Год 1151-й от основания Великого Рима.

3-й год империума Гонория, августа и кесаря Запада. 3-й год империума Аркадия, августа и кесаря Востока.

Год 397-й от Рождества Христова.

Гиппо Регий в проконсульской Нумидии. От июльских ид к декабрьским календам.

Функционально и рационально епископ Валериус готовил ему достойного местоблюстителя и преемника на протяжении трех лет. Очень многое он поступательно передоверил Августину, последовательно отходя от светской политической суеты, загодя предвкушая преспокойную монастырскую жизнь.

Валериуса почти все устраивало, в монастыре, организованном отцом Аврелием. И более всего, книжные, поистине апатические и квиетические занятия братьев книжных монахов, инструментально вдали от мирских беспокойств, сохраняющих и преумножающих письменную премудрость в иноческой обители, поименованной Новый Органон.

Со своей стороны и Аврелий не очень возражал, чтобы к нему ступенчато, с большего помалу переходили во множестве епископские организаторские озабоченности. Потому как не слишком гладко и скорострельно у него выходили, получались новые писания и сочинения. Ибо для качества, величины, величия и количества написанного наиболее необходима соответствующая и сообразная органичность.

Требовалось немалое время на организацию, осмысление и поиски формообразования пяти-шести проникновенно задуманных им больших многописьменных трудов. Между тем черновые наброски, к слову, тех же исповеди-проповеди и за ней буквального комментария-шестоднева вовсе не представлялись ему верхом правдивого совершенства, доказательности, убедительности.

И то и другое до него пытались совершить, сочинить, воспроизвести, представить на суд читателей не раз и не два не один из христианских церковных писателей. Гораздо того, истинная религиозность и благие намерения большинства из них у Аврелия не вызывали вопросов. Недоумения и недоразумения, нарекания производит лишь то, насколько им удалось отстоять религиозную истину и критически опровергнуть ложь врагов Бога истинного.

Если в двух трактатах против манихиев он слишком увлекся иносказательным толкованием Святого Писания вселенского христианства, то ныне ему предстоит задача подвергнуть аргументированной критике не в пример более опасные и зловредительные измышления еретиков донатистов и пелагиан в прямом и переносных смыслах буквы и духа.

Проще всего в кичливом самомнении отрицать, отрекаться безоглядно, отделяться без обиняков, отмежевываться в огульном критиканстве всего и вся вне серьезных раздумий. Не в пример труднее вдумчиво утверждать, не зарекаясь, не заговариваться, зарываясь в полемическом буквальном словопрении. И производительно добиваться того, когда б твои оригинальные мнения и частные взгляды смогли разделить другие, сделав духовную истину общим произведением, суммой, итоговым достоянием писателя и его читателей.

Кто это станет читать? — некогда не без горькой патетики далеко не сатирически вопросил Авл Персий. Видимо, этому поэту-стоику совсем не казалась незыблемой убежденность римского прокуратора Понтия Пилата, утверждавшего, что написал, то и написал.

Или же так захотел, пророчествуя, высказать необходимость евангельского писания Иоанн Богослов? Может статься, на эти пророческие слова святого автора истинно подвигнул, вдохновил Дух Божий, производственно подтверждая явление Иисуса Христа, как царя иудейского, вернее, в смысле властителя и неба и земли?

Пророчествовал также Овидий Назон, поэтически верно заявляя, что в нас есть Бог. Меж тем о божественном исхождении поэзии много рассуждал, говорил и Платон Афинский, у кого, очевидно, почерпнул эту литературную идею римский поэт.

Отчасти тому подобные мысли разделял в ту пору и Блаженный Августин Гиппонский, дожидаясь прихода вдохновения свыше, если он о том непрестанно просит Бога направить его размышления, укрепить осмысление в литераторском познании бытия. Так как всякий творческий генесис есть происхождение в развитии, дарованном человеку в вышних от райского Древа Премудрости Господней.

Оттого-то Аврелий Августин и не мудрил лукаво, не помышлял как-либо ханжески отказываться, лицемерно открещиваться, увиливать, уклоняться от постепенного перехода к нему всей полноты прав и обязанностей пресвятейшего епископа католической епархии нумидийского города Гиппо Регия. После выхода в свет доказательно победительного, в общем мнении, опуса против Мани с письменными трудами можно и погодить кое-какое уместное время для наступления воистину совершенного богодухновенного часа.

Да свершиться истинно!

Окончательно и экклесиально поменявшись местами с епископом Валериусом, епископ Августин взялся творчески обустраивать епископальную резиденцию и перестраивать отношения архипастыря и паствы.

Против публичных ожиданий, нового большого строительства он не затевал, что многие предполагали. А внешнего и внутреннего убранства довольно поместительного епархиального домуса, атрия и прилегающего сада фактически не менял.

Поначалу вся обстановка в доме осталась прежней по факту и обыденным актуалиям святейшего прелатуса Валериуса. Разве что новый гиппонский предстоятель тотчас приказал пожертвовать домашнюю серебряную и золотую посуду на нужды церкви, заменив ее на глиняную и деревянную. Только серебряные ложки и вилки Аврелий оставил в обеденном столовом обиходе.

Потом ступень за ступенью в латинской градации последовали другие изменения и новшества. Спустя пару нундин в домусе епископа не осталось ни одной старой или молодой женщины из так называемых религиозных диаконисс. Скопищу гречанок и сириянок, окружавших женскими заботами престарелого Валериуса, отец Аврелий мягко, но непререкаемо предложил переселиться в отдельную сестринскую общину в бывший дом пресвитера Эводия.

За ним, кстати, сохраняется право на домовое владение. Тем временем добровольческими осведомительными услугами столь ревностных душой, телом зорких и говорливых прихожанок святой отец Эводий по-прежнему благоусмотрительно пользуется.

Как говорится, вольному — воля, спасенному — рай в безгрешной плоти… Будь некто мужчиной или женщиной, в вечной жизни данный вопрос богословски разрешается бестелесно во благовремении…

Неволить никого епископу Августину нет нужды. Никто перечить ему не посмел. И выделил он нескольким старым ведьмам, злоязычным приживалкам Валериуса, сполна денег на дорогу, буде кто пожелает возвратиться на родину на Восток.

Еще ожидалось, что распорядительно и самовластно домохозяйствовать у него в доме быстренько примется родная сестра, незадолго до того овдовевшая и переселившаяся в Гиппон, пожертвовав все имение и достояние церкви брата. Однако этого не случилось, и набожной вдовице Юнии удалось получить доступ в епископскую резиденцию не далее атрия и левого таблина для посетителей, где прелатус Аврелий у всех на виду разговаривает, общается благопристойно со всеми особами женского состояния.

Домашних рабынь в доме пресвятейшего прелатуса Аврелия также ни одной не стало. Тех из городских рабов, кого не освободил старик Валериус, он бескорыстно отпустил на волю.

Также новый предстоятель гиппонской епархии великодушно обратил в колонов сельский эргастул во всех церковных имениях с выплатой всего лишь благотворительной десятины и первин деньгами или урожаем в натуральной форме. Ведь другие владельцы земель, бывает, требуют от своих поселян и треть, и половину от выращенного.

Ту же церковную десятину пресвитер Гонорат, придумавший такое умнейшее новшество, берет с ремесленников-операриев, какие работают под епархиальным договорным покровительством. И здесь так же, как и в случае с колонами, в срок удается получить урочными деньгами больше с зажиточных, чем с неимущих, хотя и не сразу.

Состоятельно таковая благотворительность допустима, коли у Церкви Божией есть непременное время от века. Ибо конечные времена и сроки Господь никому не соизволил в тождестве сообщить, чтобы там ни утверждали отвратные еретики хилиасты, превратно-дословно, толкующие Святое Писание без малейшего тебе здравомысленного переносного понимания…

По монастырскому смиренному заведению в доме своем епископ Аврелий не подразделяет работу на мужскую и женскую, если всякий труд, идущий на благо экклесии, есть почетный долг ее членов. Тождественно, любое сотрудничество в большом или в малом у организованных мужчин получается лучше, чем у безалаберных женщин, когда б мужскому роду вздумается чем-либо понимающе, артистически озаботиться. За исключением детородного плодоношения мужчине физически и физиологически в силу разума доступно всяческое обзаведение. (Скажем по-гречески: экономически и экологически.) Поэтому всем пресвитерам да диаконам, кому выпала великая честь поселиться подле в одном жилище с епископом Аврелием, нашлись задушевные занятия по уму и по сердцу.

Понятное дело, почему услужливый диакон Поссидий Эпулон, как малообразованный, заведует домашним обиходом пресвятейшего Аврелия, начиная от приготовления пищи и заканчивая отдачей грязного белья фулонам в стирку. О большем сущеглупый и неречистый Поссидий не смеет и мечтать, если вместе с пресвитером Алипием перебрался из Тагасты в Гиппон.

За столом Поссидий помалкивает, в многоученейшие беседы не встревает. Но молча улыбается честолюбиво, почтительно принимая благодарность гостей за поварское искусство вольнонаемной прислуги, а также свои собственные немалые добросердечные старания с продовольствием.

Грешен так-таки наш старательнейший Поссидий в чревоугодничестве. Если не себя, так званых к обеду любит непомерно потчевать и тем несказанно гордится…

Гонорат же теперь экономно предпочитает угощать избранных сотрапезников разговорами в дружественном кругу. А на публике и при чужих боится слова лишнего сказать. Выходит, неуместное смирение, несообразная кротость суть греховны, если по обстоятельствам возникает нужда защищать истину в бесстрашной проповеди.

Алипий, как прежде, страшно мучается врожденной неспособностью к вразумительной начертательной книжной речи. Едва возьмет в руки стило и табличку, тут же его устное красноречие, увы ему, увы, превращается в форменное, вернее, бесформенное письменное косноязычие.

Однако за столом он воистину вдохновляется едой, питьем, благожелательным общением. Потому очень удачно нашего милого Алипия осенило назвать новые установления, писаные и неписаные правила в доме гиппонского епископа святым братским орденом в малом коллегиальном минимуме. Или, берем по-гречески, микрокосмосом в душевном микроклимате.

Действительно: получается духовный орден-порядок в душеполезном телесном приложении к хаотической людской повседневности, мало покамест отвечающей универсальной гармоничной реальности, благословенно и благодатно в конечном счете многомысленно исполненной Богом мерой, числом, весом.

Мысль суть семя Божие и зерно.

Божественный предопределенный порядок есть везде и во всем. Его надо лишь выявить и надлежаще оформить в человеческом разумении.

К примеру, все безоговорочно согласились, чтобы епископ благоразумно устанавливал условие, сколько киафов кальдума надлежит выпить за вечерней обеденной трапезой.

Но как же трудно поддерживать этот обусловленный порядок, добиваясь смиренного ограничения в столь малом! Пришлось во имя космического упорядочивания наказывать лишением одного киафа тех, кто вдруг заговорит дурно и негодно о ком-нибудь из отсутствующих. В то же время за возмутительные разговорные и просторечные клятвы провинившийся вообще лишается вина до конца обеда.

Подумать только! Малое наказание-епитимья подействовало настолько порядочным, орденским образом. Нынче можно ограничиться за обедом тремя-четырьмя киафами вина на телесную душу. Сейчас никто вам и не подумает возразить, возмутиться не то что вслух, но и про себя в невысказанной обиде.

Обуздать грешные плотские задатки и повадки человека есть великое дело образованного культурного правопорядка!..

Своеобразные орденские правила епископ Августин Гиппонский вводил, установил не только для окружающих его духовных лиц, но и для мирян, нуждающихся в пастырском наставлении. Чрезмерную простоту, вседоступность пастыря в светском общении он не одобрял, не поощрял. Следственно, никоим образом не разделял тому подобных демократических воззрений, например, благочестивейшего епископа Амвросия из Медиолана, своего достопамятнейшего крестителя.

Да пребудет с достойно усопшим в Господе святителем нашим милость Его и добрый ответ по скончании времен!..

Покойный Амвросий, — мир праху его, — дозволял к себе свободный мирской доступ из-за кроткого смирения, стремясь избегнуть гордыни, свойственной его весьма патрицианскому родовитому италийскому происхождению. Тогда как некоему Августину, родом из провинциальных куриалов, такое самоуничижение без нужды. Потому что епископу Гиппона гораздо важнее смирять собственную благоприобретенную или злополучную умственную гордость. А для того прежде всего надобно соблюдение неукоснительного порядка, распорядка, регламента и дисциплинарности, как им самим, так и теми, кто его окружает.

В бытность пресвитером Аврелий с видимым одобрением позволял беспорядочно заговаривать с собой по окончании богослужений и проповедей. Чем иногда докучно и бездарно злоупотребляли бесцеремонные слушатели и читатели, спешившие поделиться с автором некими просвещенными, просветленными мнениями о только что услышанном или ранее прочитанном.

Отныне для них установлено четкое время с часу до пяти пополудни. В эти строго и непреложно назначенные урочные дни и часы Аврелий обычно правит епископский суд, непосредственно общаясь с читательской паствой. Да будут выслушаны обе противоположности!

Как-либо иначе, в ином безграмотном качестве или праздном употреблении епископ Аврелий Августин ничего не подозревающих относительно того прихожан тогда не рассматривал и не принимал в неоценимом личном общении. Если не сами судящиеся и жалующиеся, прости, Господи, сутяжные стороны, то их потомство всенепременно станут его читателями.

Вот вам и фасты, мои дорогие кверулянты и сутяги, для сочинителя и писателя Августина, ищущего познавательного вдохновения где придется…

Он заинтересованно спрашивает — ему подробно отвечают. Причем поинтересоваться судья вправе чем угодно, поскольку только ему одному решать, что и как, с каким таким делом относится и соотносится.

Потому-то епископ Аврелий судебным пастырским делам отдает ценное время после прандиума едва ли не через день, исключая неприсутственные дни-фестивусы, редкие особые полуденные мессы и сравнительно частые дальние поездки предстоятеля православного, католического Гиппона и окрестностей по церковным надобностям или экклесиальным сношениям. Своим судом и подсудными ему проступками паствы новый епископ озаботился отличительно на памяти любознательных гиппонцев — в собственном городском большинстве христиан-католиков.

В противоположность очень утомлявшемуся судебным присутствием пожилому Валериусу, предстоятельный Августин с присущими ему интересом и вдумчивостью к многоразличным обстоятельствам какого-либо дела отнюдь не сразу отдавал на суд магистратов даже насильственные преступления. Мог и попросить красноречиво, убеждая городских судей, милостиво смягчить меру наказания для какого-нибудь бесспорного злодея, подлежащего законной каре.

Как скоро выяснилось, римские законы епископ Аврелий отлично, основательно знает и понимает. Да и помогающий ему пресвитер Алипий превосходно осведомлен в имперском законоустроении. Последний, — знающие люди говорят, — в самом Риме подвизался выдающимся и успешным судебным оратором.

В основном к ним двоим обращаются с имущественными и семейными несогласиями, спорами, склоками, сварами, ссорами. Сначала Алипий обстоятельно расследует то или иное обращение, докладывает о нем гиппонскому архипастырю. Засим назначается день и час для замечательного пастырского разбирательства.

К слову заметить, безгрешного Алипия, практически знать ничего не ведающего о семейственных пертурбациях и турбулентностях, зачастую очень смущают и конфузят заурядные брачные неувязки, плотские недоразумения, родственные раздоры под настроение или обычнейшее физиологическое недопонимание промеж супругами. Но тут Аврелий неумолим, непреклонно заставляя помощника предварительно выслушивать, дотошно, придирчиво выспрашивать как мужчин, так и женщин.

Понимать надо: здесь ему не церковная тайная исповедь, но публичное выяснение, кем и почему не соблюдаются христианские заповеди… Маловато станет что-либо просто сказать на исповеди и тем облегчить душу, если грешные тела находятся со времен прародительского грехопадения в том же физическом качестве и количестве супружеских или фамильных нестыковок, неурядиц.

Вскоре всем стало ясно, что чем-либо телесным привести в конфуз или в замешательство пребывающего в обетованном безбрачии епископа Аврелия попросту невозможно никому и никогда. Потому как он запросто может принять сторону мужчины или женщины, сколь скоро придет к необходимому непредвзятому заключению о правоте кого-нибудь из них вне различий и отличий мужского либо женского рода.

Ибо душа главенствует над телом. И психология, — уместно выразимся по-гречески, — вполне может являться свободным искусством. Порой получше иных либеральных наук душевное исследование выявляет общежитейские нравственные истины, видоизменяемые в каждой эпохе…

Много чего общего можно понять, выяснить и обобщить в частном судебном присутствии.

На первый предвзятый взгляд человеческая нравственность представляется хаотической и неуправляемой по преимуществу для тех, кто предубежденно не желает разглядеть в ней упорядочивание и управление, осуществляемые свыше. Для того и существуют от Бога судьи с правителями в общественной согласительной договоренности между людьми.

Та же семья, предназначенная для упорядоченного продолжения рода человеческого, есть заповедь, договор между людьми и Богом. Однако все заветное и согласительное требует сообразного приложения к действительности.

Действительно и достоверно: разрешение на развод супругов святой отец Августин не часто, но все же давал, отнюдь не походя. Оттого-то ни за что и никому у него не удавалось развестись для повторного брака любовной похотливости ради.

Примечательно: сладострастие и корыстолюбие большей частью доводят людские души до судебных разбирательств. Тем не менее данным греховным вожделениям, похотям вовсе не дано повсюду неудержимо править человеческими сообществами и мирозданием, если их удачно получается добровольно укрощать благостыней или принудительно угрозой дисциплинарного воздействия. А для вящего общественного спокойствия у несметного в веках потомства Адама и Евы, будь то в истинной вере или в ложных суевериях, угрожающе и запрещающе изначально встает страх Божий.

Как раз во время проведения судебных слушаний Аврелий начал учиться успешно распознавать подлинное благочестие или набожность, не совместимую с любым искусным лицемерием, лицедейством, умелым напускным ханжеством. Достаточно суметь провести границу между совестливой, часто безотчетной, душевной боязнью совершить греховный проступок и сознательным самоустрашением перед плотским возмездием за его свершение, чтобы определить степень виновности или правоту каждого, кто предстает перед духовным судом пастыря, апостолически наделенного правом отделять пшеницу Божию от сатанинских плевелов.

Правомерно епископ Аврелий Августин не дал разрешение на развод слишком ревностной прихожанке Акме Филена, беззастенчиво и бездоказательно объясняющей намерение расстаться с пожилым супругом, утратившим-де силу мужества и крепость чресел. Не очень-то зрелого годами святого отца Алипия бесстыжая матрона Акме привела в величайшее смущение, заявив, что она должна исполнить Божью заповедь и разродиться по меньшей мере двумя отпрысками от полноценного мужа с твердо стоящим пенисом. Не так ли?

Ан тебе нет! Если для отца Аврелия, довольно вразумленного прежним мирским существованием, ее эротические ссылки на Святое Писание совсем не прозвучали убедительными и утвердительными. Скорее плотское, нагло вопрошающее кощунство исходит из уст этой молодой женщины, наверняка осознававшей, почему ей понадобилось выйти замуж за богатого старика-вдовца из знатной пунийской фамилии Филенов.

Срамные, однако, у нее уста, что на лице, что в промежности… И настоящей набожности ни на медный обол…

Примерно такой вывод сделал епископ Аврелий из продолжительной беседы с доминой Акме, невозмутимо узнав от нее, какими, — позор объявить! Способами ее престарелый муж нынче добивается удовлетворения по-прежнему его обуревающего приапического вожделения. И по завершении собеседования недвусмысленно пожелал, чтобы нынешний супруг матроны, а именно достопочтеннейший доминус Септимий Гамилькар Филена и впредь долгие года пребывал в добром телесном здравии, кое присуще здоровому старческому возрасту. Будет вовсе прискорбно, коли его внезапно постигнет какая-нибудь безвременная и нежданная насильственная смерть.

Развратного старца, весьма охочего до любовных услад, Аврелий ничуть не пожалел, хотя прекрасно понимал, отчего Септимию осталось не так уж долго жить при такой целеустремленной соотносительно юной жене. Можно было бы заставить его дать Акме развод через суд магистратов, но епископ не пожелал использовать пастырский авторитет для столь низменной цели, как сохранение временной жизни этому язычнику. Притом высокомерно полагающему, будто поклоняться сонмищу древних богов-демонов следует только потому, что так поступали многие поколения его благородных пунических предков. Тогда как единобожие годится лишь низкорожденным простолюдинам.

Прошли месяц, за ним другой, третий… За это время с высокорожденным Септимием чего-либо летального или танатического, определимся по-гречески, не произошло. Зато Оксидрак разузнал, и Эводий подтвердил: Акме законно побывала замужем в Тисдрусе; за пять лет брака ни разу не забеременела, не рожала и овдовела бездетной девятнадцати лет от роду.

При этом ее первый муж, тоже бывши преклонных лет, безвременно, скоропостижно скончался при подозрительных невыясненных обстоятельствах, якобы отравившись грибами, наподобие кесаря Клавдия. Доказать ничего не доказали, но у Акме шесть лет назад имелась доверенная рабыня, старуха со знаменательной кличкой Микала. Весьма сведущая тессалийская знахарка, по словам тамошних жителей, отправилась к языческим праматерям, однажды неосторожно погибнув от отравления трупным ядом, видимо, во время приготовления очередного колдовского зелья.

Родом красотка Акме из хорошей гетулийской фамилии, живущей в Тисдрусе. Поэтому молодой вдове родственники без труда вскоре подыскали нового мужа — дважды вдовца Септимия из Гиппона.

Кто из них переживет друг друга, не только гиппонскому епископу Аврелию было изначально яснее ясного. Но хитрый старик Септимий, кого никто и не думал называть ополоумевшим глупцом, как мог умно оберегал насущную жизнь. Ему даже пищу готовили обособленно от жены и ее прислужниц.

Да и обедал он вместе с ней за одним столом только изредка, при знатных гостях. И любимого младшего сына — главного наследника — нарочито отослал учиться в Рим в бережном удалении от смертельно опасной мачехи-христианки.

Сколь ни опасался язычник Септимий за свою жизнь, но смерть его настигла самым неожиданным роковым образом. В июльские иды он выбросился вниз с плоской кровли домуса, сиганул стремглав в атрий и прямиком угодил в бывший мраморный постамент статуи то ли Гермеса, то ли Меркурия. Опрометчиво размозжил безумец себе череп.

Незамедлительно брат и старший сын покойного обвинили в преступном колдовстве и наведении домовой порчи свежеиспеченную вдову. Потому как скоропостижно обезумел не один лишь Септимий, вообразивший мифическую обувь в виде крылатых сандалий языческого божества, но и два его ближних прислужника. Пекуниальный управляющий из отпущенников возомнил себя тритоном и ночью уплыл, утонул в бурном море, отдал концы вдали от пристани. А раба в домоправителях, возомнившего, будто он героический Геркулес, под утро в клочья разорвал лев в зверинце амфитеатра.

У двух рабынь из поварни смертельные фантазии оказались попроще. Обе безумицы, одержимые беснованием, вообразились в тот вечер птицами небесными и насмерть расшиблись, спрыгнув с городской стены.

Третья служанка наутро то ли душевно взбесилась, то ли натурально озверела: безобразно мяукала, рычала, царапалась скрюченными пальцами, бесстыдно по-кошачьи вылизывала у себя волосатый промежный срам. Потом изо рта у этой бешеной кошки пошла белая пена, и она издохла.

Как выявило спешное расследование магистратов, больше никто не пострадал и с ума не сходил. Ничего преступного не показали и пристрастные допросы под пыткой домашних рабов несчастно преставившегося доминуса Септимия Филены, а также личных рабынь домины Акме. Для того их всех выкупили в собственность города.

Подозреваемую в тяжком магическом преступлении вдову Акме собирались уж было выпустить на свободу из-под стражи, принимая во внимание поручительство влиятельных сродственников, как дело взял в духовное ведение епископ Августин Гиппонский. Тут магистраты и вздохнули, выдохнули с невыразимым облегчением, избавившись от столь каверзного сложнейшего судебного казуса.

По делу или не очень епископ взял на голову немало тупой боли в затылке и тяжелых умственных мук. Однако оставить в небрежении, безнаказанным такое физически неявное, умно задуманное, хитро сокрытое преступление он никак не мог.

Он лично и налично не исключал кое-какой своей вины в смерти полудюжины человек. Пусть вам даже если б он расторг брак злодейки-колдуньи Акме с погибшим мужем, то она вряд ли бы на том угомонилась. И потом смотреть на ее постную личину во время проповедей в базилике явно свыше его сил. Лучше бы покончить с этаким ханжеским безобразием и несомненным фарисейством раз и навсегда.

Закрыть и забыть? Да и дело, говорите, с концом? Но со многими грязнейшими концами, прибавим… Далеко не во всяком сомнительном случае обвиняемые освобождаются от преследования.

Совсем разобраться с этим делом, так напоминающим некоторые риторские контроверсии и все же очень с ними несходное, значит начисто избавить религиознейшую вдову Акме от всяческих подозрений, полностью ее оправдав и выгородив. Такое ему наперебой советуют Алипий с Эводием в противоречивых благих намерениях.

Мол, из города она так или иначе после всего такого прочего, произошедшего, будет вынуждена уехать. Дескать, в добрый час к удаче, какая всем нам очень пригодится.

Мотивы первого советчика совершенно понятны, если для пресвитера Эводия вдовица Акме была и остается прекрасной угодливой осведомительницей. Второй же наш правовед ее попросту боится, как непотребной, никуда негодной коварной блудницы и малодушно почитает за благо размещаться от нее где-нибудь поодаль.

Имелась еще одна закавыка, вернее, загогулина, коль скоро Акме Филена не далее как полугодом ранее преднамеренно перешла в католическое православие из секты донатистов. При всем при том неустанно заявляет во всеуслышание, словно бы эдак благотворно на нее повлияли проникновенные проповеди пресвятого отца Аврелия Августина.

Притом сама досточтимейшая Акме Филена, как это ни прискорбно осознавать, ему безумно нравится пышными женскими статями и призывным естеством детородной женственности.

Тем часом Эводий с Алипием, да и весь орденский клир призывают, умоляют суровейшего епископа Аврелия Бога за-ради и для пущего церковного авторитета очистить набожную вдову Акме от гнусных наветов и клеветы злопыхателей, признать ее невиновной по всем пунктам фамильного обвинения. Пускай же сумасшествие нескольких пострадавших в фамилии гиппонских Филенов простейшим образом, буквально по Евангелиям, достоверно объяснить, будто бы в них вселились обычнейшие мелкие бесы.

К тому же въедливые, воистину психологические допросы, учиненные епископом Аврелием домине Акме и ее доверенным служанкам, каких-либо признательных плодов покуда не принесли. Трое женщин, — и это, стыд подумать, его сестры по вселенской вере! — все как одна, упрямо отрицали и отпирались, сколько бы их по-отечески ни увещевал пастырь сознаться в смертном грехе злоумышленного убийства шести человек.

Невзирая на то, отец Аврелий уповал и надеялся на Бога, на установленный Вседержителем естественный порядок вещей, где следствие непременно вытекает из предшествующей ему причины, а тайное становится явным.

По-видимому Господь и натурфилософия помогли выбраться епископальному расследованию из затемненного тупика. Так как ценную и светлую мысль подсказал Горс Торкват, под чьим надежным приглядом в портовой темнице находятся три подозреваемых ведьмы.

Оказывается, там у них на Понтийском севере варвары используют для выпечки хлеба сорное злаковое растение, какое здесь в Африке полагают пшеничными плевелами. На этом самом зерновом сорняке, случается, произрастают в колосьях категорически несъедобные темные рожки, посредством которых тамошние колдуны погружаются как бы в пророческие видения. Эти рожки северные волхвы сушат, растирают в пыль и в мельчайшей дозе подсыпают в медовое вареное питье. Кстати вспомнить, отварные ядовитые грибы отвратными галльскими друидами применяются в тех же гадательных богохульных целях.

Признаться, жуть измыслить, если тому подобную пакостную гнусь в отравном количестве добавить в еду! Господи, помилуй! О том ведь и Плиний и Гесикий предупреждают…

Ядовитую натурфилософию не замедлило подкрепить и судейское дознание, когда по воле Божьей одна из прислужниц Акме, основательно впечатленная рассказом святого отца Аврелия о грозящей ее душе и телу вечной смерти в виде бессчетного умерщвления, кое в чем призналась. Очевидно, смертных телесных мук она не боится, коли терпеливо сносит их на этом свете. Но вот реально обрисованная перспектива бесконечное число раз умирать во плоти в многоразличных болезненных способах, не слишком превысила ее приземленное воображение, чтобы устрашить разнообразием уготованной ей никогда непрекращающейся погибели в загробном мире.

— …Нет худшей и большей смерти, чем та, когда не умирает смерть, дочь моя и сестра моя…

От нее святой отец Аврелий и дознался о неизвестном темно-сером порошке, украдкой подсыпанном ею в хлебное тесто на хозяйской поварне.

Похожего по ее описанию гибельного порошка в доме, конечно, не нашли ни крупинки, ни пылинки. Но ведь его можно заново изготовить, тем самым проверив отравляющие свойства злаковых плевелов, вроде бы вызывающих одержимость.

Сказать гипотетически в физике означает удостовериться экспериментально. Медикус Эллидий, воспользовавшись целеуказаниями центуриона Горса, отыскал в пшеничном поле сорные злаки и те самые темные рожки в ржаных колосьях.

В присутствии глубокоуважаемых очевидцев из магистратов отравленным хлебом, сдобренным валериановым корнем, накормили бродячую кошку. Бедное животное пришло в такую ярую одержимость, что с пеной из пасти бросалось на месте в стороны и вверх на четыре локтя. Вероятно, кошке удалось бы подпрыгнуть выше и дальше, но длина привязи не позволяла. И сдохла она достаточно быстро.

Совсем так же моментально лишилась присутствия духа подозреваемая Акме, в беспокойстве наблюдавшая за медицинско-следственным экспериментом. Решив, будто бы проницательный от Бога епископ прорицающе вник в ее злоумышления, сейчас же прекратила запираться и созналась в содеянном хитроумном отравлении.

Она отлично и логично понимала, отчего в дальнейшем ей обязательно предстоят неслабые пытки. И в противоположность ей преданным, сильным духом рабыням, терпеть жестокие муки слабовольно не захотела.

Проникновенно подействовали на нее и неоднократные беседы со святым отцом Аврелием о предуготованной ее нераскаявшейся душе скорбной участи. По крайней мере именно в это ему очень хотелось участливо поверить.

Рабыням, как невольным сообщницам по принуждению, епископ Аврелий милосердно попросил даровать жизнь и свободу. А вот их хозяйку передал на однозначное обязательное правосудие магистратов. Его духовный приговор ни христиане, ни язычники оспаривать не посмели. Но досуже рассуждали о свершившемся пророческом чуде распознания богомерзкого ведьмовства извлекающим правду христианским предстоятелем.

После случая с отравительницей Акме Филена писатель Аврелий Августин впервые обстоятельно задумался о подлинном и мнимом благочестии, о том, насколько человек может быть исповедимо правдив перед Духом Божьим. Почасту ли в способностях и в природе человека имеется необходимость говорить чистую правду в нелицемерном общении с ближними и дальними? И, наконец, в состоянии ли большинство людей не лгать самим себе, исследимо, сознательно общаясь наедине с собственной личностью?

Что есть благочестие, а что — та набожность?

Сравнить хотя бы, противопоставить лицом к лицу две набожности на днях позорно казненной Акме и достопамятной Моники, не постыдно умершей в благостном окружении родных и близких. А ведь они обе одна к одной так порой были схожи в их женских, едва ли не плотских сношениях с Богом и священнослужителями Его…

Отрешенные размышления, без лицеприятия обнажающие истину, нашли воплощение в написанном. К декабрьским календам у епископа Аврелия Августина уже были вчерне готовы кое-какие связные наброски «Исповеди», снискавшей ему славу в веках.

«…Ты же, Господь мой, возлюбил правду, и тот, кто творит правду, приходит к свету. Я хочу творить правду в сердце моем пред лицом Твоим в исповеди, и в писании моем пред лицом многих свидетелей…»

Теперь Августин пребывает в полной вдохновенной готовности открыто исповедаться и представить на пристрастное прочтение публике свои самые искренние и чистосердечные писания об осознанном пути к обретению истинного и действенного вероисповедания.

Нисколько не изменив старой умственной привычке, писал Аврелий по вечерам. Утром же, с рассветом правил и дополнял начертанное продуктивно накануне на многих вощеных табличках. Так что, если пресвятейший прелатус время от времени не появляется на утреннем богослужении в домашней часовне, весь его орденский клир знает: на епископа вновь снизошло рассветное вдохновение. Его даже завтраком в эти святые часы стараются не отвлекать от рукописей.

С отдельными очень личными отрывками из «Исповеди» он предварительно ознакомил ближних и присных своих. Комментировать их всуе ради красного словца или никому не нужной лести никто не осмелился. Потому что проницательный пресвитер Алипий Адгербал полагает: чем дальше епископ Аврелий Августин уходит от повседневной общежительной суетности, тем ближе он становится тем, кто читает его творения и слушает проповеди.

Стало быть, священные часы духовного творчества предстоятеля Гиппонской епархии подлежат всевозможному охранению от мелких мирских досаждений и мизерных светских треволнений. И лучше всех этим требованием проникся неразговорчивый диакон Турдетан, самолично разрешающий, кого и когда допускать к архипастырю до полудня. Или же, кому из мирян добро пожаловать вечером к обеду, исходя из высказанных как бы между прочим пожеланий патрона.

Иным нельзя, возбраняется, другим же можно и нужно свидеться на закате дня с епископом Аврелием. Поэтому с диаконом Турдетаном нисколько не спорит пресвитер Алипий, официально занимающий при епископальной канцелярии Гиппо Регия должность секретаря-письмоводителя и агента по эклесиальным делам. Так как святой отец Аврелий всем из орденских сотрудников уделяет немалую долю доверительных близких отношений и долговременных, рассчитанных на будущее, дух захватывающих церковных замыслов.

Пожалуй, среди мирян, наибольшим доверием епископа и его свободным временем невозбранно пользуется примпил портовой и береговой стражи Горс, по военному прозвищу Ихтис. Явственно благоволит к этому варвару из венедов и неуступчивый ибериец Турдетан, который, бывало, отправлял восвояси высокородного кесарского мужа Оксидрака, не ко времени добивавшегося свидания с Аврелием в неприкосновенные дополуденные часы.

Пускай себе Скевий Романиан из Картага у них в любой момент является вовремя. При этом вмиг становится правильным исключением, подтверждающим недоступный другим рассудочный распорядок. Или же представляет весь собой высшее дружеское явление иного порядка…

Ход мыслей и красноречивых рассуждений друга Алипия друг Аврелий включительно понимал без слов. Жаль, коли тому, кто ясно мыслит, вовсе не всякий раз по силам изложить эту ясность вслух и поболе того — письменно. То, что у нас яснее ясного в мыслях на уме, отнюдь не всегдашним модусом проявляется на письме и на языке, как бы нам того ни хотелось.

Хорошо бы научиться, укрепляя письменность, упражнять языковые мыслительные способности! Подобно тому, как в постоянных упражнениях мы крепко-накрепко учим тело воинским искусствам, вот так обучаться и книжному красноречию… Scriptum peractum est…

Два, а то и три раза в седмицу перед закатом Аврелий отправлялся на берег Африканского моря совместно с Горсом. Им неизменно сопутствовал Турдетан. Нередко пресвитер Эводий и лекарь Эллидий, иногда торговец Оксидрак присоединялись к закреплению боевых оружейных приемов в отдалении от просто недопонимающих или предвзято недоброжелательных посторонних глаз.

Не пристало миролюбивым святым отцам кому-нибудь вчуже показывать, в каком облике они практически и физически воспринимают блаженство миротворцев, вселенски правомочных владеть духовным и материальным оружием. Кем и как их наречь, есть вопрос правоверия и благовестничества.

К сожалению, во имя святости сана епископа Аврелию Августину, доблестному нумидийскому мужу, как ныне непозволительно и неприлично посещать публичные термы. Вестимо, евангельская уединенная домашняя простота тоже пригодна для ежедневных оздоровительных омовений, изгоняющих прочь телесную скорбь летом и зимой…

На декабрьских календах епископ Аврелий Августин отдал в переписку и распространение монастырским братьям личный откровенный молитвослов «Беседы души с Богом».

«…Воспишу хвалу имени Твоему, Господи! Сотворив меня по образу Твоему, соделал Ты меня способным достигнуть такой славы, что могу соделаться сыном Божиим…»

Блажен муж умиротворяющий…

В конце того же года епископ Августин Гиппонский принял серьезное миротворческое решение полностью искоренить в Африке ересь донатистов и безусловно присовокупить заблудшие души церковных раскольников к православной католической экклесии. Да будет так!