Годы 1180-1184-й от основания Великого Рима.
2-6-й годы империума Валентиниана III, кесаря и августа Запада. 19-23-й годы империума Теодосия Младшего, августа и кесаря Востока.
Годы 426-430-й от Рождества Христова.
Гиппо Регий и Картаг в проконсульской провинции Африка. От осени к последнему лету.
«Умная душа исполняется и оплодотворяется истинными добродетелями. Это благо нам заповедуется любить всем сердцем, всей душой и всеми силами. К этому благу мы должны приводиться теми, кто нас любят, и в то же время вести тех, кого любим сами».
Как ни бери, не совсем благоприятно, когда с тобой обращаются, полагая законченным стариком, пуховой ватой любовно обкладывают. Но что поделать, коли осенью кое-кому стукнет, брякнет, крякнет 72 старческих года от роду? Пережитком прошлого, слава Богу, покуда не заделался, но так-таки ох все-таки…
И то правда, когда подступают, вернее, уже наступили стариковские немощь и слабосилие. Шаг стал каким-то походя шатким, валким… Да какая тут поступь, походка! Так просто, ковыляние с кряхтением. Шаркаешь, и ноги влекутся. Переставляешь их вперед, вбок, кабы не упасть невзначай, не сверзиться неприлично сану. И ног-то у тебя, загадка Сфинкса, уж не две, а три.
Раньше на посох не было нужды опираться, носил его с легкостью на весу для вящего благочиния и внушения должных чувств пастве. Нынче же он не жезл авторитетный, но средство передвижения немощных членов. Притом непомерно тягостное для ослабевших рук…
Кожаная слоистая подметка объявилась на ножнах, чтоб не стучал попусту по литостратуму в доме, мозаичных полов в базилике не корябал своею тяжестью и весом тяжко опирающегося тела… Братья сапожным порядком, задельем поусердствовали…
Все же епископ впадал в некоторый грех преувеличения, непорядочно и бездельно расписывая такие-сякие свои немощность и слабосилие. Впрочем, голова не тыква, ему теперь не до воинских продолжительных тяжелых упражнений с боевым посохом. Так не так, возьмешь его, покрутишь немного в руках, корпусом уходя вправо, влево, чтоб охладелую кровь чуточку разогнать по жилам, разогреться, скрипучие кости малость размять.
По правде сказать, верховые прогулки он себе сожалеюще запретил. Голова кружится, посох боишься выронить; потом ни встать, ни сесть без скрипа, щелканья и треска в суставах…
По взморью он сейчас медленно прогуливается в пешем строю, если принимать за таковой его недюжинную свиту, побок и позади готовую чуть что подхватить, поддержать под руки. Любимый сын Гераклий вообще за локоток старичка придерживает, не давая идти побыстрее. Не ровен час пресвятейший и преподобнейший запнется, споткнется… о камень преткновения… Плавная речь предстоятеля, очень его интересующая, прервется…
— …Где нет никоего облика, ни минимальнейшего правопорядка, где ничто не приходит и не уходит, нет, мой Гераклий, ни дней, ни смены времен, власти, ни старости, ни молодости. Един свят Господь неизменен в знании упорядоченного созидания…
Когда люди, незнающие и неверующие, приобщаются к вере, оберегаются в ней знамениями и великими чудесами, засим берутся питать и помогать в какой-нибудь житейской нуждишке ближним, не зная, зачем это надо делать и с какой целью, то одни не дают настоящей пищи, а другие ее не получают. Причем первые не поступают согласно святому и правильному намерению, вторые же не радуются их даянию, не видя еще плода, а вкусив, сей же час неблагодарно о нем забывают.
Беспутная беспамятная паства без пастыря не знает о благодарности и справедливости. Точно так же неведомы эти понятия бесцельному пастырю без паствы.
Без кормчего, знающего, куда и зачем ему плыть, корабль не поплывет, а повлечется по воле стихий, хотя б имелись на борту кормило, ветрило и полный комплект весел с гребцами.
К чему я клоню, ты понимаешь, Гераклий. Назавтра во время воскресной мессы я намерен объявить тебя моим полномочным коадьютором, считай, викарием в епархии Гиппона.
Кого нам надо, тотчас изберут прихожане, открыто проголосуют по-сенатски ногами, коль скоро ли, медленно я присоединюсь к избраннику. А в моем завещании ты назначен главным наследником и правопреемником в священстве епископата. Об этом также православные узнают завтра, возрадуются о тебе и восплачут обо мне.
Года три-четыре я еще протяну относительно в здравом уме и твердой памяти. Как дальше и дольше — не знаю. Думаю, надеюсь, молюсь о том, Господь смилуется и освободит меня от напрасного и бездарного существования в скотском обличье слабоумной плоти…
Или же вы с Эллидием мне поможете по воле Божьей. Грех будет на мне, и я за него в ответе. Ты меня уразумел, сын и брат мой?
Пресвитер Гераклий мельком оглянулся на свиту из клириков, причетников, охранников, почтительно отстающую в отдалении от сокровенного разговора епископа и его ближайшего сподвижника.
— Другие, отче Аврелий, весь свой век на даровщину кормятся, на клоаку трудятся. Как птицы поднебесные не сеют, не жнут, только свиристят, галдят и гадят неблаговестно.
О бренной плоти не беспокойся. Ответственно обещаю: полоумным позорищем и неразумным посмешищем ты у меня не станешь, в чем и клясться мне незачем.
Аврелий никогда о том не говорил, никому не признавался, но всегда в его самобытном философском жизнеустроении он мечтал обзавестись настоящими учениками. Не теми, кто слушает разиня рты, но умеющими, знающими, о чем говорить, что писать в развитие и в распространение мудрых мыслей учителя.
Такого вот ученика-алюмнуса он обрел в лице Гераклия Микипсы, точнее, прозорливо заметил, высмотрел будущего аколита, последователя и комментатора творений учителя-магистра. Пастырь добрый с необходимой пастве толикой зла из святого отца Гераклия тоже получается замечательный и значительный во времени суровом, немилосердном.
Тем временем святому отцу Поссидию, который в письмах безуспешно тщится комментировать жизнедеятельность во благолепии того самого престарелого, пресвятейшего и преподобнейшего, давно пора воссесть на кафедру епископа в естественном и экклесиальном порядке вещей. Скажем, в Салдах. Так как праведно воспользовавшийся смертными благами, приспособленными к миру смертных, получит большие и лучшие…
И перестанет лепить, диктовать Бог ведает что в братских посланиях невпопад… Еще мемории зачнет про святейшего Августина кропать…
От моря нумидийский архиепископ двинулся обратным путем к высоким стенам и башням Гиппо Регия мимо укрепленного военного aквaтoрия у линии береговых скал, приспособленных к обороне с суши, через предместье вдоль рва, не так давно расчищенного и углубленного. Лектикой и носильщиками он не пользовался, отдавал предпочтение смиренному хождению пешком. Пускай дело-то и не в смирении, как бы ему ни умилялась восхищенная паства. Раньше переносной способ перемещения во времени и пространстве полагал несносным высокомерием, теперь же в носилках его стало попросту невыносимо укачивать.
Но вот от корабельной болезни, благодарение Богу, как в молодости, он ничуть не страдает. Прав Эллидий, наверное, свежий ветер и морская водяная соль помогают не поддаваться качке. Так что вскорости можно смело отправляться в Картаг, нимало не боясь показаться немощным, беспомощным и болезненным старцем.
Тем не менее, на крепостную башню к центуриону Горсу, осматривающему работы по укреплению стен, Аврелий взобраться не осмелился. Подождал терпеливо внизу у ворот.
Подняться-то наверх по лестнице он поднимется, пожалуй, не слишком запыхавшись, однако благополучно спуститься по крутым ступенькам без весомого и несомого содействия пары дюжих прислужников не очень получится. Голова снова закружится, и слабость в ногах одолеет. А побок с крепким квестором ветеранов выглядеть столь слабосильным как-то неловко. Ведь разница в возрасте у них считай никакая.
Зато Ихтис от скоромного пропитания мясом половину жевательных зубов растерял, клыки сточил, а у некоего святейшего прелатуса они почти все в целости. Ну и зрение на оба глаза вполне покамест ему годится вблизи и вдали.
— …Что скажешь пригожего, Горс, о тех странных чужеземных соглядатаях, меры деньгам не знающим? Тороватого торговца Вириата и его помощника Гензерика, надеюсь, ты видел?
— С почтенным Вириатом близко познакомился. По разговору он тоже из народа германских вандалов, но прикидывается луситанцем из Гадеса. Купец он фиктивный, хоть и болтлив, но себе на уме. Тогда как молодой Гензерик почитает за воинскую хитрость помалкивать.
Знаешь, оба варвара похожи на воинов рангом не ниже контуберналов какого-нибудь германского рекса, возможно, комиты. То, что две триремы нашей фабрикации у Мария заказали, то явно не из своего торгового пекуния римским золотом вперед расплатились. За счет рекса можно и пожить весело из корабельных сумм. И разведку провести в богатом цивильном Гиппоне.
— Кто из них старше, кто младше?
— Коли подумать, то молчаливый Гензерик. У старика — пекуний, у молодого — империй. Гензерик, между прочим, к моему мечу с любопытством приглядывался, хотя продать не предлагал.
— Присматривай и ты за ними, мой Ихтис.
— Навряд ли сейчас смогу. Наши щедрые заказчики и расточители царских серебряных талантов сегодня нежданно отплыли в Картаг. Обещали до зимних ветров вернуться, нанять, прикупить моряков и гребцов.
Скажи, прелатус, а ты когда в гости к высокороднейшему и августейшему Бонифацию отплываешь?
— Через три дня отбываю на синодальное собрание предстоятелей Африки. Вручу вот чинно золотой перстень Гераклию и в путь путем, благословясь, с Божьей помощью.
— Молодого Гераклия в коадьюторы ставишь?
— Ты и о правопреемстве предстоятельном наслышан?
— Кто ж, Аврелий, того не слыхал? Знаешь, весь город, даже язычники по птицам гадают, кому завтра в Павлову базилику добро пожаловать, а кого в незваных за порогом на форуме оставят.
Меня-то по старой дружбе не забудешь?
— Могу и позабыть ненароком, коли последние становятся первыми…
На прощание епископ этим двойным смыслом дал понять собеседнику: от него не укрылось, что тот кое-чего не договаривает, и варвар из иберийских вандалов Гензерик не так чтоб очень был молчалив с нумидийским римлянином из венедов Горсом Армилием Торкватом, влиятельным провинциальным магистратом из Гиппона.
В столичный Картаг епископ направлялся с предпосланным удовольствием. Встреча с почтительными собратьями епископами, обсуждение мер против арианства и прочее пойдут автомaтом, скажем по-гречески. Но, быть может, это его последняя во всех значениях поездка в город риторской юности. К тому же предстоящее личное свидание со вновь назначенным викарием Африки высокородным Бонифацием предстанет небесполезным политическим событием.
Епископу известно, какие смешанные чувства настороженности, признательности, раздражения, восхищения комит Бонифаций к нему испытывает заочно. Рассчитывает он на его непроизвольную или произвольную поддержку и далее, если правы те, кто полагают вероятное: тщательно и осторожно Бонифаций готовится восстать против Валентиниана и Галлы.
Не без опасений африканский викарий признателен нумидийскому архиепископу за удаление из провинции ретивого прознатчика местных дел и сборщика кесарской подати комита Паскентия. И восхищен тем политическим искусством, с каким правоверный Августин расправился с арианином Паскентием, выставив того на смех сначала перед католическими епископами в Каламе, затем в архипастырских посланиях, разосланных, явленных для соборного чтения по церквям православной Нумидии.
Тягаться с письменным красноречием и насмешливой убедительностью Августина явно оказалось невмочь Паскентию, неосторожно написавшему ему бранное письмо, каковое было таковски прокомментировано и представлено образчиком арианского тупоумия. Потому как сердиться в неправоте присуще и ложным богам-демонам и еретикам, глупо отрицающим единосущность Троицы. За то Господь и поразил внезапной сидячей смертью ересиарха Ария прямо на горшке с нечистотами.
Начистоту сказать, от имени и по поручению Аврелия добросердечно, с неизбывной любовью ко врагам нашим сработал Гераклий, но это непосвященным вовсе знать необязательно. Недруги и без того распускают злоехидные сплетни о старческом предсмертном слабоумии гиппонского епископа. Дескать, не ест, не пьет благовестно, чтобы беса внутри не питать. Это, кажется, от пелагианина Юлиана, спевшегося с арианином Максимином.
Надо же!.. Мы вам играли, пели, а вы не веселились… Посмотрим и присмотримся…
От приглашения на роскошный обед к викарию Бонифацию епископ Августин не уклонился. По монастырскому обыкновению отведал овощной пищи, умеренно прикладывался к чаше с кальдумом, разбавляя воду заморскими винами. Во время достойного пиршества он с пониманием выслушал красноречивую здравицу гостеприимца, многозначительно польстившему дорогому гостю его же риторически переработанной цитатой из второй книги «О Граде Божием».
— Мы чтим Бога, установившего для созданных тварей начала и цели их бытия. Того, Кто содержит, знает и располагает предпосылками вещей, даровал разумным душам задатки к речи, способность предсказывать будущее, исцелять общественные недуги людские.
Мы чтим Того, Кто распоряжается началом, течением и завершением войн, когда ими надлежит исправлять и очищать человеческий род…
Насколько высокородный Бонифаций надлежащими деяниями оправдает данное ему родителями имя, Аврелию нет нужды гадать по звездам. И он вам совсем не золото, и неимоверно добрых дел от этого властителя проконсульской Африки в тихой, мирной безмятежности ждать не стоит…
На следующий год поздней осенью предусмотрительный комит Бонифаций, выждав прихода времени сокрушительных зимних бурь, поднял мятеж против Великого Рима. В течение зимы-весны последующего консульского года он взбаламутил, безжалостно поставил вверх дном всю подвластную ему провинцию от Геркулесовых столпов на западе до Ливийской пустыни на восточной границе с Азией.
К сожалению, твердо править ею самопровозглашенному империуму заведомо не под воинскую силу без опоры на иноплеменных наемников из германских варваров. Тем более, когда вдобавок требуется мощно и непреклонно противостоять им.
Епископ ничуть не сомневался: разношерстные отряды вандалов, аланов, готов, свевов хитроумный Бонифаций, не лишенный красноречия и образованности, заблаговременно призвал в своечастную поддержку. В одном лишь просчитался мятежный проконсул, не предполагая, что его воинские силы возьмет под собственную властную руку молодой рекс вандалов Гензерик. Недооценил его Бонифаций, немного ошибся, за что ему суждено поплатиться головой и целой римской провинцией Африка.
Как отметил тогда епископ в набросках к «Зеркалу», люди в мирской политике, в построении преходящих царств земных посильно их слабому уму кое-что в минимуме предполагают, чаще всего ошибочно. Зато Бог всесильно и максимально располагает всеми политическими причинами и следствиями. Нет и не будет никакой организованной людской силы на земном шаре, какая смогла бы сколь-нибудь продолжительное время успешно противиться предписанному в вышних развитию исторических событий. Бессмысленно сопротивляться совечным идеям Промысла Господня, непогрешимо исполненного мерой, числом и весом.
Для того и просуществовал свыше тысячи лет Великий Рим, а израильское царство им уничтожено, чтобы повсеместно утвердилась религия Бога истинного. Так и Рим должен в неизбежный черед пасть во имя вящей славы Господней, если молодые, полные новых сил варвары окажутся лучшими христианами по сравнению с одряхлевшими, отжившими свое римлянами.
За ежегодной политической и республиканской суетой сует следует видеть непреклонное развертывание христианской цивилизации отдаленного будущего, сколь бы неприглядными нам ни представлялись картины вчерашнего темного прошлого, нынешнего мрачнейшего настоящего и завтрашних, вроде бы беспросветных предстоящих дней, месяцев, лет…
«Бог насадил не только рай, но и все то, что рождается теперь. Ибо кто другой творит все это и ныне, как не Тот, Кто доселе делает? Но теперь Он творит из того, что уже существует».
В мирском сосуществовании не найти чего-нибудь лишнего, коль скороспело не допускать безбожной мысли, будто вся вещественность движется хаотически сама по себе, не имея предопределенной причины в изначальном духе человеческом и в душевных жизненных взаимосвязях. Тождественно происходит в прилагаемой людьми политике, состоящей из согласованного сцепления обстоятельств и существенных предпосылок.
Так, призвание части вандалов комитом Бонифацием по существу ослабило их позиции в Испании. Между оставшимися не у дел разгорелась борьба за власть, чем не преминули воспользоваться иберийские вестготы, выдавив всех вандалов и их германских союзников в Тингитанскую Мавретанию, где к тому времени успел закрепиться военачальник Гензерик. Он-то и сделался новым рексом вандалов, притом на новых, завоеванных без сражений и схваток африканских землях. Самым естественнейшим образом к нему примкнули мавры-кочевники, всегда готовые к безудержному грабежу и насилиям, если им не препятствуют, но принимают на службу в качестве и количестве конного вспомогательного войска.
В то же время в большом числе вестготы, не знающие иных занятий, другого образа жизни, кроме войны и разбоя, не имея чем и кем заниматься в Испании, обратились по старой памяти к вдове иберийского рекса Атаульфа, Галле Плакидии, счастливо превратившейся в матерь-регину малолетнего италийского кесаря Валентиниана. Естественно, светлейшая Галла Регина, собрав немалую мощь, отправила их воевать против союзника вандалов, нашего гостеприимнейшего Бонифация…
Прибытию вестготов в Гиппон епископ был рад по разным причинам.
По его настоянию городские магистраты мятеж Бонифация не поддержали ни в первый год, ни во второй. Насущного воинства сполна хватало обезопасить муниципий от сторонников мятежного комита, пока тот усмирял, отбрасывал южных номадов, попытавшихся употребить себе на благо общественную смуту в провинции. Однако от сомкнутых сил вандалов и мавров рекса Гензерика, неудержимо накатывающихся с западного направления, Гиппону вряд ли удалось бы отбиться самостоятельно.
Во многих кровавых стычках на западе, на юге, на севере Бонифаций основательно истощил подчинившиеся ему вооруженные силы провинции и согласился на посредничество Августина в вопросе примирения его с Галлой Плакидией. Но мирно договориться с Гензериком у нумидийского предстоятеля не получилось.
Возможно, он сам оказался в том злополучно виноват, когда воинствующе обрадовался появлению в городе личного давнего недруга по переписке, арианского епископа Максимина. На радости такой он его живьем разнес вдрызг и вдребезги, логически аргументировано, догматически неопровержимо уничтожил морально на публике в полемической дискуссии.
Так его максимально!.. Возьмем по-гречески, полемика есть война, друг мой арианский…
Писать — одно дело, а говорить, вооружившись ораторским искусством, — дело другое, порой с непредсказуемыми политическими последствиями.
Сказанное в республиканской политике подчас равнозначно сделанному на практике. Вестготских комитов, присланных готско-римской региной Галлой, он, dictum factum, победил, переубедил, де-факто заставил, продиктовал встать на сторону православия. Но тех же малоразумных арианцев из числа вандалов Гензерика, непримиримо ожесточил против Католической Церкви.
Хотя, быть может, и не Августин Гиппонский довел их до бесчинств на завоеванных нумидийских землях, где они встретили серьезное сопротивление легионеров Бонифация и вестготов Галлы. Лютой злобы рексу Гензерику и его свирепым верноподданным также подбавил гиппонский магистрат Горс Торкват, публично со смешком рассказавший, как забавно его пробовал подкупить будущий правитель вандалов. Ихтис очень нелестно отозвался о его умении пить крепкий мерум и владеть мечом.
Вестготские комиты Галлы умело, грамотно воевали с легатами Бонифация, но выдержать натиск количественно превосходящих вандалов, аланов, мавров, в массе взбунтовавшихся против Рима, они не смогли. Даже объединившись с недавним неприятелем, войска провинции были вынуждены отступать на север к морю под защиту стен Гиппо Регия, отходить к Картагу. Меж тем основная часть воинской силы Бонифация задержала врага на юге у Константантины, опираясь на укрепленную линию постоянных каструмов Ламбесса-Тамугади-Тевеста-Дугга. Тем самым в превратностях войны Картаг и Гиппон оказались окружены и взяты в осаду полчищами отвратительного неприятеля.
Те же комит Бонифаций и его ближние контуберналы в силу диктаторского стечения военных действий стали принуждены противником приискать убежище в осажденном Гиппоне, — отметил епископ и задумался о дальнейшем развитии войны с вандалами. Он уже отправил личное послание восточному кесарю Теодосию и теперь ждал его ответа или сразу же присылки мощного числа кораблей, войск из Александрии Египетской.
Должен же племянник в Константинополе пособить тетушке в Риме вернуть ее добро? Либо отобрать у нее достояние, каким она не сумела распорядиться должным способом…
Находясь в окруженном городе, нумидийский архипастырь не переставал уделять внимание епархиальным заботам во всей стране. Лично принимал, размещал, устраивал пропитание, утешал спасшихся беженцев — пострадавших за правоверие клириков, диаконов, мирян. Еще раньше он разослал письма с позволением монастырским братьям и сестрам без колебаний покидать обители ввиду приближения арианских вандалов, не имеющих за душой ничего святого. Но оставил на заданное усмотрение епископов и пресвитеров: по совести и долгу спасаться ли им бегством либо добровольно встречать глумление над святостью их сана и очень возможные смертные муки.
Должно быть, епископ Эводий в данное время добрался в Рим, по заданию предстоятеля убеждает консулов и сенаторов в бедственном положении Африки. То же самое поручено милому Алипию в Константинополе. В помощь ему направлены две очевидицы — мать Элевтерия и молодая монахиня с греческим когноменом Аитема, каким заменено ее старое мирское имя Волюксия…
В первый же месяц осады многим знатным гиппонским согражданам епископ убедительно предложил отослать семейства, чад и лишних домочадцев прочь из города, обреченного на тяготы, лишения, фатальные неизбежности. Да и самим благородным декурионам и куриалам, не способным носить оружие, отправляться поскорее в безопасные края, покамест на приморских укреплениях их доблестным защитникам удается отбивать приступы вандалов. В качестве доброго примера он им указал на квестора ветеранов Горса Торквата, чья семья уже не подвергается опасности. Другой расклад — сам Ихтис, который военачальствует над устойчивой обороной порта и предмостных подходов к нему.
— …Прикидываю и раскладываю, святейший прелатус Аврелий, мы с примпилом Сильвой выстоим пару лет при безусловной поддержке готов. Бешеным вандалам, знаешь, зубы-то железно пообломали, отбив полдюжины приступов. Горячую кровь железо холодит.
Но если готы бросят воевать или в хладнокровное предательство ударятся, нам морские ворота не удержать. Это обязательно случится, если не в этом году, так непременно через полгода или полтора германским варварам непременно наскучит торчать в осаде, не видя богатой добычи и случайной наживы, сколько бы им поденно ни платила светлейшая Галла.
Хорошо, когда б и вандалам надоело нас осаждать бесплодно. Не любят варвары сидеть долго у стен или стоять на них. Но злопамятный рекс Гензерик не отступится, покуда меня не достанет. Что ж, я в стратагемах ко всему крепко-накрепко приготовился. Посмотрим еще, кто кого.
Касаемо крепости городских стен, тебе, знаешь, беспокоиться нет нужды. Высокородному Бонифацию деваться некуда, как до последнего удерживать Гиппон для кесаря Теодосия, тогда он с ним в победителях. Зато из-за мятежа Галла и ее комиты никогда не простят ему ни поражения, ни победы…
Военные соображения Горса епископ принял к раздумьям, кое-что для себя решил, просил у Бога внушить ему, если не совет, то предчувствие. Вполне возможно, время уходить для него наступит пораньше, чем для ближних и присных. Как ни посмотри, ему все же семьдесят пять с лишним лет.
За его столом теперь тесно собираются епископы, нашедшие временное спасение и свободу от преследований за неприступными стенами Гиппо Регия. Меж тем о настоящем освобождении праведных Христос Спаситель непреложно позаботится.
Однажды в майские календы на третий месяц осады нумидийский архиепископ задумчиво обронил за обедом:
— Мне хотелось бы, чтобы вы это знали, друзья и братья мои, в эту годину страшных бедствий и несчастий. Я испрашивал у Бога: благоугодно ли Ему освободить нас от воинственно осаждающего и несносно досаждающего нам врага? Или же во всевидящих очах видится иное, коль скоро служителей Своих укрепляет Он неустрашимой доблестью, дозволяющей покоряться воле Его в ниспосланных Им испытаниях? Либо милость Его распростерта столь широко, что Tы, Господи Боже мой, возьмешь смиренного просителя в лоно Свое?
Помолимся же Господу Богу нашему, братья и друзья мои, за наш покой в мире, за тех, кто нас защищает, и за тех, кому нужна защита… От кого и от чего каждый решает сам в себе. Един свят Господь за всех…
Спустя несколько дней Августин внезапно слег в изнуряющей тело и душу лихорадке. На второй день ясность мышления и неизменный разум к нему возвратились, благодаря энергичному лекарственному врачеванию медикуса Эллидия. Хотя общая изнеможенная слабость по-прежнему его одолевала. С постели он больше не поднимался и работал лежа: писал, читал, диктовал письма. Брался за посох, словно желая встать, когда в подробностях выслушивал воинские новости о ходе осады и прибытии подкреплений из Рима.
Двумя с половиной месяцами позднее он перестал касаться посоха, прислоненного к изголовью кровати. А ослабевшие пальцы не могли удержать ни стилус, ни вощеную табличку у груди. Незадолго до того он отдал распоряжение перенести на пергамент его последние заметки.
Три дня он провел в молчаливом молитвенном бдении, после же попросил переписать отдельные краткие псалмы царя Давида и прикрепить листы на стене, чтобы он их мог прочесть, чуть повернув голову.
С той минуты он решительно и властно воспретил, прерывая его молитвенную беседу с Богом, входить к нему в келью кому бы то ни было за исключением прислуживающих безмолвных причетников. Один раз приходили утром, в урочный час помогая оправить потребности естества и поддержать чистоту беспомощно расслабленного тела. Вторично заходили вечером после заката, принося немного пищи и вина.
По прошествии десяти дней и эти малые телесные нужды уж отпали за ненадобностью. Настало время попрощаться с ближними, немножко поговорить, ободрить, дать утешение остающимся. Например, вспомнить о наступающих виноградных каникулах и временном перемирии.
Августин мирно скончался в час пополудни в третий день до сентябрьских календ. Он еще слышал скорбный шепот за дверью, осторожные шаги грузного Ихтиса, чей-то тихий плач, наверное, Гонората. Но никого из друзей и братьев он к себе не позвал.
Когда жизнь минула на семьдесят шестом старческом году, обернулась прошлым, то оборачиваться назад не имеет смысла в преддверии будущего. Пусть последние станут первыми…
«Живым остается одно: обратиться к Тебе, Своему Создателю, и жить, больше и больше приближаясь к источнику жизни, и в свете его видеть свет, совершенствоваться, просвещаться и находить счастье».
Епископ сомкнул глаза, неглубоко вздохнул, и последнее жизненное дыхание оставило его бренное душевное тело. Началась другая, в первопричине совечная жизнь чистого духа Августина Гиппонского, блаженного книжника, наученного Царствию Небесному.
Ноябрь 2013.