На следующий день в департамент княгини явился первый клиент. Это была женщина.

Тома Чугунова давно мечтала о солидном и уважаемом бизнесе. Когда в начале девяностых годов рекламные полосы газет запестрели объявлениями: «Обналичу за минимальный процент, порядочность гарантирую», «Куплю-продам доллары, полная конфиденциальность», «Секс с девушками вашей мечты по разумным ценам», — Тома решила, что ее час пробил. От родителей Тамара унаследовала неграмотность и бедность. Хамство и беспринципность она приобрела сама, проталкивая себе дорогу в жизни то грудью, то задом, то передком.

Вначале ее бизнес, не требующий больших капиталовложений, складывался как нельзя удачно. Полная легальность первых самостийных лет, подкрепленная мощной рекламой, давала бесперебойный приток клиентуры. Истосковавшийся по разврату народ с радостью дорвался, наконец, до виданных только в кино форм платной любви. Маленькое, но красочное объявление: «Прекрасные феи фирмы „Принцесса“ подарят вам райское наслаждение» — давало бурный наплыв любителей райского наслаждения. Фирма разрасталась на глазах. Над публичным домом Чугуновой, казалось, летали ангелы, бегло постреливающие из своих серебряных луков. Создав бизнес практически из воздуха, Тома не имела даже своего помещения, работая только по вызову. Пришлось срочно организовывать доставку. Через месяц после выхода первой рекламы на маршруте уже были три машины, причем на двух из них работали второй и четвертый муж самой Чугуновой. Харьков оказался верен себе и, как в былые времена, не стал делиться на группировки, районы и банды. Будучи всегда миролюбивым городом, он не позволил делить себя на сферы влияния, будь то бензиновый бизнес, торговля или проституция. Все определялось исключительно индивидуальными пробивными способностями и близостью к городскому начальству. Все так же, как и везде по Совку, за исключением излишней агрессивности и беспредела. Поэтому Тома не чувствовала особенной давки и нечестной конкуренции в своей работе, развивая свой бизнес качественно и количественно. Милиция же, благодаря которой в городе поддерживался традиционный порядок, пока себя никак не проявляла. Тома даже порой сочувственно жаловалась коллегам: «Эх, жаль, с нашими бы мусорами настоящий бизнес делать, но ведь над ними же начальство, поди знай, какая моча ему в голову ударит». Приход «мочи» не заставил себя ждать.

Набирая девушек, Тома производила краткий инструктаж и с ходу запускала их прямо в работу, полагаясь на природные данные и интуицию, заложенные в каждой женщине. Шлифовка мастерства происходила на рабочих местах. Тома работала по принципу широкого охвата и глубокого отсева. Она щедро делилась с начинающими гейшами врожденным мастерством и опытом. Вставив зажженную сигарету в известное интимное место, она демонстрировала исключительное мастерство владения мышцами живота, показывая номер, который она называла «усатый курильщик». Она не только могла поддерживать процесс курения, но также выпускать дым кольцами, приводя в восторг благодарную публику. Борясь за честь фирмы, Тома беспощадно увольняла без выходных пособий работниц, трудящихся с прохладцей, и бессовестно переманивала передовиц производства из конкурирующих предприятий. За последние номера бывали не раз биты ее бывшие мужья, которых она выставляла на разборки, все, кроме третьего, — любимого. Лозунг «Ни один вызов без ответа» неуклонно соблюдался на фирме, и Тома, будучи сама уже не в столь спортивном возрасте, иногда собственным телом затыкала неожиданно возникающие бреши, хотя ей лично больше нравилось руководство и шампанское.

Но вскоре пастельные тона, окрашивавшие Томин бизнес на заре перестройки, начали приобретать багровые оттенки. Валютчики, отмывалы и сутенеры совсем забыли о том, что еще никто не отменял статьи Уголовного кодекса, ждущие своих адресатов. Чиновники, перепуганные поначалу разгоном партии и выплеснувшимися на их непокрытые головы массами частных предпринимателей, начали потихоньку приходить в себя и, мусоля палец, залистали запылившиеся страницы кодексов, неотмененных инструкций и бородатых законов. Очнувшиеся правоохоронцы нанесли молниеносные удары по распоясавшейся мелкоте. Тома попала в числе первых под горячую руку отдела по борьбе с проституцией, который и сам был вздрючен в самой жестокой форме на заседании облисполкома. На первый раз все отделались легким испугом и средней силы материальными отчислениями. Но основные потери были впереди. Пришлось менять тактику, накрываясь первым слоем конспирации. Объявления утратили отчетливые очертания и приобрели неопределенные формулировки, типа: «Приятный вечер для мужчин с фирмой „Диана“ или просто — „Незабываемые встречи. Тел. …“. Томе пришлось уволить второго и четвертого мужа и взять на их место третьего, а также последнего любовника. Связные телефоны менялись каждый месяц. Но прочно севшая на хвост полиция нравов, как клещ на собаке, не выпускала Тому из своей хватки. Все мелкие хитрости и увертки Томы только смешили доблестную милицию, которая позволяла развиваться ее бизнесу ровно настолько, чтобы иметь возможность заплатить положенную мзду. Но Чугунова была рада и этому, потому что это были хоть какие-то правила, гораздо более постоянные и гуманные, чем те, которые могло предложить на тот момент государство.

Бизнес начал постепенно приходить в упадок. Томе пришлось снять с довольствия всех мужей, кроме любимого любовника. Каждая вторая работница стучала на свою начальницу, сводя на нет все конспиративные ухищрения Чугуновой. Расценки падали, сбережения таяли, как апрельский снег. Когда распределение прибыли подошло к соотношению два к трем в пользу полиции нравов, Тома решила, что бизнес умер.

Но хитрая баба вывернулась из ситуации, перейдя на оптовую, как она называла, торговлю товаром. Москва платила в то время по 2000 немецких марок за девочку, которая затем отправлялась в Грецию, Турцию, Германию, Италию и Венгрию. При этом гарантировалось бесплатное медицинское обслуживание и принцип личной неприкосновенности. Тома с тяжелым сердцем распродала свою фирму, и основной состав упорхнул в дальние края познавать разницу между нашими и ихними мужчинами, будучи заранее осведомленными только о ценовой разнице.

Провожая девочек на перроне вокзала, Тома со слезами на глазах напутствовала их пожеланиями счастья и мужа.

«Девочки мои, — с жаром говорила она, — это единственный шанс в вашей жизни. Хватайтесь за него обеими руками, зубами, губами. Если иностранца нельзя взять голыми руками, то берите его голыми ногами. Я знаю, поначалу вам там будет плохо и одиноко, но держитесь из последних сил. Только не возвращайтесь в эту проклятую страну. Здесь вы пропадете. Наш мужик и себя-то толком прокормить не может. Всю жизнь будете передком кормить этих бездельников и их выродков. Чтоб я вас здесь больше не видела, крошки мои». Девочки дружно ревели, размазывая тушь по мокрым лицам. Им было страшно, и они только сейчас начали понимать, что все последнее время эта грубая алчная баба заменяла им по сути мать, давая заработок и хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне. Уезжая из-под теплого крылышка своей наседки, они трусили, не зная, кто их защитит в неведомых краях. Тома тоже плакала, искренне надеясь, что больше не увидит своих подопечных.

Как-то, получив в Москве деньги за очередную партию воспитанниц «Дианы», Тома в сердцах взяла за шиворот белесую стриженную под ежик бабенку с выпуклыми глазами — перекупщицу, подтянула ее, слегка приподняв, к своей пышной груди и прошипела в ее веснушчатый нос, обдавая запахом свежесъеденного беляша: «Ты, шалава, смотри мне, если хоть один волосок упадет с головок моих девочек, я тебе матку выверну. Они, мои крошки, заслуживают счастья не меньше, чем ты, сучка». Затем, подостыв, она поставила наемщицу на место и, погладив по голове, спокойным голосом добавила: «Нет, серьезно, Ань, проследи, чтобы все там было чин-чинарем. Попроси там мужиков, чтоб погуманней было. Я ведь знаю родителей многих своих девчонок, как я буду им в глаза смотреть!» К счастью, наемщица Аня не обманула Тому. Многие девочки вскоре написали письма о довольно сносных условиях работы за границей и кое-каких перспективах в личной жизни. Через три месяца первая ласточка, Зинка Лохматая, вышла замуж за итальянца, и Томка, получившая это известие, пропьянствовала на радостях два дня с Зинкиной матерью. Делясь жизненной мудростью, подвыпившая Тома говорила своей собутыльнице: «Выйти замуж за деньги — это значит заработать их тяжелым трудом». А еще через три месяца Чугунова записала в свой актив двух греков, турка и мальтийца.

Сходив в церковь, Тома поставила свечки святому Николаю и деве Марии, повинилась перед батюшкой и попросила благословить на бизнес за границей. Несмотря на настойчивые уговоры и обещания крупной взятки, батюшка благословения не дал, но грехи отпустил.

Тома лишний раз убедилась, что грешен, как правило, не тот, кто согрешил, а тот, кто покаялся.

Таким вот образом Тома Чугунова, крашеная блондинка сорока трех лет с лицом, несущим следы пристрастия к шампанскому, кулаками, склонными к наглым мужицким рожам, и ртом, похожим на туз червей, появилась перед княгиней Крамской и, изложив по просьбе последней свою историю, заявила, что ей позарез нужна «баронесса». И как можно скорее. Слово «баронесса» навеивало на Тому что-то развратное и вдовье, и поэтому нравилось ей больше всего.

Остап появился в офисе уже в середине разговора.

Обозрев спелую и налитую, как боксерская груша, фигуру бывшей проститутки, Остап подумал: «Тела давно минувших дней». Две женщины беседовали уже давно и безрезультатно.

Понимаете, Тамара Ивановна, пусть вам не покажется мой вопрос бестактным, но наше Общество бережет честь своего имени, и нам хотелось бы знать цели, для которых вам понадобился титул, — монотонно бубнила Мария Сергеевна. Слова просачивались через пуговичную петлю ее губ, как заморенные. — Есть вещи, несовместимые с дворянским именем, тем более, что на официальных бумагах будут стоять подписи больших уважаемых людей. Проституция не может стоять рядом с понятием чести. Вот если бы…

Если бы у бабушки был член, она была бы педерастом, — грубо прервала княгиню Тома, обозначив неутешительную альтернативу для бабушки. Чугунова явно начинала нервничать.

Вы, прямо, как поп. Почему это вы считаете, что проституция несовместима с понятием чести? У нас она совместима со всем. Чем я хуже банкира или, скажем, политика? Даже Ленин считал, что существуют политические проститутки. Я, правда, не знаю точно, что это такое, но если бы вы берегли Россию тогда, в семнадцатом году, то, может быть, сейчас титулы не продавались бы на каждом углу. И вообще, не надо лезть в душу, оттуда и так уже нечего выносить

То, что вы делаете, глубоко аморально, — начала горячиться Крамская. — Вы превращаете невинных девушек в падших женщин. Из-за таких, как вы, из родильного дома сразу попадают в публичный.

А что им еще делать, бедным, когда Бог не дал ни ума, ни таланта, — раскрасневшись, повысила голос Тамара. — И не надо мне тут прикидываться Белоснежкой. Вы же прекрасно знаете, что все бабы — в той или иной мере проститутки, только не все могут себе в этом признаться. А те, кто все-таки решается, прямо начинает брать деньги, вместо того, чтобы выклянчивать их с помощью всяких уловок.

Выходит, по-вашему, и я — проститутка? — гневно засверкала глазами Мария Сергеевна.

А как же! — выпалила Тома, навалившись на столешницу. — Небось еще в гимназии высосала с помощью минета свой титул из какого-нибудь старенького князика.

Мария Сергеевна поперхнулась и, не находя слов, глотала воздух открытым ртом.

Тома, придвинувшись вплотную к княгине, взяла ее за накрахмаленный воротничок блузки и вкрадчивым голосом прошипела:

Если ты, выдра, не продашь мне титул, то я через пять минут вернусь с кучей мусоров, и поверь, что тебе придется даром дать мне «графиню» и «принца Уэльского» каждому из них.

Остап понял, что пора вмешиваться.

Извините, мадам, а вы можете уточнить конкретнее, зачем вам понадобилось дворянство?

Тома, обернувшись, смерила Остапа ироничным взглядом.

Отвали, морячок. Таких, как ты, я щелкаю между ляжками, как гнилые орехи.

Оригинальный способ колки орехов, — признал Крымов. — Но, я думаю, мы могли бы найти обстоятельства, которые помогут нам смягчить непреклонность Марии Сергеевны. Она ведь тоже человек и, наверное, поймет нас с вами в той мысли, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и не успеть.

Тома, наконец, отпустила воротничок Крамской.

Если ты тут главный, то так и говори! А то буду я тут терять время с этой старой курицей! Ишь ты, золото высшей пробы! А то я и вижу, что пробы ставить негде.

Остап взглядом успокоил княгиню, начавшую приходить в себя, и вопросительно посмотрел на Чугунову.

Если хотите знать, — спокойно начала Тома, — я не просто так за какую-то бумажку собираюсь выложить вам десять кусков…

Пятнадцать, — тактично поправил Остап

Двенадцать и ни копейки больше, — отрезала бандерша. — Мои девочки, и так, уже спят исключительно по любви.

Как это? — вмешался Нильский.

А вы что, думаете, двадцать долларов — это деньги? — возмущенно спросила Тома и, обернувшись к Остапу, продолжила:

Так вот. Мне нужно имя, мне нужно прикрытие и хорошее общество. Я понимаю, что здесь, в этой стране, мне делать нечего. Хватит работать на дядю. Вон все, начиная от мелких жуликов до премьер-министров, переводят свои капиталы за границу. Мы все здесь, и мужики в том числе, как баба на курорте — работать не надо, денег не платят и трахают каждый день. Что я, дура последняя, что ли? Я прикинула, что мой капитал — девочки — уже переведен за рубеж. Так что же я тут сижу? С титулом я буду не просто Тома, а графиня Чугунова. Меня примут в любом обществе и в любом порядочном доме. С титулом я выйду в аристократические сливки, а это значит, что мои девочки будут работать не с грязными вонючими извращенцами, а с благородными людьми, сумеющими оцепить моих крошек. Ведь куколки какие! Хоть и глупые, но одна в одну, как персики… Вы что думаете, у Томы принципов нет? Я вот во время выборов за «зеленых» была. Мы с либералов и НДР целый месяц двойную цену брали.

Посмотрев на часы, Остап прервал Чугунову.

Ну что ж, Тамара Ивановна, я лично нахожу вашу миссию благородной и достойной. Вы не только создаете рабочие места, вы еще смотрите далеко в будущее. Думаю, что грядущие поколения греков, турков и немцев, рожденные от интернациональных браков, еще отольют вам памятник. Кстати, судя по роду вашей работы, вы имеете в городе много знакомых среди мужчин.

А, этого добра у меня — пол-Харькова, — отмахнулась Тома.

Ну, тогда, ввиду возможного предстоящего сотрудничества, наша фирма сделает вам небольшую скидку, и мы согласимся принять от вас всего тринадцать тысяч.

А почему не двенадцать?

Тысяча пойдет на компенсацию морального ущерба, нанесенного Марии Сергеевне.

Тома удивленно пожала плечами.

Тю! Чи не ущерб! Да я с таким ущербом могу пахать всего за червонец в час целые сутки без перерыва. Мне бы такой заработок!

Остап посоветовал всем оставаться при своих заработках.

Может, договоримся за бартер? У меня фотки с собой, — с надеждой в голосе спросила Тома.

Остап скептически посмотрел на Нильского.

Это точно отпадает.

А как насчет кредита? — не унималась будущая баронесса.

Если ваши девочки одеваются в кредит, то раздеваются они исключительно за наличные, — отрезал Остап и закрыл торги.

Вечером …

Из медленно проезжающих автомобилей через открытые окна вываливались в ночь сочные потоки музыки и, волоча хвосты шикарных мелодий, уносились прочь. Несколько фосфоресцирующих человеческих фигур с лицами и в позах манекенов отбрасывали на остывающий асфальт троящиеся тени. От них пахло дорогими духами и одиночеством.

Уходи. Ступай домой, телевизор посмотри. Ты мне всех тут распугаешь… — мягкий грудной голос имел привкус «стиморола». Над ухом жужжала разноцветная реклама, голые ноги ежесекундно меняли цвет. Изогнутой засохшей соплей он прилип к ее холодному плечу.

Иди же, говорю, вон, видишь, едут опять, — она стряхнула с себя мокрую холодную руку.

Большой теплый автомобиль, влажно шелестя мотором, уперся близоруким светом фар в обшарпанную стену соседнего дома. Но изгибам его налощенного тела текли живые змеи разноцветных огней, разбрызгиваемых во все стороны бурлящим неоновым входом казино. В кожаной прохладной мгле салона уютно вспыхнул кончик сигареты, выхватив из темноты два глаза, в которых потягивались, задрав хвосты, два жирных кота.

Позови ту, лохматую, — огонек поблек, и ломаные ленивые лекала дорогого дыма проплыли через область света и растворились под потолком.

Вторая пара глаз с дергающимися низкозадыми гиенами ощупала неясные очертания лица блондинки. Тихо опустилось электрическое стекло, выполняя молчаливый ритуал интереса. Под перегидроленной копной выжженных волос спали равнодушные карие глаза и жил большой порочный рот с малиновыми губами.

Что, парни, скучаем? — молочный мрамор затянутого бюста вплыл в открытый створ переднего окна, выгнутая спина не оставляла никакой альтернативы.

Садись, красавица, Нас двое, — и красный огонек осветил окончательно проснувшихся котов.

Одна не поеду. Возьмите еще вон того, худого, что смотрит. Он тихий, не помешает… И денег я за него не возьму.

На кой хрен он нам? — клацнули зубами тупорылые гиены.

Да так, повеселит. Или обслужит, коли охота выпадет. Аппетит приходит во время еды, — ароматизированный голос старался казаться веселым.

Голубой?

Нет, муж мой. Не пускает одну, никчема. Просто мука с ним.

Пьет?

Так нет, но для компании может. Анекдотов знает тьмущу. Да он безвредный, не бойтесь.

Ладно, зови. Накачаем водкой, если будет мешать…

…Выходя из ванной комнаты, жирный кот увидел переломленную пополам худую спину с выступающим хребтом, склонившуюся над недопитым стаканом.

Эй, муж — объелся груш! Бутылку пустую со стола убери… Там мой кореш отпыхтел уже. Иди, принимай эстафету. А то замучил теорией совсем…

Шатающаяся тень рывками продвинулась сквозь цветные пятна темной квартиры в полуосвещенную комнату, наполненную густым запахом любовного пота. По экрану маленького «панасоника» без звука бегали Том и Джерри. На плавящемся айсберге огромной смятой постели желтело горячее голое тело с размытыми контурами. Стертые аморфные губы зашептали:

Иди сюда, зайчонок мой… Повезло нам сегодня, Андрюшка. Купим завтра твоего Клэптона. Иди, ложись рядом, я тебя жду. Потрогай, какая я жаркая. Ты ведь любишь так…