Загадочной в связи с вышесказанным выглядит роль «римских пап» в окситанских событиях. Будучи «римскими», они тем не менее вышли на тропу войны против таких же римлян — катаров, к тому же в союзе с «северными варварами» — французскими христианами. Возникает вопрос: зачем? Ну как же, — скажет историк традиционного толка, — они ведь тоже были христианами. Отсюда их неприятие катаризма. Вера оказалась сильнее родственных чувств. Прямо по Христу: «А кто любит мать свою и отца своего больше, нежели меня, тот недостоин меня».

Вроде бы правдоподобно. Но почему спустя без малого сто лет пап тех «христианнейшему» французскому королю пришлось брать в плен, пусть даже почетный? Я имею в виду так называемое «Авиньонское пленение пап», происшедшее в период между 1309 и 1378 годами. Как-то не вяжется это с предшествующими событиями.

Относительно пап того периода однажды даже прозвучало обвинение в ереси! Я имею в виду Бонифация VIII, которого в ереси и симонии (продаже церковных должностей) обвинил советник Филиппа IV Красивого (1268–1314) Гийом де Ногаре. Дошло даже до избиения Бонифация в его резиденции в Ананьи! Рукой в латной перчатке папу ударил по лицу Скъярро Колонна, заклятый его враг и подельник Ногаре. (По другим данным, затрещину дал сам Ногаре, косвенным подтверждением чего является закрепившаяся за ним репутация «человека, давшего пощечину папе».) Не выдержав унижений, Бонифаций вскорости скончался.

Даже после этого Ногаре требовал от Климента V, первого авиньонского папы, признания Бонифация еретиком. Планировался даже так называемый «трупный процесс», т. е. ритуальный суд над его останками, извлеченными из могилы, с последующим их сожжением. До этого, правда, не дошло.

Такое упорство и жестокость порождают вопрос: не стояла ли за этими обвинениями реальная ересь?

Все это очень похоже на «дежавю»: кажется, что борьба с катарами не только не прекратилась с падением Мон-сегюра в 1244 году, но даже получила какой-то новый импульс. Как будто сработала машина времени, «отмотав» назад: папы, забыв о том, что они совсем недавно были вдохновителями походов против еретиков, вдруг сами стали еретиками.

Даже само мирское имя первого авиньонского папы — Раймон Бертран де Го — навевает соответствующие ассоциации. Вспомним, что практически все имена окситанских аристократов-катаров включали прозвище «Раймон» (Раймонд, Раймунд), совершенно нехарактерное для северных французов. Именно прозвище, потому что из факта его широкой распространенности среди византийцев в форме «Роман» следует, что ничем иным, кроме обозначения «римский» или «римлянин», оно не является. (Это, кстати говоря, лишнее свидетельство как минимум духовного родства византийцев и катар, принадлежности тех и других к единому «романскому» миру.)

Всему этому нет внятного объяснения. И еще один вопрос требует ответа: почему всевластие папства в Европе того времени вдруг обернулось его полной зависимостью от произвола французских монархов?

Да не были папы того периода христианами. И плен их — вовсе не пребывание в гостях у французского короля, а самое настоящее, хотя и почетное, пленение. Даже цель его понятна: перетянуть папство на сторону христианства, дабы создать новый, французский центр влияния взамен старого, имперского. Если совместить этот вывод с данными об окситанском происхождении авиньонских пап, то совсем недалеко становится до предположения о том, что в плен попали «катарские» папы. А ведь и такие были, как показывают источники.

Историки всеми силами пытаются выхолостить содержание понятия «плена» в данной смысловой конструкции («авиньонское пленение»), заменить его словосочетанием «вынужденное пребывание». С этой целью выдвигается и иное, помимо связанного с особой короля, объяснение случившегося. Будто бы небезопасно стало в Риме. По описаниям хронистов, «Вечный город» превратился в арену кровавых разборок между аристократическими группировками, наиболее заметными из которых были кланы Орсини и Колонна. Еще и Генрих VII, германский король из династии Аюксембургов, подливал масла в огонь своими попытками подчинить Рим своему влиянию. «Вечный город» обезлюдел и стал превращаться в огромный пустырь, непригодный для проживания. Дабы сделать отправление культа комфортным и безопасным, Климент V перенес папскую резиденцию в провансальский городок Авиньон, формально подчиняющийся анжуйской династии Неаполя и являющийся, таким образом, ленным папским владением. Брошенный на произвол судьбы, Рим, по слухам, вообще захирел и зарос бурьяном.

В подтверждение сей версии приводятся и факты. Вот, например, как живописует деградацию «столицы мира» того времени Ф. Грегоровиус: «Но если бы взор папы (Климента V. — Г.К.) получил дар пророчества, то он смутился бы, увидев страшные явления, вызванные его действиями: 37 лет спустя он увидел бы папу, своего преемника, оскорбляемого в своем, взятом приступом, дворце министром французского короля; святой престол, перенесенный в провинциальный город Прованса (Авиньон. — ГК.), и в течение семидесяти лет занятый французами, креатурами и слугами их короля, в то время как покинутый Рим превращается в развалины!».

Однако подобные «свидетельства» на фоне реальных событий того времени выглядят явным недоразумением. Папский Рим после успешного завершения освященных и инициированных им Крестовых походов, в том числе альбигойского, напротив, должен был находиться на пике своего могущества, что и подтверждается данными источников. Согласно большинству из них папство в это время пожинает плоды своих военно-политических успехов. По сути вся Европа платит дань Святому Престолу. О «руинах» даже речи быть не может.

Вот только один из примеров — эпизод с коронацией Генриха VII в Риме. Король таки овладел его частью в 1312 году. Непонятно только, зачем. Ведь если придерживаться версии о «запустении», несчастный город к тому времени должен был превратиться в развалины. Тем не менее короля это совсем не смутило. Он даже короновался среди этих самых «развалин». Как без тени смущения сообщают историки, Генрих был коронован императорской короной в Аатеранском дворце. Сообщается даже имя короновавшего его кардинала. Его звали Николо де Прато.

Только представьте себе: в покинутом руководством, «развалившемся» и «разграбленном» Аатеранском дворце обитает особа, не только поддерживающая функционирование Святого Престола, но и обладающая для этого соответствующими атрибутами, т. е. императорской короной, а если говорить о легитимности данной процедуры — то и соответствующими полномочиями, о наличии которых говорит уже само стремление монархов к коронации именно в Риме. (Драгоценная императорская корона — это в условиях-то засилья разбойников и проходимцев!)

Но для чего тогда нужен был авиньонский папа, если и без него прекрасно обходились? Или Николо Прато и был настоящим папой?

Выходит, не таким уж никудышным и бесхозным был этот Рим. Это подтверждается и историей взаимоотношений кланов Орсини и Колонна. Никакого семидесятилетнего периода «запустения» Рима вы в ней не обнаружите при всем желании. Кланы эти с той или иной интенсивностью продолжали выяснять отношения вплоть до 1511 года, когда Фабрицио I Колонна и Джулио Орсини в присутствии папы простили друг друга за все прошлые унижения и обиды, обнявшись перед алтарем. Не среди руин же происходили межклановые разборки? Наличие в Риме аристократии в авиньонский период уже само по себе говорит об отсутствии там какого-либо дискомфорта. Вряд ли изнеженным аристократам пришлось бы по душе прозябание среди развалин.

А еще можно отметить, что папам, появившимся в Риме в 1378 году, т. е. в самый разгар борьбы кланов, эта самая борьба почему-то вовсе не мешала. Они ее даже не замечали. А Мартин V (1368–1431), первый, именно римо-итальянский (точнее даже — ватиканский) папа, на котором закончился период «антипап», вообще был из рода Колонна, т. е. непосредственным участником той борьбы, почему-то не испугавшимся связанных с ней опасностей и отсутствием удобств.

Возможно, в побеге папы из Рима и была бы какая-то логика, если бы, например, он был ставленником одного из кланов, как Бонифаций VIII. Ведь приютил же у себя Филипп IV двух кардиналов из рода Колонна, отлученных Бонифацием от церкви. Почему бы ему не приютить еще одного опального священнослужителя — на этот раз папу? Но дело в том, что Климент V вообще был не из Рима. Он гасконец. Как сейчас бы сказали — француз. Стало быть, фигура нейтральная. Чем он мог помешать местной аристократии?

То есть ни запустение, ни клановые разборки не могли явиться настоящей причиной переноса папского престола. Ею мог быть только реальный плен, или, точнее, мероприятие по приобретению королем личного папы-марионетки, перевербованного из протоиудеев-катаров в христиане. Об этом говорит даже упорное сравнение этого эпизода истории с «вавилонским пленением евреев» в творчестве итальянских писателей-гуманистов.

Вот, например, что пишет Данте в письме к упомянутому выше Генриху VII: «Тогда наше наследие, лишение которого мы не устаем оплакивать, будет нам возвращено полностью. И подобно тому, как сейчас мы, изгнанники в Вавилоне, воздыхаем, вспоминая святой Иерусалим, так тогда, ставши снова гражданами и дыша мирным воздухом, мы в радости будем вспоминать бедствия смутной поры».

Интересно, что Петрарка, резко осуждавший роскошь папского двора в Авиньоне, также называл авиньонскую эпопею «вавилонским пленом», хотя между «роскошным пребыванием» и «пленом» связь едва прослеживается. Значит, смысл библейского эпизода хотя бы метафорически, но все-таки соответствовал сложившейся ситуации.

Показательно в этой связи, что евреи после погромов, учиненных тем же Филиппом IV, устремились не куда-нибудь, а именно в Авиньон, где были ласково приняты папой, невзирая на его союз с алчным монархом. Родственными душами, выходит, оказались.

Откуда же в таком случае взялся сюжет с «запустением», как с альтернативной «плену» причиной переноса папской резиденции? Ведь нельзя же всерьез полагать, что представление о «запущенности» и «заброшенности» «столицы мира» было целиком высосано из пальца. Тем более что оно соответствует концепции «вавилонского плена», согласно которой Иерусалим после череды антивавилонских выступлений евреев был подвергнут разорению Навуходоносором II.

А вот откуда. Читаем у А. Дворкина в «Очерках по истории Вселенской Православной Церкви»: «Константинополь конца XIV в. был печальным умирающим городом. Его население, превышавшее в XII в. миллион человек, теперь насчитывало менее 100 тысяч и продолжало сокращаться. Огромный город был заброшен и полон руин. Помимо Константинополя, в то время в пределах Империи оставался еще лишь один значительный город — Фессалоники, который по-прежнему выглядел более или менее процветающим. Это был главный порт на Балканах, где проводилась ежегодная торговая ярмарка. Однако и Фес-салоники сильно пострадали от владычества зилотов, разрушивших многие дворцы и монастыри, прежде чем их восстание было подавлено».

Вот вам тот Рим, который на самом деле был подвергнут разорению. Отсюда, из Константинополя, который действительно в то время был «печальным, умирающим городом», и был перенесен в Авиньон «папский», а на самом деле — патриарший престол. И папа тот никак не мог быть христианином, ибо, как уже указывалось, религией Константинополя, т. е. имперской религией, на тот час был протоиудаизм, правда, несколько обновленный за счет идей раннего христианства.

Впрочем, возможно, что резиденция папы — ставленника Константинополя, находилась и где-нибудь в Италии, возможно, в том же Аатеранском дворце Рима, или даже в Авиньоне, а подлинный сюжет с запустением Константинополя представлен как фрагмент истории папского Рима для того, чтобы скрыть истинную причину переноса престола и провизантийский статус тогдашних римских (римо-итальянских) священнослужителей.

То есть «перенос» мог быть и виртуальным: «перенестись» на самом деле мог не престол, а главенство от одного престола к другому. Но как бы то ни было, событие это по своим масштабам явно выходило за отведенные ему историками рамки. Это был не просто итог смешных папских капризов по поводу неудобств пребывания в римской резиденции или мелкая конкурентная возня в среде латинского понтификата, а разделение единой имперской (иудействующей) церкви на католическую и православную ветви, связанное с захватом и разрушением Константинополя латинянами, точнее говоря — французами.

Упоминание Дворкина о «зилотах» или «зелотах» (от греч. Ζηλωτής — «ревнитель», «приверженец»), борцах с империей за чистоту веры, в контексте сказаний о Константинополе XII–XIV вв. также работает на эту версию. Вспомним, что Иудейская война 66–73 гг., наиболее активными и бескомпромиссными участниками которой со стороны иудеев были указанные зилоты, завершилась падением Иерусалима и появлением христианства в качестве мировой религии, т. е. все тем же религиозным расколом.

Это еще раз подтверждает неоднократно высказанную мною мысль о том, что Константинополь был столицей не только Византии, но и еще более «древней» Иудеи — библейским Иерусалимом. Следует из этого и еще один парадоксальный вывод: христианство в авиньонский период едва народилось на свет и пребывало в зачаточном состоянии. Позже поговорим и о месте его рождения. Его также следует пересмотреть, говоря юридическим языком, в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

Но предположение об антихристианстве доавиньонских пап порождает очередной вопрос: как могли папы-еретики быть вдохновителями и организаторами Крестовых походов? Ведь нельзя же допустить их изначальную католическую ориентацию, а затем — неожиданное впадение в ересь после череды побед под знаменем христианства. Это было бы совершенно нелогично.

Но и этот вопрос легко решаем: надо только представить, что папы оказались в плену не после Крестовых войн, а до них или одновременно с ними. А если уж быть абсолютно точным — то в период падения Константинополя и создания латинской империи. То есть «послепленных» пап следует уже считать раскольниками, направившими под влиянием французского короля бывшую дотоле иудействующей римскую церковь по новому, христианскому, пути.

В этом случае так называемый «Великий Западный Раскол», последовавший за «Авиньонским пленением», как и само это «пленение», очень удачно вписываются в канву Альбигойских войн и последующих за ними Крестовых походов, ставших, так сказать, «пробой пера» этой обновленной церкви — этого «Нового Вавилона».

То есть «запустение» все-таки было и сыграло какую-то роль в авиньонских событиях, только занимало оно в цепочке тех событий совсем не то место, которое назначили ему историки. Не было оно причиной «плена», как не было, впрочем, и следствием борьбы итальянских кланов. Борьба эта вообще «не из той оперы». На самом деле (и об этом умалчивается) она вместе с «пленом» была следствием разделения единой, имперской (иудействующей), церкви на католическую и православную ветви, завершившегося авиньонским пленом.

Финал этого разделения, «Великий Раскол», — отнюдь не «западный», а просто «Великий», — мы и наблюдали в эпизоде с коронацией Генриха VII, когда папа-раскольник сидел в Авиньоне, а в Аатеранском дворце короновал кардинал, по-видимому, ставленник Константинополя.