Если раньше, до Перестройки, политики не было вообще — вместо нее была прямая красная, жирная линия партии, — то в девяностых политики было столько, что для другого уже не хватало места, времени и денег.

Бросив в массы красивое слово «перестройка», Михаил Горбачев, великий реформатор современности, не подумал, что она может оказаться подобна девке, брошенной в полк. Одним махом к политике были приобщены массы людей, не знающих, что она вообще есть на свете, начиная от киргизских пастухов и кончая московскими ворами в законе. Озверевший от давки у водочных магазинов, озлобленный от блата и пустых прилавков, народ лихо вкусил смысл сладкого слова «свобода». И когда упустившие момент коммунисты попытались в 1991-м, как всегда, просто нажать на кнопку, то их танки были остановлены всего лишь голыми кулаками и тухлыми яйцами. Начиная с этого момента, политика стала нахально и беспрепятственно разгуливать по необъятным просторам бывшей империи. Вместо того, чтобы сеять хлеб, варить сталь, с умом торговать и просто думать, все поголовно занялись политикой.

Еще в институте Остап понял самый главный жизненный постулат — в этой стране идет великий эксперимент, лишенный логики образ жизни — смесь лжи и величия, — цель которой заключается в том, чтобы наклепать как можно больше бездумно работающих человеческих механизмов.

Какими только видами бизнеса не занимался Остап Крымов за последние годы! Он устраивал сеансы спиритизма и предсказания будущего, возил за границу электротовары и икру, организовывал религиозные секты, проповедовал теорию лечения мочой, продавал западные инвестиции, руководил банком.

Далеко в прошлом осталась доперестроечная полезная для общества деятельность инженера-колхозника, выездного фотографа, художника-оформителя, строителя-шабашника, режиссера-затейника, руководителя подпольной химчистки, начальника швейного цеха, ретушера и фотонаборщика, сочинителя виршей для «Крокодила».

С младых лет Остап попал в жизненную оппозицию к общегосударственной лжи, а таких людей уже никогда не допускают к власти. Он никогда не занимался политикой, хотя знал, что ни один бизнес в мире не дает таких больших прибылей. Крымов не занимался политикой, потому что имел принципы, а политиков считал самыми беспринципными из всех двуногих, включая страуса эму.

Остап был убежден, что Иуда тоже был политиком, но плохим, потому что у него были все-таки принципы. Любой неглупый человек сразу поймет, что тридцать сребреников — только повод, необходимая деталь для назидательных составителей Библии. Просто Иуда имел принципы — он не любил Христа, — и поэтому как политик он продешевил.

Наша политика — это игра, в которой ценятся или, как говаривал спортивный обозреватель Маслаченко, хотя бы не портят игру, люди, начисто лишенные принципов, у которых то, что думается, говорится и делается, не находится ни в малейшей связи, а наоборот, — пребывает в постоянном борении, как три известные стихии.

«Бедняга Сахаров, — говорил в свое время Крымов, — как мне его жаль. Ведь умный мужик, ну зачем пошел в парламент с его здоровьем, ведь это нагрузка не для честных людей. В ссылке ему было гораздо лучше». Остап как в воду глядел.

Простой обыватель неожиданно начинает догадываться о том, что политика — это целая индустрия, только тогда, когда ему отрывают руки, затягивая на различные сборища; когда во время предвыборных кампаний его почтовый ящик вечно забит бумажным мусором с портретами задумчивых мужчин; когда бесплатно поят водкой то красные, то зеленые, а то и голубые; когда можно подписаться сразу в десяти бюллетенях и сорвать десятерную оплату; когда бесплатно от одной партии поменяют унитаз, бачок к нему — от другой, а шнурок — от третьей. И такая многопартийная система может стоять у вас в туалете четыре года, увековечивая то золотое время, когда политики вспоминают о своем народе один раз за пятилетку и готовы осыпать его щедрыми дарами. И заскучавший после выборов народ с тоской жалеет о том, что устраивают их не каждый месяц и даже не раз в квартал. Отголосовав, народ надолго лишался права воспользоваться своим избирательным правом, понимая в глубине души, что единственным правом, которое у него осталось, является только неотъемлемое право быть участником собственных похорон.

Несмотря на то, что Крымов никогда не стал бы заниматься политикой, он считал ее гуманным и достойным видом заработка, потому что относился к политикам так же цинично, как они относились к нему, потенциальному избирателю.

Остап начал хорошо зарабатывать еще на выборах в Российский парламент в 1991 году. Продажа подписей и голосов, организация штабов и набор волонтеров были легким и веселым заработком. Остап получали складывал агитационную литературу для руководимых им групп поддержки, кроил со студентами зарплату, продавал подарочную водку таксистам за полцены, а после выборов еще добавлял на сдаче макулатуры.

Политика в бывших республиках СССР развивалась неравномерно, и это давало Остапу постоянную работу.

График выборов в разных регионах не совпадал. Можно было одной весной заработать на квартиру на выборах в Думу, сделать осенью ремонт за счет смены власти в Молдавии, потом успеть на президентские выборы в Армению, чтобы отдать долг приятелю.

И только выборы в Верховную Раду Украины 1998 года прошли мимо Остапа, ввиду его загруженности и финансовых разборок в Москве. Основное веселое время ушло, но заметка в местной газете об аннулировании результатов в некоторых городах давала Остапу шанс на заработок стартового капитала.

Выполняя четкие инструкции Крымова, Жора и нанятый им доцент кафедры психологии университета собрали все необходимые материалы. За выпивку и обещания будущих подарков была получена полная информация о населении интересующих округов. Изучение личных дел кандидатов заняло у Остапа не более получаса. Нильский плодотворно провел изыскательскую работу в архивах горисполкома и налоговых инспекциях. И главное, что при этом он не вышел за пределы сметы, — 85 долларов, и даже выкроил себе пятерку на новые книги.

Через пару дней перед Остапом сидел сухопарый, хмурый мужчина, агрессивный вид которого не вызывал сомнения в его явном идиотизме. Это был Николай Буйный — председатель благотворительного фонда «Солидарность — 18».

Как оказалось, с того момента, когда архив регистрации предприятий в городе был компьютеризирован, дотошные чиновники горисполкома боролись с тем, чтобы названия фирм и общественных организаций не повторялись. Но сломить упрямство и обуздать полет фантазии нашего человека, дорвавшегося до организации собственной конторы, было невозможно. Вскоре чиновниками был найден компромисс — нумерация. В результате в городе работали, числились или уже закрылись двадцать два «Ориона», семь «Восточно-украинских финансовых компаний», семнадцать «Олимпов» и так далее. Выделялись своей мизерностью четыре «Риты» и поражали многочисленностью двести девяносто три «Харькова». Причем последняя сотня, то есть начиная с «Харькова-200» и кончая «Харьковом-293», принадлежала братьям Рыжиковым, которые занимались обналичкой на весь город и хоронили свои «Харьковы» ежемесячно.

Благотворительный фонд «Солидарность-18» еще не почил в бозе, но был близок к этому. Налоговая администрация не раз хотела прикрыть неработающий фонд, но, натыкаясь на хамство и риторику Буйного, тянула резину, не желая связываться. Основной лозунг председателя фонда звучал лаконично: «Я подниму Украину с колен!». Николая Казимировича Буйного боялись не только налоговые инспекторы. От него шарахались соседи, врассыпную разбегались в Фонде занятости, стонали «Общество защиты прав потребителей» и Антимонопольный комитет. В горисполкоме, увидев его в окно, прятались в бытовках.

За все три года фонд не собрал ни копейки и не одарил малоимущих даже коробком спичек. Нельзя сказать, что Буйный не пытался в начале своей деятельности собирать пожертвования. Но врожденная ненависть председателя ко всем, у кого в кармане было больше двадцати пяти рублей, приводила к одному и тому же сценарию: вначале Буйный входил в кабинет, затем через пять минут выходил, тряся кулаком и крича: «Ждите меня с прокурором!».

Первая беседа Буйного с Нильским была трудной. С самого начала Буйный заявил, что не примет от сионистов ни копейки. Сан Саныч снял очки и открыл свою родословную. Только справка о репрессированном в тридцать восьмом году дедушке немного успокоила Буйного, и он согласился на встречу с Крымовым.

Взглянув на холеное нахальное лицо Остапа, Буйный сразу же решил задать ему в лоб свой традиционный вопрос о законности доходов. Но не успел.

Как вы думаете, Николай Казимирович, не пора ли вообще покончить со всеми этими безобразиями? — обратился к нему Остап, резким движением ладони разрубив в воздухе воображаемые недостатки.

Буйный оживился, как эскадронная лошадь, услышавшая одновременно боевой сигнал трубы и шорох насыпаемого фуража. Свой коронный вопрос он решил задать попозже.

Я наслышан о благородной деятельности вашего фонда, — продолжил Остап.

— К сожалению, во всех учреждениях засели казнокрады и взяточники. Я знаю, какие препятствия вам чинятся. Учитывая гуманные цели фонда и ваш личный опыт, я решил, что могу поставить на вас.

Буйный недоверчиво оглядел скудное убранство комнаты и хмуро покосился на Остапа. Как бы отвечая на немой вопрос, Крымов сказал:

У меня лично денег нет, но я имею обширные связи в Перу и Сан-Марино. Товарищи, которые ведут там освободительную борьбу, обладают достаточными средствами. К тому же, как вы думаете, зачем Фидель Кастро встречался с Папой Римским на Кубе?

Буйный, с детства обожавший Фиделя Кастро, не захотел показывать свою неосведомленность о целях упомянутой встречи и только спросил:

Каковы ваши цели, товарищ Крымов?

Мои цели совпадают с целями вашего Устава, Николай Казимирович, — помогать обездоленным, —с пафосом, достойным трибуны ООН, сказал Остап.

Что от меня нужно? — сухо спросил Буйный, не понимая еще, где его дурят. — Если вам нужна моя доверенность, то не дождетесь.

Мне нужна была в принципе ваша санкция на сбор пожертвований и их распределение, — пропустив грубость мимо ушей, продолжил Остап. — Но можно поступить иначе — сбором займусь я, а распределением — вы. Я дам вам людей и технику. На наш счет поступят денежные пожертвования из-за рубежа. Хотя я мог бы задержать их на офшорных счетах.

Задержите, — не задумываясь, распорядился Буйный, — я не доверяю нынешним властям. Все должно попасть к людям. Сколько у меня есть времени на обдумывание?

Пять минут, — ответил Остап. — Дело в том, что у меня есть предложение от фонда «Опора-9», а иностранные товарищи торопят.

Прямая, как лом, фигура Буйного выражала достоинство и значительность возложенной на него миссии.

В таком случае, я согласен. Беру вас к себе. Но запомните, печать я вам не дам.

Новые братья по борьбе за благосостояние трудящихся пожали друг другу руки, и Остап повел Буйного к выходу. Около самой двери Буйный резко остановился, повернулся всем корпусом к Остапу и, глядя в упор, спросил ледяным голосом:

А вы можете подтвердить законность ваших доходов за последние пять лет?

Конечно, — не задумываясь сказал Остап, одаривая Буйного ясным спокойным взглядом.

Буйный, как товарищу, протянул Крымову руку и скрылся в темных сенях.

Через день руководимый Нильским аппарат заработал на полную мощность. Начальником канцелярии — «начканцем», как называл его Жора, — был взят бывший завуч школы, деятельный и шустрый старик Быкадоров. По объявлению о наборе надомниц-машинисток было законтрактовано сорок женщин, а надомниц-связисток с телефоном — пятьдесят. Были наняты также три водителя со своими автомобилями. Нильский, опираясь на железное слово Крымова, обещал, что зарплата будет выплачиваться уже через две недели. Завкадрами Пятница уезжал из дому каждый день в шесть утра подписывать заявления и оформлять трудовые соглашения. Возвращался он поздней ночью с горящими глазами и ватными ногами. Такое обилие подчиненных женщин начало вызывать у него отвращение к сексу.

Распечатав секретные милицейские и «эсбэушные» файлы, выторгованные Нильским на балке всего за сорок долларов, Остап получил телефоны, адреса и данные на сорок тысяч человек избирательного возраста. Из них было выбрано пятнадцать тысяч. Пять дней четыре десятка женщин печатали стандартные письма по составленным спискам. И еще три дня водители развозили тяжелые мешки с письмами по почтовым отделениям района. В них содержалась краткая информация о начале распределения иностранной гуманитарной помощи, выделенной целевым назначением для жителей района. Поскольку статус Фонда позволял оказывать помощь только своим членам, предлагалось подать заявление о приеме в организацию. Приводился график ежемесячной выдачи медикаментов, консервированных продуктов и одежды. Особенно подкупало то, что руководство Фонда не просило уплатить вступительный взнос и не обременяло членов сложными оформительскими мероприятиями. Надо было просто написать заявление и ждать приглашения.

Не доверяя печать Фонда даже Крымову, Николай Казимирович лично ставил штамп своей фирмы на всех письмах. Его могучая рука без устали подымалась и опускалась, как могучий пролетарский молот. Равномерный стук доводил Нильского до зубной боли. Учитывая поточность производства и сжатые сроки, Буйный сделал факсимильную печать своей подписи, но ее тоже никому не доверял. Когда в очередной раз Жора заехал в офис за новыми мешками с почтой, Буйный, занеся руку для очередного удара штемпелем, обратил внимание на его старую потертую кожаную куртку, зашитую на рукаве.

Четвергов, где вы взяли деньги на покупку этой куртки? В свое время она, наверняка, стоила тысячу рублей.

Это подарок дедушки — красного командира. Портупею я уже обменял на бейсболку, — отшутился Жора, не желая вступать в диспут с идиотом.

Учтите, Четвергов, я не дам примазаться к моему Фонду всякому жулью, — грозно произнес Буйный, проколол Жору насквозь чекистским взглядом и опустил могучий молот с печатью.

Поскольку Крымов запрещал соратникам делиться своим мнением со вспыльчивым председателем Фонда, Жора просто обошел Буйного и показал его затылку поднятый средний палец руки.

Соратники работали просто на износ. Почты было столько, что вся комната была завалена конвертами и бумагой. Нильский с затемнившимися от бессонницы глазами часто ворчал:

Ничего у него не получится. Народ уже не тот, сейчас не поверят даже родной маме.

Остап, как-то услышав пораженческие слова президента, отечески похлопал его по плечу.

Плохой из вас психолог, Нильский. Еще месяц назад, когда избирателей вусмерть задергивали по радио, телевидению и живьем, они бы просто не распечатали письмо. А сейчас, заброшенные на четыре года своими избранниками, они могут клюнуть. Тем более, что халява всегда найдет своего любителя.

Крымов оказался прав. На пятнадцать тысяч писем пришло пять тысяч ответов с заявлениями о вступлении в Фонд.

Организованные «начканцем» Быкадоровым группы ходячих пенсионеров широким фронтом охватили аптеки города. Фармацевтам предлагалось пожертвовать просроченные лекарства, витамины и средства гигиены. Аптекарям выдавались справки от Фонда о пожертвованиях, при этом указывались максимальные цены. Окончательно сопротивление благодетелей было сломлено выпиской из служебной инструкции налоговой инспекции о том, что благотворители могут освобождаться от бесконечных поборов коммунальных служб города в фонды их развития. На третий день начала сбора стали поступать первые пожертвования. В арендованный школьный зал свозились просроченные витамины, аспирин без срока годности, военные аптечки1948 года, лишенная сертификата зубная паста, выдохшаяся настойка боярышника, женские пояса и вышедшие из моды старые одеколоны. На третий день сбора пожертвований в актовый зал явилась делегация, состоящая из ветерана-туберкулезника и двух крысоподобных старушек-Шапокляк. Это была комиссия, выбранная новоиспеченными членами Фонда и направленная для контроля за фактами злоупотреблений и хищений со стороны руководства. Общественную комиссию, которая явилась с самыми грозными намерениями, Остап, чтобы она не путалась под ногами, поставил у дверей актового зала для охраны.

Боже мой! Как я знаю эту страну! — восклицал Крымов, печально качая головой. — Не успели организовать благотворительную раздачу, а уже ее же участники организовали народный контроль. Кстати, по моим подсчетам, скоро должны пойти письма в прокуратуру, так что у нас остается мало времени. Когда безвинного Буйного привлекут к ответственности, то представляю, как он будет жалеть, что не украл хотя бы полпачки заветрившегося масла.

Сам же Буйный от нервного переутомления попал в больницу с диагнозом «острое умственное истощение». Совет Фонда, созданный Буйным за неделю до этого, созвал экстренное совещание, на котором была принята резолюция и отправлена в письменной форме в больницу. В ней говорилось: «Совет Фонда путем голосования принял постановление о том, что двадцатью голосами против семи желает вам скорейшего выздоровления».

Остапу до завершения подготовительного периода нужна была массовая акция, и ее день настал. После обзвона всех членов Фонда наступили суббота и воскресенье, когда «солидарны» выстроились в очередь у актового зала школы. Строгая ревизионная комиссия пропускала внутрь по двадцать человек, выделяя по пять минут на ознакомление со списками и десять минут на выбор. Над шумящей толпой одиозной фигурой возвышался Буйный, громче всех требующий тишины. Откуда-то взялись пресса и телевидение. Николай Казимирович давал интервью, заранее предупреждая корреспондентов, что за каждый вырезанный кадр они ответят перед народом.

«Солидарны» размели все, включая просроченные женские тампоны «Флора», вопреки утверждениям Жоры, что такими сейчас уже не пользуются. Всего было обслужено полторы тысячи человек, но те, кто не пришел по своему неверию и занятости, вечером уже знали, что Фонд заработал на полную катушку. По рядам членов Фонда кругами пошло здоровое возбуждение, и на адрес штаб-квартиры поступило полторы тысячи дополнительных заявлений о приеме. В райисполкоме, где недоумевали по поводу происшедшего, царила растерянность. Акция была проведена настолько скрытно и молниеносно, что исполком не успел к ней примазаться, и начальнику орготдела был объявлен выговор. Председатель хотел вызвать руководителя Фонда, но узнав, что это — Буйный, отказался от этой затеи.

Акция «Солидарности-18» получила широкий резонанс в городе. К Остапу посыпались заманчивые предложения. Бывший казначей городской еврейской общины Петр Молох обратился к Остапу с предложением принять на свой Фонд пять тонн маргарина, присланного американскими хасидами для евреев Харькова. Молох был назначен уполномоченным по распределению и уже три недели мучился, не зная, как получше организовать хищение. Маргарин начинал портиться, к тому же сведения о нем начали просачиваться в ряды членов общины. Увидев по телевидению интервью с Буйным, Молох понял, что за этим помешанным стоит чья-то умная голова. Молох вышел на Крымова и первым делом поинтересовался, есть ли среди членов «Солидарности-18» евреи. Узнав, что таковые имеются в достаточном количестве, Молох напрямик предложил Остапу за тридцать процентов натурой списать на свой Фонд всю партию маргарина. Остап обиделся:

Вы попали не по адресу, голубчик. Я соглашаюсь принять деньги только тогда, когда мне их дают добровольно. За всю свою жизнь Крымов не украл ни копейки. Несмотря на всю заманчивость вашего предложения, я посоветую вам поискать жулика в другом месте.

После этого, по просьбе Крымова, Жора спустил Молоха с лестницы, добавив от себя лично пинок в зад. Провожая взглядом убегающего бывшего казначея, Жора подумал о том, что лично ему вариант Петра Израильевича Молоха очень понравился. Но с субординацией на фирме было очень строго, и Жора должен был подчиниться указаниям начальника.

Во вторник Остап собрал утомленную недельной напряженной работой бригаду. Буйный уехал на областное радио выступать, как пошутил Крымов, в прямом «кефире». «Начканц» Быкадоров развозил остатки «Флоры» по надомницам. Остап обвел Нильского и Жору усталым взглядом.

Самое тяжелое уже сделано. Через неделю у нас будут приличные деньги. Даю вам день отдыха и приступайте к следующему разделу нашего «Великого пути». Остальное — это уже мое дело.

Когда Нильский с Пятницей, довольно посмеиваясь и подбадривая друг друга толчками, вышли из комнаты, Остап придвинул к себе личные дела судящихся кандидатов в Верховную Раду. Раскладка сил была самой благоприятной. Первый тур выиграл коммунист, секретарь районной партийной ячейки Федор Бойко. Всего на пятьсот голосов от него отстал банкир Сергей Ашотович Петросянц. За ним ноздря в ноздрю шел либерал Нанайцев и замыкал лидирующую группу профессор Юридической академии Пинский. Остальные кандидаты, безнадежно отставшие, не представляли для Остапа интереса, за исключением Александра Гугиля, независимого кандидата, руководителя общественной организации с длинным названием «Фонд возрождения и развития исторических памятников Харькова». Занявший десятое место Гугиль после выборов в сердцах собрал свои вещи и уехал на ПМЖ в Израиль.

«Отличный расклад», — подумал Остап и, подобно Штирлицу, перебирающему шаржи на гитлеровских бонзов, пододвинул к себе пять листиков бумаги и стал рисовать.

На первом он начертал Серп и Молот, подписал «Бойко» и, недовольно поморщившись, вывел цифру10 тысяч долларов. На втором он нарисовал толстого кукрыниксовского буржуя в котелке и полосатых штанах. Внизу листа Крымов, довольно улыбнувшись, вывел: «Петросянц — 35 тыс.». На третьем листке появилась узкоглазая китайская физиономия, под которой было написано: «Нанайцев — 20 тыс.». На четвертом была нарисована статуя Фемиды, на весах которой пятнадцать тысяч долларов перевешивали толстую книгу уголовного кодекса с комментариями. На последнем листке был нарисован кораблик, уплывающий вдаль, с флагом, украшенным шестиконечной звездой. Под корабликом не стояло никакой цифры вообще.

Остап несколько раз переместил листики на столе и затем движением указательного пальца подтащил к себе «буржуя».

— Ну, что ж, начнем с крупной рыбы.

Остап хрустнул фалангами пальцев и стал набирать телефон.

За три месяца до этого…

Он взошел на трибуну. Такое количество народа видел он впервые. В горле мгновенно пересохло. Это была его первая политическая речь, и волнение резиновыми жгутами стянуло челюсти. В зале стало тихо, как перед бурей. Он понял, что его выступления ждали, как ничье другое. Он вдохнул воздух и до боли в суставах сжал деревянную трибунную планку.

— Братья и сестры! Настал неотвратимый и суровый час пожинать плоды на этой истерзанной и истощенной земле, которую мы все называем своей родиной. Настал час собирать осколки нашей национальной гордости, осколки разбитого зеркала, в котором мы, не узнавая себя, видим осколки нашей веры в справедливость и элементарный здравый смысл наших правителей. Эти осколки разрезают сердца стариков острыми краями осознания бесцельности прожитой жизни и смертельного обмана. Наша переименованная земля, как затасканная девка, выхолощенная строем липкоруких пройдох, похотливых демагогов и политических дебилов, забросала народ выкидышами марионеточных вождей, жалких в своей беспомощности и смешных в своем величии свадебных генералов. Чрево нашей сызнова переиначенной земли, изрезанное дилетантским скальпелем доморощенных хирургов во время бесконечных идеологических и экономических абортов, окончательно потеряло способность забеременеть героем-спасителем. Почему время великих перемен и исторических изломов не принесло на эту землю истинного патриота, честное и бескорыстное сердце которого горело бы единственной целью — процветание своего народа? Почему в этой стране уже нет веры ни словам, ни делам, ни мыслям? Почему нас и наших детей, и детей наших детей обрекают жить во второразрядной стране мира, неуклонно катящейся к статусу государства, где будут скапливаться вредные производства и отходы, где женщины будут только мясом, продаваемым за границу, где старики, честно отдавшие все без остатка силы этой державе, обречены вымаливать у казнокрадов свой жалкий паек?

Мы живем в атмосфере владычества глубочайшего непрофессионализма и политической непорядочности. Глубоко аморальная политика тотального обмана и неприкрытого грабежа собственного народа рождает пьяный угар вседозволенности и презрения к стенам своего собственного родного дома, заплеванного и растасканного поколениями временщиков. Неподготовленный поворот к западным этическим ориентирам затаптывает в землю корни нашей общей русско-украинской культуры. Бесплодные зерна вседержавной глупости, посеянные сейчас в души наших детей, взрастут бурьяном и пустоцветом.

Примитивнейшее и только видимое благополучие, которым нас успокаивают сегодня, — это тот камень на шее наших внуков, который утащит их на дно беспросветного долгового омута. Сейчас мы волею наших руководителей живем за счет будущих поколений, наших детей и внуков. Волею наших руководителей за нас думают мозгами клерков международных валютных фондов, единственная цель которых — расчистить мировое пространство для своих транснациональных монополий.

Если будет убита вера и честный труд, если и дальше эта земля будет передаваться, как эстафета, из рук в руки от одной бездарности к другому ничтожеству, то этой стране никогда не подняться с колен, никогда не поменять позу нищего с протянутой рукой. Бездействие наших современных политиков — это пагубнейшее воровство, ибо они воруют у нас драгоценное время, которого уже почти не осталось, чтобы не оказаться на обочине мирового прогресса.

Я умоляю и заклинаю вас, соотечественники, братья и сестры, голосуйте за совесть. Не слушайте и не читайте ваших депутатов. Посмотрите просто в глаза своему кандидату, и пусть он ничего не говорит. Пусть ваш депутат, ваш премьер и ваш президент клянутся не на Конституции, которую они ежедневно попирают, не на флаге, который они унижают нищенством своего народа, не на Библии, ибо нет Бога в их сердцах, а на собственной крови, на здоровье своих близких и памяти своих умерших предков. Может, тогда они поймут, как опасно играть судьбами народа, вырастившего их и давшего им власть не для превращения ее в продажную девку, а для каждодневного честного исполнения своего долга. Может, тогда поймут они, что политика — это не игра, где переставляются фигуры, а ежедневная жизнь, смерть и борьба за существование тех пешек, на плечах которых зиждется их благополучие. Вместо штампованных программ и пустых слов пусть клянутся они вам самым святым, что у них есть. Бог услышит! И покарает жестоко лжецов, и возвеличит честных тружеников, как героев своего народа, взявших в тяжелую годину бремя ответственности за его вековую судьбу!

В зале повисла звенящая тишина. Минутная пауза взорвалась шквалом аплодисментов. Председатель долго успокаивал слушателей. Восстановив тишину, он потянулся к микрофону.

Товарищи, перед вами выступал представитель Партии Любителей Пива. Слово предоставляется коммунистам. Социал-демократам подготовиться.