I
Кинфии глазки меня впервые пленили, к несчастью,
А до того никакой страсти я вовсе не знал.
Очи потупило вмиг перед ней самомненье былое:
Голову мне придавил резвой ногою Амур.
5 Он приохотил меня не любить непорочных красавиц,
Дерзкий, заставив мою без толку жизнь проводить.
Вот уже целый год любовным огнем я пылаю,
Боги, однако же, всё неблагосклонны ко мне.
Меланион, о Тулл, жестокость смирил Иасиды
10 Тем, что на подвиг любой он безбоязненно шел:
Как одержимый блуждал в пещерах горы Парфенийской
И на охоту ходил он на косматых зверей;
Он и от боли стонал, оглашая аркадские скалы
В час, когда злобный Гилей ранил дубиной его.
15 Этим он смог покорить быстроногой девушки сердце:
Значат не мало в любви подвиги, слезы, мольбы.
Мне же ленивый Амур не придумает новых уловок
Да и привычный свой путь он уж давно позабыл.
Вы, что морочите нас, Луну низвести обещая,
20 Трудитесь жертвы слагать на чародейный алтарь, —
Сердце моей госпожи склоните ко мне поскорее,
Сделайте так, чтоб она стала бледнее меня.
Смело поверю тогда, что созвездья дано низводить вам,
Реки назад возвращать силой колхидской волшбы.
25 Вы ж, дорогие друзья, с запоздалым своим утешеньем
Сердцу, больному от мук, дайте лекарства скорей:
Стойко я буду терпеть и нож, и боль прижиганья,
Лишь бы свободно излить все, чем бушует мой гнев.
Мчите к чужим племенам, по волнам вы меня уносите,
30 Чтобы из жен ни одна мой не открыла приют.
Здесь оставайтесь, кому Амур, улыбаясь, кивает,
И наслаждайтесь всегда счастьем взаимной любви.
Мне же Венера, увы, посылает лишь горькие ночи,
И никогда не замрет, тщетно пылая, любовь.
35 Бойтесь вы этого зла: пусть каждого милая держит
Крепко, привычной любви он да не сменит вовек.
Если же вовремя вы не проникнетесь мудрым советом,
Позже с какою тоской вспомните эти слова!
II
Жизнь моя, что за нужда выступать, разукрасив прическу,
И шаловливо играть складками косских одежд?
Кудри зачем напоять ароматами мирры оронтской,
Чтоб выставлять напоказ блеск чужеземных даров,
5 И, покупной красотой убивая природную прелесть,
Телу не дать своему собственным светом сиять?
Верь мне, наружность твоя ни в каких не нуждается средствах:
Ведь обнаженный Амур хитрых не любит прикрас.
Ты посмотри, как земля в своих собственных красках блистает,
10 Как неподвязанный плющ вьется по прихоти ввысь.
Разве не лучше растет земляничник в пустынных ущельях
И не привольней течет диким потоком ручей?
Берег красивей, когда он расцвечен камнями природы,
Птиц безыскусная песнь слаще гораздо звучит.
15 Кастор был покорен не убранством Левкипповой Фебы,
Не потому и Поллукс встарь Гилаиру любил;
Да и не этим зажгла раздор между Идом и страстным Фебом
Эвенова дочь возле отцовской реки,
И на колесах чужих увезенная Гипподамия
20 Мужа фригийца влекла вовсе не ложной красой:
Облик живой этих лиц, самоцветами не искаженный,
В красках сумел передать кистью своей Апеллес.
Жены, подобные тем, не ищут любовников всюду:
Мерою полною им скромность дает красоту.
25 Не потому говорю, что соперников я опасаюсь:
Дева вполне хороша, если влюблен хоть один.
Ты же — тем паче: тебе аонийскую лиру вручила
Мать Каллиопа и Феб песни свои подарил.
Речи прелестны твои, и тебе ниспослано свыше
30 Все, чем Венера мила, все, чем Минерва горда.
Этим и будешь ты мне всю жизнь мила и любезна,
Лишь бы противна была жалкая роскошь тебе.
III
Как на пустом берегу в забытьи критянка лежала,
В час когда уходил в море Тезеев корабль,
Как Андромеда, Кефеева дочь, без оков задремала,
Лежа на твердой скале, первым объятая сном,
5 Как эдонида, упав, утомленная долгою пляской,
Спит на ковре травяном у Апидановых вод, —
Так же, казалося мне, и Кинфия сладким покоем
Дышит, головку свою к зыбкой склонивши руке,
Ночью когда я пришел, отуманенный Вакхом обильным
10 И освещали мне путь, факел колебля, рабы.
Тут я, еще не совсем потеряв помраченные чувства,
К смятой постели ее робко пытался скользнуть.
Хоть с двух сторон и Амур и Либер, страсть разжигая,
Оба жестоким огнем стали меня искушать,
15 Тихо ее приподнять, подложить ей под голову руку
И, повернувши уста, к ним поцелуем прильнуть, —
Все-таки я не посмел покой госпожи потревожить,
Помня про вспыльчивый нрав, часто терзавший меня;
Лишь неотступно в нее я внимательным взором впивался,
20 Так же, как Аргус, дивясь на Инахиды рога.
То со своей головы снимать начинал я веночки
И возлагал их тебе, Кинфия, я на чело.
То забавлялся, тебе поправляя тихонько прическу,
То осторожно тебе вкладывал в руки плоды.
25 Но равнодушному сну расточал я дары понапрасну:
Часто с высокой груди падали наземь дары.
Всякий же раз, когда ты во сне потихоньку вздыхала,
Трепетный, я цепенел, глупой приметы боясь,
Чтоб сновиденья тебе не навеяли страхов нежданных,
30 Чтобы никто не посмел нагло тобой овладеть.
Так и стоял я, пока, проходя от окошка к окошку,
Не постаралась луна в очи тебе заглянуть.
Светлым раскрыла лучом луна твои сонные глазки,
И, опершись на постель, ты мне сказала тогда:
35 «Ах, наконец-то замок на дверях соперницы гордой
К мягким подушкам моим снова тебя возвратил!
Где ты часы проводил лишь мне обещанной ночи,
И на закате светил томный откуда бредешь?
О, если б сам ты терпел такие же ночи, какие
40 Ты заставляешь терпеть вечно бедняжку твою!
Долго, усталая, сон прогоняла я пурпурной пряжей,
Или гасила печаль звуком Орфеевых струн,
Или же вновь я кляла в своем одиночестве тихом
Эти свиданья твои долгие на стороне.
45 Сон победил наконец, крылами коснувшись отрадно:
Он лишь один осушил горькие слезы мои».
IV
Что восхваляешь ты, Басе, мне столько всяких красавиц?
Думаешь, я изменю милой моей госпоже?
Иль ты не в силах терпеть, чтоб судьбою мне данные годы,
Сколько бы ни было их, в рабстве привычном я жил?
5 Если б ты даже воспел Антиопу мне, дочку Никтея,
Иль Гермионы самой, дивной спартанки, красу,
Или красавиц иных, рожденных прославленным веком, —
Кинфия все же, поверь, славой затмила бы их;
Не говоря уж о том, что в сравненье с любою красоткой,
10 Даже при строгом суде, всех она их превзойдет.
Но не фигура ее довела меня, Басе, до безумья;
Большее есть, от чего сладко сходить мне с ума:
Ум благородный ее, совершенство в искусствах, а также
Грация неги живой, скрытая тканью одежд.
15 Хоть и стараешься ты уничтожить взаимную нежность,
Все ж мы обманем тебя, верность друг другу храня.
Это тебе не пройдет: красавица, страстью пылая,
Будет, как яростный враг, громко тебя поносить;
Не пригласит уж тебя, меня к тебе не отпустит
20 И не забудет вовек о преступленье твоем.
Примется в гневе чернить тебя красавицам всюду,
И ни единая дверь впредь уж не примет тебя.
В жалобах горьких своих никаких алтарей не забудет,
Всюду слезами она камень святой оросит.
25 Худшей беды для Кинфии нет, чем бога немилость,
Если он презрит ее и уничтожит любовь,
Главное, — если мою! Пусть вечно будет такою,
Пусть никогда мне не даст повода слезы пролить!
V
Желчный завистник ты мой, перестань наконец насмехаться
И не мешай нам идти вместе дорогой одной.
Что тебе нужно, глупец? На себе испытать мои муки?
Сам ты, несчастный, спешишь горечь страданий узнать.
5 Сам ты, несчастный, пойдешь сквозь огонь, незнакомый доселе,
Пить иссушающий яд всех фессалийских отрав.
Нет, не похожа она на других легкомысленных женщин:
Если рассердится вдруг, то уж пощады не жди.
Даже порою, твоим совсем не противясь желаньям,
10 Все же заставит тебя тысячи зол испытать.
Живо лишит тебя сна, — и глаза тебе затуманит:
Только она покорить диких способна мужей.
Ах, сколько раз ты придешь ко мне, отвергнутый ею, —
В тяжких рыданьях твоих гордые смолкнут слова.
15 Трепетный ужас тогда породят эти горькие слезы,
Страх безобразным клеймом запечатлеет лицо;
Что ни промолвишь — из уст лишь жалобы снова польются,
Жалкий, не будешь ты знать, где ты и кто ты такой.
Скоро почувствуешь ты, как тяжко у Кинфии в рабстве
20 И как ужасно уйти изгнанным прочь от нее.
Бледности хмурой моей изумляться ты перестанешь:
Полно дивиться тебе страшной моей худобе!
Знатность рода ничуть тебе в любви не поможет:
Изображеньям отцов не покорится Амур.
25 Если же ты хоть слегка провинишься пред Кинфией, — горе
Как запятнает молва громкое имя твое!
Где мне, внимая мольбам, тебе принести утешенье,
Раз я и сам не найду средства от собственных бед.
Оба несчастные мы, скорбя в одинаковой страсти,
30 Знаю, друг к другу на грудь плакать тогда прибежим.
Так не пытай же ты, Галл, что может Кинфия сделать:
Если на зов твой придет, — каяться будешь потом.
VI
Адриатический вал не боюсь я с тобою прорезать,
Тулл, и пуститься в ладье вдаль по Эгейским волнам,
Вместе с тобой я готов на Рипейские горы взбираться,
Даже зайти за предел дальних Мемноновых стран.
5 Но полонили меня объятия нежно любимой,
Страстные просьбы ее, лик, искаженный мольбой.
Ночи она напролет говорит мне о пламени сердца,
Плачет, что нет уж богов, если забыта она,
Если она — не моя, и тем угрожает в печали,
10 Чем все подруги грозят неблагодарным друзьям.
Я пред упреком ее не могу устоять ни минуты:
Горе тому, кто в любви может бесчувственным быть!
Разве так важно уж мне побывать в ученых Афинах
Иль увидать красоту древних азийских богатств,
15 Чтобы корабль, на котором я вдаль уплыву, проклинала
Кинфия, в горькой тоске щеки терзая себе,
Счет неполученных ласк предъявляя враждебному ветру,
Плача, что нет никого жестче неверных друзей?
Дяде, о Тулл, своему уступать ты в славе не должен:
20 Нашим союзникам вновь древний порядок верни:
Ты ведь за всю свою жизнь не знавал увлечений сердечных,
Воинской чести отцов верно ты служишь всегда.
Да не доставит тебе никогда столько слез и страданий,
Сколько их мне преподнес резвый мальчишка Амур!
25 Мне же, кто волей судьбы оставаться в безвестности должен,
Душу свою мне отдать праздности вечной позволь.
Многие волей своей от длительной страсти погибли,
В их роковое число примет могила меня.
Я не для славы рожден и не годен для битвы кровавой:
30 Рок повелел мне служить воином верным любви.
Ты же, предпримешь ли путь в Ионию нежную или
В Лидию, где по полям воды Пактола текут,
По сухопутью ль пойдешь или пустишься морем на веслах
В край, который под власть жребий тебе отдает, —
35 Если в какой-нибудь час ты вспомнишь меня мимолетно,
Будь убежден, что живу я под жестокой звездой.
VII
Понтик, в то время, когда ты пишешь о Кадмовых Фивах,
О смертоносных мечах братоубийственных войн,
И — поклянусь головой! — состязаешься с вечным Гомером
(Судьбы да будут вовек ласковы к песням твоим!) —
5 Мы, как обычно, поем о сердечных своих увлеченьях,
В поисках, чем угодить грозной своей госпоже.
Не для ума я пишу, а ищу утоления скорби
И вспоминаю, грустя, жизни тяжелые дни.
Так я досуг провожу и тем добыл себе славу.
10 Пусть же я имя свое в этих прославлю стихах.
Пусть обо мне говорят, что один я был мил поэтессе,
Понтик, и гнев я терпел несправедливый ее.
Пусть же прилежно меня неудачный любовник читает,
Пусть пойдет ему впрок знание бедствий моих.
15 Если же мальчик Амур поразит тебя меткой стрелою
(Боги такую беду да отвратят от тебя!),
Будешь скорбеть ты о том, что тобой воспеваемый лагерь,
Семь полководцев твоих в полном забвенье лежат.
Тщетно пытаться начнешь сочинять ты любовные песни:
20 Знай, запоздалый Амур уж не подскажет стиха.
Будешь тогда ты считать меня превосходным поэтом;
Рима мудрейших сынов славою я превзойду.
Мимо гробницы моей не пройдет молодежь молчаливо:
«Спишь ты, великий поэт наших кипучих страстей!»
25 Нет, берегись презирать надменно любовные песни:
Явится поздний Амур — пеню заплатишь ему!
VIII
Ты не с ума ли сошла? До любви моей нет тебе дела?
Или тебе ледяной хуже Иллирии я?
Или настолько тебя пленил другой, — кто б он ни был, —
Что без меня ты уплыть с ветром готова любым?
Ты ли способна внимать свирепому ропоту моря,
5 Можешь на жесткой лежать ты корабельной доске?
По снегу сможешь ли ты ступать изнеженной ножкой?
Ты ль непривычный мороз, Кинфия, сможешь терпеть?
Пусть же удвоится срок зимы леденящей и бурной,
10 Пусть же восхода Плеяд век не дождется моряк,
Пусть никогда твой корабль от Тирренских песков не отчалит,
Пусть не развеет мои ветер враждебный мольбы
И не увижу я, нет, что утихла великая буря
В час, когда волны помчат твой уходящий корабль!
15 Я же останусь один стоять на пустом побережье,
Злой называя тебя, тщетно грозя кулаком.
Но, как бы ты ни была, изменивши мне, виновата,
Пусть Галатея тебя не покидает в пути,
Чтобы, когда обогнешь ты удачно на веслах Неравны,
20 Орик тебя приласкал тихою влагой своей.
Не соблазнит меня, знай, ни единая женщина, чтобы
Я на пороге твоем, жизнь моя, жалоб не лил.
Надоедать буду я морякам, обращаясь с вопросом:
«Где же, в заливе каком милая медлит моя?»
25 Вот что скажу: «Пусть она теперь хоть в краях Атракийских
Или в Элиде живет, все-таки будет моя!»
Здесь она, здесь поклялась остаться. Пусть недруги лопнут!
Я победил: не снесла долгих молений моих.
Жадная зависть, отбрось свою бесполезную радость:
30 Кинфия, ставши моей, новых не ищет путей.
Дорог я ей, а со мной и Рим ей дороже вселенной;
А без меня, говорит, был бы немил и престол.
Хочет со мною всегда делить даже узкое ложе,
Вечно, во всякой судьбе жаждет остаться моей,
35 Хоть бы и отдали ей все царство Гипподамии
Или Элиды дары, древних ристалищ плоды.
Хоть он и много дарил и сулил подарить еще больше, —
Ради объятий моих жадности не поддалась.
Вовсе не золотом, нет, нет, не индийских морей жемчугами, —
40 Мне удалось победить вкрадчивой песней ее.
Есть, значит, Музы еще и мил Аполлону влюбленный:
Дали они мне тебя, Кинфия, счастье мое!
В высях могу я теперь попирать небесные звезды:
Ночью ли, светлым ли днем вечно ты будешь моя.
45 Нет, нерушимой любви ни один не похитит соперник:
Даже седины мои славой покроет она.
IX
Я ведь тебе говорил, насмешник, что влюбишься скоро,
Будут не вечно звучать вольные речи твои.
Вот ты сражен и с мольбой отдался на милость любимой,
Сам ты попался теперь в рабство к рабыне своей,
5 Знай же, точнее меня не предскажет Хаонии голубь, —
Девы какие пленят юношей тех иль других.
Скорбью и горькой слезой по заслугам умножен мой опыт:
Если б, любовь позабыв, стать мне опять новичком!
Жалкий, что пользы теперь тебе в возвышенных песнях
10 Иль в погребальных слезах вкруг Амфионовых стен?
Песни Мимнерма в любви ценнее, чем строки Гомера:
Нежно-певучих стихов требует кроткий Амур.
Их находи и слагай такие же грустные строфы.
Пой о том ты, о чем девушкам хочется знать.
15 Не о чем разве тебе стихи сочинять? Да теперь ты,
Стоя по горло в реке, ищешь, безумец, воды!
Не побледнел ты еще и в жарком огне не сгораешь:
Ты только искрой задет, вестницей будущих зол.
Легче ты стал бы терпеть соседство армянской тигрицы,
20 Легче бы ты перенес пытку подземных колес,
Чем без конца ощущать в груди своей мальчика стрелы
И не дерзнуть отказать гневной своей госпоже.
Крылья одною рукой подставляет Амур человеку,
И в то же время его держит другою рукой.
25 Не восторгайся же в час, когда дева тебе отдается:
Ставши, о Понтик, твоей, злей она скрутит тебя;
Трудно уж будет тебе оторвать от нее свои взоры,
И не позволит Амур делом заняться другим;
Он незаметен, пока не дойдут до костей его руки.
30 Кто бы ты ни был, беги от увлечений любви!
Может податься и дуб и кремень обольщениям этим;
Что ж говорить о тебе, о легкомысленный дух?
Если ты честь не забыл, поскорее сознайся в ошибке, —
Тайну страданий открыв, можно любовь облегчить.
X
О, благодатная ночь, когда, как близкий свидетель
Первой вашей любви, с вами я слезы делил!
О, благодатный покой — вспоминать эту милую полночь!
О, сколько раз я хотел снова ее пережить!
5 Видел я, Галл, тебя умиравшим в объятиях девы,
Помню я, как прерывал ты свою страстную речь.
Хоть тяготил тогда сон мои утомленные очи
И в высоту вознеслись яркие кони Луны,
Все же от ваших забав никак я не мог оторваться:
10 Так упоителен был пламень взаимных речей.
Но, уж если тогда ты доверился мне без боязни,
То благодарность мою за наслажденье прими:
Я ведь не только молчать о страданиях ваших умею,
Я обладаю, мой друг, большим, чем верность тебе.
15 Снова сумею свести разлученных раздором влюбленных,
Снова упрямую дверь гневной открыть госпожи;
Другу смогу залечить его незажившие раны:
Верно лекарство мое, хоть и словами лечу.
Кинфией я научен, чего мы должны добиваться
20 И опасаться чего. В этом помог мне Амур.
Остерегайся же впредь с раздраженною милою спорить,
С ней говорить свысока или упорно молчать.
Если попросит чего, не отказывай, брови нахмурив,
И не считай пустяком нежных и ласковых слов.
25 Будет сердиться она, заметивши пренебреженье,
И, оскорбившись, твоих правых угроз не простит.
Но, чем смиреннее ты и покорнее будешь Амуру,
Тем ты скорей для себя сможешь добиться добра:
Счастлив будет лишь тот со своей единственной милой,
30 Кто, о свободе забыв, будет ей верным рабом.
XI
Кинфия, помнишь ли ты, отдыхая в Байях приморских,
Где Геркулеса тропа вдоль берегов пролегла,
Морем любуяся там, омывающим царство Феспрота,
Или смотря на залив у знаменитых Мизен, —
5 Помнишь ли ты обо мне, о ночах, проведенных со мною?
В сердце остался ли след нашей взаимной любви?
Или неведомый враг своею притворною страстью
Кинфию дерзко украл из песнопений моих?
Пусть бы уж лучше сейчас, доверена маленьким веслам,
10 Тихо качала ладья в водах Лукринских тебя
Или пленяли струей тевтрантские мелкие воды,
Что поддаются легко взмахам ладоней пловца,
Чем обольщал тебе слух соблазнительный шепот другого,
На побережье пустом к неге ленивой клоня:
15 Сторож исчезнет, — и вот уж пала красавица, клятвы
Все нарушая, забыв общих обоим богов.
Не потому говорю, что забыл твою добрую славу:
Но ведь на Байских водах всякий соперник страшит.
Так что прости ты меня, если только послание это
20 Горечь тебе принесло: в этом повинен мой страх.
Разве берег бы я так даже мать свою дорогую?
В жизни, лишенной тебя, смысла не видел бы я!
Ты и отечество мне и родную семью заменяешь.
Счастлив я только с тобой, Кинфия, радость моя!
25 Грустен приду ли к друзьям или весел, — каков бы я ни был,
Я неизменно скажу: «Кинфия в этом виной».
Только как можно скорей покинь ты развратные Байи:
Многих к разлуке привел берег злокозненный их,
Берег, что исстари был целомудренным девам враждебен.
Сгиньте ж любви палачи — байские злые ключи!
XII
Ты мне все время твердишь, будто все я слоняюсь без дела,
Подозревая, что Рим не отпускает меня?
Нет, моя милая так далека от нашего ложа,
Как от Гипана далек брег Эридана-реки.
5 Не насыщает моей любви, как бывало, в объятиях
Кинфия, голос ее сладко в ушах не звучит.
Был я когда-то ей мил; и в то время немыслимо было,
Чтобы хоть кто-нибудь мог так беззаветно любить.
Всякий завидовал нам. Неужели же бог меня предал?
Иль с Прометеевых гор нас разлучила трава?
10 Я уж не тот для нее; красавиц дорога меняет.
Как мимолетна была страстная эта любовь!
Тут я впервые узнал одинокие долгие ночи,
Тут и себя самого слушать мне стало невмочь.
15 Счастлив, кто может рыдать на глазах у собственной милой,
Как благосклонен Амур, глядя на слезы любви!
Если ж отверженный смог влюбиться снова в другую,
В новом он рабстве себе новую радость найдет.
Мне ж ни другую любить, ни от этой уйти невозможно:
Кинфия первой была, Кинфия — это конец.
XIII
Галл, ты, наверно, опять над горем моим посмеешься,
Видя, что вновь я лишен милой и снова один.
Но не хочу подражать наветам твоим вероломным:
Женщина пусть никогда, Галл, не обманет тебя.
5 Что же? Покуда росла обольстителя девушек слава,
Ты в самомненье своем долгой любви не искал, —
Позднею страстью пленен, пред одной ты померк, погибая,
И принужден отступить, в первой же схватке сражен.
Эта накажет тебя за женские долгие муки,
10 И за несчастных толпу сразу отплатит одна.
Эта отучит тебя любить кого ни попало,
Новых не станешь искать ты увлечений теперь.
Знаю про это, мой друг, не по сплетням, не по гаданьям —
Видел я сам: отрицать сможешь ли явное ты?
15 Видел я, как замирал, забываясь в тесных объятьях,
Видел, как плакал ты, Галл, плечи любимой обняв,
Как ненасытно впивал губами желанные губы,
Видел и то я, о чем и говорить мне нельзя.
Было не в силах моих объятья ваши расторгнуть:
20 Неодолима была эта безумная страсть.
Даже Тенарский бог, обратясь Энипеем Гемонским,
Так Салмониду свою в неге любви не сжимал;
Даже и сам Геркулес, с костра на Этейской вершине,
Гебу впервые обняв, страстью такой не горел.
25 В этот единственный день ты сумел превзойти всех влюбленных:
Ибо не дымный к тебе факел она поднесла.
Нет, не позволит она тебе, как бывало, хвалиться,
Ни изменять, и своей станешь ты страсти рабом.
Диво ли, если она достойна Юпитера, если
30 Леде подобна, ее детям и лучше всех трех.
Прелестью всех героинь инахийских она превосходит,
Речью своей покорить может владыку богов.
Ты же, если тебе суждено от страсти погибнуть,
Помни: достоин ты, друг, именно этих дверей.
35 Снова в ошибку ты впал, но да будет на счастье ошибка:
Пусть тебе станет одна всем, чего ждешь на земле.
XIV
Пусть ты у тибровых волн, раскинувшись в неге ленивой,
Ментора кубок подняв, вина лесбосские пьешь,
То изумляясь тому, как мчатся быстрые лодки,
То, как плоты по реке медленно тащит канат,
5 То, как тянутся вверх деревьев насаженных рощи,
Напоминая леса, что на Кавказе растут:
Все эти блага, поверь, не сравнятся с моею любовью,
Силе несметных богатств не уступает Амур.
Если со мною она разделяет досуг вожделенный,
10 Если проводит весь день в легких забавах любви, —
Тут уж под кровлю мою вливаются воды Пактола
И украшается дом жемчугом Красных морей.
Тут пред восторгом моим и царские меркнут утехи;
Пусть же он длится, пока судьбы не сломят меня.
15 Если враждебен Амур, найдет ли кто радость в богатстве?
В жизни приманок мне нет, если Венера мрачна.
Может она надломить и силы великих героев,
Может тоску породить даже в железных сердцах.
Не устрашится она рубеж перейти аравийский,
20 Не побоится, о Тулл, к ложам пурпурным сойти
И по постели в слезах беднягу метаться заставит:
Разве утешит его шелка узорная ткань?
Если ж ко мне благосклонной придет, без боязни я буду
Царства земли презирать и Алкиноя дары.
XV
Горестей от твоего легкомыслия я опасался,
Только измены такой, Кинфия, право, не ждал.
Видишь, в какую беду злосчастье меня вовлекает;
Ты же ко мне не спешишь, видя смертельный мой страх,
5 И прибираешь рукой волос беспорядок вчерашний,
И, не волнуясь ничуть, свой продолжаешь наряд,
Грудь украшая себе жемчугами Востока, как будто
Девой-прелестницей ты к новому мужу идешь.
Вспомни: Калипсо в тот день, когда уходил Итакиец,
10 Горькие слезы лила возле покинутых вод:
Не убирая волос, она многие дни проводила,
Много поведала там неумолимым волнам;
Хоть понимала она, что уж больше его не увидит,
Мучилась, помня свои счастия полные дни.
15 А Гипсипила, когда Эсонида похитили ветры,
Все изнывала в тоске, в спальне оставшись пустой.
И Гипсипила с тех пор любви не ведала новой,
Как гемонийский пришлец сердце ее покорил.
Братьям отмстила своим за супруга Алфесибея:
20 Кровные связи порвал непобедимый Амур.
С мужем злосчастным своим на костре сгорела Эвадна,
Дав аргивянкам пример верной супругу жены.
Но эти жены никак не смогли изменить тебе нрава,
Чтобы и ты, как они, славною стала навек.
25 Кинфия, брось повторять свои вероломные клятвы,
Дай ты богам позабыть те, что ты прежде дала.
Дерзкая, горько скорбеть ты будешь о нашей невзгоде,
Если тебя невзначай худшая сломит беда!
Реки скорее назад потекут из безмерного моря,
30 Лето скорее придет осени влажной вослед,
Нежели в сердце моем о тебе истощится забота:
Ты как угодно живи, только не будь мне чужой.
Пусть не окажутся мне нежеланными милые глазки,
Ради которых не раз верил я лживым словам!
35 Ими клялась ты, твердя, что, если солжешь хоть однажды,
Пусть они лучше тогда выпадут в руки тебе.
Как же ты можешь еще поднимать их к великому солнцу
И не дрожать за себя, всю свою честь потеряв?
Кто же тебя заставлял бледнеть и в лице изменяться,
40 Кто против воли твоей плакать тебя принуждал?
Вот где погибель моя, и вот совет мой влюбленным:
«Ласкам и нежным словам не доверяйте, друзья!»
XVI
Встарь отворялася я навстречу великим триумфам,
Дверью Тарпеи была, славной своей чистотой.
Много златых колесниц пред моим проезжало порогом,
И орошала меня пленников жалких слеза.
5 Нынче побои терплю при пьяных полунощных драках,
Горько я плачу теперь от недостойных пинков!
Нет никогда недостатка в венках у меня непристойных,
И устраненных гостей факелы часто лежат.
Я не могу защитить госпожу от ночных безобразий,
10 Жертвой несчастною став всяческих грязных стишков.
Но не желает хозяйка моя пощадить свое имя,
Много развратней живя, чем в нашем веке живут.
Принуждена я терпеть поклонника стоны, который
Целую ночь напролет передо мною стоит.
15 Он уж моих косяков никогда не оставит в покое
И, не смолкая, твердит полные лести стихи:
«Дверь, безжалостней ты и самой госпожи бессердечной!
Что ты молчишь, затворив створки глухие свои?
И почему никогда не раскроешься страсти навстречу,
20 Сжалившись, не передашь просьбы заветной моей?
Или не будет вовек конца неизбывному горю?
Иль мне постелью всегда будет холодный порог?
Мучает полночь меня, заходящие мучают звезды,
Ветер холодный вздремнуть мне на заре не дает,
25 Ты лишь одна никогда не сочувствуешь горю людскому,
Ты отвечаешь на все петель молчаньем немым.
Хоть бы словечко мое пробралось потихоньку сквозь щелку
И потревожило слух милой моей госпожи!
Будь она крепче камней, равнодушней сиканских утесов,
30 Будь, как железо, тверда или упорна, как сталь, —
Все же не сможет себе вполне подчинить свои глазки:
Вместе с невольной слезой вырвется вздох у нее.
Нет, она нежится там в объятьях другого счастливца,
Здесь же все стоны мои тают в зефире ночном.
35 Ты же единственный мой и злейший источник страданий,
Тщетным подарком моим не побежденная дверь, —
Не оскорбил я ни разу тебя необузданной бранью,
Бранью, какою толпа чешет себе языки, —
Что ж ты бесстрастно глядишь, как я, охрипнув от жалоб,
40 В горькой тревоге стою на перекрестке всю ночь?
Я ли не часто тебе по-новому складывал песни?
Я ль по ступеням не полз, жарко лобзая тебя?
Вспомни, злодейка, — не раз у твоих косяков я вертелся
И потихоньку рукой клал свой обещанный дар».
45 Так вот и он, — да и вы, поклонники жалкие, тоже, —
Пеньем несносным своим перекричит петухов.
Так-то терплю я теперь позор от пороков хозяйки
И от бесчисленных слез этих влюбленных гостей.
XVII
Да, поделом, раз уж я решился красавицу бросить,
Лишь одиноких теперь я зимородков молю!
Кассиопея на мой не взглянет корабль, как бывало,
Берег пустынный к моим холоден будет мольбам.
5 Даже заочно тебе повинуются, Кинфия, ветры:
Видишь, какою грозой буря угрюмо шумит.
Иль никакая Судьба не придет усмирить ураганы?
Что ж, этот скудный песок станет могилою мне?
Все же проклятья свои смени на мольбы о несчастном,
10 Раз покарали меня ночь и коварная мель!
Или ты можешь без слез подумать о том, что я гибну
И что ты кости мои не понесешь на груди?
Будь же ты проклят, пловец, ладью изобретший и парус
И по враждебным волнам первый пустившийся в путь!
15 Право, не легче ль сносить было б нрав госпожи своевольной —
Пусть и жестока со мной, но несравненна она, —
Чем наблюдать берега, незнакомым поросшие лесом,
И Тиндаридов во мгле жадно, но тщетно искать?
О, если б дома судьба страданья мои схоронила
20 И над любовью моей камень надгробный стоял,
Милые пряди волос принесла б она в дар погребальный
И на подстилку из роз кости сложила б мои,
Имя мое назвала б, выкликая над прахом могильным,
Чтобы земля на меня бременем легким легла.
25 Вы же, о нимфы морей, Дориды-красавицы дети,
Ветру, попутному нам, дайте надуть паруса:
Если крылатый Амур и к вашим волнам прикасался,
К тихим тогда берегам другу вы дайте пристать.
XVIII
Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут.
В этом безлюдном лесу царствует только Зефир:
Здесь я могу изливать безнаказанно скрытое горе.
Коль одинокий утес тайны способен хранить.
5 Как же мне, Кинфия, быть? С чего мне начать исчисленье
Слез, оскорблений, что ты, Кинфия, мне нанесла?
Я, так недавно еще счастливым любовником слывший,
Вдруг я отвергнут теперь, я нежеланен тебе.
Чем я твой гнев заслужил? Что за чары тебя изменили?
10 Иль опечалена ты новой изменой моей?
О, возвратись же скорей! Поверь, не топтали ни разу
Мой заповедный порог стройные ножки другой.
Хоть бы и мог я тебе отплатить за свои огорченья,
Все же не будет мой гнев так беспощаден к тебе,
15 Чтоб не на шутку тебя раздражать и от горького плача
Чтоб потускнели глаза и подурнело лицо.
Или, по-твоему, я слишком редко бледнею от страсти,
Или же в речи моей признаков верности нет?
Будь же свидетелем мне, — коль знакомы деревья с любовью,
20 Бук и аркадскому ты милая богу сосна!
О, как тебя я зову под укромною тенью деревьев,
Как постоянно пишу «Кинфия» я на коре!
Иль оскорбленья твои причиняли мне тяжкое горе?
Но ведь известны они лишь молчаливым дверям.
25 Робко привык исполнять я приказы владычицы гордой
И никогда не роптать громко на участь свою.
Мне же за это даны родники да холодные скалы,
Должен, о боги, я спать, лежа на жесткой тропе.
И обо всем, что могу я в жалобах горьких поведать,
30 Должен рассказывать я только певуньям лесным.
Но какова ты ни будь, пусть мне «Кинфия» лес отвечает.
Пусть это имя всегда в скалах безлюдных звучит.
XIX
Нет, не боюсь я теперь, моя Кинфия, Манов унылых
И не заботит меня мой погребальный костер;
Лишь бы по смерти моей любовь ты свою не забыла. —
Страха смерти сильней этот гнетет меня страх.
5 Ах, не затем заглянул мне в глаза легкомысленный мальчик,
Чтоб мой прах позабыл о нерушимой любви!
Там, на том свете, герой Филакид о супруге любимой
Помнил всегда и забыть в темном жилище не мог,
Но, чтоб отрады своей хоть призраком пальцев коснуться,
10 Он — фессалийская тень — в древний вернулся дворец.
Там я, кем бы ни стал, прослыву тебе верною тенью:
Чувство мое перейдет даже и смерти предел.
Там пусть сойдется весь хор героинь прекрасных, которых
Отдал аргивским мужам некогда Трои разгром,
15 Но ни одной среди них милее тебя не найду я,
Кинфия, — так да решит суд справедливой Земли.
Как бы ни долго жила ты в старости волею рока,
Даже и кости моим дороги будут слезам.
Если живая ты так к моему относилась бы праху,
20 То никакая бы смерть мне не была тяжела.
Как я боюсь, что тебя от моей позабытой могилы
Вовсе принудит уйти, Кинфия, злобный Амур
И своевольно твои осушит текущие слезы!
Верности женской невмочь выдержать силу угроз.
25 Будем же радостно мы отдаваться любви, пока можно:
Не долговечна, увы, а мимолетна любовь.
XX
Ради любви нашей, Ралл, тебе совет подаю я,
Следуй ему и его на ветер ты не пусти:
Часто влюбленных судьба настигает нежданным ударом.
Миниям страшный о том мог бы Асканий сказать.
5 Есть у тебя Гилас; он Фиодамантова сына
Напоминает, поверь, именем и красотой.
Будешь ли плыть по реке, сквозь лес тенистый текущей,
Иль Аниена волной ноги промочишь себе,
Будешь ли мирно бродить по тропам Побережья Гигантов
10 Или же возле любой сядешь реки отдохнуть, —
Всюду его береги, защищая от нимф похотливых, —
Страсти горят не слабей у авзонийских дриад.
Чтоб не пришлось тебе, Галл, постоянно блуждать по холодным
Скалам, по диким горам, меж незнакомых озер,
15 Горький познавши удел, Геркулесу знакомый, когда он
В странах безвестных рыдал перед Асканием злым.
Есть ведь преданье, что встарь из Пагасской гавани Арго
В дальний направился край, путь свой на Фасис держа.
Вот, уже миновав Афамантиды волны, к Мисийским
20 Вышел утесам и к ним быстрый причалил корабль.
Здесь героев отряд, сойдя на спокойную землю,
Стал устилать берега мягким покровом листвы.
Спутник же дальше ушел от непобедимого мужа,
Думая свежей водой в скрытых ручьях запастись.
25 Уделом пустились за ним Аквилона проворные дети:
Реет над ним Калаид, реет и кружится Зет.
Руки к нему протянув, поцелуи стремятся похитить,
Навзничь летя, целовать жаждет и тот и другой.
Он ускользает от них, хватает за кончики крыльев
30 И отражает, борясь, веткой воздушный набег.
Вот уж отстали птенцы Орифии Пандионии,
Да, но на горе Гилас к гамадриадам идет!
Здесь, под вершиной горы Арганта, Пега струилась,
Влажный давая приют нимфам Финийской земли;
35 Низко висели над ней, ни в каком не нуждаясь уходе,
Грозди росистых плодов, скрытых в древесной листве.
Там на поемном лугу подымались лилии всюду
Белые, а среди них алые маки цвели.
То по-мальчишески он их нежным ногтем срезает,
40 Предпочитая цветы прежней задаче своей;
То, беззаботно склонясь над красивой струею потока,
Бродит, любуясь своим образом милым в воде.
Вот он готов зачерпнуть, он ладони в поток опускает,
Правой рукой опершись, тащит он полный кувшин.
45 Воспламеняются тут его плеч белизною дриады,
Все в восхищении свой вечный забыв хоровод;
Мальчика тянут они тихонько в податливых струях.
Вскрикнул Гилас, и уже тело его под водой.
50 Издали кличет в ответ Алкид, но на все его зовы
Ветер с потока несет имени отзвук один.
Этим наученный, Галл, охранишь своего ты любимца:
Нимфам попасться и твой может красавец Гилас.
XXI
Ты, что стремишься спастись от беды соучастников грозной,
Воин, бегущий в крови прочь от этрусских валов,
Ты, что от стонов моих отвращаешь припухшие очи,
Помни: соратник и я ваших военных трудов.
5 Пусть о спасенье твоем веселится родителей сердце;
Пусть по рыданьям твоим правду узнает сестра,
Правду о том, как Галл, избежавший цезарских копий,
Все ж уберечься не смог от неизвестной руки, —
И, на какие б она ни наткнулась разъятые кости,
10 Здесь, на Этрусских горах, пусть в них признает мои.
XXII
Кто я, откуда мой род, и где наш дом находился,
Просишь ты, Тулл, рассказать, помня о дружбе с тобой.
Верно, знакомы тебе в земле Перузинской могилы —
Родины кладбище то в черный Италии день,
5 В день, когда Рим поднимал на усобицу злую сограждан.
(Ты, о Этрурии пыль, — главное горе мое,
Ты потерпела тогда, чтоб валялись родные останки,
Тело несчастного ты горстью не скрыла земли.)
Знай же, меня породил граничащий с областью этой
10 Край плодородных полей, Умбрии благостный край.