Жозефина наверху счастья. 24 марта 1805 папа крестил в Сен-Клу ее второго внука. Евгений получил сан принца Империи, должность государственного архиканцлера, титул светлейшего высочества, и 2 апреля она отбывает в Милан вместе с императором, который должен короноваться там в качестве короля Италии.

Этого «12 жерминаля», «в день, память о котором никогда не сотрется из ума и сердца жителей Труа», Жозефина с мужем въезжает в префектуру департамента Об. На подступах к городу воздвигнута триумфальная арка размером 16,5×12 м, украшенная такой латинской надписью: «Ворота города, преисполненного радостью, откройтесь, дабы в вас триумфально въехал герой, вернувший Франции Францию».

Другая триумфальная арка высится в центре города. На фронтоне венки — «гражданские, за победы на море, за снятие осады, за победу в войне», а над ними четыре слова, изъясняющие замысел декоратора: «Он заслужил их все».

На каждом шагу колонны, обелиски, портики, бюсты, транспаранты и вдобавок гигантская тридцатиметровая звезда, причем все это перегружено символами и подобающими случаю формулами. Я упустил еще «восходящее солнце» с такой надписью: «Если им свершены такие чудеса в час восхода, чего не совершит он, продолжая свой путь?» Жозефина расточает любезные слова и улыбки военным, гражданским и духовным властям, почетному эскорту, роте ветеранов, национальной гвардии, вооруженным пожарным, а вокруг во всю мочь гремят колокола, пушки, барабаны и горны. Она выслушивает речь мэра, заверяющего ее, «что нет ни одного горожанина, ни одного должностного лица, которые не благословляли бы день», когда ее короновали.

На другое утро император направляется в Бриенн, где и заночует: он собирается предаться там воспоминаниям о военной школе. Жозефина остается на сутки в Труа. Она принимает обычный в таких случаях визит двадцати девушек, приведенных матерью одной из них. Барышня Буржуа-Кийар от имени своих товарок подносит «коронованной красоте и добродетели на троне» корзины с «данью городской промышленности». Вторую речь произносит барышня де Курсель, которая тоже говорит о добродетелях новой императрицы и повергает к ее стопам «сердца, благие пожелания и восхищение» юных жительниц Труа. Жозефина «сердечно» обнимает четырех из них и «дарит им знаки своего благоволения». Затем следует неизбежный бал, и на третье утро, после мессы, в десять часов, августейшие гости вновь пускаются в дорогу.

В Шалон-сюр-Сон возле угла башни Сен-Пьер императорскую чету ждет триумфальная арка «смешанного ордера». Она, по всей видимости, удалась. Улицы присыпаны песком, иллюминированы и украшены коврами. Две единственные в городе пушки дают по двенадцати выстрелов каждая. Жозефина с мужем проводят ночь на углу Вороньей и Бочарной улиц у г-жи Шике, которая временно перебралась к родным, уступив императору свой наикрасивейший в городе дом. Двадцать пять музыкантов-любителей, расположившись в вестибюле, приветствуют «самыми своими радостными мелодиями» прибытие государей в этот «дворец».

На следующий день двенадцать девочек, «украшенных лишь присущей их возрасту грацией», подносят императрице «почетные конфеты», на обертках которых красуются напечатанные «со тщанием» девизы, а также букет иозефиний, нового растения, выведенного в оранжереях Мальмезона и принадлежащего к семейству биньониевых. Одна из девочек, Адель де Фудрас, произносит приветствие и получает взамен колье, которое в тот день надето на Жозефине.

В Лионе остановка на пять дней. Триумфальные арки, речи, приветствия, поздравления — сущий потоп! Столица Галлии[34]Столица Галлии — во время римского владычества Лион (тогдашний Лугдунум) был столицей провинции Лугдунская Галлия.
немало сделала для достойного приема Наполеона и Жозефины в их первой поездке. Почетный караул из 80 гренадеров в белых мундирах с розовыми отворотами и обшивкой и шапках с белым султаном и 80 конных егерей в голубых куртках с отворотами и обшивкой цвета зари проходит торжественным маршем мимо целой когорты музыкантов из 60 человек. Все это слегка отдает опереткой, но выглядит очень мило, когда в среду, 10 апреля, император с Жозефиной подъезжают в 3 часа пополудни к воротам Сен-Клер. Решено, что этому отряду, сформированному для данного случая, «будет дозволено нести службу вместе с императорской гвардией».

И здесь кортеж проезжает под несколькими триумфальными арками. Первая, в четверти лье от города, представляет собой бронзовые колонны, «символ нерушимой верности лионцев законам империи», чередующиеся с колоннами из мрамора, «эмблемой великолепия и богатства города». Весь Лион — сплошные девизы, аллегории, транспаранты, триумфальные барельефы и ворота.

С большим, чем у мужа, стоицизмом Жозефина снова принимает визитеров, расточает улыбки, краснея, позволяет именовать себя «Минервой французов», изящно отвечает ораторам, раскланивается, благодарит и притворяется, будто находит все изысканным и очаровательным.

Пока император устраивает смотры, инспектирует, решает, как способствовать обогащению города, дает аудиенции, Жозефина, «сочетая в своей нежной и щедрой душе самые тонкие чувства с величайшей простотой», осматривает лионский ботанический сад. По проспекту Букль она доезжает до этого парка, который украсила дарами из теплиц Мальмезона. Поэтому муниципалитет, «проникнутый признательностью», просит у нее дозволения назвать сад ее именем и воздвигнуть ей там статую «под сенью миртов и акаций». Императрица с той «кроткой отзывчивостью, которая так характерна для нее, дает согласие на эту двойную просьбу», — сообщает нам бесстрастный отчет о событии.

Г-н Беранже, президент Лионской академии[35]Лионская академия — речь идет, конечно, не об академии в нашем смысле слова, а о местном обществе любителей искусств и словесности.
, ошарашивает ее длинным приветствием в стихах, где хвалы императору перемешаны с комплиментами в ее адрес и выражается желание, чтобы

Императрица сопровождает супруга при посещении им Музея искусств и ремесел на площади Терро. Повсюду ее имя звучит вместе с именем императора, и, когда она выходит из коляски, ей подносят розу, а ему лавровую ветвь.

На другой день Пасха, торжественная месса. Жозефина в пурпурной мантии отправляется в кафедральный собор св. Иоанна и занимает место под балдахином на троне с золотой бахромой.

В тот же вечер город устраивает в местном театре большое празднество. Ложи третьего яруса убраны гирляндами роз, в просветах между которыми «читается пожелание всех сердец: „Да здравствует Жозефина!“» К этому надо добавить аллегорическую кантату под названием «Сон Оссиана», где в обращении к Жозефине не забыты похвалы ее добродетели:

У подножия трона на сцене девочка «самого нежного возраста» м-ль Паран, дочь мэра Северного района Лиона, бубнит поздравление, где Жозефина именуется королевой:

«Все зрители, вскочив с мест, непроизвольно присоединили клики одобрения к этому чистому голосу простодушного детского восторга», — сообщает нам историограф этого дня.

1 1 апреля, в Светлый четверг, на банкете, который устроил Лион в архиепископстве, Наполеон, по-видимому, и встретил впервые восхитительную смешливую женщину-девочку, вернее женщину-птичку, Эмилию Пелагра, которая родит ему в конце 1806 дочь, будущую принцессу де Шиме, ту самую, что скажет о своей матери:

— Кто знавал ее, тому больше не хотелось даже смотреть на других женщин.

Дал ли Наполеон между 11 и 16 апреля «частную аудиенцию» прелестной лионке — неизвестно. Во всяком случае, ревность в Жозефине проснулась позже.

Кортеж вытягивается теперь на дорогу к Альпам. Во время долгого переезда императрица во всем помогает мужу и своим обаянием, своей улыбкой скрашивает то, что уже стало для них страшным, изматывающим трудом. Переход через Альпы по долине Морьен[36]Морьен — долина в департаменте Савойя.
— серьезное испытание. Но вот наконец равнина и Турин, где восторженно встречают новых властителей.

В Асти жители предположили, что Наполеон с Жозефиной пересекут их городишко глубокой ночью, и старательно приготовились иллюминировать дома, мимо которых проедет кортеж. Однако из-за непредвиденной задержки новые владыки Италии прибывают только на другой день, в полдень 30-го. Для того чтобы понесенные расходы не пропали даром, население все-таки зажигает лампионы и плошки, что немало удивляет прибывших.

1 июня император везет жену в Маренго. Из кокетства, присущего даже славе, он приказывает доставить из Парижа наряд, в котором он был на поле боя. Длиннополый голубой мундир пообтрепался, шитье «порыжело», треуголка запылилась, но этот ансамбль уже стал достоянием истории, чтобы не сказать — легенды. Пока 25-я дивизия воспроизводит бой, Наполеон объясняет жене, чем был тот день, когда пал Дезе.

И вот Милан.

Город, где в Жозефине просыпается столько воспоминаний, празднично разубран. Собор и главные памятники сверкают тысячами огней. Гремят орудия, звонят все городские колокола. Однако население встречает гостей менее пылко, чем в Турине, и «клики народа» кажутся очевидцам скорее «криками черни». В Ла Скала спектакль-гала, здание залито светом. Особенно интересует Жозефину г-жа Банти[37]Банти, Бриджида (1759–1806) — итальянская певица.
, но не своим соловьиным горлом, а потому, что императрице рассказали, будто некий англичанин, «приписав звучность голоса актрисы особому устройству глотки», за 50 000 франков купил у певицы права на ее труп после смерти.

Но тут в Жозефине вновь пробуждается ревность. Император, похоже, увлекся чтицей жены, белокурой, хрупкой и остроумной м-ль Лакост. Жозефина наняла ее не для чтения, должность эта — синекура, а просто потому, что пожалела юную сироту-бесприданницу. Наполеон, как легко догадаться, интересуется ею совсем из других побуждений: м-ль Лакост не слишком жестокосердна. Поэтому императрица требует, чтоб муж отправил девушку во Францию, и Наполеон покоряется. Но с одним условием: чтица, которая не имеет права входа дальше служебной гостиной, должна быть один раз приглашена в кружок императрицы. Жозефине приходится подчиниться, и вечер кажется ей бесконечным.

26 мая она присутствует на коронации. Здесь она всего лишь простая зрительница, и в будущем у нее станут оспаривать титул «императрица и королева». Наполеон взял железную корону[38]Железная корона — корона германского племени лангобардов (VI–VIII вв.), основавшего свое королевство в Северной Италии (отсюда Ломбардия). После лангобардских королей ею короновались многие германские императоры, начиная с Карла Великого, а в 1805-м Наполеон. Представляла собой узкий железный обруч, вделанный внутрь золотого, усыпанного драгоценными камнями.
и возложил ее себе на голову, крикнув:

— Бог дал мне ее. Горе тому, кто на нее покусится!

А вечером во дворце, напротив иллюминированного Duomo[39]Duomo (ит.)  — собор. Здесь имеется в виду Миланский собор.
, он дразнит Жозефину, треплет ее за уши, легонько похлопывает, щекочет и со смехом твердит:

— Бог дал мне ее. Горе тому, кто на нее покусится!

Она тоже смеется, пытаясь защищаться и умоляя:

— Да перестань же, Бонапарт!

А он продолжает еще пуще.

Г-жа Дюшатель, г-жа де Воде и маленькая Лакост — всего лишь дурные воспоминания.

Пока Наполеон наблюдает за маневрами гвардии, председательствует в государственном совете и принимает депутации, Жозефина совершает экскурсии на озера Лаго-Маджоре и Комо. Единственное, но значительное для Жозефины событие за это время — пропажа моськи, подарка Ипполита. Весь город Комо в волнении, идут методичные розыски, сперва безуспешные, и императрица с отчаянием в душе продолжает свой путь без собачонки. Прибыв на виллу Джулиа, Жозефина утешается тем, что переодевает женщиной Брассака, одного из своих камергеров, и вводит его в комнату Бомона, убедив последнего, что тот внушил этой «даме» непобедимую страсть.

После ужина и ночи, проведенной во дворце на Изола Белла, одном из Борромейских островов[40]Борромейские острова — 4 островка на озере Лаго-Маджоре.
, а также восхождения к колоссальной статуе Святого Карла, Жозефина возвращается в Милан, где хозяйку ожидает ее драгоценный мопсик, отыскавшийся в Комо.

Большая прекрасная новость: Евгений назначен вице-королем Италии. Первоначально Наполеон склонялся к мысли о создании королевства Ломбардского для Жозефа или Луи, но непомерные претензии этих последних, почитавших себя не братьями Наполеона, а сыновьями «императора Карло» и «императрицы Летиции», вынудили мужа Жозефины перенести внимание на своих приемных детей. Наполеон возвел Евгения в сан вице-короля Италии, «желая оказать принцу Евгению, нашему пасынку и канцлеру нашей Французской империи, убедительное доказательство доверия, кое мы питаем к его преданности нашей особе».

Император любит беспредельно послушного ему пасынка. Эта покорность, эта покладистость восхищают Наполеона, который называет Евгения своим «рыцарем без страха и упрека»[41]Рыцарь без страха и упрека — прозвище Пьера де Террайля, сеньера де Байара (1473–1524), рыцаря, прославившегося своим бесстрашием.
. Он, конечно, будет превосходным вице-королем, которого можно отозвать как префекта. К тому же Евгений — советчик и опора Жозефины: она всегда спрашивает его мнение. Да и сам Наполеон, когда у него бывает конфликт с женой, прибегает к Евгению как к третейскому судье. Сначала Жозефина радуется при мысли, что станет матерью почти что государя, но слезы брызжут у нее из глаз, как только она отдает себе отчет, что отныне ее дорогому Евгению придется жить в Милане, а значит, далеко от нее.

— Ты плачешь, Жозефина? — спрашивает император. — Какая нелепость! Неужели ты так горюешь из-за разлуки с сыном? Но если тебя так удручает отсутствие твоих детей, подумай, что же должен испытывать я? Твоя привязанность к ним особенно жестоко напоминает мне о моей бездетности.

Неловкость императора, без сомнения нарочитая, исторгает у новой императрицы еще более обильные слезы. Значит, «он» по-прежнему думает о разводе? Неужели прерванный коронацией кошмар возобновится?

* * *

10 июня императорская чета покидает Милан и проводит два дня в Брешии. Сколько любовных воспоминаний для Жозефины!.. 15-го, подъезжая к Пескьере, она оказывается в местах, где — тому уж девять лет! — она чуть не погибла под австрийскими ядрами. Ночуют супруги в Вероне и там же проводят весь день. Между Мантуей и Болоньей им для смены лошадей приходится остановиться в Карпи.

Знакомясь — благодаря муниципальному архиву — с тем, какая встреча была им устроена по случаю простой смены лошадей, легко представить себе размах подобных встреч в больших городах. Еще за несколько дней до приезда их величеств в Карпи проверили, «исправно ли звонят колокола», украсили окна тканями, как это делается во время крестных ходов, а на главной площади городка водрузили колоссальный портрет Наполеона. Весь путь следования был «усеян розами и полевыми цветами». Подумали также и о том, что, пока меняют лошадей, Жозефина с мужем могут захотеть отдохнуть, поэтому в ратуше устроили для них особую спальню.

Муниципалитет убивается из-за того, что, в отличие от Мантуи и Модены, ему не по силам соорудить триумфальные арки, но он все-таки распорядился намалевать мнимую арку под мрамор на крепостном донжоне, украсив ее пучками знамен и статуями. Почетный эскорт, хотя это всего лишь национальная гвардия, готовится к великому событию, муниципальные советники расцвечивают фраки лентами из зеленого и красного шелка с красной бахромой и принимаются ждать.

Неожиданная новость: «королева» Жозефина проедет через Карпи за день до мужа и, может быть, даже позавтракает, пока будут менять лошадей.

Городок безумеет.

К счастью, становится известно, что императорские повара поспевают на несколько часов раньше и все приготовят, но тем не менее заняться сервировкой стола все-таки надо. Граф Бернардино готов ссудить городу все необходимое. Разве не одолжились у него уже мебелью для спальни в ратуше и стульями для собора, «весьма чистыми и с мягкими сиденьями», на тот маловероятный случай, что Жозефина захочет там помолиться?

Утром 20-го поваров все еще нет. Выходит, «королева» не будет завтракать? Но как бы там ни было, а стол накрыт, и с восьми утра муниципалитет в каретах, предоставленных ему знатными и богатыми семьями городка, ждет у въезда в Карпи. Лишь через два часа появляется прибывший из Мантуи кортеж «ее императорского величества императрицы и королевы». В эту минуту начинается дождь. Тем не менее расфранченный муниципалитет приближается к запряженной восьмеркой карете Жозефины, и синьор Карло Габарди, председатель муниципального совета, размыкает уста:

— Ваше августейшее величество, мы, правители этой коммуны…

Жозефина жестом прерывает его. Ввиду дождя и ее опоздания она освобождает советников от всякого церемониала. Муниципалитет соглашается рассесться по каретам и сопровождать на Главную площадь императорский кортеж, катящийся по лужам, где плавают розы и полевые цветы. На площади, пользуясь тем, что экипажи остановились для смены лошадей, Габарди спешит вновь взяться за свое:

— Ваше августейшее величество, мы, правители этой коммуны…

Дождь хлещет все сильней, и Жозефина опять прерывает оратора:

— Господа, мне огорчительно видеть вас под дождем. Наденьте шляпы.

Разумеется, никто из «правителей» не покрывает голову: дождь усиливается, и Габарди стоически продолжает речь, то и дело прерываемую императрицей:

— Наденьте шляпы, господа.

Вскоре ливень превращается в потоп. «Королева» умоляет:

— Уходите, господа. Я вас прошу.

Что ж, надо повиноваться. К тому же лошадей кончают перепрягать, и оратор, с которого струится вода, еле успевает вручить императрице прошение, тоже промокшее, от городских монахинь-капуцинок. Последняя улыбка Жозефины, и кортеж под водопадами ливня направляется к Болонье, где «королеву» ждут новые речи.

Габарди остается для утешения лишь пойти взглянуть на бесполезный, хоть и прекрасно сервированный стол, приготовленный в ратуше. Быть может, он хоть завтра пригодится императору и королю? Нет… И в этот день незадачливый Габарди получает последний удар. Услышав слова: «Ваше августейшее величество, правители этой коммуны…» — Наполеон прерывает его:

— Какой еще коммуны?

В три часа пополудни Наполеон нагоняет Жозефину в Болонье. Встречают их восторженно. Весь город — сплошной букет цветов. Всюду оглушительные крики и возгласы «да здравствует», многие жители решают вечером 24-го провести всю ночь на площади, чтобы не пропустить на рассвете, в четыре утра, отъезд «короля с королевой» в Модену и Пьяченцу.

В Генуе, где Наполеон с Жозефиной проводят шесть ночей в постели Карла V в палаццо Дориа, — новые речи, иллюминации, рукоплескания, триумфы, да еще в такую погоду, когда, по мнению Наполеона, жара превосходит здесь египетскую. Однако есть и кое-что новое: во-первых, кловисы, моллюски, которые кажутся маленькому двору «восхитительным кушаньем», и, во-вторых, великолепный праздник на море в сказочно погожую ночь. Плоты превращены в плавучие цветочные острова. «Адмиральская галера», на которой поместились император с императрицей, выкрашена белым с золотом, и в движение ее приводят сто гребцов в сверкающих нарядах.

В Генуе Жозефина нанимает новую чтицу, прелестную Карлотту Гадзани, чье лицо отличается редкой красотой. В данный момент она заменяет м-ль Лакост при императрице, через два года заменит первую и в постели императора.

Ничегонеделанье обрывается в десять вечера б июля: Наполеон решает вернуться во Францию, решает так неожиданно, что Жозефине чуть не приходится возвращаться туда одной. Но на дворе не 17 96 год: на этот раз она умоляет «Бонапарта» взять ее с собой, и императорский караван пускается в путь на Фонтенбло. После генуэзского зноя императорская чета, обновляющая дорогу через Мон-Сени, построенную в рекордный срок, страдает на перевале от жестокого холода. Восхитительное маленькое озеро замерзло.

Летя во весь опор, так быстро, что службы не поспевают за императорским поездом и Жозефина обходится без ночной сорочки, а Наполеон без кофе, император с императрицей влетают в Фонтенбло, где ничто не готово. По счастью, привратником там состоит бывший повар генерала Бонапарта в Египте.

— Давай, старина, возьмись-ка за прежнее ремесло и приготовь нам поужинать, — бросает император.

Ужин состоит из бараньих котлет и яиц, которые и делит между собой венценосная чета, восхищенная возможностью выйти из рамок этикета: тот уже начинает их тяготить.

* * *

Сразу по возвращении Жозефина решает еще раз съездить на воды в Пломбьер. Вдруг газы Источника капуцинов окажут наконец действие? При проезде через Нанси 3 августа 1805 у подножия холма Бютеньемон ее ожидает неизбежная триумфальная арка. Императрица покинула Сен-Клу 1-го, переночевала в Шалоне, пересекла Бар-ле-Дюк, где ее встречал двойной почетный караул, промчалась через Линьи, Сент-Обен и Туль, где всеобщую иллюминацию испортил дождь. В три часа утра ее карета останавливается у триумфальной арки в Нанси, где Жозефине приходится выдержать приветственные речи. Играет музыка, исполняя, разумеется, «Где может быть лучше, чем в лоне семьи», похоже, становящуюся чем-то вроде национального гимна, и кортеж движется между двумя рядами «шутих» по направлению гостиницы «Мир», где уже выстроен почетный эскорт. Жозефине до смерти хочется спать, и она отказывается следовать до площади Наполеона, где возведена пирамида, вершина которой увенчана зеленым шаром с восседающим на нем орлом. Императрица добирается до постели, а в восемь двадцать утра, отклонив просьбу о приеме городских корпораций, гражданских, военных и духовных властей, садится в экипаж. Ради этой ее остановки на пять часов двадцать минут истрачено на декорации, украшения, триумфальные арки, шутихи, музыку и «особые услуги» 3 397 франков 1 4 сантимов за счет нансийских налогоплательщиков.

Движение открывает экипаж г-на де Боссе, за которым следует карета Жозефины, где поместились также г-жи де Ларошфуко и д'Арбер; за ним следует коляска обоих камергеров — гг: д'Арвиля и де Бомона. В четвертой сидят Дешан, два шталмейстера — Фуле и Корбино, а также врач.

Приветствуя муниципальные власти и национальную гвардию, встречающие императрицу у каждой деревни, маленький караван добирается до Эпиналя. У въезда в город высится триумфальная арка, на которой читаются слова: «Венценосной благотворительнице», а у выезда из него сооружена другая арка из зелени с такими надписями:

От Шарма до Пломбьера улицы всех городков усеяны цветами и украшены зеленью и портиками. «Внушительная толпа граждан сбежалась отовсюду, чтобы насладиться лицезрением своей государыни», — сообщает нам г-н Эмбер, префект Вогезов.

Жозефина прибывает в Пломбьер уже ночью, но еловая аллея, ведущая к гостинице, иллюминирована фонарями с цветными стеклами, и, как только появляются экипажи, начинается фейерверк. Выглянув в окошечко кареты, императрица видит портик, увенчанный изображением Молвы, «превозносящей ее благодеянья», Шеренгой выстроен целый отряд кирасир и гренадеров. Его прислали туда «ради безопасности» императрицы, но Жозефина, оставив при себе лишь тридцать человек из императорской гвардии, вновь занялась лечением и классическими прогулками на Мон-Жоли или в долину Огроны. Она присутствует на представлении, устроенном «дамами, съехавшимися на воды». В честь нее дают бал, а она отвечает на полученные приглашения концертом и ужином на восемьдесят кувертов под огромным тентом во дворе монастыря капуцинов. Она заказывает также свой портрет в полный рост модному тогда, а ныне начисто забытому живописцу Лорану. Картина обходится ей в 6000 франков (30 000 нынешних), что, пожалуй, дороговато.

Она лечится прежде всего затем, чтобы оправиться от переутомления последних месяцев, и у нее довольно досуга подумать и помечтать о будущем. Да, о будущем сына, потому что Евгений сейчас — главная ее забота.

Вендетта, противопоставляющая клан Бонапартов семье Богарне, стала еще более ожесточенной после провозглашения Евгения вице-королем Италии. Жозефина сообщает об этом сыну, говоря о «безмерной удрученности» клана, и добавляет: «Мюрат по-прежнему подвизается в роли придворного, а жена его болела — так, по крайней мере, кажется. Она сильно изменилась, но у нее, как всегда, ничего не получается: воображает себя „исполненной достоинства“, а мне вид ее кажется просто надутым. Напрасно все эти люди так нас не любят. Будь они к нам подобрее, у них не было бы лучших друзей, чем мы».

Еще больше отравляет отношения брак, который Наполеон готовит для своего пасынка. Он надеется женить его на принцессе Августе Баварской, но дело еще не слажено. Прежде всего нужно расстроить помолвку дочери курфюрста с наследным принцем Баденским. Император посылает в Карлсруэ камергера генерала де Тиара, и все устраивается без особых затруднений с баденской стороны. «Ты, конечно, знаешь, что брак принца Баденского расстроился, — пишет вне себя от радости Жозефина Евгению 6 августа. — Это открывает большие возможности для известной тебе особы, Я видела ее портрет: несравненная красота!»

Остается Мюнхен, но со стороны курфюрста Баварского еще ничего не предпринято. Состоится ли брак? Жозефина надеется на это, но чуточку дрожит при мысли о бое, который ей всенепременно даст клан, как только узнает о новом династическом союзе.

Она всем сердцем любит сына. «Ты должен знать, милый сынок, — пишет она из Пломбьера того же 6 августа, — как я стенаю от вечной разлуки с тобой; мои глаза наполняются слезами всякий раз, когда я думаю о тебе или когда мне рассказывают про тебя». Конечно, пишет она ему слишком редко, и Евгений жалуется на это сестре. «Ты напрасно жалуешься, что не получаешь писем от мамы, — ответила Гортензия. — За все время своей поездки в Италию мне она написала только одно, да и то короткое; в лености с ней никто не сравнится; но если бы ты знал, что она до сих пор не может говорить о тебе без слез, ты простил бы ей лень».

В ту минуту, когда она пишет Евгению, Жозефина получает от мужа такое письмо, датированное 3 августа:

«Здесь у меня прекрасная армия, прекрасная флотилия и есть все, чтобы приятно проводить время. Не хватает мне только доброй моей Жозефины. Но этого ей не надо говорить. Чтобы мужчину любили, женщина должна вечно сомневаться и страшиться за длительность и силу своей власти над ним. Прощайте, сударыня, тысяча поцелуев повсюду».

«Император, — может признаться Жозефина Евгению, прочитав мужнее письмо, — всегда ласков со мной; я тоже делаю все, что в силах, чтобы быть ему приятной, с ревностью покончено, милый Евгений, и то, что я тебе пишу, — сущая правда. Поэтому он стал счастливее, и я тоже».

Этим семейным согласием Наполеон и его жена отчасти обязаны Гортензии. Месяц назад она писала брату, насколько придворные сплетни вредят взаимопониманию императорской четы. «Хоть я ни во что и не мешаюсь, — признавалась она ему, — но видя уныние, в какое все эти пересуды приводят маму и императора, я сочла себя вправе поговорить с генералом Дюроком. Я сказала ему, что его долг — попытаться смягчить императора, что передавать ему слова, брошенные императрицей кому попало, значит делать его несчастным…»

Мюрат, оказавшийся поблизости от Дюрока и Гортензии, навострил уши. Его ввели в курс разговора.

— Ошибка подозревать, будто кто-то ожесточает императора, — возразил он Гортензии. — Я, например, всегда стараюсь его смягчить.

Мюрат — возможно. А вот о Каролине этого уже не скажешь… Разумеется, на другое же утро Дюрок — или Мюрат? — передает разговор Наполеону, и следует объяснение Гортензии с отчимом. Наполеон находит, что падчерица рассуждает здраво, и с обеих сторон принимаются благие решения. Императрица обещает обуздать свою ревность, а дурные советчики — замолчать. Итак, Гортензия вправе написать брату: «Мама ведет себя в этой истории прекрасно: она перестала ревновать, а это уже много».

Жозефина — временно — держит слово, она, действительно, не ревнует, но лень ее все так же чудовищна. «Я нечасто получаю от вас вести, — упрекает ее император во вторник 1 3 марта. — Вы забываете друзей, это нехорошо. Не знал я, что воды Пломбьера обладают свойством Летейских вод[42]В античной мифологии Лета — река в подземном царстве, вода которой заставляет забывать о прежней жизни.
. Сдается мне, что, попивая пломбьерские воды, вы приговариваете: „Ах, Бонапарт, кто тебя полюбит, когда я умру?“ Надеюсь, до этого далеко, не так ли? У всего бывает конец — у красоты, ума, чувства, даже солнца; но вот у чего не будет конца — по крайней мере, я этого хочу, — так это у счастья, которым наслаждаются… и доброты моей Жозефины. Не могу не быть нежным, даже если смешон вам».

В среду, 25 августа, раздав кучу подарков, Жозефина вновь берет курс на Париж. На этот раз Нанси надеется «насладиться лицезрением» императрицы не так, как в прошлый, — только между тремя и восемью часами утра. Составлен и обмундированный с иголочки почетный эскорт, который выстроен бок о бок с гарнизоном, оркестром и «любимыми детьми Победы», то есть офицерами в отставке или отпуске. Жозефину, разумеется, собираются угостить неизбежным «Где может быть лучше…». Экипажи останавливаются. Императрица опускает стекло, улыбается, отвечает на обе речи — от гражданских и военных властей — и отправляется в гостиницу «Мир», сменившую название на «Империаль». Там девочки в белом декламируют приветствие, где превозносится рука Жозефины, которая «не скудеет»

Ей дарят великолепную «Фитографическую энциклопедию», другими словами, трактат о флоре старой Лотарингии, и не менее захватывающее «Нравственное описание департамента Мёрт». Но раздаются барабанная дробь и колокольный звон: наступает час иллюминации и представления «Узника» в опере. Когда Жозефина входит в зал, занавес взвивается. На сцене высится триумфальная арка, которую она, может быть, уже видела в предместье Конституции и на которой пылают две стихотворные строки:

Затем, после новых продекламированных и пропетых приветствий, в небо взлетают фейерверк и «римские свечи», а Жозефина, отказавшись поехать на бал, отходит ко сну. В четыре сорок пять утра она вновь пускается в дорогу, в восемь часов минует Вуа, в час дня — Бар-ле-Дюк (тогда Бар-сюр-Орнен) и ночует в Шалоне. 30-го, вечером, она возвращается в Мальмезон, выслушав в Бонди неизбежную речь префекта Сены.

Незамедлительно она сталкивается с интригами клана. «Придворный угодник Мюрат и его жена, — рассказывает она Евгению, — ничего не упустили, чтобы, пока меня не было, добиться еще больших милостей от императора; они не правы: даже находясь на месте, я ничем им не мешаю. Прошлой зимой они получили достаточно веское тому подтверждение». Мюрат действительно стал принцем и великим адмиралом. «Впрочем, — продолжает Жозефина, — они ведут себя очень умело, поскольку добиваются от императора всего, хотя в конце концов он оценит их по достоинству. Мюрат назначен наконец на командную должность. Говорят, куда-то на берег Рейна. У жены его, которая приехала из Булони и сегодня утром нанесла мне визит, был, как мне показалось, торжествующий вид: она добилась от императора всего, чего домогалась. К тому же, милый Евгений, я считаю, что мне они больше не могут быть опасны. Единственное, что меня еще беспокоит, это их интриги против моих детей в случае, если, на наше несчастье, мы потеряем императора».

К этому письму Жозефина добавила: «Объявление войны Австрии, похоже, дело решенное. Император начал стягивать в Эльзас 150 000 человек, сам он там будет в конце месяца, и помещения для обоих наших дворов уже приготовлены».

Примчавшийся из Булони Наполеон подтверждает новость. Кампания начинается, и Великая армия, стоявшая фронтом к Англии, готовится покинуть берега Ла-Манша, пересечь Францию и «пятью потоками» хлынуть в Германию.

Однажды ночью Наполеон до четырех утра работает с Талейраном. «В глубокой задумчивости, с подсвечником в руке», — так опишет он эту сцену позже, — он собирался уже лечь в постель, когда его с «обезумевшими глазами» перехватила Жозефина. Она бросилась к мужу и почти беззвучно спросила:

— Она хоть хорошенькая?

— Раз вы так все воспринимаете, сударыня, спите у себя, а я пойду в свою спальню, — ответил он, поворачиваясь к ней спиной.

Вероятно, из-за этой сцены и в противоположность тому, что Жозефина сообщала Евгению, отъезд ее в Эльзас все еще под вопросом. Жозефина делает все, чтобы добиться от мужа позволения обосноваться в Страсбурге на всю будущую кампанию. Благодаря этому она прежде всего ускользнет от ненавидящего ее клана и от мерзкой слежки со стороны Жозефа и Луи; во-вторых, вдвое сократит расстояние между собой и императором. А это значит — по крайней мере, она так полагает, — Наполеон вызовет ее к себе, как только разгромит противника, потому что для нее победа заранее предрешена.

Наполеон уступает. Он соглашается даже на то, чтобы жена ехала с ним и, по его обычаю, мчалась «день и ночь». Дамы — г-жи де Сегюр, де Талуэ, де Канизи, де Тюренн и де Лавалет — нагонят ее, когда смогут. Что до г-ж Ней, де Лористон и Ланн, те прибудут в Страсбург несколько позднее.

Выехав 24 сентября, между четырьмя и пятью утра, императорская чета достигает Страсбурга 26-го, в пять вечера. Пятьдесят восемь часов в дороге, без передышки! Жозефина знакомится с находящимся по соседству с собором восхитительным епископским дворцом, который одним из своих фасадов выходит на реку Иль; этот бывший дворец кардинала Колье[43]Кардинал Колье — прозвище кардинала и епископа Страсбургского принца Луи Рене Эдуарда де Рогана (1735–1803), «героя» громкого скандального дела о колье (ожерелье) Марии Антуанетты.
, перестроенный в середине XVIII века, неоднократно будет служить ей резиденцией. Здесь она как бы встретится с тенью Марии Антуанетты, проведшей во дворце первую ночь после своего появления во Франции. Архитектор Фонтен на отпущенные ему кредиты в 60 000 франков привел в порядок покои дворца, выселив оттуда отделы муниципальной администрации, архивы и даже арестантов, размещавшихся там после покупки городом Страсбургом этого здания, проданного в 1 7 91 как национальное имущество. Обстановка, доставленная из Страсбурга, Нанси и Люневиля, посуда, стекло, серебро, белье, кухонная утварь, привезенные из Парижа, — все уже было готово к приезду государей. Жозефине предоставили на втором этаже апартаменты из четырнадцати комнат окнами во двор, который образует как бы третий, глядящий на реку этаж. Парадные апартаменты из семи гостиных находились на первом этаже, выходящем во двор, и на втором, выходящем на террасу, откуда открывается вид на Иль.

Наполеон проводит с женой неделю — речи, приветствия, приемы, банкеты. 1 октября он переправляется через Рейн, и Жозефина остается единовластной правительницей почти на два месяца «самой краткой и самой блистательной кампании, которая когда-либо имела место», — это подлинные слова Наполеона, употребленные им в письме к жене через две недели после отъезда; два месяца, заполненные капитуляцией Ульма, победой при Аустерлице и вступлением в Вену. Пока Наполеон ткет себе мантию славы и легенды, Жозефина принимает германских государей, чьи визиты становятся тем чаще, чем дальше продвигается французская армия в глубину Священной империи. Она дает аудиенции местным властям, принимает командующего округом маршала Келлермана[44]Келлерман, Франсуа Кристоф, герцог Вальми (1735–1820) — маршал Франции с 1804.
со штабом, приглашает городских барышень — восемьдесят разом — и двадцать две дамы «из лучших семей города». К тому же Страсбург — обязательный этап на пути тех, кого Наполеон вызывает к себе, и Жозефина устраивает приемы — сегодня в честь мэров Парижа, завтра в честь депутации Трибуната, которая получит, впрочем, приказ не ехать дальше. Жозефина терпеливо выдерживает речи, председательствует на обедах, балах, ужинах, бывает во французском и немецком театрах, устраивает концерты, выписывает из Парижа певцов, в том числе м-ль Делию и м-ль Жервазис, а также своего любимого композитора Спонтини[45]Спонтини, Гаспаро Луиджи Пачифико (1774–1851) — выдающийся итальянский оперный композитор. Ниже речь идет об исполнении лишь отдельных номеров «Весталки», поскольку опера в целом была закончена лишь в 1807.
, который дает страсбуржцам возможность насладиться своей еще девственной «Весталкой».

Не вступила ли виконтесса де Богарне в последние годы старого режима в одну из масонских лож? Не поддалась ли она увлечению молодых придворных дам, вроде будущей гражданки Эгалите[46]Гражданка Эгалите — Луиза Мария Аделаида де Бурбон-Пентьевр (1753–1821), супруга Луи Филиппа Жозефа Орлеанского, ближайшего родственника Людовика XVI; перейдя на сторону Революции, ее муж принял фамилию Эгалите (Равенство).
или принцессы де Ламбаль[47]Принцесса де Ламбаль — Мари Тереза Луиза Кариньянская (1749–1792), подруга Марии Антуанетты, растерзанная толпой во время сентябрьских убийств 1792.
, которых забавляла мысль, что их будут именовать «достопочтенными сестрами»? Это можно предположить, поскольку осенью 1805 она в качестве «посвященной» присутствует на нескольких собраниях масонской ложи «Восток» в Страсбурге, в которой председательствует жена мэра г-жа Дитрих и которая имеет филиал для приема новых членов. Жозефина даже предстательствует за кандидатуру г-жи де Канизи, вступающей в ложу в качестве неофитки. Сразу после этого две ложи — одна в Париже, другая в Милане — принимают название «Жозефина» и умоляют о покровительстве свою августейшую «сестру». И, разумеется, императрица тратит деньги — на бесчисленные подарки, пожалования, вспомоществования. Она покупает почти все, что ей предлагают, в особенности — торговцам это известно — животных, семена и растения для Мальмезона. Она старается как можно чаще совершать прогулки по окрестностям города, а то читает — новость, о которой она сообщает Евгению, — в ожидании курьеров.

Редко случается, чтобы за пять-шесть дней не было ни одного письма. «У меня хорошая позиция, и я тебя люблю», — пишет ей Наполеон 2 октября из Этлингена. А 4-го, перед отъездом в Штутгарт, где курфюрст покажет ему в придворном театре постановку «Дон Жуана», он сообщает:

«Я в Людвигсбурге. Отбываю сегодня ночью. Моя армия движется. Погода великолепная. Союз с Баварией заключен. Чувствую себя хорошо. Надеюсь, в ближайшие дни у меня будут интересные для тебя новости».

Речь идет о браке принцессы Саксен-Хильбургхаузенской со вторым сыном курфюрста, известие о котором Наполеон пошлет Жозефине на следующий же день, прося жену позаботиться о свадебном подарке.

«Я немедленно уезжаю, мой друг. Дней пять-шесть ты не получишь от меня известий, но ты не тревожься: это связано с предстоящими операциями… Прощай, дружок. Люблю и целую».

10-го, переправившись через Дунай, Наполеон уже в Аугсбурге у бывшего курфюрста Трирского, «у которого превосходное жилье». И он продолжает: «Уже неделю я мчусь. Кампания началась с весьма внушительных успехов. Чувствую себя прекрасно, несмотря на ежедневные дожди. События развертываются с быстротой… Прощай, мой друг, обнимаю тебя».

Он вступает в Мюнхен и 12 октября сообщает:

«Противник разбит и потерял голову… Через час уезжаю в Бургау-на-Иллере. Чувствую себя хорошо, но погода ужасная. Льет так, что я дважды в день меняю сюртук. Люблю тебя и целую».

Под неумолимо хлещущим с неба дождем он одно за другим вписывает в Историю названия городов, деревень и рек. 19 октября в аббатстве Эльхинген он принимает Мака[48]Мак, Карл, барон фон Мак-Лайберих (1752–1828) — австрийский генерал, капитулировавший со своей армией в Ульме и тем самым поставивший в крайне тяжелое положение русскую армию Кутузова, спешившую на помощь австрийцам.
, явившегося с капитуляцией австрийской армии. В тот же день он пишет жене:

«Устал я, добрая моя Жозефина, больше чем следовало бы: целая неделя под дождем, ноги в холоде, вот я немного и прихворнул, но сегодня весь день не выходил на улицу и отдохнул. Я осуществил свой замысел: австрийская армия разбита с помощью одних только маневров: захвачено 60 000 пленных, 120 орудий, больше 90 знамен и 30 генералов. Теперь двинусь на русских, они погибли. Я доволен своей армией. Потерял всего 1500 человек, из них две трети легко раненными. Прощай, Жозефина, тысяча поцелуев всюду…»

20 октября плененная австрийская армия — 30 000 человек — проходит мимо него. «Анналы военной истории не знают подобной катастрофы», — пишет Наполеон жене. В ходе сражения под Ульмом он некоторое время не давал знать о себе Жозефине, и та волнуется. «Лемаруа привез мне твое письмо, — отвечает он ей. — С огорчением вижу, что ты чересчур волнуешься. Мне передали подробности, доказавшие, какую нежность ты ко мне питаешь, но ты должна проявить больше силы и веры в меня. Будь весела, развлекайся и верь, что мы увидимся еще до конца месяца».

Теперь он идет на Вену и вечером 2 ноября в Хаге набрасывает такие адресованные Жозефине строки:

«Я совершаю большой марш, стоят холода, снегу намело на целый локоть. Нам достается круто. К счастью, дров хватает — мы здесь все время в лесах. Чувствую себя неплохо. Мои дела идут сносно: противнику приходится хуже, чем мне. Жду от тебя известий: хочу знать, что ты спокойна. Прощай, мой друг, я ложусь».

5-го он в Линце:

«Погода отличная. Мы в двадцати восьми лье от Вены. Русские не выдержали и поспешно отступают. Австрийский дом в панике: из Вены вывозят все пожитки двора. Вероятно, дней через пять-шесть будет много нового. Очень хочу увидеться с тобой. Здоровье мое в порядке. Обнимаю тебя».

«События спешат за мной по пятам», — пишет он. Действительно, вечером 15 ноября, «несколько утомленный», он уже в Вене и продолжает: «Я еще не видел город днем: я проехал через него в темноте. Завтра принимаю именитых горожан и корпорации. Почти все мои войска на том берегу Дуная — преследуют русских. Прощай, моя Жозефина; как только будет возможно, вызову тебя. Тысячу раз обнимаю».

«Вызову тебя». От этих двух слов сердце Жозефины начинает учащенно биться. И на другой день она получает дозволение перебраться из Страсбурга в Мюнхен.

С каким ликованием пускается она 28 ноября в дорогу! Окруженная своими фрейлинами, камергерами и шталмейстерами, она в сопровождении почетного эскорта направляется под грохот пушек между двумя шеренгами пеших гвардейцев. Курфюрст и великий герцог Баденский, вне себя от радости, высылает ей навстречу свои кареты и своих гусар.

* * *

Начинается триумфальная поездка через Баден, Вюртемберг и Баварию. Поездка, во время которой курфюрсты и курфюрстины, принцессы и маркграфы должны по приказу императора всячески выражать почтение Жозефине, «потому что, — надменно объясняет повелитель, — тебе должны все, а ты ничего никому не должна, разве что из учтивости». Оговорка всего одна: «Курфюрстина Вюртембергская — дочь английского короля, она добрая женщина; обойдись с ней поласковей, но не подчеркивай этого».

Меняются эскорты, надсаживаются колокола, грохочут пушки, германские государи торопятся навстречу Жозефине. Она проезжает под спешно воздвигнутыми триумфальными арками. На высоких колоннах она читает слова: «Josephine Galliarum Augustae»[49]Josephine Galliarum Augustae (лат.) — «Жозефине, императрице Франции».
.

Вслед за Карлсруэ ее с расточительной роскошью встречает Штутгарт. Банкеты, концерты, триумфальные арки. В опере дают «Ахилла» Паэра[50]Паэр, Фердинандо (1774–1839) — итальянский композитор.
и «Ромео и Джульетту» Цингарелли[51]Цингарелли, Никола Антонио (1752–1837) — итальянский композитор. Лучшая из его опер «Джульетта и Ромео» (а не наоборот, как у Кастело) (1756).
. Курфюрст, а вскоре король Вюртембергский готов на все, лишь бы примазаться к триумфу ее мужа. Будущий тесть Жерома Бонапарта сам являет собой настоящее зрелище. Живот у него так выпирает, что в столе приходится выпиливать глубокую выемку. Подлинный деспот, он требует, чтобы его жена была в «парадном туалете» с семи часов утра. Им движет только одна страсть — часы со звоном, и его покои «похожи скорее на мастерскую часовщика, чем на апартаменты правящего государя». Для полноты какофонии он заказал себе кресло-орган, начинающее грохотать, как только в него садятся.

Жозефина с трудом сохраняет серьезный вид.

3 декабря она опять пускается в путь, и в Ульме кортеж въезжает на территорию Баварии. Императрицу встречает Ожеро, предупреждающий, что вечером состоится большое празднество, но она, раз уж находится «во Франции», предпочитает лечь в постель. Письмо из Аустерлица она, без сомнения, получает в день прибытия в Мюнхен.

«Я разбил русско-австрийскую армию под командованием обоих императоров. Я несколько устал: мне пришлось неделю провести на бивуаках, под открытым небом, в довольно прохладные ночи. Сегодня буду ночевать в замке князя Кауница, где просплю часа два-три. Русская армия не просто разбита — она разгромлена. Обнимаю тебя».

Через два дня, 5 декабря, он сообщает жене подробности:

«Я заключил перемирие. Русские уходят. Битва при Аустерлице — прекраснейшая из всех, какие я дал: 45 знамен, больше 150 орудий, штандарты русской гвардии, 20 генералов, 30 000 пленных, больше 20 000 убитых — страшное зрелище! Император Александр в отчаянии и уезжает в Россию. Вчера ко мне на бивуак прибыл император Германский, мы проговорили два часа и решили побыстрей заключить мир. Погода еще не очень плохая. Вот наконец континент и обрел мир, будем надеяться, что то же произойдет и во всем мире: англичане не смогут нам противостоять, Я жду не дождусь минуты, когда увижу тебя. Прощай, дружок, я чувствую себя сносно, и мне не терпится тебя обнять».

В ожидании императора Жозефина опять так подхвачена вихрем приемов, что у нее — в таких делах любые извинения хороши — не остается времени написать мужу, который 10 декабря жалуется:

«Я уже давно не получал от тебя писем. Неужели роскошные празднества в Бадене, Штутгарте, Мюнхене заставят забыть о бедных солдатах, живущих под дождем, в грязи и крови?»

Четыре дня спустя, все еще не получая писем, он набрасывает такие шутливые строки:

«Великая императрица, ни одного письма с самого вашего отъезда из Страсбурга! Вы побывали в Бадене, Штутгарте, Мюнхене, так нам ни слова и не написав. Это нелюбезно, да и бессердечно. Я по-прежнему в Брюнне[52]Брюнн — ныне гор. Брно в Чешской республике.
. Русские ушли, у нас перемирие. Через несколько дней увидим, чего я добился. Благоволите с высоты своего величия немного заняться вашими рабами».

В Мюнхене Жозефина ежедневно видится с курфюрстиной Каролиной, очаровательной тридцатилетней женщиной, и ее супругом Максимилианом Иосифом, которого Наполеон обещал сделать королем Баварским. Это «добряк», простой, отнюдь не кичащийся своим происхождением человек. Он в одиночку расхаживает по улицам Мюнхена, заговаривает с прохожими и знает по именам добрую часть населения столицы.

Жозефина думает лишь об одном — о браке сына с принцессой Августой Баварской. Вот почему она так предупредительна с курфюршестской четой. Но будущий король Максимилиан Иосиф чинит всяческие препятствия. Он предпочел бы — Наполеон расскажет об этом в свой час, — чтобы император развелся и сам женился на принцессе.

— Принц Евгений, — сказал он Наполеону, — всего лишь приемыш, а я не знаю, что это такое. В сущности, он всего-навсего виконт де Богарне, и получается, что моя дочь выйдет за простого французского дворянина.

Что сказал бы курфюрст, проведай он, что и виконтом-то Евгений был только благодаря авторитету своего отца Александра! И это еще не всё: даже если бы помолвка девушки расстроилась, Августа не перестала бы любить наследного принца Баденского. Г-жа фон Вурмб, воспитательница юной принцессы, осмелилась даже заговорить с императором о любви принцессы. Наполеон прыснул:

— Ей-богу, сударыня, по-моему, вы шутите. С каких это пор государи женятся по любви? Политика и государственные интересы — вот чем определяется их выбор. У меня складывается дурное впечатление о вас и воспитании, которое вы дали принцессе, пичкая ее таким набором смешных принципов и романтических страстей.

В довершение всего курфюрстина, будучи еще только Каролиной, дочерью маркграфа Баденского, чуть не вышла замуж за герцога Энгьенского. Она его даже любила, но маркграф, «ставший — по выражению последнего из Конде — бесноватым демократом», воспротивился союзу дочери с эмигрантом, врагом республиканской Франции. Каролина, обожавшая французскую литературу и целыми вечерами декламировавшая стихи, ненавидела Наполеона и делала все, чтобы помешать Августе выйти за Евгения. Добиться согласия удалось, лишь обещав, что курфюрст сделается королем Баварским, как это и произошло 1 января 1806, и пригрозив, что, если баварская сторона не перестанет упираться, сыну Жозефины дадут в жены эрцгерцогиню, одну из дочерей австрийского императора. Единственной, кто достигла брачного возраста, была пятнадцатилетняя Мария Луиза, но к ней мы вернемся позднее…

28 декабря, в день, когда император покидает Вену для встречи с женой, Жозефина может наконец сообщить сыну, что брак его с Августой, ставшей принцессой Августой, — дело решенное. Императрица находит будущую невестку очаровательной: «У нее приятная внешность, она может даже сойти за красавицу, но я придаю значение не столько ее физическим достоинствам, сколько уму и сердцу, поскольку от последних зависит твое счастье. Тебе известно, мой друг, как оно заботит мое материнское сердце, но думаю, что с этой стороны не придется ничего больше желать».

К сожалению, письмо Жозефины и письмо, посланное ему императором Двумя днями позже, придут к Евгению после доклада какого-то почтового инспектора, который тот отправил 30-го и в котором сообщал вице-королю о его браке. Евгения коробит от столь бесцеремонного обращения с ним. «Ни слова от кого-нибудь из десяти тысяч человек, окружающих мою мать, хотя любой из них был бы рад исполнить такое поручение», — писал он.

31-го, приехав в Мюнхен, Наполеон вновь пишет Евгению:

«Брат мой [53] , я устроил ваш брак с принцессой Августой. Она очень хороша собой. Прилагаю чашку с ее изображением, но в жизни она гораздо лучше».

С тщательно упакованной чашкой в багаже Евгений мчится в Баварию, и утром 10 января Жозефину будит сообщение о приезде сына, который немедленно отправился представляться Наполеону. При этой новости она разражается слезами — «первый визит сына нанесен не ей». Через несколько минут, держа Евгения за руку, император входит к жене.

— Вот, сударыня, привел вам вашего дылду сынка, — улыбаясь, объявляет он.

Жозефина опять плачет, но на этот раз от радости, и умоляет Евгения сбрить усы до того, как представиться Августе. «Дылда» подчиняется, и, когда знакомится с невестой, выбранной ему отчимом, его лицо уже гладко выбрито. Ему приходится по сердцу эта восемнадцатилетняя девушка, красоте которой, возможно, и недостает пикантности, но которую современники превозносят за осиную «талию» и «свежесть» кожи, правда, «несколько матовой», что в ту эпоху считалось недостатком.

С быстротой, столь милой сердцу общего повелителя, все совершается и на этот раз: 13-го подписан брачный контракт, в тот же день в большой галерее происходит гражданское бракосочетание Евгения и Августы, а на другой день, в семь часов, в дворцовой капелле происходит церковная церемония. 16-го в придворном театре дают «Кастора и Поллукса»[54]«Кастор и Поллукс» — опера (1806) немецкого композитора Петера фон Винтера (1754–1825).
. Евгений с нежностью посматривает на новобрачную. Она решительно лучше своего изображения на чашке, присланной его августейшим отчимом. Любовь придет быстрей, чем могла надеяться Жозефина. Торжество омрачено одним — Гортензия не приехала: Луи — вечно он! — не смог покинуть Париж и запретил молодой жене ехать без него в Мюнхен.

«Это приглашение повергло Луи в отчаяние, — объясняет она брату. — Он пропал, он будет обесчещен, если жена отправится без него; возможность увидеться с матерью, с тестем, да, пожалуй, и с братом, ничего для него не значит. По привычке идти на жертвы хотя бы ради сохранения мира я уступила, но вижу, что все это чревато для меня многими неприятностями — огорчением, что не встречусь с тобой, выговором от императора за проявленную слабость и обычным неблагожелательством со стороны мужа. Итак, я остаюсь, утешаясь сознанием, что пострадаю я одна и что если мне причиняют огорчения, то я сама никого на них не обрекаю».

Несмотря ни на что, Гортензия надеялась, что венчание состоится в Париже. Весть о том, что брат женился вдали от нее, — страшный удар для бедной женщины.

«Не могу тебе выразить, как мне горько это узнать. С тех пор как меня известили, я только и делаю, что плачу. Как! Меня не будет рядом с тобой в такую важную минуту! Подумай чуть-чуть обо мне, милый Евгений: я ведь единственная, кого следует жалеть. Свидание с тобой, пусть даже минутное, утешило бы меня в стольких горестях! Мне оно было необходимо, но, надеюсь, ты будешь счастлив за нас обоих. Расскажи про меня твоей жене, поведай ей, как я ее люблю и насколько расстроена тем, что ее не увижу.

О ней говорят столько хорошего, что я счастлива, думая о твоем браке. Конечно, она будет удручена, когда ей придется сразу же покинуть свою семью. Но уверена, все ее потери возместятся, как только она узнает тебя поближе, а ты воспримешь ее огорчение как вполне естественное: что печальней, чем расставаться с семьей? Покажи ей мое письмо: я хочу, чтобы она знала о моих горестях и немножко любила меня».

Гортензия вынуждена довольствоваться устройством праздника прямо в особняке Евгения по Лилльской улице. «Твои егеря и горнисты, твои комнаты и портрет — большего и не нужно было, чтобы я расплакалась; однако праздник оказался для меня весьма приятен. Все очень растрогались при виде твоего портрета, создававшего — правда, только отчасти — иллюзию твоего присутствия в той премилой галерее, где мы веселились. Он ведь так похож! Писан он Жераром[55]Жерар, Франсуа (1770–1837) — живописец и литограф.
. Его увенчали миртами. Нам не хватало только портрета принцессы Августы, но, надеюсь, ты мне его пришлешь».

Жозефина, вернувшись в Париж 26 января 1806, занимается свадебными подарками Августе, счет за которые превышает 200 000 франков. «Подарки смотрел весь Париж и нашел их очень красивыми», — пишет она Евгению. Действительно, ничто не кажется ей достаточно дорогим для невестки!

Наполеон другого мнения. Он бушует, и Жозефина получает от него выволочку, потому что работы по обустройству и переделке в соответствии с последней модой великолепного особняка Евгения на Лилльской улице, выполненные по желанию его матери, обошлись уже в 1 500 000 франков, и это еще не конец. Старый его друг Кальмеле, ставший управляющим императорскими дворцами и ответственным за работы, подвергается жестокому разносу и отставляется от должности.

* * *

Придворная жизнь возобновляется, и у Жозефины почти не остается досуга. «Не могла написать тебе раньше, милый сын, — объясняет она Евгению 13 февраля, — потому что с самого возвращения жизнь у меня была самая утомительная: ни минуты для себя, ложишься поздно, встаешь рано. Император крепок, он хорошо выдерживает такую деятельную жизнь, а мое здоровье страдает от нее».

Брак Евгения и Августы обделил принца Баденского. Наполеон отнял у него невесту и отнял довольно бесцеремонно. Значит, ему следует найти другую. Император еще в Карлсруэ подумал первым делом о кузине жены Стефани Таше де Ла Пажри.

— Вот то, что нужно, — объявляет он Жозефине, — мадемуазель Таше твоя кузина, это мне вполне подходит; великий герцог уже говорил со мной, я только что с ним расстался; устраиваем этот брак.

Жозефина возражает: ее кузина все еще страдает «болезнью, которую привезла с Мартиники». Наполеон уступает. Коль скоро нельзя «располагать» м-ль Таше, принц Баденский женится на экс-племяннице Жозефины Стефани де Богарне. Она была оставлена своим отцом Клодом в Пантемоне, затем воспитывалась у г-жи Кампан. Мы помним, как она вместе с Гортензией резвилась на лужайках Мальмезона в годы консульства. Она очаровательна, шаловлива и очень хороша собой: голубые глаза, чистый цвет лица, осиная талия, белокурые волосы. В семнадцать лет она появляется в Тюильри. Император находит ее обворожительной. Эта девочка — на вид ей лет четырнадцать — догадывается о своей власти над «дядей» и злоупотребляет ею. Однажды вечером ждут императора. Стефани садится в присутствии сестер Наполеона. Каролина приказывает, чтобы ей велели встать, и властелин застает Стефани в слезах. Она рассказывает о своей обиде.

— Только и всего? — восклицает он. — Ладно, садись ко мне на колени — так ты не будешь никого смущать.

Эта женщина-девочка сперва, несомненно, забавляла императора, а потом начала волновать, и вот уже ревность настораживает императрицу. Больше того, Наполеон, если верить г-же де Ремюза, «как всегда, не скрыл от жены своего увлечения и, чересчур уверенный в своем могуществе, оскорбился при мысли, что принца Баденского может обидеть происходящее у него на глазах». Но покамест он поглощен новой интрижкой еще с одной бывшей пансионеркой г-жи Кампан, которую Полина была несказанно счастлива подсунуть ему. М-ль Денюэль де Лаплень — так зовут эту особу — разводится, чтобы целиком быть к услугам императора. Конечно, она его не любит. Она сама рассказывала, что в императорском алькове, пока ее любовник занимался… ей удавалось незаметно переводить на полчаса вперед висевшие над постелью часы. «Уже!» — восклицал император, поднимая голову, и м-ль Денюэль освобождалась раньше, чем рассчитывала.

У Жозефины есть основания ревновать к Стефани сильнее, чем к Элеоноре, Поэтому она решает поговорить с юной сумасбродкой. Она указывает племяннице «на вред, который та себе причинит, не дав решительного отпора попыткам Бонапарта окончательно соблазнить ее». Стефани обещает вести себя сдержанно.

Однако курфюрст и великий герцог Баденский далеко не в восторге. Сочетать сына браком с одной из «принцесс» Бонапарт — это еще куда ни шло, но женитьбу его на племяннице первого мужа императрицы он не без основания расценивает как мезальянс. Что ж, за этим дело не станет! Наполеон решает удочерить маленькую Богарне. Она сделается «принцессой Стефанией Наполеон», поселится в Тюильри, получит права старшинства по отношению к сестрам императора, будет сидеть возле него «во всех собраниях, на праздниках и за столом», а «в случае, — уточняет Наполеон, — если мы там отсутствуем, будет располагаться справа от императрицы». Великий герцог уступает: Стефани станет великой герцогиней. Клан задыхается от бешенства. Выходит, г-же Летиции придется плестись после «девчонки Богарне»! И г-жа Мюрат чуть не падает в обморок, видя, как эта малышка входит в дверь раньше нее.

Жених приезжает в Париж.

Он свеж, румян, неуклюж. «Он не то чтобы уродлив, — рассказывает один очевидец, — но лицо у него не располагающее». Читатель догадывается, что Стефания отнюдь им не прельщена, но пока что живется ей как в сказке: свадебный подарок от императора, полтора миллиона франков приданого, бриллианты. Для нее ничего не жалеют. Брак принимает размеры события. Вечером 7 апреля в галерее Дианы перед лицом всего двора происходит гражданское бракосочетание. Кресла Жозефины и ее супруга стоят на возвышении, которое покрывает ковер «в виде цветочной клумбы». Церемонию благословляет кардинал-легат, и принц архиканцлер соединяет гражданскими узами «дочь его величества» с принцем Баденским. На другой день в сопровождении восьмидесяти пажей, неся в руке огромную свечу из желтого воска, сверкая драгоценностями и ведя за руку принца Баденского, Жозефина медленно движется между двумя шеренгами гренадеров. Камергеры напрасно надсаживаются: «быстрее, сударыни, быстрее! Вперед, вперед!». Жозефина отнюдь не ускоряет шаг. Это был, как уверяет г-жа де Ремюза, «один из пунктов, по которым она не подчинялась воле супруга. Поскольку поступь у нее была на редкость грациозная, а она не любила упускать свои преимущества, ничто не могло заставить ее торопиться, почему позади нее всегда и создавалась толкучка», где можно было различить двадцать четыре фрейлины двора, двадцать фрейлин принцесс, вельмож, министров, маршалов, офицеров, сверкающих всеми красками, и, наконец, самого императора в «испанском костюме» об руку со Стефанией — симфонией серебряного, белого и бриллиантов.

Вечером, после банкета и фейерверка, Стефания отказывается впустить мужа в спальню. Она плачет и успокаивается лишь после того, как ее подруга по пансиону Нелли Буржоли является туда, чтобы провести вместе с нею ночь. Принцу Баденскому дают совет подстричь волосы: они у него старомодно длинные. Молодой немедленно повинуется, но маленькая шалунья, прыснув со смеху, объявляет, что с прической «под Тита» ее муж выглядит еще уродливей. Ожидая, пока волосы отрастут, новобрачный проводит ночи в кресле, и так до дня, когда император приходит наконец в бешенство.

Все устраивается как надо — по крайней мере, так кажется Жозефине, которая 13 апреля пишет Евгению: «Чтобы развлечь молодых, мы ездили в Гриньон к маршалу Бесьеру. Они, кажется, вполне довольны друг другом; я замечаю, что принц Баденский внимателен к жене, ухаживает за нею, и надеюсь, что брак будет счастливым. Вечер мы провели, играя в разные игры. Император соблаговолил присоединиться к нам, и мы все вернулись в Сен-Клу веселыми и отдохнувшими». «Мы играли, как пятнадцатилетние дети», — напишет, со своей стороны, пасынку Наполеон.

Через Два дня бал в галерее Дианы. «Публика, — рассказывает г-жа де Буань[56]Буань — речь идет о жене графа Бенуа Леборня де Буань (1751–1830), выходца из низов, достигшего генеральского чина и сколотившего огромное состояние в Индии, на службе у раджи маратхов, командуя которыми, он нанес ряд поражений англичанам. Вернувшись в 1794 во Францию, на свои колоссальные средства украсил Шамбери, центр своего родного департамента Савойя, рядом общественных зданий.
, — размещалась по цвету приглашений, я с моим попала в галерею Дианы. Хождения взад и вперед не было: двор последовательно передвигался из одного помещения в другое. Императрица, принцессы, их фрейлины, камергеры, все пышно разубранные, вошли вслед за императором и расположились на заранее приготовленной эстраде. Посмотрев нечто вроде балета, император один спустился вниз и обошел зал, но обращался исключительно к женщинам. Он был в своем императорском наряде (от которого затем быстро отказался) — душегрейка, короткие штаны из белого бархата, белые туфли с золотыми пряжками, камзол из красного бархата (точь-в-точь как у Франциска I) с золотой строчкой по всем швам, сверкающий бриллиантами меч. Ордена и орденские колодки тоже в бриллиантах, бриллиантовая нить по всей окружности шапочки, украшенной перьями. Костюм, вероятно, был хорошо прорисован, но на маленьком, тучном и связанном в движениях Наполеоне сидел неизящно. Быть может, тут сыграло роль мое предубеждение, но император показался мне безобразным: он походил на короля бубен.

Я оказалась между двух не знакомых мне женщин. Он спросил первую, как ее зовут; та ответила, что она дочь Фоасье.

— А! — бросил он и прошел мимо.

По своему обыкновению он осведомился и о моем имени. Я ответила.

— Вы живете в Борегаре?

— Да, государь.

— Это красивое место, ваш муж ведет там большие работы, чем оказывает услугу стране, и я благодарен ему за это; я признателен всем, кто находит применение рабочим. Он состоял на английской службе?

Я сочла, что ответить утвердительно будет быстрее, но он не отставал:

— То есть состоял, но не целиком. Он ведь савояр?

— Да, государь.

— Но вы-?? француженка, целиком француженка[57]При Наполеоне Савойя, присоединенная, правда, к Франции, не рассматривалась еще как подлинно французская территория. Окончательно Савойя вошла в состав Франции только в 1860 г.
; мы хотим располагать вами полностью — вы не из тех, от права на кого легко отказываются.

Я поклонилась.

— Сколько вам лет?

Я ответила.

— Да вы, ко всему, еще и искренни! Вы же выглядите гораздо моложе.

Я опять поклонилась, Он отступил на шаг, потом вернулся и заговорил тише и доверительным тоном:

— У вас нет детей? Я знаю, это не ваша вина, но постарайтесь ими обзавестись. Подумайте об этом. Уверяю вас, я даю вам добрый совет.

Я растерялась, он посмотрел на меня, довольно благожелательно улыбнулся и обратился к моей соседке:

— Ваше имя?

— Дочь Фоасье.

— Еще одна дочь Фоасье!

И он двинулся дальше.

Не берусь передать безмерное аристократическое презрение, которое прозвучало в словах „еще одна дочь Фоасье!“, сорвавшихся с губ императора. Имя это, равно как и особы, носившие его, никогда больше не возникало при мне, но оно запечатлелось у меня в памяти вместе с интонацией, которую я услышала в первый и последний раз.

Закончив обход, император присоединился к императрице, и вся раззолоченная толпа ушла, не смешиваясь с миром плебеев».

Не ревность ли это со стороны императора, или он уже излечился от склонности флиртовать со Стефанией? Как бы то ни было, сразу после празднеств Наполеон быстро сплавил новобрачных в Карлсруэ. И та, кто впоследствии станет матерью несчастного Каспара Хаузера[58]Каспар Хаузер — таинственный найденыш. Впервые появился в 1828 с письмом какого-то бедняка, которому был подкинут в 1812. Несмотря на свои 16–17 лет, поражал отсталостью. В 1833 был убит неизвестным лицом. После смерти его появилось несколько сочинений, доказывавших, что Хаузер был сыном великого герцога Баденского Карла Фридриха и его первой жены Стефании Богарне и что вторая жена, желая доставить баденский престол своему сыну, подменила его другим ребенком, умершим через несколько дней. Спор о Хаузере продолжается и поныне.
, с отчаянием в душе покидает Париж. «Государь, все время, когда я предоставлена самой себе, я думаю о вас, об императрице, о том, что мне дорого, — пишет она императору. — Я переношусь мыслью во Францию, мне кажется, что я рядом с вами, и меня все время снедает печаль». Наполеон сухо — может быть, тоном отвергнутого «поклонника» — отвечает: «Карлсруэ — прекрасный город. Старайтесь понравиться курфюрсту — он ваш отец… Любите мужа…»

* * *

Позднее император займется браком Стефани Таше де Ла Пажри. Он выдаст ее за князя Аренберга. Она тоже будет считать свой брак катастрофой. Во время свадебной церемонии она «задыхалась от слез», и ей не успевали подавать нюхательные соли. Бледную, подавленную, ее буквально потащили к алтарю. Старый и любезный герцог Аренберг был приведен этим в отчаяние. Разве он не говорил Жозефине:

— Я верю, государыня, что, дав моему сыну очаровательную подругу, вы дадите мне Антигону[59]Антигона — в греческой мифологии дочь царя Фив Эдипа, не покинувшая отца, когда тот, ослепив себя, ушел в добровольное изгнание. В перен. смысле — опора и утешительница в старости.
.

«Антигона» отказалась переехать в Брюссель и осталась в Париже с мужем, стараясь видеть его как можно реже. Брак их так и не стал фактическим. Князь утешался, номинально возглавив полк, сформированный на средства отца, и следя пальцем по рельефной карте за военными операциями, что и стало для него лекарством от супружеских разочарований.

Итак, двое из семейства Богарне породнились теперь с «подлинно» августейшими домами Европы, Гортензия скоро станет королевой Голландской, и к тому же она мать мальчика, который, как поговаривают, наследует императору. Призрак развода исчез.

Жозефина могла бы жить счастливо…