Игла татуировщика жужжала, как назойливая муха, летающая вокруг головы. Сам мастер был плотно сбитым мускулистым мужчиной с многоцветной татуировкой, которая обвивала его руки наподобие лианы, взбиралась на плечи, огибала шею и заканчивалась под левым ухом разинутой змеиной пастью. Он наклонился, словно готовясь к молитве, затем, с иглой в руке, заколебался и поднял голову:

— Так вы уверены, что хотите именно здесь?

— Да, уверен, — ответил Майкл О’Коннел.

— Никогда ничего не рисовал в этом месте.

— Все когда-то приходится делать в первый раз, — сухо обронил О’Коннел.

— Ну что ж, надеюсь, вы знаете, что делаете. Пару дней ходить будет больно.

— Я всегда знаю, что делаю, — буркнул О’Коннел.

Сжав зубы, он откинулся в кресле, наблюдая за работой татуировщика. Майкл выбрал в качестве рисунка алое сердце, пронзенное черной стрелой и роняющее кровавые слезы. В центре пронзенного сердца будут инициалы «Э» и «Ф». Необычным в татуировке было ее расположение — на пятке с подошвенной стороны, и мастер, работая с ней, испытывал даже большее неудобство, чем О’Коннел, сидевший с поднятой ногой и старавшийся ею не дергать. Место было, что и говорить, чувствительное. У ребенка его щекочут, у женщины — ласкают. Им же давят таракана. «Самое подходящее место для проявления разных чувств», — подумал он.

У Майкла О’Коннела было мало связей в окружающем мире, но внутри он был весь стянут толстыми канатами, колючей проволокой и закрученными до предела болтами. Ростом он был шести футов без половины дюйма, на голове шапка густых курчавых черных волос. У него были широкие плечи, накачанные в школьной команде по вольной борьбе, и тонкая талия. О’Коннел знал, что привлекателен внешне и покоряет людей крутым изломом бровей и умением в любой ситуации сохранять спокойствие. В одежде он был намеренно небрежен и предпочитал коже шерсть, что придавало ему дружелюбный и свойский вид в студенческой толпе; он избегал носить что-либо напоминающее о тех местах, где он вырос, — в частности, обтягивающие джинсы и футболки с туго закатанными рукавами.

Майкл О’Коннел шел по Бойлстон-стрит по направлению к центру города, Фенуэю, позволяя утреннему бризу свободно овевать тело. Ветер, в котором уже чувствовался намек на близкий ноябрь, гонял по улице облетевшие листья и мусор, устраивая маленькие завихрения. В бодрящем воздухе Майкл ощущал привкус Нью-Гемпшира, напоминавший ему о детстве.

Ступать на ногу было больно, но это была приятная боль.

Татуировщик дал ему пару упаковок тайленола и наложил на свое произведение стерильную повязку, но предупредил, что нога при ходьбе будет болеть. Однако О’Коннела это не беспокоило: несколько дней можно и похромать.

Поблизости от Бостонского университета он знал один бар, который открывался рано. Прихрамывая и слегка сутулясь, Майкл свернул в переулок, стараясь определить, до какой высоты пронзает его болевой электрический импульс, посылаемый ступней. Это была своего рода игра. При одном шаге боль чувствовалась только в лодыжке, при следующем — охватывала уже голень. «Интересно, — думал он, — поднимется ли она до колена и выше?» Он толкнул дверь бара и секунду-другую постоял, давая глазам привыкнуть к полутьме прокуренного помещения.

Два посетителя среднего возраста сгорбились у стойки над своими стаканами. Завсегдатаи, понял он. Глоток спиртного за доллар — вот и все, что им надо.

Подойдя к стойке, О’Коннел выложил пару баксов и махнул бармену:

— Пиво и стопку.

Бармен пробурчал что-то, ловко нацедил стакан пива с шапкой пены в четверть дюйма и налил стопку янтарного скотча. Майкл опрокинул стопку, почувствовав, как виски обжигает горло, и запил его глотком пива. Затем кивнул на стопку:

— Повторить.

— Сначала хотелось бы увидеть деньги, — ответил бармен.

— Повторить, — ткнул в стопку пальцем О’Коннел.

Бармен молчал — он уже высказался по этому поводу.

Майклу пришло в голову с полдесятка вариантов продолжения разговора, каждый из которых мог закончиться дракой. В висках у него стучал адреналин. В такие моменты ему было все равно, победит он противника или нет, — он испытывал облегчение уже оттого, что наносил удары. Ощущение, которое возникало при соприкосновении кулака с чужим телом, было даже более опьяняющим, чем спиртное; он знал, что боль в ноге сразу прекратится и полученного заряда энергии хватит на несколько часов. Он разглядывал бармена. Тот был значительно старше О’Коннела, с бледным лицом и животиком, нависавшим над брючным ремнем. «Справиться с ним будет нетрудно», — подумал О’Коннел, чувствуя, как энергия, требовавшая выхода, напрягает его мускулы. Бармен настороженно смотрел на клиента. Годы, проведенные за стойкой, научили его угадывать намерения посетителей по выражению их лиц.

— Ты думаешь, у меня нет денег? — спросил Майкл.

— Хотелось бы их увидеть, — повторил бармен и сделал шаг назад.

О’Коннел заметил, что двое мужчин за стойкой чуть отодвинулись от него и уставились в закопченный потолок. Это были ветераны, привыкшие к подобным стычкам.

Майкл снова посмотрел на бармена и понял, что тот слишком опытен и провел слишком много лет в темных углах своего бара, чтобы дать застать себя врасплох. Наверняка у него имелось какое-то оружие, уравнивающее его шансы в схватке, — алюминиевая бейсбольная бита или деревянная дубинка с короткой ручкой. А может, и что-нибудь посущественнее, вроде пистолета девятого или двенадцатого калибра. «Нет, — подумал О’Коннел, — девятый вряд ли. Слишком трудно заряжать. Скорее, что-нибудь более древнее — например, специальный полицейский пистолет калибра 38 со снятым предохранителем, который заряжается патронами с плоским наконечником, чтобы нанести максимальное увечье человеку и минимально повредить имущество. Лежит где-нибудь в укромном месте, откуда его можно быстро достать». Пожалуй, он не успеет всадить в бармена нож, прежде чем тот выхватит свое оружие.

Поэтому он лишь пожал плечами. Затем, повернувшись к одному из мужчин у стойки, бросил ему сердито:

— Чего ты там высматриваешь, старый хрен?

Мужчина сделал вид, что не слышит, и не повернул головы в его сторону.

— Так вы будете заказывать еще виски? — спросил бармен.

Майкл не мог смотреть на его руки без раздражения.

— Не в такой вонючей дыре, как эта! — ответил он, рассмеявшись.

Поднявшись, О’Коннел вышел из бара, провожаемый молчанием троих оставшихся. Он решил как-нибудь наведаться в этот бар еще раз и почувствовал удовлетворение. «Нет ничего приятнее, — подумал он, — чем накалить атмосферу до предела и балансировать на грани взрыва». Гнев действовал на него как наркотик: в умеренных дозах возбуждал, а порой был просто необходим, чтобы разрядиться. Майкл посмотрел на часы. Подошло время ленча. Иногда Эшли любила, захватив бутерброды, перекусить с друзьями по группе искусствоведения где-нибудь под деревом в городском парке. Там за ней удобно наблюдать, оставаясь незамеченным. Можно пройтись и проверить, нет ли там ее, решил он.

Майкл О’Коннел познакомился с Эшли Фримен месяцев шесть назад чисто случайно. Он работал на полставки автомехаником на заправочной станции на бостонском ответвлении Массачусетской автомагистрали, учился на курсах вычислительной техники, а по выходным подрабатывал в студенческом баре около Бостонского университета. Она возвращалась вместе с тремя университетскими подругами с воскресной лыжной прогулки, и им необходимо было заменить покрышку на правом заднем колесе: колесо попало в рытвину на дороге — в зимнее время такое случается в Бостоне сплошь да рядом. Подруга, которой принадлежала машина, кое-как дотащилась до автостанции, и О’Коннел заменил покрышку. После этого выяснилось, что все деньги на карте «Виза», которой подруга хотела расплатиться, разошлись во время бурного уик-энда. Майкл выручил их, предложив собственную кредитную карточку, и этот великодушный поступок произвел на девушек впечатление. Они, конечно, не подозревали, что карточка краденая, и оставили ему свои адреса и номера телефонов, чтобы он связался с ними в середине недели и заехал к кому-нибудь за деньгами. Новая покрышка вместе с установкой обошлась девушкам в двести двадцать один доллар, и, разумеется, им было невдомек, что для О’Коннела это смехотворно ничтожная плата за возможность проникнуть в их жизнь.

Майкл был наделен от природы не только привлекательной внешностью, но и необыкновенно острым зрением. Он без труда различал фигуру Эшли в толпе, находясь за квартал от нее, и сейчас, пристроившись у одного из дубов, стал неспешно ее высматривать. О’Коннел знал, что его не заметят, — он был слишком далеко, слишком много народа было вокруг, слишком много транспорта на проходившей рядом улице, слишком ярко светило октябрьское солнце. Кроме того, он обладал очень полезной способностью сливаться, подобно хамелеону, с окружающей средой. Он подумал, что ему, возможно, надо было стать киноактером, — с его умением казаться не тем, кем он был, это у него получилось бы.

В забегаловке, облюбованной алкоголиками и разными сомнительными типами, Майкл слыл крутым парнем. Но и в студенческой компании он легко сходил за одного из своих. Заплечная сумка, до отказа набитая компьютерными распечатками, помогала создать нужное впечатление. Ловко маневрируя между двумя этими мирами, он полагался на неспособность окружающих вглядеться в него и понять, кто он такой на самом деле.

«Если бы им это удалось, — думал О’Коннел, — они бы здорово испугались».

Он быстро обнаружил в группе студентов рыжевато-белокурую голову Эшли. Полдюжины молодых людей сидели кружком, жуя, смеясь и переговариваясь. Случись ему оказаться в этой компании седьмым, он держался бы очень скромно. Он без труда сочинял сходившие за правду истории о себе самом — кто он такой, откуда родом и чем занимается, — но в обществе боялся зайти слишком далеко, ляпнуть некстати что-нибудь неправдоподобное и утратить доверие, которое было для него очень важно. Наедине же с какой-нибудь девушкой вроде Эшли ему ничего не стоило покорить ее, притворившись, что он нуждается в женском участии.

О’Коннел наблюдал за студентами, чувствуя, как в нем нарастает гнев.

Ощущение было знакомое; он любил его и в то же время ненавидел. Это был совсем не тот гнев, который он испытывал, готовясь к драке, препираясь с очередным работодателем, или домовладельцем, сдававшим ему маленькую квартирку, или со старой соседкой, досаждавшей ему своими косыми взглядами и бесчисленными кошками. Он мог выступить против любого количества людей и завязать с ними драку — это было ему раз плюнуть. Но Эшли будила в нем совсем иные чувства.

Майкл знал, что любит ее.

Наблюдая за девушкой с безопасного расстояния, никем не замечаемый, он изнемогал. Он пытался расслабиться, но не мог. Он отворачивался, потому что смотреть на нее было больно, но взгляд его тут же возвращался обратно, так как не смотреть было еще хуже. Когда Эшли смеялась, откидывая голову назад и соблазнительно рассыпав волосы по плечам, или наклонялась вперед, слушая кого-нибудь, это причиняло ему страдания. Если же она самым невинным образом касалась чьей-то руки, у него возникало ощущение, что ему в грудь вонзают острый клинок.

После этого Майкл всякий раз еще с минуту задыхался.

Вблизи нее он даже думать толком не мог.

Он нащупал в кармане брюк нож. Это был не швейцарский армейский нож многоцелевого назначения, какой можно было найти в сумках сотен бостонских студентов. Это был увесистый складной нож с четырехдюймовым лезвием, украденный им в магазине туристских товаров в Сомерсете. Обхватив нож рукой, О’Коннел так сильно сжал его, что лезвие, хоть и спрятанное в ручке, тупым краем врезалось ему в ладонь. Чуточка добавочной боли помогает прочистить мозги.

Майклу О’Коннелу нравилось носить с собой нож — он чувствовал при этом, что вооружен и очень опасен.

Иногда ему казалось, что он сплошь окружен еще не состоявшимися людьми. Все студенты, как и Эшли, стремились стать не тем, чем были до сих пор. Юридический факультет для чеканки новеньких юристов. Медицинский колледж для тех, кто хочет быть доктором. Художественное училище. Курсы по изучению философии. Курсы иностранных языков. Занятия для будущих кинематографистов. Все готовили себя к новой ипостаси, собирались вступить в то или иное профессиональное сообщество.

Порой О’Коннел жалел, что не пошел в армию. Он тешил себя мыслью, что его способности нашли бы там достойное применение, если бы командиры были в состоянии посмотреть сквозь пальцы на его нежелание подчиняться приказам. А может быть, ему следовало бы связать свою жизнь с ЦРУ. Из него получился бы отличный шпион. Или наемный убийца. Ему бы это понравилось, и он был бы там на месте. Стал бы кем-нибудь вроде Джеймса Бонда.

Вместо этого, как он понял, ему было суждено стать преступником. Главное, что его привлекало, — это опасность.

Он заметил, что группа, за которой он наблюдал, собралась уходить. Студенты почти одновременно поднялись на ноги, отряхиваясь и не обращая внимания ни на что за пределами окружавшего их ореола беспечности и веселья.

О’Коннел медленно двинулся следом, смешавшись с толпой прохожих. Он не сокращал расстояния между ними и не спускал глаз с Эшли, пока она, поднявшись вместе с другими по ступенькам, не исчезла за дверями колледжа.

Он знал, что занятия у нее кончаются в половине пятого. Затем она проведет два часа в музее, где подрабатывает. «Интересно, есть ли у нее какие-либо планы на вечер?» — подумал он.

У него-то были. У него всегда были.

* * *

— Но я тут не совсем понимаю кое-что.

— И что же именно? — спросила она терпеливо, как учительница, имеющая дело с туго соображающим учеником.

— Если этот парень…

— Майкл. Майкл О’Коннел. Красивое ирландское имя. И типичное бостонское. Таких О’Коннелов, должно быть, не меньше тысячи от Броктона до Сомервиля и дальше. Это имя наводит на мысль о мальчике с кадилом, прислуживающем в алтаре, о церковном хоре или пожарных в шотландских юбочках, играющих на волынках в холодный и бодрящий День святого Патрика.

— Это ведь не настоящее его имя, как я понимаю? Если бы мне надо было расследовать это дело, я не нашел бы никакого Майкла О’Коннела, верно?

— Может, нашли бы, а может, и нет.

— Вы как-то усложняете все это.

— Вы так считаете? Мне ведь виднее, как это изложить. Вполне может наступить момент, когда вы перестанете задавать вопросы и отправитесь выяснять истину самостоятельно. Вы уже знаете достаточно, чтобы приступить к этому. Вы будете сравнивать мой рассказ с тем, что узнаете сами. И я должна иметь это в виду и немного усложнить вашу работу. Вы сами назвали это головоломкой, так пусть это и будет похоже на головоломку.

Я тогда не понимал, зачем ей нужна эта загадочность. Тон ее был искренним и серьезным.

— Ну хорошо, — сказал я, — продолжим. Если этот Майкл действительно делал карьеру в криминальном мире, совершая мелкие преступления, то что у Эшли могло быть общего с ним? Я хочу сказать, она в два счета должна была бы сообразить, что он за птица, разве не так? Она хорошо образованна. Наверняка им говорили на занятиях о психопатах, одержимых манией преследования, и им подобных. О них даже написано в школьном руководстве по охране здоровья. Статьи там расположены в алфавитном порядке, так что они идут как раз перед венерическими болезнями. Почему она не разобралась в нем и не постаралась любым путем избавиться от него? Вы говорите, что этот О’Коннел был одержим идеей любви. Но он, судя по всему, психопат и потому…

— Начинающий психопат, неопытный. Скорее, даже претендующий на психопатию.

— Понятно. Но откуда у него возникла эта одержимость?

— Хороший вопрос, — сказала она. — И хорошо бы найти на него ответ. А что касается Эшли, то вы напрасно думаете, что она, при всех своих достоинствах, была подготовлена к тому, чтобы справиться с такой проблемой, какую представлял собой Майкл О’Коннел.

— Ладно, пускай не вполне подготовлена. А как тогда она воспринимала ситуацию, в которой оказалась?

— Поначалу она представлялась ей чем-то вроде театрального спектакля, — ответила она. — Только она не знала, какую пьесу разыгрывают.