Год 1118-й от основания Великого Рима.
1-й год империума Валента, августа и кесаря Востока. 1-й год империума Валентиниана, августа и кесаря Запада.
Год 364-й от Рождества Христова.
Незабвенные Нумидия и Тагаста в декабрьские календы и в детские годы.
Помнится, мать блаженно радовалась, когда кесарь Иовиан начисто упразднил все противухристианские установления и уложения Юлиана. Притом гонений на язычников-гентилей при Иовиане и его кратком империуме Аврелий что-то не припоминает…
Наша благочестивейшая матрона Моника неисчислимые горести и бедствия для поганцев уверенно предрекла и уговорила, словом Божьим и святой душой безгрешной убедила мужа оставить нечестивые жреческие обязанности в капище римско-египетского Геркулеса. Об этом благостном факте в тому подобных словах Аврелию поведала нянька Эвнойя.
Но вот отец как-то в сердцах проговорился — его вынудили уйти проклятые завистники и недоброжелатели.
С тех пор он стал прижимисто скуп, очень гневлив, легко впадал в ярость по пустякам, безжалостно наказывал рабов и всячески обзывал плохими словами тунеядствующих отпущенников-клиентов. Со всем тем, в общении с сыном и присмотром за ним, в обращении с неустанно беременной женой оставался по-прежнему, по-своему терпим, добросердечен и отходчив; сердца на них долго не держал.
Пожалуй, чтобы в бешенстве выпороть собственное старшенькое чадо от чресел своих за ремень хватался не так уж часто. Вон в школе Аврелию перепадает не в пример чаще и болезненнее от розог в горшке по правую руку от кафедры профессора Папирия.
Папирий отца, по всей очевидности, побаивается и не очень злоехидствует относительно его сына. Истязание розгами отпрыска и наследника сурового куриала Патрика Августина в театральное зрелище не превращает, а воспитательное его сечение поручал рабу Фринонду, когда тот низко сикофантствовал, доносил, скотина, будто бы обиженно жалуясь на нелюбовь ученика Аврелия к греческому стихотворчеству.
Итого: получается на обе стороны, дробно, в семис или секстанс на шесть двенадцатых от целого асса, как любит говорит отец, берясь за ремень. Арифметика, она без песен, почесывай осязательно и вразумительно…
Может, Фринонд в чем-то и прав, если ему, Аврелию Августину, гораздо больше нравятся сложные и результативные вычисления с дробями, чем пустопорожняя и занудная словесность древних греков. Если они так много впустую эпически говорили и пели, то понятно, отчего очень героически долгих десять лет ну никак не могли одолеть стен Илиона, несмотря на подмогу бессмертных богов. И Улисс совсем не хитромудрый, когда домой, как ни старался, все попасть не мог. Столько болтался, носило его, будто дерьмо по морю так, что близкие люди перестали узнавать бродягу непутевого.
Но вот поганых параситов-женихов он поделом перестрелял. Так им и надо негодяям-обольстителям!
Вот оно как у Гомера. Возвращается герой с войны и узнает, что чуть было не стал опозоренным мужем. Понятно, почему василевс Одиссей так разозлился, рассвирепел. И действовал хладнокровно, с умом, как истинный царь одного из народов моря.
Нумидийский гетулиец Патрик тоже страшно разбушевался, но без горячки, внешнего спокойствия духа не утратил, когда злоязычная бабка Ливилла обозвала его нехорошим греческим словом, оскорбительным для мужей. Прямо за обедом при детях и клиентах упрекнула, будто он за женой и рабами плохо смотрит. От собственной матери, обстоятельно приложившейся к чаше вина, многое чего приходится терпеть. Уж Аврелию-то оно хорошо известно…
Затем отец с матерью терпеливо расспросили протрезвевшую Ливиллу, откуда она это взяла, кто наплел, кто пустил. Вздорная старуха им и выложила разные слухи и разговорчики среди болтливых не в добрый час рабов и наушничающих рабынь, восстанавливающих свекровь против невестки. Она Патрику и своих говорунов-сплетников выдала с потрохами.
Вот тут-то отец разошелся всерьез. Полтора дня, на асс и секстанс, ходил громовержцем всюду, потряхивая страшной треххвостой плетью. От зари до зари, даже ночью расследовал дело о гнусном навете. В конце концов обнаружил первоисточник позорящей фамилию выдумки — а именно: трясущуюся от страха прислужницу Моники, несовершеннолетнюю злобную дуру Кафлу.
Ей-то он и ввалил, словно лошади, на конюшне. Но не увечил, наказал больно и воспитательно, крепко вздул толстокожим ремнем по голому мягкому заду. Так от века положено учить неразумных детей, рабов и животных. Правда, проделывал отец эту учебно-воспитательную процедуру в течение трех дней. Отводил он душу и давал волю с трудом сдерживаемому бешенству утром, в полдень и на закате.
Все это время голозадая Кафла жила привязанная руки вверх к перекладине над стойлом. Как лошадь спала стоя, кормилась, воду пила, под себя испражнялась на солому в деннике и, естественно, трижды в день неслабо огребала вожжой под хвост и по крупу. Потом дуру набитую с вымазанными мелом ногами отвели на продажу.
— …Домашние человека — враги его… — Моника во всеуслышание зачитала по этому скандалезному поводу глубокомысленное назидание из Библии.
Аврелий не отважился тогда ее спрашивать, кого благовестно имел в виду Христос, говоря так. Близких ли родственников или же всех ближних рабов-домочадцев, живущих в одном доме, в одной фамилии?
Мало ли как оно обернется на всякий болезненный случай? Ближе к телу каждый не без греха, и лишь один Бог безгрешен. Он же и бережет береженого.
Скандал и отцовская гроза из-за лживой и лукавой рабыни Кафлы случились то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году. Когда же это было, Аврелий точно не помнит, коль скоро в детстве никого не тревожит прошлое, напрямую не связанное с настоящим и будущим.
Дети живы единым днем нынешним. Иногда думают о наступающем времени и событиях, какие им обещают взрослые. Зачастую живут они с радостным волнующим предвкушением, но порой и с тревожным ожиданием. Вдруг кое-что минувшее, тайное, плохое станет явным в неумолимо грядущем?
Поэтому-то Аврелий беспокойно опасался, ой как бы не раскрылись и не выявились какие-нибудь его прошлые проделки и проказы. Оттого и о глупой горничной девке Кафле не забывал.
Ведь вроде бы совсем недавно по его милости немало досталось от отца всем домашним рабам без вины виноватым. О том и позабыть нельзя и вспоминать боязно, если некто мальчик Аврелий исподтишка вытащил у матери ключи, впотай пробрался в кладовую, отрезал солидный кусок от свиного окорока и обменял его у другого мальчика, сына плотника, на дивную резную повозочку, запряженную двумя дрессированными белыми мышами.
Юлий, по прозвищу Арка, — по-пунийски и по-гречески он тоже откликается на кличку Сундук, — предложил ему данный обмен и даже заказал вес копченой свинины. Смотри, мол, чтоб было не меньше двух фунтов.
Аврелий и раньше, помнится, потихоньку, по мелочи бесхитростно таскал для дружков провизию из родительской кладовой, выменивал ее на красивые гвоздики, камешки, резные палочки, колесики… Воровством и кражей это никак не предполагал, если мать благостно назидает о человеколюбивом благотворении, какое состоит в том, чтобы накормить голодного, а отец, вовсе не скопидомничая, провозглашает, указывая на их дом: тут все твое, мой сын и наследник.
Теперь же отец разозлился, дико рассвирепел из-за сущего пустяка весом ну три или четыре с половиной фунта — два плюс два асса и семис. Среди рабского поголовья учинил лютое расследование с треххвостой плетью в руках. Выпорол даже свою кормилицу, жирную старуху Гекалу, доискиваясь, кто из них, скотов безрогих, воровским образом расточил хозяйское добро, сожрал целых пол-окорока, объедала и дармоед.
Истошные вопли истязуемых рабов Аврелий особо не смутили, если он был в то время очень увлечен игрой с повозочкой и ездовыми мышами. Не в том, так в чем-то ином рабы-прохвосты обязательно провинились. Но все-таки страшновато, как бы Патрик случаем не дознался, кто же на самом деле злоумышленно располовинил окорок.
Правды об окороке отец не добился, всех признавшихся в различных мелких проступках сослал в Тартар, на рога, к виликам, в деревню, а прочих по сей день злопамятно грозит отдать внаймы на южные рудники или качать и носить воду для полива.
Бывает, отцы собственных детей продают в рабство, — время от времени с ужасом думал маленький Аврелий и тут же гнал прочь страшные мысли. Но не навсегда и не насовсем.
Тем самым по прошествии полутора десятка лет картагский ритор Августин в пику капустным классическим банальностям Сенеки Старшего разработает контроверсию, гласящую: молчание вовсе не равносильно признанию. Тем менее оно является знаком согласия, когда без нужды начинает оправдываться подозреваемый, логично становясь виновным в содеянном.
В злодейской мясной краже Патрик сына и не мыслил подозревать, если тот равнодушен к разной вкусной еде и выкармливать его частенько приходится насильно под угрозой ремня.
Совсем другое дело Сундук, втихаря, с хитрыми предосторожностями, ни с кем из кучи братьев и сестер не поделившись, в одиночку заглотивший целые фунты аппетитной свинины. Жрать толстозадому хочется днем и ночью, но руки у него продуктивные, работящие. И фабером он станет получше своего отца, если, воспользовавшись его инструментами и указаниям, сварганил искусную повозочку-двуколку, а дареных ему белых красноглазых мышей выездил и выдрессировал на удивление.
Хитрозадый Сундучище живую игрушку торжественно подарил Аврелию при свидетелях. А бесценный подарок объяснил тем, будто бы тот благодетельно помогает ему разобраться с дробями и заковыристыми арифметическими задачками.
Аврелий действительно как-то растолковывал этому олуху, почему три унции составляют квадранс, а четыре — триенс. А Сундук, дурак, ничего не понял, а просто это запомнил наизусть.
Расчувствовавшийся Патрик велеречиво расхвалил обоих мальчиков. И Сундукова отца поклялся взять собой на дальний юг в будущем году строить усадьбы на новых землях Августинов и Романианов…
Много чего всякого такого произошло детского и взрослого в этом году, в прошлом и позапрошлом; все и не упомнить. Хотя вон на минувших нундинах, вернувшись с сыном из терм консула Поллиния, отец торжествующе объявил матери: дескать, у его любимейшего наследника начали расти волосы в паху.
«От лысого до лысого!..», — Аврелий чуть было радостно не процитировал во весь голос неприличную поговорку Патрика. Но скромно, тактично промолчал в присутствии матери, которая болезненно не выносит детородных непристойностей и телесного бесстыдства. После ему и вовсе стало не до полового созревания, когда отец в ознаменование возмужалости сына объявил, что берет его с собой в путешествие на юг на мартовские календы в следующем году.
Геркулесом поклялся!
Отцовское многозначительное обетование требовалось всесторонне осмыслить, чем вовсе не занимался Аврелий по приходу из школы, позабыв весь свет. Он возился с белыми мышами и повозкой, заставляя их путешествовать из одного угла комнаты в противоположный, где их ждали вкуснейший корм, свежая вода и благословенная передышка.
Понемногу до него дошло: его ведь тоже ожидает долгий отдых от школы и древнегреческой литературы! Ух, раз, и-и-ить, щелкает бич, но-о-о! Ноехали, пошевеливайся, клячи!
Аврелий тотчас отставил насовсем за ненадобностью их с Аркой-Сундуком хитрую задумку наловить много-много серых мышей, затем кошек и собак. Сначала, как говорится в греческой басне-фабуле, запрячь в большую колесницу мышей, к ним вслед припрячь кошек, за кошками в упряжь поставить собак. Ух, весело и дружно, должно быть, поскачут вперед мыши от кошек, кошки от собак? А собак-то и погонять не надо, если они по жизни сами за кошками гоняются.
Теперь все это не нужно, если глупый Сундук остается в Тагасте, зато умный мальчик Аврелий будет в дороге править парой лошадей. Это отец ему тоже пообещал. Мышей же можно оставить на сбережение Сундуку. Он не кот, их не сожрет, в мышах для Сундука мало мяса. Воробьев-то он не ест, пускай в силки и сети их заманивать ему ловко удается.
Вот поутру у них намечено пустить привязанных за лапки птиц таскать лодочки по большой зимней луже за городской стеной. В перголу к Папирию им не надо, завтра неприсутственный день, праздник какого-то божества перед магистратскими комициями. И все взрослые, кроме набожных христиан, отправятся смотреть гладиаторские игры и казни преступников.
Он, Аврелий, покуда маленький, чтоб хоть одним глазком туда проникнуть, просочиться, подсмотреть, как сражаются гладиаторы и проходят звериные травли!
Ничего, вскоре он вырастет, если Патрик сказал: его грамотный сын почти что, без малого, в длину и толщину, — достойный муж нумидийский. А встретившаяся им по дороге из терм старшая сестра Скевия Романиана от этих горделивых и значительных слов отца жеманно захихикала, прикрыв рот ладошкой. Чего ей тут смешного?
Вникать в людские отношения и разного рода связи до самой их жизненной телесной сердцевины Аврелий Августин научится далеко не сразу. Пока же он принялся прикидывать, сколько ему остается прожить до мартовских календ. Много это или мало? Долго ли коротко?
По месяцам вроде бы оно скоро. Один, два, три… декабрь не в счет… тут тебе и март наступит. В нундинах получится больше и дольше: умножаем на пальцах три на три, добавляем еще одну. Зато предстоящих часов такое великое множество двенадцатикратных ассов, что их и подсчитывать неохота, это ведь так долго… Глаза слипаются… спать хочется…
Утром Аврелия разбудил Нумант, его новый раб, принес воду и полотенце для умывания. Личных рабов сын Патрика никогда раньше не имел и поэтому только привыкал им пользоваться.
Нумант появился у Аврелия, когда Патрик дал полную отставку няньке Эвнойе. Мол, сын вырос, и прислуживать ему должен мужчина. Тут Эвнойя возьми да и предложи ей в замену своего шестнадцатилетнего старшенького сыночка. Нуманта лупоглазого спешно вызвали из деревни, и отец отдал его в полное распоряжение наследника. Даже с правом наказывать, сказал Патрик, коли деревенский увалень и разиня в чем-нибудь провинится.
Непростительных провинностей за Нумантом покуда Аврелий не находил, но розги для себя его новый прислужник уже заблаговременно срезал, благонамеренно приготовил и поставил в горшке в углу детской комнаты. Потому что ему, обалдую аграрному, очень желательно стать настоящим городским жителем и по-цивильному выучиться грамоте.
Он, разинув рот, выпучив глаза, выслушал несколько страшных историй доминуса Аврелия о школе и уразумел: без розог полнозначного учения не может быть, если всякий человек задним умом крепок, и память у него не в голове или в сердце, а в поротой заднице. Почешешься, так все сей же час упомнишь, чему тебя, темного, умные люди учили.
Буквам, цифрам, чтению и счету Аврелий великодушно обещал обучить стремящегося к свету знаний слугу в ближайшем будущем — не сейчас, так спустя нундины. Но с письменными знаками им следует повременить, покамест Нумант выучиться делать восковые таблички, точить стилусы, варить чернила и скоблить обрывки пергамента. Потому что чистого папируса им никто не даст, и взять его негде.
Обещания у Аврелия не разошлись с делом, что положено и расположено хорошему учителю. Немедленно за полдюжины обещанных яблок и полкуска жирного тукеттума вечно голодный как Тантал работящий Сундук подрядился изготовить буквы из коры пробкового дуба. Если кораблики, ходящие под парусом, он из нее делает, то и литеры сумеет вырезать по-быстрому.
Dictum factum: из игрушечных легких букв Нумант уже умеет составлять и благоговейно читать личное имя.
Его ему дал отец, первый муж Эвнойи, который очень давно, говорят, десять лет тому назад сбежал из имения и опять подался в балеарские морские разбойники. Там, на северных островах, как утверждает Нумант и клянется Геркулесом Египетским, его свободнорожденного отца римляне когда-то захватили в плен и беззаконно продали в рабство.
Нумант верит, будто в буквах сокрыто могущественное колдовство, каким под силу овладеть лишь грамотному человеку, коль он задастся такой сверхъестественной научной целью. Потому-то, ему представляется, люди доверяют священным книгам, а записанные пророчества непременно сбываются. Тогда как имя указывает на судьбу человека. Вот отчего он готов заплатить любую цену, чтобы узнать, чего же означает его имя и другие магические пророческие имена, какие с благословения богов люди дают всему живому и неживому.
Между тем Аврелий ничего выдающегося и драгоценного в своем имени не видел, если так называли очень многих до него и будут именовать после. Мало ли кого и как зовут?
Филология — наука скучная, как ее ни назови по-гречески или по-латыни. Бубни, тверди, и больше ничего. Наверное, какому-нибудь афинскому мальчику так же тоскливо запоминать наизусть латинскую «Энеиду», как римскому мальчику гундосить «Илиаду», если он с незапамятного младенчества не слыхал ни одного греческого слова…
— …Что Вергилий, что Гомер, единозначно горьки и слезоточивы в корнях научения, но плоды грамматического образования сладки и приятны, — издевательски наставляет Папирий тех, кого Фринонд сечет за недостаток усердия и прилежания.
Хотя обучение арифметике у наставника Папирия тоже не слаще выходит. Разве что география и геодесия интереснее?
— …И полезнее для жизни… — это в свой черед говорит Патрик.
Вместе с отцом они наметили, расчертили на песке по четырем сторонам света стратагемы их будущего путешествия. Сперва вниз на юг в Константину, затем в предгорья в Тамугади. По правую руку на закате останутся Гетульские озера, по левую, на восходе горные вершины. Им же нужно спуститься еще дальше, еще южнее в степи.
Как только наступит тепло, они отправятся в путь. Чем дальше на юг и ближе к горам, тем становится холоднее. А на южных вершинах весь год лежит снег, а под ним лед.
Вследствие чего Патрик распорядился, чтобы отныне Аврелий, потому как уже большой мальчик, и его раб Нумант, ставший без малого воспитанным горожанином, под нижней туникой всегдашним порядком опоясывали чресла набедренной повязкой.
— …Чтобы висячее мужество в горах печальным образом не отмерзло, — сказал отец.
Нумант с ними тоже поедет. Зато Скевия Романиана на юг не отпускают. Ему велено оставаться дома, ходить в церковь и заучивать на память по-гречески священную Септуагинту о легендах и мифах древних евреев. Их его заставляет изучать грек Месодем. И домашних отцовских розог достается Скевию ничуть не меньше, чем Аврелию в школе за «Илиаду» и древних греков.
Отец Скевия желает его видеть христианским пресвитером, тогда как отец Аврелия предопределил сыну и наследнику карьеру судебного оратора и магистрата. Об этом Аврелию с негодующими ругательствами рассказал бешено ему завидующий Скевий.
Они чуть было не подрались, но мигом помирились. И оба сошлись в едином мнении на отцовскую власть-авторитет. На нее не обижаются, если отцы могут еще все передумать и перерешить по-новому. Среди прочего, Аврелий научится риторике, ораторскому искусству, много чему другому и переубедит доминуса Вагу. Тем временем Скевий изучит досконально святое христианское Писание и уговорит красноречиво и благочестиво доминуса Патрика. Особенно, когда б ему действовать апостолически и экклесиально, — припомнил Аврелий еще два ученых греческих слова, — то Скевий сможет снискать уважение у Моники…
Как ни подходи, без словесности в этой жизни никак не обойдешься. Определенно, их отцы во многом правы, если они старше и умнее…
Право слово, Патрик Августин никого не посвящал в то, что он давным-давно задумал и предуготовил для своего сына Аврелия. Здесь Вага Романиан, его старший партнер по деловым начинаниям в южных степях, являлся определенным исключением из общего ряда. Но и ему Патрик всего не сообщал суеверно. То же самое и другим — как бы не навели порчи из врожденной человеческой зависти и природного недоброжелательства.
В благоприятные гадания гаруспиков и гороскопы математиков ему тоже слабо верилось. Так как о них известно многим, а боги нечеловечески завистливы ничуть не меньше людей, беспрестанно желающих ближним своим и дальним одного лишь зла. Потому будущее сына следовало бы поберечь от сглаза и будто бы благих пожеланий, то и дело оборачивающимися от противного дурными предзнаменованиями.
Поэтому, в противоположность обычаю, сына Аврелия он отдал в учение неполных шести лет от роду. При том имея в виду приостановить его учебу, когда мальчик достаточно повзрослеет и кое-чему научится.
Грамотность — это одно, а жизнеустройство, личное и гражданское, суть и есть нечто другое в разноплановых риторических контроверсиях, какие подбрасывают человеку зложелательные боги, злопакостная слепая Фортуна и сквернодействующие от природы слишком зоркие людишки.
Год свободной жизни без школьного занудства, женского порченого домашнего скудоумия, этого, того самого рабского христианства не повредит, а пойдет на пользу, во благо будущему знаменитому мужу нумидийскому из гетулийской фамилии Августинов. Отнюдь и вопреки всему мальчик станет жизнеспособнее, крепче духом и телом.
Коли не выживет, что вряд ли случится, то подобающе его отплачем, горючие слезы ототрем. Что ж, всесильное неумирающее время и бессмертные сильные боги судят иначе, чем того желают себе слабые смертные люди… Сообща или поодиночке смерть всех нас встретит и приветит в конце пути.
Вселенски о том, почему он вместе с сыном решительно намерен задержаться на диком дальнем юге не меньше года, Патрик никому не собирался сообщать, извещать… И менее всего следует об этом знать ближним его, исповедующим христианство. Нехоженые, неезженые пути-дороги на юге длинные и продолжительные, а вести идут долго.
Затем по возвращении в благоустроенные и обжитые приморские земли можно будет подступиться к продолжению грамматического и риторского образования Аврелия Патрика Августина. Скажем конкретно, отправить достигшего почти двенадцати лет нашего отпрыска и отрока в Мадавру к Скрибону Младшему, подобно своему отцу также овладевшему свободными искусствами в научных видах грамматики и диалектики в Сиракузах, плюс натурфилософией, физиологией, математикой, музыкой…
Патрик Августин очень давно не встречался с Клодием Скрибоном; пожалуй, с тех пор, когда обучался в грамматической школе у его отца. Но достохвальные отзывы о многознающем профессоре Клодии из Мадавры имел самые обнадеживающие.
Оставался, право же, больной вопрос о чрезмерной плате за обучение, какую по слухам сдирает этот злосчастный сквалыга Клодий. Но тут Патрик справедливо надеялся поднакопить денег, значительно урезав расходы, пребывая в сельской местности, будучи поодаль от неизбежно расточительной, прискорбно политической, общественной, городской жизни.
Кстати упомнить, и скупердяй Папирий тоже нынче испрашивает, негодяй, непомерную плату за недостаточные общеобразовательные услуги и усилия. Многих учеников христиане у него отобрали, с проклятиями, с кулачным боем и анафемой. Других ему взять неоткуда, если из ничего ничто не происходит, когда первоэлемент сам-один ничто и ничтожество.
Кое-чему элементарному, путному сына выучил и довольно. На том тебе, недостойному, родительская благодарность звонкой монетой, скряга проклятый и малознающий!..
На предмет обретенных у Папирия знаний Патрик экзаменовал сына придирчиво и основательно, сравнивая с тем, чего сам знает и помнит из школьной премудрости. Голова не тыква. Действовал отец ненавязчиво, осторожно, как бы невзначай выясняя, с интересом расспрашивая сына о том, о сем во время семейных обедов. Регулярно накануне нундин брал с собой в термы, где хвастался, как смекалисто его наследник умеет умножать, делить, загибая пальцы. Бывало, и просто так разговаривал с сыном как будто бы не о чем, но, между прочим, подбрасывал арифметические задачи из повседневной хозяйственной жизни и денежных расчетов.
Иногда просил почитать ему всякое разное вслух, притворно сетуя, будто у него к вечеру отвратно устают глаза. О мой сын, с годами приходит опыт, но, ох-хо-хо, уходит здоровье… Старость — не радость… Хотя он никакой тебе не старик, да и никогда таковым до самой смерти не был.
К весне отец еще больше укрепился в мысли — его сыну у Папирия дальше делать нечего. В то время как сыновняя сомнительная учеба давно уж стала напрасной растратой денег и времени. Все равно что дым покупать.
Дроби и проценты Аврелий подсчитывает на абаке немногим хуже прожженного рыночного менялы. В написанном умело размечает мысли и фразы; при всей разгильдяйской нелюбви к словесности хорошо видит мужские и женские склонения, спряжения, приставки и падежные окончания.
В конце-то концов не грамматиком же и литератором ему быть! Лишь в речах судебного оратора школьные грамматические знания обретают бессмертие и общественно значимое благо, какие по жизни становятся частными благами и благодатной данью признательности сограждан.
Бери напротив, сколь скоро малообразованного краснобая люди чуть что вполне могут одарить всеобщим презрением, пренебрежением. И ненавистью, если он оскорбит чьи-нибудь общественные чувства или нанесет болезненный урон кошелькам напрасно доверившихся ему квиритов.
Из истории известно: те, у кого в достатке красноречия, но маловато мудрости, обычно плохо кончают, наподобие Катилины у ворот Рима.
Оттого опасался Патрик, как бы в дурацкой школе у самопровозглашенного профессора Папирия Недромита его умнейшему сыну не привили сдуру вредоносное, бедственное отвращение к учебе и обретению новых знаний. Стало быть, год или немногим больше пускай сынок проветрит ум-разум в горах и в степях. А там, глядишь, на свежую голову и учение пойдет с большим интересом и любознательностью.
Чего забудет за год, то наглядно вспомнит у Клодия Скрибона Младшего в Мадавре. Потому как общественное мнение едва ли ошибается, называя профессора Клодия достойнейшим преемником и многоуважаемым продолжателем достославного дела знающего отца. Коли некто Патрик Августин из Тагасты до седых волос сохранил уважение к знаниям и к науке, то и Аврелий пойдет по отеческим стопам. И, быть может, несоизмеримо превзойдет благородных предков в учености и мудрости, заслужив тем самым долговременную славу благодарных потомков.
Время в запасе у Аврелия Августина имеется, благодаря предусмотрительному родителю. Самая пора настанет для наследника на двенадцатом году жизни приступить к полноценному грамматическому обучению вместе с младшим сыном Ваги Романиана.
Пусть Скевия наш Вага прочит в христианские священники, это не повредит. Да и Моника не станет безудержно скорбеть и поджимать в неудовольствии губы, когда Аврелий в Мадавре будет жить сплошь среди благочестивых христиан никейского вероисповедания.
Помимо всего прочего и это они с Вагой заблаговременно обсудили в деталях, договорились, еще кое-что фамильно предрешили соответственно для чад и домочадцев. Будущее непременно покажет и подтвердит их правоту, предвидение, предусмотрительность…
Побуждения отца, его намерения и действия, вынужденное согласие матери и многое прочее Аврелий Августин позднее проанализирует, допустимо раздумывая о характерах родителей, их поступках. Многое, хотя и не все, по мере возможности он исповедально сопоставит с детскими неустойчивыми чувствами и полустертыми воспоминаниями…
Из годичного путешествия с отцом и пребывания на юге, наполненных разнообразными, но преходящими впечатлениями, он возвратится существенно окрепшим, подросшим, но отнюдь не возмужавшим, оставаясь в душевной сущности и в органической телесности еще ребенком. На том его детство в семье Патрика и Моники благополучно завершилось, наступило отрочество. С того времени до пятнадцати-шестнадцати лет ему предстоит взрослеть, жить и учиться вдали от любящих родителей.