Год 1164-й от основания Великого Рима.
16-й год империума Гонория, августа и кесаря Запада. 3-й год империума Теодосия Младшего, августа и кесаря Востока.
Год 410-й от Рождества Христова.
Несколько дней в февральские иды. Начало христианского Великого Поста. Гиппо Регий в проконсульской Африке.
Сразу по приезду домой епископ не отличился излишней многоречивостью или красочной риторичностью. Без видимой охоты и наглядного воодушевления вкратце, не вдаваясь в подробности, рассказал он по-орденски ближним и присным своим о весеннем путешествии далеко на гористый юг в преддверии нового весеннего года по старому, совсем не юлианскому календарю. Ему самому еще нужно немалое календарное время, чтобы все скрупулезно обдумать, ретроспективно вспомнить, тщательно поразмыслить наедине с Богом и с самим собой обо всем произошедшем, состоявшемся.
Кроме того, необходимо неотложно решить, как фактически изложить, продиктовать, преподнести, аргументировать свершившиеся Божьим предначертанием знаменательные акты в подробных письмах августейшему викарию Африки кесарскому комиту Маркеллину и преподобнейшему епископу Мегалию Каламскому, чьи противоречивые пожелания и малосовпадающие одно с другим поручения-просьбы он поистине чудом успешно исполнил ко всеобщему удовлетворению. Господи, помилуй!
Епископ Аврелий также убедительно попросил чересчур не распространяться об увиденном и услышанном контуберналов центуриона Ихтиса. Они ему состоятельно вняли — служба есть дисциплина, и наоборот. И потом плести разные басни и небылицы о случившихся чудесах и необычайных приключениях недостойно заслуженных воинов, хорошо вознагражденных за молчание в делах гражданских, церковных и экклесиальных.
Иначе чуть что, для распускающих без меры языки легионеров тут как тут наготове виноградный жезл строгого квестора ветеранов Гиппона городского магистрата Горса Армилия Торквата. Будь то даже в портовых тавернах и лупанарах, не так уж близко находящихся от центра города, славнейший центурион Горс, как бы там ни было, все равно дознается. Знать, болтунам ах как не поздоровится, кто бы и где бы они там ни были.
Он их об этом еще в Ферродике настоятельно предупредил, уведомив, что в Тевесте им делать нечего. Знамо дело, если Божьему человеку Аврелию, кого они призваны оберегать, крайне требуются отдых и выздоровление после приступа весенней перемежающейся лихорадки. Не говоря уж о необходимом излечении болезненных язв, открывшихся у него на бедрах и на шее.
Пожалуй, в Тевесту епископ мог бы и съездить, без кряхтения, стонов, вздохов и стенаний погрузившись в повозку или качалку-лектику. Обычнейшая болезнь на сей раз не доставила ему чрезвычайно неприятных ощущений и отвратительнейшей слабости тела, плотской души, очень бездарно не желающих подчиняться неизменной крепости разумного духа, даруемой Богом. При всем он телесно и душевно избрал за лучшее остаться на три-четыре дня в Ферродике, отдав должное духовное уважение целебному искусству и врачебным предписаниям того, кто его практически излечил.
Во имя Отца, Сына и Святого Духа слабосильная природа человеческая крепостью духа и веры прирастает. А с Божьей помощью физика и физиология тому наиболее способствуют. В познании сила разума коренится!
Коренному, радикальному лечению страждущего Аврелия подверг гостеприимный Флакк. Умный лекарь в том языческом амфитеатре отлично подметил, с каким болезненным и бледным видом его будущий пациент взбирался на коня. Потом же, к несчастью и на беду, два багровых чирья и на шее вспухли. Волей-неволей пришлось отдаваться на хирургическую, скажем по-гречески, милость врачевателей, как нельзя кстати случившихся вблизи бедного и несчастного многотерпеливого страдальца-пациента.
Аврелий в Гиппоне вспоминал физическое лечение Флакка с неизбывной благодарностью и любовью, молясь за его богоспасение и благополучие. Да хранит Господь дни и труды его!
Когда молчаливый раб, осторожно и уважительно поддерживая, сопроводил епископа в светлый термальный аподитерий там их уже дожидались в готовности Флакк с Апеллесом в белых египетских одеяниях, ложе, застеленное белейшей шелковой простыней; подле на столе, согласно медицинскому порядку, разложены необходимые инструменты и средства врачевания.
Апеллес в основном молчал, зато Флакк остался верен себе, не преминув многоречиво по-гречески и по-латыни прокомментировать прогресс, процесс и этиологию оздоровляющей хирургии.
— …Не будь я фабрикантом-металлургом, мой страждущий Аврелий, то беспременно заделался бы хирургом. Так как обе свободные профессии демиургически равнозначны. Медикаменты, железо и огонь готовы излечить любую болезнь в артистических руках человека, созидающего новое бытие.
Кстати, попорченные инкрустации на твоем пастырском посохе починят к вечеру.
Воздействуй от плохого к хорошему, исправляя его лучшим. Твои нарывы, Аврелий, сами созрели бы и прорвались спустя нундины к мартовским календам или к старому весеннему новому году. Но с какой это стати тебе испытывать муки и страсти совсем не Христовы? Вовсе необязательно мучиться горячкой, лихорадкой…
С попутными цитатами из Гиппократа и Галена хирург Флакк добела раскалил над воздуходувным горнилом железное лезвие-ланцет. Но с ходу жечь, резать воспаленную плоть не стал, хотя Аврелий вполне смирился с ожиданием и приходом боли. Помахивая в воздухе ланцетом, остужая его, Флакк указал Апеллесу, к тому времени закончившего промывать язвы и нарывы пациента, на плотно закупоренный хрустальный флакон.
Невыразимое облегчение Аврелий почувствовал едва ли не мгновенно: нет как нет. А голова не тыква! Xотя малость онемела распухшая шея. Зато нигде ничего не болит и не зудит. Потому особо и не заметил, как споро и ловко Флакк вскрыл гнойники на бедрах, обработал, прочистил раны, унял кровь. Между тем Апеллес проворно накладывал и закреплял кусочки болеутоляющего бальзамирующего пластыря на места, все еще пораженные гнойной болезнью. В тождественной процедуре практически безболезненно оба искуснейших хирурга артистично справились и с нарывами на шее.
— Ручаюсь, еще три дня, мой Аврелий, и ты сможешь без каких-либо неудобств ездить верхом. Думаю, и рубцы полностью разгладятся к лету.
Болеутоляющий и заживляющий пластырь Апеллес или приставленный к твоему святейшеству постельничий серв, сведущий в медицине, будут менять четыре раза в день. Секрет испаряющегося охлаждающего раны эфирного масла мой Апеллес вывез из Египта. Я же добавил в него макового сока.
Пока язвы не зарубцуются, ни в коем случае их не мочить. Захочется днем спать — спи. Это и величайший римский врач Гален нам настоятельно рекомендует.
За обедом доктор Флакк продолжил авторитетно отдавать врачебные рекомендации и предписания-прескрипты:
— Если хочешь предотвратить весеннюю и зимнюю гнойную лихорадку, питайся свежими фруктами и овощами. Не менее двух фунтов в день. Когда впрозимь мало фруктов, ешь сырую печень ягненка или теленка. В них тоже имеется природная лечебная сила.
Вижу: мясных яств ты силишься избегать, будто аскет голозадый из индийских гимнософистов. Упражнения в умерщвлении плоти не одобряю, но и не осуждаю. Но не будь тупоголовым ригористом, под стать языческим пифагорейцам-теургам, кто начисто отказываются пользоваться животной душевной жизнью.
Растения, конечно, бездушны, тем не менее, жизненная потенция в них так-таки есть. Вот и налегай усиленно на фрукты. Лучше только-только с дерева, покуда их природная сила совсем не иссякла во время дальних перевозок и долгого хранения.
Попробуй вот эти пальмовые пунийские ягоды. Их мне привозят черные гетулы-пахари с южной стороны озера Тритон. Земляничное дерево там тоже начинает плодоносить в эту пору. Большие и малые гесперидские яблоки растут к нам поближе, но они — осеннего урожая из моих береговых владений к югу от Капсы.
Аврелий с удовольствием взял в руки и аккуратно надрезал одну из крупных гесперид с оранжевой солнечной кожурой и желто-розовой мякотью в белых дольках. На его вкус сочный фрукт с берегов Тритониды оказался намного слаще тех, что нумидийские поселяне выращивают в окрестностях Константины или Гиппона.
В тот день за обедом в тевестийской Ферродике ни радушный хозяин, ни его гость, временно ставший пациентом, ни полусловом не заговаривали о делах вовсе не по причине врачебных предписаний. Не страдали они и глупыми языческими суевериями в дурацкой боязни чего-либо сглазить или как-нибудь накаркать. Всему свое время, коль скоро прежде стоит дождаться вразумительных результатов пристрастного допроса нечестивцев-язычников. Его не без вынужденной предвзятости предприняли Полигистор и центурионы в пыточном подземном застенке.
Надо полагать, — позднее сделал умозрительный вывод преподобнейший епископ Аврелий Августин, — в распоряжении тамошних слуг правосудия имеются в достатке нужные орудия труда и правды, не менее изощренные, чем медицинские инструменты и лекарственные средства благороднейшего эквита и натурфилософа Флакка Секстиллиана Магона.
— Медицина, история и натурфилософия тождественны, аналогичны в стремлении к истине, преподобнейший прелатус Аврелий, — все же после обеда обмолвился, не удержался Флакк, когда им принесли из библиотеки список известнейшего трактата знаменитого целителя Галена «О взглядах Гиппократа и Платона». — Поэтому мой добрейший Апеллес вызвался вначале помочь тебе, а потом и Полигистору, твоему Горсу и квестору Бебию в их благонамеренных попытках достоверно выяснить степень вины нечестивых убийц.
О болезненности и уязвимости бренной плоти человеческой нашему Апеллесу известно немало… Думаю, подозреваемым в преступных деяниях наверняка не поздоровится в его знающих руках.
Ко всему прочему он был очень дружески и творчески расположен к невинно убиенной маленькой златокудрой Лоллии, младшей дочери моего ценнейшего стекольных дел фабера из Иллирика. Говорил мой Апеллес, в живописном представлении именно такой должна быть Богоматерь в отрочестве, писал ее изображение, называя непорочной пресвятой девой.
Очень трогательно, если перед женщинами он благоговеет, до седых волос сохранил мужскую невинность. Это Апеллес, кстати, упросил меня оставить в покое моих пунийских матрон и девиц, предающихся непристойным языческим обрядам в первое полнолуние марта у того самого водоема.
Мальчишкой в любознательную пору отроческого созревания я подглядывал за их женским обрядовым рукоблудием, когда они пальцами нежно ублажают друг дружке груди и влагалища, омываясь после бешеных, скажем, истерических языческих танцев и кружений. Как-то раз наставник Полигистор застал за тем же рукоблудным занятием в ту минуту вожделенно подсматривающего, надлежаще надрал ему уши и отвел к отцовской любвеобильной и пышнотелой рабыне, наказав ей преподать мне уроки совместной техники и физиологии эстетического эроса мужчины и женщины.
В чем у нас дидактика и пайдейя он ей объяснил попросту, по-латыни. Всяких ученых греческих слов она не знала, но кое-чему из усвоенного в лупанарах Картага, научила и меня, грешного…
Ох, Аврелий, прошу простить глупца. Опять я тебе неуместно исповедуюсь…
Однако истина мне дороже, все ж таки ты не прав, без достаточных на то оснований рассуждая о четырех категориях темпераментума у Гиппократа. Ибо надлежащее соотношение индивидуальных черт характера людей строго привязано в генесисе к их географическому местопроживанию. Сейчас я тебе это неопровержимо докажу доподлинными цитатами Гиппократа, которые для нас записал и прокомментировал величайший Гален…
Натурфилософской беседой доминус Флакк развлекал прелатуса Аврелия до самого позднего вечера. Не преминул и покритиковать его труды, какие не так давно предоставил к прочтению патрона библиотекарь и либрарий Полигистор.
— …Ты, Аврелий, вынужден пользоваться при сочинении богословских трактатов расхожими представлениями и заблуждениями. Мне это понятно, иначе невежественная чернь и благородных кровей скудоумцы тебя бы отвергли.
Мне же нет нужды учитывать глупейшие и превратнейшие мнения скопища невежд. Потому я и заявляю: ты физически заблуждаешься, высчитывая по Святому Писанию всего-навсего шесть тысяч солнечных лет, якобы прошедших со времен Cотворения. Тут ты категорически не прав. Мир намного древнее.
В горах нам это виднее. Камни и горы разрушаются и меняются медлительно, веками и тысячелетиями, долгими эонами и эратемами. Однако изменились они с незапамятной древности поразительным образом.
Так, на горных вершинах мне случалось видеть огромные слои окаменевших в единую массу морских устричных раковин. Причем образовались они там отнюдь не в кратчайшее время всемирного потопа. Живут эти устрицы только в соленой воде, растут очень медленно. Следовательно, там, где сейчас горы, когда-то находилось море. Думаю, все возвышенности постепенно, исподволь опускаются, а равнины вздымаются к небу.
Тут несомненно прав Апулей из Мадавры в известном философском рассуждении «О мире». Со временем суша и море постоянно меняются местами…
Вот ты пишешь, будто некогда жили-были высоченные великаны. Брось ты эти языческие сказки и мифы о богоравных людях, титанах, киклопах, гигантах! В древности людишки были гораздо мельче, тщедушнее и ниже ростом, нежели в нынешние времена. Тому свидетельством старые костяные погребения и египетские мумии, какие я лично и отлично измерял вместе с Апеллесом Такемом.
Может, если и существовали допотопные колоссы, то они являлись демонами, выращивавшими себе гигантскую земную плоть. Притом, скорее всего, не человеческую, а звериную. Уверяю тебя, большие окаменевшие кости и зубы, что мы изредка находим, принадлежат не людям, а вымершим животным. В доказательство хочу сказать, что и в нашу просвещенную натурфилософией эпоху ущербные разумом дикари принимают больших африканских обезьян, обитающих далеко на юге, за лесных людей, а стада собакоголовых павианов именуют племенем эдаких кинокефалов-псоглавцев. Почитай-ка, что за вымыслы и нелепости о народах Африки не стесняются серьезно излагать с умным ученым видом древние греки Геродот, Павсаний, Страбон. Им же без каких-либо оговорок и раздумий вторит наивный римский сочинитель и компилятор Плиний Старший. А какие уму непостижные глупости написал о наших африканских землях Саллюстий!
Новые материальные и духовные истины, Аврелий, противоречат лишь дурной людской привычке ничего не знать, но не общечеловеческому разуму, устремленному к истине и познанию. Привычно скудоумные, косные в обыденности понятия, закостеневшие представления-фантазии многим дороже, чем новейшее умопостигаемое опытное знание.
А великаны, гиганты, киклопы и титаны суть безумные выдумки и вымыслы необузданного плотского воображения.
Порой, мой Аврелий, тяжким колоссальным бременем на нас лежит авторитет заблуждавшихся предков и тех, кто бездумно следует старине. Превратны мнения толпы, не умеющей отличать воображаемое от действительного, а прошлое — от будущего.
Вот отчего я пишу продолжение и критику натурфилософской поэмы эпикурейца Тита Лукреция о прагматической физике. По-латыни я ее назвал просто и неприхотливо «О новых вещах», то есть «De rerum novarum». Практика есть прагматика на земле и в небесах.
Вон практически мне бы хотелось научиться использовать силу молний для выплавки металлов. Но, как заставить небесный огонь ударять в нужное место, я пока не знаю.
Явление это природное и случайное. Только скудоумные, обделенные разумом язычники могут верить, будто бы громами и молниями владеет Юпитер Громовержец. Да и путают они звуковой шум грома с искрометным огнем, исходящим из небесных туч и облаков.
Всякая молния, по моим наблюдениям, есть исполинская искра, проскакивающая между нижним небом и землей. Когда молния поражает железорудные камни, то из такого вот сырья получается наилучшее гибкое железо.
— Ты с ним, с этаким железом хорошо знаком, Флакк?
— Более чем. Думаю, и ты тоже, если я тебя сегодня им пользовал. Если, конечно же, ты рассмотрел мой хирургический нож-скальпель.
— Заметил.
— Так вот, секрет его прост: плавим вместе руду и уголь, а силу жара увеличиваем нагнетанием воздуха. Сырой металл опять плавим. Но ковать полусырой металл приходится очень долго. Процесс длителен и трудоемок, требует сугубого кузнечного искусства-техники и умений. Потом еще надо знать, как и чем закаливать это железо, то есть резко и неоднократно охлаждать раскаленный металл.
Оружие и инструменты из него хороши, дебатировать тут нечего. Но где найти столько кузнецов-умельцев, способных вооружить гибкими острейшими мечами и копийными лезвиями хотя бы один малый легион нового времени?
А ведь еще надо уметь обращаться с подобным мечом. Мыслю, твой Горс мог бы этому научиться. Видел я, как он сегодня утром упражнялся в палестре с твоими гиппонскими контуберналами, Аврелий. Могуч, ловок и силен, хотя в треугольник играет слабо…
Во время третьей стражи Ихтис и докладывал терпеливо бодрствующему епископу подробные и достоверные сведения, полученные на допросе от преступных язычников Ферродики. О том, чтобы усомниться в благорасположении Промысла Божьего Аврелий не смел и подумать, но червячок сомнения в понимании настоящего и разумении сущего все же его беспокоил. Поэтому центуриону Горсу Торквату велено было поспешить с докладом в любой час дня и ночи, как только подтвердится уличенность и степень пособничества всех, кто попал под влияние деяний демонских и воздействие богопротивных жрецов-друидов.
— …Мучеников за языческую веру никого из них не получилось, прелатус Аврелий. Кто раньше, кто позже повинились и раскаялись в содеянном.
Отпущенник Полигистор и его рабы-либрарии без малого пять десятков табличек мелко испещрили их подробнейшими показаниями. Главное выяснили и продолжат с рассветом досконально уяснять: для чего, каким образом, когда, где, кто первый, кто последний.
В первую голову Полигистор взял в оборот трех пунийских женщин, благоразумно отделенных от мужчин. Начал с повитухи, усадив ее причинной женской пещеркой на железный приап с шаром на конце. Когда бабенку вознесли машиной повыше, и ноги ее перестали доставать до пола, предмет былого наслаждения превратился в орудие пытки. Так как шар, будучи у нее поглубже, механически растопырился шипами. Продержалась не больше сотни ударов сердца. Похотник ей прижигать или сосцы ущемлять не понадобилось, как эта ларва завыла, заверещала, из глубины воззвала.
Две другие злодейки на то смотрели в превеликом страхе. Как только преступная повитуха возопила и заговорила, их увели прочь. После они правдиво и чистосердечно подтвердили все факты и акты, какие знали. Чуть ли не слово в слово повторяли себя, повитуху, возлагали всякую вину на мужей и полюбовников. Для порядка срамные волосатые щелки факелом им чуток опалили, но женское детородство не увечили. Слегка прижгли железом той и другой по одному сосцу для пущей достоверности и ясности всего протокольно вымученного.
С мужчинами, правда, пришлось повозиться. Покрепче на излом оказались, сквернавцы. Должно быть, друиды-волхвы их заколдовали и зачаровали бесовской силой. Не знаю как, но с магией разделался отпущенник Апеллес. Наверное, Бог помогает благочестивым.
Одному друиду египтянин неуловимо и бескровно вынул левый глаз и сжег его в кузнечном горне. У другого в мгновение ока извлек из мошонки тестикул и тоже его отправил в геенну огненную.
По правде сказать, с этими галльскими нечестивцами египтянин Апеллес обошелся вполне милосердно. Знаешь, всю, воистину спокойную безмолвную ярость, потаенное негодование и пыточное искусство он обрушил на гота. Toт, как выяснилось, надругался над целомудренной отроковицей Лоллией. Ему он воткнул полдюжины тонких спиц в пах и поясницу, заставив испражняться его же внутренностями. Не меньше чем на двадцать локтей выперло кишок из беспутного насильника.
Вряд ли пустопорожний злодей доживет до рассвета. Но остальные живы и относительно невредимы. Посмотрели на подельника и теперь исправно чирикают, поют, щебечут, как птички на дереве. Не иначе никому из них живьем расставаться с наличными потрохами до ужаса нежелательно.
Нам помогавший начальник готской рудничной стражи слезно и гневно просит выдать преступного соплеменника товарищам на расправу. Дозволяешь ли такое, Аврелий?
— Я помолюсь за спасение той преступной языческой, быть может, разумной души, мой Ихтис. Не сомневаюсь, телами преступников завтра поутру надлежащим чином по своему желанию и соизволению распорядится владетельный эквит Флакк…
Несомненно, на следующий светлый Божий день хозяин Ферродики и ближний комит викария Африки Флакк Секстиллиан Магон личной властью отдал необходимые и законные распоряжения, предварительно посовещавшись со святейшим епископом Аврелием Патриком Августином. Десятерых преступников, выживших после первичного дознания, постановили доставить в распоряжение правосудия высокородного Маркеллина в Картаг. Сопровождать в бережении уличенных в тяжких преступлениях рабов, женщин и колонов поручено вольноотпущеннику Апеллесу Магониону и турме тевестийской кавалерии центуриона Бебия Рифина. Все дорожные издержки доминус Флакк возмещает загодя. Отправляться всем в путь до полудня.
Крупные и мелкие обломки железорудного камня-жертвенника пунийской демоницы Аштарот, полностью утратившие женскую волшебную силу, доминус Флакк повелел пустить на выплавку металла для физических исследований.
Полусожженный молнией злосчастный дуб срубили по его приказанию еще до полудня, прежде чем епископ Аврелий Августин приступил к освящению новой часовни Всех Пресвятых Мучеников в старом языческом гроте подле чудотворного целебного источника. Его воды, как он объяснил пастве, отныне даруют благоверным и благочестивым женам излечение от женской маточной болезни, названной им ученым греческим словом «гистерия».
Это епископу Аврелию лекарь Флакк дал такой душевный и телесный совет, процитировав грека Гиппократа. Они же, вдвоем совместно обсудив, приговорили изготовить из горелой древесины срубленного каменного дуба большой крест, должным чином освятить его и водрузить над водоемом, дабы отвадить неразумных, коснеющих в двоеверии женщин Ферродики от языческих рукоблудных непотребств.
— …Ведь в одно и то же дерево молния дважды не ударяет, не правда ли? Или же я опять натурфилософски витаю во мраке заблуждений, мой многоученейший Флакк?..
В последующие четыре дня в февральские иды всем нашлись занятия по вкусу, уму и привычкам. Например, кот Гинемах натурфилософией не увлекался и потому ночью охотился на грызунов в лесах и в горах, а днем дремал поблизости от хозяина.
Доминус Флакк всецело погрузился в каждодневные рудничные и кузнечные хлопоты, заботы, неисправности, неувязки; контуберналы Ихтиса бдительно несли охранную службу, в то время как епископ Аврелий от зари до зари отдавался приятному и полезному препровождению дневного времени в богатейшей научной библиотеке Ферродики. Много читал, писал, а Полигистор и три подсобных раба-либрария усердно переписывали для него редчайший полный список сорока одной книги ученейшего римского мужа Марка Варрона о вещах и древностях человеческих и божественных. Само по себе последнее сугубо в языческом понимании и в философской трактовке.
На пятый день пополудни епископ тепло распрощался с гостеприимной южной Ферродикой и со всеми ее обитателями. Заночевать он намеревался в кесарском сальтусе Дилекта, чтобы с рассветом двинуться домой на север в неблизкий путь в Гиппо Регий. Долго где-нибудь отдыхать в дороге ему без нужды.
В Дилекте Аврелия Августина и его свиту дозором встретил, с хитрецой улыбаясь, вексиларий Секст Киртак. Начальство он высмотрел издалека и первым долгом сопроводил святейшего епископа Аврелия и славнейшего центуриона Горса в усадьбу кузнеца Мария Гефестула.
Вернее вспомнить: со своим ладным сельским домишком и отрадно обустроенной кирпичной кузней одноглазый операрий фактически распростился к тому времени.
— …Нумидийцу родом из номадов собраться в дорогу недолго. Раз-два, и вперед к новой земле под новые небеса, — доложил начальствующим лицам эксплоратор Секст. — Весь домашний скарб, чад и домочадцев Марий отправил с караваном константинопольского купца в Гиппон. Скотину его и полевых рабов мы с выгодой распродали. Большую часть купил вилик, не очень торгуясь.
Кривой кузнец, — опять хитро усмехнулся эксплоратор, — задержался здесь лишь с младшим из сыновей, преподобнейший Аврелий. Без тебя, говорит, ни шагу…
Да и не представал он так уж окривевшим на правый глаз, и кожаная повязка ему отныне без надобности, как заметил епископ. Вон отвратное бельмо, по всей видимости, слава Богу, отшелушилось и отпало.
— …Вишь, вышел, вылез третьего дня осколочек железа, сам собой вышел, твое святейшество! — радостно объявил поселянин, припадая к коленам, быстро спешившегося Аврелия. — Видно покамест мутновато, но сегодня намного яснее, чем вчера.
Исповедуй и благослови меня, Божий человек Аврелий. Истинно чудотворны твои праведные моления за нас, грешных. Богу они слышнее нашего мирского ропота и зряшных прошений.
— И твою молитву услыхал Господь, сын мой. Просите, и вам дано будет. Воистину всемогуще милосердие и благотворение Господа Бога нашего…
Немного спустя благословил епископ Аврелий и маленького сына нового гиппонского квирита и оперария Мария Гефестула. Но молча. Мысленно он также пожелал всей благости Господней непоколебимому правдолюбцу и художнику египтянину Апеллесу, послушав, как центурион Ихтис толково разъясняет мальчику, в чем вопиющая неправильность его детских рисунков на песке.
Вилик Каркион может с торжественной встречей и обедом погодить нетерпеливо, если ребенок нарисовал совершенно немыслимый для взрослого здравого смысла высоченный трехэтажный корабль с тремя параллельными рядами весел, безумно размещенными один над другим. В чем тут безумие и несообразность правде жизни ему и растолковал отец четырех дочерей Горс Торкват:
— …Вскоре ты сам убедишься, Аспар, насколько длинны и тяжелы настоящие морские весла. С твоего третьего корабельного cтрaтумa они же будут в три раза длиннее и тяжелее, чтобы хотя б достать до воды. Будь у каждого весла хоть по пять гребцов на египетский строй, долго ворочать такое вот тяжелейшее бревно они никак не смогут.
Ведь в гребле главное — постоянная согласованность и слаженная неустанная долгая работа гребцов. Потому бывают только однорядные суда.
А биремами и триремами, двухвесельными и трехвесельными, их называют из-за того, что на тирский строй один гребец сзади со своим веслом сидит близко к борту, другой или третий впереди наискосок, чуть поодаль от него. Так они опахалом, двойкой-тройкой и работают, гребут каждый своим веслом. Переднему крайнему загребному слаженно и дружно следуют два других. Тогда как всем гребцам корабля задает темп и ритм кормчий криком, тимпаном или дудкой.
Встречаются также четырехвесельные и пятивесельные, это среди торговых и увеселительных судов, когда гребут большими четверками-пятерками, но не сидя, а стоя на египетский строй. Там прикованные к веслам сервы бегают по призыву вперед-назад по правому и левому борту. Приедем в Гиппон, возьму тебя, Аспар, в порт, там все своими глазами увидишь…
Пока Горс объяснял несмышленышу, в чем физическая невозможность его многоярусной фантазии, Аврелий прикинул по теореме Пифагора Самосского, какой примерно длины, берем его в гипотенузе, могло бы быть верхнее весло у баснословного трехрядного корабля. Очевидно, высотой не меньше, чем со старый вяз, отбрасывающий редкую безлистую тень на хозяйственные постройки и сельский дом бывшей усадьбы кузнеца Мария. Если, конечно же, брать в исходных данных обычные размеры весел и высоту бортов военных и торговых судов.
По правде взять, с вычислениями в уме и на пальцах ученейший ритор Аврелий по-латыни дигитально не справился. Пришлось отойти в сторонку, присесть на лавочку в уютной экседре у дома, достать восковую дощечку, нарисовать чертеж, посчитать все арифметически, выразимся по-гречески.
На него весьма уважительно, с огромным почтением посматривали деревенский кузнец и контуберналы Ихтиса. Ох и мудрые, должно быть, мысли у святейшего епископа! Всю дорогу на скаку думает, мыслит, а как с коня, так сразу за табличку и стиль. А то и не спешиваясь, пишет знай и пишет, размышляет, наверное, без конца о божественном…
По окончании большого вечернего молебствия, состоявшегося в полевом лагере маркианцев, за ужином у вилика епископ был немногословен и задумчив. После заката он навестил в подземной темнице трех изловленных накануне легионерами трибуна Проба Никиана еретиков агонистиков. Увещевал пастырским словом несчастных, подвергнутых жестокому публичному бичеванию. Одного искренне раскаявшегося исповедал, отпустил ему грехи благотворительно. Хотя и его от неминуемого фатального правосудия в Тамугади не освободил. Допустим, это в его пастырской власти, но грешникам лучше-таки надеяться на милость Божию и милосердие тамошних судей, учитывающих сумму преступлений и тяжесть вины, преступивших законы человеческие. Каждому — свое: что в царствах земных, а что будет всем сообща зачитано из Книги Жизни на Страшном судилище Христовом.
В общем и целом пастырский долг и миссию на юге епископ благорассудил полагать исполненными. Насколько хорошо все обернулось, один Бог ведает. Ему и судить, располагать о том в конечном итоге. Тогда как суждения людские временны, преходящи и предположительны, какими бы убежденными в телесной правоте ни были отдельные люди, человеческие сообщества и весь род людской, взятый в целокупности истовых христиан, заблуждающихся язычников, преступных безбожников.
Об изуверах-атеистах и думать-то отвратно, но наверняка такие во множестве найдутся ныне и в будущем, коли Сатана и его присные от Бога отпали, отвернулись. Хотя б вспомнить о константинопольском греке Кериоте, отбывшем в Гиппон по торговому делу.
Надобно сказать о нем Ихтису, — умозаключил епископ. Стоит присмотреться магистратам попристальнее к нечестивцу-соглядатаю, нарочито закупающему меха и кожи африканских зверей. С чего бы это в охранниках у него почему-то сплошь вандалы из Испании?..
От мирских политических озабоченностей, обязательств и духовная пастырская отеческая власть не в силах избавиться, коль скоро она наставляет, исправляет к лучшему суетную жизнедеятельность человеческую. Но вот сообразовываться с веком предержащим и преходящим вовсе ни к чему лицам духовного звания.
Поэтому в заканчивающемся юлианском году епископ Аврелий Августин отказался от прижизненных несообразных почестей, когда отцы города Гиппо Регия было уж измыслили, договорились воздвигнуть ему статую на форуме, как знаменитому нумидийскому мужу, прославленному мудростью и праведной жизнью, известность и публичность приносящему отечеству. Аллилуйя, Тебе, Господи, вовремя о том дознался, пресек недостойный замысел в зародыше, уговорил смиренно… То есть от такой языческой чести и бесстыдной славы императивным образом отмежевался, решительно воспротивился чужому, да и, — что греха таить перед всевидящим оком Господним, — своему собственному тщеславию и любоначалию.
От статуй-кумиров демонских честолюбивых богов и богинь — былых идолов форума — Гиппон давно уж избавлен стараниями блаженной памяти преподобнейшего епископа Валериуса, некогда вознесшего в священнический сан того самого малодостойного и молодого преемника своего, философа Аврелия Августина. А вот многочисленные скульптурные изображения граждан Гиппо Регия как встарь то ли украшают, то ли напоминают о тщетности и суетности всего мирского. Ибо мало кто из современников нынче помнит, кем были большинство удостоенных этаким монументальным триумфом, и чем таким на века превознесли, прославили себя и город эти чванные африканские квириты в римских тогах.
Выйдя из базилики Святого апостола Павла, епископ Аврелий лишь краткое время прогуливался, шествуя в одиночестве по большому форуму Гиппо Регия, не уступающего по размерам и оживленности иным торговым и судебным сходбищам в Риме. Толпящееся, кипящее, шумное, плотное многолюдство вокруг него и перед ним молчаливо расступалось, словно рассеивалось, освобождая путь. Люди отступали на шаг, на два в городской толчее из уважения, почтения, иногда со страхом и боязнью. Никого нет нужды расталкивать, строго осаживать, отгонять окриком, дубинками. Потому пресвитер Эмиллий и диаконы безмолвно шли позади, сопровождая отца Августина по завершении богослужения и кафедральной учительной проповеди.
Епископ неторопливо ступал по направлению к женскому баптистерию, где ему предстоит телесно и духовно окрестить нескольких сестер по вере. Увы, от этой пастырской обременительной обязанности его никто не мог избавить, коль того настойчиво требуют сами катехумены — девицы и матроны, страстно желающие во плоти обнажаться исключительно перед безгрешным и смиренным отцом Аврелием.
C этим ему приходилось мириться, если тем самым удается отечески приобщать распутных и похотливых дочерей праматери Евы к истинной вере. И на деле, как доверительно исповедовались ему некоторые из их супругов, добродетельности и целомудрия у кое-каких женщин после крещения прибавляется. Порой вплоть до пренебрежения супружеским долгом, о чем ему горько жаловались их мужья, эгоистично полагающие Божью заповедь плодиться и размножаться равнозначной удовлетворению их сиюминутной и еженощной похоти.
Равным образом епископу приходилось, — никуда от этого не деться пастырю стад людских, — неохотно разбирать, но с тщанием улаживать среди мирской паствы и внеорденского клира, не брезгующего грехом конкубината, разные брачные свары, дрязги, игры. Играют дети, играют также взрослые, ничуть не меньше животных покорные зову плоти. Спаси и сохрани нас, Господи, от прагматической физиологии, — обозначим это по-гречески. Познаём видимое без покровов посредством невидимого…
Однако крещение было, есть и пребудет духовным сокровенным таинством. Так как Божья истина, ничуть не меняясь, только заповедует разнообразным временам не все свои заповеди сразу, а каждому то, что ему соответствует. Потому и брачное единение так либо иначе сообразуется с веком в гражданских цивилизованных сообществах. Ибо заповедано пророчески — будут две плоти воедино. Но не всегда и не для всех в Граде Земном, прогрессивно движущемся к Граду Божию…
Епископ остановился, обернулся на свиту и, не чинясь, не обинуясь, попросту, не глядя на сан и окружение, присел на ступеньках баптистерия. Немедля к нему подскочил понятливый диакон Гераклий, предупредительно, но с должным достоинством подал чистую табличку и стиль. Новую мысль о распутных языческих богах-демонах, о мнимом громовержце и явном прелюбодее Юпитере, о христианском супружестве и семье пресвятейшему Аврелию требуется обязательно оформить, поскорее обозначить и впоследствии неспешно, содержательно обдумать во благовремении, свободном от текущих архипастырских дел.
«…Как ничего не бывает, так и ничто не начинается, чтобы прийти к бытию, если ему не предшествует созидающая его причина…»