Вампиры вторглись в Нью-Йорк той ночью, когда Джилли исполнилось шестнадцать. Она прохаживалась перед клубом под названием «Ватами», дожидаясь Эли, и изнывала от любопытства, пытаясь угадать, что же он ей купил. Он опаздывал, и она была уверена, что виноват в этом Шон: наверняка тот не захотел идти, потому что это день рождения Джилли, а Шон ее ненавидит. Но Эли его заставит, и они явятся вместе, и она заново будет задаваться вопросом, почему Эли не может любить ее так же сильно… и как он вообще может любить кого-то, кому она не нравится?

А потом будто с неба свалились целые орды чудовищ — с бледными лицами и налитыми кровью глазами. Они набросились на людей, стали хватать их и разрывать глотки всем подряд — танцорам, пьяницам, барменам, а еще трем ее лучшим, вернейшим друзьям: Терренсу, Майлзу и Диего.

Она сама не поняла, как ей удалось выбраться оттуда, но она позвонила сперва Эли, а потом своим родителям. «Услуга недоступна, услуга недоступна, бип-бип-бип…» Ни текстовых сообщений, ни выхода в сеть — никакой тебе долбаной связи.

Джилли Степанек недавно приехала из Бронкса, а теперь расслаблялась, собираясь поступить в Нью-Йоркский университет на отделение кинематографии и ожидая, когда будут присланы копии ее выпускных оценок. Она относилась к неоготам, расхаживала в викторианско-эдвардианских нарядах, делала макияж в бледных тонах и любила стимпанк — но теперь она стала просто одной из перепуганных девиц, ищущих спасения от монстров. Прежде чудовища населяли ее голову, и к этому она привыкла; но теперь они оказались снаружи, в реальности, и прямо-таки дышали ей в затылок.

Никто из вампиров не пожелал сделать заявление и объяснить, на кой черт они захватили все пять районов Нью-Йорка, словно банда террористов. Не были выдвинуты какие-либо требования, не велись переговоры — вампиры просто убивали, и все. Первыми их жертвами стали бездомные, и всего за неделю их высосанные досуха тела усеяли улицы Манхэттена, Сохо и Гринич-Виллиджа. Насколько Джилли могла судить, никто из них после этого не поднялся, чтобы в свою очередь стать вампиром. Возможно, все фильмы ошибались на этот счет; возможно, когда вампиры убивают тебя, ты просто умираешь.

У вампиров были охотничьи животные, похожие на соколов: они сидели на бледных руках своих хозяев, вцепившись когтями, из-под когтей сочилась кровь и брызгала наземь, но не было заметно, чтобы вампиры от этого страдали — то ли они не чувствовали боли, то ли им это нравилось. Возможно, это казалось им своеобразной лаской. Чудовищные псевдоптицы почти целиком состояли из крыльев и головы, и у них были огромные белые лица с налитыми кровью глазами и зубами, что постоянно издавали клацающий звук, будто заводные игрушки.

Птицы кружили в ночных облаках и пикировали, разрывая городских голубей в клочья. Эта бойня продолжалась несколько ночей, после чего небеса оказались целиком в их власти. Еще через пару ночей на острове Манхэттен не осталось диких собак.

На третью ночь после дня рождения Джилли вампир набросился на ее отца и убил его; они кинулись прочь из дома, но охотничья птица настигла ее мать. Джилли кричала маме, чтобы та бежала быстрее, о боже, быстрее же! — но птица спикировала женщине на затылок и принялась долбить ее клювом и рвать когтями. Мать рухнула; ее глаза были открыты, но она ничего не видела. Кровь из разорванной шеи хлынула на тротуар под фонарным столбом, и выглядело это так, как будто ее тень вытекала из тела.

Джилли переждала, спрятавшись в кустах, а затем побежала в другую сторону, как была — в одной черной сорочке, в чем-то из белья, ботинках и длинном черном пальто, которое купила на гаражной распродаже.

Она пыталась добраться до городского дома Эли, но целые кварталы взрывались прямо перед ней, а другие вспыхивали пламенем, словно бумажные фонарики. Рыдая и ловя ртом воздух, она снова и снова звонила ему, набирала сообщения трясущимися руками. «Услуга недоступна, услуга недоступна, бип-бип-бип»…

Описывая широкие круги по улицам, она металась, чтобы обойти пожары, а дым клубился тучами, в которых носились чудовищные птицы, и над головой раздавалось клацанье их зубастых клювов.

За четверо суток, прошедших с ее дня рождения, улицы превратились в настоящие джунгли. Выжившие сделались злобными, как уличные собаки, те, которых сожрали вампирские птицы: они запасали пищу, а ради безопасного укрытия для сна или бутыли для воды могли убить. Джилли уже имела некоторый опыт бродячего образа жизни, приобретенный в ту пору, когда подсела на наркотики. Она прошла реабилитацию, и забота и любовь спасли ее, но старые уроки не забылись.

Избегая злодеев и безумцев, она украла тонны телефонов — или, возможно, просто взяла их, поскольку в магазинах не осталось никого живого, чтобы оформить покупку, — но связи не было ни в каком виде. Она сделалась просто одержима жаждой найти работающий телефонный аппарат — по крайней мере, это дало ей какое-то занятие помимо того, чтобы вечно прятаться и бежать.

Ее врач, доктор Роблес, обычно советовал Джилли расслабиться, не напрягать так сильно свой и без того усталый мозг. Он убеждал ее отказаться от любви к Эли, поскольку если человек гей, то он гей и вряд ли передумает, как бы сильно ей того ни хотелось.

Она безуспешно пыталась найти интернет-кафе, которое не выпотрошили бы вампиры, врывалась в офисные здания и пробовала включать тамошние компьютеры, но они все сгорели. Непонятно, как вампиры этого добились, но очевидно, что это была часть их замысла по захвату мира.

Джилли привыкла спать днем, в точности как вампиры, выбирая для этого самые солнечные места и накрывшись своим черным пальто, словно саваном. Не будучи католичкой, она приучилась молиться Богу на распятии, потому что распятия удерживали вампиров на расстоянии. Беглянка хотела помолиться в соборе Святого Патрика, но в его замкнутом пространстве оказалось слишком темно: она почти слышала, как вампиры шипят в боковых нефах. Ее губы обветрились и потрескались, а сама она заросла грязью, но надеялась, что Бог все же захочет ей помочь.

«Пожалуйста, Боже, пожалуйста, очень тебя прошу, Господи, сделай милость, ради всего святого, молю тебя, добрый Боженька, не допусти, чтобы Эли сгорел или попался в зубы демонам, аминь».

Оживленные некогда районы превращались в груды пепла, машины взрывались, и вампиры пировали над останками. А Джилли ковыляла сквозь все это, словно последняя жертва апокалипсиса. Она по-прежнему бродила в одиночестве и даже не пыталась найти попутчика или сама к кому-то пристать. Ее целью было отыскать Эли, чтобы умереть вместе с ним, если уж нет другого выхода.

В своем потрепанном одеянии злой феи она пробиралась между отчаянно пылающими строениями, синяя краска ее волос выцвела на солнце и скрылась под слоем грязи. Всем встречным она совала фотографию Эли, которую всегда носила в кармане пальто.

«Нет, Джилли, не видели, не встречали, не попадался, прости, девушка, не знаем такого, извини… неудачница».

Она все ждала, что пожары прекратятся, — когда-нибудь ведь закончится все, что может гореть. В воздухе висел омерзительный запах паленого — будто кто-то поджаривал протухшие хот-доги; дым забивал ей легкие и оседал на коже. К пятому дню после ее дня рождения она так устала, что едва могла вздохнуть, но почти благословляла свое изнеможение: возможно, она вскоре умрет, и тогда все это закончится. Среди прочего, в ее новые привычки вошло постоянно идти прочь от дурного запаха. Она была опустошена физически и духовно, от нее осталась одна шелуха. Если вампир попробует высосать ее кровь, то, вероятно, не обнаружит в жилах ничего, кроме красноватой пыли.

Она действительно считала, что ей пришло время умереть. Она думала о своих родителях, о друзьях, но, главным образом, об Эли Штейне. Он стал ее первой и единственной любовью — еще до того, как она поняла, что он гей. И теперь она все еще любила его, и всегда будет любить, неважно, какой любовью.

«Мысли-мысли, прочь от меня, погодите зудеть до другого дня…»

А он сходил с ума по Шону, и иногда она надеялась…

Нет, она не могла этого желать. Если ей хотя бы в голову придет молиться, чтобы что-то случилось с Шоном…

«Ты злая, Джилли, и заслуживаешь смерти».

Укрывшись своим пальто, она заснула и видела во сне Эли — и Шона. Летом после окончания десятого класса она именно так их и воспринимала — как Эли-и-Шона, словно одно целое, каким она сама надеялась стать вместе с ним. Когда Эли нашел свою вторую половинку, они приходили к ней домой почти каждый день, поскольку там могли держаться за руки.

Как любые другие мальчишки-подростки, они хвастались умением кататься на скейте и проходить видеоигры и при этом флиртовали между собой и сидели на диване в обнимку, когда мама Джилли приносила им газировку и горячие тосты с сыром. Их поражало и несказанно радовало понимание, которое они находили в этом доме. Его терпимость взросла в суровой борьбе, выигранной решительными родителями Джилли: они ведь не отказались от дочери даже после того, как она сбежала с байкером, обрила голову и заявила психиатру, что у нее в ладонях нет костей.

Теперь весь мир охватило новое безумие. Каждую доступную поверхность украшали надписи вроде «вампиры сосут», а люди взахлеб делились добытыми крайне противоречивыми сведениями. Вампиры неразумны — или они крайне умны. У них есть вожак, и они действуют по плану — или у них полная анархия, и все происходит совершенно стихийно. Они соблазняют вас мрачной чувственностью или набрасываются, словно звери, без малейших ухищрений. Это как-то связано с глобальным потеплением; они террористы. Эту напасть создало правительство.

Джилли видела множество вампиров. Белолицые и оскаленные, они проносились по улицам и выглядывали из окон, напоминая Уилла Смита в жуткой компьютерной обработке. Она не понимала, как ее до сих пор еще не убили, — ведь она такая неудачница. Но в одном была уверена наверняка: они больше похожи на людей, чем на животных, только на очень злых людей. Их птицы атаковали бездумно, но сами вампиры слушали музыку и угоняли мотоциклы, просто чтобы покататься, и оставляли в живых персонал подземки, поэтому поезда продолжали ходить. Но так или иначе, этот мир был уже почти мертв.

После очередного случая, который едва не стал в ее невезучей жизни последним — вампир показался из-за угла прямо перед ней, и она, развернувшись, бросилась бежать изо всех сил, — она разразилась рыданиями, от которых ее тощий живот почти сводило судорогой. И тогда Бог, должно быть, уловил намек, или почувствовал себя виноватым, или что-нибудь еще в этом роде. И в конце концов Он — или Она, или Оно, или Они, чем бы это ни было, — совершил нечто похожее на чудо.

Пошел дождь. Сильный. Вода ручьями хлынула с небес, как будто пожилые дамы-ангелы взялись мыть свои крылечки. Потоки обрушились на крыши домов и верхушки деревьев, словно все слезы ньюйоркцев, словно вся кровь, пролившаяся из глоток мертвецов.

Дождь приглушил огонь и намочил ее пальто как раз в такой мере, чтобы она сумела проскочить сквозь огненный заслон и вынырнуть в каком-то адском ином мире. Все здесь было покрыто серым и мертвенно-белым пеплом: деревья, здания, брошенные машины, мостовые. Она тащилась по сугробам рассыпчатой смерти.

И там стоял он. Он там стоял…

Городской дом Эли. Некогда выкрашенный бирюзовой краской и с американскими флагами, а теперь перед ним на груде золы, похожей на странные зернистые листья, лежал перевернутый трехколесный детский велосипед, тоже запорошенный пеплом. Затем ей померещилась тень — что-то вроде бы шевельнулось за окном. Джилли долго смотрела туда, раз уж действительно добралась, но в глубине души не верила, что обнаружит здесь хоть какие-то признаки жизни. Ничто больше не двигалось, и она задумалась: а вдруг она сошла с ума, или умерла, или все это просто вообразила. К этому времени Джилли уже не сомневалась, что мертвые могут быть столь же безумными, сколь и живые. Она проковыляла вверх по ступеням крыльца, вздымая покров смерти, и едва не задохнулась в облаке пепла.

Она постучала, но никто не ответил, и тогда она распахнула дверь.

Эли и его отец стояли друг против друга в гостиной, где над пианино висел старинный гобелен, изображающий евреев при Массаде. Эли, с длинными волосами и отросшей бородкой, выглядел высоким и тощим. В толстовке с символикой Нью-Йоркского университета, которую ему подарила Джилли, он был похож на раввина левых взглядов. Мистер Штейн, в темно-синем свитере и почти черных брюках, остался все тем же мистером Штейном.

— Тупой гомик, — кричал он, — ты попросту умрешь там, снаружи.

— Заткнись! — заорал в ответ Эли. — Прекрати меня так называть!

— Эли, — прошептала она, стоя в дверном проеме. — Эли, это я.

Они оба обернулись на голос.

— Джилли!

Эли вскрикнул от радости, сгреб ее в охапку и притиснул к груди. Она казалась сама себе легкой, словно иссохший лист, и голова ее кружилась от счастья. Эли был жив. И в безопасности. И по-прежнему здесь, у себя дома, вместе с родителями.

— Боже мой, ты в порядке? — спросил он, а затем, прежде чем она успела ответить, добавил: — Ты видела Шона?

— Нет, — ответила она.

Он сник. И она, видя страдание на его лице, снова почувствовала себя едва ли не раздавленной.

На кухне его сухопарая, черноволосая, похожая на ведьму мать стояла у плиты, как будто бы ничего не изменилось. У них были электричество и газ, и от аромата горячей еды — лука, мяса — рот Джилли наполнился слюной. Она разревелась, и Эли обнял ее крепче, прижимая к себе. Его запах оказался таким приятным — таким чистым, почти непорочным.

Отец его вытаращил глаза и смерил Джилли строгим взглядом, давая понять, что она здесь незваная гостья.

— Я пыталась добраться сюда, — пояснила она. — Все горело. А потом пошел дождь.

— Дождь, — благоговейно повторил мистер Штейн, покосившись на гобелен.

— Теперь мы сможем поискать Шона, — объявил Эли.

— Не произноси этого имени, — отрезал мистер Штейн.

«Бога ради, что уж теперь об этом беспокоиться?» — хотела бросить ему Джилли в ответ, но вместо этого взяла ладонь Эли и прижала к своему подбородку. На руках у нее лежал слой грязи и копоти; интересно, на что она сейчас похожа? Скорее всего, на зомби.

— Я как раз собирался идти на поиски, — пояснил Эли, поднося к губам тыльную сторону ее ладони.

Он поцеловал костяшки ее пальцев, а затем прижал ее руку к собственной щеке. Его слезы смочили ее кожу, словно дождь.

— Он позвонил перед тем, как это случилось, из центра города. Не знаю, что он там делал. Мы поспорили. Я уступил.

«Разве ты не собирался встретиться со мной в клубе?»

Эли провел пальцами по лицу Джилли, и каждое его касание будто закрывало рану, оставленную в ее душе долгими днями и ночами. Никого на свете она не любила сильнее. Даже в могилу она ляжет, продолжая любить Эли Штейна.

— Разумеется, ты никуда сейчас не уйдешь. Посмотри на нее. Она похожа на покойницу.

Джилли никогда не нравилась мистеру Штейну. Не только потому, что в прошлом вела себя как безумная потаскушка, — она не была еврейкой, а к тому же ее семья предоставила Эли и Шону безопасное убежище, где они могли предаваться плотским мерзостям.

— Вам нужно починить дверь, — вспомнила Джилли. — Или хотя бы запереть ее.

— Я полагал, она заперта, — сообщил мистер Штейн и перевел взгляд на сына. — Ты ее отпер?

Он направился к двери, пройдя так близко к Джилли, что ей пришлось отступить на шаг с его пути. Взялся заручку — та со щелчком подалась.

— Сломана, — буркнул мистер Штейн и сурово воззрился на Эли. — Ты ее сломал?

— Папа, ну зачем бы мне это делать?

— Возможно, вампиры пытались прошлой ночью забраться внутрь, — осмелилась предположить Джилли. — Вам стоит повесить распятия. Они действительно помогают.

Мистер Штейн скрестил руки на груди.

— Это для нас неприемлемо, — буркнул он.

— Ужин почти готов, — со слабой улыбкой объявила из кухни миссис Штейн.

Интересно, и где ей удалось отыскать грудинку? Неужели у них все еще работает холодильник и там все есть?

«Мои родители явно сошли с ума», — взглядом сказал ей Эли.

Будучи лучшим другом Джилли, он имел некоторый опыт знакомства с душевными расстройствами.

Но она не улыбнулась даже тому, что они, как обычно, хором подумали одно и то же. В этом не было ничего смешного. Она уже не знала, кто безумен, а кто нет.

— Ты можешь принять душ, Джилли, — предложила миссис Штейн.

Для этого девушка слишком устала и ослабела, но немного картофельного пюре и кусок сыра, которые дала ей миссис Штейн, подкрепили ее достаточно, чтобы проковылять в ванную. Впервые за долгое время Джилли чуть меньше боялась оказаться запертой в тесном помещении; снять одежду, беззащитной встать под струи воды…

…а затем в ванной оказался Эли, тоже раздеваясь. Он забрался под душ и, всхлипывая, обнял ее. Она и сама расплакалась, стоя обнаженной рядом со своим лучшим другом, которому она не нравилась в том смысле, в каком он нравился ей; они цеплялись друг за друга и горевали вместе.

— Он там, снаружи, — пробормотал Эли. — Я уверен, что он там.

Она повернулась и откинулась спиной на его грудь. Казалось таким невозможным то, что она здесь. То, что она вообще вошла в их дом…

— У твоих родителей там, наверное, уже припадок, — предположила она, прикрыв глаза и наслаждаясь влагой, теплом и близостью Эли.

— Да ты что! Скорее всего, они пляшут от счастья. «Он там с девушкой! Он не гей! Он не гомик!» — довольно точно изобразил он голос отца, а затем мягко добавил: — А что с твоими родителями?

Она вздернула подбородок, подставляя лицо под струи воды. Ее молчание послужило ответом.

— О, Джилли. Джилли, боже, что произошло?

— Не могу об этом рассказывать. Ничего не говори. Я не смогу перестать плакать.

Он накрыл ее лоб ладонью.

— Скажу только, что они были очень добры ко мне. А в иудаизме добро живет вечно, — прошептал он.

— Спасибо.

Она снова облизнула саднящие губы.

Понурившись, он выключил воду, затем вытер Джилли полотенцем и принес аккуратно сложенную чистую одежду, оставленную его матерью в коридоре. Тренировочные штаны свободно болтались на ней и складками собрались у щиколоток. Черный свитер, никакого лифчика. Но какая теперь разница?

Он оделся, взял ее за руку и отвел к себе в комнату. Там повсюду висели ее фотографии: школьные, с их первой постановки на Бродвее, с совместных прогулок в Центральном парке. Хотя портретов Шона было больше. Сначала появилось множество карточек их двоих, Эли и Шона, только что образовавшейся парочки; потом к ним прибавилась Джилли, когда Эли свел их вместе, — вот они гримасничают перед камерой, вот репетируют скетч, а вот и эта дурацкая поездка за автографами в «Запретную планету»… На каждой фотографии, где была она, Шон выглядел раздраженным. И как Эли этого не замечал?

Она растянулась на синем велюровом покрывале, чувствуя себя так, как будто только что выпустила из рук тяжеленную стопку книг. Ей казалось невероятным, что Эли все это время спал на замечательной кровати, в собственной комнате. А она даже не знала, стоит ли до сих пор ее дом. А вдруг она может вернуться туда, взять еще одежды, забрать ценные вещи и деньги?

Эли пойдет с ней. И по дороге они смогут поискать Шона.

Джилли задремала. Эли прижался к ней, обнял ее; каждый раз, когда она вдыхала, он выдыхал. Так у них было заведено прежде. Когда появился Шон, он принес с собой что-то новое; он буквально оказался глотком свежего воздуха. Даже саму Джилли очаровал парень-серфер, прежде живший в Лос-Анджелесе и знакомый с киношниками — эти связи могли бы ей помочь. Он рассказывал о том, как работают дублеры, он общался с каскадерами, а его дядя сдавал под съемки свой магазинчик со снаряжением для серфинга.

Но стоило ему убедиться в чувствах Эли, как он переменился. Она заметила, как это произошло. Эли — нет. Возможно, «переменился» — неподходящее слово; теперь он держался с ней холодно и равнодушно, и стало ясно, что на его помощь рассчитывать нечего. Но Эли этого не видел.

Шон, по сути, сам был своеобразным вампиром. Он высасывал все, что хотел. Выжал досуха друзей и одноклассников Эли, использовал их, чтобы создать себе положение, а затем наносил удар в спину и почти бравировал своей нечестностью: дескать, вам придется меня терпеть, я имею на это право! Джилли могла предсказать, когда он покажет себя с другой стороны. Ее мама обычно говорила, что им не следует относиться к Шону предвзято, поскольку ему многое довелось пережить. Любой парень, родившийся геем, страдал, поэтому они должны держаться с ним любезно, несмотря на то что он подонок. А Джилли угадывала за этими словами то, чего мама не произносила вслух: «Мы терпели твое дурное поведение. Добро пожаловать в реальный мир — тот, что вовсе не вращается вокруг тебя».

Больше ее мама ничего такого не скажет. Потому что она мертва. Но она никогда так не говорила, даже когда ее дочь совсем обезумела от наркотиков; она знала, что Джилли страдает.

Но как бы плохо ни было с Джилли, она не упускала возможности помочь Эли стать еще лучше, насколько это вообще возможно.

— Боже, как я рад, что ты здесь, — прошептал он, потершись носом о ее затылок.

Она еще немного поплакала в его объятиях, но потом раздался негромкий стук в дверь.

— Время ужинать, — прошептала миссис Штейн.

Джилли страшно проголодалась, и запах пищи заставлял ее сжимать и разжимать кулаки. Но Эли заснул, так и не выпустив ее. Она попыталась придумать, как выскользнуть из-под его руки, не разбудив его, но решила, что не сможет, и осталась лежать. Ее плечо начало ныть. В животе урчало.

Пока она напрягала и расслабляла мышцы, пытаясь поддерживать кровообращение, до нее донесся звук — это плакала миссис Штейн, и ее сдавленные рыдания вновь растревожили Джилли.

— Никто нам не поможет! — причитала миссис Штейн. — Никто.

Джилли, голодная, отчаявшаяся и изможденная, вслушивалась в шелест дождя и представляла, как Нью-Йорк развеивается паром. Затем она позволила себе крепко заснуть, впервые с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать.

Разбудили Джилли громкие голоса.

— Ты погибнешь! — вопил внизу мистер Штейн.

— Хватит кричать! — снова плакала его супруга. — Ты только еще больше оттолкнешь мальчика, как обычно.

— Что, оттолкну его? Ты разве не слышала, как он только что сказал? Он в любом случае уйдет!

Джилли застонала, пошарила по кровати в поисках Эли и осознала, что он уже встал. Его родители на свой лад пытались сказать ему, что они его любят и не хотят, чтобы он рисковал жизнью, покидая их дом. Она чувствовала то же самое. Ей не хотелось вылезать из кровати. Она знала Эли слишком хорошо и не сомневалась, что они отправятся в путь сразу же, как только она выйдет из спальни — может, успеют сперва поесть, — и прощание выйдет не слишком дружеским.

— Они просто винят тебя в том, что ты меня не исправила, — сообщил Эли, когда они вышли из дома его родителей.

Дождь лил по-прежнему. Мистер Штейн дал им длинные куртки с капюшонами и зонты. Похоже, ливень очистил небо от вампирских птиц, что могло сойти еще за одно чудо.

По крайней мере, они все же позавтракали перед уходом — вчерашней грудинкой и блинчиками. И благословенным кофе. На улицах она слышала рассказ о том, как один человек за последнюю чашку кофе в закусочной ударил другого ножом.

Она молчала, но не могла простить родителей Эли: они оказались настолько узколобы, чтобы разругаться с сыном и его лучшей подругой, в то время как могут никогда больше не увидеть их живыми.

На спине ее висел тяжелый рюкзак со сменной одеждой, шампунем, зубными щетками и пастой. Эли нес второй, потяжелее, набитый едой. На плече у него болталась сумка с фотографиями Шона: их было целых семь, на случай если кто-то на первых шести его не узнает. Шон отличался своеобразной внешностью: у него были миндалевидные глаза и длинный крючковатый нос на узком вытянутом лице. Так что милым симпатягой его не назовешь, а в их школе имелись и другие ребята-геи — если Эли хотел подобных отношений. И те ребята ничего не имели против Джилли, но, к несчастью, ему оказался нужен Шон.

Вот они добрались до небольшого сквера — того самого, где впервые поцеловались после ее дня рождения в восьмом классе. Тогда она была так взволнована и счастлива, что не спала всю ночь.

— Даже деревья сгорели! — Эли застонал.

Они пошли ближе друг к другу, держась за руки. Ее беспокоило странное ощущение собственной невесомости; казалось, если бы он не держал ее, порывы страха могли бы унести ее прочь.

Здания вокруг пылали, шипели и исходили паром под дождем. Станция подземки преградила им путь, но по обоюдному молчаливому согласию они обошли ее по широкой дуге. Темнота и замкнутое пространство — превосходные условия для вампиров.

Тени и силуэты мелькали в переулках, они шли посередине улицы, крепко сжимая ладони друг друга. Странное дело, но с Эли Джилли стало куда страшнее, чем было в одиночестве. Ей казалось, она не вынесет, если с ним что-то случится. Он так тревожился, что от него буквально исходил призыв «приди и возьми меня», обращенный к любому охотнику за легкой добычей.

Выудив из куртки сотовый, он принялся набирать номера, всякий раз прислушиваясь, но наконец что-то проворчал и убрал его назад в карман. Он откинул с глаз челку, она коснулась его щеки, и сердце дрогнуло. Эли отстраненно улыбнулся; она не сомневалась, что он рад ее присутствию, но больше всего хотел бы видеть рядом Шона.

В былые времена она часто вела с подружками долгие беседы о том, не вернется ли Эли когда-нибудь обратно к ней — ведь он два года считался ее парнем. Они все время целовались, но никогда не заходили дальше, поскольку были еще слишком юны. Затем они с Шоном нашли друг друга… или, скорее, Шон нашел Эли. Он переехал в Нью-Йорк и нацелился на Эли даже раньше, чем убедился, что тот гей. А потом Эли закатил Джилли речь на тему: «Мы можем остаться друзьями».

Только в их случае это правда. Они были отличными друзьями: думали одинаково, читали одно и то же. Он находил Нью-Йоркский университет замечательной целью и поговаривал о том, чтобы тоже туда поступить. Они оба терпеть не могли занятия спортом, в то время как Шона, спортсмена, это раздражало.

Он ни слова не говорил об этом Эли. Тот даже думал, будто Шон любит Джилли как сестру. По сути, он однажды употребил именно эти слова, когда она попробовала с ним обсудить больную тему. Но когда Эли не видел, Шон изводил ее множеством скрытых нападок — завуалированными угрозами и постоянными придирками. Он затевал ссоры непосредственно перед тем, как они должны были где-нибудь с ней встретиться — как вышло с «Ватами». Болтаться где-то в центре города, когда они собирались вместе праздновать, было очень в духе Шона, короля горькой гомосексуальности.

Эли отмел все это, отказавшись верить, и она больше никогда не поднимала этот вопрос. Она не хотела давать Шону повод к тому, чтобы поставить Эли перед выбором «либо она, либо я».

Когда они выбрались из зоны пожарищ, небо начало темнеть, и на Джилли нахлынула волна негодования. Ее усталое тело томилось по мягкой, чистой постели в доме Эли. Ей хотелось еще раз принять душ и целый год чистить зубы. Почему она должна рисковать собственной жизнью или жизнью Эли ради кого-то, кто ее ненавидит?

Она все пыталась представить, какой станет жизнь, если они найдут Шона.

— «Ватами». Клуб, — вдруг предположила она раньше, чем успела понять, что делает. — Может, он направился туда.

Эли посмотрел на нее.

— Он не собирался идти. И он бы сперва зашел ко мне домой или попытался бы найти меня через наших приятелей.

Да, у них имелись и другие приятели-геи, завидовавшие им, поскольку их поддерживала семья Джилли.

— Ладно, забудь. Возможно, он в школе.

Эли вскинул брови и заулыбался.

— Не исключено. Здорово. Может быть, там устроили что-то вроде убежища Красного Креста. Джилли, ты гений.

И он обнял ее, а она подумала, что слишком умная, на свою беду.

Прежняя Джилли, еще не прошедшая реабилитации и свободная от всяких ограничений, скорее всего, не стала бы подавать идеи для отыскания Шона. Но нынешняя Джилли была хорошей и милой. Возможно, поэтому-то он ее и не любит. Она недостаточно раздражительна. Может, ей следует измениться?

«Но он не способен стать другим, — напомнила она себе. — Он гей».

Уже почти стемнело. Находиться сейчас на улице было слишком опасно; она видела, как вампиры выскакивают из теней и утаскивают людей прочь, иногда с рычанием, иногда молча. Как-то ночью Джилли спала в универмаге рядом с незнакомой старушкой, а наутро от ее соседки остались только туфли. Девушка понятия не имела, почему ее саму не тронули. Возможно, им хватило старушки.

На улице в нескольких кварталах от школы они встретили человека по имени Бо. Он пошатывался на ходу и разговаривал очень медленно. Его лицо пересекал шрам, оставленный вампирскими клыками.

— Им нужно поесть, как только они меняются, — сообщил он им. — Вампир, пытавшийся меня убить, был совсем свеженьким. С ним пришел другой, тот, кто превратил его в вампира. Он смеялся. Мои друзья проткнули его колом. Они не рассыпаются прахом.

Затем он захромал дальше.

— Погоди! — крикнула Джилли. — Расскажи нам все, что ты знаешь.

— Новые хуже всего, — добавил Бо. — Они самые опасные. Совсем как маленькие змееныши.

Сумерки сгущались вокруг них вместе с дождем, и они заторопились к своей прежней средней школе. В ней горел свет, и в окнах двигались тени. В молчании Джилли и Эли пересекли улицу и юркнули под навес. Буквы названия украли, школьные новости отсутствовали.

Вход обрамляли кусты роз. Джилли не учуяла их запаха, но вид их, даже насквозь промоченных ливнем, приободрил ее. Двойные двери были изрисованы крестами — а с ними и окна со стенами. Кто-то успел написать на них «вампиры сосут» и «катитесь в ад, демоны».

У дверей несли дозор двое: преподаватель, которого звали мистером Вернией, и учительница английского, Мэри Энн Фрэнсис. Они крепко обняли обоих пришедших, расспросили о новостях и о пережитом, после чего пропустили внутрь.

Там стоял невероятный шум и воздух был очень спертым. Учащиеся, взрослые, маленькие дети, учителя — все суетились вокруг, гвалт почти оглушал. Люди, которые раньше ненавидели Джилли, подбегали и обнимали ее, плача и причитая о том, как они рады видеть ее живой. Она осознала, что им с Эли стоило как следует поесть, прежде чем прийти сюда. Если они раскроют свой рюкзак теперь, им придется делиться. Но разве делиться — это так уж плохо?

— Джилли, Эли, — приветствовала их директор, мисс Ховисон, заметив их в толпе. Под ее глазами темнели круги, лоб избороздили глубокие морщины. Она походила на скелет. — Слава богу.

Когда-то мисс Ховисон была против ее возвращения в школу после реабилитации. Но потрясения меняют людей.

Эли отмахнулся от любезностей и вытащил все свои фотографии Шона. Мужчины и женщины, двинутые компьютерщики и девицы из группы поддержки внимательно изучали каждую, прежде чем передать дальше, даже если лично знали Шона. Никто его не видел.

Джилли слишком устала, чтобы и дальше оставаться на ногах. Директор Ховисон заверила ее, что все двери и окна защищены крестами, а земля вокруг усеяна головками чеснока и облатками для причастия. Джилли задумалась, не размокли ли облатки от дождя. Сколько молекул святости необходимо, чтобы удержать чудовищ?

В спортзале было установлено несметное число раскладушек, и, разумеется, там же собрались волонтеры Красного Креста. Эли и Джилли сдвинули вместе две койки, припрятали под них рюкзаки и улеглись прямо в одежде. До того как попасть в дом Штейнов, ей приходилось ночевать в гораздо худших условиях. Эли коснулся ладонью ее лица.

— Я так рад, что ты здесь.

— Я тоже, — ответила она, но подразумевала «я так рада, что ты со мной».

Эли заснул. Она смотрела, как рассеянный свет ползет по его лицу, окружая сиянием; ей хотелось поцеловать его, но она боялась разбудить. Поправка: ей не хотелось, чтобы он проснулся и напомнил ей, что не любит ее в этом смысле.

Затем она услышала чей-то плач — приглушенный, как будто кто-то очень старался не шуметь. Она приподняла голову и увидела, что это мисс Ховисон.

Джилли медленно высвободилась из-под руки Эли, затем тихонько перекатилась на свою сторону, спустила ноги на пол и встала. Женщина сидела на стуле, глядя на ряды раскладушек, и вид у нее был такой, будто ее только что стошнило.

— Эй, — неуверенно окликнула Джилли, подойдя поближе, — мисс Ховисон!

— О боже, — прошептала та, опуская взгляд на собственные руки. — О боже. Джилли. Ты все еще здесь. Я надеялась…

Она отвернулась.

— Что? — переспросила Джилли.

Мисс Ховисон глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Ее била отчаянная дрожь.

— Мне нужно, чтобы ты на минутку пошла со мной.

— Что случилось?

— Просто… пойдем.

Директор не смотрела на нее. Джилли поежилась.

— Пожалуйста.

Мисс Ховисон поднялась и вышла из спортзала. Потолочные лампы дневного света горели. Джилли последовала за ней мимо тренерских кабинетов, а затем в раздевалку для девочек, мимо нескольких рядов шкафчиков, а затем через еще одну дверь в душевую.

— Она здесь, — прочистив горло, сообщила мисс Ховисон.

Затем отступила на шаг назад и захлопнула дверь между собой и Джилли.

Джилли попыталась сбежать.

Там стоял Шон, и он был вампиром. Все краски с его длинного, узкого лица исчезли. Его глаза казались остекленевшими, как у наркомана; но если бы он был наркоманом, она бы об этом знала.

Он сгреб ее в охапку, обнял, словно влюбленный; она чуяла его дыхание, воняющее гнилью. Холодным он не был — скорее комнатной температуры. Она совершенно оцепенела. Ее сердце пропускало удары. Она описалась.

— Я тоже рад тебя видеть, — ухмыляясь, заявил Шон.

«Она меня подставила. Выдала ему. Вот сука».

Взяв за плечо, он потащил девушку вперед; она кричала, захлебываясь рыданиями. Он с такой силой припечатал ее рот свободной мертвой ладонью, что она испугалась, как бы он не сломал ей передние зубы.

— Заткнись, — хихикая, прошипел Шон. — Всегда мечтал тебе это сказать. Заткнись, слышишь, заткнись!

Она продолжала хныкать, не в силах остановиться. Возможно, он это понимал и тащил жертву дальше, так и зажимая рот ладонью. Его ногти вонзились ей в руку и наверняка проткнули кожу, но она этого не чувствовала.

Он втащил ее в кладовку, где хранились принадлежности для уборки: метлы, швабры, большие бутыли моющих средств. Она завизжала из-под его ладони, и он отвесил ей сильную пощечину, затем толкнул к стене. Ударившись спиной, она задохнулась и села на пол.

Захлопнув дверь, негодяй оставил ее в темноте. Всхлипывая, Джилли подползла к двери и принялась колотить.

— Не смей, — прошипел он с другой стороны.

«Он хочет добраться до Эли, — подумала она. — О боже, он собирается превратить его в вампира. Вот для чего он здесь. А меня он отпустит?»

Но зачем бы ему? Он же король горечи. И она ни за что не бросит Эли.

Пошарив по стенам, она наконец нашла выключатель, и благословенный, чудесный свет зажегся. Ее рука кровоточила и уже начинала саднить. Она не была уверена, хочет ли что-нибудь чувствовать. Гадала, на что это будет похоже, когда он…

Дверь распахнулась настежь, и Шон снова вошел. Его глаза сверкали, а вид был совершенно безумный.

— Эли передает привет.

— Нет, — взмолилась она. — Не делай этого. Пожалуйста, Шон. Не изменяй его.

Шон моргнул, глядя на нее, затем расхохотался.

— Дорогуша, в этом и заключается любовь, ты не в курсе?

Она стиснула кулаки и прикусила костяшки пальцев. Он вскинул бровь.

— Я чую свежую кро-овь, — пропел он. — Твою. Она пахнет великолепно. Окажись ты одна в океане, со всех сторон собрались бы акулы, чтобы съесть тебя. Одна в лесу — и это были бы волки. Одна в городе — и это мы.

«Мы» — значит вампиры.

— Как… как это случилось с тобой?

Он не обратил внимания на ее вопрос.

— Я предлагаю тебе выбор, подружка. Кто из вас пройдет изменение: ты или он. Один из вас… это кровь в воде. — Он передернул плечами. — Я позволю тебе выбрать.

— Что ты сказал? — Она воззрилась на него.

— Боже, ну ты и тупая. — Он покачал головой. — Просто идиотка. Никогда не мог понять, почему он тебя любит.

Какое это имело значение, удивилась она, если его самого Эли все равно любил больше?

— А есть какая-то разница, что я выберу? — спросила она. — Я тебе даже не нравлюсь.

Конечно же, он превратит в вампира Эли и позволит ей умереть.

— Может, и нет. Может, мне просто интересно, что ты выберешь. Ему я предложу тот же выбор.

В немом ужасе она уставилась на него.

— Я сказал ему, что изменю тебя, если он меня об этом попросит.

Он скрестил руки на груди и откинулся спиной на дверь. Теперь он казался совершенно прежним — все тот же очаровательный серфер Шон.

— Ты же знаешь, что я предложу тебе изменить его, — ответила она.

В конце концов, ради чего ей жить? Она жила только ради Эли, а если его не станет…

— Скоро вернусь, — пообещал Шон, поворачиваясь к выходу.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она.

Он только глянул на нее через плечо, как если бы она ему досаждала.

— Не понимаю, почему он так верен тебе. Он не любит тебя так, как любит меня.

— Но он любит меня, — проговорила она, осознавая. — Вот почему…

Теперь он повернулся и уставился на нее. Никогда в жизни она не видела ничего страшнее, чем его лицо сейчас. Джилли попятилась, отступила на шаг, еще на шаг — и врезалась в стену.

Он вздернул подбородок, распахнул дверь и вышел.

Она ходила по кладовке — подумывала о том, чтобы выпить моющее средство, пыталась ломать швабры и метлы, чтобы сделать деревянный кол, но ни одна из них даже не треснула.

«Вытащи нас отсюда, вытащи нас отсюда, — взмолилась она Ему — или Ей — или Им, рухнув на колени, — давай же, Господи, давай, прием…»

Дверь открылась, и Шон снова вошел, ухмыляясь так, словно наконец-то действительно получил то, что хотел. Все его лицо лучилось торжеством. Он даже казался выше. Опаснее. Готовым убить ее.

— Эли изменится, — объявил он. — Так я и думал. Вы оба сделали одинаковый выбор.

Она вздрогнула.

«Нет, он не стал бы».

— И ты станешь его первой пищей. Ты хоть раз видела только что переродившегося вампира? Все, чего они хотят, это высосать чью-нибудь кровь. Я тоже хотел только этого.

— Ты лжешь, — выговорила она. — Эли никогда не мог бы…

Или мог? Ведь он даже не спросил, хочет ли она покинуть дом его родителей, чтобы помочь ему искать Шона. Он подверг ее опасности ради своего возлюбленного. Он не любил ее так, как того. Влюбленные поступают иначе, чем друзья.

— Если тебе от этого станет легче, он страшно переживает, — презрительно усмехнулся Шон.

— Он возненавидит тебя за то, что ты заставил его пойти на это, — пообещала она. — Он никогда не простит тебя.

Джилли обращалась к вампиру — к вампиру, собиравшемуся ее убить. Вампиру-гею, намеренному превратить Эли в вампира-гея.

Ей казалось, реальность начала ускользать от нее. Этого не могло происходить на самом деле.

— Сейчас я за ним схожу, — заявил Шон, попытавшись улыбнуться, но без особого успеха.

В раздражении он с силой хлопнул дверью.

Она замерла неподвижно, словно одна из метел, которые ей не удалось превратить в кол. Сердце грохотало в груди, но она не понимала, как ей удается слышать этот стук, поскольку она немедленно подскочила к двери и принялась колотить в нее, визжать и умолять, чтобы ее выпустили.

Может быть, мисс Ховисон передумает, созовет всех людей из спортзала и спасет ее.

Или Шон откроет дверь, заключит ее в объятия и скажет, что был к ней так жесток, поскольку на самом деле любил ее, а не Эли. Что он лишь притворялся, будто бы любит Эли, чтобы быть к ней ближе. И что он не убьет никого из них, если Джилли этого не хочет.

А еще Шон скажет ей, что он сожалеет, их обоих можно изменить, и они продолжат жить как прежде, только лучше, словно Дороти, Железный Дровосек и Страшила.

Или Шон встретит по пути к Эли другого симпатичного парня, влюбится, изменит его и уйдет.

Эли сбежит, найдет ее, и они вместе выберутся из Нью-Йорка.

Она колотила в дверь, вспоминая ночь, когда Эли признался, что встретил кого-то другого, причем этот другой — парень, и плакал, поскольку не хотел причинить боль ей, своему лучшему другу.

— Я всегда буду любить тебя, всей душой и навеки, обещаю, — сказал он тогда.

Дверь открылась, и она попятилась от нее так быстро, как только смогла, ударившись локтем о ящик с моющим средством.

«Швырни его в них. Сделай же что-нибудь. Спасись».

Шон и Эли стояли близко-близко друг к другу. Шон приобнял Эли за плечи, а тот кутался в свою мешковатую куртку. Насколько она могла судить, он все еще оставался человеком. Челка падала ему на глаза.

Он смотрел в пол, как будто не мог поднять на нее взгляда.

— Нет, — прошептала она.

Но это должно было быть «да», он наверняка просил Шона изменить его. Шон вот-вот превратит Эли в вампира, а затем новое чудовище убьет ее.

Сердце Джилли разбилось. Она вновь балансировала на грани полнейшего безумия.

Шон шагнул к ней.

— Если тебе от этого станет легче, в процессе изменения ему будет больно, — пообещал он.

Голос его звучал непривычно искренне.

Он прикрыл дверь, и они остались втроем в тесной кладовке. Ее отделяла от них лишь пара футов.

Шон положил обе руки на плечи Эли и развернул его к себе. Слезы текли по щекам Эли. Он выглядел очень юным и испуганным.

Вампир запрокинул голову и зашипел. Из его рта выдвинулись клыки.

А Эли быстро запустил руку в карман куртки, выдернул оттуда косо отломанную деревянную планку…

«Да!..»

…глянул на Джилли…

«Да!..»

…и, когда Шон изготовился погрузить клыки в шею Эли, Джилли изо всех сил толкнула его в спину. Он наверняка предвидел это, наверняка догадался — но Эли воткнул в него кол, прямо в небьющееся сердце.

Шон уставился вниз на планку, затем поднял глаза на Эли. Кровь хлынула из раны на груди. Затем он коротко рассмеялся и послал Эли воздушный поцелуй. Горло вампира было полно его собственной крови.

— Сука, — булькнул он, покосившись на Джилли. А затем соскользнул на пол, словно мешок с мусором, — обмякший, безвредный.

Эли и Джилли смотрели на него. Оба молчали. Она слышала тяжелое дыхание Эли.

Затем Эли сгреб ее в охапку и поцеловал. Поцеловал ее!

Они цеплялись друг за друга, стоя над мертвым вампиром. А затем Эли бросился на тело Шона, стал обнимать и целовать его.

— Боже мой, Шон, — причитал он. — О боже, о боже! Джилли!

Он потянулся за ее рукой и заплакал. Она сжала его ладонь, потом обняла.

Когда он умолк, она попыталась встать. Надо было посмотреть, нет ли поблизости еще вампиров, проверить, как там мисс Ховисон и остальные, но он держал ее слишком крепко, и она ни за что на свете не отстранилась бы от него.

И за Шона он тоже держался крепко.

— Не могу поверить, — пробормотал он хриплым от рыданий голосом. — Каким же злым он был!

— Я знаю, — отозвалась она. — Он всегда был…

— Шона там уже не было. Когда ты меняешься, вампиризм заражает тебя и крадет твою душу. Тебя там уже нет. Ты мертв.

На кончике его носа повисла слезинка.

— Шон любил тебя, Джилли. Он говорил мне об этом каждый день по миллиону раз. Он так радовался тому, что ты мой лучший друг.

Она начала было говорить: «Нет, он меня ненавидел», но внезапно поняла — это его способ справиться с ситуацией. Теперь он будет верить, что тот Шон, которого он знал и любил, никогда бы не заставил его убить своего лучшего друга.

Джилли положила ладонь ему на макушку и вдруг вспомнила гобелен в гостиной его родителей, изображающий евреев при Массаде. Это было важнейшим событием в иудейской истории, когда оказавшиеся в безнадежном положении еврейские воины предпочли кинуться вниз с утеса, но не принять римский закон. Мистер Штейн время от времени упоминал об этом, и порой Джилли задумывалась, не намекает ли он, что Эли лучше было бы покончить с собой, чем жить геем. И все же она не могла в это поверить, не в силах была даже предполагать такое. Жестокость мира взрослых сводила ее с ума. Невероятное безумие мистера Штейна, сурово осудившего собственного сына только потому, что тот не мог превратиться в гетеросексуального еврейского воина и отринуть осквернивший его грех неуместной похоти. По крайней мере, так сказал ей ее врач.

— Ты умна, и даже… слишком, — заключил доктор Роблес, ее спаситель. — Люди не меняются, Джилли. Они просто видят мир иначе, чем привыкли, и реагируют так, как им свойственно. Остальное зависит от контекста, от конкретной ситуации.

Доктор Роблес помог ей, потому что не пытался ее изменить. Поэтому и она никогда не пыталась изменить Эли.

Она глубоко вздохнула и подумала о своей безнадежной любви к нему. И тут что-то изменилось.

Ее любовь не была безнадежной. Она любила его, но эта любовь уже не разбивала ей сердце. Она просто была в нем.

— Шон так тебя любил, — сказала она. Потому что именно так могла ему помочь.

— Спасибо, — прошептал он. — Он любил и тебя тоже. И я люблю тебя, Джилли.

Он взглянул на нее снизу вверх, сломленный и павший духом — тот мальчик, с которым она целовалась в восьмом классе тысячу миллионов раз, пока ее губы едва не начали кровоточить.

— И я тебя люблю, — ответила она. — Я люблю тебя больше, чем собственную жизнь. И всегда любила.

Казалось правильным сказать это сейчас. Люди не меняются, и любовь не меняется тоже. В том, что связано с Эли, от контекста ничего не зависит.

— Спасибо, — повторил он.

Никакого смущения, никаких извинений; их любовь была тем, чем была. Одни в кладовке, вместе с мертвым вампиром, прячущиеся в школе, потому что остальной город захвачен чудовищами…

Она опустила голову ему на плечо, и он взял ее за руку, переплетя ее пальцы со своими.

— С днем рождения, счастливого шестнадцатилетия, — прошептал он. — Джилли, девочка моя.

— Спасибо, — отозвалась она.

Это был лучший подарок на все времена.

Некоторое время спустя они открыли дверь. Солнце зашло, и на миг ей показалось, что она слышит трель жаворонка.

Потом она поняла, что это сотовый Эли.

«Бип-бип-бип-бип. Это Бог, Джилли. Я снова на связи, аминь».