Эшли все еще дулась из-за того, что ей не позволили участвовать в обсуждении самой важной проблемы из всех, какие когда-либо вставали перед ней. Кэтрин была чуть меньше обескуражена дурацким решением Хоуп, Скотта и Салли отодвинуть ее в сторону. Целый час она звонила куда-то по телефону и тихо с кем-то разговаривала, затем разыскала Эшли и объявила:

— Нам с тобой нужно провернуть одно дело.

Девушка стояла в кухне с чашкой кофе в руке и задумчиво смотрела в угол на миску Потеряшки. Ни у кого из них не поднималась рука убрать миску. Она чувствовала себя как пленник, которого привязали к мачте с завязанными глазами. Вокруг нее происходило что-то, непосредственно касающееся ее самой, но она этого не видела.

— Какое дело?

— Понимаешь, — тихо произнесла Кэтрин, — мне не очень-то нравится роль стороннего наблюдателя.

— Мне тоже.

— Я думаю, мы должны кое-что предпринять. То, что никому в этой семейке, похоже, не пришло в голову. — Кэтрин потрясла ключами от машины. — Поехали.

— А куда?

— Да так, надо встретиться с одним человеком, — ответила Кэтрин беспечным тоном. — Подозреваю, что это какая-то очень сомнительная личность.

Вид у Эшли был, очевидно, несколько озадаченный, потому что Кэтрин улыбнулась и добавила:

— Нам сейчас именно такой и нужен. Сомнительная личность. — Повернувшись, она направилась к автомобилю. Эшли последовала за ней. — Твоим родителям и Хоуп мы об этой поездке не скажем, — предупредила Кэтрин, выруливая на улицу.

Она прибавила скорость, время от времени проверяя в зеркале заднего обзора, не следует ли кто-нибудь за ними. Эшли сидела молча.

— Нам нужна помощь человека из другой среды, с другими взглядами на жизнь. К счастью, — вздохнула Кэтрин, — в нашем поселке у меня есть знакомые, которые знают кое-кого в этой среде.

У девушки было еще немало вопросов, но она предпочла их не задавать, полагая, что и так все скоро узнает. Но она не могла скрыть удивления, когда Кэтрин свернула на центральный бульвар, а затем выехала на федеральную трассу и погнала машину в том направлении, откуда они несколько дней назад приехали.

— Куда это мы?

— В небольшое местечко милях в сорока пяти отсюда, — небрежно обронила Кэтрин. — Ярдах в двухстах от границы между Массачусетским содружеством и великим штатом Вермонт.

— И что мы там найдем?

— Я уже сказала тебе, — улыбнулась Кэтрин. — Человека. Того сорта, который вряд ли когда-либо попадался тебе или мне ранее. — Улыбка на ее лице сменилась серьезным выражением. — А также, возможно, некоторую гарантию безопасности.

Кэтрин не объяснила, что она имеет в виду, а Эшли не стала расспрашивать. Однако она сомневалась, что можно так легко найти гарантию безопасности, даже на границе с Вермонтом.

Скотт покинул библиотеку, спеша выполнить намеченную программу.

История, о которой он узнал, была типичной для небольшого американского городка. В ней были намешаны слухи, намеки, преувеличения, завистливые домыслы, с одной стороны, и разрозненные достоверные факты и более или менее правдоподобные догадки — с другой. Такие истории обладают некоторой долей радиоактивной энергии, которая, может быть, незаметна невооруженному глазу, но способна заражать все вокруг.

— Вам необходимо учесть, — сказала библиотекарша, — что смерть матери О’Коннела была очень неприятным происшествием.

Скотт подумал, что «неприятное происшествие» — слишком слабое выражение, вряд ли передающее суть дела.

Бывает, что отношения между людьми взрывоопасны с самого начала, но по какой-то непонятной дьявольской прихоти они пускают корни и дают ядовитые плоды. Жизнь семьи, в которой рос Майкл О’Коннел, приводилась в действие вспышками гнева драчливого и почти все время пьяного отца. Мать после школы поступила в колледж, содержавшийся на муниципальные средства, и на первом же курсе отдала сердце соблазнившему ее темноволосому красавцу с судоверфей. Его внешность Элвиса Пресли, мускулистое тело, веселый нрав, хорошее положение на предприятии и спортивный автомобиль помешали ей разглядеть вскоре проявившиеся скверные черты его характера.

Ни один субботний вечер не обходился у О’Коннелов без визита полиции. В качестве свадебного подарка матери Майкла достались побои, сломанные руки, выбитые зубы, посещения травматологических пунктов и центров социальной помощи. Муж, в свою очередь, получил возможность наблюдать, как она размахивает у него перед носом кухонным ножом, а однажды заработал и перелом носа, который был неправильно выправлен и навсегда испортил его внешность. Это было рутинное и знакомое многим существование, складывавшееся из взаимных оскорблений, насилия и периодов примирения. Оно могло бы продолжаться вечно, если бы отец не свалился со стапелей, а мать не заболела.

О’Коннел-старший упал с высоты в тридцать футов и ударился о стальную балку. Другой на его месте отправился бы к праотцам, но он отделался парой сломанных позвонков и, проведя полгода в больнице, вышел оттуда с привычкой к болеутоляющим средствам, солидной страховкой и пенсией по инвалидности. Бо́льшую часть денег, выплаченных по страховке, он истратил на угощение приятелей в Клубе ветеранов иностранных войн и на пару сомнительных проектов, в которые его втянули любители быстрого обогащения. Мать между тем заболела раком матки. Перенесенная операция также привила ей зависимость от анальгетиков, что усугубило шаткость их семейной жизни.

Мать О’Коннела умерла на следующий день после того, как ему исполнилось тринадцать.

Сведения, которые Скотт почерпнул у библиотекарши и из беглого просмотра газет, были двусмысленными и подозрительными. Родители Майкла пили и дрались, что, согласно показаниям соседей, было в их доме обычным явлением, однако не подлежало уголовному преследованию. Но однажды вечером, с наступлением темноты, из дома донесся взрыв ругани, за которым последовали два выстрела.

С ними не все было ясно. Согласно показаниям соседей, между первым и вторым выстрелом прошло от тридцати до девяноста секунд.

Отец сам вызвал полицию.

Приехавшие полицейские обнаружили лежавшее на полу кухни тело матери, чья грудь была прострелена с небольшого расстояния; вторая пуля застряла в потолке. Сын, едва достигший подросткового возраста, забился в угол; отец с расцарапанным до крови лицом держал в руках короткоствольный пистолет калибра .38. Как показал О’Коннел-старший, они пили и, как обычно, подрались, но на этот раз дело кончилось тем, что жена навела на него пистолет, который он держал запертым в ящике комода. Как она сумела достать его — неизвестно. Женщина кричала, что ей надоело терпеть побои и она убьет его. В ответ муж, как разъяренный бык, кинулся на нее и схватил за руку. Во время завязавшейся борьбы пистолет выстрелил. Первая пуля попала в потолок, вторая угодила ей в грудь.

О’Коннел-старший представил это как несчастный случай, результат пьяной драки, объяснила Скотту библиотекарша, качая головой.

Полиция, понятно, учитывала возможность и другого варианта: муж угрожал оружием, а жена защищалась. Фотоснимки, сделанные на месте преступления, позволяли предположить, что женщина отвергла назойливые приставания пьяного супруга и схватилась за ствол пистолета, чтобы отвести его в сторону. А выстрел в потолок вполне мог быть сделан уже после убийства в подтверждение выдуманной истории.

В ситуации, когда одинаково вероятны были две взаимоисключающие версии, ответ мог дать только мальчик.

Опровергнув рассказ отца, он отправил бы его в тюрьму, а себя самого — в приют. Подтвердив его, он мог продолжать привычную жизнь — правда, без матери.

Это был единственный момент в жизни Майкла О’Коннела, к которому Скотт отнесся с сочувствием. Но с тех пор прошло почти пятнадцать лет, так что к настоящему это сочувствие не относилось.

На мгновение Скотт задумался, как бы он сам поступил на месте мальчика, и понял, что страшнее выбирать неизвестное. Знакомое зло лучше незнакомого.

Юный О’Коннел подтвердил показания отца.

Скотт подумал, что если он действительно был свидетелем убийства, то его, наверное, преследовали ночные кошмары. А просыпаясь утром и видя устремленный на него полный недоверия взгляд отца, он, вероятно, снова и снова вспоминал о своей страшной лжи.

Скотт вернулся к дому О’Коннелов, где имелись все ингредиенты, необходимые для выращивания убийцы.

Он не очень хорошо разбирался в психологии, но и как историк знал, что значительные события пробуждают сильные эмоции. Не надо было владеть навыками психоаналитика, чтобы понять, что детство О’Коннела должно было развить в нем опасные наклонности.

И вот теперь, когда на пути молодого человека возникла Эшли, может ли он убить ее с такой же легкостью, с какой его отец убил свою жену?

Наблюдая из машины за домом, Скотт не заметил, как от ближайшего дерева отделилась какая-то тень и приблизилась к нему. Когда чья-то рука постучала в стекло костяшками пальцев, он в испуге повернулся и сердце его подпрыгнуло.

— А ну, вылезай из машины! — последовал приказ.

Скотт в смятении воззрился на лицо с кривым носом, почти прижавшееся к оконному стеклу. В руке человек держал топор.

— Вылезай! — повторил он.

Первым побуждением охваченного паникой Скотта было дать полный газ, но он не стал этого делать, видя, что человек замахнулся топором, как игрок в гольф битой. Вместо этого, глубоко вздохнув, он медленно расстегнул ремень безопасности и открыл дверцу.

Человек угрожающе смотрел на него, по-прежнему держа наготове свое холодное оружие.

— Это ты ходишь тут и вынюхиваешь? — заорал он. — Кто ты такой, блин? Давай выкладывай, чего ты за мной шпионишь, не то снесу тебе башку ко всем чертям!

Взглянув на компьютер, Салли вдруг осознала, что действия, которые она собирается произвести, можно рассматривать как изобличающие ее. Поэтому она достала из ящика стола старый желтый блокнот. Открывать файлы, описывающие детали того или иного преступления, было опасно. Она напомнила себе, что надо все время иметь в виду ход мыслей полицейского, который будет расследовать преступление. Бумагу можно бесследно уничтожить. Это как следы на песчаном берегу моря: пройдешь выше границы прилива, и они останутся навсегда, ниже — их быстро смоет волнами.

Она закусила губу и взяла карандаш.

Сверху она написала на листе бумаги: «Мотив».

Ниже последовала вторая категория: «Средства».

А за ней неизбежная третья: «Возможность».

Эти понятия представляли собой святую троицу всякого полицейского расследования. Стоит написать против них ответы — и в девяти случаях из десяти станет ясно, кого следует арестовать. И они же служили критериями при вынесении приговора в суде. А задача защитника заключалась в том, чтобы опровергнуть собранные обвинением показания относительно одного из трех этих элементов. И тогда, как трехногий табурет с подпиленной ножкой, вся конструкция рухнет. Сейчас же, планируя собственное преступление, Салли пыталась предугадать, как его будут расследовать.

Она избегала слова «убийство», предпочитая эвфемизмы «преступление», «происшествие», «инцидент».

К трем уже написанным категориям она добавила четвертую: «Судебная экспертиза». Тут надо было продумать все очень тщательно. Она стала перебирать в уме все возможные моменты, на которых они могут споткнуться. Образцы ДНК — то есть волосы, кожа, кровь. Эти следы нельзя оставлять. Баллистическая экспертиза. Если им придется воспользоваться огнестрельным оружием, его происхождение не должно прослеживаться. Или же надо избавиться от оружия так, чтобы его не нашли. Лучше всего было бы похоронить его на дне океана, но это осуществить трудно. Затем шла куча других улик: нитки от одежды, предательские отпечатки пальцев, следы туфель на мягком грунте, отпечатки автомобильных покрышек. Свидетели, которые могут кого-нибудь где-нибудь заметить. Камеры видеонаблюдения. И наконец, нельзя быть до конца уверенным, что Скотт, или Эшли, или Хоуп, или Кэтрин не ляпнут что-нибудь, сидя на жестком стуле под ослепляющим светом, когда их будут допрашивать двое следователей — один, как полагается, «добрый», другой «злой». Начнут сочинять какую-нибудь историю или попросту лгать, а уж ложь-то полицейские распознают сразу. И — всем им крышка.

Но если кого-то из них начнут допрашивать, то уже одно это будет означать, что все потеряно.

Их ни в коем случае не должны заподозрить. Необходимо, чтобы даже при самом пристальном рассмотрении дела его никак нельзя было связать с Эшли.

Чем больше Салли думала над всем этим, тем менее осуществимой казалась ей задача и тем большее отчаяние охватывало ее. У нее было чувство, что все начинает разваливаться — не только работа, которой она сейчас пренебрегала, но и ее отношения с Хоуп, и вся ее жизнь. Казалось, угроза, нависшая над Эшли, мешает всему нормальному ходу вещей.

Салли покачала головой. Лежавший перед ней лист бумаги напомнил экзамены по специальности в колледже. Вопросы были примерно такие же. Только на этот раз ошибка означала не провал на экзамене, а крушение их будущего.

Подумав, она написала примечание: «Купить побольше хирургических перчаток». Что бы им ни пришлось делать, перчатки снизят опасность разоблачения их по тестам на ДНК и отпечаткам пальцев.

Ниже она добавила: «Купить одежду в магазине Армии спасения. Не забыть про обувь».

Салли кивнула себе: «Уж это-то ты можешь сделать».

«Сомнительная личность», на встречу с которой прибыли Кэтрин и Эшли, стояла около своего изрядно побитого «шевроле»-кроссовера, попыхивая сигаретой и пиная ногой гальку на автостоянке, как застоявшийся конь. Кэтрин обратила внимание на его красную с черным охотничью куртку и наклейки с эмблемой Национальной стрелковой ассоциации, украшающие кроссовер сзади. Мужчина был невысокого роста, с залысинами и бочкообразной грудной клеткой. Кэтрин определила его как любителя пива — с добавлением чего-нибудь покрепче. Когда-то он, видимо, работал на заводе, но затем нашел более прибыльное занятие.

Она поставила машину недалеко от «шевроле» и сказала Эшли:

— Оставайся пока здесь и лучше особенно не засвечивайся. Если ты понадобишься, я махну тебе.

Эшли, не понимая, что все это значит, кивнула и повернулась чуть боком, чтобы наблюдать за Кэтрин. Та вышла из автомобиля.

— Мистер Джонсон, как я понимаю?

— Он самый. А вы, должно быть, миссис Фрейзир?

— Точно.

— Обычно я не люблю заниматься делами в таких местах. Предпочитаю регулярные выставки.

Кэтрин кивнула. Она сомневалась, что это правда, — скорее, просто конспиративный ритуал.

— Спасибо, что нашли для меня время. Я не стала бы звонить, если бы это не было срочно.

— Это нужно вам для личного пользования? Для самозащиты?

— Да. Именно так.

— Видите ли, я коллекционер, а не торговец. Торговлей я обычно занимаюсь на официальных выставках оружия. В противном случае мне потребовалось бы специальное разрешение, понимаете?

Она кивнула, сознавая, что это все тот же ритуал, необходимый, чтобы не быть уличенным в противозаконной сделке.

— Еще раз благодарю вас.

— Понимаете, профессиональному торговцу нужно заполнить целую кучу бумажек для федералов. И после этого должно пройти три дня, прежде чем можно будет осуществить сделку. А коллекционер может обмениваться и торговать оружием без этих формальностей. Разумеется, я должен спросить вас, не собираетесь ли вы совершить что-либо противозаконное с помощью этого оружия?

— Разумеется, нет. Это для самозащиты. В наше время не чувствуешь себя в безопасности. Итак, что вы можете предложить?

Торговец-коллекционер открыл багажник своего автомобиля. Там лежал чемоданчик со стальной обшивкой и наборным замком. Мужчина быстро открыл замок и откинул крышку. На подкладке из черного пенопласта был разложен ассортимент легкого стрелкового оружия. Кэтрин уставилась на него бессмысленным взглядом:

— Я не очень-то в этом разбираюсь.

Мистер Джонсон кивнул:

— Пистолеты сорок пятого калибра и девятимиллиметровые вряд ли вам подойдут — слишком громоздки. Обратите внимание вот на эти два: автоматический калибра двадцать пять и револьвер тридцать второго. Лучше всего для вас, пожалуй, будет короткоствольный тридцать второй. Это, так сказать, женский размер. В цилиндре шесть патронов. Прицеливаетесь и стреляете. Безотказный, надежный, маленький, легкий — любой с ним справится. Помещается в женскую сумочку. Очень популярен у дам. Недостаток его в том, что он проделывает не очень большую дырку, понимаете ли. Не то что более крупное оружие с большей полезной нагрузкой. Но это не значит, что из тридцать второго нельзя убить. Очень даже можно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

— Разумеется. Я беру тридцать второй.

— Хороший выбор, — улыбнулся мистер Джонсон. — Теперь я обязан по закону спросить вас: не собираетесь ли вы вывозить револьвер из нашего штата?

— Конечно нет, — соврала Кэтрин.

— Или передать его в другие руки?

— Ни за что, — ответила она, даже не взглянув в сторону Эшли.

— И не планируете совершить с его помощью какие-либо противозаконные действия?

— Не планирую.

— Ну да, разумеется, — кивнул он и посмотрел сначала на Кэтрин, потом на ее автомобиль. — У меня есть ваши координаты. Серийные номера я тоже знаю. Если кто-нибудь — какой-нибудь агент АТС, например, — станет приставать с вопросами, то я готов на них ответить. Не скажу что с удовольствием, но отвечу. Иначе я могу и загреметь. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Если вы хотите пристрелить своего супруга — это ваше личное дело. Я просто хочу сказать…

— Мой супруг умер несколько лет назад, — прервала его Кэтрин. — Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Джонсон. Это исключительно для самозащиты пожилой женщины, проживающей в одиночестве в сельской местности.

Он улыбнулся:

— Четыреста долларов. Наличными. И я добавлю лишнюю коробку патронов. Найдите какое-нибудь безлюдное место, где можно попрактиковаться. Вот увидите, с револьвером у вас начнется новая жизнь.

Мистер Джонсон вложил револьвер в дешевую кобуру.

— Это прилагается бесплатно. — Он вручил Кэтрин оружие в обмен на деньги. — И вам надо запомнить одну вещь. Когда вы решите, что пора спустить курок… — медленно произнес он, вставая в позу стрелка и подняв вперед руки, — держите револьвер обеими руками, прочно встаньте обеими ногами так, чтобы вам было удобно, сделайте глубокий вдох и… еще одна вещь.

— Какая?

— Выпускайте все шесть патронов сразу. Если вы хотите что-то или кого-то подстрелить, миссис Фрейзир, то тут нельзя останавливаться на полпути. Это только в Голливуде хороший парень может выбить выстрелом пистолет из руки плохого парня или всадить пулю ему в плечо. А в жизни не так. Если вы решили стрелять, цельтесь в середину груди и старайтесь, чтобы не оставалось никаких вопросов. Вы хотите кого-то подстрелить? Так убейте его.

— Чем не жизненное кредо? — кивнула Кэтрин.

* * *

Заместитель декана факультета истории искусств сказала, что может уделить мне всего несколько минут. Это были ее приемные часы, и под дверью выстроился целый хвост студентов. Она с усмешкой поведала мне о том, сколько студенческих объяснений, оправданий, вопросов и жалоб ожидает ее в этот день.

— Так что же привело ко мне человека, явно вышедшего из студенческого возраста? — спросила она, откинувшись в кресле.

Я объяснил причину своего прихода как можно туманнее, надеясь, что это побудит ее разговориться, чтобы развеять туман.

— Эшли? Да, помню ее. Это было несколько лет назад. Очень странный случай, надо сказать.

— А чем странный?

— Отличные успехи в учебе, несомненная художественная жилка, трудолюбие, хорошая работа на полставке в музее — и внезапно все это рассыпалось самым драматическим образом. Я всегда подозревала, что виновата какая-то любовная история. Обычно именно тут собака и зарыта, когда подающие надежды девушки сходят с катушек. Чаще всего эти проблемы разрешаются после того, как они пропитают слезами целую груду платков и выпьют несколько чашек горячего чая. Однако в данном случае на факультете ходили самые разные слухи по поводу ее увольнения из музея и ее добросовестности как аспирантки. Но мне не хотелось бы распространяться на эту тему без ее письменного разрешения. У вас, случайно, нет с собой такой бумаги?

— Нет.

Замдекана пожала плечами и криво усмехнулась:

— Тогда, боюсь, я немногое могу вам рассказать.

— Понятно, — сказал я, поднимаясь. — Тем не менее спасибо, что выкроили для меня время.

— Послушайте, — окликнула меня она, — вы не могли бы сказать, что с ней стало? Она полностью исчезла из нашего поля зрения.

Я колебался, не зная, что ответить. Женщина взглянула на меня обеспокоенно. Она спросила меня без своей обычной насмешливости в голосе:

— С ней стряслась какая-то беда? Это было бы очень грустно слышать.

— Да, наверное, можно и так сказать, — ответил я.