В первый момент Эшли охватило неконтролируемое бешенство.

Когда Майкл О’Коннел оборвал разговор и мобильный телефон замолчал, она швырнула его через всю комнату в противоположную стену, и он раскололся на части с грохотом пистолетного выстрела. Эшли согнулась пополам, сжав зубы и кулаки, лицо ее покраснело и исказилось. Схватив учебник, она послала его вслед за телефоном; хлопнув о стену, он упал на пол. Затем она кинулась в спальню, увидела лежавшую на кровати декоративную подушку и стала молотить ее ударами слева и справа с остервенением боксера в последнем раунде. Вцепившись в подушку обеими руками, Эшли ее растерзала. Куски синтетической набивки разлетелись в разные стороны, оседая на ее волосах и одежде. Глаза девушки наполнились слезами, и, издав душераздирающий вопль, она бросилась на кровать и провалилась в бездну черного отчаяния.

Свернувшись калачиком, она разрыдалась, отдавшись переполнявшим ее чувствам. Ее охватила тоска, она металась и задыхалась, как будто тоска, подобно некой инфекции, отравила каждую клеточку ее тела.

Когда слез уже не осталось, Эшли перевернулась на спину, уставившись в потолок и прижимая к груди обрывки растерзанной подушки. Она глубоко вздохнула. Она понимала, что слезами горю не поможешь, и тем не менее почувствовала себя немного лучше.

Когда сердце ее стало биться ровно, она села.

— Ладно, — произнесла она вслух, — теперь собери обломки, девочка.

Посмотрев на расколотый мобильник, Эшли решила, что нет худа без добра. Ей придется купить новый телефон, а значит, и номер у нее будет новый, неизвестный Майклу О’Коннелу. Что же касается городского телефона, то она отключит его совсем.

Рядом с телефоном был ноутбук.

— А еще, — снова обратилась она к себе самой, как к маленькой девочке, — смени оператора и адрес электронной почты. Откажись от автоматической оплаты всех услуг с банковского счета. Начни все сначала. — Оглядевшись, она добавила: — Если надо, смени квартиру.

Эшли глубоко вздохнула. Утром она сходит в секретариат колледжа, чтобы навести порядок в бумагах. Придется, конечно, повоевать, но у нее сохранились копии документов с оценками за все годы, так что тут Майкл О’Коннел бессилен что-то сделать. А вот то, что она не пропускала занятий в этом году, скорее всего, не докажешь. Но это всего лишь один из курсов; хорошего, конечно, мало, но не смертельно.

Увольнение с работы было более серьезной неприятностью. Эшли боялась, что заместитель директора будет и в дальнейшем ставить ей палки в колеса. Это был закосневший в невежестве дилетант, сексуально озабоченный тип, не слишком умело это скрывающий. Эшли не хотелось иметь с ним никаких дел. Лучше всего было бы, если бы один из профессоров, у которых она училась, написал заместителю директора письмо, в котором убедил бы его, что он ошибается в отношении Эшли и что это подтверждается всей ее прежней деятельностью. Она почти не сомневалась, что ей удастся уговорить кого-либо из профессоров сделать это, когда она объяснит ему ситуацию. Вряд ли после этого отменят решение о ее увольнении, но она будет хоть как-то реабилитирована.

И в конце-то концов, на музее свет клином не сошелся, она может найти другую работу, связанную с искусством и не менее интересную, где проявит свои способности и добьется успеха.

Все эти планы и соображения помогли ей восстановить душевное равновесие. Она вновь стала самой собой, сильной и решительной Эшли, какой всегда себя считала. Она поднялась на ноги, встряхнулась всем телом и направилась в ванную.

Посмотрев в зеркало, Эшли покачала головой при виде своих распухших и покрасневших глаз. Наполнив раковину горячей водой, она умылась и дала себе слово, что больше этот сукин сын не заставит ее плакать. Она не будет больше тревожиться и трястись от страха, не будет расстраиваться и нервничать. Она будет жить как жила, и к черту Майкла О’Коннела!

Неожиданно ей захотелось есть. Смыв с себя всю горечь, какую могла, Эшли прошла на кухню, достала контейнер с мороженым и положила себе большую порцию, надеясь, что замороженная сладость поможет ей поднять настроение перед разговором с отцом. Проходя с мороженым мимо окна, она бросила сквозь стекло неуверенный взгляд, но решила, что не будет больше вглядываться в ночные тени. Отвернувшись от окна, она сняла трубку городского телефона и стала набирать номер, не подозревая, что пара глаз неотрывно следит за ее окнами.

О’Коннел чувствовал себя в темноте как рыба в воде. Близость Эшли возбуждала его, а недостижимость вызывала досаду. «Ей никогда не понять этого», — подумал он. Не понять, что каждая ее попытка отдалиться от него лишь заводит его еще больше и обостряет его страсть. Подняв воротник пальто, он спрятался поглубже в густую тень. Если понадобится, он проторчит здесь всю ночь, не замечая холода.

Придя вечером домой, Хоуп была удивлена, увидев, что Салли дожидается ее. В последнее время они почти не разговаривали.

У Хоуп опустились руки. «Ну вот, — подумала она с горечью, — дело дошло до последнего разговора». Она нервно взглянула на свою старую подругу.

— Ты сегодня рано вернулась, — произнесла она как можно мягче. — Хочешь есть? Я могу быстро соорудить что-нибудь, но, конечно, не слишком оригинальное.

Салли сидела неподвижно, обхватив ладонями стакан с виски.

— Я не хочу есть, — ответила она апатично. — Нам надо поговорить. У нас проблема.

— Да, — согласилась Хоуп, медленно снимая жакет и пристраивая на стуле сумку, — это точно.

— И не одна.

— Да, не одна. Я, наверное, тоже выпью. — Хоуп пошла на кухню.

Пока Хоуп наливала себе белого вина в большой бокал, Салли думала, с чего начать разговор, какую из множества проблем обсудить первой. В ее уме причудливо переплетались мошенничество с банковским счетом ее клиентки, угроза, нависшая над ее карьерой, и досадная холодность в их отношениях с Хоуп. Все это заставляло ее задуматься о том, чего она хочет и что собой представляет.

Она чувствовала себя примерно так же, как и в то время, когда собиралась расходиться со Скоттом. Все ее мысли были окутаны каким-то серым мраком. Ей хотелось вскочить и убежать куда-нибудь от этого разговора, но приходилось усилием воли себя останавливать. Это было странное состояние для юриста, привыкшего решать самые щекотливые проблемы.

Подняв голову, она увидела стоявшую в дверях Хоуп.

— Я должна рассказать тебе, что со мной случилось, — сказала Салли.

— Ты влюбилась в кого-то?

— Нет-нет!

— В мужчину?

— Нет.

— В другую женщину?

— Да нет же!

— Ты просто больше не любишь меня?

— Я не знаю, что и кого я люблю. Я чувствую… даже не знаю, как это сказать… ну, будто я тускнею, как старая фотография.

Хоуп сочла, что это псевдоромантическое заявление, полное жалости к себе, сейчас крайне неуместно, и, разозлившись, с трудом сдержалась, чтобы не дать выход накопившемуся раздражению.

— Знаешь, Салли, — произнесла она так холодно, что это удивило ее саму, — у меня нет желания обсуждать все нюансы твоего душевного состояния. Ясно, что все идет наперекосяк. Что ты собираешься с этим делать? Я уже не в силах жить здесь, словно на минном поле. Либо нам надо расстаться, либо… я не знаю что. Что ты предлагаешь? Я не могу больше болтаться в подвешенном состоянии, как на каком-нибудь аттракционе.

— Я не обдумала это толком, мне было не до того, — покачала головой Салли.

— Ах вот как! — вскипела Хоуп. Она даже почувствовала укол совести оттого, что злость доставляет ей такое удовлетворение.

Салли хотела было ответить, но не стала.

— Сейчас меня волнует другая проблема, — сказала она. — И она касается нас обеих, нашей жизни.

Салли вкратце рассказала Хоуп о письме из Ассоциации адвокатов и о том, что бо́льшая часть их сбережений пропала — по крайней мере, на данный момент, так что ей потребуется немало времени, чтобы отыскать пропавшие деньги и вернуть их, оформив соответствующие документы.

Хоуп в ужасе слушала ее.

— Ты шутишь? — воскликнула она.

— Если бы!

— Но это же были не только твои деньги, но и мои тоже! Ты должна была посоветоваться со мной.

— Надо было действовать быстро, чтобы Ассоциация не наложила на меня санкции.

— Это понятно. Но не оправдывает того, что ты не пожелала снять чертову телефонную трубку и сообщить мне об этом.

Салли ничего не ответила.

— Итак, мы не только на грани разрыва, но, оказывается, еще и разорены?

Салли кивнула:

— Не совсем, конечно. Но до тех пор, пока я не разберусь…

— Да-а, это просто потрясающе. Превосходно, блин, дальше некуда! И что, скажи на милость, мы теперь будем делать?

Хоуп встала и принялась мерить шагами гостиную. Она была в такой ярости, что ей казалось, будто в комнате становится то темнее, то светлее, как при колебаниях напряжения в сети.

Салли хотела ответить: «Я не знаю», но тут зазвонил телефон.

Хоуп крутанулась на месте, уставилась на аппарат испепеляющим взором, словно он был виноват во всех их несчастьях, и устремилась к нему, бормоча по дороге ругательства.

— Да? — резко бросила она в трубку. — Кто это?

Салли, пришибленная вторгшимся в их жизнь хаосом, заметила, как вдруг застыло лицо Хоуп.

— В чем дело? — спросила она. — Что-нибудь случилось?

Хоуп ничего не ответила, слушая собеседника на другом конце провода. Затем она кивнула и произнесла:

— Господи Исусе, черт побери! Сейчас я дам вам ее. — Повернувшись к Салли, она сказала: — Да. Нет. Поговори с ним сама. Это Скотт. Тот подонок опять преследует Эшли и играет по-крупному.

Скотт приехал через час. Позвонив в дверь, он услышал лай Потеряшки. Ему открыла Хоуп, и секунду-другую они, как обычно, неловко молчали, затем Хоуп, посторонившись, сказала:

— Привет, Скотт. Заходите.

Он удивился, увидев ее заплаканные глаза, так как считал, что в паре Хоуп-Салли шишки достаются в основном Салли. Впрочем, у его бывшей жены характер был тоже не сахар.

Войдя в гостиную, он, вместо приветствия, спросил:

— Ты говорила с Эшли?

— Пока ты ехал сюда, — кивнула Салли. — Она повторила мне все то, что рассказала тебе. Она потеряла работу, и у нее неприятности в колледже. — Салли вздохнула. — Боюсь, мы недооценили настойчивость Майкла О’Коннела.

— Хм, настойчивость. Мягко сказано. Но вряд ли мы могли предвидеть это. Однако мы должны помочь Эшли выпутаться.

— Мне казалось, что ты тогда ездил в Бостон именно с этой целью, — холодно бросила Салли, изогнув брови. — И прихватил с собой пять тысяч аргументов.

— Да, — так же холодно отозвался Скотт. — Но это не сработало. Давайте думать, что делать дальше.

Все замолчали.

— Эшли надо помочь! — не выдержала Хоуп. — Но как? Что мы можем предпринять?

— Есть же, в конце концов, законы, — сказал Скотт.

— Да, но как ими воспользоваться? — продолжала Хоуп. — И какие именно законы этот тип нарушил? Он не нападал на нее, не бил, не угрожал. Он твердил, что любит ее, преследовал ее и портил ей жизнь с помощью компьютера. Это нанесение вреда с помощью мошенничества.

— Это преследуется законом, — заметила Салли, но осеклась.

— Вряд ли это сводится к компьютерному мошенничеству, — возразил Скотт.

— Оно было анонимным, — вздохнула Салли.

Все опять удрученно замолчали. Скотт, откинувшись на спинку стула, объявил:

— У меня неделю назад возникла очень неприятная проблема. Неприятность была учинена мне анонимно с помощью компьютера. Мне вроде бы удалось справиться с этой проблемой, но…

— У меня случилось то же самое, — сказала Хоуп, помолчав.

Салли удивленно вскинула голову, а Хоуп, указав на нее пальцем, добавила:

— И у нее тоже. — Она встала. — Я думаю, всем нам не мешает выпить. — Направляясь на кухню за новой бутылкой вина, она бросила через плечо: — И как следует.

Салли и Скотт растерянно переглянулись.

* * *

Сидящий напротив меня офицер Массачусетского управления полиции казался на первый взгляд довольно приятным человеком и ничем не напоминал жесткого, уставшего от несовершенства мира персонажа полицейских романов. Он был среднего роста и обыкновенного сложения, носил синий блейзер и скромные брюки цвета хаки. Волосы песочного цвета были коротко острижены, над верхней губой кустились трогательные усики. Если бы не девятимиллиметровый «глок», поблескивавший ледяной чернотой в кобуре у него под мышкой, его можно было бы принять за страхового агента или университетского преподавателя.

Откинувшись в кресле и не обращая внимания на звонивший телефон, он спросил:

— Итак, вас интересует преследование?

— Да, с исследовательской точки зрения, — ответил я.

— То есть это нужно вам для какой-то книги или статьи, а не для личного использования?

— Я не совсем понимаю ваш вопрос.

Он усмехнулся:

— Я имею в виду, что это, может быть, вроде того случая, когда человек звонит доктору и говорит: «Один мой друг просил узнать о симптомах… мм… болезней, передающихся половым путем, — ну, там, сифилиса или гонореи. Он — мой друг то есть, а не я — испытывает сильные боли, и его интересует… мм… как он мог заразиться такой болезнью».

Я отрицательно покачал головой:

— Вы думаете, что меня кто-то преследует и я хочу…

— Или вы сами намереваетесь преследовать кого-то, — лукаво усмехнулся он, — и пришли сюда, чтобы разузнать, как это лучше организовать, избежав ареста. Человек, зациклившийся на преследовании, вполне способен на такой невероятный поступок. Этих людей нельзя недооценивать. Особенно когда они берутся за дело всерьез. Для человека, одержимого идеей преследования, это целая наука. И искусство.

— Наука?

— Да. Он тщательно исследует не только того, кого он выбрал в качестве жертвы, но и все его окружение. Его семью, друзей, работу, школу. В какой кинотеатр они ходят, в каком ресторане обедают, где заправляют и чинят автомобиль, покупают лотерейные билеты и прогуливают собаку. Он собирает информацию всеми доступными средствами, легальными и нелегальными, изучает и оценивает ее, строит планы. Он целиком сосредоточен на своем объекте и нередко может предсказать следующий шаг человека, словно читает его мысли. Он знает его чуть ли не лучше, чем тот знает самого себя.

— Но что движет такими людьми?

— Психологи затрудняются с ответом на этот вопрос. Одержимость — всегда в какой-то степени загадка. Очевидно, не вполне благополучное прошлое.

— Это, наверное, мягко сказано.

— Да, возможно. Я думаю, копни чуть поглубже — и найдешь кучу дерьма. Жестокое обращение в детстве. Насилие. Сами понимаете. — Он покачал головой. — Эти ребята, одержимые преследованием, очень опасны. У них нет ничего общего с обычными преступниками мелкого пошиба. Их жертвами может стать кто угодно: и кассирша в супермаркете, за которой охотится бывший бойфренд, и голливудская кинозвезда с миллионными гонорарами, ставшая жертвой навязчивого поклонника. Все в одинаковой опасности, потому что если уж это втемяшилось им в голову, то они доберутся до своей жертвы во что бы то ни стало. А полицейские меры со всеми их запретами и законами о киберпреследовании рассчитаны лишь на раскрытие преступления, а не на предотвращение его. И типы с навязчивой идеей преследования знают это. А самое страшное, что часто им ровным счетом наплевать. У них иммунитет против любых правовых санкций. Разорение, тюремное заключение, смерть — все это их не особенно пугает. Чего они действительно боятся, так это потерять из виду свой объект. Этот стимул сильнее всех других, и преследование человека становится для них единственным смыслом жизни.

— А что же делать жертве?

Он полез в ящик письменного стола и вытащил брошюру под названием «Вас кто-то преследует? Ознакомьтесь с советами массачусетской полиции».

— Жертва может почитать вот это.

— И все?

— Да, пока не совершено преступление. Правда, потом, как правило, слишком поздно что-либо предпринимать.

— Но ведь есть группы, оказывающие поддержку…

— Иногда они могут помочь. Существуют специальные безопасные места, засекреченные адреса, группы поддержки — сами знаете. В некоторых случаях они способны оказать некоторую помощь. Я ничего против них не имею, но тут надо соблюдать осторожность, потому что своими действиями можно вызвать нежелательную ответную реакцию. Однако обычно все это бесполезно, потому что время упущено. Знаете, что самое паршивое?

— Что?

— Законодатели штата издают массу законов о защите граждан, но человек, одержимый идеей преследования, умеет их обходить. И что еще хуже, когда вы обращаетесь к властям — подаете жалобу, заводите дело и добиваетесь постановления суда, требующего оставить вас в покое, — это может лишь подхлестнуть преследователя, побудить его к немедленным действиям. Он предпримет все, что в его силах, отстаивая свой принцип: «Либо ты достанешься мне, либо никому».

— И что тогда?

— Включите свое воображение, мистер писатель. Можно подумать, вы не знаете, что происходит, когда в каком-нибудь учреждении, или жилом доме, или где бы то ни было появляется этакий Рэмбо, одетый под Кэмми, с двенадцатимиллиметровым пулеметом, как минимум двумя пистолетами и запасом боеприпасов, достаточным, чтобы отражать атаки полицейского спецназа в течение нескольких часов.

Я промолчал, потому что действительно знал это. Офицер опять усмехнулся:

— И еще полезно запомнить: весь опыт, накопленный и силами правопорядка, и судебной психиатрией, говорит о том, что люди, одержимые идеей преследования, по своему психическому складу ближе всего к серийным убийцам. — Он откинулся в кресле. — Так что тут есть над чем подумать, не правда ли?