вырастить четырёх дочерей. Теперь она стала министром здравоохранения и имела твёрдое намерение обеспечить бедняков медицинской помощью. Я ещё сильнее зауважал Джекоба Зуму за решение сосредоточиться на политической работе в провинции. Ведь пост в национальном кабинете министров был у него в руках.

Азиз и Иссоп Пахады, старые друзья по лондонским дням, стали заместителями министра: Азиз — иностранных дел, а Иссоп — в офисе Табо Мбеки. Их связи с Тамбо длились ещё с аспирантских занятий в Сассекском университете в 1960-х годах. Вместе с Джекобом Зумой они оказали Оливеру Тамбо и Мбеки жизненно важную помощь в первоначальных хрупких контактах, вымостивших дорогу для полномасштабных переговоров с бывшим режимом. Помогал в этом деле Джо Нхланхла, самоотверженный руководитель службы безопасности АНК, ставший заместителем министра разведки, а фактически — главой новой разведслужбы Южной Африки.

Кроме Даллы Омара, в кабинет министров были назначены ещё несколько человек, которые работали во внутреннем массовом движении и в профсоюзах, и без которых победа была бы невозможной. Флёр изгнания и вооружённой борьбы затушёвывал их усилия, так же как тень тюремного заключения скрывала замечательный вклад, внесённый Манделой в достижение договорного решения, за которое Мандела напряжённо бился с середины 80-х годов параллельно с Тамбо и Мбеки. Десятилетия борьбы породили испытанное руководство, способное сочетать все виды методов и тактики, и сплавившее воедино опыт тюрьмы, внутренней массовой работы, подполья, вооружённой борьбы и изгнания с родины. Мак Махарадж, Стив Тшвете и Джекоб Зума прошли через всё это.

В рядах тех, кто боролся внутри страны, были талантливые и отважные люди, такие, как Шерил Каролус, Алек Эрвин, Патрик Лекота, Тревор Мануэль, Попо Молефи, Вэлли Муса, Сидни Муфамади, Джей Найду, Сирил Рамафоса.

Ключевые организаторские и правительственные посты попали в их надёжные руки и руки молодой поросли бывших членов МК, с которыми я не раз делил трудные моменты. В число молодых руководителей входят Санки Мтемби-Мааньеле, спрятавшаяся в трубе под железной дорогой, когда наш лагерь в Анголе оказался под бомбежкой; Джефф Радебе, бывший узник тюрьмы на острове Роббен; Линдиве Сисулу и Пенуэлл Мадуна, с которыми мы работали в Свазиленде; Жеральдина Фрейзер-Молекети, Джилл Маркус, Мэтьюс Пхоса, Тито Мбовени и Джоэль Нечитенже, которые вместе с другими доказали в изгнании свою отвагу.

Жеральдина — маленькая ростом, но твёрдая, проходила обучение в наших ангольских лагерях в 1981 году. Тогда ей был 21 год, но она выглядела гораздо моложе. Кубинский инструктор, поражённый её крохотным видом, заметил, что АНК обречён на победу, потому что «эти буры даже детей вынуждают браться за оружие». Она стала заместителем министра в 33 года, а двумя годами позже — министром.

Джилл Маркус без устали готовила издания АНК, находясь в Лондоне, и близко сотрудничая с Юсуфом Даду. Она чудом избежала смерти, когда в 1982 году бомба, подложенная апартеидной полицией безопасности, причём следы вели к Крейгу Уильямсону, разнесла её рабочее помещение.

Мэтьюс Пхоса, юрист и автор поэм на африкаанс, стал премьер-министром Мпумаланги. Мы с ним работали в соседствующем с его родной провинцией Мозамбике, организуя сеть подпольных ячеек в этом красивом и плодородном крае, которому мы дали кодовое имя «апельсиновый сад».

Тито Мбовени, родившийся в 1959 году, работал аналитиком в нашей подпольной штаб-квартире в Лусаке. Он получил учёную степень в университете в Англии. Как и многие другие из его поколения, он трудился неброско, но плодотворно, и в молодом возрасте проявил себя исключительно талантливым министром правительства. В прессе появились домыслы, что его назвали в честь югославского лидера маршала Тито. На самом деле это имя было уменьшительным от библейского Титус.

Молодёжь вроде Тито и Джоеля Нечитенже (он обучался в партизанских лагерях Анголы и проявил себя как один из самых блестящих наших интеллектуалов и стал помощником в аппарате Манделы) относилась к тому поколению чёрных детей, которые по д-ру Фервурду, архитектору апартеида, «должны навечно оставаться лесорубами и водоносами». Этот главный создатель апартеида вопрошал от своей мудрости: «Какой смысл учить их математике, если она никогда им не понадобиться?» Теперь они управляли страной.

В семейном плане наш старший сын Эндрю составит себе имя как популярный в Южной Африке журналист, а очень одарённый Кристофер будет работать в Верховной комиссии Южной Африки в Лондоне в роли представителя по связям с прессой и составителя докладов и выступлений.

 

Глава 25. В министерстве обороны

Я был назначен заместителем министра к Джо Модисе. Трудно отрицать, насколько приятно было ощущать эту честь, но и удивление тоже было. Хотя мы всегда утверждали, что свобода придёт ещё при нашей жизни, мы остро ощущали свою уязвимость. Поэтому представлять себя в роли замминистра, когда действовать приходилось из лесных лагерей и подпольных убежищ, можно было только вторгаясь в область фантастики.

Министерство обороны расположено в ультрасовременном, тщательно охраняемом здании на окраине Претории, принадлежащем Агентству по снабжению вооружениями (Армскор). Из-за его блестящего, отражающего солнечные лучи фасада я называл его «Хрустальным дворцом». Я скоро узнал, что военные называли его «Галактикой боевых звезд». В новую эпоху циники, чувствовавшие, что военные неспособны изменить себя, обзывали его «парком динозавров». Вооружённые силы ЮАР были империей в себе. А министр — её представителем в парламенте. Однако пришло время начинать перемены, хотя чем-то это слегка напоминало схватку Давида с Голиафом. Само Министерство обороны — крохотное. Оно занимает один коридорчик этого огромного здания и имеет административный аппарат примерно в двадцать военных и гражданских секретарей и чиновников. В остальной части здания находятся штаб вооружённых сил и Агентство по снабжению вооружениями (Армскор), общий штат которых составлял две тысячи человек. Как оказалось, выплачивал мне зарплату и даже выдавал деньги на мелкие расходы моего аппарата начфин Вооружённых сил.

Вскоре после того, как Модисе и я приступили к исполнению своих обязанностей, мы затребовали личные дела чиновников, которых мы унаследовали от прежней власти. Мы намерены были провести анализ и посмотреть, какие изменения мы могли сделать немедленно. На повестке дня стояла и замена батальных картин эпохи Магнуса Малана, но с этим можно было подождать. Один из руководителей министерства, бригадный генерал, должность которого называлась «Военный секретарь», ответил в невозмутимой манере, что его собственное личное дело было толщиной в несколько томов. Его ответ сделал бы честь телевизионному сериалу «Да, министр», который высмеивал отношения между правительством и его бюрократическим аппаратом. Мы тут же отпарировали, что достаточно одной его биографии. Конечно, нам очень хотелось взглянуть и в собственные досье, но они были уничтожены — или так нам сказали. Я сам просмотрел базу данных штаба военной разведки. Поиск по фамилиям Тамбо и Слово дал сотни страниц их заявлений и выступлений. Однако личные данные, тщательно собиравшиеся когда-то, и всё важное было в компьютерах стёрто и мне заявляли, что их больше не существует. Это, конечно, не усиливало доверия.

Мы не рассчитывали, что всё пойдет легко. Определять направление политики — руководящая функция — было одним делом, а её осуществление — управленческая роль — совершенно другим. Новое правительство получило политическую власть, но унаследовало в результате уступок на переговорах гражданский и военный бюрократический аппарат (симпатизировавший, в основном, Национальной партии). И в этом смысле ему ещё предстояло в полной мере получить контроль над государственной властью и обеспечить, чтобы госслужащие стали представителями населения и были бы лояльны к демократическому устройству страны. Перехват государственных структур вместо их уничтожения был отступлением от революционной марксистской теории, которую впитало большинство активных членов АНК и Коммунистической партии после перехода к вооружённой борьбе в 60-х годах. Но имея выбор, мы предпочли мирный демократический переход, при котором оливковая ветвь примирения и взвешенный подход к передаче власти позволят избежать кровопролития и конфликтов, от которых пострадают, в основном, обычные люди. Фактически эта позиция была изложена ещё в Манифесте МК — при начале вооружённой борьбы в 1961 году было объявлено, что мы надеемся, что наши действия приведут правительство и его сторонников в чувство быстрее, чем события достигнут отчаянной стадии гражданской войны.

Ходит мнение, что если бы Советский Союз продолжал существовать, то мы придерживались бы более жёсткой линии. На деле же после поражения армии ЮАР при Квито-Кванавале в 1988 году, и СССР, и Куба поощряли нас к поиску договорного решения. Ещё в 1987 году сам АНК, чувствуя положительный сдвиг в балансе сил, решил усилить вооружённую и массовую борьбу, готовясь одновременно к возможным переговорам. Ход времени помог прояснить события. Перемены в Советском Союзе при Горбачёве явно подвели западные державы к мысли, что АНК теперь в меньшей степени, чем прежде, представляет революционную угрозу их интересам. Их разведслужбы великолепно видели все слабости Советского Союза и надвигающийся кризис социализма — что подтверждает в своей книге «Человек без лица» Маркус Вольф, бывший начальник разведки Восточной Германии — и они соответственно повлияли на Де Клерка, чтобы тот пошёл на соглашение.

Госслужащие нашего министерства были исключительно вежливы, из чего явствовало, что главной их заботой было усидеть на своих местах. Со своей стороны, они с удивлением открыли, что бывшие «террористы», ставшие теперь во главе министерства, отличаются приятным поведением, чем резко разнятся с предыдущими начальниками, окружавшими себя помпезностью и церемониями, и, по мнению большинства, упрямыми и неприступными. Некоторые из рядовых служащих — садовники, посыльные или прислуга с многолетним стажем — впервые в жизни пережили момент, когда глава государства или министр пожимает им руку или задаёт вопрос об их работе.

Кадер Асмал рассказывал мне, как в первый день в министерстве водного хозяйства он забрёл в комнату посыльных и старый белый курьер был настолько ошарашен беспрецедентным визитом, что с благодарностью пожимая руку Кадера, полностью потерял дар речи, а забытая напрочь сигарета свисала у него изо рта. Мандела без труда ввёл такое правило, и для него было нормой после певческого представления, например, пожать руку каждому участнику хора.

Некоторых правил протокола избежать было нельзя. Когда на второй день я на машине с персональным водителем приехал к министерству обороны, то мой свеженазначенный телохранитель вежливо попросил подождать, пока он не откроет мне дверцу. Это был вопрос не только этикета, но и безопасности. Хотя предпочтительней было бы отбросить формальности и работать по-обычному, но правительство не может действовать без уже выработанных процедур. Его представители не могут свободно разгуливать, пренебрегая возможными угрозами своей безопасности. Нам с Модисе угрожали смертью. Охрана, отвечавшая за нашу безопасность, должна была воспринимать это всерьёз. Было интересно видеть, как наши сопровождающие, прежде входившие или в МК, или в правительственные силы, теперь работали вместе и становились друзьями. Одним из них был Вуси Мпела (или Лэззи), когда-то учившийся у меня в Анголе, а потом служивший со мной в Свазиленде и в штаб-квартире АНК в Йоханнесбурге.

Воспринимать угрозы всерьёз означало подчиняться инструкциям и присутствию телохранителей. Не следовало появляться в людных местах без пары телохранителей, хотя поначалу это вызывало неудобства, как бы они ни старались быть незаметными. Хотя люди на улицах или в магазинах, как чёрные, так и белые, были склонны к дружественным приветствиям, так было не всегда. Однажды я оказался один в вестибюле гостиницы и вдруг увидел, что на меня смотрит, долго и жёстко, какой-то тип, выглядевший явно враждебно. Узнав меня, он приблизился со злобной гримасой и тыча пальцем мне в грудь, прошипел, как жаль, что у него нет с собой винтовки. Он был эмигрантом из Польши и, как Янош Волус, убийца Криса Хани, ненавидел коммунистов. Я избавился от него, потребовав назвать его фамилию и пригрозив вызвать полицию. После этого я всегда сообщал охране о своих передвижениях.

Пресса внимательно следила за нашими действиями. Печать завела шарманку о бывших революционерах, пристраивающихся к так называемым парламентским прелестям. Факты этого не подтверждали — особенно в сравнении с прежними депутатскими привилегиями. Члены парламента от АНК, начавшие свои парламентские карьеры с нуля, не имевшие денежных капиталов, частной собственности и прав на пенсию, обвиняли прессу в расистских наклонностях и в пристрастном отношении к их окладам.

Кен Оуэн, бывший редактор газеты «Санди таймс», углядел, как мне помогают выйти из машины, и разразился ехидными комментариями, что даже «красного Рона» возит личный шофёр в «роскошном лимузине». На деле машина была ничем не примечательным «Ниссаном-максима», который я купил на свою министерскую надбавку. А если бы не купил, то с этих денег взяли бы огромный налог. Оуэн направил своих репортёров вынюхивать, сколько стоило благоустройство резиденций для новых министров. Про меня написали, что новые шторы в моём доме обошлись налогоплательщикам в 71 000 рандов. Фактическая цена была 17 000 рандов.

Резиденция с тремя спальными комнатами была описана как «особнячище». Получив мою реплику, Кен Оуэн оказался достаточно справедливым и напечатал извинения «за ошибку — и за гиперболу» («Санди таймс» — 02.04.95). Когда он уходил в отставку, мы с Иссопом Пахадом получили приглашения на прощальный банкет. И как бы он нас не раздражал, у нас обоих было к нему некоторое внутреннее почтение. Я думаю, потому, что он был достаточно честным уличным забиякой вроде нас самих.

Стычки с прессой часто отвлекали от моих обязанностей, но мне это было в удовольствие. Оказавшись общественной фигурой, не надо бояться стрел и камней. Я твёрдый сторонник свободной прессы. А раздражали в ней неточности и профессиональные недостатки — продукт годов апартеида. Британский журналист Джон Карлин однажды написал, что я, как в футболе, предпочитаю играть в нападении, и его сравнение мне понравилось — скорее из-за аналогии с футболом, чем почему-нибудь ещё.

Работа с военной иерархией была, несомненно, одной из наиболее трудных. Нам нужно было аккуратно преодолевать противоречие между необходимостью, с одной стороны, осуществления изменений, а с другой — сохранения стабильности, всегда помня о важном значении армии, как главной силы, на которой держится государственная власть. Многие наши сторонники, включая и депутатов от АНК, хотели бы более радикального подхода и были очень насторожены тем, что наши бывшие противники всё ещё были в высоком руководстве. Мы получили соответствующие указания от Манделы, который часто говорил руководителям АНК, что мы не должны обращаться с ними как с врагами, разбитыми на поле боя. «В этом предупреждении», — заметил Палло Джордон, — скрыто указание, что враг ещё силен и обладает неизрасходованными запасами силы и энергии, которые он может обратить против нас». (Дискуссионные заметки «Национальный вопрос в Южной Африке после 1994 года», ноябрь 1997 год) Нельзя было просто отмахнуться от вопроса, на какие открытые или тайные шаги по сокрушению новой демократии готов пойти бывший «враг», если создадутся условия типа крупномасштабного экономического кризиса или нарушений закона и порядка. Не могли мы исключать и заговора подобных сил по дестабилизации правительства изнутри или извне страны, либо по созданию кризиса. Это были вполне реальные возможности, но в то же время не надо было преувеличивать потенциальную угрозу со стороны ультраправых и тем более не стать жертвой сфабрикованных угроз. И то, и другое могло мешать правительству в проведении реформ. Апартеидные службы безопасности создали целую индустрию, основанную на распространении дезинформации и ложных угроз. Порочащие слухи, на деле не имеющие оснований, по-прежнему пускали в ход, чтобы подорвать доверие к правительству или испортить жизнь отдельным людям.

Наш успех в новой исторической эпохе зависел от того, сможем ли мы создать лучшие жизненные условия для бедного и обделённого большинства народа, углубить демократические преобразования и изменить государство. Это было главным препятствием для любых возможных организаторов заговоров, которым в условиях необратимой гибели системы правления белого меньшинства должны были бы обращаться за поддержкой и признанием их законности через цветные барьеры. В истории руководителям заговоров типа генерала Франко в Испании или генерала Пиночета в Чили требовалась поддержка значительных общественных сил и широкое поощрение из-за границы. Сторонники белого господства были деморализованы, находились в изоляции и неорганизованы. При подавляющей поддержке АНК большинством населения и с учётом всеобщей международной поддержки угроза вооружённого восстания была невелика.

Генералы эпохи апартеида привыкли диктовать политикам, а в 1980-х годах их влияние было чрезмерным. Потому была нужна твердая решимость в сочетании с гражданским контролем, чтобы реализовать дальние стратегические планы и переломить их умонастроения. Переговоры между МК и вооружёнными силами ЮАР, однако, шли успешно, а Модисе, в частности, установил добрые отношения с «Катом» Либенбергом, невраждебно настроенным командующим. «Кат» был реалистичным незаносчивым человеком, и он единственный из генералов ЮАР во время выпивки высказал мне сожаление о некоторых делах, которые военным пришлось делать. Мы очень сожалели, что ему подошёл срок уходить в отставку.

Мандела назначил генерала Джорджа Мееринга, бывшего командующего сухопутными силами, командующим всеми вооружёнными силами Высокий, прямой и несколько холодный человек с сильной волей, он командовал южноафриканскими войсками в Намибии в 1983-86 годах. Имея в прошлом склонность смешивать службу с политикой, на военном параде в 1992 году он обвинил Криса Хани, Сипиве Ньянду и меня в том, что мы раздавали оружие в чёрных посёлках. Мы полагали, что он будет сотрудничать с нами в интересах армии и страны.

Назначение Мееринга во многом уменьшило озабоченность консервативных элементов внутри и вне армии, среди которых он пользовался значительным авторитетом. Хотя он намекнул нам с Модисе, что есть личности, не обрадованные моим назначением, было много молодых офицеров, придерживавшихся, как оказалось, противоположных взглядов.

Полный штатный состав вооружённых сил режима апартеида составлял 70 000 человек. По призывам на сборы и временную службу набиралось ещё полмиллиона белых мужчин. Мы отменили эту непопулярную практику, предпочитая систему добровольного найма в регулярные и кадрированные части. Первой нашей задачей оказался исторический шаг по объединению семи различных ранее враждовавших вооружённых группировок в регулярные части национальных вооружённых сил. Это были МК и APLA (вооружённые подразделения ПАК), вооружённые силы ЮАР (САДФ) и армии четырёх бывших бантустанов — Транскея, Боутатсваны, Сискея и Венды.

После демобилизации тысяч бойцов МК, многие из которых либо устали от военной службы, либо предпочли продвигаться в политике или в частном секторе, 13 000 человек решили вступить в новую армию и к ним присоединились более 7000 бывших бойцов APLA. В войсках бантустанов было до 11 000 человек. Позже добавились ещё около 2000 членов бывших отрядов самообороны из Квазулу. Итоговые цифры показывают, что бойцы освободительной армии составляли малую долю новых вооружённых сил. Нужен был систематический прогресс, чтобы они «вошли» в новую армию, а не «растворились» в старой. Была определённая вероятность, что кто-то из них потеряет работу, если, как и всякий военный независимо от «происхождения», он не будет справляться со своими обязанностями. Политика правительства была направлена на сокращение чиновничества, разросшегося при благоприятствовании апартеида. Армию, увеличившуюся в ходе объединения, тоже надо было сокращать и приспосабливать к бюджету мирного времени.

Первый делом мы объявили о назначении девяти бывших офицеров МК генералами. Старая гвардия рассчитывала, что мы согласимся на троих. Один из таких офицеров в благодушном настроении после нескольких рюмок коньяка к кока-колой на барбекю с энтузиазмом поведал, что при белом, в основном, офицерском корпусе и чёрных солдатах мы можем стать лучшей в мире армией. Такое настроение было не редкостью и нашей крупнейшей проблемой было изменить это отношение.

К марту 1997 года число чёрных генералов достигло 15, хотя один умер (Петрус Чикеше или Джулиус, который был начальником лагеря в Ново-Катенге и показывал мне однажды, как «стаф-фрайдеры» ездят на поезде), а три достигли предельного возраста, включая Ламберта Малои — начальника Оперативного управления МК. Генерал Сипиве Ньянда стал заместителем командующего Вооружёнными силами, генерал Джилберт Романо — заместителем командующего сухопутными войсками, генерал Темба Масуку, наш главный врач в Анголе, стал начальником военной медслужбы и первым чёрным начальником службы… В число этих генералов входят Годфри Нгвенья, известный прежде как Тимоти Мокоена или «Бра-Т» — командующий МК в Анголе — и Моджо Мотау, молодой зам. начальника военной разведки.

Мы также назначили первую в стране женщину-генерала Джеки Седибе, известную раньше как Джеки Молефи, которая получила подготовку вместе со мной в Одессе и была одной из самых старших фигур в МК. Она была замужем за Джо Модисе, которого политическая оппозиция облыжно обвиняла в семейственности. На самом же деле это я настаивал на её назначении — на основании её больших способностей. Рашид, оперативник МК, который в нашем лагере Фунде возле Луанды однажды нырял в залитый водой окоп во время учебной воздушной тревоги и чье настоящее имя было Абубакер Исмаил, стал генералом и был назначен начальником управления планирования оборонной политики. Джеки и Рашид служили в Главном командовании МК в Лусаке. Три выдающихся офицера из старых вооружённых сил Транскея также стали генералами.

Первоначально белых генералов было больше сорока человек, да ещё и почти сто сорок бригадных генералов, что явно превышало потребности мирного времени. Через политику досрочного увольнения в запас и сокращения армии число этих офицеров постоянно уменьшается. Мы проводили настойчивую политику создания армии, в большей степени соответствующей составу населения. В течение трёх лет объединения 70 процентов вооружённых сил стали чёрными, а число чёрных офицеров, составлявшее в старых вооружённых силах ЮАР в 1994 году менее одного процента, поднялось в новой армии выше 22 процентов. Модисе заявил, что этот чёрный офицерский корпус, куда к 1997 году вошло 2200 человек, представляет собой тот стратегический фундамент, на котором будет достигнуто соответствие составов армии и народа.

В армии были введены программы обучения основам гражданского общества, внедряется культура, отражающая вновь завоёванные демократические принципы новой Южной Африки. Отражая принципиальный разрыв со старым, была принята неагрессивная оборонительная стратегия. Военный бюджет был сокращен почти на 60 % по сравнению с 1989 годом и Южная Африка — одна из первых стран в мире запретила применение противопехотных мин и начала уничтожать их запасы.

Время потребовало, чтобы бывшие бойцы партизанских отрядов приобрели знания, необходимые в регулярной армии. Было определённое недовольство по отношению к этому процессу, и на меня не могло не произвести впечатления сообщение одного адмирала индийских ВМС — человека эрудированного и склонного к философии, как и многие из офицеров этой страны — что после получения независимости от британского правления в 1947 году Индии потребовалось почти десятилетие, чтобы назначить собственных командующих армией, авиацией и флотом.

Каких бы идеологических взглядов не придерживалась старая военная верхушка, я убеждён в том, что в глубине души важнейшим для них вопросом был уход в отставку с почётом, с комфортом и желательно с медалью и рукопожатием Манделы. АНК ясно понял это в ходе переговоров. Джоель Нечитенже придумал термин «принцип заката солнца», который дал выход из тупика в переговорах и гарантировал сохранение работы и пенсий для прежней государственной бюрократии. И хотя я имел жаркие споры с Джо Слово, который слишком охотно подхватил эту идею, эта морковка сработала хотя бы на некоторое время. Для некоторых представителей старого порядка это был случай, когда «пенсия сильнее, чем сабля». С другой стороны, не каждый мог или хотел уходить в отставку и итоговая черта в списке для многих вполне естественно была предметом борьбы за сохранение работы и карьеры. И нет ничего горше такой борьбы.

Всё это затрудняло переход и поддерживало и обостряло антипатию некоторых старорежимных чиновников, стремившихся удержать бразды правления. В любом военном учреждении, сержант или младший офицер, не говоря уже о высших сферах, может устроить подчинённым очень тяжкую жизнь. Соответственно, появилось несколько протестов от бывших бойцов МК и ALPA в отношении административных задержек, расистских проявлений, использования языка африкаанс, применения отжившего дисциплинарного устава и споров по поводу выплат, зарплаты и продвижений. Однажды среди ночи состоялся даже марш к правительственному комплексу «Юнион билдинг» и я присоединился к президенту Манделе, чтобы выслушать претензии и разобраться с недовольством.

Многие жалобы трудно было проверить или разрешить. Со стороны МК тоже была своя доля дисциплинарных промахов, и потому не всегда можно было защищать неприемлемое поведение и не всякую критику принимать за чистую монету. Но в прежних вооружённых силах был почти-прусский упор на «орднунг» (порядок), который в сочетании с жестокой дисциплиной иногда провоцировал протест белых призывников. Такой уклон резко отличался от идеи правдивости, заложенной в культуре МК и предпочтительной во всех добровольческих силах — включая современные профессиональные армии — и не противоречащей развитию хорошей дисциплины и морали. В то же время Модисе абсолютно ясно показал, что в новых войсках не потерпят ни расизма, ни разболтанности. Он также подчеркнул, что о работе всех офицеров он будет судить по их отношению к преобразованию армии.

Можно было только ожидать, что вооружённые силы, как частица общества, проявят те же отрицательные предрассудки, какими страдает белое население страны. И даже сильнее, если учесть вес их авторитарной иерархии, культуру и традиции. Проблема заключалась в том, что в руководящих креслах располагались большей частью белые из прежней армии, причём, вероятно, только немногие из них могли осознать свою врождённую настроенность. Многие были предрасположены поддерживать нормы прошедших времён и цеплялись за свою службу изо всех сил. Я узнал, что у одного белого офицера взгляд на объединение был таким: надо этим переболеть, а когда всё закончится, вооружённые силы «вытряхнут перхоть из своей шевелюры» — подразумевая под этим избавление от нежелательной «шантрапы» из МК и APIA.

Мы подчёркивали, что дело не только в замене части белых лиц на чёрные, но и в преобразовании всей оборонной культуры и характера, и в том, чтобы помочь всем участникам процесса выработать взаимное доверие и справиться с переменами. Мы привлекли экспертов из числа гражданских, таких, как Лори Натан, директор Института проблем разрешения конфликтов. Лори, когда-то лидер Кампании против призыва в армию и одно время «чёрная кошка» для старой армии ЮАР, своими трудами завоевал уважение военных. В военной аудитории он любил рассказывать анекдот, в котором американец-командир танка прямолинейно заявляет: «Мне всё равно, чёрный ты или белый, нормальный или нет. Если ты можешь подбить танк, я хочу, чтобы ты был в моём экипаже».

Нас ободряло то, что большое число белых офицеров проявляло положительное и профессиональное отношение к переменам, желание сотрудничать с новым порядком и работать с чёрными коллегами. Когда такие люди проявляли лояльность к новому государству, это поднимало дух. Одним из таких офицеров был «Военный секретарь» и после возвращения в войска он стал генералом — это был ясный сигнал, что у людей с правильным отношением к службе есть перспективы вне зависимости от их расы или послужного списка. Было много аналогичных примеров. Различия между людьми обычно уменьшаются, когда они берутся за общее дело. Но у них должна быть общая доля в успехе с бесспорнной ведущей силой и источником политической воли, желающей, чтобы дело двигалось, наподобие АНК. Такой была так называемая формула «побеждают все», которая лежала в основе успешных политических переговоров между бывшими противниками в Южной Африке. К сожалению, не всё можно разрешить ко всеобщему удовольствию, поскольку на всех просто не хватало работы. Поэтому кто-то попадал в пострадавшие, но цель была поставлена предоставить приличные выходные пособия и помочь военным устроиться в гражданской жизни.

В целом наш подход резко отличался от того, что делала Национальная партия после прихода к власти в 1948 году. Число госчиновников было тогда резко вздуто, чтобы пристроить и вознаградить сторонников Национальной партии. Старших офицеров, отличившихся во Второй мировой войне (как английского, так и с африканского происхождения) министр обороны и известный англофоб Ф. С. Эрасмус из армии выгнал. Их заменили на деятелей с гораздо худшей квалификацией. Эти события получили название «полуночный визит», поскольку военные рассыльные приносили приказы об увольнении в дом жертв в поздние вечерние часы.

Эрасмус оставил горькое наследие, чувствовавшееся аж до наших времён, особенно в частях бывшего ополчения. Командование МК под руководством Модисе перед выборами встретилось с представителями этих частей и те с облегчением узнали, что мы не собираемся их распускать. Лидером их был полковник Иан Деетлефс из «Натальских карабинеров». Модисе продвинул его в бригадные генералы и поставил во главе новой системы нерегулярных войск.

Исправление ошибок, сделанных в эпоху Эрасмуса, было благодарной работой. Одна из них была связана с исчезновением в 1945 году лейтенанта флота Джорджа Херда, загадочно пропавшего в увольнении на берег в Кейптауне. Многие годы его вдова Вида безуспешно добивалась пенсии вдовы фронтовика, назначенной ей правительством Сматса в 1947 году, но отмененный в 1948 году Национальной партией на том основании, что он пропал не в бою.

Джордж Херд до призыва на войну был журналистом он публично выступал против пронацистского движения в Южной Африке и выявил связи его с Национальной партией. Это вызвало гнев и ему было прислано несколько посланий с угрозами смерти. Было сильное подозрение, что его убил кто-то из нацистской организации «Оссевабрандваг», а тело было уничтожено.

Я узнал об этом деле от кадровика моего министерства Михаила Гробелаара, капитана-моряка. Мы вместе постарались исправить эту несправедливость, для чего капитану пришлось много и усердно поработать и совершить не одну поездку в министерство финансов. С большим удовлетворением мы в конце-концов получили чек и отправили его Виде Херд, которой было уже 93 года, но она в добром здравии проживала в Лондоне.

Я был в полном изумлении, когда Тони, сын Джорджа Херда, пришел меня поблагодарить. Бывший редактор газеты «Кейп таймс» и противник апартеида, он работал пресс-секретарём у Кадера Асмала. Он не хотел заниматься делом отца лично, поскольку был связан с нашим правительством. В знак благодарности он подарил мне свою книгу «Мыс штормов» (издательство Ravan Press, Йоханнесбург, 1991 г.), где было рассказано о событиях его жизни в годы апартеида. Одна из глав была посвящена исчезновению его отца. Тони написал дарственную надпись, благодаря которой я почувствовал, что моя работа не напрасна. Вот его слова: «С самой горячей признательностью за ваши успешные и крайне энергичные усилия, закончившие, наконец, главу о Джордже Херде и за выраженное Виде Херд признание заслуг Джорджа в войне с нацизмом».

Я принял посвящение с чувством глубокой радости. Работа в министерстве обороны в мирное время заключается, большей частью, в борьбе за адекватный бюджет. Похвалы тут встречаются редко. Люди вроде Кадера Асмала приносили радость массам бедняков, подводя чистую воду миллионам людей. Тони я сказал, что он заставил меня почувствовать примерно то, что ощущает Кадер, в очередной раз открывая новый кран.

Одним из моих первых выходов в новом качестве был визит в штаб полка «Трансвальские шотландцы» в Йоханнесбурге.

Когда я прибыл в их впечатляющий штаб, я попытался придумать какой-нибудь ход, чтобы сломать лёд. Могла бы сработать шутка о том, как хорошо открыто входить в парадную дверь, если ты много лет по секретным заданиям тайно пробирался через чёрный ход.

Меня встретила группа офицеров крупного телосложения, нарядно одетых в традиционную шотландскую форму. Когда в баре, украшенном призами, завоёванными полком, всем налили выпивку, свирепо выглядевший парень с усами, похожими на руль от велосипеда, которого явно распирало желание задать мне первый вопрос, спросил неожиданно мягким голосов: «Простите, господин министр, правда ли, что Вы учились в КЕС?». КЕС было известное сокращение названия средней школы имени короля Эдуарда.

Я было растерялся, но потом подтвердил, что действительно там учился, и спросил, не были ли они тоже выпускниками КЕС. Они ответили, что они были из Йеппе — школы, которая была главным соперником КЕС. Но когда я сказал им, что мой отец учился в Йеппе, они обрадовались, как будто это хотя бы частично делало меня одним из них.

Мне так и не пришлось воспользоваться «домашней заготовкой». Вместо этого я предложил тост за одну из неудач министра Ф. С. Эрасмуса, который пытался запретить ношение в армии шотландских килтов, потому что это была «иностранная военная форма». В ответ мне рассказали, что жена министра открыла фабрику по пошиву военной формы — вне всякого удивления процветавшую.

Вечер пошёл в самой оживлённой манере. Когда хозяева услышали о шотландских предках Элеоноры, то они вызвались сыграть для неё на волынке по телефону традиционную мелодию. Вслед за этим последовал телефонный звонок в Дурбан, её матери, и с большим энтузиазмом мелодия была повторена.

Сохраняя эти бывшие ополченские части, мы способствовали и созданию полков с африканскими традициями и африканской номенклатурой. На ум приходили возможные названия: «Полк имени Оливера Тамбо», «Лёгкий стрелковый имени Шаки», «Стрелки из Соуэто» — которые образовали бы базу для привлечения чёрной молодёжи в новые вооружённые силы.

Название «Vortrekker Hoogte» подлежало замене на «Тхаба Тсване» — Холмы Тсваны.

У меня было много таких случаев сближения с бывшими врагами. Наиболее памятный случай был на финале Кубка мира по регби в Эллис-парке в Йоханнесбурге в 1995 году, когда Южная Африка нанесла поражение Новой Зеландии. Модисе и я смотрели этот чрезвычайно напряжённый матч вместе с генералом Меерингом и группой других старших офицеров, как гости Лью Свонна, бизнесмена, пригласившего нас в ложу своей компании. По всей стране прошла волна патриотических настроений, показывавшая, что идеал многоцветной нации — не химера. Я почувствовал это перед матчем, по дороге на стадион. Чернокожие горожане аплодировали типичным белым болельщикам, направлявшимся в Эллис-парк, и это было открытием. И таким же открытием была сцена, когда Мандела, одетый в свитер цветов национальной сборной, после финального свистка триумфально возносил руку капитана команды Франсуа Пинаара — всколыхнулась вся страна. Мы с Джо Модисе чистосердечно разделяли общий восторг (хотя, как и большинству африканцев, нам больше нравился футбол) — и пожелали сфотографироваться в позах нападающих в устроенной в ложе Свонна шутливой схватке за мяч. А вот большинство белых генералов не проявляло эмоций — как будто они хотели отстраниться от этого торжества.

Спорт отражает национальный характер. Последующие печальные события, инициированные главным руководителем Лиги регби Луисом Луйтом (начавшиеся с изгнания из команды прославленного Франсуа Пинаара и дошедшие до упрямого противостояния Луйта президенту Манделе и министру спорта Стиву Тшве), иллюстрировали те настроенность Volkstaat*, грубо заявлявшего: «Pasop!»** Это наша территория». Выходцы из МК в вооружённых силах сообщали, что такие же настроения бытуют и среди военных. И если это было так, то разносчики такого отношения намеренно подрывали золотую возможность примирения, так щедро предложенную Манделой и АНК.

В команде «Спрингбок» выступал только один небелый игрок, Честер Вильяме, но вся страна — и её болельщик номер один, Нельсон Мандела — твёрдо были за него. Я часто повторял военным, что если команда по регби — и вооружённые силы — не станут полностью представлять состав населения страны, такая поддержка угаснет.

Несмотря на репутацию человека, который лучше всего чувствует себя на баррикадах, я не так уж и плохо чувствовал себя на официальных протокольных мероприятиях. Когда королева Елизавета посещала Южную Африку, я сопровождал её на Мейтландское кладбище, часть которого была отведена могилам солдат из стран Содружества наций. «Красный Рон горд встречей с королевой» — так (как и следовало ожидать) назывался отчет в газете «Кейп Аргус». Подобные оказии не лишены собственных опасностей. Я прибыл на кладбище за добрых полчаса до королевы и там наткнулся на список дюжины ветеранов, которых должен был познакомить с королевой. Поэтому следующие 30 минут я провёл в усердной зубрёжке фамилий, званий и войсковых частей, старательно избегая всякой болтовни и даже обмена взглядами.

Позднее Элеонора упомянула, что в ожидании приезда королевы выглядел я слегка заторможенным, но когда я объяснил, в чём было дело, оба мы закатились в хохоте.

Мы с Элеонорой позже обедали на королевской яхте «Британия» в компании Манделы, и других гостей. Королева развлекала гостей своим остроумием и умением рассказывать забавные истории. Я встречал также её дочь, принцессу Анну. Она посетила военный центр возле Претории, организованный для включения МК в вооружённые силы, и на меня произвели впечатление проявленный ей интерес и грамотный характер задаваемых вопросов. Всякий сопричастный к дипломатии и общественным отношениям знает, насколько напряжёнными могут быть подобные мероприятия и я — коммунист или нет — не мог не восхититься профессионализмом королей.

По контрасту с визитом на яхту «Британия» мы были также гостями российского военного корабля «Настойчивый», который пришвартовался в Кейптауне. Что бы ни менялось в России, там по-прежнему оказывали почести участникам войны. Каким-то образом они вычислили группу южноафриканских моряков, которые принимали участие в опасных конвоях военного времени в Мурманск. Ветеранам были вручены медали и были подняты традиционные тосты под рюмки водки. Я проинспектировал почётный караул, составленный из курсантов, одетых в парадную форму. Они взяли оружие на караул и ждали моего приветствия.

Мне сказали, что слово «товарищ» по-прежнему используется в вооружённых силах. Вспомнив дни в Одессе, я рявкнул по-русски парадное приветствие, которое впервые услышал 34 года тому назад: «Здравия желаю, товарищи курсанты!».

Меня сопровождал Алек Эрвин, наш министр торговли и промышленности с его женой Анной, а также бригадный генерал Ян Дитлифс, начальник Управления краткосрочной службы, и его коллега Беверли. Там было ещё много тостов с водкой перед тем, как наши жёны благополучно увезли нас домой.

Был ещё один интересный случай, когда мне пришлось поднимать по тревоге южноафриканский флот. Табо Мбеки принимал с официальным визитом вице-президента США Ала Гора и его жену Тиннер. Мбеки собирался показать им остров Роббен, бывшую каторгу в 16 километрах от Кейптауна, где находились в заключении Нельсон Мандела и другие политзаключённые. Вертолёты стояли наготове, чтобы переправить делегацию на остров, как вдруг выяснилось, что высшим представителям США за границей летать на них не разрешается. После того, как охрана Ала Гора облазила один из наших кораблей от киля до клотика, мы вышли в море. Путешествие было исключительно приятное и свободное, несмотря на глубокие эмоции, испытанные Алом и Тиннер Гор, когда они увидели крохотную камеру, в которой Мандела просидел первые 18 лет из его 27-летнего тюремного заключения.

С нами был Тревор Мануэль, наш министр финансов, по необходимости строго относившийся к бюджетным расходам на оборону. Во времена апартеидного милитаризма флот находился на положении Золушки, а всё внимание уделялось армии и авиации для боевых действий в северном направлении. Немногие оставшиеся в строю корабли дохаживали свой срок. Тревор особенно жёстко относился к попыткам купить новые корабли. Мы доказывали, что они нужны для прикрытия нашего большого побережья, что страна сильно зависит от морской торговли, что у неё есть важные морские интересы (и потому нужен флот для их защиты) и обо всём этом следует позаботиться, если Южная Африка хочет играть свою региональную роль.

Элеонора ухитрилась сфотографировать Тревора на корабельном мостике в капитанской фуражке, которую я шутливо ему нахлобучил. Приехав потом в его министерский кабинет, я с любопытством обнаружил, что он пристроил карточку на модель боевого корабля 17-го века, полученную в подарок от одной мореходной державы. Я, конечно, не упустил возможности подчеркнуть, что наши корабли имеют почти такой же возраст.

Мы с Модисе встретились с президентом Мозамбика Чиссано за рабочим завтраком и первое, что он спросил, было: когда мы заведём новые военные корабли. Вместе с руководителями других прибрежных государств этого региона он был обеспокоен растущим расхищением рыбных запасов и, не имея собственного флота, искал помощи у нас. Южную Африку посетил и весьма уважаемый в мире бывший президент Танзании Джулиус Ньерере. Мы с Элеонорой часто приветственно махали ему, когда он проезжал мимо нас на улицах Дар-эс-Салама. Ньерере без колебаний призывал Южную Африку возложить на себя обязанности лидера Африки.

Во времена, когда в стране срочно требовались дома и больницы, а на горизонте не было непосредственной угрозы войны, не подлежало обсуждению, что государству надо больше расходовать на социальные нужды и меньше — на оборону. Однако на Модисе лежала обязанность поддерживать сбалансированные оборонные возможности. В парламенте мы доказывали, что будущее непредсказуемо, что конституция обязывает защищать суверенитет и территориальную целостность страны, и что нам надо обеспечить свободные и безопасные условия для экономического роста и развития не только Южной Африки, но и всего региона. Хотя пресса свела дебаты к дилемме: «пушки или масло, дома или корветы», мы свои аргументы строили по схеме «оборона и развитие».

Моя поддержка флотских потребностей вдохновила командующего ВВС генерала Криля дать мне прозвище «адмирал» и, полагаю, я его оправдывал, ибо всегда был готов сопровождать важных гостей в море. Одним из таковых был президент-социалист Португалии Марио Суареш. Я был в рядах сотен благожелателей, которые пожали ему руку в лондонском посольстве Португалии в 1974 году вскоре после драматического восстания вооружённых сил против диктатуры и колониального режима Салазара. Вряд ли он запомнил меня, но воспоминания об этом событии глубоко его тронули и он подивился зигзагам истории, которые свели нас через 20 лет в совершенно другой обстановке. На меня возложили приятную задачу доставить его на вертолёте на палубу одного из наших кораблей, лежавшего в дрейфе у мыса Игольного. А затем мы обогнули самую южную точку Африки, как когда-то это сделали знаменитые португальские мореходы Бартоломео Диаз и Васко-де-Гама, обогнувшие Африку и открывшие морской путь в Индию.

Мы спустились на палубу и тут же должны были стать по стойке смирно, пока судовой оркестр исполнял наши национальные гимны. В море шла обычная здесь огромная волна и оба мы отчаянно сражались с качкой, стараясь хотя бы устоять на ногах и отодвинув на второй план приличествующую государственным деятелям торжественность. Оркестр играл, а я стискивал зубы, зная, каким длинным стал новый гимн Южной Африки. Кроме того, кругом был обычный здесь густой туман и хотя мы могли сказать Суарешу, что он обогнул Африку, но не видеть это своими глазами было малоприятно. К счастью, туман рассеялся и выглянуло солнце — если не у самого мыса Игольного, так в нескольких милях от него. Я принял на себя ответственность указать ему подходящую южную оконечность и хотя это было лёгкое вранье, зато человеку явно было приятно.

Ещё одно интересное событие в море было связано с Коби Котце и празднованием 75-летия нашего военно-морского флота. Ранее Котце был министром юстиции и министром обороны и впервые я с ним познакомился на переговорах КОДЕСА, где он занимал жёсткую позицию. Но лучше я узнал его в парламенте, после назначения его президентом Сената. Этот пост, видимо, смягчил его нрав. Как мне кажется, Мандела питал слабость к Коби, который был первым из министров, начавшим с ним в тюрьме диалог, открывший путь к переговорам. Мандела явно познал его душу на несколько лет раньше меня.

В группе приглашённых мы находились на борту корабля «Протеа», на котором Мандела принимал парад кораблей флота Южной Африки и кораблей 13 стран, участвовавших в празднествах. «Протеа» стоял в середине знаменитой кейптаунской Столовой бухты и мы с Элеонорой наслаждались компанией Коби, обнаружив в нём подлинное тепло, которое когда-то казалось нам немыслимым в бывшем высшем деятеле правительства. Он только что ушел из Сената в отставку и рассказывал нам, как хорошо ему было жить эти месяцы на его ферме в Оранжевом свободном государстве.***

Как раз к этому моменту мы переименовали корабли, ранее носившие имена бывших министров обороны, включая и Коби Котце. Мандела был доволен, что корабли, носившие имена твердолобых деятелей эпохи апартеида, таких как П.У.Бота и Магнус Малан, были переименованы в честь африканских витязей — Шаки и Макханды, соответственно. Но он колебался, когда дело коснулось Коби Котце. Он, очевидно, не только высоко ценил Коби, но и считал его роль в завершении эпохи апартеида жизненно важной. Однако я смог объяснить Манделе, что мы приняли решение в принципе не называть свои корабли в честь живых людей. Он понял и просил во избежание всевозможных обид объяснить то же Коби.

Мои пояснения не создали проблем для Коби. И когда корабль, ранее носивший его имя, а теперь названный «Джоб Масеко» (в честь героя Второй мировой войны, потопившего германский военный корабль в гавани Тобрука) проходил перед «Протеа», Мандела поднял шляпу в приветственном салюте, а мы с Коби замахали руками в такт. Мы приветственно улыбнулись друг другу и Коби Котце выглядел таким весёлым и свободным, что мне почудилось, будто он облегчённо вздыхает, освободившись от всего багажа своего прошлого. Наверное, это был свист ветра и рокот моря, но мне показалось, что он произносит: «Totsiens! Прощай всё это!».

Было приятно участвовать через АНК в организации встречи Алекса Мумбариса, которому был оказан достойный приём, как герою. Он первый раз приехал в Южную Африку после драматического побега из тюрьмы. Но когда он прибыл, в аэропорту Йоханнесбурга иммиграционные чиновники отказали ему во въезде, как персоне нон грата. Их упрямство было сломлено лишь после телефонного звонка, когда как следует вклеили начальнику иммиграционной службы, вообразившему, что он всё ещё служит в старой Южной Африке. Я пригласил Алекса на небольшой банкет в его честь в штабе военного командования в Кейптауне, находящемся в историческом Форте, построенном голландцами в XVII веке.

Было несколько личностей, с которыми я предпочитал не встречаться. Одним из них был Эндрю Хантер, депутат-тори, всегда старавшийся привязать АНК к ИРА и в 1989 году использовавший свою парламентскую неприкосновенность, чтобы обвинить меня и Элеонору в том, что мы возглавляем «террористическую группу в Лондоне». Во время визита в Лондон я получил от него приветственное послание с просьбой о встрече. Я не ответил. На белый свет всплыли признания апартеидной службы «грязных дел», называвшейся «Стратком'ом», что они запустили в Палату общин дезинформацию о связях АНК — ИРА. Они прекрасно знали, что если швырнуть побольше грязи, то что-нибудь, да прилипнет. Брайан Уолден, телевизионный комментатор и бывший член парламента, злобно обрушился на президента Манделу в программе Би-би-си, обвиняя его, среди прочего, в постоянном восхвалении ИРА, полковника Каддафи и Саддама Хуссейна (программы «Частный взгляд», декабрь 1997 г. и «Уолден о героях: Нельсон Мандела», Би-би-си-2, 2.03.98 г.).

Я был рад пройтись по британскому парламенту в сопровождении Боба Хьюза, депутата-лейбориста, председателя движения против апартеида и старого друга. Показывая на промежуток между передними скамьями оппонирующих фракций, с исторических времён шириной в длину меча, он вспомнил, как ему, новичку в парламенте, показали, где сесть, и он, протянув руку к скамейкам консерваторов, за проходом сказал: «Так вот где враг сидит!» «Нет!», — энергично поправил его министр лейбористского кабинета с передних правительственных скамей, «там сидит оппозиция». А потом, махнув в сторону задних скамеек лейбористской фракции, где сидел Боб, министр с чувством добавил: «Враг сидит вот где!».

Напряжённость между законодательной и исполнительной властями, между министрами и членами парламента — даже из одной партии — вещь нормальная. Приходят моменты, когда ты неизбежно чувствуешь горячее дыхание противоречий и тогда вспоминается анекдот Боба Хьюза. Природа соревнования такова, что она заставляет держаться в форме и в целом это не так уж плохо.

Но внутри вооружённых сил, где командные посты надо было делить между представителями объединяемых частей, напряжённость требовалось гасить. Страна не могла принять доминирующее положение белых офицеров из старой армии. В июле 1998 года генералы Романо и Мотау должны были стать командующим сухопутными войсками и начальником военной разведки, а Сипиве Ньянда мог оказаться в очереди на пост главнокомандующего вооружёнными силами по уходу генерала Мееринга в отставку в апреле 1999 года.

Согласие с такими назначениями было для бывших военнослужащих ЮАР проверкой на профессионализм и лояльность.

То, как мы вели себя с военными, произвело впечатление на одного старого революционера — Фиделя Кастро. Я имел честь сопровождать его, как когда-то Гора, на военном корабле на остров Роббен. Он сам при режиме диктатора Батисты просидел два года, и тоже на тюремном острове, и с очень большим уважением отнесся к освободительной борьбе в Южной Африке и к усилиям по преобразованию страны. Он глубоко задумался, сравнивая тюремное заключение Манделы со своим собственным. Было холодно, море бушевало. Мы шли назад в Кейптаун и я поддерживал его на палубе качающегося корабля. Хотя для своего возраста он был крепок и силён, я пошутил, что поддерживая его, я совершаю акт солидарности с кубинской революцией. После чего, чтобы не замерзнуть, мы решили спуститься в каюту и попробовать прекрасный местный бренди.

 

Глава 26. Назад в Бишо

Но это были лишь приятные перерывы в хаотичной и напряжённой повседневной жизни. В то время, когда мы с удовольствием поднимали тосты за памятные времена в прошлом и за новые дружеские отношения, преступления апартеида не могут быть так просто забыты и прощены. Актом парламента была создана Комиссия истины и примирения, которая стала частью процесса восстановления правды и залечивания ран прошлого.

Председателем Комиссии был назначен архиепископ Десмонд Туту, а Алекс Борейн — его заместителем. Сочувствующие, мудрые и человечные, они возглавляли впечатляющую команду членов Комиссии, юридических экспертов и следователей. Суть работы Комиссии в том, что на открытых слушаниях по всей стране жертвы приглашались дать показания о жестокостях, которым они подвергались, а виновники — о своих преступлениях. Этот процесс был основан на принципе примирения, а не возмездия. В заявках на амнистию, подаваемых в специальный комитет по амнистии, требовалось описать во всех подробностях все свои действия и показать, что они были связаны с работой политической организации и имели политические цели. Но те виновники, которые до определённого срока не подавали прошения, рисковали подвергнуться судебному преследованию.

Слушания Комиссии истины и примирения (КИП) по бойне в Бишо проходили в сентябре 1996 года, через четыре года после расстрела. Но делалось это не для амнистии. Это были слушания общего характера с целью помочь КИП собрать существенные факты. Я ждал возможности помочь выяснению обстоятельств.

В выходные дни, предшествовавшие слушаниям, я поехал в Бишо вместе с Элеонорой. Её присутствие действовало на меня успокаивающе. С учётом напряжённости работы в министерстве она стала ещё более необходимой мне. Я начал называть её снимающее напряжение воздействие как успокоительная эссенция «Элеонора». Этот термин был пущен одним из её бывших коллег по лондонскому колледжу мод, где она когда-то работала.

Перед слушаниями мы приняли участие в митинге АНК в память жертв бойни и возложили венки на кладбище, где похоронены большинство из 29 человек, погибших тогда. История чревата парадоксами. Одним из них было то, что мы обедали в бывшей резиденции Гкозо. Она стала официальной резиденцией Раймонда Мхлабы, который был и премьер-министром провинции Западный Кейп, и руководителем Коммунистической партии. Это большое бездушное здание, типичное для бантустанной архитектуры Претории. Посадочная площадка для вертолётов находилась в непосредственной близости от главного двора, что, должно быть, грело душу Гкозо в те дни, когда он правил Сискеем и сидел, словно в осаде.

Ещё один парадокс заключался в том, что именно я дал поручение генералу Меерингу удовлетворить заявления на компенсацию раненым и семьям погибших. Одним из заявителей был смелый молодой учитель Нтобека Мафа, у которого от пули, попавшей в позвоночник, были парализованы ноги. Удовлетворение его претензий означало, помимо прочего, что он вместо инвалидной коляски мог купить себе специально приспособленную автомашину. И ещё одна ирония была в том, что бывшие сискейские солдаты, которые пытались убить меня, а теперь вступили в новые национальные вооружённые силы, просили моего совета о том, нужно ли им подавать прошение об амнистии. Я рекомендовал им сделать это.

Полиция, расследовавшая бойню в Бишо, утверждала, что я могу быть обвинён в преднамеренном убийстве. Это зависело от того, подал ли я заявление об амнистии, страхующее от такого развития событий. Пресса постоянно задавала мне вопрос, намереваюсь ли я подавать прошение об амнистии. Я совершенно ясно заявил, что не буду подавать такого прошения, поскольку не совершил никакого преступления.

Гкозо, лишенный власти и брошеный его бывшими хозяевами, удалился на свою ферму, с которой он появлялся лишь изредка. Хотя по крайней мере в одном случае он ездил по стране и это было частью преступных действий, которые привели к его аресту. Он был обвинён в незаконной торговле алмазами, суд признал его виновным и вынес приговор: десять тысяч рандов штрафа или два года тюрьмы.

В воскресенье мы присутствовали на специальной церковной службе, организованной Комиссией истины и примирения. Это было воодушевляющее действо с трогательным песнопением и берущими за душу речитативами. Одним из кульминационных пунктов была страстная проповедь достопочтенного М.Г.Кхабела из Университета Форт Хейр. Темой его проповеди была «Мой отец был странствующим Арамийцем» (прим. — термин, обозначавший в древности евреев).

Мои познания Библии освежились. Я внимательно слушал историю об израильтянах, которые бежали от рабства в древнем Египте в поисках земли обетованной. Тема выступления относилась к необходимости откликаться на страдания бедных, угнетённых и бездомных. Кто-то может представить себе реакцию такого убеждённого атеиста, как я, ещё одним из парадоксов этого дня. Коммунисты слишком легко игнорировали положительную роль искренних религиозных убеждений и их пользу в борьбе за свободу. Участие в демонстрациях вместе с христианскими священниками, многие из которых активно участвовали в борьбе против апартеида, оставляло отпечаток на многих из нас. История Южной Африки обогащена участием истинно верующих христиан в народной борьбе.

В кульминации своей проповеди достопочтенный Кхабела использовал самое почитаемое древнееврейское выражение, утверждавшее национальную общность древних евреев: «Слушай, Израиль, Господь Бог, Господь един». Я знал эти слова на память из школы иврита за много лет до этого и я легко вспомнил их. Я написал священнику записку, поздравляя его, и написал эти слова так, как они звучали на иврите.

Слушания по бойне в Бишо проводились в университете в течение трёх дней. Здания университета смотрели прямо на перекрёсток и стадион, где произошёл расстрел. Когда я и Элеонора появились на слушаних в понедельник утром, нас тепло приветствовал архиепископ Туту, одетый в пурпурное церковное облачение. Он приехал только в это утро, но уже слышал о нашем участии в церковной службе в предыдущий день. Затем он поднял руки к небесам, как будто восхваляя их за чудо, и это привлекло внимание фотографов из прессы.

Интерес к слушаниям был велик и зал, предназначенный для этого мероприятия, был заполнен до отказа.

Первыми давали свидетельские показания группа пострадавших и родственники погибших. Мы слушали их простые и трогательные свидетельские показания и как бы вновь переживали эту трагедию. Все они, без исключения, обвиняли в расстреле Гкозо и бывший режим Претории.

Типичными были показания женщины средних лет г-жи Бузелва Мтикинса из отдалённой деревни Хилдтаун. Она принимала участие в марше на Бишо со своим мужем, рабочим-строителем по имени Камерон. Они уже прошли какое-то расстояние от стадиона, когда раздались выстрелы. Внезапно она оказалась на земле, в клубах слезоточивого газа и под обстрелом, раненая в ногу. Раненый Камерон лежал на некотором расстоянии от неё. Она трижды окликала его. Он мог только поднимать руку. Затем товарищ, который пытался помочь ей, был ранен в ногу. Затем ещё двое, мужчина и молоденький паренек, получили по пуле в голову. Её доставили в больницу и на следующий день она узнала, что её муж умер.

Нтобека Мафа давал показания с инвалидной коляски. «Мы не сразу поняли, что стреляют по нам. Затем люди, которые бежали к стадиону, побежали назад и раздались крики «В нас стреляют» и некоторые люди начали кричать, что нужно лечь навзничь. Я почувствовал, что что-то обожгло мне бок. Я упал и когда попытался подняться, то не смог это сделать…»

Когда Алекс Борейн — заместитель Туту, спросил, есть ли у него какие-нибудь пожелания, то Мафа попросил, чтобы был построен памятник погибшим, а также созданы условия для занятия спортом для инвалидов. Заметно тронутый Борейн сказал: «Вы вдохновляете нас, Вы думаете больше о других, чем о себе».

Сирил Рамафоса, который чуть не погиб в Бишо, а сейчас руководил процессом создания новой конституции страны, представил официальную версию АНК об этих событиях.

За ним выступил Сматс Нгоньяма, который бежал через пролом в заборе вместе со мной. Теперь он был министром экономики и туризма этой провинции. Их свидетельства совершенно ясно показали, что решение идти на Бишо через пролом в заборе стадиона было коллективным, а не моим поспешным решением, как это изображалось частью прессы.

Пик Бота — бывший министр иностранных дел, приехал после обеда, чтобы внести свой вклад. Он просил, чтобы его отпустили как можно быстрее, поскольку у него где-то ещё было срочное дело. Он возложил вину за бойню за АНК и вопреки всеобщему убеждению заявил, что Гкозо был не марионеткой южноафриканского правительства, а самостоятельным хозяином на своей территории. Хотя Пик Бота просил допросить его пораньше из-за неотложных дел, но, выйдя из зала, он внезапно изыскал много свободного времени, чтобы обильно угостить журналистов рассказами о своём политическом будущем.

День заканчивался и Туту спросил меня о моих намерениях. Он исходил из того, что мне нужно было успеть на самолёт, но очень хотел, чтобы были заслушаны показания ещё одной группы пострадавших. Поскольку они были из отдалённых деревень, им нужно было вернуться домой до темноты. Я охотно согласился, так как мне было несложно отложить свой отъезд. Я был последним свидетелем, который давал показания в этот день. Становилось уже темно. Я очертил ход событий и мою роль в них, подчеркнув, что я преисполнен глубокого сожаления в связи с тем, что наш мирный марш закончился столь трагически, и что моё сердце и мысли были обращены к семьям погибших и к раненым.

Я признал, что в широком моральном смысле я был частью событий, которые привели к бойне, и меня по-прежнему терзает мысль о том, что, возможно, мы могли бы сделать больше для того, чтобы избежать этих ужасных последствий. Но утверждаю со всей искренностью, что если бы мы знали, что сискейские солдаты откроют огонь, мы никогда бы не пошли на риск. Исходя из известных теперь сведений, некоторые могут утверждать, что наше решение было трагическим просчётом. Но в то время такая возможность казалась нам невероятной, особенно потому, что заявленные нами цели и наши действия и поведение были столь явно ненасильственными. Я задал вопрос, следовало ли нам рисковать, и попытался сам ответить на него цитатой из Ганди: «Гражданское неповиновение становится священной обязанностью тогда, когда государство становится незаконным… отказ от сотрудничества со злом — такая же обязанность, как и сотрудничество с добром». В этом смысле мы были готовы к определённому риску, потому что мы верили в дело освобождения и мы не могли молчаливо соглашаться с тиранией и терпеть угнетение — альтернативой была покорность и это стало попросту невыносимым.

Я заявил, что хотя АНК принял коллективную ответственность, я не пытался избегать какого-либо объективного расследования моего поведения в этот роковой день. Один аспект событий в котором, как я сказал, я не был уверен, был вопрос о том, были ли солдаты спрятаны в окопах неподалеку от пролома в заборе. Я заявил, что не исключаю возможности существования тогда преднамеренного плана заманить нас в засаду. Эту возможность Комиссии следовало бы исследовать. Вместе с тем, я считал, что стрельба могла быть результатом откровенного пренебрежения властей своими обязанностями. В заключение я обратился к роли сискейских солдат, которые в своём большинстве были молодыми малообразованными парнями. Я отметил, что они были продуктом системы, которая выработала у них страх даже перед мирным маршем. Они были запрограммированы на веру в то, что мы были воплощением дьявола.

Два члена Комиссии, Думисане Нтсебеза и достопочтенный Бонгани Финка, упомянули о рекомендации Комиссии Голдстоуна о том, что АНК следовало бы наказать меня. Я сообщил им, что АНК отказался сделать это. Они были особенно удивлены, когда узнали, что мне даже не была предоставлена возможность ответить на вопросы Комиссии Голдстоуна.

К тому времени, когда я закончил выступление, был уже поздний вечер. Архиепископ Туту поблагодарил меня. Он отметил как знамение времени тот факт, что член кабинета министров был готов ждать целый день, пока не выступят свидетели из числа простых людей. Он с удовлетворением отметил то, что я приехал с женой и выразил удовлетворение от нашего участия в церковной службе в предыдущий день.

Я испытывал облегчение от того, что наконец мог публично представить свою версию событий, и от того, как вдумчиво Туту подвел итоги дня. Я почувствовал, что гора свалилась с моих плеч.

Очень большой интерес был к заседанию на следующий день, когда должны были давать показания Гкозо и его бывшие чиновники. Мы с Элеонорой решили остаться на утреннюю часть слушаний.

Бюрократы времён бантустанов представляли собой жалкое зрелище, когда они давали показания. Было ясно, что они имели лишь косвенное отношение к любым серьёзным решениям. Они открыто заявили, что вся информация о намерениях АНК и об угрозе, которую представлял марш, поступала от офицеров южноафриканской службы безопасности. Бывший заместитель Гкозо, полковник Сайленс Пита, которого активисты АНК в этом районе считали беспощадным врагом, оказался совсем бесцветной личностью. Он рассказал о том, как в день бойни Гкозо получил от службы безопасности сообщение о том, что вооружённое крыло АНК — «Умконто ве Сизве», планировало свергнуть его правительство.

Все терпеливо ожидали появления Гкозо. В зале, однако, раздался сердитый ропот, когда вышел его адвокат и объявил, что тот не сможет появиться сегодня. Членам Комиссии было сказано, что «как стало ясно, он не был в подходящем состоянии для того, чтобы внести свой вклад в слушания. Он страдал от отсутствия концентрации, от недостатка связности мышления и от чрезвычайной усталости». Было также представлено заключение государственного психиатра, в котором указывалось, что Гкозо страдал от «депрессии» и нуждался в лечении.

К этому времени мы с Элеонорой должны были уже уезжать. Поэтому мы не присутствовали на выступлениях бывших офицеров САДФ, которые командовали сискейскими войсками. С некоторыми из них я познакомился лично. Генерал Мариус Улших был профессиональным военным, который вошёл в состав новых Южноафриканских национальных вооружённых сил. Он явно гордился своим профессионализмом и представлял собой образец офицера прусского стиля, какие задавали тон в старой армии. Претория откомандировала его в вооружённые силы Сискея в качестве командующего этими силами. Ранее он был офицером связи войск ЮАР в группировке УНИТА, возглавлявшейся Жонасом Савимби.

Он объяснил членам Комиссии, что получил инструкцию «предотвратить вступление демонстрантов в Бишо любой ценой, поскольку это имело бы катастрофические последствия» (прим. показания генерала Улшиха Комиссии истины и примирения, 11 сентября 1996 года, стр. 27). Он вызвал острую реакцию присутствовавших на слушаниях, когда грубо заявил: «Я считаю, что АНК не только стремился к этому столкновению, но и организовал его». По его мнению, это также подтверждается массовым присутствием местной и иностранной прессы. Их не было бы там в таких количествах, если бы не существовало высокой возможности насильственных действий. Далее он рассказал о том, что один из его командиров, находившихся на месте столкновения, доложил ему по радио, что его позиция подвергается атаке. Ульших рассказал о том, что он потребовал подтверждения факта обстрела солдат со стороны толпы и атаки на позиции войск. Когда он получил его, «я подтвердил, что солдаты имеют право стрелять, имея в виду тех солдат, которые подвергались непосредственной опасности». Затем он понял, что бой расширяется и что он не носит оборонительного характера. Он трижды дал команду по радио прекратить огонь, после чего стрельба прекратилась за исключением нескольких отдельных выстрелов. Затем стрельба опять усилилась на некоторое время, после чего она полностью прекратилась. Он не мог сказать, кто на месте подавал команды открыть огонь. Он заявил, не помнит, чтобы в это время он слышал взрывы.

Улыпих заявил, что не знал о проломе в заборе. Он решительно отверг предположение о том, что «для демонстрантов была устроена засада или что их намеренно заманили в какую-то ловушку». Возможно, это и правда, поскольку это единственный аспект в версии событий со стороны АНК, который не получил подтверждения. Но я был поражён заявлением о том, что он не знал о проломе в заборе. Если силы безопасности просмотрели его и после этого заявляют, что они были намерены любой ценой предотвратить наше вступление в Бишо, то это означает, что налицо было откровенное пренебрежение своими обязанностями, о чём я и указывал в своих показаниях.

Офицер новых вооружённых сил, бывший боец МК с презрением заметил: «И это человек, требующий, чтобы мы соответствовали его стандартам компетенции». Ульшиху потом выдали выходное пособие и отправили в отставку.

Один из белых офицеров-сослуживцев Ульшиха, полковник Шубесбергер, напротив, проявил раскаяние, вызвавшее аплодисменты. В ходе переговоров мы с ним встречались, и он заронил во мне сомнение в версии о засаде, утверждая, что стрельба стала результатом паники и плохой выучки. После массового расстрела в Бишо на Шубесбергера было покушение, его пытались взорвать в его машине, но он уцелел. Это не был обычный враг из старой армии, как мы когда-то полагали. По происхождению австриец, он был женат на чернокожей и свободное время проводил, в основном, среди чёрных.

Гкозо представил свои показания на специальных слушаниях через два месяца. По сообщениям прессы, у него было искаженное лицо и его сопровождали два адвоката. Он утверждал, что АНК полностью несет вину за бойню. Он также утверждал, что «Ронни Касрилс, по-видимому, был готов идти на любой риск в политических целях». Он заявил, что действия войск имели оборонительный характер. «Один из солдат бьш застрелен. Приказ открыть огонь был дан после того, как было получено сообщение об обстреле солдат из толпы и о применении гранат» (показания бригадного генерала Гкозо на слушаниях в Ист-Лондоне, 19 ноября 1996 года).

Гкозо было сказано, что застреленный солдат бьш убит другим солдатом. В этом не было никаких сомнений, ибо баллистическая экспертиза показала, что он бьш убит из оружия того же калибра, как и то, которое использовалось вооружёнными силами Сискея. Кстати существовало подозрение, что он мог быть преднамеренно застрелен военными для того, чтобы спровоцировать бойню. От такого предположения Гкозо явно растерялся.

Поскольку расписание было очень напряжённым и слушания должны были завершиться к июлю 1998 года, итоги работы Комиссии истины примирения можно было опубликовать только с задержкой.

Через несколько месяцев я присутствовал при открытии нового шоссе, построенного администрацией провинции и начинавшегося от того самого рокового перекрёстка в Бишо. Главным оратором на церемонии бьш архиепископ Туту, которая заявил, что мы можем идти свободно, поскольку «здесь погибло двадцать девять человек». Он добавил: «Эта дорога — символ сближения, символ исцеления» (прим. — это было 21 марта 1997 года).

 

Глава 27. Разоблачения 1996–1997 годов

Говорят, что неделя в политике — большой срок. После двух лет со дня создания правительства национального единства, заполненных черновой работой по выработке новой политики и нового законодательства, министры и заместители министров снимались для официальной фотографии в президентском дворце «Тейнхейс» в Кейптауне.

В стремлении запустить систему в работу у нас сложились если не тёплые, то корректные отношения с министрами от Национальной партии и «Инкаты». Как руководитель заседаний правительства, Де Клерк показался мне лощёно вежливым. Но вне кабинета — на парламентской трибуне и в дебатах — белые перчатки слетали. В парламенте терпение Манделы по отношению к Де Клерку истощилось и он выдал своему заместителю «по полной программе», когда тот обругал правительство, не справляющееся с растущей волной преступности. Мандела едко отметил, что Де Клерк возглавляет правительственный комитет по безопасности и разведке и тоже отвечает за борьбу с преступностью.

Один из заместителей министра от Национальной партии, Герт Мейбург, который был членом предыдущих кабинетов министров, сказал, что было бы интересно знать, кто будет позировать для такой фотографии на следующий год. Достаточно одного изменения, небрежно заметил он, для «эффекта домино», который полностью изменит всю картину.

Буквально на следующий день один из его коллег по партии, который позировал для фотографии, министр социального обеспечения Абе Уильямс, приятный в общении человек, подал в отставку из правительства. Как только он пришёл в свой кабинет на следующее утро, там немедленно появились полицейские следователи с ордером на изъятие его документов. Речь шла о возможных злоупотреблениях одеждой, собранной для распределения в благотворительных целях, за что он потом сидел в тюрьме.

Не прошло и недели, как Герт Мейбург внезапно умер от сердечного приступа. Это был странный поворот событий. Кстати, следующая официальная фотография Кабинета будет отличаться ещё больше. В середине 1996 года Ф.У. Де Клерк объявил о выходе его партии из правительства в попытке создать более эффективную оппозицию АНК. Этот шаг был явно спровоцирован правым крылом его партии и привёл к уходу его самых способных и наиболее просвещённых коллег, таких, как Рольф Мейер, Доуи Де Вильерс, Крис Фисмер и Леон Вессельс. Последний был единственным членом бывший правящей партии, кто на том этапе публично принес извинения за прегрешения апартеида.

За день до заявления Де Клерка один из его более умеренных депутатов поведал мне, что «психи захватывают нашу партию». До этого момента казалось, что Де Клерк не собирается уходить из правительства. Один из работников в комплексе резиденций «Хрутескер», где жили министры и Де Клерк был моим соседом, сказал, что в его хозяйстве были на очереди большие планы по наведению уюта в очень приятной им правительственной резиденции, которую теперь они должны покинуть.

Непредсказуемый характер парламентской политики не сводился только к личностям из Национальной партии. В АНК Винни Мандела и Банту Холомиса потеряли посты замминистров за нарушение партийной дисциплины.

Мы быстро привыкли к парламентской политике, сильно отличавшейся от политики вооружённой борьбы. Ради внутреннего спокойствия рекомендуется не тонуть в ощущении собственной важности или постоянства, а быть готовым к тому, что глава правительства может внезапно выдвинуть кого-то на важный пост или столь же внезапно заменить человека.

Правила парламентской политики составлены так, чтобы рассматривать противоречия в рамках взаимной вежливости и разрешать конфликты мирным путем. Весьма примечательно, как была смягчена враждебность между АНК и «Инкатой» — не только между лидерами, но и на низовом уровне. Стычки между сторонниками враждующих партий начали непрерывно сокращаться, несмотря на отдельные случайные смертоносные вспышки во всё меньшем числе «горячих» точек в провинции Квазулу. Принц Мангосуту Бутулези, министр внутренних дел, удивил нас своим тёплым и шутливым поведением. Вскоре он развлекался, называя меня Umkhwenyana — что означало на языке зулу «зять» — поскольку Элеонора родом была из Дурбана, т. е. из его провинции. Я, в свою очередь, подначивал его, упоминая о коммунистах в его рядах, а именно, о Джо Метьюсе, заместителе министра безопасности от партии «Инката», который когда-то был ведущим теоретиком АНК и Коммунистической партии, и о Роули Аронштейне, некогда моём наставнике, который умер в Дурбане в 1996 году.

Неделя может быть длительным промежутком времени и в других смыслах. Я ещё расчищал свой стол в предвкушении редкого отдыха с Элеонорой в выходные дни, собираясь отпраздновать её день рождения, как моя секретарша позвонила мне по внутреннему телефону. «На проводе министр транспорта», сказала она. Это был Мак Махарадж, как всегда, первым узнающий все новости. Поступила информация, сказал он, о бывшем офицере полиции безопасности в Дурбане, который сделал признания Комиссии истины об убийствах активистов АНК в Квазулу-Нагане. Они впали в беспокойство и стремились избежать наказания.

Тайные места захоронений и останки жертв были обнаружены на ферме около Питермарицбурга. Одна из них была молодой женщиной с пулевой пробоиной в голове. Она была опознана как Фила Ндвандве. Фила была тем самым новобранцем МК, которая спорила с лидером АНК Джонни Макатини о расправах над доносчиками с помощью «ожерелья», когда он посетил наши лагеря в Анголе в 1986 году. Она была направлена на работу в Свазиленд, где загадочно исчезла в 1988 году. Перед тем, как уйти на тайную встречу, она оставила своего малолетнего сына на конспиративной квартире. Она так и не вернулась, но пошли слухи о том, что она была агентом врага и бежала в Южную Африку. Офицер полиции безопасности сообщил, что она была похищена, доставлена в один из их секретных лагерей около Питермарицбурга, где её продержали раздетой в течение десяти дней. Она отказалась сотрудничать с полицией и была убита. Именно полиция пустила слух о причинах её исчезновения.

Начала вскрываться правда об оперативниках «Вулы» Чарльзе Ндаба и Мбусо Тшабабала, бесследно исчезнувших в 1990 году в Дурбане сразу перед тем, как были арестованы Сипиве Ньянда и Мак Махарадж, а мне пришлось уйти в бега. Они были замечены в июле 1990 года одним из «аскари» — бывшим бойцом МК, работавшим на полицию безопасности, и схвачены. (прим. «аскари» — название, использовавшееся в немецкой колониальной армии для местных чёрных солдат).

Их задержание привело к арестам других оперативников «Вулы» в Дурбане. Как и в случае с Филой, за отказ от сотрудничества с полицией они были застрелены. Казнь произошла ночью, на берегу реки Тугела. Их тела завернули в проволочную сетку, к ней прикрепили грузы и тела бросили в кишащее акулами устье реки. Их больше никогда не видели.

Я провёл большую часть выходных дней на телефоне, пытаясь свести вместе разрозненные новости и отвечая на вопросы прессы. Вывод, к которому пришли Джанета Лав и я ещё тогда, когда наши фотографии как «разыскиваемых», «вооружённых и опасных» появились в газетах вместе с фотографией Чарльза, подтвердились самым страшным образом. Мы предполагали тогда, что его включение в список находящихся в общенациональном розыске было дымовой завесой, чтобы отвести внимание от именно такого преступления.

Когда бывшие сотрудники полиции безопасности стали делать признания, правда об ужасных деяниях прошлого начала выходить на поверхность. Самым печально известным был случай с Юджином Де Коком, командиром подразделения полиции безопасности, базирующемся на секретной ферме, называвшейся «Флакплас», около Претории. Они вели ничем не ограниченную войну против «террористов». «Поскольку они убивают наших ребят, то мы будем убивать их», так бывший начальник полиции безопасности, генерал Хендрик ванден Берг, выразил это в 70-х годах. Ванден Берг не утруждал себя тем, что государство обязано соблюдать закон. АНК же подписал Женевскую конвенцию о войнах и вооружённых конфликтах.

Из-за своей жестокости Де Кок стал известен как «Первичное зло». Его группа специализировалась на пытках и убийствах самого ужасного рода и с неё брали пример аналогичные «эскадроны смерти» по всей стране. Эти «эскадроны» действовали, пользуясь «аскари» — бывшими партизанами, которые хорошо знали людей и методы МК. Методика «обращения» схваченных партизан была леденяще простой: приставить пистолет к виску пленника и предложить: «сотрудничество или смерть».

Вырванные сведения тут же пускали в ход, что полностью связывало слабого человека, и он или она начинали бояться возмездия АНК. Родезийцы широко применяли этот метод, а ведь Де Кок и другие у них служили.

Хью Лагг, после того, как он предал группу Дамьена Де Ланге, в конце-концов попал под командование Де Кока. Дамьен сейчас является полковником вооружённых сил.

Лагг, сломленный человек, давал показания на уголовном процессе против Де Кока, описывая убийство одного из «ненадёжных» «аскари» остальными членами подразделения на ферме в «Флакпласе», как «оргию пожирания стаей акул». Расправа началась с того, что Де Кок сломал бильярдный кий о голову этого человека, а все остальные бросились следом. Расправа кончилась тем, что кусками резинового шланга человека разбили в лепешку.

Де Кока арестовали по обвинению в различных преступлениях ещё до начала процесса примирения. После долгого судебного разбирательства Де Кок был признан виновным в шести убийствах и ещё многих менее опасных преступлениях — от мошенничества до заговора. В ноябре 1996 года он был осужден на два пожизненных заключения и ещё на 212 лет тюрьмы. В ходе суда он утверждал, что его начальники в полиции и правительстве имели полную информацию о том, что он делал. С предельной горечью он увидел, как все его начальники от него отреклись. Де Кок утверждал, что не был расистом, поскольку охотился не только на чёрных, но и на белых. И я, и Джо Слово были в списке на убийство.

В ходе расследований было получено письменное свидетельство одного из аскари, Альмонда Нофомелы, где описывалось нападение 2 июня 1986 года, когда в Свазиленде, в Мбабане, в одном из домов были застрелены три члена МК. Утверждалось, что в это время Де Кок был в Свазиленде и, по всей видимости, возглавлял эту акцию. Жертвами её стали Пансу Смит, Сафо Дламини и Бузи Маджола. Мозес и я полагали, что их убили трое зловещих бельгх, которых мы подозревали и за кем следили. Их предводителя мы называли словом «Магнум» и он управлял парочкой наркоманов из Ольстера и Перу. Де Кок признался, что в Свазиленде в 1983 году застрелил Звелаке Ньянду, брата Сипиве.

Двое из компании Де Кока, бригадный генерал Джек Кронье и капитан Жак Хектер, предстали перед Комитетом по амнистии Комиссии истины и примирения и признались в 60 убийствах по политическим мотивам. Позже они подали прошение об амнистии ещё по девяти убийствам, о которых, как они утверждали, они «забыли».

В докладе психиатра, представленном на слушания по вопросам амнистии, Кронье характеризовался как происходящий из замкнутой религиозной семьи. После окончания школы он вступил в полицию, поскольку его родители не имели возможности дать ему дальнейшее образование. Он служил в силах безопасности Южной Родезии, а в 1983 году был направлен в «Флакплас». По сообщению его психиатра, у Кронье выработались послетравматические стрессовые отклонения ещё в родезийские дни. «Он убеждён в правильности того, что он делает», отмечалось в сообщении психиатра. «Он считает чёрных людей своими врагами… Он утратил способность чувствовать и бояться, стал мрачным и страдал от бессонницы. Он не понимает, что он болен».

Капитан Жак Хектер задушил активиста АНК куском провода. Затем его тело было облито бензином, ему на шею надета шина и всё это было подожжено для того, чтобы это выглядело так, будто его убили другие активисты АНК. Хектер сказал психиатру, что он боится боли и не любит причинять боль другому. Он ни разу не застрелил кого-либо. Он всегда убивал голыми руками. Он был убеждён в том, что не убил ни одного невинного человека. Ему был поставлен диагноз, что он находился на границе между неврозом и психозом.

Было удивительно взглянуть в сущность убийц, которые десятилетиями терроризировали активистов освободительного движения. Присутствовавшие при даче ими показаний с трудом могли связать то, что они натворили, с тем, насколько обыкновенными людьми они выглядели. Это является леденящим напоминанием изображения банальности зла, сделанного знаменитым ученым-политологом Ханнахом Анердтом, сбежавшим от нацистского преследования, который описывал вождей нацизма, совершивших невероятные преступления, как посредственностей. Дело не в том, что злодеяния были обычным явлением, а в том, что виновные в самых жесточайших из них часто были совершенно ординарными людьми, ничем не выделяющимися из толпы. Хотя, по моему опыту, практически любой боров, лишённый власти, может выглядеть довольно приличным человеком, а злодей, властью наделённый, имеет зловещую ауру, которую часто можно почувствовать за версту.

Одним из таких был печально известный следователь полиции безопасности капитан Джеф Бензьен, наводивший ужас на активистов. В комиссии по амнистии он на добровольцах демонстрировал пытку своих жертв с помощью так называемого «мокрого мешка». Чтобы заставить пытаемого заговорить, он садился на него верхом, надевал ему на голову пропитанный водой мешок и затягивал его на шее, доводя человека до удушья. Пытка не прекращалась, пока из жертвы не выбивали показания.

Омерзительное зрелище Бензьена, раскормленного, с цветущей мордой, потеющего и пыхтящего, когда он исполнял пытку своим любимым методом при полном освещении перед телевизионными камерами и журналистами, навевало воспоминания о суде над фашистским извергом Адольфом Эйхманом. Но степень ответственности возрастает по мере удаления от исполнителя, который пускает в ход смертоносные приспособления собственными руками.

Бензьен просил у своих жертв прощения. Лишённый ореола власти, когда-то приданного ему руководителями, он выглядел помятым и жалким ничтожеством. Эта сцена напомнила мне ощущения тяжкого беспокойства, испытанного в 1963 году, когда полиция безопасности охотилась за мной. Ещё многие годы после побега из Южной Африки меня мучили кошмары, что меня безжалостно преследуют. Что бы я не предпринимал пытаясь убежать — бежал в дома и из них, вверх или вниз по лестницам, по бульварам или по задворкам — в конце-концов я оказывался в клещах дурбанского Специального отделения и просыпался в холодном поту. Кошмары эти приходили в тиши моего лондонского дома. Когда я вернулся в Южную Африку, ближе к полю боя, они прекратились.

Если многие низовые исполнители подавали заявления на амнистию вероятно ради немедленных шкурных интересов, а не в силу искреннего раскаяния, то их начальники, вызванные по повесткам, начинали выкрутасы вокруг смысла слов, написанных в их приказах. Как заметил один наблюдатель: «Чем выше чин допрашиваемого полицейского, тем более туманными становятся слова».

Бывшие полицейские начальники вроде Йохана Фон Дер Мерве и Йохана Котце пускались в объяснения, что слова «устранить», «изъять» и «нейтрализовать» могут означать удаление из общества путем «ареста» или «задержания». Полистав словарь, Котце начал спорить, что «устранить» означает не более как «вынуть» или «передвинуть». Генерал Юп Юбер, бывший начальник элитных Специальных сил армии ЮАР и один из немногих армейских офицеров, вызванных для дачи показаний, возможно потому, что его упомянул другой заявитель, объяснял: «Я думаю, мы должны рассматривать слово «устранить» очень осторожно. Я могу кого-то устранить, арестовав его. Я могу нейтрализовать кого-то, арестовав его. Каждый случай надо рассматривать сам по себе. Если вы можете устранить кого-то, не убивая его, то вы можете арестовать его. Я не думаю, что широкоупотребительный термин «устранить» обозначает «убить» (газета «Кей таймс», 9.11.97). Однако их подчинённые отвергали такую логику, напоминавшую рассуждения в сказке «Алиса в стране чудес», и без колебаний настаивали, что приказы «устранить» кого-то имели только одно значение — и это значение было: «убить».

Мой давний противник, Крейг Уильямсон, за этот год раздавшийся в теле и обозлённый на своих бывших начальников, и по интеллекту далеко опережавший всех остальных (скорее всего, ввиду его знакомства с антиапартеидной политикой), свидетельствовал, что язык приказов намеренно был сделан «всеобъемлющим». При тщательном анализе всего случившегося он объяснял, что прежнее правительство старалось держаться подальше от тайных операций, чтобы потом можно было отрицать осведомлённость и отказываться от ответственности за такие операции.

Далее Уильямсон сообщал, что «процедуры операций разрабатывались знатоками законов так, чтобы не оставалось доказательств легальной ответственности высшего эшелона за все эти деяния». Он добавил, что в ретроспективе всё выглядит так, будто верхние эшелоны, особенно политики, настолько старались легально дистанцироваться от тайных операций, что они отреклись от своей обязанности по непрерывному служебному надзору за такими акциями и потому потеряли управление ими». Уильямон далее заявил, что Ф. У. Де Клерк должен был жить с закрытыми глазами, если он и вправду не знал о тайных операциях.

По просьбе Уильямсона мы встретились с ним в саду в одном йоханнесбургском доме, чтобы помочь ему принять решение предстать перед Комиссией истины. Он встретился со мной, чтобы прощупать почву для своего ментора, генерала Йохана Котце, близкого друга его родителей, который начал взращивать его со школьных годов и за несколько недолгих лет превратил в высококлассного шпиона. Теперь оба они пребывали в бесчестье и вздрагивали перед своим неопределённым будущим. Уильямсон написал мне, называя нас воинами, война между которыми окончена. Но нельзя сравнивать тех, кто сражался за свободу, с теми, кто служил в рядах апартеида и совершал при этом действия, которым нет оправдания. Тем не менее, по прошествии конфликта при встрече лицом к лицу ненависть не переполняла меня. Теперь, слушая его трезвые оценки ситуации и подробности о затруднениях в его предпринимательстве, я не испытывал никаких чувств. Единственное, что имело значение, это подтолкнуть его к сотрудничеству с Комиссией истины.

Мёртвых нельзя вернуть к жизни, но из появляющихся свидетельств можно хотя бы узнать, что случилось. Это приносило какое-то облегчение семьям жертв и давало способ хоть как-то успокоить страдающих. Если мы не могли наказать виновных, то хотя бы печать ответственности за свершённые деяния на них была поставлена. И процесс примирения и выяснения истины, если даже это не идеальное средство, оказался феноменально успешным — особенно в сравнении с комиссиями с ограниченными функциями, организованными в других странах вроде Аргентины и Чили. Он был назван образцом для всего мира.

Джо Ферстер был ещё одним бывшим противником, попросившим о встрече со мной. Когда-то он служил в Специальных силах армии ЮАР под началом генерала Юбера. В 1986 году ему было поручено организовать зловещее Бюро гражданского сотрудничества (БГС), название которого отдавало чем-то орвелловским, а задачей было развязать против активистов-противников апартеида войну без всяких правил. Создание БГС отображало растущую роль военных в период правления Питера Боты и отчаяние генералов, когда им не удалось остановить рост волны освободительного движения. Оно чётко укладывалось в описанную Уильямсоном картину, когда верхние эшелоны ради самоспасения отталкивали подальше от себя организованные ими машины для убийств. Это было и цинично, и трусливо, и является кричащим обвинением эре Питера Боты — Магнуса Малана. Операции Ферстера были выведены за рамки формальных армейских структур. Он получил бесконтрольное право командовать операциями и тайную связь с командующим вооружёнными силами ЮАР, каковым в 1985–1990 годах был генерал Янни Гельденхьюз. В свободное время генерал пописывал детские книжки. Ферстеровская схема неизбежно вела к потере управления и ответственности, она подорвала профессионализм и легальность военных. Она нанесла непоправимый урон уже запятнанному облику вооружённых сил ЮАР, которые, как-никак, в двух мировых войнах создали себе положительную репутацию.

Ферстеру были даны исключительные права — лицензия убивать хоть внутри страны, хоть за границей бойцов и гражданских лиц, которые, по его мнению, были врагами государства. Его рекрутами была смесь из матёрых десантников и солдат-разведчиков вроде него самого, сдобренная наёмниками, отсидевшими уголовниками и гангстерами. Вот какими были исполнители, чьи руки непосредственно возносили орудия смерти.

Они были подготовлены к их мерзкому делу пожизненным промыванием мозгов по поводу угрозы коммунизма и swart gewaar (чёрного зла), которое, как они истово верили, собиралось сбросить белых людей в океан. Их действия простирались от жутких актов запугивания, когда, например, перед домом архиепископа Туту был повешен ещё не рождённый детёныш бабуина, до убийств и подрывов активистов. Как полагают, в это ряд входят убийства университетского преподавателя Дэвида Уебстера, юриста СВА-ПО Антона Любовского, представительницы АНК в Париже Далси Септембер, покушения со взрывами на Альби Сакса и Джереми Брикхилла в Мапуту и Хараре, отравление командира МК Тами Зулу, возможная диверсия на самолёте президента Мозамбика Саморы Машела, убийства с помощью бомб-посылок Рут Ферст и Джанетты Скун в Мапуту и в Анголе, и бесчисленные «устранения» профсоюзных деятелей и других активистов внутри страны — таких, как Мэтью Гониве и Форт Каната.

Джо Ферстер, как и Крейг Уильямсон, полностью разочаровался в политиках и генералах, которые попользовались им и бросили в беде, когда он стал неудобен. Бородатый и крепко сложенный, Ферстер говорил в мрачных тонах человека, шокированного внезапно открывшимися ему реальными фактами жизни. Обманом его заставили верить, что АНК является смертельной угрозой всему, за что он стоял. И вдруг в мгновение ока он видит, как его начальники ведут с нами переговоры, а он превратился в изгоя, отщепенца, и карьера его рухнула. Они, считал Ферстер, несут гораздо большую ответственность, нежели он сам. Бывшие заклятые враги типа меня и Джо Модисе возглавляют национальные вооружённые силы и, по его мнению, делают это неплохо. Сейчас он начал кое-что понимать.

Пока мы беседовали, я представил себе молодого Джо Ферстера, свежеиспечённого выпускника школы, из духа авантюризма и наивного патриотизма поступающего в армию. Он преуспел в физической подготовке и безоговорочно воспринял доктрину о «взращённых коммунистами врагах» и об «угрозе западной христианской цивилизации». И когда он проявил себя бесстрашным и преданным солдатом, к нему обратились генералы и поручили создать и возглавить БГС. Для этого пришлось расстаться с карьерой в обычных войсках и с любимой военной формой и замаскироваться под гражданского. Это был исключительно крутой поворот, но он пошёл на это из ложно понятой преданности службе и искажённой любви к своей стране. Наверное, он ощущал бесконечно польщенным тем, что его начальники доверяли ему власть и денги, и тем, что за ним почти не было надзора и отчётности. Ну кто он был такой, чтобы в то время понять, что всё это делалось больше для прикрытия генералов, нежели для обслуживания его собственных оперативных потребностей? БГС выросло в нечто, само себе устанавливающее законы, пока не было распущено Де Клерком в 1990 году.

Де Кок, Бензьен, Уильямсон и Ферстер были пешками в руках генералов и правителей апартеидной страны. За все их преступления должны отвечать те, кто старался держаться подальше, кто дал им неограниченные возможности применять орудия смерти и какое-то время окутывал их славой. Приговор Эйхману, несомненно, является моральным ориентиром.

Разоблачения относились не только к годам, предшествовавшим снятию запрета на АНК в 1990 году, но и к последующему периоду. Число погибших после 1990 года превышало четырнадцать тысяч человек, а двадцать две тысячи человек были ранены. Это вдвое превышало число убитых по политическим причинам в предыдущие сорок два года апартеида.

Оперативники «Вулы» Чарльз Ндаба, Мбусо Тшабалала и другие несчастные, останки которых были выкопаны на «полях смерти» в Нагане, должны быть прибавлены к этой статистике. Согласно Мэттью Фосе, присутствовавшему при многих этих печальных эксгумациях, было около 200 секретных захоронений.

Большинство разоблачений исходило от бывшей секретной полиции. Из прежней армии пришли немногие. Они держались тесным кружком, крепко поддерживая друг друга и действуя по принципу: «ничего не помню». Однако мы ещё посмотрим, сколько времени будут спрятаны «армейские» скелеты.

В рамках комиссии про примирению и выяснении истины я дебатировал с генералом Констандом Фильюном, лидером «Фронта свободы». Как командующий сухопутными войсками с 1976 по 1980 год, а затем преемник Магнуса Малана на посту командующего вооружёнными силами ЮАР до 1985 года, он был хорошо осведомлён о роли военных и об их зарубежных рейдах. Тема дебатов называлась так: «Дебаты о справедливой войне и примирении».

Фильюн понравился членам АНК своей честностью и стремлением к сотрудничеству и часто получал вежливые аплодисменты наших депутатов. Я отнёсся к нему с уважением и мы часто обменивались мнениями по оборонным вопросам. Однако с разочарованием я выслушал его аргументы, что вооружённая борьба АНК не подходит под определение справедливой войны. Фильюн явно был честным человеком, но то, что через три года после создания демократического государства и при всех тошнотворных разоблачениях в отношении служб безопасности он продолжал придерживаться таких убеждений, заставляет меня усомниться, сможет ли кто-нибудь из его поколения когда-то по-настоящему преодолеть свои предрассудки.

 

Глава 28. Три обезьяны

Парламент, май 1997 года

Несмотря на эти мрачные разоблачения, бывший президент Ф. У. Де Клерк продолжал отрицать ответственность своего правительства. Он заявил, что зверства были работой «неизвестных бандитов» и «гнилых яблок».

Я заявил прессе, что открывшиеся сведения о Чарльзе Ндабе и Мбусо Тшабалале, связанных с «Вулой», были самым убедительным свидетельством, которое когда-либо появлялось, о том, что Де Клерк во время переговоров, по-видимому, участвовал в двойной игре. Возможно, что он санкционировал уничтожение его оппонентов. Я имел в виду его осуждение так называемого «Заговора Вула» и того факта, что, по собственному признанию Де Клерка, руководители секретной полиции его информировали. Как же он мог утверждать, что ничего не знал? Я задал два вопроса: «Если он знал всё, что происходит, как он публично утверждал во времена арестов по делу «Вулы», то это означало, что он, очевидно, давал разрешение на «устранение» оппонентов зловещей группировкой, а затем снимал с себя ответственность? Если же, однако, он не знал, тогда он, несомненно, пренебрегал своими обязанностями, поскольку это означало, что он не потрудился выяснить факты о судьбе арестованных, находящихся в руках его полиции безопасности?» Это особенно важно, поскольку это происходило в самое сложное время переходного периода, когда он утверждал, что вёл переговоры искренне. На основе этого я призвал его подать в отставку ввиду грубого нарушения служебного долга в бытность его президентом страны. То же самое сделали Мак Махарадж и Питер Мокаба. Последний — зам. министра, считался наиболее горячим деятелем АНК, вызвавшим гнев Де Клерка, поскольку назвал того лысым бандитом, с чьих рук капала кровь невинных людей.

Де Клерк ответил угрозой привлечь меня к суду за клевету. Однако вместо подачи иска в суд он подал жалобу в Комиссию по правам человека — вновь созданный конституционный орган, призванный защищать права граждан.

Я немедленно сделал заявление о том, что Де Клерк прибегнул к стратегии, широко известной как «страусиная». На деле он поставил себя в глупое положение, рассматривая заданные мной вопросы как нарушение его человеческих прав. Я добавил, что он выглядел как цыплёнок, спешащий в птичник на насест.

Ожидалось, что все политические партии, в том числе и АНК, дадут показания Комиссии истины об их деятельности во времена апартеида. В нескольких случаях АНК так и сделал, когда его руководство приняло на себя коллективную ответственность за действия своих подчинённых, но объявляя, что наши операции проводились в рамках начатой нами справедливой войны за национальное освобождение. Для кого-то это была горькая пилюля, поскольку преступления апартеида невозможно приравнять к операциям освободительной армии. Однако ради поддержания процесса примирения мы готовы были поступиться собственной гордостью и принять моральную ответственность за действия, приводившие к гибели гражданских людей. Для рядовых бойцов это создавало основания для амнистии за все операции МК.

Когда Де Клерк выступал от имени Национальной партии, он попытался избежать ответственности за её ужасающую историю. Вместо простого акта раскаяния, которого от него ждала Комиссия и вся страна, он упорствовал в стремлении возложить вину на «гнилые яблоки» в силах безопасности и отказался принять вину за их действия.

Когда Комиссия Туту подвергла его прямой критике, его партия ответила попыткой посеять сомнения в её справедливости и объективности, а также угрозой прекратить участвовать в процессе расследования. Они хотели, чтобы Туту извинился за сделанные им замечания и чтобы Борейн — либерал, который стал для них столь же ненавистной фигурой, как любой белый коммунист — подал в отставку. Я шутил с Борейном, что он со своими седыми вихрами и импозантной внешностью не только по виду похож на Джо Слово, но и правые относятся к нему в точности как к Слово.

В результате АНК потребовал внеочередного обсуждения этого вопроса на заседании Парламента. Я был одним из четырёх депутатов Парламента, которые выступали от имени АНК.

Здание Национальной Ассамблеи в Кейптауне имеет интерьер, выполненный в классическом стиле с небольшим фронтоном, опирающимся на белые колонны, и стенами, выкрашенными в терракотовый и кремовый цвета. Это был элегантный «белый слон» времён апартеида. Он было построен для того, чтобы разместить в нем, в соответствии с апартеидной Конституцией, три отдельные палаты Парламента — для белых, цветных и индийцев.

Соответственно, он был достаточно велик для того, чтобы в нём разместился первый демократически избранный Парламент Южной Африки. На посетителя происходящее там производит незабываемое впечатление. Мужчины и женщины, представляющие все этнические группы Южной Африки, зачастую одетые в традиционные, этнические, современные и повседневные одежды, создают гул непринужденного смеха и разговоров перед тем, как приступить к делу. Тридцать процентов депутатов от АНК составляли женщины, так что картина женского представительства была впечатляющей.

Спикер, Френе Джинвала, председательствовала на Ассамблее. Седовласая, всегда одетая в элегантное сари, она являла собой фигуру, бросающуюся в глаза. Она провела в изгнании более 30 лет. АНК имел 252 из 400 мест в Ассамблее. Среди наших депутатов в Парламенте были Билли Нэйр, Кеник Ндлову, Давид Ндавонде и Ибрахим Исмаил. Все они были ветеранами нашей диверсионной кампании в Дурбане в 60-х годах. Все они провели долгие годы в тюрьме. Ещё одним членом Парламента, прежде, чем он поехал послом в Швецию, был Раймонд Саттнер, которого я обучал в Лондоне и которому, как он любит говорить, я «помог попасть в тюрьму». Избраны были в Парламент и оперативники операции «Вула» Джанета Лав, Правин Гордхан и Скотт Мпо.

Национальная партия Де Клерка имела 82 места. Хотя в их рядах теперь есть чёрные лица и горстка женщин, общее впечатление, которое они оставляли, это — бледные седые мужчины.

Дебаты по поводу Комиссии истины начались в удивительно мягком тоне, учитывая сильные эмоции, которые вызывала её работа. А затем член партии «Инката» М. А Мкванго накалил обстановку, обозвав КИП и Туту «сенсационалистическим цирком ужасов, возглавляемым плачущим клоуном, мечтающим попасть на первые страницы газет». Не только Национальная партия, но и Партия свободы «Инката» не испытывала никакого удовольствия по поводу разоблачений, касающихся прошлого и раскрывающих их причастность к зверствам апартеидных служб безопасности. В 1994 году судья Ричард Голдстоун оповестил о «сети криминальной деятельности», связывающей полицию Южной Африки и Квазулу с «Инкатой». Высказанное Мкванго вызвало гул возмущения с той стороны, где сидели депутаты от АНК, который прекратился только тогда, когда достопочтенный депутат взял назад свои утверждения.

Вот в такой атмосфере я вышел на трибуну. Это был не столь частый случай, когда я выступал в Парламенте не в качестве заместителя министра обороны.

— Мы все знаем историю о трёх обезьянах, — начал я.

Было видно, как все насторожились. Вас могут удалить из зала, если вы назовете кого-либо из депутатов «обезьяной». Но я говорил об обезьяне, которая закрывала руками глаза, чтобы не видеть зла. Ещё одна обезьяна закрывала уши, чтобы не слышать о зле. И третья закрывала руками рот, чтобы он молчал о зле. И под гул одобрения со стороны, где сидела депутаты от АНК, я добавил:

— Именно так ведёт себя достопочтенный депутат г-н Де Клерк.

Я заявил, что весь мир знал о зверствах апартеида. Как мог не знать об этом Де Клерк?

— У них везде были шпионы. Они подслушивали телефоны. Они вскрывали письма. Они знали, кто с кем спит, и что вы ели на завтрак.

— Де Клерк, — сказал я, — утверждал, что те, кого поймали за совершённые преступления, являются немногочисленными «гнилыми яблоками».

Я заявил, что у них были целые сады с гнилыми яблоками и напомнил о публичном заявлении Де Клерка о том, что он знал всё об операции «Вула», и о двух вопросах, которые я задал и за которые он грозился привлечь меня к суду.

— Достопочтенные депутаты, — заявил я. — Он до сих пор не подал на меня в суд. И я заявляю ему по освящённой временем традиции: давай, заткни свои деньги себе в рот. Подавай иск в суд. Мы встретимся в суде и страна узнает правду.

Моё выступление заканчивалось призывом к Де Клерку совершить почётный поступок и подать в отставку с учётом того, что его жизнь на пенсии будет спокойной и защищённой (тут я указал на сторону зала заседаний, где сидели депутаты АНК) теми самыми людьми, которых Вы так долго угнетали. Раздался гул одобрения со стороны депутатов АНК.

Тони Леон, рафинированный лидер небольшой Демократической партии послал мне записку с поздравлением: «Это поистине выдающийся образец парламентаризма. Вы раздавили своего оппонента. Сработано здорово».

Министр юстиции Далла Омар позже заявил в Парламенте, что он распустит Комиссию истины и начнет процесс по типу Нюрнбергского, если Национальная партия будет упорствовать в её попытках подорвать работу Комиссии. Одна из ведущих африканерских газет, «Ди бюргер», откликнулась предупреждающим заголовком: «Нюрнберг и для Касрилса», поскольку я отказался подать прошение об амнистии в связи с расстрелом в Бишо.

К концу 1997 года всё ещё не обозначалось намерений выдвинуть обвинения против меня по поводу моей роли в Бишо. Что касается устных нападок на Ф. У. Де Клерка, то комиссия по правам человека опубликовала свое заключение, отвергавшее жалобу Национальной партии на Махараджа, Мокабу и меня.

Де Клерк ушёл из политики, объявив в конце августа 1998 года о своей отставке и назвав себя частью «багажа прошлого». Мандела заявил, что хотя Де Клерк и наделал ошибок, история будет его помнить за его роль в создании возможностей для перемен.

В истории это уникальный случай, когда властитель авторитарного государства добровольно передаёт власть оппозиции и была попытка прославить роль Де Клерка. Никто не представлял, что апартеид закончится так, как это случилось, но со стороны Де Клерка и его последователей это не было добровольной сменой намерений. Рукой его двигала освободительная борьба во всевозможных её проявлениях. Он склонился перед неизбежным, чтобы предотвратить революцию, которой он так боялся. Поступив так, он выказал то понимание неизбежного, что ускользнуло от его предшественника П. У. Боты.

Встретившись в первый раз в парламенте, я похвалил Де Клерка за храбрость, на что он ответил, что всё это произошло по гораздо большему числу причин. Однако его карьера закончилась, ибо он не отважился принять на себя полную ответственность за всё, что натворила его «пехота».

Одним из таких подчинённых был по разному оценивавшийся врач Ваутер Бассон, служивший в армии в чине бригадного генерала. Его называли идеологом программы разработки химического и бактериологического оружия (ХБО). В 1993 году он был досрочно уволен в отставку, когда специальный доклад генерала Пьера Стейна подтолкнул нервного Де Клерка к внеочередному увольнению 22 офицеров. Кроме Бассона, большинство из них служили в военной разведке, включая и нескольких оперативников бывшего БГС, которые были зачислены в армию после того, как эта команда была распущена тремя годами раньше.

Существовало сильное подозрение, что в военной программе ХБО (о которой в армии утверждалось, что она имеет чисто оборонный характер) есть секретный раздел по производству сложных необнаружимых ядов и по разработке необычных методов их применения в стиле убийств командой БГС. Простейший способ состоял в подмешивании яда в пиво или виски, как, по-видимому, были отправлены командир МК Тами Зулу и другие. Существовал план тайно подложить таблетки с ядом в сердечные лекарства, которые регулярно принимал Далла Омар. По другому плану его хотели застрелить. Но назначенный убийца по имени Пигис Гордон не решился на это, т. к. Омара усиленно охраняла группа сотрудников полиции безопасности, не втянутых в заговор. Фрэнк Чикане и Конни Браам из голландского Антиапартеидного движения тяжело заболели после того, как их одежда была тайно пропитана ядовитыми веществами. Из надёжного источника я узнал об оборудовании в стиле Джеймса Бонда, куда входила отвертка, с помощью которой можно впрыснуть смертоносный яд, просто царапнув кожу жертвы, и о плане убийства офицера Специальных сил, знавшего слишком много, с помощью устройства, имитирующего укус ядовитой змеи. Безвредные по виду вещи вроде шампуня, губной помады, деодоранта с шаровым аппликатором или шоколада можно «доработать» так, что результатом будет смерть. Похоже, что ведущие деятели АНК Фрэнсис Мели и Солли Смит были отравлены после возвращения из изгнания на родину в начале 1990-х годов — возможно, чтобы заткнуть им рты, поскольку предполагалось, что они в лицо знали выдавших их агентов апартеидской разведки и могли тех разоблачить.

Были и другие странные смерти, которые могли быть убийствами. Так, Мандла Мгиби, крепкий и энергичный оперативный работник в Свазиленде загадочно умер в 1980 году от сердечного приступа после того, как выпил виски. Мандла был оперативником МК, застрелившим Стефана Мчали, давшего показания против Билли Нэйра и других на питермарицбурском процессе 1964 года. Мандла пытался охотиться на Бруно Мтоле, но без успеха.

Ни в докладе Стейна, ни в других материалах не было прямых свидетельств, связывающих Бассона с этими обвинениями. Неизбежный недостаток доклада Стейна, определяемый отсутствием сотрудничества со стороны армейских служб, заключался в том, что он во многом опирался на обвинения, не имевшие документального подтверждения. Я считаю, что Де Клерк испугался, получив доклад Стейна, потому что он подтверждал аналогичный доклад, полученный из старой Национальной разведывательной службы (НРС), возглавлявшейся Нейлом Барнардом. НРС (и Барнард в частности) в 1980-е годы сыграла активную роль в поддержке переговоров и не одобряла вмешательства генералов в политику. Поэтому, по-видимому, НРС нашла способ ещё раз положить свои сведения на стол Де Клерку. Офицеры военной разведки, основного конкурента НРС, оказались главными жертвами чистки, проведённой Де Клерком. Армейские не любили Де Клерка, поскольку он хотел распоряжаться в их хозяйстве. Д-р Бассон помогал властям в лжерасследованиях, связанных с программой ХБО, и в тайном финансировании её через систему подставных компаний. Правительство Южной Африки подписало международные соглашения против распространения оружия массового поражения. Нам не хотелось, чтобы Бассон, непоседливый и плохо предсказуемый тип, да ещё безработный и имеющий затруднения с деньгами, уехал из страны или захотел продавать свои знания подозрительным клиентам. Поэтому мы пошли, как считали, по самому безопасному пути, т. е. взяли его на работу консультантом в военный госпиталь. Там он, по крайней мере, будет под каким-то контролем. Де Клерк, который в то время был ещё заместителем президента правительства национального единства, участвовал в этом решении.

Случился небольшой шум, когда полиция арестовала Бассона по обвинению в производстве наркотиков. Журналист, узнавший, что Бассона вернули на госслужбу, — а на суде Бассон утверждал, что его вернул президент — обратился ко мне за интервью и с удивлением узнал, что это было почти так. Газета вышла с кричащим заголовком «АНК нанял Бассона» и подзаголовком «поразительные признания Ронни Касрилса о докторе-отравителе» («Санди Таймс», 23.2.97). Но в моём признании не было ничего поразительного. Мы никогда не делали секрета из повторного приёма Бассона на службу и хотя журналист объявил это нарушением правил госслужбы, т. к. ранее тот был уволен досрочно, но мы смогли показать, что все необходимые разрешения были получены.

Подозрения о том, до каких низостей апартеидные власти готовы были дойти, чтобы отсрочить своё поражение, оставались неразвеянными. Их исследовала Комиссия по истине, в том числе и обвинения в том, что в соседних странах рассеивались возбудители холеры и сибирской язвы.

Послесловием к расследованиям дела Бассона было известие, что меня и Палло Джордана пытались убить в Лондоне с помощью зонта с отравленным наконечником. Агент должен был незаметно уколоть нас на улице или в общественном транспорте, но когда нас не удалось выследить, зонт был брошен в Темзу.

 

Глава 29. ФБРовская фальшивка

Октябрь 1997 г.

В начале октября 1997 года ФБР арестовало трёх граждан США, обвиняя их в шпионаже. По древней традиции на них навесили ярлыки коммунистов.

Мы с Элеонорой за завтраком смотрели по телевизору утренние новости. Вслед за репортажем было объявлено, что в деле замешаны высокопоставленные должностные лица правительства Южной Африки. Пока мы размышляли, кто бы это мог быть, зазвонил телефон.

Звонил Табо Мбеки и спокойно пояснил мне, что письмо, полученное два года назад от американки, назвавшейся Лизой Мартин, было притянуто к ФБРовским арестам.

Я немедленно вспомнил о письме, где меня поздравляли с выходом моей книги «Вооружён и опасен» (первое издание вышло в 1993 году). Далее в письме содержался стройный марксистский анализ послевоенного мироустройства. Я получил много писем-поздравлений по поводу книги, на которые обычно отвечал, и вспомнил, что на данное письмо откликнулся рождественской открыткой.

Слова Табо Мбеки удивили меня. Женщина, чье имя было Тереза Сквиллакоут, работала на Пентагон. ФБР высказало утверждение, что она, её муж и друг в 1980-е годы шпионили на Германскую Демократическую Республику. Захват архивов ГДРовской разведки после крушения этого государства дал ФБР уйму наводок в отношении этих троих. Ещё больше сведений оно получило из допросов офицеров бывшей восточногерманской разведки. За этой троицей устроили плотную слежку. Письмо ко мне, помеченное датой 22 июня 1995 г., и мой ответ на рождественской открытке, отправленный полгода спустя, были перехвачены ФБР.

ФБР соорудило фальшивое письмо якобы от меня к Сквиллакоут и подделало мою подпись. В письме содержалась просьба встретиться с моим посланцем в нью-йоркском баре. Этот тип, изображавший из себя южноафриканского разведчика, на деле был агентом ФБР. Втёршись в доверие путем так называемой операции «накалывания», длившейся более года, он явно понудил её поставлять закрытые документы Пентагона — якобы для Южной Африки.

Табо Мбеки на следующий день получил доклад от Франклина Сонна, нашего посла в Вашингтоне, которого информировало правительство США. Я с облегчением узнал, что оба они намеревались сделать заявления о непричастности меня к этому делу и требовали извинений от ФБР. Администрация президента Мбеки немедленно выпустила заявление для печати, в котором было объявлено, что упоминаемое должностное лицо правительства Южной Африки — это я, и объяснились обстоятельства мошенничества, в котором злоупотребляли моей фамилией. В заявлении подчёркивалось, что ни я, ни правительство Южной Африки не имеют отношения ни к ФБР, ни к обвиняемым в шпионаже (заявление для печати — 7.10.97).

Первоначально было создано впечатление — по-видимому, из неназванных кругов ФБР — что я передал письмо Сквиллакоут своему правительству, а то, в свою очередь, подтолкнуло ФБР. Всё это было неправдой и послужило причиной резкой отповеди из администрации Мбеки. Сквиллакоут в своём письме ко мне не предлагала шпионить для Южной Африки, а я не читал ничего подобного в переписке. В интервью «Голосу Америки» я заявил, что ФБР запятнало доверие между двумя дружественными правительствами, подделав мою подпись на фальшивом письме, сфабрикованном, чтобы заманить в ловушку американскую гражданку. Это абсолютно неприемлемо по любым меркам (Интервью корр. «Голоса Америки» Делми Робертсон 8.10.97).

ФБР издало некоторого рода извинения, выражающие «сожаление по поводу огорчений, которые данное расследование могло причинить правительству ЮАР, а также любому должностному лицу правительства ЮАР». Я получил персональное письмо с извинениям от главы ФБР Льиса Дж. Фрича, где повторялись изложенные публично извинения, а в конце стояло: «Я глубоко сожалею по поводу любых огорчений или трудностей, которые эта ситуация вам причинила». (датировано 10.10.97).

Чего ФБР явно не сделало, так это извиниться за неуважение, проявленное к суверенитету Южной Африки. Хотя вербовка «под чужим флагом» — обычное явление в шпионской деятельности во всём мире, но даже американские комментаторы высказывали удивление по поводу подделки подписи и открытого замешивания министра дружественного иностранного правительства. По их оценкам, такого ещё в истории ФБР не было. (Телевизионные новости SABC 9.10.97).

Большинство южноафриканских газет упирали на «необычную тактику» ФБР. Одна только «Уикли Мейл-энд-Гардиан» озаботилась принципиальной стороной дела. В её редакционной статье было сказано: «Хотя извинения и являются каким-то достижением для замминистра, который, к его чести, занял по этому вопросу очень чёткую позицию, но они указывают на продолжающуюся неспособность Соединённых Штатов понимать затронутые принципы… Нарушение достоинства (Касрилса), выразившееся в совершенном ФБР акте подделки, близко к нападению на нашу страну. Это выглядит как признак более общего презрительного отношения, проявляемого США к своему союзнику» (17–23 октября 1997 г.).

На той же неделе госдепартамент США в преддверии визита президента Манделы в Ливию заявил, что ему не следует ехать в эту страну. «Как могут они иметь наглость диктовать нам, куда мы должны ездить или кого числить в своих друзьях?» — сказал Мандела на встрече деловых людей и политических деятелей в Йоханнесбурге.

Мне было легко принять искреннее сочувствие, выраженное послом США в Южной Африке Джеймсом Джозефом. Назначенный президентом Клинтоном, он был последователем Мартина Лютера Кинга, а также активистом антиапартеидного движения. Мы были в хороших отношениях, и он делал всё, чтобы держать меня в курсе событий. Он высказал свою признательность, что в публичных выступлениях я не сваливал в одну кучу правительство США и деяния ФБР. Конечно, у президента Клинтона был собственный опыт по части расследований ФБР.

Жизнь полна фокусов. Только я подарил Джеймсу Джозефу экземпляр моей книги с дарственной надписью «от не столь опасного зам. министра», как разразилась эта история с ФБР. Мне жаль, что Тереза Сквиллакоут и её сотоварищи были приговорены к таким большим срокам. Они попали в ловушку, потому что их обманным путём заставили поверить, что они помогают демократической Южной Африке. Несмотря на то, что я никогда с ней не встречался, судьба её тяжким грузом давит мне на сердце, поскольку моя фамилия с мошенническим коварством была использована в качестве приманки.

 

Глава 30. Необходимое и возможное

Сделать надо было ещё многое. АНК досталась в наследство ситуация, когда миллионы южноафриканцев жили в ужасающей нищете. Установив политическую демократию, мы столкнулись с задачей повышения уровня жизни народа и преобразования Южной Африки (говоря простыми словами предвыборного манифеста АНК) в такую страну, где всем будет жить лучше.

Уже за первый срок работы демократического правительства — после почти 350 лет расового и колониального угнетения — был зафиксирован значительный прогресс. Строились дома, школы, больницы, миллионам людей в бедных районах были подведены вода и электричество, велась раздача земли. Были предприняты срочные меры для помощи бедным и обездоленным. Дети и беременные женщины получили бесплатное медицинское обслуживание. Более четырёх миллионов учеников начальной школы впервые стали получать в школе обеды — в мои школьные годы это была привилегия только белых детей. Расширился круг социальных пособий, были повышены пенсии и укреплена финансовая дисциплина. Новая конституция и декларация о правах гарантировали людям права и достоинство, каких прежде не существовало. Шло восстановление и развитие экономики. Была заложена база для фундаментального преобразования страны, и Южная Африка, прежде бывшая в мире отщепенцем, откуда не принимали даже школьных спортивных команд, стала признанным и высоко оцениваемым членом мирового сообщества.

К сожалению, настроения большинства белых южноафриканцев застряли в болотах прошлого и в собственных эгоистических интересах — и это в стране, заселённой в основном африканцами. Несмотря на щедрую руку примирения, протянутую Манделой, слишком много белых были не склонны принять новый дух, нужный южноафриканцам, чтобы преодолеть наследие расизма и создать общий патриотизм. Многие игнорировали тот факт, что примирение невозможно, пока большинство чёрных живут в ужасающей бедности. Огромные различия между имущими и неимущими были катализатором неспокойствия и барьером против объединения. Значительное большинство белых упрямо цеплялось за привилегии прошлого и не высказывало склонности к малейшим пожертвованиям, которые способствовали бы перераспределению доходов от богатых к бедным. Нигде это не было более наглядно, чем среди богатых белых в таких фешенебельных местах, как Сандтон в Йоханнесбурге. После многих лет жизни с субсидиями за счёт чёрных они отказывались платить по возросшим муниципальным тарифам, которые давали бы средства в пользу находящегося в худших условиях чёрного городка Александры. После десятилетий молчаливого согласия с апартеидом они поспешно прибегли к протесту буржуазии и бойкоту из-за увеличения тарифов на несколько сотен рандов в месяц — при том, что уровень жизни здесь был одним из самых высоких в мире.

Было непросто найти белого, который признался бы, что когда-то он поддерживал апартеид. Наиболее горластыми были те, кто бряцал поддельными антиапартеидными заслугами, подтверждая старую поговорку, что после войны высовываются странные герои. В то же время большинство белых обвиняло АНК за волну преступлений, терзавших страну, как будто преступность была новостью для Южной Африки. Они напрочь отказывались признать, что корни проблемы заключались в голоде, безработице и в той системе, что служила исключительно интересам их привилегий. К сожалению, они страдали коллективной потерей памяти, когда речь заходила об ужасающей ситуации, состоящей из бедности, конфликтов, изоляции и тяжкой напряжённости, в которой проживало большинство населения в годы апартеида. «Собирать чемоданы в Перт» — даже в Парагвай — и в другие адреса стало распространённым делом.

Многим белым нужно заметить слова судьи Рейна, заслуженного ветерана войны. Он выступил на памятной встрече в честь фронтовиков-евреев в октябре 1995 г. на йоханнесбургском кладбище Уэст-парк, где я присутствовал. После слов о справедливой войне против Гитлера и за уничтожение нацистского зла он обратился к чудесным переменам в Южной Африке.

Всё будет улучшаться, заявил он, поскольку социально-экономические условия будут улучшаться, а уровень преступности — снижаться. Он осудил пессимистов, запасавшихся продуктами и свечами в преддверии выборов в апреле 1994 года, а потом предвещавшими конец света, т. к. Южная Африка ещё не стала страной молочных рек и кисельных берегов. Он спросил, забыли ли белые южноафриканцы мерзость, коррупцию и приём на работу по кумовству в годы апартеида; миллиарды, исчезнувшие в бантустанах; финансовые афёры, бывшие нормой. Коррупция не исчезла, но со сменой правительства исчезла скрытность и появились группы по расследованию. И он напомнил аудитории ещё об одном чуде: о многих видных деятелях правительства, которые годами сидели в тюрьмах и подвергались пыткам. Тем не менее, не было мести, горькой неприязни и нападений на белых из-за того, что они были белыми. Судья Рейн вопрошал, сколько белых были бы столь великодушными.

Перед впечатляющим монументом в честь тех, кто отдал свои жизни во Второй мировой войне, он сказал, что бывшие солдаты знают, что такое стоять против врага и никогда не впадали в отчаяние, сражаясь с гитлеровцами. Преобладал и торжествовал дух непокорённости, восставший против диктаторства. Судья призвал аудиторию воспользоваться удобным случаем и принять участие в создании новой страны. Я тепло поздравил судью Рейна, произнёсшего выдающуюся речь, текст которой я раздаю по сей день.

Приближаясь к концу века и началу нового тысячелетия, мы не питали иллюзий по поводу усилий, необходимых, чтобы преодолеть вековую пропасть, разделявшую богатых и бедных.

Несмотря на неудачи первых в истории попыток построить социализм и зная о проблемах и ошибках, которые привели к крушению Советского Союза, я продолжаю считать, что социализм, как средство создания справедливого и человечного мира, по-прежнему возможен. Только общественная система, основанная на удовлетворении человеческих нужд, а не на личной наживе и неограниченной жадности — позволяющая всем людям пользоваться плодами созданного ими общего богатства — может создать возможность уничтожения всех видов дискриминации и дать работу и образование всем. Но это возможно только тогда, когда люди готовы будут работать для общества столь же усердно, как и для себя лично. Это благородный идеал, к которому человечество снова и снова возвращается после жестоких уроков истории. Важный урок, который следует извлечь из попыток построения социализма в двадцатом веке, состоит в том, такое дело может преуспеть только при наличии динамичной и незастывшей демократии.

При оценке ошибок и перегибов, совершённых во имя социализма, большинство коммунистов указывают на то, что Советский Союз большую часть — если не всё — времени своего существования был осаждён контрреволюционными силами; на однопартийное правление и перецентрализованную командную экономику; на последовательное «смазывание» рыночных законов; на догматический подход к идеологии и мнение, что теория была верна, а ошибки совершены в практике. Но каковы бы ни были недостатки и неудачи, я убеждён, что в будущие годы человечество будет вглядываться в достижения СССР, как в источник глубокого вдохновения. Опыт работы в правительстве в условиях всех сложностей созданной нами широкой демократии породил во мне здравое уважение к разделению власти между исполнительными, законодательными и судебными органами — французский философ Монтескье проверяет и уравновешивает то, что мой старый школьный учитель Тедди Гордон вкладывал в наши головы в стенах КЕС. Случались дни в министерстве обороны, когда я страстно желал, чтобы у нас было больше власти, но понимал, как легко испортиться при несдерживаемом её использовании. В бывших соцстранах концентрация государственной власти, когда исполнительные и законодательные функции как бы сосредотачивались в одном органе, затуманивала демократию, позволяла партии злоупотреблять властью, привела в конце-концов к отрыву её от народа и стала важной причиной последующего распада. Парламентская демократия, хотя и невообразимая во времена Карла Маркса, если она подлинная и используется для выражения широких народных интересов, может — при активном участии масс — создать основу для лучшей жизни для всех. Я верю, что это вполне может быть основой для построения в будущем социализма, того, что Крис Хани выражал, восклицая три простых слова: «Социализм — это будущее».

Какие бы сложные причины ни определяли крушение социалистической модели двадцатого века, а о них будут ещё спорить в последующие столетия, освободительная борьба в Южной Африке сделала нас твёрдыми сторонниками власти закона и такой демократической системы, которая и представительна, и включает в себя активное участие масс. Борьба создала в нас веру в самопожертвование, в управление с помощью личного примера, в храбрость, целеустремлённость и революционную мораль — каковы бы ни были условия.

Мне кажется, что Куба и Вьетнам, какими маленькими они ни были, сумели — так же, как Китай, где проживает четверть человечества — сохранить социалистическую модель, потому что они богаты этими качествами. Это те качества, что мы называем субъективными факторами и которые персонифицировались жизнями Че Гевары и других героев-коммунистов. В отличие от перечисленных стран явно более могучий Советский Союз при Горбачёве рассылался. И хотя надо учитывать экономические трудности, но была и фатальная потеря уверенности и воли у руководства, которое не смогло подправить советскую систему, а вместо этого открыло её для уничтожения.

Об этом я сказал в Йоханнесбурге на митинге, посвященном тридцатилетию гибели Че Гевары в Боливии. Я выступал перед собравшимися вместе с моим старым другом Анжело Долмао, когда-то возившим нас с Элеонорой по Кубе, а сейчас ставшим кубинским послом в Южной Африке. Здесь были представители от более 300 кубинских врачей, работавших, в основном, в отдалённых сельских районах Южной Африки, где постоянно не хватало докторов, поскольку южноафриканские врачи предпочитали работать в городах. Кубинцы были приглашены по инициативе министра здравоохранения Нкосазаны Зумы и свою работу исполняли в лучших традициях кубинского интернационализма.

В конечном счёте, изменения зависят от того, что возможно в конкретных исторических условиях — от объективных факторов. В 1917 году социалистическая революция в России была и необходима, и возможна. За ней последовали феноменальный рост экономики и героическая защита социализма от империалистической интервенции в 1918-22 годах и от жуткого вторжения нацистской Германии в 1941 г. В ретроспективе представляется, что условия для поддержания экономической модели, альтернативной глобальному капитализму, не материализовались. Было ли это результатом провала в соревновании с мировым капитализмом (часть объективного фактора) или капитуляцией воли (субъективный фактор) — тема для дебатов, которые будут длиться долго. Хотя социалистическая модель на нашей планете является необходимостью для устранения голода, войн и эксплуатации — потому что капитализм никогда не мог этого сделать — но с крушением Советского Союза она получила чудовищный удар.

То, чего мы сможем достичь в Южной Африке или где-то ещё, ограничено тем, что необходимо и что возможно в сегодняшнем мире. Новый век покажет, есть ли устойчивая альтернатива глобальному капитализму, которая преодолеет голод и нищету двух третей человечества. История показала, что люди всегда будут стремиться к лучшей жизни и будут объединяться в действии. Я верю, что двадцать первый век увидит возрождение социалистической альтернативы в новых созидательных формах и союзах, гармонично согласующих в международном масштабе субъективное с объективными условиями.

В середине 1980-х годов Табо Мбеки, всегда рациональный стратег, высказал в Лусаке глубокую мысль: «Освобождая себя, мы должны творить нашу собственную историю. Этот процесс по своей природе заставляет активистов составлять планы, а потому требует способности измерять причины и результаты; бить в нужном направлении, а потому уметь различать сущность и конкретное событие; двигать к победе миллионы людей как единое целое и, следовательно, развивать умение соединять необходимое с возможным».

 

Глава 31. Передача эстафеты

Декабрь 1997 — апрель 1998

В конце 1994 года Джо Слово сказал мне, что «очень немногие люди имели уникальную привилегию действовать сначала в освободительном движении, а затем — в правительстве».

К сожалению, это было всего за несколько недель до его кончины, последовавшей в начале 1995 года после долгой борьбы с раковым заболеванием. Слабеющий Джо, до самого конца работавший в своём министерстве, в декабре 1994 года на 42-й Национальной конференции АНК получил из рук Манделы высшую награду АНК — медаль Иситваландве. Похоронили Джо в Соуэто, на Авалонском кладбище.

В трогательной речь на похоронах его вдова Хелена Дольни говорила о Джо как о человечном существе и о его пристрастии к «вину, женщинам и песням». Никто из нас, революционеров, зажатых необходимостью политической сдержанности, не посмел бы высказаться так смело. Это заявление вызвало шумный гул одобрения из плотной массы бедноты Соуэто, тесно сгрудившейся вокруг могилы. Этот ответ толпы был проявлением чувств в стиле Брехта со стороны «низов и глубин», которым посвятил свою жизнь Джо.

Я знаю, что Джо, обладавший изумительным юмором, сказал бы мне о ФБРовской фальшивке: «Ну как это хорошенький еврейский мальчик вроде тебя вообще мог посылать поздравительные открытки на христианское Рождество?»

Мы похоронили Джо, Оливера Тамбо, Криса Хани, Томаса Нкоби, Мзваи Пилисо и многих других. Самым щемящим было перезахоронение останков тех, кто был убит тайно, как Фила Ндвандве.

Хорошо, что АНК удалось найти её сына, который к моменту похищения Филы тайной полицией был ещё младенцем и жил в Свазиленде. Девятилетнего мальчика по имени Табани привезли к деду, отцу Филы. Я аккуратно вырезал газетную фотографию улыбающегося деда, обнимающего своего внука, и приколол её перед своим столом.

Я сопровождал президента Манделу в поездке в Дурбан на митинг в память об участниках операции «Вула». Были перезахоронены как герои Чарльз Ндаба и Мбусо Тшабалала, чьих останков так и не удалось найти, а также Фила Ндвандве и ещё несколько борцов. Мандела отдал почести погибшим и вручил ордена МК, которыми они были награждены посмертно, их потомкам и родным, в том числе брату Чарльза Ндабы, дочери Мбусо Тшабалалы и девятилетнему Табани, сыну Филы Ндвандве. Я вспомнил свою последнюю встречу в нашем лагере в Анголе с его молодой матерью, которой тогда было восемнадцать лет. Она была привлекательной женщиной с прекрасной улыбкой и полна жизненных сил. Мальчику перешли её высокие скулы и милая улыбка. Волнующим был момент, когда в ответ на приветственные возгласы толпы мы высоко вознесли его руки.

В конце 1997 года АНК провёл в Мафекинге свой пятнадцатый национальный съезд. 79-летний Нельсон Мандела ушел в отставку с поста президента Конгресса, а ранее объявил о намерении оставить в 1999 году пост президента Южной Африки. В своей речи в Мафекинге перед 3000 делегатов съезда он вручил «эстафетную палочку» руководства — как он назвал это — Табо Мбеки. Кандидатура Табо была единогласным выбором и его, и всего съезда. Если бы на той эстафетной палочке было написано только одно слово — а я подумал обо всех лидерах, бойцах и невоспетых героях, встреченных за все годы — то это было бы слово «единство».

Когда Мбеки и вновь избранный Национальный исполком занимали места на трибуне, отвечая на приветствия единодушного и успешного съезда, поддерживающего политику и руководство АНК, мой взор обратился к Манделе. В одинаковой для всех делегатов жёлтой майке с короткими рукавами, он спокойно занял место в зале среди других ушедших в отставку ветеранов. Это был исторический момент, а сам он казался очень спокойным.

Несколько месяцев спустя другая эстафетная палочка руководства была передана при неожиданных обстоятельствах. Сценой были национальные вооружённые силы (SANDF). Неожиданные события были вызваны спорным докладом военной разведки, представленным генералом Джорджем Меерингом президенту Манделе в феврале 1998 года. В докладе утверждалось, что старшие офицеры, выходцы из МК, участвуют в заговоре, чтобы перед всеобщими выборами 1999 года убить Манделу, судей, захватить парламент и ключевые учреждения и сбросить правительство.

В такой доклад слабо верилось, поскольку это были те самые офицеры, о которых годом раньше Модисе сказал, что они в течение 1998-99 гг. будут назначены на высшие посты в вооружённых силах. А из доклада следовало, что они собираются сбрасывать то правительство, ради которого они несли жертвы и страдания и которое намеревалось продвигать их по службе. Это было бы полным абсурдом и нелепостью.

В ближайший месяц в Мозамбике был арестован Роберт Макбрайд, бывший боец МК, очень уважаемый среди угнетённых за храбрость и преследовавшийся старым режимом. Утверждалось, что Макбрайд, работавший в Министерстве иностранных дел Южной Африки, находясь в частной поездке в Мозамбике, пытался закупить оружие у торговца оружием в Мапуту. Через неделю йоханнесбургская ежедневная газета, скандально известная публикацией «утечек» из апартеидных охранных служб, сообщила сенсационную новость о заговоре против правительства и привязала Макбрайда с его мнимой попыткой купить оружие к так называемому «докладу Мееринга» и генералам из МК.

С другой стороны, независимая газета «Мейл-энд-Гардиан» видела в обстоятельствах ареста Макбрайда печать типичных операций по очернению. Макбрайд был арестован вместе с полицейским осведомителем (сознавшимся в этом) Вузи Мадидой, который и привёл его к торговцу оружием, также оказавшемуся полицейским осведомителем. Выяснилось, что Мадида был также агентом южноафриканской военной разведки и единственным источником сведений для «доклада Мееринга». Возможно, не было простым совпадением то, что арест Макбрайда послужил удобным подтверждением доклада Мееринга, когда доклад рассматривался президентом Манделой. Друзья Макбрайда заявили в «Мейл-энд-Гардиан», что тот обследовал возможный канал связи между мозамбикскими вымогателями и южноафриканскими уголовными синдикатами. А последние, предположительно, были привязаны к антидемократическим схемам по дестабилизации страны, составленным кое-кем из бывших служб безопасности.

Президент Мандела спокойно переадресовал разведдоклад в юридическую следственную комиссию. Комиссия, возглавляемая верховным судьёй Исмаилом Махомедом, оценила сведения доклада как безосновательные, невероятные по существу и фантастичные. Мееринг попросил досрочной отставки и Мандела её принял. Это произошло за год до планового ухода Мееринга. Позднее его сменщиком был назначен генерал Сипиве Ньянда, руководитель МК, когда-то известный под именем Гебузы, задержанный в 1990 году в связи с так называемым «заговором Вула».

Мандела заявил, что он полностью доверяет бывшим офицерам МК, названным в докладе. Табо Мбеки отклонил доклад как попытку старых агентов апартеида натравить АНК на своих же людей. Сидни Муфамади предостерёг от методов дезинформации, использовавшихся в прошлом для узаконивания программ по дестабилизации, а я на пресс-конференции назвал доклад «длинной грязью, высосанной из пальца». Газета «Мейл-энд-Гардиан» отметила, что доклад и арест Роберта Макбрайда рикошетом ударили по остаткам старой гвардии в службах безопасности, которые, по мнению правительства, могли быть замешаны в широкой кампании по подрыву демократического порядка. Если это было так, то эти силы, несомненно, попали в собственный капкан.

Я намерен изложить своё видение этого эпизода, когда появится возможность. Пока же моя работа в правительстве вынуждает меня воздержаться и основные факты я подал согласно открытым публикациям. Преобразование страны идёт, но было бы глупо недооценивать его противников, если даже они недооценили АНК. Баланс сил радикально изменился, и враги прогресса могут ставить препятствия, но не могут остановить ход демократической революции в Южной Африке.

 

Глава 32. Из огня, да в воду

Я стоял на крыше резервуара, заглядывая сквозь люк в его тёмное чрево, и размышлял, где бы могла быть заложена бомба.

Шли первые недели моей работы министром водного и лесного хозяйства в 1999 г. Из кабинета я был вырван сообщением, что в водоводе вблизи Претории обнаружена бомба.

К счастью, детонатор безвредно хлопнул вне основного заряда. Неудачная диверсия явно была приурочена к последним всеобщим выборам. Я дал указание Майку Мюллеру, моему управляющему, усилить охрану плотин. Майк принадлежал к новому поколению госслужащих, а до этого в Мозамбике он управлял водной системой в Бейре, а также был подпольным членом АНК.

Он с усмешкой отметил, что моя новая работа началась с грохота взрывов и что инженеры из его управления с интересом ждут моей оценки мер по охране. Учитывая мою диверсантскую карьеру, всё это прозвучало достаточно иронично.

АНК выиграл вторые всеобщие выборы с огромным отрывом, превзойдя даже итоги выборов 1994 года.

После торжественного вступления Табо Мбеки на пост президента, он в тот же вечер по-одному вызывал бывших министров и их заместителей, чтобы сообщить о дальнейшей нашей судьбе.

Мбеки всегда отличался ровным поведением. И вот в три часа ночи он спокойно сообщил мне о новом назначении: после 40 лет солдатской службы мне явно полагалось что-нибудь другое.

Это другое можно описать как «из огня, да в воду». Кое-кто подшучивал: «из красных, да в зелёные». Я, несомненно, собирался обеспечить обделённых и томимых жаждой этими ценными ресурсами.

Джо Модисе уходил в отставку. В прощальном выступлении он сказал, что моя партизанская карьера дала мне глубокие познания по части лесов и вод нашего региона, и это послужит большим подспорьем в моей новой работе. Я вспомнил о временах, когда мы забрасывали партизан через границы, и как в одной трудной ситуации возле реки Лимпопо мне удалось разрядить обстановку, процитировав ему строчку из Киплинга: «Большая, бурая, брызгучая и бурная речища Лимпопо, заросшая акацией болотной».

Моим предшественником на новом посту был Кадер Асмал, ставший министром просвещения. В своём прощальном выступлении он представил меня сотрудникам департамента и вручил мне водяной пистолетик. Пока он исполнял свою лебединую песнь, я успел набрать в пистолет воды и по окончании речи стал гоняться за ним по сцене, изрядно вымочив уходящего министра.

Вскоре я объездил всю страну и познакомился со своим новым полем деятельности. Посещал леса и ирригационные системы, плотины и водоочистные станции, а также новые системы, предназначенные для снабжения чистой водой миллионов людей, о которых никак не заботились во времена господства белых.

В Восточной Капской провинции, в селении Лучеко, расположенном у подножья гор Дракенберг, жителями мне был оказан самый горячий приём. Статная председательница деревенского водяного комитета торжественно провела меня по системе. Воду качали из скважины, пробуренной возле высохшего русла в нескольких километрах от селения, и по трубам разводили по колонкам, стоящим не далее 200 метров от любого жилища.

Расходы на работу системы и её обслуживание, включая стоимость солярки для насосов и зарплату обслуживающего персонала, составляли примерно десять рандов на хозяйство в месяц — около одного доллара США.

Деревенский комитет считал необходимым введение оплаты. Небольшая плата будет стимулировать экономию воды. Данная система показалась мне образцовой и это помогло мне справиться с первоначальным приступом наивного ужаса, возникшим, когда я узнал, что предполагается какая-то плата за воду. Разве вода не падает с неба бесплатно? Но это если не учитывать стоимость её хранения, очистки, доставки и обслуживания оборудования. Можно сказать, стоимость поставок увеличивается, т. к. Господь забыл проложить трубы и соорудить колонки.

Возле пересохшей речушки я увидел несколько женщин, черпавших мутную воду из выкопанных ими ямок. С одной из них, с узелком на спине, я остановился поговорить. В узелке оказался двухнедельный младенец. Почему же они не берут воду из деревенского водопровода, спросил я. Причина оказалась простой. Муж у неё безработный. Десять рандов нужны были, чтобы поставить что-то на стол. Если потратить время на поиск воды, то можно сэкономить деньги. Вопрос о чистоте воды не ставился. И с тем же я столкнулся и в других сельских районах.

Мы обсудили данную проблему с президентом Мбеки и была сформулирована новая политика. На каждое хозяйство шесть тысяч литров воды в месяц будут выделяться бесплатно. Для семьи в восемь человек это составляет по 25 литров на человека в день. Расход воды свыше этого будет оплачиваться по ступенчато-возрастающему тарифу, так что более обеспеченные будут помогать бедным. Был решён вопрос и о базовом количестве бесплатного электричества.

В 1994 году, когда проводились наши первые демократические выборы, 14 миллионов чёрных сельских жителей — треть населения страны — не имели водоснабжения. К 2004 году водой было обеспечено около 10 миллионов человек, а к 2008 году воду получат все — гораздо раньше, чем записано в «Программе развития» от 2000 года.

Однако необходима не только чистая вода, но и улучшение санитарии или — прямо говоря — нормальные туалеты.

Если в 1994 году миллионы южноафриканцев не получали чистой воды, то более 20 миллионов проживали в антисанитарных условиях. Хотя проведение водопроводов было обычно первым требованием сельчан, а за водой в порядке приоритетов следовали электричество, мощёные дороги, школы и детские сады и ясли, глубоко личный вопрос о туалетах почти или совсем не упоминался. Во всём мире эта тема оказывается как бы запретной. Большинство сельских жителей обходились хлипкими будочками над открытой ямой или вообще ходили в кусты.

После вспышки холеры в провинции Квазулу-Наталь стало ясно, что нужна не только чистая вода. Чтобы остановить желудочно-кишечные заболевания, нужны и достаточная санитария, и просвещение в части гигиены. Исследования показали, что простое мытьё рук может на 40 % ослабить распространение инфекции. Анализ показал, что эпидемия холеры вызвана не просто зараженной водой. Передача инфекции была связана с плохими гигиеническими обычаями.

При распространении холеры путь её шел не вдоль рек, а вдоль дорог. Это показывало, что люди, зачастую ещё не почувствовшие заболевания, передавали заразу с грязных рук в рот. Новые вспышки часто появлялись после больших общественных событий типа свадеб или похорон, где пиво и пищу брали из общей посуды.

Во вспышке 2000–2001 года в Квазулу-Натале было зафиксировано более 100 000 заболевших. То, что умерло только 215 человек, характеризует самоотверженную работу департамента здравоохранения, возглавляемого министром Манто Тшабалала-Мсиманг. Я ездил с ней в лечебные центры, где больным быстро возвращали здоровье. Вспышка холеры послужила тревожным звонком, ускорившим кампанию по строительству нормальных туалетов в сельской местности. Это дало повод Тревору Мануэлю, министру финансов, наградить меня титулом «министра канализации».

Запомнился случай, когда в одной деревне я осматривал вновь построенные туалеты, гордо окрашенные в цвета национального флага, и вдруг какая-то крестьянка запела гимн страны. Воскресная газета вышла с огромным заголовком: «По стойке «смирно» перед новёхоньким туалетом».

Срочно требовался способ преодоления дефицита канализации. В заграничных поездках я старался узнать, как другие развивающиеся страны решают эту проблему. И здесь меня ждало разочарование. Если мои хозяева торопились показать свои работы по водоснабжению, то во всех странах, кроме Индии, им не удалось привести меня к сельскому туалету. Дело дошло до того, что в поездках по сельским районам я начинал изображать, что мне «срочно надо», но во всех случаях меня с бешеной скоростью и под завывание сирен мчали к ближайшей современной гостинице.

Одним из достижений йоханнесбургской Всемирной конференции по устойчивому развитию, проведённой в сентябре 2002 года, было принятие в повестку дня, наряду с водоснабжением, проблем канализации и постановка задачи сократить к 2015 году вдвое число тех, у кого нет канализации.

Мы привлекли к своей работе даже Нельсона Манделу — в качестве «звезды». Он выступал в рекламных роликах, подчёркивая необходимость мыть руки ради сохранения здоровья. От нашей пропаганды было не скрыться. На конференции даже на рулонах бумаги в туалетах были напечатаны воззвания: «Боритесь за лучшую канализацию! Требуйте от лидеров хороших туалетов! Гигиена — не пустое дело! Личные мгновения — всемирная проблема!»

Конференция глав государств была выдающимся успехом. Делегация Южной Африки, возглавлявшаяся министром иностранных дел Нкосазаной Дламини-Зумой и министром природы и туризма Мохаммедом Вэлли Мусой, участвовала в «марафонских» сессиях переговоров.

Мне досталась приятная обязанность быть хозяином международной выставки по водоснабжению, разместившейся в сверкающем «Водяном храме», которая была открыта нашими тремя «водяными кудесниками». Это были Нельсон Мандела, коронный принц Вильям Оранжский из Нидерландов и Салим-Салим, бывший генеральный секретарь ОАЕ. По моему знаку они втроём повернули штурвал, запустивший подсвеченный неоновыми лампами водопад.

Принц Оранжский с удовольствием посещал новостройки, и я возил его по системам сельского водоснабжения. Представляя его сельчанам, я сказал, что хотя его цвет оранжевый, а мой — красный, но вода может объединить всех, поскольку она бесцветная. В толпе я заметил двух красиво одетых женщин. Одна была в оранжевом, а другая в красном. Аудитория разразилась аплодисментами, когда я указал, насколько близки цвета принца и мой, а принцу шутка явно понравилась.

В «Водяном храме» открылась специальная сессия новообразованного Совета африканских министров по водным проблемам. Между Мозамбиком, Свазилендом и Южной Африкой было подписано историческое соглашение о совместном использовании рек Инкомати и Мапуту. Это дало мне возможность сослаться на высказывание Марка Твена, что «вода — для драк, а виски — для выпивки». Мы продемонстрировали, однако, что вода может быть средством укрепления мира и сотрудничества.

Африка, ведомая президентом Мбеки и президентом Нигерии Обасанджо, на йоханнесбургской конференции и в других случаях продемонстрировала свой вклад в установление более справедливого мироустройства и стремление преобразовать континент и посредством Новой экономической программы развития Африки повернуть его развитие.

В ходе визита в Нигерию меня удостоили редкой чести получить титул вождя. Это случилось на церемонии в селении в штате Ривер Стейт. Мой титул — Emere Nyine Onona 1» — переводится как «Вождь добрых дел». Меня одели в традиционное платье, увенчанное цилиндром, а красиво одетая супруга нового вождя Элеонора стояла рядом.

Мы с министром иностранных дел Дламини-Зумой были отмечены наградами кубинского общества дружбы за многолетнее сотрудничество.

В моей старой школе имени короля Эдуарда меня вместе с Али Бачаром, судьёй Ричардом Голдстоуном и Гари Плеером попросили председательствовать на праздновании столетия школы. Остановившись, чтобы глотнуть воды из питьевого фонанчика, я увидел на нем табличку в честь моего любимого учителя Тедди Гордона, оказавшего такое большое влияние на мою жизнь.

 

Глава 33. Из тьмы к свету

Мы с Максом Сисулу подали в суд за диффамацию на несколько южноафриканских газет, объявивших, что мы находимся под следствием в связи с возможными махинациями при госзакупках оружия. Газета «Бизнес Дей» первой напечатала статью под заголовком: «Названы высокопоставленные члены АНК, имеющие отношение к выявленным нарушениям при закупках оружия на 43 миллиона». И если кто-то из названных признался, то в обвинениях в адрес Макса Сисулу и меня не было ни слова правды. Наше достоинство было восстановлено, когда все эти газеты дезавуировали свои обвинения и напечатали на первых страницах извинения. Неназванный информатор газеты «Бизнес Дей» исходил всего-навсего из безобидного запроса, направленного из прокуратуры парламентскому секретарю, в котором просили подтвердить должности, занимаемые нами и другими людьми, имевшими отношение к комитету по обороне.

Средства массовой информации играют ключевую роль в разоблачении коррупции, но делать это обязаны с должной осторожностью и ответственностью. Правительство АНК ясно дало понять, что не будет способствовать приобретению богатства, власти или благ грязным путем. Те, кто сбился, пусть не ждут прощения из-за своих прежних боевых заслуг. Закон будет соблюдаться.

Старые товарищи неизбежно уходили. Альфред Нзо, Соня Бантинг, Фред Карнесон, Гован Мбеки, Уольфи Кодеш, Джо Модиее, Джек Саймонс, Стив Тшвете, Расти Берштейн и другие были детьми великой борьбы, освещённой их одарёнными жизнями.

Моя мать покинула мир в 94 года. Я благодерен ей и отцу, научившим меня уважать всех людей. На похоронах я прочитал молитву Kaddish, что не смог сделать, когда умер отец. Я был тогда в изгнании.

Всю свою сознательную жизнь я не считал, что еврейское происхождение обязывает меня безусловно поддерживать государство Израиль. Со времён вступления в освободительную борьбу я рассматривал идею моноэтнического, чисто еврейского государства чем-то родственным апартеиду и несправедливостью по отношению к палестинскому народу. Введение особых прав для евреев обрекает неевреев на статус недочеловеков и попахивает расовой классификацией апартеида. Израиль образовался как государство переселенцев путем насильственного изъятия земли у народа, который жил здесь веками. Джон Роуз, мой лондонский друг, остроумно сложил название «государство-грабитель». И если уж выбирать высказывание, наилучшим способом описывающее происхождение конфликта, то, по-моему, это слова двух раввинов из Вены. В 1897 году, вскоре после организационного съезда сионистов, состоявшегося в Швейцарии, в Базеле, они посетили Святую Землю, чтобы оценить пригодность Палестины, как предполагаемого местоположения еврейской родины. «Невеста прекрасна, — телеграфировали они, — но она замужем за другим».

Исходная причина конфликта состоит в том, что отцы-основатели Израиля и его сегодняшние лидеры решили насильственно поменять мужа методом свадьбы под винтовочным дулом. Кровавая борьба за невесту продолжается и жертв никогда нельзя морально поставить на одну доску с теми, кто нарушил их права.

Многим евреям, с учетом их эмоциональных связей с Израилем, кошмара нацистского уничтожения евреев и угрозы существованию Израиля, очень трудно с этим согласиться. И если доводы к восстановлению библейской Палестины в качестве еврейского государства сионистам могут казаться убедительными, то Эрик Фромм, известный еврейский мыслитель, лучше всех охарактеризовал абсурдность этой идеи: «Если все нации внезапно заявят права на те земли, где 2000 лет назад обитали их предки, то этот мир превратится в сумасшедший дом».

Вполне естественно, что согнанные с земли палестинцы будут стремиться к сопротивлению. Отказ удовлетворить их справедливые жалобы, подавление согласно доктрине насильственной сегрегации, коллективные наказания, унижение и применение грубой силы порождают только растущее сопротивление — как это и показала борьба за свободу в Южной Африке. Поэтому в Израиле мир увидел, как государство, обещавшее «вспыхнуть лучом света среди всех наций», опускается до мрачных глубин самых жестоких колониальных тираний. Сюда относятся тотальное нарушение прав человека; высокомерное нарушение международных законов и драконовские меры типа комендантских часов и осад, превращающих жизнь всего населения в сплошной кошмар; бесчисленные контрольно-пропускные пункты с преградами непреодолимыми для беременных женщин и больных; снос домов бульдозерами; бомбёжки и ракетный обстрел населённых пунктов; разрушение городов и лагерей беженцев; стрельба по детям; леденящие кровь внесудебные казни, когда не различают мишень и его семью. Архиепископ англиканской церкви в Кейптауне Нджонгонкулу Ндонгане после визита в Святую Землю сказал, что на фоне страданий палестинского народа времена апареида выглядят детским садиком.

С архиястребом Ариелем Шароном у руля ситуация ухудшилась до небывалого предела. Пытаясь решить проблему военной силой, он несёт тягчайшую ответственность за гибель и израильтян, и палестинцев.

«Палестинцев надо бить и бить очень больно, — тупо бушевал он. — Мы должны наносить им потери, жертвы, чтобы они почувствовали дорогую цену».

И хотя внимание общественности часто отвлекалось на отчаянные взрывы с самопожертвованием смертников и на нападения на невинных гражданских лиц — я призывал понять причины этой проблемы. В письме в «Бизнес Дей» я писал, что Израиль может извлечь урок из преобразований в Южной Африке, и предупреждал, что если правительство не перестанет действовать безответственно, последствия могут быть самыми невообразимыми. Письмо было напечатано за день до 9 сентября, когда были атакованы башни-близнецы в Нью-Йорке. В следующем месяце я участвовал в парламентских дебатах и осуждал неподатливость Израиля. Вместе с другими депутатами от АНК я заявлял, что только справедливое соглашение, выработанное в доброжелательных переговорах, прекращение жестокой оккупации и признание права палестинцев на самоопределение согласно резолюциям ООН прекратят насилие и обеспечат мир и безопасность и для Израиля, и для Палестины.

В ходе этих обсуждений мне досталось больше оскорблений и грязи от некоторых группировок еврейского сообщества, чем от белых южноафриканцев в годы апартеида. Я говорил, что быть евреем не означает автоматически быть сионистом или безрассудным сторонником Израиля. А критика Израиля не означает антисемитизм. Наследие Холокоста сделало в мире слишком многих людей горестно молчаливыми по отношению к преступлениям Израиля. Поскольку Израиль претендует на то, чтобы представлять евреев везде, я присоединился к евреям-единомышленникам всего мира, заявляющим, что Израиль, подавляя народ Палестины, не имеет права действовать от нашего имени. Как человеческое существо, я обязан высказать это, а как еврей — обязан вдвойне.

Группа из 300 южноафриканцев еврейского происхождения подписала составленную нами с активистом АНК Максом Озинским «Декларацию совести». Мы подчеркнули ширящийся по всему миру призыв к Израилю вывести войска с оккупированных территорий и возобновить переговоры о мирном урегулировании. Практически все подписашие участвовали в борьбе против апартеида. Кое-кто хотел бы назвать декларацию словами: «Не от моего имени».

Нас отлучили от церкви ортодоксальные раввины Южной Африки и постарались искусать большинство публицистов еврейского сообщества. Мы ожидали противостояния, но не такого яда и искажений, которые были извергнуты на нас. Всё это почти целиком имело личный характер и не затрагивало поднятых нами проблем. Председатель Еврейской коллегии представителей обвинил меня в незнании и политической ангажированности. И это было мягко в сравнении с теми, кто оскорбительно лепил нам ярлыки предателей, евреев-самоненавистников и антисемитов. Главный раввин отлучил нас как еврейских отщепенцев, да ещё и подчёркивалось, как будто это было необходимо, что мы в этом сообществе — небольшое меньшинство.

В число отверженных входили Надина Гордимер, ведущая писательница страны и Нобелевский лауреат; Деннис Голдберг, приговорённый к пожизненному заключению вместе с Нельсоном Манделой; Лиля Бетлехем, дочь президента Еврейской коллегии представителей; политаналитики — такие, как Стивен Фридман и Антон Харбер; учёные, госслужащие, художники — и среди прочих известный мастер плаката Запиро.

Что касается отрицания нас, как меньшинства, то к этому мы уже привыкли, как белые противники апартеида. Кроме того, я отвечал, что разве не предполагается, что евреи должны действовать «как дрожжи для хлеба» — библейской фразой о немногих избранных, которые должны показывать человечеству правильный путь?

В Лондоне либеральный раввин д-р Давид Голдберг вверг всех в оцепенение, назвав Израиль «последней в мире колониальной державой». И всё же Коллегия представителей британских евреев заявила, что он имеет право высказать свое мнение. Я написал в южноафриканскую Еврейскую коллегию представителей письмо с предложением им занять такую же позицию.

Когда некоторые из моих критиков требовали моей отставки и вопрошали, чего это министр водного и лесного хозяйства верховодит в иностранных делах, я отсылал их к израильской политике лишения палестинцев равной доли воды и варварского уничтожения кормящих их оливковых и цитрусовых рощ. Особенно отвратительной была практика высаживания лесов, чтобы скрыть местоположение сотен палестинских селений, уничтоженных после 1948 года — года независимости Израиля и начала им этнических чисток. На западном берегу реки Иордан израильское правительство половину всей воды отводило одной десятой населения — незаконным еврейским поселенцам.

Если наши оппоненты обвиняли нас в том, что наши позиции подпитывают антисемитизм, то ровно наоборот было с мусульманами и христианами, присоединявшимися к протестам группы «Не от моего имени». В Кейптауне на митинге солидарности с Палестиной, куда пришли тысячи мусульман, моему выступлению устроили продолжительную овацию. Где бы я ни появлялся, мусульмане пожимали мне руку и говорили, то мы с Максом Озинским заставили изменить утверждающееся у них стереотипное мнение, что евреи — бессердечный народ.

Далла Омар, мой коллега и министр транспорта, посещавший со своей женой Фаридой многие наши мероприятия, заявил, что наша позиция напомнила ему «о маленькой группе белых, выступавших против апартеида».

Важную инициативу проявил президент Мбеки, став устроителем четырёхдневного лагеря возле Кейптауна в январе 2002 года. Туда приехали представители переговорной группы с сорванных переговоров в Осло — израильтяне и палестинцы. Они встретились с лидерами эпохи апартеида и с руководителями АНК, обсуждая, какие уроки можно извлечь из достигнутого у нас соглашения. Гости были поражены тем, что Мбеки изыскал возможность работать с ними все дни. Палестинскую делегацию возглавлял Саиб Эрекат, один из главных представителей Ясира Арафата на переговорах, а израильскую — Ёсси Бейлин, бывший министр юстиции в лейбористском правительстве. Присутствовавший там Аврам Бург, спикер Кнессета, воследствии описывал Израиль как «провалившееся общество», опирающееся «на подмостки коррупции и на подпорки угнетения и несправедливости». Относительно смертников он заявил, что «они отправляются к Аллаху в наших местах отдыха, потому что собственная жизнь у них превращена в пытку». Всё должно быть по-другому, настаивал он, и «морально необходимо кричать об этом». Он обращался к еврейской диаспоре, как и к Израилю, «позаботиться об этом и высказаться вслух».

Возвращаясь к высказыванию венских раввинов, единственным реальным решением может быть только такое, когда невеста отойдет обоим героям. Будет ли это в виде двух независимых международно-признанных государств или в виде одного двухнационального государства — это решать израильтянам и палестинцам. Но это единственный путь из мрака конфликта на белый свет. Однако желают ли сегодняшние властители из Ликуда или из Лейбористской партии по-настоящему найти решение? И ООП, возглавляемая Арафатом, и арабские государства несколько раз уведомляли о готовности признать право Израиля на существование. Можно было бы подумать, что Израиль давным-давно должен был ухватиться за такую золотую возможность выйти из тупика.

К несчастью, большинство израильских лидеров хотят либо загнать палестинцев в пятнышки бантустанов, либо вообще реализовать «окончательное решение»: очистить Святую Землю от палестинцев по этническому признаку.

Хотя между мной и главным раввином Сирилом Харрисом была вражда, но секиру сменила оливковая ветвь, даже если мы не примирили свои противоположные взгляды. Мы встретились на праздновании 85-летия Нельсона Манделы в июле 2003 года. Жена раввина, Энн, ответила на мой взгляд дружеской улыбкой, что помогло взломать лёд, и мы с ним дружелюбно поговорили и обменялись рукопожатием.

Когда в мае 2002 г. Уолтер Сисулу покинул нас, АНК поручил мне выступить на мемориальной службе в Соуэто. В воспоминаниях о нём на ум приходили такие человечские качества, как доброта и скромность, мягкость и доступность. Эти слова вертелись в голове, когда я ехал на место прощания. Но по пути я прочел колонку в «Бизнес Дей», написанную Ксолелой Мангку. В ней критиковались опубликованные богослужения, из которых следовало, что другие наши лидеры тупо упрямы, бездушны и безжалостны. Это заставило изменить речь.

Моё выступление было построено на воспоминаниях. Впервые я увидел Сисулу в 1962 году на подпольной встрече и АНК вблиз гроутвилльской фермы вождя Альберта Лутули, когда мы готовились к вооружённой борьбе. Он был тихий и спокойный и на пару с Мозесом Котане они вели встречу и формулировали жёсткую стратегию будущих событий. На встрече всю ночь председательствовал Лутули. Перед тем, как разойтись, Лутули попросил Сисулу поблагодарить от нашего имени хозяина домика.

Ещё одна история из периода эмиграции. Мы с товарищами Сисулу дядей Джейби Марксом и Думой Нокве блаженствовали в Дар-эс-Саламе, а руководящая группа Манделы — Сисулу страдала на острове Роббен. И за кружкой холодного пива они рассказывали, как Сисулу был главным исполнителем их плана добыть спиртное, продававшееся в апартеидной Южной Африке только белым.

Дело было в долгих автомобильных поездках, когда они активно создавали АНК, и они предпочитали брать с собой Сисулу. Его жена, Альбертина, всегда старалась дать ему с собой хороший padkos (дорожный паёк) и термос с чаем. Дядя Джейби и Дума присоединялись к еде, но не хотели чая. И вот подъехав к автозаправке и увидев ларек с выпивкой, они обратились к Сисулу. В магазинчике, где спиртное понемногу продавали только цветным, но не чёрным, Сисулу с его светлым цветом кожи мог представиться человеком смешанной расы.

И хотя он был абсолютным трезвенником, Сисулу послушно подчинялся. Было очень показательно, что, несмотря на свое старшинство и руководящее положение, он готов был исполнять и такие поручения. Его раздражало, что ему положены привилегии, которых лишены его товарищи.

Как весьма многим, мне очень помогали мудрые советы Сисулу, получаемые после выхода его из тюрьмы. Я напомнил о первом сборе Национального исполкома АНК, проведённом в Соуэто — в июне 1990 г., через несколько месяцев после снятия запрета с АНК. За утренним чаем я увидел, что Сисулу и ещё несколько человек приютились в том месте, где зимнее солнце пригревало стену дома. Старые тюремные сидельцы, они хорошо знали такие тепленькие местечки. А я, выйдя на холод, вспомнил, конечно, как мы школьниками в Йоханнесбурге, зимой вели себя точно так же. Когда я подошёл поговорить с Сисулу, все места у теплой стены были заняты. Но он потеснился и пригласил меня прижаться к стене рядом с собой. Этот момент запомнился мне навсегда. Вся жизнь Уолтера Сисулу, сказал я собравшимся, состояла в том, чтобы вести людей из холода к теплу и свету, помогать им распрямиться.

В 2004 году мы подходим к десятилетию свободы и демократии и правительство АНК стремится именно к этим же целям. Прогресс Южной Африки светит в мире, как маяк надежды.