У истоков совместной борьбы России и США с международным терроризмом

Два, казалось бы, совершенно не связанных между собой события произошли в конце XVIII века: приезд в Россию в 1788 году знаменитого американского моряка Джона Поля и захват у берегов Северной Африки в 1793 году алжирскими пиратами американского торгового брига «Полли». Между тем оба события являются звеньями одной цепи, которая уже более двух столетий так или иначе связывает между собой две самые могущественные державы мира — Россию и Соединенные Штаты Америки.

Более 150 лет, вплоть до 1917 года, Россия и Соединенные Штаты оставались самыми дружественными государствами. Между ними, как, впрочем, и между Соединенными Штатами и Советским Союзом, несмотря на более чем 70-летнее господство непримиримых социально-политических систем, никогда не было вооруженных конфликтов. В годы военного лихолетья их вооруженные силы всегда находились по одну сторону фронта.

Как это ни странно, но одно из первых звеньев в цепи долгих и порой не простых взаимоотношений между двумя великими государствами создал основатель флота США П. Джонс. Именно он, поступив на русскую службу в 1778 году, стал российским адмиралом и предложил свой план стратегического сотрудничества России и США в борьбе против пиратов на Средиземном море.

Прошло двести лет, и вновь перед цивилизованным человечеством встает проблема борьбы с международным терроризмом. Сумеет ли человечество решить эту проблему? В значительной мере это зависит от согласованных действий России и Соединенных Штатов Америки. О событиях двухсотлетней давности, о первых планах совместной борьбы России и США с терроризмом и пойдет наш рассказ.

Россия объявляет вооруженный нейтралитет

Осень 1779 года погода в Северной Атлантике, как и обычно, стояла штормовая. Всего несколько дней выдалось погожих. Дул устойчивый свежий норд-ост. Пользуясь попутным ветром, эскадра контр-адмирала С. П. Хметевского с чуть зарифленными парусами летела на юг. Слева по курсу в легком тумане едва различался высокий скандинавский берег. Эскадра спешила домой. Казалось, день-другой и Атлантический океан с его изнурительными штормами останется позади. Увы, избежать «великого шторма» российским морякам так и не удалось. Утром 2 октября барометр начал падать. К обеду в снастях засвистело. На флагмане, а им шел 80-пушечный корабль «Св. Николай», затрепетал сигнал «Убавить паруса, закрепить по штормовому». Сигнал отрепетовали, паруса убавили, и вовремя. Огромные валы, усиленные свирепым ветром, бросали корабли, как спичечные коробки. Эскадру разметало. Больше всего досталось «Храброму». Внезапно налетевший «превеликий вал со всем форсом ударил корабль с необычайной силой». Через несколько минут последовал второй вал, такой же силы. Со свистом лопнули ванты, и через мгновение грот-мачта была за бортом. Вслед за ней в считанные минуты «Храбрый» потерял бизань-мачту и фор-стеньгу. «При сем несчастном случае потонули бывшие... на марсах для убирания и крепления парусов: унтер-офицер — 1, квартирмейстеров — 2, матросов — 40». Таков был счет, предъявленный океаном. И все же «Храбрый» выстоял. Выдержали шторм и остальные корабли. 17 октября эскадра встала на якорь на Большом Кронштадтском рейде.

Что делали российские моряки в столь неурочное время в Северной Атлантике, какие задачи решали? Как это ни удивительно, но плавание русской эскадры на этот раз было связано с событиями, происходившими не в Европе, а совсем в другом полушарии — в Северной Америке. Два крупных вклада внесла Россия в победу американской революции: во-первых, отказала королю Англии Георгу III в посылке своих войск для подавления восставших колоний и, во-вторых, стала инициатором объявления на море так называемого вооруженного нейтралитета.

Вопрос о вооруженном нейтралитете возник в 1778 году. Война в Северной Америке не прекращалась, и Англия, стремясь задушить свои непокорные колонии, объявила им морскую блокаду. Мощный британский флот начал крейсерские операции на американо-европейских торговых коммуникациях. Перед молодыми Соединенными Штатами встала угроза полного прекращения торговли с Европой. Правда, господство Великобритании к этому времени было уже подорвано. На стороне Соединенных Штатов выступили две сильные морские державы — Франция и Испания. Тем не менее, стремясь пресечь всякую морскую торговлю своих противников, и прежде всего Соединенных Штатов, Владычица морей начала без разбора захватывать все суда, шедшие в их порты, даже если они принадлежали нейтральным странам. Ответные действия противников не заставили себя долго ждать. В результате на море начался откровенный разбой. «С ненасытной страстью... охотились каперы Англии, Франции и Испании за купеческими судами и их грузом, под самыми несправедливыми предлогами забирали они иностранные корабли, объявляя их своими призами».

В этой ситуации, желая получить поддержку России, Георг III вновь обращается к Екатерине II: «Сестра моя... я восхищен... величием Ваших талантов... и широтой Ваших взглядов... Намерения врагов моих... не могли бы ускользнуть от проницательного взора Вашего Величества... Они

Императрица Екатерина II

хвастают своими проектами перевернуть всю Европу... Их проекты могут осуществиться, если Ваше Величество останется равнодушным зрителем. Применение, даже частичная демонстрация морских сил могла бы восстановить... спокойствие Европы, рассеять организовавшуюся против меня лигу и утвердить систему равновесия, которую эта лига стремится уничтожить... Пребываю, сестра моя, Вашего Императорского Величества искренне любящий брат». Кто знает, что окончательно утвердило Екатерину II в решении продемонстрировать морскую мощь России, но такую демонстрацию она произвела. Только не в пользу Великобритании, а против нее.

Надо заметить, что к защите своих морских коммуникаций Россия к тому времени уже приступила. В январе 1778 года Высочайшим указом Адмиралтейств-коллегии предписывалось: «По причине... помешательства в навигации и торговле иностранных народов к нашим северным портам снарядить в Архангельском порту... два военных корабля и два фрегата... Еще повелеваем мы равное число кораблей и фрегатов выслать к Кап-Норду из Ревельского порта, которым велеть соединиться потом с архангельской эскадрой».

Точно в соответствии с указом 1 сентября обе эскадры встретились у Нордкапа и после совместного патрулирования взяли курс на Кронштадт. Если не учитывать обычных для того времени полярных условий («во время сего плавания потонуло и умерло 277 человек да больных привезено 396...»), можно считать, что плавание С. П. Хметевского прошло успешно. Одно лишь присутствие русской эскадры обеспечило в Баренцевом море полное спокойствие и свободу торгового мореплавания: «Ни каперов, ни арматоров не видели и от проходящих коммерческих судов не слыхали».

Тем не менее, опираясь на реальную морскую мощь собственного флота, российское правительство решило не просто защищать свои морские коммуникации, а создать международное сообщество, которое бы обеспечило свободу мореплавания вообще. Одновременно с посылкой эскадры

С.П. Хметевского Россия в течение всего 1779 года вела интенсивные переговоры с нейтральными странами. Благополучное возвращение с Севера русских эскадр в значительной степени способствовало их успешному продвижению.

Трудно сказать, что явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения Екатерины II. Скорее всего, известие о захвате у побережья Португалии двух кораблей с российскими товарами: «Один был голландским и вез 4000 четверти пшеницы, отправленной от архангельского купеческого дома Бренна и К°, другой принадлежал русскому купцу Жадомировскому. Оба судна были захвачены испанцами под... предлогом, будто... товары предназначались для Гибралтара». Не обратить внимания на подобные события Екатерина II не могла, и 19 мая 1780 года она подписывает декларацию, суть которой определялась одной фразой: «...море есть вольное и ...всякая нация свободна производить плавание свое по открытым водам». Декларация состояла всего из пяти пунктов, но их неуклонное соблюдение требовалось от всех стран воюющих и нейтральных: «1. Нейтральные корабли могут свободно ходить из порта в порт и приставать к берегам даже воюющих стран, кроме состоящих в блокаде. 2. Товары воюющих народов, находящиеся на нейтральных кораблях... неприкосновенны, т. е. флаг прикрывает груз за исключением военной контрабанды. 3. Контрабандой признаются одни военные снаряды и оружие. 4. Гавань считается в блокаде только в том случае, когда вход в нее... закрыт неприятельскими кораблями. 5. Законным призом должно признавать одну контрабанду».

Кому была направлена декларация? Прежде всего «дворам воюющим — Лондонскому, Версальскому и Мадридскому», а вслед за тем и нейтральным государствам. Ответы не заставили себя долго ждать. Франция и Испания немедленно заявили о своей готовности следовать всем принципам декларации. Англия ограничилась учтивым, но Уклончивым ответом. Нейтральные государства поддержали декларацию сразу. Уже в 1780 году ее подписали Швеция, Дания, и Голландия, в 1781-м — Пруссия и Австрия, в 1782-м — Португалия, а в 1783-м — Королевство Обеих Сицилий.

Так по инициативе России впервые был создан международный союз, взявший на себя ответственность за обеспечение свободы торгового мореплавания. В историю он вошел как «вооруженный нейтралитет 1780 г.». Стремлению Англии лишить Соединенные Штаты возможности торговать с Европой был нанесен сокрушительный удар. Скрепя сердце Лондон вынужден был подчиниться. Действовал вооруженный нейтралитет вплоть до 1783 года, т. е. до подписания Англией Версальского мирного договора и признания независимости Соединенных Штатов.

Все эти годы основу военной силы вооруженного нейтралитета составлял флот России. И это не случайно. Почти одновременно с подписанием декларации Екатерина II подписывает указ Адмиралтейств-коллегии, в котором предписывает «сверх отправляемых... в нынешнем году по примеру прошедшего двух кораблей и двух фрегатов в Северное море для ограждения свободного мореплавания и торговли к портам нашим... вооружить... в Кронштадте 15 кораблей. Сию часть флота... разделить на три эскадры... Плавание одной должно быть: первой — в Средиземном море, начиная от Гибралтарского пролива до вод турецкого владения... Второй — от Зунда до канала, разделяющего Францию от Англии, не входя в оный без крайней нужды. Третьей — у высот Лиссабонских, начиная от канала до Гибралтарского пролива со стороны океана».

В Высочайше утвержденной инструкции командующим эскадрами предписывалось «на назначенном пространстве... крейсировать нераздельно... но, когда надобность востребует... конвоировать российский купеческий один или несколько кораблей... отделить для того один или два из своих кораблей и конвоировать... В случае нападения на такое купеческое судно или суда... под каким бы флагом ни было, защищать оные всеми силами, исполняя должность храброго и искусного мореплавателя... Во время повстречания с военными кораблями всех без исключения держав поступать дружественным образом... Касательно купеческих судов всех без изъятия держав... никакого притеснения и остановки в пути не делать... но показывать всякое снисхождение и человеколюбие».

11 октября Кронштадт покинули сразу три эскадры: контр-адмирала А. И. Борисова, шедшая в Средиземное море, контр-адмирала А. И. Круза, предназначавшаяся для крейсерства от пролива Скагерак до Па-де-Кале, и бригадира Н. Л. Полибина — к «высотам Лиссабонским». Неделю спустя из Архангельска в Баренцево море выходит эскадра капитана первого ранга В. П. Фондезина. С этого времени в течение трех лет, до 1783 года русские эскадры практически постоянно крейсировали в своих районах. Взаимодействуя с кораблями других нейтральных государств, они успешно решали поставленную перед ними задачу — обеспечивали свободу торгового мореплавания. В истории это были, пожалуй, первые интернациональные миротворческие силы.

Что получили от них Соединенные Штаты? В первую очередь возможность беспрепятственно торговать с Европой. Присутствие в Атлантическом океане и в европейских водах сил вооруженного нейтралитета и прежде всего русских эскадр делало нейтральный флаг надежным прикрытием не только для европейских товаров, направляемых в Соединенные Штаты, но и для американских, плывших в Европу.

И последнее, о чем нельзя не сказать — это о масштабах действия российского флота. Даже по современным понятиям они огромны — от Белого моря до «средиземноморских вод турецкого владения». Что и говорить, вклад России в вооруженный нейтралитет был достоин великой морской державы. Обо всем этом не мог не знать один из замечательных американских моряков—Джон Поль Джонс. Больше того, не исключено, что именно инициатива России и ее участие в вооруженном нейтралитете привели его к идее совместного противостояния исламскому пиратству в Средиземном море, но об этом чуть позже.

Выдающийся герой американского флота

Зима на севере Европы в 1788 году выдалась суровой. Стоял апрель, а Ботнический залив все еще был забит льдом. Тщетно пытался пробиться к финскому берегу небольшой рыбачий бот. На его борту был лишь один пассажир, явно иностранец и судя по всему — моряк. После долгих, но безрезультатных усилий бот повернул на юг. По приказу иностранца курс был взят на Ревель.

Кто же отважился пересечь зимой Центральную Балтику на утлом боте? Со шведскими рыбаками шел офицер флота Соединенных Штатов Джон Поль Джонс. И не просто офицер, а один из организаторов и создателей американского флота. Как сказано в Американской энциклопедии, «первый и один из самых выдающихся героев американского флота за всю историю его существования».

Англичанин по национальности Поль Джонс родился в Шотландии в 1747 году. Семья была не из знатных и не из богатых, отец служил садовником. В 12 лет он устраивается юнгой на корабль, перевозивший рабов из Африки на плантации Северной Америки. На море в то время люди мужали быстро. Не являлся исключением и Джонс. В 16 лет он был матросом, а в 19 — уже помощником капитана на невольничьем судне. Однако отвращение к работорговле заставило его вскоре покинуть невольничий флот. Проплавав еще несколько лет капитаном обычного судна, Джонс оставляет море и в 1773 году переезжает в Америку. Здесь в штате Вирджиния его старшему брату принадлежала небольшая ферма. Брат умер, и ферма перешла к Джонсу. Заботы, нахлынувшие на новом месте, были далеко не только фермерские. Активно включившись в бурную политическую жизнь колоний, Джонс встречается и ведет переписку с Дж. Вашингтоном, Т. Джефферсоном, А. Смитом, Артуром Ли. «Обстоятельства позволили мне, — пишет он, — заверить полковника Вашингтона, мистера Джефферсона и других, что в случае начала войны с Англией я полностью отдам себя в распоряжение восставших колоний.

Карта рейдерства П. Джонса на «Рейнджере» и «Добряке Ричарде» у берегов Англии

В 1775 году начинается Война за независимость Соединенных Штатов и Поль Джонс предлагает свои услуги Конгрессу. Он становится первым лейтенантом флота США. В американском флоте в то время их было всего шесть. Вскоре он уже командир небольшого 12-пушечного брига «Про-виданс». На нем Джонс уходит в свое первое самостоятельное военное плавание. Смело вступает «Провиданс» в схватки с английскими фрегатами и всякий раз с честью выходит из них. За четыре месяца непрерывных боев Джонс захватывает 16 британских судов. Часть из них он раздает бедным рыбакам. На одном из кораблей оказались деньги, и не малые — содержание за несколько месяцев всей британской колониальной армии. Ущерб, нанесенный Англии, оценивался в 1 млн долларов. По тем временам это была огромная сумма. И все же настоящая слава легендарного героя морских сражений приходит к Джонсу позднее, и не в американских, а в европейских водах.

14 июля 1777 года Конгресс США принимает две резолюции: «1. Постановить, что флаг тринадцати Соединенных Штатов Америки должен состоять из тринадцати чередующихся красных и белых полос, а их союз символизироваться тринадцатью звездами на синем фоне, олицетворяющими как бы появление нового созвездия. 2. Назначить капитана Джона Поля Джонса командиром корабля «Рейнджер». Позднее Джонс будет говорить: «Наш флаг и я — близнецы. Мы родились в один час. У нас общая судьба. И в жизни, и в смерти мы неотделимы друг от друга. Пока мы плаваем, мы будем плавать вместе. Если нам суждено погибнуть, мы и погибнем вместе». Пройдет несколько дней, и ему будет предоставлена честь первым в американском флоте поднять на своем корабле новый флаг.

В конце 1777 года Джонс во главе небольшого отряда уходит во Францию. В Париже его ждет первый посол США доктор Бенджамин Франклин — известный ученый, крупный общественный и политический деятель. Цель похода одна — склонить французское правительство к войне с Англией. Письма, которые Джонс везет послу, написаны собственноручно Вашингтоном и Джефферсоном.

Американский фрегат «Добряк Ричард»

Первое заокеанское плавание — первое признание американского флага. С будущими союзниками — французской эскадрой — Джонс встретился вечером после захода солнца. Взаимные приветствия обходятся без салюта флагу. И это не устраивало Джонса. На следующий день с восходом солнца он снимается с якоря и снова проходит перед строем французских кораблей. На этот раз он удовлетворен — первый салют американскому флагу состоялся.

Годы Войны за независимость стали и годами морской славы Поля Джонса. Французское правительство медлило с началом военных действий, но Джонс ждать не мог — шел 1778 год, и война с Англией была в разгаре. Воюет Джонс умело и дерзко. Район его действий обширен — Атлантика, Ла-Манш, Северное и Ирландское моря. Он захватывает и сжигает британские суда, высаживает десанты, штурмует и разоряет прибрежные замки. Шотландия в панике. Британские адмиралы клянутся поймать и повесить пирата-янки. Но Джонс неуловим! Справиться со своим бывшим соотечественником Владычица морей не может даже у берегов метрополии.

Схема боя «Добряка Ричарда» (R) с 50-пушечным английским фрегатом «Серапис» (S) у мыса Фламбург

Свой флаг Джонс держит на небольшом трофейном фрегате, которому он присвоил имя «Добряк Ричард» (литературный псевдоним Б. Франклина). «Для меня, — писал Джонс, — то была единственная возможность отблагодарить великого и прекрасного человека за огромную честь быть его другом».

В один из сентябрьских вечеров 1779 года недалеко от мыса Фламбург в Северном море союзники встретили крупный британский конвой. Кроме «Добряка Ричарда» с Джонсом в то время было всего два корабля — небольшой американский фрегат и французский корвет. Силы явно не равные, но отступать он не привык. Перед «Ричардом» оказался новейший 50-пушечный английский фрегат. В результате первого обмена залпами из строя были выведены все 18-фунтовые пушки «Ричарда». Теперь противник мог сблизиться на безопасное для себя расстояние и вести «убойный огонь на поражение». Иного выхода, как идти на абордаж, у Джонса не было.

Так начался знаменитый бой, вошедший в историю парусного флота как один из самых яростных и ожесточенных. Еще до того как «Ричарду» удалось сцепиться со своим противником, он был превращен в решето. Его борта буквально светились насквозь. Кто-то из выскочивших наверх крикнул: «В трюме вода!» «Пленных к помпам!» — последовала команда. Пока шел бой, «Ричард» удерживался на плаву только благодаря их усилиям. Между тем англичане продолжали крушить его залпами своих тяжелых орудий. «Эй, на «Ричарде»! Сдавайтесь!» — «Я еще не начал драться!» — был обычный ответ Джонса, стоявшего как всегда на корме своего судна в белоснежной рубашке с закатанными рукавами. И рукопашная схватка вспыхнула с новой силой. Командир английского фрегата был храбрым моряком, но не столь неукротимым, как Джонс. Далеко за полночь англичане спустили флаг. Едва Джонс успел перевести на захваченный фрегат свой экипаж и поднять американский флаг, как «Добряк Ричард», с треском ломая абордажные крючья, ушел под воду. Из 700 человек в обоих экипажах осталось в живых ровно половина.

Нет, не зря король Франции жалует отважному моряку орден и золотую шпагу! Конгресс США чеканит в его честь специальную медаль и награждает его золотой медалью «В память о высоких заслугах». Наряду с Полем Джонсом такой награды были удостоены всего шесть генералов республиканской армии. Позже Ф. Купер, А. Дюма-отец, Р. Киплинг, У. М. Теккерей делают его героем своих произведений. Слава Джона Поля Джонса гремит на весь мир.

Знают о нем хорошо и в России. Надо сказать, что обстановка здесь к этому времени складывалась тревожная. На Балтике и на Черном море было неспокойно. Россия была на грани войны с Турцией и со Швецией и остро нуждалась в опытных и отважных моряках. Тогда-то Екатерина II и решает пригласить Джонса на русскую службу.

Плавая в течение нескольких лет в европейских водах, базируясь на порты дружественной Франции, Джонс, несомненно, встречался с русскими кораблями, знал о вооруженном нейтралитете и не мог не ценить позиции России

Медаль, отчеканенная Конгрессом США в честь победы П. Джонса у мыса Фламбург в 1779 г.(лицевая и оборотная сторона)

по отношению к Соединенным Штатам. Что мог знать Джонс о России? Пожалуй, только то, что это огромная империя, занимающая добрую половину евроазиатского континента. Впрочем, знал Джонс еще и об указе Адмиралтейств-коллегии, подписанном императрицей 15 февраля 1788 года. В нем говорилось: «Капитана-командора Павла Жонеса, приняв на службу нашу, всемилостивейше пожаловали мы его флота капитана ранга генерал-майорского и повелели определить во флот наш Черноморский, о чем дан наш указ генералу-фельдмаршалу князю Потемкину-Таврическому».

Справедливости ради надо заметить, что сам Джонс претендовал отнюдь не на генерал-майорский чин, а рассчитывал стать контр-адмиралом. Тем не менее его ответ императрице был краток: «Я согласен, я в пути».

Проходит некоторое время, и вот он в центре штормящей Балтики на небольшом рыбачьем боте. «Мое путешествие все приняли как своего рода чудо, на которое до сих пор никто не решался, кроме как на больших судах». Из Ревеля в Петербург Джонс добирается «сухим путем». К вечеру 23 апреля 1788 года он уже в столице, а еще через день приглашен ко двору.

Что же побудило американского моряка так активно откликнуться на приглашение русской императрицы и столь неожиданно для всех появиться в самой северной столице Европы? Честолюбие? Жажда новых ощущений? Наверное, не без того. Однако, что удивительно, главной причиной приезда Джонса в Петербург являлось все же пиратство в Средиземном море.

Краснобородые корсары берберийского побережья

Средиземное море — это не только колыбель человеческой цивилизации и мореплавания, это еще и родина пиратства. Зародилось оно здесь давно, еще во времена Римской империи. Особого размаха пиратство достигло в XVI веке, и причина того — появление здесь бесстрашных морских разбойников братьев Барбароссов. За темно-рыжие бороды их прозвали Краснобородыми.

«Всем раздеться и вниз! Вниз, грязные собаки!» — размахивая кривыми саблями и плетками, кричали пираты, загоняя в трюм экипаж только что захваченной галеры. Вслед за полураздетыми людьми в трюм полетели халаты и тюрбаны самих разбойников. Прошло несколько минут и маскарад был готов. Легкий ветерок по-прежнему едва шевелил на мачте флаг Папы Юлиуса II, за веслами сидели люди, одетые в христианские одежды, а на корме чинно расхаживали благополучные римские купцы. Вот только двое из них явно выделялись своими ярко-рыжими бородами. Что же произошло?

Небольшой пиратский галиот братьев Барбароссов обнаружил недалеко к западу от Апеннинского полуострова торговую галеру. Шла она под флагом Папы Римского Юлиуса II. Совершенно не ожидая, что берберийские пираты могут оказаться так далеко к северу, христиане, как только увидели их тюрбаны, пришли в панику. Град стрел и пушечные выстрелы завершили дело. Пираты получили богатую добычу. Вскоре на горизонте появилась еще одна галера. Она тоже принадлежала Папе Римскому. Заставив пленников раздеться и затолкав их в трюм, пираты надели христианские одежды и заняли места на захваченной галере. Свое небольшое судно они взяли на буксир как трофей. Теперь оставалось только Ждать добычу. И снова удивлению христиан не было предела, а добыча разбойников оказалась богатой. Так в один день Барбароссы захватили две большие папские галеры. Произошло это в 1504 году. Вскоре следующей их жертвой стал испанский корабль с 500 солдатами на борту.

О прежней жизни братьев, а было их четверо — Арудж, Хызыр, Илиас и Исхак, — мало что известно. Разве, что родились они в Греции на острове Митилини (Лесбос). Отец был албанец, бывший офицер османской кавалерии, мать гречанка. Старший — Арудж (1474 — 1518) — еще в ранней молодости перебрался в Стамбул и нанялся на одну из османских галер надсмотрщиком. Галера промышляла пиратством в восточной части Средиземного моря. Вскоре Арудж попал в плен к рыцарям-крестоносцам. Около двух лет сам провел гребцом на галере, но бежал, а, может быть, был выкуплен. Возвратясь в Стамбул, Арудж нанялся штурманом на галеру. Однако в море поднял мятеж, захватил судно и вновь занялся пиратством, на этот раз уже самостоятельно. Пиратская слава Аруджа росла, и вскоре в обмен на пятую часть награбленного добра король Туниса предложил ему безопасное убежище. Так Арудж нашел союзника и получил место постоянного базирования. Его престиж постоянно рос. Прошло еще несколько лет, и на Средиземном море он стал считаться пиратом номер один.

К 1512 году Арудж имел уже эскадру из 12 галер с пушками и более тысячи вооруженных людей. Укрепившись на одном из островов недалеко от Туниса, он создал свою базу. Не ограничиваясь грабежом на море, Арудж предпринял ряд атак на принадлежавший Испании город Беджайа. В одной из стычек он потерял правую руку. Ее ему заменил искусно сделанный серебряный протез. В 1516 году бесстрашный корсар повел 5 тыс. своих людей в поход на Алжир. Проявив беспредельную жестокость и коварство, он задушил местных правителей вместе с их семьями и завладел властью.

Грабежи Барбароссов стали настолько серьезны, что в 1518 году, чтобы положить им конец, король Испании Карл отправил на борьбу с ними 10 тыс. солдат. Согласно преданию, испанцам удалось неожиданно напасть на Аруджа и его 1500 человек еще за пределами Алжира. Пытаясь бежать под защиту города, чтобы отвлечь преследователей, Арудж разбрасывал за своим отступавшим войском золото и драгоценные камни. Однако это не помогло. Испанцы его все же поймали. Король корсаров и почти все его пираты были уничтожены.

Полагая, что пиратам нанесен непоправимый удар, испанцы покинули территорию Алжира. Увы, они недооценили младшего Барбаросса — Хызыра (1468 — 1546). Обладая смелостью и коварством старшего брата, Хызыр по складу своего характера был еще и государственным деятелем, тонким и проницательным, чего явно не хватало Аруджу. Своей первой задачей Хызыр считал укрепиться во власти и разумно ее использовать. Если Арудж довольствовался союзом с местными североафриканскими правителями, то брат в 1519 году заручился поддержкой огромной Оттоманской империи. Снискав расположение султана Сулеймана 1 Кануни, он изъявил готовность служить ему. В ответ на его преданность султан отправил в поддержку Хызыра 2 тыс. янычар и назначил его генерал-губернатором Алжира. Хызыру был присвоен титул бейлербея (бея над беями). Так из вольного пирата Хызыр превратился в слугу великого султана.

Захватив в 1525 году несколько городов, находившихся ранее под властью Испании, Хызыр расширил свои владения и почти полностью вытеснил испанцев из Алжира. В 1533 году его вызвал в Стамбул султан и вскоре назначил капудан-пашой (главнокомандующим) турецкого флота. Быстро подняв боеспособность флота, Хызыр в течение 1533 — 1544 годов совершил полувоенные, полупиратские опустошительные набеги на побережья Греции, Италии и Испании, за что султан назвал его Хайр-эд-дин («Хранитель веры»), В 1543 году Хайр-эд-дин врывается в итальянскую провинцию Регия ди Калабрия и захватывает в качестве невесты 18-летнюю красавицу, дочь губернатора. Весь свой медовый месяц он возит ее с собой, продолжая в то же время грабить побережье Италии. Теперь при виде турецкого флага трепетало все Средиземноморье. Ко времени естественной смерти Хайр-эд-дина в 1546 году братья Барбароссы создали на Средиземном море не только целые пиратские флотилии, базировавшиеся на Берберийском побережье, но и сформировали достаточно твердые традиции пиратского грабежа.

Одной из главных традиций и самой доходной статей пиратства стала работорговля. Золото, драгоценности, шелк несомненно радовали пиратов, но все же наиболее ценной добычей считались сами пассажиры и экипажи захваченных судов. Обычно эти несчастные продавались в рабство, это являлось самым древним обычаем средиземноморского мусульманства. В берберийской экономике рабы играли столь важную роль, что их количество в некоторых североафриканских городах доходило подчас до 25 % от общей численности жителей.

Так как долго содержать рабов на судне было трудно, то обычно вскоре после захвата судна их свозили на берег. На рынке, а таких работорговых рынков по всему африканскому побережью было множество, рабов разделяли по возрасту и полу, проверяли на пригодность, а затем продавали поштучно или партиями. С состоятельными людьми, чьи семьи могли заплатить выкуп, обращались хорошо. Для тех, кто владел какой-нибудь профессией, жизнь в рабстве часто так же была достаточно сносной. Им разрешали заниматься своим делом и откладывать часть заработанных денег на выкуп. Людей же без всякой профессии ожидало рабство в цепях в каменоломнях или гребцами на галерах. Их жизнь превращалась в постоянную пытку с отвратительным питанием, непременными побоями и быстрой смертью.

Для женщин жизнь становилась еще невыносимее. Самых молодых и красивых обычно отправляли в Стамбул. Там они становились наложницами в гаремах султана и его приближенных. Миловидные молодые женщины, но которых нельзя было отнести к красавицам, становились наложницами местных правителей. Другие поступали в городские публичные дома. Остальных ожидала тяжелая участь кухонных уборщиц, прислуги в домах или разносчиц воды на улицах.

Традиции пиратства и работорговли оказались на Средиземном море очень устойчивыми. Сохранялись они здесь более двух столетий, вплоть до XIX века, и все эти годы Средиземное море буквально пестрело зелеными флагами ислама. Можно утверждать, что именно на Средиземном море сформировалось понятие и явление, которое сегодня получило столь печальную известность, — международный терроризм. Естественно, главной жертвой международного терроризма в те годы являлось судоходство христианских государств.

Пленники Хасан-паши

К концу XVIII века пиратская война на Средиземном море шла полным ходом. Продолжая традиции Барбароссов североафриканские пираты почти безнаказанно бороздили средиземноморские воды, грабили суда, захватывали рабов. Одной из их многочисленных жертв стал и американский торговый бриг «Полли», захваченный в октябре 1793 года алжирскими пиратами недалеко от мыса Сан-Винсенти.

Восседая на вышитых золотом подушках, Хасан-паша, благословленный Аллахом дей Алжира, с презрением смотрел на жалкую кучку несчастных американских пленных. Тоном обиженного человека дей объяснял пленникам, что он совершенно искренне пытается вести переговоры с Соединенными Штатами. Увы, это государство-выскочка по ту сторону Атлантики игнорирует его мирное предложение прекратить пиратство, если ему будет выплачиваться ежегодная дань. За грехи их правительства американцам придется пострадать. «Теперь, христианские собаки, вы будете у меня есть камни», — заявил Хасан-паша.

Как говорят записи в дневнике одного из пленников, некоего Фосса, после этого люди с «Полли» были отправлены из дворца дея в подземную тюрьму Билки. «Когда мы прибыли туда, — писал Фосс, — то обнаружили там еще несколько американцев и около шестисот христиан других государств. Все они находились в крайне удрученном состоянии, были сильно истощены и имели цепи на ногах. Каждому из нас бросили по грязному одеялу и небольшой буханке прокисшего хлеба В тот же день на нас надели цепи. Их обвили вокруг талии и закрепили на лодыжках. Цепи весили от 25 до 40 фунтов».

Каждый день вместе с другими пленными американцы проделывали трудный путь. Они поднимались в горы в каменоломни, где разбивали гигантские валуны весом по 20 — 40 т каждый. Затем камни грузили на деревянные сани и тащили их два километра до Алжирской гавани. Здесь камни грузили на шаланды, с которых их сбрасывали в воду для постройки огромного мола. Фосс писал: «Надсмотрщики постоянно подгоняли рабов палками, на конце которых имелось маленькое острие, вроде тех, что используют погонщики быков на наших фермах». Даже за малейшее нарушение, например, проявление усталости, наказывались ударами цепей. Наказание доходило до 500 ударов. Половина из них приходилась на ягодицы, остальные на нижнюю часть ног. За более тяжелые преступления, например, такие, как отказ от мусульманской веры, людей либо сажали на кол, либо заживо сжигали.

Тяжкая судьба досталась и команде «Полли», попавшей в руки берберийских пиратов. Американцы стали рабами, а рабов, если они не умирали и их не выкупали сразу, корсары оставляли в Алжирской гавани до тех пор, пока их не выкупит правительство США. Вряд ли пленники берберийского берега могли знать, что именно их катастрофическое положение и вызовет ответную реакцию Соединенных Штатов — создание военно-морского флота.

Защищая молодое Американское государство, претендующее на свободу мореплавания, флоту США предстояло в последующие десятилетия выдержать многие испытания. Первыми его противниками стали именно средиземноморские пираты. Их самонадеянный вызов и привел, по существу, к появлению американского военного флота.

Используя свое стратегическое положение в непосредственной близости от Гибралтарского пролива, современные корсары североафриканского побережья занимались прибыльным бизнесом: они беспощадно грабили проходящие суда. Стремясь защитить торговлю в Средиземном море, европейские государства время от времени пытались усмирить корсар. Они нападали и разрушали укрепленные города и базы берберийских разбойников. Но это не меняло общего положения дел. Европейцы были слишком заняты постоянной междоусобной борьбой. Они не считали возможным отправлять корабли и тратить свои силы на борьбу с африканцами, которых презрительно называли «песчаными бандитами». Считалось, что от грабителей берберийского побережья лучше откупиться, выплачивая им дань. В более благопристойной терминологии это называлось субсидировать их правителей, баев и пашей. Ни один из пиратских правителей никогда не называл суммы получаемой им подати: «То ли стыд, то ли расчет, — писал, американский посол во Франции Т. Джефферсон, — заставляют их держать это в секрете». Однако известно, что только в течение последней четверти ХУШ века ежегодная дань, выплачиваемая Францией одним лишь алжирским правителям, составляла около 20 тыс. долларов. Дань, получаемая от Испании и Великобритании, была еще больше.

Естественно, от пиратов страдали и американские колонии. В 1625 году, всего через пять лет после высадки в Плимуте первых пилигримов, один из них, некто Фатерс, потерял в Средиземном море два судна. Их захватили марокканские пираты, поработившие и их экипажи. Два сына нью-йоркского купца Я. Леизера и еще восемь человек команды его судна «Пинк» также были захвачены алжирскими пиратами в 1678 году. Нью-йоркские церкви начали собирать пожертвования в качестве взноса в назначенный за них выкуп. Денег собрали даже больше, чем требовалось. Пленников выкупили, а излишки пошли на строительство Троицкой церкви, что и сегодня стоит на Бродвее.

И все же в течение почти всего XVIII столетия дань, уплачиваемая Британией североафриканским пиратам, являлась одновременно и прикрытием для ее колониального судоходства. Американская торговля в Средиземном море процветала. К 1776 году средиземноморские порты ежегодно посещало более 80 американских судов. Из Америки Жители Средиземноморья получали почти четверть сушеной и соленой рыбы, шестую часть зерна и муки, значительную часть риса, в основном из Южной Каролины. Война за независимость положила конец всякому британскому прикрытию, защищавшему американское судоходство от берберийского грабежа. Теперь янки в Средиземном море стали до такой степени свободными и самостоятельными, что думать о защите собственного торгового судоходства приходилось самим. Эта задача и стала после победы в Войне за независимость, по существу, первой боевой задачей американского флота. Не могла она не волновать и капитан-командора флота Соединенных Штатов Поля Джонса.

В конце 1787 года Джонс направляет личный меморандум по этому вопросу министру иностранных дел и военному министру Франции: «Грабительские действия дея Алжира в отношении торгового судоходства в Средиземном море, безнравственный захват его пиратами рабов и заложников, циничные и бесстыдные ответы дея на все протесты европейских государств — все это является достаточным основанием, чтобы объявить дею войну и вторгнуться в пределы его территории. Иного выхода нет, даже Англия не может обеспечить христианам безопасного судоходства в Средиземном море. После свержения дея и лишения его военной силы оккупация Алжира для Франции не составит труда. Таким образом, примененная однажды сила позволит Франции распространить свое влияние и христианство на все северное побережье Африки».

Известно, что меморандум Джонса попал не только к адресатам, но к королю Франции Людовику XVI. Кто знает, так это или не так, но вполне возможно, что именно он и натолкнул короля на идею предложить Екатерине II пригласить Джонса на русскую службу. По крайней мере, именно после своего меморандума Джонс и получает приглашение от русской императрицы.

Адмирал Российского флота

На второй день после приезда в Петербург Джон Поль Джонс был приглашен ко двору. Его приняла Екатерина II. Прием состоялся в роскошном Царскосельском дворце. Из кабинета царицы капитан-командор флота США, практически так и не успев стать на царской службе генерал-майором, вышел контр-адмиралом Российского флота. «Императрица приняла меня с самыми лестными почестями, большими, чем, вероятно, может похвастаться какой-либо другой иностранец, поступающий на русскую службу», — писал Джонс своему другу П. Лафайету. Встречаться с Екатериной II адмиралу привелось не раз: «Ее Величество часто разговаривала со мной о Соединенных Штатах, она убеждена, что американская революция не может не породить другие и не оказать влияние на каждое правительство». Кстати, именно Джонс первый привез в Россию уже принятую, но еще не вступившую в силу Конституцию США.

В Петербурге Джонс задерживается на две недели. Российская столица поражает американского моряка своей роскошью, гостеприимством и щедростью. «Вместо того чтобы ехать на войну, — писал он, — я непрерывно развлекаюсь при дворе и в избранном обществе». Нового любимца императрицы светский Петербург принимает с восторгом. Его подъезд постоянно осаждают кареты, а стол завален визитками и приглашениями. Но далеко не все шло так просто и гладко. Служившие в то время в Балтийском флоте английские офицеры заявили, что не желают подчиняться Джонсу — заклятому врагу Англии. Закрывают свои лавки в Петербурге и английские купцы. Пожалуй, единственным англичанином, который придерживался принципиально иной позиции, был командующий Балтийским флотом адмирал Самуил Грейг. Шотландец по происхождению он служил в русском флоте с 1764 года. В войне против США участия не принимал. Когда к Грейгу явилась делегация английских офицеров, протестовавших против приезда Джонса, он принял их с негодованием: «Немедленно возвращайтесь к своим обязанностям. Офицерам подобает вести себя по-мужски, а не как школярам. Либо честно служите, либо подавайте в отставку, но помните, если об этом узнает императрица, плохо будет всем».

Нрав императрицы старый адмирал знал хорошо. Когда Екатерина II узнала о недовольстве английских офицеров, она возмутилась: «Я проявила к этим нищим столько щедрости,

Контр-адмирал Российского флота Поль Джонс

а они позволяют себе осуждать мое отношение к человеку, который является моим гостем». Не прошло и нескольких дней, как многие англичане вынуждены были покинуть Россию. Впрочем, Джонс на это даже внимания не обратил: «Их раздражение... как в самом Петербурге, так и за его пределами, нимало меня не заботит». Англичане же реагировали по-иному. Прощать Джонсу очередную пощечину, как и все прошлые, они не собирались. Пройдет время и Британия найдет, как отомстить за все ненавистному пирату-янки.

Надо заметить, что не обошлось без ошибок и со стороны самого Джонса. Присущая американскому моряку откровенность и прямолинейность далеко не всегда соответствовала нравам российского двора. Вряд ли могло импонировать Г. А. Потемкину его простодушное восхищение царицей. «Если бы Ее Величество не была бы императрицей Всея Руси, не говоря уж о других Ее огромных достоинствах, — писал он светлейшему князю, — в моих глазах она всегда была бы самой любезной (aimabli) из всех женщин». Всесильный фаворит хорошо знал достоинства Екатерины II, и вряд ли следовало столь откровенно ими восторгаться.

Впрочем, шла война, и Джонс спешил. 7 мая 1788 года он выезжает в Херсон. Там в своей ставке его ждет светлейший князь Г. А. Потемкин. Путь до Херсона не близок — более 2 тыс. км. Для путешествия Джонсу был выделен тарантас, один из тех, которыми пользовались царские курьеры и офицеры свиты. Лошадей меняли вне очереди и без задержки.

Великий русский полководец А. В. Суворов

«Пошел! Гони!»—были первые русские слова адмирала.

На третий день Джонс отказывается от казенного комфорта и пересаживается в седло. Сказался опыт, приобретенный на ферме брата в Вирджинии. Тарантасом он пользуется теперь только ночью как «спальным вагоном». Все путешествие заняло 12 дней, из них 10—в седле. Остановок свыше часа было мало: в Москве — для осмотра Кремля и обеда с генерал-губернатором — на 4 часа; в Туле — для знакомства с оружейными заводами и покупки сувенирного оружия — на три часа, в Курске — для ремонта тарантаса и в Екатеринославле. «За все время путешествия, — вспоминал Джонс, — я ни разу не воспользовался спальней и не мог насладиться сном иначе, как в трясущемся тарантасе». Буквально на следующий же день после приезда в Херсон «контр-адмирал Павел Джонес» был назначен «начальствовать эскадрой парусных судов в Лимане».

Главной целью кампании 1788 года на юге России был Очаков — «южный естественный Кронштадт», как называла его Екатерина II. Сухопутными войсками командовал А. В. Суворов. Главную силу на море под Очаковым составляла эскадра Джонса: два линейных корабля «Владимир» и «Александр», четыре фрегата и 8 более мелких судов. Вместе с гребной флотилией, которой командовал состоявший на русской службе немецкий принц Г. К. Нассау-Зиген, она должна была обеспечить блокаду крепости с моря. Первое, что сделал Джонс, это встретился с А. В. Суворовым. Еще до того как поднять свой флаг на «Владимире», он прибыл в его штаб-квартиру на Кинбурнской косе.

До чего же схожи были эти два замечательных человека — великий русский полководец и замечательный американский моряк. Невысокого роста, худощавые, ладно сложенные, подвижные и порывистые в мыслях и делах, они буквально с первого знакомства прониклись друг к другу глубокой симпатией. «Здесь вчера с Паулем Джонесом увиделись мы, как столетние знакомцы», — писал Суворов. С огромным восхищением и искренним уважением вспоминал о Суворове и Джонс: «Это был один из немногих людей, встреченных мной, который всегда казался мне интереснее, чем вчера, и в котором завтра я рассчитывал — и не напрасно — открыть для себя новые, еще более восхитительные качества. Он неописуемо храбр, безгранично великодушен, обладает сверхчеловеческой способностью проникать в суть вещей под маской грубоватости и чудачества. Я полагаю, что в его лице Россия имеет величайшего воина, какого ей когда-либо дано иметь... Он не только первый генерал России, но и наделен всем, чтобы считаться первым в Европе». Трудно добавить что-либо к этой краткой, но емкой характеристике.

Быть в России, воевать под Очаковом и не познакомиться с казаками? Такого Джонс допустить не мог. Еще во Франции он слышал восторженные отзывы о запорожских казаках, храбрых воинах и отличных мореходах. Желание лично познакомиться с этими рыцарями Украины привело Джонса в запорожский лагерь.

И вот в полдень 6 июня в желтый песок пологого очаковского берега ткнулась шлюпка. Выскочившие из нее гребцы помогли выйти на берег невысокому худощавому человеку. Придерживая рукой кортик, он направился к стоявшему неподалеку зеленому казачьему шатру. Подойдя ближе, бросил взгляд на охраняемое двумя верзилами-запорожцами большое белое знамя Черноморского верных казаков войска. Под черным российским орлом на полотнище золотом было вышито «За веру и верность».

«Эй! — окликнул сопровождавший офицера матрос одного из запорожцев, — позови кошевого атамана! С ним хочет говорить адмирал Жонес!»

Из шатра вышел кошевой атаман Сидор Белый, за ним — войсковой писарь Антон Головатый. Так началась первая встреча Джонса с запорожскими казаками. После взаимных приветствий через переводчика С. Белый пригласил Джонса за казачий стол. Вскоре и хозяева и гость с удивлением обнаружили, что в чем-то отлично понимают друг друга и без переводчика. Расстались друзьями. Адмиралу предложили записаться в казачье войско, на что он ответил длинной речью. Казаки слушали, качали чубами и негромко переговаривались: «Це, мобуть Жонес нас до Англии кличе. Ну що ж, мы и в Риме бувалы».

Турецкий флот под Очаковом насчитывал 10 кораблей, 6 фрегатов, 47 галер и много мелких судов. Пользуясь столь значительным превосходством, турки ставили перед собой задачу полностью уничтожить русский флот в Лимане. Однако это им оказалось не под силу, даже несмотря на довольно сложные взаимоотношения, складывавшиеся между двумя российскими адмиралами — американцем Джонсом и немцем Нассау-Зигеном. Споров и конфликтов между двумя адмиралами было предостаточно. При этом надо отметить, что действия Джонса отличались не только свойственной ему храбростью, но и высокой ответственностью, взвешенностью. В результате очередного разногласия с Нассау-Зигеном Джонс писал ему: «Я, как никто другой, желаю успешно и со славой для оружия Ее Величества провести кампанию. Если вы пожелаете указать мне более выгодную позицию, чем та, которую я занял, то я охотно изменю свой план и приму ваш. Если вы считаете, что мой долг требует от меня атаковать турецкий флот при нынешних обстоятельствах, то я спрашиваю вас, могу ли я рассчитывать одержать над ним победу? Где тот человек, который меня оправдает, если я по собственному почину и без всякой необходимости... подвергну вверенную мне эскадру риску быть сожженной или захваченной?.. Но если эскадра, которой я имею честь командовать, будет уничтожена, мне нет нужды Доказывать вам, что Буг, Херсон и т. д. и т. д. будут открыты Для нападения врага». И все же действия русских в Лимане были более чем успешными. Оба адмирала, отличавшиеся предприимчивостью, храбростью и, в определенной степени, соревновавшиеся между собой, оказались на высоте.

Первую атаку турки предприняли 7 июля. Успешно ее отразив, русские перешли в наступление. В результате ожесточенной схватки противник едва успел отойти под защиту очаковских батарей. «Ваша светлость, — докладывал Суворов Г. А. Потемкину, — поздравляю с победой на Лимане над старым турецким... адмиралом». Проходит несколько дней и снова победная реляция: «Ура! Светлейший князь,... корабль 60-пушечный не палит, — окружен. Адмиральский 70-пушечный спустил свой флаг. Наши на нем». Через день еще доклад Суворова: «Вашей светлости доношу, турецкой части флот под Очаковом, в сей ночи половина ушла в море... Вторая половина бежит из Лимана».

Последнее, что оставалось сделать, — это захватить или уничтожить севшие на мель корабли противника. «На рассвете 18-го числа, — доносит Черноморскому Адмиралтейству Джонс, — генерал-кавалер Суворов прислал ко мне просить силы, чтобы захватить или сжечь девять турецких кораблей, севших на мель у Очаковской косы. Остальной турецкий флот спасается бегством... Нельзя не восхищаться... отвагой русских, которая тем достославнее, что это сознательное мужество, а не показная удаль». О чем не писал Поль Джонс, так это о своем втором визите к казакам, но такой визит состоялся. За ужином, затянувшимся далеко за полночь, атаман С. Белый сообщил, что шотландец принят в ряды сечевиков. «Молодому казаку» преподнесли запорожское одеяние, которое он тут же и надел. Отметив это событие по казацкому обычаю, Джонс решил доказать, что достоин такой чести. Вместе с запорожцем Иваком, который по казацкому же обычаю был выбран им в побратимы, Джонс сел в лодку. Уключины обвязали тряпками. Вскоре лодка бесшумно растворилась в темноте. Осмотрев турецкие корабли, Ивак подгреб к флагманскому, а Джонс мелом крупно написал на его борту «Сжечь — Поль Джонс!».

Так оно и произошло: спасающиеся из Лимана корабли были уничтожены огнем батареи, установленной Суворовым на Кинбурнской стрелке. Джонс писал: «...именно я дал генералу Суворову (он имел благородство открыто заявить мне об этом при самых уважаемых свидетелях) первый проект установить батарею... на Кинбурнской косе, которая принесла такую огромную пользу в ночь с 17 на 18 июня». В целом потери турок в Лимане составили: «Убитыми, потонувшими и ранеными 1763 человека». За столь блестящую победу Джонс был награжден всего лишь орденом Святой Анны. В то же время Нассау-Зиген становится вице-адмиралом. Что поделаешь, еще Суворов предупреждал Джонса, что «война связана не только с риском ранений и смерти», но и с риском несправедливости.

После разгрома турецкого флота Очаков оказался полностью блокирован. Боевые действия на море в Лимане практически закончились. 9 декабря 1788 года Очаков пал. К сожалению, участвовать в штурме Джонсу не пришлось. По распоряжению императрицы он был отозван в Петербург. Обстановка на Балтике осложнялась, Швеция объявила войну России. Флот противника вошел в Финский залив и угрожал столице. В дополнение ко всему 15 октября в море на своем флагманском корабле «Ростислав» неожиданно умер С. Грейг. Россия потеряла выдающегося моряка, храброго и преданного адмирала. «Неожиданное известие о смерти Самуила Грейга, — писал Джонс, — меня очень огорчило. Во-первых, я потерял друга, который к тому же был близок к императрице. Во-вторых, его смерть явилась непосредственной причиной моего отъезда с Черного моря. С сэром Самуилом мы не только прекрасно понимали друг друга, но и были абсолютно убеждены в необходимости нашей службы императрице... Я мог только мечтать, чтобы мои отношения с коллегами в России были такие, как с Грейгом на флоте и Суворовым в армии». Между тем в Кронштадте и Петербурге прошел слух — Джонс едет на место Грейга. И снова встревожились англичане: пират-янки — командующий Балтийским флотом?!

Планируя по пути в Петербург заехать в Варшаву, Поль Джонс направляется в Киев. Здесь он встречается с М. И. Кутузовым. Ставший уже известным в русской армии молодой генерал только что оправился от тяжелого ранения, полученного под Очаковом, и тоже ехал в Петербург. Его сопровождали Л. Беннигсон и совсем еще молодой П. Багратион. Встреча с боевыми соратниками была неожиданной, но приятной. По предложению Кутузова решили ехать вместе. И вот после короткого отдыха в Киеве все четверо отправляются в путь. Маршрут выбрали — Минск, Двннск, Псков. Дорога зимняя — санная кибитка, резвая тройка да звонкие бубенцы. Ехали не спеша и к вечеру 28 декабря добрались до Петербурга. Столица готовилась к встрече нового, 1789 года. Несмотря на войну, жизнь в Петербурге шла обычным чередом. Скованные льдом корабли стояли разоруженные в своих гаванях. Что оставалось делать адмиралу? Включиться в светскую жизнь столицы.

Помимо светских развлечений Джонс не забывал и о главном, о том, ради чего приехал в Россию, — о средиземноморских пиратах, о возможности совместных усилиях России и США в борьбе с ними, о расширении торговли между двумя странами и вообще о стратегическом сотрудничестве Соединенных Штатов с Россией.

Поль Джонс предлагает свой план

Какого-либо конкретного плана, как мы привыкли понимать, плана с этапами, сроками и т. д., у Джонса, конечно, не было. Был замысел, к исполнению которого он приступил лично. И в этом было главное.

В чем же состояла суть замысла Джонса? Она была проста и очевидна. Алжирские пираты нарушают в Средиземном море торговое судоходство Соединенных Штатов, захватывают и грабят американские суда. Алжир является провинцией Турции и по существу находится в ее прямом подчинении. Наряду с этим вот уже в который раз со времён Петра I Россия ведет войну с Турцией — сначала за выход в Черное море, теперь за Крым. Таким образом, Россия и Соединенные Штаты имеют общего противника — Турцию. Российский флот ведет боевые действия с турецким флотом на Черном море, алжирские пираты грабят суда Соединенных Штатов на Средиземном. Естественно возникает идея широкого стратегического сотрудничества США с Россией. «Поскольку алжирское регентство находится под властью Турции и алжирцы помогают Турции в нынешней войне против нас (России. — Ю. К), то не следует ли предложить Соединенным Штатам выступить совместно с Ее Величеством против турок и алжирцев в Средиземном море». В своем письме вице-канцлеру графу И. А. Остерману Джонс писал: «Чтобы побудить Соединенные Штаты к скорейшему заключению с нами союза и оказанию нам существенной поддержки в случае, если война продлится еще не одну кампанию, необходимо гарантировать им (американцам — Ю. К.) получение в будущем определенных выгод в результате обеспечения прочного мира с берберийскими державами и турками, а также свободы мореплавания для американского флота на Средиземном и Черном морях».

Джонс размышляет не только о совместных действиях на Средиземном море. Читая его письма и записки, невольно удивляешься масштабу и разнообразию идей, которые объединяются главным замыслом: широкое международное сотрудничество двух великих держав — России и США. Об этом убедительно говорят многочисленные проекты и планы Джонса: «Я упомянул о вооруженном нейтралитете, которому так достойно покровительствовала Ее Величество, и я уверен, как только Америка построит несколько военных кораблей, для вступления Соединенных Штатов в это прославленное сообщество не будет никаких препятствий». О присоединении США к «прославленной ассоциации» Джонс говорил еще раньше в письме Т. Джефферсону от 8 апреля 1788 года. Он отмечал, что для Америки с ее растущей торговлей было бы очень выгодно присоединиться к системе вооруженного нейтралитета, которую он называл не иначе, как «благородное и гуманное объединение». Увы, пока США практически не имели флота. Однако это не останавливало Джонса. В качестве первого шага он предлагает укомплектовать российские корабли американскими моряками. «Недостаток в настоящее время военных кораблей, — писал Джонс, — позволит Соединенным Штатам выставить нужное число опытных матросов и морских офицеров. Это обстоятельство представляет для нас значительный интерес, если верно, что, как я слышал, у Ее Императорского Величества имеется много хороших кораблей, но не хватает хороших матросов для укомплектования команд».

Особенно Джонса интересует установление прочных торговых отношений между двумя странами: «Между Соединенными Штатами и Россией ведется торговля, объем которой мы, возможно, могли бы увеличить. Я убежден, что на русском рынке могли бы найти сбыт китовый жир, сушеная рыба, спермацет и рис. Если бы Средиземное море не было закрыто для американского флага, можно было бы поставлять многие виды товаров для русского флота, который в настоящее время готов выйти в Эгейское море». По мнению Джонса, «...самым верным средстом дальнейшего расширения русской торговли с Соединенными Штатами было бы разрешение американскому торговому флагу посещать все северные порты Ее Императорского Величества на тех же условиях, что и флагам наиболее благоприятствуемых наций, и предоставление американцам права на ввоз и продажу в России любых товаров, не запрещенных в настоящее время законом. Это снизило бы цены на многие ввозимые товары, а вывозимые товары поднялись бы в цене, что дало бы существенную выгоду».

В своих планах стратегического сотрудничества России и США Поль Джонс шел далеко. Среди его предложений были и экзотические, например, предложение о совместной разработке полезных ископаемых или по заселению Крыма. «Американцы — отличные земледельцы, торговцы и воины... они очень энергичны и обладают природным добрым нравом... Я убежден, что можно было бы побудить многие их семьи переселиться в Крым; если им будет там хорошо, то они вскоре заселят весь полуостров и сделают его преуспевающим краем». Как следует из писем, отправленных в январе 1789 года из России Т. Джефферсону, идея тесного сотрудничества России и США для совместных действий в Средиземном море против Турции очень занимала Джонса.

При этом, естественно, он рассчитывал, что командовать объединенными российско-американскими силами будет поручено ему. Джонс писал Джефферсону, что он уже беседовал в Петербурге по данному вопросу и просил как можно скорее высказать свои соображения на этот счёт. В своих мемуарах Джонс пишет, что в феврале 1789 года он представил вице-канцлеру И. А. Остерману проект широкого союза между Россией и Соединенными Штатами. Увы, смелому и неожиданному проекту Джонса, действовавшего, кстати, без каких-либо полномочий от американского правительства, не суждено было осуществиться. Спустя некоторое время после представления проекта Остерману он был приглашен к нему. Вице-канцлер был согласен, что проект содержит много хороших идей, но в настоящее время он вряд ли может быть осуществлен.

Следует заметить, что все же в основе всех предложений Джонса лежали прежде всего интересы Соединенных Штатов, государства, гражданином которого он оставался до конца своих дней: «Я хочу приносить пользу стране, которой так долго служил. Я люблю этот народ, предан его делу и всегда буду рад сделать все для его счастья».

Несостоявшиеся замыслы. Последние годы

До середины марта жизнь Поля Джонса в Петербурге никак нельзя было назвать скучной. Остановился он в дорогих номерах одной из лучших гостиниц, что на Большой Морской. Был принят ко двору. Его денежные расходы в дополнение к адмиральскому жалованью щедро оплачивались казной. Герой Очакова, американский моряк, Джонс постоянно находился в центре внимания петербургского общества. Очевидно, именно к этому времени относится и его портрет, исполненный неизвестным автором в виде миниатюры и приобретенный Императорским Эрмитажем.

Только одно тревожило адмирала — отсутствие определенности в дальнейшей службе. Хотя назначение Джонса на Балтику и обсуждалось открыто в Адмиралтейств-кол-легки, но решения императрица все еще не принимала. Судя по всему, императрица колебалась — британское лобби в российской столице было достаточно сильное. И все же в целом жаловаться на отношение императрицы, чиновничьего Петербурга и света у Джонса не было никаких оснований.

Вот почему истошный крик девицы, раздавшийся в гостинице на Большой Морской, где остановился адмирал, был для него как гром среди ясного неба. Столь подлой и грязной провокации Джонс никак не ожидал. Что же произошло в тот день? О случившемся писали много — и в XVIII веке, и в XIX веке, и даже в прошлом столетии. И все же полностью обстоятельства произошедшего так и остались невыясненными.

Сам Джонс писал об этом так: «Несколько дней тому назад ко мне в номер постучала девица. Портье сказал, что это якобы дочь женщины, зарабатывающей починкой одежды, и она интересуется, нет ли у меня работы. Как только девица вошла в приемную, она повела себя непристойно. Меня поразила ее нескромность и я посоветовал ей не заниматься такими делами. Дав из жалости рубль, я попытался выпроводить ее из номера. Однако в тот момент, когда я открыл дверь, распутница сбросила с головы платок и стараясь сорвать с себя кофту, начала громко кричать. На лестничной площадке она бросилась к пожилой женщине, которая оказалась там явно не случайно. К ней она обращалась как к матери. Затем обе они выбежали на улицу — Большую Морскую, где продолжали громко обвинять меня, привлекая внимание прохожих... Свидетелем всего был портье».

Надо сказать, что происшествие не только расстроило, но и обескуражило Джонса, а это случалось с ним не часто. Обеспокоен был и французский посол Сегюр. Ведь Екатерина II пригласила Джонса по личной рекомендации его короля — Людовика XVI. Для объяснения с императрицей послу нужна была полная картина случившегося. «Потребовалось совсем немного времени, — писал он, — чтобы выяснить, что старая женщина была просто сводня, торгующая молодыми девицами. При этом она имела обыкновение выдавать их за своих дочерей». Выяснить же, кто организовал эту провокацию, так и не удалось. Однако дело было сделано, и по Петербургу поползли грязные слухи... Теперь англичане могли быть спокойны. Пирату-янки не быть командующим Балтийским флотом.

Так оно и получилось. Екатерина II полностью согласилась с объяснениями французского посла, да и самого Джонса. Какие бы то ни было обвинения с адмирала были сняты. Но законы света неумолимы. Некогда распахнутые двери многих домов теперь для него оказались закрыты. Джонс получает от императрицы задание — проинспектировать Балтийский флот и о результатах инспекции доложить ей лично. Однако на этом практически все его дела на русском флоте и закончились. После поездки по балтийским портам императрица его так и не приняла. В связи с полученной на Балтике сильной простудой, перешедшей в пневмонию, адмирал получает отпуск, который в случае необходимости ему разрешалось продлить еще на два года.

Рано утром 18 августа 1789 г. Джонс покидает Санкт-Петербург. После непродолжительной остановки в Варшаве для встречи с генералом Т. Костюшко, соратником по Войне за независимость Соединенных Штатов, он направляется во Францию. По пути были еще Вена, Амстердам и некогда враждебный Лондон. Кстати, в Лондон Джонс заезжает по коммерческим делам. С 1783 года ему принадлежит монопольное право на использование в Великобритании коры черного американского дуба. Кора применялась в качестве красителя для шерстяных и фланелевых тканей, и ее использование в текстильном производстве получило широкое распространение.

Из Амстердама Джонс пишет письмо Д. Вашингтону. В нем он объясняет президенту цель своей службы в русском флоте и еще раз обращает внимание на необходимость Соединенным Штатам иметь военный флот, прежде всего для обеспечения торгового судоходства в Средиземном море: «Если бы мы имели достаточно сильный флот, мы бы чувствовали себя в Европе, и в Средиземном море в частности, значительно увереннее».

Д. Вашингтон не ответил сразу, хотя и поблагодарил Джонса через госсекретаря Т. Джефферсона. Его ответ, полученный почти год спустя, был сухим и формальным. Президент сообщал Джонсу, что при разработке мер по защите судоходства от берберийских пиратов его предложения будут учтены: «Если обстоятельства позволят нам создать для действий у берегов Алжира, Туниса и Триполи достаточно сильный флот, который защитит американских граждан и их интересы, то такой флот непременно будет создан». В заключение Вашингтон писал: «Хотя я и не высказывал своего мнения о Вашей службе в русском флоте, но скажу, что с точки зрения наших будущих интересов, а также по ряду других соображений, я рад, что теперь Вы свободны». Эта фраза, хотя она и звучала достаточно неопределенно, была воспринята адмиралом как возможность его будущего назначения командующим американской эскадрой в Средиземном море.

Джонс знал, что к началу 1791 года грабежи берберийских корсар в Средиземном море и даже в Атлантике до Азорских островов стали настолько ощутимы, что правительство Соединенных Штатов решило наконец действовать. Оно планировало создать эскадру по крайней мере из двух фрегатов и двух вооруженных шлюпов, чтобы отправить ее в Средиземное море. Эскадра должна была не только демонстрировать американский флаг, но и освободить содержащихся в плену американских моряков. Увы, практически ничего из этого так и не получилось. Вскоре госсекретарь Джефферсон напишет о встретившихся финансовых трудностях и попросит информировать его об обстановке на Средиземном море и в Европе. Между прочим Джонсу предлагалось прозондировать возможность привлечения для борьбы с пиратами Франции и Голландии. В заключение Джефферсон писал: «Президент просил меня передать, что нет необходимости говорить о том, кому из морских офицеров было бы поручено командование эскадрой в Средиземном море, если бы Соединенные Штаты смогли создать такую эскадру». Ответ Джонса госсекретарю звучит определенно. Теперь он убежден, что против пиратов в

Средиземном море американцы должны действовать самостоятельно и не рассчитывать на чью- либо помощь в Европе: «Я уверен, что храбрый командующий эскадрой смог бы проучить дея Алжира даже без атаки его столицы, просто потопив два или три пиратских судна».

Надо сказать, что к моменту получения писем от Вашингтона и Джефферсона Поль Джонс уже почти полгода живет в Париже. Сюда он приехал 30 мая 1790 года. К сожалению, здоровье адмирала не улучшалось. Врачи считали, что начавшаяся еще в России пневмония не проходит. Они категорически возражали против его возвращения в Россию, даже на Черное море. Предписанный режим звучал строго: летом — Париж, зимой — юг Франции.

Чем занимался адмирал в Париже? Основных занятий было два. Во-первых, Джонс начал писать воспоминания. В виде коротких заметок их публиковала газета «Point du Jour», ставшая впоследствии официальным органом Законодательного собрания Франции. В полном объеме воспоминания увидели свет только после смерти автора. Они были изданы в Лондоне в 1848 году в виде двухтомника и назывались «Воспоминания Поля Джонса, в прошлом контр-адмирала Российского флота, кавалера военного ордена «За заслуги» и русского ордена Святой Анны, составленные из подлинных заметок и корреспонденции, содержащие оценку его службы под командованием князя Потемкина и подготовленные к публикации лично им самим». Во-вторых, Джонса увлекла политическая жизнь Франции. Она действительно была бурной. Адмирал постоянно встречался с самыми различными политическими деятелями Великой французской революции: Робеспьером, Дантоном, Карно, Камбоном, Котоном и многими другими. Его ближайшими друзьями стали Лафайет, Мирабо и бывший посол Франции в России Сепор.

В марте 1792 года Джонс последний раз ненадолго покидает Францию. Он совершает короткую поездку в Амстердам д ля встречи с приехавшим из Петербурга бароном Гриммом. В июле 1791 года истек срок его двухгодичного отпуска, и Джонс написал письмо императрице с просьбой об отставке. Екатерина II отставку не приняла и передала через Гримма, что она хотела бы сохранить его на русской службе. В то же время заключение мира с Турцией и перемирие со Швецией сняло необходимость его срочного возвращения в Россию. Он мог продолжить свое лечение во Франции. Как только его возвращение будет необходимо, она сама сообщит ему об этом. Одновременно императрица распорядилась выплатить адмиралу все причитавшиеся ему деньги вплоть по 21 июля 1791 года.

Еще Гримм передал Джонсу письмо от Суворова: «Дорогой мой брат, я слышал, что Ваше здоровье не в порядке. Уверен, что климат Черного моря был бы Вам полезен. Россия нуждается в Вас». Далее Суворов сообщал, что копию этого письма он направил императрице с просьбой назначить его командующим Черноморским флотом. Он уверен, что императрица с ним согласится.

Увы, ни Черноморским флотом, ни американской эскадрой в Средиземном море командовать Джонсу уже было не суждено. Несмотря на отчаянное и мужественное сопротивление адмирала, его здоровье неумолимо ухудшалось. Это было ясно всем. Не желал это признавать только сам Джонс. Буквально до последних дней он оставался деятельным и энергичным. На людях последний раз его видели за неделю до смерти. Адмирал присутствовал в гостевых ложах на очередной сессии Законодательного собрания Франции. И все же Джонс понимал, что дни его сочтены. Незадолго до своей кончины он просит передать золотую шпагу, пожалованную ему Людовиком XVI за победу в бою у мыса Фламбург, своему старшему офицеру на «Добряке Ричарде»: «Мой дорогой Дик больше чем кто бы то ни было имеет на нее право. Он больше чем кто-либо помог мне ее получить».

Скончался Джон Поль Джонс 18 июля 1792 года. В этот день около 5 часов вечера он диктовал в кабинете завещание. «После того как нотариус и камердинер, засвидетельствовавший подлинность французского текста, вышли, П. Джонс попросил принести ему опись его имущества. Было около семи часов вечера, когда горничная принесла опись и поставила на стол чашку с бульоном. Когда через час она зашла, чтобы убрать со стола, в кабинете П. Джонса не было. Она нашла его в спальне, лежащим поперек кушетки. Его руки были широко раскинуты, пальцы сжаты. На полу лежал томик Вальтера. Адмирал умер, как и жил, — один и на своих ногах». Как и всегда в бою на нем была одета белоснежная рубашка с закатанными рукавами.

Хоронили Поля Джонса скромно, только близкие друзья. В гроб положили в адмиральском мундире. Свинцовый гроб до краев наполнили виноградным спиртом, «на случай, если Соединенные Штаты, которым он всю свою жизнь служил с такой преданностью и честью, захотят перенести его останки на свою землю».

Вот и все, что можно рассказать о жизни замечательного моряка, основателя флота США, большого патриота Америки и друга России Джона Поля Джонса. Разве что следует добавить, что в 1805 году, мрачно размышляя о только что полученном известии о поражении в Трафальгарском бою, Наполеон спросил Бертье:

— Сколько лет было Полю Джонсу, когда он умер?

— Точно не знаю, Ваше Величество, но думаю, что сорок пять, не больше.

— Тогда, — заметил Наполеон, — он не свершил того, что ему было начертано судьбой. Если бы он жил, Франция имела бы настоящего адмирала».

Флот против пиратов

В этой главе рассказывается о том, что произошло уже после смерти нашего героя, о том, что он предвидел и, увы, стремясь объединить усилия Соединенных Штатов и России, тщетно пытался предотвратить. Что и говорить, в предвидении событий Полю Джонсу отказать нельзя. Итак, что же происходило в Средиземном море?

Война за независимость Соединенных Штатов положила конец британскому прикрытию американского судоходства. В Средиземном море янки теперь могли полагаться только на себя. Уже в 1786 году Джефферсон, будучи послом в Париже, писал: «Единственным средством против берберийских государств могла бы быть только война. Однако для этого нам потребуется морская сила». Увы, флота Соединенные Штаты практически не имели. Все корабли, построенные или приобретенные во время Войны за независимость, были потеряны. Желая создать флот, способный защитить торговое судоходство, американцы должны были начинать все сначала. Между тем некоторые штаты, особенно южные, аграрные, считали, что военный флот стране не нужен вообще. Они опасались, что рано или поздно он неизбежно втянет их в очередной европейский конфликт. Да и материальное положение страны было таково, что «Конгресс вряд ли мог выделить средства, достаточные для приобретения хотя бы баркаса».

Тем не менее непрекращающиеся грабежи берберийских, да и вест-индских пиратов способствовали тому, что идея создания военного флота начала приобретать в Конгрессе все больше и больше сторонников. В 1790 году, вернувшись из Парижа и став первым госсекретарем Соединенных Штатов, Джефферсон представил Конгрессу настоящий обвинительный акт против средиземноморских пиратов. Его заключение звучало категорически — Соединенные Штаты должны иметь небольшой, но достаточно сильный военный флот. Согласен с госсекретарем был и Д. Вашингтон: «Мы должны иметь военный флот, способный искоренить этих врагов человечества, либо сокрушить их, либо вовсе уничтожить!» Однако по-иному думали многие конгрессмены. Одобрив в принципе постановку вопроса о флоте, сенат отложил его решение в долгий ящик.

И все же ходом событий сопротивление противников флота было сломлено. Многие годы Португалия не только не допускала грабеж судов, проходивших через Гибралтар, но и не давала пиратам выходить в Атлантику. В 1793 году Англия убедила Португалию подписать с Алжиром договор и прекратить свои действия против берберийских пиратов. Хитрые англичане, рассчитывая сами на откупные, всячески поощряли нападение пиратов на американские торговые суда. Оно и понятно, американская торговля представляла для них все возрастающую конкуренцию. И вот теперь, когда пролив стал свободен, пираты бросились в поисках добычи в океан. К концу 1793 года они захватили уже 11 американских торговых судов. В их числе оказался и бриг «Полли», команде которого читал нотацию сам дей. Число американских пленных в руках берберийских пиратов к этому времени возросло до 119 человек.

Естественно, все это не могло не оказать влияния на Конгресс. И вот 27 марта 1794 года палата представителей одобрила, а сенат утвердил предложенный президентом закон о создании военно-морского флота. Строить линейные корабли по 100 и более пушек молодому государству было не под силу. Все, что могли позволить себе Соединенные Штаты, это создать эскадру из шести фрегатов, более легких, чем линейные корабли, значительно более подвижных, но достаточно мощных, чтобы решать стоящие перед ними задач. Фрегаты — это своего рода крейсера того времени. Они могли быстро появляться то там, то здесь, нанося противнику достаточно ощутимые удары. Говорят, что перед одним из сражений Г. Нельсон как-то воскликнул: «Фрегаты, если мне суждено погибнуть в бою, я хочу, чтобы моя душа воплотилась в вас!»

На строительство шести фрегатов Конгресс ассигновал 688 888 долларов 82 цента. Как уступку противникам флота, закон о его создании предусматривал, что в случае заключения мира с Алжиром строительство кораблей будет прекращено. Итак, 6 фрегатов должны были стать первыми кораблями, специально построенными для ВМФ США. Четыре из них были 44-пушечные, два 38-пушечные. К концу 1794 года рабочие чертежи кораблей были готовы. 44-пушечные Фрегаты «Юнайтед Стейтс», «Конститюшн», «Президент» и «Чезапик» заложили соответственно в Филадельфии, Бостоне, Нью-Йорке и Госпорте. 38-пушечные «Констеллейшн» и «Конгресс» — в Балтиморе и Портсмуте.

Строительство шло полным ходом, когда в 1796 году пришла неожиданная весть: сенат подписал мирный договор с деем Алжира. В соответствии с договором дей отзывал с моря своих корсар и освобождал всех американских пленных. За это Хасан-паша получал от Соединенных Штатов крупную сумму — 642 500 долларов и, кроме того, еще ежегодную дань в размере 21 600 долларов. Результаты роковой статьи в законе о флоте сказались сразу. Все работы по строительству фрегатов прекратились практически немедленно. Неоценимую услугу флоту оказал только что ушедший в отставку Вашингтон, категорически выступивший в защиту продолжения строительства кораблей. Конгресс пошел навстречу бывшему президенту и в качестве компромисса согласился ассигновать средства на строительства трех фрегатов: «Юнайтед Стейтс», «Конститюшн» и «Констел-лейшн». Работы в Нью-Йорке, Госпорте и Портсмуте замораживались на неопределенный срок.

Первым 10 мая 1797 года на воду спускали «Юнайтед Стейтс». Украшенный флагами фрегат был готов к спуску. На верфи собралась огромная толпа. Несколько рот солдат стояли у орудий, готовых к салюту. Они с нетерпением ждали момента, когда корабль начнет скользить по полозьям. Однако не обошлось без конфуза. Оказалось, что стапеля были построены под слишком большим углом, и фрегат с грохотом свалился в воду. При этом не без поломок. Четыре месяца спустя в Балтиморе без каких- либо происшествий спустили на воду «Констеллейшн». Еще через две недели строители фрегата «Конститюшн» столкнулись с проблемой, противоположной той, что возникла при спуске «Юнайтед Стейтс». Стапеля в Бостоне оказались построены с таким малым углом наклона, что когда пришло время спускать корабль, он, несмотря на все усилия, упорно отказывался сдвинуться с места. Не двинулся фрегат и при следующей попытке через два дня. Только через месяц, 21 октября его удалось буквально стащить в воду. В общем, так или иначе, но первые три американских фрегата были, наконец, на плаву. К апрелю 1800 года на воду спустили и остальные корабли. Численность американского флота возросла ровно вдвое.

Не прошло и года после спуска последнего фрегата, как перед Соединенными Штатами вновь встала проблема борьбы с берберийскими пиратами. На этот раз причиной беспокойства являлся не правитель Алжира, очевидно, вполне довольствовавшийся ежегодной платой, а паша Триполи, с вожделением взиравший на торговое судоходство Америки и западноевропейских государств. Известное правило гласит — удовлетворение одного вымогательства неизбежно влечет за собой новое. Так оно и случилось.

14 мая 1801 года перед американским консульством в Триполи появилась толпа людей. Громко шумя и размахивая топорами, они начали рубить флагшток с американским флагом. Вскоре флагшток рухнул на террасу консульства. Этим, казалось бы, бессмысленным актом вандализма паша Триполи Юзеф Караманли объявлял войну Соединенным Штатам. В пустынной местности берберийского побережья дерево являлось дорогим товаром. Достать высокое и достаточно прочное дерево для флагштока практически было невозможно. Вот почему большинство местных дипломатов подобную проблему решало, выпрашивая запасное рангоутное дерево на одном из кораблей своего государства, а рубка флагштока стала символическим актом, своего рода традицией при объявлении войны.

Итак, война Америке была объявлена. Один из сыновей паши еще раньше предупреждал консула: «Когда будет повален американский флагшток, за его восстановление придется дорого заплатить». Паша Триполи, самого маленького и самого бедного из берберийских государств, намекал на получение за проход судов по водам, которые он считал своей собственностью, ежегодной дани 20 тыс. долларов. Дею Алжира Соединенные Штаты платили 21 600 долларов. Юзеф Караманли не видел оснований, почему он должен отказываться от аналогичной статьи дохода.

Известие о требовании паши всколыхнуло всю Америку. И без того скудная казна была истощена выплатой дею Алжира. Соглашаться на второе вымогательство просто было невозможно, и в Конгрессе зазвучали воинственные речи. Президент Т. Джефферсон заявил: «Это напрасная трата денег. От этих бандитских государств нет конца требований. Нет от них и обещанной безопасности. Мы стоим перед выбором: либо победить в войне и тогда плавать по Средиземному морю, либо просто покинуть его».

Формально известие об объявлении войны до Соединенных Штатов еще не дошло, а без санкций Конгресса президент не имел права вести с триполитанцами военные действия. Однако на вызов следовало отвечать, и Джефферсон на свой страх и риск отправляет в Средиземное море эскадру. Состояла она всего из трех фрегатов, в том числе 36-пушечной «Филадельфии» и 12-пушечной шхуны «Энтерпрайз». Командующим эскадрой шел опытный моряк и храбрый командир коммодор Р. Дейл. Инструкция, которая была дана ему, прямо скажем, заставила бы плакать любого адмирала: «Мы предписываем Вам самое строгое сдерживание и выдержанность в своих действиях, подавление всех чувств и эмоций, которые могли бы привести к нарушению мира или подрыву наших мирных намерений». К Триполи эскадра прибыла 24 июля 1801 года. О том, что война объявлена, Дейл узнал сразу — в пополнении запасов пресной воды ему было отказано.

Вскоре, осуществляя блокадные действия триполитанского побережья, шхуна «Энтерпрайз» встретила корабль паши «Триполи». Поскольку Великобритания находилась с Триполи в дружественных отношениях, на «Энтерпрайзе» подняли британский флаг. По тем временам это была обычная военная хитрость. Поприветствовав «Триполи», «Энтерпрайз» поинтересовался, что они делают в море. «Охотимся за американцами», — был ответ. В тот же момент, спустив британский и подняв американский флаг, «Энтерпрайз» дал бортовой залп. «Триполи» ответил нестройно. Начался бой. Время от времени триполитанцы спускали свой флаг. Однако как только американцы подходили к судну, чтобы захватить его, считая, что противник сдается, корсары вновь поднимали флаг и бой возобновлялся. Наконец, чтобы гарантировать, что это не хитрость, раненый, триполитанский командир демонстративно выбросил флаг за борт и сдался.

Новость о фактическом начале войны с Триполи и о блестящих действиях экипажа «Энтерпрайза» дошла вскоре и до Конгресса. Сомневавшиеся ранее в необходимости войны законодатели поощрили экипаж «Энтерпрайза» месячным окладом, а командира наградили еще и именной шпагой. Затем сенат и парламент объявили войну Триполи. Теперь президент Джефферсон мог в полной мере использовать флот для защиты американского торгового судоходства. Война в Средиземном море продолжалась до 1805 года. Менялись командующие эскадрой, менялись и корабли в нее входящие. Всякое было в этой войне.

В январе 1803 года флагманский фрегат «Чезапик» с командующим эскадрой Р. Моррисом зашел в Тунис для встречи с американским консулом. Пока «Чезапик» стоял на рейде Моррис умудрился попасть в заложники к правителю Туниса. Закончив свои дела с консулом, он собирался возвратиться на корабль, но забыл нанести прощальный визит правителю. Оскорбленный монарх приказал схватить американского командующего и держать его в заточении до тех пор, пока нанесенная ему обида не будет компенсирована деньгами. Сумма, которую хотел получить оскорбленный хозяин, составляла 34 тыс. долларов. Освободили Морриса только тогда, когда американский консул заплатил из личных средств 12 тыс. долларов, а остальные 22 тыс. долларов доплатил датский консул.

В октябре 1803 года, осуществляя блокадные действия, фрегат «Филадельфия» стоял в гавани недалеко от Триполи. Вахтенный заметил, что два триполитанских корабля с осторожностью отходят от берега. «Филадельфия» снялась с якоря и пошла на перехват. Увы, почти сразу фрегат сел на необозначенный на карте риф. Ситуация сложилась критическая. В довершение ко всему, корабль накренился и его пушки стали бессильны против триполитанцев. Между тем шлюпки противника слетелись к месту аварии как рой пчел. Что оставалось делать командиру? Корабль был обречен и он решил сдаться. Позднее, когда его упрекнули, что он не взорвал корабль, командир ответил: «Я никогда не допускал мысли, что имею право лишить жизни 306 человек вверенного мне экипажа».

Теперь у Юзефа Караманли находилось более трехсот американских заложников и за них можно было потребовать хороший выкуп. В дополнение ко всему, во время прилива триполитанцам удалось стащить «Филадельфию» с рифа. Фрегат поставили на якорь во внутренней гавани и 18 пушек одного его борта усилили оборону паши.

На потерю «Филадельфии» командующий эскадрой Э. Пребл реагировал гневно. «Богу было бы угодно, — писал он морскому министру, — чтобы и офицеры, и команда «Филадельфии», все как один решительно предпочли пленение смерти. Теперь необходимо такое решение, которое спасло бы их и от того и от другого». Что же касается «Филадельфии», то ее следовало уничтожить, хотя это и казалось почти невозможным. Оставлять фрегат в руках триполитанцев Пребл считал позором. Для решения этой задачи выбрали лейтенанта С. Декатура. Приказ командующего звучал четко: «Сэр, настоящим приказываю вступить в командование кечом «Интерпид», отправиться в Триполи, войти в гавань, подойти к «Филадельфии», поджечь ее и благополучно уйти. Уничтожение «Филадельфии» — дело особой важности. Я уверен в Вашей смелости и возможности сделать это. Лейтенант Стюарт со шлюпками с «Сирен» поддержит Вас и прикроет Ваш отход. При подъеме на борт судна Вы встретите сопротивление. Чтобы избежать тревоги, было бы хорошо обойтись только мечом. Бог сохранит Вас в этом деле».

Для вылазки избрали безлунную ночь 16 февраля 1804 года. Лейтенант Декатур на «Интерпиде» с 75 добровольцами бесшумно подошел к «Филадельфии». В это время поднялся противный ветер и кеч начало относить от фрегата. На его борт был специально взят мальтиец, говоривший по-арабски. Он начал кричать, что кеч без якорей, и просил бросить трос. Триполитанцы услужливо подали трос. Через минуту с криками «Филадельфия!» американцы вскарабкались на борт фрегата. Стрельбы почти не было. Спящие триполитанцы не ожидали атаки и вскоре с борта взлетела ракета, извещавшая «Сирен», что фрегат в американских руках.

Огонь на корабле вспыхнул в нескольких местах практически мгновенно. Прошло несколько секунд и он начал подбираться к оснастке. Соскочив на «Интерпид», Декатур покинул фрегат последним. В сильной жаре потерявшие крепления пушки «Филадельфии» передвигались по палубе и беспорядочно стреляли. Вскоре освободившийся от якорных канатов фрегат тоже начал двигаться. Теперь он походил на погребальный костер. Когда корабль оказался напротив дворца паши, огонь достиг пороховых погребов и они начали взрываться с невероятным грохотом. К этому времени лодки с «Сирен» уже подхватили «Интерпид» и вывели его из гавани.

Прошло еще полгода, и в начале августа 1804-го после длительной и утомительной блокады коммодор Пребл предпринял ряд атак Триполи. Их цель заключалась в освобождении пленных американских моряков. Огонь велся главным образом по дворцу паши. Однако освободить пленников Паша отказывался. Первый раз, когда в гавани появился «Конститюшн», он даже приказал привести пленного командира «Филадельфии» во дворец. Паша хотел, чтобы американец стал свидетелем гибели второго американского фрегата. Это же он обещал и своим людям, находившимся на террасах дворца. Однако вскоре, убедившись в своей ошибке и опасаясь американских ядер, паша поспешил удалиться.

Еще три месяца длилась война и блокада Триполи. Вскоре нехватка продуктов в городе стала столь заметна, что люди начали голодать. Наконец паша решил заключить с американцами сделку. Он согласился на мир, при этом обещал не только прекратить грабить американские суда в Средиземном море, но и обещал в обмен на 60 тыс. долларов освободить команду «Филадельфии». Подсчитав, что выкуп составит приблизительно по 200 долларов за человека, американцы решили, что сделка не так уж плоха.

Последнее плавание

Все шесть лет своего пребывания в Париже американский посол генерал Г. Портер занимался тем, что искал место захоронения Джонса. «Став послом во Франции, — писал он, — живя в этой блестящей столице, я все время ощущал, что все окружающее напоминает мне о Поле Джонсе. То, что наш первый и самый замечательный моряк лежит в неизвестной могиле всеми забытый, я воспринимал как позор Соединенным Штатам. Стыдно, но никто даже не попытался найти его останки и перезахоронить их в стране, которой он так честно и преданно служил».

Свои поиски Портер начал в июне 1899 года, т. е. через 107 лет после смерти нашего героя. Первое, что ему предстояло сделать, — это изучить все документы, связанные с жизнью Джонса в Париже, и, главное, найти свидетельство о его захоронении. Сделать это оказалось не так-то просто. В 1871 году во времена Парижской коммуны восставшие сожгли городской архив. К счастью, еще в 1859 году один из архивистов снял копию с журнала, в котором регистрировались захоронения парижан за 1792 год. В снятой копии было и свидетельство Джонса. Запись гласила: «Сегодня, 20 июля 1792 г., IV года свободы, в восемь часов вечера в соответствии с вчерашним постановлением Национального собрания Франции делегация Национального собрания в составе: господина Брука, главы делегации, и членов: Браве, Комбона... присутствовала на похоронах иностранца Джона Поля Джонса, урожденного англичанина, вероисповедания протестантского, гражданина Соединенных Штатов Америки, старшего морского офицера, скончавшегося от воспаления легких 18-го числа того же месяца по месту своего жительства на ул. Торнон, дом № 42. Похороны состоялись на протестантском кладбище для иностранцев».

Вскоре удалось получить еще одну информацию. Месяц спустя после похорон один из ее участников написал старшей сестре Джонса в Шотландию письмо. В нем, в частности, говорилось о возможности перезахоронения его останков. Эта информация обнадеживала. Проходит еще некоторое

План парижского кладбища Св. Людовика, где в 1792 году был похоронен П. Джонс

время, и Портеру попадается «Бюллетень общества по изучению протестантства». В нем сообщалось, что в XVIII в. в Париже существовало специальное кладбище для захоронения иностранных протестантов. Однако название кладбища предварялось словом «старое». Что это: разные кладбища, или тот, кто снимал копию с журнала регистрации, просто пренебрег этим словом? Вскоре Портер наталкивается еще на одну информацию. В одной из статей по истории Парижа говорилось, что «Старым кладбищем для иностранных протестантов» называлось давно заброшенное кладбище Святого Людовика. Располагалось оно на улице, которая в прошлом именовалась Госпиталь Св. Людовика. Теперь это была улица Гранж-о-Бель.

Итак, первый этап, казалось, закончился успешно. Однако это было лишь начало поисков. Чтобы окончательно ответить на вопрос, где же могила П. Джонса, предстояло изучить сотни документов, проливавших свет на два вопроса: на каком же кладбище он похоронен и не был ли перезахоронен? Сколько пришлось просмотреть, сопоставить и проанализировать материалов, даже трудно представить! Здесь было все: и протоколы заседаний Национального собрания Франции, и переписка посла Соединенных Штатов во Франции Морриса, кстати, моряка и друга П. Джонса, впоследствии командующего американской эскадрой в Средиземном море, и сохранившиеся документы парижского архива, и переписка жившей в Шотландии старшей сестры Джонса, и документы комиссара парижской полиции, и книги захоронений всех парижских кладбищ, и многое, многое другое.

 План застройки бывшего кладбища Св. Людовика в 1905 году

Достаточно сказать, что на подбор и анализ материалов Портеру потребовалось около четырех лет. Наконец, после долгой и кропотливой работы он приходит к твердому убеждению: единственное место, где мог быть захоронен П. Джонс, это кладбище Святого Людовика. Кстати, оно было закрыто в 1793 году буквально через полгода после его захоронения. Убежден был Портер и в том, что перезахоронения П. Джонса на любое другое кладбище не производилось.

Теперь предстояло изучить место, где когда-то находилось кладбище, и попытаться разыскать могилу. Судя по старинным названиям улиц, кладбище располагалось в северовосточной окраине Парижа на стыке двух улиц — Гранж-о-Бель и Рю де Еклюзе Санта Мартина. В 1796 году принадлежавшая ранее городу территория кладбища была продана под застройку. Теперь этот городской квартал назывался почему-то Ле Комбат (Сражение), а располагавшаяся неподалеку станция метро — просто Комбат. Естественно, что ко времени поисков территория кладбища оказалась полностью застроена. К счастью, вскоре удалось обнаружить две карты 1773 года и 1794-го. На них было видно, что кладбище Святого Людовика соседствовало с небольшим подворьем, на котором размещались дом, хозяйственные постройки, конюшня и сад. По уровню кладбище лежало чуть ниже подворья и с подворья к нему вело несколько ступенек. Со временем их уровень практически сравнялся. Что обнадеживало, так это то, что, судя по обеим картам, территория кладбища была невелика — всего 40x40 м, и это, несомненно, давало надежду на благополучный исход поиска.

Двумя дорожками кладбище рассекалось крест-накрест на четыре почти равных участка. Где-то на одном из них и была могила П.Джонса. Вот только где?

Естественно, просто знакомство с территорией ничего не дало. «Это было жалкое и отвратительное зрелище, — писал Портер, — герой, чья слава покорила два континента, чье имя и сегодня, более чем через столетие, звучит как символ морской славы, лежит где-то здесь в забытой могиле, как жалкий изгнанник, заброшенный в убогий пригород чужого города, лежит в земле, оскверненной закопанными здесь же трупами лошадей и собак, в земле, пропитанной нечистотами и покрытой кучами мусора». Но что оставалось делать — только продолжать поиски. Однако теперь для этого необходимо было получить разрешение на раскопки почти полностью застроенной территории.

Переговоры с парижской префектурой и владельцами строений о поиске могилы начались практически одновременно. Шли они тяжело как с точки зрения разрешения на раскопки пусть запущенного, но все же кладбища, так и с точки зрения гарантии сохранности стоящих здесь построек. Предположения владельцев, что в результате раскопок произойдет усадка

Конюшня на месте бывшего кладбища Св. Людовика, где было обнаружено захоронение П. Джонса

Посол Г. Портер и его спутники у могилы П. Джонса

грунта и это приведет к разрушению строений, были вполне логичны. И вообще, дальнейшие работы требовали инженерного руководства и привлечения профессиональных рабочих, а следовательно, немалых средств. Таких средств у посольства не было. Выход был один — обратиться за поддержкой к правительству Соединенных Штатов. Предварительные результаты поисков Портера доложили президенту Теодору Рузвельту. Внимательно изучив все материалы, президент обратился в Конгресс с ходатайством о выделении на дальнейшие поиски 35 тыс. долларов. Учитывая поддержку общественного мнения, деньги Конгресс выделил сразу. Одновременно президент обратился к правительству Франции с просьбой об оказании содействия Портеру.

Теперь префектура Парижа любезно разрешила работы. Однако непременным условием являлось согласие владельцев построек. Переговоры с ними шли долго, но наконец удалось договориться и с ними. Портеру предоставлялось право на поиск места захоронения путем прокладки траншей. Условие ставилось одно — все повреждения, причиненные строениям, должны быть полностью восстановлены. «После долгих переговоров, — вспоминал Портер, — которые длились около двух лет, призыва к гражданскому сознанию и убеждения, что правительство Соединенных Штатов гарантирует восстановление любых повреждений, согласие хозяев было получено. Мне предоставлялось право в течение трех месяцев вести работы по поиску могилы с правом входа во все внутренние помещения строений».

Раскопки начали 3 февраля 1905 года. Первый свинцовый гроб обнаружили через две недели. Увы, он оказался совсем не тем, что искали. Вторая находка тоже была не тем захоронением. Наконец, 31 марта подняли третий свинцовый гроб. От предыдущих он отличался массивностью и качеством отделки. Никаких надписей снаружи не было. И вот 7 апреля после освобождения от деревянной обшивки начали поднимать свинцовую крышку. В нос ударил крепкий спиртной аромат. Когда крышку сняли, присутствовавшие ахнули — несомненно это был П. Джонс: «К нашему изумлению, тело сохранилось великолепно. Казалось, что чуть повернутое вправо лицо сохранило даже свою естественную смуглость. Единственно, что немного было повреждено, так это кончик носа. Очевидно, из-за близости к крышке гроба. Все как один невольно воскликнули — это Поль Джонс! И как по команде сняли шляпы. Положив рядом посмертный слепок, специально привезенный из Филадельфии, мы изумились сходству: широкий лоб, контур бровей, выпуклость и изгиб орбит глаз, высокие скулы, все — даже прядь волос — говорило, что перед нами несомненно были останки того человека, которого мы искали».

Что было дальше? Прежде всего тщательное антропологическое исследование. Известные антропологи профессора Корнел, Капитэн и Хэрве подтвердили: «Да, перед нами не кто иной, как Поль Джонс. В его легких сохранились даже следы пневмонии, полученной в России в 1799 г.» Прошло еще некоторое время, и в Шербурскую гавань вошла американская эскадра в составе четырех крейсеров: «Бруклин», «Такома», «Чаттануга» и «Галвестон». Все было готово к торжественной доставке останков в Соединенные Штаты.

Таким увидели П. Джонса через 113 лет после его захоронения

Прижизненный бюст П. Джонса работы Гудона

7 июля 1905 года в день 158-й годовщины со дня рождения П. Джонса гроб с останками, покрытый звездно-полосатым флагом, поставили на орудийный лафет. Траурная процессия двинулась к вокзалу. Почетный эскорт состоял из 500 американских моряков и батальона французских солдат. Оркестр играл торжественные марши. За лафетом шли представители французского правительства, адмиралы и генералы. Траурную процессию провожали аккредитованные в Париже послы, посланники и военно-морские атташе многих стран. Шел среди них и российский посол А. И. Нелидов.

«Американцы хорошо помнят, что Поль Джонс первый герой их флота, но они все время забывают, что адмиралом он стал в России», — заметил шедший рядом с послом русский военно-морской атташе капитан второго ранга Г. А. Епанчин. — Да, да, адмиралом-то он стал все-таки у нас!»

На следующий день провожаемая залпами артиллерийского салюта американская эскадра снялась с якоря.

По ту сторону Атлантики в Анаполисе в соборе Академии ВМС США уже был готов склеп. В нем и сегодня покоится прах замечательного американского моряка, адмирала Российского флота Джона Поля Джонса.