В 1571 году Карл IX женился на Елизавете Австрийской, и с тех пор Екатерина строила планы замужества своей дочери. Но Маргарита отличалась такой утонченной чувственностью!

— У нее слишком горячая кровь, — сокрушалась мать.

Всякий раз за столом она заставляла дочь выпить «винный сок», как называла королева щавелевый отвар. Однако не похоже, чтобы это снадобье остудило кровь Маргариты. Семья рассчитывала выдать ее замуж подальше от Парижа: только в этом случае молодая женщина могла успокоиться и позабыть о Генрихе де Гизе.

Однако плохо же ее знали.

Маргарита была уже чуть ли не просватана за молодого эрцгерцога Австрийского. Императору Максимилиану II очень хотелось, чтобы она стала его невесткой, супругой его сына Рудольфа, короля Венгрии, большого любителя астрологии. Но в то же время речь снова шла и о сыне Филиппа II, дон Карлосе, которому однажды показали целое множество портретов невест на выданье.

— Вот эта крошка самая красивая, — ткнул он пальцем в портрет Маргариты.

Узнав, что у дон Карлоса внешность заморыша, что вдобавок он хромоног и обладает на редкость жестоким нравом, Екатерина сочла за благо не настаивать на подобной партии для родной дочери: однажды из окна дома, перед которым проходил дон Карлос, на его голову пролилась вода. Он тут же приказал казнить всех жильцов и сжечь дом. А уж после того, как Филипп II заключил сына в темницу, о женитьбе и вовсе нечего было говорить. В темнице несчастный проглотил кольцо с жемчужиной, которое, вопреки всем ожиданиям, переварил, да к тому же это возбудило его аппетит. С невероятной жадностью набросившись на еду, он умер от пресыщения. А было ему тогда всего двадцать три года… Что правда, то правда: среди испанских и австрийских престолонаследников часто попадались дегенераты, страдавшие — не говоря уже о хрупком здоровье — психическими расстройствами.

Ничего не поделаешь, надо было думать о других возможных партиях для Маргариты. Из всех соискателей ее руки ближе всех к цели оказался дон Себастьян, король Португалии. Его послы прибыли из Лиссабона, чтобы просватать юную принцессу, сестру Карла IX. Однажды вечером Екатерина попросила дочь «принарядиться к приходу гостей». Кто знает, что испытывала Маргарита в ту минуту, когда узнала, что будет женой португальского короля. О нем ходили самые дурные слухи. Говорили, что он мистик, что он окружил себя монахами, на мнения которых полагается больше всего.

— Мои желания, — сказала маленькая хитрунья матери, — всегда предопределялись вашей волей. Мне всегда доставляло удовольствие то, что доставляло удовольствие вам.

Но Екатерину было не так просто провести:

— Все, что вы мне говорите, дочь моя, вы говорите не от чистого сердца.

В самом деле, сердце Маргариты безраздельно принадлежало ее любимому де Гизу, но она отвечала королеве-матери только то, что от нее хотели услышать:

— Когда я пойду под венец с королем Португалии, вы убедитесь в моем послушании.

Все следующие дни, вспоминала Маргарита, она только и слышала о португальском союзе, которым ее буквально «изводили». Как вдруг — о, какой камень с плеч! — уже намеченную свадьбу расстроил испанский король. Он сообщил, что у молодого короля-соседа здоровье весьма неважное и что «он состарится раньше своего возраста». На самом деле испанскому владыке очень не хотелось, чтобы у него под боком начались чисто французские интриги, тем более что он был наслышан о репутации, характере и уме Марго.

Ну и что же теперь? Как дальше быть с Марго?

Екатерина, которую неспроста звали Ее Величество, вроде бы искренно стремилась примирить католиков и протестантов. Но не лучший ли способ для этого — связать брачными узами Маргариту де Валуа с Генрихом Наваррским, которому уже девятнадцать? А вдруг из такого союза родится согласие и в самой Франции? По крайней мере, почему бы об этом не помечтать? «Мы все-таки надеемся обрести в этой стране чуть больше покоя, нежели это удавалось нам до сих пор», — не пряча горечи, писала герцогу Флорентийскому королева-мать.

Однажды после ужина Шарль де Монморанси, выполняя просьбу королевы, посвятил Маргариту в планы короля Карла и Ее Величества королевы. Юная принцесса невольно состроила гримасу. О наваррце, с которым в детстве пришлось провести немало времени, она была весьма невысокого мнения — и надо ли говорить, как она заблуждалась!.. Но и на сей раз она готова была беспрекословно подчиниться матери:

— Ее воля для меня превыше всего.

Тем не менее Марго весьма искусно разыграла свою последнюю карту: вызванная в кабинет Екатерины, она умоляла королеву «принять во внимание, что для нее, истинной католички, был бы глубоко оскорбителен брак с человеком другой веры». Ей всего восемнадцать лет, и мысль связать свою жизнь с этим корольком-кальвинистом, которому и править-то суждено всего лишь грядкой капусты, с этим деревенщиной, от которого за версту несет луком, ее не очень вдохновляет.

Гугенот? Но если разобраться — какой из него гугенот! Генрих Наваррский насмехается над сутанами, во время мессы ест черешню и запускает косточки в священников. Один из них из-за этого чуть не лишился глаза. Нет, что бы там ни говорили про Генриха, он человек от земли, весельчак, любитель девушек, войн и вина. Никаких сомнений, что при случае он позабудет о своем протестантстве. Екатерина в этом почти уверена…

И все же, к радости Марго, возникли новые затруднения. Королева Наваррская, Жанна д'Альбре, согласна женить своего сына на католичке, но — вот дивный торг! — взамен потребовала уступить ей город Лектурн. Чтобы договориться обо всех деталях, Екатерина предложила Жанне д'Альбре оставить свое королевство и прибыть в Париж, одной, без сына. Пусть сама оценит красоту и ум своей будущей невестки. Но из-за неожиданной простуды, «которая перешла на зубы», королеве Наваррской пришлось отложить приезд. По всей видимости, это был стреляющий синусит. Так же внезапно болезнь и прошла — по мнению докторов, благодаря… дизентерии. Поистине, диагнозы той эпохи подчас поражают!

Пока Мадам д'Альбре собиралась в путь, двор, сделавший остановку в Блуа, предавался диковинным играм с перевоплощениями… Вымазав сажей лицо и взгромоздив на себя седло, король изображал лошадь, в то время как его брат Анжу перевоплотился в женщину: от него веяло тонкими духами, щеки были нарумянены, в ушах серьги. При этом он не забывал «приударять за дамами» — одно нисколько не мешало другому, тем более что Анжу все еще был без ума от Марии Клевской, красавицы-принцессы, супруги Генриха де Конде, сына Людовика I.

Наконец строгая мамаша Жанна д'Альбре прибыла — без сына — в Блуа. Здесь она выторговала фантастическое приданое для своей будущей невестки: города Ажан и Кагор, не считая трехсот тысяч экю. Екатерина верила, что очаровательная Маргарита заставит будущего зятя перейти в католицизм. Тем более что для него это означало бы всего лишь возврат к вере своего детства.

Марго с первых же слов обрезала Жанну д'Альбре, едва та лишь заикнулась о переходе невестки в протестантизм:

— Всем известно, к какой религии я принадлежу!

В свою очередь будущий Генрих IV не менее тверд и прям:

— Какие бы силки ни расставляли король Карл и его мать, в свою веру им меня не заманить.

Увы, еще очень далеко до той его знаменитой фразы: «Париж стоит обедни»… Раздосадованная крахом своих планов, Екатерина отбросила всякую любезность в обращении с особой, в которой уже было свыклась видеть будущую свекровь своей дочери. «Королева-мать встречает меня в штыки, — жаловалась Жанна сыну. — Она только и делает, что высмеивает меня и искажает мои слова… Это чудо, что мне еще удается сдерживать себя, я ведь дала себе обещание никому не показывать свое раздражение… Только бы от всего этого не рехнуться!»

В глазах Жанны нравы двора Валуа были не чем иным, как вызовом строгой протестантской морали:

— Какая мерзость! Здесь не мужчины ухаживают за женщинами, а женщины за мужчинами!

Столь же строго судила она и Маргариту: «Я нахожу, что у нее хорошая талия, но уж чересчур она ее перетягивает. А свое лицо она просто испортит, столько на нем всего намазано, тошно смотреть; правда, так принято при этом дворе…».

Предстоящее бракосочетание внушало ужас в равной степени и Его Католическому Величеству Филиппу II Испанскому, и протестантской королеве Елизавете Английской:

— Надеюсь, Бог не допустит этой свадьбы! — восклицала она.

Зато Карл IX и его мать сгорали от нетерпения поскорее увидеть Генриха Наваррского в Лувре. Однако переговоры о свадьбе затягивались. «Я подозрительна от природы», — заявляла Жанна д'Альбре, придирчиво разбирая пункты будущего контракта.

Ее подозрения не мешали Екатерине относиться к «предприятию» как к делу уже решенному и вести переговоры с Римом, откуда надеялись получить благословение на брачный союз католички с протестантом, а заодно и на кровное родство брачующихся. Ведь Маргарита Ангулемская, бабушка Генриха Наваррского, была сестрой Франциска I, дедушки Маргариты де Валуа. Таким образом. Марго и Генрих — троюродные сестра и брат!

Упреждая приезд сына, Жанна посылала ему бессчетные советы: «Я прошу вас неукоснительно следовать трем вещам: всегда держаться с изяществом, говорить отважно, притом и в беседах с глазу на глаз, ибо, помните, о вас составят то впечатление, которое вы произведете при своем первом появлении».

Не забывала она и о внешности жениха: «Приучите ваши волосы стоять прямо, но не так, как это было принято в старину; я вам рекомендую последнюю моду, наиболее отвечающую моей фантазии…» Она даже не задумывалась о том, воспримет ли такую прическу «фантазия» невесты.

И, конечно, назидания: «Остерегайтесь соблазнов, которые вам будут отовсюду навязывать, чтобы сбить вас с жизненного пути или поколебать в вопросах веры, ибо я знаю, что это их цель, которой они даже и не скрывают; вы должны выработать в себе непобедимую силу духа».

Да уж, такая свекровь, как Жанна д'Альбре, быстро оказалась бы помехой для всех. Марго и та вздохнула с облегчением, узнав, что ранним утром 10 июня 1572 года королева Наваррская, во время парижских переговоров гостившая у своего племянника принца Генриха де Конде на улице Гренель-Сент-Оноре, неожиданно скончалась «от сильной горячки, вызванной болезнью легких». Иначе говоря, у несчастной обнаружилась чахотка в последней стадии. Конечно, тут же разнесся слух об отравлении. Поговаривали даже, что якобы Екатерина отправила будущей свекрови Маргариты перчатки, пропитанные ядом. Было произведено вскрытие, однако медики не обнаружили в желудке покойной никаких подозрительных признаков. Похороны ее прошли весьма скромно, на них присутствовала, как замечает Маргарита, «лишь гугенотская знать».

Итак, после свадьбы Маргарита станет королевой Наваррской. Что и говорить, королевский титул звучит внушительно; однако само королевство такое, что его можно проскакать на одной ноге… Хотя на самом деле земли, унаследованные Антуаном де Бурбоном, отцом Генриха, весьма многочисленны, — есть чем утешиться.

Екатерина приказала отчеканить золотую медаль: лента, окаймленная вязью, обвивает инициалы молодоженов Н и М , по краю выгравирован девиз на латыни, а на обороте медали — символ Вечности: змея, кусающая свой хвост.

Двор размещался теперь в Мадридском замке, на опушке леса, который в свое время назовут Булонским. 12 июня Генрих Наваррский, находившийся в Шонэ-ан-Пуату, с великим прискорбием узнал о смерти матери. Гонец доставил ему это известие всего за два дня — по тем временам скорость немыслимая. Но жених не стал спешить. Только 20 июля 1572 года двоюродные братья Бурбоны, оба Гиза — герцог и кардинал, а также маршалы Франции в сопровождении пятисот всадников встретили его в Палезо. Жених прибыл не один: его свита насчитывала девятьсот дворян-гугенотов, в основном гасконцев. Все были в черном — в знак траура по королеве Жанне. Просто нашествие протестантов!

Новый король Наварры немедленно отправился в Лувр, где ему отвели покои в аттическом крыле, которые некогда занимала королева Элеонора, вторая супруга Франциска I. Наверняка он и предположить не мог, что ему придется прожить здесь четыре года.

На следующий же день по прибытии Генрих встретился со своей девятнадцатилетней невестой. Он помнил ее совсем девочкой, теперь перед ним предстала обольстительная и образованнейшая женщина, «неземной» — по всеобщему мнению — красоты, для которой уже не было тайн в светских беседах, дворцовых интригах и искусстве любви. Элегантная, увлекающаяся поэзией Маргарита выглядела чересчур роскошной для наваррского мужлана. И он, при всем своем гасконском самообладании, явно смущался, сравнивая себя с этими лощеными придворными, особенно со своим соперником, обаятельным герцогом де Гизом.

Поскольку свита короля Генриха состояла из многочисленных представителей самых знатных протестантских семей, адмирал Гаспар де Колиньи, их глава, чувствовал себя достаточно сильным, чтобы опять вынести на всеобщее обсуждение свой самый сокровенный проект: война в Нидерландах против испанских оккупантов, в союзе с протестантом принцем Оранским. И тут выяснилось, что недружелюбие к испанцам объединяет всех.

Однако вряд ли французской победе сильно обрадовались бы за Ла-Маншем. Позицию королевы Елизаветы один британский дипломат изложил так:

— Англия твердо стоит на том, что ни Франция, ни Испания не должны выходить за пределы своих нынешних владений. Со стороны Франции было бы крайне неосмотрительно пытаться завладеть Фландрией, этого Англия не потерпит ни при каких обстоятельствах.

И все-таки мрачный Колиньи продолжал стоять на своем — не надо бояться конфликта с Испанией. Аргумент, который он привел на заседании Королевского совета, за месяц до прибытия наваррца, звучал вполне убедительно:

— Лучшее средство против гражданской войны — направить силы воюющей нации на чужие земли. Тогда как большинство народов, обретя мир, возвращаются к своим будничным занятиям, немного найдется французов, которые, взявшись однажды за меч, отбросят его добровольно.

Если бы французы дрались вне родных стен, утверждал Колиньи, дома воцарился бы мир, а, кроме того, поход во Фландрию мог бы снискать Карлу IX славу ее освободителя. Король пришел в восторг от изложенного плана. Екатерина, напротив, отнеслась к нему более чем сдержанно, опасаясь, как бы один конфликт не повлек за собой целую череду других конфликтов, а значит, риск войны с Испанией, то есть с зятем, Филиппом II. У противников войны был и еще один весомый аргумент: конфликт наверняка примет затяжной характер — не окажется ли тогда король «повязанным с гугенотами»? Решение по этому вопросу должны были принять на следующей неделе, 26 июня. Но это нисколько не помешало многочисленным гугенотским отрядам тотчас же отправиться в Нидерланды, а торговцам обеих стран до блеска надраить оружие, предназначенное для грядущей войны.

Но и 26 июня Королевский совет не принял никакого решения. Обе стороны остались при своем мнении.

— Ну хорошо, — в гневе заключил адмирал, — поскольку Ваше Величество встали на точку зрения пацифистов, я не могу больше противиться вашей воле, хотя уверен, что вы в этом раскаетесь. Как бы там ни было. Ваше Величество не осудит меня за то, что, держа свое слово о поддержке и помощи принцу Оранскому, я постараюсь предоставить в его распоряжение своих друзей, родственников и слуг, а также самого себя, если мои услуги потребуются.

Ярость Колиньи заставила Карла IX усомниться, уж не совершает ли он ошибку, отказываясь встать вместе с гугенотами на тропу войны. «Мой двор и мой Совет состоят из одних дураков», — изрек он. Наливаясь желчью, адмирал повысил голос и — в надежде, что все-таки побудит Карла IX переменить решение — бросил королеве-матери предупреждение:

— Мадам, король отказывается вступить в войну. Молитесь, дабы Господь Бог не ниспослал ему другую войну, отказаться от которой будет уже не в его власти.

Неприкрытая угроза прозвучала в его словах.

Благословения из Рима на свадьбу Маргариты и Генриха все не было, Григорий XIII явно уклонялся от этого богопротивного решения. Он уже пережил одно светопреставление, когда протестант принц Генрих де Конде женился на католичке Марии Клевской.

Но Карлу IX настолько нетерпелось, чтобы Марго наконец и думать перестала о своем прекрасном герцоге де Гизе, что он не удержался от заявления:

— Я не гугенот, но и не дурак, и если задурит папа, я сам возьму за руку Марго и поведу ее под венец!

Екатерина, эта вездесущая «змея», устроила так, что из Рима пришло фальшивое письмо за подписью посла Франции, в котором извещалось, что папское благословение вот-вот прибудет в Париж. Кое-как уладили одну проблему, как тут же возникла новая: на сей раз виновником оказался кардинал Бурбонский. Он согласился обручить Маргариту и Генриха при условии, что ему будет прислуживать кто-то из епископов, ибо тогда ему легче будет отважиться на этот сомнительный шаг. Однако на обращение герцога Анжуйского прелаты Шалона, Анжера и Дамьетта ответили отказом.

— Монсеньор, — воскликнул прелат Дамьетта, — раз король предоставляет гугенотам свободу совести, он должен дать такое же право и нам!

— В таком случае, не кажется ли вам, — ответил брат Маргариты, — что не только у вас, но и у нас, остальных католиков, тоже есть совесть?

— Ваше Высочество и Его Величество обязаны принимать наши советы в вопросах совести, я же спрашивать совета у Вашего Высочества не обязан.

Наконец епископ Диня согласился помочь кардиналу совершить этот акт непослушания Риму, и бракосочетание назначили на понедельник, 18 августа 1572 года. Так решила королева-мать, которая, чтобы перехватить вероятный папский запрет, со свойственной ей сноровкой распорядилась вплоть до указанной даты арестовывать на границе любых курьеров из Италии.

Маргарита почувствовала: ловушка захлопывается.

Гиз женился, теперь и ее выпихивают замуж за наваррского мужлана, который через несколько дней умчит ее из Парижа в свое далекое, немытое королевство! Она решилась и неожиданно заявила королеве-матери и герцогу Анжуйскому, что отказывается выходить замуж за мужлана и гугенота Генриха Наваррского, каким бы он там ни считался королем. Последовала бурная, долгая сцена. Сколь резкими словами обменялись ее участники, истории не известно, но когда мадам де Кюртон проникла в комнату, где все это происходило, она увидела, что король сидит на кровати своей матери и перебирает четки, замаливая свою вспышку гнева, а Маргарита, побежденная, сломленная, сдавшаяся, плачет навзрыд.

Дабы несколько утешить невесту, решено было в ее брачном контракте увеличить вдовью часть, король же Наварры в свою очередь преподнес ей сто восемь тысяч фунтов драгоценностей — не так уж мало, если оценить на вес, — но и это никак не утешило суженую. Вечером 17 августа, накануне свадьбы, которую Рим объявил «богопротивной». Марго на всю ночь заперлась в церкви архиепископства.

Слезы на ее лице к утру не просохли…

Свадебная церемония была назначена в Соборе Парижской Богоматери. Погода в день свадьбы стояла изумительная, но даже яркому солнцу не под силу было растопить сердце невесты. И все же, несмотря на покрасневшие веки, краше, чем она в этот день, уже невозможно было быть. Когда, натертая жасминовым маслом, она предстала взорам двора, восхищенный Брантом признал, что большей прелести он еще не видел: «Так красива, что на свете просто не с чем сравнить, ибо, не говоря уже о прекрасном лице и изумительно стройной фигуре, на ней был восхитительный наряд и необыкновенные украшения. Ее красивое белое лицо, похожее на небо в минуты самой высокой чистоты и безмятежности, обрамляло такое множество огромных жемчужин и драгоценных каменьев, особенно бриллиантов в форме звезд, что невольно эту естественность лица и искусственность окаменевших звезд можно было принять за само небо, когда оно бывает усеяно звездами настолько, что благодаря им словно оживает».

Карл IX в своих королевских одеждах был «подобен солнцу», и даже Екатерина, впервые после поединка в Турнели, сняла свой траур и надела почти прозрачное шелковое платье, украшенное бриллиантами. Двойной кортеж — жениха и невесты — приблизился к собору.

Перед собором они разделились.

Католики поднялись на круглую площадку, построенную на паперти перед самим входом в Собор Парижской Богоматери. Именно здесь будут служить мессу кардинал и епископ, сопротивление которого удалось сломить. Между тем жених со своими друзьями-протестантами демонстративно и шумно прогуливались в галерее и вокруг собора.

— Мы заставим вас войти внутрь! — кричали им зеваки из толпы.

В желтом костюме, сверкающем бриллиантами и жемчугом, у алтаря вместо Генриха Наваррского стоял Анжу. Все такая же безжизненная и заплаканная, невеста даже не услышала ритуального вопроса, с которым в ходе церемонии обратился к ней кардинал Бурбонский. Королю пришлось резко толкнуть сестру, чтобы заставить ее наклонить голову в знак согласия. Спустя много лет этот жест зачтется, когда встанет вопрос о разводе… Долгая церемония окончена, жениха пригласили занять свое место, он приблизился к супруге и едва коснулся ее губ.

Затем в огромном зале Кариатид — превращенный в музей, он существует в Лувре поныне, — был дан роскошный обед. После пиршества, по традиции, бал открыла невеста. «Столько удовольствия доставила она своим исполнением испанского павана, итальянского пассемаццо, танца с факелами, столь изящны, величественны и плавны были все ее движения, — свидетельствует Брантом, — что весь зал, восхищенными взглядами следивший за этим прекрасным спектаклем, не мог ни наглядеться, ни налюбоваться ею…».

Чтобы заставить повеселеть адмирала, на суровом лице которого никто никогда не видел улыбки, специально в его честь было устроено морское дефиле. Следом за колесницами, разукрашенными ракушками и «посеребренными морскими львами», гарцевала раззолоченная лошадь, на широком крупе которой уместился целый ворох морских богов и музыкантов. А дальше вперевалку двигался гиппопотам, грузно кланяясь Нептуну, в котором все узнали короля Карла.

Стала ли в эту ночь Маргарита — уже королева Марго — в полном смысле женой своего мужа? Несчастная новобрачная, не перестававшая думать о своем ненаглядном герцоге де Гизе, проплакала большую часть дня. Обычно «подвижная, как ртуть», в этом ужасном настроении она, конечно, стала сама на себя непохожа. Что же до Генриха, то и одного вида его было достаточно, чтобы понять, как он робеет перед этим почти божественным созданием. Много позже Маргарита призналась:

— Примерно семь месяцев мы спали рядом, не разговаривая друг с другом.

Возможно, они любили друг друга молча… ведь в один прекрасный день, когда церковные судьи зададут Генриху вопрос: «А принес ли вам брак удовлетворение?» — он ответит без обиняков:

— Мы оба, королева и я, были молоды и полны жизни, разве могло быть по-другому?

А Марго со временем скажет и того больше:

— Мы оба в день свадьбы были уже настолько грешны, что воспротивиться этому было выше наших сил.

Да и с какой бы стати им — жизнелюбам и греховодникам — лишать себя радостей любви, даже если и тот и другой занимались ею без сердца?

На следующий день, во вторник, наступила очередь жениха дать бал для двора, и зрители снова могли «наглядеться и налюбоваться» танцующей Марго.

В среду 20 августа странное представление свершалось перед Бурбонским дворцом. Длинная сцена, утопающая в зелени и всевозможных цветах, превратилась в сад под названием «Рай любви», сходство с которым дополняли двенадцать прекрасных, «богато наряженных» нимф. Позванивая колокольчиками, в небе вращалось огромное колесо с двенадцатью знаками зодиака. Настоящий звездопад сопровождал семь планет — Нептун и Плутон тогда еще не были открыты… «Искусно встроенные сзади них» лампы и факелы создавали причудливую игру света и тени. Добавьте к этому тот факт, что колесо, вращаясь, брызгало лучами света как бы со всех сторон одновременно.

Правая сторона сцены символизировала Елисейские поля, или рай. Ад представлен был рекой с клубящимися испарениями серы. Это Тартар, самое глубокое место в аду, где подвергаются наказаниям враги. Среди бенгальских огней, полыхавших на берегах реки, носились черти и чертенята, «гримасничая и галдя на все лады». Наша эпоха, создав спектакли со светомузыкой, как видим, ничего особенно нового не привнесла.

А спектакль был, что называется, на злобу дня. Вот Генрих Наваррский и его кузен Генрих де Конде, с толпою «нечестивцев», нападают на ангелов, одетых в легкие серебристые одежды. Защитники католической веры, в чьих предводителях можно было узнать короля и его братьев, победоносно оттеснили своих врагов в страшный, источающий серные испарения Тартар. Там враги сделались пленниками чертей, а победители смешались с ангелами, среди которых легко было распознать Маргариту и принцессу Конде. Прежде чем закружиться в танце со всеми участниками представления, они станцевали сначала со своими мужьями. Так оба Генриха обрели спутниц жизни.

Как обычно, праздничная неделя завершилась турниром. На этот раз Амазонки — в их образе выступали Карл IX и его братья, с обнаженной грудью, — победоносно громили Неверных Турок, представленных, разумеется, Генрихом Наваррским, Генрихом де Конде и их сподвижниками. Апофеоз представления — псалмы на темы любви в исполнении певца Этьена Ле Руа, звезды той далекой эпохи.

Как и следовало ожидать, протестанты не испытывали восторга от того, что четыре дня подряд их подвергали дурному обращению и насмешкам, а также от того, что они постоянно терпели поражения… пусть пока это было лишь на сцене. Обида копилась в их сердцах — эта обида очень скоро вспыхнула ненавистью — и брызнула кровью в ходе той страшной трагедии, до которой осталось уже совсем немного…

* * *

Свадьба, которая заставила Марго пролить столько слез, призвана была упрочить Сен-Жерменский мир между католиками и протестантами. Тогда как все помыслы королевы-матери направлены были исключительно на мир, насупленный адмирал де Колиньи не переставал думать о том, как протянуть руку дружбы принцу Оранскому и помочь ему в освобождении Нидерландов от испанского ига. Но Екатерина своего мнения не изменила: конфликт с Испанией должен был обернуться неисчислимыми бедами для французской монархии.

Гордому Колиньи слышать это было смешно.

Как мажордом Франции, он видел для себя только одну цель: подобная операция увеличила бы его влияние на государственные дела. И правда, Карл IX настолько доверял Колиньи, что называл его не иначе, как «мой отец»! Значит, было необходимо решительно избавиться от дурного влияния адмирала. Эта решимость зрела в головах Екатерины и ее сына Анжу, разделял ее с ними и герцог де Гиз. Он-то не забыл, что именно адмирал, пусть и не прямо, был ответствен за смерть его отца: разве не он вложил оружие в руку убийцы, Жана Польтро де Мере?

Итак, покушение. Екатерина уверена: другого выхода нет. И королева-мать возложила на герцога Анжуйского подготовку заговора против адмирала, подчеркнув, что в задуманном деле промах недопустим.

В пятницу утром 22 августа 1572 года Гаспар де Колиньи присутствовал в Лувре на заседании Совета, который подтвердил неизменность позиции Франции: нет, она не готова двинуться войной на равнины Фландрии. Ибо конфликт с Испанией, повторим в который раз, окончился бы для нее катастрофой. Король отправился на мессу, председательство на собрании перешло к герцогу Анжуйскому. Должно быть, в ходе дебатов герцог оказался несколько рассеян, словно чуть не позабыл, что, по плану заговорщиков, именно на это утро намечалось убийство адмирала!

Поначалу Екатерина и ее сын хотели доверить эту операцию некоему капитану-гасконцу, но когда этот хвастун со своей типичной болтливостью стал излагать оригинальный план, с помощью которого он намеревался «поторопить адмирала на тот свет», они едва не расхохотались. Однако время для смеха еще не пришло…

Вот тогда-то мать герцога де Гиза, Анна д'Эсте, внучка Людовика XII, ставшая герцогиней Немурской через свое замужество с Жаком Савойским, порекомендовала заговорщикам сеньора Моревера, Шарля де Лувье, шевалье ордена Сен-Мишель, бывшего пажа Лотарингского дома. Анжу этот выбор одобрил: «Надежный человек, нам его хвалили, и уже испытанный в убийствах».

Какое место выбрать для покушения?

Не вернее ли всего опытному Мореверу устроить засаду где-нибудь на пути, по которому непременно пройдет адмирал, следуя из Лувра, с заседания Королевского совета, в свой дом на улице Бетизи? Как раз по дороге, на улице Фосе-Сен-Жермен, жил бывший наставник Генриха де Гиза, каноник Пьер де Пиль де Вильмюр. Моревер снял у него комнату на первом этаже дома, с зарешеченным окном, выходившим на улицу, представившись вымышленным именем — Бондо, конный лучник короля. Перед окном он повесил несколько простыней, чтобы замаскировать ствол своей тяжелой аркебузы, установленной прямо на подоконнике. И стал ждать…

На его счастье в доме был запасной выход к монастырю Сен-Жермен, а уж там стоял на привязи берберский жеребец, готовый умчать своего седока.

Ждать пришлось долго.

В ту роковую пятницу Совет затянулся дольше обычного. Моревер нервничал. Естественно, он не мог знать, что, покидая Лувр, адмирал встретил короля, который как раз выходил из часовни. Карл увлек своего «отца» в находившийся рядом зал для игры в мяч. Некоторое время адмирал наблюдал за игрой, затем, в сопровождении дюжины протестантских вельмож, жуя, по обыкновению, зубочистку, направился к себе, на улицу Бетизи. На ходу он проглядел какую-то записку, которую ему вручили. Справа от него шагал месье де Герши, слева — месье де Прюно. За ними следовала когорта дворян-протестантов. Вдруг Колиньи остановился и наклонился — это движение спасло ему жизнь, — чтобы завязать шнурок башмака. В этот момент Моревер нажал на курок аркебузы. Пуля, оторвав указательный палец Колиньи, застряла в предплечье, точнее, в локте. Но адмирал не упал:

— Теперь вы видите, — крикнул он, — как поступают во Франции с благородными людьми! Стреляли вон из того окна… Оттуда еще идет дым!

Несколько человек из его свиты бросились к дому каноника, но дверь оказалась на замке. Наконец она поддалась их натиску, и гугеноты устремились в комнату нижнего этажа. Еще не остывшая аркебуза лежала на кровати, но стрелок уже сбежал… С мостовой доносился удаляющийся цокот лошади, пущенной в галоп.

Друзья доставили окровавленного адмирала в дом на улице Бетизи и спешно послали за незаменимым Амбруазом Паре.

— Что? Опять! — воскликнул Карл IX, узнав о покушении, и в сердцах швырнул наземь ракетку. — Неужели у меня никогда не будет покоя?

Оставив игру в мяч и скорым шагом направляясь в Лувр, король даже не догадывался о том, что этот заговор был сплетен его матерью и братом. В Лувре он распорядился принять несколько неотложных мер. Крепостной страже и городскому ополчению усилить наблюдение за городскими воротами. Всем католикам, обитающим на улице Бетизи, немедленно покинуть свои дома и оставить их протестантам, чтобы те почувствовали себя в полной безопасности. На всякий случай были арестованы служанка и лакей каноника с улицы Фосе-Сен-Жермен. Наконец, «лучникам, арбалетчикам и аркебузирам» предписывалось собраться с оружием на Гревской площади, перед ратушей.

Адмирал, прикованный к постели, Генрих Наваррский и его кузен Генрих де Конде требовали королевского возмездия зачинщикам покушения. Узнав, что Моревер промазал, Екатерина мастерски скрыла свою досаду; внешне она оставалась совершенно спокойна. Зато Карл IХ был в ярости: «Виновных ждут такие кары, что адмирал и его друзья наверняка останутся довольны!»

Как подтверждает в своих «Мемуарах» и Маргарита, Карл IX был убежден, что оружие в руки убийцы вложил герцог де Гиз, при этом ему даже в голову не приходило подозревать свою мать и брата.

Прибыв на улицу Бетизи, Амбруаз Паре поначалу склонился к решению ампутировать адмиралу левую руку. Но, к счастью, поразмыслив, он удовлетворился минимумом: с помощью ножниц отрезал указательный палец правой руки и извлек свинец, застрявший в локтевом суставе левой. Удивительным мужеством обладали люди той эпохи — такие операции им приходилось переносить без какого бы то ни было обезболивания. Ни малейшего стона не издал Колиньи, пока доктор кромсал его плоть. Зато вокруг него заливались слезами Генрих Наваррский, его кузен Конде и другие соратники.

— Друзья мои, — обратился к ним адмирал, — к чему эти слезы? Сам я считаю за честь получить подобное ранение во славу Господа.

Однако он все же не удержался от обвинений в адрес Лотарингского дома:

— В содеянном я подозреваю господ де Гизов. Ничего не утверждая, хочу сказать, что, благодарение Богу, я давно уже знаю, что не должен страшиться ни своих врагов, ни даже смерти… И если что-то удручает меня в этом ранении, так лишь то, что сейчас я не могу доказать королю, насколько хотел бы быть ему полезен.

Невзирая на свое состояние, Колиньи не оставлял мысли о войне во Фландрии.

— Я очень желал бы, — продолжал он, — чтобы король захотел прислушаться к моим словам; речь идет о вещах, чрезвычайно для него важных, к тому же, я думаю, кроме меня, никто их ему не скажет.

Легкий на помине, на улице Бетизи в сопровождении огромного эскорта появился Карл IX со своей матерью и братьями Анжу и Алансоном, а также маршалом де Таваном, новым министром правосудия. Королевский гнев все еще не остыл:

— Ты, адмирал, — возгласил король, — принужден терпеть боль, а я принужден испытывать стыд! Но из всего этого воспоследует такое страшное мщение, что люди его вовек не забудут!

Воспользовавшись случаем, Колиньи еще раз изложил свои доводы:

— Моя верность и усердие в защите ваших интересов обязывают меня умолять вас о том, чтобы не упустить нынешний благоприятный шанс… Ваше Величество вполне ясно изложили свои намерения относительно войны во Фландрии. Но если вы ограничитесь только принятием обязательств, не доведя до конца все то, что было начато, вы подвергнете королевство большой опасности…

Ясно, что королю решительно не хотелось вступать на зыбкую почву, с которой так легко соскользнуть к конфликту с Испанией: он желал мира и потому предпочитал говорить о ранах Колиньи, дабы его успокоить:

— Вы говорите слишком горячо, и я боюсь, как бы ваше столь возбужденное состояние не пошло вам во вред. Оставьте мне позаботиться об остальном, я отомщу за ваши раны и покараю зачинщиков.

— Их не так трудно найти, — заметил Колиньи, — приметы достаточно красноречивы.

Разговор принял опасный характер, и королева Екатерина перехватила инициативу:

— Мы не должны так долго утруждать больного…

Тут же она перевела разговор на пулю, которую Амбруаз Паре извлек из раны адмирала, — ее, мол, нужно подвергнуть тщательной экспертизе, не то может получиться, как в случае с покушением Жана Польтро де Мере на герцога Франсуа де Гиза:

— Я вспоминаю, когда де Гиз был убит под Орлеаном, его доктора говорили мне, что если бы удалось извлечь пулю, то, будь она даже и отравлена, смертельного исхода удалось бы избежать.

Амбруаз Паре внес ясность:

— Мы не только извлекли пулю, Мадам, но также дали адмиралу настой против яда, чтобы предотвратить любую опасность…

Король и Екатерина вышли, но герцог Анжуйский, прирожденный лицемер, — ведь аркебуза принадлежала одному из его гвардейцев, — посчитал за благо еще на несколько секунд задержаться среди протестантов, вздыхавших у постели раненого.

Однако Колиньи подобными уловками провести было невозможно… Недаром многие мемуары той эпохи донесли до нас фразу, которую якобы адмирал успел прошептать королю, когда тот собрался уходить:

— Царствуйте сами и остерегайтесь вашей матери и герцога Анжуйского…

Маргарита в свою очередь тоже осведомлялась о состоянии больного. Присутствовала ли она при разговоре между Колиньи и Генрихом Наваррским, когда решено было отправиться в Лувр с новым требованием о наказании виновных? Король вновь и вновь повторял, что этим он займется сам и что он уже распорядился предоставить в распоряжение гугенотов всю улицу Бетизи.

Он даже предложил перевезти Колиньи в Лувр, где ему могли обеспечить лучший уход.

— Клянусь Богом, я отдал приказ найти герцога де Гиза и взять его под стражу! Я не потерплю, чтобы подобные проступки оставались безнаказанными!

* * *

Париж начало лихорадить. Лавки закрывались одна за другой. Все более тревожные слухи носились по городу. «У горожан закипала кровь», но еще сильней она закипала у восьми или десяти тысяч гугенотов, приехавших на свадьбу Маргариты и Генриха.

— Что все это значит? — изумлялся король. — Мне докладывают, что народ бунтует и берется за оружие!

— Это не совсем так, — поспешно отвечала Екатерина, — но, если вы помните, вы сами отдали приказ городскому совету довести до сведения всех граждан, что с нынешнего утра никто не должен покидать свои кварталы, дабы предотвратить беспорядки.

— Да, это правда, — вздохнул король. — Но при этом я также запретил брать в руки оружие. Во всяком случае, я требую взять под охрану дом адмирала.

Главари протестантов считали, что оставаться в Париже небезопасно, тем более что постепенно гугеноты прозревали истину. Они запросили разрешения покинуть город. Король успокаивал: бояться нечего! Для вящей убедительности он повторил предложение перевезти Гаспара де Колиньи в Лувр. Его предлагали поселить в покоях Маргариты Наваррской, расположенных в южном аттике дворца.

Генрих Наваррский и принц де Конде отклонили предложение: пусть адмирал остается в своем дворце на улице Бетизи, где, по крайней мере, охрана надежнее, чем в Лувре.

А в городе уже вовсю собирали кирасы и шпаги на случай возможной осады. Следуя какому-то своему собственному плану, герцог Анжуйский отправил на улицу Бетизи пятьдесят стражников с аркебузами, к которым Генрих Наваррский добавил пять гвардейцев из своей личной охраны.

Следующий день, субботу 23 августа, Карл IX начал с того, что справился о здоровье раненого. Екатерину его заботливость вывела из себя. Дела, по ее убеждению, шли все хуже. В это утро гасконец Пардайан с вызовом заявил королеве-матери, что, если со стороны короля возмездие не последует, гугеноты совершат его сами. Королева-мать восприняла эту угрозу как пощечину.

Беспокойство в Париже продолжало нарастать, уже целая толпа гугенотов дефилировала перед дворцом де Гизов, сотрясая воздух криками и шпагами… Конечно, эта ненависть выплескивалась по адресу лотарингцев, но в равной степени она предназначалась и королю, и герцогу Анжуйскому. По просьбе Генриха Наваррского гугеноты-гасконцы отправились в Лувр, чтобы там обеспечить защиту своего короля.

Королеве-матери стало страшно.

И она решила первой нанести удар. Составился новый заговор, на сей раз против короля. 23 августа, пополудни, Екатерина прогуливалась в тенистых аллеях сада Тюильри с герцогом Анжуйским, герцогом де Гизом, маршалом де Таваном и еще несколькими приближенными. Среди них — флорентиец Альберде Гонди, сеньор Реца. Он был воспитателем Карла IX и, если верить Брантому, сохранял большое влияние на короля. Ему и поручена была «перевербовка» Карла, а для этого флорентийцу доверили сказать ему правду. Он должен «начать», как бы наметив место для гвоздя, а Екатерина — продолжить, загнав гвоздь вглубь. Де Гонди прибыл в Лувр и пришел к Карлу IX, только что закончившему свою вечернюю трапезу. Опустив ненужные преамбулы, флорентиец сразу изложил суть:

— Как ваш вернейший слуга, я не могу от вас скрыть, сир, в сколь опасную ситуацию Ваше Величество рискует ввергнуть себя, настаивая на возмездии месье де Гизу. Вы должны знать, что покушение на адмирала было подготовлено не одним месье де Гизом, но также вашим братом и королевой — вашей матерью.

Карл IX онемел. Опасаясь, как бы его не настиг нервный припадок, посланец Екатерины пустился в долгие многословные объяснения: католики настроены чрезвычайно враждебно к идее вооруженного вторжения в Нидерланды. Внушив королю этот пункт, он перешел к Колиньи, который не просто желает, а уже готовит гражданскую войну. Королю не удалось даже слово вставить в речь Гонди. Когда же, уловив паузу, он собрался что-то сказать в защиту своего любимца адмирала, вдруг, как в хорошей драматической пьесе, открылась дверь и…

Вошли Екатерина и Анжу.

Оба были бледны. Королева знала своего сына и, лучше чем кто бы то ни было, умела им управлять. Она с ходу заявила, что узнала страшные новости, и нарисовала картину ужасающей распри, в которую рискует погрузиться Франция. Гугеноты — на этот счет сомнений больше нет — решили взяться за оружие и отомстить за своего вождя. Речь идет о самой жизни королевской семьи, более того, о жизни государства!

— Да, мой сын, гугенотская партия вооружается против вас. Адмирал отправил гонцов в Германию, откуда ждут прибытия десяти тысяч рейтаров, и в швейцарские кантоны, где надеются собрать столько же пеших ратников. В самом вашем королевстве капитаны гугенотов повсюду трубят сбор своих отрядов. К этой армии примкнут союзники гугенотов из соседних стран. Зная, как мало у вас людей и средств, я не поручусь, найдется ли во Франции убежище хотя бы для вас!

Короля все больше охватывали сомнения, и королева-мать нанесла последний удар:

— От величайшей опасности, которой подвергаетесь вы и, более того, ваше государство, от разрушений, бедствий и смерти многих тысяч людей спасти теперь может только одно: необходимо сегодня же вечером взяться за шпаги…

Так она подвела легальную почву под предстоящую бойню. Вопреки ожиданиям понадобилось не более часа, чтобы совершенно переубедить Карла, и когда мать спросила, не страшно ли ему взвалить на себя ответственность за столь тяжкое решение, в ответ король затопал ногами и закричал:

— Перебить их всех, никому не дать уйти живым, чтобы никто не посмел даже упрекнуть меня в этом!

Екатерина победила. Страшная машина смерти запущена, хотя никто еще не успел отдышаться после танцев на свадьбе Марго…

• Маргарита Валуа в возрасте двадцати лет.

• Генрих II. Франсуа Клуэ. Лувр.

• Венчание Екатерины Медичи и Генриха, герцога Орлеанского, второго сына Франсуа I, 28 октября 1533 года в Марселе. Папа Клемент VII соединяет руки жениха и невесты. Вазари. Фрагмент. Флоренция.

• Диана де Пуатье, возлюбленная Генриха II.

• Турнир на улице Сент-Антуан. Гравюра Ф. Гогенберга.

• Генрих II на смертном одре.

• Екатерина Медичи, королева Франции. Франсуа Клуэ. Музей Шарнавале.

• Лувр, реконструкцию которого вслед за отцом проводил Генрих II.

• Франциск II и Мария Стюарт, король и королева Франции в 1559–1560 годах. Миниатюра из «Часослова Екатерины Медичи». Лувр.

• Карл IX и Елизавета Австрийская. Миниатюра из «Часослова Екатерины Медичи». Лувр.

• Встреча Нострадамуса и Екатерины Медичи в Салон-де-Прованс 16 октября 1564 года во время путешествия короля Карла IX с двором по Франции.

• Филипп II, король Испании и Елизавета Валуа. Миниатюра из «Часослова Екатерины Медичи». Лувр.

• Путешествие двора короля Карла IX по Франции. Прибытие в Ан.

• Мишель де л'Оспиталь (1505/1506-1573). Канцлер Франции в 1560–1573 годах, католик, не допускавший применения силы в религиозных спорах. XVI в. Музей Конде. Шантийи.

• Избиение в Кагоре 19 ноября 1561 года. Гравюра Ф. Гогенберга.

• Гаспар де Колиньи (1519–1572), с 1552 года адмирал Франции. Убит в Варфоломеевскую ночь.

• Избиение в Сансе. Католики, преследуя протестантов, убивали их и бросали в реку. Тела плыли вниз по Сене до самого Парижа. Гравюра Ф. Гогенберга.

• Избиение гугенотов в Васси 1 марта 1562 года, осуществленное Франсуа де Гизом.

• Зверства, творимые гугенотами. После избиения в Васси гугеноты стали нападать на католиков. Монахов подковывали, как лошадей, или расстреливали в упор.

• Франсуа де Гиз (1519–1563), защитник Меца и освободитель Кале. Рисунок XVI века.

• Убийство герцога Франсуа де Гиза 18 февраля 1563 года.

• Карл IX. Франсуа Клуэ. Музей Конде, Шантийи.

• Казнь 18 марта 1563 года в Париже на площади Грев Польтро де Мере, убийцы герцога де Гиза.

• Маргарита в четырнадцать лет. Именно в это время она была влюблена в своего брата, будущего Генриха III.

• Генрих де Гиз, Меченый (1549–1588). XVI в. Париж. Музей Карнавале.

• Битва при Жарнаке 13 марта 1569 года. Королевские войска под командованием герцога Анжуйского, будущего Генриха III, разбили протестантов.

• Антуан де Бурбон, отец Генриха IV, глава протестантской партии. В 1560 году обратился в католичество. Был смертельно ранен 16 октября 1565 года при осаде Руана. Музей Конде, Шантийи.

• Жанна д'Альбре, мать Генриха IV, королева Наварры. В 1560 году обратилась в протестантство. Музей Конде, Шантийи.

• Генрих Наваррский и Маргарита Валуа. Миниатюра из «Часослова Екатерины Медичи». Лувр.

• Венчание Генриха Наваррского и Маргариты Валуа.