Жора сидел в углу комнаты и в задумчивости грыз ноготь. Его чело было хмуро. Сегодня днем в отсутствие шефа Жора обнаружил в офисе «жучка». Электронное устройство было вмонтировано в электрическую розетку. Пятница ничего не сказал Крымову об этом, надеясь самостоятельно выяснить, завелась ли в конторе «крыса» или это происки извне. Теперь он жалел о том, что не открылся. И чем дольше шло время, тем больше совесть грызла его. «Жучок» остался на месте. Жора постепенно приходил к решению изъять завтра подслушивающее устройство и провести тайное расследование. В его мозгу выстраивалась редкая шеренга подозреваемых и шаткий карточный домик мотивов и улик.
Глупость, просто глупость! — в сердцах воскликнул Нильский, отшвыривая от себя газету и гневно сверкая очками. — Вы читали эти последние указы? Ну, как можно не понимать очевидного!
Президент возмущенно схватил за горло начатую бутылку хереса и опрокинул в себя ее содержимое.
Крымов взглянул на Сан Саныча и заметил, что тот похож на суслика, который умеет говорить.
Нет, мой дорогой президент, это не глупость, — сказал Остап, усаживаясь поудобней в кресло и вытягивая ноги. — Знаете, ведь еще классик говорил: «Если звезды на небе зажигают, значит это кому-то нужно». То же самое относится и к тому, что вы называете политической глупостью. Наших руководителей можно обвинить в чем угодно, но только не в глупости. Эти постановления, призванные остановить всеобщий хаос, подобны столбам, вбитым в дно океана с целью зафиксировать движение волн. При всем при этом данные столбы приносят большие деньги тем, кто их так бестолково забивает. За каждым таким постановлением стоит большая подготовительная работа и миллионы наших денег, попадающих в заранее подготовленные места. А что делать? Государство устаревших технологий и законов не в состоянии прокормить всех. Нас, как корабль, потерявший управление, несет неведомо куда, и только хитрая команда во главе с мудрым капитаном знает, как спускать спасательные шлюпки. Хотя, судя по тому, что все крысы на месте, наш корабль еще плывет.
Остап мягко отобрал херес у агрессивно настроенного Нильского и наполнил свой стакан.
Вы напрасно так нервничаете по всякому случаю проявления глупости на общегосударственном уровне. Конечно же, это есть глупость в глобальном масштабе, но вы ведь понимаете, что через пару лет или раньше сегодняшнего руководства уже не будет. Они сами это понимают лучше всех остальных. Это же психология временщиков. Ведь эта стратегия так же мудра и примитивна, как поведение муравьев в муравейнике. Главное сейчас, пока у власти и у ответа, — заткнуть дыры и глотки. Пусть даже ценой возникновения больших брешей в других местах. А там хоть трава не расти. Последствия расхлебывать уже не им. Так где же здесь глупость? Если это и что-то, то, скорее всего, ограниченность. А ограниченность, как известно, не знает границ, то есть она безгранична. Если есть хоть горстка здравого смысла в этой несчастной стране, то это постановление, которое вас так взволновало, отменят, но сам факт его появления в цивилизованной стране, населенной далеко не папуасами, наводит на грустные размышления. Это уже макрополитика, где нет и не может быть здравого смысла. Ничто на свете не происходит случайно. Кстати, ждите в скором будущем всплеска непредсказуемых декретов.
Почему? — поинтересовался Нильский.
Грядут президентские выборы. Тут в ход пойдут все средства.
Остап говорил спокойно и грустно, как человек, понимающий, что через пропасть, если ты не Бэтмен, не перепрыгнешь.
Конечно, я говорю грубо и цинично о наших политиках, и кое-кто мог бы на меня обидеться. Но если я говорю хоть слово неправды, то пусть каждый из них, как говорил мой тезка, кинет в меня камень. Если Кису Воробьянинова и можно было бы, при большом желании, спутать с мальчиком, то нашего политика не спутаешь ни с кем.
Да, печально, — грустно заметил Нильский. Жора издал утробный протяжный звук в знак согласия с президентом.
Еще бы, — согласился с их пессимизмом Крымов. — Это голая истина. А голая истина — это гораздо более отвратительная вещь, чем голая женщина.
Остап отпил маленький глоток терпкого насыщенного южным солнцем хереса и ласково посмотрел на Нильского.
И еще. Любой факт глупости подтверждает мою теорию, что глупость — это огромная индустрия для стран третьего мира, к коим по всем показателям мы относимся. Вы думаете, что наши умельцы не изобретут способ, как обойти это мерзкое постановление, которое вас так раздосадовало, Сан Саныч? Чего стоят умники, если нет дураков? Когда большинство будет охать и ахать, не зная, что делать, когда остальные окончательно решат уйти в теневой бизнес, когда коррупция чиновников получит дополнительную подпитку этой тщательно подготовленной «глупостью», появятся короткие объявления в газетах, типа: «Финансовая компания поможет сэкономить вам 90 % того, что вы уже собрались отдать». Кто-то башковитый всегда заработает на глупости большие деньги. Как ни хитро правительство, на него всегда найдется болт с левой резьбой. Изобретательность нашего народа в неравных азартных играх с государством настолько безгранична, что начинаешь верить в сказочных героев типа Левши или Иванушки-дурачка. Только мелкие аферисты, типа нас с вами, зарабатывают друг на друге. Настоящие аферисты стабильно зарабатывают на глупости одного субъекта — руководства государства. Вы посмотрите на наше правительство (Все посмотрели на правительство). Это простой расчет. Когда руководство считает нас всех лохами, то это тоже расчет. И если вы поймете это, то увидите так называемую вами глупость совершенно в другом свете. Но они просто не понимают, что на любой расчет есть расчет встречный. И если и есть здесь глупость, то только в том, что они не понимают последнего факта. Глупость вообще, как магнит, притягивает к себе. Даже в зоопарке у вольера с ослом в три раза больше народу, чем около лошади Пржевальского. И вообще, глупость — это хорошо скрытая форма счастья.
Так когда же это кончится? — простонал нетерпеливый Нильский, сжимая в отчаянии горло ни в чем не повинной бутылки.
На мой взгляд, у нашей страны есть два варианта: реалистический и фантастический, — задумчиво начал рассуждать Крымов. — Реалистический — это когда прилетят инопланетяне и помогут нам организовать все как следует. Фантастический — когда мы сделаем это сами. Но вы спрашивали — когда? Если я скажу вам, что никогда, то вы, пожалуй, не будете спать и промучаетесь всю ночь, а вы мне нужны на завтра свежим, как огурчик. К тому же, я буду не прав. Все имеет свой конец, несмотря на то, что глупость бесконечна. Я могу дать вам сейчас лишь приблизительный прогноз. Падение может быть остановлено в двух случаях: либо когда падать будет уже некуда, либо власть предержащие почувствуют, что взлетать будет выгодней. Для кого-то, пока что, выгодней падать. Плюс ко всему, тот инструмент контроля, которым во всех развитых странах является парламент, здесь практически бездействует. Депутаты заняты сейчас очень важным делом — перетягиванием одеяла. Не надо им мешать. Они столько сил затратили во время выборов, пусть теперь потешат душеньку. Жаль, но в этой стране хорошо живется только жуликам. Это милицейский факт. А все потому, что мутная, ох, мутная страна! Неудивительно, что дети так часто путают проституцию с конституцией.
Так кто же, по-вашему, должен прийти к власти? Уж не коммунисты ли? — добивался своего Нильский.
Зачем? — удивленно посмотрел на него Остап. — Это несправедливо. Им уже был предоставлен испытательный срок в семьдесят лет. Дайте, товарищи, другим попробовать. Только не надо проветривать тухлятину! Гангрену надо отрезать и выбрасывать в мусоропровод. Ведь положа руку на сердце, надо признать, что захудалый у нас был быт. Развал Союза был закономерен. Беда в том, что при перестройке они нам устроили из огня полымя. К тому же Маркс и Ленин писали свои теории сто лет назад, стоит ли сейчас основываться на столь застарелой идеологии? Когда-то давно я пытался для себя понять, что же все-таки такое есть коммунизм. Забавная штука, Нильский. Пока я говорил на экзаменах учебными штампами, я получал пятерки. Когда я пытался понять и объяснить что-либо логически, я запутывался и получал двойки. Как сейчас оказалось, коммунизм — это то, что построили у себя немцы и шведы, которые боялись коммунизма, как черт ладана. На самом деле, коммунизм — это еще один альтернативный инструмент прихода к власти. Ведь не важно, кто будет править и под каким знаменем. Всякая тоталитарная власть одинакова. Главное, чтоб у тебя была альтернатива, опирающаяся на широкие слои масс. Маркс придумал, а Ленин воплотил идею коммунизма, как инструмент прихода к власти и ее удержания. Кстати, сегодняшние коммунисты продемонстрировали на этих выборах, что не плохая-таки для этой цели теорийка. И вообще, президент, не трогайте меня с Лениным. Эта слишком больная и большая тема не для коротких июньских ночей. Я очень уважаю старика — это вам не Кашпировский. Говорю это вам как специалист по предсказаниям и массовому гипнозу. В Ильиче умещается целая эпоха зла и гения. Жаль, что через сорок лет вообще не с кем будет поспорить на эту тему. Нашим детям уже сейчас по фигу и Ленин, и Сталин. А правнуки вообще будут говорить только ходячими цитатами из голливудских боевиков. Ленин — это папа Сталина и Гитлера, Фиделя Кастро и Муссолини, Мао и Пол Пота.
Остап Семенович, ну как вы можете ставить в один ряд таких разных людей? — возмутился Нильский.
Почему разных, Сан Саныч! Если у Сталина усы были другого покроя, чем у Гитлера, а у Мао, в отличие от Кастро, вообще не росла борода, это значит — разные? Если Пол Пот уничтожил три миллиона камбоджийцев, а Муссолини — всего один миллион итальянцев, то последний лучше, чем первый, в отношении три к одному? Нет, Папа научил их главному — превращать большое количество личностей в большую обезличенную толпу безмозглых баранов. Гитлер даже создал фабрики по производству чистокровных типовых немцев. Папа научил их еще считать, что каждый из них умней своего народа.
Остап слегка покраснел, и невооруженным взглядом было видно, что начинал нервничать.
Значит демократов надо выбирать, — резюмировал Нильский монолог Остапа.
Демократов!? — иронично воскликнул Остап. — А что у них есть демократического, кроме названия? Демократия — это понимание того, что лучшего способа существования для народа, чем демократия, нет. А я уверен, что в каждом из сегодняшних так называемых демократов, рвущихся к власти, сидит глубокое убеждение, что лучшей политики для нашего народа, чем кнут и пряник, нет.
Жора, внимательно слушавший разгорячившегося оратора, решил, скорее не для поиска истины, а чтоб не отстать в споре, подкинуть новую версию.
Богатых надо у власти ставить, они красть не будут.
Остап убил Жору коротким взглядом и обратился к Нильскому.
Вот этот не по годам развитый юноша считает, что управлять должен тот, кто уже накушался. Бред пьяного опоссума! Ну, во-первых, с чего вы решили, что они уже накушались? Если у вас в кармане рубль, а у него десять тысяч, вы думаете, что ему хватает? Во-вторых, меня очень берет сомнение насчет их морального облика. Все великие состояния наживаются нечестным путем. Это цитата, молодой человек, — кинул Остап в сторону Жоры. — Я это по себе знаю. Власть у таких людей не поменяет их сущности. Люди для них — это тот же материал, что и прежде, только в больших масштабах.
Жора, подпрыгивая на стуле, потянул руку, как ученик за партой.
Я знаю! Ученых надо ставить, — ему казалось, что последняя версия заведет Остапа в тупик.
Короткий саркастический смех сразу поставил крест на свежей гипотезе Пятницы.
Не надо лепить марки на почтовых голубей! Ну, что вы скажете на этот лепет, Нильский? А кто выдумал отравляющие газы, кто вырезал для продажи у людей почки, печень и даже гениталии? И потом, вы заметили, что хорошие ученые, художники и — я предваряю ваш вопрос насчет композиторов, — и композиторы ни разу не приходили к власти? Как вы думаете, почему? Да потому, что кишка тонка! Власть надо уметь не только брать, но и защищать. Крепкими диктаторами всегда были лавочники и военные, а не люди творческие.
А что вы скажете насчет священников, служителей церкви? — спросил Нильский, сощурив глаза.
И это говорите мне вы, самый научный из младших научных сотрудников!? А инквизиция! А крестовые походы! Половина всех войн современности происходит на религиозной основе. Эти бородатые и усатые мужи в рясах всех покроев и стилей толкуют, по сути, одни и те же истины об одном и том же Боге, но за каждую мелкую интерпретацию готовы горло друг другу перегрызть. Та же борьба за власть, через борьбу за умы.
А женщины? — неожиданно для себя предложил Жора.
Ха! Как известно, Смольный был институтом благородных девиц, а стал штабом революции, набитым матросней и еврейской интеллигенцией с маузерами. Женщина у власти — это временный вариант. К тому же, находя принципиальные анатомические различия между мужчиной и женщиной, я должен отметить, что в политике все равны, как шарики в подшипниках.
Аристократия! — предложил Нильский.
Римская империя, лень, гниение и распад, — коротко ответил Остап.
Националисты, — неуверенно пискнул Нильский.
Гитлер, — увесисто возразил Крымов.
Человек из народа! — ударил себя в грудь Жора.
Батька Махно! — не удостоив Жору даже взглядом, сказал Остап.
А что вы скажите насчет собственной кандидатуры? — спросил ни в чем не уверенный Нильский.
Боже упаси! Зачем мне такие соблазны? Я сочетаю в себе скрытые пороки всех вышеперечисленных групп, поскольку живу уже пятую жизнь.
Нильский и Жора вспотели и глубоко дышали, как будто только что убегали от носорога.
Хорошо, маэстро, — сдался Нильский. — Ну, кто тогда? Вы знаете ответ?
Остап обвел всех взглядом, полным идейного превосходства. В комнате воцарилась нерекламная пауза.
Конечно, — спокойно сказал Крымов, — но это мое мнение, и я на нем не настаиваю. Я — не пророк. Золотых ключиков много, дверь — одна.
Скажите, Бога ради! Мы уже всех перебрали! — взмолился Нильский.
Не всех. Вы забыли одну, но очень заметную фигуру. Почему-то сейчас почти никто не помнит о ней. А ведь века жили вместе.
Вы про кого? — спросил Жора, не собираясь напрягать и без того скудные умственные способности.
Я про царя, — сказал Остап и поднял вверх указательный палец. — Да, да. Я имею в виду именно этот институт совести российского народа, который уничтожили большевики, чтобы отобрать у нас совесть вообще. Вы заметили, что царь — это единственный человек в истории этого государства, который не крал. Крали все — генералы, бояре, премьеры и придворные портные. А он не крал. Хоть ты его убей! Да, Ильич знал, как рубануть под корень. Разве можно было лишать эту страну с таким стойким халявным менталитетом такого светлого ориентира? Но лишили. Царь не вписывался в ленинскую теорию оболванивания масс.
А Ленин? А Сталин? Вы думаете, они украли хоть копейку? — спросил Нильский.
Зачем им было красть, если они знали, что все будет принадлежать им до самой смерти? К тому же царь полагал, что народ дан ему Богом, а вожди считали народ завоеванным. Наш монарх был редким случаем сочетания в одном лице и слуги, и правителя народа. Без национального стержня государство разрушается. Есть народы, которые увядают и чахнут без монарха. Вы думаете, Монако за какие заслуги кормит своего принца? Вы думаете, Англия напрасно содержит королевское семейство? Я думаю, величайшей трагедией России было истребление царской династии. Да, царь мог быть слабым, нерешительным и недальновидным. Но своим наличием он объединял народ вокруг идеи гордости за державу, вокруг веры в то, что есть хотя бы один не ворующий человек на Руси, который примет решение по совести… Еще в школе я, помню, сочинил две строчки:
И в красном царстве октября
Шуты остались без царя.
Отбросив нахлынувшие воспоминания, Крымов печально взглянул на Нильского.
Конечно, сейчас царь для этой страны — это пустая формула. Он никому из правящих здесь не нужен. И народ о нем уже окончательно забыл, сам не осознавая, что глубоко в генах в нем сидит потребность в царе. Угробив одного самодержца, наш народ тут же придумывает себе нового. Вначале в лице Сталина, потом — Хрущева и Брежнева. Вот только последние десять лет болтаемся без царя в государстве и в голове. Утомились, видно, от самозванцев.
Крымов замолчал, и серые глаза его, налившись свинцом, погасли, скрывая от окружающих только ему видимое и понятое.
В обозримом прошлом…
Умирать можно долго, но, умерши, бесполезно стучаться обратно в жизнь. Убитая совесть умирает навсегда, как навсегда умирает человек. И призванная обратно в жизнь, она, как ожившее человеческое тело, как зомби, с загустевшей в венах кровью и неподвижными глазами, ходит по земле. Лишенная души и слов, холодной тенью бродит она среди живых людей, пугая их своей чужеродностью и вызывая жалость старомодным вкусом.
О совесть! Самая одинокая из всех женщин! В глазах твоих застыла Луна, в душе твоей — осень, сердце молчит, как черное звездное небо. Песочные часы твоего завода пусты. Ты сидишь одна на потрескавшейся скамье пустынного летнего кинотеатра, и над головой твоей бушуют в ночном ветре верхушки тополей.
На экране — черно-белая глухонемая хроника…
1912 год. Плавно и величественно движется праздничный кортеж во главе с царской семьей.
Развеваются белые перья великолепных дамских шляп, сверкает золото эполет, серые в яблоках исполинские жеребцы колышут серебристыми плюмажами. Сквозь яркие вспышки, черные и белые полосы старой пленки, как в слепом дожде, идет, припадая на больную с детства ногу, царевич, влекомый за руку отцом…
Ленточки матросской бескозырки, трепещущиеся на ветру… Белоснежные кружевные гольфы бесполого ангела… Беспокойное детское личико смотрит прямо с экрана, завораживая своей чистотой и святостью. Ясные голубые глаза восьмилетнего ребенка всматриваются сквозь слепой дождь изношенной пленки, сквозь шквал пронесшихся лет в усатое лицо недочеловека в кожаной куртке, целящегося через шесть лет в нижнем этаже дома Ипатьева в его розовый чистый лоб. Добрые всепрощающие глаза мальчика пытаются всмотреться в озабоченные лица матросов и солдат, второпях стреляющих в недоумевающее сердце его отца, в теплую грудь его матери, в девственные животы его сестер. На лице его — детский страх перед болью и детское удивление от открытия новых жутких истин. На лице его — печать неотвратимой смерти и милосердная покорность принять ее, чтобы искупить великий грех этих по-воровски суетливо стреляющих людей. И их родителей, и их детей, и всех людей, убивающих и молчащих, равнодушных и лживых, алчных и беспощадных…
Царский эскорт проплывает мимо. Бледная ладошка царевича Алексея белеет на фоне смуглой руки задумавшегося отца, и худое личико смотрит неотрывно в зал пустого кинотеатра, и его святые глаза, кроткие и мудрые, как у старца, простившие своим убийцам кровь, ненависть и скотство, только вопрошают: «Ради чего?..». Но только пустой зал, и лишенная плоти тень совести, и глаза ее, опущенные долу…
Кортеж удаляется, и «маленький принц» оборачивается последний раз, и старая пленка кинохроники не АН силах скрыть слезы величия святости над подлостью, слезы всепрощения на его глазах. И тоска в них, что за столько лет ни одного взгляда навстречу…
Отец тянет мальчика за руку, и тот, бросив прощальный взгляд, устремляет свое лицо вперед и делает следующий шаг навстречу великому и бессмысленному предательству своего народа, навстречу страшной и беспомощной смерти, поставившей на столетие кровавую печать позора на вооруженную часть нации, убивающей свою слабую половину.