Большая, роскошно обставленная студия Поля Сородэна в Париже. Много картин и скульптур, однако работ самого Сородэна не видно.
В центре двойные двери, ведущие в холл, к парадному входу. На переднем плане справа — маленькая дверь в библиотеку. Рядом с ней массивный письменный стол. Всю левую стену занимает громадное окно, через которое вдали видны деревья и крыши домов. У окна небольшой накрытый стол, на нем кексы, сандвичи и большая бутылка шампанского, украшенная черным бантом. В студии два кресла стиля модерн и диван.
Лето 1954 года, около четырех часов дня.
Вскоре после поднятия занавеса входит Себастьян Лякреоль с двумя блюдами пирожных. Это смуглый брюнет, в возрасте от 40 до 55 лет. Его черные брюки и белый пиджак безукоризненны, на левом рукаве шелковая траурная повязка. Когда он ставит блюда на стол, звонит телефон. Он подходит и берет трубку.
Себастьян. Allo, j’écoute, ici Invalide 26–45;—Oui, monsieur. — Non, monsieur. — Oui, monsieur, je suis complètement d’accord; pour nous c’est une tragédie, mais pour le monde une catastrophe. — Merci, monsieur. Monsieur est trop aimable. — Sans faute, monsieur. Au revoir, monsieur.
Вешает трубку и хочет вернуться к столу, но в этот момент раздается звонок у парадной двери. Он пересекает сцену и открывает жалюзи. Входит экономка Мари-Селеет, женщина средних лет.
Мари-Селест. Il у a un monsieur à la porte.
Себастьян. Quel espèce de monsieur?
Mapи-Сeлeст. Je ne sais pas, je ne suis pas clairvoyante, moi, je crois qu’il est Anglais ou peut-être Américain.
Себастьян. Journaliste?
Мари-Селест. Ecoute, mon coco, comment est-ce que je peux te dire? Je lui ai dit rien que bonjour.
Себастьян. Merde!
Mapи-Сeлeст. D’accord! Je m’en fouts de tout ce bruit.
В этот момент нерешительно входит Клинтон Преминджер-младший, серьезный с виду молодой человек лет около тридцати, американец.
Клинтон (произносит с трудом). Excusez-moi.
Себастьян. Месье?
Клинтон. Parlez-vous anglais?
Себастьян. Да, месье.
Клинтон. Ну, слава богу!
Мари-Селест уходит.
Себастьян. В этом доме траур, месье.
Клинтон. Знаю. Потому-то я и пришел. Мне необходимо повидаться с мадам Сородэн. По делу, по очень срочному делу.
Себастьян. Мадам Сородэн еще не вернулась с похорон. Да и вряд ли она будет расположена заниматься делами, даже очень срочными.
Клинтон. Вероятно, вы и есть Себастьян?
Себастьян. Совершенно верно, месье.
Клинтон. У меня имеются кое-какие сведения о вас.
Себастьян. В самом деле?
Клинтон. Я от журнала «Лайф».
Себастьян. Надо поистине обладать смелостью, месье, чтобы вторгаться от имени жизни в дом, который только что посетила смерть.
Клинтон (достает папку из ручного чемоданчика). Я Клинтон Преминджер-младший.
Себастьян. Младший или старший — это не меняет дела.
Клинтон. Послушайте, я не рядовой репортер, гоняющийся за сенсацией. Я серьезный писатель.
Себастьян. Рад это слышать, месье.
Клинтон. Вот уже более двух лет я собираю материал для солидного труда о жизни и творчестве Сородэна. Книга будет называться «Гигант среди пигмеев».
Себастьян. Весьма подходящее название!
Клинтон. Мне нужно было время, чтобы привести в порядок все свои записи, поэтому я и направился сюда морем, и вдруг в Шербурге, едва только сошел с корабля, узнаю, что Сородэн умер. Представляете, какой удар!
Себастьян. И притом — для всего мира, месье.
Входит Мари-Селест.
Мари-Селест. Il est beau gars, qu’est ce qu’il dit?
Себастьян. Rien d’important… sauve toi.
Мари-Селест. Bon, je me sauve. (Уходит).
Себастьян. Вы утверждаете, что у вас есть обо мне сведения. Какие же именно?
Клинтон. Одни только факты. И все — у меня в папке. Одну минуту. (Роется в папке). Себастьян Лякреоль. Правильно?
Себастьян. Не совсем. В слове Лякреоль ударение должно быть на букве «о».
Клинтон. Я не блестяще знаю французский.
Себастьян. Надо добиваться блеска.
Клинтон (заглядывает в записи). Вы поступили к Полю Сородэну в качестве камердинера в июле 1946 года.
Себастьян. Совершенно верно.
Клинтон. Вы разговариваете не как слуга.
Себастьян. На вас нелегко угодить.
Клинтон. Вы смешанного происхождения.
Себастьян. Вам присуща способность выражаться мягко, месье.
Клинтон. Родились на острове Мартинике, дата точно не установлена.
Себастьян. Во всей моей биографии нет ничего точно установленного.
Клинтон (продолжая просматривать свои записи). Высланы из Сирии в 1929. За что — не указано.
Себастьян. Сирийцы вообще скрытный народ.
Клинтон. Находились в Сайгонской тюрьме в 1933. За что — указано.
Себастьян (задумчиво). Это я хорошо помню.
Клинтон. Жили в Англии в 1936.
Себастьян. Самое счастливое время в моей жизни.
Клинтон. Прибыли в Лос-Анжелос в 1937.
Себастьян. Самые печальные воспоминания.
Клинтон. Женились в Рио-де-Жанейро в 1939. Жена живет…
Себастьян. С таможенным чиновником.
Клинтон. С 1942 по 1946 содержали в Мехико-Сити… гм… меблированные комнаты.
Себастьян. Ваша деликатность делает вам честь, месье.
Клинтон (закрывая папку). Вот и все мои записи по сегодняшний день.
Себастьян. Они соответствуют действительности.
Клинтон (искренне). Поймите меня — я привел эти факты, нисколько не желая смутить вас.
Себастьян. Не беспокойтесь. Вы и не смутили.
Клинтон. Не выношу ханжества. Мне кажется, что жизнь нам дана просто для того, чтобы жить. Согласны?
Себастьян. Ничего другого, пожалуй, не придумаешь!
Клинтон. Я лично против того, чтобы человек подавлял свои желания. В Йеле я прослушал курс лекций по психиатрии.
Себастьян. Тогда все понятно.
Клинтон. Я изучал Юнга и Фрейда, Адлера и Кинси — всех этих великих мужей. Вы понимаете, что меня после этого ничем не удивишь. По-моему, каждый имеет право жить, как хочет.
Себастьян. Не ведет ли такая философия терпимости к духовной нечистоплотности?
Клинтон. Где вы научились так хорошо говорить по-английски?
Себастьян. В отеле «Эспланад» в Борнемуте.
Клинтон. Что вы там делали?
Себастьян. Обслуживал пожилую леди. Статья не указана.
Клинтон. Вам нравилось служить у Поля Сородэна?
Себастьян. Очень, месье. Он был великий человек.
Клинтон. Может быть, этот великий человек отличался тяжелым характером, был вспыльчив? Может быть, его обуревали приступы гнева?
Себастьян. Нередко.
Клинтон. Поднимал он когда-нибудь на вас руку?
Себастьян. Нет. Правда, однажды он запустил в меня отбивной котлетой, но попал в стенные часы.
Клинтон (записывая). Минутку…
Себастьян. Мне кажется, месье Преминджер, что сейчас вам лучше уйти. С минуты на минуту мадам Сородэн может вернуться с кладбища, и присутствие постороннего здесь, когда она в таком горе…
Клинтон. В таком горе? Минутку… (Роется в своей папке, находит нужную страницу и пробегает ее глазами). Сородэн оставил ее в 1926 году. Не так ли?
Себастьян. В 1925.
Клинтон. И с тех пор они не встречались?
Себастьян. Насколько помню, однажды они встретились в «Галери Лафайет», и то случайно.
Клинтон. Не думаю, чтобы она так уж горевала, ведь прошло столько лет…
Себастьян (тоном упрека). Он все-таки был ее мужем и отцом ее детей.
Клинтон. Почему она не развелась с ним?
Себастьян. Мадам Сородэн — женщина строгих взглядов, она католичка.
Клинтон. Вот и пойми тут что-нибудь!
Себастьян. Многие пытались понять, месье, но это редко кому удавалось.
Клинтон. Скажите, он ее ненавидел?
Себастьян. Вовсе нет. Однажды он подрисовал усы на ее фотографии, но сделал это, конечно, в шутку.
Клинтон. Себастьян, вы мне прямо-таки нравитесь.
Себастьян. Благодарю вас.
Клинтон. Мне ужасно хочется повидать мадам Сородэн. Можно мне подождать ее? Обещаю уйти сразу же, как только вы мне мигнете.
Себастьян. Это может стоить мне места.
Клинтон. Но ведь сейчас ваше место немногого стоит.
Себастьян. Ну, это мы еще увидим.
Клинтон. Ваше имя упомянуто в завещании?
Себастьян. Мистер Сородэн не оставил завещания.
Клинтон. Черт возьми! Значит, все пойдет ей, не так ли?
Себастьян. Видимо, так.
Клинтон. Тогда не удивительно, что она примчалась на эти торжественные похороны.
Себастьян. Ваша непочтительность меня ужасает.
Клинтон. Вам нравится миссис Сородэн?
Себастьян. Мне трудно ответить, я ведь только сейчас с ней познакомился.
Клинтон. А вы ей понравились?
Себастьян. Сомневаюсь, месье. Поль Сородэн был для меня больше, чем хозяин, он был моим другом. Мы с ним немало исколесили по свету. Ему было хорошо со мной — мы умели посмеяться и выпить и, не задумываясь, наслаждались жизнью. Не знаю, понравился ли я мадам Сородэн или нет, но совершенно уверен, что не заслужу ее одобрения. У нас совсем противоположные взгляды на жизнь.
Клинтон. Не сомневаюсь!
Звонит телефон.
Себастьян. Простите. (Идет к аппарату. Клинтон берет свою шляпу). Allo, j’écoute, ici, Invalide 26–45. Sí, señor. — Aun no, señor. — Sí, señor, soy completamente de acuerdo, para nosotros es una tragedia pero para el mundo es una catástrofe. — Muchas gracias, señor. — Usted es muy amable, señor. — Sin falta, señor. — Hasta luego, señor. (Вешает трубку).
Клинтон. Сколько языков Вы знаете?
Себастьян. Четырнадцать, включая диалекты. Суахили я немного подзабыл, им редко приходится пользоваться в Париже.
Клинтон (в тон). А Сородэн говорил на иностранных языках?
Себастьян. Только когда бывал пьян.
Клинтон. Он много пил?
Себастьян. Иногда много, но иной раз целыми часами и капли в рот не брал.
Клинтон. Вы смеетесь надо мной?
Себастьян. Слегка, месье Преминджер.
Клинтон. Почему? Что же во мне смешного?
Себастьян. Ваша наивность, месье. Если вы собираетесь, как утверждаете, написать серьезную биографию Поля Сородэна, то вам, мне кажется, надо подходить к этому несколько иначе.
Клинтон. Я подхожу логически. Сначала факты, потом их анализ. Послушайте, вы должны знать о Сородэне больше, чем кто-либо другой. Как вы могли бы мне помочь, если б только захотели!
Себастьян. А чего ради?
Клинтон. Ради потомства, если уж нет других побуждений.
Себастьян. Сородэна будут помнить и без содействия журнала «Лайф», месье Преминджер. Пройдет несколько лет, и написанная вами биография окажется всего лишь одной из многих других. (Звонок у парадной двери). Это они. Вам лучше уйти.
Клинтон. Пять минут, всего лишь пять минут — ведь вы обещали.
Себастьян. Ничего я вам не обещал.
Клинтон. Прошу вас. Клянусь, я уйду сразу же, как только вы мне намекнете.
Себастьян. Как мне вам намекнуть?
Клинтон. Предложите папиросу, я откажусь и сразу же уйду.
Себастьян (уступая). Так делать не полагается…
Клинтон. Пожалуйста. Будьте другом. Это для меня так важно. (Опускает руку в карман, чтобы дать чаевые. Себастьян решительно отходит. Клинтон идет за Себастьяном). Будьте добры, позвоните мне прямо в отель, мы условимся вместе пообедать.
Себастьян. В какой отель?
Клинтон. «Георг Пятый».
Себастьян. Я так и думал.
Клинтон. О’кэй?
Себастьян (сдаваясь). О’кэй.
Мари-Селест распахивает двойные двери и отходит в сторону, чтобы пропустить Изобэл, Джейн, Колина, Памелу и Джейкоба Фридлэнда. Все они, как полагается, в трауре. Изобэл немного более пятидесяти, это типичная представительница английского буржуазного общества. На ней элегантное, но не бросающееся в глаза платье. Она выглядит слегка утомленной. Садится в кресло. Позади становится ее сын Колин; он в штатском, но в нем видна военная выправка. Справа от него— его жена Памела. По своей внешности и манерам — типичная жена армейского офицера. Непосредственна, откровенна, ограниченна. Джейн, в отличие от матери и брата, очень своеобразная личность, ей присуще чувство юмора, унаследованное, вероятно, от отца. Она направляется к креслу рядом с письменным столом. Джейкоб Фридлэнд, небезызвестный делец от искусства, — живой, себе на уме и довольно любезный человек, склонный иногда впадать в напыщенный и менторский тон.
Изобэл. Все было так торжественно и поистине трогательно, но я рада, что это уже позади.
Мари-Селест. Madame a besoin de quelque chose?
Изобэл. Non, merci beaucoup.
Мари-Селест кладет зонтик на стул и уходит.
Джейкоб (увидя Клинтона, Себастьяну). Кто это?
Себастьян. Мистер Клинтон Преминджер-младший, месье. Представитель журнала «Лайф».
Джейкоб. Мне кажется, я дал вам вполне ясные распоряжения, Себастьян.
Клинтон. Ради бога, не упрекайте его, сэр, это я во всем виноват. Он требовал, чтобы я ушел, но я все-таки остался.
Джейкоб. Прошу вас удалиться немедленно. В такие минуты люди не испытывают потребности в обществе. И к этому надо относиться с уважением.
Клинтон. Вы мистер Джейкоб Фридлэнд?
Джейкоб. Да.
Клинтон. У меня есть кое-какие сведения о вас.
Джейкоб. Себастьян, будьте добры, проводите мистера Преминджера.
Клинтон. Одну минуту, прошу вас. Миссис Сородэн, я обращаюсь к вам. Я пишу несколько статей о творчестве вашего покойного мужа. Он был великий человек, колосс. Я знаю, вы много лет жили врозь, но вы, вероятно, горды тем, что носите его имя, вы все еще сохранили в сердце своем нежность к нему, вы, любившая его, когда он был молод, на пороге его величия, вы, державшая его в своих объятьях…
Себастьян (протягивая ему серебряную коробку). Папиросу, месье Преминджер?
Клинтон (рассеянно берет папиросу). Спасибо.
Джейкоб. Мистер Преминджер…
Клинтон. И вы, мистер Фридлэнд! Вы, отважно бросивший вызов надменному невежеству его первых критиков и вознесший его на ьершину славы, вы, я уверен, не отвернетесь от меня. Без вашей помощи, совета и дружеского сотрудничества я ничего не смогу добиться, ничего, кроме жалкого подобия правды об этом удивительном человеке…
Себастьян (резко). Спичку, месье Преминджер?
Клинтон (машинально). Спасибо. (Себастьян пожимает плечами и подносит зажженную спичку). Пожалуйста, помогите мне, мистер Фридлэнд, вы ведь всю жизнь помогали талантам и поощряли их. Миссис Сородэн, я снова взываю к вам…
Изобэл (в волнении встает). Ах, боже мой, мне ужасно неловко!.. Я, право, не знаю, что сказать… Джейн… Колин…
Колин. Успокойся, мама. Предоставь это мне. Послушайте, молодой человек. Мне все равно, какой журнал вы представляете, кто вы такой и откуда приехали, но если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, я вас вышвырну.
Джейкоб. Подождите, Колин. (Клинтону). Я очень сочувствую вам, мистер Преминджер, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь, но при условии, что вы сейчас же уйдете. Мы хотим остаться наедине с постигшим нас горем.
Клинтон (увлеченно). Это не только ваше личное горе, это невозвратимая потеря для всего человечества!
Себастьян (угрожающе). Еще папиросу, месье Преминджер?!
Колин. Какого черта вы все суете ему папиросы?
Клинтон (ошеломленный). Папиросу?! Боже!.. Простите, Себастьян. До свидания. (Быстро уходит).
Памела (после короткой паузы). Какой-то ненормальный!
Себастьян. Нет, мадам, просто энтузиаст. Он прослушал курс психиатрии в Йеле.
Памела. Что такое Йел?
Изобэл. Это университет в Америке, дорогая. Похож на Кэмбридж, только совсем в ином роде.
Колин. Лучше бы он прошел курс хороших манер.
Джейкоб. Не надо было впускать его, Себастьян. Я очень недоволен.
Колин. Он, наверно, не поскупился на чаевые.
Джейн (возмущенно). Оставь, Колин!..
Себастьян. Не в моих привычках брать чаевые, сэр.
Джейн. Я в этом уверена, Себастьян.
Себастьян. Благодарю вас, мисс.
Джейн. Где вы научились так хорошо говорить по-английски?
Себастьян. В Борнемуте, мисс. Я служил там несколько лет назад.
Джейн. В какой-нибудь семье?
Себастьян. Некоторые из моих обязанностей можно бесспорно назвать семейными. Не угодно ли вам подкрепиться, господа?
Джейн. Признаться, мне бы хотелось чего-нибудь выпить. День был такой утомительный.
Себастьян. Шампанского, мисс?
Джейн. Да, пожалуй. Это было бы неплохо.
Колин. Очень неплохо. Шампанское! Откуда оно взялось?
Себастьян. Мистер Сородэн подарил мне на рождество. Мне хочется внести свою скромную лепту в ознаменование этого печального, но исторического события. (К Изобэл). Надеюсь, мадам поймет, какие чувства мной сейчас владеют…
Изобэл. Право… я и не знаю, что сказать… Спасибо, Себастьян. Дай мне мою сумку, Памела, милая… Нельзя же в таком виде пить шампанское, надо хоть шляпу снять.
Себастьян (откупоривает бутылку и наполняет бокалы). Позвольте убрать с бутылки черный бант. Это все Мари-Селест придумала. У нее богатая фантазия.
Изобэл снимает шляпу и, держа перед собой ручное зеркальце, поправляет прическу.
Джейн (подавая Изобэл шампанское). Вот, мама, это тебя подкрепит.
Изобэл. Сомневаюсь, Джейн. Шампанское я плохо переношу. Последний раз пила я его на свадьбе бедной Этти. Помнишь, Колин? Потом я несколько дней болела.
Джейкоб. Может быть, вам просто не повезло.
Изобэл. Действительно, тогда как-то все складывалось неудачно.
Джейн. И вы тоже должны выпить, Себастьян.
Себастьян. Благодарю вас, мисс, сочту за честь.
Джейкоб. Да, конечно. Налейте ему, Колин.
Колин наливает.
Себастьян. Прошу разрешения произнести тост.
Колин. Господи! (Подает Себастьяну бокал).
Джейн. Замолчи, Колин. Просим, Себастьян.
Себастьян (поднимая свой бокал). Подымаю бокал в память о моем хозяине Поле Сородэне! Это был человек мужественный, обаятельный, с тонким чувством юмора, человек, который — до той минуты, пока смерть не погасила блеска его глаз, — неизменно умудрялся в полной мере наслаждаться жизнью и вместе с тем оставался героем для своего лакея. Мадам, леди и джентльмены! За Поля Сородэна! (Одним глотком осушает свой бокал, бросает его на пол и быстро уходит).
Памела (после короткой паузы). Ну… знаете… Какая нелепая выходка!
Изобэл. Может быть, немного театральная, но, дорогая, ведь он в конце концов иностранец.
Памела. Все равно я не выношу его, совершенно не выношу. При одном взгляде на него меня бросает в дрожь.
Джейн. А мне он нравится.
Памела. Что же в нем может тебе нравиться, Джейн?
Джейн. Он не лишен обаяния, по-моему.
Колин (презрительно). Обаяния?! Пройдоха! Я бы ему и гроша не доверил.
Джейн. Никто ему и не собирается доверять. И совсем не обязательно грубить. Папа как будто любил его.
Изобэл. Боюсь, что твоему бедному отцу часто нравились сомнительные личности.
Джейн. У нас пока нет оснований сомневаться в Себастьяне. Мы знаем его только два дня.
Колин. Достаточно взглянуть на него. Мне знакомы такие типы. Проныра.
Джейн. Мне понравилось то, что он сказал о папе.
Изобэл. Я знаю, милая Джейн, что с годами у тебя создалось романтическое представление об отце.
Джейн. Он действительно был романтик.
Изобэл. У тебя, конечно, вполне современные взгляды, и потому ты не видишь ничего дурного в той безалаберной жизни, которую он вел.
Джейн. У гениев особый подход к жизни— не такой, что у обыкновенных людей.
Изобэл. Не хочу с тобой спорить, но думаю, что ты могла бы проявить хоть немного сочувствия к своей бедной матери, а не отдавать его полностью человеку, который обманул ее и превратил-ее жизнь в ад.
Колин. Правильно, правильно!
Джейн (улыбаясь). Мама, милая, это совсем не так! Ты жила с отцом ровно шесть лет. Допустим, твоя жизнь с ним была нелегкой, но ведь это продолжалось недолго. А потом ты ни в чем не нуждалась…
Изобэл. Я не собираюсь продолжать этот спор. Он совершенно неуместен сейчас — не надо забывать, что нас всех привело сюда…
Джейн. Вы любили моего отца, Джейкоб?
Джейкоб. Его воздействие на мир искусства, в котором живу и я, было огромно; его влияние трудно переоценить.
Джейн. Но вы-то сами любили его? Как человека, я хочу сказать. Радовались вы при мысли, что встретитесь с ним, будете вместе обедать? Он был человеком веселым, привлекательным, интересным собеседником?
Джейкоб. Он умел быть таким — стоило ему только пожелать.
Памела. Но его картины!.. Сознаю, что я невежественна и, конечно, ничего не понимаю в искусстве, но все-таки — что на них изображено? Никогда я не могла понять этого.
Джейкоб (подходит к Памеле, важно). Посетите галерею Тэйта, милая, и посмотрите «Портрет Марджори» Сородэна. Постойте перед ним спокойно, вникните в него. Стойте час, два, а если понадобится — и три…
Памела. Три часа? Не слишком ли долго?
Джейкоб. Иной раз нужна целая жизнь, чтобы достойно оценить подлинное произведение искусства.
Колин. «Портрет Марджори» — та самая картина, где только одни круги и точки?
Джейкоб. «Портрет Марджори» — вершина периода «Кругов» в творчестве Сородэна. Один из немногих истинно великих образцов современной живописи во всем мире.
Колин. Но почему это портрет? Никакой это не портрет. Ни на кого и ни на что он не похож.
Джейкоб (терпеливо). Это абстрактное представление Сородэна о женщине по имени Марджори.
Памела. Марджори… а фамилия?
Джейн. Какое это имеет значение?
Джейкоб. Факт остается фактом, что в 1936 году галерея Тэйта заплатила за «Портрет Марджори» три тысячи фунтов. Сейчас он стоит втрое дороже.
Колин. Ну, это выше моего понимания — вот все, что я могу сказать!
Джейкоб. Гениальное творчество Сородэна делится на три главных периода. Первый, известный ныне под названием «Неистового», продолжался с 1927 до начала тридцатых годов. Его выставка вызвала тогда большой шум. В залах раздавались насмешливые возгласы и свист. Какой-то пожилой критик даже ударил зонтиком по одному из полотен. Некая дама из Демойна, штат Айова, лишилась сознания, и ее отвезли в больницу.
Изобэл. Несчастная! В ту же больницу поместили бедную Эдит Каррингтон, когда у нее появилась какая-то странная сыпь.
Джейкоб. Период «Кругов» был одновременно и прогрессом, и регрессом. В мрачные годы войны Сородэн не поддерживал со мной связи. Я даже думал, что он умер. Только когда он вернулся в Париж в 1946 году, я понял все значение той внутренней войны, которую он вел со своим собственным гением, войны, кончившейся для него величайшей победой. Так возник «Ямайский» период.
Колин. Все эти толстые негритянки?
Джейкоб (резко). Да, все эти толстые негритянки, вся эта первобытная простота и великолепный колорит. Первая картина, которую он показал мне в знаменательный день нашей встречи, находится сейчас в Лувре.
Джейн. «Девушка с плодом хлебного дерева»?
Джейкоб. Нет, «Мальчик с бананом». «Девушка с плодом хлебного дерева» — в Праге.
Изобэл. Открытки с ее изображением мы разослали на рождество в позапрошлом году — помнишь, Колин? Тетя Фрида отослала открытку обратно и написала на ней красными чернилами: «Неприлично».
Колин. Еще шампанского, мама?
Изобэл. Нет, спасибо, мой милый.
Джейн (вставая). А я бы выпила еще. Думаю, что и Джейкоб не откажется. Он провел ужасную неделю, занимаясь тут всевозможными делами.
Изобэл. Вы так внимательны, Джейкоб. Устроили все и поддержали меня в моем тяжком испытании. Я не смогла бы перенести его без вашей поддержки.
Джейн (подавая бокал Джейкобу). Тебе, право, не следовало бы приезжать, мама.
Изобэл. Глупости, милая, я выполняю свой долг.
Джейн. А я думаю, что не было никакой необходимости приезжать. Ты никого не обманула.
Изобэл. Что за чепуху ты городишь, Джейн! Я никого и не собиралась обманывать.
Колин. Джейн сегодня весь день не в своей тарелке, сварлива и совершенно невыносима. (К Джейн). Неужели ты не можешь взять себя в руки?
Джейн. Просто противно, что мы здесь, отвратительна была вся эта церемония, и толпа, и фоторепортеры, и профессиональные плакальщики. Мне было стыдно.
Джейкоб. Со всех точек зрения было очень важно, чтобы вдова и дети Поля Сородэна присутствовали на его похоронах.
Джейн. Со всех точек зрения, кроме папиной.
Изобэл. Ну, знаешь, Джейн…
Джейн. Он сказал бы, что мы лицемеры, и был бы прав.
Изобэл. Меня возмущает твое поведение, Джейн. Твой отец был моим мужем…
Джейн. Он не был бы твоим мужем уже много лет назад, если бы ты согласилась на развод, когда он этого требовал.
Памела. Мне кажется, сейчас совсем не время обсуждать такого рода подробности.
Изобэл. Памела совершенно права. Сейчас действительно не время. Тебе должно быть стыдно.
Джейн. Я и стыжусь, ведь я уже сказала. Мне стыдно за нас всех. Мы были похожи на стаю слетевшихся черных воронов. А нас еще то — и дело без всякого стеснения фотографировали.
Колин. Да перестань ты расстраивать маму! Ей и так бог знает что приходится выносить.
Джейн. Ничего ей не приходится выносить. Я не виню ее за то, что она ненавидела папу, все мы знаем, что он плохо к ней относился, оставил ее и сделал несчастной. Но ведь все это было так давно…
Колин. Зачем сейчас ворошить прошлое?
Джейн. Если я виню ее, то лишь в том, что она не дала ему свободы, когда он этого хотел, а теперь притащила нас всех сюда, чтобы нажиться на его смерти.
Изобэл. Раз и навсегда запрещаю тебе, Джейн, выражаться так. Ты отлично знаешь, я не могла согласиться на развод с твоим отцом — это против моих принципов. Я понимаю, все дело в том, что ты за последние годы совсем оторвалась от всех нас. Очевидно, и это моя вина — я всегда и во всем виновата. Но поверь мне, я глубоко огорчена твоим отношением в эти тяжкие минуты. Я совершенно измучена. Колин и Памела, проводите меня в отель. Говорить больше не о чем.
Джейн (подходит к ней). Прости, мама. Я не собиралась огорчать тебя. Но мне хотелось бы, чтобы ты хоть немножко поняла и то, что думаю я.
Изобэл. Тебе не следовало учиться на курсах журналистики. Это испортило твой характер.
Джейн (улыбаясь, садится в кресло). Ну и смешная же ты, мама.
Изобэл. Не вижу в этом ничего смешного.
Джейн. Ты действительно сердишься или только притворяешься?
Изобэл. Не понимаю тебя.
Джейн. Если ты весь день притворялась-опечаленной, то сейчас с таким же успехом можешь прикинуться рассерженной.
Изобэл (вставая). Пойдем, Колин.
Колин встает.
Джейн (снова усаживая Изобэл). Вы не можете уйти, пока мы не решим, что нам делать с Себастьяном.
Колин. С Себастьяном? О чем ты говоришь? Разве с ним надо что-то делать?
Джейн. Папа не оставил завещания. Себастьян преданно служил ему все последние годы. Его надо как-то отблагодарить.
Памела. Думаю, что он сам позаботился набить себе карманы.
Джейн. Джейкоб, вы согласны со мной?
Джейкоб. Да, конечно, вы в известной мере правы.
Колин. Уплатите ему жалованье за месяц— и скатертью дорога.
Джейн. Мало. Мы уезжаем завтра рано утром, поэтому решать надо сейчас.
Памела. Я согласна с Колином. (Вставая). Месячный оклад — и на все четыре стороны.
Джейн. Надо ему назначить пенсию.
Колин. Пенсию? Ты, наверно, не в своем уме.
Джейн. Этого требует элементарное приличие. Мама, тебе как вдове такого всемирно известного художника неловко выглядеть скупой в глазах всего света. Месячное жалованье — разве этого достаточно за годы преданной службы отцу? Как вы думаете, Джейкоб?
Джейкоб. Учитывая все обстоятельства, я полагаю, что Джейн права.
Колин (быстро). Будь я проклят, если соглашусь.
Памела. И я не согласна.
Изобэл. Вы серьезно так думаете, Джейкоб?
Джейкоб. Да, я полагаю, ему надо предоставить выбор между пенсией и какой-то единовременной суммой. Пусть он сам скажет.
Изобэл. Ах, боже мой! Ну, если вы так считаете, что же, так и придется сделать. Вы поговорите с ним?
Джейкоб. Охотно. Но тактичнее будет, пожалуй, если вы сами ему скажете.
Изобэл. Я очень устала, Джейкоб. У меня одно желание — вернуться в отель и лечь.
Джейкоб. У этого человека хорошо подвешен язык, Изобэл. Он может что угодно наговорить репортерам. В данный момент такого рода красивый жест с вашей стороны был бы, по-моему, весьма уместен.
Изобэл (покорно). Согласна. Позовите его.
Колин. Держись стойко, мама. Я знаю, мы можем положиться на тебя — ты все скажешь, как надо.
Изобэл (гладит его руку). Спасибо, родной.
Входит Себастьян. Лицо его выражает почтительность.
Себастьян. Вы звонили, мадам?
Изобэл (внушительно). Да, Себастьян. Хочу поговорить с вами.
Себастьян. К вашим услугам, мадам.
Изобэл. Прежде всего, хочу поблагодарить вас за… э… верную службу моему покойному мужу. Я хочу сказать, что нахожу вашу бескорыстную преданность ему трогательной, очень трогательной.
Себастьян. Благодарю вас, мадам.
Изобэл. Вам, конечно, известно, что мистер Сородэн не оставил завещания?
Себастьян. Да, мадам, мне это известно.
Изобэл. И… э… понимая, что его неожиданная смерть могла поставить вас в затруднительное положение…
Себастьян. В каком смысле, мадам?
Изобэл (с усилием). В денежном.
Себастьян. О денежной стороне я еще не подумал. Но, несомненно, этим тоже придется заняться.
Изобэл (удивленно). О!..
Себастьян. Я часто в своей жизни попадал в затруднительное положение, мадам, но скорее от недостатка такта, чем от недостатка денег. (Звонит телефон). Простите. Allo, j’écoute, ici Invalides 26–45. — Ja, mein Herr. — Nein, mein Herr. — Ja, ich bin vollkommen ihrer Meinung: für uns eine Tragödie, für die Welt aber ist ës eine Katastrophe. — Ja, mein Herr. — Ich danke Ihnen. — Auf Wiedersehen, mein Herr.
Джейкоб. Кто это?
Себастьян. Герр Отто Груншнабель, директор гамбургского отделения организации «Здоровое искусство». Замечательное учреждение! Учащиеся художественных учебных заведений обоего пола в возрасте от 15 до 25 лет два раза в неделю отправляются группами в поле, где устанавливают контакт с природой и в то же время получают физическую закалку.
Джейн. Я и не знала, что в Гамбурге существуют поля.
Себастьян. В Гамбурге их нет. Учащиеся едут поездом за город, а возвращаются пешком, построившись в шеренги, с мольбертами в руках.
Джейкоб. Что ему нужно было?
Себастьян. Просто выразил свое соболезнование. Он был большим другом мистера Сородэна. Когда мы жили в Германии, он поставлял нам модели.
Колин (презрительно). Модели!
Себастьян. Это растяжимое понятие, сэр. (К Изобэл). Вы хотели что-то сказать, мадам?
Изобэл. Я хотела сказать, что, принимая во внимание ваши заслуги перед моим покойным мужем, мы с мистером Фридлэндом решили предложить вам на выбор: либо некоторую сумму, которая будет выплачена немедленно, либо… либо небольшую пенсию. Что вы предпочитаете?
Себастьян. Не сочтите это неучтивым, мадам — ни то ни другое.
Памела. Ну вот! Как вам это нравится?!
Себастьян. Поверьте, я глубоко ценю вашу доброту и внимание. Вам, мисс Джейн, и вам, мистер Фридлэнд, я тоже выражаю свою благодарность. Я случайно слышал за дверью, как обсуждался этот вопрос.
Колин. Очень хорошо! Этого я и ожидал!
Джейн (ей это кажется забавным). О, как нехорошо, Себастьян!
Себастьян. Вы поймете поэтому, как мне трудно в ответ на проявление такой щедрости сообщить вам новость, которая вас очень взволнует.
Джейкоб. Новость, которая нас взволнует? О чем вы говорите?
Себастьян. Мистер Сородэн не оставил завещания. Но он оставил письмо.
Джейкоб. Письмо?
Себастьян. Да, личное письмо адресованное мне. Оно написано ранним утром 1 января этого года, и подлинность его засвидетельствована Мари-Селест и старшим официантом ресторана «Божья благодать», которому было поручено доставить ужин.
Колин. Ужин?
Себастьян. У нас была небольшая вечеринка. Так, ничего особенного, просто собрались несколько близких друзей, без всякой официальности.
Джейкоб (явно взволнован). Все эти подробности неинтересны. О чем же все-таки идет речь?
Колин. Шантаж! Я за милю чувствую запах шантажа.
Джейкоб. Где письмо?
Себастьян. В сейфе Канадского королевского банка. Но у меня есть копия.
Джейкоб (авторитетно). Дайте-ка мне взглянуть.
Себастьян. Нет, месье. Это значило бы обмануть оказанное мне доверие. К тому же письмо очень длинное и затрагивает много вопросов чисто личного характера. Но я готов прочитать вам любую выдержку, имеющую отношение к данным обстоятельствам.
Джейкоб. Что все это значит? Что вы замышляете?
Себастьян. Ничего не замышляю. Я просто смущен по причинам, которые будут вам вскоре совершенно ясны.
Джейкоб. Ближе к делу, пожалуйста. Читайте письмо.
Себастьян (смотрит на Изобэл). Мадам разрешает?
Изобэл (в волнении). Я думаю… Джейкоб, что мне сказать?
Джейкоб (Себастьяну). Да, мадам разрешает.
Колин. Тут какой-то подвох!
Джейн. Замолчи, Колин.
Джейкоб (нетерпеливо). Ну читайте же.
Себастьян (слегка пожимает плечами). Хорошо. В сущности, я предпочел бы прочитать это без свидетелей вам, мистер Фридлэнд, или вашему адвокату. Но если вы настаиваете, я подчиняюсь. Одну минуту… (При напряженном молчании всех присутствующих он извлекает из внутреннего кармана пачку бумаг, отбирает напечатанное на машинке письмо и бережно кладет остальное обратно. Откашливается и смотрит на всех с легкой улыбкой). Можно?
Колин. Да начинайте же, что вы тянете!
Себастьян (читает). «Мой дорогой Себастьян! Во избежание того, чтобы это письмо, адресованное лично вам, не вызвало когда-либо сомнений, я заявляю, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти и физически тоже чувствую себя совершенно здоровым…» (Он поднимает глаза). Его действительно тогда беспокоил только легкий насморк.
Джейкоб. Это не имеет значения. Продолжайте.
Джейн. Видимо, в этом письме содержится что-то плохое, Себастьян. Вы так весело настроены.
Себастьян. Не столько плохое, мисс Джейн, сколько — поразительное!
Джейкоб (почти кричит). Читайте!
Себастьян (продолжает читать). «На случай моей смерти я решил не делать завещания по той простой причине, что деньги, которые я получал за картины, я тратил сразу же, а часто даже и раньше, до получения, а поэтому мне нечего оставлять в наследство, если не считать кое- какого личного имущества. Ценя вашу верную службу, я все же хотел бы оставить вам солидное вознаграждение или по крайней мере вернуть те 270 тысяч франков, которые вам должен. Однако уверен, что вы сможете получить эту ничтожную сумму от старого скупого негодяя Джейкоба Фридлэнда». (Он поднимает глаза и улыбается с извиняющимся видом).
Джейкоб (мрачно). Продолжайте.
Себастьян. «Все, что останется после меня, неизбежно перейдет к моей любящей жене — очевидно, как справедливая и надлежащая компенсация за то, что она никогда и ни в чем не понимала меня, начиная с нашей первой встречи в ночь заключения перемирия в 1918 году, когда под влиянием нахлынувших на нее патриотических чувств и выпитого в большом количестве плохонького сотерна она согласилась соединить свою жизнь с моей…»
Колин (озабоченно). Maмa, мне кажется…
Изобэл. Тише, Колин. Я хочу услышать все до конца.
Джейкоб. Может быть, вам, Изобэл, лучше с Памелой и Джейн вернуться в отель? Я и один здесь справлюсь.
Изобэл. Нет, Джейкоб. Оскорбления моего мужа даже с того света не могут меня обидеть.
Колин. Правильно, мама!
Джейкоб. Как хотите, дорогая. (Себастьяну). Продолжайте.
Себастьян (читает). «Я хорошо знаю, что благодаря деловой хватке не брезгающего никакими средствами мистера Фридлэнда мои картины приобрели коммерческую ценность, совершенно не соответствующую их достоинствам. Но если быть справедливым, следует признать, что я снял богатый урожай благодаря его исключительной способности надувать публику. Благодаря ему моя семья за все эти годы получила изрядный куш в виде процентов от моих доходов, хотя эта подачка, обусловленная законом о браке, была, по-моему, совершенно необязательна, так как жена моя всегда имела более чем достаточный собственный доход». (Себастьян поднимает глаза). Дальше идет довольно длинное рассуждение о том, как несправедливы законы о браке и разводе. Оно не имеет прямого отношения к данной ситуации, но очень забавно, хотя и весьма непристойно. Лексикон мистера Сородэна был богат и довольно разнообразен, как вы, наверно, помните. Угодно вам, чтобы я прочитал это, или перейти к более важной части письма, к самой, как говорится, «изюминке»?
Джейкоб (сухо). Пропустите это рассуждение и читайте дальше.
Себастьян. Отлично. (Читает едва слышным голосом). Э-э-э… «каноническое право»… э-э-э… «эгоцентричные, лицемерные ханжи»… э-э-э… «чертовская наглость»… э-э-э… А, вот здесь! «Учитывая тот факт, что, когда это письмо, в конце концов, огласят, меня уже не будет в живых, я считаю справедливым обратиться к миру искусства, которому я столь многим обязан, с недвусмысленным заявлением: не считая собачки, которую я нарисовал акварельными красками в детстве, когда мне было одиннадцать лет, за всю свою жизнь я не написал ни одной картины».
Изобэл вскрикивает и, задыхаясь, хватается рукой за горло.