Однажды по долгу службы Корт оказалась в мире, где жило травоядное, которому аборигены дали имя, чрезвычайно похожее на шелест воздуха, медленно выходящего из воздушного шарика. Ближе всего на языке людей его можно было передать, как с-с-с-с-с, произнесенное едва слышным шепотом. Местные жители называли животное так, потому что оно двигалось со скоростью, равной скорости эрозии, потому что моргало, может быть, один раз в час, потому что делало два вдоха за то же время и реагировало на все, что происходило рядом с ним примерно через полчаса после событий. К счастью, животное оказалось тупым, как деревяшка, — любое другое существо давно сошло бы с ума от скуки и однообразия.

По сравнению с ними, катарканцы были самыми настоящими ракетами. В состоянии возбуждения они двигались со скоростью, равной половине скорости человека, вышедшего на прогулку. Но на окружающую действительность они обращали столько же внимания, сколько то травоядное с диковинным именем. Мир для них просто не существовал.

— У них нет системы правосудия, — пояснил Китобой сразу после того, как они приземлились. — У них нет законов, нет социальной структуры, нет философии, нет религии, нет ритуалов, нет даже понятия личности.

У Корт уже заболел палец, так часто она принималась его грызть.

— А нам удалось вступить с ними в какой-нибудь контакт?

— Вы шутите? Они даже не ведают, что мы здесь.

Катарканцы были серыми, но не как слоны; слоны обладают характером, катарканцев же природа не наделила ничем даже отдаленно похожим на индивидуальность. Представьте себе серый цвет, но не просто отсутствие красок, а полнейшее отрицание самого понятия. Представьте себе торс в форме обтекаемой почки, примерно семидесяти пяти сантиметров длиной; перевернутый конус вместо головы, который был бы начисто лишен всяческих черт, если бы в нем не имелось отделение для мозга, а вокруг постоянно раскрытого рта не шевелились маленькие волоски. Представьте себе существо, лишенное зубов, языка и челюстей — существо, у которого в пищевод ведет широкая воронка. Представьте себе существо с шестью конечностями, на каждой по две коленных чашечки, нижние поросли волосками, но более тонкими, чем вокруг рта. Заканчивались конечности неуклюжими хватательными отростками, отдаленно напоминавшими пальцы — с их помощью катарканцы могли поднимать и манипулировать маленькими предметами, как правило, комками какой-то кашицы, служившей им пищей.

Катарканцы умели копать и жили в норах-ульях. Однако работали они очень медленно и, чтобы получить реальный результат, должны были трудиться, не переставая, причем только собравшись в большую стаю. Отдельные индивидуумы, физически очень слабые относительно своего размера, весили примерно столько же, сколько пустая оболочка, лишенная плоти. Победить катарканца в схватке мог бы и маленький ребенок.

Но более всего поражала в катарканцах их полная бесчувственность. Вещь в себе. Они почти ничего не воспринимали из того, что происходило вокруг. Были слепы и глухи, поскольку не имели ни глаз, ни ушей; единственное, чем они, по-видимому, обладали — это рудиментарное обоняние, позволявшее уловить запах еды. Судя по всему, у них в мозгу отсутствовали болевые центры: покалеченный в результате несчастного случая туземец никак не менял своего поведения.

Единственное, чем природа наградила их в достаточном количестве, так это осязанием, но зато на очень маленьком участке тела: по наблюдениям, за данную функцию отвечали волоски под каждым вторым коленом. Без них катарканец полностью потерял бы связь с миром, стал бы пузырем, наполненным туманным сознанием, существом, лишенным способности воспринимать окружающую действительность.

Корт стояла посреди тысяч катарканцев, которые длинными рядами двигались в сторону возделанных полей, охватывающих нору-улей концентрическими кругами.

Она молча наблюдала за ними минут десять, а потом пробормотала:

— Дерьмо.

— Кажется, вы начинаете понимать, каковы масштабы вашей проблемы.

— Неужели нет никаких способов вступить с ними в контакт?

— А вы попытайтесь.

Поколебавшись короткое мгновение, Корт протянула руку и вывела из строя одного из глухих слепцов. Осторожно положив ладони по обе стороны торса катарканца, она осторожно притянула его к себе. Ей пришлось приложить минимальное усилие, чтобы сдвинуть его с места, словно она держала в руках воздушный шарик или игрушечную резиновую лодочку. Инопланетянин послушно следовал ее движениям.

Катарканцы, шагавшие следом, не обратили никакого внимания на исчезновение одного из собратьев и продолжали медленно ползти вперед.

Похищенный просто ждал. Он ее не видел. Она для него не существовала. Наверное, он медленно обдумывал, подчиниться ли неведомой и невидимой силе или можно вернуться в строй.

— Мы для них словно демоны, — проговорила она, вспомнив о Сэндберге.

— Что? — спросил Китобой.

— Ничего.

Волоски вокруг рта катарканца извивались, точно анемоны единственный признак того, что он старался понять происходящее. Корт безуспешно попыталась отыскать хотя бы какую-нибудь закономерность в их движении.

— А я могу их потрогать?

— Вряд ли это поможет, — ответил Китобой.

Корт была в перчатках, которые обычно надевала, когда ей приходилось работать в полевых условиях: опасность испачкаться грязью, настоящей планетарной грязью, являлась одной из причин, по которой она ненавидела другие миры. Она сняла перчатку с правой руки и прикоснулась к шевелящимся маленьким червям кончиком указательного пальца.

Против ее ожиданий они оказались совсем не скользкими, а скорее, какими-то сухими и теплыми. Они наводили на мысль о неорганическом происхождении — что-то вроде кусочков ткани, которые хранились при очень высокой температуре. Волоски никак не отреагировали на ее прикосновение, да и сам катарканец остался совершенно равнодушным к прикосновению.

— У него просто нет вкусовых рецепторов, реагирующих на материал, из которого вы состоите, — ответил Китобой.

— Получается, что он меня по-прежнему не ощущает?

— Абсолютно.

— И не понимает происходящего?

— Чтобы разобраться в том, что они понимают, нужно залезть к ним в голову. До сего момента никому это не удалось.

— А откуда в таком случае мы знаем, что они разумны? — спросила Корт.

— Оттуда же, откуда мы знаем, что разумны влхани, тлейны и фаржи.

Это были три дотехнологические расы, с которыми оказалось очень трудно установить первый контакт. Они настолько отличались от остальных мыслящих существ — не только по стандартам землян, но и с точки зрения других рас, освоивших космос, — что попытки начать общение с ними длились несколько лет. Однако это сравнение хромало, поскольку влхани, тлейны и фаржи хотя и прогрессировали медленно, научившись сейчас лишь лопотать, как маленькие дети, но по крайней мере понимали, что кто-то пытается с ними разговаривать. Влхани сделали огромный шаг в развитии и позволили людям принять участие в своем самом священном ритуале — и подняли страшный шум, когда идиот посол попытался в него вмешаться. На изучение катарканцев ушло семь стандартных земных лет, однако они по-прежнему даже не догадывались о присутствии инопланетных наблюдателей.

— Почему же мы уверены, что они разумны? — повторила Корт. — Нам хочется так думать?

Если Китобоя и обидел ее язвительный тон, он этого не показал, но произнес целую речь, которая звучала так гладко, что Андреа сразу поняла: он оттачивал ее на протяжении множества предыдущих официальных встреч.

— Мы изучили содержание их общения между собой, внутри улья. У них имеется сложный язык, в его основе лежит количество волосинок, к которым они прикасаются или, наоборот, которые не трогают в каждый определенный момент — я сам не слишком хорошо в этом разбираюсь, но рииргаанцы, сделавшие данное открытие, сумели записать пути передачи информации, вычислили грамматическую структуру языка, выделили главные темы, повторяющиеся последовательности, индивидуальные особенности и даже разные «диалекты» — в зависимости от места обитания. Вывод однозначен: мы имеем дело с разумными существами. Однако на их общение совершенно не влияют события, происходящие вокруг них, их общение столь же абстрактно, как философия, религия или поэзия — и совершенно недоступно для нас. По крайней мере, на данном этапе, пока не найден какой-нибудь неожиданный способ с ними договориться.

— Не знаю, Китобой, разум предполагает наличие минимальной «свободы воли», а в их поведении я не вижу ничего похожего.

— У них этой свободы в достатке — когда они говорят друг с другом. А вот для стандартных поведенческих реакций она им не нужна. Их поведение детерминировано.

— Инстинкт, — сказала Корт. — Или рефлекс.

— Похоже. Понимаете, Советница, Катаркус обладает такой стабильной экосистемой, что это невероятно и даже забавно. Здесь нет хищников, значит, у местных жителей нет врагов. Нет сейсмической активности. Не бывает плохой погоды. Катарканцам никогда не требовалось учитывать непредвиденные обстоятельства, чтобы выжить. Они не испытывали необходимости в широком спектре органов чувств, чтобы те обеспечивали их необходимыми данными по поводу опасного окружающего мира. Не нуждались в боли, которая учит, чего нельзя делать. Им не нужно разнообразие внутри вида, дарующее новые возможности.

Все, что им требовалось, — это способность отыскивать пищу. Плюс воспроизводство, а также примитивные органы осязания и обоняния, которые помогают им, когда они покидают улей. Им не нужны ни развитый мозг, ни сложная система коммуникации. Это уже понятия высшего порядка. По правде говоря, — добавил он, словно вспомнил в последний момент, — экзолингвисты высказали мнение, что мозг катарканцев на самом деле не контролирует тело, а разум, которым они наделены, не имеет никакой связи с их повседневной жизнью, управляемой рефлекторной нервной системой. То есть он существует как бы сам по себе. И данная теория многое объясняет. Катарканцы так надежно адаптировались к диковинной экосистеме Катаркуса, что оказались совершенно не готовы к чужому вторжению в их среду обитания.

— К нашему вторжению, — вставила Корт.

— Ну, — пожав плечами, сказал Китобой, — сначала появились берштиэни. Они обнаружили местных жителей и дали планете имя. Затем пришли рииргаанцы, которые выяснили, что катарканцы разумны. После них здесь появились представители еще нескольких видов. Мы были последними.

Корт кивнула и пробормотала:

— Причем всех пришельцев как бы и нет. Мы что-то вроде слухов.

— Даже не слухов, — возразил Китобой. — Мы невидимые демоны.

Вот снова всплыло это слово, которое очень хорошо подходило для Эмиля Сэндберга. Катарканцы, которых он резал на части, не понимали, что с ними происходит; они не чувствовали боли, не испытывали ни ужаса, ни ярости в адрес Вселенной, пославшей им страшные испытания. Те, кто остался в живых, те, до которых он не успел добраться, возможно, даже и не подозревали, что их соплеменники исчезли. С их точки зрения, преступления, совершенные Эмилем Сэндбергом, являлись событием, не влияющим на общее течение жизни, такой однообразной и размеренной, что даже десять тысяч поколений не способны вписать в историю своего народа ни единой строчки.

— Что? — спросил Китобой.

— Я что-то сказала? — удивилась Корт.

— Нет, но вы улыбнулись.

— Ничего подобного.

— Поверьте, я не ошибся, — настаивал Китобой. — Я впервые увидел вашу улыбку с тех пор, как доставил вас с орбиты.

Корт удивили его слова. Она редко улыбалась. Но сейчас, оказавшись перед неоспоримым фактом, вдруг поняла: он прав, щеки у нее непривычно напряжены. Возможно, он принял гримасу за улыбку. До чего же она дошла…