Трудящийся достоин награды за труды.

Лк. 10:7

«Все мое», — сказало злато;

«Все мое», — сказал булат.

«Все куплю», — сказало злато;

«Все возьму», — сказал булат.

А. С. Пушкин («Золото и булат»)

 

2.1. Феодализм и рабство

Согласно марксистской схеме исторического процесса, после рабовладельческого строя как общественно-экономической формации следовала следующая формация, называемая «феодализмом». Большинство авторов определяют хронологические рамки феодализма периодом с V в. н.э., когда произошло крушение Римской империи, и XVI—XVIII вв., когда в европейских государствах произошли буржуазные революции, открывшие простор развитию капитализма. Иногда в качестве символического рубежа называется Великая французская революция 1789 года. Считается, что в «чистом» виде в Европе феодализм просуществовал примерно тысячу лет, потому что в последние два-три века его существования, по мнению некоторых историков, в его недрах уже развивались капиталистические отношения (это период так называемого «первоначального накопления капитала», на котором мы специально остановимся ниже).

Что такое феодализм? Возьмем определение из авторитетного источника советского времени: «Феодализм (нем. Ecudalismus, франц. feodalite, от позднелатинского feodum, feudum — феод), классово антагонистическая формация, представляющая — во всемирно-историческом развитии — этап, стадиально следующий за рабовладельческим строем и предшествующий капитализму, в истории многих народов Ф. был первой классово антагонистической формацией (т.е. непосредственно следовал за первобытнообщинным строем). При всём многообразии конкретно-исторических, региональных разновидностей Ф. и его стадиальных особенностях ряд общих черт характеризует производственные отношения этого строя. Во-первых, наличие феодальной собственности, выступающей как монополия господствующего класса (феодалов) на основное средство производства — землю, т.е. как собственность феодальной иерархии в целом (или как верховная собственность государства); при этом собственность на землю была неразрывно связана с господством над непосредственными производителями — крестьянами (для феодала ценность представляла земля не сама по себе, а в соединении с работником, её возделывающим, — основным и решающим элементом производительных сил того времени). Во-вторых, наличие у крестьянина самостоятельного хозяйства, ведущегося на формально «уступленном» ему господином наделе, который фактически находился в наследственном пользовании одной и той же возделывавшей его крестьянской семьи. Не располагая правом собственности на землю, такая семья являлась собственником своих орудий труда, рабочего скота и другой движимости. Из отношений феодальной собственности вытекало «право» феодала на безвозмездное присвоение прибавочного продукта крестьянского труда, т. е. право на феодальную земельную ренту, выступавшую в виде барщины, натурального или денежного оброка. Т. о., феодальный способ производства основан на сочетании крупной земельной собственности класса феодалов и мелкого индивидуального хозяйства непосредственных производителей — крестьян, эксплуатируемых с помощью внеэкономического принуждения (последнее столь же характерно для Ф., как экономическое принуждение для капитализма). Поскольку крестьянин был фактическим владельцем своего земельного надела, внеэкономическое принуждение (которое могло варьироваться от крепостной зависимости до простого сословного неполноправия) было необходимым условием присвоения феодалом земельной ренты, а самостоятельное крестьянское хозяйство — необходимым условием её производства. Такая специфическая для Ф. форма подчинения непосредственного производителя и его эксплуатации открывала возможность функционирования индивидуально-семейного крестьянского хозяйства, наиболее соответствовавшего достигнутому к тому времени уровню производительных сил, в качестве основы общественного производства в целом. Утвердившаяся в эпоху Ф. известная хозяйственная самостоятельность крестьянина (в сравнении с положением раба при рабовладельческом строе) открывала некоторый простор для повышения производительности крестьянского труда и развития производительных сил общества. Этим, в конечном счёте, определялась историческая прогрессивность Ф. по сравнению с рабовладельческим и первобытнообщинным строем».

Если говорить о феодализме, который возник на обломках Римской империи, то он стал продолжением той формы, которая начала складываться еще в недрах империи, — колоната. Колоны — арендаторы земли (а иногда и орудий труда), которые вносили владельцу участка арендную плату — как в натуральной, так и денежной форме. Колонами считались любые арендаторы — как рабы, так и свободные. Первоначально между ними в юридическом плане проводилась четкая грань: рабы были квазиколонами и были ограничены в личных правах. Вместе с тем перевод раба на положение колона повышал стимул работника к труду и был выгоден рабовладельцу, который таким образом увеличивал свой доход и снимал с себя бремя постоянного контроля за работником. Постепенно квазиколоны стали основным видом колонов, они стали получать некоторые личные права, а вносимая ими арендная плата стала напоминать натуральный и денежный оброк крепостного.

Отношения, существовавшие между феодалом и крепостным, различаются лишь способами и формами эксплуатации первым второго, сущность остается одной и той же — рабство. Таким образом, человечеству помимо патриархального и классического рабства стало известно еще и феодальное рабство. Феодальное рабство имеет много разновидностей и оттенков. Некоторые его формы напоминают прямое рабство — чаще патриархальное, но иногда и классическое (римское). Более поздние его формы — капиталистическое рабство, о котором еще будет разговор.

Мы не собираемся погружаться в тонкости исследования европейского феодализма, а лишь отметим: в разных странах в разные моменты времени существовали три основных типа крестьян-работников.

Первый — свободные крестьяне с наделами земли. Они были подданными монарха (короля, царя), подчинялись только ему (в том числе осуществляя уплату налогов, неся воинскую повинность и т.п.), судиться могли только судом монарха. Таких крестьян иногда было мало, но они были на протяжении всей эпохи феодализма почти во всех странах.

Второй — поземельные зависимые крестьяне. Собственной земли у них не было, они пользовались землей феодала, уплачивая ему ренту. При этом могли оставить своего хозяина (феодала) и перейти к другому.

Третий — лично зависимые крестьяне, или крепостные. Они также получали землю от феодала в пользование, но оставить своего хозяина и перейти к другому не могли. Крайняя форма крепостничества, приближающаяся к рабству, — когда феодал распоряжался работником: мог его наказывать без суда, продавать и т. д.

Формы ренты, или отчуждения труда работника (крепостного) его хозяином (феодалом, помещиком) при феодализме:

а) барщина (работа на участке хозяина);

б) натуральный оброк (отчуждение части продукта труда, произведенного на участке крепостного);

в) денежный оброк (отчуждение части продукта, произведенного на участке крепостного, в денежной форме).

Как сказано в приведенном выше отрывке из Большой советской энциклопедии, отчуждение труда (продукта труда) осуществляется посредством внеэкономического принуждения. А ведь при рабовладении также имеет место внеэкономическое принуждение. Таким образом, грани между крепостным и прямым рабом достаточно условны. Известный советский исследователь феодализма Б.Ф. Поршнев подчеркивал, что четкой границы между прямым рабством и феодальным рабством нет: первый вид рабства представляет собой полную собственность хозяина на работника, второй вид — неполную. Однако и при прямом рабстве работник может получать некоторые «послабления» и «свободы» (например, право на обзаведение женой, детьми, имуществом; даже быть отпущенным на свободу по истечении определенного срока), и при феодальном рабстве работник может лишаться некоторых элементарных прав (например, быть проданным другому хозяину).

Ранний и средний феодализм — период таких отношений между работником и хозяином, которые напоминают патриархальное рабовладение. А вот поздний феодализм, основывающийся на денежном оброке, более близок к римскому классическому рабовладению, при котором рабовладелец рассматривал раба не просто как работника или слугу, а, прежде всего, как источник денежного дохода. В феодальном обществе усиливается «жажда денег», «вирус» «духа капитализма» начинает быстро развиваться, ослабляя организм феодального общества и ускоряя его смерть.

 

2.2. Феодализм и христианство

За «кадром» приведенного выше развернутого определения феодализма остается очень важный момент — отсутствие в феодальном обществе того «духа капитализма», который был характерен для древнеримского общества. Да, феодальная знать любила роскошь и богатство, умела выбивать из своих вассалов и крестьян дань (оброк) как в натуральной, так и денежной форме. Но вот одержимости в «делании денег» у феодалов не было (скорее была одержимость в «трате денег»). Если бы такая одержимость была, то было бы крупное товарное производство, был бы торговый и денежный капитал. Все это было, но не в тех масштабах, которые были характерны для древнеримского капитализма. «Вирус» «духа капитализма», конечно, присутствовал и присутствует в душах людей в любые времена. Но в Средние века общество имело сильный «иммунитет», который не давал развиваться этому «вирусу», он находился в «подавленном» состоянии. Источниками этого «иммунитета» были христианство и Церковь. Человек той эпохи прекрасно понимал, что «нельзя поклоняться Богу и маммоне». Общество той эпохи на фундаменте христианского учения выработало определенные этические стандарты, которые делали торговлю деньгами и делание денег презренным занятием. Да, многие люди и в те времена любили богатство и деньги. Но при этом они ненавидели или, по крайней мере, презирали «делание» денег и богатства. И на протяжении многих веков ненависть и презрение к «деланию» денег были сильным «тормозом» в стремлении к бесконечному увеличению абстрактного денежного богатства. Наиболее ярко ненависть к «деланию» денег проявилась в осуждении ростовщичества, ограничениях и запретах на такое «делание» денег. С точки зрения современного банкира, это было «иррациональным» поведением.

Еще в начале XIX века среди историков (как в России, так и за рубежом) превалировало представление о Средних веках (особенно раннем Средневековье) как о «золотом времени» человечества. С появлением марксизма и апологетических теорий, защищавших капитализм, в XIX веке произошла полная смена оценок средневекового периода истории. Теперь его стали величать «мрачным Средневековьем». Если отойти от марксистской схемы исторического процесса, базирующейся на понятии «общественно-экономическая формация», то общество, которое возникло на обломках Римской империи, следовало бы назвать «христианской цивилизацией». Речь, конечно же, идет о применении этого понятия к странам Европы, где христианство утвердилось в качестве главенствующей религии. В европейском обществе христианские заповеди были лишь идеалом, реальное общество было крайне далеко от этого эталона. Можно приводить тысячи примеров того, как христианские заповеди нарушались и королями, и феодалами, и иерархами католической церкви, и простым народом. Ситуация усугублялась тем, что лишь в раннем феодализме в Западной Европе было истинное, неповрежденное (православное) христианство. По мнению некоторых авторов, в «чистом» виде христианская цивилизация существовала в Византии — Втором Риме, где христианство избежало «мутации». Более тысячи лет назад происходит «мутация» христианства в Европе — оно становится католическим, содержит в себе ряд «повреждений». Но нельзя и недооценивать положительное влияние христианства даже в его католическом варианте на устройство общественной жизни в Западной Европе. Оно на протяжении многих столетий сдерживало смертоносное действие тех «вирусов», которые в свое время привели к гибели языческий Рим. В том числе «вирус» капитализма, который имел множество разновидностей.

На языке христианской церкви эти разновидности «вируса» называются «страстью стяжательства», «страстью сребролюбия», «страстью лихоимства», «страстью хищения», «страстью скверноприбытчества» и т.п. Эти страсти-вирусы «заражают» «тело» общества незаметно. Болезнь развивается поэтапно.

На первом этапе страсти-вирусы «заражают» отдельные «клетки» общественного организма — отдельных людей. И поражают страсти-вирусы не кровь и не плоть людей, а их души (или, как говорят Святые отцы, — «сердца»).

На втором этапе страсти-вирусы передаются от одного человека к другому. Начинается «эпидемия», которая в короткий срок может поразить все «тело» общества — его экономику, политику, культуру, идеологию (подобно тому, как обычный вирус может поражать одновременно все органы тела человека — печень, сердце, мозг и т.п.).

На третьем этапе начинается «умирание» зараженного организма общества. В экономике, в частности, под влиянием действия страстей-вирусов полностью нарушаются процессы сбалансированного «обмена веществ» (товарно-денежного обменов). Нарушение экономических «метаболизмов» приводит к периодическим и все более глубоким кризисам и в конечном счете к летальному исходу (распаду общества).

Часто «смерть» общественного организма сопровождается революциями, гражданскими войнами, экономическими кризисами, ведущими к массовой физической гибели отдельных «клеток» (людей). Однако отдельные «клетки» физически выживают и становятся «строительным материалом» для формирования нового общественного организма. Но вместе с этими «клетками» в новый организм заносятся все те же страсти-вирусы. Через некоторое время они начинают работу по разрушению этого нового общественного организма.

Экономисты, политики, государственные деятели обычно спохватываются лишь тогда, когда начинается третий этап развития «болезни», когда она видна невооруженным глазом, когда каждый член общества («клетка») начинает буквально физически ощущать проявления и последствия «болезни» всего общественного организма. Как правило, на этом этапе «лечение» сводится к грубым вмешательствам в «тело» общественного организма с помощью «ножа». Такие грубые «хирургические операции» (на обычном языке их называют экономическими, политическими, социальными «реформами») могут давать лишь некоторое временное облегчение болеющему общественному организму. Могут быть и неудачные «операции», которые лишь ускоряют летальный исход.

Лишь духовно зрячие люди чутко ощущают в нашем мире (вернее — в «сердцах») присутствие «страстей-вирусов». Именно они прекрасно понимают, что бороться с болезнями общественного организма надо, прежде всего, на «клеточном» уровне. Лучше всего — подавлять действие страстей-вирусов внутри самих себя. Но для этого необходимы, по крайней мере, три условия:

а) люди должны знать о существовании таких страстей-вирусов и об их смертоносном действии;

б) люди должны иметь волю бороться со страстями-вирусами;

в) люди должны уметь вести эту борьбу.

Церковь (истинно христианская) и ее члены прекрасно знают об этих «секретах» общественных настроений. И истинные христиане делают все возможное для спасения самих себя, а в конечном счете и всего общественного организма. Но в конце XV — начале XVI вв. западная (католическая) церковь сама начала «болеть», поскольку страсти-вирусы поразили сердца многих иерархов и клириков этой церкви. Болезнь эта проявилось в так называемой Реформации. Она завершилась появлением еще более «мутированной», чем католицизм, модификации христианства — протестантизма с его «духом капитализма». В эпоху позднего феодализма произошло ослабление «иммунитета» отдельных «клеток», возникла угроза жизни всей западноевропейской цивилизации (которую мы все-таки при всех оговорках можем назвать «христианской»).

Не следует думать, что феодализм и рабство — взаимоисключающие понятия. Мы еще раз подчеркиваем, что рабство — такой тип отношений между людьми, когда труд (результаты труда) одного человека присваивается другим человеком. То есть рабство — это отношения эксплуатации одного человека (группы людей) другим человеком (другой группой людей). Таким образом, общество, которое существовало в Средние века, было далеко не совершенным, имела место эксплуатация одного человека другим человеком. Более того, такие отношения явно противоречили христианским идеалам и христианским заповедям. Ведь если все называть своими именами, то присвоение труда (продукта труда) одного человека другим — это кража. Нарушалась важнейшая заповедь «Не укради!». Нарушение этой (и многих других заповедей) ослабляло общественный организм того времени.

Следует обратить внимание на те «передержки», которые допускали и допускают многие историки и социологи при описании Средних веков. Причем как марксистские, так и буржуазные. И те, и другие рассматривали и рассматривают Средние века как «мрачную эпоху» мировой истории. А для этого постоянно напоминают о проклятом «крепостническом рабстве». Тем самым осознанно или неосознанно намекая, что христианство и рабство неотделимы друг от друга (или, по крайней мере, не исключают друг друга). Данная тема очень серьезна и выходит за рамки данной работы. Между тем, объективные исследователи отмечают, что в первой половине эпохи Средних веков в Западной Европе преобладал свободный труд. Вот, например, в учебниках В.П. Будановой, С.Д. Сказкина, В.Ф. Семенова говорится, что во многих крупных европейских государствах (Англия, Франция, Западная Германия) крепостная зависимость появляется лишь в IX—X веках. Стало быть, в период раннего Средневековья (а это без малого полтысячи лет) на значительной территории Европы в сельском хозяйстве использовался труд свободного земледельца. В Северной Европе (Дания, Швеция, Норвегия) было много свободных крестьян-собственников земли. Лишь в конце XV — начале XVI вв. там начинается насильственное превращение крестьян — собственников во временных арендаторов. Позднее появилось крепостное право и в ряде других европейских стран. В их числе — Россия. Лишь при царе Алексее Михайловиче Соборное уложение 1649 года установило бессрочное прикрепление крестьянина к земле. Однако при этом владелец поместья не мог посягать на жизнь крестьянина, лишать его земельного участка. Хотя Соборное установление уже разрешало передачу крестьянина от одного владельца к другому, но лишь при условии, что он будет «посажен» на землю и наделен необходимым личным имуществом.

По настоящему крепостное закабаление крестьян в России происходило в XVIII веке, когда оно стало действительно напоминать рабство. Например, в 1747 году помещику было предоставлено право продавать своих крестьян в рекруты любому лицу. В 1760 году помещик получил право ссылать своих крестьян в Сибирь, а в 1765 году — не только в Сибирь, но и на каторжные работы. В 1767 году крестьянам было запрещено подавать жалобы (челобитные) на своих помещиков. Таким образом, крестьяне были действительно превращены в «живое имущество». Это было уже близко к настоящему рабству. Такое порабощение произошло после того, как Петр I прорубил «окно в Европу». А Европа (и особенно Англия) на полных парах уже двигалась к капитализму, развивались товарно-денежные отношения. Англия произвела «зачистку» земель от крестьян, превратила эти земли в пастбища и активно стала закупать зерно на мировом рынке. В том числе — в России. Помещики стали получать деньги от вывоза зерна, у них все больше разгорался «аппетит» на деньги и роскошную жизнь, а «аппетит» можно было удовлетворить только за счет усиления эксплуатации крестьян. Это и явилось причиной того, что крепостничество в России стало расцветать пышным цветом лишь тогда, когда в Европе стал расцветать пышным цветом капитализм.

Надо сказать, что даже в эпоху расцвета крепостничества в России далеко не все крестьяне находились в крепостной зависимости от помещиков. Крепостное право не получило распространения на значительной части территории Российской империи: на русском Севере, на большей части Уральского региона, в Сибири (где основную часть сельского населения составляли черносотенные, затем государственные крестьяне), в южных казачьих областях. Также свободные крестьяне существовали наряду с крепостными и в других странах Европы. Например, в скандинавских странах во все века существовали так называемые «бонды» — свободные крестьяне (хотя они не всегда имели собственную землю, подвергаясь эксплуатации со стороны крупных землевладельцев или государства).

У большинства наших школьников, студентов (да и взрослых людей с высшим образованием) понятия «феодализм», «Средние века», «крепостничество» воспринимаются как однопорядковые, почти как ряд синонимов. Понятно, каковы причины такого «оптического обмана»: сохраняющееся марксистское искаженное восприятие истории через призму «общественно-экономической формации». К сожалению, авторов, которые толково разъясняют, что между указанными понятиями нельзя ставить знаки равенства, не так уж и много. Один из них — наш современный русский философ Ю. Бородай. Он, в частности, пишет: «Факт: европейское крепостничество — явление относительно позднее (курсив мой. — В.К). В своей классической форме первоначально оно устанавливается в Германии под воздействием мощного спроса на хлеб в переживающей «чистку земли» Англии (…) В Россию крепостничество пришло позже: и хронологически, и стадиально его ужесточение совпадает с этапами расширении «окна в Европу» (…) Во времена своей молодости западный капитализм одарил нас помещичьим крепостничеством, которое продержалось в России до 1861 года».

Даже классики марксизма с их «железной» схемой истории как смены общественно-экономических формаций не могли не признать того, что «настоящее» крепостничество в Западной Европе появилось не в первой, а во второй половине эпохи Средних веков. Вот, например, в «Капитале» читаем: «В

XV веке немецкий крестьянин, хотя и обязан был почти всюду нести известные повинности продуктами и трудом, но вообще был, про крайней мере фактически, свободным человеком (курсив мой. — В.К.)… но уже с половины XVI века свободные крестьяне Восточной Пруссии, Макленбурга, Померании и Силезии, а вскоре и Шлезвиг-Гольштейна были низведены до положения крепостных».

Мы уже неоднократно подчеркивали: Маркс многие события европейской истории просто констатировал, не находя (в силу своего материалистического взгляда на историю) вразумительного их объяснения. И в данном случае он просто вынужден признать очевидный факт: крепостное рабовладение — особенность позднего Средневековья (что входило в противоречие с его схемой исторического процесса как смены общественно-экономических формаций). А причинно-следственная связь между кризисом европейского христианства в виде Реформации и крепостным закабалением свободного крестьянина для Маркса-материалиста остается непостижимой.

 

2.3. Патриархальное рабство в Средние века

Наряду с феодальным рабством в Средние века существовало также прямое рабство (право собственности на человека). Вместе с тем это было не классическое, а патриархальное рабство. Вот выдержка из энциклопедии, показывающая, где, в каких формах и в каких масштабах прямое рабство сосуществовало с феодальными отношениями:

«В период раннего Средневековья в возникших на территории Римской империи «варварских» государствах, особенно в государстве остготов в Италии и вестготов в Испании, рабство как таковое играло заметную, но уже не ведущую роль в хозяйстве. Значительная часть рабов сидела на земле, платя господину оброк, и постепенно сливалась с обедневшим слоем крестьян-общинников в группу феодально-зависимого крестьянства. К 13 веку рабство фактически исчезает, однако в городах Средиземноморья широкая торговля рабами (перепродажа их из Турции в Северную Африку) продолжалась до

XVI в. В Византии процесс изживания рабовладельческих отношений шёл значительно медленнее, чем в Западной Европе, так в X—XI веках рабство сохраняло там ещё экономическое значение. Но в конце XI—XII вв. и в Византии практически завершается процесс слияния рабов с зависимым крестьянством. У германцев и славян рабство было распространено преимущественно в патриархальной форме; на Руси оно существовало ещё в IX-XII вв. в недрах развивавшегося феодального общества. Постепенно рабы (на Руси их называли холопы) пополняли ряды феодально-зависимого крестьянства, превращаясь главным образом в дворовых; вместе с тем положение некоторых групп крепостных (занятых на тяжелых промыслах — работавших в рудниках) мало чем отличалось от положения рабов. В древнейших государствах Закавказья и Средней Азии рабство существовало до IV-VI вв. Пережиточные его формы сохранялись и в период средневековья.

В крупнейших странах Востока — Китае, Индии и других — рабство, в его патриархальной форме, сохранилось вплоть до развития там капиталистических отношений, а иногда существовало и наряду с ними. Основным источником рабства в Средние века здесь было долговое рабство.

В Китае была широко распространена продажа в рабство обедневшими крестьянами членов своих семей. Кроме того, одним из источников рабства в Китае на протяжении всего средневековья было превращение в государственных рабов преступников или членов их семей. Довольно широкий размах приобрело рабство и в мусульманских странах Ближнего и Среднего Востока. Так как ислам запрещал обращать в рабство мусульман, то основным источником поступления рабов в мусульманские страны был захват их во время войн с «неверными» и покупка на рынках стран Европы, Азии и Африки. Рабы в мусульманских странах использовались на тяжёлых работах — в рудниках, в войсках мусульманских государей (мамлюки состояли полностью из рабов, после этой службы им могли «даровать» свободу, но, как правило, до этого момента никто не доживал), в домашнем хозяйстве и личном услужении (включая гаремы и обслуживающий их персонал)».

Даже этот краткий обзор (кстати, из издания советского времени) показывает, что никакого «чистого» феодализма ни в Европе, ни тем более в мире не было. Это противоречит той примитивной схеме исторического процесса, когда на смену одной общественно-экономической формации приходит другая, причем каждая формация «гомогенна», то есть не содержит «примесей» других формаций.

В дополнение к приведенным в обзоре сведениям о существовании рабства в Средние века приведем еще несколько фактов и цифр.

«В Японии в VIII-XI вв. число рабов достигало 10—15% всего населения, формы рабской зависимости возникали также и в условиях кочевого хозяйства. И хотя рабство здесь оставалось патриархальным и архаичным, не выходило за пределы домашнего рабства, жизнедеятельность общества была немало опосредована эксплуатацией рабов».

«Одним из факторов устойчивости рабства были непрерывные крупномасштабные завоевания, и прежде всего те, которые осуществлялись теми или иными племенами и сопровождались захватом в плен и депортацией десятков и сотен тысяч людей. По мнению исследователей, арабское завоевание Ирана и ряда других стран укрепило на известное время терявший свое значение рабовладельческий уклад. В хулагуидском Иране оказались возрожденными, в полном соответствии с «Ясой» Чингисхана, рабско-крепостнические формы эксплуатации в казенных мастерских. Рост числа рабов и ухудшение их положения имели место в Китае при Юанях и позднее при маньчжурах».

«На рабском труде африканцев держалась экономика Южного Ирака вплоть до восстания зинджей (это восстание происходило в 869—883 гг. — В.К.). В Нижнем Ираке труд восточноафриканских рабов, известных как «зинджи», использовался в массовых масштабах для крайне трудоёмких работ по поддержанию в порядке и развитию южномесопотамской мелиорационной сети, обеспечивавшей высокую продуктивность земледелия в данном регионе».

«Согласно «Книге Страшного суда» (свод материалов всеобщей поземельной переписи), в 1086 году 10% населения Англии все еще оставались рабами. Вновь широких масштабов в Европе оно (рабство. — В. К.) достигло с экспансией Османской турецкой империи на Балканах».

 

2.4. Феодализм и «вирус» капитализма

Хотелось бы обратить внимание на один принципиальный момент, связанный с эволюцией феодализма в Европе. Почему-то принято считать, что по мере смены форм эксплуатации феодалом его крепостных происходило ослабление этой эксплуатации. Мол, переход от барщины к натуральному оброку, а от него к денежному следует рассматривать как социальный «прогресс». Во многих наших учебниках пишется примерно так: «прогрессивная» Европа, осознавая неэффективность феодального способа производства и испытывая муки совести по поводу рабского положения крепостного, стала добровольно отказываться от такого способа производства и чуть ли не планомерно строить «светлое капиталистическое будущее», основываясь на принципах «свободы, равенства и братства». А буржуазные политические революции лишь венчали те прогрессивные изменения, которые постепенно и мирно происходили в «экономическом базисе». Чтобы еще больше оттенить «прогрессивный» характер этих «мирных» и «гуманных» изменений в западноевропейском обществе, читателю непременно напомнят о крепостном праве в России, которое просуществовало аж до 1861 года!

Однако в реальной жизни было не совсем так или даже совсем не так. Обратим внимание на работу Ф. Энгельса «Заметки о Германии», в которой он писал о том, что в XVI—XVII вв. Западная Европа пережила «второе издание крепостничества». Причем «второе издание», по признанию Энгельса, было более жестким и жестоким, чем первое. Писал Энгельс об этом как о некоем парадоксе: ведь впереди маячили перспективы более «эффективного», а, стало быть, и более «прогрессивного» устройства жизни на капиталистических началах. А тут вдруг «включаются» все средства закабаления крепостных, с них начинают драть не две, а семь шкур. А парадокса никакого не было. Вокруг феодала начинали развиваться товарно-денежные отношения, появлялись новые соблазны и новые потребности. Причем не только материальные потребности в дорогих товарах (в основном заморских), но также в роскошных замках и дворцах, изысканных произведениях искусства. Появились также «нематериальные» потребности. Речь идет не о потребностях культурного или духовного характера, требующих внутренних усилий и внутренней работы человека. Это «нематериальные» потребности, требующие больших денег. Они — прообраз «виртуальных» активов современного капитализма, спрос на которые в десятки и сотни раз превышает спрос на физические товары. Об этих новых «потребностях» феодалов мы читаем: «…среди предметов обмена главную долю составляют вообще не продукты труда, а людские услуги, силы, качества и привилегии (звания). В XV—XVI в.в. невиданных размеров достигает наемное холопство, проституция, торговля чинами, регалиями и доходными местами. Растет продажность людей и прибыльное использование их слабостей и пороков».

Для новых соблазнов и потребностей требовалось все больше и больше денег. Феодалов охватила «жажда денег». Но в отличие от будущих капиталистов, которые воспринимали деньги, прежде всего, как капитал, т.е. «самовозрастающую стоимость» (определение Маркса), феодалы относились к деньгам как к всеобщему средству платежа и обмена. Если капиталисты добывали деньги, пуская их в оборот и получая прирост в виде ссудного процента, торговой или промышленной прибыли, то феодалы продолжали использовать свой старый, проверенный способ — эксплуатацию своих крепостных.

Феодалы полученные от крестьян деньги не инвестировали, а тратили. Был, правда, такой тип феодалов, которые не тратили, а накапливали. Образ такого феодала создан А.С. Пушкиным в «Скупом рыцаре». Но это было не накопление капитала, а накопительство денег. Накопитель денег не пускал их в «дело», а просто откладывал гедонистическое потребление на более отдаленный момент времени. И чаще всего умирал на своих сундуках с золотом. Наиболее яркий образ такого «накопителя-гедониста» дан в Евангелии от Луки в притче о богаче. В этой притче говорится об одном богатом человеке, который собрал большой урожай, построил новые житницы и сложил в них весь свой хлеб и все свое добро. Он собирался устроить себе в будущем большой «праздник»: «И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Напомним, что затем «Бог сказал ему (богачу. — В.К): безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?». Кончается притча следующей моралью: «Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет». Заметим, что накопительством добра в «житницах» в Средние века занимались люди, которые жили в христианской среде и которые наверняка знали эту притчу. Накопительство было признаком того, что наметился отход от истинной христианской веры (вернее, этот отход продолжился; начался он с отпадения западной церкви от православия, зарождения католической ереси). В европейском обществе начиналось безумие, о котором предупреждал Бог евангельского богача.

Интенсивность эксплуатации крепостных крестьян росла пропорционально растущим запросам феодала. Нагрузка на крестьян еще больше усиливалась в связи с тем, что феодалам деньги нужны были не только для растущих удовольствий, но и для покрытия долгов перед ростовщиками (последние любезно предлагали свои «услуги» феодалам). Крепостной не справлялся со своими растущими обязательствами перед хозяином (а некоторые из хозяев уже овладели искусством «цеплять» своих крепостных на «долговой крючок»). Крестьянин даже в тех странах, где он объявлялся лично свободным, оказывался в долговой кабале — сам вместе со всей своей семьей.

Вот что пишет о периоде позднего феодализма, в том числе о возрождении ранних форм крепостничества в Европе, отечественный философ Э.Ю. Соловьев: «Повсеместно расцветает ростовщичество. Им занимаются теперь не только евреи, как в Средние века, но и представители всех этносов и сословий.

Основная установка ростовщичества — безжалостная эксплуатация чужой нужды — проникает в самые различные формы хозяйственной практики. На свет появляется, например, аграрное ростовщичество. Захватив общинные земли, крупные феодалы дробят их, а затем продают в рассрочку ими же ограбленным крестьянам. При этом назначаются такие ежегодные платежи, что большинство держателей наделов попадают в вечную кабалу. Крестьянин, даже если он еще признается лично свободным, закрепощается через свое бездоходное хозяйство и вместе с потомством сидит в нем, как в долговой яме. Утверждение коммерциализированного земледелия, основанного на кабальных отношениях, — самый внушительный результат развития рыночной экономики в Западной Европе XV—XVI веках. В ряде стран (в Германии, Дании, Венгрии, Польше) дело доходит до возрождения крепостнических порядков, исчезнувших в VIII—IX веках. Вместо свободы распоряжения своими силами и продуктами, которое рынок, говоря гегелевским языком, предполагает «по самому своему понятию», повсеместно наблюдается рост насилия и подвластности, обогащения господ и крайнего обеднения зависимых низов».

Мы согласны с тем, что в эпоху позднего феодализма ростовщичеством занимались «не только евреи, как в Средние века, но и представители всех этносов и сословий». Отметим лишь, что «представители всех этносов и сословий» (прежде всего, феодалы) свою ростовщическую деятельность не афишировали, занимались этим тайно. Часто в качестве посредников и подставных фигур использовали тех же ростовщиковевреев.

Обозначенные выше этапы развития феодализма — лишь внешние проявления более глубоких изменений в обществе того времени. Главное, что в недрах феодального общества постепенно создавались условия для замещения духовной власти церкви властью денег. По мере ослабления духовного авторитета и духовной власти церкви (а в Европе это — католическая церковь) происходило все большее оживление и распространение «вируса» капитализма («жажды денег»), а это, в свою очередь, приводило к усилению закрепощения крестьян и все большей их эксплуатации.

В заключение хотелось бы еще раз вернуться к оценке роли бурного развития товарно-денежных отношений в недрах феодального общества. В этой связи обратимся к работе К. Маркса «Очерк критики политической экономии» (1857— 1858). В ней он вспоминает древний мир (в том числе Древний Рим) и отмечает, что на древние общества обрушивалось множество серьезных испытаний: захватнические войны, внутренние междоусобицы, политические перевороты. С большинством из этих бедствий государственные деятели и народы справлялись. Но было одно испытание, с которым древний мир справиться не смог, — испытание товарно-денежными отношениями. Эти отношения «разъедали античный мир подобно кислоте». Однако деньги, товары и торговля существовали еще на этапе становления античного общества. Маркс сам приводит множество подтверждающих это примеров из истории раннего античного мира, в частности, в своей работе «К критике политической экономии» (1859). Маркс не рассмотрел за товарно-денежными отношениями позднего античного общества «вирус» капитализма. Позднее Маркс в «Капитале» (1867) писал, что феодальное общество точно так же оказалось перед испытанием товарно-денежных отношений. Но это был все тот же «вирус» капитализма, а товарно-денежные отношения были его внешней, маскировочной формой. Общественный организм западноевропейской христианской цивилизации, смертельно зараженный «вирусом» капитализма, двигался к своему концу. А его место занял общественный организм западной (капиталистической) цивилизации. Сначала умерла древнеримская цивилизация, затем умерла средневековая европейская цивилизация. Не умерли лишь «вирусы» капитализма, глубоко гнездившиеся в сердцах людей, не умерло и сопутствующее им во внешнем, материальном мире рабство.

 

2.5. Духовные основы грядущего капиталистического рабства Нового времени

В среде феодалов имело место накопление денег, а не капитала. Даже если феодалы прибегали к эксплуатации, основанной на использовании кредита и долга, это не делало их капиталистами. Ссудный процент в любой форме (денежной, натуральной или в виде отработок) шел на личное потребление феодала, не превращаясь в капитал. Однако это еще не означает, что в феодальном обществе не было капитала и капитализма. И капитал, и капитализм были — как они были и в римском рабовладельческом обществе. В Древнем Риме, как мы неоднократно подчеркивали, капитал существовал не в товарной или производительной формах, а в денежной; капитализм был не торговым или промышленным, а ростовщическим. Там «профессиональным» ростовщичеством занимались люди из сословия всадников.

В позднем Средневековье также были «профессиональные» ростовщики. Они в отличие от феодалов «зарабатывали» деньги не для того, чтобы потреблять, а для того, чтобы вновь пускать деньги в оборот. Это были уже «настоящие» капиталисты. Все они были почти исключительно евреями, на которых не распространялись христианские запреты на занятие этим не богоугодным делом и которые прочно захватили эту «экологическую нишу» средневекового бизнеса. Известный социолог, историк и экономист Вернер Зомбарт в начале XX века опубликовал работу «Евреи и хозяйственная жизнь». В ней он доказывает, что именно иудаизм заложил фундамент современного капитализма; при этом дает положительную оценку роли иудаизма в формировании основ капитализма. Он приводит многочисленные примеры того, как евреи занимались ростовщичеством и торговлей еще в недрах средневекового европейского общества и создавали условия для первоначального накопления капитала (о первоначальном накоплении капитала мы будем специально говорить ниже). Отчасти Вернер Зомбарт прав в оценке роли евреев в становлении капитализма. Но лишь отчасти. Он сам показывает, что многие иудеи, бежавшие с континента на британские острова, крестились там и стали ярыми пуританами (разновидность протестантов, отличающихся особым аскетизмом и фанатизмом). А ведь никто их силой не заставлял креститься: в Англии в отличие от Испании и некоторых других континентальных стран инквизиции не было.

Параллельное исследование причин возникновения в Европе капитализма осуществил другой ученый — Макс Вебер. Он также в начале XX века опубликовал работу, которая хорошо сегодня известна и называется «Протестантская этика и дух капитализма». Он не отрицает роли иудаизма в становлении капитализма, отмечая сильное материалистическое начало в позднем иудаизме, основанном на Талмуде. Однако главную роль в становлении капитализма он отводит тем изменениям, которые произошли в христианстве. Речь идет о Реформации, которая привела к появлению «обновленного христианства» в виде протестантизма. А протестантизм (особенно в такой его модификации, как кальвинизм) снял существовавшие раньше в европейском обществе «табу» на занятия ростовщичеством. Более того, не только снял «табу», но и всячески поощрял деятельность по созданию и накоплению капитала. «Профессиональным» ростовщичеством могли теперь заняться не только иудеи, но также «продвинутые христиане». Причем не только ростовщичеством, но и другими формами капиталистического бизнеса — торгового, мануфактурного, сельскохозяйственного.

М. Вебер, также как и В. Зомбарт, позитивно оценивает переход общества к капитализму и отмечает особые «заслуги» в этом переходе такой разновидности протестантизма, как кальвинизм. В контексте данной проблемы М. Вебер ставит кальвинизм далее выше иудаизма. Первый; по его мнению, нацеливает человека на бесконечное накопление капитала; второй — поощряет всяческое богатство, но богатство остается средством, не превращаясь в самоцель. Вот как резюмирует эти рассуждения М. Вебера о различиях иудаизма и кальвинизма наш отечественный философ Ю. Бородай: «(…) даже принцип наживы в иудаизме не столь универсален, как в кальвинизме: во-первых, он не распространяется на отношения между «своими», и, главное, нажива здесь сохраняет «традиционалистский» характер, то есть нацелена на потребление и потому не превращается в столь пожирающую, как в кальвинизме, страсть (…). В отличие от иудейской установки, где капитал лишь средство непосредственного наслаждения или господства, то есть вернейшее средство максимального благоустройства своего земного материального бытия, для протестанта, подлинного господина нового строя, накопление капитала становится самоцелью». Мы бы сделали одно уточнение к рассуждениям М. Вебера и Ю. Бородая: действительно, для иудаизма накопление капитала является средством. Но тут надо различать ранний (ветхозаветный) и поздний (талмудический) иудаизм. Для раннего иудаизма накопление капитала было в большей степени средством «непосредственного наслаждения», а для позднего иудаизма — средством «господства». Переориентация религиозного сознания иудеев на мировое господство, как отмечают историки религии, произошла еще две с половиной тысячи лет назад, в те времена, когда они были уведены в вавилонское рабство и там соприкоснулись с древними учениями гностиков и манихеев (с их положениями об «избранности» и «предопределенности»). Документально эта переориентация была закреплена в Талмуде, который был написан в первых веках нашей эры (после разрушения Иерусалима, когда иудеи уже находились в изгнании) и который в современном иудаизме поставлен выше Торы (Пятикнижия Моисеева).

А почему у протестантов, особенно у кальвинистов, накопление богатства, капитала становится самоцелью! У ранних протестантов это особенно бросается в глаза. Ведь они стремились к богатству, становились богатыми, но при этом вели и продолжали вести аскетический образ жизни. Некоторые исследователи пытаются дать чисто «материалистическое» объяснение этому феномену: мол, аскетизм первым капиталистам был нужен для того, чтобы «экономить» и быстрее накапливать капитал. Но почему-то имея даже миллионы, первые протестанты продолжали держать себя в «черном теле». Вот и К. Маркс в «Капитале» пишет: «Капиталист грабит свою собственную плоть» и не может внятно ответить, зачем капиталист это делает. А не может потому, что смотрит на историю становления капитализма глазами материалиста. Л первыми капиталистами двигал не «экономический интерес» (как думал К. Маркс), а религиозное чувство. Дело в том, что центральным догматом кальвинизма был догмат о том, что все человечество делится на «избранных» и «прочих». Это очень похоже на центральный догмат иудаизма о делении человечества на «евреев» (они же — «избранные») и «всех остальных». Евреем нельзя стать в результате тех или иных заслуг в земной жизни, евреем рождаются. И тут уже ничего нельзя изменить. То же самое мы видим в кальвинизме: «избранным» нельзя стать в земной жизни. «Избранность» предопределена «свыше», «избранным» человек уже рождается. Но никаких внешних признаков «избранности» ни на теле человека, ни в его умственных или духовных способностях обнаружить нельзя. Этот признак «избранности» лежит вне самого человека и заключается в принадлежащем ему богатстве. Религиозный адепт кальвинизма всю свою сознательную жизнь мучается одним лишь вопросом: «Я «избранный» или нет?» Но он мучает не только свою душу, но также свое тело. Он живет на пределе своих физических и психических сил, добывая и приумножая свое богатство, пытаясь через это богатство доказать себе и окружающим, что он — «избранный». Фанатическая страсть накопления капитала — на самом деле не «материальная», а «духовная», религиозная страсть. Она отодвигает на задний план все другие страсти, в том числе страсть к материальным, чувственным удовольствиям.

Это сегодня наличие капитала является «билетом», который дает человеку право на вход в «земной рай», а цифра, определяющая величину этого капитала, указывает на то, в каком «сегменте» этого «земного рая» может находиться предъявитель «билета». Несколько веков назад было несколько иначе: наличие капитала рассматривалось в качестве «билета», дающего право на вход в «небесный рай»; величина капитала определяла, в каком «сегменте» или «ярусе» «небесного рая» окажется предъявитель «билета». По мнению некоторых авторов, в современной капиталистической деятельности религиозная мотивация человека сохраняется в полной мере. Чаще всего она является неосознанной, сохраняется в виде программы, записанной в подсознании человека. Вот что пишет по этому поводу Ю. Бородай: «В соответствии с протестантской установкой, чтобы определить уровень нравственного достоинства, в США достаточно спросить: сколько стоит этот человек? Нам, православным, невдомек, что этот главный в США вопрос имеет не столько прагматическую, сколько глубоко религиозную значимость».

В недрах кальвинизма (и протестантизма в целом) постепенно складывается система знаний и правил экономии (рационального использования) всех ресурсов, включая время, для достижения максимального денежного результата — прибыли. Наиболее законченный вид эта система обрела в рамках течения, называемого «методизмом» (что-то вроде секты внутри протестантизма). Позже система этих знаний и правил (наподобие детальных предписаний всех сторон жизни человека в иудаизме) обрела статус «экономической науки».

Кальвинизм не имел ничего общего с истинным христианством — религией любви к человеку, дающей возможность любому человеку стать «избранным» (в смысле спасения и получения после смерти «жизни вечной»). Кальвинистский фанатик, который получает через свое богатство подтверждение своей «богоизбранности» и «исключительности», одновременно утверждается в том, что он обладает правом господствовать над другими людьми. Они ему нужны, прежде всего, для того, чтобы и дальше увеличивать богатство. Другие люди, не получившие «знак» «избранности» в виде богатства, — люди «второго сорта», которых его протестантский бог предопределил быть рабами «избранного» (здесь кальвинизм очень похож на иудаизм с его презрительным отношением к тем, кто не принадлежит к их племени).

Если не принимать во внимание этого «протестантского расизма», трудно понять, откуда бралась такая хладнокровная жестокость, которую проявляли первые носители «духа капитализма» в эпоху первоначального накопления капитала. В Европе эта жестокость проявлялась по отношению к мелким землевладельцам, которых сначала лишали земли, а затем убивали или заставляли работать как рабов. В Америке белые протестантские колонисты проявляли эту жестокость по отношению к индейцам, которых поголовно уничтожали «как зверей» (кстати, колонисты-католики, которые осваивали Южную Америку, такой жестокости не допускали). В Африке протестантские купцы (вместе с купцами-иудеями) проявляли эту жестокость по отношению к местным жителям, которых захватывали или покупали в рабство.

Впрочем, жестокостью отличались и католики. Но у католиков физическое насилие удивительным образом сочеталось с «христианской заботой о душе» захватываемых в рабство аборигенов. Португальские монархи вместе с Папой Римским требовали, чтобы захватываемые рабы обязательно были крещены. По этому поводу был издан даже специальный королевский эдикт 1519 года. Если речь шла о невольниках, которых отлавливали в Африке, то они должны были быть крещены обязательно до погрузки на корабли, которые отправлялись к берегам Америки. Это требование было обусловлено тем, что многие рабы в пути умирали: в этом проявлялась трогательная «забота о душах» невольников. Позднее другие католические страны также приняли аналогичные законы. Так, французский король Людовик XIII издал в 1648 году акт об обязательном крещении рабов.

О жестокости в эпоху так называемого «первоначального накопления капитала» мы поговорим подробнее в следующем разделе главы.

В социальном поведении протестантов просматривается генетический код иудаизма, в котором, как известно, присутствует четкое деление всех людей на «своих» и всех остальных, причем остальные — не просто «чужие», они даже не люди, а просто живые существа, имеющие внешность человека. В Ветхом Завете мы встречаем много мест, где проводится четкое деление на «своих» и «чужих». В контексте рассматриваемых нами экономических проблем весьма значимым является следующая установка иудаизма: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост; иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Втор. 23: 19-20). Евреи почти две тысячи лет находились в рассеянии, т.е. среди «чужих». Поэтому приведенная выше установка из Второзакония последовательно реализовывалась (и продолжает реализовываться) через практику ростовщической эксплуатации носителями иудаистской идеологии всех «чужих».

Принцип «свой — чужой» получил развитие в протестантизме, который навязывал и продолжает навязывать в обществе идеологию и психологию крайнего индивидуализма. В иудаизме имеет место этнический индивидуализм (этнос, племя, народ остается единым целым, не делимым на части); в протестантизме — персональный индивидуализм. В экономической науке Запада моделью и эталоном такого индивидуализма является Homo economicus — человек экономический. Он представляет собой крайнюю степень индивидуализма, когда к «своим» человек относит только самого себя (ego), а все остальные — «чужие».

Примечательны наблюдения, сделанные В. Зомбартом в его книге «Буржуа». В ней он совершенно справедливо обращает внимание, что наиболее последовательными и энергичными носителями «духа капитализма» были иноземцы, или пришельцы. Они не имели никаких кровно-родовых связей с местным населением и не были обременены такими предрассудками, как «родина», «отечество», «исторические корни» и т.п. Для пришельцев (эмигрантов, колонистов) местные все поголовно были «чужаками», к которым можно (и нужно) относиться жестоко — как к скотам или зверям. Также хищнически можно относиться к окружающей природе, культуре местного народа и его истории. Он выделяет две основные категории таких беспощадных пришельцев: евреи, которые были перманентными переселенцами по всему миру, и европейские переселенцы в Новом Свете.

Эти установки протестантизма подхватила народившаяся на свет европейская философия (вероятно, она появилась для того, чтобы выполнять «социальные заказы» тех, кто был заинтересован в строительстве капитализма). Смысл рада «догматов» европейской философии очень прост: «война всех против всех» как объективный, «естественный» закон общества. Затем народившаяся на свет европейская экономическая мысль (естественно, также для выполнения «социальных заказов») «облагородила» формулировку этого закона «всеобщего каннибализма» и назвала его «законом конкуренции». Несколько поколений «профессиональных экономистов» последовательно вносили свой вклад в «облагораживание» и обоснование капиталистической конкуренции. Сегодня наши студенты совершенно уверены в том, что капиталистическая конкуренция — главный «двигатель прогресса».

Сказанное выше о духовно-религиозных корнях современного капитализма справедливо в первую очередь в отношении стран, где раньше всего утвердился протестантизм, причем в его наиболее радикальном, кальвинистском и (или) пуританском варианте. Это капиталистические страны «первого эшелона»: Англия, Голландия, Швейцария, позднее Североамериканские Соединенные Штаты.

Приобщение к западной «цивилизации» капиталистических стран «второго эшелона» происходило по несколько иному алгоритму. Там оно начиналось с навязывания элите этих стран «жажды потребления», которая перерастала в страсть безумного потребительства. Капитализм стран «первого эшелона» мог быстро развиваться за счет активного освоения внешних рынков. Такое освоение было достаточно агрессивным, направленным на поиск и создание спроса на продукцию капиталистических мануфактур и товары таких торговых компаний (прежде всего, Ост-Индской английской и Ост-Индской голландской). Освоение новых рынков капиталисты-протестанты начинали с развращения элиты «осваиваемых» стран как наиболее платежеспособной части общества. Вот как описывает постепенный переход к капитализму стран «второго эшелона»

Ю. Бородай: «Движение к западной цивилизованности — грабежу природных ресурсов и предельной интенсификации труда, — в отставших странах начинается с совращения господствующего слоя. В среде традиционных власть имущих и выбивающихся «в люди» местных спекулянтов-выскочек начинается вакханалия чрезмерного и безумного потребления: разгорается бешеный аппетит на модные заграничные туалеты, гарнитуры и предметы быта — «как в лучших домах Филадельфии», — на новейшие средства изощренного развлечения и разврата и на особенно дорогие товары престижного назначения. При этом по уровню своих претензий на моду, блеск и лоск туземные господа оказываются «святее папы» — своего иноземного благодетеля, предпочитающего умеренный комфорт. В эпоху молодого английского капитализма эпидемия господствующего расточительства, неизбежно связанного с усилением фискального пресса, затронула даже отнюдь не отсталые страны континентальной Европы. Достаточно вспомнить безумную вакханалию роскоши в дотла разоренной предреволюционной Франции. Эта роскошь казалась особо ослепительной на фоне пуританской сдержанности английских джентльменов, становившихся промышленно-финансовыми магнатами».

Среди аристократии Европы растет интерес к философским учениям, которые помогают элите забыть о христианских заповедях, запретах и ограничениях. В том числе ограничениях, которые сдерживали «сверхнормативное» потребление. Известно, что в античном мире страсть аристократии к удовольствиям нашла свое отражение в философии гедонизма и эпикуреизма. На излете Средних веков происходит ренессанс этих учений. Гедонистические мотивы получают распространение в эпоху Возрождения и затем в этических теориях просветителей. Т. Гоббс, Дж. Локк, П. Гассенди, французские материалисты XVIII века в борьбе против религиозного понимания нравственности часто прибегали к гедонистическому истолкованию морали. Наиболее полное выражение принцип гедонизма получил в этической теории утилитаризма, понимающего пользу как наслаждение или отсутствие страдания. Основные представители указанной теории — И. Бентам (1748—1832), Дж. С. Миллъ (1806-1873). Идеи указанных двух авторов были, кстати, в большой моде среди русского дворянства в начале XIX века, и они, наверняка, сыграли определенную роль в «стимулировании» тяги к роскоши в среде нашей аристократии. Так, у А. С. Пушкина мы читаем:

Но для того, чтобы потреблять импортную роскошь, «туземные господа» должны добывать деньги. Они начинают резко усиливать пресс эксплуатации своих крестьян, усиливать фискальный пресс, все активнее обращаться к местным и заграничным ростовщикам за кредитами. Все это расшатывало устои традиционного феодального общества, создавало условия для первоначального накопления капитала (обезземеливание крестьян), укрепляло позиции ростовщического капитала.

Приведенный выше алгоритм движения к капитализму стран «второго эшелона» в полной мере объясняет и ход исторического развития Российской империи XVIII—XIX вв. Следует иметь в виду, что «вторая попытка» России перейти к капитализму в самом конце XX века началась с того, что «в среде традиционных власть имущих и выбивающихся «в люди» местных спекулянтов-выскочек» началась «вакханалия чрезмерного и безумного потребления». Мы были свидетелями этой «вакханалии» после прихода к власти М.С. Горбачева в 1985г. Разрушительная энергия этой «вакханалии» оказалась для Советского Союза страшнее разрушительной энергии десятков ядерных бомб. А после развала СССР и образования Российской Федерации носители «вакханалии чрезмерного и безумного потребления» получили почти официальное название — «новые русские».

Итак, страсть к прибыли (деньгам) и страсть к потреблению — две стороны одной медали, называемой капитализмом. Архитекторы капитализма стремятся к тому, чтобы в каждом члене общества (независимо от того, каков его социальный и имущественный статус) сосуществовали обе страсти. Наш соотечественник Ф.В. Карелин (1925—1992) в своей работе «Теологический манифест» (1987 г.) совершенно справедливо подметил: « … капиталистический способ производства экономически нуждается в грехе (алчности предпринимателей и развращенности потребителей)».

Все сказанное нами выше показывает, что капитализм — не только и даже не столько экономическое явление, сколько духовное и религиозное. К сожалению, об этом молчат наши учебники и представители нашей науки. К сожалению, не видим мы до сих пор серьезной духовной оценки капитализма и со стороны нашей церковной иерархии и богословской науки. Лишь изредка наши церковные власти вынуждены как-то реагировать на серьезные вызовы капиталистической современности, но даже такое реагирование является каким-то вялым и невнятным.

 

2.6. Рабство как источник первоначального накопления капитала

В любом учебнике по экономике или истории можно прочитать: «современный капитализм (т.е. западная цивилизация) взял свой старт с первоначального накопления капитала. Процесс первоначального накопления в европейских странах продолжался примерно 2—2,5 века (с конца XV по XVIII век)». Из тех же учебников мы можем узнать, что первоначальное накопление капитала — создание условий для капиталистического производства и что таких условий два. Эти два условия тесно взаимосвязаны, представляют собой «две стороны одной медали».

Первое — наличие работников, которых капиталист мог бы использовать в данном производстве. Для этого тех свободных работников, которые существовали в европейском обществе, надо было лишить земли и других средств производства. То есть превратить их в наемных работников. О наемном труде как разновидности рабства мы будем говорить в следующих разделах.

Второе — наличие богатств, с помощью которых можно организовать капиталистическое производство. Богатства эти имели как натурально-вещественную форму (прежде всего, земля и месторождения природных ресурсов), так и денежную форму.

Среди источников накопления богатств авторы называют следующие:

1) ростовщические доходы (которые стали быстро расти благодаря тому, что католическая церковь ослабила свою борьбу с ростовщичеством, фактически легализовав ссудный процент);

2) экспроприация личных наделов крестьян и имущества ремесленников (в том числе через изъятие этого имущества для погашения ростовщической задолженности; в Англии изъятие земель осуществлялось в виде «огораживания»);

3) «секуляризация» церковной собственности (превращение ее в «светскую»);

4) доходы от пиратской деятельности;

5) доходы от ведения разбойных войн (например, золото и серебро, которое испанские конкистадоры захватывали в Америке во времена так называемых «великих географических открытий»);

6) доходы от налогового ограбления населения (перетекающие из государственной казны в карманы первых капиталистов через систему налоговых откупов, через государственные подряды, выплату процентов по государственным долгам и др.);

7) доходы от неэквивалентной внешней торговли (особенно характерно для Нидерландов и Англии);

8) доходы от работорговли;

9) доходы от использования рабского труда.

Из всех источников первоначального накопления особо важными являются последние два. О них, как правило, в учебниках пишется мало. Остановимся на этих источниках подробнее.

Работорговля. Следует признать, что торговля «живым товаром» имела место на протяжении большей части истории человечества. Зарождение торговли рабами относится к тем временам, когда еще не было письменности. Мы уже подробно говорили о работорговле, которая существовала в Древнем Риме. В Средние века работорговля была важной частью экстенсивной экономики таких государств, как Арабский халифат, Золотая Орда, Крымское ханство, Османская империя. Монголо-татары, обратившие огромные массы населения в рабство, продавали «живой товар» мусульманским купцам и итальянским торговцам, владевшим с середины XIII века колониями в северном Причерноморье, на Константинопольском рынке и т.д. Среди рабов было много славян, проживавших на территории Московской Руси.

Вместе с тем резкий взлет работорговли начался в эпоху первоначального накопления капитала в Европе и в результате так называемых «великих географических открытий». Период активной международной работорговли продолжался более трех столетий. Он начался в первой половине XVI века и закончился примерно в середине XIX века. Это была преимущественно трансатлантическая торговля в рамках так называемого «золотого треугольника». Тремя центрами этой международной торговой системы были:

1. Европа — такие страны, как Испания, Португалия,

Нидерланды, Великобритания, Франция. Из портов европейских стран выходили суда, груженые такими товарами, как ружья, спиртные напитки, ткани, лошади, инструменты и т.п. Суда направлялись к берегам Западной Африки.

2. Африка — там европейские товары обменивались на местных рабов. Рабы принадлежали местным племенным вождям. Рабами были туземцы, попавшие в плен в результате местных войн. Рабов также ловили сами африканцы, специализировавшиеся на этом бизнесе. Суда, нагруженные рабами, отправлялись через Атлантический океан в европейские колонии в Карибском море и Южной Америке.

3. Америка — здесь африканские рабы обменивались на драгоценные металлы, продукцию местных плантаций (кофе, сахар, хлопок, табак). Суда, груженые колониальными товарами, направлялись в Европу, где они продавались за деньги и (или) обменивались на новые партии европейских товаров. На первых порах европейские колонизаторы пытались обходиться в Америке местными рабами — индейцами. Однако индейцы плохо подходили на роль рабов. Они постоянно сопротивлялись, устраивали восстания, а в результате нещадной эксплуатации быстро умирали. После этого колонизаторы начали «зачистку» американских колоний от индейцев и проводить курс на их замещение чернокожими африканцами. Первые партии африканцев по трансатлантическому маршруту были доставлены в Америку в 1510 году.

Европейские работорговцы потеснили на рынке «живого товара» арабов, которые до начала XVI века были основными поставщиками рабов из Африки (рабы поставлялись как в страны Ближнего и Среднего Востока, так и в Южную Европу). Первыми среди европейцев работорговлей стали заниматься португальцы, которые начали еще до Великих географических открытий колонизацию западного берега Африки. Ими в 1440-х годах в Европу были привезены первые чернокожие рабы. Особую активность в торговле «живым товаром» из Африки европейские торговцы стали проявлять после основания крупных торговых компаний в Голландии, Англии, Франции (1621-1631 годы), получивших привилегии на поставки рабов от королей («Вест-индские торговые компании»). В 1698 году английский парламент разрешил заниматься работорговлей частным лицам. Еще раньше католическая церковь дала свое благословение на занятие этим бизнесом. Например, в 1452 году папа Римский Николай V своей буллой санкционировал захват португальцами африканских земель и обращение их жителей в рабство. Мы уже отмечали выше трогательную «заботу» католической церкви о рабах: она требовала их крещения для того, чтобы невольники, которые долго не жили, могли «спасти душу».

После открытия Америки португальские работорговцы стали поставлять основную часть «живого товара» в Южную Америку, в первую очередь в Бразилию. Вслед за португальцами работорговлей занялись испанцы, французы, голландцы и англичане.

Оценки количества рабов, поставленных по трансатлантическому маршруту в колонии на территории Америки, варьируются от 7 до 28 млн. человек. Различия отчасти объясняются тем, что одни оценки отражают количество отправленных, а другие — количество полученных рабов. Эти цифры могли сильно отличаться друг от друга в силу высокой смертности рабов в течение изнурительного путешествия через океан (нормальной считалась «естественная» потеря примерно 20% «живого товара»; однако во время эпидемий на кораблях эти потери могли превышать 50%).

Оценки количества рабов, которые были поставлены и получены в результате торговли «живым товаром», должны дополняться другой статистикой. Статистикой человеческих смертей. Во-первых, смертей в процессе последующей эксплуатации поставленных на плантации или в рудники рабов. Во-вторых, смертей во время трансатлантических перевозок. В-третьих, смертей в процессе «добывания» «живого товара» в странах-экспортерах. Рабы «добывались» в ходе войн и военных рейдов. Проводились также многочисленные кампании по «устрашению» местного населения, которые сопровождались массовыми убийствами. Судя по всему, на одного раба, который трудился на плантациях в Америке, приходилось несколько умерших или убитых туземцев. Согласно одной из оценок, суммарные людские потери в результате трансатлантической работорговли составили 112 млн. человек. Несмотря на столь высокие «издержки», норма прибыли по операциям с «живым товаром» в рамках «золотого треугольника» составляла сотни и даже тысячи процентов.

Использование рабского труда. Прежде всего, рабы, завезенные из Африки в Южную и Центральную Америку, использовались на плантациях по выращиванию тропических и субтропических культур — кофе, хлопка, табака, сахарного тростника. Кроме того, они были задействованы в добыче драгоценных металлов. На страны Южной и Центральной Америки, по оценкам, пришлось 90% всех черных рабов, которые вывозились из Африки. На первом месте среди всех американских государств была Бразилия — 20% всех африканских рабов. На Северную Америку пришлось 10%.

Белые колонисты в Америке сколотили большие состояния. Обеспечивалось это за счет низких издержек на содержание рабов, большой интенсивности труда, продолжительного рабочего дня. Например, в начале XIX века чернокожие невольники на плантациях сахарного тростника на Ямайке работали 4 тыс. часов в год — это примерно в 2 раза больше, чем фабричный рабочий в Европе. В Североамериканских Соединенных Штатах они эксплуатировались на хлопковых плантациях южных штатов. Дешевый хлопок поставлялся на хлопчатобумажные фабрики Манчестера, Ливерпуля, других английских городов. В XIX веке рабы создавали сеть железных дорог в этой стране. В 1860 г. чернокожие составляли 13% населения страны, причем 89% из них были рабами. 95% черных рабов находилось в южных штатах. Они обеспечивали высокий уровень жизни белых колонистов. По уровню жизни белого населения южные штаты выглядели гораздо более богатыми по сравнению с северными.

Впрочем, использование рабского труда не ограничивалось только эксплуатацией африканских невольников в Южной, Центральной и Северной Америке. Местные туземцы использовались в качестве рабов в колониях, расположенных в самой Африке, а также в Азии. В Африке рабы использовались в шахтах и карьерах для добычи драгоценных металлов (прежде всего, золота), других металлов, выращивания тропических культур. В Азии колонизаторы обратили в фактических рабов громадное население Индии, Индонезии, Филиппин, Вьетнама и многих других стран. Обращено было в рабство и местное население Австралии, ставшей колонией Великобритании.

Более того, в рабов превращались и белые европейцы («белые рабы»). Мы сейчас оставляем в стороне серьезный вопрос о превращении бывших «огороженных» и ограбленных крестьян Европы в крепостных и об использовании труда этих «новых» рабов в самой Европе. Отметим, что это был очень существенный «внутренний» источник первоначального накопления капитала в Европе. Но кроме этого труд «белых рабов» использовался в колониях европейских стран. Речь идет о «белых рабах» из Великобритании, которые оказывались в североамериканских штатах. В результате «огораживания» в Великобритании оказалось большое количество бродяг. Их помещали в тюрьмы, а затем направляли на «исправительные работы» за океан. Кроме бродяг в разряд «белых рабов» попадали бедные англичане, которые «искали счастья» в Новом Свете. Поскольку денег для путешествия в «обетованные земли» у них не было, они договаривались о «путешествии в кредит». Обязательства по такому «кредиту» они должны были покрывать работой в качестве слуг на новом месте. Таких «искателей счастья» называли «кабальными слугами». Работать на хозяина им приходилось в течение нескольких лет. Некоторые окончательно запутывались в долгах и становились пожизненными «белыми рабами». Как отмечает Э. Вильямс, в XVII—XVIII вв. «кабальные слуги» составляли половину всех английских переселенцев в Америку.

Развитие капитализма в Европе, мирового капиталистического рынка дало сильный импульс к возрождению физического рабства, которое в Средние века начало постепенно сходить с исторической сцены. Вот что по поводу этого «ренессанса рабства» пишет Б. Кагарлицкий: «Разумеется, рабство полностью не исчезло на протяжении Средневековья, но оно играло второстепенную роль в странах Азии и Северной Африки, почти полностью исчезнув в Европе. И все же именно формирование новой мировой экономики и развитие торгового капитализма способствовали возрождению рабства в качестве признанного социального института по обе стороны Атлантики. К XVIII веку рабство и работорговля достигают в процессе становления нового, свободного мира и формирующегося либерального капитализма значительно больших масштабов, чем в средиземноморском мире Античности».

Без преувеличения можно сказать, что в конце XVIII — начале XIX вв., по крайней мере, половина трудоспособного населения планеты использовалась в качестве рабов для обеспечения накопления капитала горсткой будущих мировых олигархов.

* * *

Принято считать, что использование рабского труда было важным фактором первоначального накопления капитала. Однако значение рабского труда не ослабло, а даже возросло на следующем этапе, когда капитализм уже сложился. Между тем, следует иметь в виду: «молодой» капитализм в Европе и в Северной Америке в XVIII—XIX вв. развивался не параллельно физическому рабству, а благодаря такому рабству. Потребности «молодого» капитализма требовали дешевого сырья и дешевых товаров, на основе которых развивался промышленный и торговый капитал Европы и Северной Америки. Дешевое сырье и дешевые товары давали рабовладельческие хозяйства Южной и Центральной Америки, а также отчасти Африки и Азии. Бразильский исследователь Антонио Карлос Маццео отмечает, что плантационное хозяйство, основанное на рабском труде, было бы невозможно без существования капиталистического рынка в Европе. «Рабовладельческая экономика Нового Света «отнюдь не представляет собой какой-то особый способ производства, существующий отдельно от капитализма, напротив, перед нами специфический тип капитализма». Он сравнивает американское рабство XVIII—XIX вв. со «вторым изданием крепостничества» в Восточной Европе, где несвободное состояние крестьянства стало наилучшим средством для того, чтобы удовлетворять западный спрос.

Использование рабского труда на плантациях и рудниках позволяло субсидировать экономику Запада. Без такого субсидирования капитализм из ростовщической и торговой формы не смог бы перерасти в промышленный капитал. Благодаря такому субсидированию создалась иллюзия того, что капитализм самостоятельно способен что-то создавать, что английская промышленная революция — объективный результат внутреннего развития капиталистического способа производства.

О решающей роли рабского труда в первоначальном накоплении капитала и подготовке условий для создания крупного машинного капиталистического производства писал еще К. Маркс в своем письме П.В. Анненкову (28 декабря 1846 г.): «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т.д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля — необходимое условие крупной машинной промышленности».

Сегодня признается, что работорговля и рабский труд, который использовался колонизаторами Европы и Северной Америки, были главными факторами, обусловившими высокий современный уровень жизни стран Запада, так называемого «золотого миллиарда». Известный французский этнограф и социолог К. Леви-Строс прямо заявил: «Запад создал себя из материалов колоний».

Западная цивилизация была создана буквально на крови и костях бесчисленного количества тех, кто жил за пределами Западной Европы. Мы уже называли суммарную цифру человеческих потерь, вызванных трансатлантической работорговлей, — 112 млн. человек. К ней надо прибавить еще от 90 до 120 млн. человеческих жизней в результате безжалостной колонизации Америки — Южной, Центральной и особенно Северной. Кроме того, в основании фундамента западной цивилизации — кости миллионов самих европейцев — жертв «огораживаний», а также «белых» рабов, которые вывозились из Европы (преимущественно Великобритании) в Североамериканские штаты.

Забегая вперед, отметим, что в XVIII веке Европа из фазы первоначального накопления капитала стала переходить в фазу промышленного развития («промышленной революции»). Молодому капитализму нужны были рынки сбыта, и Европа пошла на второе «завоевание» колоний. Целью первого завоевания было получение «живого товара», рабской рабочей силы. Целью второго — источники дешевого сырья и рынки сбыта. Выражаясь современным языком, происходила насильственная «интеграция» колоний в мировое капиталистическое хозяйство. Результатом такой «интеграции» стали нищета и смерть местных жителей. Так, в Бенгалии — провинции Индии было уничтожено хлопчатобумажное производство, которое не выдержало конкуренции со стороны машинного производства Англии. В 1769—1770 годы там возник голод, который унес жизни 7 млн. человек (треть населения Бенгалии). В 80-90-е годы XIX века голод туда вернулся вновь, и умерло еще 10 млн. человек. Постепенно влияние англичан распространилось на всю Индию, и голод стал общенациональным бедствием этой страны. За последнюю четверть XIX века там умерло от голода 26 млн. человек, т.е. в среднем за год получается более 1 миллиона смертей. К таким же неисчислимым человеческим жертвам привели усилия Запада по «интеграции» в мировое капиталистическое хозяйство Китая в результате серии «опиумных войн» в XIX веке.

Не только у целых стран, но и отдельных крупных и крупнейших «респектабельных» банков и корпораций имеются свои собственные, нередко очень кровавые, истории «первоначального накопления капитала». Естественно, они предпочитают не распространяться об их прошлом. Какой-то американский бизнесмен начала прошлого века сказал: «Я могу отчитаться за каждый заработанный цент, только не спрашивайте меня, как я сделал первый миллион».

В 2005 году на экраны в Великобритании и других стран вышел фильм Роберта Бэкфорда «Империя расплачивается», в котором была поставлена проблема об ответственности Запада за экономическое и социальное отставание Африки. Бэкфорд призывает руководителей Запада признать, что в результате торговли «живым товаром» и эксплуатации рабов на протяжении нескольких веков у Запада образовался гигантский долг перед Африкой. Только долг Англии, по оценкам Бэкфорда, исчисляется триллионами фунтов стерлингов. Об этом же пишет Джозеф Иникори в своей книге «Африканцы и промышленная революция в Англии»: без африканцев (вернее, без их рабского труда) не было бы ни английской промышленной революции, ни современной благополучной Англии.

А вот еще одна книга — «Великое расхождение: Китай, Европа и создание современной мировой экономики», которая принадлежит перу американского исследователя Кеннета Померанца. Он в своей работе пытается понять, какие причины обусловили экономическое отставание Китая от стран Запада. Ведь еще три столетия назад Китай, как минимум не уступал европейским странам по уровню экономического развития. Пытается он объяснить и неожиданный взлет в мировой экономике североамериканских колоний. По его мнению, Америка является в первую очередь плодом Африки, а не Европы, как это принято считать. До 1800 года гораздо больше африканцев, чем европейцев, пересекло Атлантику в направлении Северной Америки (разные источники указывают, что число черных переселенцев превышало число белых переселенцев в 2—5 раз). Хотя черных рабов в Европе в эпоху становления капитализма было очень немного, они, по мнению Померанца, также сделали серьезный вклад в экономический подъем Европы. Европейские торговцы имели в Африке рынок сбыта тканей, которые там обменивались на рабов. В Америке рабы обменивались на драгоценные металлы, которые притекали в Европу и питали первоначальное накопление капитала. Европа также «питалась» и продолжает «питаться» за счет прямых поставок из Африки таких товаров, как пальмовое масло, нефть, медь, хром, платина, золото. В производстве и добыче таких товаров до недавнего времени активно использовался труд африканских рабов, которых даже не надо было вывозить за пределы континента. Особое место занимают поставки золота. Английская монета «гинея» называется так потому, что золото для ее чеканки добывалось в западноафриканской стране Гвинее. Также планировалось, что с 1880 года английский фунт стерлингов будет называться «рэндом» (южноафриканская монета) — в знак того, что английская валюта зависела от поставок желтого металла с юга африканского континента. Рабский труд в золотых шахтах ЮАР применялся, как известно, еще после Второй мировой войны.

Ричард Дрэйтон в статье «Эксплуатация Африки» совершенно справедливо пишет о неприличной политике Запада в отношении современной Африки. Последняя, как постоянно напоминают средства массовой информации, является хроническим должником Запада по получаемым от него кредитам. Страны «золотого миллиарда» вынуждены время от времени списывать эти долги, выставляя это как великое благодеяние со своей стороны. Дрейтон, ссылаясь на данные из упомянутого фильма Бэкфорда, пишет: «…долг Африки — мелочь по сравнению с тем, что Запад на деле должен Африке. Эксперты в фильме Бэкфорда подсчитали, что долг Англии перед африканцами в Африке и в диаспоре исчисляется триллионами фунтов стерлингов. Хотя это полезный подсчет, его основа ошибочна. Не потому, что преувеличена, а потому, что настоящая сумма попросту неисчислима. Потому что без Африки и ее продолжения — плантаций на Карибах сам современный мир, каким мы его знаем, не мог бы существовать».

Кстати, долг Запада Африке, как показывают подсчеты, измеряется даже не в триллионах, а в сотнях триллионов (долларов, фунтов, евро). В 1990 году африканские государства впервые приняли декларацию, в которой требовалось, чтобы страны Запада, а также компании, которые нажились на работорговле и колонизации, выплатили странам черного континента 777 триллионов долларов США в качестве репараций. Западная цивилизация без преувеличения была создана на костях и рабском труде народов всех континентов Земли. Основа западной цивилизации — насилие и смерть. Вот что по этому поводу пишет О.А. Платонов в книге «Русская цивилизация»: «… европейцам стала принадлежать собственность и сама жизнь десятков, а позднее и сотен миллионов людей на захваченных территориях, уровень цивилизации которых был нередко выше западной. В среднем на каждого европейца приходилось несколько убитых и порабощенных коренных жителей колоний. Так осуществлялось первоначальное накопление западной цивилизации».

Самое главное: встав на путь насилия и смерти, эта западная цивилизация с этого пути сойти уже не может. Убийства, войны, рабство — источники существования западной цивилизации. На эту органическую связь прошлого и настоящего насилия, прошлого и настоящего рабства в рамках западной цивилизации обращает внимание О.А. Платонов: «Ограбление других стран и неравноправный обмен с ними стали парадигмой развития западной цивилизации, объясняющей ее внутреннюю суть. Возникнув на такой основе, западная цивилизация уже не может существовать иначе, как эксплуатируя народы других стран. Именно на этом покоится ее экономическое процветание». Запад, конечно, старается камуфлировать эту связь прошлого и настоящего. В том числе пытаясь придать современному рабству видимость «цивилизованной трудовой деятельности» (но об этом у нас будет специальный разговор в следующих главах книги).

 

2.

7.

Насилие как первоисточник наемного рабства

В учебниках по истории и экономике при рассмотрении вопроса первоначального накопления капитала вопрос о превращении человека в наемного работника рассматривается очень кратко и остается в «тени». Между тем, надо иметь в виду: накопление даже очень больших денежных сумм авантюристами позднего Средневековья не обеспечивало еще превращения этих денег в капитал. Чтобы эти деньги «заработали» как капитал, надо, чтобы кто-то начал работать на этих авантюристов. В Западной Европе часть работников представляла собой свободных мелких землевладельцев, живущих на земле своим трудом, другая часть — зависимых крестьян, находящихся в разной степени зависимости от феодала. Вторые не могли, а первые не хотели превращаться в наемных работников у новоявленных капиталистов. Что касается свободных землевладельцев, то деньги, которые им предлагал капиталистический работодатель, были для них менее важны, чем их свобода. Таковы были психология и жизненная позиция свободного крестьянина. Да, кроме того, больших денег алчные капиталисты крестьянину и не предлагали.

Чтобы работника можно было сделать наемным рабом капиталиста, этого работника надо было оторвать от источника его существования — земли. Отрыв крестьянина от земли — фактически экспроприация земли, т.е. насилие в чистом виде. В наиболее массовом масштабе такое насилие над крестьянами было проведено в Англии. Там это насилие получило название «огораживание». Оно началось в конце XV— начале XVI века. В это время на мировом рынке резко возрос спрос на шерсть, также быстро стала развиваться английская суконная промышленность. Англия была производителем шерсти, но предложение этого товара отставало от спроса. Феодалы-земледельцы поняли, что разведение овец — более прибыльное дело, чем земледелие. Но для такого животноводства необходимы были обширные пастбища. Лендлорды начали захватывать крестьянские земли (общинные), насильно сгоняя с них прежних хозяев, а захваченные участки стали присоединять к своим, господским землям и обносить заборами (отсюда термин — «огораживание»). На захваченных участках стали разводить овец и другой скот, стада иногда насчитывали по несколько тысяч и даже десятков тысяч голов. Лендлорды, как правило, сами не занимались животноводством, отдавая земли в аренду крупным фермерам-скотоводам. Фермеры превращались в крупных капиталистов. Они использовали наемных работников — тех самых крестьян, которые еще недавно владели этими землями.

Ситуация усугублялась тем, в XVI веке в стране началась Английская реформация, в ходе которой произошла конфискация церковных земель в казну. В ходе этой конфискации монастырские крестьяне сгонялись с земель и пополняли ряды обездоленных. Те выброшенные с земли крестьяне, которым не находилось работы на фермах, шли в города и нанимались рабочими в мануфактуры. Но даже города были не в состоянии обеспечить всех работой. В стране началось бродяжничество. Наличие армии бездомных и безработных позволяло работодателям платить работающим счастливчикам сущие копейки. Условия работы были ужасными, а рабочий день растягивался до 15 часов. Против бродяг и нищих принимались строгие законы: их отправляли в тюрьмы, казнили, отправляли в североамериканские колонии в качестве рабов. Только в первой половине 16 века было казнено 72 тысячи таких несчастных. Следует отметить, что процесс «огораживания» продолжался в Англии еще долго — до начала XIX века, когда окончательно была ликвидирована система общинных полей и произошло практически полное исчезновение мелких земельных собственников. Таким образом, английская буржуазия получила дешевую рабочую силу и систему «добровольного» трудового найма. Мы уже сказали, что в исторической литературе насильственное лишение английских крестьян земли называется устоявшимся термином «огораживание». Гораздо реже для описания этого процесса используется понятие «аграрная революция». Забегая вперед, отметим, что буржуазная революция в Англии, по сути, включала в себя три основных революции: а) аграрную; б) промышленную; в) денежную. Буржуазные революции в других странах также в той или иной мере включали в себя три указанных вида революции.

С нашей точки зрения, термин «аграрная революция» точнее, чем слово «огораживание», описывает суть того, что происходило в Англии в эпоху первоначального накопления капитала. Обычно революцию в Англии связывают с казнью английского короля. Но это случай насилия лишь над одним, пусть и очень важным для общества человеком. Такие «точечные» насилия заслуживают названия «дворцовый переворот», за которым перестройки всего общества может не последовать (например, может произойти реставрация монархии). А настоящие революции начинаются лишь после «дворцовых переворотов» и длятся достаточно долго. «Дворцовых переворотов» в истории человечества на несколько порядков больше, чем революций. А звания «революций» удостаиваются лишь те «дворцовые перевороты», вслед за которыми действительно происходит насильственная (часто кровавая) перестройка общества.

Кроме Англии «огораживание» проводилось и в других странах Западной Европы — Германии, Нидерландах, Франции. Правда, в других странах оно не имело таких масштабов и такой жестокости. В. Зомбарт и М. Вебер, например, обращают внимание на то, что в Германии «аграрная революция» была очень «мягкой». Отчасти они объясняют это тем, что в Германии протестантизм был в форме лютеранства, а не в форме кальвинизма (более радикальный и жестокий вариант протестантизма). Но надо принять во внимание еще один момент: в Англии «аграрную революцию» проводили в основном пришельцы с континента (беженцы из Нидерландов и Франции), а пришельцы всегда более «легки на подъем», когда приходится ломать и крушить чужое. У «своих» на такие разрушения «рука не поднимается». А в Германии пришельцев не было: немецкие протестанты-лютеране были у себя «дома» и на роль «аграрных революционеров» годились плохо. Видимо, в силу того, что в немецких землях не удалось провести полноценную «аграрную революцию», Пруссия и другие немецкие княжества в дальнейшем отставали от своих соседей (Англии, Голландии, Франции) по темпам капиталистического развития (бурное капиталистическое развитие началось лишь после Франко-Прусской войны 1870-1871 гг.).

На «огораживание» как исходную точку развития новой общественно-экономической формации вынужден был обратить особое внимание в «Капитале» Маркс. Как он ни старался объяснить общественное развитие, в том числе становление и развитие капитализма с помощью чисто «экономических» понятий и законов, а без признания того, что английский капитализм начался с кровавого насилия над собственным народом, ему нельзя было никак обойтись. На протяжении первых двадцати трех глав первого тома «Капитала» мы видим чисто «логические», умозрительные (создающие впечатление большой «научности») рассуждения о товаре, труде, стоимости, цене и т.п. А вот в 24-й главе Маркс забывает про свой «академизм» и воссоздает кровавые картины первых шагов английского капитализма в сельском хозяйстве: «Мы оставляем здесь в стороне чисто экономические пружины аграрной революции. Нас интересуют ее насильственные рычаги». Вот лишь один из фрагментов этой главы, содержащий в сжатой форме описание того насилия, без которого переход к капитализму в Англии был бы невозможен: «Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность — таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путем удалось… создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата».

Эта часть «Капитала» (24-я глава) произвела сильное впечатление на тех в России, кто «боролся с существующим строем», — народников и социалистов. Они поняли, что повторение опыта Англии в России грозит слишком серьезными потрясениями для русского общества. Реакцией на грозное предупреждение 24-ой главы «Капитала» явились поиски русскими «борцами за свободу» альтернативного, некапиталистического пути России к социализму. Они стали активно обсуждать возможность построения в России социализма через сохранение и преобразование сельской общины. Надо сказать, что Маркс также изучал такой вариант и рассматривал его не только как возможный, но единственно спасительный для России. Но свои научные изыскания в этой области он не афишировал, поскольку они не «вписывались» в его учение о капитализме и об историческом процессе как «железной» последовательности смены одной общественно-экономической формации другой. Карл Маркс и Ф. Энгельс боялись прямо сказать русским народникам, что Россия может миновать стадию капитализма с его кровавыми насилиями. Переписка «классиков» с русскими «борцами за свободу» характеризуется непоследовательностью, недоговоренностью и даже лукавством. Фактически они подталкивали Россию к капитализму, но при этом пытались сказать, что это будет «не очень больно» (но очень «необходимо»). Вот, например, какое «утешительное» послание по поводу капиталистического будущего России писал Энгельс первому переводчику «Капитала» на русский язык Даниельсону. «Несомненно, что переход… к капиталистическому индустриализму не может произойти без ужасной ломки общества, без исчезновения целых классов и превращения их в другие классы; а какие огромные страдания, какую растрату человеческих жизней и производительных сил это неизбежно влечет за собой, мы видели уже в Западной Европе. Но от этого до полной гибели великого и высокоодаренного народа еще очень далеко».

В России реформа 1861 года (отмена крепостного права) также способствовала образованию наемной рабочей силы в стране. Конечно, в России не было такого жестокого «огораживания», как в Англии, но безземельные работники после этой реформы появились. Формально реформа предусматривала сохранение за крестьянами земель, которые они обрабатывали, но не всех площадей, а лишь части их (в среднем 4,8 десятины на хозяина). Земля передавалась не бесплатно, а за выкуп (деньги шли в карман бывших хозяев-помещиков). Ни достаточного количества земли, ни денег (для ее выкупа, а также приобретения орудий труда для самостоятельной обработки земли) у «свободных» крестьян не было. Им приходилось брать дополнительно землю в аренду у бывших хозяев, а также обращаться за деньгами к ростовщикам. Все это затягивало их в долговую кабалу, экономическую зависимость от вчерашних хозяев и ростовщиков. Подобного рода «экономическое» насилие приводило к тому, что крестьяне «добровольно» освобождались от «дарованной» им земли и становились «классическими пролетариями». Также следует отметить, что из 22 млн. крестьян, получивших свободу, 4 млн. были выпущены без земли (дворовые крестьяне и крепостные рабочие). Все это привело если не к бродяжничеству, то, по крайней мере, к появлению большого количества свободных рабочих рук, готовых на любую работу на любых условиях. Вчерашние крестьяне становились пролетариями.

Как видно из истории с «огораживанием», рабским трудом является не только тот, при котором ежедневно и ежеминутно осуществляется видимое насилие над работником (скажем, с помощью строгого надсмотрщика). Рабским чаще оказывается труд того работника, над которым было произведено лишь одно, но очень жестокое насилие в прошлом. Это насилие, как шрам, остается на всю оставшуюся жизнь в памяти человека, и этот «шрам» генетически может переходить на следующие поколения. Не об этом ли «цивилизирующем» влиянии капитализма говорил Маркс, предвидя, что наемный работник при капитализме со временем будет трудиться без видимого внешнего принуждения? Таким образом, жестокое «разовое» насилие устанавливает иерархию «наездника и лошади», делает человека, а также его детей и внуков «пожизненными» рабами. Собственно, суть настоящих революций в этом «разовом», но массовом насилии и заключается. И такие революции за один день (или одну ночь) не делаются. Но они совсем не обязательно должны быть «перманентными» (вспомним теорию «перманентной революции» Троцкого-Бронштейна). Как показывает история, на проведение революций бывает нужно от нескольких лет до нескольких десятков лет. Все зависит от способности народа сопротивляться насилию и от количества людей, которых «революционерам» надо «переделать». А те «одномоментные» события, которые связаны с арестами и казнями монархов, штурмами бастилий и зимних дворцов и т.п., — это всего лишь политические перевороты. Перевороты, после которых настоящие революции могут последовать, а могут и не последовать. Но даже «качественно» и «эффективно» проведенные революции не гарантируют победителям («наездникам») того, что рабы не будут протестовать и восставать. Поэтому и после революций периодически возникают восстания рабов, вслед за которыми, как правило, следует их жестокое подавление.

В данном случае мы говорим о физическом насилии, проявляющемся в массовых или «выборочных» расстрелах и убийствах, тюремных заключениях, лишениях или ограничениях гражданских прав и т.п. После утверждения капитализма («победа капитализма в основном») начинается строительство «зрелого капитализма». На этом этапе насилие физическое уходит на второй план, на первый выходит насилие духовное.