К 1860 году золотая лихорадка докатилась до Тасмана*[Тасман и (ниже) Отаго, Саутленд — регионы Новой Зеландии (здесь и далее прим. пер.).], чтобы поцеловать в горло и лишить покоя даже самых флегматичных мужчин. Виктория — это не край многолюдных рудников и гравийных карьеров, уверяли газеты, а поля, где золотоносные жилы выглядывают прямо на поверхность, заманчиво мерцая в лучах солнца. Балларат, Бендиго, Бичуорт — эти названия были у всех на устах, и все говорили о Желанном Самородке размером с младенца, но в десять раз тяжелее.

Виктория! Само это слово будило надежду — торжественное, величавое, похожее на победный зов трубы.

Люди, передающие молву — жители высокогорья, фермеры из долин, скотоводы с заросших колючим кустарником пустошей, — еще не умели распознать тот слабый блеск радужки, что служил верным симптомом рокового недуга. Они еще не знали, как застит глаза золотая катаракта алчности и азарта. Они знали только истории, которые везли им пароходы с запада, захватывающие, головокружительные истории о тысячах счастливцев с промывочным лотком, чудом разбогатевших за один день.

Новая Зеландия прозябала в тени материковой славы до слякотной зимы 1861–го, когда из далекого южного ущелья раздался воспламеняющий клич. Туземцам из племени каи таху уже не первый год было известно, что в горах Отаго есть золотые блестки, но они были равнодушны к этому металлу, и виновником ажиотажа стал белый человек по имени Габриэл Рид. Старатель — ветеран, побывавший и в Калифорнии, и в Виктории, Рид принадлежал к числу тех, для кого жажда золота — точно пылающий уголь в груди. Чутье привело его в Саутленд, откуда он без спутников отправился в горы. В нескольких милях к северу от места, где он брился в последний раз, Габриэл Рид скинул с плеч вещевой мешок, воткнул в землю лопату, вырыл двухфутовую яму и увидел в мокрой смеси песка и гравия свою удачу. Весть о его открытии промчалась по всему побережью со скоростью лесного пожара. Под мелким песочком на дне высохших рек, заявил Рид, таятся целые россыпи сверкающих зерен, самородки блестят среди камней, будто полновесные соверены. Золотоносные воды, вскричал он, и от этих слов всех рисковых парней передернуло судорогой восторга.

Привлеченные слухами о новом месторождении, холодную бухту Порт — Чалмерса быстро заполонили корабли из Мельбурна и более далеких краев. Рисковые парни побросали свои возделанные участки и ринулись в лавки за плоскодонными посудинами и заплечными сумками. У каждого в кармане был мешочек с солью — сдабривать угрей, которых он поймает руками и будет есть в одиночку на берегу ручья, уставившись в черную воду и молясь о том, чтобы повезло ему, а не соседу выше по течению. В считанные месяцы ущелью Габриэла суждено было превратиться в выпотрошенное болото, усеянное кучами пустой породы и разбитыми лотками. Липкая грязь ущелья всползала по ногам старателей, словно сифилитическая лоза.

К 1864–му почти все они либо умерли, либо обеднели еще сильнее. Их десны стали бледными и мягкими, зубы шатались. Многие утонули при паводках. Как и в Виктории, на смену отдельным старателям быстро пришли крупные золотодобытчики, и на каждом акре появились карьеры с рабочими платформами. Самыми перспективными участками в горах завладели компании с землечерпалками и рудодробилками, которые предлагали одиночкам работу за жалованье. Но жалованье — это не фарт, и в 1865–м, когда по изрытым бесплодным оврагам Данстанской долины на крайнем юге пронесся очередной слух, рисковые парни подняли свои пожелтевшие глаза и насторожились. Новое нетронутое месторождение, богатое, многообещающее, к западу от гор. Ловцы удачи свернули палатки и снялись с первыми лучами зари.

К узкому, продуваемому насквозь коридору между живой стеной джунглей и кипящим морем вел посуху лишь один маршрут: через перевал Хурунуи и вниз по реке Тарамакау. Рисковые парни двинулись этим путем. Они латали свои дырявые сапоги смолой. Они ели чаек и голубей. Они пили стоячую воду и целыми днями тужились над желтым дерьмом.

Мир за перевалом был совсем не похож на колдобистые луга центрального Отаго, где старатели сооружали себе хижины из сланца и дерюги и жили на высоких плоскогорьях под самым небом. По всему побережью стелились пышные зеленые дебри. В каждой долине висело по облаку.

Вокруг царила сплошная сырость. Проворная бронзовая Тарамакау была подернута маслянистой пленкой, играющей, как пенка на горячем молоке. Когда над водой проплывало облако, она меняла цвет с буроватого на темно — синий. Повсюду валялись мясистые листья пальмы никау, двойные и с заостренными кончиками, похожие на китовые хвосты.

Рисковые парии растаптывали их в мучнистую, волокнистую капгу и вдыхали сладкий запах гнили.

Когда они наконец добрались до тасманских пляжей — узловатые, бородатые, с перекошенными ртами, — то бросились туда, где река прорезала песок, истончаясь в узкую ржавую ленту, и впадала в море. Песок был груб — ближе к камешкам, чем к пыли.

Над ревущим прибоем стояла густая дымка, и береговая линия, изгибаясь к югу, уходила в белесую мглу — к реке Грей, новорожденному городу Хокитике и золоту.

Фортуна! По ее прихоти вырастали целые города, словно гигантские гребни, протыкающие земной холст. Здесь уже появились и улицы, и гостиницы, и планы по строительству порта за коварными песками ближней косы. Появились и банки, и казематы, где можно было приковать к стене набитый слитками сундучок в ожидании специального фургона с охраной. Всего какой‑нибудь год тому назад эти края были непроходимы и неизведаны. Их плохо знали даже маори, которые приходили сюда только затем, чтобы достать из рек поунэму, местный нефрит, и отправить его в Нельсон, откуда этот камень развозили по всему миру. Когда рисковые парни, еле волоча ноги, наконец добрались по берегу до новой городской зоны — измученные, оголодавшие, заплесневелые от вездесущей сырости, — они нашли там кипучее великолепие временного расцвета и новый прилив веры в то, что им тоже когда‑нибудь улыбнется счастье.

Прииски Туапеки*[Река в Отаго] измотали и обглодали их, высосали из них все силы. Отаго пошел на пользу ветеранам, обладающим почти сверхъестественным чутьем на вожделенный металл, и китайцам, которые сколотили себе состояние, перелопачивая отвалы и роясь в ямах, брошенных их более нетерпеливыми конкурентами. Рисковые парни вспоминали Отаго с досадой. У них вызывал досаду и Габриэл Рид, потому что он не сделался сыт и пьян, не промотал свои тысячи на потаскух и модных портных и сохранил трезвость и здравомыслие даже в искристом ореоле своего новообретенного богатства. Это было нечестно. Отаго подвел их, но уж Хокитика‑то пе подведет!

Они застолбили себе участки, разбили в грязи холщовые палатки и принялись за работу. Они промывали гравий горсть за горстью, прочесывали каждую речушку, снедаемые неуемной жаждой отыскать наконец тот огромный золотой шмат, с которым не стыдно будет навсегда вернуться домой. По ночам им мешали спать птичьи крики. Черный лесок в Окарито, глубокие рвы в Чарльстоне, вырубленные туннели в Россе*[Окариго, Чарльстон, Росс — места золотодобычи на западном побережье Южного острова.]. Каждый месяц появлялось новое местечко — новая лощина, новый соблазн, — и люди бросались туда, чтобы еще раз попытать счастья. Лил дождь. Они жили на пресных лепешках, плохом чае и дешевом виски из местных кабаков; иногда кто‑нибудь убивал дикую свинью и продавал ее товарищам кусок за куском. Женщина — боже ты мой, женщина — съежилась в их мыслях до запредельного ничто, абстрактная мать и шлюха.

Рисковые парни — те, что еще держались, еще не сгинули, — каждый день просеивали землю, бережно складывая свои скудные находки в ситцевые кисеты, похожие на мешочки со специями. К этому времени их поразила полная слепота. Лихорадка изъязвила их души навеки, как уродуют тело оспенные рубцы. Они видели только то, что блестит. Они уже не могли вернуться к своим делянкам, на свои фермы. По ночам они вскрикивали в палатках, засыпая в обнимку с мокрыми грязными лотками.

В самом начале весны 1866 года по восточной дороге, бегущей вдоль скалистой лощины, в Хокитику вошел старатель.

Он был смугл, коренаст, и его борода торчала лопатой. За спиной у него висел мушкет, обернутый в чертову кожу, под котомкой позвякивала пара котелков. Он шел, не глядя по сторонам, подперев нижнюю губу языком и упрямо выпятив подбородок.

Он шагал быстро. Выйдя на главную улицу, он поднялся по тесовым ступеням к дверям банка «Грей и Буллер», постучал носками по пяткам, стряхивая с сапог грязь, снял шляпу и переступил порог.

В невзрачном, обшитом досками помещении горела пара газовых ламп, потому что сквозь единственное мутное окошко у двери просачивалось слишком мало света. По стенам были расклеены объявления из местной газеты и мельбурнского портового вестника, а стена рядом с дровяной печкой так накалилась, что отливала рыжиной. В комнате пахло подгнившим деревом, прибрежной сыростью и скверным кофе.

Банковский клерк оторвал взгляд от конторской книги.

— Золото? — спросил он.

— Нет, — ответил старатель. Он вынул из кармана узелок и аккуратно развязал его. Клерк увидел на мягком платке серебряные карманные часы с бриллиантовой инкрустацией. Старатель положил их на весы, и чаша с бряканьем опустилась вниз.

— Нашел на участке и подумал, может, они чего стоят, — сказал он. — Камушки вот. И на крышке внутри имя какой‑то богатой леди.

Клерк взял часы и взвесил их на руке.

— Славная вещица, — сказал он. — Только вам не сюда, а в ломбард. Мы имеем дело с золотом и ценными бумагами. Я это даже оценить не могу: не разбираюсь.

— Ну да, — сказал старатель, но не тронулся с места.

Клерк открыл часы и прочел:

— «Анне — Марии, моей любви и опоре». По — моему, дорогая штука.

— Ну да, — повторил старатель, — Какой‑то богатой леди.

— Я же говорю, в ломбард отнесите.

Старатель покосился на печь. Его явно грызли сомнения.

— Не, — наконец сказал он. — Я их лучше с собой возьму. Заложу в Говернорс — Бэе*[Городок в регионе Кентербери, в восточной части Южного острова.].

— Хейгу, значит, не доверяете? — спросил клерк, имея в виду хозяина ломбарда.

— Обижать не хочу, — ответил старатель. — Как‑то не приглянулось его заведение.

— Показать‑то в любом случае можно, хоть для проверки. Или у вас размолвка вышла?

— Не хочу зря на человека наговаривать, — повторил его гость. — Чего зря болтать. Да я все равно сегодня вечером на восток уезжаю.

— На «Аделаиде»?

— Ага. Надо кое‑что забрать, оставил на черный день. А потом в Порт — Чалмерс и дальше на юг. Хочу там попытать счастья.

Служащий поморгал.

— Нечего там делать, — сказал он. — Точно вам говорю. Там уже все по второму разу перекопали. Отаго пуст. Он был пуст еще два года назад.

— Да ну? — спросил старатель. Он переступил с ноги на ногу.

— Послушайте. Я вот на этом столе каждую неделю по самородку видел. С тех пор как мы открылись, я видел три таких, что на всю жизнь хватит.

Старатель пососал губу.

— Ну да, — сказал он, — но тут уж кому как везет.

— Каждую неделю по самородку, клянусь.

— Кому как везет, — снова повторил гость. — Эти паршивые часы — первое, что мне за целый месяц перепало. Я‑то думал, оно. Заорал, как дурак.

— Говорю вам, — сказал клерк, — лучше не торопитесь. Вы куда думали податься — в Дунеган, на Каварау? Ничего там нет, все перекопано.

Старатель поворошил рукой у себя в кармане.

— А вы сами когда‑нибудь пробовали?

— Ну нет, — сказал клерк. — У меня работа сидячая. Я в Вальхалле сидел, пока там все не выпотрошили.

— То там, а то здесь.

— Да один черт, — сказал клерк. — А вы что, тоже, значит, в Виктории были?

— Не, никогда. Последние несколько лет жил в Хобарте*[Город на острове Тасмания.]. Ну и дыра, скажу я вам. Землишка у меня там была, коровки.

— Стало быть, первый раз этим заболели.

— Ну да, — сказал гость. — Первый раз. — Он глянул на часы в руке служащего. — А на юге в банках работали?

— В Отаго‑то? Ну нет.

— Так вы, может, и не знаете, — сказал старатель. Он кивнул на часы. — Может, не знаете, да и все.

— Послушайте меня, — сказал клерк. — Я свое дело знаю. Отаго пуст.

Старатель покачал головой и одновременно пожал плечами. Его взгляд скользнул обратно к печи в углу, а пальцы затеребили лямку котомки.

— У вас жена, с вами приехала?

— Нет.

— Где‑нибудь невеста ждет?

— Нет.

Старатель с присвистом выпустил воздух сквозь зубы.

— Этак‑то полегче, — сказал он. Наступила тишина, потом клерк нарушил ее:

— Так вы, значит, поссорились с Хейгом?

— Не ссорились мы, — сказал старатель. Он протянул руку за часами. — Ладно. Спасибо вам.

Клерк ссыпал часы с цепочкой в ладонь своему гостю.

— Не за что.

— Я уже и билет взял. Не выбрасывать же.

— Что ж, тогда удачи вам.

— Я приберег кое‑что на черный день. Надо забрать.

— Да, — сказал клерк. — Понятно.

— Так же не бывает, чтоб всегда не везло, верно?

— Верно.

— Где‑нибудь там, на юге, — сказал гость. — Вдруг да и попадется чего. — Он кивнул и повернулся, чтобы уйти, но, взявшись за дверную ручку, помедлил и спросил: — Не посоветуете тут какого‑нибудь парикмахера?

— Дальше по улице, на углу. Желтая вывеска, — сказал клерк, махнув рукой. — Пенни за бритье без горячей воды.

Когда гость ушел, служащий не сразу вернулся к книге. Ах, эти рисковые парни, подумал он, что за народ! Он барабанил пальцами по столу, пока весы не запели в ответ тихо и жалобно.

Рисковые парни. Он думал обо всех них разом — обо всем этом сонме проклятых.

Вообще‑то клерк был женат — он солгал гостю. В Ливерпуле у него была женщина, избранная за немногословие и форму рук.

Были и другие — в Вальхалле и Мельбурне, по большей части на сносях, или уже родившие, или мертвые. Ливерпуль он оставил без предупреждения — там нечего было терять, абсолютно нечего, — и несколько лет после этого подумывал, не отправить ли туда денег через какого‑нибудь осторожного поверенного или посредника, который сумеет удалить почтовую марку Виктории и каким- то образом переправить пакет по назначению, но эти раздумья утомили его. Да и вообще, пускай лучше его семья думает, что он умер, — так оно гуманней. Он взял билет на пароход, подпоясался и был таков. Это было легко. В колониях все иначе, казалось ему. Там свобода, раздолье. Но он не учел лихорадку.

Он смотрел на удаляющуюся фигуру старателя, искаженную мутным стеклом, и жалел его. Страшное дело — лихорадка!

Сам он не потерял на нее ни часу, никогда не маялся ночью на мокрой подушке; золото было для него просто желтым крошевом или кусками весом в столько‑то унций. Рисковые парни вызывали у него грусть. Ему было грустно смотреть, как старатель тщательно заворачивает часы обратно в платок. Этот бедняга ехал на выработанные прииски, на бесплодную землю. Наверное, он заложит свои часы за фунт или пусть даже за три, пропьет эти монеты в кабаке, а потом, рано или поздно, его убьют над пригоршней желтого песка где‑нибудь в глуши, в грязной канаве. Клерк покачал головой. Он не мог представить себе, каково это — стремиться к чему- то. Что это за странная тяга? Свобода была для него бегством не к чему‑то, а от чего‑то.

Не прошло и пятнадцати минут, как в дверь снова постучали, и на пороге возник замурзанный мальчишка с сумкой и небольшой пачкой листков, перевязанной шпагатом. Он вытащил из нее один листок и протянул его клерку.

— К вашему сведению, если не возражаете, — сказал он и собрался уходить.

Клерк взглянул на листок. Он был тонкий, с расплывчатыми черными строчками, оттиснутыми на газетном прессе: «Утеряны дамские часы, ценные, дорогие, свадебный подарок. Вернувший владельцу Дж. Маршаллу в гостиницу „Коринтиан“ получит награду в 100 фунтов и благодарность».

— Погоди‑ка, — сказал он мальчишке. — Ты от мистера Маршалла?

— Ага, — сказал тот. — Он нынче из Росса возвращается.

— Так он сейчас не в гостинице?

— Вечером будет.

— Сотня фунтов, значит.

— Чего? — спросил мальчишка. Вид у него был глупый.

— За часы.

— Ну да, часы.

— И он за них сотню обещает?

— Так там написано?

— Написано «сотня».

— Тогда да.

— Чем он занимается, твой мистер Маршалл?

— Он инспектор, — сказал парень. — И еще у него доля рудников в Клуте*[Район в Отаго].

— Богатый, стало быть.

— Одежка у него что надо, — сказал парень. — А дома дочка, у нее тоже все как надо.

Он мялся у стола. Клерк вздохнул и полез в карман за фартингом.

— На, возьми. Скажешь мистеру Маршаллу, что у мистера Абернати из банка «Грей и Буллер», возможно, есть для него хорошие новости. Понял?

— Так мне что, это не разносить больше? У меня еще много.

— Делай то, что тебе велел мистер Маршалл, — сказал клерк. — А теперь повтори, что ты ему передашь.

— Про мистера Абернати из банка.

— Банк «Грей и Буллер». На Ревелл — стрит. А теперь давай, двигай.

Когда клерк вошел в парикмахерскую, старатель уже выпрастывал из- под воротника полотенце. Теперь он был чисто выбрит, а его подстриженные волосы лоснились маслом. После стрижки он словно похудел еще больше и выглядел совсем больным. Под ушами у него желтели остатки мыльной пены. Он кивнул и поднялся, уступая место новому клиенту.

— Нет — нет, — сказал клерк. — Я не бриться. Хочу вам кое‑что сообщить. Насчет часов, которые вы нашли.

— Да?

— В гостинице «Коринтиан» есть такой мистер Маршалл. Обещает сто фунтов, если ему их вернут.

— Сколько?

— Сотню, — сказал клерк. — Они ему дороги. Свадебный подарок.

— Сто фунтов?

— Ну да.

— За часы?

— Его слуга говорит, он богач.

Старатель задумался. Его взгляд скользнул в угол комнаты.

— Очень вам благодарен, — наконец сказал он. Кивнул парикмахеру, взял свой мушкет с котомкой и вышел на улицу. Клерк последовал за ним. Отойдя от двери парикмахерской на несколько шагов, старатель внезапно развернулся к нему с угрожающей миной.

— Так, — сказал он. — И что все это значит?

— То есть?

— Мне светит сто фунтов, — сказал старатель. — Я иду и хватаю за шиворот парня с часами, отнимаю их силой, даю ему десятку, краду их — все что угодно, а потом забираю свои деньги, и до свиданья. А вы что задумали?

— Просто хотел помочь, — ответил клерк.

— И? — спросил старатель, тяжело дыша.

— И все. Только я еще кое‑что узнал. Его пока нет, этого мистера Маршалла. Так мне мальчишка сказал, его слуга. Он вернется из Росса сегодня вечером.

— Надуть меня хочешь?

— Да нет же, друг, — сказал клерк. — Смотри, у меня и объявление есть.

Он протянул старателю листок, и тот посмотрел на него сосредоточенным, неподвижным взглядом человека, не умеющего читать. Потом вернул бумагу, дернул подбородком и сказал:

— Вижу.

— Я просто помочь тебе хотел, вот и все. — Клерк поднял ладони.

— Это обман, — сказал старатель. — Только я не пойму, в чем тут штука.

— Спроси у слуги, — сказал клерк. — У мальчишки, который мне его дал, У него их целая пачка. Черт возьми, приятель! У мальчишки спроси!

Глаза старателя сузились. Его рука потянулась к бедру.

— Мы его спросим, — сказал он наконец. — Веди. Говорить буду я. Если что не так, ты у меня пожалеешь.

— Ладно, — сказал клерк. Он вспотел. — Я без задних мыслей. Зря ты это.

Я просто подумал, почему бы не по- мочь человеку.

Они нашли мальчишку перед гостиницей «Коринтиан». Объявлений у него уже не было, и он сидел, посасывая кусок солонины.

— Этот, что ли? — спросил старатель.

— Он самый, — ответил клерк.

— Не вздумай сбежать, — сказал старатель и поддернул на плечах котомку. Когда они пересекали улицу, он окликнул паренька. Тот поднял голову и лениво покосился на них. На его губах блестела слюна.

— У тебя, говорят, богатый хозяин? — спросил старатель, остановившись чуть поодаль и расставив ноги.

— Да, сэр, — ответил мальчишка.

— Можешь сказать мне, как его зовут?

— Маршалл его фамилия, — ответил паренек. — Здрасте, мистер Абернати.

Клерк кивнул, и старатель нахмурился.

— Ты его знаешь? — спросил он.

— Сегодня в банке познакомились, — ответил паренек.

— И что ты делал в банке?

— Объявление принес.

— Про что?

— Да про часы.

— Маршалл потерял часы?

— Ага, — сказал паренек. — Это жены его. — Он переводил взгляд с одного мужчины на другого. — А в чем дело‑то?

Прежде чем ответить, старатель пожевал губами.

— Я нашел часы его жены, — сказал он после паузы. — Там, в овраге. Хочу получить за них сотню.

— Нашли, да? — спросил мальчишка.

— Да, — сказал старатель. — Лежали себе там на солнышке. Обронила, видать.

Мальчишка внимательно посмотрел на него.

— А может, вы их украли?

— Да ты что! — возмутился старатель. — Говорю тебе, в овраге нашел. Думал, самородок. Заорал так, что на всю долину слышно было. Человек пятнадцать видели, как я их поднял. Пятнадцать — это самое малое. Хочешь, иди спроси.

Мальчишка пожал плечами и отвел глаза.

— Ты передай мистеру Маршаллу, — сказал старатель, — Передай, что я нашел его часы.

— Ну и хорошо, — сказал парень. — Только я ему навстречу не побегу.

— Он что, в дороге?

— К вечеру будет. Да чего вы вообще? Я же вам только что все объяснил, — вдруг обратился он к клерку. Тот сморгнул и немного отступил назад от неожиданности.

— Не твоя печаль, — сказал старатель. — Ладно, у нас все, — Он отвернулся и поймал клерка за локоть. — Пойдем‑ка туда, — сказал он и отвел его от гостиницы на порядочное расстояние.

— Просто я раньше уже попадался, — сказал он.

— Ничего, — отозвался клерк и вытер лоб рукавом.

— Это сто фунтов меня с толку сбили.

— Угу.

— Странно как‑то — за часы.

— Угу.

— Чересчур вроде.

— Богатые есть богатые, так я полагаю.

— Ну да, — сказал старатель. — Я не хотел тебя обидеть.

— Ладно, — сказал клерк. Он уперся взглядом в землю.

— Чего ты не попробовал‑то? — спросил старатель. — В смысле, как‑нибудь меня обмануть?

Клерк открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг заколебался.

И впрямь, почему? Неужели такая мысль просто не пришла ему в голову? Это было бы наивно и даже стыдно. На самом деле причина заключалась в том, что он пожалел этого малого, ему стало горько за него, как было горько за всех ловцов удачи.

— Напрасно ты едешь в Отаго, — наконец сказал он. — Вот почему.

Старатель посмотрел на него.

— Я билет менять не стану, — сказал он. — Мне надо свое забрать. Меня женщина ждет. Слушай. Что, если я дам тебе… — и он сунул клерку завернутые в платок часы.

— Что? — изумился клерк. — Им же цена сто фунтов.

— Ну да, — сказал старатель. — А ты мне дашь пятьдесят. Годится? Поделимся пополам. Сначала ты мне помог, теперь я тебе. А то ведь я свой рейс пропущу.

Клерк отступил на шаг. Старатель не смотрел на него; он наблюдал за парой лошадей, топчущихся и пофыркивающих перед китайской кумирней. Глаза его были прищурены, уголок рта опущен. В душе у клерка что‑то шевельнулось. Вот она, подлинная человечность, подумал он. Вот отголосок того, кем был этот парень, кем он мог бы остаться, не порази его эта чертова лихорадка.

— Хорошо, — сказал он после долгой паузы, — я выпишу тебе пятьдесят фунтов.

«Аделаида» ушла в Литтелтон*[Порт на восточном побережье Южного острова.] под вечер, вместе с отливом. Клерк не видел, как ее высокие мачты проплыли над бухтой и исчезли за косой в открытом море. Он сидел у себя в банке, заполняя конторскую книгу и сжимая в левой руке прохладную тряпицу с драгоценной находкой.

За пятьдесят фунтов мистер Абернати мог уехать куда угодно. Эта мысль взбудоражила его. Странно, что он получил возможность покинуть Хокитику прежде, чем для этого появилась причина: на сей раз ему не от кого было бежать, он так и не обзавелся здесь очередной надоедливой девицей. Но сама эта странность была так приятна, что он засмеялся и крепче стиснул часы в кулаке. Теперь перед ним открыты все дороги. Он может одеться как настоящий богач, может купить себе револьвер, жеребца, трость! Он больше не чувствовал жалости к едущему на юг старателю. Может, и правда найдется там какой- нибудь уголок, подумал он, какая‑нибудь забытая долина близ Туапеки, какая‑нибудь нетронутая жила. Что- нибудь да найдется.

После захода солнца он выждал еще пару часов и только потом сменил рубашку и отправился в «Коринтиан».

— Я к мистеру Маршаллу, — сказал он портье за столом, но никакого мистера Маршалла не было. Он показал портье свой листок, теперь сложенный вчетверо. Тот пожал плечами. Но дорога из Росса была вся в колдобинах, ее заливали дожди, на ней можно было застрять в любое время года. Ктерк ушел и вернулся на следующий вечер, потом на следующий. Мистера Маршалла не было.

Он стал наводить справки. Никто не слышал о богатом человеке, который должен был возвратиться с приисков в Россе. Никто не слышал такого имени — может, Марчбэнкс, спрашивали его, или Майкле? Клерк принялся искать мальчишку — слугу, но мальчишка пропал. На третий день он отнес часы в ломбард, чтобы оценить. Хозяин ломбарда усмехнулся.

— Это не бриллианты, — сказал он. — Это стекло.

— Вы тут недавно ни с кем не ссорились, Хейг? — спросил клерк. — Да я вообще не по этой части, сэр.

— Не знаете человека, который мог бы затаить на вас обиду?

— Нет, сэр, — сказал хозяин. — Мы с ребятами всегда ладим.

Клерк кивнул на часы.

— Так сколько, по — вашему?

— Я бы дал вам фунт, — сказал хозяин, — но только потому, что знаю вас за честного, порядочного человека. Любой другой получил бы не больше шести шиллингов.

Чтобы вернуть банку «Грей и Буллер» сорок девять фунтов, клерку потребовалось почти два года. За это время он повидал на своем столе шесть самородков. Дожидаясь, пока его долг будет погашен, он связался с ирландкой, которая родила от него внебрачного ребенка. Каждую неделю — новая гостиница, новая партия корабельного груза, новое месторождение. Он взвешивал золото и считал унции. Он наливал себе виски и, возя стакан по столу кругами, пытался сохранить в памяти облик того старателя: его походку, контур носа над бородой, глаза — все это невозможное бесстыдство.

Если они когда‑нибудь встретятся снова, думал клерк, он его убьет.

Рисковые парни к тому времени были уже мертвы — все, кроме последнего. Этот последний, чахлый и скрюченный, с редкими черными пеньками зубов, сидел в одиночку на берегу реки милях в пятидесяти к югу от Хокитикского ущелья и жарил на костре тощего голубя. Глядя, как желтеет поначалу белая кожа птицы, он думал, что скоро ему наконец улыбнется удача и первое, что он тогда сделает, — это исчезнет.