Что вы делаете, когда вам зачитывают ваши права? Зачитывают не с экрана телевизора в каком-то там детективном фильме, а стоя прямо перед вами, глядя вам в лицо? Вы молча слушаете? Или просите пригласить адвоката? Может быть, вы кричите и громко возмущаетесь? Ежитесь от страха? Пытаетесь убежать?

Я ничего такого не делал. У меня словно отнялся язык, и плечи безвольно опустились. От неожиданности сердце забилось как бешеное, мысли начали путаться, а руки задрожали до самых локтей. Я ожидал, что мне устроят выволочку, объявят выговор с предупреждением, предостерегут от повторения допущенной ошибки. Чего я никак не ожидал, так это того, что меня обвинят в совершении преступления.

Когда я вошел в кабинет моего начальника (кабинетом ему служил отделанный мрамором и шпоном бокс в захваченном нами здании управления иракских ВВС), меня попросили закрыть за собой дверь. У стола полковника стояли приглашенные в качестве свидетелей сержант первой категории и главный мастер-сержант. Один из них стоял позади, другой — сбоку от сидевшего за столом полковника, и оба глядели в пол, что странно было видеть человеку, которого вызвали для промывания мозгов. Меня попросили сдать личное оружие. Это тоже показалось мне довольно странным. Я достал из пристегнутой к правому бедру кобуры пистолет калибра 9 мм, вынул из него обойму, извлек патрон из патронника, и положил пистолет на стол перед полковником. После этого полковник, не глядя на меня, взял какой-то листок бумаги и медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, зачитал отпечатанный на нем текст. Это был приказ об отстранении меня от командования. Мне сообщали, что с этой минуты я имею право хранить молчание и что все сказанное мною может быть использовано против меня в суде.

Первой моей реакцией было крайнее изумление, но через несколько мгновений от моей сутулости не осталось и следа: гордость распрямила спину, уверенность расправила плечи. Пока полковник читал, я стоял, вытянувшись по стойке смирно, и с невозмутимым видом слушал, как меня обвиняют в неподчинении прямому приказу генерала в военное время. Если притупившаяся от отсутствия адреналина память мне не изменяла, за это преступление меня легко могли упечь в федеральную тюрьму Ливенворт.

Когда полковник дочитал приказ до конца, я пренебрег своим правом хранить молчание:

— Сэр, я ничего не понимаю. Что тут происходит?

Полковник грустно посмотрел на меня и вздохнул.

— Вам надо позвонить адвокату в Германию, — был его ответ.

Прибыв сразу по окончании саперного училища на базу ВВС в Кэнноне, я не мог думать ни о чем, кроме отправки в горячую точку. В Афганистане активность боевиков упала, и ребята из дислоцированных там саперных подразделений соскучились по работе. Вместе с тем мысль о командировке в Ирак все еще представлялась нам заманчивой: первый поход на Багдад увенчался успехом, и мы кожей чувствовали: если попадем в эту страну достаточно скоро, скучать нам не придется. Ребята, работавшие в аэропорту Багдада, присылали по электронной почте фотографии управляемых реактивных снарядов, малокалиберных боеприпасов, оставшихся со времен Первой войны в Заливе, а также артиллерийских снарядов, которые ежедневно уничтожались в огромных количествах. Все виды боеприпасов, которые нам демонстрировали в училище, присутствовали там повсюду: страна была завалена ими, как гигантская свалка — мусором. Нужно было попасть в Ирак до того, как их все уничтожат! В Афганистане благоприятное для нашего брата время длилось всего-навсего год, и мы боялись опять упустить свой шанс.

Пробыв лишь неделю командиром саперного подразделения (в подчинении у меня было человек двадцать) в равнинной, продуваемой всеми ветрами прерии на востоке штата Нью-Мексико, я стал регулярно запрашивать штаб, когда я смогу наконец отправиться в горячую точку. Седовласый главный мастер-сержант отнесся к моим мольбам с пониманием: не прошло и года, как я оказался в аэропорту на ленте движущегося тротуара среди людей, ожидающих отправки на учения, — мне представилось, что мы бычки в загоне на родео, которых вот-вот заарканят и отправят в бокс на транспортном самолете С-130 «Геркулес».

Когда подошла моя очередь лететь, я только начал постигать премудрости саперного дела и приобретать командирский опыт, и многому предстояло доучиваться на месте. Хотя самоуверенности и самомнения мне было не занимать, я сознавал, что саперное училище, выражаясь иносказательно, только дало мне необходимые инструменты, но не научило ими пользоваться. Хуже того: боеприпасы и взрывные устройства, которые мы изучали, на этой войне стремительно устаревали. Когда я заканчивал курс по обезвреживанию самодельных взрывных устройств (СВУ), иракские повстанцы имели весьма смутное представление о том, что такое придорожный фугас. В училище мы ознакомились с устройством трубчатых самодельных бомб, изделия Унабомбера и бомб, изобретенных террористами из Восточной Европы в 1980-е. Мы исследовали учебные муляжи бомб при помощи рентгеновских аппаратов и сконструированных еще во время Второй мировой войны подрывных устройств с оболочкой заряда из тяжелого металла. Роботы были старые, и их держали под замком, чтобы курсанты не поломали. Что же касается новейшей техники, появившейся только через несколько месяцев после окончания училища, то мы впервые увидели ее лишь в Ираке. Я учился командовать, учился стрелять, изучал новое оборудование и одновременно осваивал новые приемы ведения войны.

На саперные подразделения были возложены новые обязанности. Теперь мы должны были расчищать от СВУ дороги, здания и целые города, чтобы по ним могли спокойно перемещаться пехотинцы и конвой. Мы должны были отыскивать и взрывать устроенные по всей стране тайники с оружием. Собирать на местах взрывов улики, позволяющие выслеживать и уничтожать изготовителей бомб. И все это нам предстояло делать, пробираясь с боями по стране, стоящей на пороге анархии. Мы должны были готовить себя к худшему. Если вездеход сопровождения подорвется и все солдаты, призванные тебя охранять, будут разорваны в клочья, а их останки мокрыми нашлепками покроют стенки дымящейся кабины, ты должен быть готов вызволить свою саперную команду из беды при помощи огнестрельного оружия. Что бы ни случилось, твои братья должны вернуться домой живыми.

За три месяца до начала моей первой командировки в горячую точку мы начали серьезно тренироваться, выезжая для этого за пределы нашей небольшой базы. Неделю мы практиковались в оказании первой помощи раненым — учились делать внутривенные уколы и интубацию, накладывать тугие повязки. Мы учились водить «хамви» в колонне машин сопровождения в экстремальных условиях, проносясь на большой скорости через бутафорские деревни и засады. На занятиях по электронике нас учили разбираться в схемах, которые паялись в пещерах с земляным полом за много тысяч миль от нас. Мы учились обезвреживать СВУ при помощи новейших технических средств — электронных глушилок, британских прерывающих зарядов (на основе смеси воды и взрывчатого вещества) и элегантных роботов, занимавших вдвое меньше места и весивших вдвое меньше тех роботов-громыхалок, на которых мы практиковались дома. Большую часть этих технических новинок мы никогда раньше не видели. Во время обучения стрельбе под руководством гражданских инструкторов из частной фирмы мы передвигались такими замысловатыми способами и стреляли из таких положений, которые были строжайше запрещены в насквозь пропитанных правилами безопасности военно-воздушных силах.

Грязное и плохо обустроенное стрельбище больше напоминало заброшенный угол хозяйства какого-нибудь старого фермера, чем место совершенствования навыков тактической стрельбы по мишеням. Два деревянных стола для пикников, временный навес, ряды шпал, отмечающие границы стрелковых дорожек, земляной вал для улавливания пуль вдоль длинной траншеи. К стрельбищу, принадлежавшему частной фирме, вела извилистая тропа, уходившая за пределы наших топографических карт. Оно было затеряно в густом влажном от ноябрьских дождей лесу в равнинной центральной части Техаса.

Однако первое впечатление порой бывает обманчивым. На столах для пикников мы обнаружили сотню тысяч патронов калибра 5.56 и 9 мм — они были расфасованы по картонным коробкам без опознавательных знаков. Вокруг на траве валялись автоматы, пистолеты, обоймы и магазины, оптические прицелы, зрительные трубы, инфракрасные лазеры, набедренные кобуры, разгрузочные жилеты с карманами для нескольких магазинов и левосторонней кобурой, бронежилеты, каски, ремни, армированные перчатки и крутые солнечные очки, видимо, сброшенные или выпавшие из кузовов припаркованных неподалеку грузовых пикапов, — бери и пользуйся. В конце стрельбища у земляного вала стояли рядами фигурные мишени из стального листа. Некоторые были обклеены отпечатанными на бумаге изображениями людей ближневосточной внешности; на других мишенях никаких изображений не было.

К обеду первого дня стрельб я стер до крови большой палец правой руки, набивая магазины патронами. Сначала нас бросили на огневой рубеж, где мы упражнялись в стрельбе по мишеням из автомата и пистолета. Потом отправили назад к столам — перезаряжать магазины и обоймы. Потом снова на огневой рубеж — учиться переходить от стрельбы из автомата к стрельбе из пистолета и обратно. Потом мы прослушали еще один инструктаж и снова перезаряжали магазины и обоймы. И снова на огневой рубеж. Сделав по три выстрела в грудь силуэта-мишени, мы поменяли пустые магазины на полные и сделали еще по три выстрела. У профессионалов выполнение простых операций должно быть доведено до автоматизма: умелый солдат должен метко вести интенсивный огонь, считать израсходованные патроны, чтобы не быть застигнутым врасплох, перезаряжать оружие под огнем противника, при необходимости быстро ликвидировать поломки, легко переключаться с автомата на пистолет и обратно, беречь незащищенные части тела, чтобы при попадании пули застревали в бронежилете, правильно перемещаться, поддерживать связь с товарищами, чтобы слаженно действовать в боевой обстановке. Звонкие удары свинца по стали ласкают слух, как песня, воспевающая твой успех.

Все это время инструктор, ветеран разведки морской пехоты, то орал на нас, то ласково уговаривал, то смешно передразнивал, то подтрунивал над нами, то поощрял. Раздается команда «На огневой рубеж, подготовиться к стрельбам!». Затем имитируется появление новой угрозы, и нам приказывают перенести огонь. Ты уже готов нажать на спусковой крючок, но в этот момент тебя отвлекают, что-то шепча тебе на ухо. Надрывая голос до хрипоты, мы пытаемся докричаться друг до друга сквозь гул стрельбы из двенадцати автоматических винтовок.

Самый непростительный грех — не попасть по мишени. Периодически я слышу за спиной предостерегающий голос: «Что бы ты ни делал, капитан, не смей промазать!».

К началу третьего дня мы овладели умением расстреливать стальные мишени и пошли дальше. Нас учили, как восстанавливаться после вражеской атаки, выносить с поля боя убитых и раненых, правильно покидать под огнем машину, входить в дома и «зачищать» их, организованно отступать, стараясь не попадать под вражеский огонь и ожесточенно сопротивляясь. Учились отходить по-австралийски — по одному с левого или правого фланга с переходом на противоположный, слегка оттянутый назад фланг; учились знаком (например, похлопывая по плечу или слегка наступая на ногу) давать товарищу понять, что пора перебираться к другой стене помещения. Учились вовремя перезаряжать оружие, чтобы враг непрерывно находился под градом пуль.

Усложнив боевую задачу, инструктор то и дело прерывал наши занятия ценными советами. Мы воспринимали их, как мусульмане воспринимают жемчужины афористической мудрости Пророка, как ученик — благословение мастера. Сидя у ног инструктора и набивая магазины автоматов нескончаемыми патронами, мы вкушали плоды просвещения. Он говорил простые вещи, но его слова вселяли уверенность, что мы вернемся домой живыми.

Надо быть готовым превзойти врага в беспощадности. Бой — это проверка твоей готовности убивать.

Надо настроиться на то, что в тебя будут стрелять. Когда пуля ударит тебе в грудь и бронежилет погасит удар, ты должен собраться и продолжать вести ответный огонь.

Живи с оружием в руках. Прикрывайся оружием. Когда ты стреляешь по врагу, он прячет голову и не стреляет в тебя. Пока он не стреляет в тебя, ты не будешь убит.

Твои автомат, пистолет, бронежилет, голова и сердце — пятерка неразлучных друзей, которые не оставят тебя в беде. Они спасут тебя. Оставайся в живых, что бы ни случилось. Пока ты не умер, ты не сдался.

Всегда будь начеку, не отвлекайся, будь готов убить. В решающую минуту память мускулов и навыки, приобретенные на учениях, спасут тебя от смерти.

Последний день учений, последний экзамен, последние стрельбы соединили в себе все испытания предыдущих дней. Мы обходили дозором поросшее травой поле. Глядя на мокрые от дождя кусты и деревья, я представил себе на их месте пыльные осыпающиеся стены дворов и домов иракской деревни. Внезапно наш инструктор отдает команду: «Войти в контакт с противником!» Двенадцать человек выходят на огневой рубеж и в первую же минуту выпускают тысячу пуль по воображаемому врагу, обрушивая на него всю свою ненависть.

Мне понадобилось подсоединить к автомату новый магазин, и, стараясь перекрыть гул раздававшейся справа и слева стрельбы, я прокричал: «Перезаряжаю!» Тут же товарищ, занимавший соседнюю позицию, крикнул в ответ: «Я прикрою!» — и в следующие пять секунд, которые ушли у меня на перезарядку, расстрелял все мои и свои мишени. Одним заученным движением указательного пальца правой руки я отделил от автомата пустой магазин, затем, не переставая целиться, нашарил левой рукой новый, присоединил его к автомату, передернул затвор, крикнул: «Готово!» и возобновил стрельбу.

Инструктор отдал очередной приказ. Стоявший справа от меня Ди-Джей объявил о начале отхода. Бойцы на правом фланге цепи стали по одному отходить. Отойдя назад на несколько шагов, каждый поворачивался лицом к противнику и снова открывал стрельбу сквозь цепь товарищей. Метр за метром мы отступали по мощеной булыжником улице иракского города.

И тут слева от меня упал Браун. В него попали. Он был ранен воображаемой пулей, о чем ему просигнализировал, похлопав по плечу, наш безжалостный инструктор. Раненого нужно было оттащить в безопасное место.

— У нас раненый! — крикнул я и подбежал к лежавшему на земле Брауну.

— Прикрываем! — тотчас отозвались занявшие мое место Олгуин и Ди-Джей, прикрывая своими могучими телами меня и Брауна от воображаемого вражеского огня.

Щелчком поставив автомат на предохранитель, я пододвинулся к Брауну, чтобы обхватить его сзади, сжать в объятиях и попытаться оторвать от земли. В это время наши друзья, защищая нас, неустанно вели огонь по врагу: горячие стреляные гильзы посыпались дождем на наши незащищенные шеи и запястья. Несколько гильз скользнули мне под бронежилет и под рубашку. Я усадил Брауна, обхватил сзади и, сцепив пальцы у него на груди, поднял его. Но, едва поднявшись, мы сразу же стали крениться назад и повалилась на землю, не сделав ни одного шага, — ведь наш общий вес вместе с бронежилетами, касками, разгрузочными жилетами, автоматами и патронами превышал двести двадцать килограммов.

Не бойся сыпучего песка.

Я позвал на помощь Ди-Джея, и Олгуин перенес огонь на его мишени. Мы с Ди-Джеем схватили Брауна за плечевые ремни и на счет три попытались рывком сдвинуть с места. При этом я чуть не вывихнул левое плечо; мы оба упали.

Наш инструктор-морпех склонился надо мной и стал выкрикивать в ухо обидные слова и ругательства, подвергая сомнению мою способность проявить сострадание к лежащему у моих ног раненому собрату. (Неужели ты оставишь его умирать на поле боя? Одного?) Олгуин сообщил нам, что ему надо перезарядить автомат, и согласованный огонь нашей группы слегка поутих. За пять минут отступления по простреливаемой улице иракского города мы прошли сто метров и израсходовали четыре тысячи патронов. Браун был ранен. Я выбился из сил. Патронов оставалось мало.

У Ди-Джея появилось второе дыхание: с криком отчаянья он изо всей мочи потянул и сумел-таки сдвинуть с места Брауна, не подававшего признаков жизни. Энтузиазм Ди-Джея передался мне; я уперся ботинками в землю и тоже стал тащить раненого, при этом мне все время мешал болтавшийся на груди автомат. В конце концов, отступая, мы добрались до безопасного места, до условленного пункта сбора.

Я снова упал рядом с Брауном: он теперь осматривал синяки и ссадины, которые заполучил, пока его тащили. Вконец обессилев, я никак не мог отдышаться, и тогда Ди-Джей подошел ко мне и ласково потрепал по голове.

— Не тревожьтесь, сэр, — успокоил он меня, — мы возвращаемся домой все вместе.

Именно теперь, вдали от семьи, вдали от всех развлечений, вдали от людей, кроме тех, с кем предстояло отправиться в горячую точку, происходит сдвиг в сознании. Саперное училище убило во мне все желания, кроме одного — посвятить свою жизнь обезвреживанию бомб. Тактические учения, проводившиеся в ограниченном пространстве, научили думать только о том, как выжить. Мною безраздельно завладело сознание судьбоносности нашей миссии, что еще крепче привязывает к саперам, ставшим тебе братьями и сестрами. Коллективная уступка вере в удачу, в судьбу, в Провидение, самоотречение в пользу вневременного континуума солдат, ушедших на войну до тебя.

Я познакомился с Джесси Спенсер в последний год учебы в колледже. Мы танцевали в переполненном баре. На ней были облегающие джинсы, она пила дешевую текилу и улыбалась так, что у меня посветлело на душе. Мы страстно увлеклись друг другом, довольно скоро объявили о помолвке и уже через год поженились. Я всем своим существом хотел, чтобы Джесси всегда была рядом. И тем не менее. Яд соблазна новой любви был до того силен, я был так опьянен коктейлем, состоящим из двух частей адреналина, трех частей дружеской привязанности, которую греки зовут словом филиа, и одной части благих намерений, что прошло много лет, прежде чем я осознал, что у меня появилась эта новая любовь. Запах каштановых волос моей жены, истома ее синевато-серых глаз, сердцебиение моего маленького сына, которое я ощущал, прижимая его к груди, — все это стерлось в памяти. Ежедневная барабанная дробь — символ учений, подготовки к войне, военных парадов, мечтаний и помыслов о войне — была несравненно милее моему сердцу. Она поглотила все мысли и творческие устремления. Она пронизала мою сущность. Я знал, что не расстанусь с ней, покуда ношу военную форму, — ни вдали от родины, ни дома.

Мой мир сузился до тридцати пяти саперов, с которыми мне предстояло отправиться в Ирак, базы ВВС в Ираке, самодельных взрывных устройств и врага, с которым нам предстояло сразиться. Люди и вещи, оставшиеся дома, стираются из памяти почти незаметно. Отсчет времени начинается с того дня, когда ты ступаешь на иракскую землю, и заканчивается днем твоего вылета обратно. Теперь ты печешься только о горстке собратьев, живущих с тобой в одном помещении, и о том, что произойдет в ближайшие девять месяцев. Ты не думаешь о последствиях принимаемых решений за пределами этого небольшого срока, не думаешь о том, что будет с тобой по возвращении домой. До возвращения нужно еще прожить целую жизнь. Твое «сегодня», весь твой мир — война. Именно на войну ты сейчас отправляешься, как отправлялось великое множество людей до тебя на протяжении столетий: нескончаемой вереницей уходили на войну молодые парни из небольших городов Америки и крестьянских хозяйств Европы, из великих городов Римской империи и японских пагод на террасах горных склонов. Облачись в доспехи, сядь на коня и присоединись к братьям по оружию.

Но прежде чем отправиться на войну — на корабле ли, на реактивном ли самолете или в пешем строю новобранцев из деревень, что месят грязь проложенных в Средние века проселочных дорог, как это делали безликие орды их предшественников, — ты стараешься сполна насладиться жизнью, даже когда смерть, как тень, следует за тобой по пятам. В стриптиз-клубе по вечерам негде яблоку упасть: после долгого дня учений на стрельбище ребятам нужно хорошенько расслабиться. Те, кто раньше никогда не курил, теперь покупали сигареты блоками. Пиво и крепкие напитки текли рекой. Даже самые целомудренные из нас тратили свои скудные сбережения на одну стриптизершу за другой вплоть до самого закрытия клуба. А почему бы не тратить? Ведь ребята уходили на войну.

— Ты солдат, голубок? — проворковала присевшая ко мне на колени девушка, на которой практически ничего не было.

— Можно и так сказать, — ответил я.

У нее были темные волосы, и она получала повторные заказы благодаря не природной смазливости, а своему трудолюбию. Мне это нравилось.

— Что-то вас тут много. Вы одна компания? — задала она очередной вопрос, чтобы поддержать разговор в перерыве между песнями. Я отстегнул ей еще пару двадцаток, чтобы она поняла, что я ангажирую ее на какое-то время.

— Да. Мы все саперы и через пару дней отправляемся в Ирак.

— Знаешь, в этом заведении было скучновато, пока вы не появились, — соврала она шепотом, едва касаясь губами моего уха. От ее нежного дыхания у меня поползли мурашки по спине. Она погладила мой затылок, провела пальцами по шее и спине и, положив руки мне на бедра, приподнялась и оседлала меня. Потом прижалась ко мне, и я почувствовал сквозь рубашку теплое прикосновение ее сосков.

— Вы, ребята, имеете полное право немного поразвлечься перед отъездом, — выдохнула она.

Наш самолет приземлился в Баладе вскоре после Нового года. До моего увольнения оставалось меньше месяца.

Первый раз в жизни я полетел на «Геркулесе», когда нас перебрасывали из Катара в Ирак. Дислокация в горячей точке оставалась для меня неясной мечтой до того мгновения, когда погасли основные сигнальные огни хвостового оперения военно-транспортного самолета. Суровая реальность внезапно материализовалась в виде тусклого красного отсвета. Нас было тридцать человек, и мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, на многоместных обитых тканью сиденьях. Как только пересекли границу воздушного пространства Ирака, ощущение безопасности и комфорта, не покидавшее нас в Аль-Удейде, где выдавали по три банки пива в день, куда-то исчезло. Я уже приготовился к тому, что до конца полета наш самолет будет непрерывно подвергаться обстрелу ракетами «земля — воздух».

Нас разместили на базе ВВС в Баладе, занимавшей обширную территорию в часе езды от Багдада. Эта база во всех смыслах соответствовала моим ожиданиям. Вплотную к стоянке самолетов и рулежной дорожке стояли ряды вездеходов и потрепанных палаток, постепенно превращавшихся в труху под палящим солнцем пустыни. В центре лагеря находилось приземистое трапециевидное здание бункера, в котором мы должны были укрываться в случае ракетного обстрела и складировать подобранные на местах боев малокалиберное оружие и боеприпасы. В палатках под полом из многослойной фанеры повсюду были мышиные норы — писк и возня мышей не прекращались ни днем ни ночью. От повального нашествия нас спасали лишь расставленные повсюду липкие мышеловки, однако пронзительный писк этих тварей, попавших в капкан и калечащих себя в попытке вырваться на волю, часто будил меня по ночам и подолгу не давал уснуть. В пространстве, выгороженном для сна, едва помещалась одна походная кровать; от окружающего мира оно было отделено символической перегородкой из нескольких простыней, создававшей лишь видимость уединения: уединиться там можно было разве что для того, чтобы подрочить. Первый день в Ираке начался с того, что утром я проснулся от грохота минометной стрельбы: мина взорвалась на взлетной полосе, расстояние до которой было как от края до середины футбольного поля. Нас обстреливали среди бела дня с холмов, расположенных к северо-западу от базы. Взрыв прогремел так близко, что меня разбудил даже не шум, а глухой удар взрывной волны.

Кормили нас плохо. Окружающие пейзажи наводили тоску. Мы не чувствовали себя в безопасности — за воротами базы на нашу жизнь покушались повстанцы-сунниты.

В Ираке было отвратительно все. Мне это очень нравилось.

Наш быт вполне соответствовал моим ожиданиям, чего нельзя было сказать об обстановке, в которой приходилось выполнять обязанности командира. В первые же дни мое давно устоявшееся представление о жизни военного специалиста, занимающегося обезвреживанием неразорвавшихся бомб и снарядов, чуть было не разбилось о бюрократические препоны. Целых два года я с детской наивностью мечтал о работе с бомбами и взрывчаткой. И вот, наконец, я здесь, «в боксе для бычков», — живу в крысиной норе под минометным обстрелом и готов приступить к работе. Но, вместо того чтобы работать, мы все время чего-то ждем.

Мы ждали, пока нам утвердят заявку на складирование взрывчатки. Ждали разрешения уничтожать боеприпасы вблизи самого оживленного аэродрома в Ираке. Каждый раз, получив от командования сухопутным контингентом задание, выполнение которого требовало выхода за пределы базы, мы ждали, пока генерал лично даст добро на его выполнение. Когда где-то на обочине дороги обнаруживалось самодельное взрывное устройство и звали нас, чтобы мы его обезвредили, мы не могли отправиться к месту обнаружения СВУ без разрешения главнокомандующего. Первые две недели пребывания в Ираке я провел в телефонных разговорах и за составлением письменных запросов помощнику генерала по административным вопросам.

Довольно скоро я перестал ждать, когда мне ответят, и вообще перестал обращать внимание на официальные ответы. Мы были обученными техническими специалистами. Нас ждала работа, и мне было виднее, как поступать.

Кончилось тем, что у нас сломались два робота. Роботами было завалено большое складское помещение — там были все марки и модификации, включая экспериментальные модели, а также экземпляры, оставшиеся от прежних войн. Однако почти все они находились в нерабочем состоянии, а если и работали, то не были надлежащим образом закреплены на аппарелях вездеходов. Избавляя нас от необходимости разбирать СВУ вручную, роботы спасали нам жизнь. Но им постоянно требовался ремонт, а главная ремонтная мастерская находилась в Багдаде. Для поездки в Багдад нужно было заказывать транспорт сопровождения, а для этого требовалось специальное разрешение.

За неделю до предполагаемого выезда автоколонны я составил и отправил адъютанту генерала черновик письма-разрешения. Ответа не последовало.

За шесть дней до предполагаемого выезда я позвонил в штаб генерала, чтобы узнать, что там решили по поводу моего запроса. Меня попросили прислать повторный запрос.

За пять дней до предполагаемого выезда я отправил повторный запрос по электронной почте. Ответа не последовало.

За четыре дня до предполагаемого выезда я снова позвонил в штаб.

— Пришлите, пожалуйста, письменное обоснование отказа от использования транспортного самолета С-130 для перевозки роботов, — предложил начальник штаба.

— Эти самолеты летают раз в сутки, да и то половина рейсов отменяется, — ответил я. — Если отправимся в Багдад на машинах, мы заберем новых роботов и сразу же поедем обратно. Мои ребята успеют вернуться на базу в тот же день. Мне нужны роботы и мои люди — я не могу допустить, чтобы они застряли в Багдаде на трое суток, дожидаясь самолета.

— Пожалуйста, письменно обоснуйте отказ от использования транспорта С-130, — повторил начштаба.

За три дня до предполагаемого выезда автоколонны я отправил в штаб повторный запрос, приложив к нему требуемое обоснование.

За два дня до предполагаемого выезда у нас сломался еще один робот.

За день до предполагаемого выезда я снова позвонил в штаб, надеясь получить устное разрешение на выезд.

— В данный момент ваш запрос находится в стадии рассмотрения, — сообщил помощник генерала по административным вопросам.

— Автоколонна выходит завтра. Нам нужен ответ! — не унимался я.

— Ответ будет выслан по электронной почте, — напомнили мне.

Настал день отправки автоколонны в Багдад. Никакого ответа по электронной почте я не получил. У нас было три неисправных робота.

— Мы едем в Багдад или нет? — поинтересовался Халленбек — командир одной из трех моих групп, оставшихся без робота; его робот лежал в разобранном виде в одной из машин сопровождения. — Машины выезжают через двадцать минут, — напомнил Халленбек.

Я снова проверил электронную почту и взглянул на телефон. Мне не было дела до того, что ответит генерал. Нам были нужны роботы.

— Да, идите садитесь в машину. Поторопитесь, а то опоздаете.

Через час после отъезда автоколонны в Багдад из штаба пришел ответ с отказом. Еще через полчаса я поехал к своему начальнику, и тот объявил, что я арестован, и зачитал мне мои права. Когда вечером того же дня автоколонна вернулась на базу с тремя новыми роботами, я не мог поздравить ребят с возвращением, так как меня уже там не было.

Однажды ясным зимним утром, когда иней уже начал таять под лучами встающего над пустыней солнца, жители крохотной иракской деревушки вышли из своих домов, чтобы впервые в жизни принять участие в выборах. Вереница избирателей растянулась вдоль грязной дороги, разделявшей деревню на две части. Несмотря на угрозы террористов и опасность нападений, люди часами стояли на улице, ежась от холода и кутаясь в халаты и платки, и ждали, когда подойдет их очередь проголосовать в какой-нибудь обветшалой школе или ином общественном здании, а потом с торжествующим видом появлялись в дверях избирательного участка, показывая испачканный чернилами палец. В тот день дислоцированное в Баладе саперное подразделение круглые сутки без перерыва отвечало на телефонные звонки: сообщали о бомбах, обнаруженных во время утренних церемоний открытия выборов, о расследовании атак террористов-смертников на исполненных надежды мирных избирателей. В тот день я сидел в штабном помещении и читал книгу, ожидая своей участи.

Мы готовились к выборам со дня прибытия в Балад. Для террористов избирательные участки всегда были идеальной мишенью: сюда направлялись угрозы и ложные звонки, при помощи которых террористы рассчитывали запугать местных жителей и заставить их сидеть дома. Когда же выборы все-таки начались, появились реальные бомбы. Среди них были взрывные устройства, соединенные шлейфом, — их находили возле правительственных зданий вдоль дорожек, на которых должны были стоять, ожидая своей очереди, люди. Сообщали о случаях обстрела избирателей из проезжающей мимо машины. Бывало, что террористы бросали из окна автомобиля в толпу мешки с песком, начиненные радиоуправляемыми минометными минами. Мины с часовым механизмом прикреплялись накануне выборов к машинам, припаркованным у избирательных участков: адским машинкам предстояло взорваться утром, когда работники участков придут на работу. Все эти и многие другие взрывные устройства команда саперов из Балада обезвреживала, исследовала и разбирала. Без меня.

В день выборов мне не суждено было повести в бой моих людей.

Это была моя война, но, вместо того чтобы сражаться на ней, я просто сидел один, оторванный от братьев по оружию, и, как выбитый из колеи неудачник, в немом бессилии ожидал своей участи.

Я сижу дома на диване, ночной мрак наполняет комнату сквозь панорамное окно за спиной. Безумие клокочет в груди. Я тупо смотрю на стоящие передо мной бутылки. Дёрг. Сегодня левый глаз ведет себя плохо. Я ищу облегчения в том, чем уставлен мой стол.

Пить я начинаю как можно раньше, находя для этого любые предлоги. Не каждый день, но все чаще и чаще. В такие дни, когда нервный тик донимает особенно сильно, им заняты все мои мысли, если не считать бурлящего Безумия. Сегодня тик в глазу достает меня больше, чем когда-либо. Бешено пульсирует верхнее веко, трепыхается и подергивается нижнее. Я — зверь, который сходит с ума, беспрестанно отвлекаясь — не на жужжание насекомых, а на выкрутасы собственного изменившего ему тела. Я не могу с ними совладать. Они невыносимы. Так же, как ощущение Безумия.

Пара бутылок после обеда. Две бутылки пива перед ужином. Тик не прекращается, пока я ем спагетти.

Еще две бутылки во время мытья посуды. Начав помогать жене купать детей, я тут же отказываюсь от этой затеи, поскольку тик мешает мне отличить жидкое мыло от шампуня.

Дёрг. Я осушаю еще одну бутылку перед хоккеем по телевизору. Дёрг. Сажусь на диван и наливаю себе еще. Дёрг. Дёрг.

Я не замечаю, что жена уже легла спать. Теперь я сижу один и открываю очередную бутылку. Пустых бутылок на журнальном столике становится все больше.

Дёрг.

Дёрг.

Пожалуйста, перестань дергаться.

Дёрг.

Я быстро допиваю стакан, и меня слегка ведет, когда ставлю его на столик.

Комната плывет перед глазами, тик и сердцебиение замедляются.

Дёрг. Безумие. Дёрг.

Последняя бутылка в картонной упаковке. Видели бы меня сейчас мои боевые товарищи. Какой жалкий, должно быть, у меня вид! Как бы я им это объяснил? Мол, напиваюсь, чтобы успокоить глаз, который вот-вот выпрыгнет из черепа. Один, в темноте. И мне страшно.

Дёрг.

Неподвижность. Падение.

А потом пустота.

Картина, представшая взгляду, была не более жуткой, чем обычно. Нормальных бензоколонок в Киркуке практически не было — чтобы заправиться, надо было подъехать к расположившемуся на обочине человеку с ручным насосом, перед которым стоял кувшин с жидкостью цвета мочи. На этот раз, однако, мы имели дело с настоящей заправочной станцией: она была построена для полицейских и правительственных чиновников, на ней были настоящие заглубленные топливные резервуары и залитые бетоном «острова» с изготовленными в США в 1950-е годы механическими колонками, оснащенными наборным диском. Такая заправочная станция очень привлекательна для террориста-смертника. Или для пары таких террористов.

На этот раз террористам удалось проникнуть на огражденную территорию и обмануть охрану при помощи поддельной униформы и фальшивых удостоверений иракских полицейских. А может, они были настоящими иракскими полицейскими и на них была настоящая форма и бляхи. Кто их знает.

Один из террористов подошел к видавшим виды колонкам, машинам с работающими двигателями и важным, возможно, политикам и, в самой гуще толпы, которая обычно образовывалась на заправке во второй половине дня, привел в действие свой начиненный шарикоподшипниками пояс шахида. К счастью для собравшихся, однако, он стоял рядом с бетонным фонарным столбом и колонкой, которые поглотили основную часть энергии взрыва. Первый взрыв вызвал смятение и панику и привлек к себе внимание оказавшихся поблизости полицейских и простых граждан, тут же сбежавшихся посмотреть, что произошло.

Как раз в этот момент в гущу толпы «добрых самаритян» вошел второй террорист-смертник, который тут же привел в действие взрывное устройство. Этот террорист все рассчитал правильно: он взорвал себя в таком месте, рядом с которым не было никаких препятствий, могущих уменьшить последствия взрыва.

Террористы, по-видимому, надеялись, что в результате их действий бензоколонка взлетит на воздух. Но голливудские фильмы врут: даже пропахшая бензином годами не ремонтировавшаяся иракская автозаправка не превратится в огромный огненный шар от взрыва одного-двух небольших шахидских поясов. Все, чего удалось добиться террористам, — это посеять панику, причинить своим жертвам боль, довести их до безумия.

Такой огненный шар, как в голливудских фильмах, мне довелось увидеть только однажды. Это было годом раньше в Баладе — тогда я со своей группой выполнял одно из немногочисленных заданий во время моей недолгой, внезапно прерванной, командировки.

Лагерь базирования саперов в Баладе выполнял функцию центра, откуда осуществлялась техническая поддержка пяти отрядов боевого охранения. Я побывал в каждом из них лишь однажды, когда объезжал их, чтобы доставить туда почту, забрать снаряжение, напомнить ребятам, чтобы не забывали бриться и принимать душ, и вытащить некоторых из них — в порядке временного обмена — в Балад, давая им возможность сменить обстановку (хотя отнюдь не все этому обрадовались). Доставка почты в Ираке — задача не из легких. Для того чтобы просто выехать за ворота базы, помимо «хамви», нашему подразделению требовались пять грузовиков с установленными в кузове орудиями. Кроме того, каждому такому выезду предшествовала многочасовая подготовка, в ходе которой мы все тщательно планировали. Ребята из группы сопровождения коротко разъяснили нам порядок следования автоколонны, сказали, что́ делать во время остановок, и сообщили маршрут (нам предстояло проехать через деревню Аль-Динерия, где, как говорил сержант первой категории, командовавший автоколонной, «всегда кровища или грязища»). Нам объяснили также, как остановиться и вести бой, если нарвемся на засаду.

Кровища или грязища. Когда мы увидели Аль-Динерию, верным оказалось второе. Грязища была еще та. На кое-где вымощенных улицах встречались ямы размером с лунные кратеры, и наш «хамви» чуть не потерял передний мост в безобидной на вид луже посреди дороги. Лагеря отрядов боевого охранения, в которых мы останавливались, напоминали форты, построенные на дальних рубежах Дикого Запада для ведения войн с индейцами. На передовой оперативной базе «О’Райен» вдоль стены ограждения с интервалом 18 метров выстроились в ряд боевые машины пехоты «Брэдли». Автоматические скорострельные пушки 30-миллиметрового калибра были нацелены в сторону ничем не примечательной поймы реки, готовые ответить на ракетный и минометный обстрел. На ПОБ «Паливода», кажется, все было сделано из бетонных плит 30-сантиметровой толщины, составленных, как элементы конструктора Лего: стены, перекрытия и укрытия для каждой «консервной банки», внутри которой размещались кровати или был командный пункт. А по пути к нашей последней остановке пришлось пересекать Тигр по понтонному мосту, который был всего на не сколько сантиметров шире нашего вездехода.

Во время этой последней остановки нам вручили пакет. Это был подарок от «призраков». Небольшие размеры территории не позволяли взорвать его на месте. Не можем ли мы взять пакет с собой в Балад и уничтожить его на нашей базе?

— Что это? — спросил я.

Бородатый человек в штатском вручил мне продолговатый черный пакет, весь замотанный черной изолентой. По форме он напоминал мяч для американского футбола и был примерно такого же размера, только невероятно тяжелый. С одной стороны из него торчал небольшой кусок зеленого детонирующего шнура.

— Не забивайте себе этим голову, — ответил «призрак».

— Вы не понимаете. Я не могу взрывать предметы, не имея понятия, что это.

«Призрак» молча на меня уставился.

— Скажите, хотя бы, насколько мощным будет взрыв.

— Просто взорвите его, как есть: капсюль крепится вот сюда, — ответил он, указывая на узкую полоску шнура.

Любопытство взяло верх, и спустя час мы с Финчем — сапером из моей группы — сидели в Баладе и обдумывали, как взрывать пакет на поле между двумя взлетными полосами. Это было единственное безлюдное место на нашей ПОБ, и все обнаруженные взрывные устройства уничтожались именно там.

— Как ты думаешь, что это за хрень? — спросил я у Финча, который провел в Ираке гораздо больше времени, чем я.

— Понятия не имею, но мы отсюда сваливаем, — ответил Финч. Минутой раньше он прикрепил капсюль-детонатор к детонирующему шнуру, пока я настраивал радиоприемник на прием сигнала, по которому должен был произойти взрыв.

— Далеко нужно отъехать?

— Как можно дальше, — сказал Финч. С этими словами он запрыгнул в грузовик, и мы поехали.

Едва мы приехали в безопасное место к защитному укрытию — металлическому коробу с торцевой стенкой из гофрированной стали, находившемуся достаточно далеко от свежевырытой ямки с черным «мячом», — я достал тяжелый зеленый радиопередатчик.

— Приготовиться к взрыву, — произнес я еле слышно, посмотрел в прорезь в торцевой стенке и нажал кнопку.

Раздался гром, вспыхнуло адское пламя, и в небо взметнулся черный столб дыма высотой с десятиэтажный дом. Ударная волна захлестнула наш короб и сотрясла мои легкие. Диспетчерская вышка в дальнем конце летного поля зашаталась. В построенных иракцами хлипких административных зданиях, расположенных по периметру аэродрома, полопались окна. В лагере саперов зазвонил телефон: наше подразделение извещали о том, что на базу ВВС, возможно, совершен налет.

Этот взрыв вполне соответствовал стандартам голливудских фильмов.

Моя командировка в Балад вскоре после этого закончилась, однако произошло это не из-за уничтожения неопознанного взрывного устройства, полученного от незнакомых людей, а из-за бюрократической волокиты с транспортным обеспечением. В системе военной юстиции, когда речь идет о мелких дисциплинарных проступках, генерал играет роль обвинителя, судьи и присяжных. По причинам, доселе мне не известным, обвинение в конце концов было с меня снято и заменено менее серьезным; я был освобожден от уголовного преследования и отделался выговором с занесением в личное дело. Тем не менее я был жестоко наказан: наказанием стало увольнение из подразделения, в котором я служил. Меньше чем через неделю меня с позором уволили из ВВС и отправили домой. Самолет С-130 вывез меня обратно туда, где выдают по три бутылки пива на день, где сияет солнце, где нет войны: на базу ВВС в Катаре, где возле бассейна разгуливают миниатюрные девушки в бикини. Этот полет был самым долгим и неприятным в моей жизни. Я прилетел в Катар один, благодаря судьбу за то, что меня просто сняли с командирской должности, а не отправили за решетку. И все же мне трудно было смириться с тем, что произошло.

По прибытии в Катар, где размещалась штаб-квартира ВВС США, меня встретил у трапа главный инженер штаба. Он сообщил мне, что планы поменялись, порвал сопроводительные бумаги и объявил, что до конца командировки на Средний Восток я перехожу в его подчинение. Меня освободили из-под стражи, но взамен я должен был пройти через чистилище рутинной работы: перекладывать виртуальные бумаги и отвечать на телефонные звонки, сидя в дальнем углу дешевого передвижного офиса, а также ходить на совещания и «летучки» и представлять командованию точные сведения о том, что я увидел, фигурально выражаясь, «на экране радара». Каждый день я читал подробные отчеты о заданиях, выполненных моими ребятами в Баладе. Каждый день я мечтал вернуться на север Ирака, прекрасно сознавая несбыточность этой мечты.

К тому времени я уже понюхал пороху. Автоматы, вездеходы, любовь, Братство, подрывы, СВУ, дух товарищества, роботы, бородатые офицеры спецназа и минометный обстрел — все это было в моей жизни. Теперь я знал, что в этом терзаемом взрывами краю пыльных бурь вполне можно жить, делая то, что тебе нравится.

Я должен был вернуться в Ирак. Мне необходимо было туда вернуться. Но как?

Я покорно отбывал наказание до тех пор, пока однажды, через четыре месяца, когда моя командировка в Катар подходила к концу, на столе у меня не зазвонил телефон. Звонил мой коллега — командир самого крупного на тот день саперного подразделения ВВС США. Подразделение располагалось на авиабазе «Неллис» под Лас-Вегасом.

— По возвращении в Штаты вы переезжаете сюда и заступаете на мое место, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— Разве вы не слышали, сэр? Меня уволили. Я конченый человек, — ответил я.

— Да, мы в курсе того, что произошло. Подготовьте жену к тому, что по возвращении домой вы при первой возможности переедете из Кэннона в «Неллис». Через год мы снова отправим вас в Ирак, — с этими словами он положил трубку.

Все произошло точно так, как он сказал, и вот я снова здесь. В Киркуке. По колено в крови, среди обгоревших машин, орущих иракских полицейских и беспорядочной стрельбы. Я самый удачливый сукин сын — кому еще так везло?

Я взглянул на часы и посмотрел дату. Прошел месяц с того дня, как меня, словно бычка, доставили обратно в бокс.

Ровно месяц. Я продержался целый месяц на командной должности, и меня не уволили. И не уволят.

— Представляешь? — обратился я к Юбэнку, который разгребал возле белого столбика бензоколонки облитые бензином неподдающиеся идентификации человеческие останки, пытаясь отыскать на них следы взрывчатки, могущие послужить вещественным доказательством. — Я уже месяц здесь, и меня не уволили.

— Поздравляю, сэр! — радостно отозвался Юбэнк. Даже без своих солнцезащитных, таких же, как у Элвиса, очков, которые он оставил в лагере, Юбэнк сохранял всегдашний невозмутимый вид.

Мы оба посмеялись, согласившись, что нам крупно повезло, и продолжили ковыряться в обгоревших фрагментах легковых машин, лужах мочи и тормозной жидкости, принадлежащих разным людям оторванных пальцах, подшипниках и клочьях одежды, выискивая во всей этой каше какие-нибудь зацепки.

Я выхожу из дому: ярко светит солнце, холодный воздух бодрит, Безумие тихо кипит и булькает во мне, словно варево в кастрюльке, оставленной на весь день на плите на медленном огне. Еще одна пробежка ради укрощения этого готового выплеснуться через край варева — может, с ее помощью удастся выжечь в себе все худшее, что принесли в мою жизнь волны судьбы.

В конце подъездной аллеи меня ждет Рик. Мы бегаем вместе не каждый день, но в последнее время он присоединяется ко мне все чаще. Теперь я редко бегаю один — предпочитаю с Риком. Мы не договариваемся заранее, он не нуждается в специальном приглашении, и я почти всегда ему рад. Бороться с Безумием, бегая в одиночку, бывает тоскливо, а Рик обожает пробежки. Мы встречаемся на дороге и поворачиваем к реке, которая вьется внизу широкой серой лентой — она всегда бывает такой в конце ноября.

Рик — ходячая швабра с локтями и коленями. Он выше меня ростом, и ноги у него длиннее, поэтому, если он бежит трусцой в своем обычном темпе, мне трудно за ним поспевать. Мы дышим в унисон и бежим в ногу — немного быстрее, чем когда я один. Но Рики знает, что чем быстрее я бегу, тем лучше мне удается заглушать в себе Безумие, поэтому он не сбавляет темпа. Пробежав две мили, я начинаю отставать, хотя дорога ровная и солнце еще пригревает. Рики оборачивается и смотрит на меня, щурясь от яркого света и добродушно усмехаясь.

— В чем дело, капитан? Не бойся сыпучего песка! — шутит он.

Собравшись с силами, я догоняю его, и мы бежим рядом.

Дорога петляет между рекой и красивыми особняками, между трепещущими на ветру морскими флагами вытащенных на берег яхт и аккуратными домиками колониального типа с черными ставнями на окнах, выходящих на Ниагару. Вот уже три мили позади. Не успеем оглянуться, как пробежим пять миль. Безумие ослабляет хватку на четвертой миле. Последняя половина пути — относительный кайф.

Мы с Рики поворачиваем домой и перед самым финишем ускоряем бег. Рики побеждает. Как всегда.

— До завтра, сэр.

Рик машет мне рукой, убегает и растворяется в конце улицы. Запыхавшись, я подбегаю к своему дому, открываю дверь, и неуемное Безумие наваливается на меня снова.