Линн спала плохо. Мэри назвала это состояние посттравматическим эффектом. Ей снился Грег, окровавленный и мертвый, или Грег в ее квартире. Иногда она менялась с ним местами и видела себя в роли трупа.
Иногда он не появлялся в ее снах во плоти, но она знала, что он присутствует там в какой-то форме, потому что так же подскакивала посреди ночи, покрытая потом, с чувством тошноты, как тогда, когда он снился ей в человеческом обличье.
Тогда она лежала и ждала, когда ее сердце перестанет колотиться. Иногда ей удавалось расслабиться, когда ее мозг и тело вспоминали о том, что им не нужно больше оставаться настороже.
Обычно через десять или пятнадцать минут она снова засыпала, но, если ей это не удавалось, она вставала.
Если это случалось после пяти утра, она одевалась, ехала в клуб «Брум» и позволяла медленному завораживающему движению ступенек успокаивать ее… затем лежала под спокойным светом массажной комнаты, и Элизабет разминала ее тело, после чего она отправлялась под горячий душ.
Если же это случалось глубокой ночью, она надевала пальто поверх ночной рубашки и выходила на террасу.
Ощущение холодного воздуха на коже успокаивало ее. Она смотрела на воду и огни и знала, что ее дом вернулся к ней. И ее карьера: на этой неделе было запланировано проведение шоу в прямом эфире, ее лицо можно уже было показывать, слегка загримировав и сделав макияж. А скоро она будет разговаривать с КТВ о назначении новой даты пробного показа.
Когда она так стояла в темноте, ей было трудно не думать о Майке Делано.
Она представляла его таким, каким увидела в последний раз, незадолго до выписки из больницы. Он с трудом двигался, его грудь была перебинтована и затянута в корсет из-за сломанных ребер. Его руки и лицо начали заживать, но на них оставались царапины и порезы.
В тот день, когда она пришла навестить его, захватив с собой яблоки и печенье, у него сидел другой полицейский, который неловко шутил по поводу больничной одежды. Было похоже, что мужчина слегка побаивается ее, и они оба в той или иной степени игнорировали ее. Она оставалась там минут двадцать, а затем ушла, чувствуя странное раздражение.
Казалось, у нее не было больше причин встречаться с Майком. Но она постоянно вспоминала о нем.
С болезненной четкостью она вспоминала ту ужасную ночь, когда она вернулась сюда и нашла Чипа.
Ее печаль, ее слезы.
Она вспоминала о том, как их с Майком тела слились в одно целое так, словно каждое движение и каждый вздох повторялись раньше и не один раз. Она все еще чувствовала вкус его губ. Она помнила, как ей хотелось быть ближе к нему.
И с той же остротой она вспоминала свои порывы, безумный круговорот ее чувств.
В течение тех недель, которые прошли со смерти Грега, когда ее мир начал создаваться заново, она старалась не убегать от этого воспоминания и задавала себе те же безжалостные вопросы, которые задавала другим перед камерой.
Действительно ли ее тянуло к Майку? Влюбилась ли она в него или была близка к этому? Или это было реакцией эмоционально опустошенного существа, которое страстно жаждало соединения?
Почему она постоянно возвращается мыслями к тому, что могло произойти той ночью? Из-за стресса, переживаемого ею так долго или пережитого именно в тот вечер? Или тогда наружу вышли ее искренние чувства, пытаясь уберечь ее от ошибки, от того, чтобы быть неискренней с Майком и с самой собой?
Но у нее действительно не было ответов на эти вопросы.
Что чувствовал Майк? Интересовала ли она его? Или он только воспользовался моментом, испытывая необходимость освободиться и уйти от самого себя?
На эти вопросы она тоже не могла ответить.
Как только она узнала, находясь у Бубу и Анджелы, о том, что произошло, она бросилась в больницу и навещала его там через день. Но, если не брать в расчет случайные записки или звонки, не было никаких оснований продолжать их отношения; да и сам Майк, похоже, не хотел этого.
Поэтому она могла сделать вывод, что появление в ее воспоминаниях его лица, голоса и, упаси Боже, рук или губ было вызвано элементарной благодарностью.
Он едва не погиб, защищая ее.
Она была обязана ему тем, что выжила.
Как можно было ожидать, что ее не захлестнет буря эмоций в отношении этого человека?
И разве могла она, после того что с ней произошло, дать кому-то почувствовать хоть что-то, отдаленно напоминающее любовь, а не жалкую пародию на нее?
Было только справедливо защитить Майка, как он защитил ее. Защитить его от самой себя.
* * *
Майк не мог еще работать полный рабочий день — не мог подолгу сидеть в машине или за рабочим столом, даже над миской с обжигающим рот чили у Нэнси Джин.
Но ничего не делать он тоже не мог. Он видел слишком много людей, которые этим занимались и заканчивали тем, что полностью уходили в себя и начинали сходить с ума.
Административное расследование по поводу смерти Грега полностью освободило его от ответственности за происшедшее. Но когда ты — полицейский и кто-то умирает, и ты единственный человек, который при этом присутствует, не имеет никакого значения, что еще могло случиться или не случиться и кто отпустил твои грехи. Привидения только и ждут того момента, когда пригласишь их войти.
Поэтому каждый день, когда скука становилась невыносимой и начинала пугать его, он с трудом натягивал на себя свитер и отправлялся на автобусе на работу. Он кивками отвечал или отмахивался от тех, кто приветствовал его словами: «Какого черта ты здесь делаешь?», садился за свой стол и потихоньку разбирал дела.
Это же он делал и сегодня, а потом совершил свой ставший ежевечерним заход к Нэнси Джин; казалось, что ему просто необходимо оказаться в гуще огней и чужих разговоров. Сейчас он пришел домой, проверил почтовый ящик и среди обычных счетов и проспектов нашел еще одну открытку от Линн, на которой вместо слов «Поправляйтесь» было напечатано «Спасибо».
Я должна выразить вам свою бесконечную благодарность за вашу самоотверженную помощь, написала она внутри. Я надеюсь, что вы успешно поправляетесь. Карточка была подписана: Всего наилучшего, Линн.
Его охватила мгновенная ярость. Всего наилучшего, Линн? Чего всего наилучшего?
Он поднялся к себе, открыл дверь, осторожно лег на застеленную кровать и просмотрел остальную почту.
Он сдержал данное себе обещание. Это стало его основной задачей — отойти от этого случая, от Линн и своих чувств к ней. Каждый день, наполненный болью, напоминал ему, почему он не должен был позволять себе заходить так далеко; его сердце болело так же сильно, как его бок и плечо, как любая часть его тела, которая была либо поцарапана, либо порезана, либо поломана.
Он не знал, что думала Линн или чего она хотела; он знал только одно — у нее была масса возможностей хоть как-то отреагировать на ту попытку, которую он сделал тогда. Если же она этого не делала, если она старательно демонстрировала свою глубокую благодарность и более ничего, он был бы просто идиотом, если бы стал ждать чего-то большего. Если речь шла о безразличии, о жалости к ранам или заполнении пустых мест, ему это было не нужно.
Люди говорят, что полицейские отличаются от остальных людей. Возможно, это правда, но знаменитости… ты просто никогда не можешь сказать, что скрывается за их поступками, что в них реально и чего им не хватает.
Он хмуро посмотрел на открытку. Он взял ее и еще раз прочитал текст: аккуратный почерк, ничего не значащие два предложения.
Всего наилучшего, Линн.
Он отшвырнул ее в корзину для мусора и даже не стал смотреть, попала ли она туда.
* * *
Во второй вторник марта, незадолго до трех тридцати по полудню Пэм принесла в офис конверт для Линн.
Кара вошла в комнату как раз тогда, когда она открывала его.
— Я занимаюсь реорганизацией нашего пленочного архива, — сказала Кара. — Ты не хочешь, чтобы я… Что случилось?
Лицо Линн смертельно побледнело. Кара поспешила посмотреть на записку, на которую Линн все еще смотрела, не отрываясь.
Она перегнулась через плечо Линн и прочитала отпечатанные на машинке строчки вслух: Ты думала, что все кончилось, не так ли? Пойди и посмотри в своей машине.
* * *
«Лексус» стоял на том же самом месте в гараже, где Линн оставила его утром, с закрытыми дверцами.
Дрожащими пальцами Линн нажала кнопку замка и услышала глухой щелчок, когда двери открылись. Она открыла дверь со стороны места водителя; Кара направилась к двери со стороны места пассажира.
Она просмотрели сидения, пол. Они заглянули под сидения, в перчаточное отделение и в карманы на дверях.
Ничего.
Линн дернула рычажок, открывающий багажник, обежала машину и открыла его крышку. Внутри увидела полотенце, не ее полотенце, оно что-то прикрывало, и она подняла его.
Там лежал Ники, мертвый, с вывалившимся языком, по положению его головы было видно, что у него сломана шея.
Она закричала и услышала, как Кара тоже кричит; она не могла отделить ее криков от своих и не могла остановиться.
* * *
Когда пришли полицейские, Кару рвало в туалете, Линн встретила их в офисе; это были двое мужчин, которых она раньше не видела.
Ее волосы были влажными от пота и слез. Ее знобило; она не могла удержать дрожь и не могла сосредоточиться.
Она не знала с чего начать, поэтому просто отвечала на их вопросы.
Да, она уверена, что оставила машину закрытой. Ключей больше ни у кого нет. Нет, она не знает, кто мог написать записку.
Да, подобные вещи случались и раньше.
Двое мужчин ждали продолжения ее слов.
— Был один мужчина, с которым я некоторое время встречалась прошлой осенью. Он присылал мне разные вещи, преследовал меня на работе. Он убил дикого бурундука, который забирался на мою террасу и ел птичий корм. Он прекратил действие моих кредитных карточек. Он пробрался в мою квартиру и ударил меня по голове. Это продолжалось бесконечно.
Она остановилась, чтобы перевести дыхание.
— Здесь все время находились охранники. Майк Делано тоже занимался этим делом, когда у него была возможность. Я пыталась дозвониться ему час назад…
— Он в отпуске по болезни, — сказал один из полицейских.
— Я знаю. Он пострадал в драке с человеком, о котором я говорю…
— Тот, который покалечил детектива Делано? Но он мертв.
Линн могла только кивнуть.
* * *
Кара не могла разговаривать ни с ней, ни с кем-либо другим.
В конце концов Линн оставила ее в женском туалете, налила себе стакан воды из графина и полезла в дипломат за таблетками.
Но тиленол с кодеином сейчас ей не подходил. Она запихнула таблетки обратно.
Она села за стол и обхватила себя руками. Внутри нее все горело и переворачивалось. Она дрожала, словно была больна гриппом. Дрожь охватывала ее и отступала, снова наступала и прекращалась.
Она спустилась в аптечный киоск, купила продаваемый без рецепта транквилизатор и приняла четыре таблетки.
Когда она позвонила в полицейский участок, ей сказали, что Майк обычно приходит после двенадцати. Дома у него был включен автоответчик.
Она взяла такси и поехала в участок, чтобы там дождаться прихода Майка.
Когда она села на стул, стоящий сбоку от стола Майка, ее неожиданно охватило душевное волнение. За этот день это случалось не первый раз, но пока что это было лишь предвестие сезона дождей. А это волнение было совершенно иным: оно было связано с болью воспоминаний.
Она почти реально могла почувствовать запах хотдогов. Она вспомнила, как смотрела на Майка, направлявшегося к своему столу, с привычной легкостью обходившего стоящие на его пути столы товарищей и держащего в руках маленький коричневый пакет с ленчем. Она увидела свитер со словом «Тафте». Вспомнила удививший ее контраст между этим свитером и костюмом с галстуком, который она заметила на нем в предыдущий день.
Она вспомнила его энергичность, постоянно сдвинутые брови, темные волосы, падавшие на глаза. Заваленный разными предметами и тем не менее безликий стол, словно у него никогда не хватало времени украсить его своими любимыми вещами. Не хватало времени заводить такие вещи.
В тот день он все время спорил с ней. Не только в тот день; он всегда затевал споры, просто тогда она еще не знала об этом. Он все подвергал сомнению и подначивал ее; она вспомнила, раз-другой они оба срывались. Но в конце разговора она почувствовала нечто, что давно ушло из ее жизни: чувство безопасности.
Как ей хотелось снова почувствовать это.
Неожиданно она заметила Майка, подходившего к столу. Он увидел ее. На его лице не дрогнул ни один мускул; можно было подумать, что она сидит здесь каждый день всю его жизнь.
Он шел, слегка наклонившись на бок, но двигался достаточно свободно.
В руках он держал небольшой коричневый пакет, покрытый влажными пятнами, и запах хот-догов стал реальностью.
— Что случилось? — спросил он, осторожно опускаясь на стул.
Слезы, которые она сдерживала весь день, вырвались наружу. Было достаточно одного вопроса. Или не только вопроса: в нем ли было дело? Полицейский участок, стул, дурацкий, пахнущий хотдогами пакет. Резкий переход, совершенный ею из прошлого в настоящее.
— Грег, — сказала она. — Он жив.
Майк покачал головой:
— Нет, он мертв.
— Он должен быть жив, Майк. Он снова преследует меня.
Лицо Майка меняло свое выражение по мере того, как он слушал ее рассказ о деталях происшедшего сегодня; этот рассказ уже не вызывал в ней такую слабость, как раньше, потому что ей приходилось его постоянно повторять. Что-то пропало в его лице или, наоборот, появилось; она не могла сказать это с точностью, да и не пыталась. Она сосредоточилась на том, чтобы выдавить из себя всю историю до конца.
Он дал ей закончить рассказ. Он ни на секунду не отрывал от нее глаз.
Когда она высказалась, она спросила:
— Какова точная причина смерти Грега? Мне кажется, я никогда этим не интересовалась.
Майк моргнул:
— Как насчет мозгов, вытекающих из черепа?
Она посмотрела в сторону.
— Итак, у вас нет ни малейшего сомнения в том, что он был мертв.
— Никакого.
— Тогда…
— У кого есть ключ от вашей машины?
— Ни у кого. Запасной ключ я храню в рабочем столе. Маленький ключ я ношу в кошельке. Его так и называют кошелечный ключ. Также есть еще один ключ. Он хранится в машине, в специальном отделении на приборной доске.
— А как насчет квартиры Кары? У вас есть ключ от нее?
— Да, — сказала Линн.
— У кого еще он есть?
— Мне кажется, у двух ее сестер.
Его пакет так и стоял на столе неоткрытым. Он посмотрел на него, а потом, не трогая его, снова повернулся к Линн:
— Кто знает о том, что происходило с вами раньше?
— Множество людей.
— Перечислите их имена, — сказал он, доставая официальный бланк допроса.
— Кара. Мэри и Гидеон Эли. Мой начальник и его жена. Мой брат и невестка. Множество людей на Третьем канале. Некоторые представители КТВ.
— Это все?
Линн пожала плечами:
— Полиция и охранники. Люди в моем оздоровительном клубе. Некоторые из соседей кое-что знают.
Она наблюдала за тем, как он пишет.
— Почему вы хотите это знать? Вы думаете, что кто-то копирует то, что делал Грег?
Он не поднял глаз.
— Я уверен в этом.
— О, уверены? — огрызнулась Линн, почувствовав неожиданную злость.
Теперь он поднял глаза; они были цвета черного опала.
— Надеюсь, мне не стоит серьезно относиться к вашим словам о том, что я не могу распознать мертвого человека, когда я такового вижу?
— Возможно, вы можете. Но…
— Никаких «возможно». Я долгие годы занимаюсь этой работой, поэтому я могу посмотреть на носилки и сказать, что на них лежит труп. Линн, маньяк был мертв. Его мозги промочили весь ковер.
Майк поднялся со стула, подошел к шкафу и принес две папки. Он достал из них фотографии и разложил на столе.
— Рапорт коронера. Фотографии с места происшествия. Фотография патологоанатомической экспертизы. Свидетельство о кремации.
Линн старалась смотреть туда, где не было крови, и не замечать остального. Она схватилась за живот.
Это был Грег; не было никаких сомнений. Она даже узнала его рубашку.
— Если кто-то снова затеял с вами эту грязную игру, — сказал Майк, — я не знаю точного ответа, кто это, но могу с уверенностью сказать, что это не тот же ублюдок соскочил со стола в морге, натянул брюки и бросился за вами.
Он вырвал страницу со списком и развернул ее так, чтобы она могла прочитать написанное.
— Ответ содержится здесь.
Жест означал: и не рассчитывайте, что я помогу вам найти его.
Ей хотелось убежать отсюда, подальше от этих столов и кажущихся безразличными ко всему детективов.
Но в то же время что-то удерживало ее — столь памятное ощущение безопасности или просто факт того, что это полицейский участок?
Нет, в действительности все было проще.
Она положила листок обратно на стол.
Она просто не могла двинуться с места, пораженная мыслью о том, что она оказалась в тупике.
* * *
Выйдя на улицу, она некоторое время стояла в нерешительности. Она ощущала себя ярко освещенной мишенью.
Она не знала точно, от чего она так зависела: от самого Майка или от того, что он представлял — официальную версию о том, что происходящее с ней было преступлением с реальным злодеем, а не какой-то призрачной проблемой, причиной которой является она сама.
Но это не имело значения, потому что похоже, что и этого она теперь была лишена.
«Ответ содержится здесь…»
«Если кто-то снова затеял с вами эту грязную игру…»
Если.
* * *
Квартира Кары не казалась бы более пустой, даже если бы из нее исчезли все вещи.
Не слышно стука когтей по полу. Никто не утыкается тебе в ноги сопящим носом.
Она была дома уже час; достаточное время, чтобы ответить на телефонные звонки и убрать грязь, оставленную плотником, а теперь она думала о том, что делать с вещами Ники.
Она подошла к окну гостиной и устремила глаза на поток машин, не видя его.
Раздался звонок в дверь. Это была Линн. Она впустила ее.
— Как ты? — спросила Линн.
— Не слишком плохо.
— Тебе не обязательно…
— Хорошо. Мне очень дерьмово.
— Я знаю, — тихо сказала Линн. — Мне безумно жаль. Он был самой лучшей собакой в мире.
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю. Уехать из страны? Я не знаю, что делать, даже что подумать.
Кара спросила:
— Грег действительно мертв?
— Да. Я видела фотографии его тела.
Наблюдательность Кары была притуплена горем, но она все-таки ощутила тревожный укол. Глаза Линн были затуманены. Движения были слегка замедленны.
Кара знала эти симптомы. Она видела их много лет назад, наблюдала, как со временем они усилились.
— Что же тогда происходит? — спросила Кара.
— Я не знаю. Майк Делано говорит, что кто-то, должно быть, копирует то, что делал Грег.
Кара отвернулась. В ней закипала злость. Ее работа, ее собака, ее жизнь… и она должна беспомощно сидеть, пока Линн, как попугай, повторяет слова какого-то балдеющего от своей власти детектива и накачивается Бог знает какими наркотиками, и еще больше усугубляет ситуацию.
Она резко повернулась к Линн:
— Мы все пострадали от этого! Грег преследовал тебя и нападал на тебя, а потом этого не было, потому что он был мертв. Разве не так?
— Да.
— Я долгие годы была вместе с тобой. Ведь так? Линн и Кара, одна сплоченная команда. Я делала все, что ты хотела; выполняла все твои решения, независимо от того, соглашалась с ними или нет; и мы всегда помогали друг другу.
Линн попыталась ответить, но Кара остановила ее.
— Пришло время поговорить начистоту. Ты попала в беду, о которой никто не знает? Кто и куда втянул тебя? Ты наркоманка, Линн?
— Нет!
— Мы всегда старались обходить эту тему, но больше этого делать нельзя! — Кара кричала. — У тебя что-то вымогают? Кто-то знает, что ты принимаешь наркотики, и шантажирует тебя?
Линн трясло, но она посмотрела Каре в лицо:
— Я не замешана ни в чем, что бы не рассказала тебе. Я — профессионал, который старается выполнять свою работу.
— Тогда, как ты объяснишь…
— У меня нет объяснений!
* * *
Обычно Майк оставался на работе до вечера; это было лучше, чем все остальное, что он мог в настоящее время делать. Но после ухода Линн он почувствовал, что не может относиться терпимо к шуму и активности, которые окружали его.
Он вышел на улицу и, не подозревая об этом, остановился на том же самом месте, где раньше стояла Линн, размышляя о тающих на ее глазах возможностях выбора.
Словно в насмешку или по иронии судьбы, день выдался чудесный.
Ему хотелось разнести что-нибудь вдребезги кулаком.
Он тронулся в путь. Это было нелегко, но уже не так трудно, как тогда, когда каждый шаг причинял острую боль в боку. В конечном счете он сел на автобус и немного проехал.
К середине дня он оказался в районе порта.
Для рабочего дня он был очень оживлен. Чайки быстро слетали вниз, чтобы подхватить угощение, которое бросали им дети. Было много гуляющих и велосипедистов, два киоска с мороженым. Он увидел торговца, продающего хот-доги, и на секунду вспомнил о нетронутом пакете с ленчем, который остался в мусорном ящике участка, но он по-прежнему ничего не хотел есть.
Он остановился рядом со скамейкой и опустился на нее. Отсюда было хорошо видно находящееся чуть дальше по улице здание, в котором жила Линн. Казалось, от ее квартиры исходил какой-то магнетический сигнал.
Он считал, что выполнение решения о прекращении каких-либо личных отношений с Линн, было относительно простым делом.
Но сегодняшний день выявил тот факт, что ситуация была не так проста и имела скрытые пласты, углы и тайники.
Ему даже не хотелось знать, какое из возможных объяснений того, что могло или не могло происходить, является верным.
Он не был уверен, что у него есть выбор.
Он поднялся и прошел еще немного вперед, сознательно удаляясь от дома Линн.
Он думал о списке, который составил для Линн. Она оставила его на столе.
Он остановился и посмотрел на свое отражение в витрине магазина, торгующего футболками. «А что ты ожидал от нее?» — спросил он у отражения. Что после того, что на нее свалилось, она кивнет, схватит карандаш, склонится над списком и начнет анализировать и решать, кто же из ее ближайших друзей и родственников решил занять место ее мучителя?
Он заставил себя остаться на месте и продолжал смотреть на самого себя, пока формулировал следующий вопрос, тот, который мучил его весь этот день.
Неужели это она? Неужели она сама заняла место маньяка?
Может, ей было нужно внимание — друзей, сотрудников и семьи? Внимание полиции или его самого?
Может, это манера поведения, свойственная свихнувшейся знаменитости?
Может быть она настолько не в себе, что не осознает, что сама делает это?
Он еще долго стоял на этом месте, рассматривая свое бесстрастное лицо.
* * *
— Возьми небольшой отпуск, — сказала Вики Белински. — Хорошенечко отдохни.
Линн сжала телефонную трубку:
— И тогда?
— Тогда увидим.
Линн было не до игр в вежливость.
— Вики, произнеси это, пожалуйста. Я хочу знать, каковы намерения КТВ. Вы видите возможность проведения пробного показа в ближайшие два месяца? Или вы откладываете его на неопределенный срок?
Последовало молчание, затем из Калифорнии донесся вздох.
— На неопределенный.
* * *
В последующие дни Кара приходила на работу и выполняла свои обязанности, Линн делала то же самое, и этим их общение ограничивалось.
Линн старалась пройти через это, надев на себя маску общественного деятеля. Улыбка, пожатия рук. Берешь манеру поведения перед камерой и придерживаешься ее все время. Чтобы она помогла притворяться, что все в порядке.
Она не осмеливалась не притворяться. Не осмеливалась быть уязвимой.
Деннис вызвал ее для разговора, в котором чувствовался отзвук некоторых вопросов, брошенных ей в лицо Карой: не было ли у Линн каких-нибудь проблем с наркотиками? при чем здесь собака Кары? было ли это местью, направленной против нее и Кары?
Только по ночам, в одиночестве, она могла опускаться до состояния подавленной, испуганной и всех подозревающей женщины, которая и была тем истинным человеком, скрывающимся под обличьем очаровательной и уверенной в себе телевизионной ведущей.
Она продолжала принимать транквилизаторы, купленные в аптеке, но старалась делать это как можно реже.
* * *
В пятницу она должна была пойти к зубному врачу. Она хотела отменить посещение, но потом передумала; она и так слишком долго откладывала этот визит.
Ощущение физического дискомфорта было своего рода облегчением. Телесная боль вытесняла все другие. И она знала, как с ней справиться, знала ее особенности и пределы.
Она должна была искать облегчение там, где это было возможно.
— Сегодня вечером он поболит, — сказал врач, когда закончил свою работу. Он был сострадательным человеком, который ненавидел причинять боль другим, и был склонен преувеличивать болевой порог своих пациентов. — Я дам вам несколько таблеток перкодана и выпишу рецепт, чтобы вы купили еще.
— Спасибо, не надо, — сказала Линн.
— Возьмите. Они вам понадобятся.
— Я специально наметила это посещение на пятницу, — сказала она, с трудом двигая одной половиной лица. — Мне не нужно выходить на работу до понедельника. К тому времени со мной все будет в порядке.
Доктор Гуриан покачал своей лысеющей головой:
— Сегодня вечером в восемь я собираюсь есть омаров в Велфлите. Я не собираюсь возвращаться раньше утра понедельника. Вы что, хотите испортить мне уик-энд, заставив меня беспокоиться о вашем состоянии?
Линн сказала:
— Вам не нужно беспокоиться.
— А я буду. Возьмите домой таблетки.
* * *
Доктор был прав. К тому времени, когда он вскрывал своего омара, Линн уже лежала на диване с пузырем, наполненным льдом. Никакого эффекта, кроме онемения челюсти, это не давало, да и то только тогда, когда она крепко, до боли, прижимала пузырь к щеке. Через некоторое время она бросила это занятие и приняла еще аспирин, помня о том, как однажды Майк заставил ее проглотить эти таблетки во время головной боли.
Как и запах хот-догов, кислый вкус вызывал немедленное воспоминание о нем.
Странно, что вещи так много значат для нас.
Она не знала, скучала ли она по Майку или тому ложному ощущению комфорта, когда есть человек, которому можно позвонить, если что-то случилось.
Но каждый раз, когда она думала о Майке, ей приходилось вспоминать о его списке. А это было так тяжело. Она пыталась мысленно просмотреть его и выделить в нем тех, кто мог получить удовольствие от ее боли, но тут же бросала это.
Единственно допустимой в этом списке она считала возможность существования на Третьем канале какого-нибудь психически неустойчивого человека, которого она едва знала, вымещающего на ней чувство обиды. В более мелких шоу встречалась масса таких случаев: какое-нибудь несчастное больное существо с вариантом сценария или навязчивой идеей, или козел отпущения.
Она постоянно думала о видео- и звукоинженерах, о тех, кто работал на съемочной площадке, о телефонных операторах, и гадала, кто мог подражать Грегу.
Или это мог быть кто-нибудь из департамента полиции. Множество полицейских имели доступ к необходимой информации.
Она позвонила Хелен Скольник, частному детективу, и оставила сообщение. Она думала о том, чтобы снова нанять охранников Стрикера, на этот раз за свой счет, чтобы они охраняли лично ее; но она не знала, насколько осмелится предать гласности творящийся с ней кошмар среди работавших на канале людей.
Аспирин не помогал.
Она подумала о перкодане, который лежал в ее кошельке.
Ее рот, действительно, очень болел.
Ей мог помочь сон, но она спала так беспокойно. Боль должна была превратить ночь в суровое испытание.
Перкодан мог принести расслабление и умерить боль, сделав нормальный сон более доступным для нее.
Она нашла кошелек, открыла одну из упаковок, запила две таблетки водой, а потом приняла еще одну.
В начале одиннадцатого, когда она собиралась лечь спать, а адская боль во рту слегка поутихла, позвонила Хелен Скольник.
— Извините за поздний звонок, но вы сказали, что это очень важно.
Линн рассказала ей о Ники.
— Но ведь этот человек мертв?
— Да. Полиция думает, что кто-то копирует его действия. — От боли и таблеток ее язык заплетался, и она говорила не очень разборчиво.
— Я не совсем хорошо разбираю то, что вы говорите.
— Я сегодня была у зубного врача.
— Не думаю, что могу вам чем-то помочь, — после небольшой паузы сказала Хелен. — Если полиция сделала все то, что могла бы сделать я, и ничего не обнаружила, мне по-прежнему нечего делать в вашем случае. Да и ситуация… довольно странная, если не сказать большего.
— Да. Поэтому мне так необходима помощь, — сказала Линн, отказываясь реагировать на еще один намек, что не только ситуация кажется странной.