Корт и Китобой оказались в длинном, узком помещении, забитом волнующимся морем катарканцев, сражающихся за право занять одновременно одно и то же место. Все стремились оказаться в центре; все хотели быть в окружении своих товарищей. Они ужасно походили на червей, набросившихся на свежий труп. Их собралось на ограниченном пространстве такое количество, что они превратились в единое целое, время от времени выбираясь на поверхность или оказываясь под другими телами.

Часть из тех, что оказывались сверху, уже были мертвы, но Корт не могла оторвать глаз от одного катарканца с оторванными в результате непрекращающейся борьбы конечностями. Его выталкивали из толпы, он умудрялся снова пролезть в самую гущу, но его опять отбрасывали в сторону.

Андреа Корт видела, как разумные существа убивают друг друга. Она видела, как люди, которых она любила, стремились защитить ее и совершали такие зверства, что она не могла без содрогания вспоминать их лица. Она побывала в мирах, гибнущих от нищеты, и в мирах, где война, голод и болезни уничтожили тысячи живых существ, а те, кому удавалось остаться в живых, безучастно ждали новой беды. Она изо всех сил старалась научиться не чувствовать боли — но всякий раз обнаруживала новые ужасы, которые вызывали у нее потрясение. Как сейчас.

— Что они делают?

— С вами все в порядке?

— Нет. Что они делают?

— Это что-то вроде карантина. Здесь практически нет инфекционных болезней — складывается впечатление, что местные жители обладают иммунитетом против них, и большинству исследователей не удалось зарегистрировать ни одного случая — но поведение аборигенов указывает на то, что они пытаются отделить тех, кто заболел. В ульях, которые мы изучали, имеются специальные помещения; однако, как правило, в них находится не более трех или четырех больных. Иногда они выздоравливают и возвращаются к остальным; иногда умирают и остаются там, где падают.

— Но здесь все иначе.

— Очевидно, — подтвердил Китобой. — К несчастью для этих ребят, проблема с недоброкачественной пищей усилила инстинкт, требующий отделения больных от здоровых, в результате они стали строить большие помещения, которые в состоянии вместить всех, кто заболел. Они будут пытаться втиснуться в ограниченное пространство, пока не затопчут и не раздавят друг друга.

Корт поморщилась.

— Это же ужасно.

— Они так устроены.

Корт еще некоторое время следила за происходящим. Она вдруг начала сомневаться, можно ли назвать катарканцев разумными. Условия, в которых они существуют, являются плодородной почвой для расцвета зла и безумия; именно так и рождаются трагедии вроде тех, что погубили Бокаи и Влхан, но инстинкт — грубый, бессмысленный инстинкт потенциально еще страшнее. Ведь инстинкт не слышит доводов рассудка. А еще хуже — он настолько связывает действия мыслящих существ, что они не могут принимать самостоятельные решения. Она не хотела знать, понимают ли катарканцы, что они делают. И та, и другая перспектива казалась ей одинаково ужасной.

— А если сюда попадет катарканец, больной настолько, что уже не способен двигаться?

— Они чувствуют болезнь прежде, чем появляются первые симптомы. Но если они не спускаются сюда добровольно, их тащат силой.

Корт не сводила глаз с одного катарканца — измученного, в крови, у него осталось всего три конечности из шести, но они были переломаны, кровоточили и болтались, точно веревки. Его оттолкнули к самому краю Изолятора, он уже не мог пробиться к тому месту, где сумел бы лечь и спокойно умереть, однако он спотыкался, падал, с трудом поднимался, бросался в атаку на извивающиеся тела, снова падал. Зрелище было ужасным. Несчастный оказался в ловушке, не мог перестать сражаться, даже когда ему оторвали еще одну конечность, и он, конвульсивно дергаясь, упал, собирая силы для того, чтобы подняться снова.

Не очень понимая, что делает, Корт подскочила к нему, схватила растянувшегося катарканца за задние конечности и потащила подальше от порога, ведущего в Изолятор. Он вдруг начал сопротивляться, из последних сил цепляясь оставшимися конечностями за пол и оставляя в песке длинные глубокие борозды. Казалось, им двигает инстинкт, больше ничего. Катарканец не отбивался, не пытался вырваться. Он просто продолжать ползти вперед, не отдавая себе отчета в том, что его продвижению мешает какая-то сила.

Китобой подскочил к Корт и тоже схватил катарканца.

— Что вы задумали?

— Хочу посмотреть, — ответила Корт.

— Надеюсь, вы не рассчитываете, что сможете ему помочь? Видите, он хватается за жизнь так, словно это дурная привычка, от которой он готов отказаться.

— Верно, — проговорила Корт. — Держите его покрепче. Я хочу кое-что понять.

Она передала Китобою конечности катарканца, затем обошла тело и заглянула в неподвижное «лицо» с воронкой вместо рта. Даже после стольких лет общения с инопланетянами, научившись понимать, что мимика — это всего лишь антропоморфическая структура, которую нельзя считать надежным окном в душу иного существа, она пыталась увидеть на этом безглазом, безносом, безучастном «лице» хоть какое-то выражение.

Она ухватилась обеими руками за край похожего на воронку рта.

Китобой крепко держал катарканца, впрочем, особых усилий ему прикладывать не требовалось.

— Я снова вас спрашиваю, Советница, что вы собираетесь сделать?

— Услышать его.

Волоски, окружавшие рот умирающего, были скользкими от крови и других выделений, перепачканы налипшим песком. Она подумала о том, что происходит в подобной ситуации с людьми, и задохнулась от отвращения, но прогнала его и прикоснулась руками к шевелящимся волоскам. Она дважды обвела руками вокруг рта туземца, затем опустилась на колени и дотронулась до волосков на конечностях катарканца. Они оказались еще более влажными, и когда она убрала руки, на перчатках остались следы, которые блестели в свете лампы Китобоя.

Затем она поднялась и отошла в сторону.

— Я закончила. Можете его отпустить.

Китобой выпустил катарканца. Несчастный рухнул на пол и тут же принялся размахивать сломанными конечностями, из последних сил стараясь пробраться в Изолятор, откуда его уже столько раз выталкивали. При его скорости и упрямстве можно было предположить, что ему потребуется около часа, чтобы добиться своего.

— Я хотела бы ему помочь. Не только ему — им всем, — сказала она.

— Вы уже получили невыполнимое задание, — сказал Китобой, остановившись рядом с ней. — К чему вам второе?

— Но желать-то можно, — проговорила она печально. — Ненавижу смерть!

— Я тоже, — сказал Китобой, и в его голосе прозвучало такое искреннее сочувствие, что оно ранило, словно нож, вскрывающий нарыв. — Но порой, если ты видишь слишком много смертей, они перестают тебя трогать. Так было там, откуда я родом. И здесь, с катарканцами, дело обстоит точно так же. Перестаешь чувствовать. Здесь…

— Пошли отсюда, — прервала его Корт.

Он поморщился, вновь услышав железные нотки в ее голосе, замер на мгновение, словно собирался сказать еще что-то, но потом кивнул и зашагал прочь.

И тут на них напали катарканцы.