В соседней комнате забылась неспокойным сном умирающая мать. Была почти полночь, а лопасти вентилятора под потолком лишь гоняли с места на место воздух, до сих пор не остывший после дневной жары.

Окно со старомодными жалюзи было приоткрыто, а за ним виднелась густая, лакричная темнота. В оконную сетку билась ночная бабочка — билась упорно, будто решила покончить с собой. Сьюзен, задержавшая на ней взгляд, подумала, в самом ли деле свет бабочку так влечет, как с незапамятных пор считают романтики и поэты, или же он причиняет ей мучения и она бросается в ярости на их источник, заведомо понимая, что погибнет.

По груди потекла тонкая струйка пота, и Сьюзен промокнула ее футболкой, не отрывая взгляда от листка бумаги, лежавшего перед ней на письменном столе.

Бумага была дешевая, белая. На ней простым шрифтом большими буквами были напечатаны две строчки:

ПЕРВОЕ ЛИЦО ВЛАДЕЕТ ТЕМ,

ЧТО СПРЯТАЛО ВТОРОЕ ЛИЦО.

Сьюзен откинулась на спинку рабочего кресла, постукивая по столу шариковой ручкой, словно барабанщик, который пытается отыскать нужный ритм. В письме не было ничего необычного. Она привыкла к тому, что ей шлют зашифрованные всеми возможными шифрами записки, стишки и криптограммы. Обычно это были признания в любви или страсти или просто приглашение на свидание. Иногда они были непристойны. Очень редко они бросали вызов ее искусству, составленные до такой степени замысловато и непонятно, что она становилась в тупик. Но в конце концов, тем она и зарабатывала себе на жизнь, а потому не считала таким уж и нечестным, когда кто-нибудь из ее читателей повергал ее на лопатки.

Но это послание отличалось от других, и ее беспокоило, что оно пришло не на почтовый ящик журнала. И даже не на ее редакционный компьютер. Нет, его сунули в щель старого ржавого почтового ящика, который стоял в начале их подъездной дорожки, где она и нашла его вечером, вернувшись с работы. И в отличие от почти всех прочих посланий, которые она привыкла разгадывать, это пришло без подписи и обратного адреса. На конверте не было марки и штемпеля.

Мысль о том, что кому-то известно, где она живет, ей не понравилась.

Большинство ее читателей, для кого она придумывала свои загадки, были людьми совершенно безвредными. Программисты. Преподаватели. Бухгалтеры. Иногда полицейские, адвокаты или врачи. Она научилась распознавать их по способу, которым они решали ее головоломки и который отличал стиль их мышления, порой неповторимый, как отпечатки пальцев. Она даже дошла до того, что могла заранее угадать, кто из любителей ее раздела сумеет разгадать ту или иную задачу. Одни шутя справлялись с криптограммами и анаграммами. Другие стали экспертами по литературным загадкам, научившись определять скрытые цитаты или соотносить малоизвестных писателей с историческими событиями. Третьи щелкали как орехи воскресные кроссворды, заполняя клеточки сразу ручкой и ни разу не ошибаясь.

Были, конечно, среди них и другие.

Она всегда боялась столкнуться с каким-нибудь параноиком, который везде ищет скрытый подтекст. Или в каждой ее головоломке видит для себя личное оскорбление.

Безобидных не бывает, говорила она себе. В наше время можно ожидать всего, чего угодно.

И по выходным она брала свой револьвер и уходила на мангровое болото, неподалеку от обветшалого домика из шлакобетона, одноэтажного, на две спальни, в котором прожила почти всю свою жизнь вдвоем с матерью и научилась довольно метко стрелять.

Она еще раз посмотрела на подброшенную записку и почувствовала, как засосало под ложечкой. Открыв верхний ящик стола, она достала свой короткоствольный «магнум .357», вынула из кобуры и положила рядом с монитором. Револьвер этот принадлежал к ее домашней коллекции оружия, насчитывающей с полдюжины экспонатов, в число которых, помимо прочего, входил настоящий автомат: он висел, заряженный, на крючке в стенном шкафу для одежды.

— Не нравится мне, что ты знаешь, кто я и где живу. Мы так не договаривались, я так не играю, — произнесла она вслух.

Сьюзен скривилась при мысли, что сама была недостаточно осторожна, и пообещала себе найти утечку — выяснить, кто из секретарей или помощников редактора дал ее домашний адрес, — а потом предпринять все необходимые шаги, чтобы пресечь это в будущем. Она всегда тщательно оберегала свое инкогнито, считая его необходимой частью не только своей работы, но и жизни.

Она снова посмотрела на записку. Несмотря на то что Сьюзен была почти уверена, что здесь нет цифрового кода, она на всякий случай быстро это проверила, заменив буквы их порядковыми номерами в алфавите, потом сложила, вычла, попробовала другие варианты. Но ни один из них не подошел. Что она ни пробовала, получалась какая-то тарабарщина.

Сьюзен включила компьютер и вставила дискету с известными цитатами, но не нашла ничего, что было бы даже отдаленно похоже на присланную головоломку.

Она решила попить воды, поднялась и отправилась в кухоньку. Рядом с мойкой на сушилке стоял чистый стакан. Сьюзен положила в него лед и налила из-под крана воды, слегка солоноватой на вкус. Она сморщила нос и подумала, что, если бы все сводилось к качеству воды, это была бы невысокая цена за удовольствие жить на Аппер-Киз. Совсем другое дело — одиночество и оторванность от всех и вся.

Сьюзен постояла у двери, глядя оттуда на листок, лежавший у нее на столе, подивилась тому, что он не дает ей уснуть. Она услышала, как застонала и заворочалась в постели мать, и поняла, что та проснулась, раньше, чем услышала, как она ее зовет:

— Сьюзен, это ты там?

— Я, мама, — медленно проговорила Сьюзен и поспешила к матери.

Когда-то здесь были яркие краски. Мать любила писать маслом, и ее холсты на подрамниках много лет стояли у стен в несколько рядов. Холсты и яркие экзотичные льющиеся платья и шарфы, разбросанные в беспорядке, свисающие с мольберта. Но теперь они убраны по шкафам, и вместо них здесь подносы с лекарствами, и аппарат для вентиляции легких, и прочие признаки болезни. Сьюзен подумалось, что в комнате не осталось даже запаха матери и теперь пахнет антисептиками. Чистое, белое, как следует продезинфицированное место, чтобы в нем умереть.

— Болит? — спросила Сьюзен у матери.

Она всегда задавала ей этот вопрос, заранее зная ответ и понимая, что мать правды все равно не скажет.

Мать попыталась сесть:

— Так, немножко. Ничего страшного.

— Дать таблетку?

— Нет, все в порядке. Просто никак не могу перестать думать о твоем брате.

— Хочешь, я позвоню, чтобы он приехал?

— Нет. Зачем зря беспокоить. Он наверняка слишком занят, ему нужно отдыхать.

— Не думаю. Наверное, ему нужно с тобой поговорить.

— Хорошо, может быть, завтра. Он мне только что снился. И ты тоже, дорогая. Мне снились мои дети. Так что давай сегодня дадим ему выспаться. Ему это нужно. Да и тебе тоже. Почему ты не спишь?

— Работала.

— Придумывала какой-нибудь конкурс? Что на сей раз? Цитаты? Анаграммы? Какие подсказки ты им дашь?

— На этот раз автор загадки не я. Я пыталась разгадать загадку, которую мне прислали.

— У тебя много поклонников.

— Они не меня любят, мама. Они любят головоломки.

— Вовсе не обязательно. Нельзя себя так недооценивать. И не надо прятаться.

— Для псевдонима много причин. Мама, ты хорошо это знаешь.

Мать откинулась на подушки. Она была еще не стара, но ее изнурила болезнь. Кожа на шее обвисла, поредевшие спутавшиеся волосы в беспорядке разметались по белой подушке. Они по-прежнему были золотисто-каштановые: дочь раз в неделю помогала ей их подкрашивать, и этого часа они ждали обе. Не то чтобы у стареющей матери еще оставалось желание прихорашиваться — рак заставил ее об этом забыть. Но волосы она все равно продолжала подкрашивать, и дочь это одобряла.

— Мне нравится имя, которое ты себе выбрала. Сексуальное.

Дочь засмеялась в ответ:

— Куда сексуальней, чем я сама.

— Мата Хари. Шпионка.

— Да, но не самая лучшая, сама знаешь. Ее поймали и расстреляли.

Мать фыркнула, а дочь улыбнулась, думая при этом, что, сумей она чаще смешить мать, болезнь развивалась бы не так быстро.

Мать подняла взгляд к потолку, словно там что-то было написано, а затем с живостью произнесла:

— Знаешь, была такая история… я ее вычитала в книжке, еще когда была похожа на себя… так вот, перед тем как французский офицер, командовавший расстрелом, выкрикнул: «Огонь!» — Мата Хари рванула на себе блузку, обнажив грудь, словно бросая вызов солдатам и спрашивая их, хватит ли у них смелости изрешетить пулями такое совершенство…

Мать ненадолго закрыла глаза, словно для того, чтобы вспоминать рассказ, требовалось усилие, и дочь присела на край кровати и взяла ее за руку.

— Но ее все равно расстреляли. Печально. Что ж, мужчины — они мужчины и есть.

И они обе улыбнулись.

— Это просто псевдоним, мама. В самый раз для моей рубрики.

Мать кивнула.

— Пожалуй, приму таблетку, — сказала она. — А завтра мы позвоним твоему брату. Пускай побольше расскажет нам о тех, кто убивает. Может, он в курсе того, почему те солдаты выполнили команду. Уверена, у него на сей счет имеется какая-нибудь теория. Это будет забавно. — При этих словах мать слегка закашлялась.

— Это было бы прекрасно.

Дочь протянула руку к подносу и открыла флакон с таблетками.

— Может, сразу две? — попросила мать.

Сьюзен поколебалась, но потом высыпала себе на ладонь две таблетки. Мать открыла рот, и дочь осторожно положила таблетки ей на язык. Затем помогла ей приподняться на подушках и поднесла к губам чашку с водой.

— Вкус ужасный, — пожаловалась мать. — А ты знаешь, что, когда я была маленькой, в Адирондаке можно было пить прямо из горных речек? Просто наклонись, зачерпни и пей самую чистую, самую холодную воду. Вода была такая плотная, тяжелая… мы глотали ее, как пищу. Она была холодная. Чудесная, чистая и очень холодная.

— Да, ты мне рассказывала… — ласково улыбнулась ей дочь. — Много раз. Но теперь все не так. Все изменилось. И тебе нужно отдохнуть.

— А здесь жарко. Всегда жарко. Знаешь, иногда я не понимаю, что горячей — тело или воздух. — Немного помолчав, мать добавила: — Хотелось бы мне снова попробовать ту воду, хотя бы раз.

Сьюзен опустила голову матери на подушку и подождала, пока веки не затрепетали и не закрылись. Выключила лампу возле кровати и вернулась к себе. Коротко оглядела комнату, ища глазами какую-нибудь вещь, которая была бы не просто обычной и функциональной или хотя бы не такой бездушной, как револьвер на столе рядом с компьютером, а которая говорила бы о том, кто она, Сьюзен, или кем хочет стать.

Но она ничего не нашла. Кроме смотревшей на нее со стола записки:

ПЕРВОЕ ЛИЦО ВЛАДЕЕТ ТЕМ,

ЧТО СПРЯТАЛО ВТОРОЕ ЛИЦО.

«Ты просто устала, — мысленно сказала она самой себе. — Много работала, а сейчас сезон гроз и чересчур жарко». Жарко не то слово. Где-то над Атлантикой еще бушуют штормы, возникшие у африканского побережья, набравшие силу над океаном, и, приглядывая, куда бы обрушиться, они движутся на Карибы или, того хуже, во Флориду. Она подумала, что он вполне может двигаться к ним. Поздний шторм. Ураган. Старожилы Аппер-Киз говорят, поздние штормы в конце сезона хуже всего, хотя на самом деле какая разница. Ураган всегда ураган. Сьюзен постаралась взять себя в руки. Глупо пугаться какой-то анонимной записки, пусть даже она не смогла ее разгадать.

Несколько секунд она старательно пыталась поверить в эту ложь, а затем снова села за стол и схватила блокнот с отрывными страницами из желтой линованной бумаги.

Первый человек…

Может быть, Адам? Возможно, это связано с Библией.

Дальше пошло не так гладко.

Первая семья… Предположим, речь о президенте, но непонятно, что это дает. Затем ей пришли на память слова из знаменитой надгробной речи на смерть Джорджа Вашингтона: «Первый в дни войны, первый в дни мира…» — и она повозилась с этой гипотезой, но быстро бросила. Она не вспомнила среди знакомых никого по имени Джордж. И тем более Вашингтон.

Сьюзен тяжело вздохнула, еще раз пожалев, что не работает кондиционер. Затем напомнила себе, что метод строится на терпении, и если не бросаться из стороны в сторону, то она справится. Она обмакнула пальцы в холодную воду, провела ими по лбу, потом по горлу, после чего сказала себе, что никто не стал бы подбрасывать ей зашифрованное сообщение, которого она не в состоянии разгадать. Иначе оно теряет всякий смысл.

Довольно часто кто-нибудь из ее постоянных читателей присылал ей записки, но всегда на адрес редакции и на имя Маты Хари. И на всех непременно был обратный адрес — часто тоже зашифрованный, — потому что все, скорее, стремились получить от нее признание своего ума и таланта, а не согласие на свидание. Правда, несколько раз ее все же поставили в тупик, но за провалом неизменно следовали новые успехи.

Сьюзен вновь опустила взгляд на записку.

Ей вспомнилась фраза, на которую она где-то наткнулась, — то ли пословица, то ли чье-то семейное изречение. «Если ты бежишь и слышишь топот копыт, то разумнее предположить, что за тобой скачет лошадь, а не зебра».

Это не зебра.

«Будь проще, — посоветовала она себе. — Ищи простой ответ».

Ну хорошо. Первое лицо. Единственное число.

Это — «я».

«Первое лицо владеет…»

Первое лицо, категория обладания?

Я владею… У меня есть…

Она склонилась над блокнотом и кивнула.

— Кажется, дело пошло, — тихо сказала она.

«…спрятало второе лицо».

Второе лицо. Это — «ты».

Она написала: «Я… ты».

Она перешла к «спрятало».

На мгновение ей показалось, что от жары поплыло перед глазами. Она сделала глубокий медленный вдох и потянулась за стаканом с водой.

Антоним к «спрятать» — «находить».

Она посмотрела на записку и вслух сказала:

— Я нашел тебя…

Ночная бабочка за москитной сеткой наконец оставила свои суицидальные упражнения и, свалившись на оконный карниз, сидела там одна посреди пышущей жаром безмолвной ночи, вздрагивая перед смертью, задыхаясь от незнакомого, навалившегося вдруг страха.