Хоуп ехала на север, в штат Мэн, к тому месту на побережье, где они с Салли как-то провели вместе отпуск вскоре после того, как влюбились друг в друга. В ту первую совместную поездку они взяли с собой маленькую Эшли. Это было дикое место, где целый лес темных деревьев, возвышавшихся в густом подлеске, подходил к самому краю воды; бурные волны, накатывавшие с Атлантики, разбивались о скалистый берег и рассыпались фонтаном соленых брызг. Летом здесь был волшебный мир: тюлени плескались у берега, сотни видов морских птиц кричали, купаясь в потоках океанского бриза. «Сейчас там будет пусто и тихо, — подумала она, — и это единственное место, где можно спокойно обдумать, как быть дальше».
Она прижала к боку локоть, чтобы хоть как-то приостановить кровотечение. От раны исходила непрерывная пульсирующая боль. Несколько раз она едва не потеряла сознание, но, по мере того как автомобиль катил милю за милей, она приспособилась к боли и полагала, что сможет дотянуть до конца.
Она пыталась представить, что происходит у нее в организме, воображая по очереди желудок, печень, селезенку, кишечник и думая, какие из органов могли пострадать от ножа, — ну чем не детская игра в угадайку?
Окружающая местность тонула во тьме. Высокие черные сосны, выстроившиеся, как часовые, вдоль дороги, казалось, следили за ней. Свернув в сторону от Массачусетской автомагистрали, Хоуп охнула от внезапной боли. Извилистая проселочная дорога напомнила ей детство, проведенное в лесах. Она старалась ровнее дышать, осторожно глотая порциями ночной воздух.
Она вообразила, что едет в родительский дом. Мысленно она видела мать — еще молодую, с прической по тогдашней моде, вечно воюющую с сорняками в саду, и отца на устроенном для нее футбольном поле, который подкидывал мяч ногами и головой в воздух, не позволяя ему приземлиться. Она слышала, как он зовет ее выйти на поле и погонять мяч. Она представляла его себе молодым и здоровым, совсем не таким, каким он был позже, в больнице.
«Я еду к вам», — мысленно говорила она.
Небольшие коричневые знаки на обочине указывали дорогу к лесопарку. В воздухе уже ощущался привкус соли. Она вспомнила, что там есть и площадка для парковки машин, которая в это время будет, конечно, пуста. От нее сквозь заросли вилась тропинка — по ней можно было пройти мимо поляны для пикников до самой воды. Подняв глаза, Хоуп увидела в небе полную луну — первое полнолуние после осеннего равноденствия. Это было кстати: свет ей понадобится. Луна была окаймлена желтым кольцом, напоминавшим о первом снеге и близких заморозках. Вряд ли в этом месте есть люди. Она не знала, что сказала бы, встретив кого-нибудь. У нее не было сил пускаться в объяснения с полицейским или смотрителем лесопарка.
Хоуп заметила еще один знак — большую белую букву «Б» на синем поле. Она совсем забыла, что в двух милях от парка есть больница, и подумала, что искушать ее в такой момент нечестно.
На миг она представила себе, что поворачивает в этом направлении. Перед зданием будет большое освещенное пространство, на стене красная неоновая вывеска «Пункт первой помощи». На кольце подъездного пути, возможно, одна-две санитарные машины. Внутри за столиком медсестра, определяющая срочность оказания помощи. Сестра, наверное, крепкая женщина средних лет, привыкшая к виду крови и к опасности.
Она лишь взглянет на рану, и через несколько минут Хоуп уже окажется в операционной под яркими лампами дневного света, а вокруг вполголоса будут переговариваться врач и медсестры, пытающиеся спасти ее жизнь.
— Кто нанес вам эту рану? — спросит кто-нибудь, приготовив блокнот и ручку.
— Я сама это сделала.
— Не может быть. Полиция уже выехала, им надо это знать. Скажите нам.
— Я не могу.
— У нас целый ряд вопросов. Что вы здесь делаете? Почему вы так далеко от своего дома? Чем вы занимались сегодня вечером?
— Я не скажу.
— Не можете сказать или не хотите? Это подозрительно. Если вы выживете, утром у нас будут к вам еще вопросы.
— Я не стану отвечать на них.
— Нет, станете. Рано или поздно, но ответите. И почему, скажите пожалуйста, на вашем комбинезоне чужая кровь? Как она туда попала?
Сжав зубы, Хоуп продолжала свой путь.
Салли остановила машину почти в том же самом месте, что и несколькими часами ранее. Улица перед домом О’Коннела была пуста, если не считать припаркованных там и сям автомобилей. Здесь было темно, но по-городскому: слабый свет, проникавший из более оживленных мест, разгонял черноту по углам, мешая ей слиться в одну сплошную массу.
Салли посмотрела на часы и на секундомер, отсчитывавший время в течение всего дня, и вздохнула. Время тянулось так медленно.
Она подняла голову. В окнах квартиры О’Коннела света не было.
Салли внимательно оглядела улицу, чувствуя, как в ней нарастает возбуждение. Скоро ли прибудет О’Коннел? Через две минуты? Через десять? А может быть, он вообще не едет сюда?
Она сокрушенно покачала головой. При правильном планировании операции надо было бы проследить за О’Коннелом на пути из отцовского дома, чтобы каждый его шаг был зафиксирован. Но это было бы опасно, так как один из них оказался бы слишком близко к нему. Поэтому она и придумала вынужденную задержку из-за прокола шины. Но Скотт так поздно вернул ей пистолет, что теперь она не знала, сколько времени осталось в ее распоряжении. И насколько серьезно повреждена покрышка? Надолго ли это задержало О’Коннела? Вопросы и сомнения звучали у нее в ушах, как какофония, создаваемая расстроенными музыкальными инструментами.
Взглянув на лежавшую рядом сумку с пистолетом, она преодолела соблазн закинуть ее в один из мусорных баков за домом. Наверное, полиция найдет ее и там, но полной уверенности в этом не было, а неуверенности в эту ночь и без того хватало, так что надо было хотя бы это дело довести до конца.
В какой-то момент, подумав о Хоуп, она импульсивно схватила мобильный телефон.
«Где ты? — беззвучно спросила она. — С тобой все в порядке?»
Руки ее тряслись — то ли от страха за Хоуп, то ли оттого, что она боялась, как бы О’Коннел не застиг ее за этим занятием и не погубил тем самым все их планы. Она пыталась представить себе, что произошло с ее подругой, догадаться, о чем умолчал Скотт, — и чем сильнее разыгрывалась ее фантазия, тем страшнее ей становилось.
Она чувствовала, как с каждой минутой О’Коннел приближается к ней, и знала, что надо действовать быстро. Но нерешительность словно сковала ее.
Чувствовала она и то, как мучается от боли Хоуп, но с этим она ничего не могла поделать.
Салли протяжно застонала.
И тут внезапно ощутила мощный прилив энергии, который буквально выкинул ее вместе с злополучной сумкой из машины. Пригнувшись и молясь, чтобы ее не заметили, она быстро пересекла улицу. Если бы какой-нибудь наблюдатель связал воедино ее фигуру с сумкой и квартиру О’Коннела, все бы раскрылось. Она сдерживала себя, понимая, что бежать нельзя. Ни в коем случае нельзя было встретиться с кем-то глазами, заговорить, привлечь к себе внимание. Это был бы полный крах.
Салли понимала, что должна предельно собраться. От этого момента зависел успех всего, что они сделали в этот день. Если она ошибется — это погубит их всех, в том числе, возможно, и Эшли. У нее в руках было орудие убийства. Ничего более опасного и не придумаешь.
В вестибюле она услышала голоса — кто-то спускался в лифте — и, юркнув на лестницу, кинулась вверх, шагая через ступеньку. Она задержалась у массивных дверей, отделявших лестницу от площадок с лифтами, но поняла, что услышать что-нибудь сквозь нее невозможно, и, открыв дверь, быстро прошла по коридору к квартире О’Коннела. Ключ от квартиры она держала в руке. В голове промелькнула страшная мысль: «Что, если он уже дома и лежит в постели, выключив свет? Может быть, он успел вернуться, опередив их? Может быть, заметил ее в коридоре или у лифта? Или утром, когда она выходила из его дома? Что она скажет ему? Сможет ли оказать сопротивление? Или попытается спрятаться? Может быть, он ее и не узнает?»
От этих вопросов у Салли тряслись руки, пока она отпирала замок. Быстро шагнув в квартиру, она закрыла за собой дверь.
Она пыталась уловить какие-нибудь звуки — дыхание, шаги, стук компьютерной клавиатуры, капанье воды из крана или туалетного бачка, но слышала лишь собственное дыхание, которое становилось громче и чаще с каждой секундой. «Ну давай же, скорее! Времени совсем не осталось!» — мысленно подгоняла она себя.
Свет она боялась включать и, наткнувшись на стенку в прихожей, беззвучно выругала себя. Но через окна спальни с улицы проникало достаточно света, чтобы видеть. Внезапно перед ней появилась какая-то фигура, и она чуть не заорала, но вовремя поняла, что это ее отражение в зеркале.
Метнувшись к стенному шкафу, она лихорадочно расстегнула молнию на сумке и вытащила пистолет. От него действительно исходил резкий запах бензина. Она сунула пистолет в ботинок и тщательно закрыла его носком, чтобы заглушить запах. Она поставила ботинок на место, надеясь, что оставляет все в прежнем порядке.
Она говорила себе, что должна делать все спокойно и сосредоточенно, но это было выше ее сил. Схватив пустую сумку и еще раз проверив, все ли на месте, она выскочила в коридор и в темноте сразу споткнулась.
Салли приказала себе успокоиться и не спешить. Не хватало только наткнуться на что-нибудь и с грохотом опрокинуть! Не должно было остаться никаких следов, говорящих о том, что кто-то посторонний дважды побывал в этот день в квартире. Ничего не могло быть важнее.
Она испытывала чуть ли не физическую боль оттого, что не может удариться в бегство. Около входных дверей ее вдруг охватила паника. Ей показалось, что О’Коннел находится с другой стороны и уже сунул свой ключ в замок. Ей чудились шаги и голоса.
С трудом уговорив себя, что это только разыгравшееся воображение, Салли вышла из квартиры. Ни слева, ни справа никого не было. Тем не менее со всех сторон ей слышались какие-то угрожающие звуки.
Приструнив себя в очередной раз, она спустилась по лестнице в вестибюль и, выйдя на улицу, пересекла ее, никем не замеченная и не остановленная. На нее нахлынуло ощущение успеха.
На мостовой, прямо перед ее автомобилем, Салли увидела решетку канализационного люка. Она просунула ключ миссис Абрамович между прутьями и услышала, как он шмякнулся в грязь на дне.
И лишь забравшись в машину, закрыв дверцу и откинувшись на сиденье, она почувствовала, как в ней закипают слезы. На секунду она поддалась чувству, что она в безопасности, все в порядке, все им удалось и Эшли спасена.
Но тут же вспомнила о Хоуп. Ее опять охватила паника, неудержимо поднимавшаяся из самых темных глубин сознания и угрожавшая поглотить ее целиком. Салли охнула, схватила телефон и вызвала Хоуп.
Скотт с большим облегчением заехал в свой двор. Он поставил пикап на его обычное место за домом, где его не было видно ни с улицы, ни с соседних участков, собрал всю одежду, которую носил этой ночью, забрался в «порше» и вновь выехал на улицу. Он заставил двигатель погазовать, чтобы привлечь внимание соседей, которые еще не спят, а смотрят телевизор или читают.
В центре города была пиццерия, которую посещало много студентов. В этот поздний час — время приближалось к полуночи — профессора наверняка заметят. Не то чтобы это было так уж необычно: многие преподаватели чувствовали прилив творческой энергии по ночам. Так что это было подходящее место.
Он остановился у самого входа, и его спортивный автомобиль привлек внимание нескольких студентов, сидевших у окна. Автомобили всегда замечают.
Он купил порцию пиццы с жареным цыпленком и ананасом и намеренно расплатился дебетовой картой.
Если его спросят, чем он занимался в этот вечер, он не сможет отчитаться в своих действиях достаточно убедительно. «Проверял студенческие работы, — скажет он. — Нет, он никогда не подходит к телефону во время работы. Он никак не успел бы за это время доехать до дома О’Коннела-старшего через Бостон и затем вернуться тем же путем в Западный Массачусетс. А представить, что он способен, убив человека, спокойно лакомиться пиццей, просто смешно». Это было, конечно, не безупречное алиби, но лучше, чем ничего. Гораздо большее значение имел тот факт, успеет или нет Салли вернуть пистолет на место. Если его обнаружат в квартире О’Коннела — это почти верный успех.
Скотт взял пиццу и, найдя свободное место, принялся вяло есть. Он старался не думать о событиях этого вечера, но, глядя на свою тарелку, тут же вспомнил труп О’Коннела на полу. Мало того, ему почудились запах бензина и тошнотворная вонь горящей плоти. Он чуть не подавился. «Представь, что ты опять был на войне», — приказал он себе. Он продолжал есть, сосредоточившись на том, что ему еще оставалось проделать этой ночью, — а именно отвезти одежду, которую он носил в доме О’Коннелов, в кучу старого тряпья около местного отделения Армии спасения, где ее рассортируют и раздадут бедным. Надо также обязательно избавиться от обуви, напомнил он себе: он мог запятнать ее кровью. Это выражение тут же поразило его своей двусмысленностью: они запятнали кровью и свои души.
Он заметил, что его рука с куском пиццы дрожит.
«Что ты сделал?» — вдруг возник вопрос.
Скотт отмахнулся от этого вопроса и подумал о Хоуп. И чем больше он думал о том, в каком состоянии ее оставил, тем тяжелее становилось у него на душе.
Он окинул взглядом зал. Большинство других поздних посетителей были заняты едой и своими мыслями, их взгляды были устремлены либо в окно, либо в стену. На миг у него возникло ощущение, что все они догадываются о его занятиях этим вечером, что его вина бросается окружающим в глаза, как мазок ярко-красной краски на его одежде.
Он почувствовал, что нога его непроизвольно дергается.
«Все будет раскрыто, — подумал он, — мы все окажемся за решеткой».
За исключением Эшли. Скотт призвал на помощь ее образ как икону, которая может спасти его от овладевавшего им отчаяния.
Он вдруг почувствовал, что пицца по вкусу ничем не отличается от мела. В горле у него пересохло. Ему страстно захотелось оказаться где-нибудь в одиночестве, и одновременно он боялся этого. Он оттолкнул бумажную тарелку.
Впервые Скотт осознал, что все предпринятое ими с целью восстановить покой и стабильность в жизни Эшли погрузило их в темную пучину отчаяния и сомнений.
Он медленно вышел из пиццерии, думая о том, сможет ли он после всего когда-нибудь спать спокойно. Он сомневался в этом.
Хоуп сидела в машине, выключив двигатель и свет, и отдыхала, уронив голову на руль. Она заехала в самый укромный угол небольшой автостоянки в начале парка, как можно дальше от дороги.
Дышала она с трудом, чувствовала себя совершенно обессилевшей, в голове звенело. Она сомневалась, сможет ли совершить то, что ей оставалось сделать. На сиденье рядом с ней лежал нож, погубивший ее, а также листок бумаги и шариковая ручка. Она стала думать, не забыла ли она уничтожить еще какие-нибудь следы, которые могли бы выдать ее. Мобильный телефон — от него надо было избавиться. Она протянула к телефону руку, и в этот момент он зазвонил.
Хоуп знала, что это Салли.
Она взяла телефон, поднесла его к уху и закрыла глаза.
— Хоуп? — Голос Салли был неровным, полным тревоги. — Хоуп?
Хоуп ничего не ответила.
— Хоуп, ты меня слышишь?
Она молчала.
— Где ты? Как ты себя чувствуешь?
Она могла бы сказать очень многое, но знала, что не скажет ничего, и лишь тяжело дышала.
— Хоуп, прошу тебя, скажи мне, где ты находишься?
Хоуп только помотала головой.
— Ты ранена? Рана серьезная?
«Да».
— Хоуп, ну пожалуйста, ответь мне, — умоляла ее Салли. — Мне необходимо знать, что с тобой все в порядке. Ты едешь домой? Или в больницу? Где ты? Скажи мне. Я приеду и помогу тебе.
«Ты ничем не можешь мне помочь, — подумала Хоуп. — Но продолжай говорить. Так чудесно слышать твой голос! Помнишь, как мы познакомились? Кончики наших пальцев соприкоснулись, когда мы пожимали друг другу руки, и по ним пробежал такой сильный огонь, что казалось, это заметно всем в галерее».
— Ты не можешь говорить? Рядом с тобой кто-то есть?
«Нет, я одна. И не одна. Со мной ты, и Эшли, и отец с матерью. И Потеряшка, который лает и просится на футбол. Со мной мои воспоминания».
Салли чувствовала, что ею овладевает паника, уносившая ее куда-то с ураганной силой, но она находила в себе силы, позволявшие ей удержаться.
— Хоуп, я знаю, ты слушаешь меня. Я чувствую это. Поэтому я буду говорить, а ты, если сможешь, пожалуйста, ответь мне. Просто скажи мне, куда приехать. Пожалуйста.
«Я в том месте, которое ты узнала бы и улыбнулась. А потом заплакала бы, поняв, почему я здесь».
— Хоуп, все сделано. Мы справились. Все позади. Эшли теперь в безопасности, я уверена. Все будет так же, как прежде. У Эшли вся жизнь впереди, и у нас с тобой все впереди, Скотт будет по-прежнему заниматься своим любимым делом, и мы все снова будем счастливы. Я знаю, что вела себя неправильно, я понимаю, как это тебя мучило. Но теперь у нас с тобой все будет хорошо. Пожалуйста, не бросай меня! Только не сейчас, когда есть шанс все исправить!
«У меня есть только один шанс».
— Хоуп, пожалуйста, ответь мне.
«Если я отвечу тебе, я не смогу сделать то, что должна. Ты уговоришь меня не делать этого. Я знаю тебя, Салли. Ты будешь, как прежде, убедительна, и обольстительна, и остроумна — все сразу. Именно этим ты меня покорила. И если я заговорю с тобой, я не сумею опровергнуть твои доводы».
Салли вслушивалась в тишину, лихорадочно соображая, что еще она может сказать. То страшное, что, она чувствовала, надвигалось на них, невозможно было облечь в слова. Но она все еще верила, что должен быть какой-то речевой оборот, какая-то фраза, которая может все изменить.
— Хоуп, любовь моя, позволь мне помочь тебе!
«Ты и так помогаешь. Говори, говори. Это придает мне сил».
— Не имеет значения, что произошло. Я вытащу нас из любого затруднения. Доверься мне. Это моя специальность. Это то, в чем у меня есть опыт. Нет такой трудности, с которой мы не могли бы справиться, действуя сообща. Разве то, что мы сделали сегодня, не подтверждает это?
Хоуп взяла лист бумаги и ручку, а телефон прижала к уху плечом, чтобы слышать Салли.
— Хоуп, мы справимся, мы победим. Это просто достоверный факт. Ты только скажи, что веришь в это тоже.
«Нет, в это я не верю. Слишком много следов. Это большой риск. Я должна это сделать. Иначе я не могу быть уверена, что все будет хорошо».
Хоуп написала первую фразу:
«Жизнь стала для меня невыносима».
Она недовольно покачала головой. Первая ложь из множества других. Но она продолжала писать:
«Меня оклеветали в школе, которую я люблю и которой отдаю все силы».
— Хоуп, пожалуйста, скажи мне, что не так, что я должна сделать. Умоляю тебя! — прошептала Салли.
«Женщина, которую я люблю, больше не любит меня».
Это была еще большая ложь, и надо было добавить что-то, чтобы Салли поняла это, а смотритель, который найдет записку, и следователь, который будет ее изучать, не поняли.
«И поэтому я приехала в то место, которое мы любили, чтобы вспомнить, как нам было хорошо. Я знаю, что и в будущем было бы так же хорошо, если бы у меня хватило сил справиться с собой».
Салли, в слезах, чувствовала уже не ужас перед тем, что должно произойти, а неизбежность этого. Она понимала, что Хоуп хочет гарантировать безопасность для них всех.
— Хоуп, любимая, ну пожалуйста! — выдавливала она из себя слова, борясь с отчаянием. — Позволь мне приехать и быть с тобой. Мы всегда, с самого начала, придавали сил друг другу. Дай мне сделать то же самое и на этот раз.
«Но, Салли, ты и так это делаешь».
«Я пыталась заколоть себя ножом, но у меня ничего не получилось, я только перепачкала все кровью. Я хотела попасть в сердце, но промахнулась. И потому я выбрала другой способ».
«Итак, выбрала».
«Это единственное, что мне осталось. Я люблю вас всех и верю, что вы будете поминать меня добром».
У нее почти не было сил.
А у Салли хватало сил только на то, чтобы говорить шепотом:
— Хоуп, послушай, Скотт сказал, что ты ранена. Но не имеет значения, насколько серьезна рана. Мы скажем полицейским, что это я ранила тебя. Они поверят, я знаю. Не покидай меня, это напрасная жертва. Мы вместе выпутаемся.
Хоуп улыбнулась. Это было очень соблазнительное предложение. Лгать, лгать и лгать, и, может быть, это действительно сработает и все будет хорошо. Но может быть, и нет. Надо действовать наверняка.
Ей очень хотелось попрощаться, произнести слова, которые любовники шепчут друг другу в темноте, поговорить о Кэтрин, об Эшли и обо всем, что случилось этой ночью, но она не стала ничего говорить. Она нажала кнопку и прервала связь.
Сидя в автомобиле, все еще припаркованном напротив дома О’Коннела, Салли выпустила на волю бушевавшие в ней чувства и разрыдалась. Ей казалось, что она уменьшается в размерах, стала совсем маленькой и слабой, лишь тенью той Салли, какой была утром. Она считала, что достигнутый ими успех не оправдывал той цены, которую им пришлось заплатить. Она топала ногами, колотила по рулю, а затем со стоном повалилась на сиденье, словно ее ударили в живот. Катаясь по нему с закрытыми глазами, она не подозревала, что в этот самый момент всего в нескольких футах от нее прошагал к своему подъезду, ругаясь на чем свет стоит, Майкл О’Коннел, охваченный слепой яростью и черной злобой и также не замечавший ничего вокруг.