Татьяна КАТЕРОВА

ЗАПИСКИ ПЕРЕВОДЧИЦЫ, ИЛИ ПЕТЕРБУРГСКАЯ ФАНТАЗИЯ

Повесть

Посвящается сказочникам 90-х

Пролог

Профессор посмотрел на мятый лист, украшенный прозрачным жирным пятном, похожим на маленькую луну, вздохнул и закрыл тоненькую курсовую.

— И это все? Вам не стыдно?

— Я постарался быть кратким, профессор! Но я много думал, чтобы постичь тайну профессии... Каждый переводчик — это немного волшебник, правда?

— Неправда, — усмехнулся мастер и вдруг подмигнул блестящим серым глазом. Потом он наклонился и тихо сказал: — Мы кто угодно, только не волшебники! Наоборот, мы позволили себя околдовать и стали странниками, обреченными на путешествия в чужих мирах. Запомните, юноша! Искусство перевода — это на самом деле искусство перехода, но об этом знают только посвященные.

Глава 1

— Осторожнее, Анна Александровна! У нас генеральная приборка.

Плотно прижавшись к издательской кофемашине, я наблюдала, как двое охранников настежь распахивали шкафы и швыряли все подряд в пластмассовый контейнер.

Рукописи покорно принимали приглашение на казнь (это в любом случае лучше, чем пожизненное, в темноте и одиночестве) и на разные голоса торопливо прощались друг с другом. Диски и дискетки вылетали пестрыми стайками, по-птичьи потрескивая на прощание. Папки и тетради с самоубийственным отчаянием ныряли внутрь, как в омут, и громко падали на дно. Только одна-единственная рваная папка запротестовала и высыпала пожелтевшие листы из своих недр. Однако это ее не спасло: листы как попало собрали, затолкали обратно и палачи утащили прозрачный саркофаг прочь.

— Алиса, но это не приборка! Это какая-то зачистка... Куда их уносят?

— В измельчитель, конечно. — Секретарша укоризненно приподняла бархатные брови: — Анна Александровна, вы же знаете: рукописи мы не возвращаем. Они здесь лежат с конца прошлого века, уже железные полки прогибаются! Это сейчас все в электронной форме, а тогда...

— Все равно — это рукописи! Зачем проявлять такое неуважение?

— А я что? — возмутилась Алиса. — Поговорите с Демиургом — пусть админы меняют правила! Вас уважают, прислушаются. — Она обиженно взмахнула ресницами и стала еще красивее. — Я, между прочим, кое-что просмотрела, чтобы не ошибиться.

— И?.. — спросила я, наблюдая за последней коробкой, мелькнувшей в дверном проеме.

Девушка пожала плечами:

— Какое-то поколение сказочников. Почему в девяностые все писали про волшебников?

— Невыносимая легкость бытия, — вяло процитировала я.

— Понимаю, вы прятались в виртуальной реальности, — усмехнулась Алиса. — Можно сказать, уходили от проблем.

— Прятались? Ничего подобного! И никуда мы не уходили! Мы там жили, потому что девяностые невозможно назвать реальностью — это была сплошная черная магия.

Опять заболела голова... Господи, о чем мы, собственно, спорим? Она же все равно ничего не поймет.

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — с сомнением произнесла Алиса. Ее голубые глаза сверкнули из-под соломенной челки, как два сапфира. — Я не понимаю, откуда взялись эти сказочники. Девяностые — это время сильных. Разве нет? Знаете, как я завидую? Все-таки вы посетили «сей мир в его минуты роковые»... Вот о чем стоит писать! И читали бы...

— Ну, пишут же... И даже фильмы снимают.

Она снова сверкнула глазами-драгоценностями:

— А вы тоже писали какие-то сказки? Признавайтесь, виновны в сказочной ереси?

— Возможно.

— В такое время? А зачем? Хотели прославиться? Надеялись заработать?

— Ну, разумеется: какой писатель не мечтает о читателях и гонорарах? Но основной стимул был другой...

Соболиная бровь удивленно поднялась вверх.

— И что же это было?

— Я боялась потеряться в мире сильных и искала единомышленников.

— А разве вы слабая?

Я покраснела: похоже, Алиса меня смутила.

— Постойте-постойте... Почему все обо мне? — Я с интересом заглянула под челку: — А вот вы когда-нибудь читали сказки?

— Пришлось! — Последовал взмах длинных ресниц. — Демиург подарил мне Урсулу Ле Гуин. Вы же понимаете, Леонид Петрович — эстет.

Я невольно вздохнула и пожала плечами — старый угодник...

— Из уважения к нему я полистала.

— Понравилось?

— Нет! — Алиса решительно покачала головой. — Это для избранных, а я как все. Мне ваш стиль больше нравится.

— Ого! Я круче классики?

— Вы — гениальный интерпретатор!

Алиса сказала и замолчала. Золотая челка упала на глаза. В воздухе расцвела цикламеновая помада, и девушка стала похожа на Чеширского Кота: ослепительная улыбка в золотом сиянии — и больше ничего...

— Только поймите правильно и не обижайтесь! Вы хороший переводчик, но рассказчик просто гениальный! С вашей методикой можно любую вещь сделать бестселлером. Вы не берете учеников?

Я растерянно молчала — как откровенно! Интерпретатор... Намек на дилетантство — какая наглость! Вот уйду из издательства и посмотрю, что будет с вашими бестселлерами... А может, она шутит?

— Никакой методики нет. Просто переизбыток воображения. Не могу четко следовать подстрочнику. А как у вас с фантазией?

— Да никак, — спокойно призналась Алиса, уловив обиду в моем голосе. — Я реалистка и обожаю успех. Вот моя главная фантазия. А вы — очень успешная! Это мне безумно нравится, и хочется вам подражать.

Было видно, что я ей немножко надоела и Алиса дипломатично закругляет разговор.

— Конечно, сказочницей меня не назовешь, но Демиург говорит, что я отличная фокусница. Как это вам? — И она так мило и задорно подмигнула, что я рассмеялась и простила «интерпретатора». — Опля!

Раз! Пальчики с шеллаковыми ноготками щелкнули, и появилась пластиковая папочка с новыми купюрами и гламурной розовой флешкой.

— Это что?

— Гонорар, конечно! За прошлый перевод. Помните? Про Смутное время и красавицу Марину.

— «Роковая корона»? Как можно забыть этот бред? — У меня даже ладони зачесались. — Редкостное занудство и вранье.

— Сейчас этого не скажешь: после вас «Корона» стала лидером продаж.

— Хорошо, спасибо.

Все это было не очень приятно слушать, потому что бархатный голос Алисы виртуозно балансировал между восхищением и ехидством.

— А это что?

— Домашнее задание, — промурлыкали в ответ. — Какой-то австрийский опус, который конкуренты не взяли. А Леонид Петрович заинтересовался, говорит, что зерно есть. Вам нужно решить, стоит ли овчинка выделки.

— Алиса, напомните, пожалуйста, Демиургу, что у меня выходные, — сказала я, наслаждаясь безнаказанностью: во всем издательстве только я могла так разговаривать с великим и ужасным директором.

— Наверное, куда-нибудь уезжаете? — с интересом спросила Алиса.

— Нет, я буду покупать, — гордо ответила я, подчеркивая каждое слово, — новогодние подарки для всей семьи. (Как приятно произносить слово «семья»!) Мы каждый Новый год встречаем вместе.

— А это не скучно? Мне нравится по-разному встречать Новый год, — с детской непосредственностью сказала Алиса, — чтобы старый был не похож на новый...

Я пожала плечами:

— Это наша семейная традиция, и никто на нее еще не жаловался.

Мы вежливо раскланялись, и я удалилась, чувствуя восхищенный взгляд Алисы. Бог с этим «интерпретатором»! Прозрачная папочка (точнее, ее содержимое) поддержала мою успешность на нужном уровне. Быть по сему! Хоть для кого-то стану эталоном.

Покинув издательство, я поняла, что предстоит бессонная ночь: Алиса со своим измельчителем доконала мои не очень крепкие нервы. Дома я честно выпила валерьянки, досчитала до тысячи и включила фильм: сна не было ни в одном зрачке...

Внезапно я поняла, что смотрю не на экран, а на свой антикварный письменный стол, вернее, на старинную чернильницу в виде замка со львами. Рядом пасся огромный бронзовый лось. В нарушение всех сказочных правил с рогов глумливо свисали наушники и зарядка, чтобы не потерялись. А на львиные спины я привыкла класть телефон, игнорируя обиженные морды. Но когда-то... «Маленькую дриаду разбудил странный звук, как будто треснул лед на озере или раскололся гигантский алмаз. Однако сейчас осень и в лесу нет никаких алмазов: они прячутся под землей, в горах... Дриада в недоумении раздвинула красно-желтые листья маленькой когтистой лапкой и зашипела, как кошка. Что он делает? Скоро на небе кончатся звезды! Эй, здоровяк, немедленно прекрати! Но огромный лось не слышал ее. Он стоял посреди поляны и с наслаждением купался в потоках лунного света. Мощные рога задевали звезды, и они, как крошечные светлячки, летели к земле...»

Так начинался мой роман: я все помню. Тролли, дриады, эльфы... Конечно, уход от действительности. И все-таки хорошо, что мою синюю тетрадь не пропустили через измельчитель — пусть дремлет в стенном шкафу среди старых фотографий. Мне стало грустно и жаль себя. А с другой стороны, ведь лучше хороший интерпретатор, чем плохой писатель.

Я развернула золотой шарик «Роше» и отправила в рот. Честно говоря, так себе конфеты. Интересно, откуда такая цена? Вспомнились девяностые, когда впервые появилось это чудо и еще сотни заморских чудес. В чем-то Алиса права: тогда было весело, от нового и неизведанного захватывало дух. Все мы, бывшие граждане Страны Советов, дружно выполняли петлю Иммельмана со скоростью 100 километров в минуту, при этом перестроечный аттракцион горел и дымился. Полагались на удачу: кто успеет — молодец, не успеет — сказке конец. Мне удалось вписаться во все повороты, правда, не слишком грациозно.

Для начала я, молодая вдова, ушла с кафедры и устроилась в детский садик, чтобы Владик был под присмотром. Там тоже не платили зарплату, зато кормили и мы с сыном были вместе. Однако жить без желаний оказалось очень трудно, да и коммунальные счета садиковской котлетой не оплатишь. И тогда, наблюдая за стайками иностранцев на Невском, я вспомнила, что закончила художественную школу, и решила... расписать матрешку.

Вопреки всем правилам, получилась настоящая Неточка Незванова с огромными печальными глазами и тугими локонами. Головку украшал изящный капор. Правой ручкой она грациозно держала кружевной зонтик, левой опиралась на миниатюру с Исаакием. Потом я два дня, затаив дыхание, лачила матрешку кисточкой, добиваясь прозрачности белых ночей. Окинув Неточку (так я и назвала свое создание, да простит меня Федор Михайлович!) придирчивым взглядом, мне стало очевидно, что такой литературной матрешки не будет ни у кого и я в какой-то степени тоже гений.

Страшно смущаясь, я отправилась в Екатерининский садик, окруженный столиками.

— Простите, вы не берете матрешки?

— Нет, не беру, — отвечали мне даже не взглянув.

— Извините, вам не нужны матрешки? Я художник.

— Не нужны.

Я обошла весь садик и грустно побрела прочь, прижимая к груди свою девочку. И вдруг...

— Жэ-энш-шина, вы художник? Покажыте.

Последним в ряду стоял бронзовый восточный красавец с карими глазами и длинными ресницами — как у моей Неточки. На столике теснились симпатичные румяные матрешки; сзади, на садовой решетке, висели оранжевые и синие картины, напоминающие живопись Сарьяна.

Было видно, что моя матрешка торговца поразила. Он в недоумении ее крутил, рассматривал с разных сторон, потом симпатично и широко улыбнулся:

— Слушай, а почему он такой печальный, а? Голова, наверное, болит... Лак очень хороший — ты все сам делал?

Он явно игнорировал женский род.

— Сам, — грустно ответила я и потянулась за матрешкой.

Он отвел мою руку:

— Слушай, ты художник, и я художник. Я возьму твой печальный матрошка, но на комиссию.

— Как это?

— Продам — заплачу. Приходи через неделю.

Я ему не поверила, однако матрешку отдала и пошла.

— Меня Толя зовут! — крикнул он.

— А меня Анна! — не оборачиваясь, сказала я.

Через два дня, когда я гналась за троллейбусом по Невскому (не было денег на маршрутку), услышала, что меня зовут.

— Ана! Анна! Твой матрошка продался тот же день. — Толя развел руками. — И этому американцу нужно еще две... Рисуй быстрей, Анна!

Толя оказался тем человеком, который обеспечил Владкины и мои желания. Теперь мы могли воплотить в жизнь накопившиеся мечты — после длительного поста это было великолепно! Владик расправил плечи и смотрел на меня с восхищением и уважением. Мои матрешки шли нарасхват, и мы радостно тратили деньги. Жизнь улыбалась. Как здорово, что у нас есть маг и волшебник дядя Толя! Казалось, что так будет всегда, пока однажды не наступил «черный четверг».

Наш матрешечный день выпадал на четверг, но Толя почему-то не позвонил, и я, недоумевая, отправилась к садику. Тяжелый пакет оттягивал руку, на душе было тревожно, я отвлекалась, считая виртуальные деньги (сумму заказа обговорили заранее, большую часть ее предполагала отдать на ремонт детсада).

А дальше началась «черная магия»: Толи не было... Он бесследно исчез, растворился вместе со столом, картинами и тележкой. И ничего о нем не напоминало. Это была катастрофа, и соседка, случайно заглянувшая в мои испуганные глаза, внесла ясность:

— Его нет и не будет, уехал домой.

— Как домой? А заказ?

Дама еле заметно усмехнулась:

— Он теперь сам... заказ.

— Рэкет?! — в ужасе закричала я.

На нас обернулись.

— Не ори, пожалуйста. — Женщина занервничала. — Рэкет вон, рядом стоит. — Она незаметно кивнула в сторону парня в синем плаще, который с интересом посмотрел на меня. — Я ничего не знаю. Сказали, уехал домой. Ты тоже иди домой. Уехал и уехал. Что такого?

— Но постойте! Я же потратила уйму времени! Может быть, вы заберете заказ? Мои матрешки хорошо уходят.

— Нет. — Тетка прищурилась и покачала головой. — Мне не нравятся твои печальные матрешки. Глаза у них черные, смотрят по-дурному. Не матрешки — ведьмочки: сглазили они, видать, нашего Толяна.

— Что вы такое говорите? Почему сглазили?

— Так всегда все было о’кей, и вдруг он с ними подрался. С чего бы, а?

— Его похитили?

— Совсем ненормальная? На него штраф повесили, только, говорят, успел сдернуть. Слушай, иди домой, а то сейчас заказ в счет Толиного долга заберут и будешь потом на них бесплатно ишачить.

Парень в плаще сделал шаг ко мне. Я опрометью кинулась к остановке.

— И прекрати заниматься не своим делом, до добра не доведет, — сказала тетка мне вслед. — Какой из тебя коммерсант? Ступай в школу или библиотеку! А сюда не лезь, интеллигенция...

И мы с Владом покатились назад — к нищете и бесплатным обедам. Ах, как я жалела о своем легкомыслии! О том, что просадила все деньги. Однако сделанного не вернуть... Мы снова гордо проходили мимо киндер-сюрпризов. Влад по-джентльменски молчал и ничего не клянчил. У меня было свое наказание: пила на завтрак полезный цикорий и мечтала о чашке кофе с куполом пены. Запоздалая экономия не спасла — деньги за ремонт все равно потребовали.

— Анна Александровна, в чем дело? Вы всех задерживаете.

Передо мной стояла нереально красивая блондинка с русалочьими глазами — председатель родительского комитета. Ее золотые волосы водопадом рассыпались по худеньким плечам, облаченным в деловой костюм. Я совершенно потерялась, поплотнее запахнула казенный халат и почувствовала желание исчезнуть.

— Елена Сергеевна...

— Вы одна, я понимаю, но вы, как сотрудник, платите всего пятьдесят процентов. Это же смешная сумма... Разве вы не хотите, чтобы Владик ходил в чистый и красивый садик?

— Хочу, конечно, хочу. Вы даже не представляете, как я хочу... А можете еще дня три подождать?

— Три?

Шелковые ресницы затрепетали, по зеленым озерам пробежали тени. Лена внимательно посмотрела на меня.

— Анечка, вам надо найти человека, который будет о вас заботиться. Может быть, вам... одолжить денег? Это спасет ситуацию?

— Нет-нет, спасибо. Через три дня я принесу деньги.

И я отправилась искать заботливого человека. Мне нужен был человек, который даст работу. Вечером я не выдержала и расплакалась.

— Мамочка, почему ты плачешь?

— У меня нервный срыв.

— Неправда. — Сын обнял меня как взрослый. — Ты плачешь, потому что у нас «вечера на хуторе без денег» и кончился кофе.

— Как это? Что за хутор?

— Ты мне такую книжку читала. — Он показал пальцем на томик Гоголя. — Только мы черта звать не будем, я его боюсь.

— Понятно. — Я невольно улыбнулась. — А кто же нам тогда поможет?

— Мы напечатаем твою книжку. Ты же сама говорила, что книжки сейчас очень дорогие.

— Откуда ты знаешь, что я пишу книгу?!

— Я ее читал, — спокойно сказал Влад. — То есть мне Глаша читала из старшей группы. Хорошая сказка! Нам понравилась. Главный маг точь-в-точь как папа, а веселая рыжая ведьмочка — ты. Правильно? Это было на самом деле? Мам, я тоже хочу в эту страну, где падают звезды в волшебное озеро.

— Увы, Влад! Такой страны нет. Считай, что это сон.

По глазам было видно, что сын не верит. Он упрямо наклонил голову и сказал:

— Ма, раз это был только сон, я хочу тоже тебе сниться — будем странствовать втроем. Придумай и про меня что-нибудь.

— Договорились.

Я убрала рукопись в сумку с тайной надеждой на чудо.

На следующий день я принесла свою тетрадь с заветной сказкой и приготовилась осуществить рискованный план. Целью моего сафари был господин Бронштейн, возглавлявший сеть кооперативных издательств и по совместительству один из наших родителей, отец очаровательной Сашеньки. Я решила предложить ему рукопись и любой ценой устроиться в его издательство: корректором, редактором, администратором — все равно кем. Литературный труд был моим единственным профессиональным умением. Но просить Леонида Петровича было так же страшно, как целовать туфлю Чингисхана.

Это был полнокровный рыжий мужчина, который никогда не здоровался и всем в детсаду тыкал (кроме заведующей). Тормозов у него не было — говорил что хотел и даже не смотрел на реакцию. Тем не менее его уважали, потому что зарабатывал интеллектом, а не продажей водки. И это уважение действовало как новокаин: губы немели, язык не слушался. Несколько раз он вопросительно смотрел в мои расширенные от ужаса зрачки, однако я так и не осмелилась заговорить.

Этим утром, пока Саша самостоятельно переобувала чешки, Леонид Петрович с кем-то ругался по своей «Форе» и в конце сказал тихим и страшным голосом:

— Изволь найти приличную вещь для издания: твой репертуар смехотворен! Какой такой переводчик? За неделю не сдашь романчик — сам заговоришь на всех языках сразу. Понял?

И тогда я решилась.

Он, как Вий, вперил в меня голубые стеклянные очи, обрамленные рыжими длинными и очень редкими ресницами. Веки были красными. От бессонницы или от водки?

— Что нужно?

— Простите, я случайно услышала: если необходим переводчик, я могла бы... Английский, немецкий без словаря. Я кандидат наук.

— Гы-ы-ы, — заржал Вий. — Значит, плохой кандидат, раз в садике работаешь. Нам нужны профи.

— Я профи, — хладнокровно соврала я, чувствуя, как немеет не только язык, но и плечи. — У меня еще есть рукопись. Хотела бы предложить...

— Да что за напасть такая? Почему сейчас все бабы пишут?

— Протестируйте меня! Согласна на любую проверку.

— Значит, на любую? Прелестненько.

Вий внимательно оглядел мою тощую фигурку, завернутую в белый халат, разношенные тапочки и зализанную кичку.

— Люблю самоуверенных женщин. В восемь приходи в издательство, будешь доказывать свой профессионализм. Я тебя сам протестирую.

Вий поцеловал дочь и ушел, не взглянув на меня. Я стояла в полном недоумении: что это будет? Собеседование или... нечто большее?

— Анна Александровна, вам надо переодеться, — зазвенел детский голосок.

Сашенька смотрела на меня большими голубыми, в общем-то отцовскими, глазами.

— В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей. Иначе на работу не возьмут: там дресс-код. И главное, не волнуйтесь так, — улыбнулась маленькая принцесса Бронштейн. — Папа моментально тестирует. Говорит, что всех видит насквозь, особенно женщин, хотя они очень хитрые. У него все просто: раз-два — и в дамки. Или досвидос.

— Саша, замолчи!

Девочка удивленно пожала плечами:

— «Дамки» — это значит прекрасные дамы. Это папино любимое слово. Почему вы сердитесь?

В приемной меня встретила красивая и полная афророссиянка, и стало ясно, что моя честь в безопасности. Рядом с этой гематитовой статуей я казалась серой пылинкой. У секретарши были глаза с поволокой, черная, до синевы, кожа, стройная талия, грудь, похожая на знойные холмы, и огромные бедра — девушка напоминала венчик мавританского ириса на длинных и мощных стеблях-ногах. Моя женская несостоятельность была налицо.

Господин Бронштейн, очевидно, видел сквозь стены.

— Снегурка, она пришла? Быстро свари моккачино и проводи ко мне.

Однако! На своей территории Вий был джентльменом. Я сглотнула слюну: в те далекие времена экзотический моккачино был моим любимым напитком.

— Сейчас, сейчас, Леонид Петрович! — заворковала Снегурка.

Она блеснула темным глазом и резко наклонилась, так что коротенькое платьице уехало на затылок. Когда Снегурка распрямилась, в руке у нее был поднос с одной-единственной чашкой. Грациозно покачивая бедрами, девушка двинулась в кабинет и пригласила меня пройти следом.

— Пришла? Тогда бери.

Вместо моккачино Вий протянул мне немецкую книжку. Сесть он не предложил, все стулья демонстративно стояли вдоль стен, вне зоны досягаемости.

— Трогай, милая, — сказал хам, и я «тронула».

Я говорила и читала на немецком и английском соответственно с шести и семи лет и очень хотела поразить Вия. Отомстить за все сразу: и за роскошную девицу в приемной, и за отсутствие стула, и даже за директорство. От волнения некоторые слова выскакивали из головы, но я домысливала, добавляла, переставляла акценты. Вий периодически поднимал свои красные веки и с интересом на меня смотрел. Потом гаркнул: «Стоп!»

— Хорошо сочиняешь. Получилось лучше, чем у этого немца, — без занудства и зажигательно. Я эту книжонку уже наизусть выучил... Ну, не совсем по тексту.

И только тут до меня дошло, что Леонид Петрович говорит на чистом немецком языке.

— Ну чего смотришь, милая? Я тоже университет окончил. И, как видишь, работаю по специальности. Так что из нас двоих профессионал — это я. Ладно, не обижайся. Квартира есть? Нужно чтобы залог был на случай неустойки: я тебя на работу беру.

Глядя на эту красную морду, я вдруг поняла, почему матросы и солдаты взяли Зимний. Наверное, это и есть классовая ненависть. Я встала и пошла к двери: не давать же ему оплеуху, в конце концов?

— Zurück! Zu stehen! — рявкнули сзади. — Я же про тебя все знаю. Баба одинокая? Одинокая. Что с тебя возьмешь? Про квартиру пугаю, хотя штрафы у нас порядочные... Остаешься?

— Ja! Ich bleibe, Herr Chef! — с солдатской четкостью ответила я.

— Чего ждешь?

— Рукопись... Вы говорили про репертуар. У меня есть... предложение, — лепетала я дрожащими губами и ненавидела себя.

— Дай сюда. — Он протянул веснушчатую лапу с отполированными ногтями. — Я зерна от плевел определяю на пятой странице. Иногда двух страниц хватает. У тебя что — рассказ, повесть, роман?

— У меня... сага.

— Да ешкин кот! Вы что, все с ума посходили? Опять фэнтези...

На пятой странице Демиург снял очки, аккуратно их сложил и огласил приговор.

— Так нельзя! Ты меня чуть не усыпила — одни описания. Я это печатать не буду. Хочешь — издадим малым тиражом за твой счет, так сказать, на память. Но некую линию вычленить можно, за идею мы копеечку платим. Понимаешь, главное — это кости, мясо нарастет. У нас целый штат работает над развитием сюжетов. Любые описания можно сепарировать...

— Не нужно ничего препарировать! Отдайте!

— Я сказал — сепарировать. Ты еще и глухая?

Он небрежно кинул мою синюю тетрадку. Потом протянул какую-то папку:

— Возьми эту немецкую хрень, смирись и интерпретируй: интерпретатор ты хороший, а писатель посредственный... Аванс хочешь?

Так я стала переводчицей, вернее литературным алхимиком и астрологом. Выяснилось, что у меня отличная интуиция, я по первым строчкам угадывала судьбу автора. После недолгих опытов я научилась превращать книги в деньги и нашла свой философский камень. Даже средненькие романчики, пройдя через мой ноут, превращались в успешные бестселлеры. Я могла увести в чужие миры тысячи читателей. Я стала литературным Сталкером и Вангой в одном лице!

...А что было бы, если бы через измельчитель пропустили меня? После такого никакой талант не воскреснет.

Под утро приснилась лестница: она висела в воздухе, плавно покачиваясь. Поколебавшись, я стала подниматься вверх, но лестница никуда не вела...

Когда я проснулась, передо мной был черный квадрат монитора, а за окном серела утренняя муть. И вдруг у меня перехватило дыхание: на трубе соседнего дома мирно спал маленький, аккуратный ангел. Как интересно! Неужели... Я с замиранием сердца всматривалась, пытаясь дотянуться до очков. Неужели они и вправду существуют? В этот момент оглушительно зазвонил мобильник, подпрыгивая в чернильнице, и разбудил посланца тонкого мира, ведь слух у них совершенный. Ангел проснулся и... превратился в огромную чайку.

— А-ха-ха-а-уи!

От птичьего хохота зазвенели стекла. Чайка расправила крылья и камнем упала вниз, разочаровав меня до глубины души, — выдумки, все выдумки! Не проникнуть в сказочный мир, не попасть, одна чушь вокруг.

Я добралась до стола и со вздохом отобрала у львов телефон. Это был Владик.

— Привет, Финиста!

— Привет, дорогой! Как я рада тебя слышать! А почему так рано?

— Ты что, старушка, уже половина одиннадцатого!

— Что?! — Я растерянно посмотрела на часы. — Боже мой, Владик, а выставка с десяти! Нужно срочно бежать...

В трубке помолчали.

— Мама, а я тут рядом, хотел заехать... Может, лучше чаю попьем?

Я чуть не заплакала — как неудачно складывается! Мы уже месяц не виделись. Но как же подарки? Выставка работает последний день...

— Господи, Владик! Я не могу...

— Жаль! А в чем дело? А, понял! Готовишься к рождественскому вечеру?

— К новогоднему, Владик! Это же наша семейная традиция.

— Согласен.

— Выставка работает последний день, а я все проспала.

— Понятно... Ну, если это для тебя так важно, Финиста, не буду разочаровывать.

Сын опять помолчал, а я горько вздохнула:

— Дорогой, мы же скоро встретимся — и поговорим.

Влад рассмеялся:

— Конечно, встретимся! Мам, а можно скажу? Не обидишься? Ты стала похожа на Аллу Пугачеву... Ро-ожде-е-ественские встре-ечи, — торжественно пропел он.

— А ты на Пашу! — обиделась я.

Паша — мой любимый и единственный внук, который мужественно переживает кошмар переходного возраста. А мы из последних сил ему помогаем.

В трубке снова рассмеялись:

— Ладно, старушка, если чего — звони! Я на связи.

Звонок показался мне немного странным, однако думать было некогда: нужно спешить за подарками.

Эта традиция всегда соблюдалась. Все замечательно! Ничто и никогда не испортит нашего праздника! Даже в прошлый Новый год я была счастлива, а ситуация тогда сложилась дурацкая... Я поскользнулась и сломала ногу. И хорошо бы это была обычная автобусная остановка — но нет, меня, хрупкую и легкую, как кусочек бересты, нечаянно толкнули в отделе елочных игрушек. Никто не удивился, только Пашка спросил, зачем меня туда понесло и когда я повзрослею. О, это был чудесный Новый год! Все меня поддерживали и утешали, называя большим ребенком! Обо мне так заботились, что не хотелось выздоравливать...

Я задумчиво оглядела комнату и представила, какой замечательный праздник устрою для всех. Сейчас пойду на выставку и накуплю целую кучу подарков. А потом — настоящую елку, под самый потолок, чтобы пахло лесом. Сложу под зеленый шатер гору сюрпризов, красиво их упакую. Мои дорогие присядут под мохнатыми лапами, зашуршат бумагой, раскрывая коробки и пакеты, и онемеют от восторга.

Вперед, вперед! Я поспешила в коридор, потянулась к вешалке и украдкой заглянула в зеркало. С годами хочется все меньше и меньше смотреть в это ледяное бездонное озеро. По правде сказать, уже несколько лет я почти не меняюсь, только складка на переносице становится глубже и делает лицо слишком серьезным. А так вид вполне интеллигентный, в прежние времена сказали бы — изысканный.

Волосы тонкие и мягкие, темно-русые. Этакое длинное французское каре с челкой, чтобы прикрыть слишком высокий лоб, хотя Влад говорит, что лоб у меня красивый и челка все портит. Губы тонкие (немножко злые, если честно). А что поделать? Я вспыльчивая: быстро выхожу из себя и быстро утихаю. Нос... Я повернулась боком. Ох уж этот длинный ястребиный клюв с горбинкой... Как я мучилась в школе и университете! Меня называли Финистой — в честь известной сказки. Я долго обижалась, а потом неожиданно полюбила свое прозвище. Прозвище, но не нос. А вот глаза... Я медленно надела шапочку, которая нежно оттеняла их серый цвет — цвет речной воды. Да, приятно отметить, они и сейчас прекрасны: не очень большие, но красивой формы, серые, сияющие, как драгоценные топазы. И еще плюс — изящная фигурка. За эти годы многие мои подруги превратились в более (а чаще менее) аппетитные пышки. А мне, слава богу, удалось остаться Берестой. Муж Игорь считал, что я вообще не умею ходить: «Ты по улице идешь как летит береста, когда дует ветер».

С тихим вздохом сожаления я достала из угла финские палки для ходьбы. Мои якоря и гаранты безопасности. На улице так скользко, а говорят, можно сломать шейку бедра — и тогда конец. Тогда только вешаться... Я скользнула в пуховик. Надела рюкзачок. Проверила кошелек, карту, проездной. Взяла палки и пошла на выставку. О минуты радости! Покупка подарков для тех, кого люблю! Ни с чем не сравнимое предновогоднее настроение!

Глава 2

Наконец я забыла про зачистку рукописей, и настроение пошло на плюс. В ожидании автобуса любовалась новогодними витринами: отражение в приталенном пуховичке и пушистой шапочке было очень даже симпатичным. Если забыть про лицо и сосредоточиться на силуэте — почти Снегурочка. Да, не красавица! В юности я мечтала о модельных стандартах (тогда говорили — «журнальных») и об Институте красоты. Но Игорь предупредил раз и навсегда: «Береста, у тебя красота утонченная, как на старинных гравюрах. Сделаешь что-нибудь с лицом, я...» — «Разведешься?» — «Хуже! Убью — и помрешь какая есть». Замечательно сказано, по-мужски... А автобуса все нет. Я махнула рукой и вызвала такси.

Выставка была в полном разгаре и напоминала питерское метро в час пик. Я с удовольствием нырнула в праздничный водоворот и стала частицей броуновского движения. Обожаю выставки и ярмарки. Сколько интересного вокруг — это просто бездна чудес! И всё, если понравится, можно купить — вот она, желанная свобода! Игрушки ручной работы: тильды, мишки-тедди, очаровательные войлочные зайчики... Я представила себе, как дарю Паше румяного зайца, и поспешила прочь. Как жалко, что дети вырастают! Постояла около картин, удивляясь фантазии художников: цветы, пейзажи, невиданные звери, абстракции — ни от одной дух не захватило. Кроме того, картину уже дарила. Затем я окунулась во вселенную азиатской керамики, полную круглых голубовато-зеленых планет. Всего два цвета, которые смешались во все существующие на свете оттенки. В глазах продавца промелькнул робкий интерес, и пришлось убегать, чтобы не разочаровать. Очень жаль, но это опять не то...

Не знаю, сколько кругов я нарезала, опираясь на свои палки. А потом отчаялась: не было ничего, о чем мечтала. А мечтала я о необыкновенном.

В конце концов забрела на галерею и, отвернувшись от торговых точек, перегнулась через перила: зрелище было волшебное. Внизу бушевал и сверкал людской муравейник. От этого слегка закружилась голова; странно было смотреть на это штормящее море со стороны. Гораздо приятнее быть частицей и мчаться вместе со всеми в веселом, немножко безумном ажиотаже. И вдруг меня поглотил странный звук: бум-бум. Я как будто оказалась внутри огромного живого сердца. И в унисон с сердцем великана забилось мое собственное маленькое сердечко и застучала кровь в висках. В растерянности я оглянулась, и первое, на что упал мой взгляд, были старославянские буквы, которые сложились в незамысловатые слова: «Береста сибирская. Изделия из кедра и капа». Опустила взгляд пониже и поняла, что нашла свою пещеру Аладдина.

От этой красоты было невозможно оторваться! Это было все что угодно, только не «торговая точка». Экспозиция напоминала нечто среднее между волшебным теремом и шатром. В центре таинственно поблескивало зеркало в деревянной раме, где по красному полю мчались черные олени. Ниже, раскинув веером позолоченные крылья, парила деревянная птица. Полки прогибались под грудой резных шкатулок и невероятных каповых композиций. Слева и справа изящно свисали дубовые ковши с лебедиными шеями (с такими за живой и мертвой водой ходить!).

Где же все это было раньше? Я наворачивала по галерее второй круг и могу поклясться: не было здесь этого места, иначе я бы мимо не прошла. Обыкновенное чудо: я нашла свое пространство, которое было создано за много столетий до моего появления на свет. А среди этой красоты восседал молодой человек с бубном и медитировал, не обращая никакого внимания на растерянную даму, смотрел куда-то во вселенную узкими черными глазами, а бубен рокотал все сильнее. И звук стал казаться почти угрожающим, как неотвратимо приближающийся поезд. Странный продавец не зазывал, не предлагал и даже не глядел на потенциальную покупательницу.

Я не выдержала и подошла к столу:

— Вы шаман?

— Я?

Он удивленно посмотрел на меня, как будто проснулся. Обычный парень, одетый в дорогие фирменные джинсы и клетчатую рубашку. Только прическа у него была странная: блестящие густые волосы (не дреды и не косы) широким вороновым крылом падали до лопаток, как у индейцев.

— Возможно, я бы не отказался быть таковым, но, увы, вы не угадали, милая дама! Я всего лишь Саша Иванов из Барнаула, преподаватель музыки, художник-любитель и местный краевед. Могу спросить, почему вы интересуетесь моим послужным списком?

— Извините. — Я смутилась и протянула ему визитку. — Я понимаю, что это невежливо, однако ваша музыка меня очаровала.

Мои регалии не произвели на него впечатления.

— Простите, Анна Александровна, я вас поправлю: голос этого инструмента поглощает, а не очаровывает.

— Да-да, именно поглощает! Как вы хорошо сказали...

Я заметила, что у Иванова дернулась бровь: поддакивание не понравилось. Он насмешливо поклонился:

— Благодарствуйте! А если ближе к теме: может быть, что-нибудь у нас?.. Думаю, вам многое здесь понравится. Я прав?

— Разумеется, правы! А это всё вы сделали?

— Ну нет! Тут человек тридцать потрудились. Родители занимаются народными промыслами. Ездят по району, собирают. А я продаю. У нас, знаете, не везде хорошо с работой — мы людям помогаем и себя не обижаем. Мои работы здесь есть, не скрою, а вот показывать не стану. Все мастера равны — это ведь правильно?

— Понимаю. А посоветуйте...

— Извольте. Только у нас дорого — раритеты.

От этих слов щеки вспыхнули и бровь выгнулась дугой: гордыня всегда была моим смертным грехом.

— Думаю, что я смогу себе кое-что позволить! Но, молодой человек, вам придется меня поразить и удивить, потому что покупаю подарки для своей семьи. Большой и дружной семьи, где каждый достоин сногсшибательного сюрприза.

— Тогда это к нам, — охотно согласился Саша. — Возьмите вот эту шкатулку для сына, там шесть секретов. Поставит на стол — все коллеги обалдеют. Это копия, точно такая у Николая I в кабинете стояла.

А почему для сына? Откуда он знает? Но этот вопрос уплыл куда-то в глубину сознания и забылся. Вместо этого я с уважением поинтересовалась:

— Карельская береза, наверное?

— О нет, кап. Был очень моден в начале XIX века. Нравится? Отложить?

— Отложите.

— Для невестки рекомендую брошь из карельской березы и браслет — стильные вещи.

— Отложите. И вон тот поднос в виде рыбы покажите...

— Возьмите еще дубовый портсигар.

— Зачем? — Я покраснела. — Я давно бросила, и потом — это абсолютно мужская вещь. — Я неуверенно посмотрела на серый, идеально отполированный портсигар размером с ладонь. — Это вообще для папирос!

— Правильно! — улыбнулся музыкант и художник. — Разбираетесь. Между прочим, тоже раритет, копия офицерского портсигара начала ХХ века. Берите! Подарите кому-нибудь — обязательно пригодится.

На краю стола выросла приличная горка — я окинула взглядом, и Саша тут же достал калькулятор:

— Подсчитаем?

— Торг возможен?

— Простите, я не торгуюсь, впрочем, если еще одну вещь возьмете, сделаю хорошую скидку.

— Тогда... — Я задумчиво оглядела экспозицию.

— Вот возьмите на память о русских сказках. Вы, вижу, человек подготовленный, поэтому зеркало понравится. Но я не навязываю!

Я встала на носочки и заглянула в серебристый квадратик: в глубине промелькнула тень волка, лицо зеленоглазой девы, сверкнуло воронье крыло, раскрыли свои лепестки голубые ирисы — перуники. Говорят, они расцветают на горных склонах в том месте, куда ударит молния.

— Все правильно, именно перуники...

— Вы читаете мысли?!

— Я читаю эмоции и угадываю образы, как музыкант и художник. А теперь поверим алгеброй гармонию?

— Сколько?

Он показал табло калькулятора.

— Так дорого? — удивилась я.

— Еще обещанная скидка.

Минуту я колебалась. Однако, во-первых, эти сокровища уже почти стали моими, а во-вторых, я ему дала аванс и, будучи ужасной гордячкой, на попятный не пойду. «Только бы денег хватило», — подумала я и с непроницаемым лицом достала кошелек. Сумма сошлась тютелька в тютельку, и меня охватила неописуемая радость. Продавец тоже был доволен.

— Вы сегодня стольким людям помогли — можно сказать, совершили гуманитарную акцию! — ворковал Саша и аккуратно запаковывал товар, радуясь и удивляясь, что все состоялось.

Он был искренне благодарен, хотя явно считал меня немножко сумасшедшей. Потом покупки сложили в рюкзак, который выгнулся, как черепаший панцирь, и продавец покосился на палки.

— Извините, но поднос сюда не влезет! Хотите, я положу эту рыбину в пакет и прицеплю к рюкзаку сверху? Вам так будет удобнее. Ой тяжелый какой! По-моему, вы пожадничали! Можете вернуть что-нибудь, я деньги отдам. У вас действительно такая большая семья?

— Очень большая, — гордо ответила я. — И все мои родные достойны волшебных подарков!

— Понятно. Я бы вас с удовольствием проводил, но стенд не могу оставить.

— Не переживайте, я возьму такси, — сказала я тоном английской королевы, пожелала Саше Иванову творческих успехов, и в этот момент меня резко и бесцеремонно отпихнули от стола.

— Женчина, вы же уже всего купили? Так отойди, пожалуйста, а? Мне тоже надо.

Худенькая, вертлявая смуглая покупательница прижалась плоским животом к столу. Карие горячие глаза внимательно сканировали полки. Маленький черный платочек с золотой ниткой закрывал тугой узел каштановых волос. Изящная головка на длинной шее быстро поворачивалась во все стороны, наклонялась то к левому, то к правому плечу — ни дать ни взять молодая любопытная сорока. Сходство дополнял длинный и прямой нос. Я оценила ее энтузиазм, порадовалась за Сашу и невольно задержалась: было интересно, что выберет странная дама. Тем более потенциал был налицо: одета дорого, хорошая итальянская сумка, красивый маникюр.

— Это что? Хле-е-ебница? Ай красивая! Сколько? Нет-нет, оставь!

Она вытащила пятитысячную и хлопнула на хлебницу.

— Еще три шкатулки надо — средние. Муж работниц хочет поздравить с Новым годом... Подбери одинаковые. Ты деньги-то бери: если что — сдачу дашь... Как — только две? А третья подороже? Ну-ка, покажи... Мне три надо.

Саша доверчиво повернулся спиной, снимая шкатулку.

— Не-е-е, вон, левее давай...

Сорока стояла у него за плечом, она уже проскользнула на территорию стенда — и тут я увидела легкомысленно висящую на спинке стула барсетку, куда убрали мои деньги и где, судя по всему, находилась остальная касса. Плутовка сделала полшага и придвинулась к цели вплотную.

— Саша!

Он обернулся и молниеносно схватил сумочку:

— Ах ты, Лиса Алиса! Здесь же вся наша выручка!

Купюра с хлебницы моментально исчезла. Цыганка уже стояла около балюстрады, потом медленно, даже торжественно открыла свою сумку, которая оказалась совершенно пустой:

— Смотри и запомни: я у тебя ничего не взяла!

— Вчера к соседям две такие же Земфиры приходили! Одна товар хватала, а другая выручку из-под стола тащила... Всё унесли! Даже на проезд денег не оставили... Ваши были? Знаешь их?

— Не знаю никого!

Выглядела она раздосадованной, и когда я двинулась к выходу, преодолевая земное притяжение, Сорока подлетела ко мне и гаркнула, сверкая глазами:

— Что, мама, самая честная, да? Барыгу пожалела?

Меня обожгло горячее дыхание и волна сладкого парфюма накрыла с головой.

— Игрушки любишь, да? Ерунду всякую? Давай я тебе свою подарю: бабушка такие делала — на счастье, на удачу.

Мои ноги почему-то вросли в пол, и я на минуту окаменела, наблюдая, как птичья лапка с алыми коготками сорвала с головы черный платок.

— Смотри, мама, смотри, запоминай! Я тебе сейчас удачу приворожу.

Несколько движений, пара узелков — и уже готов черный заяц, страшный и мерзкий заяц-вуду.

— Лови, мама, подарочек! Лови, дорогая... Ап!

Она швырнула, целясь в лицо, и я, защищаясь, поймала это странное изделие. Заяц был теплый и мягкий, как живой, и омерзительный на ощупь.

— Бросай! Вы же взрослая женщина... Вы что, ничего не понимаете?!

— На удачу, на удачу, мама! Не слушай его...

Саша выпрыгнул из-за прилавка и мчался ко мне на помощь. Руки стали мягкими и непослушными, пальцы как вареные макаронины — и все-таки я напрягла до отказа волю и бросила зайца туда, откуда он пришел.

А потом я побежала прочь. Прочь от Сашиного бубна, и от Сороки-воровки, и от всего этого морока.

Глава 3

С тревогой я посмотрела в окно: оконные прямоугольники уже почернели, народ потихоньку потянулся к дверям. Поудобнее взялась за палки и тоже направилась к выходу. Это мне далось нелегко: рюкзачок с привязанной рыбой тянул назад, лямки врезались в мои худенькие плечи, стремясь превратить в подобие Венеры Милосской. Я поняла, что переоценила силы, все время останавливалась, отдыхала и проклинала свою жадность. «Вот что за странность такая! Если захочется — обязательно надо купить! А то ночью не засну», — причитала я по дороге, хоть и знала, что бесполезно. Не могу смириться с неисполнением желаний: такая родилась, такая и помру.

С трудом приоткрыла тяжелую дверь и сразу получила пригоршню мокрого снега в лицо: на улице веселилась метель. «Ничего страшного! — подбадривала я себя. — Сейчас вызову такси — и все дела». Однако мой мобильник не подавал признаков жизни, и на черный экран красиво опускались снежинки. Да что же это? Телефон новый, аккумулятор с утра был полный. Я упрямо тряхнула головой, предчувствуя беду, и решила голосовать.

Неожиданно из снежной круговерти вышло подвыпившее существо в шинели, треухе и с баяном на плече.

— Подай денюжку, я тебе сыграю...

— У меня нету.

— Врешь, — с ненавистью сказал пьяный музыкант. — У таких, как ты, всегда деньги есть. Я вашего брата вижу насквозь.

Отчасти он был прав: наличка потрачена, но оставалась карта. Я уверенно махнула рукой, и подрулило такси.

— Есть терминал? Карты принимаете?

— А у вас какая?

— У меня «Виза голд», — строго ответила я, привычно распахнула портмоне и растерянно уставилась на карту магазина «О’кей», которая сияла золотой полоской. — Здесь же лежала моя «Виза»! Где она?.. Это цыганка подсунула! Помогите! У меня украли карту!

— Дура, — обиделся шофер. — Сразу видно, мошенница. А выглядишь как культурная женщина!

Машина яростно рванула с места.

— Значит, у тебя и вправду денег нет? — с сочувствием спросил музыкант. — А что есть? Закурить не найдется?

— Пошел вон, урод, — процедила я не разжимая губ.

— Не злись, сестренка! Не пропадем! — вдруг радостно заорал несчастный. — Танцевать ты, конечно, не сможешь, зато будешь петь!

— Извини, я уезжаю.

Я активно шарила в карманах — как я забыла про «Подорожник»? Поеду на автобусе. Увы, проездного тоже не было: я чуть не оторвала карман, но скользкий квадратик исчез бесследно. Это была катастрофа! Мне не дойти до дома с грузом. Я обязательно упаду и опять переломаю ноги! Мимо снова проехало такси, слегка притормозило, а потом скрылось за поворотом. Откуда здесь столько такси? Место, что ли, такое?

— Женчина, машину ловить будешь или тебе не надо? Тогда дай я.

Быстро переступая тонкими ножками на высоких каблучках и щурясь от снега, Сорока-воровка пропрыгала вперед.

— Ой, мама! А я тебя не узнала. Ты чего, машину прошляпила? Может, денег нет? — Она улыбнулась в тридцать три зуба. — Барыга все забрал, да? Хочешь, помогу?

— Оставьте меня в покое! Ты... ты воровка! Сейчас полицию позову!

Мои вопли прозвучали как глас безнадежного отчаяния, последний привет утопленника — жалко и смешно.

— А ты видела, как я воровала? Зови, милая, зови... — охотно согласилась цыганка. — Ты чего все время шумишь? Лучше постой послушай, как снег падает, метель поет. Денег нет — и не надо! Вот у него тоже денег нет — и чего? Сейчас нет — через пять минут будут. Дело наживное!

Сорока вытащила откуда-то зеленую бумажку, скатала в шарик и кинула мужичку, который поймал его с ловкостью циркового тюленя. И, обалдев от восторга, рванул гармонь.

— Ой-нэ-нэ, ой-нэ-нэ...

Она мечтательно закрыла глаза, повела плечами, грациозно и медленно повернулась вокруг, так что юбка превратилась в огромный яркий купол. Потом щелкнула пальцами, и откуда-то вылетело такси и встало как сказочная Сивка-Бурка. Ярко освещенный салон горел золотым новогодним фонариком.

— Хочешь, подвезу, дорогая?

— Упаси бог! — испуганно отшатнулась я.

— Это ты зря, — спокойно возразила Сорока. — Говорят: дают — бери, бьют — беги.

Через минуту машину-фонарик унес снежный ветер. И тогда я пошла сквозь метель, покрепче сжав палки и упрямо опустив голову. Я хотела доказать ей и себе, что все в порядке, несмотря ни на какую цыганскую магию. Думаешь, я полезу в автобус и буду объясняться? «Я немощная и больная, потеряла проездной, а денег нет... Разрешите, я проеду пять остановок?» И все смотрят на меня: кто насмешливо, кто со злорадством, кто с жалостью, но большинство с удивлением. Нет, Есения, Земфира, Кармен или как тебя там, не дождешься! Я дойду!

Сначала все было неплохо. Под действием адреналина я уверенно двигалась вперед, не обращая внимания на автобусы. Смотрела прямо перед собой, подставляла разгоряченное лицо метели и старалась ровно дышать, однако, преодолев половину пути, почувствовала, что силы кончаются. Голова кружилась, не хватало воздуха, из-под шапочки, которая напоминала большой снежок, бежали ручейки пота. Ноги, особенно левая, которую сломала в прошлом году, предательски подгибались. «Сейчас умру, — с сожалением подумала я, — и завещаю поставить памятник в виде пластиковой карты “Подорожник”».

Идущая впереди женщина вскрикнула и поскользнулась. Ничего я так не боялась, как упасть на улице и разбиться. Пришлось из последних сил подползти к остановке. Опять, как по волшебству, мгновенно вынырнул автобус (безусловно, это было плохой приметой). Я устроилась на задней площадке, поближе к выходу: если что, просто выйду, будет не так стыдно. Слава богу, сесть никто не предложил, и можно было вжаться спиной в ледяную дверь.

Очень полная блондинка яростно трясла мелочью в кожаной сумке и выхватывала у пассажиров карточки.

— Вы показывали? А вы? Ну и что? При контроле поездки не считываются! А ты что? — налетела она на высокого парня.

Пассажир находился в состоянии легкого алкогольного опьянения и отмахнулся от активной дамы.

— Что значит — две остановки проехать? Я тебе кто? Спонсор? Выходи давай! — Она бесстрашно двинулась вперед, тесня беднягу гигантским бюстом.

Я невольно оценила и темперамент, и напор: несмотря на чудовищные масштабы, по-своему женщина была яркой, выразительной и даже абсурдно красивой. Она казалась инопланетянкой: на белых волосах пламенел алый берет, как маленькая копия Марса; из-под серебристого полупальто-скафандра выглядывали рейтузы крупной вязки; на пальцах сверкали перстни с разноцветными стеклышками. Когда парень попробовал упираться, тетя бесцеремонно нажала на него огромной коленкой, похожей на перевернутую кастрюльку, и мягко выдавила из автобуса.

— Вот это активность! Но это и понятно: капитализм, семейный бизнес... — обернулся ко мне худенький мужчина в очках и с чеховской бородкой. — Ждали мы его, ждали и дождались! Эта парочка уже лет пять по нашему маршруту ездит и, заметьте, не бедствует! Люди наконец-то научились работать.

В зеркале отражалось невозмутимое бронзовое лицо шофера. У него была огромная бритая голова, напоминающая дыню. Да, этот международный экипаж выглядел очень органично: они отлично дополняли друг друга.

— Скажите, а это действительно коммерческий автобус? На лобовом стекле не было никакой буквы «К», — с надеждой спросила я.

— А они теперь спереди снимают, а сбоку оставляют, — охотно пояснил поклонник Чехова. — Никакая проверка не придерется: есть такая буква! А люди, которые сдуру перепутали, платят сорок рубликов и едут — не выходить же...

Я плотнее вжалась спиной.

— Женщина, вы чего как отмороженная? У вас же проездной? — Тут гражданин вдруг все понял и широко улыбнулся: — У меня глаз-алмаз! Ну, держись, заяц! Сейчас подойдет. Весело будет!

Я представила, как этот бронзовый драйвер, этот азиатский Кинг-Конг легким движением мизинца кидает меня обратно в ледяную метель. И никто не осудит, ведь я — заяц и наношу ущерб семейному бюджету. Только подумала — и сразу нарисовалась любимая супруга грозного батыра:

— Дама, а вы что? Где ваш проездной?

От ужаса я онемела и выразительно потрясла палками.

— Ну и что? Это же спортивный инвентарь, а не костыли. Нужно заплатить.

В голове зазвучали приворотные слова: «Смотри, мама, смотри и запоминай! Я тебе сейчас удачу приворожу...»

Я глядела на кондукторшу, которая в одно мгновение стала повелительницей моей судьбы. Власть этой женщины пугала до безумия, но великанша об этом не догадывалась. Ей явно не приходило в голову, что такая солидная дама может ехать зайцем, и она стояла в недоумении. И вдруг началась истерика. Я, обычно спокойная, выдержанная и уверенная, отчаянно закричала, чтобы отпугнуть всесильную космическую амазонку:

— Что я вам сделала?! Оставьте меня в покое! Если высадите — не дойду! Я сейчас умру, ясно? У меня нога сломана! И сердце слабое! Прямо здесь умру, и вы будете отвечать!

— Ясно-ясно, — согласилась блондинка и схватила за плечо моего соседа, который явно наслаждался скандалом: — Пожалуйста, уступите место! Она инвалид, ей плохо. Разве вы не видите?

— Чего пристала? — рявкнул тот, мгновенно превращаясь из чеховского героя в персонаж Зощенко. — Заведи своего мужика и хватайся.

— Молодой человек, я замужем, — гордо ответила марсианка.

— Ну, это еще нужно проверить, за каким таким мужем! Они же сюда только за пропиской едут. Питерский мужчина никогда на такую горку не полез бы, уж поверьте мне...

Я обмерла от такой наглости — и это говорит мужчина?

— За оскорбление он должен ответить! — робко предложила я.

— Щас отве-етит! — отрезала кондукторша с ледяным спокойствием.

Она надвинулась на врага животом, грудью, всем своим мощным телом; мелочь в кожаной сумке звенела, как кольца боевой кольчуги.

— Я за тремя питерцами замужем была — что толку? Этот самый лучший! Ты-то что в браках понимаешь, козел бородатый?

— Правильно! Выбирайте выражения, мужчина, — поддержала дама в очень длинном шарфе. — Как можно так беспардонно намекать на полноту? В женщине главное — темперамент, разве нет? Такая шикарная блондинка!

— Толстая, худая — какая разница? — закричал гражданин напротив.

— Устроили здесь брачную дискуссию... Горка — доска, залезет — не залезет... Это что, вечер «кому за тридцать»? Нет, это автобус. Держите себя в руках!

— Вот ты, сухопарая, знаешь, что в бабе главное? Мужик! Вы без нас нули.

— А ну, возрази!

Через минуту стекла в автобусе вибрировали от криков. Народ увлекся, а я считала остановки и молилась, чтобы бронзовый идол не бросил руль и не кинулся на помощь к своей половине.

И Бог услышал: мы все-таки доехали! Двери раскрылись, я вывалилась в сугроб напротив родного дома. Задыхаясь, решительно выхватила ригельный ключ как шпагу, и... на снег выпали два квадратика: золотой и зеленый. «Виза» и «Подорожник». Минуту я созерцала их. Ведь все карманы были обшарены! Откуда же, откуда? А потом из глубины измученного сердца вырвался тихий и жалобный звук, похожий на скулеж: «Оуи-и...» Правы были средневековые инквизиторы! Ох, правы! Настоящих ведьм нужно сжигать, чтобы следа от них не осталось, чтобы ни одной капли крови на землю не упало.

— Александровна, ты чего? Совсем плохо, что ли? — Наш электрик в изумлении смотрел на меня. — Чего скулишь? Дай помогу.

Он поднял обе карты, открыл подъезд и придержал железную дверь. Когда загрузились в лифт, Володька не выдержал и спросил, где я была.

— На выставке.

— Там чего, крыши не было? Вся мокрая насквозь — может, вы, как Суворов, через Альпы переходили?

— Да, Володя, именно через Альпы. Можно и так сказать.

И, не слушая больше его дурацких вопросов, я, громыхая палками, выбралась из лифта. Впереди был дом, сладостный дом, как у мышонка Джерри.

Глава 4

Я вбежала в квартиру (наверное, так звери прячутся в родной норе) и прошла в гостиную, оставляя на идеальном паркете цепочку грязных лужиц. Щелкнула кнопками, резко рванула молнию вниз и сбросила пуховик вместе с каменным рюкзаком прямо на тахту. Сама рухнула рядом, глядя в потолок. Родные стены действовали благотворно, и через полчаса я сказала себе, что придумала эту цыганку и во всем виновата врожденная рассеянность и бурное воображение. Минуло еще полчаса, и я почти приняла такое объяснение, хотя где-то глубоко осталась заноза сомнения. Потом посмотрела на лужи около дивана и ужаснулась. «Анна, — строго сказала я себе, — праздник жизни не расцветет в грязи и слезах! Все проходит, и это тоже пройдет».

Выползла в коридор, взялась за швабру и немного успокоилась. Когда вынесла из комнаты пуховик и ботинки, совсем полегчало. Затем наполнила ванну, бросила ароматный шарик и, погружаясь в душистую воду, спросила себя: зачем я так убивалась? Да, произошла накладка, но разве радость моих родных от праздника, который я устрою, не стоит каких-то мелких неприятностей? Я представила себе изумленные глаза, с какими они развернут подарочную бумагу. Счастливые восклицания сольются в хор: «Ой какая прелесть! Где такое делают? Это же раритеты! Произведения искусства! Мама, это же стоит уйму денег! Не нужно было...»

Обновленная, я с прытью нерпы выскользнула из ванны и решила отрепетировать новогоднее шоу. А ноут, в котором притаилась розовая флешка, демонстративно убрала в чехол. Ничего, поспи немножко, не все же нам пахать, праздники никто не отменял.

Я достала свои сокровища и разложила на старинной плюшевой скатерти. Не задумываясь поставила бутылку настоящего киндзмараули, широкий бокал, приготовила янтарный мундштук и папиросы «для особого случая». Я сама их набиваю хорошим табаком, но скрываю от всех нехорошую, тайную страсть. К тому же я почти бросила, однако сегодня имею полное право. Сегодня действительно особенный случай.

Сделала глоток и сразу согрелась. Потом вставила папиросу в мундштук и окинула взглядом стол. Какие чудные вещи! Прежде всего, шкатулка: текстура, форма, лак — само совершенство! А потайные ящички и кованый медный ключик! Я с наслаждением нажимала на пружинки, играя в секреты. Солидная вещь и выглядит в самом деле по-царски. Надеюсь, сын украсит ею свой кабинет... Невестка любит объемные свитера. Я прищурилась, как снайпер, и мысленно приложила браслет и брошь к серой шерсти. Удовлетворенно кивнула: да, смотрится неплохо! Как архитектор, она оценит по достоинству карельскую березу: здесь поработала дизайнером сама природа... Постойте, я что, опять сама с собой говорю? Так нельзя, дорогая! По-моему, мы договорились раз и навсегда: только глупцы сражаются с одиночеством! Умные люди им наслаждаются. Нет-нет, я ни с кем не сражаюсь — это действует прекрасный рубиновый напиток. Ведь я так устала...

Мои размышления прервал длинный звонок, и я вздрогнула: нет ничего хуже незваных гостей. Кого принесло в такое время? Я женщина одинокая и беззащитная — поглубже засунула в карман халата мобильник, укрыла шалью покупки и обреченно пошла в коридор, чувствуя, что все опять пошло не так. Звонили уверенно — на соседей было не похоже. Но пока я дошла, случилось непоправимое: снаружи аккуратно повернули ключ в замке и дверь мягко открылась. На пороге стоял высокий худой паренек.

— Привет, Береста.

— Господи, Пашка! Как же ты меня напугал. — Я в изнеможении оперлась о вешалку.

— Прости, бусечка! Я очень замерз, а ты все не открываешь и не открываешь. Давай считать это сюрпризом! Или ты совсем мне не рада?

— Паша! Когда я тебе была не рада?

Я искренне любовалась внуком: почти взрослый, хоть смешной и несуразный. Из-под шапки поблескивают миндалевидные глаза цвета речной воды — мои глаза.

— Милый, просто я тебя не ждала! Давай обнимемся!

Я улыбнулась и протянула руки, которые прошли сквозь воздух.

— Ну не нужно! Зачем? — Он мягко увернулся и нахмурился. — Не обижайся, ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают.

Покорно я опустила руки и с грустью взглянула на своего ежика: на плечах искрились, как погоны, льдинки, пальцы были красные и задубевшие.

— Опять потерял перчатки? Сколько можно дарить... На улице метет?

— Метет, — коротко ответил Паша и протянул мне огромную коробку и букет. — Забирай скорее — это тебе ближайшие потомки прислали.

— Спасибо, это так трогательно! Какой красивый торт... Какие сказочные розы...

Мой любимый шоколадный торт с миндалем и розы цвета слоновой кости. На тугих бутонах сверкали кристаллики льда, цветы были холодные, но живые — коридор сразу наполнился густым и сладким ароматом.

— Нужно было завернуть их получше. Такую красоту заморозил! И вообще... Зачем вы так потратились? — обескураженно спросила я, принимая подношение.

— Я здесь ни при чем, — рассердился внук. — Сказал же, ближайшие потомки прислали, а я — далекий потомок.

Я почувствовала подвох:

— Павел Владиславович, в чем дело? Давай-ка объясняйся: что означают эти дары? Может, у нас какой-то праздник, а я не знаю? Или потомки перепутали день рождения своего предка? И почему сами не приехали?

— Это анестезия, — коротко пояснил внук. — А я отправлен на заклание, как самый невинный в роду. Пойдем, Береста, я тебе все расскажу, только предупреждаю сразу, я не выношу женских истерик — тут же уйду.

Я похолодела, и Паша с досадой махнул рукой:

— Прекрати бояться, гарантирую, что все живы и здоровы. Разрешите, Береста...

Он как-то уверенно, по-мужски взял меня под руку и повел в гостиную. Оглядев мой натюрморт, внук одобрительно кивнул:

— Уважаю тебя, бусечка, как никого другого.

— Это за что же?

— За то, что ты имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям. Я заметил, что после тридцати многие люди становятся как все. Это называется остепениться?

Я моментально отреагировала на намек, демонстрируя солидарность с ближайшими потомками:

— Пожалуйста, оставь своих замечательных родителей в покое. Я не нуждаюсь в твоем одобрении, дорогой, хорошо?

— Не знаю, не знаю... — Он с уважением покосился на киндзмараули. — На твоем месте они бы сразу спрятали бутылку под стол, как будто я не знаю, что стоит в баре. Ты, по крайней мере, не ханжа.

— Пожалуйста, не называй родителей «они».

— Почему? По-моему, самое обыкновенное слово, не ругательное.

— Это заместительное местоимение, которое не имеет собственного значения, — медленно и отчетливо произнесла я, как будто читала лекцию по языкознанию. — Какое ты имеешь право отрицать личность?

— Оказывается, языкознание — точная наука, — улыбнулся Паша.

— Паша, ты сам-то знаешь, чего хочешь от родителей? Когда кончится эта «война престолов»? Когда ты вырастешь, наконец?

— В том-то все и дело, что я давно вырос, но никто не заметил.

— Я... заметила, — не очень уверенно сказала я.

— Тогда поднимем бокалы: я замерзший и расстроенный.

— Но...

— Береста, ты ведь помнишь, что я уже получил паспорт?

Я неохотно кивнула. Конечно, это было непедагогично, однако мне не хотелось снижать свой рейтинг. Как он сказал? Имеешь смелость оставаться собой и следовать своим желаниям?

— За что будем пить? — как можно спокойнее спросила я.

— За нас!

— А давай! — бесшабашно сказала я и достала второй бокал. Мне вдруг стало легко и весело. — Только родителям не рассказывай.

Паша удивленно приподнял бровь:

— Можешь не переживать: мы уже три недели не разговариваем. Правда, я не уверен, что они это заметили... Тише, тише! Не вопи, Береста! Я, кстати, переживаю. У тебя есть сигареты?

— Папиросы. Только я не дам, даже не проси.

— У меня свои, — сообщил Паша. — Это я о тебе беспокоюсь. Садись, ба, давай пообщаемся. Разговор будет долгий.

Он эффектно и опять очень по-мужски поднес зажигалку, и я слегка смутилась. Похоже, внук действительно вырос.

— Надеюсь, ты не подумал, что я спиваюсь?

— Это невозможно, Береста! Ты слишком любишь свою работу и деньги. Ничего, если я спрошу? Давно собирался.

Я внутренне напряглась, но внук молчал, рассматривая колечки дыма.

— Это к вопросу о желаниях... А правда, что ты хотела стать писательницей?

Он внимательно смотрел на меня из-под черной челки.

— Неважно.

— Важно! Скажи честно, что ты писала? Эротический роман?

— Паша, ты придурок! У тебя подростковая гиперсексуальность. Я писала волшебную историю...

— Почему волшебную?

— Потому что все читатели засыпали в конце первой главы, как принцесса Аврора: говорят, описаний многовато.

— И ты ее сожгла в тазу...

— Я не способна убить мечту! Я ее переосмыслила — вместо писательницы стала переводчицей.

— Молодец, Береста! Странницей ты не стала: не хватило смелости идти по выбранной дороге. Но мечту не убила, она явно живая... Она в заточении? Где ты ее прячешь?

— Прекрати умничать. Все равно не скажу.

Мы помолчали. Я не понимала, зачем он так бесцеремонно обращается с прошлым, и в душе поднималась обида. Паша же выглядел абсолютно спокойным и даже счастливым.

— Я все равно хочу ее прочитать. Не трусь, Береста! Описаний многовато? Я безнадежная сова и прочту рукопись от корки до корки. Не сомневайся: я не усну. Прочту, потом поцелую тебя, как принц, и сниму заклятие. Ты хочешь снова стать странницей, Береста?

Что на это скажешь? «Да, хочу!» — звучит довольно глупо.

— Можно я схожу за твоей сказкой? Она где-то рядом, я чувствую.

— Можно, — неожиданно согласилась я в каком-то сверхудивлении. — А вот где прячу, не скажу. Иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Найдешь — возьмешь. Не найдешь — пусть покоится с миром.

— Я пошел!

Внук быстро исчез в прихожей и так же быстро вернулся с заветной коробкой.

— Представляешь, Береста? Она звала меня и кричала: «Я здесь! Я здесь! Вытащи меня из темноты забвения!»

Я пожала плечами — и правда волшебство!

— Неужели будешь читать? Ты первый, кто добровольно согласился на такой подвиг.

— Буду, — спокойно сказал Паша и засунул коробку в рюкзак. — Я люблю, когда описывают другие миры, и чем дольше, тем лучше. Мы же с тобой похожи, ба, и тебе в одном мире тоже скучно. Ты не думала об этом?

— Нет. Я думаю о другом — о цели твоего визита.

Я наклонилась к Паше и посмотрела прямо в глаза. Он был беззащитен, я увидела грустный, усталый взгляд — так он смотрел на меня в детстве, когда болел.

— Выкладывай, зачем пришел! Давай-давай...

— Ты готова? — Он окинул меня оценивающим взглядом. — Короче, они срочно уезжают в Финляндию на корпоратив.

— К-какой корпоратив? К-когда?

— На Новый год. Говорят, необходимо поддержать корпоративный дух. Пригласил важный начальник, отказы не принимаются. Ну и, кроме того, намечается какая-то суперская программа: гонки на оленях или собаках, танцы, лыжи, творческая тусовка. Говорят, там обалденно весело! Мать очень хочет. Они вернутся — и сразу к тебе.

Я поймала себя на том, что сижу и открываю-закрываю рот, как рыба на песке. Значит, все это время Маша и Влад приходили на Новый год из чувства долга? Приходили и умирали от скуки, участвуя в глупой комедии под названием «семейное рандеву»? А я-то радовалась! Старалась, лотереи придумывала, подарки, меню... Старая идиотка!

— Ты что, Береста? Не пугай меня, пожалуйста. Ты подумай, прежде чем плакать и орать. Мать говорит, что у нее депрессия, а мы все время ругаемся. Ну пусть повеселятся немножко. У нее не так уж много времени осталось.

— Что?!

— Может, это у мамки последняя мечта? В старости-то, наверное, уже не мечтают. Ты вот, например, свою мечту в шкаф заперла.

— Понятно.

Я побледнела и стиснула хрустальную ножку, однако бокал почему-то казался очень тяжелым и поднять его в воздух было невыносимо трудно.

— Значит, со мной им скучно?

— Получается так, ничего не попишешь, — жестко сказал Паша и откинулся на спинку кресла. — Прими это как плохую погоду и смирись. Это не значит, что мы тебя не любим, я, например, тобой восхищаюсь, но... но мы все видим по-разному. Представь: собрались под елкой китаец, итальянец и русский, хотят Новый год отпраздновать. А вокруг ни одного переводчика...

Он развел руками, видимо, не хватало слов. Миссия ему очень не нравилась, но Паша должен был это сделать. Слава богу, все кончилось. Он тревожно взглянул на бабушку: та сидела на краешке стула и как-то странно смотрела прямо перед собой.

— Понимаешь, я столько подарков купила...

— Ну и что? Они испортятся? Торжественно вручишь через неделю.

— Подарки дарят на Новый год...

Опять наступила звенящая тишина, Паша почему-то молчал, наверное, не знал, что сказать. А нестерпимая обида комом подкатила к горлу. Я чувствовала себя обманутой идиоткой, задыхалась от рыданий и, чтобы спастись от позора, стала торопливо передвигать тарелки.

— Конечно, нужно было раньше тебе сказать, но они боялись.

— Знаешь, я думала, что все в восторге от моих вечеров. Ты не представляешь, как я старалась! И радовалась... В прошлом году ведь все было хорошо?

— Ты же тогда болела, и мы хотели тебе помочь.

— Ясно. Какое милосердие!

— Буся, успокойся! Если это так важно, они останутся. Только это будет праздник через силу — тебе это нужно?

Паша резко и четко подвел итог. Возразить было нечего, бормотание прекратилось, как будто он нажал в моем мозгу кнопку «стоп».

— Не нужно, — покорно согласилась я и тут же брякнула: — А я хотела испечь черничный пирог по старинному английскому рецепту знаменитой Таши Тудор — ее кулинарную книгу еще не переводили на русский... Впрочем, откуда тебе знать, кто такая Таша Тудор?

— Не угадала! — улыбнулся Паша. — Она сейчас модная! Моя девушка фанатеет от Таши Тудор. Хочешь, я вас познакомлю?

Эта новость меня так потрясла, что я на минутку забыла про неблагодарных потомков. У меня даже глаза высохли.

— Родители знают, что у тебя есть девушка?

— Понятия не имею. Мы же не разговариваем. И я уже три дня как съехал.

— А... где ты живешь?

— У Оли.

— Но ты несовершеннолетний! Тебе только шестнадцать! Впереди университет!

— Оля тоже несовершеннолетняя. И перестань кричать как мама.

Паша нахмурился, и я поняла, что спорить не стоит. Мы нервно закурили.

— А почему ко мне не можете прийти вы с Олей? Хороший повод для знакомства.

Внук хрустнул сигаретной пачкой.

— Ты правда не понимаешь, ба? Я влюбился! Мне больше никто не нужен. Это наш первый Новый год, и в гости приглашены только ангелы и птицы.

— И куда же они прилетят? Где живет твоя Оля?

— Конечно, на крышу, ба! Она живет в старой коммуналке, которую скоро расселят. Пока же про них забыли, и в новогоднюю ночь мы будем опускаться по спирали времени, гулять по старинной крыше, пить шампанское и смотреть на город...

— Чудесная программа! — устало улыбнулась я. — Вопросов больше нет, и передайте от меня привет всем крылатым.

Мой гость тоже улыбнулся в ответ.

— Можно мне выбрать подарок? — серьезно сказал Паша.

И, не дожидаясь ответа, стащил шаль. Я грустно оглядела свои сокровища. Как будто кто-то навел на них увеличительное стекло: теперь стали видны зазубрины на шкатулке и неаккуратно обработанная боковина, на браслете лак показался тусклым и померещилась царапина. Поделки-самоделки... кустарщина... китч...

— Вот это вещь! — Паша выудил дубовый портсигар и осторожно побаюкал на ладони. — Отличная вещь! Офицерский, наверное? Как ты думаешь, у поручика Голицына мог быть такой?

— Это новодел.

— Зачем он тебе, ба, папа же не курит?

— Сама не знаю, но подарить не могу. — Я мягко отобрала портсигар. — Это против правил.

— О’кей! — легко согласился Паша. — Тогда шкатулка.

Мне стало безумно жалко: мысленно я уже представляла восторг сына и как эта шкатулка украшает его стол в кабинете. И все же я смирилась и вставила ключик:

— Смотри, Паша... Ты думаешь, это просто крышечка? Там внутри шесть секретов! Видишь, отсюда ящичек выезжает и отсюда...

— Клево! — Глаза внука горели восторгом. — То, что нужно! Ты не переживай! Я собираюсь стать известным человеком, и это будет память на всю жизнь. Знаешь, сколько у меня секретов? И все я буду хранить здесь.

— Паша, у меня от нервного потрясения открылся третий глаз, — вдруг заявила я. — Я поняла, о чем подумал бы твой отец.

— Он бы подумал, что эти секреты — полный абсурд: вор придет и унесет их вместе со шкатулкой, — спокойно продолжил Паша, и мы пристально посмотрели друг на друга. — О, а это что? Ба, мне нужен браслет и брошка для моей Оли.

— Расскажи, какая она? — пригорюнилась я.

— Красивая и рыжая, как солнце. Любит все необычное.

— Крашеная, наверно?

— Рыжая! У нее кожа белая-белая и везде веснушки, даже на коленках.

— Откуда ты знаешь про коленки? Сейчас же зима.

— Ну, ба, ты даешь... — ошарашенно сказал Паша. — Прямо не знаю, что тебе сказать! Мне кажется, что в нашей семье настоящий ребенок не я.

— Думаешь, я обречена на вечное детство?

— Конечно! Ты же сказочница. Поэтому гарантирую, что Лельке понравишься: она обожает детей и зверей.

— Как хорошо, что я отношусь к первым.

— Ба, не передергивай! И знаешь что? Поезжай с нами в Хакасию: мы в июле собираемся по рериховским местам.

— И что я там буду делать? Удивлять местных жителей лыжными палками в разгар лета?

— Во-первых, можно обойтись без восхождений — тебе они зачем? Во-вторых, палки давно пора выбросить, но ты боишься! А боящийся не совершен в любви.

— Ого! Это же Евангелие! Я удивлена и сражена. Ты читал?

— Нет конечно! Я пантеист, однако сказано великолепно. А над моим предложением подумай — сейчас отвечать не обязательно...

Он начал аккуратно укладывать в рюкзак подарки.

— Мне пора! Ба, что у тебя опять с лицом?

По щеке предательски пробежала слезинка, и я не успела ее вытереть.

— А ты не можешь их попросить?

— Не могу, прости, — жестко ответил Паша. — Я бы с удовольствием соврал, да не умею, и от этого много проблем. Хочешь — сама звони и упрашивай. Но, если честно, не ожидал от тебя такого сумасшествия. Ты талантливый, умный человек — зачем так унижаться?

— А может, вы с Олей посидите на своей крыше и придете ко мне?

— Извини, у нас другие планы. А вот после Нового года обязательно зайдем.

Внук ушел, дверь хлопнула громко и смачно: наверное, с таким же мокрым звуком падал нож гильотины на невезучую шею. Стало очень тихо. Я вошла в гостиную, благоухающую розовым маслом, и присела. В центре стола поблескивал глазурью нетронутый торт и лежала куча лакированных деревяшек. Полная девальвация всего и вся. Можно объявлять о сокрушительном моральном банкротстве.

Эта мысль доставила мне горькое наслаждение, ибо я, как все Скорпионы, самоед. Разум сопротивлялся, торопливо нашептывая разумные доводы, но было поздно: обида разгоралась в моем худеньком теле, как свеча в стеклянном фонарике. Сразу стали видны все шрамы, когда-либо нанесенные моей душе, и я с головой нырнула в водоворот мазохистского наслаждения.

Наконец-то я осознала свое место в семье! Я древний родовой тотем, которому поклоняются, воздают должное и приносят в жертву свободное время. Но ритуальные церемонии всем уже надоели и никто не знает, что делать. Как точно сказал Паша: «Анестезию придумали: розы, торт...» Фу, как некрасиво! Какое-то глумление, а все из-за трусости. Глаза высохли, я старательно вытерла мокрые щеки и почувствовала, как в душе закипает злость и возмущение. Ведь я умоляла вас о внимании и любви только один раз в году — просто хотелось, чтоб все было как раньше...

Внезапно осенило: а зачем я это делала? Если им так надоели эти новогодние экскурсии в прошлое, может быть, стоит уйти туда и исчезнуть? Я сделаю это для их же блага, разбужу совесть, и тогда — возможно! — им даже будет не хватать старушки Бересты. А что еще остается человеку, который всем надоел? Только одно — надеть шапку-невидимку и пропасть, чтобы подарить близким свободу. Отличный новогодний подарок!

Эта идея мне очень понравилась. Секунду я раздумывала, потом схватила сумку, кинула туда кошелек и паспорт, ринулась к вешалке. Кое-как оделась, бросила прощальный взгляд на палки. Боящийся не совершен в любви? Хорошо! Погибать так погибать! Я твердо решила исчезнуть навеки.

Глава 5

Выбежав на улицу, я в изумлении остановилась, узрев Планету ангелов, которая сияла неземной белизной, излучая спокойствие и любовь. Метель стихла. Все вокруг было белым или серебряным: на земле лежали чистые белые пласты снега, сверкали фонари, дверные ручки, даже заиндевевшие мусорные баки превратились в какие-то невероятные кристаллические кубы, и в этом странном мире не было ни одного человека. В царстве гармонии и тишины я показалась сама себе сумасшедшей молекулой, которая вносит хаос и разрушение. Я даже устыдилась на минутку, и мелькнула мысль: не вернуться ли домой? Впрочем, отступать не хотелось и, поколебавшись, я вступила на белые снежные волны, разрушая красоту подошвами ботинок.

Оставляя цепочку следов в рубчик, я бесстрашно пошла в полном одиночестве туда, куда глядели глаза, придумывая для себя очередные казни. В голову пришло другое сравнение: не молекула, а одинокая старая облезлая ворона, которая отстала от стаи. Вот и хорошо! Буду идти, пока не упаду, а потом, когда меня найдут, им позвонят (у меня же паспорт с собой). Или нет, пусть лучше меня бомжи найдут, я растворюсь в адище города, а они меня будут искать, но безуспешно. И наверное, Влад заплачет, и все поймет, и пожалеет мать. А я исчезну! Навсегда.

Я остановилась перевести дыхание, открыла сумку и нащупала паспорт. Его нужно выбросить, немедленно! С паспортом не растворишься. Пальцы до боли сжали кожаную обложку. Ну что же ты медлишь? Урна рядом — разорви, выброси и иди куда глаза глядят. Ты же хочешь исчезнуть? Страх волной поднялся внутри, и в этот момент морозный воздух дрогнул и загудел: «Бом-м-м, бом-м-м». Показалось, что меня накрыли большим колоколом.

Да, так и есть. Я почти дошла до женского Софийского монастыря. Это знак! Как раньше не догадалась? Конечно, им нужны молодые монахини. Я представила, как Влад и Маша находят меня в монастыре и умоляют вернуться. Выхожу к ним в черном монашеском облачении, скромная, грустная, покорная судьбе, и торжественно благословляю: «Я умерла для мира, живите дружно и прощайте...»

Еще быстрее я пошла вперед и, задыхаясь, остановилась под стенами собора. Он огромный, серый, византийский, накрытый сферическим куполом, как небом. Под ним, словно внутри маленькой вселенной, летали каменные голуби, вытягивали шеи павлины, вились райские цветы. Град небесный! С одного угла мне улыбнулся крылатый лев, с другого удивленно, но благожелательно смотрел крылатый телец, который парил над каменным виноградником. От инея фигурки казались серебристыми и глаза поблескивали, как живые.

Влево от собора уходило вдаль старинное кладбище, и я, непрошеная гостья, увлекаемая непонятным любопытством, поспешила к ажурной ограде. За воротами тоже все замело: чистый белый океан, даже птичьих следов не видно. Снег пушистыми шапками висел на деревьях, лежал на крышах старинных склепов. «Ой, сколько здесь ангелов! — удивилась я. — Вот, оказывается, где они гостят. Просто ангельский приют!» Однако ангелам явно не нравилось мое появление. С кровли соседнего склепа на меня уставились сердитые херувимы, дескать, чего пришла? Любопытствуешь? А не боишься? Рядом широко распростер бронзовые крылья черный ангел: он смотрел на пришелицу и насмешливо улыбался. От вида этих черных крыльев, которые бросали тень на снег, стало зябко. А прямо напротив ворот балансировала на белой мраморной полусфере девушка-ангел с отбитым крылом и руками. Лицо было в сколах, кончик носа отсутствовал, ангел смотрел исподлобья сурово и мрачно. Это был ангел мщения.

Вдруг скрипнули ворота — в тишине звук показался особенно резким, душераздирающим — и я отпрянула. Передо мной стоял высокий мужчина. От страха он показался великаном, духом зимы: пожилой, ладный, широкоплечий, с длинной бородой, которая серебряным водопадом сбегала на грудь, с густыми седыми бровями — под ними прятались яркие карие глаза. Они сверлили незваную гостью внимательным и строгим взглядом, не обещая ничего хорошего. Одет этот странный Дед Мороз был в более-менее чистый ватник, подпоясанный солдатским ремнем, шапку-ушанку, добротные кирзовые сапоги, на руках рукавицы как у строителей. Он стоял, засунув большие пальцы за ремень, и молча рассматривал меня. «Черный глаз!» — в ужасе подумала я и сделала шаг назад.

— П-простите, в-вы кто такой?

— Я есмь человек, — с достоинством ответил он. — Человек Божий. А если, мать, тебе этого мало — зови Василием. Бомж Василий, потому что нет у меня определенного места жительства и живу я где придется. В основном на кладбище.

«Какой ужас! Желания осуществляются... Что я наделала?» — подумала я, прижимая поплотнее сумку с паспортом. Бомж держался спокойно и невозмутимо, но мне показалось, что взгляд Василия задержался на дорогой кожаной сумке.

— А ты зачем, мать, в такую поздноту на кладбище пришла? По какой нужде?

— Я не на кладбище... Я в монастырь, — пискнула я. — И вообще, прекратите меня называть «мать»! Мы с вами ровесники.

— А «мать» — это не о том! Это для уважения, — охотно пояснил Василий. — Так саму государыню называли.

Он уже не скрываясь рассматривал сумку.

— Послушай, женщина, помоги чем можешь. За каждую копеечку поблагодарю.

Василий стащил рукавицу и протянул большую, грязную ладонь. Я торопливо положила в нее полтинник, однако Дед Мороз сурово покачал головой:

— Чего жадничаешь, милая? Что мне с этим делать? Ты же в монастырь собралась...

Карие глаза насмешливо, по-вороньи сверкнули.

— Отдай бесприютному все, что имеешь. Зачем тебе там деньги? Там о другом нужно думать.

И он шагнул ко мне.

— Не смейте! Я сейчас закричу!

Я развернулась и бросилась бежать.

— Ну хоть пятисоточку дай ради праздничка!

— Помогите!

Я бежала, падая и спотыкаясь, и чудилось, что за моей спиной скрипит снег под огромными кирзовыми сапогами.

— Ах-ха-ха! — загудел вокруг воздух, но это уже был не колокол.

Я не выдержала и обернулась: мужик стоял у ворот кладбища, уперев руки в бока, и хохотал так, что на ветке проснулась и тревожно закаркала ворона.

— Чего остановилась? Чего смотришь? Беги, а то догоню!

Он сделал еще шаг, и я прибавила ходу, чем вызвала новый взрыв хохота. Бежала я на удивление долго, наверное минут двадцать, не меньше. Наконец остановилась передохнуть — погони не было. «Вот уж чудеса расчудесные! — подумалось мне. — Все как заказывала: и бомж, и кладбище, и монастырь! А самое главное, я сегодня весь вечер бегаю и никакие палки не нужны!» Озадаченно пошевелила левой ногой: может, это я себе все придумала? И про старость, и про ноги... Ну упала год назад, ну сломала — мало, что ли, у людей переломов? Может, одиночество вообще придумали? И смерть тоже... Я счастливо вздохнула, запрокинула голову и посмотрела на звезды. В небе висела аккуратная кругленькая луна, похожая на золотую монетку. Полнолуние!

А может, это и не человек был? А какой-нибудь дух? Страж мертвых, например. Оборачиваться было страшно — я скосила глаза и напряженно прислушалась. И вдруг... В ночной тишине четко и ясно слышались все звуки, ошибиться было невозможно: сзади кто-то приближался, снег громко хрустел под тяжелыми сапогами.

Я метнулась к вычурной двери какого-то шикарного магазина и рванула на себя. Несмотря на ночное время, дверь послушно открылась, и удалось ящеркой проскользнуть внутрь. Краем глаза заметила вывеску: «Антиквариат. Картины. Старые книги».

— Простите, здесь есть кто-нибудь? Пожалуйста, заприте дверь! За мной гонятся грабители!

Умирая от страха, я в отчаянии схватила ключ, который кто-то забыл в замке, и трижды его повернула.

— Простите за самоуправство, но я присяду, иначе разорвется бедное сердце...

Мне никто не ответил. Я примостилась на краешек кресла и перевела дух. Магазин, погруженный в мягкий приятный полумрак, доброжелательно молчал. Тяжелые портьеры, обшитые бархатными шариками, плотно закрывали высокие окна, как в моей собственной гостиной. Что же, это прекрасно! С улицы ничего не видно, значит, я в безопасности. Хоть в чем-то повезло.

Я отдыхала и потихоньку осматривала спасительный приют. Длинная и широкая прихожая завершалась двустворчатой дверью. Обе половинки были открыты, как будто звали в гостиную, где уютно горели старинные светильники. И захотелось воспользоваться молчаливым приглашением. Преодолевая страх, я медленно пошла по коридору, утопая по щиколотку в ковровой дорожке, что было уж совсем не по-магазинному, учитывая снег и слякоть на улице.

Вообще-то я не люблю антикварные магазины: они всегда нагоняют тоску. Входишь, окидываешь взглядом все великолепие, и вдруг сжимается сердце. Понимаешь, что эти красивые вещи попали сюда не по доброй воле: их владельцы или умерли, или оказались в тяжелом положении и превратили свои дорогие воспоминания в обыкновенный товар. Теперь немые осиротевшие спутники чужих судеб и надежд попали в плен к предприимчивым торговцам и настороженно ожидают новых хозяев. Но в этом странном магазине все было по-другому, здесь было так уютно, что я засомневалась: не перепутала ли? Не дай бог, с перепугу ворвалась в чью-то квартиру. Постойте, какая квартира? Я же видела вывеску...

Робко я стояла в дверях, созерцая зал. Где-то высоко-высоко, под самым потолком, тонула в полумраке большая люстра, похожая на некое бронзовое светило, зато мягко горели бра на стенах, усыпанные дождиком хрустальных подвесок. Граненое стекло празднично поблескивало и отбрасывало радужные пятнышки. На письменном столике и бюро светились маленькие лампы с зелеными абажурчиками.

Напротив дверей висело огромное зеркало, в котором отражался полутемный коридор, откуда я пришла, и длинная череда светильников, уходящая в бесконечность. Свет падал сверху, скрадывал морщины, аккуратно подтушевал тенями ресницы, глаза таинственно заблестели, отражая сияние хрусталя. Но... это же не я! Длинные волосы, гладко зачесанные назад, старинное платье черным колоколом, узенькая талия, затянутая в корсет, — послушай, зеркало, это не я! Это кто-то похожий смотрит сквозь тонкое стекло из зеркальной глубины, смотрит внимательно, глаза в глаза, как русалка со дна замерзшего озера. Голова закружилась, как будто я наклонилась над заледеневшей полыньей. Потом в глубине хрустального коридора что-то быстро промелькнуло... «Сегодня же полнолуние! Нельзя глядеться в зеркала», — прошептала я и поспешила прочь.

Вдоль стен стояли витрины с украшениями: заколки, серьги, браслеты, броши — все лежали в фирменных атласных футлярчиках. На пожелтевших шелковых крышечках были красиво напечатаны названия неизвестных торговых домов: на французском, немецком или на русском, с ятями. Именно эти хрупкие коробочки, такие беззащитные и трогательные, привлекли меня. Их, наверное, доставали и открывали только по великим праздникам, поэтому они пережили революцию и Гражданскую войну. А хранили они подарки, сделанные по особым случаям: на свадьбу, на рождение...

Особенно волшебными казались кузнечики и стрекозы — их было много, целая стайка. Они посверкивали сапфировыми глазками, настороженно следили за незваной гостьей, стараясь угадать, не выберу ли я кого-то из них. «Конечно, не выберу, — улыбнулась я. — Во-первых, невозможно даже представить, сколько вы стоите! Вон, у тебя бриллиантики на ножках, а у тебя — на крылышках, как росинки... Во-вторых, жаль разрушать такую необычную компанию. Кстати, почему вас так много? Вы что-то означаете или мода такая была?» Огромная стрекоза приподнялась и зыркнула на меня: у нее было золотое девичье тело и изящная головка, украшенная высокой прической. Но неуемная фантазия художника дополнила образ лапами грифона с нешуточными когтями.

— Ты так внимательно смотришь на нас, гостья! Мода, говоришь? О нет, все гораздо серьезнее! Мы сны о прошлом, о том, что не сбылось. Мы чьи-то мертвые надежды и мечты...

— Если вам когда-нибудь приснится кузнечик, это к большой опасности: за вами следят темные силы, — поддержал ее кузнечик с агатовыми глазами.

Я поскорее отошла от витрины. Это всего лишь мое воображение! Просто нервы разыгрались после дурацкой беготни.

На соседней стене мерцала золоченая рама. Я приблизилась и увидела старинный портрет той, которая наблюдала за мной через зеркальное стекло. И на секунду снова почудилось, что это отражение — отражение наоборот! Хотя это было не так. Из темного овала сверху вниз смотрела юная девушка, почти девочка, в огромном кружевном воротнике. Она старалась казаться важной и солидной, однако взгляд из-под тонких, похожих на лепестки век блестел от любопытства. Личико было невыразительное, кукольное, высокий лоб венчала драгоценная диадема, и это выглядело странно и даже нелепо. Указательный палец левой руки украшал изящный перстень.

Неожиданно я пожалела ее и спросила:

— Вам не скучно здесь в одиночестве? Мне показалось, что вы подглядывали за мной через зеркало.

Тонкая бровь чуть-чуть выгнулась, девушка слегка вздернула вверх подбородок, любопытство во взоре сменилось удивлением и недовольством. А может, это тень пробежала по холсту?

— Сударыня, давайте познакомимся! Ах, простите за фамильярность! Я понимаю, что вы очень знатная дама, но даже знатным дамам иногда бывает одиноко! Вы ведь так молоды — по нашим меркам, класс девятый, не больше! Как жаль, что под портретом ничего не написано. Могу ли я узнать, кто вы такая?

— И думать нечего! Это Марина Юрьевна, царица русская. Не догадались?

— Какая царица? Русская? Она же одета не по-нашему.

— Так до Смутного времени еще далеко! А потом, знаете ли, даже в Москве она изволила одеваться по-польски, что вызвало непонимание в массах... Простите, вы меня слушаете? О чем вы сейчас думаете? Явно не о госпоже Мнишек.

Крупный мужчина в свободном сером свитере и вельветовых брюках доброжелательно рассматривал меня поверх очков. На ногах у него почему-то были тапочки, а в руках он держал связку ключей. Он выглядел очень милым, тем не менее, признаюсь, я смутилась.

— Честно сказать, я думаю, откуда вы появились. Ничего не понимаю! Будто вышли прямо из зеркала.

— Ни в коем случае, ничего потустороннего! Видите, рядом с рамой маленькая дверь в стене?

— Не вижу, — растерянно сказала я, всматриваясь в темноту. — А почему вы в тапочках? Это же магазин или я все-таки перепутала?

— Магазин, — снисходительно пояснил мужчина, — но я здесь хозяин, и этим все сказано! Как говорили наши купцы, что хочу, то и ворочу! Вот, извольте видеть, создал специальный проект: магазин, музей, квартира — все вместе. Собственно, возродил старинную идею, лет двести назад все мои коллеги так работали. Но есть и особенности: днем продаю антиквариат и старые книги, а вечером... — Он улыбнулся, и в углах глаз разбежались симпатичные лучики-морщинки. — Вечером — тем более ночью! — предлагаю другой товар, невещественный.

— Что же именно?

— Мысли, ощущения, воспоминания, прошлые жизни... Да не бледнейте, пожалуйста! Где вы видели ведьмака в вельветовых штанах? Я шучу, несу околесицу на радостях! Я так скучал в одиночестве, проклятая бессонница совсем замучила — и вот, дорогая гостья, вы заскочили на огонек.

Он мягко освободил меня от пуховика и шапки, пододвинул кресло, выкатил из какого-то угла столик на колесиках с витой серебряной ручкой. На нем важно возвышался французский фарфоровый кофейник с двумя тонкобокими чашечками и сверкала массивная граненая ваза, полная красивых пирожных.

— Видите, какой странный натюрморт? Эпоха Наполеона и сталинский ампир — все вместе, как положено в антикварном магазине. Дань профессии, так сказать! С другой стороны, жизнь человеческая тоже полный винегрет (простите за вульгарность), дни наши по полочкам не разложишь, правда?

Я была с этим совершенно согласна.

— Пожалуйста, буше, эклеры со сливками... нет-нет, лучше миндальные.

Хозяин удовлетворенно кивнул:

— Сладкий миндаль и густой ароматный кофе с легкой горчинкой — отличный выбор! В таком сочетании есть своя прелесть.

Он усадил меня лицом к портрету, сам сел спиной и, вооружившись серебряным ситечком, аккуратно наклонил кофейник. У него были сильные красивые пальцы, как у музыканта, и интеллигентная внешность, которую немного портил толстый курносый нос и окладистая черная борода. «Опять с бородой! Мода сейчас на эти бороды пошла, что ли? Ой! Наверное, я давно не смотрела на мужчин!» — подумала я и улыбнулась.

— Портрет интересный — расскажите про эту царицу!

— Да вы про нее все знаете! «Бориса Годунова», надеюсь, читали? Памятник Минину и Пожарскому видели? А портрет и вправду редкий: не только в музее — ни в одном частном каталоге не найдете! До поры до времени прячу, цену набиваю...

Он рассмеялся и подмигнул карим глазом.

— Ей здесь лет четырнадцать, не больше. Как говорится, самое начало. До желанной Москвы еще далеко, но с пути она не сойдет и скоро начнется отсчет. С каждым шагом трагедия будет все ближе.

— Почему вы ее царицей называете? Она же самозванка!

Он пожал плечами:

— По сути! А формально была коронована 8 мая 1606 года и царствовала целую неделю. Представляете, какое потрясение для молодой девочки? Она потом всю недолгую жизнь подписывалась «Марина Императрица». Не смирилась. Не смогла забыть. — Он насмешливо развел руками. — Погоня за сбежавшей мечтой — это самое странное и бесполезное занятие, какое можно представить, и знаете почему? Да потому, что догнать ее невозможно! Как говорится, что упало — то пропало. Вы согласны, милая гостья?

— Это, конечно, правильно, только... Помните сказку про Серого Волка? Иван тоже упустил свою Жар-птицу, однако он же ее вернул. К тому же эта Марина была такой молодой! Молодые всегда себя переоценивают.

— А старики, вроде нас, недооценивают, да? — расхохотался хозяин и шутливо погрозил пальцем.

— При чем здесь это? Вы, наверное, человек холостой, а у меня есть внук, и я вижу, какая у него огромная потребность в любви. Вспомните себя в молодости: разве не хотелось выделиться из толпы, обозначить себя, чтобы заметили и оценили? Пусть даже со знаком минус, но оценили!

— Конечно, выделяться нужно — это вы тонко подметили! Девочку с короной на голове трудно не заметить. — Он снова засмеялся и широким жестом пододвинул вазу с пирожными. — Угощайтесь, угощайтесь! Умные разговоры — хорошо, а подсластиться нужно! И кофеем не манкируйте, я в него не плевал.

Этот невообразимый словесный пассаж поразил в самое сердце — пришлось покрепче ухватиться за ложечку с вензелем, чтобы не потерять самообладания. Антиквар явно наслаждался эффектом.

— Да ладно вам, — загудел низкий баритон. — Я ведь по рождению деревенский. Простите старика, вечно что-нибудь ляпну...

Мы надолго замолчали. Кофейный аромат был таким душистым и крепким, что я мысленно отмахнулась от нелепой шутки и погрузилась в дегустацию свежайших миндальных пирожных. Хозяин заботливо орудовал кофейником и маленьким сливочником. Внезапно он наклонился, взглянул мне в глаза (зрачки у него были золотистые, какие-то звериные зрачки) и тихо спросил:

— А лично вы не хотели бы подержать Жар-птицу в руках? Ну хоть минуточку? Или, по-вашему, лучше вообще с ней не встречаться?

Он откинулся на спинку кресла, крепко сцепил кисти и для убедительности повертел большими пальцами.

— Л-лучше не встречаться, — пробормотала я.

— А вот и нет, уважаемая! Сдается мне, что погоня за Жар-птицей вам не чужда. Иначе вы не бродили бы по ночам в полном одиночестве! Вы ведь любите приключения, не так ли?

— Просто улаживала семейные разногласия, — сухо сказала я.

— Понятно! Не каждый признается, что добродетель скучнее порока. — Хозяин магазина насмешливо посмотрел поверх очков. — А вам известно, чем закончилась Маринина история?

— Кажется, ее казнили? — робко предположила я.

— Может быть. Вам жаль ее?

— Любое живое существо жалко.

— Любое, согласен. Особенно невинное. Помните, как там про слезу ребенка?

— О каком ребенке вы говорите?

— Ах, Анна Александровна! Вы такая вежливая, сидите слушаете мою бесконечную болтовню, время свое драгоценное тратите! Потерпите немного, скоро я все проясню!

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я только собиралась представиться!

Видя мое полное недоумение, он улыбнулся и показал белый прямоугольник, зажатый между двумя пальцами:

— Вы уронили визитку, здесь так написано: кандидат наук, филолог, переводчик... Потрясающе! Ах, эти слабые женщины... С ума можно сойти, сколько регалий! Или все это неправда и Анна Александровна — это не вы?

Я в сомнении покосилась на закрытую сумку: как могла выпасть визитка? Но возразить не решилась и кротко кивнула:

— Нет-нет, все верно! Меня зовут Анна Александровна. А вас?

Хозяин не торопясь вытащил кожаный кисет:

— Сейчас представлюсь. Вы позволите? Благодарю. — Он зажал крепкими и ровными зубами мундштук, улыбнулся и медленно, со значением сказал: — Трофим Васильевич Ус. — И выжидательно замер.

Я почувствовала, что нужно что-то сказать. Возможно, он очень известный человек? Но я далека от антикварного мира и впервые слышу эту фамилию. Повисло неловкое молчание.

— Простите, мы где-то встречались?

— Не знаю. Все может быть.

Он опять улыбнулся, чуть мягче. Сквозь голубоватый дымок в упор смотрели хитрые глаза: желтоватые белки, глубокие морщинки, убегавшие к вискам, жесткие и прямые ресницы. Странный, звериный взгляд, почти волчий.

— Я заметил, что вы разглядывали мои украшения, уважаемая гостья, — неожиданно вкрадчиво сказал хозяин. — Произвели впечатление?

— Конечно! Они все прекрасны, но самое лучшее — золотая стрекоза. — Я невольно повернулась к витрине. — Это копия Лалика?

— Обижаете! Это и есть Рене Лалик. Желаете приобрести?

— Что вы! Я же простой человек. Откуда такие деньги?

— Никогда не употребляйте это слово! Откуда вы знаете, насколько вы просты? И вообще... — В голосе Трофима Васильевича зазвучали насмешливые нотки. — Со мной всегда можно договориться: рассрочка платежа, скидки, принимаем карты. Лалик не Лалик, а я хозяин! Все возможно! Могу и подарить, если пожелаю. Но сначала необходимо предъявить паспорт. Это общее требование при покупке антиквариата. Мало ли что...

— Да ради бога! — снисходительно сказала я, забыв про всякую осторожность.

Он долго смотрел на первую страницу.

— Ну, слава богу, предчувствия, как говорится, меня не обманули! Вы действительно Тарло?

— Семенова-Тарло... — поправила я. — Разве вы не видите?

— Вижу, вижу, как говорится, урожденная Тарло. Итак, вы обожаете знаменитого Рене? И в прошлом и в настоящем вас поддержали бы все женщины мира! А что, если я покажу вам нечто лучшее? Хотите рассмотреть другие варианты?

— Как вам угодно, показывайте, — улыбнулась я. — Вы же хозяин.

— Достойный ответ. Это мне нравится. Вот это я люблю!

Он долго звенел ключами, наконец с трудом открыл какой-то тайный ящичек в бюро и положил на стол бархатный футлярчик. Повинуясь непреодолимому любопытству, я открыла и увидела перстень в александрийской оправе. Никаких завитков, излишеств — только камень, огромный мерцающий овал.

— Первый раз вижу такой большой аметист!

— Примерьте, раз нравится!

Неожиданно для себя я одела его по-старинному, на указательный палец, и удивилась, какой по-королевски изящной и значительной стала казаться моя маленькая и узкая кисть. Да, наверное, такие пальцы целовали встав на колени! Я кинула быстрый взгляд на портрет.

— Все правильно! Это ее кольцо — посмотрите внимательнее на руку, опущенную вдоль пояса. Марина тоже носила его на указательном пальце. Видите, я предлагаю лучшее. Королевская вещь.

— Но какова стоимость? Вряд ли я смогу его приобрести.

— Разумеется, не сможете. Это кольцо бесценно, купить его нельзя, однако можно принять в дар. В роду Тарло оно передавалось от матери к дочери и считалось, что камень угадывает и выполняет все тайные страсти своих владелиц. А это особенно ценно: не каждый знает, чего хочет. Вот вы, например, догадываетесь, что за драконы сидят у вас внутри, а?

— У меня нет никаких драконов!

— У каждого есть! Ну, хотя бы один маленький дракончик. И представьте, перстень желаний моментально помогает им сорвать цепи, расправить крылья и вылететь на волю...

— Тогда это странный подарок!

— Отчего же? Как умная женщина, госпожа Мнишек-Тарло понимала, что ее дочь не собиралась стареть в замковой тиши, в объятьях какого-нибудь толстого и доброго пана. А поскольку гигантское честолюбие и железная воля были единственными талантами Марины, перстень пришелся весьма кстати.

— И что же?

— Камень заработал сразу: через год началась история головокружительного взлета и не менее головокружительного падения в бездну вечности.

— Какие ужасные последствия!

— Аметист не отвечает за последствия! — Антиквар усмехнулся, по-кошачьи сощурив глаза. — Что делать? Фарша без приправ не бывает. Ну, там, лучок, перчик, соль... Так и желания! Что делать, если желания у польской девочки были очень и очень взрослые? Кто не рискует, тот не выигрывает, не так ли?

— А зачем вы все это рассказываете? — мрачно спросила я и отхлебнула холодного кофе.

Поток информации меня оглушил и почему-то расстроил. Трофим Васильевич по-шутовски развел руками и поклонился:

— Не понимаете или изволите притворяться? Перстень ваш по праву — берите и владейте, потому что именно вы являетесь потомком Ядвиги Тарло.

— Откуда вы знаете? Вы не слишком торопитесь?

Я старалась говорить спокойно, чтобы не раздражать непредсказуемого антиквара. Экскурс в собственную родословную произвел на меня впечатление. Какой эксцентричный мужчина! На что он еще способен? Этот Ус явно нервничает, и, как мне кажется, от него можно ожидать новых сюрпризов.

— Неужели я единственная Тарло в Санкт-Петербурге? — как можно мягче спросила я и попыталась незаметно снять кольцо.

Но от моих беспорядочных усилий камень вдруг отошел в сторону.

— Здесь что-то есть!

Антиквар просиял:

— А вот и доказательства! Память предков, так сказать, родовая реликвия! Признайтесь, вы догадывались, что здесь тайник?

— Это простая случайность.

— А как быть с внешним сходством? Тоже случайность? — снисходительно сказал Ус, кивая на портрет. — Доживи Маринка до ваших лет, были бы близнецами. Вот и ответ на ваш вопрос — ошибки быть не может! Кстати, вам интересно, что скрывает тайник?

Было очевидно, что он все прекрасно знает.

— Тут... портрет ребенка. Кто это?

— Царевич Иван, сын Маринкин, — устало сказал Трофим Васильевич. — В нем-то вся и загвоздка. Вам правда моя фамилия ни о чем не говорит? Вы же женщина образованная!

— Я не очень люблю историю. Извините.

Я смущенно вздохнула.

— Тогда позвольте представиться еще раз! Я прямой потомок предателя атамана Уса, который сдал войскам Марину Юрьевну вместе с сыном. Влюбленный в нее Заруцкий бился до конца, пытаясь повернуть историю.

— А что случилось потом?

— Заруцкого посадили на кол, по другим сведениям — колесовали. Говорят, он любил Марину и умер за нее достойно: ни в чем не покаялся, ни о чем не просил. Признайтесь, от этих слов ваше чувствительное женское сердце забилось сильнее?

Я искренне покачала головой:

— Полноте! Расскажите лучше про Ивана.

— Увы, его тоже казнили.

— Ребенка?!

— К сожалению. И умирал он тяжело: петля, не рассчитанная на маленький вес, никак не затягивалась и агония на виселице продолжалась часа два... Не только Марина, даже мой пращур-злодей чуть не рехнулся, наблюдая за страданиями несчастного дитяти.

Я испуганно смотрела на антиквара. Может быть, он сумасшедший? Зачем посторонней женщине рассказывать такое о своих родственниках, пусть даже давно умерших? Нелепо, странно... Хочет меня шокировать? Обезоружить? Что ему нужно? Почему ночью его дверь была открыта? Возможно, это не случайность и он ждал перепуганную странницу... Но выглядел он абсолютно спокойным и задумчиво попыхивал трубкой, размышляя о чем-то.

Я пожала плечами:

— А в чем вы обвиняете своего предка? Хотите знать мое мнение? Он ни в чем не виноват — просто взял на себя неблагодарную работу и поставил точку в долгой истории. Откуда ему было знать, что ребенка казнят?

— Ну, об этом было легко догадаться: Ивана бы никто в живых не оставил — повод для новой смуты, как ни крути. И все-таки он мог спастись!

— У мальчика не было шансов!

— Да магия шансы не считает. Мы же верим в чудеса! Вы ведь тоже любите сказки? Может, Иван оборотился бы в Финиста — Ясна сокола и улетел в синее небушко? Спасти его мог волшебный перстень, который висел на шнурке рядом с крестиком, и Маринка умоляла не трогать его, потому что больше всего на свете хотела сохранить Иванову жизнь. Представляете, какая в этом желании сила была? Оно, как материнская молитва, со дна моря поднимает, в сине небо отпускает! Однако Ус перстень забрал, забрал не из жадности и корысти, а назло ненавистной Маринке и лишил мальчишку последнего чудесного шанса. Именно в этом до самой смерти каялся мой злодейский предок.

— И вы в это верите?

— Я — нет, атаман верил.

— Тогда при чем здесь вы? Дело сделано. Сами говорили, что историю не повернешь. Или весь ваш род теперь проклят?

— Ну с какой стати? Для проклятого я неплохо живу. — Трофим Васильевич широко обвел гостиную рукой. — Лично я ни в чем не виноват, но кому не знакомы муки совести? И мне было жаль несчастного атамана. Раз он завещал вернуть кольцо наследникам, значит, нужно вернуть. Да вот вопрос: а где вас сыскать-то, наследников? К тому же этот аметист очень капризный и не ко всякому наследнику пойдет. Вот вы ему явно приглянулись... — Трофим Васильевич покосился на мою руку: — Какие изящные пальцы! Он как прирос к вам.

Я не знала, что сказать. Почему-то вспомнилась сказка про Красную Шапочку, и, словно в ответ на это, Ус быстро снял очки, которые казались игрушечными в огромных лапах. Потом он подвел итог:

— Молчание — знак согласия, поэтому считаю нашу сделку завершенной. Я исполнил свой долг, и душа казака Уса обрела покой. А у вас появились завидные перспективы. — Серый Волк нагло подмигнул янтарным глазом и с наслаждением потер руки: — Сдается мне, Анна Александровна, что тайных желаний у вас предостаточно, так что все отлично!

Мое мнение его не очень интересовало: он уже все решил. Я вздохнула и украдкой взглянула на бледное лицо девочки-дамы: что-то в портрете изменилось — и это изменение было важным, но я никак не могла понять, в чем дело. Он тут же засек мой взгляд:

— Да перестаньте сканировать портрет! Мы с вами тоже когда-то были красивыми, нежными и невинными. Вам же нравится этот заветный перстенек? Он ваш по праву. Хотите — и портрет забирайте. Будете на своего предка любоваться и гостям хвалиться — царица все-таки...

И тут я увидела, как вспыхнули глаза юной дамы. Хозяин, видимо, тоже это заметил и задернул портрет шелковой зеленой шторкой. На секунду показалось, что Марина погрозила пальцем. Кому — ему или мне?

— Спасибо, портрет как-нибудь потом.

— Ну что такое, дорогая гостья? Почему вы так погрустнели? Побледнели...

— Мне почему-то кажется, что я позволила втянуть себя в странную историю.

— Прекратите, пожалуйста, кокетничать! Какая история? Я совершил некое действие, чтобы поставить точку, как сделал когда-то мой пращур. Вы же сами так сказали? К вам вернулась наследственная вещь — и все. Всем сестрам по серьгам. В конце концов, надоест перстенек — подарите, а вот продавать, говорят, нельзя. И дарить нужно от всего сердца, с любовью — как я сейчас!

— А может...

— Вернуть уже нельзя! Извините, у нас как в аптеке — назад не принимаем. — Он шутливо поклонился. — Примерили чужие воспоминания — все. Были наши — теперь они ваши.

Мы замолчали. Трофим Васильевич подавил зевок. Было ясно, что хозяин сделал что хотел и на попятную не пойдет. Я напряженно думала, как завершить наш разговор и откланяться, но меня опередили.

— Хотите еще кофе? Или отвести вас домой? Родные-то вас не потеряли?

— Потеряли, наверное, — медленно выговаривая слова, сказала я. — Можно я вызову такси?

— Да кто же вам запрещает? — усмехнулся Трофим Васильевич. — Я исчезну, чтобы вас не смущать. Подождите свое такси и, уходя, посильнее захлопните дверь.

Мне показалось, что кольцо еще плотнее обхватило палец, словно боялось, что я оставлю его в салоне.

— Вы... вы... пожалуйста, не обижайтесь! Я ничего такого не имела в виду... — виновато залепетала я, но хозяин уже исчез, растворился в каком-то из темных углов так же внезапно, как появился. — Я достала телефон: — Могу я заказать такси?

— Пожалуйста! Какой адрес?

Действительно, какой? Я замялась и тут увидела на столике раскрытый журнал. На развороте красовался портрет Трофима Васильевича, а под ним жирный заголовок: «Хранитель старины». В статье рассказывалось о замечательном магазине и его необыкновенном хозяине, который был эстетом, предпринимателем, искусствоведом и потомственным казаком! Далее приглашались желающие сдать и купить предметы старины по «честным ценам» и следовал точный адрес. Откуда здесь эта дурацкая статья? Я могла поклясться, что только что на столике не было ничего, кроме кофейного натюрморта с пирожными. Для убедительности я осторожно погладила страницу: отличная бумага, прекрасная печать, легкий запах типографской краски — сама реальность! Надо же! Похоже, хозяин хочет избавиться от непрошеной гостьи как можно скорее. Продавец желаний... Что же, я тоже с удовольствием покину сей необычный приют. Я без запинки продиктовала адрес, журнал как по команде кувыркнулся со стола и словно провалился сквозь пол. Чтобы не упасть в обморок, я громко пожаловалась на сквозняк и кинулась к двери.

Убегая, дрожащей рукой отдернула ткань и бросила последний взгляд на портрет. Худенькое длинноносое личико как будто бы посуровело. А самое главное, на руке Марины, грациозно опущенной на платье, уже не было перстня!

Глава 6

Я поплотнее захлопнула дверь и почувствовала себя счастливой. На улице подмораживало, ярко горели фонари, по белой дороге шел одинокий след от протектора. Прямо под фонарем дремал маленький заиндевевший «фольксваген» — очевидно, это и было мое такси. Иней блестел и искрился, отражая электрический свет, и автомобильчик был похож на елочную игрушку. Шофер попался молодой, рыжий, зеленоглазый и разговорчивый, чем-то он напоминал нагловатого, но симпатичного уличного котяру.

Мы мягко стартовали, и буквально сразу он по-свойски ввел меня в курс своих дел, объяснил, что приезжий, снимает, хотя намерен в ближайшее время обзавестись квартирой и присматривает район. Мой район, куда мы держали путь, ему нравился.

— Значит, в сталинке живете? Повезло!

— Почему? — удивилась я. — Это в наше время лучшего не знали, а сейчас такой огромный выбор!

— А я новье не люблю! Я ваше время люблю. Тогда ведь рвачей не было, правильно? Мне кажется, они не существовали как класс.

— Уверяю вас, они вне времени — как микробы.

Было жаль его разочаровывать. Я скользнула взглядом по салону, ища другую разговорную тему, и увидела на заднем сиденье планшет.

— Не разобьется?

— Да я тут фильм смотрел, а то, пока вызова дождешься, от скуки помрешь. Сегодня таксист — умирающая профессия, у всех машины.

— Хотите, я угадаю ваши вкусы? Драма? Эротика? Боевик?

— Исторический, — немного смущаясь, сказал он. — Но это пока просто ролик, я тут в массовке задействован. Сказали, очень характерная внешность, даже крупный план пообещали. Желаете полюбопытствовать?

— Извольте.

Медленно разгорался экран, открывался и оживал зрачок, смотрящий в мир без границ времени... Долгожданные сумерки, черная речная вода и высокие, в человеческий рост, камыши. Молодая женщина забилась на корму, прижимая к себе испуганного ребенка. Первый раз в жизни ей стало страшно: все получилось как в той сказке — «отдай то, не знаю что». Разве она этого хотела? Еще утром думалось, что самое главное — венец, венец для сына, будущего московского государя! Сколько раз во сне Марина хватала проклятую шапку, но та наливалась немыслимой тяжестью и не было сил поднять и увенчать саму себя на царство... И вдруг оказалось, что это сокровище ничто по сравнению с маленькой детской жизнью, дрожащей, как свеча на ветру: вот-вот потухнет слабенький огонек. Сейчас она бы с легкостью отдала и венец, и свою собственную жизнь, чтобы спасти Ивана. Боже, пронеси эту чашу! Неужели ничего нельзя изменить? По камышам пробежала легкая волна, вершинки задрожали. Может, это зверь пробирается к воде или крупная птица села отдохнуть? Однако сквозь серые стебли уже мелькали темные человеческие фигуры, которые старались двигаться бесшумно и незаметно, низко пригибаясь. Она покрепче обняла сына. Господи, помоги ему выпорхнуть из этих силков, дай ему крылья, пусть маленькие и слабые! Пожалуйста, дай! Он такой худенький и легкий, пусть обернется серым воробушком и улетит прочь. Но Марина понимала, что опоздала...

— По-моему, им конец пришел, — мрачно сказал водитель. — Можно я выключу? Я чернуху не люблю, особенно про детей: мне их всегда жалко. А обещали блокбастер... Обманули друзья, — вздохнул он, — учли интерес к Смутному времени. Да только я их тоже обману: не видать им моей характерной внешности. Не стану я на них силы тратить.

— А почему Смутное время? Вы историк, молодой человек?

— Нет, будущий юрист. Просто я с Дона приехал, у нас в станице Голубинской все про них помнят.

— Про Марину?

— Про Заруцкого. Наш казак Иван Заруцкий в ее войске был. Я ведь тоже Заруцкий: фамилия для наших мест распространенная. Сколько ручьев, столько и Заруцких... А вот что у нее сынишка был, я не знал. Теперь прояснились бабушкины сказки.

— Не понимаю.

— Бабуля моя считала ее еретичкой и одержимой, а им, как известно, дарована жизнь после смерти. Поэтому ведьма Маринка вовсе не умерла, а оборотилась сорокой и до сих пор кружит вокруг башни, где ее умучили, все кричит, своего маленького Ивана зовет-высматривает, не хочет без него на тот свет улетать.

— Не верю! Фантазерка ваша бабушка.

— Зря не верите. Я, когда из Москвы в Коломну маршрутки гонял, видел эту птицу: каждый день кружит над башней и кричит, кружит и кричит. Слушать невозможно! Сам лично в нее камнем кинул, но не помогло. Рвет эта птица своим криком сердце на части — и все!

— Неужели? — растерялась я. — А вы не преувеличиваете? Ведьма обо всем ведает — неужели она бы за четыреста лет не придумала способ вернуть Ивана?

— Ох! — Зеленоглазый шофер рассмеялся и хлопнул в ладоши, однако вовремя опомнился и снова взялся за руль. — Вот они, современные профессорши! Разве вы не знаете, что некоторые желания раз в пятьсот лет исполняются? Для мертвых это не время. Не переживайте, уж она, точно, придумает...

Я вспомнила про кольцо и почувствовала, как похолодели руки.

— Вот вы ей сочувствуете, а она кругом виновата. Сколько людей и детей было умучено! Не один ее Иван.

— А вот с этим согласен, — кивнул парень, — но по мне — так лучше не вникать. Одно дело — смотреть с высоты птичьего полета, другое — лицом к лицу, глаза в глаза. Мать — она мать и есть, какая бы ни была.

Кольцо больнее сдавило палец.

— У вас, часом, в голове не зашкаливает от этого Смутного времени?

— Уже нет: мы ведь приехали, — улыбаясь, ответил Чешир и эффектно затормозил перед моим домом.

— Вот и ладненько! Сколько я вам должна... э-э... простите, забыла узнать ваше имя-отчество? — спросила я, открывая кошелек.

— А меня, кстати, Иваном зовут! — вдруг рявкнул шофер, и я выронила купюру от неожиданности. — Как вы думаете, я могу быть потомком Заруцкого? Мне бы очень хотелось!

— А вы и есть Иван Заруцкий, — серьезно сказала я и решительно захлопнула дверцу автомобиля. — Я это ясно чувствую!

— Нет, подождите, — не унимался Иван, — не нужно шутить! Вы очень необычная дама! Вы, случайно, не волшебница? Мы еще встретимся?

Я улыбнулась:

— Не факт! Небо светлеет, и ночь совпадений подходит к концу. Но если я снова поеду в этот антикварный магазин, обещаю, что вызову только вас!

Через пять минут я уже входила в квартиру. Все вокруг благоухало розами с горькой ноткой шоколада и кофе. Сквозь открытую дверь столовой было видно, как нежные и прекрасные цветы, полностью раскрывшись, гордо стоят в хрустальной вазе, а несколько лепестков упало на торт.

И вдруг романтика исчезла, меня охватило первобытное чувство голода, я скинула ботинки и рванулась вперед, но запнулась о лыжные палки. Вид у них был злой, колючий: «Бросила нас? Сбежала? Не стыдно?» Сразу же заныла коленка и тазобедренный сустав.

— Не стыдно! — гаркнула я и с яростью стала запихивать палки в стенной шкаф. — Вот и сидите там до скончания века! Будете приставать — отнесу на помойку. Вы мне больше не нужны.

Потом глянула в зеркало. Ну да, есть морщины, конечно, тем не менее сходство с некоей зеркальной дамой очевидно. И, честно говоря, мне это льстит. Обязательно посмотрю свои фотографии в молодости.

Неожиданно тишина рассыпалась от отчаянного телефонного звонка. Я онемела. Сын! Он разыскивает меня. Бедный мальчик, наверное, решил, что я повесилась после Пашиного визита.

Я вцепилась в трубку, как в спасательный канат, который вытащит меня, тонущую в фантастической круговерти.

— Владик, ты?!

Я тараторила изо всех сил и не давала задавать вопросы, потому что не знала, что отвечать. Если я расскажу правду, Владик может приехать и вызвать «скорую».

— Прости... Спасибо за розы, теперь комната как райский сад... Торт тоже отличный и свежий-свежий...

— Я гуляла... Ну и что? Погода хорошая, телефон я нечаянно отключила. Без очков была...

— Да, Паша все сказал. Отличная идея — дуйте в свой Сингапур, а потом ко мне. А я на Новый год поеду на пароме Хельсинки — Стокгольм. Все-таки перемена обстановки... Алло! Владик, ты меня слышишь? Алло!

В трубке молчали. Мне показалось, что связь пропала.

— Что значит — я все перепутала? А, это вы едете в Хельсинки? А я всегда мечтала посетить Сингапур?.. Нет, мы не пили...

Я погладила карман, куда переложила удивительное кольцо, и вдруг почувствовала, что зря трачу время. Нужно закругляться.

— Что значит — передумали? Ни в коем случае! Поезжайте отдохните. И я отдохну.

Снова в трубке наступила звенящая тишина, я героически держала паузу. Наконец Владик решился:

— Мам! А где ты была? Если не хочешь, не отвечай, конечно, но у меня ощущение, что я разговариваю с незнакомым человеком. Это точно ты?

Взгляд опять упал на карман. Когда же закончится это выяснение? Мне нужно загадывать желание. Вроде все живы и здоровы — чего же еще?

— Мама, я тебя очень прошу: скажи, где ты была ночью?

«На кладбище», — чуть не сказала я, да вовремя спохватилась.

— Считай, что на свидании.

Владик странно вздохнул, как будто его придушили, и рассмеялся:

— Ты что, серьезно? То-то я смотрю... Ну, мать, ты даешь! Рад за тебя: нехорошо человеку быть одному. Так, кажется?

— Так, Владик!

— Ты же у нас дама с бешеной энергетикой, ты же людей притягиваешь. Только будь осторожна, сейчас полно брачных аферистов. Он молодой? Моложе тебя? Вы давно знакомы?

— Да не бойся ты, сын! Я уже большая девочка, все знаю. Он мой ровесник, и получается, что знакомы лет триста. Кроме того, Трофим Васильевич — жених завидный: антиквар, ювелир, историк и просто очень богатый человек. Имеет огромную квартиру и магазин на набережной. Что еще? А-а... Он видный господин и хорош собой.

— Ого! Я удивлен, потрясен и восхищен: именно такой мужчина достоин моей матери. Вдовец? Познакомишь?

— Холостяк, — отрезала я. — При случае познакомлю. Спокойной ночи, Владик!

— Спокойной ночи, мама!

— И еще раз спасибо за розы.

Теперь я была свободна. Первым делом вынула футлярчик, осторожно раскрыла и положила на стол. Камень тихо сиял, отражая электрический свет, как будто благодарил за свободу. Тихонько взяла его в руки и залюбовалась: «Какой же ты красивый! Ус сказал, что ты любое желание можешь исполнить. Это правда?» Сияние камня стало ярче, теплее, он отливал голубым и стал похож на зрачок, и внезапно мне захотелось снова посмотреть на детский портрет. Нет, не буду! Нехорошо смотреть на несчастного ребенка, тем более ночью. Какой ужас! «Аметист, ты мог его спасти? Скажи правду».

Камень молчал. Я села за стол и подперла голову двумя руками, чтобы лучше думалось. Но внутри полная пустота, ни одного желания. «Ах, что бы у тебя попросить? — кокетливо размышляла я. — Сын вырос и пристроен, квартира есть, машина не нужна, хорошая работа тоже есть, здоровье (если не считать прошлогоднего перелома) в возрастной норме». И вдруг я смутилась: при чем здесь все это? Аня, ты, кажется, разучилась мечтать! Желание — это совсем другое! И словно в ответ на мои мысли, окно распахнулось настежь, и тут же в лицо ударила метель, мокрый снег бился и вертелся в черном оконном проеме, сыпался на подоконник и даже долетал до ковра. И внутри камня тоже началась метель: голубоватый глаз смотрел в прошлое, и я снова не понимала, как разделить вымысел и явь...

Я видела, как бредут по колено в снегу пятеро здоровых бородатых мужчин. Один осторожно нес что-то вроде небольшого свертка и крепко прижимал свою ношу к груди. За ними терялись в снежной круговерти стражники с фонарями, похожие на тени. Они явно не спешили, хотя и держали процессию в поле зрения: двигались степенно, с достоинством, понимая, что без них не начнут. Главной работой было не охранять, а дополнять картину, придавать необходимый статус действию, которое представляет собой нечто из ряда вон выходящее.

Мужчина с ношей оказался совсем рядом, как будто невидимый оператор дал крупный план, и я тихо ойкнула. Это был не сверток! К его груди доверчиво приник маленький мальчик, бледный от холода и страха. Царевич Иван отворачивался от метели, прижимался лицом к заиндевевшему сукну и время от времени тихо, но настойчиво спрашивал:

— Куда ты меня несешь?

— Не бойсь, скоро придем, — снисходительно отвечал мужик и усмехался, удивляясь детской доверчивости.

Впереди в снежном тумане показалось нечто, похожее на ворота. Нечто стояло на возвышении, напоминающем сцену, а вокруг колыхалось человеческое море, подкатывалось почти к самой сцене и потом испуганно и торопливо отступало назад.

«Камень, почему ты не спас Ивана? Если ты волшебный, должен был что-то сотворить... И вообще, почему ты добровольно перешел в лапы этого Уса?» Я недоверчиво покачала головой. «Скажи честно, ты всего лишь антикварная штучка? Старинный перстень? Красивая дорогая вещица — вот и все...» Дорогая? Это слово эхом прозвучало в сознании или кто-то насмешливо произнес его вслух? Да, настоящие желания стоят недешево. Сыном расплатилась Марина за Московское царство и неделю власти. Бойтесь своих желаний, они могут осуществиться... А что делать? Драконы освободились и вылетели из тайников души... Мне вспомнились сощуренные глаза, наблюдающие сквозь кольца табачного дыма. Волк-оборотень, зачем ты навязал мне это кольцо? Думаешь, я пожелаю на свою голову? Ошибаешься: у меня и так все великолепно!

Я решительно встала и пошла в коридор, чтобы спрятать коробочку с искушением подальше от себя (да и от воров тоже). Выбор пал на напольное зеркало: вряд ли за ним будут искать, да и мне на глаза лишний раз не попадется. Но когда я разогнулась, то увидела, как в зеркальной глубине медленно открывается комнатная дверь. За ней шумели гости, горели новогодние огоньки на настоящей огромной елке. Потом выстрелила хлопушка и конфетти разноцветной метелью вылетело в коридор. И вместо страха меня охватила сумасшедшая радость! Я зачарованно глядела, как яркие кружочки, медленно кружась, падают на пол. Медленно-медленно, как в кино. Какой это год? Конечно, мы тогда познакомились с Игорем. Ах, вот и они! То есть мы... В зеркале целовались парень с девушкой. Неужели мы были такие симпатичные? Да-да! Были, конечно! Как я могла все забыть?

Внезапно меня осенило: раньше здесь не было зеркала, в этой нише располагались вешалки. А зеркало стояло напротив. В тот Новый год все веселились, а мы умирали от тоски. Мы убежали от них и зарылись в шубы, чтобы нас никто не нашел. Нас интересовала только любовь! А мех был такой мягкий и пах морозом, свежестью... Я почувствовала, как голова пошла кругом. Никогда! Какое ужасное слово: никогда, никогда, никогда. Как несправедливо, что отец Владика умер так рано! Казалось, жизнь без него не имеет смысла, однако я все-таки живу и, можно сказать, даже творю...

Я улыбнулась, вспомнив, как утром мы поссорились и я долго-долго торчала у окна, дрожала от сквозняков и страха. Обмоталась длиннющим французским шарфом, который он забыл, и смотрела в пустой, заметенный снегом двор. «Позвонит? Придет? А вдруг он бросил меня?» И тут я увидела Игоря: он стоял на детской площадке и не сводил глаз с окна, в руках сжимал букет роз. Да-а... В советское время купить розы в новогоднюю ночь было приблизительно то же, что принести царицыны черевички...

А так хочется любить и стремиться вопреки всему: мечтать о встречах и взглядах, ловить движение глаз, поворот головы, улыбку или тень, пробежавшую по дорогому лицу. Засыпать и просыпаться с мыслью о нем, с надеждой на встречу. Да, иногда судьба преподносит подарочки! Не только колотушки. По щеке проползла горячая слезинка. Я вытерла ее ладонью и вздохнула, признаю. Нехорошо быть человеку одному. Зажмурилась. Открыла глаза — теперь в зеркале отражалась обыкновенная женщина с грустным расстроенным лицом. И больше никого. Прошлое бесследно исчезло. Врешь, кольцо! Желай не желай — ничего не вернется: что в вечность упало — то пропало.

Глава 7

Незаметно минула зима, жизнь вошла в свою колею. Праздничный обед состоялся и прошел на высшем уровне, все хвалили подарки (и по-моему, искренне), но было уже неинтересно. Меня влекло совсем другое. Родные заметили странное равнодушие и решили, что я увлечена романом с таинственным антикваром. Как бы то ни было, зимние события пошли мне на пользу: наконец-то я перестала думать за всех и обнаружила, что сама по себе тоже еще существую в мировом пространстве!

Внук сдержал слово и познакомил с рыжей Олей. У нее были очки и чудесные тициановские волосы. Ей очень хотелось понравиться, поэтому она волновалась и умничала, иногда терялась и краснела, подкупая непосредственностью. Было очевидно, что Оля — беззаветно влюбленная, милая, хорошая девочка. Я искренне радовалась за обоих, но предложение о совместном отпуске решительно отклонила (чем очень их удивила). А себе пообещала вырваться хоть на десять дней к морю.

Зимние месяцы были посвящены упорному и плодотворному труду. Давно так хорошо не работалось! Переводы шли как по маслу, однако ровно в девять часов вечера я неумолимо ставила точку и открывала окно во Всемирную сеть: я хотела представить тех людей, с которыми, хочешь не хочешь, теперь связывал перстень желаний. Разумеется, больше всего интересовала неожиданно появившаяся дальняя родственница. Я даже завела в компьютере специальную папку, куда тщательно копировала все собранные сведения, и сделала вывод, что эта панночка оставалась притягательной и после смерти, почти как в гоголевском «Вие». По крайней мере, писали про нее многие — кто с осуждением, кто с восхищением, — но заглянуть в хрустальный гроб истории было интересно. Однажды я подумала о том, что ее посмертная жизнь оказалась не менее драматичной, чем жизнь реальная. Пожала плечами, осознавая этот факт, заварила кофе и погрузилась в содержимое своей папки. И зазвучал странный хор!

Кто-то восторженно называл ее изящной и чарующей полькой с необыкновенно выразительными глазами. Другие, наоборот, полностью отрицали женское обаяние, говорили о сходстве с отцом, обращали внимание на высокий лоб, ястребиный нос и острый подбородок, тонкий рот и плотно сжатые губы. При этом все отмечали силу воли, честолюбие и удивительную харизму этой женщины, которая магнетически притягивала мужчин. Недаром называли ее ведьмой и «еретицей».

«Ну это уже слишком! — кокетливо вздохнула я. — На редкость разноголосый хор летописцев! Интересно, живой-то они ее видели?» Я отодвинула ноут, посмотрела в окно и счастливо пересчитала признаки фамильного сходства: ястребиный нос, блестящие серые глаза, тонкие губы, маленький рост, при этом волевая, целеустремленная, честолюбивая. Ну что же, лестно, приятно до головокружения, хотя и странно... Хотела бы я с ней встретиться, поговорить. Я представила себе наш диалог и окончательно размечталась. Взгляд скользил от предмета к предмету, потом упал на страницу ежедневника, и я, охнув, подскочила. Скоро МЖД — 8 Марта! МЖД — это аббревиатура, придуманная Демиургом, которая мне очень нравилась. Ничего личного, просто Международный женский день. А какой же праздник без веселья и застолья? Веселье же Леонид понимал по-своему, и к этому нужно было подготовиться.

Пришлось все бросить и выйти на улицу. В витрине какого-то магазина засмотрелась на симпатичное пальто, немного поколебалась и нырнула внутрь. Магазин оказался больше, чем я предполагала: длинные ряды пальто и пуховиков самых невообразимых расцветок и фасонов уходили за горизонт — во всяком случае, стены было не видно. Я почему-то занервничала. Вообще-то давно хотелось что-то поменять, тем более что наступала весна и в глубине души мне нравились элегантные кашемировые пальто, но вылупиться из привычного пухового кокона было не так-то просто. Элегантность обязывает и поэтому неизбежно внесет напряжение в мой устоявшийся и всеми принятый образ (простите, имидж), в котором удобно и уютно, как в разношенных тапочках. Я поняла, что не готова поменяться, и собралась капитулировать.

Однако было поздно: по проходу уже мчался продавец-консультант, и я приготовилась дать жесткий отпор в классическом стиле. «Вам чем-то помочь?» — «Спасибо, я только смотрю».

— Дама, извините, мне нужно срочно перезвонить: с девушкой поссорился. Сами выплывете?

Я удивленно кивнула, кинула взгляд на яркие разноцветные пальто и побрела в мрачный темно-коричневый и черный массив. После получасовых поисков настроение стало такого же цвета.

— У вас что, траур?

Паренек нарисовался в отдалении и теперь с удовольствием отхлебывал кофе с чизбургером.

— Мы помирились, и я решил отпраздновать. Возьмите вон то бежевое пальто с поясом и не мучайтесь. Вам подойдет, говорю это как профессионал.

— Не навязывайте мне ничего. У меня есть свое мнение.

— Я не навязываю, а предлагаю. Вы же не видите себя со стороны. Ботинки, пуховик — что за потребительские стандарты! Вы заметили, что сейчас мужчины и женщины одеваются почти одинаково? Такие андрогины в пуховиках — мне кажется, вам стоит выделиться. Вы же необычная женщина, по-своему яркая. И повод есть: завтра, между прочим, 8 марта, а никак не 23 февраля. Шапочку тоже нужно сменить. Вон там, на полочке, лежат вязаные, ручной работы. Это модно!

— А что, у меня плохая шапка? — обиделась я.

— У вас обыкновенная, среднестатистическая шапка, — отрезал паренек. — У моей бабушки такая же. Зачем она вам?

Сердце учащенно забилось.

— Но ведь я тоже бабушка.

Он задумчиво покачал головой:

— Для бабушки вам чего-то не хватает. Во всяком случае, мне про вас так думать не хочется. Но клиент всегда прав — повторяю, я никогда не навязываю свое мнение.

И он исчез в пуховиках.

— Молодой человек! — испуганно заторопилась я. — Я согласна, беру и пальто и шапочку...

Он снова возник передо мной, как вездесущий дух моды, помог облачиться в обновы и строго осмотрел с ног до головы:

— Отлично! Вы стали очень хорошенькой!

Такое замечание из уст молодого человека можно было бы счесть наглостью, но я сейчас себе очень нравилась и не стала возражать. Продавец остановил взгляд на пуховике и старой шапке:

— Что будем делать с вашими доспехами? Помочь донести до машины?

— Я не вожу машину, — застенчиво сказала я. — И вообще, эти вещи мне больше не нужны. Можно я их оставлю здесь?

— Помилуйте, у нас же не склад!

— Так отдайте их кому-нибудь: они хорошего качества и почти новые...

Все мое существо теперь отторгало эту бесформенную оболочку, которая еще полчаса назад согревала меня. В легком золотистом пальто, напоминавшем по форме колокольчик, я чувствовала себя бабочкой, вылупившейся из кокона.

— Ладно, я что-нибудь придумаю, — милостиво согласился молодой продавец. — Честно говоря, вы не первая клиентка, которая так поступает. И это прекрасно. Кстати, советую вам отпраздновать покупку: будет дольше носиться. У нас здесь отличный супермаркет, купите шампанского, деликатесов — устройте праздник, который всегда с тобой, как у Хемингуэя.

— А вы читали Хемингуэя? — с уважением спросила я, но он уже меня не слушал, прижимая к уху мобильник.

Любовь! Весна! И я отправилась устраивать праздник.

Я легко шагала по улице, помахивая пакетом с шампанским и получая огромное удовольствие от каждого шага, каждой витрины, где отражалась золотым огоньком. Оказывается, женщине очень просто стать счастливой: нужно быть модной и красивой — и все! «Праздник, который всегда с тобой!» — пропела я и с интересом посмотрела на прохожих — знают ли они о таком? Нет, они, скорее всего, не знали и энергично обгоняли меня, вперив взгляд в какую-то невидимую цель. Другие, наоборот, устало брели, опустив голову и изучая грязный подтаявший снег и разноцветный мусор. Ни я, ни замечательная обновка никого не интересовали, что, впрочем, было понятно и не обидно. «Это только мой праздник!» — улыбнулась я, вспомнила о том, что завтра, несмотря на холод, начинается весна, и вдруг остановилась.

В голове мелькнула какая-то мысль. Я на секунду задумалась: что-то тревожное... Так бывает, когда вспоминаешь что-то, а вспомнить не можешь. Но стоило повернуть голову вправо, как над крышами домов гордо воспарил византийский купол собора. Небо в небе. Никогда не замечала! Неужели он совсем близко? Я припомнила свои зимние злоключения и торопливо пошла прочь. Углубилась в соседнюю улицу и с досадой обнаружила, что от стены до стены там висит красно-белая лента, а смуглые красавцы в оранжевых жилетах борются с огромной трубой, утопая в снежной каше.

— Мама, у нас авария! Ходи в обход...

Пришлось повернуть направо — внутри крепло нехорошее предчувствие. «Это кладбище — патогенная зона с отрицательной энергией. Возможно, она материализует наши страхи. Нужно опустить глаза и пройти мимо — ничего не случится», — сказала я себе, прекрасно понимая, что ничего не получится. И действительно, когда поравнялась с воротами, раздался стон. Это был не истошный крик «Помогите!», а именно стон. Кто-то совершенно не рассчитывал на отклик — просто сообщал, что ему очень-очень больно, и эта безысходность сжала сердце. Теперь бояться было поздно. Я с минуту уныло топталась около входа, представляя себе, что на кладбище умирает тот ужасный бомж, который хотел украсть сумку. Но и он есть человек... Опять же, сейчас день, светло — вызову полицию, да и дело с концом... Снова раздался стон. А может, там ребенок в могилу провалился? Или у любопытной бабушки инфаркт: пошла на могилку к Врубелю — и хлоп! Нужно помочь, потому что по-другому нельзя. Потом себе не прощу.

И, уже не колеблясь, я открыла кованую половинку ворот. Страдалец лежал в кустах и глядел на подошедшую бездонными глазами цвета старого янтаря. Средней величины, грязный, пушистый, с перебитой задней ногой — пес не сомневался в том, что наступил конец его собачьей истории, и последним желанием было избавиться от страшной боли. А дальше будь что будет! Снег под песьим животом был грязно-розовый. Из зарослей желто-серого меха торчала кость, и от этого зрелища к горлу подкатила тошнота, а рот наполнился слюной. «Не смей! Обморок отменяется». Я взяла себя в руки и смотрела только на собачью голову.

— Где же тебя так, бедолагу, угораздило? Что теперь с тобой делать?

Пес из последних сил стукнул хвостом и закрыл глаза. Я стала лихорадочно разрывать упаковку финских сосисок, потому что необходимо было хоть что-то делать. Наверное, есть ветеринарные «скорые»? Можно вызвать, отдать в лечебницу, а что потом? Объявление дать? По совести говоря, к усыновлению я была не готова.

— Са-аси-исечку, значит? А, старая знакомая! Душа христианская, добрая... Эк тебя жалость распирает. Животина подыхает — ты ему сосисочку под нос. Кушай, родной, напоследок! Так, что ли?

Я запрокинула голову и увидела Василия: поскольку сидела на корточках, шапочка пришлась как раз на уровне сапожных голенищ. Снизу его лицо казалось темным: наверное, так падала тень, а может быть, он сильно злится? Глаза недобро поблескивали из-под бровей, как и в прошлый раз, за зиму Василий ничуть не изменился, и манеры были не слишком любезные. Снова вспомнилось покушение на сумку. «А вдруг он меня сейчас пнет?» — подумала я и резко распрямилась.

— Понимаете, я не могу его взять домой! К сожалению, я много работаю и не смогу с ним гулять, а он любит свободу! Подумайте, как он будет жить в четырех стенах? Вы бы так смогли?

Поняв, что сморозила глупость, прикусила губу. Но Василий не обиделся. Он снисходительно закивал, так что заплясали седые кудряшки на голове:

— Правильно, все ты правильно говоришь, добрая женщина. Согласен! Пусть лучше сдохнет на свободе — это ты хорошо придумала.

Не успела я что-то сказать, как гигант поднял зверюгу на руки и пошагал в кладбищенскую глубину.

— Постойте! — Я почувствовала недоброе. — Мужчина, так нельзя! Куда вы его понесли?

— Последний раз спрашиваю: возьмешь? — Глаза смотрели очень внимательно.

— Постойте! Знаете, как мы поступим? Я отвезу его в лечебницу, а потом пристрою... Его, наверное, машина сбила? — заискивающе спросила я, чтобы протянуть время.

— Его трубой ударили.

— За что? С чего вы взяли?

— Да просто так, от скуки. Ну, ему теперь все равно. Труба ли, машина — конец один. Отмучился.

— Почему все равно?

Бомж быстро шагнул в сторону, и тут я все поняла.

— Зачем он вам? Куда вы его несете? Почему все равно?

— А мы их едим, — спокойно сказал Василий. — Собачатина от туберкулеза помогает. Это все знают. А из шкуры шапку сошью: все равно не жилец. — Он широко улыбнулся белыми, совсем не бомжатскими зубами и кивнул на пакет: — Я тоже сосисочки люблю, я бы их покупал, да нам туда нельзя! Вот и охотимся, кто может...

— Помогите! — закричала я, захлебываясь слезами, задыхаясь от злости и беспомощности. — Это невозможно! Вы не посмеете! Отдайте собаку!

— Цыц, пошла вон! Упустила ты свой шанс, мать Тереза. И за мной не ходи, а то в беду попадешь. — Он легонько толкнул плечом, перехватил поудобнее несчастного пса и исчез за склепом.

Меня бил крупный озноб, но мысль работала ясно и четко. Я пулей вылетела на проезжую часть и поймала машину. Интуиция и здравый смысл подсказывали, что время есть: не станет он убивать собаку средь бела дня! Все-таки кладбище не простое, а мемориальное и в центре города. Экскурсанты лазают. Не пойдет он на скандал, а то выгонят еще с монастырского кладбища...

С быстротой гепарда я побежала домой. Долго не могла попасть ключом в замок: опять затрясло, руки прыгали как на пружинах. Да! Бомжи едят собак и голубей, я много раз об этом слышала, и это очень логично, очень правдоподобно. А что им остается? Как-то переводила на английский книжку о революции: среди прочих ужасов автор упоминал знаменитого чекиста Бокия, который страдал от туберкулеза и, действительно, в трудных фронтовых условиях употреблял собачье мясо — проверенное народное средство Востока. «Ох, что я наделала! — запричитала я. — Почему не взяла эту псину?»

Наконец-то ввалилась в квартиру, скользнула по зеркалу, вспомнила прощальный взгляд янтарных глаз, когда уносил Василий покорного страдальца, и застонала, почти завыла. Минут десять металась по коридору, ломая пальцы и размазывая слезы, которые обильно орошали золотистый воротник нового пальто, а потом осенило. Встала на колени перед зеркалом, извлекла заветную коробочку, надела перстень и прерывисто зашептала. Камень поднесла так близко к губам, что нежное озерцо аметиста запотело от дыхания, как будто камень задумался и прикрыл невидимыми ресницами свое око.

— Ты же можешь выполнить хотя бы одно, ну самое маленькое, ерундовое желание! Я ведь не за человека прошу, — торговалась я с кольцом. — Я выкуплю его и клянусь, возьму домой. Только пусть доживет. Пусть доживет! А с этим уродом сама справлюсь...

И вдруг я поняла, что услышана: истерика прекратилась. В груди больше ничего не дергалось и не трепетало, сердце билось часто, но ровно. Меня охватила холодная спокойная злость — наверное, такое чувство возникало у тех, кто шел в атаку. Эта злость окатила меня с головы до ног и застыла, превратившись в непроницаемый скафандр. Наслаждаясь чувством собственной защищенности, я схватила пакет и деньги (может, удастся подкупить этого урода?), открыла пинком дверь и помчалась по улице. Перстень снимать не стала. Он мне теперь помощник — снимут только вместе с пальцем.

В голову приходили попеременно утешительные и неутешительные мысли. «Он выглядит аккуратным и сытым, не похож на отчаянного. А если он садист? — стиснув зубы от ненависти, бормотала я, сжимая внутри перчатки выкупную купюру. — Или у него действительно туберкулез? Едят же люди барсучий жир... Фу, какая гадость! В магазин его, видите ли, не пускают. Да тебя нужно в психиатрическую больницу сдать! Не согласишься на выкуп — я это сделаю. Даю слово!» Страха не было — была решимость.

Я рывком распахнула калитку, бросилась вперед и остановилась как вкопанная, едва не вывихнув щиколотку. «Что ты, добрый конь, травяной мешок, спотыкаешься?» — прошептала я, пытаясь осознать увиденное. Несчастная лохматая жертва, сморщив нос, старательно выбирала из кустов финские сосиски. Никакого внимания на влетевшую даму пес не обратил, он напоминал ребенка, который с сосредоточенным и довольным видом лопает найденные конфеты. На шее был самодельный ошейник из мужского ремня, лапа забинтована и уложена в ситцевую люлечку под животом.

— Ох, радость-то какая! Живой! Неужели у этого замогильщика есть сердце?

Пес поднял голову, вежливо вильнул хвостом и продолжил обед.

— Милый, ты празднуешь спасение! Кушай, кушай, родной! У меня тут такие штучки разные. Сейчас, сейчас...

Вдруг пес вылез из кустов и, склонив лобастую голову, прислушался. Он тянул в себя воздух так, что дрожала нижняя губа. Потом прижал уши — шерсть встала! — и поскакал вглубь кладбища. Глядя на этот трехногий галоп, я вспомнила мои финские палки — воистину, никогда не сдавайся...

Очень быстро пес вернулся. Он повелительно гавкнул, но я его не поняла. Тогда собака попыталась схватить за рукав. «Отстань, порвешь!» — отбивалась я. Псина зарычала басом, вцепилась в пакет и настойчиво тянула за собой. Мы дружно бросились в старую аллею, под сень гигантских тополей. Пес, слегка перекошенный набок, припустил изо всех сил, но постоянно оглядывался. Он забыл про бесполезную лапу и на своих троих мчался как сказочный волк, поэтому отставать было стыдно. Наш параолимпийский забег проходил в нужном темпе, плохо только, что нарастала тревога. С каждым метром сердце сжималось все сильнее и сильнее. Наконец мы добрались до конца аллеи и посмотрели друг дружке в глаза. «Не стоит высовываться!» — строго предупредил пес взглядом и потихоньку пополз вперед, а я благоразумно спряталась за деревом. Было ясно, что бездомная зверюга лучше знает местные законы.

Впереди раскинулась полянка, окруженная кустами. Чуть в стороне стоял вагончик для строителей. Перед входом куча песка, расстелен брезент и разложен инструмент: скобы, молоток, чемодан с какими-то отвертками, сверлами, большая коробка со строительными дюбелями толщиной в палец и мощный монтажный пистолет, похожий на боевой автомат.

Напротив вагончика расположился старинный склеп в новых лесах, напоминавший одновременно терем и готический собор — архитектурный китч ХIХ века! В этой наивной купеческой роскоши было что-то трогательное. Над углами сооружения головки херувимов с потрескавшимися щечками задумчиво смотрели в небо. Над входом когда-то был Спас Нерукотворный, но лихие люди или безжалостное время украли икону — остался лишь четкий отпечаток. Лик невидящими глазами смотрел прямо на меня, как эхо Туринской плащаницы, и я невольно опустила глаза. В глубине склепа белела фигура коленопреклоненного ангела. Правая рука прижата к сердцу, а в левой он почему-то держал свою голову.

У входа в склеп стоял огромный Василий собственной персоной. Он широко расставил ноги и раскинул руки, готовясь обнять двух мужичков странного вида. Белая рубаха была разодрана почти на две части, и я удивилась загару и могучим мускулам: «Он больше похож на Илью Муромца, а не на голодного бомжа — дух старого кладбища и его защитник». Впрочем, было не до рассуждений. В воздухе пахло грозой, между тремя напряженными фигурами пробегали искры, и я крепче вжалась в дерево.

Высокий мужичок с низким лбом держал здоровую палку и откровенно примеривался, как неандерталец на охоте. Второй, пониже, опустив маленькую голову на тонкой шее, глядел в землю. Это был пижонистый аристократ с помойки: рваная куртка «Хелли Хансен», вытертые, как рядно, джинсы «Эливайс», модные кроссовки в паутине трещин. Теперь ветер дул в мою сторону и кислый аромат мусорных баков был нестерпимым.

— Что, дядя Василий, страшно помирать? — тихо спросил Пижон.

— Не хочу помирать! — согласился Василий и угрюмо потряс головой.

— А чего? Примешь мученическую смерть и сразу наверх! Помирать всегда нелегко, так что разницы особой нет — когда. Зато из уважения мы тебя в любимом склепе закроем. Только громко не кричи, не беспокой усопших.

— Может, вы уйдете? — кротко попросил Василий.

Он явно не хотел драться.

— Не-а-а... — пропел Пижон. — Лучше мы останемся, а ты навсегда уйдешь...

Он по-кошачьи метнулся к земле и швырнул полную горсть песка в глаза Василию. Раздался оглушительный рев — наверное, так кричали наши прародители на охоте.

— Бе-е-ей!

— Я не могу... — натужно просипели в ответ.

Неандерталец занес было дубину, но трехногий пес крепко ухватил палку молодыми зубами. Пижон засадил ему пинка под ребра. В следующее мгновение Василий ударил сапогом самого Пижона под дых, тот превратился в букву «Г» и завалился набок. Почти одновременно огромный кулак врезался в скулу доисторического охотника, но тот как будто не заметил и боднул противника в грудь. Василий пошатнулся, однако устоял, и тогда они схватились по-русски, на кулаках. Из носов и рассеченных бровей брызнула кровь, и драться стало труднее. Они обнялись теснее и начали бороться. Соперники тяжело дышали, медленно поворачивались, пытались повалить друг друга. Никто не сдавался! Пес бегал вокруг и по-джентльменски не вмешивался. Вдруг он тревожно взглянул в мою сторону.

И стало ясно: что-то изменилось. Пижон больше не валялся на снегу. Он отполз к вагончику и внимательно наблюдал за борцами, стараясь вычислить, когда Василий повернется затылком. Потом медленно, не привлекая внимания, подтянул «автомат», в дуле блеснул толстенный дюбель. «Сейчас он его убьет», — ясно и четко прозвучал чей-то голос. Я почувствовала, как стекленею: ноги стали хрупкие и прозрачные, пальцы похолодели, в голове что-то зазвенело, как проволока на ветру. Пижон сжал рукоятку двумя руками, встал на колено... Я рванула на негнущихся ногах, ожидая, что сейчас сломаюсь, разобьюсь, превращусь в груду хрустальных осколков, не добегу. Стрелок тщательно целился, борцы поворачивались по часовой стрелке, и загорелая спина Василия заблестела на солнце.

— Сдохни, гад! — истошно закричала я и со всего размаху опустила груженый пакет на затылок снайпера.

На секунду заглянула в удивленные глаза со зрачками-точками. Но было уже не страшно. Я уже перешла грань и, упираясь руками в грязный подбородок врага, навалилась худым телом, опрокинула Пижона на снег. Тот попытался встать, но не смог: подоспевший пес крепко ухватил его за нос и прижал. Тошнотворный звериный запах накрыл меня с головой, и сознание ушло.

Очнулась я в вагончике на солдатской койке. Снизу и сбоку внимательно смотрели четыре разноцветных глаза: два человеческих, два золотисто-карих, собачьих. Василий стоял на коленях и напряженно вглядывался в мое лицо. Пес сидел, вытянув морду и навострив уши.

— Фу, очнулась! Очнулась наша Настасья Микулична! — радостно рявкнул Василий.

Песик с облегчением вздохнул и засунул нос в широкий рукав пальто. Нос был, как полагается, влажным и холодным, и я невольно вздрогнула. С тревогой покосилась на легкомысленно распахнутую дверь и ситцевую занавеску, которая шевелилась под порывами ветра.

— Где они? Они... ушли?

— Их увезли. Наша полиция нас бережет, — просиял Василий цыганской улыбкой.

— А вас почему не забрали? Вы тоже участвовали.

— Я потерпевший, — ласково сообщил Василий. — В отличие от тебя противоправных действий не совершал, только защищался. Забрать хотели тебя, матушка, как напавшую. Но я не дал. Сказал, что это за меня жена заступилась, и они поверили.

— Что?!

— Шучу! — с деланым испугом тут же поправился он, и выражение его лица стало очень симпатичным.

— Тоже мне — шутник... — Я даже не обиделась и рассмеялась вместе с ним. — Я, между прочим, переводчик и кандидат наук.

Василий кивнул с пониманием:

— Видишь, Треха, какая серьезная женщина...

Пес зевнул.

— Ясен перец, такая за бомжа замуж не пойдет. Да и я, матушка, жениться не собираюсь: ты не моего поля ягода, уж извини... А сказал, чтобы не увезли с места происшествия в одной машине с теми годзиллами. По-любому спасибо тебе, добрая женщина. Если бы не вы с Трехой, лежать бы мне сейчас в склепе с дюбелем в башке. — Он зажмурился и тряхнул кудрями. — Ох долгая была бы смертушка.

И неожиданно поклонился мне, чем сильно смутил. Я медленно села на постели. В принципе, все было в порядке: немного звенело в ушах, но это пустяки. Желание покинуть сей убогий приют стало неодолимым.

— Все-все, Василий! Я принимаю благодарности и спешу домой. Мне правда пора.

— Ты идти-то можешь? Хочешь, на руки возьму?

— Не стоит, — усмехнулась я и решительно поднялась.

Этому цыгану палец в рот не клади — руку откусит.

— Мы проводим. Айда с нами, Треха!

— Зачем? Думаете, возможны новые сюрпризы?

— На кладбище они всегда возможны. Здесь своя отдельная планета — полюс недоступности.

Мы потихоньку побрели по дорожке. Я быстро поняла, что Василий идет не к воротам, а, наоборот, от них. Спрашивать не хотелось. К тому же Треха, которому я доверяла, был абсолютно спокоен. Он скакал впереди и с удовольствием обнюхивал подтаявший снег. Я подняла глаза и посмотрела вверх. По-зимнему голые, ветки деревьев соединялись в ажурный купол. Изящный узор казался гигантским рисунком черной тушью на синем шелке.

— Посмотрите, как красиво! Если бы я была японкой, я бы посвятила этим веткам четверостишье, — неожиданно вырвалось у меня, и я покосилась на спутника, ожидая реакции.

— Стихи? Это хорошо. — Василий снисходительно кивнул. — Но не торопись, ты еще настоящей красоты не видала. Вот смотри!

Мы остановились перед сиренево-лиловым холмом: с южной стороны, где уже стаял снег, его от подножия до макушки покрывали огромные колокольчики. Венчики изо всех сил тянулись вверх и просвечивали на солнце, казалось, что в каждом пылает маленький огонек.

— Как чаши Грааля... — У меня перехватило дыхание.

— Верно, на чаши похоже. Только вообще-то это обыкновенные крокусы.

— Я в молодости видела такие. Мы тогда поднимались на Ивано-Франковский перевал. Откуда они здесь?

— Не знаю откуда. Я же говорю — своя планета. Ну налетай, собирай.

— Зачем? Я что, варвар?.. Кстати, о варварах. — Я исподлобья взглянула на него. — За что эти люди хотели вас убить? Что вы им сделали? Это гробокопатели, да?

— Да, — неожиданно просто согласился Василий, как будто речь шла о чем-то очень обычном. — Таких археологов здесь много, но эти — профессионалы. И хотя вокруг копано-перекопано, они все равно что-то находят. Не обращайте внимания, уважаемая, это очень давняя история.

Он строго посмотрел на меня, и было ясно, что больше ничего не скажет. Я вздохнула.

— Вот, гостья дорогая, твой пакет с продуктами.

— Оставьте себе, — я небрежно махнула перчаткой, — там, кстати, бутылка шампанского...

— Я непьющий, — обиженно сказал Василий. — То есть запойный, поэтому не пью.

— Отдайте кому-нибудь.

— Треха тоже непьющий. А здорово бутылка сработала! — Он подмигнул, как мальчишка. — Бутылка и консервы — вот в чем дело! А я смотрю и думаю: как такая маленькая, худая тетка с одного раза мужика уложила? Да еще обычным пакетом.

Я поморщилась как от укола, потому что всегда мне было легче сделать больно себе, чем другим. Даже прихлопнуть муху противно, а ведь недавно била по голове человека. Била всерьез, чтобы лишить сознания. А если бы убила? И это все для того, чтобы спасти жизнь этому Василию.

— Можно два вопроса напоследок?

— Зачем же напоследок? Ты заходи...

— Почему ангел в том склепе держал голову в руках? И почему вы его так отчаянно защищали?

— Не защищал — просто они меня подкараулили и к стенке приперли. Я же говорю, давняя история. — Василий пожал плечами. — А ангельскую голову я нашел в кустах и пристроил как мог. Думаю, отреставрирую. Это детский склеп, и на стене есть надпись от безутешных родителей.

— Да что вы! — растрогалась я.

Гигант в ответ поклонился:

— Сия трогательная подробность, естественно, дает мне дополнительные очки в дамских глазах, однако придется вас разочаровать. Не стал бы я за чужих покойничков насмерть стоять. А правды, мать, я тебе не скажу! Считай, что я тех двоих изгонял со своей планеты.

Я озадаченно смотрела на него: Василий менялся на глазах — забыл свои народные словечки, говорил как интеллигентный человек. Наверное, творчеством занимался, таланта не хватило и, вместо того чтобы смириться, все пропил или спустил на наркоту. Сознание расширял. Слабак! Вспомнилось, как тянуло попробовать эти волшебные штучки, отвлечься, забыться и хоть на минуту стать счастливой. Но на мне был ребенок и я, сжав зубы, лихорадочно переводила и превращала в шедевры романчики, чувствуя, как каменеют мозги, забываются слова и мой писательский дар медленно, но верно исчезает в никуда.

Пес сел на дорожку и сделал акробатический этюд, почесав за ухом действующей задней ногой.

— А с какой стати вы его Трехой называете? У него же четыре лапы.

— Четвертая теперь фиктивная, будет болтаться для красоты.

— А может...

— Нет, не может! — твердо сказал Василий. — Я в таких вопросах специалист: мне много раз руки-ноги ломали и я сам по пьяни ломал. Знаю, что говорю.

Я устало прикрыла глаза. От этих слов повеяло мраком, страшной, пещерной жизнью. В который раз подумала, что животных намного приятнее любить, чем людей.

— Красивый у тебя перстень, — вдруг жестко произнес Василий.

Снова взор его нехорошо, по-вороньи блеснул из-под бровей. Я хотела пискнуть, что это бижутерия, но вместо этого гордо расправила плечи и, бесстрашно глядя в глаза, подтвердила:

— Красивый. Если помните, я люблю красивые вещи, сумки например.

— Настоящий?

— Старинной работы.

— Вижу, что настоящий, я в камушках тоже разбираюсь.

— Надеюсь, вы не забыли, что я спасла вам жизнь? — с вызовом сказала я.

Он усмехнулся:

— Еще не забыл, только у людей память короткая, так что не светись, мать, и не вводи во искушение, как сказано в Евангелии. Не я, так другой — это тебе в назидание. Здесь много любопытных. А теперь иди по этой дорожке и никуда не сворачивай...

Он зашел за дерево и исчез. Треха кинулся следом, а я повесила пакет на тополиный сук и с достоинством пошла восвояси.

Глава 8

Кажется, я открыла глаза ранним утром, а возможно, это был поздний вечер: в комнате царил полумрак и было очень тихо. Нежный голубой свет лился из окон и превращал мою спальню в волшебный венчик крокуса, внутри которого была я...

Я встала, удивилась легкости своего тела и выскользнула на улицу. Вокруг все было так же, как вчера, и вместе с тем по-другому. Внезапно я поняла, что это сон — от этой мысли захватило дух, стало весело и страшно, как будто я неслась вниз по американской горке.

Вот и вход на кладбище, хотя ворота были другие: стандартную решетку заменили изысканные кованые завитушки, цветы и загогулины, словно это был вход в чью-то усадьбу, а не в мир скорби. Секунду я колебалась: туда ли пришла? Однако стоило легко коснуться — и ворота плавно распались на две половинки, приглашая проследовать внутрь. Я поняла, что меня ждут, и бесстрашно вошла.

За оградой начались сплошные сюрпризы. Исчез гневный ангел с изуродованным лицом, который встречал меня зимой. Теперь навстречу летело, едва касаясь мраморной сферы, прекрасное создание в струящихся по ветру каменных одеждах. Изящную голову украшали тугие локоны и лилии, крылья сверкали на солнце. «Ты прекрасен!» — сказала я ангелу и пошла дальше.

За ангелом, сомкнув ветви, стояли вековые деревья, а под ними разлилось лиловое море крокусов без конца и края. Я старалась не наступать на цветы, но скоро обнаружила, что не оставляю следов, и замерла от восторга: наконец-то я стала частью иного, волшебного мира! А возвращение... Я не думала о возвращении, чувствуя себя сидящей в машине времени. На кладбище было солнечно и, несмотря на будний день, на удивление многолюдно. Мимо не торопясь проходили мужчины и женщины в старинной богатой одежде, бегали стайки нарядных детей. Мне было немного жаль этих людей, я расчувствовалась, загрустила. И все же вовремя взяла себя в руки: моя задача — найти сторожку или хотя бы тот склеп...

Только я об этом подумала, как гуляющие бесследно исчезли и я снова одиноко брела, озираясь по сторонам. Я осознала, что все дальше и дальше ухожу в прошлое, поэтому никакой сторожки здесь быть не может, и в растерянности остановилась. Вдруг слева за деревьями звонко рассмеялись дети, и, невольно подняв глаза, я узрела знакомую крышу. Да, это был тот самый купеческий терем-склеп! А вокруг него бегали две девочки, похожие на кукол, в кружевных воротниках-пелеринках. Младшая девочка катила обруч на палочке, старшая в шутку пыталась его отнять, а в полумраке склепа белело ангельское крыло. Увидев меня, девочки замолчали, но не испугались и наперебой стали указывать пальчиками на вход.

И я вошла внутрь на деревянных ногах, обмирая от страха и дурного предчувствия. Там стоял коленопреклоненный ангел, который держал в руках голову Василия. Голова открыла глаза, вздохнула и сказала: «Что, пришла все-таки, матушка? А я теперь вот такой. Видишь? На старости лет ангелом стал». А потом она подмигнула блестящим карим глазом и расхохоталась.

...Я проснулась. Сон подействовал успокоительно: интуиция подсказывала, что с Василием все более-менее в порядке, детки в обиду не дадут — он так самоотверженно защищал их последний приют! Однако понежиться в постели не удалось: бросив взгляд на часы, обнаружила, что опаздываю, и в ужасе заметалась по комнате. Сегодня предпраздничный день, Демиург будет информировать о корпоративном мероприятии, и горе опоздавшим. Если я не появлюсь к выходу господина Бронштейна, то могу лишиться головы.

В редакции царило напряженное предпраздничное настроение, которое в целом выражалось классической директивой Демиурга: «Всем радоваться!» Все эти годы наш начальник целеустремленно взращивал идею корпоративного единства: «Запомните! Мы с вами не команда, потому что я сторонник абсолютной монархии. И тем более не одна семья, потому что я за моногамные отношения. Примите на веру: мы с вами одна шайка-лейка! Ясно, разбойники? А я ваш атаман». Трудно было сказать, что это означало. Возможно, господин Бронштейн намекал на непростые отношения с теми, кто охранял права авторов, или подчеркивал свой авантюрный характер, но с атаманом не поспоришь и в профсоюз не напишешь.

Раз в месяц нас грузили в автобус и вывозили на «день здоровья».

— Давайте я лучше срочный перевод закончу, — пыталась я пойти на подкуп, Демиург же зловеще молчал, вперив голубые очи. — Понимаете, Леонид Петрович, — жалобно скулила я, — мне столько не выпить! Посмотрите, какая я худенькая.

— А ты тренируйся, — чеканил Вий. — И помни, Демиург здесь я. Низвергну с небес — станешь падшим ангелом. Незаменимых у нас нет!

В преддверии 8 Марта, совершенно точно, намечался сюрприз. Коллектив заметно нервничал, потому что фантазия у шефа была неукротимой. И каждый понимал, что, если даже Демиург отвезет все издательство на Игору и предложит прыгнуть с самого высокого трамплина, все так и сделают. Включая лиц пенсионного возраста и тех, кто не видел лыжи в глаза.

Обычно пунктуальный, Леонид Петрович сегодня опаздывал. Я видела, как терялась в догадках Алиса. Она покусывала губу, глядя своими хрустальными очами на страницу гугла, и уже минут пятнадцать не шевелилась, словно мраморная нимфа. Правая рука лежала на мышке, левая поглаживала крышку телефона. Но позвонить красавица не смела. «Может, у него есть еще одна Алиса, — подумала я и тут же смутилась. — Вредничаю, потому что старею». Однако чувствительная чеширская кошечка моментально уловила «волну» и с удивлением посмотрела мне в глаза, как будто укоряла: «И вам не стыдно?» Я вспыхнула как спичка: «Стыдно, деточка. Еще как стыдно! Я в душе завидую тебе — такой молодой, такой красивой!»

Мои покаянные размышления прервал истошный вопль охранника:

— Приехали!

Потом из-за двери высунулась бритая голова и сказала страшным шепотом:

— Не в настроении... Держитесь!

Мы замерли. И тут же стремительно вошел Демиург; полы французского кашемирового пальто вились за спиной, как складки королевской мантии. Выглядел шеф неважно: воспаленные веки, мешки под глазами, как у породистого бульдога, правое веко слегка подрагивало, кожа бледная до синевы, поэтому веснушки казались не золотыми, а коричневыми. Мы знали, что букет этих невеселых примет означал примерно следующее: «У меня зверски болит сердце, но я на это плюю, и только посмейте что-нибудь сказать про мое здоровье!» Господин Бронштейн быстро и решительно подошел к столу и нечаянно опрокинул переполненную мусорную корзину.

— И это начало трудового дня? Ни стыда ни совести! — зловеще сказал он. — Откуда с утра столько дерьма?

— Уборщица не пришла, — прошептал хозяйственник, который тосковал в заднем ряду. — Мы сейчас позвоним.

— Звонить не надо, — отрезал шеф. — Ищите другую.

— Леонид Петрович, она ведь очень обязательная и аккуратная. Со всяким может случиться...

Рыжая бровь выгнулась дугой, на переносице появилась морщинка.

— Вы не услышали меня, Александр Николаевич? Хотите, чтобы я нашел другого завхоза?.. Ладно, теперь о главном — как будем праздновать МЖД. Я имею в виду Международный женский день. Надеюсь, что все поняли.

Он вытащил из кармана пачку бумажных прямоугольников и эффектно кинул на стол — они легли как карты, веером.

— Подходите берите — это билеты на пекинскую оперу. Каждому по две штуки.

— Как эксклюзивно! — воскликнула Алиса.

Бедный Александр Николаевич, обезумев от страха, снова проявил вольнодумство:

— Леонид Петрович, я все понимаю — это так здорово: дорогие костюмы, декорации... Но они же пять часов поют тонюсенькими голосами! Как ультразвук. У меня мигрень, я сойду с ума... Я ничего не понимаю в китайском искусстве. Я человек православный.

— Одно другому не мешает, — невозмутимо сказал шеф. — Нужно расширять кругозор. И учтите: я никому не навязываю эти билеты.

Леонид Петрович обвел внимательным взглядом толпу сотрудников.

— Проявите характер, откажитесь. Я не против. У вас есть три дня на принятие решения. По крайней мере, я буду знать, кто из вас ленив и нелюбопытен, не хочет развиваться и не любит начальство. Предполагаю, что таковым сотрудникам будет трудно работать в нашем издательстве, потому что... — он презрительно оттопырил нижнюю губу и стал похож на неизвестного римского императора, — у нас без кругозора нельзя. А во-вторых, я за принцип единобожия. Кто не хочет поклоняться кумиру...

Шефа не дослушали. Все дружно шагнули к столу, и образовалась длинная очередь, в которой я оказалась последней. Я озадаченно вертела в руках два беленьких квадратика. Интересно, что делать со вторым?

— Я могу вам помочь, Анна Александровна!

Глаза-драгоценности заискрились под челкой, на щеках появились насмешливые ямочки. Всем своим видом Алиса говорила: «Этому синему чулку — один билет!»

— Мой молодой человек тоже захочет пойти, только... — выразительный взгляд в сторону Демиурга, — мне нужно три билета. Проблема в том, что у меня двое друзей, и я никак не могу выбрать.

— Спасибо, Алиса, — сухо поблагодарила я, — но мне нужно именно два билета.

— Подружку возьмешь? — усмехнулся босс.

— Пока не знаю, — напустила я таинственности.

— Вот и ладушки, — довольно сказал Леонид Петрович. — А сейчас зайди ко мне, Анна. Есть вопросы по поводу нового перевода.

— Моего? — удивилась я.

Такого он еще никогда не говорил!

— Нет — ее.

Босс кивнул на Алису, наблюдая за моей реакцией.

— Ого! Она уже делает переводы?

Алиса очень смутилась.

— Приготовить кофе, Леонид Петрович? — робко спросила она.

— Ты нам не нужна, сиди и работай, пока не позову, — гордо ответил господин Бронштейн.

Мы прошли в кабинет. Босс, не обращая внимания на секретаршу, лично повесил издевательскую табличку «Не беспокоить!» и громко повернул ключ в замке.

— Пусть думают, что мы злоупотребляем служебным положением. Думают и завидуют. Правда, Аня? — Он назидательно поднял вверх указательный палец с идеально отполированным ногтем. — И вообще, надоели, черти. Всех уволю, тебя оставлю... Ознакомься! — Он небрежно швырнул распечатку, снял пиджак, галстук и настежь распахнул окно. — Душно, однако! Там, в принципе, ничего ужасного нет, девка она неглупая, хотя и искры Божьей я не чувствую. Немножко смешно и как-то беззубо — на твердую троечку.

Я пододвинула листы и стала читать, не теряя шефа из виду: раз душно, значит, опять сердце. Но Демиург, отдышавшись, уже совал кофейную таблетку в изящный аппарат.

— Леонид Петрович, а вам можно?

— Права ты, Анька! Как всегда, права: я же сосуды забыл расслабить. — Он налил две огромные рюмки французского коньяка и приказал: — Пей!

Я с удовольствием согласилась, наслаждаясь запахом и цветом божественного напитка и пытаясь понять, что сегодня утром произошло с моим начальником. Потом погладила листы и сказала:

— Леонид Петрович, все неплохо, просто Алиса не любит сказки. Ну, вот этот «гладкий стеклянистый шар» — явная описка... «Осень уже высушила листья, и их коричневые трупики печально шуршали под ногами». Это, конечно, ужас! Максимум — коричневые тела.

— Согласен.

— «Нелюди» — это кто? Призраки или серийные маньяки? Кого она имела в виду? О призраках я бы сказала — нежить. Так... Курганы. Фу, как скучно. Это что, археологический трактат или сказка? Пусть будут... упокоища!

— Гениально! Давай, мудрая сова, давай, родимая...

Через час мы закончили. Демиург был доволен, бутылка на три четверти опустела. Я заметила, что, когда он наливал, рука слегка дрожала.

— Только не увольняйте Алису. Из нее выйдет толк.

— С чего ты взяла, что я уволю такую красивую девушку? — искренне удивился Демиург.

— Но вы непредсказуемы! Вы же утром безжалостно уволили Елизавету Петровну, хотя сами же ее привели!

— Разве я говорил об увольнении? Я, по-моему, ясно сказал, чтобы искали новую уборщицу. А все остальное ты придумала. Дело в том, моя хорошая...

Он наклонился поближе, я увидела капельки пота на бледном лице и невольно вскочила, уступая стул, однако мой сумасшедший босс даже не повел рыжей бровью (самое страшное оскорбление для него было — «сердечник»). Он положил руку на мое плечо и мягко водворил обратно.

— Не дергайся, Анна, тебе стул сейчас понадобится. Умерла наша Елизавета, а если быть точным — ее убили.

— Что вы сказали?.. Простите, я не поняла. Как это?

— Скажи, зачем ты спрашиваешь? — Он поморщился, как будто из-за меня наступил на гвоздь. — Сейчас таких случаев в городе мил-ли-он... Тебе что, интересно?

— Н-нет, но...

— Значит, все-таки интересно. В пятницу на работу через пустырь пошла и не дошла. Сегодня выяснилось, что ее задушили.

— П-поясните...

Он пожал плечами, словно говоря: «Что здесь пояснять? Дело ясное».

— Когда Лиза не пришла домой, никто особенно не беспокоился: она иногда ночевала у подруги. Время было позднее, звонить не стали. А в субботу эта подруга позвонила сама и попросила к телефону Лизу. Тогда сын поднял переполох и вызвали полицию.

Мне стало очень страшно — ледяная рука комкала изнутри желудок и потолок нехорошо наклонился в сторону. Всем своим существом я ненавидела насилие. Кто мог убить эту маленькую беззащитную женщину, похожую на юркую синичку? У какого дьявола поднялась рука?

— Она же птичка божия, безвредная была. Лестницы мыла и пела псалмы. А на вас вообще молилась, Леонид Петрович!

— В некоторой степени это было взаимно, — согласно кивнул он. — Я все думал, что она не из нашего времени, какой-то средневековый реликт: кроткая, почитающая мужчин, молчаливая, верующая, нищая и всем довольная. Не было в ней никакого желания бороться за сытую и счастливую жизнь.

— У нас ее некоторые считали юродивой...

— Придурки! Кроткая, кроткая она была, а кроткие обладают неземным притяжением — это еще умные люди до нас заметили. В наше время они похожи на бабочек зимой. Представь: снег валит, и вдруг летит голубая бабочка! Сейчас кротких почти нет: вымер экзотический вид, что неудивительно.

Несмотря на дурноту, я удивилась: мои самые смелые догадки оправдались — наш грозный Демиург в душе всегда был романтиком. И, судя по всему, очень чувствительным.

— Наверное, из-за этих взаимных симпатий судьба привела меня к месту упокоения нашей несчастной бабочки. Это было — как бы помягче сказать? — очень странное место.

Странное место? От этих слов мне стало совсем плохо и потолок стремительно поехал вниз.

— П-почему странное? Ч-что в нем было такого странного?

— Да, собственно, ничего. Что может быть странного в трансформаторной будке?

Босс достал узенькую коричневую сигариллу и зажег. Секунд пять он смотрел, как разгорается красный кончик, а потом с наслаждением и хрустом смял запретный плод, и правильно сделал, потому что выглядел он отвратительно. Зато мне стало легче: тоненькая струйка дыма достигла носа и окутала запахом вишневых косточек — потолок перестал падать.

— Мы жили в одном дворе. И нашел ее мой пес. Утром приклеился к трансформаторной будке — и ни тпру ни ну. Уши прижал, ноздри раздувает, вытянулся в струну, и нижняя губа дрожит — все как положено! Смотрю, дверь закрыта неплотно, замок не заперт. Какая первая мысль? Правильно — крыса. Наклонился, пригляделся, а изнутри на меня смотрит Лиза: глаза в глаза, веки полуприкрыты, лицо синее... Такие вот гляделки у нас произошли.

Шеф снова наполнил рюмки.

— А потом?

— Потом, как законопослушный гражданин, вызвал полицию, поехал в отделение и очень долго доказывал, что это сделал не я. Если бы дело приняло неправильный разворот, работу издательства, возможно, приостановили и были бы проблемы и, как следствие, санкции. Возможно, мы бы разорились. Самостоятельно работать вы не умеете, но я остался с вами и всех спас. Чуешь, Анна?

— Вы это о чем? — Я растерялась.

Скорость, с которой у Демиурга затягивались душевные раны, всегда поражала. При этом потери переживались глубоко и искренне, однако длилось это недолго. Сейчас был поставлен пятичасовой рекорд. Да, собаку он, наверное, вывел часов в семь, теперь начало первого, видимо, воспоминание о Лизе уже отошло «в шкатулку памяти», повторив судьбу всех кротких и беззащитных, и Леонид Петрович перешел к насущным проблемам.

— Чего молчишь? — Мой шеф сердито смотрел из-под рыжих бровей.

— Если честно, я поражена: у вас акулий иммунитет.

— Поэтому и жив до сих пор. А что ты предлагаешь — сопли жевать? Ей уже некрологом не поможешь, а я не собираюсь стать смертником-сердечником, ясно?.. Было? Было! Было и прошло.

Леонид просканировал взглядом дверь, за которой трепетала Алиса.

— Мне интересно, что в коллективе подумали. Вы же что-то подумали, правда? Или надеялись, что я навсегда исчезну? Какие были версии? Супружескую верность нарушал?

Я неопределенно пожала плечами:

— Н-ну, Леонид Петрович, все, наверное, по-разному подумали.

— Ясно, ясно!

Дзынь! Шеф безжалостно щелкнул по хрустальной рюмке.

— Вот скажи, откуда у вас, у баб, столько фантазий в голове? Ладно бы только эротические — это природа...

— А какие еще? — Я заинтересовалась, несмотря на все ужасы нашей беседы.

— Вы же по природе своей мазохистки — лезете любой ценой всех спасать. И получаете предсказуемый результат. Причем вы все такие: и она, — он кивнул на дверь, — и ты, и Лиза. Суетесь не в свое дело, пока по носу не дадут. Я ведь Лизавету предупреждал. Но не признавала наша Лиза руководящего начала: только Бог, видишь ли, авторитет! Мечтала за веру пострадать и убогим помогала: лечила, кормила, тряпки им собирала. Да не все любят, чтобы их жалели. Некоторые терпеть не могут, когда в рай насильно зазывают... Кажется, это называется гордыней?

— На что вы намекаете? — похолодела я.

— Я о бомжах говорю. Ее рюкзак нашли около кострища на пустыре. А кто у костров греется? Наверняка бомжику проповедовала.

— Не факт.

— Нет, факт! В полиции сказали, что со вчерашнего вечера все бродяги в районе разбежались. Исчезли. С чего бы это? Надо быть разборчивее в знакомствах, правда, Анна?

И «объяли меня воды до души моей»... Я огляделась в тоске — комната начала медленно вращаться.

— Ты чего так странно смотришь? Напугал я тебя? Бомжей боишься?

— Не знаю. Мысли темные появились.

— Так расскажи, поделись, пока не поздно.

— Нет, я сама справлюсь.

— Ты, главное, помни: жизнь никогда не рубит сплеча, она всегда предупреждает, но, пока не жахнет, нам наплевать. А потом появляется два главных вопроса: зачем и почему? Будешь жить с оглядкой?

— Тоже не знаю. Понимаете, тут такая ситуация... Мне показалось, что у меня жизнь меняется.

— Мужика нашла? — хмыкнул босс.

— Нет! Хотя мужик присутствовал, это правда. Просто впервые за много лет я забыла обо всех, кроме себя. Господи, прости меня, эгоистку, это было так здорово! Я не вспоминала о сыне, невестке, внуке, работе. Я, как в молодости, жила сама по себе — без всяких обязательств. Я просто наслаждалась жизнью, но, похоже, это было неправильно или небезопасно. Так что, можно сказать, босс, ваш рассказ разрушил мое личное пространство, которое так и не успело окрепнуть.

— Анна, я не трогал твое личное пространство. Я сознательно уничтожил иллюзии, причем для твоего же блага. Не спорь! Я это чувствую.

— Очень жаль, право... Можно я пойду?

— Ступай и помни, что «все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Ну, по крайней мере, так думает великий классик. Про гибель не забудешь?

— О нет! Никогда.

На пороге я оглянулась и с надеждой спросила:

— Скажите, Леонид Петрович, вы не придумали весь этот детектив с будкой и бомжами?

Он небрежно пожал плечами:

— А чего ты, собственно, хотела? Хочешь, чтобы отверженные ручки целовали за доброту неземную? Может, тебе тоже слава Гюго покоя не дает?

Я попыталась улыбнуться, но не получилось...

После нашей беседы я пришла домой и буквально упала в кресло. Какое непростительное легкомыслие! Сразу вспомнилась первая встреча, когда Василий рассматривал мою сумку. А как по-вороньи загорелись черные глаза при виде кольца! Нет, я и вправду ненормальная. О, если бы босс видел, как я, скромная интеллектуалка Береста, самый лучший и тихий сотрудник, сражалась среди гробниц, подобно новой Ларе Крофт, спасая отверженного! «Наклонился, пригляделся, а изнутри на меня смотрит Лиза: глаза в глаза, веки полуприкрыты...» А кто знает, вдруг бы и я в том склепе лежала, только без кольца и без сумки?.. Нет-нет, остановись, Береста! Так тоже нельзя. Он же тебе ничего не сделал, только предупредил. А спасенный Треха? Не может быть, чтобы все было именно так... Господи, с кем бы поговорить? «С умершими, конечно!» — словно подсказал кто-то. Я почему-то не испугалась и согласно кивнула.

Действительно, с кем еще можно говорить о хранителе кладбища? Логично. Я найду ответ у той, с кого началась вся эта путаница. Я быстро включила ноут, чтобы вызвать из небытия Маринин портрет.

— Марина, ты, наверное, все знаешь: говорят, ведьмой была...

Но прежде чем загорелся экран, откуда-то из черной глубины зазвучал тихий смех, похожий на эхо:

— Да мало ли кем я была? Почти все красивые женщины — чертовки! А вот тебя, Анна, сам Князь тьмы не превратит в ведьму. У него не хватит ни сил, ни терпения. Зато из тебя получился отличный писарь. Надо же, женщина-писарь! Уму непостижимо! Тебе нравится быть писарем?

— Откуда ты взялась, Марина? Тебя уже четыреста лет нет на свете!

— Неправда! Сейчас я просто тебе снюсь, дорогая. А пустое место сниться не может. И это значит, что я существую. А вроде я тебе какой-то многоюродной теткой прихожусь? Дай рассмотрю тебя лучше. Какие у тебя морщинки — как у моей мамы. Должно быть наоборот, правда? Ну какая из меня тетка? Я еще такая молодая!

— Молодая? Ты старше меня почти на четыреста лет.

— О нет! Я умерла молодой. А вот ты, наверное, родилась старухой, которая и шагу без оглядки не ступит. Боишься своего бродягу?

— Боюсь! Но мне хочется его снова увидеть.

— Так в чем же дело?

— Неизъяснимы наслажденья гибелью грозят, — дрожащим голосом процитировала я.

Марина удивленно вскинула бровь:

— Любое увлечение опасно. Разве от тебя что-то зависит? Мало ли женщин погибло от рук любовников? Что же теперь делать? Может, и вправду спрятаться за монастырскими стенами? Чего ты боишься, женщина-летописец? Тебя же не Московским царством искушают. — Вдруг Марина погрозила тонким изящным пальцем и строго спросила: — А куда ты дела мой аметист? Тебе же отдали кольцо? Почему бы не загадать желание?

— Но у меня пока нет желаний! Я не знаю, чего хочу.

— О! А у меня всегда душа разрывалась от желаний! По-моему, только мертвые не знают, чего хотят. Как странно: из нас двоих, похоже, умерла все-таки ты. Если тебе не нужен перстень, верни его мне. Отдай!

Глаза ее вспыхнули не хуже, чем у Василия. Мне показалось, что моя собеседница стала чуть ближе. А вдруг она выберется, как мертвая панночка из гроба? Я представила, как Марина хватает меня за рукав, и с криком захлопнула ноутбук. Звук был ужасный — будто упала гробовая крышка. «Прости, старина! Нервы. Надеюсь, что ты цел».

Нет, так жить нельзя! Нужно что-то делать с нервишками. Я выпила чаю, посидела около закрытого ноута и почувствовала, что успокаиваюсь. Решено! Я поверю и доверюсь судьбе. Все! И тут в ушах снова зазвучал тихий голос:

— Такие, как ты, не верят судьбе! Нет в вас силы и непреклонности, не годитесь вы в странники, ибо идете до ближайшего поворота, а потом останавливаетесь и раздумываете: что там дальше? Начинаете торговаться с судьбой и поворачиваете назад, потому что не верите ни в себя, ни в свои желания.

— Неправда! Я смогу! Я готова заглянуть за поворот...

— Думаешь, сможешь? Чаще вспоминай меня: даже малое искушение может привести к большим последствиям.

Она замолчала, а я мгновенно потеряла обретенное равновесие и затряслась, как желе на блюдце, мысленно повторяя: «...привести к большим последствиям!»

Возможно, Марина просто смеялась надо мной?

...Тогда я отправилась в храм, чтобы поблагодарить за чудесное спасение и попросить о прибавлении ума. Вошла и замерла, не понимая, где я нахожусь — на этом грешном свете или в небесных садах. Внутри не пустовал ни один сантиметр: все занимали фрески от пола до потолка. Разумеется, я видела подобное в древних церквях и соборах, но там все образы, дописанные великим Временем, были едва различимы, как и положено небесному. А здесь фрески сияли яркостью и новизной: лики, ангелы, звезды, растения и птицы сплетались в единую материю, в иной, многообразный мир. Зрительно роспись сужалась к центру купола; казалось, что она образует тот знаменитый коридор или воронку, по которому мы все когда-нибудь устремимся в другую реальность.

Пространство наверху разделяли расписные арки и своды, благодаря которым падали тени, по-разному ложился свет; представлялось, что крылья ангелов шевелятся и они готовы слететь вниз. Как это отличалось от икон и картин с их четко очерченными границами! Те можно сравнить с небесными окнами, а сейчас я стояла в центре целого мира, который обступал со всех сторон, и арки полунепроницаемой границей отделяли нас друг от друга: мы все видим, но войти не можем.

И вдруг я услышала знакомые с детства стихи. Чтец говорил вполголоса, нараспев, явно для себя, однако акустика была такая, что я различала каждое слово.

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть...

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Я подняла глаза и увидела улыбающегося ангела. Теплый солнечный свет золотил крылья и хитон; по лицу пробегали тени, и оно казалось живым. В ногах у ангела, на невысоких лесах, стоял Василий, одетый в белый халат, и подновлял лучи. Халат небрежно падал крупными складками, как древнерусское одеяние. Буйные кудри по-старинному подвязаны ремешком. Лоб и седые виски прокрасились золотой краской. Чем не иконописец?

Он сразу заметил меня:

— Анна Александровна! Бога ради, не убегайте! Я так взывал к Господу, умоляя направить вас в мой невеселый приют! У меня нет паспорта и поэтому нет мобилы. Почтовых голубей тоже нет, увы мне, грешному! Оставались только молитвы — это самое действенное.

— Пожалуйста, не притворяйтесь добродетельным — не поверю, — сурово сказала я, с ужасом чувствуя, как в душе поднимается волна радости и начинают розоветь щеки — и с этим ничего невозможно было сделать.

Василий легко и быстро спрыгнул вниз. Интересно, человек, который читает такие стихи, способен совершить циничное преступление?

— А вы меня проведать пришли? Видите, жив-здоров, вашими молитвами. Сегодня даже ангелу голову успел приклеить. Тому, который в склепе.

— Откуда вы знаете эти стихи?

— Со школы, конечно. Это Лермонтов, помните? Всегда думал, почему я, грешный, не могу так написать? По-моему, это несправедливо.

Я хотела сказать, что тороплюсь, но вместо этого спросила:

— Вы сейчас похожи на древнего иконописца — вы художник?

— В прошлой жизни был учителем рисования, — улыбнулся Василий. — Не бог весть какой талант, но игуменья разрешает росписи поновлять. Разумеется, потому что новодел, к Феофану Греку не допустили бы.

— А как дошли до жизни такой? Вы же образованный человек!

Хотела выразить недоумение, сочувствие, а получилось очень резко, как будто я его осуждала. Он не обиделся, лишь горестно склонил голову, как школьник.

— Как все, — кротко ответил Василий. — Дело обычное — бес попутал.

И под опущенными ресницами пробежали подозрительные насмешливые искры.

— Любят эти бесы меня, к сожалению. Вот борюсь-борюсь, сами видите, — он широко обвел рукой пространство храма, — а они все равно липнут. Не отпускают.

— А если уйти в монахи? Там-то их нет.

— Да это не факт. И потом, если начистоту, я есмь человек мира, не готов в монахи. Это у тебя, мать, все просто...

Это был явный намек на зимнее приключение с сумкой, значит, он тоже ничего не забыл. А выглядела я тогда весьма глупо. От этого стало очень обидно, и я поджала губы:

— А вы не осуждайте: я сейчас поумнела... Ну, рада была, что вы пребываете в таком... креативе.

— Где?!

— Ну, в смысле, творите. Желаю успехов, а я спешу: мне нужно найти пару для театра.

— А куда идете?

— На пекинскую оперу, — гордо сказала я, ощущая себя небожителем.

И вдруг Василий преобразился! Огромная длань схватила меня за плечо, и я замерла, как пойманная в силок птичка. Темные глаза его стали большими и бездонными, как на церковных росписях, и он прошептал:

— Возьми меня с собой! Я всю жизнь мечтал, был в Китае и так и не сходил, не успел. А после нормальная жизнь закончилась. В память о прошлой жизни возьми... Я один идти боюсь, а с тобой бы пошел.

— Но там будут мои коллеги, начальник...

— А ты не бойся, прилично буду выглядеть, не подведу. У меня костюм есть! Новый.

Я ошарашенно молчала.

— Мать, ну что я тебе в театре сделаю? А ты меня осчастливишь. А хочешь, я тебе в театре свою историю расскажу? Вижу, что интересно.

Я представила лица Демиурга и Алисы, которая, точно, сойдет с ума от любопытства. Во мне неукротимо проснулась женщина, и я решила ее не убивать: действительно, что он мне в театре сделает? А потом мы расстанемся.

— Хорошо, — сказала я, медленно растягивая слова. — Я вас возьму, уговорили. Но если будете выглядеть недостойно, отрекусь и скажу, что вы украли билет, и сдам в полицию. Не пожалею.

— Это же неправда! — растерялся Василий.

— Что делать! Я неразборчива в средствах.

— Понял, — покорно кивнул гигант. — Не подведу. Могу даже подстричься.

— Не стоит, — неожиданно вырвалось у меня, — так интереснее.

И протянула ему билет.

Глава 9

Я сидела в театре, прижимала к животу двумя руками лаковый элегантный клатч, как будто это был спасательный круг, косилась на пустое кресло и чувствовала, что тону. Господи, какая же я идиотка! Сделай, пожалуйста, чтобы никто не пришел. Справа от меня сияла Алиса в шикарном платье с открытой спиной. Платье было телесного цвета, расшито черными кружевами, и издали наша Венера казалась полностью обнаженной. Это вызывало волнение среди мужчин в зале, и ее высокий кавалер немного нервничал, хотя смотрел на свою подругу с обожанием. Демиург сидел в ложе, как положено небожителю, иногда поглядывал в бинокль на Алису, однако чаще — на пустое кресло рядом со мной. Босс явно ждал и сгорал от любопытства.

«Откуда он возьмет костюм? — лихорадочно соображала я. — Возможны два варианта: помойка и секонд. А где он его стирал? Не в химчистку же понес... Интересно, а где он моется? Ладно, теоретически можно сходить в баню, если у него возникнет такое желание. А если не возникнет?» Я бы уже встала и ушла, да Демиург, словно прочитав мои мысли, навел на меня бинокль. Нет, превращаться из-за Василия в падшего ангела я не хотела. Отношения с начальством дороже.

Когда прозвенел второй спасительный звонок, я расслабилась — не придет! В зале начал мягко гаснуть свет, и тут по нашему ряду пошла волна. Между креслами пробирался огромный, но стройный мужчина. Люди вставали, пропуская гиганта, стремившегося ко мне (хотя — увы! — я видела, как его взгляд задержался на Алисиной груди и тут же отвлекся). Он был не в костюме: добротные черные джинсы, идеально отглаженные и абсолютно чистые, как будто их только что достали из пакета, и тонкий серый свитер хорошего качества, под которым бугрились нехилые мускулы. Непослушные кудри Василий собрал в аккуратный тугой хвост.

«Он одновременно похож на священника и художника. Разве так бывает?» — в панике подумала я.

— Бывает, бывает! Вот фра Анжелико, например, или Андрей Рублев, только куда мне до них!

— Мысли читаете? Или я говорю вслух?

— Иногда само получается, ведь у меня мама была цыганкой.

— Боже! Я думала, вы просто похожи: глаза карие, кудри кольцами...

— Зато папа был молчаливый белорус, законопослушный бухгалтер. Скажите честно, а вы надеялись, что я не приду, и радовались? Зря! Я человек слова, извините, что разочаровал.

— Я о вас и не думала, — очень глупо соврала я. — Давайте лучше смотреть спектакль.

— Давайте. — И Василий невозмутимо нацепил на нос симпатичные очки.

Первое действие прошло легче, чем я ожидала, потому что опера оказалась фактически балетом, а костюмы, хореография и талант актеров были вне конкуренции. Когда я кончила аплодировать, Василий пригласил меня в буфет, вид у него был огорченный.

— Вам не понравилось?

— Это что угодно, только не пекинская опера — новодел какой-то! Я очень разочарован, мадам! Но мы это обсудим потом, а сейчас... Разрешите вас угостить? — с гусарской лихостью спросил мой спутник.

— На ваш выбор, — согласилась я и опустила ресницы, как положено благовоспитанной даме.

Он усадил меня за мраморный столик у окна и уже через десять минут, распугав всю очередь своей мощной фигурой, стоял с подносом, на котором шипел бокал шампанского, сверкало мороженое и истекали ароматом две чашки эспрессо.

— Кофе будете? — деловито осведомился он.

— Нет, спасибо.

— Это хорошо, — одобрил Василий. — Я на это рассчитывал, потому что одна чашка для моей крупной персоны — несерьезно.

Когда он могучей лапой взял чашечку, я улыбнулась: очень он напоминал Карабаса Барабаса на кукольном чаепитии.

— А шампанское одно?

— Только для вас, — серьезно сказал Василий. — Я же говорил, что запойный.

— Сногсшибательная откровенность! Как это по-русски: любить свои недостатки. А откуда у вас все эти вещи?

— Вчера убил и ограбил владельца бутика.

— Не смешно, — обиделась я.

Он развел руками:

— Так и мне не смешно, Анна Александровна! Можно сказать, обидно! Если у человека нет прописки и паспорта, это еще не означает, что он не работает, не моется, не читает. От сумы и тюрьмы, как говорится... Ну какой мужик без денег? Это уже получается не мужик, а какая-то волосатая обезьяна. Вот я и тружусь рук не покладая: сторожу, ухаживаю за кладбищем, плотничаю, подновляю росписи и еще дворником подрабатываю. На жизнь хватает, на квартиру — нет.

— Можно я спрошу, что случилось?

— Спрашивайте, конечно. У нас же был договор.

— Только не говорите, что вы пропали без вести в Чечне, а жена с любовником вас выписали.

— Я никогда не служил в армии, — пожал плечами Василий, — и женат не был. Все гораздо сложнее: я жертва эпикурейства. Потерял жилье, дабы насладиться всей полнотой жизни. И знаете, что интересно? Не жалею об этом. Золотая лихорадка, огни большого города и другие зыбкие миражи погубили парня.

— Так вы не из Питера?

— Нет конечно! Жил в маленьком городке, природой любовался, пейзажи писал, детишек учил, но однажды, на свое несчастье, увидел фильм про Питер. И это меня потрясло! Всю ночь не спал, а утром вдруг понял, что буду жить в этом городе. И уехал.

— А родители?

— Отца уже не было в живых, а мать отпустила, хотя, думаю, все обо мне знала наперед.

— Как же так? — искренне удивилась я. — Я бы знала — не пустила.

— Цыгане детей по-другому любят, они не растят их для себя. У них все просто: дети — гости нашего дома; вырастил, выучил — отпусти.

Я вспомнила о своих новогодних сессиях и покраснела.

— Приехал, — продолжал Василий, поглядывая на меня через край чашки. — Гулял по Питеру, задрав голову. Все дома рассматривал — чуть шейный хондроз не заработал! — и решил: остаюсь. А дальше черти помогли, моментально работа на верфях подвернулась. Рисовальщики не требовались, а вот стропальщики — это пожалуйста! От завода комнату на Лиговке дали, и все было хорошо, но...

— Что «но»?

— Не смог стать работягой: люблю я себя очень! Хотелось чего-то, знаете...

— Праздника, — подсказала я.

— Точно! — Он просиял. — И чтобы он никогда не кончался. Только я люблю настоящие праздники! Пусть колеса крутятся, женщины смеются, шампанское рекой. Для вас, наверное, солнечный день уже праздник, а мне надо — чтобы петь хотелось! Чтобы карманы от денег оттопыривались и машина была... О! — Он прикрыл глаза. — Как я мечтал о машине — чтобы черная, блестящая, с тонированными стеклами или красная спортивная, с откинутым верхом... Кабриолет!

При слове «кабриолет» его глаза заполыхали огнем — видно было, что это идея всей жизни. Очень такая, я бы сказала, популярная идея, идейка! Я растерянно молчала, мяла ложечкой мороженое и думала, как этот цыган (честно говоря, до ужаса примитивный) мог превращаться в Деда Мороза, который меня напугал при первой встрече, и в иконописца Золотые Кудри? У него же ничего нет в мозгах, кроме кабриолета! Было полное ощущение, что меня надули. И захотелось сказать что-нибудь ядовитое нахалу, который, не стесняясь, раскрывался, как улитка, покидающая раковину.

— Хотите правду? Вы сейчас такой скучный, прежние маски были намного интереснее.

— А ты мне, мать, наоборот, с каждым разом нравишься все больше и больше, — неожиданно ляпнул Василий. — Сначала показалась обмороженной молью снежной, а сейчас напоминаешь монаду с хрустальными крылышками. Знаешь, что это за звери такие — монады?

— Знаю...

У меня вдруг тоже зажгло в глазах. Вспомнился Крым, куда каждое лето упорно вывозили родители, ибо меня, как многих ленинградских детей, нещадно мучили зимние бронхиты и синуситы. В военном санатории было смертельно скучно, и я вечерами бесстрашно сидела в одиночестве на обрыве, свесив молодые и стройные ноги в небесную бездну. Внизу небо превращалось в море, а над ним плясали монады, предчувствуя наступление нового чудесного дня. Мои семнадцатилетние руки, ноги, ключицы, угловатые и тоненькие, придавали мне сходство с удивительными насекомыми, похожими на эльфов. И однажды мне безумно захотелось улететь к сестрам-монадам в розовое небо. Минута — и я как очарованная шагнула бы с обрыва. Но кто-то (я уже не помню кто, в памяти сохранился только голос) крепко обнял меня за плечи: «Осторожнее! У вас нет таких прекрасных прозрачных крыльев!» Может быть, это был мой ангел-хранитель?

— Только... у меня так и не выросли крылья.

— Значит, еще не время. Всему свой черед, птенцы тоже не сразу вылетают.

Василий неожиданно наклонился и взял мою руку в свою огромную ладонь. Он него пошла волна тепла, глаза странно блеснули, и я почувствовала, что мне хочется замереть, расслабиться в этом жаре, прижаться, как к теплой печке. Даже в голове зазвенело от этого желания. А мягкий баритон продолжал ласкать слух:

— Я ценю в женщинах красоту — ни бабские деньги, ни ум мне даром не нужны. Это все пустое. А вы очень красивая женщина, красота у вас неяркая, но такая изысканная! Магически притягательная...

— У меня были знатные предки, — пошутила я неохотно. — Знатные и очень решительные. — Я решительно освободила руку. — А вы, наверное, бабник?

Он улыбнулся:

— Я же честно признался, что цыган, правда, наполовину.

Мне стало немного обидно, и я быстро перевела тему:

— Рассказывайте, вы купили красный кабриолет?

— Мне его отдали.

— Что?

— Ну... в обмен на комнату. И денег еще дали в придачу.

— П-простите, а вам сколько лет?

— Да много мне лет. Но это мечта всей жизни! Плевал я на комнату, тем более они врали, что еще жить в ней смогу полгода. Я просто не устоял. Представил себе, как в бутик захожу, покупаю красивый костюм лучшей фирмы, шелковый галстук с брусничным отливом, трусы «Дольче Габбана»...

— Можно без подробностей?

— Можно. И серебряную зажигалку, а на ней свои инициалы выгравирую.

Он мечтательно прикрыл глаза, погружаясь в сладкие воспоминания. Видно было, что Василий сейчас где-то далеко-далеко.

— А потом покупаю огромный букет белых роз! Опускаю крышу в своем кабриолете и мчусь к любимой женщине.

«Надо же, как он угадал с белыми розами! Я ведь их тоже люблю. Нужно закругляться, пока этот цыган не прочитал тебя вдоль и поперек», — забеспокоилась я.

— Василий, давайте ближе к делу: сейчас будет звонок. Чем все кончилось?

— Украли мой кабриолет. Пока на одном берегу канала Грибоедова цветы покупал, сели в него и уехали. Я бежал за ними, но... В девяностые ОСАГО не было и жаловаться тоже было некому... В комнату меня не пустили, женщина бросила. И тогда я купил путевку в Китай. Головой о стенку биться бесполезно, правильно? Там еще сам по себе месяц путешествовал, на дальнобойщиках катался...

— Вы знаете китайский?

— Нет, как-то договаривался. Объездил весь Китай. На последние деньги купил билет до Питера и цинь. А потом началась моя бездомная жизнь.

— Так вы с тех пор живете на кладбище?

— Нет. Я сначала нанялся за усадьбой присматривать, да повздорил с хозяином. После мало что помню — матушки нашли на паперти полумертвого...

Резко зазвенел звонок, я хотела что-то сказать, закрыть тему, но совершенно потерялась: рассказ Василия напоминал театр абсурда или бред больного ребенка. Впрочем, сам рассказчик был абсолютно спокоен и выглядел скорее задумчивым, чем расстроенным.

— А куда делся ваш цинь?

— Ой, мать, лучше бы не напоминала! — Василий сморщился. — Я его о голову хозяина разбил — так инструмент жалко! Настоящий был. Китаец не обманул: ручка как шея лебединая, перламутр кругом, кисточка красная, шелковая на грифе. И вдруг хрясь — и на две половины! А этому бычаре хоть бы что, только башкой покрутил.

— А з-за что вас так? Вы что-нибудь украли? — спросила я, борясь с дурным предчувствием.

— Я женщину привел. — Василий глубоко вздохнул и исподлобья посмотрел на меня. — Меня вообще-то предупреждали, но я не послушался — был молод и горяч.

— Вы развратник, — жестко сказала я, радуясь, что подобрала нужное слово. — Бабник — это слишком мягко сказано.

— Вы не правы, — спокойно возразил Василий. — Я просто стараюсь жить по заветам, где ясно сказано: «Нехорошо человеку быть одному». А во-вторых, никакого разврата не была: девчонка-музыкантша хотела увидеть настоящий цинь. Мы просто музицировали, а хозяин ее толкнул, она упала, я заступился. Как иначе?

— Гуцинь, наверное, — машинально поправила я.

Василий от наслаждения закрыл глаза.

— Вы воистину мудрейшая и образованнейшая женщина! Как я давно не разговаривал с интеллигентным человеком! Матушки, конечно, тоже образованные, однако мышление у них специфическое... Им про цинь не расскажешь.

«Господи, зачем я опять вылезла со своими знаниями? Не женщина, а ходячая энциклопедия на тонких ножках! — буквально взвыла я про себя. — Ну какому цыгану это интересно? Почему я все время делаю что-то не так?»

Но это был особенный цыган.

— А знаете, я никуда не пойду! — Он вальяжно закинул ногу на ногу. — Я сейчас еще возьму кофе, шампанского, и мы будем беседовать! Не хочу этого китайского Якобсона смотреть! Что может быть лучше приятной беседы? Главное очарование китайских гейш заключалось в умении поддерживать беседу! А называли их нюй-куй, что дословно означает «женщина-куколка». Красиво, да? Ну, да что я рассказываю! Ты, наверное, все сама знаешь...

Это было заявлено абсолютно серьезно, хотя я уловила легкую насмешку: он явно мстил за «бабника», намекая на то, что я синий чулок, а нюй-куй применительно к такой ученой даме выглядит сверхглупо и нелепо.

— И кстати, я не бабник, а женолюб. Вернее, жизнелюб.

— Учту. И кстати, я готова стать вашей нюй-куй, если вы сможете завоевать мое расположение. Вы готовы превратиться в китайского императора?

— Я готов, — сказал Василий.

— А вы не боитесь, что перепутали куртизанку с ходячей энциклопедией?

— О нет! — церемонно поклонился Василий. — Я вижу женщин насквозь: в вас дремлет настоящая нюй-куй, только ее нужно разбудить.

Я была польщена и озадачена. Давненько меня не сравнивали с куколкой, а если точнее, никогда, ибо даже в молодости я была серьезной и строгой девушкой. За длинный нос с горбинкой в институте называли Финистой, а куколкой — кто бы посмел!

— Пойдемте в зал, — как можно капризнее сказала я (ибо, по моим представлениям, женщины-куколки ведут себя именно так). — Я все же хочу досмотреть китайский балет.

— Слушаюсь и повинуюсь, нюй-куй, — спокойно согласился Василий и вдруг нагло подмигнул.

После спектакля начался обещанный синоптиками дождь. Мы стояли в портике, и я судорожно пыталась раскрыть зонт.

— Давайте помогу, я же должен заслужить ваше расположение.

Прежде чем я успела открыть рот, Василий выхватил зонтик и сильно нажал — хрясь! Серебристая палочка печально согнулась в дугу, а спицы упали, как лепестки под порывом ветра.

— Вы заслужили мое негодование! — Я убежала в глубину портика, но косой дождь бросил мне в лицо пригоршню ледяной воды.

— Виноват, Анна Александровна, разучился. Навык потерял... Эх, был бы у меня мой кабриолет, я бы вас домой, как царицу, отвез.

— «Бы» здесь не работает, Василий! Либо вы китайский император, либо нет. Я сейчас вызову себе такси. Или вы вызовите, если хотите.

— У меня телефона нет, я же говорил... — печально сказал Василий.

Пока я рылась в театральной сумочке, он стоял опустив голову — мне даже стало жаль его. Наверное, я слишком жестокая: не стоило напоминать про то, что он изгой. Человек побывал в обществе, а теперь бал кончился. Я набрала номер, прижала трубку к уху, потом не торопясь убрала обратно в сумочку. И тут он взглянул на меня пристально и странно.

— Все-таки красивое у вас кольцо, Анна Александровна, — медленно произнес он. — Королевское. Ему лет четыреста, а может, и более. Вы ручкой и так и этак, а камень искры рассыпает и цвет меняет! Огромный какой... Ох горит, как ангельское око. Откуда оно у вас?

Мне стало жарко, несмотря на мокрую одежду.

— Сейчас придет такси — вы, наверное, понимаете, что я еду одна?

Он молча любовался камнем и ничего не ответил. Подрулила машина, я торопливо залезла в салон:

— Едем!

— А мужчина остается?

— Да! Он живет на кладбище.

Шофер испуганно обернулся. В ответ Василий доброжелательно кивнул, подтверждая мои слова. Водитель нервно повел плечами:

— Дама, разве можно так шутить?

Окно бомбардировали дождевые капли, а Василий все стоял и внимательно смотрел сквозь стекло.

— Я не шучу. Поезжайте, пожалуйста, быстрее. Чего вы ждете?

Мотор заворчал, и тут Василий поднял руку и указательным пальцем описал круг: он явно намекал на кольцо! Я невольно прижала руку к груди. Машина набирала скорость, и Василий стремительно терял очертания, превращаясь в темный силуэт, размытый дождем. Через секунду он, как настоящее питерское привидение, окончательно растворился в дождевых потоках и исчез из виду.

— Я не прощаюсь, Анна Александровна, — шепнули мне на ухо, но в салоне, кроме меня и таксиста, никого не было.

— Простите, это вы сейчас сказали?

— Я не разговариваю со странными женщинами, — водитель вцепился в баранку, — чтобы не нажить лишних проблем. А мужененавистниц нужно лишать гражданских прав — для общественного спокойствия.

— Простите, — заморгала я растерянно.

О ком это он? Я же женщина-куколка, прекрасная нюй-куй! Я уже вошла в эту роль, освоилась и не хотела с ней расставаться. Мне нравилось кокетничать и покорять: зерно, брошенное Василием, за вечер проросло и распустилось в душе прекрасным красным цветком.

— Вы это не обо мне? Я обожаю мужчин!

— А зачем же тогда посылать их на кладбище? Своеобразное проявление чувств, — ухмыльнулся шофер. — Надеюсь, бедолага, которого вы туда развернули, найдет что-нибудь повеселее. Кстати, это ваш муж?

— Разумеется, нет, — гордо ответила я. — Но это не имеет никакого значения.

— Понятно. Значит, ничего личного. Вы просто такая по жизни. — Шофер покрепче сжал руль. — Я сейчас знаете о чем подумал? Что жена у меня очень хорошая...

Я не ответила. И мы еще быстрее понеслись по ночному городу сквозь дождь.

...Когда двери лифта распахнулись и я замерла, не решаясь ступить на лестничную площадку, проклятая лампа дневного света, которая уже два дня нервно подмигивала жильцам, внезапно вспыхнула в последний раз, рассыпалась букетом искр и потухла. Стало темно и страшно. Мне почудилось, что дальний угол подозрительно чернеет и там шевелится кто-то большой и страшный. Что мешало Василию подхватить машину и следовать за нашим такси? Однако выхода не было, и я, вооружившись ригельным ключом и телефоном, бегом рванула вперед. Только бы замок не заело! Ключ сверкнул в луче мобильника, как лезвие кинжала, и мягко вошел в скважину. Я прыгнула внутрь, но не удержалась и напоследок осветила страшный угол, в котором не оказалось ничего, кроме пакета со строительным мусором. Тут внизу щелкнула входная дверь, и я быстро захлопнула свою.

Три... Трижды сверкал его вороний глаз: зимой — с сумкой, после битвы на кладбище и в театре — с кольцом. Три является волшебным числом: третье предупреждение всегда последнее. И вообще... Разве может обычный человек жить на кладбище? А вдруг этот Василий вообще не человек, а какой-нибудь дух, зомби или даже вампир? Первое впечатление самое верное, и, если существует кольцо Марины Мнишек, почему бы не существовать некоей колдовской цыганской сущности?

Я задумчиво наблюдала, как текли по оконному стеклу дождевые реки, а сквозь них смутными пятнами светились фонари. Точно я утонула и смотрю на этот перевернутый мир через толщу воды. Ботинки были мокрые, стало холодно, потихоньку начало знобить: я утонула, утонула. Ввязалась в плохую историю... Цыган, цыган-призрак... Почему он изобразил кольцо? Он хотел сказать, что вернется, вернется во что бы то ни стало, но не за тобой, наивная, а за аметистом! И вешал лапшу тебе на уши, старушка нюй-куй, отводил глаза — суггестия, обычный цыганский гипноз...

И вдруг я увидела его внизу. Василий стоял, плотно прижавшись спиной к фонарю, опустив на глаза капюшон. Он явно меня заметил и пытался вычислить по окну квартиру. Сначала я в ужасе отпрянула за штору, потом поняла, что прятаться поздно. Придется сидеть и ждать, когда он начнет ковыряться в замке, а после сразу звонить в полицию. Господи, как унизительно и страшно! Сидеть и ждать вора в собственном доме! И крохотная капелька бесшабашной Марининой крови вдруг забегала во мне, как льдинка в шампанском. Забыв об опасности, я рванула на улицу. Меня трясло от решимости и злости. Да кто он такой? Отплатил мне черной неблагодарностью...

— Что вам здесь нужно?! — Мой голос звенел от страха и обиды. — Вы удивительно неблагодарны! Думаете, я состою в Армии спасения? О нет! Сейчас у вас будут проблемы с правоохранителями, а кольцо никогда не станет вашим! Знайте, камень сам выбирает хозяев, и вряд ли родовой перстень пани Мнишек заинтересует ваша персона. Никогда вам не владеть ангельским оком: оно всевидящее.

«Вау!» — взвизгнула чайка, устроившаяся на соседнем карнизе, как будто восхищаясь такой решительной женщиной. Но Василий в ответ молчал, потому что... под фонарем никого не было. Фигура в капюшоне, как и притаившийся в углу грабитель, были игрой моего испуганного и обиженного воображения. Внутри меня словно невидимый музыкант ослабил колки и отпустил натянутые до предела нервы.

Мысль о фантоме подействовала как бокал шампанского. Сразу же стало легко и весело — я еще минутку полюбовалась струйками дождя, которые оплетали фонарный столб, как мишура елку, посмотрела на свое окно. Действительно, все прекрасно видно! Да что с того? И уже собиралась отправиться восвояси, когда увидела окурок «Беломора». Кто-то торопливо бросил его, не докурив и трети. Это было очевидно, потому что окурок еще не намок и не утонул, а резвым пароходиком курсировал в луже. Я с тупым удивлением уставилась на него. Неужели и вправду последнее предупреждение?

Глава 10

Быстро и сосредоточенно я плыла в толпе, продвигаясь к эскалатору. По моим расчетам, в запасе было минут восемнадцать. Ровно столько, чтобы добраться до своего рабочего места, ибо Демиург, конечно же, посетит нас, чтобы узнать реакцию коллектива на вчерашнее мероприятие. Я виртуозно обогнула толстяка с портфелем, который напоминал гранитный утес, вписалась в узкий фиорд между двумя мамашами с колясками, ловко увернулась от злющей бабули с палкой. А потом подняла глаза: электронные часы показывали нелепое, нереальное время — без пяти девять! Еще раз доказывая, что время — категория относительная.

— Да-да, мы опаздываем. Бонжур, Анна Александровна! Дракон уже наверняка заполз в пещеру. Вам очень страшно?

Алиса смеялась и сияла, судя по всему, у нее было прекрасное настроение, и она готова была с превеликим удовольствием принести себя в жертву дракону.

— Очень, — честно сказала я.

Девушка растерянно заморгала:

— А я хотела вас бросить...

— Бросайте. Вы все равно не успеете, и божественный гнев изольется на вас. А когда приду я, и сказать будет нечего. Я вот думаю, как так получилось? Куда делось тринадцать минут?

— Возможно, они заблудились? Я сбегаю поищу?

— Бегите, деточка, бегите...

И Алиса бросилась вперед на длинных и стройных ногах, только ярко-синий шелковый шарф сверкнул с высоты эскалатора, как весеннее небо.

Когда я открыла дверь издательства, все замолчали: было ясно, что обсуждали меня. Но Леонид Петрович, который был в центре внимания, весело заулыбался:

— О, пришла, опора православия! Пробуешься на должность матушки?

— Что?

— Да ладно! Я же за ним в буфете наблюдал, специально пошел. Видел, как он тебе шампусик подливал, а сам кофеек. Сразу видно, человек скромный, богобоязненный. Батюшка, наверное?

— Да какие батюшки-матушки! — в сердцах закричала я. — У него от батюшки только борода, да и та лохматая. Надо же так в людях не разбираться. Бомж, цыган и бабник!

— И любитель пекинской оперы, — ехидно закончил босс. — Не смей богохульствовать, Анечка! А вы, Алиса Федоровна, перепечатайте отчет.

— Я уже перепечатывала! — возмутилась Алиса и так качнула головой, что рассыпала два золотых крыла безукоризненного каре. — Не может там быть ошибки. Вот где, где? Покажите, пожалуйста.

— Еще чего! Эта твоя работа, милочка, исправляй что, извини, нагадила!

— Леонид Петрович! — еще громче закричала Алиса (у меня даже сердце сжалось, а нижняя губа Демиурга оттопырилась, как у оскорбленного Калигулы). — Зачем вы так... выражаетесь?

— Я не совсем понял... Ты мне указываешь, как выражаться? Намекаешь на старческий маразм?

— Я этого не говорила, — смутилась Алиса и попыталась исправиться: — А давайте... давайте я вам кофе сварю.

Рыжая бровь задумчиво поползла вверх, описала дугу и встала на место.

— Думаешь, таблетку мимо машины пронесу? У меня еще не трясутся руки, дитя мое. А вы, Саша, зайдите ко мне: есть работа. Напомните, у вас английский, французский...

— Испанский! Леонид Петрович, еще испанский свободно.

Молодая и скромная Саша, только что окончившая филфак, вскочила и для храбрости вцепилась двумя руками в крышку стола. Ей выпал шанс отличиться, и девчонка со страхом и обожанием смотрела на Демиурга. Он замер, опустил на свои выпуклые глаза веснушчатые веки и действительно стал очень похож на задумчивого ящера. Это была просто средневековая сцена: девушка и дракон.

— Вот так, господа! Все слышали? Все-таки будущее за молодежью. Что вы думаете, коллеги, о ротации кадров? Все ли сидят на своем месте? А?

Он галантно открыл дверь и пропустил растерянную и красную Сашу в кабинет.

— По-моему, Леонид Петрович стареет. — Я пожала плечами. — У него исчезает чувство юмора. Теперь ему нравится пугать.

— Он пугает, а мне не страшно, — рассмеялась Алиса. — Я думала, она скажет — японский или хотя бы турецкий, а то испанский... Анна Александровна, а вы курите?

— Я не курю, — не очень уверенно сказала я.

— В самом деле? Я вам не верю. Но вам стоит научиться.

— Зачем?

— Почти всех настоящих писателей и великих переводчиков снимали с трубкой или сигаретой. Посмотрите на фотки: Булгаков, Маяковский, Горький...

— И я? Смеяться изволите? При чем здесь писательство?

— Я не смеюсь. Совершенно серьезно предрекаю ваше будущее. Я же немножко ведьмочка и кое-что вижу: у вас есть перспективы, Анна Александровна! Впрочем, речь сейчас пойдет обо мне.

— О вас?

— Вот именно. И о том, кого вы уважаете больше всех на свете!

«Неужели замуж за Леонида собралась?» Я была заинтригована.

— Пойдемте на обед вместе? Я расскажу что-то очень интересное.

И она так зажигательно подмигнула, что я рассмеялась.

— Бедные, бедные мужики! Они все обречены. Аля, даже у меня сердце екнуло. Вы просто la femme fatale!

— Ой, а я французский не уважаю! Я немецкий люблю — знаете, что такое die blonde Bestie? Горе тому, кто этого вовремя не поймет!

— Пошли!

Сказала и сама удивилась: мне нравилось ускользать на обед из издательской пещеры в гордом одиночестве, чтобы хоть часик отдохнуть от лиц, которые я вижу ежедневно. Или почти ежедневно. Но сейчас я сгорала от любопытства, потому что в каждой гордой и одинокой волчице, как в любой женщине, живет ужасная сплетница, а новость, которую расскажет Алиса, была явно не рядовой.

В двенадцать мы выскочили на улицу.

— Вы есть хотите?

Я грустно покачала головой, а златокудрая la femme fatale звонко и, как положено роковым женщинам, немножко зловеще расхохоталась.

— Ага, первые признаки влюбленности налицо. Какая вы молодец, Анна Александровна!

— Не лезьте не в свое дело, Алиса! — Я чуть не задохнулась от отчаяния и злости. — Что вы все пристали с этой влюбленностью? Как можно влюбиться в бомжа, который живет на кладбище? Это потенциальный преступник!

— На кладбище? Настоящий преступник? — Синие глаза стали величиной с блюдце. — Это круто! Да ладно вам. Не похоже. А впрочем... Кстати, мы пришли.

— Но это же мороженица...

— И что? Я в детстве всегда мечтала завтракать мороженым, а обедать пирожными. Не относитесь ко всему серьезно! Давайте представим себя детьми, это вам просто необходимо. Вы как сжатая пружина, чуть мне в нос не дали...

— Простите, нервы, — пристыженно прошептала я.

Уютный зальчик с розовыми столиками и стульями, с красными бархатными диванчиками был чертовски милым. Витрина, где в два ряда теснились лотки немыслимых расцветок и названий, поражала воображение.

— Почему у вас такое напряженное лицо, Анна Александровна? Вам здесь не нравится? Хотите на диванчик? Тогда я на стул, чтобы этот телик с мультами не видеть. Нам нужно поговорить.

— Нет... Нет, мне здесь нравится, очень уютно, но... я не знаю, что выбрать.

— Тогда я вас угощу. Я сегодня именинница!

— Как? Но вы же Скорпион! Я помню, как вас поздравляли в холодный ноябрьский день и Демиург торжественно вручил 25 алых роз и обещал еще миллион. А сейчас март, не так ли?

— Да! Я тоже помню это ведро — как в цветочном магазине, — рассмеялась Алиса. — Интересно, как выглядит миллион роз? Миллион убитых роз. Площадь, заваленная умирающими алыми цветами.

— Что за картину вы нарисовали? Это какие-то именины сюрреалиста!

— Да это нечаянно получилось! Какая из меня сюрреалистка? Я оптимистка. Просто я терпеть не могу мертвые цветы... А сознайтесь, уже думаете, как обыграть эту картинку в какой-нибудь переводной книжке, так? Нет-нет, Анна, только не обижайтесь! Можно я буду так называть вас вне работы? Вы же профи до мозга костей. А я, видимо, навсегда останусь любителем.

И она, как фея, упорхнула к витрине — и даже показалось, что за ней остается золотистая искрящаяся дорожка. В памяти зазвенел детский голосок: «В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей...» Интересно, сколько сейчас лет Сашеньке? Столько же, сколько Алисе? Деточка, где ты сейчас? Ну да, правильно, Леонид хвастался, что дочь блестяще окончила универ и работает где-то во Франции: то ли в Сорбонне преподает, то ли в российском консульстве переводит. Точно не помню, но взлетела высоко. Значит, вырастил, выучил, можно и о себе подумать... Какие же все мужики сволочи, однако! И эта златокудрая бестия, пожирательница чужих сердец — ни стыда ни совести...

Шлеп! Перед моим носом выросла гора разноцветных шариков, густо политых оранжевой карамелью.

— Все, празднуем! — Алиса взмахнула прозрачной ложечкой, как дирижер. — Я решилась! Празднуем мою помолвку. Он вам понравился, правда? Я видела, что вы на него в театре все время смотрели.

Я вспомнила Демиурга в ложе с биноклем и пожала плечами:

— Да, взглянула пару раз, не все время.

— Через два дня мы уезжаем в Челябинск знакомиться с родителями, и назад я не вернусь. Вы сможете объяснить ситуацию директору?

— В смысле?

— Я выхожу замуж за Романа и переезжаю в Челябинск. Что вас удивляет?

— Но... променять Питер на Челябинск... — От растерянности я сморозила явную глупость.

— Я меняю эрзац на настоящую жизнь, ясно? Думаете, легко с вашим старпером управляться?

— Алиса! Не смейте ниспровергать кумиров...

— Да пусть остается на пьедестале, я разве имею что-то против? — беззаботно сказала Алиса, слизывая шоколад с ложечки тонким и острым змеиным язычком. — Он по-своему неплохой мужик, а когда-то, в девяностые, наверное, вообще был крут. Только ведь это давно было, так? А я не люблю музейные редкости. — Она прищурила свои сапфировые сканеры, взмахнула ресницами и спокойно, без раздражения и злобы, объяснила: — Разве вы не видите? Он уже давно выдает себя не за то, чем является. Является он пожилым дядечкой с больным сердцем, который обожает дочь, жену и радости семейного очага. А хочет казаться роковым и ужасным Демиургом, собственничает. Слышали, какой он концерт сегодня устроил? Это все из-за Ромы. А по какому праву? Даже вы были с мужчиной! Между прочим, я не устраиваю ему концерты из-за жены.

— Вы же сами...

— Да, я воспользовалась предложением. И что? Думаете, я соглашусь стать игрушкой на всю жизнь?

— Но в этом Челябинске...

— Нет Эрмитажа? Я повторяю: музейные ценности не люблю. Можно я кое-что расскажу? Знаете, это я сказала Демиургу, что мечтаю сходить на пекинскую оперу, и он постарался. А на самом деле это Ромчик любит экзотику, и мне очень хотелось поздравить его с днем рождения. Но... я не могла позволить себе такие дорогие билеты. А поздравить хотелось.

— Какое коварство!

— Вот именно, и мне стыдно. Передайте, пожалуйста, Леониду Петровичу, что я прошу за все прощения и желаю счастья.

— Алиса, наберитесь смелости и скажите сами. Так будет честнее.

— А зачем эти отрицательные эмоции? Кому они нужны? Я без них проживу. И во-вторых, я не собираюсь возвращаться на работу.

Она достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце.

— Нет, я не похожа на мазохистку. Ничего общего... А вы его уважаете, найдете нужные слова. Память молодости, так сказать... А можно я спрошу? Он был вашим любовником?

Я немножко ошалела от этого нагловатого напора. И все-таки решила сказать правду (тем более что в свое время это меня мучило).

— Увы, нет, Алиса! Леонид Петрович никогда не видел во мне женщину. Даже когда мне было тридцать два, я для него была чем-то вроде живого гугла, переводчика и всепонимающего уха, которому можно излить любые тайны.

— Это вы для самой себя были гуглом-переводчиком. Вы такую роль сами выбрали, а никто разубеждать не станет. Раз выбрали, значит, она вас устраивает.

Алиса вдруг перегнулась через стол, ее прекрасное лицо с гладкой свежей кожей, без всякого тональника, оказалось в нескольких сантиметрах, и я в который раз подумала, какая она красивая и что Демиурга осуждать нельзя: никто бы не устоял.

— Ничего не кончено! Вы восхитили и удивили меня в театре. Такой дядечка! Мощный, высокий. А энергетика? Бешеная! — Она мечтательно закрыла глаза. — Не то что у нашего рыжего ящера — вот, точно, ископаемый реликт. Эх, был бы ваш дяденька моложе — я бы его забрала!

— Разумеется, — ехидно сказала я. — Он физически не может пройти мимо чужой юбки. Заурядный бабник!

— Не ревнуйте. — Алиса лукаво погрозила пальчиком. — И не отпускайте свое сокровище. Помните: не все то золото, что блестит. И наоборот, золото иногда под землей зарыто. Я тоже думала, что Ромчик — замухрышка провинциальная, так себе вариантик, но все оказалось по-другому.

В сумочке рассыпался танцевальной дробью мобильник, и Алиса порозовела от счастья:

— Это Рома! Скажите что-нибудь на прощанье!

— Будьте счастливы, — растерянно сказала я. — Совет да любовь... Знаете, деточка, вы меня тоже поразили. Все бросить, так влюбиться! Не думала, что вы на это способны.

— И я не думала!

Алиса вскочила, схватила белый пуховичок в охапку и вдруг стала похожа на десятиклассницу на перемене. Такой она мне нравилась все больше и больше.

— А вы не боитесь?

— Бояться? Рома сказал, что боящийся не совершен в любви, — и лучше не скажешь.

— Только это не Рома сказал, — хихикнула я.

— А мне все равно! Обещайте, что утешите нашего ящера! Я прошу у него прощения. И вот это отдайте, скажите, я прочитала. Но в его скучный офис не вернусь никогда. О воля, воля! О свобода! Ты встретишь радостно у входа!

Она бросила на стол красивую пухлую книжку, резко застегнула похудевшую сумочку и выпорхнула на улицу, на ходу пытаясь попасть в рукава модной курточки и одновременно обмотать шарф вокруг шеи. За стеклянной дверью пронзительно и победоносно запела автомобильная сирена, приветствуя Златовласку, потом мягко хлопнула дверь, зашуршали шины и наступила тишина.

Я сидела над горкой душистого мороженого, как Будда Шакьямуни перед цветком лотоса. Я пыталась обдумать ситуацию, однако она не вмещалась в голове. Взглянула на книжную обложку: так и есть, Урсула Ле Гуин...

В офис я вошла боком и, стараясь не смотреть на пустой Алисин стол, протиснулась к себе. Разложила бумажки для вида и, лучезарно улыбнувшись ближайшей соседке, спросила:

— Босс уже, наверное, ушел?

Та энергично затрясла тугими кудряшками:

— Нет, и он просил вас зайти после обеда.

И тут же, словно громовержец с небес, звучным баритоном загремел динамик:

— Анна Александровна, зайдите ко мне!

Я медленно шла и думала, как с ним разговаривать. Самое главное, впервые в жизни было его жалко: Демиург заочно потерпел полное фиаско, но об этом еще не знал. А между тем вредная девчонка, не задумываясь и смеясь, сдернула с него шикарные одежды, и король оказался голым. Ну почему я должна быть первым вестником? Я до сих пор ему так благодарна. И вот сейчас придется обидеть хорошего человека. Какая хитрая бестия эта Алиса! Может быть, сказать, что я ничего не знаю?

Когда я вошла, Демиург был спокоен и невозмутим. Насмешливо покосился на книжку:

— Ну что? Алиска сбежала?

— Откуда вы знаете?

— Я все знаю. Сбежала — и хорошо. А то не знал, как отделаться.

Молодец, Леонид! Он не сдавался и гордо хранил свое мужское превосходство.

— Чего-нибудь передавала?

Я торопливо вложила в лапу томик и слишком быстро выпалила:

— Она... сожалела...

Он поморщился как от зубной боли:

— Какая лирика! А что-нибудь материальное?

— Ничего, только книгу.

Он энергично встряхнул томик и пошелестел страницами.

— Она мне вообще-то пять тысяч должна, но, видно, забыла. Ладно, я не обеднею, она не разбогатеет.

— Ну зачем вы так, Леонид? — искренне расстроилась я. — Она совсем не такая, наверное, действительно забыла. Шутка ли, за один день изменить всю жизнь! Вы знаете много современных девушек, которые рванут с провинциалом из Питера в Челябинск? По-моему, все происходит наоборот, или я не права?

— Думаешь, бескорыстная? Декабристка?

Демиург повернулся, и его грустные выпуклые глаза шельмовски заблестели. Мне тоже стало весело. Он вдруг ухмыльнулся и стал чертовски обаятелен. Я улыбнулась в ответ и подумала, что наш стареющий дракон в сто раз интереснее этого Ромы в скучном сером костюме.

— А что не так?

— Да дура ты полная, Анька! Была дурой и осталась, гы-ы-ы!

— Простите, Леонид, это уже чересчур!

— Не расстраивайся, в этом твое обаяние. Нормальный чел такую Аньку на десять Алис не променяет. Не был бы я женат, я бы на тебе женился. А твоя Алиска — хищница! У Ромчика папа в администрации ценный кадр да еще владелец каких-то холдингов-молдингов. Чуешь, какие перспективы перед девкой открылись? Вот увидишь, станет наша Алиска Хозяйкой Медной горы. Бриллиант мой сапфировый... Тем более какой из нее переводчик? Ты же сама видела.

Он смачно зевнул.

— Дай бог, чтоб у нее все сложилось. Ничего, я-то переживу. Саднит, конечно, немножко, но стопудово не повешусь из-за этого бриллианта сапфирового. Завтра поеду секретаршу присматривать. Есть идеи.

— Может, Саша пригодится?

Он грустно улыбнулся:

— Не потянет! Потому что у нашей драгоценности в голове был трехъядерный процессор плюс врожденная любовь к риску. Ты даже представить не можешь, чего она творила и как мне помогала! А у Сашеньки, увы, в головке только иностранная литература. Как с ней дела делать?

— Вы гениальный психолог, однако согласитесь, что бывают сюрпризы.

— А как же! На то и жизнь. Сколько живу, столько и удивляюсь: почему каждая баба — это маленький кубик Рубика? Представляешь, еще ни разу все грани не сложил... Все-таки объясни мне, что за поп с тобой был?

И это оказалось последней роковой каплей, переполнившей чашу терпения, — минут пять я орала, захлебываясь эмоциями, потом наступила тишина.

— Да... — задумчиво подытожил Демиург. — Видишь, и твой кубик не сложился. Я думал, ты каменная, а тебя зацепило. Но мужчина, в принципе, запоминающийся.

— Вы сговорились с Алисой?

— Нет, — сказал Леонид. — Просто мы с ней одинаково думаем. С этого все и началось, а не с ее неземной красоты.

— А вдруг он бродяга? Это вас не шокирует?

— Так, может, тебе такой и нужен? Кто вас, баб, поймет? Я вот столько женщин перевидал, думал, все про вас знаю, а, выходит, не все! Про Лизу ничего такого не думал. Кроткая, беззащитная — а она наркоту в рюкзаке таскала!

— Как? Кроткая Лиза, лазурная бабочка среди вечной зимы?..

— А вот так. Она деньги так зарабатывала, чтобы купить квартиру. Хотела одна жить.

— А сын знал?

— Догадывался. Так что живи спокойно: бродяги здесь ни при чем. Откуда у этих обмороженных и калеченых силы возьмутся человека убить? Видишь, кубик и с Лизой не совпал. А Алиска казалась веселой, беззаботной как котенок — хотя там все написано. Действительно старею, не распознал... Предательница, даже не попрощалась. Я думал, из нее львица вырастет, а получилась...

Леонид Петрович задумался, и я подсказала:

— Лисица.

— Ведьма. Кстати, в китайских сказках это одно и то же.

Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

— Я закажу себе перстень как у царя Соломона, — нахально сказал Демиург. — Все проходит. И это тоже пройдет.

— Не надо! — вдруг вырвалось у меня. — Это плохая идея. Пусть что-то останется, иначе жить неинтересно.

Глава 11

Начиналась Пасхальная неделя. Я устало шла к дому, а вокруг бодро спешили веселые и нарядные люди с корзинками в руках. Мне казалось, что с каждой минутой их становится все больше, ручейки сливаются в радостный поток, а я, в черном унылом плаще, пытаюсь плыть против течения. Стало грустно от мысли, что я здесь чужая и это праздник не мой. Я почувствовала непреодолимое желание влиться в реку счастливцев. «Ты же не веришь!» — «Верю! Каждый человек верит!» — «Не молилась, не постилась, не причащалась и даже в церковь не ходила!» Я на секунду остановилась: «Но в храм-то заглянуть можно вместе со всеми?» Совесть промолчала.

Ноги сами принесли к собору, и стоило подойти к железным воротам, как меня обуяли неподходящие мысли о старом знакомом, который ни сном ни духом не напоминал о себе. И уж совсем не по-православному я, как десятиклассница, загадала: если встречу, значит, все будет хорошо, если нет — увы, забуду.

Служба уже закончилась; несмотря на это, в соборе было много народа. Я робко вошла, и снова у меня захватило душу от этой неземной красоты. Букеты белых лилий в напольных вазах стояли скромно, как непорочные невесты. Ангельские одежды и крылья вверху горели красным золотом. Голубой телец и оранжевый лев с задумчивым, почти детским выражением парили надо мной во всю мощь разноцветных крыльев. И я, увлекаемая восторгом и любопытством, все дальше и дальше отступала от раскрытых настежь дверей вглубь храма. На глаза от умиления навернулись слезы, и вдруг я почувствовала между лопаток некий тупой предмет, который яростно сверлил позвоночник. В ужасе от непонятного обернулась и увидела крупную полную женщину. Ее голова была повязана коричневым платком по-монашески, «внахмурку»; красный обшарпанный ридикюль висел на шее, потому что обеими руками она сжимала палки (почти как я когда-то). Однако эти тяжеленные деревянные клюшки с резиновыми наконечниками очень отличались от легких и элегантных финских собратьев. Одной резиновой блямбой тетенька стучала в мои лопатки, другую блямбу пухлой рукой намертво ввинчивала в пол, потому что с таким животом балансировать ей было трудно.

— Вы что делаете?

— Это ты что делаешь?! Люди в храм молиться пришли, а ты глазеешь, как в музее, аж рот раскрыла! Совесть есть? И еще в штанах, как басурманка! Бесстыжая, дорогу перегородила...

Ума не приложу, как она углядела брюки под длиннющим плащом. Переполненная возмущением, я уже открыла рот, чтобы дать отпор, и тут подумала, что тетке было очень тяжело добраться до храма.

— Извините, матушка!

— Какая я тебе матушка? Ты старше меня!

Непримиримая тетя двинулась вперед, громыхая клюшками, а я дала себе слово, что принесу в храм своих финских «друзей». Может, кому сгодятся? Но мои несчастья на этом не закончились.

— Что вы делаете?! — Это был душераздирающий крик, почти визг.

Опять? Я все время что-то не так делаю? И что же на сей раз? Кричала худенькая высокая женщина в кружевном воротничке и старомодной шляпке с нелепой вуалькой. Она заламывала руки в черных ажурных перчатках и почти рыдала.

— А что? Что случилось?

— Она не понимает! Вы же стоите на коврике...

Да, я действительно нечаянно наступила на старенький выцветший коврик, когда пропускала тетю с клюшками.

— Извините, я не заметила.

— Запомните! Запомните, сударыня...

Дама подняла глаза горе и молитвенно сложила руки на груди. Мне показалось, что она сейчас впадет в транс.

— ...только батюшка может стоять здесь, только священник! Никогда, слышите, никогда не смейте становиться на коврик, сударыня!

— Разумеется... конечно... я просто не знала... извините...

Немножко отдышавшись и поразмыслив, я согласилась про себя, что замечания по существу верные. По форме — своеобразные, но мало ли какие у людей обстоятельства? В храме нужно молиться, а уж коврик вообще не обсуждается. Я отправилась подавать записки и мысленно пообещала, что буду вести себя как все — правильно и разумно. Я даже надела общественную безразмерную юбку, трижды обвив свой тонкий стан завязочками, и поглубже натянула вязаную шапочку на лоб. Искренне удивилась и умилилась, что записки читаются за пожертвование — кто сколько даст, хоть пять рублей! Это в наше-то время! Я приготовила пятисотенную и встала в длинную очередь. Пока мы ползли к окошечку, думала, как обратиться к монахине: матушка или сестра? Эх, не учили нас ничему, не учили! Однако меня опередили.

— Сестра, записка начинается с креста.

Я подняла глаза: монахиня была моего возраста. Лицо, по мирским понятиям, привлекательное, хотя очень строгое, даже суровое. Глаза зеленые, как крыжовник, кожа бледная, а ресницы рыжие и длинные. Видно, ей было жарко в апостольнике, а может, ослабела предпраздничным постом, потому что на лбу поблескивали капельки пота. Рыжие колечки, вылезшие из-под апостольника, были мокрые и прилипали к коже. Тем не менее она держалась стойко и лишь крепче сжимала губы.

— Все крещеные?

Она разгладила мои записки длинными красивыми пальцами и равнодушно отодвинула в сторонку сиреневую купюру.

— Все, все!

— А это что за имя такое — Сталина? Сестра, вы в своем уме?!

— Сталину нужно обязательно оставить! Это моя тетя, она к Сталину никакого отношения не имела, просто никто не знает ее православного имени... Но я точно знаю, что она крестилась, совершенно точно! Только тайно: время такое было, разве вы не понимаете?

— Понимаю, — спокойно ответила монахиня. — Как не понять? Но разрешить не могу, нельзя. Нельзя на литургии Сталину поминать.

Она взяла синий карандаш и медленно, как-то даже с удовольствием вычеркнула мою бедную тетку. Потом поставила кресты и положила записки в ящик.

— Что-нибудь еще?

— О нет! Больше ничего — на сегодня хватит.

Я стала энергично протискиваться к двери и от потрясения едва не ушла в казенной юбке. Охранник заметил и осуждающе покачал головой. Да нужна мне ваша юбка! Я почти разрыдалась и бросилась к дверям.

— Ты чего делаешь-то? Чуть лампадку не свернула!

Это орал охранник; лампадка, которую я не заметила, качалась вправо-влево, как маятник. Я пулей вылетела на залитое солнцем крыльцо, или по-церковному — паперть. Вот вам и праздник! Не получилось, а в принципе, так тебе и надо. Конечно, я не расплакалась, но слезы были где-то близко.

А перед крыльцом, метрах в двух, вилял хвостом Треха. Правда, стоял теперь Треха уверенно на четырех точках опоры.

— Это сторожа нашего песик, — охотно пояснила мне старенькая горбатенькая монахиня.

Стоя на нижней ступеньке, она готовилась к штурму крыльца и была очень рада внезапной передышке.

— На кладбище у нас иногда пошаливают, а он так хорошо службу несет, что оставили на хозяйстве. Да и детки его любят — это называется зоотерапия!

Она подняла крючковатый палец с желтым ногтем, гордясь своими знаниями. Потом, с трудом преодолев сопротивление больного позвоночника, заглянула под мою шапочку: маленькие глазки, похожие на выцветшие незабудки, были почти прозрачные, смотрели же по-доброму и ласково.

— А ты чего, дочка, такая расстроенная? Вроде из храма вышла, праздник сегодня...

— Мне обидно...

— Да не обижайся ни на кого! Ни на людей, ни на себя — это грех, а сегодня особенно. Иди лучше собачку погладь: он чистенький. Вася его из-за деток раз в неделю специальным шампунем моет. Намывает до блеска, как машину, животное аж блестит.

— А что за детки?

Какой ужас! Неужели этот цыган еще и многодетный? Вот уж учитель рисования...

— Наши детки — особенные. Мы с даунами, с аутистами занимаемся, которых вы ненормальными называете. А у Бога все нормальные! И представь, успехи есть. Еще колокольным звоном лечим. Василий с ними ангелов рисует...

— Рисую — и удивляюсь способностям этих особенных детишек, Анна Александровна! Да, кстати, можно спросить? Чего это вас из храма выкинуло? Летели как пробка из шампанского, прости господи! Наверное, о чем-то постороннем думали?

Мой ворон стоял внизу и сиял улыбкой в тридцать три зуба.

— О вас думала.

Я решила сказать правду, чтобы обескуражить его, но он лишь согласно покивал головой.

— Вот я и пришел. Больше думать не надо. Подожди, Анна Александровна! Я сейчас матери Соломонии вскарабкаться помогу, а потом будем христосоваться.

Пока я соображала, что ответить, Василий нежно обхватил старушку огромными лапами и фактически понес в храм. А на дорожке показалась странная пара: молодая мама, которая держала сцепленные замком руки за спиной, а за этот замок, тоже двумя руками, крепко держался мальчуган лет восьми и бодро семенил сзади. Мама с сыном были очень симпатичными, светло-русыми и голубоглазыми, хорошо и модно одетыми — видно, люди с достатком. Лица спокойные, довольные и даже счастливые — смущало только то, что мальчик часто моргал и морщил лоб. Увидев Треху, он сразу кинулся на мохнатую шею. Я не поняла, понравилось это маме или нет, во всяком случае, она терпеливо ждала. Треха рухнул на спину и изобразил восторг, умильно прижав передние лапы к груди.

— Мама, с-смотри, какой! — Мальчик чуть-чуть заикался. — Видишь, что Квадрик д-делает! Он меня любит...

— Женщина, вы чего смотрите? Он же блохастый! А потом пацан будет за все в храме этими же руками хвататься?

Это была моя «приятельница» с палками, которая выползла через дверной проем и, тяжело отдуваясь, морщась от яркого солнца, с высоты паперти обозревала всю нашу компанию.

— Собака чистая, это проверено, — вежливо возразила мать. — И у меня всегда есть салфетки.

Она изо всех сил старалась говорить как можно спокойнее, однако было поздно. Ребенка накрыла волна злобы, исходившая от «хромоножки», и случилось странное. Он с тревогой посмотрел на мать, быстро-быстро заморгал, изогнулся, как лук, зажмурил глаза и издал ужасный звук. Это был не то стон, не то вой. Женщина прижала его к себе, пес лизал руки — мальчик же кричал и кричал. Преодолевая страх, я робко погладила ребенка по затылку, но он взвизгнул и сбросил мою руку.

— Батюшки-светы! Бесноватый!

Хромоножка выставила вперед палки, отбиваясь от невидимых бесенят, и вдруг отчаянно завопила:

— Помоги-ите! Ратуйте, люди!

— С ума сошла? Он болен! Ты его испугала своей истерикой. Дай пройти! А ну, вон пошла, я сказал...

Василий стремительно сбежал по ступенькам, подхватил мальчишку на руки и поднял высоко-высоко, к самому небу.

— Ванечка, смотри! Там ангелы летают и солнышко горит! Видишь своего хранителя? Ну-ка, ну-ка, смотри внимательнее...

Вместо того чтобы испугаться, ребенок стал затихать и, часто моргая, напряженно всматривался в небесную высь.

— Мне кажется, я видел, — спокойно и серьезно сказал Ваня.

В этот момент звонко и радостно загудел главный колокол, рассыпались серебром маленькие колокола.

— Все, Ванечка, теперь ангелы в храм полетели, и мы туда же пойдем. А ты, Анна Александровна, не вздумай уйти, меня дождись! Видишь, какие меж нами препятствия возникают — будем преодолевать!

Василий плотнее прижал к себе Ваню, ужасно нахально и обаятельно подмигнул мне из-за детского затылка, так что у меня что-то екнуло в груди и разрумянились щеки, легко взбежал на паперть. Проходя мимо тетки, он беззлобно попросил:

— Мать, дай пройти и умоляю: рот больше не открывай, ладно?

Она послушно закрыла рот, потом, как сырое тесто, медленно стекла со ступенек и сказала Трехе:

— Зачем так глядишь, зверюга блохастая? Думаешь, добрее меня? Думаешь, я злющая? Так у тебя четыре ноги, а у меня получается, что ни одной! Может, ты бы вообще всех перекусал, если бы обезножел...

— Я свободен!

По-военному четкий и веселый возглас отвлек меня от покаянного монолога. Я обернулась и увидела предмет своих, увы, давно не девичьих мечтаний. Вышедший из храма Василий стоял на крыльце, возвышаясь надо мной (стоявшей на три ступеньки ниже), как огромный памятник, закрывая полнеба.

— Очень вы маленькая, Анна Александровна! Чуть вас не потерял: я ведь всю жизнь любил женщин мощных и высоких.

— У вас все впереди, — сурово сказала я. — И христосоваться с вами я не собираюсь, так как не могу понять, что вы за человек такой. Скажите лучше: вы стояли под моим окном? Выслеживали?

— Стоял! Но не выслеживал, а отслеживал — хотел убедиться, что вы благополучно добрались до дома. Это, по-моему, нормально, не правда ли?

Я пристыженно молчала, потом, чтобы не сдавать позиций, пробормотала, что это еще неизвестно, что он там делал. Он не стал слушать и выразительно помахал пакетом, набитым снедью.

— Ну, с праздником тебя, спасительница родная! Гляди, сколько подарков! Только Анна Александровна без подарка пришла... Ладно, ладно, не сердитесь! Мы с Трехой... Ой, забыл сказать! Он теперь Квадра, потому что у него снова четыре ноги.

— Это вы его переименовали?

— Это Ванечка так обозвал, думал, что это девочка. Я его, правда, Квадригой называю, по-мужски. В общем, Анна Александровна, мы с Трехой-Квадрой-Квадригой приглашаем вас в гости! Пойдемте чай пить с куличом и праздновать.

— Куда? — Меня слегка передернуло. — На кладбище?

— Что вы, уважаемая Анна Александровна, говорите! Покойники чай не пьют, а лично я на кладбище только работаю — сторожу, поэтому у меня там и сторожка есть. А мы вас приглашаем в наши апартаменты и на мою персональную выставку картин. Пойдемте? Вы станете первым и, увы, единственным посетителем.

Треха-Четвереха встал на задние лапы, просительно заглянул в глаза, и я сдалась:

— Конечно, страшно оставаться с таким типом наедине, но у меня есть благородный защитник!

— Разумеется! — радостно кивнул Василий. — Если что — и за меня заступится, потому что опасная вы женщина, Анна Александровна, опасная и непредсказуемая! И ручка у вас, согласитесь, тяжелая. Помните, как вы мужика уложили одним ударом? С вами нужно быть осторожнее. Вдруг чего не понравится...

Его шутка была по-своему милой — и ничего не оставалось, кроме как принять приглашение и отправиться в гости. Или на свидание? От этой мысли я покраснела, разозлилась и растерялась. Стоило мне остановиться, как Треха-Квадрига со всего размаху толкнул головой под коленки, и я ойкнула от неожиданности.

— Треха абсолютно прав, — философски заявил Василий. — Либо не нужно начинать, а уж начали — доведите до конца. Считайте, что у нас экскурсия, потому что в настоящий момент мы с компаньоном проживаем в здании монастырской гостиницы, памятнике архитектуры ХIX века. А наше с ним темное прошлое и смутное настоящее не имеют к вам никакого отношения. Поскольку мы с вами живем, так сказать, в разных плоскостях, я стану вашим... — он прищурился, — гидом из параллельного, незнакомого вам мира, который тем не менее реально существует. Бомж, цыган, художник — разве это не иррационально по определению?

— А откуда вы пришли: из прошлого или вы гость из будущего?

— Из настоящего, мадам! Я не верю ни в прошлое, ни в будущее и представляю себе время как огромную катушку ниток, нанизанную на стержень нашей жизни. Витки повторяются, и в одну реку можно войти дважды и трижды — сколько позволят. Поверьте моему опыту, я тут насмотрелся кое-чего интересного...

— О! Вы путешественник во времени?

— Мы все путешественники. Сейчас будет первый сюрприз.

Мы бодро прошагали еще пятьсот метров. Я немного волновалась (как будто нашла под елочкой долгожданный подарок). Меня до краев переполняла благодарность за исполненное желание, хотя, честно говоря, я не знала, что теперь со всем этим делать. Оставалось только идти и незаметно косить краешком глаза на Василия, до смешного похожего на помолодевшего Деда Мороза с черной, чуть посеребренной бородой. Сходство удачно дополнял туго набитый мешок, от которого пахло ванилью и корицей. Счастливый Треха-Квадрига трусил рядом (видимо, изображая тройку коней), время от времени задирал морду и расплывался в феноменальной улыбке. При этом брови-бугорки подпрыгивали чуть ли не до холки.

Мы завернули за угол, и внезапно появился облупившийся старый дом, на две трети скрытый деревьями и кустами сирени. В нем не было ничего выдающегося — самая обычная, типовая постройка своего времени. Окна первого и второго этажей были заколочены, а в раструбе ржавой трубы голуби вили лохматое гнездо. Молодая березка вскарабкалась на крышу и свесила ветки до круглого чердачного окна. Грустный, притихший вид придавал дому таинственность: по каменным ступенькам бегали солнечные зайчики, между плит белели нежные звездочки ветреницы. Больше всего восхитила старинная медная колотушка, висевшая у входа на толстой цепочке.

— Нравится? — Василий снисходительно улыбнулся. — А теперь скажите, что кажется вам здесь странным?

— Ну-у, я не знаю... — И вдруг меня осенило: — Тишина! Простите, здесь же рядом трасса и супермаркет «Лента» — вот за этими кустами! Разве так бывает?

— Ничего странного, обычная ловушка во времени. Мы с Трехой здесь лишь нечаянные поселенцы. Я крышу потихоньку перекрываю, он вдохновляет и утешает. Конечно, настоятельница от шерстяного компаньона не в восторге, но сделала исключение! Берите молоток и стучите — там живут воспоминания, должны отворить...

Я помедлила.

— Да не бойтесь, этот молоток я нашел и повесил — этакая инсталляция.

— Ведь в каждом старом здании есть тайны!

— Отчасти вы правы: здесь в восемнадцатом году держали противников закрытия храма. Хотя мученики, как известно, спят сном праведным, и их души вы здесь, точно, не встретите.

— А чекисты? Они могли стать призраками?

— Да еще какими злющими! Я про них забыл, однако вы не волнуйтесь: этим — дадим особо решительный отпор. Входите! Не заперто. Это лишь обряд посвящения.

Я трижды стукнула молотком, звук гулко разнесся по пустому дому, и дверь мягко открылась. Впереди был длинный полутемный коридор. Слева и справа зияли остовы дверных коробок. Солнце проходило сквозь щели в деревянных щитах, и золотые лучи, в которых плясали пылинки, косо прочерчивали пространство. Со стороны коридор напоминал старый рояль, в котором выломаны клавиши, но почему-то уцелели золотые струны. Вверх, на второй этаж, вели остатки лестницы с провалившимися ступеньками. Дыры были небрежно прикрыты паркетными досками с прибитыми поперечинами. Я немножко замялась, не решаясь вступить в солнечный лабиринт: мне вдруг показалось, что впереди под лестницей мелькнула легкая тень...

Василий покачал головой:

— Не бойтесь — это просто игра света, потому что качаются ветки деревьев. Ну что, сами подниметесь по такой лестнице? Квадрик и на трех влезал.

— Боюсь, я не смогу конкурировать с вашим компаньоном: две ноги — это все равно не три.

— Полезли? А впрочем, вы, кажется, в прошлом году ножку сломали?

Он подхватил меня на руки, поднял высоко над полом — на секунду почудилось, что я взлетаю, — и зашагал вверх по ступенькам.

— Надо же! Мне кажется, что я несу воздушную фею. А вы действительно ничего не весите, как положено Бересте. Вы фея, признавайтесь? Чего молчите, Анна Александровна? Неужели никто не носил на руках такую хорошую женщину?

— Почему же? Игорь носил. Но давно это было.

— А это кто? Ваш начальник? — прищурился янтарный зрачок. — Видел я, как он в буфете с вас глаз не спускал.

— Это он с вас глаз не спускал, потому что любопытный. А Игорь — мой муж, он умер.

— Извини, Александровна! А можешь глаза закрыть? Я хочу удивить и поразить.

Через минуту меня аккуратно поставили на пол и тихо шепнули:

— Раз, два, три — смотри!

Я стояла в центре странного круглого зальчика под самой крышей, окруженная невероятной, сказочной жизнью. Наверное, такой она будет после конца света, когда цикл начнет раскручиваться заново: ни одного человека на всей планете, только ангелы, за которыми следуют невиданные звери и птицы. Голубой носорог с мудрыми человеческими глазами стоит на радуге, а под ним красный бык раздвигает волны широкой грудью и держит на рогах солнце. На другой картине море соединилось с небом и через морские ворота, на которых сидит ангел, свесив ножки, плывет чудовищная и фантастически прекрасная Чудо-юдо рыба кит. На спине у нее пасется золоторогий олень, и крохотные существа с прозрачными крылышками стайками летят куда-то туда, где солнце садится в море.

— Это монады, — охотно пояснил Василий. — Такие же изящные, как ты. И прозрачные, как стекло, сердце и душу видно насквозь.

— Вы мне льстите, если так думаете. Боюсь, эта прозрачность — оптический обман. Надеюсь, что меня не видно насквозь: простота, знаете ли, хуже воровства, — недовольно сказала я.

И вдруг увидела необыкновенную картину, рядом с которой остальные померкли.

— И там монады! — вырвалось у меня. — Боже, какой золотой цвет! Как красиво! Что эта за картина?

— Называется «Возвращение в Эдем».

Сквозь закат, повернувшись спиной и не обращая никакого внимания на зрителей, ангел и единорог входили в сосновый лес, который художник превратил в золотую чащу. Ангел положил руку на шею единорогу, тот доверчиво прижался к его ноге...

— Единорога отчасти с Трехи рисовал, потому что настоящие единороги — звери очень серьезные и свирепые, а мне хотелось доброты и нежности.

— Вы их что, видели?

— А как же!

— Прекратите!

— Не прекращу! На закате поднимемся на чердак и я покажу место, где в это время открывается проход в неизведанное: сверху отлично видно.

— Там можно увидеть только Фонтанку.

— И что? Это вы видите Фонтанку, а они приходят поболтать со сфинксами и на вечерней заре пьют воду.

— Бедняги! Они же отравятся...

— Щас вам! Единорогу достаточно только посмотреть на сильнейший яд, чтобы его обезвредить. Стоит им дотронуться до воды, как она становится хрустально чистой. А потом из речных глубин появляются морские кони — гиппокампы — и резвятся среди розовых от солнца волн. Знаете как красиво!

— Н-не знаю...

Я взволновалась, а Василий выглядел абсолютно спокойным, никакой сумасшедшинки в глазах. Возможно, он просто притворяется? Но нет! Он смотрел на меня с искренним сожалением — как на упрямое и глупое дитя.

— В знании-то все и дело! Вот вы, женщина очень образованная и начитанная, что видно невооруженным глазом, о некоторых сферах вообще понятия не имеете! А я знаю, видел много раз, так что поверьте на слово.

— Отчего не поверить? По крайней мере, поэтично.

— Не в поэтике дело! Я тут старую подшивку газет нашел за 34-й год — так там написано: когда дорогу строили, отрыли на этом месте капище древнеславянское и под асфальт закатали. Хотя какой-то великий историк умолял те камни оставить или в музей отвезти.

— Выходит, храм здесь не просто так поставили?

— А храмы просто так не ставят: место это особенное. — Он кивнул на картины: — Я, кстати, везде тут был, рисовал с натуры, можно сказать.

— И в Эдеме?!

— Около Эдема, когда ночью на монастырском газоне помирал. Помните, я рассказывал, как бился цинем с отморозками в усадьбе? А потом всю ночь солнечный Эдем видел, поэтому и не замерз.

Я растерянно молчала.

— Да не переживай так, мать! Каждый видит то, что хочет. Пошли лучше в кабинет-гостиную, чая попьем с куличами.

— У вас и кабинет есть?

— Конечно! Себя нужно уважать. Я художник и реставратор — мне нужно место для раздумий. Или я преувеличиваю?

— Нет, не возражаю, все так.

Кабинет находился этажом ниже: небольшая прямоугольная комната с круглым старинным столом; чашки и блюдечки дешевенькие и современные, но безукоризненно чистые — видно, что куплены в магазине, а не на помойке найдены; полки и скатерть были икеевские, зато чайник с лебединым носиком гордо седлал примус, как в довоенных фильмах. А больше всего удивляло количество книг, папок и связок каких-то газет и журналов, которые валялись на полках и рядом.

— Садись! — Василий заботливо пододвинул легкий пластмассовый стул, похожий на стулья в кафе.

— Сколько всего... Сколько у вас здесь книг!

— Ну, Интернета у меня нет, а вечерами приходится себя занимать. Вот с песиком ходим-бродим, подбираем книжечки-журнальчики, даем приют сиротам. Месяц назад почти всего Брокгауза нашли. Переплеты из настоящей кожи. Треха хотел погрызть — да, мой мальчик? — я отобрал. Сейчас очень много книг выбрасывают: люди внезапно поняли, что это не только источник знаний, но в первую очередь источник библиотечной пыли. Воздух забирают...

Он задумчиво погладил бороду.

— А у меня здесь воздуха много, аллергией мы с Трехой не страдаем и используем печатную продукцию по прямому назначению — читаем и наслаждаемся. Так что считайте меня еще и библиофилом.

Он очень старательно ухаживал за мной: развлекал разговорами, энергично звенел соском медного умывальника, помогая мыть руки. Потом красиво расставил чайную посуду, разрезал кулич, развернул шоколадку, выложил белую горку пасхи. Последней в пакете была найдена бутылка кагора. Василий извлек ее на свет, склонив по-вороньи голову набок, осмотрел находку, держа за длинное горлышко, с нежностью взвесил в руке, блеснул карим глазом и убрал за книги.

— Эх, с глаз долой — из сердца вон! Не буду: запойный я, Анна Александровна, могу праздник испортить.

Но я уже не боялась и, глядя на довольного спасенного Треху, свято верила в порядочность его хозяина. Однако поддеть все-таки хотелось.

— Боитесь выпить и встать на путь грязных сексуальных домогательств?

— Так я с него никогда не сходил, матушка, зачем для этого пить? Это мой путь по жизни, я всегда готов. Только путь этот не грязный, а полный веселья и радостных сюрпризов, уж поверь старому секс-инструктору.

Мне вдруг стало смешно, хотя я для порядка состроила гримасу и дала понять, что такие неприличные речи оскорбляют мой филологический слух.

— Ну извини, извини! Тебе этого не понять, ты же фея! А мне нужно обязательно накуролесить, хулиган я!

— А это как?

— Каждый раз по-новому бывает, главное — выпить. Однажды я подумал, что птица, и вышел в окно. Так что давай лучше за праздничек чаю вскипятим, нам здесь до заката сидеть. Или ты не хочешь на единорогов смотреть?

— Разумеется, я хочу посмотреть на единорогов! Кто еще их покажет, как не вы?

Он был милым! Кошмарный Василий был весьма обаятелен, и мне нравились его ухаживания. Нет, безусловно, между нами нет ничего общего и подобные романы, как правило, плохо заканчиваются, но что же делать, если мне хорошо и уютно в этой комнате под крышей и не хочется уходить? Я грелась в лучах его энергии и чувствовала, как моя заснувшая, казалось, навеки душа вдруг начинает шевелиться. Конечно, если он себе что-то позволит, получит чайником по голове. Интересно, а я, случайно, не ханжа?

— Вот сейчас, точно, на монаду похожа! Как будто сидишь на спинке стула. Греешься под солнышком и крылышками прозрачными машешь — медленно-медленно...

— Послушайте! Я видела монад в Крыму: они, когда не летают, очень уродливые! Похожи на крошечные высохшие щепочки.

— Не обижайся. Ты создана для полета — я тебя так вижу своим художественным воображением. Именно когда твоя душа парит над повседневностью, ты безумно красивая!

Он встал — мышцы топорщили рубашку, как надкрылья. Красивая все-таки фигура у этого цыганского ангела! Подошел к полке и достал какую-то фотографию.

— Возьми, мать, это тебе. Сфоткал двадцати лет от роду, когда в Польше по обмену был и понятия не имел, что ты есть на свете. А теперь дарю — видишь, как информационное поле работает.

Я с удивлением рассматривала поблекший черно-белый снимок в деревянной рамочке: там был холм, размытые деревья вдали, на переднем плане лежал камень с тремя коронами.

— Это что?

— Ты же из Мнишеков, Анна Александровна? По крайней мере, я тебя так понял. Значит, твоя историческая вотчина — Самборский замок.

Меня передернуло: опять эта тема! Опять кольцо...

— Отчасти! А вот вы-то откуда?

— Не знаю, — чистосердечно признался Василий, — слишком много во мне намешано. Я сам не знаю, какой и за кого — за черных или за белых? Люблю поститься и молиться — ощущения непередаваемые, Анна Александровна! Но и погулять люблю! Это же ужас какой-то! Комнату потерял, чуть не убили меня, а раскаяния нет! И боюсь, не будет... Когда росписи поновляю, сердце начинает сильнее биться и слезы на глаза наворачиваются. Только есть такие умения, каких лучше бы не было: иногда смотрю на человека и уже все про него знаю.

— Вы ясновидящий?! Как вас терпят в монастыре?

— Сестры ведь тоже с понятиями, они мудрые. Я в этом никоим образом не виноват и этим даром пользоваться не хочу! Однако это — природа, можно сказать геном, передалось от матери, или бабки, или прабабки, как цвет волос и глаз.

— Ваша матушка умела гадать?

— Умела, к сожалению, и у меня поневоле порой получается. Вот сейчас получается! — Он наклонился ко мне и тихо, серьезно сказал: — Я хотел предупредить, что кольцо у тебя дурное. Боюсь, подставили тебя с этим камушком: может, и не ангельское око, а сатанинское. Ну на что оно тебе? Верни, пока не поздно, откуда взяла.

— Ничего я не брала. Один антиквар вручил! Тут салон неподалеку.

Я покраснела и рассердилась. Мысленно я уже привыкла носить герб Мнишеков, и эта эксклюзивность была приятной. Но в его словах была странная правда, от которой мои нервишки натянулись и задрожали как струны. Теперь я поняла смысл выражения «играть на нервах»! Василий — играл, и играл виртуозно, оживляя в глубине памяти тот нереальный вечер. При словах «сатанинское око» вспомнились волчьи, прищуренные глаза Уса, которые глядели (или следили?) сквозь табачную дымку. Честно говоря, кольцо он буквально всучил — и я почему-то взяла... На душе стало неуютно, и собеседник сразу это почувствовал.

— Вот видите. — Василий задумчиво посмотрел на мое растерянное лицо. — В душе вы понимаете, что я прав, моя доверчивая Анна Александровна! Тем более что никаких антикварных салонов в округе я не знаю.

И почему-то я ему все рассказала!

— Очень плохо, Анна Александровна! По-моему, он просто перевел стрелку, и теперь вы крайняя.

— Ну откуда вы знаете? Откуда?

— Интуиция и немного логики.

— Не интересничайте, пожалуйста! — жалобно попросила я. — Мне страшно.

— А я не интересничаю! Это голая физика.

— В физике я вообще ничего не понимаю.

— Но воображение у вас имеется? Помните, я сравнивал время с катушкой ниток, которые наматываются на ось вечности? И витки где-то могут совпасть, лечь один на другой — тогда получится ловушка времени, через которую можно перейти на другой виток прошлого или будущего. Смотрите, что я покажу! Это не компьютер, а солидные старые издания, где фотошоп исключается.

Он достал увесистую стопку книг и журналов и плюхнул на стол. Почти везде торчали хвосты закладок.

— Я, уважаемая Анна Александровна, обожаю разгадывать загадки истории, и тема Самозванца — одна из моих любимых. Все думаю, был ли он Рюриковичем или не был?

— И что?

— Не отвлекаемся! Не в нем дело... Женщина, в которую влюблен мужчина, — это ключ ко всем загадкам. Посему я внимательно изучал Марину, потом мои занятия прервались из-за недостатка времени. Вот смотрите...

Он медленно переворачивал страницы, демонстрируя портреты, и везде левая кисть Марины была жирно обведена фломастером.

— Видите?

— Ничего не вижу!

— Правильно, потому что на руке ничего нет. А было! На всех этих картинах раньше было кольцо. Я его прекрасно помню и, когда вы лежали бесчувственная в моей сторожке, я не без удивления рассматривал аметистовый перстенек. Сначала не мог вспомнить, где видел. Затем вспомнил, стал листать и... Ни одного портрета с кольцом — как в воду кануло! Я стал думать и понял, что вы в опасности. И поверьте, только этим объясняется навязчивый интерес к данному украшению. Еще во время дождя хотел поговорить, но вы позорно бежали...

— Да погодите вы! — У меня от ужаса пересохло во рту. — Какая опасность? Все участники этой истории давно мертвы. Вы намекаете, что могут обвинить в краже музейной ценности?

— Теоретически и это возможно. Однако мой кладбищенский опыт показывает, что смерть — понятие относительное.

— Относительное?

— Конечно! Не допускаете, что говорили лично с атаманом Усом, а не с его потомком? Как вам такая идея? Одержимый мыслью о родовом проклятии, Ус мечтал избавиться от кольца — и это ему удалось! Теперь вы крайняя.

— В к-каком смысле? Что вы имеете в виду?

— Ну вот скажите: Марина может без боя отдать волшебное кольцо? Тем более что оно по праву ее. И если атаман пробрался сюда, то почему она не может пойти по его следам?

Глава 12

Наступила мертвая тишина. Сначала я почувствовала, как поплыли перед глазами Маринины портреты. Затем лицо ее изменилось: глаза ожили, стали блестящими, она усмехалась, как гоголевская панночка. Потом погрозила мне пальцем и ехидно подмигнула, кривляясь... Я зажмурилась, захлопнула книгу и смахнула всю эту макулатуру со стола.

— Тише, тише, Александровна! Ты чего? Или почудилось что-нибудь?

Василий говорил с легкой иронией, но из-под спутанных черно-седых завитков смотрели пристально вороньи глаза — просто прожигали меня насквозь.

— Вы знаете что-то! Вы все знаете!

Сердце колотилось как бешеное, и страх накрыл волной. Господи, помоги! Помоги, если Ты есть, а я верю, что Ты есть! Во что я ввязалась? Клянусь, больше никакой мистики, я выброшу это кольцо — только помоги уйти отсюда живой и невредимой! Проклятое любопытство и жажда приключений...

— Я хочу домой! Я пойду домой.

— Уже поздно... — спокойно возразил Василий, прислушиваясь.

Треха тоже напрягся и повернул морду к двери. И я поняла, что путь к отступлению отрезан, потому что затылком и спинным мозгом ощутила, как в доме появился кто-то еще. Эта сущность неторопливо и легко поднималась по лестнице! Шаги были почти невесомыми: кто-то как будто не ступал, а скользил по наклонным доскам, иногда случайно касаясь ногой опоры. Потом скрипнула дверь.

— Это Марина?!

— Валентина!

— Дядя Василий!

Три крика — три имени! — слились в один вопль, дополненный звонким Трехиным гавком. И сразу стало тихо: мы оторопело взирали друг на друга, пытаясь осознать случившееся.

В дверях стояла девица лет двадцати восьми и, приоткрыв от удивления рот, пялилась на меня. Рядом с ней померкла бы даже Алиса, потому что девица была просто сногсшибательной, но абсолютно не вписывалась ни в какие эстетические стандарты. Это было нечто невообразимое — рубенсовская красотка, беззастенчиво покинувшая пространство холста и музейные залы: высокая, длинноногая, с красивой шеей, при этом намечался мягкий животик, присутствовали круглые бедра и фантастический бюст. Вошедшая явно никогда не подвергалась воздействию спортивных тренажеров — это был дикий и прекрасный цветок, полный собственного достоинства. Ее совершенно не смущали некоторые особенности, которыми не обладали рубенсовские модели: голова, бритая под ноль, отсутствие переднего зуба, хотя все остальные были белые и ровные как на подбор, и фиолетовый синяк на левой скуле.

Образ, поражавший воображение, дополняли: расстегнутый ватник, мужские брюки галифе и мужская же рубашка без выточек. Удивительно, но этот антидамский наряд делал ее чертовски привлекательной. Коленки, как круглые чаши, выпирали сквозь узкую нижнюю часть штанов; бедра вольготно утопали в верхних парусах и казались еще шире и круглее; грудь мягкими упругими яблоками напирала изо всех сил, пытаясь прорвать белую ткань рубахи. Видимо, чтобы облегчить спелым плодам борьбу, ворот был расстегнут чуть ли не до пупа.

Я видела, как Василий сконцентрировался на ложбинке между сладкими выпуклостями, которые волнообразно поднимались и опускались в ритме с дыханием. Однако все-таки он был джентльменом и, сделав усилие, перевел взгляд на меня.

— Дамы, знакомьтесь! Это Валентина. А это Анна... Александровна. Кстати, Валентина, почему опять без предупреждения пришла? Ты здесь не хозяйка. Я же просил...

— А это сюрприз, дядя Василий! Я тебя с праздником пришла поздравить. Подарок принесла... Хочешь двери-то небесные открыть в честь праздничка?

Она пошарила в кармане штанов и достала жестянку из-под китайского чая: на золотом фоне порхали клювастые длиннохвостые птички.

— Этой дрянью я не балуюсь, сколько раз говорить! — болезненно поморщился Василий. — Я же художник, я и так знаю тропы в тонкий мир. Все внутри человека, деточка! А небесное узрим после окончания нашего земного бытия. Куда торопишься, Валентина?

— Ну, немножко-то можно, чтоб расслабиться! А вы будете?

— Что это? — спросила я и тут же поняла — что.

Девица хихикнула:

— Это трава счастья! Сон-трава. Дурман-трава. Слыхали про такую?.. А вы штучка непростая, гостья дорогая! Вещи у вас будь здоров! Сапоги, наверное, десять тыщ стоят? Сколько это в еврах будет? А, дядя Василий?

— Не трудитесь считать, они дороже, чем вы думаете.

— Ты теперь, наверное, со мной раздружишься? Чего там Валентина, когда такая тетя пришла!

Яблоки возмущенно шевельнулись, нижняя пуговка неожиданно отскочила и звонко шлепнулась на пол. Василий вскочил как ужаленный и кинулся к книжной полке.

— Дамы, не ссорьтесь! Щас... Тут кое-что есть... Нужно выпить — за праздник, за встречу!

Они радостно налегли на кагор; я пропускала. Валентина помягчела, разрумянилась и, уверенная в собственном превосходстве, снисходительно косилась на меня.

— А дяде Василию вы кем будете? Я сначала подумала, мамаша приехала, потом присмотрелась — вроде не старая. Может, сестра?

— Все люди — братья и сестры, — торопливо вставил Василий.

— Просто вы какая-то безвозрастная! Вы похожи на мою учительницу. Хорошая была женщина, только вся замороженная, как вы. Сейчас говорят — закомплексованная. — Валентина рассмеялась. — Вот! Нашла точное слово. Ну разве так можно? Сейчас мы разомнемся, и вам обязательно нужно будет попробовать. — Она кивнула на чайную коробочку. — Иногда помогает, хотя не всем. Давай-давай, льдинка, оттаивай! Такое увидишь — возвращаться не захочешь!

Валентина, ничуть не стесняясь, запустила пятерню в гриву нашего кавалера. Василию было приятно, но он мягко отстранился.

— Так все-таки кем тебе приходится Анна Александровна?

— Аня — моя спасительница, жизнь мне спасла! И вдохновительница — хрустальная монада...

— Знаю этих монад, — лениво сказала Валентина, — я ж из Крыма приехала. Однодневки они... Хламидомонада, дай шоколада... Водоросль ты, а не монада! — И она снова рассмеялась, закинув голову и сверкая щербиной в белой линии зубов. — Скучно сидим. Оба вы какие-то отмороженные... Давай сыграем, дядя Василий! Монаду удивим.

Она наклонилась, я почувствовала душистый приятный запах и по привычке спросила:

— А что у вас за духи, Валентина?

— Это у тебя духи, — рассердилась девица. — По пять тысяч рублей! А я просто вчера в бане была. Считай, аромат молодости — так дядя Василий говорит.

— Нет, точно, нужно сыграть! А то Валентина злиться начала! Ты ведь тоже хулиганка, девочка моя?

— Точно так, дядя Василий, — усмехнулась девица.

— Только не вздумай тут раскардаш нам устроить, я не потерплю, — предупредил Василий, хотя не очень уверенно.

Он быстро нырнул под стол, минуту кряхтел и копался, как сурок в норе, потом вынырнул, красный, довольный, сжимая в руках потертый чемоданчик. На шее висел маленький пузатый африканский барабан.

— Знаете, Анна, в одном мы с Валентиной сходимся — в любви к экзотической музыке! Вы как? Согласны послушать? По-моему, это и есть настоящий проход в тонкий мир! И без всякой дряни...

Он звонко щелкнул замками, и я увидела на дне чемодана большую тростниковую флейту Пана и маленькую, похожую на свирель.

— Видала? — Василий осторожно и нежно поднял с газет огромную флейту. — У настоящего индейца купил, правда, он отобрал все деньги.

Он тихонько дунул, и от густого тягучего звука у меня сладко заныло сердце.

— Между прочим, флейты известны уже в каменном веке. Их делали из костей грифа... О как!

— Дай, дай. Дядя Василий! Дай мне!

Валентина выхватила флейту, но она была ей явно неудобна и вели-ка — звук получился тонкий и слабый, как свист закипающего чайника. Я не выдержала и злорадно хихикнула, радуясь, что самоуверенная Андромеда опростоволосилась.

— Чего ты? Я, кстати, четыре курса музучилища окончила! Могла бы в консерватории учиться.

— А почему не училась?

— Почему? Ах ты... Тварь ты! Из-за таких, как ты, и не училась! Из-за аллигаторов поганых... Крокодилы вонючие!

Ее глаза сверкнули и стали бешеными. Мне показалось, что флейта сейчас полетит мне в голову, однако Василий успел поймать свою Андромеду за талию. Его объятия подействовали просто магически — припадок классовой ненависти угас. Девица обмякла и замерла, прислонив бритую голову к мощному плечу и блаженно зажмурив глаза. Я даже подумала, что она сейчас заснет.

— Не надо так, Аня, не надо... Валентина злая, но ты ее лучше пожалей. Аллигаторами Валька олигархов называет, то есть тех, кого считает богатеями. Ситуация одна была, когда ее чуть не слопали, и она немножко того... Поняла?

Он мягко подтолкнул девушку. Сам взял флейту Пана, Валентина вооружилась маленькой классической флейтой. Минут пять она ее рассматривала с самым серьезным видом, и лицо ее менялось, светлело. Потом они встали напротив, как соперники на поединке, не сводя друг с друга глаз. Девушка прошлась по звукоряду, щелкнула пальцами: «Раз, два, три — жги!» — и началось...

Зазвучала ритмичная мелодия, немного грустная, немного дикая, она шептала и пела, как волшебная речка в древнем лесу. Сначала вела Валентина, затем инициативу перехватил Василий. Они с упоением импровизировали: звук нарастал, мелодия убыстрялась. Это был уже не речной рокот, а древняя и грозная молитва: Перуну? богине смерти? ветру? Или другой таинственной силе? Я мысленно попросила, чтобы не услышали в монастыре, иначе не миновать страшного скандала и позора. Музыканты же обо всем забыли и вошли в раж: флейты воинственно взвизгивали и стонали, как умирающие жертвы; подключился и барабанчик, который, несмотря на маленький размер, рокотал все громче, все более угрожающе...

— Прекратите! Прекратите шабаш! Это же хулиганство!

— Нет, это камлание, только музыкальное, бескровное, — серьезно сказала Валентина.

— И кто жертва? — устало спросила я.

— Не знаю. Это будет ясно потом. Самое главное — войти в небесные двери! Кто-то вернется, кто-то останется. Стоит попробовать — ничего не потеряешь...

— Сядь, Валентина! — Василий попытался схватить ее за руку, но девица с кошачьей ловкостью отпрыгнула к двери.

— Ждите! Я моментом: одна нога здесь, другая там. Сейчас в магазин за бухариком сбегаю, иначе дело медленно пойдет. Только никуда не уходите! Странствовать лучше втроем. А ты, монада, запомни: там лучше, там такая красота, что забываешь обо всем!

Глаза у нее снова стали совершенно ненормальными. Я видела, что Василий обеспокоен, и решительно поднялась:

— Все вместе пойдем!

— Не смеши, монада! Пока ты дохромаешь, магаз закроется! — И она с хохотом выбежала вон.

— Стой! — Василий обескураженно потряс кудрями. — Ну что ты будешь делать? Пришла и все испортила! Посмотри, какая бестия... — Он метался по комнате, разыскивая Трехин поводок. — Не видала, Александровна? Без поводка на улице никак нельзя! Он тоже на голову ушибленный — бросается на собак в комбинезонах и ментов. Первых, наверное, не выносит за беззаботную жизнь, а вторых — за кулаки.

— Послушай, а кто она тебе?

— Просто дитя человеческое. Я, конечно, восхищаюсь вашей женской красотой и глазам приказать не могу — но она мне никто. Жалко дуру. А вот ты для меня кто-то... Прости, что так получилось, Александровна, ситуация вышла из-под контроля.

— Так дай я с тобой пойду!

— Только хуже будет! Она очень больна и, когда входит в штопор, опасна. С вами двумя мне не справиться. Эх, и принесла нелегкая, искушение-то какое...

Он уже надел ошейник на Треху и торопливо путался в ватнике.

— Ох, тяжело у меня на душе, ох, неспокойно! Александровна, не убивай меня, дождись, пожалуйста! Мы еще с тобой с чердака на шествие единорогов посмотрим! Обещай дождаться!

— Вызови полицию!

— Жалко девку: у нее проблемы с головой, а в психушку попадет — совсем свихнется.

— А меня не жалко?

— И тебя жалко, и себя жалко, однако придется отступить перед обстоятельствами. Мы сейчас уйдем, а ты дождись меня, не бросай! Мне тебе многое рассказать нужно. Обещаешь?

— Нет, — честно ответила я. — Меня не устраивает роль спасателя и жилетки.

— Злая ты, злая! Эх, почему вы, бабы, так друг друга не любите?! — донеслось уже снизу, и гулко хлопнула дверь.

— Потому что, являясь круглыми дурами, боремся за обладание недостойными, — сказала я, но было очевидно, что меня никто не слышал.

Было немножко грустно. А собственно, почему он недостойный? Он же не рассчитывал на эту Валентину, и ясно, что они не любовники, хотя формы этой необычной девушки вызывают у Василия восхищение, которого он не скрывает. Так, наверное, его и фигура Венеры Милосской сводит с ума: он же художник, не может не откликнуться на красоту... Ты для меня кто-то, сказал он. Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Нет, положительно я его дождусь и спрошу: кто же я? А еще он назвал меня вдохновительницей, хрустальной монадой — тоже очень красиво...

Я подогрела чайник, пошла в комнату с картинами и долго ходила по кругу от одной к другой. Красиво, очень красиво! Прозрачный апрельский день медленно уходил, небо лиловело и розовело, и в этом освещении картины казались трехмерными, а звери и ангелы — живыми. Потом я заметила маленькую приставную лесенку на чердак и вскарабкалась по ней.

В круглое окошко открывался роскошный вид на Фонтанку и крохотных зеленых сфинксов в золотых кокошниках. Справа, у самого окна на гвоздике, я обнаружила большой артиллерийский бинокль советских времен. Неужели? Не может быть! Я поколебалась, взяла бинокль и навела резкость. Минуты две ничего не происходило, только поцарапанные лица сфинксов мелькали в зрительном поле. Качество оптики было отменным! Виден каждый штрих. Я перевела бинокль на воду, и вот, когда солнце уже готовилось упасть вниз, из воды вынырнула голубая лошадиная голова с зеленой гривой и длинный, закрученный спиралью чешуйчатый хвост.

— Гиппокамп!

Зверь словно услышал меня, повернул голову и внимательно посмотрел: в объектив попал бешеный лиловый глаз и белок, пронизанный красными прожилками. Он яростно плеснул хвостом, и изображение размыли сотни капель.

— Гиппокамп...

Минуту я сидела, приходя в себя, затем аккуратно повесила бинокль и тихонько спустилась вниз. Я ни секунды не сомневалась, что видела его, и меня не волновал вопрос, каким образом это могло быть. Видела — и все! Трезвая, здоровая женщина, находящаяся в здравом уме.

— Увидеть морского коня — это не к добру.

Кто это сказал? Или мне послышалось? В комнатах смеркалось, тени сгущались и становилось очень неуютно: электричества здесь, видимо, не было. Я достала мобильник и чуть не уронила: я провела в ожидании сорок минут! Можно было десять раз сходить туда и обратно, судя же по всему, возвращаться эта парочка не планировала. Интересно, куда они подевались, затарившись винишком? Смеются надо мной или нет? Я бы на их месте смеялась.

Но много чести — и для тебя, Валентина, и для него! Ситуация у нее была, видите ли, особенная! А у кого их не было? Не все же доходят до жизни такой. И этот добряк бесхребетный... Я надела плащ и медленно застегнула на все пуговицы, пытаясь справиться со злостью, мутным валом поднимавшейся в душе. Меня переполняло презрение и еще раз презрение к леди Рубенс. Я попыталась представить, что бы сделала Валентина, если бы оказалась на моем месте и маялась от ожидания. Скорее всего, она бы раздвинула доски на лестнице, чтобы я начала в темноте подниматься наверх, да не поднялась. Я мысленно одобрила соперницу: просто, коварно, эффективно! Я бы тоже с удовольствием поставила такую ловушку, только, к сожалению (или к счастью?), для меня, как для человека, испорченного гуманной и великой русской литературой, это невозможно. Даже думать о таком грех. Однако же я подумала!

Тут на глаза попалась золотая коробка и полетела в недра моей сумки; представив разочарование любительницы небесных прогулок, я рассмеялась. Какая сладкая месть, и по тому же сценарию: просто, коварно, эффективно! Я стала спускаться вниз.

— Видеть морского коня — это не к добру...

Кто это сказал? Сердце перестало биться, пришлось опереться рукой о холодную стенку и оглядеться. Я как раз стояла между двумя мирами. Наверху, где в окнах были старенькие рамы со стеклами, прямо над моей головой светился квадрат, как кусочек странного лилового неба. Внизу, подо мной, наступали тени: сквозь щели в ставнях еще проникали полоски угасающего света, и на контрасте тени казались совсем черными, густыми, будто темные волны, покачиваясь, обступали со всех сторон и угрожали затопить лестницу. На минуту показалось, что я тону, но деваться было некуда, ибо наверху тоже скоро стемнеет. А внизу выход, свобода — и я нырнула в эту темноту.

Нырнула почти в буквальном смысле слова — поскользнулась и пересчитала спиной последние поперечины на досках (видно, о чем думаешь, то и получаешь). Потом, потирая спину, схватилась за дверную ручку (замков у него нет, говорил хозяин), дверь чуть приоткрылась и застопорилась. Кто-то подпер ее снаружи большой палкой! Это явилось приятным открытием: выходит, он все-таки надеялся вернуться. Впрочем, такое необычное признание в любви ничего не меняло — игра по чужим, очень странным правилам отменялась.

Я все равно уйду. Только как? Я стала размышлять: если через окна проходило столько света, значит, доски прибиты на живую нитку. Значит, можно выйти не через дверь, а через окно! Подсвечивая мобильником, я тщательно обследовала все ставни, демонстрируя преимущества дедукции над примитивной силой. И действительно, в одном из окон щит был не прибит, а просто прислонен к кирпичам, и я без потерь выбралась на волю — даже не порвав плаща и не сломав каблуков. Встала, отряхнулась, представила себе, как Василий возвращается полный надежд, отставляет палку и, придумывая извинительные речи, поднимается на цыпочках наверх. А там никого! Улетела монада. Не поймал! Хотя лучше было бы, чтобы поймал...

Я медленно пошла к автобусной остановке. Василий не встретился, винного магазина в окрестностях тоже не наблюдалось. По улице шагали люди, низкое небо нависло лиловым куполом. Солнце почти село, сквозь темно-синие облака напоследок поблескивал красный свет, и я вздрогнула, вспомнив глаза гиппокампа. Как, однако, неуютно вечером в городе. Скорее домой, хватит приключений!

Но мои испытания не закончились. Обиженная, продрогшая, я стояла на остановке уже полчаса, а трамвай не появлялся. Вот такой праздник я себе устроила! Все ополчилось против меня, а заварил эту кашу Василий. А может, это цыганская магия, отвод глаз? Я вспомнила историю про такси и цыганку с «подарочком»: чем-то это очень напоминало Василия с его безумным чаепитием. Предатель! Шутник!

От возмущения все закипело внутри, и тут я услышала шепот: один мужичок сказал другому, прикрывшись газетой:

— Глянь! Вот на такой женишься — и все, трындец тебе придет!

Это он о ком? Неужели обо мне? Я покосилась на отражение в рекламном щите: женщина с горящими глазами, презрительно оттопыренной губой, почему-то со скрещенными на груди, как у Наполеона, руками. Неужели это я? Не может быть!

И вдруг на другой стороне улицы я увидела большой винно-водочный магазин с неоновой рекламой над входом. Под вывеской блестела модная черная дверь с серебристой ручкой. Я могла бы поклясться, что минуту назад его не было. А может, я его не заметила? Тем не менее факт налицо: черная дыра, поглотившая Василия и Валентину, была в двух шагах.

Глава 13

Яркая неоновая надпись гласила: «Вина!» Восклицательный знак был похож на грозящий палец: чья вина? Кто виноват и в чем? И при чем здесь я? Я смотрела не отрываясь и мысленно звала спасительный трамвай, надеясь сесть в него и быстрее уехать! И чтобы больше никаких проблем! А буквы разгорались все ярче и ярче, притягивали, и не было сил отвести глаза.

Однако трамвай где-то подло задерживался. Мне пришло в голову, что автомобильный поток, который то замирал, когда зажигался красный свет, то мчался вперед, похож на воды огромной реки (например, Лимпопо): вспыхивают крокодильими зрачками огоньки иномарок; тяжело отдуваясь, выгребают гиппопотамы-троллейбусы. Казалось, что автомобильная река вот-вот выйдет из берегов — я чувствовала, я ждала, что сейчас что-то произойдет. И совсем не удивилась, когда на переходе возникли Василий с Трехой. Они нелепо подпрыгивали, дружно размахивали руками и хвостом, пытаясь привлечь чье-то внимание — чье-то, но не мое. Меня они даже не заметили.

А через секунду это случилось. Раздался громкий хлопок, и душераздирающе завизжали тормоза. На том берегу, под неоновой надписью, стала быстро собираться толпа. Спустя короткое время плавно подкатила «скорая». Я быстро выхватила из футляра очки — сквозь мощные линзы было видно, как молодой полицейский оттаскивает Василия от санитарной машины. При этом цыган метил кулаком в его солнечное сплетение, а Треха явно примеривался, чтобы схватить стража порядка сзади за брюки.

— Василий, что ты делаешь?! Это же сопротивление властям! Cейчас увезут в отделение, а у тебя никаких документов нет! — Я похолодела от ужаса. — Постойте!

Я рванула через дорогу так, как не бегала в молодости — только полы моего длиннющего итальянского плаща взвились черными крыльями.

— Не трогайте его! Не забирайте! Он нечаянно...

— Аня! Анечка! Успокойся, это совсем не то, что ты думаешь...

Лейтенант и Василий разжали объятия.

— Пожалуйста, объясните! Что случилось? — обратилась я к офицеру.

— ДТП. Девушку сбили. Вы что, не видели?

— Аня! Анечка!

Василий стоял, дыша словно загнанная лошадь. Потом рванул на груди рубаху — пуговицы фруктовыми косточками защелкали об асфальт.

— Ой, лихо мое, лихо! Ох, дышать нечем... Аня, это ужасно! Я ее убил...

— Валентину?!

Он кивнул.

— Ее только что машина сбила. Из-за меня... Увидела и через дорогу кинулась, на красный!

— Насмерть?!

— Я не знаю. Все! Никогда грех не искуплю, доигрался я...

— Я же просила: не ходи...

— Анечка, и зачем я не слушал тебя? Видела бы ты, как ее подбросило, до самого небушка...

— Василий, не надо!

Я почувствовала, как расползаюсь, теряю форму, превращаюсь в воду. Улица вдруг на глазах изменила пропорции: дома поползли в разные стороны, а тротуар наклонился, и, чтобы не упасть, пришлось схватиться за рукав мальчика-полицейского.

— Дама, не слушайте его. Non est culpa vini, sed culpa bibentis, — неожиданно выдал лейтенант. — Почему вы так удивились? Я же второе высшее получаю, на юридическом учусь, латынь — наш хлеб. Давайте успокоимся, и я вам все объясню. Все началось с того, что девушка положила в сумку бутылку виски и категорически отказалась платить, устроила драку с охранником и опрокинула стеллаж с товаром. Потом попыталась сбежать, отвлеклась... — лейтенант кивнул в сторону Василия, — на вашего знакомого и попала под машину.

— Она не украла, она взяла! Понимаете разницу? — У Василия дергалось веко, а голос прерывался: казалось, он сейчас задохнется или начнется истерика. — Го-осподи, она же ненормальная! Она вне нормы, она не понимает слово «нельзя» и всегда спрашивает: почему? Поймите, лейтенант, она просто взяла эту проклятую бутылку, как ребенок может взять игрушку в игрушечном магазине. У нее наверняка были деньги, у нее всегда есть деньги (не знаю откуда). Она могла бы заплатить!

— Но не захотела, — жестко подытожил полицейский. — Правильно я понимаю?

— Да я бы заплатил! Опоздал, опоздал! На пять минут... Ну надо же, бутылка — и жизнь человеческая!

— А у тебя что, — лейтенант внезапно перешел на «ты» и смерил взглядом Василия с головы до ног, — тоже всегда есть деньги? Ты, вообще, кто?

— Это... сторож монастырский, — неудачно вмешалась я.

— Странно! В каких отношениях состоял с потерпевшей? Любовник? отец? муж? опекун? Если знал, что девушка «вне нормы», почему не лечил, не контролировал?

— Я никто. Просто знакомый.

Василий испугался и на минуту пришел в себя.

— Тогда зачем себя винишь? У тебя нет никаких прав...

— Право человека у меня есть! А я — осел! — крикнул Василий.

— Тебе виднее. И все же человеческих прав для опеки недостаточно, поэтому случилось то, что должно было случиться. Так сказать, результат безответственного отношения...

— Простите, лейтенант... — не выдержала я.

Голос куда-то пропадал, однако нужно было держаться. Вопли Василия были, мягко говоря, неконструктивными.

— ...А удар действительно был очень сильный? Что сказал врач? — с трудом выдавила я из себя.

— Сделают что могут, но шансов мало.

— Они так всегда говорят.

— А как же иначе? Разве можно отбирать надежду? Все-таки врачи, гуманисты!

— Боже, как жалко!

— Конечно, жалко, девушка красивая, но кто знает, что лучше? Я бы, например, лучше умер, чем в коме лежать после такого удара или ездить в коляске до конца жизни.

Василий издал звук, похожий на собачий вой.

— Это вы виноваты! Вы тоже виноваты! Она вас боится! У нее в жизни ситуация была...

— По-моему, это правильно, когда воры боятся полицию. — Парень пожал плечами. — Или я не прав? — Он повернулся ко мне: — Поверьте, я девушку не меньше вас жалею. Я даже попросил врача позвонить, когда будет ясность.

И тут же пронзительно запел его мобильник. Василий по-детски схватил меня за руку:

— Что?!

— Пока ничего.

Лейтенант медленно и неохотно поднес трубку к уху:

— Да! Я вас слушаю... Спасибо... Ну, ничего не поделаешь, все само по себе решилось. Говорят, все к лучшему.

Мы не посмели ни о чем спросить. Полицейский положил телефон в кармашек сумки, и вдруг его взгляд скользнул куда-то вверх, мимо наших голов, словно он проводил странную леди Рубенс, которая уходила в зовущий и манящий небесный мир. «Самое главное — войти в небесные двери! Кто-то вернется, кто-то останется...» — это было последнее, что она сказала мне в этой жизни. Оказывается, я запомнила и теперь, наверное, никогда не забуду.

— По-моему, все предельно ясно. — Лейтенант строго посмотрел на нас, и мы низко опустили головы. — Предлагаю перейти прямо к делу. Свидетель, вы готовы? Будем протокол составлять?

— Я паспорт дома забыл, — прошептал Василий.

— У меня есть! Я стояла на остановке, я тоже свидетель — могу все рассказать.

Пришлось быстро соврать, потому что на самом деле судьба отвела мои глаза и я не видела, как погибла Валентина.

— Вы же говорили, что ничего не знаете!

— Нет, я просто... хотела, чтобы вы меня поддержали... Последняя надежда, так сказать...

Мы побрели за лейтенантом. Я обернулась, чтобы позвать Треху, понуро сидевшего у фонаря. И вдруг над магазином вспыхнула вся вывеска. Лиловый сверкающий неон и красные ободки вокруг букв горели, как глаза свирепого гиппокампа. Жуткий слоган издевательски подмигивал, моргал и разгорался все сильнее и сильнее. Электрическая вывеска кривилась и лопалась от хохота: «Лучшие... Лучшие вина! Лучшие вина в магазине “Мечта”!»

— Дама, вам плохо?

— Да, мне очень плохо. Я, наверное, тоже сейчас умру.

Глава 14

Из отделения мы вышли, когда улицу насквозь прошили золотые стежки фонарей и почти все путники благополучно добрались до своих или чужих квартир. Наша странная тройка одиноко стояла, раздумывая, как жить дальше, и все (даже Треха) старались не глядеть друг на друга. Но мы не спешили расходиться, предчувствуя, что разойдемся навсегда. Я злилась на Василия, из-за которого попала в историю. Особенно заводила мысль, что все случилось по врожденному легкомыслию.

— Вот и полюби дурака, — невольно сказала я вслух.

— Лежачего не бьют, — мрачно ответил Василий, ковыряя носком сапога край газона. И вдруг поднял на меня большие, круглые и удивленные, как у совы, глаза: — Аня, ты сказала «полюбила» или мне послышалось?

— Послушай, так нельзя! О чем ты сейчас думаешь? Из-за нас погиб человек, а ты...

— А я все равно о тебе думаю, — упрямо сказал Василий. — Пожалуйста, не сердись на меня. У меня, наверное, так голова устроена или сердце, что тут можно сделать?

Я совершенно растерялась, не понимая, что делать с таким признанием.

— У нас какое-то странное объяснение, и ты какой-то странный...

— Ну зачем об этом говорить? Нужно как-то пережить случившееся...

— Почему ты не сказал об этом раньше?

— Раньше не имел на это права: копия не должна быть лучше оригинала, — таинственно сказал Василий. — Но я уверен: ты постепенно привыкнешь.

— В смысле?

Он внимательно рассматривал меня, словно через увеличительное стекло. Днем этот человек сверкал, как бенгальский огонь, — фейерверк эмоций и улыбок. Теперь он сканировал каждый миллиметр моего лица как некое всевидящее око.

— Не нужно так смотреть! Я как будто стою под лупой... Хотя это неважно.

— А что важно?

— Я устала и хочу домой.

— Мать, ты чего?

— Не трогай меня!

Я решительно сделала шаг в сторону и чуть не упала, потому что ноги внезапно согнулись. Голова закружилась, не желая сидеть на шее: она, точно маленький воздушный шар, рвалась вверх. Сейчас взлетит, как одуванчик, и что тогда делать? Все предметы дрожали и расплывались, словно отражения в воде.

— Ой, кажется, я тону.

— Аня, тебе опять плохо?

Василий подхватил меня под руку. Он снова стал прежним, но выглядел ужасно: бледный, под глазами тени.

— Тебе, что ли, хорошо? — слабо огрызнулась я. — Все, хватит, вызываю такси и уезжаю.

— А мы? Как нам без тебя? Неужели ты нас бросишь в такой день?

— Я не в духе и очень устала, — как можно строже сказала я. — Вы уж сами как-нибудь...

— Ну ты даешь... Не ожидал. Это предательство!

Треха все понял и максимально напряг свое обаяние, чтобы смягчить мое сердце: поднял уголком брови, опустил глаза и прижал к подолу плаща нос, оставив мокрый блестящий след. Дескать, смотри, мама, какой я непосредственный и преданный — и хозяин такой же! Прости его! Он не хотел, просто так получилось. Сердце слегка дрогнуло, и вдруг кто-то насмешливо шепнул в ухо: «Одна уйдет, другая останется». Фу, в какую неприятную историю я попала!

— Господи, да что тут непонятного? Не хочу я никого видеть сейчас! Я думаю только о Валентине, даже голос ее слышу, понимаешь?

— Еще как понимаю! В этом-то все и дело. — Василий мрачно посмотрел из-под густых бровей. — Я тебя даже ни о чем не прошу. Просто говорю как есть: откажешь — я от тоски чего-нибудь сотворю. И имей в виду, Анна, сегодня мне умирать не страшно.

— Да разве можно так настаивать? Это же... жестоко! Ты не оставляешь мне выбора!

Василий на секунду задумался.

— Прости, я не подумал об этом. Чужой выбор нужно уважать. Бывай!

Он развернулся и, ссутулившись, быстро зашагал прочь. Треха зарычал, кинулся следом, пытаясь поймать за рукав и оглядываясь в панике: дескать, чего молчишь, мать? Василий, не останавливаясь, аккуратно, но решительно отодвинул пса ногой, а на меня даже не оглянулся. Было ясно, что он не шутил.

— Стой, ты куда?

— На набережную, конечно.

— Зачем?

— Тебе знать не обязательно.

— Подожди!

Я задрожала как осиновый лист: кто знает, на что способен в горе безрассудный упрямец? Вдруг шагнет с набережной, чтобы уплыть на спине гиппокампа в другой, сказочный мир? В тот, который рисовал на своих картинах и о котором мечтала Валентина? «Странствовать лучше втроем. А ты, монада, запомни: там лучше, там такая красота, что забываешь обо всем!» — зазвучал в ушах Валин голос. Нет уж, хватит одного несчастья на сегодняшний день.

— Остановись! Стой! Я согласна — поедем вместе!

Василий не оборачивался.

— Вернись!

Но он уходил, а ноги-макароны меня не слушались, и тогда я второй раз за вечер упала в обморок.

Очнулась я на скамейке. Надо мной склонялись ветки молодой липы и Трехина морда, потому что голова моя лежала у него на спине.

— Пожалуйста, не пугай меня так больше!

Лицо Василия украшала прежняя белозубая улыбка: он был искренне счастлив.

— А я тут ради тебя так старался, так старался! Смотри, подушку подложил теплую, лечебную, живую — шерстяную. Нравится?

— Честно говоря, псиной попахивает. — Я села и попыталась найти в сумке мобильник. — Поедем домой!

— Правда? — Он просиял. — Ну, спасибо за приглашение, мать, за доверие! Только к тебе мы не поедем. Я передумал — отвезу тебя в волшебный замок...

— Зачем мне замок?

— Каждая женщина хочет стать принцессой, разве нет?

— Мне уже поздно по возрасту! Я согласна только на королевский статус.

— Хорошо! Поскольку главный маг — я, ты станешь моей королевой. Соглашаешься на такое заманчивое предложение?

— Не знаю, — усмехнулась я. — Говоришь, заманчивое? Меня, как филолога, смущает этимология: заманить, манить, обманывать, мания, магия... Знаешь, игра словами — это мое профессиональное увлечение.

— Ну вот, — обиделся Василий, — снова здорово: при чем здесь обман? Хочешь, сыну твоему позвоню? Скажу, что увожу тебя в гости, потому что ты лучшая женщина на земле! Дай трубу!

— Не дам!

Я даже вцепилась в сумку при мысли о таком звонке, но беспринципный Треха (готовый на все ради хозяина) начал скрести лапой по сумке, пытаясь разжалобить: «Только не бросай нас, только не бросай! Сироты мы!»

— Не надо. Не царапай! — Было ясно, что отступать поздно. — А можно уточнить: ты злой или добрый волшебник?

— Сам не знаю! Ты должна мне помочь в этом разобраться.

— При чем здесь я?

— При том, что со стороны виднее.

— Не всегда!

— Посмотрим! Так ты согласна?.. Ура! Едем! — И он вдруг лихо засвистел по-разбойничьи и взревел: — Такси!

Из-за поворота, как Сивка-Бурка, галопом вылетело такси. Водитель был вежлив и спокоен, ни одежда Василия, ни рыжий барбос его не смутили. Он скромно назвал стоимость «дополнительных услуг», постелил старенькое одеяло, и Треха нырнул в салон, не выказав страха и удивления, как будто поездка в машине была для него делом привычным.

Василий поклонился и галантно придержал дверь:

— Залезай, мать! Подожди, у него подстилка сбилась...

Пока он возился в салоне, из брючного кармана выпал какой-то квадратик. Я нагнулась и подняла забавную открытку, на которой красовались четыре милые сказочные жабы. Морды у них были очень серьезные, глаза грустные и умные, а одеты в средневековые шапочки и кафтанчики. Великолепные персонажи! Я улыбнулась и повертела открытку так и сяк. На обороте некто на великолепном немецком поздравлял liber Василиуса с творческими успехами и желал дальнейшего процветания.

— Эй, Анна! Ты зачем чужие письма читаешь?

— Извини! У тебя есть друзья в Германии?

— Я гражданин мира.

— А письма они адресуют на кладбище?

— До востребования.

— У тебя же паспорта нет!

— Ну и что? Я даю взятки почтальоншам, и они нарушают закон. Я же волшебник-душевед. Но для каждого волшебства свое время.

— Знаешь, волшебник-душевед звучит почти как... душегуб.

— Отлично звучит! Я хорошо знаю, что нужно делать, и подсказываю людям. Хочешь пример? Один немецкий скульптор, человек серьезный и не способный придумывать сказки, получил заказ украсить аэровокзал. Естественно, он захотел изобразить что-нибудь обстоятельное, например оленей. А я отговорил: ну сколько можно? Придумал этих средневековых пупырчатых герров, подарил идею, и теперь наши герры всех веселят в местном аэропортике. Так что все-таки душевед я и не нужно спорить со мной!

— Но...

— Никаких «но»! Я авторитарный волшебник и этим горжусь. Стой, куда полезла? Ты точно хочешь назад?

— Точно. Я побаиваюсь авторитарных душеведов.

— Все равно я до тебя доберусь.

Он гоготнул и, несмотря на габариты, легко и ловко опустился на переднее сиденье.

— В плечах не жмет? — покосился шофер.

— Все нормально.

— Куда поедем?

— На Васильевский... «Фата-моргана».

— Это серьезно?

— Серьезнее некуда. А что?

— Ничего. — Спина шофера изогнулась в подобии поклона. — Красиво там...

— Трогай, командир. И музыку приятную поставь для моей дамы.

Мужичок еще больше смутился:

— Извините, я только джаз слушаю, а это на любителя. Хотите, радио включу?

— Не стоит, давай джаз.

Саксофон был потрясающий: меня просто захватил горячий поток музыкальной страсти. Он унес с собой все события безумного дня, и мои дрожащие от напряжения нервы превратились в мягкие шелковые ленточки. Минут через десять я отключилась...

Теперь я стояла на полянке посреди золотого осеннего леса. Грустно светило неяркое солнце, влажно поблескивала пожелтевшая трава, пахло мхом и грибами. Мимо моего лица, тихо кружась, пролетел один красный лист, второй... Я увидела старых знакомцев: под развесистой березой восседали четыре жабы. Заметить их было нелегко, потому что оранжево-сине-зеленые кафтаны и шапочки сливались с осенней полянкой. Хотя видно было плохо, зато отлично слышно! Пупырчатые герры музыканты деловито настраивали инструменты. Каждый бережно прижимал к груди свое сокровище: скрипочку-виолу, барабанчик, маленькую волынку и тростниковую флейту.

И вдруг откуда-то появился Василий с дирижерской (или волшебной?) палочкой. Он взмахнул, и жабы грянули зажигательную шотландскую джигу. Дирижер залихватски отбивал ритм, а музыка становилась все быстрее и яростнее. Но вот Василий опустил палочку, широко развел руки, и из-за пазухи (а может быть, прямо из груди?) вылетел молодой ворон. Птица стремительно, красиво пошла вверх, делая мощные гребки крыльями. Василий засмеялся, заулюлюкал, глядел, улыбаясь, как ворон поднимается в небо. Потом подмигнул мне и исчез.

...Я резко открыла глаза.

— Ну вот, проснулась наконец! А мы полчаса стоим ждем, а счетчик работает: услуги-то дополнительные!

Василий уcмехнулся и настежь распахнул автомобильную дверь. Из темноты ночи доносился забытый странный звук, похожий на дыхание или шепот: «Ш-ш-што... Пока-а-а...»

— Как будто... море! Где мы?

— На острове. Да чего ты испугалась, матушка? Это не Крым и не Куба — наш остров, Васильевский!

В этот момент Треха, которому надоело ждать, беспардонно прыгнул ко мне на колени и, неуклюже лягнув воздух задними лапами, вырвался из салона на волю.

— Видала, как надо? Неразумная тварь, а понимает. А ты все «чего» да «где»... Взвешиваешь, как в аптеке. Если не интересно, так поезжай домой — я оплачу.

Он выжидательно посмотрел на меня и, видимо, что-то прочел в глазах, потому что снова усмехнулся и протянул руку, помогая выбраться из машины. Такси мягко развернулось и укатило, поблескивая фарами, а мы остались на берегу черной Невы, по которой бежала широкая лунная дорожка. Внизу у воды носился одуревший от счастья пес.

— Надо же, как сверкает дорожка! Я такую только на юге видела...

— Это потому, что сегодня полнолуние. В полнолуние здесь всегда так. Ты лучше назад взгляни — красота какая!

Я обернулась и ойкнула от восторга: прямо перед нами, через дорогу, висел в воздухе белый замок. Снежные башни, сверкающие лоджии, переплеты, огромные окна и серебристые плиты, которыми был вымощен двор, отражали потоки лунного света. От этого замок казался невесомым и плыл, покачиваясь в воздухе, как хрустальный, фантастический айсберг.

— Ну что ты растерялась? Просто жилой массив, ну VIP, конечно, но это неважно! Важно, что архитектор все учел и теперь в полнолуние здесь театр иллюзий.

Он запрокинул голову в небо.

— Вопрос света! От него никуда не денешься! А люди, увы, дрыхнут и этой красоты не видят.

Василий наклонился и погладил Треху.

— Смотри, даже сиволапый песик стал серебристо-бриллиантовым.

— Значит, нам повезло?

— Конечно! Ты много раз в детстве читала про такие замки — сейчас есть возможность туда зайти.

— Но это же иллюзия! На самом деле это современный дом...

— Все относительно! Я всегда вижу то, что хочу видеть, и тебе советую: иначе сойдешь с ума от скуки. Пойдем?

— Нас не пустят!

— Excusez-moi! Я здесь живу.

Я растерянно молчала.

— Кстати, у тебя сегодня голова не болела? А у меня из-за этой луны с утра болит. Очень хочется куда-нибудь кости бросить! Пойдем, Аня, не стесняйся! Сейчас стражника разбудим.

Мы подошли к воротам и миновали охранника, который энергично кивал и улыбался, приветствуя бродягу и пса с самодельным ошейником. А вот на мне, несмотря на красивый плащ, взгляд задержался: я была явно чужая в царстве «Фата-морганы».

— Дама со мной!

Войдя во двор, мы под прицелом невидимых камер в полном одиночестве направились к центральной башне. Когда шагали по серебряным плитам, мне показалось, что сзади зашуршал шлейф. Поднимаясь по ступенькам, я непроизвольно опустила руку, чтобы подобрать край старинного платья. Василий это заметил и одобрил:

— Молодец! Я вижу, ты осваиваешься в нашем сказочном мире!

— Я всегда любила сказки!

— А по тебе не скажешь, ты скорее похожа на разрушительницу иллюзий. И все равно ты моя королева — Королева Здравого Смысла!

— Что? Не хочу такой титул! — возмутилась я.

Однако, вспомнив про рукопись, которую заперла на долгие годы в темном шкафу, замолчала. Потом сказала:

— Ты — волшебник, я — королева, а кто тогда Треха? Он же собака, он не может придумывать сказки.

— Почему не может? Не факт. Лично я понятия не имею, о чем думают собаки. По-моему, как и мы, обо всем. Во-вторых, мне кажется, что он не просто пес, а некий связной! Сквозит туда-сюда между мирами. Хотя это лишь моя догадка. Треха — хитрая бестия, и прямых доказательств нет.

Я почувствовала, что становлюсь счастливой: меня называли умной, талантливой и даже гениальной, но королевой... Титул присвоили впервые, и путешествовать в компании волшебника и лунного пса тоже не приходилось. Это было потрясающе!

Кабина лифта мягко и быстро взвилась вверх и, к моему удивлению, остановилась перед одной-единственной дверью: больше на лестничной площадке квартир не было. Такое я видела впервые и задала дурацкий вопрос:

— А где соседи?

Василий рассмеялся:

— Здесь начинается другой мир, Аня, с которым ты еще не знакома. Это мой мир, моя вселенная. Какие тут могут быть соседи? Добро пожаловать в Лунный дворец!

Дверь открылась, и мы проследовали в просторный высокий холл, где он снял с меня плащ и, встав на одно колено, сохраняя серьезность, переобул в тапочки с розовыми помпонами. Это было смешно и забавно: бородатый принц в ватнике и бледная, не очень молодая Золушка. Потом принц жестом пригласил следовать далее.

Мы вошли в странную гостиную, где половину стены занимало огромное окно-фонарь, из которого лился лунный свет. Треха с достоинством льва разлегся на ковре и превратился в серебряного сфинкса.

— Вот, Аня, это Небесная гостиная. Полетаем?

Василий любезно поставил рядом два белых кожаных кресла с прозрачными ножками, которые напоминали облака, висящие в воздухе.

— Это моя идея: я посвятил ее невесомости. Обожаю летать во сне. А ты?

— Никогда не летала, — соврала я, чувствуя волнение и легкую злость от непонятной ситуации. — Я абсолютно нормальный человек.

— А я? — Он головокружительно улыбнулся, и бедное мое сердце замурлыкало под этим ласковым и веселым взглядом.

— Не знаю... Я думаю, что мне все снится. И ты, наверное, тоже.

Он рассмеялся тихо, но от души:

— Отчасти ты права. Сейчас попробую тебя удивить.

— Не надо, — прошептала я, и тут он пропал, как будто его и не было.

Глава 15

Мог ли этот мастер иллюзий стать птицей и вылететь в окно? Или невидимкой уйти сквозь стены? И что теперь мне делать в этой лунной башне одной? Сидеть и смотреть в глаза серебряному сфинксу?

Словно угадав мои мысли, Треха широко зевнул и выбежал из комнаты, цокая когтями: ему явно не было до меня никакого дела. Мое одиночество стало полным. А вдруг меня сейчас превратят... ну не знаю... во что-нибудь... Я крепко сжала в ладони телефон и поняла, что на самом деле мне не хочется уходить из Лунного дворца, где живет сумасшедший гипнотизер, фокусник или волшебник.

— Ну и превращусь — тем интереснее. Надеюсь, что не в муху. Не убегать же теперь отсюда? — прошептала я, страшно волнуясь, и от нечего делать вошла в удивительное окно.

Картина была сказочной: со всех сторон обступал черный океан с яркими звездами, и возникло неудержимое желание раскинуть руки, нырнуть и поплыть вверх, к манящей, идеально круглой луне. Не отдавая себе отчета, я шагнула вперед и случайно посмотрела под ноги — мой взор скользнул вниз и беспрепятственно прошел насквозь, до самых дворовых плит! Подо мной был стеклянный пол, прозрачный, как вода. Я будто чайка парила над серебристой мостовой! Я, которая с детства боялась высоты! Сердце начало замедлять бег — мне представилось, что сейчас умру.

— Спасите! Мне плохо... Вот-вот остановится сердце! Кто-нибудь, выведите меня отсюда: здесь очень, очень страшно!

— Лови ее, пес!

Треха схватил меня за край одежды и потянул назад. Весь его вид выражал возмущение: «Ведите себя пр-р-рилично, дама! Вам нечего делать внутри волшебного кристалла, потому что вы не вер-р-рите в сказки! Не переходите гр-р-раницу!» Потом подтолкнул носом, и я со всего размаху плюхнулась в свое «облако».

— Василий! Мне плохо!

— Сейчас, сейчас. Это голова с непривычки закружилась! Ты действительно не приспособлена к полетам! Вот возьми, обними закат и согрейся.

Меня закутали в красное одеяло.

— Так лучше? Ну надо же! А я всю жизнь обожаю высоту и завидую птицам.

— Ты? Но... это же... не ты! Простите, вы кто?

Я вскочила с кресла. Передо мной стоял и улыбался симпатичный джентльмен в шелковой голубой тунике, уютных вельветовых брюках и домашних туфлях с загнутыми носами. Господин лишь отдаленно напоминал Василия, но это был не Василий! Борода, которая раньше роскошным руном спадала на грудь, превратилась в коротенькую бородку герцога Гиза. Беспорядочные кудри кольцами были тщательно зачесаны назад (как в театре), и у меня возникло подозрение, что под ними прячется маленькая лысина. Пронзительные, круглые, как у птицы, глаза насмешливо посверкивали.

— Ты садись, садись...

Я плотнее прижалась к кожаной спинке и притихла в облачном кресле.

— Подожди, Аннушка, включу свет на полные обороты.

— Зачем?

— Чтобы ты меня рассмотрела — будем заново знакомиться.

Комнату залил яркий электрический свет, в котором бесследно растворилось лунное сияние.

— Аня, скажи честно, кто тебе больше нравится: я или этот бомж в солдатском ватнике?

Он мягко, по-кошачьи, скользил взад-вперед по комнате, и как-то незаметно, словно из воздуха, на прозрачный столик приземлилась бутылка виски, три бокала, блюдо с закусками. Последними появились пепельница и сигара.

— Простите, а куда делся Василий?

— Исчез. Растаял. Ты даже не представляешь, как он мне надоел за это время! Я так счастлив, что наконец избавился от этого голема. Понимаешь, я его просто придумал, а он стал реальнее меня!

— Ты... вы... его придумали? Звучит ужасно...

— Что в этом ужасного? Я же лучше... Ты привыкнешь.

— Никогда! — отрезала я со всей искренностью.

— Сопротивляться бесполезно: я обещаю, что цыган не вернется.

— Никогда?

— Никогда! Но ватник и сапоги лежат в мешке, в ванной. Можешь посмотреть на эти реликвии.

— Так кто же вы?

— Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный...

— При чем здесь Одиссей?

— Увы, это мое настоящее имя, а Василий лишь скромный псевдоним! И не цыган я, а грек-понтиак, сын университетских преподавателей, некогда переехавших в наш славный город. По профессии — психолог, по призванию — волшебник, в общем, обыкновенный экстрасенс.

— А... картины?

— Мои, не отрицаю. Как художник тоже известен, хотя это неважно: к счастью, я во многом талантлив.

Мы замолчали. Обаятельный и успешный господин, не обделенный чувством юмора, только что легко и непринужденно сжил со света бедного моего Василия. Но я почему-то не возмущалась. Наоборот, не могла отвести взгляда от этих круглых, птичьих глаз.

— Простите, вы не представляете, как мне жалко...

— Василия?

— Д-да, и особенно тот рассказ: как обменял комнату на машину, как купил цинь, как дрался... Это было так зажигательно... А оказалось обычным враньем?

— Это чистейшая правда, дорогая нюй-куй, только я немножечко отредактировал рассказ. А в остальном все так и было: и машина, и комната, и цинь, и драка... Кстати, если тебе не нравится Одиссей, называй меня по-немецки Василиусом.

Он наполнил бокалы.

— А почему три? Мы кого-то ждем?

Василиус поморщился, как будто обжегся.

— Увы, нет. Это для ушедшей. — Он кивнул на бутылку: — Точно такая, как та, магазинная, из-за которой и случился весь наш кошмар. Желания должны осуществляться, не так ли?

— Звучит немного цинично... Бедное пропащее дитя!

— Пропащая? О нет! Очень творческая девочка была, между прочим, но злая на жизнь. — Василиус усмехнулся. — Она устроила этот алкогольный скандал в знак протеста.

— Против чего?

— Против всего: против меня, например, против тебя, несправедливости этой жизни...

— Да уж, творческая особа, Есенин в юбке!

— Она юбки терпеть не могла! Не ревнуй так откровенно — вы чем-то похожи.

Я вспомнила, как нагло и цинично рассматривала она мою тощую интеллигентную фигурку, лишенную соблазнительных выпуклостей и изгибов. У меня не было аргументов, пришлось отвести глаза — тогда леди Рубенс глубоко и сладко вздохнула, и по белоснежной рубашке пробежала мягкая округлая волна...

— Ну уж нет! Я — и эта бомжиха?!

Мой собеседник укоризненно пожал плечами:

— Я думал, тебе нравятся бомжи, я ведь тоже...

Василиус залпом опрокинул бокал, помял в пальцах гламурную сигару и неожиданно извлек откуда-то пачку «Беломора».

— Не были аристократами — и нечего привыкать, правильно говорю?

Он сосредоточенно курил, щурился, молчал, и я вдруг подумала, что никуда не делся мой цыган и это еще большой вопрос, кто из них настоящий: Василий или этот странный Одиссей? Наконец Одиссей-Василиус с силой смял окурок в пепельнице и сказал:

— Все! Хорош друг дружкой любоваться. Я готов продолжить нашу беседу. Кстати, забыл сказать: Валентина не бомжевала. Все чин по чину: квартирка-студия, интерьерчик неплохой, карманные деньги всегда водились. А кто оплачивал, кто давал и за что, она никогда не рассказывала. Вернее, рассказывала, но этих историй было за миллион.

— Например?

— Ничего интересного: все из дамских романов.

— Она же профессиональный музыкант?

— Скорее всего. Самой достоверной мне показалась версия, что она потеряла работу в оркестре из-за своего вольнодумства. Еще есть вопросы? Я за то, чтобы все выяснить, между нами должно быть все ясно.

— Почему?

— На самом деле ты уже догадалась почему, только я произнесу это вслух потом.

Да, я догадалась, что он имеет в виду, но вместе с радостью поднялась обида и перехватило дыхание.

— Ты все врешь! Вы были любовниками! Это ты снимал ей квартиру!

Мне было стыдно: имя Валентины подействовало как соляная кислота, которую выплеснули в лицо, — на минуту даже потемнело в глазах. Однако мой собеседник сохранял полное спокойствие и смотрел почти с профессиональным интересом.

— Я всегда подозревал, что у тебя заниженная самооценка, несмотря на внешнюю успешность. Но чтобы настолько... Милая нюй-куй, мы никогда не были любовниками, хотя я ей очень нравился.

— Я тебе не верю!

— Это твои проблемы. В утешение скажу, что ты единственная женщина, с которой мне интересно и по которой я скучаю. Единственная! Ты услышала меня?

Он был обворожительным, мужественным и спокойным; не только Валентина, любая женщина мечтала бы о нем! На минуту я почувствовала себя на вершине блаженства. А как я сейчас выгляжу? И тут увидела свое отражение в стеклянной крышке стола. Нет-нет, это злобное, красное и растрепанное существо вовсе не я! Не нужно злиться. Не нужно волноваться. Чтобы отвлечь Василиуса, быстро спросила:

— А где ты нашел эту леди Рубенс?

— Мы музицировали, играли Шопена в четыре руки на берегу канала. Не веришь?

— Нет...

— Напрасно — я редко вру. Впрочем, ты права, есть маленькая неточность: я не играл — я, как всегда, дрался.

— Не складывается у тебя с музыкальными инструментами.

— Не говори. — Василиус в притворном расстройстве поднял к потолку глаза, призывая высшие силы, и решительно выдохнул. — Карма! Карма у меня, видно, такая антимузыкальная... Итак, слушай! Около парадного стоял настоящий «Бехштейн». Видимо, кто-то переезжал. Мимо шла прекрасная девушка с русой шевелюрой...

— Шевелюрой?

— Да, она побрилась после, у нее что-то в жизни не ладилось, но это было потом. А тогда роскошные были волосы, и девушка открыла крышку пианино и стала играть, причем очень неплохо! Я заслушался. Канал, набережная, Шопен и красавица... Тут прибежали какие-то люди (наверное, хозяева), закричали, что бомжи ломают инструмент, и набросились на нас. Пришлось дать сдачи, взять ее за руку и убежать.

Я представила себе эту картину ярко, как в кино, и покачала головой.

— Куда ты смотришь, Анна? — Он встал, выключил свет и невесело пошутил: — Я все сказал! Очная ставка с Валентиной закончена.

Я невольно оглянулась.

— Не беспокойся, она уже ушла... Шучу.

Василиус прошелся по белому ковру и долго смотрел в свое волшебное окно.

— Аня, сегодня какая-то ночь бесконечная, все длится и длится. Я думал, светает, а луна на месте и даже ярче горит... Подойди сюда.

Я встала и осторожно вошла в эркер: за мощным плечом Василиуса это было совсем не страшно, наоборот, мы крыло в крыло парили над лунным морем.

— Ты удивительная женщина, Анна, в тебе есть некий магнетизм. Ты веришь, что, если сильно повезет, можно встретить человека, с которым захочется вместе жить и умереть?

— Не знаю я...

Мне вспомнился Игорь: это было, казалось, тысячу лет назад. Но ведь было же! А боги и вправду жаждут — дают и отнимают, и кто-то обязательно остается один.

— Нет, правда, так бывает! Только очень редко. Послушай старого циника...

Неожиданно он обнял меня и повернул к себе.

— Ты ведь не красавица, Аня, но черты лица изящные, как у дам в старинных манускриптах. А про твои глаза вообще молчу — просто лесная русалка. Заворожишь — и любой мужик с радостью в омут нырнет! И душа у тебя странная, необычная: мимо не пройдешь — остановишься. Ты притягиваешь как магнитом...

И вдруг он замер. Я тоже замерла.

— Вспомнил! Вспомнил, на кого ты похожа — на одну польскую артистку. Я в Варшаве сериал видел, она там панну Мнишек изображала.

— Да? Всего лишь на артистку? — выдохнула я.

Вот как, оказывается, работает информационное поле, с ума можно сойти...

— А почему не на ясновельможную панну?

— Ты не перестаешь меня удивлять, дорогая нюй-куй. Ты что, королевского роду? — растерялся Василиус. — По-моему, это небольшая наглость, а? Кольцо еще не есть доказательство родства.

— Есть портреты!

— Извини! Никто из нас живой ее не видел, так что сравнивать сложно.

Я испугалась, что он читает мои мысли, и перешла в наступление:

— А зачем ты вообще притворялся бомжом? Синдром Гаруна ар-Рашида? Зачем ты жил на кладбище? Это же ненормально!

— Вот! — Василиус поднял палец и таинственно сказал: — Мы дошли до главного — до моего проекта. Он завершен, и ты в нем звезда. Или моя муза — это как угодно. Только постарайся спокойно выслушать и не орать.

— К-какой еще проект?

— Условное название — «Адище города», посвящен бездомным и одиноким.

— А почему я... часть проекта?

— Ты его жемчужина! С тобой все удалось: я изваял тебя, как Пигмалион Галатею. Разве ты не заметила, что прошла через превращения? Помнишь, какой ты была, когда мы встретились? Маленький хромой воробушек прыгал вдоль ограды. Я хотел броситься вдогонку, когда ты умчалась, но побоялся довести до инфаркта. А теперь? Теперь ты почти волшебница! А ты меня за кого приняла? За привидение?

Последний вопрос Василиус задал с детской непосредственностью. Он сиял и явно был в восторге от проведенной акции.

— За кладбищенского Санта-Клауса.

— ?!

— Извини, я пойду. Я не думала, что надо мной ставят эксперименты. Все гораздо проще казалось: ты в меня влюбился... Как жаль, что я была лишь жертвой науки!

— Таки влюбился! Но потом...

— Отлично, значит, все-таки факт нежной страсти был... Что-то мне не хочется здесь оставаться: ты, оказывается, наблюдал за мной через увеличительное стекло. Всего хорошего!

Резко откинув одеяло и выпутавшись из пылающего «заката», я случайно взглянула на стену: там отплясывал черный цыганский заяц. Я вскрикнула и упала.

Когда очнулась, Василиус стоял на коленях перед креслом с пузырьком нашатыря.

— Чего тебе, мать, привиделось?

— Черный заяц — он от меня не отстает.

— Откуда здесь зайцы?.. Да это тень от одеяла: угол задрался — вот тебе и заяц.

— Нет, это старая цыганская история!

— Цыганская? Интересно! Расскажешь?

— Ни за что! Ты поместишь мою историю в какой-нибудь проект.

— Изволь, Анна! Например: «Психические расстройства одиноких женщин среднего возраста»... Нет, лучше так: «Причины женского одиночества и психологическая характеристика».

— Что?!

— Успокойся, это было за тысячу лет до появления тебя в моей жизни: всего лишь название студенческого диплома.

— Боже, ты даже не понимаешь, какой ты подлец!

— Анна, прекрати! Просто я люблю свою работу...

Я из-под ресниц снова посмотрела на стену: она была белой как снег. Он прав! Скорее всего, привиделось: отброшенное одеяло неудачно спроецировало тень... А ноги не шли, ноги были ватными, и оставалось только заплакать от отчаяния.

— Так, мне все ясно! — Василий мягко, но решительно сгреб меня в охапку: — Ты остаешься здесь до завтра.

— Это еще зачем?

— Затем, чтобы обдумать в деталях поведение психолога-извращенца. Утром расскажешь. Сейчас я отнесу тебя в кабинет, заставленный пыльными книгами и антикварной дрянью. Мне кажется, что комната твоей мечты должна выглядеть именно так.

— По крайней мере, я отдохну от этого стеклянного сугроба.

— Отлично! Ты уже начала соглашаться со мной.

Через пять минут я лежала на черном диване с кожаными кнопочками и дубовыми подлокотниками. Вокруг до самого потолка уходили вверх стеллажи с книгами и тускло блестело золото переплетов.

— Я что, в XIX веке?

— В начале двадцатого. До революции еще лет пять.

— Ты действительно волшебник?

— Нет, заурядный бродяга во времени...

Он упал в кресло, которое для солидности громко выдохнуло: пыф-ф!

— Знаешь, твоя борода сюда очень вписывается.

— Не фантазируй, Анна! Просто я обожаю контрасты и... я очень богатый человек, который может себе кое-что позволить. Говорят, что деньги — это потенция мужчины.

— Что ты себе позволяешь?!

— Хорошо, извини! Потенциал. Я забыл, что ты синий чулок. Ладно, не злись. Смотри, что у меня есть.

Рядом с креслом стоял столик, украшенный бронзовым орлом. Мне показалось, что когда-то птица держала в клюве лампу, но сейчас там висела связка ключей.

— Зачем столько ключей? Неужели все комнаты запираешь?

— Какие комнаты, Анечка? Это ключи от прошлого! Я храню ключи от своих старых квартир, мастерских и тех мест, где был счастлив когда-то. Всего этого уже давно не существует в природе, но вдруг повезет и я все-таки стану путешественником во времени? А как войти в прошлое без ключей? Как отпереть дорогие двери?

— А от монастырской гостиницы есть ключ?

— Вот он.

Я кивнула — это было чудесно! У Василиуса заблестели глаза, как у мальчишки.

— Знал, что ты меня поймешь! Я тебе покажу много забавных штук. Например, у меня есть коллекция старинной оптики — лучшая в Питере. Это интересно?.. Вот смотри, какой образчик. — Он снял с полки и протянул изящный театральный бинокль: — Это самый безобидный.

Бесспорно, вещица была достойная — я бы пошла в театр только для того, чтобы на глазах у всех достать такую штучку из сумочки!

— Красиво! Это позапрошлый век, да?

— Начало двадцатого.

Я поднесла бинокль к глазам — соседняя стенка пододвинулась почти вплотную.

— И линзы прекрасные!

Но тут раритет выскользнул из рук, потому что мне почудилось: с той стороны через окуляры кто-то тоже внимательно рассматривает меня — глаза в глаза.

— Ой!

Василиус ловко поймал на лету выпавший бинокль:

— Осторожнее, Аня! Вещь дорогая... Ничего страшного: время — многомерная величина, с той стороны тоже смотрят.

— Значит, можно увидеть в бинокль живого гиппокампа?

Он тяжело вздохнул:

— Можно увидеть все что угодно. Зачем ты без разрешения лазала на чердак? Надеюсь, не заглянула ему в глаза? Это к несчастью.

— Мы случайно встретились глазами, — сказала я виновато. — Где ты взял этот бинокль?

В комнате стало тихо. Василиус молча постукивал пальцами по столу.

— Мне его подарила Валентина. Только не нужно так смотреть!

— Но мне страшно! — истерически крикнула я и закрыла лицо руками.

— Хорошо! — одобрил Василиус. — Мне нравится этот жест! Выглядит по-королевски — капризно и изящно. Сейчас попробуй отыщи пугливую даму! Жаль, кокетства маловато: ум забивает. Не нужно ничего бояться, куколка, я рядом.

— Это возмутительно! Да как ты смеешь? — Я аж пристукнула кулачком. — Не желаю, чтобы меня обсуждали! Либо принимай какая есть, либо...

— Тише, тише, моя прекрасная панна!

Я растерянно посмотрела на него снизу вверх: коричневые круги вокруг глаз Василиуса впечатляли. Он моментально понял мой взгляд.

— Предлагаешь взять тайм-аут? Что же, это правильное решение, милая нюй-куй. Защитник должен быть в форме, да? Оставить тебе пса для уюта?

— Не нужно, он меня не любит.

Треха презрительно зевнул, словно говоря: «Не надейся, что буду спорить. Да, не люблю и ревную к хозяину».

Напоследок Василиус не удержался и сказал:

— Я рад, что ты меня выслушала, и спасибо, что не утешала.

— А утешать — пустое: мертвые не оживают.

— Да, к сожалению. Все бы отдал за стакан живой воды, веришь?

— И я бы отдала.

Мы помолчали. Василиус пребывал в задумчивости и вдруг усмехнулся и подкрутил усы.

— Ай, какие глаза у панны — как два ясных озера... Интересно, какой я в этих лучистых глазах?

Я приложила палец к губам: силы были на исходе.

— Это останется моей тайной. По крайней мере, сегодня...

— Тогда спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Василиус!

Я долго лежала, покусывая губы и уставившись в потолок: не было сна. Моя повесть, выпущенная на свободу из темного шкафа, тихо и незаметно поглощала мою жизнь, наполняя ее другим смыслом. Я снова превратилась в сказочницу! Зачем я так долго читала чужие книжки и перестала мечтать? Нет, я больше не могу и не хочу странствовать по чужим мирам!

Теперь освобожденное воображение лавиной мчалось вперед, уничтожая на своем пути здравый смысл. Сказочная нереальность захватывала мое бытие шаг за шагом, как морской прилив: Лунный замок, волшебник и странный рыжий пес — современный Анубис. Интересно, что будет дальше?

Ах как ты разбушевалась, старушка нюй-куй! Веди себя приличнее. А приличнее не получается, потому что, увы, впервые за много лет я почувствовала, что жизнь прекрасна! И это уже никому не отдам, потому что я влюбилась. Забавно, но факт: пролог нашей истории был страшноват, остается надеяться на счастливый финал... Впрочем, даже не слишком счастливый финал меня устроит, потому что я не хочу без него жить! Теперь только с ним, только вместе, иначе все теряет смысл...

И здравомыслие покинуло меня — ушло, так сказать, не прощаясь. Хотя ведь никто не заглянет в мою голову, никто ничего не узнает — так за что же краснеть? И я, наслаждаясь свободой, изобретала новые и новые версии. Мысли бежали одна за другой, как кадры в сумасшедшем кино. Вот мы с Василиусом идем по маленькому заснеженному городку. В окнах горят красные свечи, блестки снега на черепичных крышах, а на старой площади стоит высоченная рождественская елка и отражается в черной реке, которая плавно огибает ночной город...

А вот мы летим над морем на огромном воздушном шаре...

Следующая картинка: мы сидим в старинной усадьбе. Судя по всему, эта небольшая комната — библиотека. За окном бушует ветер, три собаки и четыре кота свернулись пушистыми баранками на ковре и подлокотниках кожаных кресел — кому где удобно. Боже мой, как тепло и уютно в окружении старых книг и любимых зверей! Какое блаженство...

— Неплохо придумано, я тоже туда хочу. Можно с вами?

Кто это сказал?! Мое кино остановилось — я даже услышала противный писк ленты, как в пленочных магнитофонах.

— Валентина?

Мне никто не ответил. Я лежала в полной тишине, слушала, как шуршит органза от легкого сквозняка, и умирала от страха. Да, это была она — сидела на подоконнике и смотрела на меня.

— Прости, Валентина, это ужасно... Он не хотел, правда! И я... я тоже очень переживала. Я бы сейчас все отдала за живую и мертвую воду.

— Правда?

— Правда.

— Смотри, тебя за язык никто не тянул... Поживем — увидим, — неожиданно весело сказала девица. — К тебе у меня нет вопросов. Вернее, почти нет. Если хочешь, чтобы я ушла, считай до миллиона, а сейчас закрой глаза...

И я начала считать. На первой сотне меня подхватил ветер, отнес в осенний лес, осторожно опустил на знакомую полянку. Но куда-то пропали герры музыканты! А без них лес казался спящим и печальным.

Мои глаза превратились в оптические приборы: я видела каждую иголочку на соснах-великанах, каждую прожилку на рыжих листиках. Слух обострился, как у дикой кошки: я слышала, как ворочается в дупле старая сова, которой не спится днем, как шепчутся две улитки на шляпке мухомора; но флейта и скрипка молчали... И вдруг откуда-то появился Василий.

— Анюта, милая моя, яхонтовая, бриллиантовая! Не там музыкантов ищешь! Они ж на волшебном озере, наши маэстро все-таки жабы, и вода — это их дом!

И тут же пронзительно запела волынка. За большущими папоротниками блеснуло озеро.

— А почему вода черная?

— Оно очень глубокое...

На волнах покачивались осенние листья. Изящная лодочка с жабьим оркестром скользила по гематитовой глади, раздвигая носом красно-золотой ковер. Она стремительно удалялась от нас, седая крыса-гондольер уверенно правила к другому берегу. Внезапно налетел влажный и холодный ветер, закружил, выстрелил в небо красным фейерверком, и листья превратились в крохотных жар-птиц, огненных колибри, жаркими искрами улетающих ввысь. А музыканты снова ударили яростную джигу, от которой похолодело сердце: визжали скрипки, завывали волынки, пронзительно стонала флейта...

— Кр-расота-то какая! — прозвучал у меня над ухом мягкий баритон, и сердце замерло от счастья. — Ух-х ты-ы! Никогда не думал, что они в природе существуют.

— Кто?

— Жар-птицы, Анечка, жар-птицы! Примета добрая. Весть хорошая.

— Василий, как я рада, что ты пришел!

— Анна, слушай быстро, что сказать хочу: ты этому Василиусу не доверяй, он из звездных лучей сети плетет и ловит птиц, а эти птицы — наши мечты...

— Как это? Вы же одно и то же?

— Конечно нет! Я птица вольная, а он птицелов...

И тут я проснулась!

Минут пять лежала и повторяла: птицелов, птицелов. Разумеется, это тоже всего лишь сказочный персонаж, но было как-то неприятно. Да ведь были и жар-птицы — весть добрая... Я решила не разгадывать сон, чтобы не расстраиваться или, наоборот, не очаровываться лишними надеждами, и отправилась на поиски земных благ, среди которых чашка кофе приравнивалась к живой воде. Интересно, есть кофемашина или кофеварка в этом психоаналитическом замке? А вдруг, на мое несчастье, здесь пьют только лунный свет и звездную энергию?

Пушистые розовые тапочки (без сомнения, тоже волшебные) привели на уютную и светлую кухню. Солнце беспрепятственно проникало через огромное окно (чуть меньше, чем в гостиной) и ложилось теплым квадратом на дубовый ламинат. Внутри солнечного квадрата мохнатым сюрпризом нежился Треха. Он лежал на спине, как отдыхающий на пляже, широко раскинул лапы и закатил глаза, даже кончик языка высунул от наслаждения.

— Ах, мне бы твои заботы! — завистливо сказала я.

Пес не шевелился. Меня явно игнорировали.

— Знаешь, я никогда не думала, что собаки могут спать на спине и получать при этом удовольствие.

Треха лениво стукнул хвостом об пол, дескать, на тебе, раз хочешь общаться! Никакого почтения, тем более радости от встречи пес не выказывал: видно, мне он отвел последнее место в хозяйской иерархии.

— Чего молчишь? Вообразил себя человеком? Ты негостеприимный! Кстати, что у вас тут пьют и едят? Я умираю от голода!

Вредный пес сделал вид, что не слышит. И опять случилось маленькое чудо: на столе оказался заботливо сервирован вкуснейший завтрак. Рядом с сахарницей сидел игрушечный мишка, сжимая в лапках шелковое сердце.

— Ну что? — не преминула я поддеть ревнивца. — Видел?

Треха скосил глаза и одновременно изобразил полное равнодушие. Я проследила за его взглядом и обнаружила листочек. Четким, красивым почерком там было написано: «Доброе утро, Аня! Я тебе приготовил сюрприз, но вынужден отбыть по неотложному делу! Стремлюсь к тебе — жди...»

У какой женщины не замрет сердце от таких слов? Давненько меня не баловали сюрпризами! Я улыбнулась, налила чашечку кофе и с наслаждением развалилась на стуле, пробуя счастье на вкус.

Так мы радовались вдвоем с вредным Трехой: счастье у нас было разное, а божество общее, одно на двоих. Все было замечательно, я расслабилась и закрыла глаза. И вдруг снова почувствовала присутствие Валентины. Вернее, это чертов пес перевернулся на брюхо и, вытянувшись в струнку, внимательно наблюдал за окном. Форточка была приоткрыта, и желтые собачьи зрачки неотступно следовали за кем-то — от окна внутрь кухни... Я дрожащими пальцами нажала на кнопку, чтобы долить кофе, но из-под резинки вырвалось облачко пара и фарфоровая чашка-цветок рухнула на пол. Осколки белоснежными лепестками разлетелись по всей кухне.

— Господи, что за хулиганство такое? И главное, за что? Треха, ты же у нас посланец между мирами. Подскажи, как быть-то? Как поставить точку в этой истории? Веришь, мое единственное желание — чтобы она осталась жива.

— А кто сказал, что она умерла?

Я удивленно посмотрела на собаку:

— Нам так сказали...

— Вам именно так сказали?

— Не выдумывай, пес! Некоторые вещи следуют из контекста. Лейтенант сказал: «Ничего не поделаешь, все само по себе решилось».

— Это при переводе мысли следуют из контекста, а в реальной жизни бывает наоборот.

— Не умничай, ты лишь собака.

— И что?

— Повторяю, лейтенант сказал...

— Он ничего конкретно не сказал. А ты в душе радуешься: нет человека — нет проблемы.

От такой мысли я даже поморщилась — так это было мерзко, неприятно и... увы, честно! Треха приподнял бугорки бровей, просканировал меня зрачками и, потеряв всякий интерес, отвернулся.

— Чего-то много волшебников развелось, — пробормотала я сквозь зубы и отправилась за телефоном.

Мозг работал как часы. Вернувшись в кухню, я села на стул, крепко сжимая трубку в руках, и с ужасом поняла, что хочу умереть. Возникло ощущение, что я по собственной воле лезу в корзину воздушного шара, чтобы умчаться в холодные неведомые дали. А потом, возможно, со всего размаху шмякнуться о землю. Я положила телефон на стол и тихонько отодвинулась вместе со стулом. Тут пес встряхнулся, уселся напротив и заглянул в глаза.

— Ты зачем так смотришь? Не смотришь, а даже, извините, пялишься...

И вдруг вспомнилось: я подсовываю ему финские сосиски и преспокойно бросаю помирать на подтаявшем кладбищенском снежку. Господи, а ведь с виду вполне интеллигентная женщина — откуда в нас столько всего?

Сжала зубы, выдохнула и для разминки обратилась к своему нежданному судье:

— Ты прав, не спорю. С обвинением согласна и обязательно исправлюсь.

Пес продолжал меня изучать и, по-моему, не поверил. Тогда я откашлялась и как можно веселее спросила:

— Ну что, рыжий Анубис, страж мертвых? Ты же наверняка все про всех знаешь. Подскажи: куда ее могли отвезти? Какая здесь ближайшая больница?

Я надеялась, что, учитывая количество больниц в Петербурге, ситуация сложилась безнадежная. Но в моей голове вдруг четко прозвучало:

— Тринадцатая объединенная.

— Э-это ч-что? Это ты? Сквозишь туда-сюда между мирами?!

Мне показалось, что уголки черных собачьих губ приподнялись в ухмылке, однако пес просто зевнул и равнодушно уставился в окно. Всем видом он как бы говорил: «Хотела увильнуть? А кто сказал, что будет легко?»

— Ох как ты меня достал! Никакой ты не Треха, ты им только притворяешься... На самом деле ты самый настоящий оборотень — все Василиусу скажу...

Пес снова усмехнулся: «А то он не знает?» Я пробежалась по гуглу и негнущимися пальцами набрала номер.

— Алло... — Сердце обмирало и куда-то падало. — Это справочная? Я хотела узнать...

— Слушаю... — откуда-то из глубины, как будто из-под земли, глухо донесся злой старушечий голос, и возникла сумасшедшая мысль: «Еще неизвестно, кого он подсунул. А вдруг это сама Мора — богиня судьбы из царства мертвых?»

— Простите, по-моему, моя знакомая попала к вам. Я хочу помочь...

Я затаила дыхание: сейчас мне скажут, что мертвым помощь не нужна. Но, как только я, путаясь и сбиваясь, задала свой вопрос, дежурная богиня спокойно сообщила:

— Если вы говорите про ДТП на Московском проспекте, так это Ивановская Валентина вам нужна, которая вчера под машину кинулась.

— Как — кинулась? — опешила я. — Ее сбили.

— Нет! — тихонько рассмеялась старуха, и я похолодела. — Не угадала, моя хорошая! Полиция говорит, сама кинулась! Они там всё перемеряли.

— Она в коме? Парализована? — Я облизала пересохшие губы и нервно сглотнула слюну.

— В сознании. Про паралич врач тоже ничего не говорил. Ушибы, переломы, сотрясение... Но девка сильная, крепкая, так что ничего страшного. И ребеночек удержался.

— К-какой ребеночек?! — поразилась я.

— Так беременная она... Дело ясное: сначала, «страстью сгорая», любил-любил, а как пеленочки да распашоночки — кому нужно? Видать, бросил бедняжку, а она вот и решилась. Проявила слабохарактерность, да уйти от ответственности не получилось! Здоровый ребеночек оказался!

— Боже мой, какой бред!

— Не бред, а самая настоящая реальность! А ты-то кто? Подружка или разлучница? — спохватилась Мора и снова захихикала.

От этих смешков побежали мурашки по коже, и я не выдержала:

— Что вы себе позволяете? Что здесь смешного? Вы же на работе.

— А чего — плакать, что ли? Я же тебе не про покойников рассказываю. Вроде все живы. Или ты не рада?

— Я на вас жалобу напишу, — отрезала я и выключила мобильник.

Некоторое время сидела, приходя в себя. Значит, Василиус догадывался, что это было не ДТП. Может, поэтому так и убивался, раскаявшийся грешник! А беременность? Это что, обещанный сюрприз? Я была почти уверена, кто снимал для нее квартиру, и громко расхохоталась: кажется, начиналась истерика. Но он же все отрицал... Какой ужас! Какая я идиотка! Счастливый отец, кто бы мог подумать! А зачем ему я? Я ценный объект изучения, ценный и очень забавный. Да, ситуация складывается, знаете ли, обхохочешься... В этот момент до коленки дотронулась мохнатая лапа с когтями.

— Отстань! Или нет: выпусти меня на волю. Слышишь? Я хочу уйти.

Пес не шевелился и снова положил лапу. Но меня уже было невозможно остановить. Я встала и покачнулась: опять закружилась голова.

— Треха, не смей меня удерживать! Или он тебе поручил?

Я закрыла лицо ледяными руками, чтобы приглушить нарастающую головную боль.

— Господи, сейчас лопнет голова, в нее это все не вмещается... Ну ладно ты — имеешь право. Я не в обиде... А твой хозяин? Он же обманщик.

Горячий язык лизнул руку. Треха смотрел строго и осознанно, как будто что-то знал и хотел объяснить, да не мог. В его желтых зрачках читалось сочувствие.

— Отстань. Теперь уже все равно. Вы меня, как Валентину, жизни сейчас лишили, только виртуально. Ничего, все вернется на место. Приключения закончились... И все равно вы — компания колдунов, адское сборище! Хотя ты тут ни при чем, ты за справедливость. А вот твой хозяин другое дело — это какой-то доктор Коппелиус! Тот Коппелиус с помощью фигурки голубя забирал души людей. Вот откуда сон про ворона: что ж, Василия твой хозяин тоже уничтожил... Меня почти свел с ума. Валентину, как черт, толкнул под машину. Таких нужно сжигать на костре... Птицелов. Да-да, птицелов! Как это я не догадалась раньше!

И вдруг меня осенило, я лихорадочно ощупала пальцы. Господи, я оставила кольцо дома, в зеркальном тайнике! Вот когда надо... Пес зло и встревоженно зарычал. Но я не боялась, я уже ничего не боялась!

— Дурачок! Я не собираюсь сводить счеты с твоим хозяином. Не хочу больше никаких приключений. И зла было предостаточно. — Я положила руку ему на голову, и пес ее не сбросил. — Просто у меня наконец-то появилось желание. Эх, знать бы все раньше, я бы Вале это кольцо подарила — пусть бы стала музыкантшей... И тогда, наверное, все сложилось бы по-другому. Это единственное мое желание на сегодняшний день.

— Ты не хочешь остаться? Дождись хозяина.

— Я ухожу. Нет человека — нет проблемы.

Он слегка прикусил край одежды.

— Пошел вон, сторож и сообщник!

Пес отпустил: дескать, как хочешь. Спотыкаясь, я пошла в коридор, путаясь в рукавах, надела плащ, и в этот момент в сумке истошно заверещал мобильник. Меньше всего на свете хотелось разговаривать, но я машинально начала его ловить. Уже села в лифт, не чувствуя ни ног, ни пальцев, как будто стала стеклянной, а телефон все звонил. Это был... Демиург. Его голос был спасительным канатом, в который я вцепилась изо всех сил. Он показался мне почти родным.

— Анна? Где ты шляешься? Почему вне зоны действия?

— Я... уезжала. — К горлу подступали слезы.

— Дуй на работу: у нас ЧП.

— Сегодня же выходной.

— У нас всегда трудовые будни. Ясно? Нужно поговорить.

И я подчинилась.

Наглый Демиург меня обманул: я поняла это сразу по удивленным глазам охранника.

— ЧП? Я не знаю, но главный приехал.

— А остальные?

— Больше никого нет, только вы.

Было ясно, что меня вовлекли в новую интригу — воистину, то были удивительные дни! И они никак не кончались...

Я прошлась по пустым комнатам: офисный муравейник отдыхал. Шла и чувствовала, как успокаиваюсь, здесь я была в безопасности... Интересно, зачем вызвал? Наверное, срочный перевод. Как хорошо все-таки, что есть работа. Работа от всего лечит... Я взялась за ручку кабинетной двери и вдруг оглянулась: посреди комнаты стоял Демиург, засунув руки в карманы, и смотрел на меня очами Вия — как тогда, в первый раз...

— Боже мой, вы меня напугали! Что случилось?

Он грамотно выдержал паузу.

— Ожидаемое. Анна, я давно хотел тебе сказать, но откладывал. Решил, пусть сначала это произойдет, тогда, по крайней мере, будет повод. Надеялся, что сия чаша нас с тобой минует, однако... увы! Моя интуиция никогда не подводит.

В голове мелькнула смешная и нелепая мысль: неужели он тоже собрался признаваться в любви?

— Да что случилось? — сердито сказала я. — Не тяните.

— Помнишь своего австрийца?

— Тот длинный детектив? — У меня отлегло от сердца. — Конечно! Он ведь лидирует по продажам в этом месяце?

— Точно так.

Демиург достал сигареты и бессовестно закурил.

— Завтра же сюда люди придут!

— Анна, я у себя дома.

— Но это и мой дом, то есть наш.

Я замолчала под его взглядом — это была настоящая гранитная плита. Само собой возникло отчаянное желание, чтобы мой босс онемел. Только этого не произошло. Он заговорил не торопясь, стараясь донести каждое слово, и не спускал с меня глаз.

— Как оказалось, твой подопечный читает по-русски. Писать не может, а читать читает... Сюрприз!

— И?.. — холодея, спросила я.

— Приятно удивленный неожиданной популярностью, он взял в руки наше издание... и был потрясен. Он сказал, что из его книги сделали масспродакшн, украли сюжет и всего этого он не писал. И знаешь, как он назвал тебя? — Демиург помолчал и громко, отчетливо произнес: — По-пу-ля-ри-затор.

Я прислонилась спиной к стене.

— Прекратите... Надо же, меня понизили! Даже не интерпретатор. Давайте закончим этот неприятный разговор.

— Не могу. Он готовит судебный иск о нарушении прав, и это правда жизни, а остальное — эмоции.

— Меня... посадят?!

Он затянулся, потом философски полюбовался, как колечки поднимаются к потолку.

— Скорее меня. А тебя могут оштрафовать и лишить лицензии.

— А у меня нет лицензии.

Демиург неожиданно расхохотался:

— Неужели такое бывает? Не сподобилась за столько лет?

— Вы же знаете...

— Не знаю... Короче, Анна, я договорился, однако есть условие — твоя фамилия больше никогда не появится в выходных данных. Это джентльменское соглашение.

Он крепко сжал губы и стал похож на римского патриция. «Против необходимости не восстают и боги». Что еще? Меня принесли в жертву обстоятельствам. Видимо, судьба решила сегодня меня прикончить. Понять я могла, но принять...

— Вы же были довольны мной!

— Был, не спорю...

Он по-ястребиному прищурился, как будто отслеживал цель.

— Да не о тебе речь, соратница! В основном я недоволен собой: отстал я, застрял в прошлом, считай, вся наша кипучая деятельность лишь эхо девяностых. Это был толчок, понимаешь? Теперь все поменяю — и тактику, и стратегию, — хочу выпускать серьезные вещи.

— А я? Уволена?

— А ты книгу пиши хорошую — издадим!

— Значит, уволена...

Слез не было, наоборот, яростным цунами поднималось возмущение и протест.

— Это нечестно! Когда-то вы даже не захотели взглянуть на мою книгу... Я же из-за вас занялась переводами, по-пу-ля-ри-зацией!

— Ну, я же не Бог, хоть вы и зовете меня Демиургом. — Он пожал плечами. — Я, скорее всего, ошибся, а во-вторых, срочно был нужен переводчик, так что считай это зигзагом судьбы. Ты, в конце концов, могла развернуться и уйти. Раз приняла предложение, значит, тебя все устраивало.

Демиург устало провел веснушчатой лапой по лицу, совершенно по-хамски кинул окурок на пол и наступил на него изящным остроносым «Бугатти».

— Прости, хотелось бы поскорее закончить этот разговор. Поверь, все к лучшему в этом лучшем из миров, все идет как надо. Хотя мне жаль, Анна, конечно, жаль... Я специально вызвал тебя сегодня, чтоб не было лишних вопросов. Собирай вещи, и я скажу шоферу, чтобы отвез тебя домой...

И тут я чуть было не смалодушничала: хотелось спросить — а это навсегда? Или, может быть, в дальнейшем... ну, скажем, через месяц... Но я хорошо знала своего начальника и гордо кивнула, подавив жалобный писк в глубине горла:

— От машины не откажусь, а стол и пожитки оставляю на память. Ведь должна от меня какая-то память остаться кроме популярных книжек.

И пошла к выходу, высоко подняв голову: приглашение на казнь нужно принимать с достоинством — только так можно остаться в истории. Прежде чем открыть дверь, обернулась: увы, никто не смотрел мне вслед — Демиурга уже не было в комнате.

Глава 16

Дома я села за круглый столик и задумалась. Впервые за много лет у меня было море свободного времени и очень много одиночества — целая пустыня. Что делать с этими двумя стихиями? Утонуть или заблудиться? А вокруг кого-то, наоборот, раскинулся целый океан любви — почему мне не досталось ни капельки? Это несправедливо.

Я вспомнила про кольцо: а если попробовать? Приворожить... Но кого? Василия не существует в природе. Привораживать некого, разве что Демиурга: странно, нашу нежную кокетливую дружбу обстоятельства сразили наповал! Да нет, хитрец просто воспользовался случаем, чтобы избавиться от старого чемодана без ручки: тащить тяжело, бросить жалко. Вот и нанес рыцарский удар милосердия — сокрушительный и разящий, зато без проволочек. И наконец-то наступила полная ясность...

Мне захотелось посмотреть на себя в зеркало: все-таки интересно, как выглядит эхо девяностых и изменилась ли я за эти безумные дни? Но вместо пудреницы пальцы нащупали что-то круглое и твердое — это оказалась Валина коробка с райскими птичками.

Опять зазвонил телефон — сначала домашний, потом мобильный — я проигнорировала и покосилась на блюдо с курительными принадлежностями.

— Волшебник! — Я презрительно сморщила нос, вспомнив, как негодник извлек из воздуха пачку папирос вместо элегантной сигары. — Обыкновенный фокусник! Ловкость рук и никакого мошенничества...

Говоришь, «небесные двери», моя девочка? Что ж, поверю тебе. Думаешь, не захочется возвращаться? Посмотрим! Я сделаю это в твою честь, ибо была несправедлива к тебе.

Набив папиросу, я закурила, но никакие врата не открылись. Скорее, наоборот: в комнате произошли отвратительные изменения. Тени, падавшие на белый коврик, медленно поползли к моему стулу. Я понимала, что это кажется, и спокойно наблюдала, как они оживают и превращаются в огромных улиток. Одна подобралась вплотную и внимательно следила за мной глазками-усиками.

— Мерзкое земноводное! Или моллюск? Ты кто, вообще-то? Как называешься? Я в биологии не сильна...

Он (или она?) равнодушно выслушал мою тираду и вдруг с силой выбросил розово-серый липкий и холодный язык, который плотно обвился вокруг моей щиколотки.

— Фу, какая гадость! Пошел! Ты что задумал, урод?

Меня спас душераздирающий звонок телефона — третий за последние полчаса. Пришлось взять трубку. Однако это был не Василиус. Голос доносился глухо, человек путался в словах и говорил с расстановкой.

— Анна Александровна, помогите...

— Нет уж, увольте! Простите, а с кем я разговариваю?

— Это Трофим Ус.

— Господи, я совсем забыла о вас.

— Анна Александровна, у меня, похоже, инфаркт. Мне очень плохо...

— Но я не врач! Звоните в «скорую»... Скажите, в конце концов, свой адрес — я вызову...

— Не могу! Дома хранятся ценнейшие вещи. Раритеты! У меня есть Рене Лалик! А если что-нибудь пропадет?

— Вы плохо думаете о людях. Я не собираюсь быть вашим понятым.

— Тогда вы станете моей невольной убийцей, как говорится, «и аз воздам», ибо я, грешник, заслуживаю казни. Но если бы вы знали, как хочется жить!

Он заплакал. Я сжала кулачки: ох как все не вовремя, как не вовремя! А что делать? Ну, значит, так нужно.

— Сейчас вызову такси. Говорите адрес.

— Я знал, я знал, что вы не откажете! О доброе сердце! Я уже послал за вами машину. Посмотрите во двор.

Я посмотрела, смирилась с судьбой, накинула пальто и шагнула за порог.

...Мы лихо и красиво развернулись около знакомого магазина, и таксист галантно распахнул дверцу. Я торопливо протянула купюру:

— Пожалуйста. Сдачи не нужно.

— Поездка оплачена.

— Вот как? Кем же? Ведь хозяин болен.

Шофер удивленно пожал плечами:

— Не знаю. С утра вроде ничего были.

Эта новость подтверждала мои худшие опасения.

— Простите, вы можете подождать?

— Никак нет! У меня срочное поручение: я, как Джеймс Бонд, всегда на задании.

— Постойте! Я ненадолго...

— Всего хорошего, звоните, помогу, если смогу! А на нет и суда нет.

Он протянул через окно визитку и рванул с места.

С тоской я оглядела пустую улицу и почувствовала, что закипаю. Сначала Василиус, потом Демиург, а теперь еще и посторонний мужик с нелепой фамилией! Уж нет! Разумеется, я немедленно отправлюсь домой, но сначала скажу этому Усу все, что думаю, и верну дурацкое кольцо. Мерзкий авантюрист! Предложил мне историю, и я с радостью вошла в игру. Еще бы! Кому не хочется ощутить себя потомком королей? Ну, если честно, какая из меня панна Мнишек? Ох, тщеславие, проклятое тщеславие! Я даже подпрыгнула от радости. Конечно! Давно нужно было это сделать, и не было бы никаких проблем. Сейчас войду в этот странный дом — и верну!

Я приблизилась к особнячку: дверь, как и в первый раз, была не заперта. Но на всякий случай я, как воспитанный человек, дернула за веревку колокольчика, предупреждая о своем приходе. Ди-длинь! Ди-длинь! Веселая звонкая россыпь гулко прокатилась по дому. Дом многозначительно молчал, давая понять, что гостей здесь не ждут, и я, малодушная, от души обрадовалась! Наверное, его все-таки спасли, увезли в больницу, и можно отправляться восвояси, а кольцо отдам потом. Ничего страшного: главное, я приняла правильное решение.

— Входите, не заперто! — неожиданно раздался приятный и почему-то знакомый женский голос.

— Нет-нет, спасибо! Я тороплюсь домой. Кажется, произошло недоразумение!

— Ах, вот что... — Дама помолчала. — А я было подумала, что это он вас так ждал. И, кроме того, мне нужна помощь!

— Простите, я спешу...

— Я все понимаю! Очень жаль, но что поделаешь? Хотите, я вызову для вас машину?

Ждал... Нужна помощь... Инфаркт... О, жизнь человеческая — мгновение! Нельзя просто так взять и уйти, иначе может случиться непоправимое.

— Нет-нет, машина не нужна! Вы правы, он мне действительно звонил. Хотелось бы все выяснить, и, если нужно, я готова помочь.

— Так проходите в гостиную. Что за резон кричать как в лесу?

— Иду...

«Простите, уважаемый антиквар, я сделала для вас все что могла... Очевидно, приехали ваши родственники? Нет, правда, я плохо вас знала, но мне искренне жаль...» Я поспешила в комнату, придумывая на ходу слова соболезнования, и замерла на пороге. Здесь не было ни девушки, ни хозяина, ни толпы плачущих родственников. На первый взгляд, все было как в прошлый раз. Толстые темно-зеленые портьеры плотно задернуты, чтобы отгородиться от случайных соглядатаев. На конторке и столе оплывают свечи, на стенах горят канделябры. И все-таки у комнаты был другой вид — торжественный и странный. И самое главное, все ювелирные витрины открыты и пусты. Явное ограбление! Однако почему никого нет, я же слышала голос! Кто это был? Неужели воровка?

— П-простите... Здесь есть кто-нибудь?

Тут я увидела знакомое кресло, как будто специально повернутое спинкой к двери. Здравый смысл подсказывал, что его недра прячут что-то или кого-то от посторонних глаз. Это одновременно пугало и волновало, словно Синяя Борода вручил мне ключ от тайной двери. И я жалобно забормотала, надеясь, что услышу живой голос в ответ:

— Я отнеслась к вам по-доброму и сделала все, о чем вы просили. Мне не хочется думать, что попала из-за этого в неприятную историю. Где же вы, господин Ус? Куда исчезла незнакомка?.. Вы пугаете меня. Как ваше сердце? Пожалуйста, не молчите!

Комната игнорировала мой словесный бред и выразительно молчала. Внезапно, почти коснувшись лица, мимо стремительно пролетела стрекоза из витрины, похожая на золотой аэропланчик. Значит, это не ограбление? Или ты каким-то чудом вырвалась из рук грабителей? Стрекоза бесшумно сновала по комнате. Да, это была она, крохотная химера с обнаженным женским телом. Она рассматривала меня со всех сторон. Красивая головка с высокой прической еле заметно поворачивалась влево и вправо. Мускулистые лапы грифона с мощными когтями подрагивали, как будто готовились к хватке. Мне показалось, что стрекоза прочитала мои мысли: дескать, еще неизвестно, кто из чьих лап вырвался.

Она сделала круг над креслом, и я, не в силах оторвать взгляда от этого удивительного создания, последовала за ней, чуть не наступив на двух роскошных бабочек, которые неуверенно двигали ажурными крыльями, поблескивая рубиновыми и изумрудными гранями. Я шагнула назад и с ужасом заметила, как вокруг кресла шевелится ковровый ворс, по которому неуклюже ковыляют золотые пчелы, серебряные кузнечики и нефритовые скарабеи. Все ювелирные вещицы из витрин, медленно оживая, двигались по полу в жутковатом параде.

— Боже мой, какое странное зрелище! Это что-то немыслимое! Зачем вы их выпустили?

В этот момент, словно возражая, с подлокотника упала рука — длинные пальцы почти коснулись пола. От такой картины можно было потерять сознание, но, крепко сжав кулаки, так чтобы ногти впивались в ладони, я заставила себя подойти к чертовому креслу. То, что я увидела, было ужасно, однако я этого ждала.

Бедняга Ус полулежал в шелковых недрах, голова упала на грудь, лысина блестела маленьким зеркалом. На его плече замер кузнечик с глазами из черного турмалина, усики дрожали от напряжения, он явно прицеливался, чтобы перепрыгнуть на меня. Антиквар был, без сомнения, мертв.

— Без сомнения, он мертв!

Девичий голос эхом донесся из темного угла рядом с конторкой, где тень была особенно глубокой. Но, присмотревшись, я отчетливо увидела, как из темноты высвобождается худенькая фигурка в черном платье. Блики от горящих свечей материализовались в бледное личико и кружевной воротник. Молодая особа стояла, прислонившись к стене и заложив назад руки.

— Как вы похожи на девушку с портрета...

— Только похожа? Странно, что ты не узнаешь меня, мой забавный потомок.

— Отчего же, я сразу узнала. А как вы покинули портрет?

Она улыбнулась:

— Это секрет, хорошо? Я три часа ждала, когда этого вурдалака заберут черти, но он так хотел жить... Видела бы ты, как он испугался, когда увидел меня! Я думала, у старика слабое сердце, он же оказался удивительно живучим. Никак не хотел умирать!

— Вы здесь уже три часа? Почему же не вызвали «скорую»? Его еще можно было бы спасти!

— С ума сошла, глупый потомок?

Она выставила изящный пальчик, и золотая химерка плавно спланировала вниз. Марина посадила ее на корсаж.

— Я четыреста лет мечтала о мести! Если бы могла, задушила бы вот этими руками. И потом, я же призрак, как я могла позвать лекарей? Меня даже видят не все — только те, кто этого очень хочет. — Марина с осуждением покачала головой: — Всего каких-то три часа! Разве это много? Мой Иван умирал целую вечность: я дважды теряла сознание, приходила в себя, а мука все не кончалась...

Она задумчиво склонила голову, затем подняла густые длинные ресницы и посмотрела сквозь меня.

— Ну, может быть, не вечность, а чуть поменьше. Не знаю точно, потому что моя душа умерла вместе с ним. А тело — что же, оно просто влачило жалкое существование еще несколько лет.

Мне стало так ее жалко, что две слезинки невольно сбежали по щекам.

— Боже, как это ужасно! Я содрогнулась, когда услышала об этом. Мне кажется, ни одна мать не смогла бы выдержать такого зрелища. Я читала, что палача наказали: веревка не была рассчитана на вес ребенка и не смогла затянуться.

— Кто тебе сказал? Кто сказал такую глупость? Они сделали это нарочно, все было продумано до мелочей, ведь это была не только его казнь, но и моя.

— Пожалуйста, не нужно об этом! Мое сердце сейчас разорвется от жалости, я не хочу про это слышать!

— Тебе действительно жаль моего мальчика? Как это хорошо! — Марина улыбнулась и взглянула на меня с интересом. — Ты поразительно быстро откликнулась на просьбу антиквара, мой странный потомок! Самый нелепый из всех потомков! Хотя ты довольно мила и у тебя, вероятно, доброе сердце.

— Спасибо.

И вдруг меня осенило.

— Вы... это вы заставили его позвонить!

— Конечно! И, нужно сказать, он не раздумывал. И знаешь почему? Надеялся обменять свою жизнь на твою. Предательство у него в крови!

— Вы говорите ужасные вещи.

— Ничуть! Человека надо принимать как есть: этот иуда предал меня и невинное дитя, разве не так?

Она замолчала и не сводила с меня блестящих дерзких глаз. Замолчала и я. Было странно и нелепо беседовать в присутствии мертвого антиквара с дамой, которой уже четыреста лет нет на свете. Этот диалог с мертвецами действовал на нервы, и я попыталась вежливо и решительно откланяться:

— Простите, но, раз уже ничего нельзя изменить, я хотела бы уйти.

— Не раньше, чем ты исправишь его ошибку. Верни мое кольцо!

— Разумеется! За этим я и приехала, не нужно говорить со мной как с воровкой. — Я раскрыла сумочку. — Господин Ус подарил мне это кольцо, я на него ни в коей степени не претендовала.

— У него не было никаких прав на мою вещь! Если бы не его жадность, мой сын бы выжил — обернулся соколиком и улетел в синее небушко.

— Боюсь, такое бывает только в сказках.

— Ты не веришь в магию желаний?

Я достала заветный футлярчик.

— Честно говоря, нет.

— Нет? Тогда с кем ты сейчас разговариваешь? Ведь ты мечтала меня увидеть, не так ли?

Я не знала, что ответить на этот вопрос, но искренне заступилась за Уса:

— Антиквар всего лишь потомок атамана и не должен за него отвечать.

— С чего ты взяла? Думаешь, время течет по прямой? Он просто сбежал и отдал кольцо, чтобы пустить меня по ложному следу.

— Побег длиной в четыреста лет?

— Увы, увы! Помнишь, он тогда предлагал еще и мой портрет, однако ты отказалась?

Она звонко расхохоталась, стала красивой и страшной. Невозможно было отвести глаз от этой мертвой панночки.

— Ты так ловко вывернулась! А он надеялся избавиться от меня и зажить в свое удовольствие. Как будто ничего не было... Похоже на игру краплеными картами, да? Не получилось! Бедный Ус! На этот раз он переоценил себя.

— Какая вы злая! А я вас тогда так жалела... А что было бы, если бы портрет оказался у меня?

— Я пришла бы к тебе, ведь я привязана к своей тюрьме. — Марина кивнула на портрет, занавешенный зеленым шелком. — Забрала бы кольцо, и наш хозяин остался бы жив.

— А я? Оказалась бы на его месте?

— Скорее всего! Но, к счастью, этого не случилось. Я сделала то, о чем давно мечтала, — насладилась местью, и, если ты готова отдать кольцо, наградой будет жизнь!

— Да, это действительно счастье! — вырвалось у меня. — А ведь я хотела спасти вас, забрать у него этот портрет. Как хорошо, что я удержалась!

— Почему? — насмешливо спросила Марина. — Теперь ты не хочешь меня видеть? Как странно: ты же все время рассматривала мои портреты!

— Теперь я вас боюсь.

Я представила, как открываю глаза и вижу на фоне окна силуэт Марины, которая протягивает руку и требует кольцо. Какой ужас, а я так ей сочувствовала! Бежать, бежать отсюда скорее! Я собиралась уже отдать коробочку, однако женское любопытство оказалось сильнее.

— Простите, прежде чем я верну ваше кольцо, хотя бы намекните, зачем оно вам? Я так и не смогла придумать желание, а вы?

— А мое желание всегда вот здесь. — Марина дотронулась до сердца.

— Но историю нельзя переделать, и вряд ли вам достанется корона...

— О чем ты говоришь? Я хочу вернуть сына! Ты долго будешь еще меня мучить? — грозно сказала Марина и протянула узкую ладонь.

Я торопливо вложила в нее футляр:

— Понимаю вас и сочувствую! Только вряд ли кольцу по силам помочь: мертвые не оживают.

— Зачем мне его оживлять, если я тоже мертва?! Я просто хочу быть вместе. Но нигде не могу найти своего Ивана: ни на земле, ни под землей, ни на небе. Он исчез. Конечно, я грешница — он ангел, и трудно нам встретиться! Хоть бы след его найти, хоть бы след! Знаешь, как я тоскую о нем? О нет! Откуда тебе знать? Ведь твой сын и жив и здоров...

Ее лицо стало ясным и грустным, пальцы задумчиво гладили голубой бархат коробочки. Потом Марина вздохнула и приподняла крышку. Ее глаза стали прозрачными от ярости.

— Ты смеешься надо мной, женщина-писарь? Где мое кольцо?!

Футлярчик, покачиваясь, поплыл ко мне по воздуху: он был пуст. Как в замедленном кино, я вспомнила тот момент, когда прикрыла кольцо тетрадкой, потому что меня отвлек телефонный звонок.

— Боже мой, я забыла! Зачем я это сделала? Позвольте, вернусь домой, я оставила его на столе...

— И ты думаешь, я тебе поверю? — Она расхохоталась. — Всю жизнь меня называли хитрой, но некоторым я доверяла — и предавали именно они! Интересно, почему?

— Я не предавала! Просто забыла.

— Не затрудняйся объяснениями: мне нет до тебя дела! Знаю только, что хочу найти Ивана и для этого нужно вернуть кольцо!

— Как нелепо получилось! Я же сама хотела отдать кольцо! Почему вы не верите? Смотрите! — Я в отчаянии размахивала открытой сумочкой. — Здесь ничего нет.

— Перестань. — Марина изобразила брезгливую мину. — Я все равно не верю, но обыскивать не стану. Я устрою огненный бал, и ты приглашена первой.

Она потянулась к подсвечнику.

— К-какой бал? Что вы делаете? В-в-вы сумасшедшая!

— Отнюдь, — спокойно возразила Марина. — Из нас двоих сумасшедшая — ты. Я же тебе снюсь, а не наоборот. Мертвые снов не видят.

Она склонилась над свечой, подула на пламя, и гибкая золотая змейка поползла по столу, подбираясь к портьере.

— Знаешь, как нужно поступать со старыми платьями? Их бросают в огонь — ветошь сгорает, а драгоценные камни остаются, золотые нити превращаются в слиток...

Марина любовалась пламенем, которое уже бежало вверх по портьере.

— Я не старая тряпка, я человек!

— Довольно ветхий человек. Пусть несовершенное тело сгорит и исчезнет, а прекрасная и вечно молодая душа получит свободу. И если я найду кольцо, возможно, подружусь с тобой. Что ты стоишь и смотришь на меня, скучная женщина? Ты не любишь балы? Танцуй, танцуй огненную мазурку! Смотри, как красиво!

Она легко заскользила по комнате, раскланиваясь с невидимыми кавалерами. При каждом повороте на окнах загорались новые складки портьер, превращаясь в огненные водопады. Жар становился нестерпимым. У меня потрескивали волосы, дыхание перехватывало. Но сдаваться я не собиралась и кинулась к выходу с криком:

— Не догонишь!

— Ловите ее! — крикнула Марина, и стрекоза-химера метнулась в коридор.

Следом летел кузнечик с турмалиновыми глазами, и его серебряные крылья резали воздух как бритвы. За ним с металлическим звоном спешила вся сумасшедшая стая. Это был конец!

— Паша! — почему-то отчаянно закричала я, как будто внук мог услышать.

И вдруг увидела прохладное, прозрачное и сверкающее озеро, которое звало, манило и обещало спасение. Ни минуты не раздумывая, я бросилась в него, и водяные брызги превратились в ледяную, обжигающую лавину. Она накрыла меня с головой, и я исчезла...

— Какое зеркало было! Большое, добротное! Сейчас ни за какие деньги не купишь. Жалко!

На меня сверху взирал вороний зрачок, он поблескивал и подмигивал.

— Уйди... всевидящее око.

Голова так раскалывалась, что было больно смотреть, и я снова закрыла глаза.

— Плохо тебе, мать, да?

— Да...

— Так надо думать... Разве после такой дряни будет хорошо? Как же ты дошла до жизни такой?

— Не твое дело! Все равно ты сейчас исчезнешь — вот и убирайся в свой лес!

Господи, кому я это говорю? Это же... Вас... Василиус?

— Собственной персоной, мадам! По счастью, вы не заперли входные двери. Так что я не сон, а воплощенная реальность.

Я не только открыла глаза, но даже приподнялась.

— Убирайся! Я позвоню в полицию.

Василиус невозмутимо потряс золотой коробкой:

— Имей в виду: за употребление могут привлечь, да еще как!

Он непринужденно сидел в кресле, положив ногу на ногу, невообразимо прекрасный в элегантном шерстяном костюме, однако бледный и явно встревоженный. Левая рука была обмотана полотенцем.

— Скажи, это все из-за меня, да? Ты меня так сильно любишь?

— Я тебя ненавижу, ты враль и обманщик...

— И что я наврал? Это ты сбежала неизвестно куда, хотя клялась в вечной любви.

— Я ни в чем не клялась! Что у тебя с рукой?

Он кивнул в сторону коридора, и я, по-гусиному вытянув шею, увидела целую груду блестящих осколков.

— Да, любимая, это ты головой пробила. Крепкая она у тебя.

— Я хотела убежать в Зазеркалье, чтобы никогда не возвращаться сюда.

— Ты ничего не перепутала? Может быть, ты бежала из Зазеркалья?

У меня в носу защипало, я еле сдержалась, чтобы не расплакаться.

— А мне некуда бежать: у меня теперь нет работы и... и вообще ничего нет. Даже тебя.

— Даже меня? Какая малость... — Он насмешливо поднял бровь. — Может, ты объяснишь, что случилось?

— Я знаю, что Валентина беременна! И...

— И?.. — В глазах Василиуса блеснул неподдельный интерес. — Ты правда думаешь, что я единственный мужчина в Петербурге, от которого можно забеременеть? — Он почесал бороду и скромно опустил глаза. — Это, безусловно, лестно, но ты немного преувеличиваешь.

— Опять врешь.

Я лежала с закрытыми глазами, чувствуя, как они наполняются соленой влагой, и вот она перелилась через край и заскользила по щекам.

— Как правильно она сказала: почему предают именно те, кому доверяешь?

— Она — это кто? — поинтересовался Василиус. — Твоя подруга -наркоманка? У вас что здесь, притон?

— Нет, моя многоюродная прабабушка из Зазеркалья. Василиус, зачем ты пришел? Разве я звала тебя?

— Нет конечно, — серьезно сказал он. — Хотя иногда пригодится и незваный гость. Тогда, на кладбище, ты ведь тоже сама пришла? Послушай, Анна, ты спасла мне жизнь — похоже, теперь был мой ответный ход. Я рад, что успел, потому что мне бы тебя не хватало... Короче, не желаю жить без тебя! А ты? Ну-ка, отвечай прямо и без кокетства! Я ясности хочу!

— Я тоже... хотела, но теперь... — Я уже махнула рукой на собственное достоинство и захлебывалась рыданиями. — Уходи к своей Валентине, слышишь, убирайся! Исчезни из моей жизни, пожалуйста!

— О нет! Аня, не в моих правилах тревожить молодых матерей. Я свой выбор уже сделал. У нее есть жених, ребенок, и я здесь ни при чем. Вернее, при чем, только совсем чуть-чуть.

— Она же бросилась под машину!

— Бросилась и не отрицает. Я был сегодня у нее. Говорит, отец ребенка ее оставил по причине крайнего безденежья. Пришла она ко мне душу излить, а там ты! Разговор не получился... Говорит, я ее тоже предал. А твои циничные глаза, ехидная улыбка и презрительный вид усугубили боль измученной души.

— Что? — Я села на диване. — Какие глаза и улыбка?

— Ехидные и циничные! Видишь, дорогая, и ты не подарок! Валька говорит, мы вдвоем довели ее до отчаянного шага и лишили веры в людей. Она к нам как к родителям, с открытым сердцем, а мы... И ты, мать, ничем не лучше меня.

— Господи, что же делать?

Он прищурился:

— Не волнуйся, женщина, я уже все сделал. Что за бабы сейчас пошли? Почему вам всегда нужно что-то делать, везде лезть? Вот не полезла бы в мои дела, голова б цела осталась! Ты имей в виду, мне жена-наркоманка и своевольница не нужна!

— Какая жена? При чем здесь жена? Скажи лучше, как ты догадался, что Валентина жива? И что я здесь?

— Плохой бы я был волшебник, если бы не догадался! К тому же у меня есть осведомитель: мне Треха сказал.

— Но ты же сбежал!

— Я уехал дела улаживать! Я же не знал, что ты украла эту коробку. Знал бы — мигом бы нарисовался.

Я хотела возразить, потом побагровела и промолчала.

— То-то, женщина. Украла! По-другому не скажешь, а на правду не обижаются. — Василиус погрозил пальцем. — Это хорошо, что молчишь. Начинаешь исправляться! Теперь слушай план дальнейших действий. Тебе интересно?

— Интересно... — прошептала я, чувствуя, как расслабляется во мне каждая клеточка, как захлестывает приятное тепло.

Рядом со мной был мужчина, и уже не хотелось ничего решать, руководить, выяснять и доказывать.

— Итак, с Валентиной произошли наилучшие изменения. Она побывала на краю гибели и твердо решила встать на путь исправления, не повторяя ошибок прошлого. В свою очередь я, заручившись обещанием, что буду посаженым отцом на свадьбе, отправился на поиски малодушного жениха.

— Начинающий художник, наверное?

— Нет, литератор, но тоже начинающий.

— Литератор? Способный, перспективный?

Мне стало интересно.

— Скорее, не лишен искры таланта. Последняя вещь продается на ура, а вот денег почти не получил.

— Как это? Не понимаю.

— Обыкновенно! Сказки обман: он, когда узнал, что вещь будет издана, на волне эйфории согласился на любые условия.

— Наивный.

— Он ведь не наш человек, одно слово — иностранец.

— Наверное, из СНГ приехал? — посочувствовала я. — У них сейчас так трудно живется! Особенно творческим людям. Хотя где и когда им было легко?

— Это ты правильно сказала, мать! А наш автор из Шенгенской зоны прикатил — австрияк он, австриец! На родине успеха не дождался, видно, у интеллектуалов там проблемы как в СНГ. По-русски он не писал, но читал, даже каких-то современных писателей знал. После недолгих раздумий рискнул, приехал к нам и не ошибся! Тем более повторяю: парень был согласен на любые условия, лишь бы напечатали!

Я слушала, широко раскрыв глаза.

— Я не слишком занудно излагаю?

— Нет, что ты! Я даже предполагаю, что здесь дело пошло.

— Правильно, пошло. Еще как пошло! Молодой литератор был человеком неглупым — прочитал русское издание и понял, что ему достался гениальный переводчик. Говорит, даже хотел встретиться, однако в издательстве отказали. Ну, в общем, жил парень не тужил. Был в восторге от Петербурга, творческой тусовки и русских девушек. Потом встретил Валю и влюбился. Тут встал вопрос о презренном металле, потому что слава славой, а без денег никуда! Даже зарубежный паспорт жене не вправишь. Пошел к директору издательства, объяснил ситуацию, взывал к справедливости. Тот говорит: контракт есть контракт. И тогда доведенный до отчаяния юнец, наученный неизвестно кем, сказал, что будет подавать иск о нарушении авторских прав.

Ошеломленно слушала я этот рассказ.

— Его зовут... — Я назвала имя. — А переводчик — это я, меня из-за него уволили.

— Как интересно! Надо же, круг замкнулся, — задумчиво сказал Василиус. — Скажу Вале, чтоб тебя в посаженые матери взяла. А мне пришлось разбираться с этим австрийцем и издательством, чтоб обеспечить безоблачный старт молодой семьи.

Я представила лицо Демиурга и тихонько рассмеялась.

— Разобрался?

— Конечно! У меня знаешь какие юристы?

В этот момент в дверь позвонили.

— Я открою!

— Нет, ты меня скомпрометируешь.

Я осторожно спустила ноги на пол.

— А ты дойдешь?

— Должна. Я только что воскресла из мертвых.

Даже не стала спрашивать, кто там, и сняла цепочку. В проеме стоял... Демиург.

— Можно войти?

— Разумеется...

Он держал в руках громадный букет красных роз, похожий на рулон шелка. В недоумении покосился на груду стекла:

— У тебя что, ремонт?

— Вроде того.

Я приняла роскошный плащ, розы и, предвосхищая реакцию директора, когда он увидит Василиуса, нехотя кивнула:

— Проходи...

— Я ненадолго! Хочу кое-что сказать.

Но Василиуса в комнате не было! В волнении озираясь по сторонам, я даже метнулась к окну.

— Анна, что с тобой?

— А что?

— Ну повернись ко мне передом, к лесу задом. Я хочу признаться...

— Не напрягайся, я уже забыла о своем увольнении.

— Аня, я хочу признаться в любви и вручить помолвочное кольцо...

— Нет! Кольцо — не надо!

Я с трудом нащупала стул и уселась, тяжело переводя дыхание.

— Ты сошел с ума? У меня такое чувство, что за эти несколько дней все сошли с ума. Я сама — в первую очередь.

— Отнюдь! Прости, что так долго собирался. Вообще-то ты мне с первого взгляда понравилась. Твоя непосредственность разила наповал. Но как к тебе подойдешь? Переводы, переводы, переводы... Ты была ледяной Снегурочкой без всяких признаков жизни. Твоя холодность остановила бы любого. Как вспомнишь, сколько потеряно времени, так вздрогнешь! Неужели было так сложно подмигнуть?

— А почему сам не подмигнул? — вдруг вырвалось у меня. — Боялся, что соглашусь?

Леонид Петрович слегка покраснел.

— Ты, я... Анна, прекрати торговаться! Ну что поделаешь, так получилось: пришлось мне, бедолаге, на других женщин размениваться. А ведь сложилась бы сказочная пара!

Он стоял посреди комнаты и улыбался, большой и совсем не страшный, а пальцы сжимали хорошенькую алую коробочку.

— Ты же женатый человек!

— Давно нет. Просто, когда вокруг много красивых девушек, приходится держать наготове щит брачного свидетельства.

— Весьма предусмотрительно.

И тут из соседней комнаты вышел Василиус, и мы оба потеряли дар речи: Демиург — от неожиданности, а я — от его внешнего вида. Василиус выглядел по-домашнему: без пиджака и даже без рубашки, в майке, как будто он только что подкидывал гантели, и во Владькиных тапочках.

— Ты... вы... чего... как здесь?

— Я здесь живу, — сообщил Василиус. — Анна, ты не возражаешь?

Я помотала головой.

— Раньше проживал на кладбище, теперь у будущей супруги. Анна, ты за меня еще не передумала замуж выходить?

— О нет! Я теперь всегда буду следовать за тобой!

— Видишь, какая женщина? Просто былинная преданность! Найди сейчас такую! Проторговался ты, прособирался...

Демиург обрел дар речи:

— Послушай, Анна, я тебя все эти годы любил, глаз не спускал...

— Глаз не спускал? — рявкнул Василиус. — Это называется — держать в поле зрения! А любил ты в это время своих секретарш! Теперь, говоришь, отбегался? Устал? Разве мужик так поступает? Сигналов он ждал... Ну-ка, Анна, ответствуй: тебе кто больше мил, кого выбираешь? А то мы сейчас в кулаки пойдем и тут все разнесем.

Тихо млея и чувствуя себя одновременно королевой Амидалой, Анжеликой, маркизой ангелов, и Дейенерис Таргариен, я взяла Василиуса под руку и прижалась щекой к его могучему бицепсу.

— Простите... Мне, конечно, очень лестно, но... в кулачном бою нет никакой необходимости. Я свой выбор давно сделала.

Минуту Демиург взирал на меня непроницаемыми глазами василиска, потом аккуратно убрал коробочку.

— Ты удивительная дура, Анна! Такой мелкой мести я не ожидал.

Непередаваемо величественный, он завязал кушак плаща и исчез в дверях не попрощавшись. Василиус сам закрыл за ним.

— Не пожалеешь?

— Нет. — Я рассмеялась. — Наоборот, столько счастья — и это все мне одной?

— Но меня, Аня, интересует такая вещь: банкет — бог с ним, я переживу, а вот свадебное путешествие должно быть на высоте! Изложить планы?

Я счастливо кивнула.

— Предлагаю провести лето в Германии: у моего друга в горах есть поместье с библиотекой. В чудесном старинном доме живут кошки, собаки, а в конюшне из красного кирпича благоденствуют две лошадки для конных прогулок. Надеюсь, я закончу там книгу, а ты начнешь свою.

А зимой — в Швейцарию! Там есть такой городок, где ставят огромную рождественскую елку, и она отражается в озере.

Я в упор смотрела на него, но Василиус был спокоен и невозмутим.

— Хорошо, мыслечтец, чертов гипнотизер! Обещай мне две вещи: во-первых, ты никогда не станешь читать мои мысли...

— Я не умею читать мысли, — искренне сказал Василиус. — Просто иногда желания двоих совпадают. А во-вторых?

— Мы начнем наше путешествие с Москвы. Мне нужно вернуть должок.

— Как скажете, Анна Александровна, как скажете, любимая женщина! Только придется путешествовать на машине, чтобы нашему спутнику не пришлось лететь в багажном отделении. Ведь это было бы несправедливо, правда?

— Разумеется, — кивнула я. — Даже не спрашиваю, кто будет третьим. Чувствую, что с рыжим Анубисом мы связаны навсегда.

Эпилог

В Коломну мы приехали рано утром. Автостоянка располагалась высоко и эффектно, на самой вершине холма, с которого открывался живописный вид на окрестности. Было светло и солнечно, но, к сожалению, ночью прошел сильный ливень и все туристические достопримечательности внизу были окутаны непроницаемым туманом. Из белоснежной, похожей на море массы выглядывала только верхушка каменной башни.

Сама стоянка поблескивала стеклом автоматов и фонариков, серебряным металлом перил и имела веселый, почти праздничный вид. Дымился нагретый солнцем асфальт, влажно искрилась зелень, а вокруг было пусто: ни автобусов, ни туристов.

— Странно... — Мой спутник пожал плечами. — Я, конечно, понимаю, что рановато, и все-таки уже десять. Может, не работают?

Однако опасения не подтвердились: автомат с аппетитом проглотил хрустящую купюру и выдал парковочный талон. Теперь можно было спускаться вниз, но я очень волновалась и не спешила: мы уже близко от того места, которое хранило реальный Маринин след, — от Маринкиной башни... Василиус, прищурившись, любовался видом, потом полез в карман за папиросами и вдруг передумал.

— Вероятно, сейчас случится какое-то важное событие.

— В этом нет никаких сомнений, — уверенно подытожила я.

— И что же?

Я подтянулась на цыпочках к курчавым завиткам возле уха и прошептала:

— Сейчас будет исправлена историческая несправедливость, а свидетели здесь не нужны.

— Понимаю! — энергично кивнул Василиус. — Но горячий кофе перед началом мероприятия нам не повредит?

И он устремился к заветному окошечку, которое, несмотря на надпись «24 часа», оказалось закрытым.

— Вот теперь верю! Ты, как всегда, права: абсолютная конфиденциальность — и точка!

Милый Василиус — он чувствовал мое волнение и как мог старался помочь. Мы посмотрели вниз и обнаружили, что туман рассеялся. Башня стояла во всем мрачном великолепии и была прекрасно видна. У меня сжалось сердце.

Спутник взял меня за руку и тихо сказал:

— По-моему, нам пора. Пойдем, Аня.

Мы стали спускаться по выложенной тротуарной плиткой дорожке, и вдруг появилось ощущение, что это некая нить Ариадны, сойти с которой опасно или даже смертельно. Я с осторожностью нащупывала ногой каждый кирпичик, как будто шла по канату. А слева и справа вздымались вавилоны ушедших минут, часов, веков, готовые обрушиться и поглотить самонадеянных странников.

— Ты чувствуешь, Василиус?

— Конечно, — серьезно сказал он. — И бесчувственный бы почувствовал.

— А если эта бездна нас поглотит? Мы же на самом дне времени!

— Теперь ничего не поделаешь: пошли — значит, идем.

Он обнял меня за плечи, и мы продолжили свой путь к роковой башне. Рыжий проводник бесстрашно обогнал нас и затрусил впереди, сосредоточенно рассматривая мрачную цель. Наконец спуск закончился, и нас накрыла куполом абсолютная тишина, от которой зазвенело в ушах: ни шума шин, ни автомобильного гудка. Это была тишина не нашего времени, а того, далекого...

— Как ты думаешь, мы еще здесь или уже там?

— Конечно, там, — ответил Василиус и плотно сжал губы.

Я видела, что он тоже волнуется.

— И боюсь, что у нас мало времени. Можем не вынырнуть. Делай скорее что хотела.

Негнущимися пальцами я достала кольцо и стала озираться вокруг.

— Василиус, кажется, у нас нестыковка! А вдруг Марина еще жива и находится в башне? Тогда никакой сороки-ведьмы нет и в помине! Как я передам кольцо?

— Так она же ведьма! Делай и надейся. Панночка разберется!

И тут еле слышно, но очень зло заворчал Треха. Шерсть встала дыбом, спина вытянулась и дрожала от напряжения. Я проследила, и мой взгляд уперся в золотые птичьи зрачки. Огромная черно-белая птица, держась лапами за решетку, висела вниз головой на башенной бойнице и смотрела на нас. Она явно заметила кольцо, и сорочий взор пылал.

— Господи, это же какая-то птица гамаюн, — без улыбки пошутил Василиус и схватил Треху за ошейник. — Клади на камень кольцо, пока мутант не спикировал! Худо будет...

Я торопливо положила кольцо, и сорока камнем упала вниз — только ветер засвистел в черно-белых перьях. Птица не боялась ни меня, ни собаки, ни Василиуса, потому что не птица это была. Длинный клюв виртуозно подхватил кольцо, и нас оглушил заливистый автомобильный гудок. Мы нервно оглянулись.

С холма спускалась веселая стайка школьников, на стоянке разворачивались два автобуса. А рядом с башней лучезарно улыбался деревянный медведь и приглашал отведать настоящей русской кухни в ресторане «Коломна».

— Ну что, Анна? Хочешь продолжить экскурсию? — спросил Василиус.

Он был слегка бледен. Я покачала головой, и мы втроем отправились на стоянку, преодолевая туристский поток.

...Вечером, когда мы пришли в себя и отдыхали в номере гостиницы, где принимали и двуногих и четвероногих, я со вздохом сказала, что все страсти по кольцу кажутся мне напрасными.

— Я даже не смогла придумать желание, представляешь?

— Не представляю, — усмехнулся Василиус. — Есть такая категория людей, которые не замечают даже своих сбывшихся желаний. Мы же вместе, и ты скоро начнешь писать свою книгу. Что же еще? Или скажешь, я не прав?

Я кивнула:

— Не скажу. Ты прав.

Мимо окна промелькнула тень: мне показалось, что это была тень от птичьих крыльев. Треха приподнял голову и внимательно проводил нечто взглядом, потом зевнул и положил голову на вытянутые лапы. Вроде бы волшебная часть истории закончилась и можно перевести дыхание. Хотя... Я с сомнением заглянула в карие глаза Василиуса.

Он улыбнулся в ответ, взял пачку папирос, чашку кофе и пригласил на балкон. Мы развалились в удобных креслах среди вазонов с цветами и любовались закатом. Вдали, на фоне сиреневого неба, грозно высилась наша с Мариной башня, похожая на чудовищный маяк.

Василиус неожиданно сказал:

— Да, согласен. Эта башня — твой маяк в океане прошлого. Может, без него мы бы и не выплыли сегодня.

— Ты же обещал не читать мои мысли!

— Извини, я забыл. Как-то само получилось...

Мы помолчали.

— Помнишь, Аня, скамейку? Ты тогда спросила меня, какой я волшебник: добрый или злой? А перед этим сказала, что тебе не нравится слово «маг», якобы оно происходит от «манить», «заманить», «обманывать»... — Он медленно помешивал кофе мельхиоровой ложечкой. — Это, кстати, абсолютно неверно.

— Может быть, «воображение», «imagination»?

— Опять неправильно! Майя — это зеркало, в котором Брахма видит себя и чудеса своего могущества. Есть человек, а есть желания — по сути, отражения его внутреннего мира. Я изучаю магию желаний, чтобы сделать людей лучше.

— Может, сначала нужно спросить мнение людей?

Он задумчиво выпустил колечко голубого дыма. Проследил, как оно улетает в закат, и примиряюще улыбнулся:

— По-моему, сейчас у нас может произойти первая семейная ссора... Анна, я иногда допускаю право выбора: например, сегодня я шел навстречу твоим желаниям. Из-за тебя, дорогая, мы спустились вниз по времени, хотя очень рисковали.

— О! — Я порозовела. — Благодарю. Это действительно было опасно?

Он поморщился:

— Почти смертельно! Помнишь, когда мы вошли в коридор времени, я взял тебя за руку? Я забрал у тебя энергию желания, иначе мы утонули бы в этой пучине. Не переживай, это немного — примерно одна шестнадцатая твоей души.

Я похолодела и почувствовала, что мои глаза становятся величиной с блюдце. В ответ мой маг заразительно расхохотался:

— Анна, что с тобой? Ты в принципе не понимаешь шуток, старушка нюй-куй! Теперь ясно, почему Бронштейн так и не решился дотронуться до тебя за все эти годы. Это, наверное, примерно то же, что обнять трансформатор.

— Н-не надо про трансформатор! — Я невольно вспомнила голубую бабочку среди зимы. — Никогда не произноси это слово!

Василиус насмешливо оглядел меня с головы до ног:

— Боже, какая ты красивая, когда злишься или боишься! Ты напоминаешь цветок, дрожащий от ветра. И этот свет, когда садится солнце, — ты в нем вся золотая... Если ты похожа на Маринку, то у меня полное взаимопонимание со всеми самозванцами, которые ее любили. И знаешь, о чем я сейчас еще думаю? Я думаю о своем участии в тебе. Можно я все-таки буду называть тебя своей Галатеей или Коппелией?

«Коппелия», «одна шестнадцатая часть души» — мои бедные нервы не выдержали.

— Нельзя! Я — Анна, Анна, Анна! А вот кто ты — я иногда теряюсь в догадках!

— Дорогая... — Василиус откинулся на спинку кресла. — Обо мне тебе расскажут в Интернете, на телевидении и даже в кино. Здесь существует полная ясность. Вопрос в другом! Как меня, хитроумного, угораздило влюбиться в синий чулок и пойти по пути этого издателя? С чего ты взяла, что ты сказочница? Хотя все возможно! Задатки есть, можно улучшить...

— Не смей ничего улучшать!

— Хорошо-хорошо! Будешь жить до ста лет и умрешь какая есть!

— Ты... ты уже порылся в моем прошлом?!

— Нет, просто у людей иногда мысли сходятся. Зачем ты грубишь, дорогая? Ради тебя я сегодня так старался! Какая неблагодарность, Анна! Считай, что я обиделся.

Я не поверила, что он действительно обиделся (в глазах поблескивали смешинки), но стало стыдно и я расстроилась.

— Прости, сегодня был тяжелый день, я запуталась...

— Ладно, не хочешь быть Коппелией — станешь Ариадной или моей музой. Например, Уранией. — Он расхохотался. — Урания — звездочет, как и ты, дама серьезная, ученая!

Нахохлившись и уставившись прямо перед собой, я изучала балконные вазоны. Василиус слегка приобнял меня за плечи и поцеловал руку:

— Не обижайся, Анна! Все нормально, все хорошо! Мы привыкнем друг к другу. Главное, что я тебя безумно люблю.

Я продолжала обиженно сопеть.

— Ну, ничего, ничего... Жена должна бояться мужа своего, так? Иначе какой в семье порядок?

Он отправился смотреть футбол, а я задержалась на воздухе. Последнее время я чувствовала себя и выглядела замечательно, как будто бы он не забрал одну шестнадцатую моей души, а отдал половину своей. Что я, в конце концов, хочу от него? Разве я не стала счастливой? Теперь мне уже стыдно за свой крик. И феноменальное занудство.

Я долго стояла, облокотившись на перила балкона; ночное небо потемнело, и башня стала незаметной. Вокруг гостиницы зажглись фонари, заливая светом лабиринт дорожек в маленьком парке, который раскинулся прямо под нашим балконом. За красивой оградой плыл в бесконечность автомобильный поток. Был тихий, приятный летний вечер. Я окончательно успокоилась и в этот момент отчетливо услышала быструю и странную скороговорку. Ее не смогли заглушить вопли футбольных болельщиков. Вероятно, Василиус говорил по телефону.

— Если вы поняли всего понемножку, значит, вы ничего не поняли! Руны — это смысловой ряд, и пока вы не поняли феху, вам никак не понять уруз... Не огорчайтесь! Некоторые души и так разбиты на части. Диссоциации сейчас часты, так что могли и кусочек забрать. Постепенно привыкнете...

О чем это он?.. Одиссей — экстрасенс, все экстрасенсы так зарабатывают... Но твой друг не очень сентиментален: вспомни Василия, которого превратил в обычную иллюзию. Как он тогда говорил? Что-то вроде: «Я гарантирую, цыган больше не вернется. Сапоги и ватник лежат в ванной...» А Валентина? «Я хотел ей помочь...» А что с ней стало? Странная музыкантша, побывав на грани жизни и смерти, встала на путь здравомыслия и выходит замуж за «порядочного человека». Кажется, это называется шоковой терапией? Я почему-то представила леди Рубенс в белом кружевном чепчике и длинном старинном платье. Глаза скромно опущены, кофейный поднос в руках — бедная девочка, мне тебя искренне жаль! Нет, я положительно не хочу, чтобы меня улучшали!

А бежать некуда: любовь — такая штука, от которой далеко не убежишь. Жизнь без Василиуса уже особого смысла не имела. Да и можно ли убежать от волшебника? Итак, что делать? Как совместить несовместимое: любить и не бояться исчезнуть?

И вдруг подул ветер. Налетел, хлопнул балконной дверью, закружил над головой шальные листики. В его круговерти появилось нечто, медленно плывущее по воздуху, похожее на черно-золотую птицу с распростертыми крыльями. По счастью, я не успела закричать, и тут где-то близко-близко (может быть, в душе?) зазвучал родной голос Василия:

— Что, Аннушка, милая? Поймал тебя птицелов? А ты не бойся, мы силочки-то расплетем! Возьми платочек-подарочек от моей сестреночки. Знакомый платок? Она тебя помнит! Говорит, глупая ты, но добрая. Сестра у меня тоже не злая — давно помирилась с тобой.

— Господи, а где ты ее нашел?

— Да родные души всегда друг друга найдут. Мало ли где можно встретиться? Например, в тридевятом царстве, тридесятом государстве. Глядишь, и мы с тобой там увидимся да обнимемся. А подарочек возьми, не бойся! Сестра — волшебница сильная, цыганка настоящая. Возьми и спрячь, никому про него не сказывай.

— Ап!

Рядом со мной что-то клацнуло. Треха, подлец, незаметно подкрался и сделал виртуозный пируэт, чтобы поймать странную птицу. Я на долю секунды опередила его и почувствовала знакомый цветочный аромат, тягучий и сладкий, от которого успокоилось и перестало частить мое сердце. Пес предупреждающе заворчал. Я бесстрашно сделала неприличный жест и спрятала платок в карман. Треха звонко и возмущенно залаял.

— Что у вас происходит?

Василиус прервал разговор и вышел на балкон. Он улыбался, но смотрел на меня пристально и серьезно.

— Ничего... Я случайно наступила ему на лапу. Сожалею.

— И все?

— Все! — рассмеялась я, неожиданно чувствуя себя на равных.

В голове почему-то всплыла старая детская приговорка: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать! Кто не спрятался, я не виновата». И я подумала, что волшебная часть истории на кольце явно не закончилась. Что же, поиграем! Возможно, когда становишься женой волшебника, это неизбежно. Тем интереснее... Не исключаю, что когда-нибудь я и сама стану волшебницей!