I

Странник, смотри: этот Рим, что раскинулся здесь перед нами,

Был до Энея холмом, густо поросшим травой.

На Палатине, где храм возвышается Феба Морского,

Прежде изгнанник Эвандр пас лишь коров да быков.

5 Не воздвигались тогда, как теперь, золоченые храмы:

Было не стыдно богам глиняным в хижинах жить.

С голых утесов скалы гремел Тарпейский Юпитер,

И водопоем скоту Тибр-чужестранец служил.

Где на подъеме горы стоит дом Рема, когда-то

10 Общий для братьев очаг был и державою их.

Где заседает сенат в окаймленных пурпуром тогах,

Там собирался старшин попросту, в шкурах, совет.

Сельский рожок созывал на сходку древних квиритов,

Сотня их всех на лугу и составляла сенат.

15 Не волновались еще над изгибом театра завесы,

Не орошал в старину сцену душистый шафран.

Не было нужды искать никому богов иноземных,

Раз трепетала толпа перед святыней отцов,

Иль ежегодно справлять Палилии, сено сжигая,

20 Вместо чего в наши дни куцего режут коня.

Скромная Веста была венчанному ослику рада,

Скудные жертвы везли, тощих впрягая коров,

Кровью жирной свиньи перекрестки тропинок святили,

Печень овцы под свирель в жертву пастух приносил.

25 В шкуре козлиной хлестал всех плетью ременною пахарь:

Священнодействует так Фабий Луперк и теперь.

Грубый боец не блистал, врагов устрашая, доспехом:

Все обожженным дубьем попросту бились тогда.

В шапке волчьей Лукмон впервые лагерь устроил,

30 Татию больше хлопот было тогда средь овец.

Титии следом пошли, Солонийские Луцеры, Рамны,

Белых коней четверню Ромул отсюда погнал.

Город был мал и вдали подгородные были Бовиллы,

В Габиях, жалких теперь, густо толпился народ,

35 Имя по белой свинье получившая, высилась Альба,

Даже и путь до Фиден долгим казался тогда.

Римляне имя свое получили от города Рима,

Но не стыдятся они крови волчицы своей.

Счастье, что ты привела сюда своих, Троя, Пенатов:

40 Видно, дарданский корабль вещая птица вела!

Было приметой благой уже то, что его не разрушил

Конь из еловых досок, чрево раскрывший свое

В час, как на шее повис у сына дрожащий родитель

И остерегся огонь плечи сыновние жечь.

45 Деция дух возник, вознеслись и Брута секиры,

Меч Венера сама Цезарю здесь подала,

В гордой победе неся воскресающей Трои доспехи:

Древле богов твоих, Юл, к счастью земля приняла,

Если треножник вещал смятенной авернской сивиллы,

50 Что авентинский Рем жертвой искупит поля,

Если гласили слова пергамской пророчицы внятно,

Позднюю правду неся древней Приама главе:

«Бросьте, данайцы, коня! Не к добру вам победа: Юпитер

Вновь Илион воскресит, пеплу оружие даст».

55 Марса волчица, о ты, кормилица лучшая Рима,

Дивные стены взросли от твоего молока!

Стены я эти воспеть пытаюсь стихом благочестным:

Горе мне, жалок в устах звук славословий моих!

Но, как ничтожен ни будь из груди текущий источник,

60 Всем, чем я только могу, родине рад он служить.

Энний колючим венком пускай свою речь украшает:

Вакх, на меня простирай листья плюща твоего,

Чтобы творенья мои возвеличили Умбрию нашу,

Умбрию, где родился римский теперь Каллимах!

65 Пусть же, кто из долин посмотрит на наши твердыни,

По дарованьям моим судит об их высоте.

Внемли мне, Рим: я пою тебе в честь! Пожелайте успеха,

Граждане, замыслу: пусть справа мне птица поет!

Таинства, дни воспою, названия древних урочищ:

70 Пусть к этой дальней мете в пене стремится мой конь.

«Что ты судьбу прорекать, опрометчивый, тщишься, Проперций?

Нет, не дано тебе прясть нить из кудели такой!

Горькие слезы прольешь, запев вопреки Аполлону,

Требуешь песен от струн только к досаде своей.

75 Точно я все говорю по точным приметам: пророку,

Мне ли не знать, как вести звезды по медным кругам?

Мне отец — вавилонский Ороп, сын Архиты; зовусь я

Гором и древний свой род я от Конона веду.

Боги свидетели мне, что родню я свою не унизил:

80 В книгах ученых моих — истина прежде всего.

Боги за деньги теперь, и за золото даже Юпитер

Предан, и весь Зодиак сбит на кривом колесе —

Сбит и Юпитер благой, и звезда грозящая Марса,

И предвещающий всем гибель Сатурн роковой,

85 Рыбы сместились, и знак надменного Льва ненадежен,

И Козерог не идет в глубь гесперийской волны.

«Троя, — скажу я, — падешь, но Римом Троянским воскреснешь!

Я по морям и земле много могил воспою».

Я предрекал, когда Аррия двух сыновей провожала

90 (Их облекая в доспех, хоть это бог запретил),

Что не вернут они вновь свои копья к отцовским пенатам:

Ныне мою правоту два подтверждают холма.

Ибо Луперк, охраняя коня обагренную морду, —

Горе! — с ним вместе упав, плохо себя оберег.

95 Галл же, знамя в бою защищая, врученное станом,

Там и погиб, под своим окровавленным орлом.

Бедные юноши, вы — две гробницы для матери жадной!

Прав я, но это сбылось против желаний моих.

Я же, когда не давала родить Кинаре Люцина

100 И тяготилася та бременем в чреве своем,

Тайно Юноне сказал о воле судьбы непреложной:

Роды настали, я прав, слава писаньям моим.

Так и Юпитера грот не вещает в ливийской пустыне,

Или те жилки, в каких видны решенья богов,

105 Или великий знаток движенья крыльев вороньих,

Или волшебной водой вызванный призрак могил.

Истинный путь надлежит искать в небесах, и стезею

Звездной в пяти поясах вечную правду пытать.

Служит примером Калхас: от священных утесов Авлиды

110 Некогда он корабли верной рукой отвязал;

Он и железо вонзил Агамемнона дочери в шею, —

Поднял в ту пору Атрид холст обагренных ветрил;

Но не вернулись вовек данаи. Рыданья уйми ты

И на Эвбейский залив, павшая Троя, взгляни!

115 Мстительный Навплий в ночи перед ним огни воздвигает,

И под добычей своей Греция еле плывет.

Вещую деву схвати и люби, Оилид-победитель,

Хоть бы Минерва ее скрыла одеждой своей…

Древность оставим; твои теперь наблюдаю я звезды:

120 Новым слезам начинай ты терпеливо внимать.

Умбрией древнею ты порожден у почтенных пенатов

(Ложь это? Или твою родину я угадал?),

Где напоены луга Мевании мглою росистой

И нагревает жара озера Умбрского гладь,

125 Где, возвышаясь, встают на вершине Асизия стены,

Стены, что стали славны дивным талантом твоим.

Кости отцовские ты собирал, хоть по возрасту рано

Было сбирать их, и был в бедности жить принужден:

Ибо угодья твои и волов, твое поле пахавших —

130 Все у тебя отобрал мрачный земли передел,

Только ты ладанку снял золотую с ребяческой шеи,

И пред богами своей матери тогу надел,

Тотчас же стал Аполлон понемногу внушать тебе песни

И запретил в судах вздорным оратором быть.

135 Строй же элегией ты приманки (вот где твой лагерь!);

Пусть в подражанье тебе прочая пишет толпа.

Будешь Венере служить и ходить в любовных доспехах,

Будешь желанным врагом ты для ее детворы.

Сколько победных ты пальм ни стяжал бы трудами своими,

140 Помни, — красавица все их у тебя отберет;

Как ни тряси бородой, а попался на удочку, — помни,

Что не удастся тебе вытащить жало крючка.

По произволу ее и дни будешь видеть, и ночи;

Даже и слезы твои будут по воле ее.

145 Тысячи стражей ночных и печать на двери не будут

В помощь тебе: для измен хватит и щелки с нее.

Ну, а когда твой корабль с волной состязается в море,

Иль на оружье врага ты безоружным идешь,

Иль, содрогаясь, земля разверзает зияние пасти, —

150 Плохо: зловещий тебе Рак осминогий грозит».

II

В теле едином моем что дивишься ты образам многим?

Отчие признаки ты бога Вертумна узнай.

Родом и племенем я — этруск, но нимало не горько

Было мне в бегстве от войн бросить волсинский очаг.

5 Рад я толпе, не угоден мне храм из кости слоновой:

Взорам отраден моим римского форума вид.

Некогда здесь Тиберин свой путь пролагал, и толкуют,

Будто плескалися там весла по мелкой воде;

После того же, как он уступил свое место питомцам,

10 Зваться Вертумном я стал от повернувшей реки;

Иль от того, что, плоды во вращении года предвидя,

Их посвященными мнит богу Вертумну народ.

Первыми лишь у меня синеть принимаются грозди

И наливаться начнет колос мохнатый хлебов;

15 Сладкие вишни ты здесь и осенние сливы увидишь,

Тутовых ягод багрец, зреющих в летние дни;

Здесь прививатель обет воздает венком плодоносным,

Если искусством его яблоня груши родит.

Ложные толки вредны; иным объясняется имя:

20 Верь, когда бог про себя станет рассказывать сам.

Благоприятна моя природа для всех превращений:

Как ты меня ни верти, буду хорош я всегда.

В косские ткани одень — я девушкой нежною стану;

Тогу накину — и кто мужем меня не сочтет?

25 Дай ты мне косу и лоб увенчай мне спутанным сеном —

Ты поклянешься, что сам эту траву я косил.

Я и доспехи носил, и помню — меня в них хвалили;

Также бывал и жнецом с полной кошницей зерна.

В тяжбах судебных я трезв; но только венок я надену,

30 Ты закричишь, что вино кинулось в голову мне.

Голову митрой укрась — я стану похож на Иакха;

Феба я образ приму, если подаришь мне плектр.

С сетью в руках — я ловец, когда же тростинку возьму я,

Богом я стану опять: буду я Фавн-птицелов.

35 Был и возницей Вертумн, и всадником также, который

Может совсем без труда прыгать с коня на коня.

Случай представится — рыб на крючок наловлю и пойду я

Щеголеватым купцом в длинной тунике бродить.

С посохом, будто пастух, могу надзирать я и даже

40 В цирке порою носить розы в корзине большой.

Разве прибавить еще (я в этом особенно славен),

Что приношенья садов сладко держать мне в руках:

И голубой огурец, и, как чрево, распухшая тыква,

Связки капустных кочней — это приметы мои.

45 Нет и цветка на лугах, который не стал бы, красиво

Мне обвивая чело, томно на нем увядать.

Так как, единый всегда, я во все превращался обличья,

Метко родной мне язык имя впоследствии дал.

Ты же, о Рим, ты и сам присудил моим тускам награду:

50 Целая улица здесь Тусской зовется поднесь

С давней поры, как пришел Ликомед с дружиной союзной,

Лютого Татия строй, войско сабинов разбил.

Зрел я колеблемый строй и копий падение видел,

Как показали нам тыл в бегстве позорном враги.

55 Сделай лишь так, о родитель богов, чтобы граждане Рима

В тогах густою толпой шли предо мною в веках.

Шесть остается стихов (тебя, что на суд поспешаешь,

Не задержу: вот предел всех пояснений моих).

Был я кленовым пнем, топором, обтесанным наспех,

60 Нищим до Нумы я был богом во граде родном.

Пусть же, Мамурий, тебе, чеканщику статуи медной,

Осков земля не натрет сильной в искусстве руки,

Если сумел ты меня отлить столь способным на дело.

Это творенье — одно, но не одна ему честь.

III

Это письмо своему Ликоту шлет Аретуза, —

Только, далекий всегда, можешь ли зваться моим?

Если при чтенье тебе покажутся строки неясны,

Помни, моею слезой стерты такие места.

5 Если ж неверной чертой собьет тебя буква иная,

Знай, замирающих рук это отчаянный знак.

Видели Бактры твое многократное в них появленье,

Видел и невр-супостат, в броню одевший коня,

Геты с холодной зимой и бритт в расписной колеснице,

10 Смуглый, восточной водой будто сожженный индус.

Это ли брачный союз, договором скрепленные ночи

В час, когда пылкому я юноше — дева — сдалась?

Как провожали меня, предо мною пророческий факел

От разоренных костров мрачное пламя зажег,

15 И окропили меня из стигийских озер, и повязка

Криво на косы легла: замуж без бога я шла.

Тщетно у храмов висят, увы, все мои приношенья:

Вот уж четвертый теперь тку тебе воинский плащ.

Горе тому, кто сгубил для военного тына деревья,

20 Кости хрипящие смог в горестный рог превратить!

Пусть он томится, как Овн, что плетет, согнувшись, канаты

И утолять обречен вечно твой голод, осёл!

Разве, скажи мне, не жгут тебе нежные плечи доспехи,

Разве тяжелым копьем ты не натер себе рук?

25 Лучше пусть это вредит, чем какой-нибудь девушки зубы

В шею вонзают тебе метку, несносную мне!

Ты, говорят, и лицом похудел; но я бы желала,

Чтобы ты сох и бледнел лишь от томленья по мне.

Я ж, когда горькую ночь приводит томительный вечер,

30 Страстно целую в тиши твой позабытый доспех,

Жалуюсь я, что твой плащ постели моей не закроет

И не поют для меня птицы, предвестницы дня.

В долгую зимнюю ночь над лагерной пряжей тружусь я,

Тихо на ткацком станке тянется тирская шерсть.

35 Знать я хочу, где течет Аракс, покоряемый нами,

Много ли миль без воды скачет парфянский скакун;

Принуждена изучать я по картам раскрашенным страны,

Всё, что премудрый творец вырастить там порешил, —

Где цепенеет земля от морозов, где сякнет от зноя,

40 Или какие ветра парус в Италию мчат,

Рядом со мною — сестра да кормилица, с горя бледнея,

С клятвой твердит: лишь зима так задержала тебя.

Как Ипполите везло! Доспех обнаженные груди —

Варварке — ей покрывал, голову нежную — шлем.

45 О, если б воинский стан был открыт и для женщины Рима!

Верной подмогой тебе я бы в походе была.

Скифские горы меня задержать не могли бы, хоть крепкий

Волею бога до дна реки сковал бы мороз.

Сила любви велика, а тем боле к законному мужу:

50 И раздувает огонь этот Венера сама.

Что же мне в том, что горит твой пурпур пунийским багрянцем,

А на руках у меня — камни чистейшей воды?

Глухо вокруг всё молчит, лишь привычной рукой приоткроет

Только в Календы одни ларов служанка моя.

55 Кравга, собачка моя, заскулит — вот мое утешенье:

Вместо тебя лишь она греет мне ночью постель.

В храмы ношу я цветы, покрываю ветвями распутья,

И можжевельник трещит в старом у нас очаге.

Если сова закричит, усевшись на крыше соседней,

60 Или запросит вина скудный светильник ночной,

То предвещает сей день закланье молочной овечки,

И, подпоясавшись, ждут свежей поживы жрецы.

Славой, молю я, не льстись взойти на бактрийскую крепость

Или, вождя победив, снять раздушенный наряд

65 В час, когда пращи начнут метать свинцовые ядра

И с обращенных коней лук вероломный звенит.

Но да смиришь ты скорей питомцев парфянского царства

Да понесешься с копьем вслед за победным конем.

Ввек нерушимо храни обеты нашего ложа:

70 Лишь под условьем таким жду я обратно тебя.

И, принеся твой доспех по обету к воротам Капенским,

Сделаю надпись: «Жена дар сей за мужа внесла».

IV

Буду тарпейскую сень и могилу Тарпеи презренной

Петь и захваченный в плен древний Юпитера храм.

В роще тенистой была плющом сокрыта пещера,

Там, где плеск родников с шумом сливался дубрав, —

5 Тихий Сильвана приют, куда овец зазывала

Часто в полуденный зной ласковым звоном свирель.

Татий источники те обнес частоколом кленовым

И, наваливши земли, лагерь надежный возвел.

Чем в эту пору был Рим, когда рядом Юпитера скалы

10 Звуком протяжным своей дудки курет оглашал?

Там, где диктуют теперь областям покоренным законы,

Римскую площадь копьем воин сабинский стерег.

Горы служили стеной; где теперь сенат и комиций,

Там из источника пил некогда конь боевой.

15 Воду богине брала отсюда Тарпея; но деве

Голову обременял глиняный тяжко кувшин.

Разве довольно одной было смерти для девы преступной,

Что захотела твои, Веста, огни осквернить?

Татий пред ней гарцевал на поле песчаном, красуясь

20 Пестрым оружьем, припав к холке буланой коня.

Так поразил ее вид и царя и царских доспехов,

Что опустила она руки и выпал кувшин.

Часто винила она напрасно Луну за предвестья

И говорила: «Иду волосы в речке омыть»;

25 Часто носила благим серебристым лилии нимфам,

Чтоб не пронзили лицо Татия римским копьем,

И возвращалась в туман Капитолия с дымом вечерним,

Руки себе изодрав на ежевичных шипах,

И на Тарпейской скале о ранах своих сокрушалась,

30 Ранах, которых простить близкий Юпитер не мог.

«Лагеря дальний огонь, и Татия в поле палатки,

И покоривший мне взор чудный сабинский доспех, —

О, если б пленницей мне остаться у ваших пенатов,

Пленницей, но моего Татия видеть лицо!

35 Римские горы, и Рим на их вершинах, и Веста,

Та, что позором моим будешь покрыта, — прости!

В лагерь пусть мчит мою страсть тот конь, которому Татий

Собственноручно всегда гриву направо кладет.

Диво ль, что Скилла волос отца своего не щадила

40 И превратились в собак белые чресла ее?

Диво ль, что предан был брат с головою рогатого зверя

В день, когда долгая нить путь указала во тьме?

Что за великий позор Авзонийским я девам готовлю,

Грешная дева, чей долг — девственный пламень блюсти

45 Если кого поразит, что угасли огни пред Палладой,

Пусть он простит: алтари залили слезы мои.

Завтра, как слухи идут, весь город охватит сраженье;

Ты ж опасайся всегда терний росистых горы.

Скользок, увы, этот путь и коварен: на всем протяженье

50 Он под коварной тропой скрытые воды таит.

О, если б ведала я заклятья магической музы,

В помощь, красавец, тебе были бы эти слова!

Шитая тога к лицу — тебе, не тому, кто позорно

Не материнскую грудь — вымя волчицы сосал.

55 Гость мой, царицею я рожать при дворе твоем стану —

Выйдет приданым честным мной тебе преданный Рим.

Если же нет — не покинь без отмщенья сабинянок пленных:

Ныне похить и меня, мерой за меру воздав.

Сомкнутый строй я разрушить могу: а вы, о супруги,

60 Вы заключите союз с помощью паллы моей.

Музыкой грянь, Гименей: трубач, не труби ты так грозно:

Брачное ложе мое, верьте, сраженья уймет.

Вот уж четвертый рожок возвещает зари приближенье,

Вот и созвездья, склонясь, тихо скользят в Океан.

65 Я попытаюсь уснуть, о тебе я ищу сновидений:

Ты перед взором моим благостной тенью предстань».

Молвила — и предала тревожному сну свое тело,

Не сознавая, увы, новых безумий во сне:

Ибо бессменный страж пепелища троянского — Веста

70 Множит вину и своим факелом кости ей жжет.

Так, как стримонка бежит, что возле струй Термодонта,

Платье свое изорвав, с грудью несется нагой.

Праздник в городе был (Палилии назван у предков,

С этого первого дня начали стены расти):

75 У пастухов годовые пиры, по городу игры,

Сладкой едой и питьем сельские полны столы,

Через лежащие врозь охапки зажженного сена

Пьяная скачет толпа, ноги измазав в грязи.

Ромул в ту ночь приказал распустить всю стражу на отдых,

80 В лагере всем тишина, грозные трубы молчат.

Время пришло для встречи с врагом, — решила Тарпея.

И, заключив договор, стала ему помогать.

Трудно подняться на холм, но был он в праздник безлюден:

Меч ее быстрый разит звонкоголосых собак.

85 Все погрузилося в сон, не дремал, однако, Юпитер,

Чтобы тебя покарать за преступленье твое.

Стражу ворот предала и спавшую мирно отчизну:

Брака желанного день требует ей указать.

Татий же (ибо и враг не воздал измене почета)

90 «Вот, — говорит он, — тебе царское ложе: взойди».

Так он сказал, и ее завалила оружием свита:

Вот тебе свадебный дар, дева, за службу твою!

Имя Тарпеи-вождя у нас гора получила:

Не по заслугам твоим названа эта гора!

V

Пусть зарастет вся могила твоя колючками, сводня,

Пусть на мученье тебе жажда томит твою тень,

Да не таятся в золе твои маны, но мстительный Цербер

Мерзкие кости твои воем голодным страшит!

5 Ты, что смогла б склонить Ипполита-упрямца к Венере,

Ты, для согласья в любви злейшая птица из всех,

Ты Пенелопу могла б за пустого хлыща Антиноя

Вынудить замуж пойти, весть о супруге презрев.

Если захочет она, магнит не притянет железа,

10 Даже голубка и та мачехой станет птенцам.

Только она соберет во рву коллинские травы,

Тотчас же бурный поток все за собою умчит.

Смела она ворожбой Луне давать предписанья.

Спину взъерошив, она кралась волчицей ночной;

15 Чтобы лукавством своим обманывать бдительность мужа,

Дергает ногтем она бедным воронам глаза.

Вот и о крови моей по совам она ворожила

И у жеребых кобыл воды брала для меня.

Дело словами она уснащала, подобно потоку,

20 Что пролагает себе путь сквозь каменья, журча.

«Если прельщает тебя Восток золотой доризантов

И под тирийской волной пурпурных раковин сок,

Иль эврипильская ткань тебе нравится Косской Минервы,

Иль с Атталийских одров снятый старинный покров, —

25 Всякий товар, что за деньги нам шлют пальмоносные Фивы,

Или из мурры фиал, жженный в парфянской печи, —

Верность отринь, богов прогони, да царствует лживость,

Пусть разорительный стыд прочь отлетит от тебя!

Выгодно выдумать вдруг соперника: пользуйся этим;

30 Если отсрочила ночь, — жарче вернется любовь.

Если ж тебе волоса он растреплет в злобе, — на пользу:

Тут-то его и прижми, пусть он заплатит за мир.

Если им куплен уже восторг продажных объятий,

Ври ему, будто настал праздник Изиды святой.

35 Пусть об апрельских тебе напомнит Иола, о майских

Идах Амикла, твердя «скоро рожденье твое».

Он умоляя стоит: а ты, раскинувшись в кресле,

Все что угодно пиши: коль заподозрит — он твой.

Шею держи в синяках от недавних как будто укусов:

40 Он их сочтет за следы страстной любовной борьбы.

Бегать не вздумай за ним, подобно срамнице Медее

(Знаешь ведь, как презирать стали за это ее),

Алчной Таиде скорей у изящного следуй Менандра:

С Гетой лукавым она ловко на сцене хитрит.

45 Вкусу мужчин потакай: если песню твой милый затянет,

Вторь ему, будто и ты тоже, как он, напилась.

Пусть тороватого ждет привратник; а нищий толкнется, —

Пусть он задвинет засов и непробудно храпит.

Пусть и солдат тебе не претит, для любви не рожденный,

50 Или матрос, у кого деньги в корявой руке,

Или же тот, кто носил дощечку на варварской шее

И намелённой ногой прыгал толпе напоказ.

Надо на деньги глядеть, не на руку, дающую деньги!

Что, кроме слов, получить можно от жалких стихов:

55 «Жизнь моя, что за нужда выступать, разукрасив прическу,

И шаловливо играть складками косских одежд?»

Если кто дарит стихи, не даря тебе косских нарядов,

К лире без денег всегда ты оставайся глухой.

Коль горяча еще кровь и лицо не изрыли морщины,

60 Пользуйся! — завтрашний день щеки засушит твои.

Видела в самом цвету я душистого Пестума розы:

Утренний ветер подул, — сразу увяли они».

Так вот вводила в соблазн подругу мою Акантида,

Ну, а сама-то она кожа да кости была.

65 Но в благодарность тебе, о царица Венера, голубку

Я приношу, и на твой жертву кладу я алтарь:

Видел я, — кашель сводил старушечью шею в морщинах,

Меж дупловатых зубов с кровью сочилась слюна;

Дух испускала она гнилой на отцовской рогоже,

70 Стыла в лачуге глухой перед пустым очагом;

А похоронный убор был шнурок на вылезших космах,

Краденый, с ветхим чепцом заплесневелым в грязи;

Да на беду мне еще тут залаяла чуткая сука

В час, когда, крадучись, я пальцем засов отпирал.

75 Сводне урною будь посудина с горлом отбитым,

Дикая фига пускай сверху придавит ее.

Каждый, кто любит, кидай на могилу ей острые камни

И непременно еще крепко ее изругай!

VI

Жертву приносит певец: да смолкнут уста перед жертвой,

Пусть пред моим алтарем телка падет под ножом;

Римские ныне венки с плющом да поспорят Филета,

И киренейской струей урна да плещет моя.

Коста и ладана мне вручите дары всеблагие,

5 Трижды пусть круг шерстяной днесь опояшет алтарь.

Влагой кропите меня, пусть новый алтарь освящает

Флейты слоновая кость, этот мигдонский сосуд.

Прочь отлети ты, обман, и ветр да развеет опасность:

10 Пусть непорочный лавр путь устилает певцу.

Муза, мы храм воспоем Палатинского днесь Аполлона, —

Вот, Каллиопа, предмет, взоров достойный твоих!

Цезаря песней своей хвалить я буду, а если

Цезаря славят — молю, ты, о Юпитер, внимай!

15 Фебова бухта есть, что врезалась в брег афаманский,

Гул ионийской волны там наполняет залив;

Эта актийская гладь — кораблей твоих памятник, Юлий,

Путь, где внимателен бог к жарким обетам пловца.

Здесь собрались со вселенной войска: сосновые глыбы

20 Встали в морях; прорекли птицы им разный удел.

Был и другой здесь флот, осужденный Тевкром Квирином,

Римские копья — позор! — взятые женской рукой;

Августа были суда, ведомы Юпитера знаком, —

Их значки уж не раз родине славу несли.

25 Выгнул Иерей наконец ряды двойною дугою,

И отраженных мечей блеск засиял на волнах.

Феб же, Делос забыв, его повеленьем недвижный

(Ветрами гневными был по морю встарь он гоним),

Вдруг над кормою возник у Августа; новое пламя

30 Вспыхнуло, трижды сверкнув факела яркой дугой.

Он не принес сюда ни кудрей, текущих на плечи,

Ни черепашьей своей лиры, ни песен любви, —

Ликом таким он грозил Агамемнону, внуку Пелопа,

Мертвых из стана дорян к жадным кострам выводил,

35 С ликом таким он рассек Пифона ползучие кольца, —

Змея (смолкали тогда звуки незлобивых лир).

Ныне он рек: «О ты, блюститель вселенной из Альбы,

Август, ты славой затмил предков троянских своих!

Волны смири: земля уж твоя. Мой лук тебе служит

40 И помогает доспех, плечи гнетущий мои.

Родины страх разгони, которая ныне, о мститель,

За корабли, за тебя к небу возносит мольбы.

Если защиты не дашь, то Ромул, воздвигнувший стены,

Встарь увидал не к добру птиц палатинских полет.

45 Дерзостны весла врагов. Латинскому морю зазорно

Парус царицы терпеть там, где начальствуешь ты.

Да не страшит тебя флот, окрыленный сотнями весел

Вражьих: он морем скользит против желания волн.

Хоть на носу кораблей — кентавры, грозящие камнем,

50 Бревен раскрашенных вид не напугает тебя.

В воине силу крушат иль множат — его побужденья,

В деле неправом из рук вышибет совесть копье.

Срок твой настал; высылай корабли: я, время назначив,

Сам лавроносной рукой Юлия флот поведу».

55 Молвил — и луком своим истощает запасы колчана,

Следом за луком его Цезаря копья блестят.

Рим победил, как Феб обещал; а женщине — гибель:

Сломанный скипетр ее мчит ионийская зыбь.

А с идалийской звезды восхищается Цезарь-родитель:

60 «Бог я! Я вижу, моя кровь в твоих жилах течет!»

Следом Тритон вострубил, и дружно морские богини

Все рукоплещут вокруг наших свободных знамен.

К Нилу стремится она, злополучная, в лодке поспешной, —

Лишь бы к ней смерть не пришла в день, предрешенный врагом.

65 Боги судили не так! Жене пройти ли триумфом

Путь, где некогда шел пленный Югурта в цепях?

Феб Актийский воздвиг себе памятник здесь, поразивши

Ныне одною стрелой десять ее кораблей…

Пел я довольно войну: Аполлон победитель кифару

70 Требует, снявши доспех для сладкозвучных стихов.

Светлые ныне пиры да начнутся в приветливой чаще,

Нежные розы теперь с шеи да вьются моей,

Пусть заструится вино, что выжато прессом Фалерна,

Пусть киликийский шафран трижды власы окропит.

75 Пусть у поэтов хмельных вдохновение Муза разбудит:

Вакх, под покровом твоим Феб плодоносен всегда.

Пусть вспоминает один покоренье болотных сигамбров.

Славит Мерою другой — край твой, о смуглый Кефей.

Третий споет, как позже на мир согласился парфянин:

80 «Рема значки да вернет; скоро отдаст и свои.

Только затем и щадит еще Август колчаны Востока,

Чтобы своим сыновьям эти трофеи отдать.

Радуйся, Красс, если ты под темным песком еще мыслишь:

Можем к холму твоему мчаться мы через Евфрат».

85 Так проведу я всю ночь за чашей, за песней, доколе

День не зажжет над вином яркие стрелы лучей.

VII

Маны не выдумка: смерть не все за собою уносит;

Над похоронным костром бледная тень восстает.

Мне у постели моей явился Кинфии призрак,

Похороненной в конце шумной дороги на днях.

5 Тяжек был сон у меня; о любви погребенной я грезил,

Холод постели моей царственный я проклинал.

Волосы те же у ней, с какими ее выносили,

Те же были глаза; край у одежды сожжен,

Пламенем был опален на пальце берилл неизменный,

10 И омертвила уста влага летейской струи.

Словно живая дыша, как живая она говорила,

Но на бессильных руках пальцы хрустели слегка.

«О вероломный, никто из женщин тебе не поверит,

Спишь ты! Неужто же сон может тобою владеть?

15 Ты неужели забыл проделки бессонной Субуры?

И под окном у меня все похожденья свои?

Как то одной, то другой рукою хватая веревку,

Я опускалась по ней прямо в объятья твои?

На перепутьях сходясь, мы честно Венере служили,

20 И согревали плащи нам на дороге постель.

О, молчаливый союз! Его вероломные клятвы,

И не услышавши их, ветер с собой уносил.

Но не оплакал никто моего потухавшего взора,

Будь это ты, я хоть день вымолить лишний могла!

25 Подле меня не дудел на тростинке прорезанной сторож.

Вместо подушки лежал жесткий кусок кирпича.

Разве кто видел тебя на моем погребенье печальным,

Разве слезой ты согрел темную тогу свою?

Если ленился пройтись за ворота, до них бы велел ты

30 Тише носилкам моим шествовать с прахом родным.

Неблагодарный, зачем ты ветров не звал на костер мой?

Нардом зачем не дышал мой погребальный огонь?

Трудно ли было тебе в него ирисов бросить дешевых

Или очистить мой прах, винный разбивши сосуд?

35 Огненной пытке предай Лигдама, клеймо ему выжги

(Раб этот, знаю, с вином бледной отравы мне дал);

Хитрой Номаде плевки чародейные пусть не помогут:

Вмиг раскаленный кирпич руки ее уличит.

Та, что недавно была всем доступной ночной потаскухой,

40 Пыль поднимает теперь платьем с каймой золотой

И непосильный урок задает той пряхе несчастной,

Что о моей красоте как-нибудь сдуру сболтнет;

Старой Петале за то, что венком убрала мне могилу,

Надо тащить за собой мерзкой колодки ярмо;

45 Да и Лалагу секут, скрутив ей косы тугие,

Так как посмела она имя мое помянуть.

Ей переплавить ты дал золотое мое изваянье,

Чтобы приданое дать ей от костра моего.

Но я тебя не виню, хоть того ты и стоишь, Проперций:

50 Долго ведь в книгах твоих власть процветала моя.

Неотвратимых судеб клянусь нерушимым заклятьем. —

Ласков да будет ко мне лай трехголового пса, —

Верной была я тебе. Если лгу, — на могиле гадюка

Пусть у меня зашипит, кости мои тяготя.

55 Знай же, две области есть по ту сторону мрачной стремнины:

В разные заводи там толпы на веслах плывут.

Здесь угоняют валы Клитемнестру распутную, рядом

Волны критянку несут, телки принявшую вид.

Вот и другие летят в ладье, обвитой цветами,

60 В край, где под ветром благим розы Элизия спят,

Где и кифары звучат, и медные бубны Кибелы,

Лидии плектром звенит хор митроносный в садах.

Где Андромеда, а с ней Гиперместра — истинным браком

Славные жены — ведут чистосердечный рассказ:

65 Первая плачет о том, что чернели в цепях материнских

Руки и холод скалы плечи безвинно томил.

Речь Гиперместра ведет, на что ее сестры решились

Смело идти, но она зла не могла совершить.

Так мы посмертной слезой исцеляем любовь каждой жизни,

70 Я ж об изменах твоих не говорю никогда.

Но умоляю теперь, коль словами моими ты тронут,

Коль не совсем завлекли чары Хлориды тебя,

Няню Парфению ты не покинь в ее старости хилой:

Жадной была она, да, но бескорыстной к тебе.

75 Пусть и подружка моя, дорогая Латрида, не служит

Новой твоей госпоже, зеркала ей не подаст.

Стихотворенья свои, которые мне посвятил ты,

Ради меня ты сожги, а не храни у себя.

Плющ ты с могилы срывай, ведь он, разрастаясь кистями,

80 Нежные кости мои душит, вкруг них оплетясь.

Там, где сквозь купы дерев течет Аниен плодоносный,

Там, где слоновая кость волей Геракла светла,

Там на могильном столбе стихи в мою честь ты напишешь

Кратко, чтоб мог их прочесть с ходу из Рима ездок:

85 «В лоне Тибурской земли золотая здесь Кинфия дремлет:

О Аниен, возросла слава твоих берегов».

Не презирай ты и снов, из блаженных ворот исходящих:

Эти блаженные сны смыслом великим полны.

Ночью мы странствуем (ночь выпускает плененные тени).

90 Даже и Цербер тогда бродит, отринувши цепь.

Утром законы велят возвращаться к заводям Леты:

Мы возвращаемся, счет нам перевозчик ведет.

Ты отдавайся другим: но я скоро тобой завладею,

Будешь со мной, твой костяк кости обнимут мои».

95 Так укоряла она, но горькие смолкли упреки:

Тая в объятьях моих, скрылась прозрачная тень.

VIII

Слушай, что в прошлую ночь Эсквилин многоводный смутило,

Как соседи толпой ринулись в новый квартал.

Некий старинный дракон охраняет издревле Ланувий,

Стоит пойти посмотреть зрелище редкое здесь:

5 Спуск там таится крутой в заветную темную пропасть

Дева нисходит туда (бойся подобных путей!)

В праздник голодной змеи, когда, требуя яств ежегодных,

С грозным шипеньем она вьется по недрам земли.

Девы бледнеют, когда их спускают для жертвы священной,

10 И наудачу суют руку в змеиную пасть.

Жадно хватает змея принесенные девою яства,

Даже корзины дрожат в нежных девичьих руках.

Если невинны они, обнимают родителей снова,

А земледельцы кричат: «Год урожайный идет!»

15 На иноходцах сюда подстриженных Кинфия мчалась:

Ради Юноны… да нет: ради Венеры скорей.

Аппия путь, расскажи, каким же это триумфом

Было, когда по твоим плитам она пронеслась,

Как в потаенной корчме загремела позорная драка

20 Мне на бесчестье, хоть я и не участвовал в ней.

Всех поразила она, у самого дышла красуясь,

Дерзко приехать решив в гнусные эти места.

Я уж молчу о шелковом возке безволосого мота,

Об ожерельях его лютых Молосских собак:

25 Видно, придется ему продаться в откорм непотребный,

Если на голых щеках вновь отрастет борода.

Раз уже наша постель постоянно терпела измены,

Снявшись с постоя у ней, вздумал я ложе сменить.

Знал я, — Филлида живет вблизи авентинской Дианы:

30 Трезвой она не мила; выпьет — прелестна во всем!

Возле Тарпейских дубрав — другая прелестница — Тейя:

Чудо! А как подопьет — мало уж ей одного.

Их-то, чтоб ночь скоротать, позвать я туда и решился,

С ними изведать хотел новые тайны любви.

35 Сделал в укромной траве для троих я единое ложе.

Спросишь, как мы возлегли? Я поместился меж них.

Черпал кравчий Лигдам из летней чаши стеклянной,

Кубки для нас наполнял чистым метимнским вином.

Был там и нильский флейтист, кастаньеты в руках у Филлиды,

40 И в беспорядке вокруг свежих я роз накидал.

Был там и карлик смешной: кривляясь коротеньким телом,

Тряс он обрубками рук флейте играющей в лад,

Но не пылали светло, хоть полны были маслом, лампады,

И опрокинулся стол навзничь и ножками вверх.

45 Да и «Венеру» не мог я выбросить, кости кидая,

Мне выпадали к беде только «собаки» одни.

Пели глухому и грудь обнажали девчонки слепому:

Мысли мои были все у Ланувийских ворот.

Но неожиданно тут заскрипела входная калитка,

50 И в отдаленных сенях легкий послышался шум:

Кинфия, вихрем влетев, внезапно дверь распахнула,

Волосы не причесав, но и во гневе мила.

Выскользнул кубок тотчас у меня из дрогнувших пальцев,

Я и глотнуть не успел, как побелели уста.

55 Молнии мечут глаза — свирепеют от ярости жены!

Зрелище — будто войска штурмом на город идут!

Злобно Филлиде лицо она раздирает ногтями,

В ужасе Тейя вопит, клича соседей: «Воды!»

Сонных квиритов огни, сверкая на улицах, будят,

60 Грозным смятеньем в ночи весь переулок гудит.

Обе тут в космах волос, в растерзанных, смятых туниках

В улице темной скорей в первый укрылись кабак.

Кинфия, мщеньем горда, возвращается как победитель

И разъяренной рукой бьет меня прямо в лицо,

65 Метку зубами кладет, мне до крови шею кусает,

Хлещет больнее всего — по виноватым глазам.

Лишь когда руки она притомила, меня избивая,

И за Лигдама взялась: он, притаившись, лежал

За изголовьем, — и вот ко мне, извлеченный, взывает.

70 Чем помогу я, Лигдам? Сам я в плену, как и ты.

Руки подъемля с мольбой, я тогда лишь добился пощады,

Как разрешила свои тронуть колени она,

Молвив: «Уж если ты ждешь за свое преступленье прощенья,

Слушай, законом каким будет скреплен договор.

75 Больше не будешь ходить, разрядившись, под портик Помпея,

Иль меж соблазнов топтать форума свежий песок.

Поберегись на верхи озираться, сидя в театре,

И у носилок чужих полуоткрытых стоять.

Первым же делом — Лигдам, всегдашний предмет моих жалоб

80 Должен быть продан: ему — обе ноги заковать».

Так изрекла приговор. Я сказал: «Приговору покорен»,

И засмеялась она, властью безмерной горда.

Ну а потом все, к чему прикасались чужие девчонки,

Все окурила, омыв чистой водою порог,

85 И приказавши затем мне сейчас же сменить все одежды,

Серным коснулась огнем трижды моей головы.

И лишь тогда, когда все на постели сменили покровы,

Снова на ложе моем мир заключили мы с ней.

IX

Некогда, стадо тельцов Амфитриониад похищая,

Выгнал его из хлевов, о Эритея, твоих

И к Палатинским холмам подошел, изобильным стадами,

И утомленных быков, сам утомлен, распустил

5 Там, где Велабры своей затоплялись рекою, и там, где

Зыбь волны городской резали грудью челны.

Но не осталось оно под кровом лукавого Кака

Целым: Юпитера взор он оскорбил воровством.

Был похитителем Как, в ужасной таился пещере,

10 Яростный рев издавал пастью тройною своей.

Он, чтоб следы утаить вполне очевидной покражи,

Оборотив, за хвосты стадо в пещеру втащил, —

Только от бога не скрыл: быки заревели про вора,

Гнев сокрушил без следа вора угрюмый притон.

15 Пал под менальским суком, все три головы раздробившим,

Как и промолвил Алкид: «Ну же, ступайте, быки!

Вы — Геркулеса быки, моей палицы подвиг последний,

Дважды искал вас, быки, дважды вы прибыль моя.

Поле воловье своим освятите протяжным мычаньем:

20 Пастбищу вашему честь — форум воздвигнет здесь Рим».

Молвил, а жажда ему пересохшее небо терзает,

Но ни единой струи не предлагает земля.

Но вот услышал он смех: смеются, спрятавшись в чаще,

Девы под тенью густой где-то поодаль в лесу.

25 Женской богини тайник там был, заповедный источник, —

Роща, куда ни один муж не посмел бы войти.

Пурпур повязок скрывал порог, от дороги далекий,

В хижине ветхой сиял благоуханный огонь.

Тополь тот храм украшал своею могучей листвою,

30 Тенью скрывая густой стаю крылатых певцов.

Быстро бежит он туда с бородою, посыпанной пылью,

И начинает молить, божеский сан свой забыв:

«Девы, вас я молю, что резвитесь в роще священной,

Мужу усталому вы дайте радушный приют.

35 Всюду ищу я родник, а у вас тут источники плещут,

Дайте вы мне зачерпнуть пригоршню свежей воды.

Вы не слыхали о том, кто спиною поддерживал небо?

Вот я — Алкид: на земле все прославляют меня.

Кто не слыхал о делах Геркулесовой мощной дубины,

40 Или о стрелах его, грозных для диких зверей?

Что из людей одному мне открылись Стигийские недра?

Дайте приют: я устал, здесь неприютна земля.

Если бы жертву теперь принесли вы хоть гневной Юноне,

Мачеха даже и та мне бы напиться дала.

45 Если же вас устрашает мой вид и львиная грива,

Волосы, что спалены солнцем Ливийской земли,

Знайте, бывал я одет и в сидонское платье рабыни,

Лидии веретеном свой выполняя урок:

Я волосатую грудь прикрывал себе мягкой повязкой,

50 С этой же грубой рукой ловкой служанкою был».

Так говорил Геркулес, но так ему жрица благая,

В алой повязке поверх снежных волос, прорекла:

«Странник, глаза отврати, сокройся из рощи заветной:

Прочь уходи поскорей, цел, от порога беги!

55 Входа мужчинам здесь нет под угрозою кары жестокой:

Уединенный алтарь в хижине мстит за себя.

Вещий Тиресий узрел дорогою ценою Палладу

В час, когда мылась она, щит свой с Горгоною сняв.

Влаги другой да пошлют тебе боги: лишь девам доступный

60 В сих потаенных местах скрытый источник бежит».

Старица так изрекла: но потряс косяки он плечами,

И не смогла уже дверь гневную жажду сдержать.

Он же, ручей исчерпав и пламенный жар утоливши,

Не осушив даже уст, строгий запрет положил:

65 «Сей уголок земли влекущего ныне свой жребий

Принял меня: я устал, но неприютна земля.

Этот высокий алтарь, освященный разысканным стадом,

Рук этих силой, — он рек, — стал высочайшим теперь.

Пусть же он впредь ни одной из женщин не будет доступен,

70 Чтоб неотмщенной не быть жажде твоей, Геркулес».

Славься, отец всеблагой, ты любезен и гневной Юноне:

Славься и днесь осени ты песнопенья мои!

Мир он земной освятил, очистив своими руками,

В Татия Курах ему — Санку воздвигнут алтарь.

X

Ныне открою, как стал Феретрием зваться Юпитер,

Вспомню тройной доспех, снятый с трех славных вождей.

Путь мне крутой предстоит, но слава меня вдохновляет:

Много ли чести стяжать лавр на отлогих холмах?

5 Сам ты нам подал пример такой победы, о Ромул,

С поля вернувшийся к нам в полном доспехе врага

В день, когда бравшего град Акронта Ценинского сверг ты,

Острым копьем поразив всадника вместе с конем.

Был геркулесов Акронт, властитель Ценинской твердыни,

10 Страшной грозою, о Рим, древних твоих рубежей.

Он, возомнивши сорвать оружие с плеч у Квирина,

Собственный отдал доспех, кровью его обагрив.

Видит врага в тот миг, как пред башней копье он подъемлет,

Ромул, заклятьем своим предупреждает его:

15 «Жертвой да ляжет Акронт пред тобою, Юпитер, сегодня!»

Молит он жарко — и враг жертвой Юпитеру лег.

Града и брани отец, он крепко с победою свыкся,

Жар он и холод сносил, не укрываясь в шатер.

Он и скакал на коне, и плугом владел он искусно,

20 Волчий взъерошенный шлем на голове он носил.

Щит не расписанным был, не украшен был золотом с медью,

Перевязь он заменил жесткою кожей быка…

Следом явился и Косс, убивший вейента Толумна:

Встарь, когда Вейи сломить стоило много труда.

25 Битвы за Тибром еще не гремели, и самой далекой

Был им добычей Номент, сломленной Коры поля.

Древние Вейи, в те дни и вы называлися царством,

Гордо на форуме там трон золоченый стоял.

Ныне поет среди стен лишь унылая дудка пастушья,

30 Зреют на ваших костях в поле широком хлеба.

В башне над створом ворот стоял предводитель вейентов,

И к неприятелю речь дерзкую он обращал.

Но, пока бил таран рогами медными стену

И под навесами шел там непрерывный подкоп,

35 Косс закричал: «Смельчаку веселее на поле сражаться!»

И, не замешкав, они сшиблись в открытом бою.

Боги латинским рукам помогли: и шея Толумна

Срублена, крови струей римских омыла коней…

Клавдий затем покорил врагов, через Рейн перешедших,

40 Отнял бельгийский щит мощного их вожака —

Щит Вирдомара: свой род тот вел от самого Рейна

И с колесниц на бегу страшные копья метал.

Но, когда бился в строю в полосатых своих шароварах,

С шеи обрубленной цепь в руки упала врагу.

45 Ныне во храме лежат три добычи: Феретрием стал он,

Ибо, ударив мечом, вождь опрокинул вождя;

Иль потому, что сюда побежденных сносили оружье,

Ныне Феретрию сей гордый алтарь посвящен.

XI

Павел, брось отягчать мою гробницу слезами:

Нет, никакою мольбой черных дверей не раскрыть!

Помни, едва попадет погребенный в подземное царство,

Сталь непреклонных ворот путь перережет назад.

5 Если мольбу твою бог и услышит в угрюмом чертоге,

Все-таки слезы твои берег поглотит глухой.

Вышних волнует мольба: но лишь деньги возьмет перевозчик,

Бледные двери замкнут тень под травой гробовой.

Сея печаль, звучала труба, и факел враждебный,

10 Снизу подложенный, прочь голову с ложа мне сбил.

С Павлом мне чем помогло супружество, иль колесницы

Предков, иль славы моей столь драгоценный залог?

Не пощадили меня, Корнелию, злобные Парки!

Вот превратилась я в то, что и щепоткой возьмешь.

15 Ночи проклятые, вы, болота с ленивым теченьем,

Ты, о волна, что кругом ноги объемлешь мои, —

Ах, я попала сюда слишком рано, хоть я и невинна:

Пусть моей тени Отец суд несуровый воздаст.

Если ж над урной Эак восседает судьею, да судит

20 Бренные кости мои — как ему жребий велит.

Пусть тут и братья сидят, а вблизи от трона Миноса

Молча внимает суду строгих толпа Евменид.

Брось свою тяжесть, Сизиф, уймись, колесо Иксиона,

Тантал да ловит в уста влагу обманчивых струй!

25 Ныне пусть бледных теней не травит Цербер жестокий,

Пусть, соскользнувши, лежит цепь с онемевшим замком

Буду себя защищать: а если солгу, в наказанье

Пусть мои плечи томит скорбная урна сестер.

Если кто-нибудь был трофеями предков известен, —

30 Дед Нумантинский, тебя Африка здесь назовет.

С ним сравнится еще толпа материнских Либонов:

Каждый из этих домов блеском поддержан своим.

С дней, как претекста моя заменилась одеждою брачной,

С дней, когда лентой иной волосы я собрала,

35 Павел, на ложе твоем была я до смертного часа:

Пусть этот камень гласит — лишь одному я жена!

Предков я пеплом клянусь, которых ты, Рим, почитаешь

И перед кеми легла Африка с бритой главой.

Мужем клянусь, кто сломил и дом и геройство Персея,

40 Хоть тому был образцом предок далекий Ахилл, —

Что не смягчала ничем для себя я законов цензуры

И ни единым пятном не осквернила сей дом.

Не повредила, о нет, Корнелия пышным трофеям,

Ибо и в знатной семье всем подавала пример.

45 Жизнь не менялась моя: она до конца безупречна,

Честно с тобой мы прошли между двух факелов путь.

Я от природы храню законы, мне данные кровью, —

И пред судилищем страх сделать бы больше не смог.

Как бы сурово меня ни винили таблички из урны,

50 Хуже не станет никто от приближенья ко мне,

Даже чистейшая всех слуга башненосной Кибелы

Клавдия, ты, чей канат с места богиню совлек,

Даже и та, чей покров очаги оживил белоснежный,

В час, когда вновь призвала Веста священный огонь.

55 Милой твоей головы я, Скрибония-мать, не срамила:

Что же во мне изменить мнила б ты, кроме судьбы?

Славят теперь слезами меня, и мать, и весь город.

Будет защитою мне Цезаря горестный вздох.

«Да, — он молвит, — она была достойной сестрою

60 Дочери нашей», — и вот слезы у бога текут.

Все же почетную я себе заслужила одежду,

Не из бесплодной семьи вырвана ныне судьбой.

Лепид и Павел, вы оба мое утешенье за гробом, —

Тихо на вашей груди очи смежились мои.

65 Дважды видеть пришлось мне брата на кресле курульном,

Только он консулом стал — смерть похищает сестру.

Дочь, ты с рожденья была образцом для отцовской цензуры,

Мне подражая, всегда мужа имей одного

И поддержи потомством свой род; я отвязывать рада

70 Лодку, — ведь дети мои мне возвеличат судьбу.

Высшая в том состоит награда женских триумфов,

Что добровольно молва хвалит достойный костер.

Ныне тебе я детей как общий залог поручаю:

Эта забота о них дышит и в пепле моем.

75 Матери долг выполняй, отец: я знаю, придется

Шее твоей выносить стаю питомцев моих.

Плачущих станешь ли ты целовать, поцелуй и за матерь;

Помни, отныне весь дом бременем лег на тебя.

Если взгрустнется — грусти, когда поблизости нет их;

80 Как подойдут, обмани: вытерев слезы, целуй.

Хватит с тебя и ночей, о Павел, по мне сокрушаться,

Видеть порою во сне лик мой, врученный тебе.

Если отважишься впредь говорить с моей статуей тайно,

Ты, вопросивши, смолкай: буду тебе отвечать.

85 Если же в спальне твоей изменится брачное ложе,

Если на ложе мое мачеха робко взойдет, —

Дети, терпите тогда и брак отца восхваляйте:

Кротостью вашей пленясь, вам подчинится она.

Не славословьте меня чересчур: коль со мною сравните,

90 Примет в обиду она вольные ваши слова.

Если же будет он жить, лишь тень мою вспоминая,

Ежели дорог ему пепел останется мой,

То научитесь тогда облегчать грядущую старость,

Чтоб у забот не нашлось новых путей ко вдовцу.

95 День, у меня отнятой, пусть к вашим прибавится годам;

Павел утешится, став дедом для внуков моих.

Что ж, я довольна теперь; как мать я не знала утраты:

Все мои дети пришли на погребенье мое.

Вот и защита моя. Свидетели слезные, встаньте:

100 Мне в благодарность за жизнь плату земля воздает.

Ввысь открывает пути добродетель; да стану достойной,

Чтобы вознесся мой прах к предкам почтенным своим.